sieur, вы должно быть, чем-нибудь нездоровы? - Да, нездоров! - отвечал ей почти грубо князь. - Это по лицу вашему видно: у моего мужа именно такое выражение лица было, - и я только говорить не хочу, но с ним после очень нехорошо было! - Что же такое было? - спросил ее не так уже сурово князь. - Он умер! - отвечала дама с ударением. - И отлично это! - подхватил князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. "Но тут можно, пожалуй, не умереть, - думал он: - а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее". Когда князь, наконец, приехал в Москву в свой дом и вошел в кабинет, то сейчас заметил лежащее на столе письмо, адресованное рукою Елены. Он схватил его, проворно распечатал и прочел. Елена писала ему: "Я уезжаю от вас навсегда. Вы, вероятно, сами согласны, что при розни, которая открылась в наших взглядах на все в мире, нам жить вместе нельзя. Ни с какой помощью ни ко мне, ни к сыну моему прошу вас не относиться: мы оба совершенно обеспечены казенным местом, которое я получила у старика Оглоблина". Князь не успел еще прийти несколько в себя от этого письма, как вошел к нему выездной лакей и низким басом произнес: - Баронесса Мингер! - Что? - переспросил князь, сначала и не понявший его хорошенько. - Баронесса Анна Юрьевна Мингер! - пояснил ему лакей. Князь сделал злую гримасу. - Ты скажи, что я сейчас только приехал и устал с дороги! - проговорил было он. - Я им докладывал-с: они говорят, что проститься с вами приехали, завтра уезжают совсем за границу! - объяснил лакей. - О, черт бы ее драл!.. - сказал, не удержавшись, князь. - А барон с ней? - Никак нет-с! - Ну, проси! Анна Юрьевна довольно долго шла из кареты до кабинета. Она была на этот раз, как и следует молодой, в дорогом голубом платье, в очень моложавой шляпе и в туго-туго обтягивающих ее пухлые руки перчатках; выражение лица у ней, впрочем, было далеко не веселое. По обыкновению тяжело дыша и тотчас же усаживаясь в кресло, она начала: - Как ты мило поступил!.. Я его только хотела на свадьбу к себе позвать, а он в Петербург уехал! Князь молчал. - Скажи на милость, - продолжала Анна Юрьевна, - что такое у тебя с Еленой произошло? Ко мне этот дуралей Николя Оглоблин приезжал и говорит, что она от тебя сбежала и поступила к отцу его на службу в кастелянши. - Да, она уехала от меня! - Но отчего? По какой причине? - По той, что мы расходимся с ней в понятиях. Князю, кажется, легче было бы стоять под пыткой, чем делать все эти ответы. - Как же, вы так-таки совсем и разошлись? - приставала к нему Анна Юрьевна. - Не знаю!.. Я не видал еще ее по возвращении из Петербурга. - Cela veut dire qu'elle а bacle tout cela en ton absence?* ______________ * Это значит, что она все это проделала в твое отсутствие? (франц.). - Oui!* - отвечал князь отрывисто и глухим голосом. ______________ * Да! (франц.). - Смотри какая!.. Ужас, с каким душком женщина! - говорила Анна Юрьевна. Она, наконец, поняла, что этот разговор был очень неприятен для князя, а потому и переменила его. - Я уже обвенчалась с бароном! - сказала она. - Слышал-с!.. Человек возвестил мне вашу новую фамилию! - отвечал с оттенком насмешки князь. - Как, по-твоему, глупо я поступила? - спросила его Анна Юрьевна, заметив это. - Отчего же!.. Ежели существует согласие между вашими нежными сердцами!.. - говорил князь в том же тоне. - Какое тут согласие!.. Как вот и у тебя с Еленой... А главное, мне поздно было это делать; хочу от стыда за границу ехать et je ferai croire, que je suis marie de long temps*. ______________ * и сделать вид, что я давно замужем (франц.). - Зачем же вы делали это, когда вы так стыдитесь того? - спросил ее князь злобно и насмешливо. - Слабость характера, - сама знаю!.. Барон стал пугать, что совсем уедет от меня, - мне и жаль его сделалось... Проговоря это, Анна Юрьевна замолчала. - Но куда вы именно едете за границу? - продолжал ее спрашивать князь тем же злым тоном. - Сначала в Берлин - для совета с докторами: я больна делаюсь и серьезно больна, - а потом проеду в Париж и непременно увижу там княгиню твою!.. Que lui dire de ta part?*. ______________ * Что ей сказать от тебя? (франц.). - Кланяйтесь и пожелайте ей всего хорошего, - проговорил князь. Анна Юрьевна еще не кончила своего, терзающего князя посещения, как в кабинет к нему подкрался и вошел тихими шагами новый гость - Елпидифор Мартыныч; этого князь не мог уж перенести. - Что вам угодно от меня? - спросил он прямо и не церемонясь Елпидифора Мартыныча, так что тот попятился даже несколько назад. - К-ха!.. Там-с кучер ваш... болен... извещали меня!.. - ответил он прерывистым голосом. - Ну, так вы к кучеру и приходите! - сказал ему немилосердно князь. - Я видел уже кучера, - произнес Елпидифор Мартыныч, приосанившись немного, - и пришел спросить вас, как вы прикажете: здесь ли его держать или в больницу положить? Но, собственно говоря, Елпидифор Мартыныч зашел к князю затем, чтобы разведать у него, за что он с Еленой Николаевной поссорился и куда она от него переехала, о чем убедительнейшим образом просила его Елизавета Петровна, даже не знавшая, где теперь дочь живет. Вообще этот разрыв Елены с князем сильно опечалил и встревожил Елизавету Петровну и Елпидифора Мартыныча: он разом разбивал все их надежды и планы. - Зачем его в больницу класть, когда вы домашним доктором наняты? - продолжал допекать Елпидифора Мартыныча князь. - Да я и не отказываюсь от того, - помилуйте! - бормотал тот, краснея весь в лице. - Так и лечите его!.. - сказал ему на это князь. - Слушаю-с!.. Я сейчас к нему еще зайду! - проговорил Елпидифор Мартыныч и, повернувшись, вышел из кабинета. Анне Юрьевне, все еще сердившейся на Елпидифора Мартыныча за сделанный им доносец на нее и не удостоившей его в настоящее свидание даже взглядом, он не осмелился даже поклониться; но, выйдя в залу, старик сбросил с себя маску смирения и разразился ругательством. - Все эти аристократишки - скоты, ей-богу!.. Чистейшие скоты! - говорил он сам с собой. - Ну, однако, ты, я вижу, очень не в духе, - обратилась Анна Юрьевна к князю, вставая с своего места. Князь на эти слова ее тоже поднялся с своего места. - Ты все-таки съезди к этой девочке своей: quele brouille avez vous eu les deux!* - говорила Анна Юрьевна, уходя. ______________ * как вам обоим досталось! (франц.). По доброте своей, она не любила, когда любовники ссорились, и по собственным опытам была убеждена, что в этом ничего нет хорошего! По отъезде ее князь крикнул, чтоб ему подавали карету, и поехал в дом к Оглоблину. Здесь он скоро разыскал квартиру Елены, где попавшаяся ему в дверях горничная очень сконфузилась и не знала: принимать его или нет; но князь даже не спросил ее: "Дома ли госпожа?" - а прямо прошел из темной передней в следующую комнату, в которой он нашел Елену сидящею за небольшим столиком и пишущею какие-то счеты. Увидев его, она немножко изменилась в лице; князь же, видимо, старался принять на себя веселый и добрый вид. - Елена, что это вы за сумасшествие выдумали? - проговорил он, протягивая к ней руку. Елена с своей стороны приняла у него руку его и даже пожала ее. - Вы находите, что это сумасшествие? - спросила она его довольно спокойным голосом. - Разумеется!.. Из-за чего затевать всю эту историю было?.. Поедемте, пожалуйста, сейчас опять ко мне! - К вам?.. Нет, я больше к вам никогда не поеду! - сказала Елена. - Но отчего?.. За что?.. - говорил князь. У него при этом начало даже подергивать все мускулы в лице. - Если вы рассердились за эти деньги, так я велю вам немедля прислать их. Елена при этом насмешливо улыбнулась. - Вот как, подкупать теперь стал!.. - произнесла она. - Но неужели, однако, ты до сих пор не убедился, что меня никогда и ни на что ни подкупить, ни упросить нельзя? - Да, господи, разве я подкупаю тебя?.. Я хочу только уничтожить причину, рассорившую нас. Князь все еще, как мы видим, продолжал сохранять свой добрый тон. - Причина не в одном этом заключается, как и прежде я тебе говорила, - отвечала Елена. - Но знаешь ли ты, Елена, что, поступая таким образом со мной, ты можешь довести меня до самоубийства. - Ха-ха-ха! - засмеялась Елена, так что князь даже позеленел весь при этом. - Из уважения к тебе я не хочу верить словам твоим! - начала она уже серьезно. - Но если бы ты в самом деле решился когда-нибудь сделать подобную глупость, то, признаюсь, незавидное бы воспоминанье оставил во мне по себе!.. - И Елена опять при этом усмехнулась. - Потому что, - продолжала она, как бы желая разъяснить свою мысль, - мужчина, который убивает себя оттого, что его разлюбила какая-нибудь женщина, по-моему, должен быть или сумасшедший, или дурак набитый... - Но ты, однако, значит, все-таки меня совершенно разлюбила? - спросил князь, все более и более бледнея в лице, и голос его при этом был не столь добрый. - Да, я почти тебя совершенно разлюбила! - отвечала Елена, - во мне теперь живет к другому гораздо более сильное чувство, и, кажется, этот новый Молох{359} мой больше мне по характеру... - И этот Молох твой новый, конечно, Польша!.. - сказал князь, очень хорошо понявший, о каком собственно чувстве говорила Елена. Лицо его между тем становилось все мрачнее и мрачнее. - Польша! - отвечала она ему. - Но ты, в этом твоем поклонении, забыла, что у нас с тобой есть общий сын, - возразил князь. - Сына нашего, если ты желаешь, можешь видать; но иметь какое-нибудь влияние на его воспитание я тебе не позволю. - А с тобой, значит, я и видаться не должен буду? - спросил князь. - Я просила бы тебя об этом! - произнесла, немного потупляясь, Елена. Князь невольно поник головой: ему все еще не верилось, чтобы Елена была такая с ним, какою она являлась в настоящую минуту. - Елена, неужели ты все это говоришь серьезно? - сказал он ей опять добрым голосом. - Совершенно серьезно! - как бы отчеканила на меди Елена. - И мы в самом деле должны будем расстаться навсегда? - Должны расстаться навсегда! - повторила решительным тоном Елена. - Но ведь, Елена, пойми ты: мне жить будет нечем нравственно без тебя... Научи, по крайней мере, меня: что мне делать с собой? - Самое лучшее, по-моему, для тебя, - отвечала Елена, по-видимому, совершенно искренним тоном, - сойтись опять с женой. Я не хотела тебе тогда говорить, но ей действительно нехорошо живется с Миклаковым, и она очень рада будет возвратиться к тебе. Князь эти слова Елены принял за самую горькую насмешку. - О, какой это демон, - воскликнул он, - вразумляет и учит тебя так язвить и оскорблять меня!.. Неужели это все тот же злодей?.. Елена! Пожалей, по крайней мере, ты его, если он становится тебе дорог... Я убью его, Елена, непременно убью, или пусть он меня убьет! Елена употребила над собой немалое усилие, чтобы не смутиться перед бешеным взрывом князя. - Ты, конечно, говоришь о Жуквиче, но он тут ни в чем не виноват, и я очень рада, что ты сказал, что убить его хочешь, - я предуведомлю его о том. - Нет, не успеешь!.. Не успеешь! - вскричал князь, грозя пальцем, и затем, шатаясь, как пьяный, вышел из комнаты, а потом и совсем из квартиры Елены. Очутившись на дворе, он простоял несколько времени, как бы желая освежиться на холодном воздухе, а потом вдруг повернул к большому подъезду, ведущему в квартиру старика Оглоблина. У швейцара князь спросил: - Дома ли молодой Оглоблин? - Дома изволят-с быть, - отвечал тот ему и указал князю, куда ему идти. x x x M-r Николя в это время перед тем только что позавтракал и был вследствие этого в весьма хорошем расположении духа. Занят он был довольно странным делом, которым, впрочем, Николя постоянно почти занимался, когда оставался один. Он держал необыкновенно далеко выпяченными свои огромные губы и на них, как на варгане, играл пальцем и издавал при этом какие-то дикие звуки ртом. Когда князь появился в его комнате, Николя мгновенно прекратил это занятие и одновременно испугкся и удивился. Наружный вид князя еще более усилил страх Николя: он вообразил, что князь пришел спросить у него отчета, как он смел выхлопотать место Елене. - Очень рад, что я вас застал дома!.. Поедемте со мной сейчас! - проговорил князь. - Куда поехать? - спросил Николя, выпучивая на него свои глаза. - Я тут одного господина должен вызвать на дуэль, и вы будете моим секундантом... Мне, кроме вас, не к кому обратиться. - Дуэль?.. Господи!.. - произнес Николя, взглядывая мельком на висевшие на стене ружья свои и пистолеты, из которых он ни из одного не стреливал. - Но ведь я, князь, ей-богу, никогда не бывал секундантом, и что тут делать - совершенно не знаю!.. - присовокупил он каким-то жалобным голосом. - Все равно, знать тут нечего, поедемте! - говорил князь. - Я болен, князь, ей-богу, болен! - продолжал Николя, не двигаясь с своего места. - Мне доктор строго запретил выезжать: "умрете", говорит. Князь побледнел от гнева. - Если вы не поедете со мной, - произнес он, стискивая зубы, - так я по всей Москве буду рассказывать, что вы трус и подлец! - О, какой вы смешной! - зашутил уже Николя. - Ну, поедемте, черт дери, в самом деле, всех и все! - воскликнул он, бог знает что желая сказать последними словами. - Кого это вы вызываете? - присовокупил он как бы и тоном храбреца. - Жуквича! - отвечал князь. - А за что это? - любопытствовал Николя: в нехитрой голове его явилось подозрение, что не за Елену ли они поссорились, и что нет ли у ней чего с Жуквичем. - Это мое дело! - сказал ему мрачно князь. - Да сбирайтесь же! - прибавил он. - Я готов, извольте! - произнес Николя и, как агнец, ведомый на заклание, последовал за князем, который посадил его к себе в карету и повез. - Я очень рад, конечно, что могу вам услужить этим, очень рад! - храбрился Николя; но сквозь все эти восклицания так и слышался худо скрываемый страх. Приехав в гостиницу, где жил Жуквич, князь прямо прошел к тому в номер, введя с собою и Николя, из опасения, чтобы тот не улизнул. Они застали Жуквича дома. Тот при виде их заметно смутился. Князь подошел к нему и сказал ему не громко и по-английски, чтобы Николя не мог понять, что он говорит: - Вы поссорили меня прежде с русскими эмигрантами, дружбу которых я высоко ценил!.. Поссорили теперь с женщиною, горячо мною любимой, и я вас вызываю на дуэль и хочу убить вас! Жуквич при этом заметно побледнел. - Вы ошибаетесь во всем этом; я не считаю себя нисколько виновным против вас! - проговорил он тоже по-английски. - Я вас считаю: слышите?.. И если не будете со мной драться, я приду к вам и просто убью вас! - продолжал князь по-прежнему по-английски. Жуквич понурил на некоторое время голову. - Но я ж не имею секунданта! - произнес он уже по-русски и как бы размышляя. - Ищите, это ваше дело, а мой секундант - вот!.. - сказал и князь по-русски, показывая на Николя, все время стоявшего у окна и скрестившего, наподобие Наполеона I, на груди у себя руки. - Я ж не знаю, найду ли я теперь кого?.. - сказал Жуквич, пожимая плечами, и затем проворною походкой вышел из номера. Князь мрачно и беспокойно посмотрел ему вслед. Жуквич прошел в один из смежных номеров, в котором на диване, в довольно гордой позе, сидел молодой человек и читал какой-то, должно быть, роман. Жуквич начал ему говорить что-то по-польски, с несовсем, впрочем, чистым польским акцентом. Молодой человек выслушал его внимательно; слова Жуквича, видимо, сконфузили его: он возразил ему, с своей стороны, по-польски, но тоже как-то звякая в произношении. - Да ничего ж не может быть из того, - глупость, вздор - тьфу! - восклицал Жуквич по-русски. - Вы ж сумеете своровать пулю, а я ж выстрелю на воздух. Молодой человек все еще не решался. - Мы ж, Эмануил, жили все с вами вместе, - надобно ж помогать друг другу! - говорил почти умоляющим голосом Жуквич. - Но они ж могут заметить то! - проговорил, наконец, молодой человек и тоже, подобно Жуквичу, с сильным прибавлением "ж". - Где ж заметить-то? Он сумасшедший, как есть, а другой, секундант его - дурак, я ж знаю его!.. - горячился тот. - Я вам, Эмануил, сколько денег давал!.. Надобно ж помнить то!.. Вы были б давно ж без меня в тюрьме!.. - прибавил он. Последнее доказательство, как видно, подействовало отчасти на молодого человека. Он поднялся с своего места. - Я, право ж, не знаю, как сделать это! - сказал он как бы в раздумьи. - Да что ж тут сделать?.. Разве трудно ж, чтобы пулю, вместо чтобы так, - вот так ее!.. - воскликнул Жуквич и при этом сначала ткнул пальцем вниз, а потом рукой показал на обшлаг своего рукава. Во всем этом объяснении его красивая и почти величественная наружность совершенно изменилась: он сделался как-то гадок и подл на вид. - Да не отговаривайтесь ж, Эмануил, они ж нас ждут! - вопиял Жуквич и потом, взяв почти насильно молодого человека за руку, повел его. Князь между тем рвался от нетерпения, и ему начинали приходить в голову подозрения, что не удрал ли от него Жуквич; но двери отворились, и тот вошел с своим молодым товарищем. Оба они постарались принять спокойный вид, и молодой человек по-прежнему уже имел свою гордую осанку. Жуквич сначала отрекомендовал его князю, а потом Оглоблину. Молодой человек, кланяясь, сгибал только немного голову на своей длинной шее. - А на каком оружии будет дуэль? - спросил он Жуквича. - На пистолетах ж! Я желаю на пистолетах!.. Они ж у меня и есть! - отвечал тот и, сходя в свою спальню, вынес оттуда пару отличных пистолетов. - Не угодно ли вам видеть их? - проговорил он, подавая пистолеты Николя, который с видом знатока осмотрел их внимательно. - Но в каком месте дуэль назначена? - продолжал молодой человек, сохраняя свою гордую осанку. - В саду у меня, если хотите; он довольно большой и совсем пустой! - сказал князь. Молодой человек вопросительно взглянул при этом на Жуквича. - Мне ж все равно! - отвечал тот. Все тронулись потом за князем, который опять поехал с Николя, а Жуквич с своим секундантом. - Я очень рад этой дуэли, очень! - повторял Николя всю дорогу; но вместе с тем от страха и от волнения у него даже как-то глаза перекосились. Князь ничего ему не отвечал и был почти страшен на вид. Приехав к себе в дом, он провел своих гостей прямо в сад, дорожки в котором все были расчищены, и на средней из них оказалось удобным совершить задуманное дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера. - Тут, я полагаю! - отнесся он к Николя, как к сотоварищу своему. - Конечно, тут!.. Разумеется! - зашамшил тот своим язычищем. Молодой человек после того отмерил от барьера в ту и другую сторону по нескольку шагов и стал заряжать пистолеты. Князь во все время этих приготовлений стоял без шубы и с нетерпением ожидал того, когда они кончатся. В уме его, против собственного желания, проходили довольно странные мысли. В саду в это время летали кой-какие птички и что-то такое чирикали; в воздухе раздавался благовест к вечерне в соседнем приходе. Князю припомнилось его детство, когда он именно в эти часы гулял в саду; потом мелькнул в его воображении образ Елены, жены, и затем пришла мысль, что через несколько мгновений, может быть, он ничего не будет ни видеть, ни чувствовать. Жуквич, с своей стороны, тоже стоял с довольно мрачным выражением, и при этом красивые глаза его неустанно и пристально были устремлены на молодого секунданта, который, наконец, зарядил пистолеты и, проговоря негромким и несколько взволнованным голосом: "готовы", вручил их противникам. Те стали на свои места и начали подходить к барьеру. Николя, все время было стоявший около князя и как бы желавший его тем защитить, при виде, что Жуквич направляет свой пистолет в их сторону, заорал благим матом: "Погодите, постойте, постойте!" - и бросился в кусты. - Станьте ж вот тут около меня, здесь безопасно! - сказал ему с насмешкой секундант Жуквича. Николя подскочил к нему и стал за ним. Князь прицелился в самый лоб Жуквича и выстрелил. Вслед за тем выстрелил и Жуквич, но при этом он заметно держал пистолет вбок от князя. Оба противника оказались невредимы. - Еще стреляться!.. Еще!.. - закричал было князь. Жуквич на это склонил немного голову. - Я ж принял раз от вас вызов, не будучи ни в чем перед вами виновен; но быть вашей постоянной мишенью я не желаю! - Но все-таки я вас убью!.. Я убить вас хочу!.. - кричал князь. - Убить ж вы меня можете... тогда закон вас накажет за то! - проговорил Жуквич, пожимая плечами. - Идемте ж! - присовокупил он своему секунданту. Тот был совсем готов и даже держал пистолеты под мышкой; они отправились. - Постойте, постойте!.. - кричал было им князь задыхающимся голосом. - Оглоблин, остановите их! - присовокупил он, обращаясь к Николя. У самого князя сил, кажется, не было тронуться с своего места. Он стоял, одною рукою держась за дерево, а другою схватясь за свой бок. Николя, впрочем, его не послушал и принялся его уговаривать. - Да нельзя, князь, по законам дуэли этого нельзя! - убеждал он его. - О боже мой, боже мой! - простонал князь и, шатаясь, пошел из саду. Николя последовал за ним. Он каждую минуту ожидал, что князь упадет; однако тот дошел до дому, взошел даже на лестницу, прошел в свой кабинет, упал вверх лицом на канапе и закрыл глаза. Николя смотрел на него оторопелыми глазами. - Не нужно ли послать за доктором? - стал он спрашивать князя своим шепелявым языком. - Мне все равно! - отвечал тот досадливым тоном. Николя постоял еще некоторое время около князя, а потом вышел и сказал людям, чтоб ехали за доктором. Те, разумеется, поскакали за Елпидифором Мартынычем. Тот с своей стороны, несмотря на причиненное ему князем оскорбление, немедля приехал. Николя между тем, чтобы не беспокоить больного, ходил уже по зале. - Струсил это он, - что тут хвастать-то!.. Нечего!.. Захворал вот даже! - шептал он сам с собой своими губищами. Елпидифор Мартыныч, осмотрев князя, вышел из кабинета с озабоченным лицом. - Что такое с ним? - спросил его Николя. Елпидифор Мартыныч в ответ махнул только рукой. - Все тут есть!.. И воспаление печени, и давление на мозг, и не разберешь сразу-то... - проговорил он каким-то даже растерянным голосом. - У них тут с Жуквичем сейчас дуэль была!.. Я секундантом был у князя! - не утерпел Николя и начал извергать из себя. - А!.. - произнес с удивлением Елпидифор Мартыныч. - Но за что же это? - присовокупил он. - Должно быть, из-за этой Жиглинской, что у нас теперь служит! - Так!.. Да!.. Верно, что так! - подтверждал Елпидифор Мартыныч. - Едва растащил их!.. Князь хотел другой раз стреляться! - продолжал Николя рассказывать. - А!.. - повторил еще раз с удивлением Елпидифор Мартыныч. VII Прошло месяца два. Елена все это время была занята устройством лотереи на известный нам предмет. Она предположила разыграть в ней все свои вещи. Жуквич тоже принес ей для этого очень ценный бритвенный ящик и пару отличных револьверов. - Это те ж самые пистолеты, на которых мы стрелялись с князем! - произнес он с небольшой улыбкой. Елена при этом немного изменилась в лице. Она, разумеется, слышала еще прежде о дуэли и о болезни князя; обо всем этом ей на другой же день отрапортовал самым подробным образом Николя. Тогда она, по наружности по крайней мере, как бы не обратила на то большого внимания и даже проговорила: "Все фарсы этот господин выкидывает!" Но в настоящую минуту Елена, как бы против воли, припомнила о других пистолетах, на ящике которых она сделала надпись своею рукой; со свойственной, однако, ей силой характера, она поспешила отогнать от себя это воспоминание и начала разговаривать с Жуквичем. - Вы знаете, что Оглоблин мне тоже отдал в лотерею свое оружие? - сказала она ему. - Какое ж это оружие? - спросил Жуквич. - У него целая стена была увешана разными ружьями и саблями: я как-то посмеялась ему, что глупо, говорю, в настоящее время развешивать по стенам подобные вещи... Он мне теперь все это и презентовал. - У вас поэтому ж будет военная лотерея?.. - посмеялся Жуквич. - Военная и литературная, потому что Оглоблин пожертвовал мне еще всю почти свою библиотеку. - Всю библиотеку ж? - Да, до тысячи томов. - Но кому ж вы на столько вещей раздадите ваши билеты? - воскликнул Жуквич. - Розданы все! Розданы! - воскликнула с своей стороны Елена. - Посмотрите, сколько тут денег! - присовокупила она, открывая перед Жуквичем ящик в своем столе, в котором было раскидано тысяч до семи. - Да, много ж, очень! - произнес тот, и у него при этом точно конвульсией подернуло все лицо. - Но где ж вы набрали столько желающих брать билеты? - присовокупил он. - Все мой бесценный Николя Оглоблин совершил это, по пословице: нет дурака, который не годился бы на какое-нибудь полезное дело. - О, да!.. - протянул Жуквич и опять кинул косвенный взгляд на ящик с деньгами, а затем, как бы не удержавшись, присовокупил несколько странным голосом и сам потупляясь при этом: - Такую ж большую сумму денег вы держите не в запертом ящике!.. - Но тут и замка совсем нет! - отвечала Елена. - А вот что, - продолжала она: - возьмите вы их лучше себе: я вам же потом их передам. Жуквич вспыхнул весь в лице. - Но ловко ли это будет? - проговорил он. Голос его явно при этом трепетал. - Что тут неловкого?.. Никто и знать про то не будет, - возразила Елена. Жуквич чувствовал, кажется, что волнение его слишком было заметно, так что сам поспешил объяснить его. - Я ж даже смущен! - сказал он, беря себя за голову. - От мысли, что моим собратам будет послана такая ж помощь!.. Радость прерывает даже голос мой! - А я-то как рада, и сказать того не могу! - подхватила Елена. - Берите, пожалуйста, деньги и сосчитайте, сколько их тут! - прибавила она, выкидывая из стола пачку за пачкой. Жуквич начал раскладывать ассигнации сначала по сотням, а потом по тысячам. - Семь тысяч! - произнес он. - Ого!.. Порядочно! - воскликнула Елена. - Да! - подтвердил каким-то почти расслабленным голосом Жуквич. - Но как ж вы дадите отчет в них? - спросил он, помолчав немного. - Я вовсе в них не буду давать никакого отчета, - отвечала Елена. - Меня самое сначала это мучило: я, как вот и вы мне советовали, говорила, что затеваю это в пользу молодых девушек, не имеющих обеспеченного положения, с тем, чтоб они не были доведены тем до порока; но потом думаю, что я должна буду сказать, кому именно из них раздала эти деньги. Я и говорю этому Николя: "Это помощь, говорю, благотворительная; но многие бедные девушки оттого, пожалуй, не обратятся к ней, что их фамилии будут названы!" - "Да зачем вам называть их?" - "Затем, говорю, чтобы дать отчет в деньгах!" - "Да кому, говорит, вам давать отчет в них?" - "Тем лицам, говорю, которые подпишутся на билеты". - "Очень нужно!" - говорит, - словом, совершенно свой взгляд имеет на это. - "Нет, говорю, очень нужно: я вовсе не такое лицо, которому общество захотело бы поверить без всякого контроля". - "Не нужно, говорит, я все возьму на себя: пускай, говорит, ко мне привязываются; что, они меня за вора, что ли, сочтут? А которые, говорит, очень пристанут, я возьму да за билеты их свои деньги им и вышвырну!" Таким образом, с этой стороны я обеспечена... Скверно, конечно, что тут лгать приходится, но что делать: другого я ничего не могла придумать! - Да, боже ж мой! Сколько сделано скверного против тех людей, для которых мы это делаем... - Еще бы!.. - согласилась Елена, хотя в глубине совести своей и продолжала чувствовать неловкость от того, что принуждена была выдумывать и обманывать. - Так вы завтра мне позволяете и отправить эти деньги? - спросил Жуквич после некоторого молчания. - Пожалуйста... Чем скорее, тем лучше! - подхватила Елена. - А прикажете дать вам расписку в них? - присовокупил Жуквич. - Никакой!.. Что за вздор такой! - воскликнула Елена. Жуквич посидел еще некоторое время, и если б Елена повнимательней наблюдала за ним, то заметила бы, что он был как на иголках; наконец, он поднялся и стал прощаться с Еленой; но деньги все еще не клал в карман, а держал только их в своей руке и таким образом пошел; но, выйдя в сени, немедля всю пачку засунул в свой совершенно пустой бумажник; потом этот бумажник положил в боковой карман своего сюртука, а самый сюртук наглухо застегнул и, ехав домой, беспрестанно ощупывал тот бок сюртука, где лежал бумажник. x x x Лотерею в пользу мнимых бедных девушек Николя предположил разыграть в доме отца. Старик Оглоблин, очень любивший сына, который был у него единственный и в котором он вовсе не замечал особенной простоватости, с удовольствием разрешил ему это и даже с своей стороны предложил сделать для этого une grande soiree*. ______________ * большой вечер (франц.). Вещи, предназначенные к розыгрышу, расставить покрасивее на глаза публике взялся Жуквич и исполнил это с искусством, достойным лучшего декоратора; при этом он все почти сам размеривал, прилаживал и приколачивал. Все вещи разложены были на красном сукне и местами перемешаны с горшками роскошнейших цветов; некоторые томы из библиотеки Николя, более красивые по переплету, были расставлены на полках и этажерках; около дюжины довольно плохих масленых картин, подаренных стариком Оглоблиным для розыгрыша в лотерею и привезенных в грязном, закоптелом виде из его деревенского дома, были Жуквичем заново покрыты лаком и вставлены в новые золоченые рамы. Но что более всего кидалось в глаза, так это самовар накладного серебра, который Николя почти насильно взял у одной из своих старых теток. Жуквич поместил этот самовар на верху одной горки, следующие ступени которой уставил дорогими фамильными табакерками старика Оглоблина, из которых тот, впрочем, отдал для лотереи только две похуже, а остальные поставлены были лишь для виду. Из Дворянского собрания Николя достал два стеклянные колеса для верчения номеров. Огромную залу Оглоблиных Жуквич сумел так равномерно осветить, что ни в одном пункте ее не было на волос темнее против другого. Старик Оглоблин, живавший в молодости в настоящем свете и понимавший подобные вещи, сейчас заметил это и был в восторге: "Charmant,* monsieur Жуквич!.. Charmant!" - восклицал он, ходя с самодовольством взад и вперед по зале. Гости начали съезжаться часов около десяти. М-r Николя и m-r Жуквич, оба в белых галстуках и с розетками распорядителей, принимали всех чуть ли не в передней. Одна из очень миленьких кузин Николя предназначена была разыгрывать роль судьбы и должна была вертеть колесо. Время, по царствующей тогда моде, было временем чересчур открытых лифов. Эта мода вряд ли была хороша для Москвы; по крайней мере большая часть мужчин, несмотря на свою слабость в этом отношении, были бы больше довольны, если бы лифы у дам были гораздо и гораздо позакрытее; а Жуквич, так даже не скрываясь, делал всякий раз гримасу, когда мимо его проходила какая-нибудь чересчур не пощадившая себя дама. В числе мужчин приехало весьма много почтенных старичков, с удовольствием покупавших билеты для сохранения нравственности бедных девушек; но по некоторой плутоватости, которая отражалась в выражении их лиц, сильно можно было подозревать, что, принося свою лепту на спасение нравственности этих бедняжек, они, кажется, не прочь были бы сейчас же и соблазнить их, уделив им в этом случае уже большую лепту. О, эти старички!.. Знаю я их! Это все библейские судьи. Наш старичок Елпидифор Мартыныч, тоже бывший тут и явившийся, подобно другим старичкам, в звезде, взял билетов рублей на пятьдесят у Николя и объявил, что готов быть бесплатным доктором всех бедных девушек. ______________ * Очаровательно (франц.). Елена, которая, между нами сказать, была бы положительно лучше всех дам, приехавших на этот вечер, не пришла. Николя впал от этого в отчаяние и бросился было к ней упрашивать ее. - Да как же это?.. Для вас я ведь вечер устроивал! - забарабанил он. - Как, monsieur Николя, вы это говорите! Вы вспомните, кто я такая в глазах всего вашего общества?.. Я - нигилистка, я mademoiselle Жиглинская, выгнанная из службы! При одном имени моем, я думаю, все ваши гости разъедутся! Николя совершенно понял этот довод Елены. - Пожалуй, что разъедутся: дурачье ведь все ужасное! - проговорил он со свойственной ему откровенностью и ушел от Елены. Розыгрыш лотереи начался между чаем и мороженым, и при этом произошло несколько забавных случаев: одному, например, сенатору и сенатору совершенно статскому, решительно оказавшему услуги отечеству одним лишь пером, досталась вдруг грознейшая турецкая сабля из стамбульского булата. Глупый и весьма еще мало понимающий мальчик, сын очень молодой дамы, выиграл финифтяную табакерку старика Оглоблина и тут же, безумец, уронил эту табакерку на пол и разбил вдребезги всю финифть. Мать его, вероятно, несколько жадная по характеру дама, не удержалась, вся вспыхнула и дала сыну такого щелчка по голове, что ребенок заревел на всю залу, и его принуждены были увести в дальние комнаты и успокоивать там конфектами; другая, старая уже мать, очень рассердилась тоже: дочь ее, весьма невинное, хоть и глупое, как видно это было по глазам, существо, выиграла из библиотеки Николя "Девственницу"{371} Вольтера и, со свойственным юности нетерпением, сейчас схватила эту книгу и начала было ее читать. К счастию, ее мать, игравшая в это время в карты, захотела посмотреть, что дочь выиграла, и, увидав, что именно, вырвала книгу из рук дочери и почти кинула ее в лицо Николя. - Как это глупо разыгрывать подобные гадости! - проговорила она. - Что же такое?.. Велика важность! - отвечал тот, сам, в свою очередь, осердившись на нее. Кроме этого случая, впрочем, Николя всем остальным был очень доволен и решительно чувствовал себя героем этого вечера. Многие обращались к нему с вопросами о том, как будут распоряжаться с деньгами: весь ли капитал раздадут на вспомоществование, или только станут расходовать одни проценты? Николя, как мы знаем, был неспособен что бы то ни было выдумывать и лгать; но говорить настоящее ему Елена запретила, а потому, в ответ на все вопросы, он больше произносил какие-то нечленораздельные звуки и с каждым почти соглашался, что тот ему говорил. - Дом бы вам купить недорогой для помещения особенно бедных девушек! - посоветовал ему один господин, желавший свой собственный дом спустить кому-нибудь подороже. - Мы и дом купим! - отрезал ему Николя. - Эмеритуру-с{372} им нужно учредить!.. Пусть те из девушек, которые имеют места и получают жалованье, эмеритуру к этому капиталу приплачивают!.. Эмеритура-с - великое дело! - толковал ему другой, военный полковник, ожидающий на днях получить право эмеритуры. - Эмеритуру сделаем-с!.. Сделаем!.. - отвечал ему, не задумываясь, Николя, а в сущности даже не зная, что такое, собственно, эмеритура. Проснувшись на другой день поутру, он задумал составить новую лотерею и с этой целью немедля побежал к Елене. - Mademoiselle Елена! Я сделаю еще лотерею! - кричал он, только что войдя к ней в комнату. - Тут вот, говорят, в артистическом кружке{372} один какой-то барин дает свои десять тысяч разыграть в лотерею. Я думаю, что за черт, какой добрый, - деньги свои отдает!.. А он только на время их дает, и как выручат на них тысяч десять, он опять их себе и возьмет назад!.. Я тоже могу сделать: возьму у отца билет и разыграю его, а после и ворочу ему! - Но для этого, полагаю, нужно просить разрешения у правительства? - возразила Елена. - Э, мы и так сделаем - ничего! - подхватил Николя и в самом деле сделал. Он, в этом случае, больше приналег на подчиненных отца и от малого до большого всех их заставил взять по нескольку билетов, так что опять выручил тысячи три, каковые деньги поверг снова к стопам Елены. Николя решительно, кажется, полагал пленить ее этим и вряд ли не подозревал, что деньги эти она собирает вовсе не для бедных девушек, а прямо для себя! Елена, с своей стороны, тотчас послала за Жуквичем. Он перед тем только принес ей благодарственное письмо от польских эмигранток, которые именовали ее "матко, боской" своей и спасительницей детей их; к ней также было письмо и от эмигрантов. Те тоже называли ее "маткой боской" своей. Передавая Жуквичу вновь полученные от Николя деньги, Елена произнесла с некоторым самодовольством: - Вот вам еще капитал! - О, благодарю ж тебя, боже! - как бы не удержался и воскликнул Жуквич. То, что разные польские эмигранты называли Елену матерью божьей, это нисколько ее не удивило; но что Жуквич поспешил поблагодарить бога, это ей показалось странным. Она, впрочем, не высказала ему того и только проговорила: - Так как эмигранты теперь уже получили помощь, то эти деньги я не желаю отправлять в Париж; иначе, они там получатся, сейчас же раздадутся по рукам и проживутся. Лучше мы будем помогать из них постепенно, когда кто-нибудь из эмигрантов снова впадет в бедность... Такое намерение Елены заметно не понравилось Жуквичу. - Вы, значит, до тех пор хотите эти деньги хранить у себя? - спросил он. - Нет, зачем у себя? Я положу их в банк, чтобы не терять процентов. - В русский? - переспросил ее Жуквич. - Да, в русский. - Это очень опасно, - начал Жуквич, - при малейшем ж подозрении их конфискуют. - Но откуда может явиться подозрение? - спросила Елена. - Да вот из этого ж письма, которое прислали вам мои неосторожные собраты и которое, вероятно, уже прочли на почте. - Но как же быть в таком случае? - спросила Елена. Жуквич развел руками. - Я ж бы думал, - заговорил он неторопливо, - лучше положить их в парижский банк, а потом, когда вы прикажете кому сколько выдать, тому я и пошлю чек. - Хорошо! - согласилась Елена и тут же отдала Жуквичу все деньги, которыми тот опять все время, пока сидел у ней, как бы даже небрежно играл; но, пойдя домой, по-прежнему аккуратнейшим образом уложил их в свой карман. x x x Посреди таких хлопот, у Елены всякий раз, как она вспоминала о князе, начинало ныть и замирать сердце. Странные были в настоящее время ее чувства к нему: Елена в одно и то же время как бы питала к князю ненависть и жалость; ей казалось, что все условия соединились для того, чтоб из него вышел человек замечательный. Князь был умен, хорошо образован, не суетен, свободномыслящ; но в то же время с такими мелкими понятиями о чести, о благородстве, с такою детскою любовью и уважением к тому, что вовсе, по ее мнению, не заслуживало ни любви, ни уважения. Елена очень хорошо понимала, что при той цели жизни, которую она в настоящее время избрала для себя, и при том идеале, к которому положила стремиться, ей не было никакой возможности опять сблизиться с князем, потому что, если б он даже не стал мешать ей действовать, то все-таки один его сомневающийся и несколько подсмеивающийся вид стал бы отравлять все ее планы и надежды, а вместе с тем Елена ясно видела, что она воспламенила к себе страстью два новые сердца: сердце m-r Николя, над чем она, разумеется, смеялась в душе, и сердце m-r Жуквича, который день ото дня начинал ей показывать все более и более преданности и почти какого-то благоговения. Над этим Елена не смеялась и даже в этом отношении чувствовала некоторый страх. Видаясь с Жуквичем каждодневно и беседуя с ним по целым вечерам, Елена догадывалась, что он был человек лукавый, с характером твердым, закаленным, и при этом она полагала, что он вовсе не такой маленький деятель польского дела, как говорил о себе; об этом Елена заключала из нескольких фраз, которые вырвались у Жуквича, - фраз о его дружественном знакомстве с принцем Наполеоном{374}, об его разговоре с турецким султаном{374}, о связях его с разными влиятельными лицами в Лондоне; словом, она почти уверена была, что он был вождь какой-нибудь огромной польской партии, но только не говорил ей о том потому, что не доверял ей вполне. Последнее время, когда Жуквич приходил к Елене, она с невольным трепетом каждоминутно ожидала, что он произнесет ей признание в любви. Ожидание это действительно в весьма скором времени подтвердилось. Принеся Елене показать чек, присланный на его имя из парижского банка, Жуквич прямо начал: - А я, панна Жиглинская, осмеливаюсь просить вашей руки и сердца. Признание в этой форме очень удивило Елену. Она сделала усилие как бы рассмеяться над словами Жуквича. - Это зачем вам так понадобилось? - спросила она его шутливо. - Да, боже ж мой! Влюблен в вас, несчастный! - воскликнул Жуквич тоже как бы с оттенком шутки. Елена не переставала усмехаться слегка. - Человек ж, которого вы любили, - продолжал своим вкрадчивым голосом Жуквич, - я полагаю, вы согласитесь, не стоит того, да он и сам ж разлюбил вас! - Но вы-то этого никак не можете знать - разлюбил он меня или нет! - воскликнула по-прежнему насмешливо Елена. - Да нет ж, знаю я наверное то: он ждет к себе жену свою! - воскликнул и Жуквич на это. - Жену ждет? - переспросила Елена, и почти смертная бледность покрыла лицо ее. - Жену ожидает! - повторил Жуквич. - С Миклаковым княгиня разошлась; писала ж после того мужу и теперь сбирается скоро приехать к нему совсем на житье. Елена, видимо, не совсем поверила Жуквичу, и он сейчас это заметил. - Мне ж пишет о том мой приятель, который телеграфировал тогда по просьбе князя из Парижа о княгине, - присовокупил он и в доказательство подал Елене письмо, в котором все было написано, что говорил Жуквич. - Я почти ожидала этого заранее... - проговорила Елена как бы спокойно. - Князь всегда очень любил жену свою, и почему думал, что разлюбил ее, удивляться тому надо!.. Они совершенная ровня и пара! - Сам ж, может быть, заблуждался! Мало ли что бывает! - подхватил, пожимая плечами, Жуквич. - Да, но в этом заблуждении он бы должен поостеречься заблуждать других... - О, конечно ж! - воскликнул Жуквич. - Я сам вот прямо вам говорю, что я тож человек женатый! - Но как же вы хотите жениться на мне? - воскликнула Елена. - Браком гражданским! - отвечал, немного потупясь, Жуквич. - С тем, чтоб и к вам жена ваша приехала и выгнала меня?.. - О, нет ж!.. Моя не приедет! - произнес с каким-то самодовольством Жуквич. - Она имеет много детей от другого и ко мне не захочет воротиться. - Ну, а сам кто вы такой? - спросила вдруг его Елена. - Потому что я совершенно убеждена, что вы вовсе не тот человек, за которого себя выдаете... При этом вопросе Жуквич на короткое мгновение смутился. - Да, я ж не тот, что я говорю! - сказал он после недолгого молчания. - Кто же вы такой? - повторила Елена. - Я?.. - начал Жуквич и приостановился на несколько времени. - Я ж висельник сорок восьмого года и теперь существую под другою фамилией. В сорок восьмом году{376} я был повешен!.. И с этими словами Жуквич проворно развязал свой галстук и раскрыл воротник своей рубашки. Елена увидела у него на шее довольно большой шрам, показавшийся ей как будто бы в самом деле происшедшим от веревки. - Но как же вы спаслись? - проговорила она, смотря ему прямо в лицо. - С помощью ж добрых товарищей и некоторой собственной смелости!.. - отвечал Жуквич. Елена продолжала не спускать с него глаз: сделанное им открытие еще выше подняло Жуквича в глазах ее. - Да доверьте ж мне, панна Жиглинская!.. - воскликнул между тем он. - Вы ж удумали посвятить себя вместе со мною польскому делу! - Удумала! - проговорила Елена. - Так разве ж можно, быв так близко к вам, не поклоняться вашей красоте?.. Разве ж вы, панна Жиглинская, не знаете ваших чарующих прелестей? Перед вами быв, надо ж или боготворить вас, или бежать от вас!.. Елена мгновенно вся покраснела и сделалась сумрачною. - Очень жаль это!.. - заговорила она. - И я, признаюсь, в этот раз гораздо бы больше желала быть каким-нибудь уродом, чем красивою женщиной! - Для чего ж то? - воскликнул Жуквич. - Для того, чтобы вы тогда относились ко мне по сходству наших убеждений, а не по чему иному... Я собственно с любовью навсегда покончила: мое недавнее прошедшее дало мне такой урок, что я больше не поддамся этому чувству, и, кроме того, я убедилась, что и по натуре своей я женщина не любви, а политики. - Но любовь ж не помешает политике! - возразил Жуквич. - Напротив, очень помешает! - продолжала Елена. - Шиллер недаром выдумал, что Иоанна д'Арк до тех пор только верна была своему призванию, пока не полюбила. - Нет, эта фантазия поэта совершенно несправедливая! - возразил ей Жуквич, и лицо его приняло весьма недовольное выражение, так что Елена несколько испугалась этого. - Вот видите, как нехорошо быть красивой собой! - проговорила она. - Вы теперь будете недовольны мною и, может быть, даже постараетесь отстранить меня от нашего общего дела. - О, нет, зачем ж? - возразил он ей. - И не отстраняйте меня!.. Я буду вам полезна! - сказала Елена с чувством. - Да знаю ж это я! - воскликнул и Жуквич с чувством. VIII С Елизаветой Петровной после того, как Елена оставила князя, сделался легонький удар. Услыхав от Елпидифора Мартыныча, что у князя с Жуквичем была дуэль, она твердо была убеждена, что Елена или приготовлялась изменить князю, или уже изменила ему. Главным образом в этом случае Елизавету Петровну беспокоила мысль, что князь, рассердясь на Елену, пожалуй, и ей перестанет выдавать по триста рублей в месяц; но, к великому удивлению ее, эти деньги она продолжала получать весьма исправно. Достойный друг Елизаветы Петровны, Елпидифор Мартыныч почти всякий день посещал ее в болезни и пользовал ее совершенно бесплатно. В своих задушевных беседах с ним Елизавета Петровна каждый раз превозносила князя до небес. - Это ангел, а не человек, - ей-богу, какой-то ангел! - говорила она почти с удивлением. - Именно, что ангел! - подхватывал Елпидифор Мартыныч, тоже, как видно, бывший очень доволен князем. - Но как его-то, голубчика, здоровье? - продолжала Елизавета Петровна со слезами на глазах. - Что здоровье!.. Тело еще можно лечить, а душу нет, - душу не вылечишь! - отвечал Елпидифор Мартыныч грустным тоном. - Стало быть, он все еще любит ее, мерзавку? - спрашивала Елизавета Петровна. - Кажется, что любит!.. О ребенке, главное, теперь беспокоится. Приказал было мне, чтоб я каждый день заезжал навещать малютку; я раз заехал... мальчик уже ходит и прехорошенький. - Ходит? - переспросила с чувством Елизавета Петровна. - Месяца с два, как ходит!.. Говорю Елене Николаевне, что "вот мне поручено навещать ребенка". - "Это, говорит, зачем? Вы видели, что он здоров, а сделается болен, так я пришлю за вами!" Так и не позволила мне! Я доложил об этом князю, - он только глаза при этом возвел к небу. - Голубчик мой, голубчик! - повторила еще раз Елизавета Петровна. Елпидифор Мартыныч больше за тем и ездил так часто к Елизавете Петровне, чтоб узнавать от нее о дочери, так как Елена не пускала его к себе; а между тем он видел, что князь интересуется знать о ней. - Ну, а как, слышно, она послуживает на новом своем месте? - расспрашивал он. - Какая уж служба! Это вот как-то горничная ее прибегала и рассказывала: "Барышня, говорит, целые дни своими ручками грязное белье считает и записывает"... Тьфу! - Тьфу! - отплюнулся на это и Елпидифор Мартыныч. - И ништо ей: не хотела быть барыней, так будь прачкой! - присовокупила Елизавета Петровна с каким-то злобным удовольствием. Вскоре после лотереи, в затее и устройстве которой Елпидифор Мартыныч сильно подозревал участие Елены, он снова приехал к Елизавете Петровне. - Нет ли у вас каких-нибудь новостей насчет Елены Николаевны? - спросил он ее будто бы к слову. - Марфутка моя сегодня убежала к ним; не знаю, воротилась ли... Марфутка!.. - крикнула Елизавета Петровна на всю квартиру. - Чего изволите, барыня? - отозвалась та. - Позовите ее сюда и порасспросите хорошенько! - проговорил Елпидифор Мартыныч скороговоркой. - Хорошо!.. Марфуша, поди сюда! - крикнула Елизавета Петровна уже поласковей. Марфуша вошла. Она сделалась еще более краснощекой. - Что, Елена Николаевна здорова? - спросила ее первоначально Елизавета Петровна. - Здорова-с! - отвечала Марфуша. Далее Елизавета Петровна не находилась, что спрашивать ее; тогда уже принялся Елпидифор Мартыныч. - А скажи мне, моя милая, - начал он, - кто бывает у Елены Николаевны в гостях?.. - Кто, барин, бывает-с?.. Я не знаю-с!.. - отвечала было на первых порах Марфуша. - Как же ты не знаешь?.. Поди-ка ты сюда ко мне! Марфуша подошла к нему. - На тебе на чай! Я давно хотел тебе дать, - продолжал Елпидифор Мартыныч, подавая ей рубль серебром. Та, приняв этот рубль, поцеловала у Елпидифора Мартыныча руку, который с удовольствием позволил ей это сделать. - Ну, а не ходят ли к Елене Николаевне разные барышни молоденькие... девицы небогатенькие? - сказал он. - Нет, барин, не ходят-с! - отвечала Марфуша. - А из мужчин кто же бывает у ней? - допытывался Елпидифор Мартыныч. - Из мужчин-с, горничная Елены Николаевны сказывала, у них только и бывает этот Николай Гаврилыч... - Так... так... Оглоблин это! - подхватил Елпидифор Мартыныч. - Оглоблин-с!.. Потом этот поляк!.. Уж не помню, барин, фамилию... - Жуквич! - напомнил ей Елпидифор Мартыныч. - Жуквич, барин, Жуквич! - воскликнула Марфуша. - Это тот злодей, что стрелялся с князем? - спросила Елизавета Петровна по-французски Елпидифора Мартыныча и спросила очень хорошим французским языком. - Oui, c'est lui!* - отвечал он ей тоже по-французски, но только черт знает как произнося. - И что же, они любезничают с барышней? - обратился он снова к Марфуше. ______________ * Да, это он! (франц.). - Любезничают-с! - отвечала та, усмехаясь. - А который же больше? - Да оба, барин, любезничают! - проговорила Марфуша и окончательно засмеялась. - А сама барышня, однако, с которым больше любезна? - спрашивал Елпидифор Мартыныч. Марфуша при этом взглянула на Елизавету Петровну, как бы спрашивая, может ли она все говорить. - Говори, если что знаешь! - сказала та в ответ на этот взгляд. - С поляком, надо быть, барин, больше! - начала Марфуша. - Он красивый такой из себя, а Николай Гаврилыч - этот нехорош-с!.. Губошлеп!.. В доме так его и зовут: "Губошлеп, говорят, генеральский идет!". - Именно, губошлеп!.. Именно! - подтвердил, усмехаясь, Елпидифор Мартыныч. - Я вам говорила, - сказала Елизавета Петровна опять по-французски Елпидифору Мартынычу, - что у Елены непременно с господином поляком что-нибудь да есть! - Oui, c'est vrai!.. Il est quelque chose!* - отвечал и он ей бог знает что уж такое. ______________ * Да, это верно!.. Есть кое-что! (франц.). - Ну, ты ступай! - разрешила Елизавета Петровна Марфуше. Та ушла. - Il est quelque chose! Il est! - повторил еще раз свою фразу Елпидифор Мартыныч. x x x Князь после болезни своей очень постарел и похудел; стан его сгорбился, взгляд был постоянно какой-то мрачный, беспокойный, блуждающий и озирающийся кругом. Удар, нанесенный князю поступком Елены, был слишком неожидан для него: он мог предполагать очень много дурного для себя на свете, только не это. Князь считал Елену с пылким и, пожалуй, очень дурным характером, способною, в минуты досады и ревности, наговорить самых обидных и оскорбительных вещей; но чтоб она не любила его нисколько, - он не думал... И его в этом случае поражало не столько то, что Елена ушла от него и бросила его, как то, что она после, в продолжение всей его болезни, ни разу не заехала к нему проведать его. Так поступать можно только или в отношении злейшего врага своего, или вследствие своей собственной, личной ветрености и даже некоторой развращенности, но то и другое предполагать в Елене для князя было тяжело!.. "Кому же после этого верить? В ком видеть хоть сколько-нибудь порядочного человека или женщину?" - спрашивал он сам себя и при этом невольно припоминал слова Миклакова, который как-то раз доказывал ему, что тот, кто не хочет обманываться в людях, должен непременно со всяким человеком действовать юридически и нравственно так, как бы он действовал с величайшим подлецом в мире. Слова эти начали казаться князю величайшею истиной. Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи. Когда князю сделалось, наконец, получше, Елпидифор Мартыныч однажды остался обедать у него. Князь, сев за стол и попробовав суп, вдруг отодвинул от себя тарелку и не стал больше есть. - Это точно с ядом! - проговорил как бы невольно сам с собою князь. Елпидифор Мартыныч намотал себе это на ус и разными шуточками, прибауточками стал напрашиваться у князя обедать каждый день, причем обыкновенно всякое кушанье брал сам первый, и князь после этого заметно спокойнее ел. Чтоб окончательно рассеять в нем такое странное подозрение, Елпидифор Мартыныч принялся князю хвалить всю его прислугу. "Что это у вас за бесподобные люди, - говорил он, - в болезнь вашу они навзрыд все ревели". Князь слушал его и, как кажется, верил ему. Последнее время Елпидифор Мартыныч заметил, что князь опять сделался как-то более обыкновенного встревожен и чем-то расстроен. Он пытался было повыспросить у него причину тому, но князь отмалчивался. Взволновало князя на этот раз полученное им снова письмо из Парижа от г-жи Петицкой, которая уведомляла князя, что этот злодей и негодяй Миклаков, измучив и истерзав княгиню, наконец, оставил ее в покое. "Вы сами, князь, - писала Петицкая, - знаете по собственному опыту, как можно ошибаться в людях; известная особа, по здешним слухам, тоже оставила вас, и теперь единственное, пламенное желание княгини - возвратиться к вам и ухаживать за вами. А что она ни в чем против вас не виновна - в этом бог свидетель. Я так же, как и вы, в этом отношении заблуждалась; но, живя с княгиней около полутора лет, убедилась, что это святая женщина: время лучше докажет вам то, что я пишу в этих строках..." Письму этому князь, разумеется, нисколько не поверил и, прочитав его, даже бросил в сторону: "Обманывать еще хотят!" - сказал он; но потом кроткий и такой, кажется, чистый образ княгини стал мало-помалу вырисовываться в его воображении: князь не в состоянии был почти вообразить себе, чтоб эта женщина могла кого-нибудь, кроме его, полюбить. Елпидифору Мартынычу князь не говорил об этом письме, потому что не знал еще, что тот скажет: станет ли он подтверждать подозрение князя в том, что его обманывают, или будет говорить, что княгиня невинна; но князю не хотелось ни того, ни другого слышать: в первом случае пропал бы из его воображения чистый образ княгини, а во втором - он сам себе показался бы очень некрасивым нравственно, так как за что же он тогда почти насильно прогнал от себя княгиню? Елпидифор Мартыныч между тем, объясняя себе увеличившееся беспокойство князя все еще его несчастною привязанностью к Жиглинской, решился окончательно разочаровать его в этой госпоже и, если возможно будет, даже совершенно втоптать ее в грязь в его глазах. Для этого приехав к князю вскоре после расспросов, сделанных Марфуше, Елпидифор Мартыныч начал с шуточки. - Вы, ваше сиятельство, так-таки монахом все и намерены жить? - заговорил он, лукаво посматривая на князя. Тот этим вопросом, по-видимому, крайне был удивлен. - А у меня на примете какая есть молодая особа! - продолжал Елпидифор Мартыныч, чмокнув губами и делая ручкой. - Умненькая... свеженькая, и уж рекомендую вам, будет любить вас не так, как прежняя. Князь при этом сделал недовольную и досадливую мину. - Что за вздор такой вы болтаете! - произнес он. - Нет, не вздор!.. Шутки в сторону, на прежнюю госпожу вам надобно отложить всякие чаяния: изменила вам вполне... Князь при этом мрачно и сердито посмотрел на Елпидифора Мартыныча. - Для кого же это?.. - проговорил он. - Да для того человека, которого и вы, вероятно, предполагаете. - Но кто вам сказал это? - продолжал князь с тем же мрачным выражением. - Господи боже мой! Все заведенье говорит о том - от малого до большого; я лечу там, так каждый день слышу: днюет и ночует, говорят, он у нее! - выдумывал Елпидифор Мартыныч, твердо убежденный, что для спасенья позволительна всякая ложь. - Тогда, как она от вас уехала, стали тоже говорить, что все это произошло оттого, что вы приревновали ее к Жуквичу. Я, признаться, вас же повинил, - не помстилось ли, думаю, князю: каким образом с одним человеком годы жила, а другого неделю как узнала... Ан вышло, что нет, - правда была! В лице князя отразилась в это время почти смертельная тоска. - Да и не про одного тут Жуквича говорят, - старался Елпидифор Мартыныч еще более доконать Елену в мнении князя, - и с Оглоблиным, говорят, у ней тоже кое-что началось... Этого князь уже более не вынес. - Ну, будет!.. Довольно об этом говорить! - произнес он капризным и досадливым голосом. Елпидифор Мартыныч замолчал. x x x Дня через два после этого разговора князь вдруг сказал Елпидифору Мартынычу: - Я очень интересное письмо получил о жене из-за границы! - Что такое-с? - спросил тот, навостривая от любопытства уши. - А вон оно на столе... прочтите, - прибавил князь, показывая на валявшееся на столе письмо Петицкой. Елпидифор Мартыныч, прочитав письмо, пришел в какой-то почти смешной даже восторг; он обернулся к окну и начал молиться на видневшуюся из него колокольню: в комнате у князя не было ни одного образа. - Боже милостивый! - забормотал он, закрывая глаза и склоняя голову. - Благодарю тя за твои великие и несказанные милости, и ниспошли ты благодать и мир дому сему!.. Ну, поздравляю вас, поздравляю! - заключил Елпидифор Мартыныч, подходя уже к князю и вдруг целуя его. - Что вы, точно с ума сошли! - сказал ему тот сердито. - Извините на этот раз!.. Всегда так привык выражать душевную радость - молитвой и поцелуем. - Чему же тут радоваться, когда все письмо от первого до последнего слова - ложь? - Письмо-то? - воскликнул Елпидифор Мартыныч. - Нет-с, ложь не в письме, а у вас в мозгу, в вашем воображении, или, лучше сказать, в вашей печени расстроенной!.. Оттуда и идет весь этот мрачный взгляд на жизнь и на людей. - Ну, так лечите, когда оттуда идет! - проговорил князь. - К-ха! - откашлянулся Елпидифор Мартыныч. - Трудно, когда одно другим питается: расстроенная печень делает мрачный взгляд, а мрачный взгляд расстроивает печень!.. Что тут врачу делать?.. Надобно самому больному бодриться духом и рассеивать себя!.. Вот вообразите себе, что княгиня ничем против вас не виновата, да и возрадуйтесь тому. - Как же я воображу это, когда она сама, уезжая, ни слова не возражала против того? - Да, возрази вам... легко это оказать!.. Мужчина не всякий на то решится, особенно когда вы в гневе, не то что женщина! Князю в первый еще раз пришла эта мысль: "А что, если я в самом деле запугал ее и она наклеветала на себя? О, я мерзавец, негодяй!" - думал он про себя. - Разве она вам говорила это? - сказал он вслух. - Еще бы не говорила!.. Говорила! - солгал, не задумавшись, Елпидифор Мартыныч. У князя даже холодный пот выступил при этом на лбу. - В таком случае, вот что, - начал он каким-то прерывистым голосом, - нельзя ли вам написать княгине от себя? - Но что такое я напишу ей? - спросил Елпидифор Мартыныч, не поняв сначала князя. - То, что... - начал тот, видимо, сердясь на недогадливость его: - если княгиня хочет, так пусть приезжает сюда ко мне, в Москву. - Но отчего вы сами не хотите ей написать о том?.. От вас бы ей приятнее было получить такое письмо, - возразил ему Елпидифор Мартыныч. - Я не могу, понимаете, я не могу!.. - говорил князь, слегка ударяя себя в грудь, и при этом слезы даже показались у него на глазах. - В голове у меня тысяча противоречий, и все они гложут, терзают, мучат меня. - Ипохондрия... больше ничего, ипохондрия! - сказал Елпидифор Мартыныч, смотря с чувством на князя. - Ну-с, не извольте хмуриться, все это я сделаю: напишу княгине и устрою, как следует! - заключил он и, приехав домой, не откладывая времени, принялся своим красивым семинарским почерком писать к княгине письмо, которым прямо от имени князя приглашал ее прибыть в Москву. x x x Невдолге после объяснения с Жуквичем Елене пришлось иметь почти такое же объяснение и с Николя Оглоблиным. Бедный молодой человек окончательно, кажется, и не шутя потерял голову от любви к ней, тем более, что Елена, из благодарности к нему за устройство лотереи, продолжала весьма-весьма благосклонно обращаться с ним. Главным образом Николя мучило то, что у него никак не хватало смелости объясниться с Еленой в любви, а потому он думал-думал, да и надумал, не переговоря ни слова с отцом своим, предложить Елене, подобно Жуквичу, брак, но только брак церковный, разумеется, а не гражданский. Придя раз вечером к Елене, Николя начал как-то особенно ухарски расхаживать по комнате ее: он в этот день обедал в клубе и был немного пьян. - Знаете что, mademoiselle Елена, я хочу на вас жениться! - сказал он. - На мне?.. - спросила, рассмеявшись, Елена. - Да, на вас!.. Пусть там отец, черт его дери, что хочет говорит... Другие женятся и на цыганках, а не то что... - бултыхал Николя, не давая себе отчета в том, что говорил. Елена на этот раз не рассердилась на него нисколько. - Нет, я не могу пойти за вас замуж, - проговорила она, сколько могла, добрым голосом. - Отчего? - воскликнул Николя, никак не ожидавший, что Елена замуж за него даже не пойдет, потому что считал замужество это для нее все-таки большим шагом в жизни. - Оттого, что я вас не люблю тою любовью, которою следует любить мужа! - отвечала Елена. - Какой же вы любовью меня любите? - спросил Николя, немного повеселевший от мысли, что его хоть какою-нибудь любовью любят. - Я люблю вас как приятеля, как человека очень хорошего! - говорила Елена. - Какой я приятель вам!.. Я не могу быть вашим приятелем! - возразил Николя уже недовольным тоном. - Отчего же не приятель? - Оттого, что вам приятель надобен какой-нибудь ученый, а я что?.. Я знаю, что я не ученый. - Зато вы очень добрый человек, а это стоит многого! - возразила Елена. - Это что добрый?.. - продолжал Николя, сохраняя свой недовольный тон. - Вы любите, верно, кого-нибудь другого! - прибавил он. Елена на это молчала. - Князя, что ли, все еще любите? - говорил Николя. - Может быть, и князя! - ответила Елена. - Ну, уж это извините: я бы вам не советовал! - продолжал Николя насмешливым голосом. - Елпидифор Мартыныч сказывал, что к нему жена скоро из-за границы вернется! - Это я знаю! - проговорила Елена. - Так вам опять, видно, срамиться хочется, как прежде, вон, все истории были?.. А как вы выйдете за меня, по крайней мере, замужняя женщина будете! - Нет, monsieur Николя, у меня никакой больше истории не будет, потому что я никого не люблю и замуж ни за кого не пойду! - постаралась еще раз успокоить его Елена. - Ну да, не любите!.. Не может быть, непременно кого-нибудь любите! - толковал Николя свое и почти наперед знал, кого любит Елена, но ей, однако, этого не высказал; зато, возвратясь домой, позвал к себе своего Севастьянушку и убедительно просил его разузнать, с кем живет г-жа Жиглинская. Севастьянушка в этих делах был человек опытный. Он прежде всего обратился к смотрителю дома, всегда старавшемуся представить из себя человека, знающего даже, что крысы под полом делают в целом здании. - А что, - спросил его Севастьян, - к этой новой кастелянше нашей никакого хахаля не ходит?.. Генерал велел узнать. На генерала, то есть на старика Оглоблина, Севастьянушка свалил, чтобы придать больше весу своим словам в глазах смотрителя. - Ходит один поляк к ней... Надо быть, что хахаль! - отвечал ему тот. - Этта я, как-то часу в третьем ночи, иду по двору; смотрю, у ней в окнах свет, - ну, боишься тоже ночным временем: сохрани бог, пожар... Зашел к ним: "Что такое, говорю, за огонь у вас?" - "Гость, говорит, сидит еще в гостях!" Севастьянушка на это только усмехнулся и затем уже взялся за горничную Елены, которую он для этого зазвал к себе в гости, угостил ее чаем и стал расспрашивать, что не влюблена ли в кого-нибудь ее барышня. Глупая горничная, как болтала она об этом с Марфушей, так и ему прямо объяснила, что барышня, должно быть, теперь гуляет с барином Жуквичем, потому что ездит с ним по вечерам и неизвестно куда. Показание это Севастьянушка проверил еще через посредство солдата, стоявшего у уличных ворот здания, и тот ему сказал, что, точно, кастелянша ездит иногда с каким-то мужчиной и что возвращается домой поздно. Обо всем Севастьян самым подробным образом доложил Николя. - Хорошо!.. Хорошо!.. Славно!.. - говорил тот, делаясь при этом совершенно пунцовым от гнева. IX Николя, как и большая часть глупых людей, при всей своей видимой доброте, был в то же время зол и мстителен. Взбесясь на Елену за то, что она - тогда как он схлопотал ей место и устроил лотерею - осмелилась предпочесть ему другого, он решился насказать на нее отцу своему с тем, чтобы тот вытурил Елену с ее места. Для этого он пришел опять в присутствие к старику. - Папа, вам этой Жиглинской нельзя держать на службе у себя!.. - сказал он. - Как это?.. Почему?.. - спросил тот, не понимая сына. - Потому, что она черт знает что такое делает: с поляком одним живет! - С поляком? - произнес старик почти с ужасом. - Да-с!.. С Жуквичем вон этим, что вещи у нас на лотерее расставлял. - А, вот с кем!.. - произнес старик поспокойнее; он воображал, что это был какой-нибудь более страшный человек, чем Жуквич. - Вы, папа, выгоните ее, а то они тут не то еще наделают... и дом, пожалуй, подожгут! - Как дом подожгут? - повторил старик опять уже с ужасом. - А так!.. Мало ли поляки сожгли у нас городов! Смотритель говорит, что Жуквич часов до трех ночи у ней просиживает, - кто за ними усмотрит тогда?.. Горничная ее и солдат, что у ворот стоит, тоже сказывали, что она по вечерам с ним уезжает и возвращается черт знает когда... - Ах, какая негодяйка, скажите!.. - произнес старик, выпучивая даже глаза от страха и удивления. - Ужасная негодяйка!.. И как же после этого можно ее держать? - Держать ее нельзя!.. - согласился старик. - Только как это сделать мне? - Ну, уж там как-нибудь сделайте! - заключил Николя и ушел, зная, что достаточную искру бросил в легко воспламеняющуюся душу отца. Надобно сказать, что сам старик Оглоблин ничего почти не видел и не понимал, что вокруг него делается, и поэтому был бы человек весьма спокойный; но зато, когда ему что-либо подсказывали или наводили его на какую-нибудь мысль, так он обыкновенно в эту сторону начинал страшно волноваться и беспокоиться. - Пожалуй, они в самом деле дом сожгут! Что с них возьмешь? - повторял он сам с собой, оставшись один; а потом, по всегдашнему обыкновению, послал позвать к себе на совет Феодосия Иваныча. - Эта... кастелянша новая, - начал он, стараясь сохранить строгий начальнический вид, - живет... как мне говорили, с поляком одним? - Кто вам говорил это? - спросил Феодосий Иваныч, делая мину, весьма похожую на мину начальника, и вместе с тем глаза его были покрыты каким-то невеселым туманом. - Сын мне говорил!.. Николя!.. - отвечал ему старик опять строго. Как будто что-то вроде грустной улыбки пробежало по губам Феодосия Иваныча. - А Николаю Гаврилычу кто это сказывал? - спросил он явно уже грустным голосом. - Смотритель дома сказывал... горничная ее сказывала... солдат, что у ворот стоит, говорил. Как ее после этого не выгнать?.. - Выгоняйте! - произнес грустно-насмешливо Феодосий Иваныч. - Но как это сделать? - Надо как-нибудь сделать! - отвечал Феодосий Иваныч неопределенно; но по выражению его лица видно было, что он знал, как это сделать. - Надо!.. Надо!.. Да говорите же, как это сделать? - закричал, наконец, на него начальник. Феодосий Иваныч при этом еще больше надулся. - Позовите этих - смотрителя, горничную и сторожа, расспросите их... - отвечал он тем же неохотливым тоном. - Ну, позовите! Феодосий Иваныч пошел. - Она ведь дом сожечь может! - крикнул ему вслед начальник, как бы желая внушить ему важность дела. Но Феодосий Иваныч не обратил на это особенного внимания и через несколько времени привел в присутствие смотрителя дома, горничную Елены и сторожа. Генерал начал расспрашивать прежде всех смотрителя, как более умного и толкового человека. - Эта... госпожа Жиглинская... кастелянша, как слышал я, в связи с поляком Жуквичем? Смотритель при этом приподнял плечи вверх и вскинул немного глаза в потолок. - Надо быть, ваше превосходительство, что так! - проговорил он. - И я слышал... что у них ночью огонь... часов до трех бывает. - Было это, ваше превосходительство, раза четыре это было! - отвечал смотритель. - Чтобы не было у меня вперед этого! Никогда не было! - закричал вдруг генерал и погрозил даже пальцем смотрителю. - Я теперь ее выгоняю вон!.. Но она... все еще, может быть, проживет тут... день и два... чтобы совсем у ней не было в эти дни огня... совсем!.. Я с вас спрошу, - вы мне за то ответите! - Не будет, ваше превосходительство, у ней огня никакого-с!.. Слушаю-с!.. Совсем никакого не будет! - успокоивал его смотритель, как видно, насквозь знавший своего начальника, а потому нисколько не смутившийся от его крика. - Чтоб и не было! - повторил еще раз старик и с тем же раздражительным тоном обратился к горничной Елены: - У твоей госпожи есть возлюбленный? - Никак нет-с, ваше превосходительство! - заперлась было та на этот раз, струсивши до слез. - А я знаю, что есть! - крикнул на нее старик. Горничная при этом только как-то вильнула от страха животом. - Ты видел, как госпожа Жиглинская уезжала по вечерам с Жуквичем? - перекинулся старик к сторожу. - Уезжала, ваше превосходительство, часто уезжала! - отвечал тот. - Ну, а теперь что делать? - спросил Оглоблин совсем другим тоном Феодосия Иваныча, стоявшего несколько вдали и смотревшего каким-то Мефистофелем на всю эту сцену. - Их вот отставьте в сторону, а позовите самое Жиглинскую. Генерал после этого строго позвонил. Явился сторож. - Госпожу Жиглинскую ко мне! - сказал он тому каким-то зловещим голосом. Сторож побежал исполнить его приказание. Елена пришла, несколько удивленная таким приглашением. При виде ее представительной и шикарной наружности старик несколько утратил свой чересчур начальнический вид и, даже привстав на своем месте и опершись, по обыкновению, на локотки рук своих, начал, держа лицо потупленным к столу: - Вы-с... производите в доме... беспорядки, которые я не могу допустить. - Какие беспорядки? - спросила Елена, взглядывая с недоумением на стоявших в стороне смотрителя, сторожа и свою горничную и полагая, что не последняя ли что надурила. - У вас, - продолжал старый генерал, - бывает человек, который не должен... никак здесь бывать. - Какой человек у меня бывает? - продолжала Елена, все еще не совсем хорошо понимая. - Господин Жуквич у вас бывает!.. - произнес старик более уже строгим голосом. - Почему же он не должен бывать у меня? - спросила Елена. - Потому-с... потому, что он поляк! - А разве полякам запрещено бывать у своих знакомых? - Запрещено-с!.. И я ему запрещаю... бывать у вас. - Но вы не можете этого запретить мне! - возразила Елена. - Могу-с!.. Вы вот ездите с ним по ночам... и прекрасно!.. Поезжайте к нему и сидите там у него. Говоря это, старик все более и более возвышал свой голос. Елена, в свою очередь, тоже вся вспыхнула, и глаза ее загорелись неудержимым гневом. - Как вы смеете на меня так кричать, - я не служанка ваша! - заговорила она. - Хоть бы я точно ездила к Жуквичу, вам никакого дела нет до того, и если вы такой дурак, что не умеете даже обращаться с женщинами, то я сейчас же уволю себя от вас! Дайте мне бумаги! - присовокупила Елена повелительно. - Как, я дурак? - воскликнул в свою очередь Оглоблин, откинувшись на спинку кресла. - Дайте ей бумаги!.. Как, я дурак? - повторил он, все еще не могши прийти в себя от подобной дерзости. Феодосий Иваныч, по приказанию начальника, подал Елене бумаги, и та принялась писать прошение об отставке. - На гербовой бы, собственно, следовало! - заметил ей Феодосий Иваныч. - Все равно-с! Все равно-с! - закричал на него начальник. - Я дурак, а!.. Я дурак!.. Что я должен с вами сделать? Елена на это ничего не отвечала и продолжала писать; а кончив прошение, она почти перебросила его к Оглоблину, а потом сама встала и вышла из присутствия. - Она сумасшедшая, ей-богу, сумасшедшая! - говорил он, разводя руками. Феодосий Иваныч, с своей стороны, саркастически улыбаясь, взял прошение и, как бы просматривая его, ни слова не говорил. - Ну, ступайте и вы!.. Вы больше не нужны! - сказал Оглоблин призванным свидетелям. Те вышли. - Ведь она сумасшедшая, решительно!.. - повторил еще раз Оглоблин, прямо обращаясь уже к Феодосию Иванычу. - Я не знаю-с!.. - отвечал тот. - Ну, вы уж... вы не знаете... вы ничего не знаете! - опять вспылил Оглоблин. - Да мне почему знать это? - отвечал опять грустно-насмешливым тоном Феодосий Иваныч и тоже ушел. Читатель, может быть, заметил, что почтенный правитель дел несколько изменил тон обращения с своим начальником, и причина тому заключалась в следующем: будучи лет пять статским советником, Феодосий Иваныч имел самое пламенное и почти единственное в жизни желание быть произведенным в действительные статские советники, и вот в нынешнем году он решился было попросить Оглоблина представить его к этому чину; но вдруг тот руками и ногами против того: "Да не могу!.. Да это поставят мне в пристрастие!", и тому подобные пустые начальнические отговорки, тогда как, в сущности, он никак не мог помириться с мыслию, что он сам "генерал" и подчиненный у него будет "генерал", что его называют "ваше превосходительство" и подчиненному его будут тоже говорить "ваше превосходительство". Феодосий Иваныч, кажется, понял причину отказа и начал мстить своему благодетелю тем, что не стал ему давать советов ни по каким делам. x x x Елена возвратилась к себе почти обезумевшая от гнева. Она очень хорошо понимала, что все это штуки Николя, который прежде заставил отца определить ее на это место, а теперь прогнать; и ее бесило в этом случае не то, что Николя и отец его способны были делать подобные гадости, но что каким образом они смеют так нагло и бесстыдно поступать в своей общественной деятельности. В прежнем своем удалении от службы Елена еще видела некоторую долю хоть и предрассудочной, но все-таки справедливости: ее тогдашнее положение действительно могло произвесть некоторый соблазн на детей; а теперь она, собственно, выгнана за то, что не оказала благосклонности Николя Оглоблину. Что же это такое?.. Где, в каком варварском и диком государстве может быть допущен подобный произвол? На первых порах Елена думала было жаловаться и объяснить подробно причину, по которой ее лишили места. Но кому?.. И кто поверит ей? Николя же и родитель его очень хорошо могут наклеветать на нее все, что им будет угодно, чрез разных своих лакеев и сторожей... Елена даже заплакала от горя и досады. Как бы ни было, однако она должна была подумать, куда ей приклонить свою голову. На первое время Елена решилась переехать в ту гостиницу, где жил Жуквич, и велела своей прислуге укладываться. Маленький Коля ее, начинавший все говорить, заинтересовался этими сборами и начал приставать к своей няне. - А то ти это делаесь? - спрашивал он ее, видя, что она кладет одну вещь за другой в сундук. - Укладываюсь, батюшка! - отвечала ему няня. - А засем? - спросил ребенок. - Мы переезжаем, батюшка. - А куди? - Не знаю-с, маменька переезжает, - говорила няня. Коля побежал к матери и взмостился к ней на колени. - Мы, мама, к папе едем? - говорил он. Няня и горничная давно натолковали ему, что у него есть папа очень богатый. - Нет, мой друг, у тебя папы нет! - отвечала ему Елена. - А где он, мама? - Умер. - Его бог взяй, мама? - Нет, не бог. - А то же его взяй? - Никто. Он умер, его и похоронили в землю. - А засем его похоении в земью? - Потому, что он разлагаться начал. Ребенок смотрел на мать; он совершенно не понял последнего ее ответа, а между тем все эти расспросы его, точно острые ножи, резали сердце Елены. Часа через три она совсем выехала из своей казенной квартиры в предполагаемую гостиницу, где взяла нумер в одну комнату, в темном уголке которого она предположила поместить ребенка с няней, а светлую часть комнаты заняла сама. Горничную свою Елена рассчитала и отпустила, так как отчасти подозревала ту в распущенной сплетне про нее; кроме того, ей и дорого было держать для себя особую прислугу (у Елены в это время было всего в кармане только десять рублей серебром). Покуда она таким образом устроивалась, Жуквича не было дома, и Елена велела ему сказать, как он придет, что она переехала в гостиницу совсем на житье. Ему, вероятно, передали это, потому что, возвратясь, наконец, и войдя к ней в нумер, он прямо спросил ее: - Что ж это такое?.. Опять новое переселение? - Опять! - отвечала Елена. - Вы ж были там чем-нибудь недовольны? - проговорил Жуквич. - Напротив, мной оказались очень недовольны, так что выгнали даже меня из службы! Тень неудовольствия явно отразилась в глазах Жуквича. - Но какая ж была причина такому неудовольствию на вас? - спросил он. - Причина вся в том, что вы бывали у меня, и что я вот иногда уезжала с вами кататься по Москве... - Да нет же!.. Не может быть!.. Какая ж это причина! - говорил Жуквич, как бы все больше и больше удивляясь. - Разумеется, это один только предлог, - подхватила Елена: - а настоящая причина вся в том, что этот дуралей Николя вздумал на днях объясниться со мной в любви... Я, конечно, объявила ему, что не могу отвечать на его чувство. Он разгневался на это и, вероятно, упросил родителя, чтобы тот меня выгнал из службы... Скажите, мыслимо ли в какой-нибудь другой стране такое публичное нахальство? - О, да боже ж ты мой! Здесь много бывает, чего нигде не бывает! - полувоскликнул грустным голосом Жуквич. - Прекрасно-с; но всякому терпению есть предел, - сказала Елена. - Должно же оно когда-нибудь лопнуть. - Ну, и лопай ж!.. Что из этого?.. - говорил с досадой Жуквич. - Как что из этого! - произнесла, вспыхнув даже вся в лице от гнева, Елена. - Я никак, Жуквич, не ожидала слышать от вас подобные вещи; для меня, по крайней мере, это вовсе не что из этого!.. Чувство мести и ненависти к моей родине до того во мне возросло, что я хочу, во что бы то ни стало, превратить его в дело, - понимаете вы это? Жуквич на это молчал. - Поедемте за границу и устроимте там какой хотите заговор; но только я мести и мести жажду!.. - Какой же заговор и с кем? - возразил ей Жуквич. - А с теми, что неужели вся ваша партия и вся страна ваша намерены спокойно сносить ваше порабощение? - Пока!.. - отвечал Жуквич, пожимая плечами. - Но долго ли это пока будет продолжаться? - Пока ж положение обстоятельств не сложится для нас более благоприятно. - А теперь так-таки ничего и быть не может? - Сколько ж мне известно, - ничего! - отвечал, опять пожимая плечами, Жуквич. - И вы, значит, будете тут жить под присмотром? - Буду ж жить под присмотром. - Ну, я больше на вас надеялась, Жуквич! - проговорила Елена. - Панна Жиглинская! - начал он кротким и убеждающим голосом. - В политической деятельности - вы ж не знаете еще ее - прежде ж всего нужно терпеть и выжидать. - Но чего ждать - я желала бы знать, потому что вы никогда ничего определительного не говорили мне об этом. - Вы знайте ж одно, - продолжал Жуквич тем же убеждающим голосом, - что дух Польши не ослаб, что примирения между нами ж и русскими быть не может, а прочее ж все зависит от политического горизонта Европы: покоен он или бурен. - Покоен он или бурен... Вы все, кажется, прозеваете и пропустите! - произнесла Елена с досадою. Переезжая в гостиницу, она почти уверена была, что уговорит Жуквича уехать с ней за границу; но теперь она поняла, что он и не думает этого, - значит, надо будет остаться в Москве. А на какие средства жить? С течением времени Елена надеялась приискать себе уроки; но до тех пор чем существовать?.. Елена, как ей ни тяжело это было, видела необходимость прибегнуть к помощи Жуквича. - В таком случае, - начала она, краснея в лице, - так как я теперь совершенно без всяких средств, то буду просить у вас из тех денег, которые мы собрали во вторую лотерею, дать мне рублей сто, которые я очень скоро возвращу. - Но те ж деньги в Париже! - возразил ей Жуквич. - В таком случае не можете ли вы пока дать мне из своих денег, а потом и получите их из банка? - Хорошо-с! - отвечал Жуквич, и Елена очень хорошо почувствовала, что тон голоса его был при этом не совсем довольный. - Ну, вы, кажется, устали, да и я тоже устала, - хочу отдохнуть, - проговорила она, протягивая Жуквичу руку. - Добрый день! - сказал он ей на это и ушел. Вскоре за тем пришел от него человек и подал Елене пакет, в котором, без всякой записочки, вложена была сторублевая ассигнация. Елена велела человеку поблагодарить Жуквича, и когда тот ушел, она, бросив деньги с какой-то неудержимой досадой в стол, села сама на диван. Жуквич на этот раз показался ей вовсе не таким человеком, каким она его воображала; а между тем Елена вынуждена была одолжаться им и занимать у него деньги. Эта мысль так заставила ее страдать, как Елена никогда еще во всю жизнь свою не страдала: досада, унижение, которое она обречена была переносить, как фурии, терзали ее; ко всему этому еще Коля раскапризничался и никак не хотел укладываться спать в своем темном уголке, говоря, что ему там холодно и темно. Елена при этом только держала себя за голову: она думала, что с ума сойдет в эти минуты! x x x Прошло после того с неделю. Однажды вечером Елена, услыхав звонок в ее нумер, думала, что это пришел Жуквич, который бывал у нее каждодневно. Она сама пошла отворить дверь и вдруг, к великому своему удивлению, увидела перед собой Миклакова, в щеголеватом заграничном пиджаке и совершенно поседевшего. - Что вы, с неба, что ли, свалились? - воскликнула она, очень, впрочем, обрадованная появлением такого гостя. - Зачем с неба, - на земле еще пока обретаемся! - говорил Миклаков. - Но погодите, однако, постойте: дайте посмотреть на вас: вы, кажется, еще красивее стали! - Подите вы с красотой моей! - произнесла Елена с досадой. - Садитесь лучше и рассказывайте. - Но прежде я желал бы знать: как вы очутились в этой клетке? Что князя вы кинули, это я слышал еще в Европе, а потому, приехав сюда, послал только спросить к нему в дом, где вы живете... Мне сказали - в таком-то казенном доме... Я в оный; но мне говорят, что вы оттуда переехали в сию гостиницу, где и нахожу вас, наконец. Вы, говорят, там служили и, по обыкновению вашему, вероятно, рассорились с вашим начальством? - Да, так, немножко, но главное - надоело! - отвечала Елена, не желая на первых порах быть вполне откровенною с Миклаковым. - Но скажите на милость, что такое у вас с князем вышло и зачем вы разошлись? - продолжал тот. - Разошлись потому, что оба поняли, что мы люди совершенно различных убеждений. - О, черт возьми, различных убеждений! - воскликнул Миклаков. - У вас ребенок есть, вам бы для него надобно было вместе жить! - Ребенок, по преимуществу, и заставил меня это сделать, чтобы спасти его от влияния отца. - От влияния отца спасти!.. - повторил с усмешкою Миклаков. - Как хотите, Елена, а у вас, видно, характер все хуже и хуже становится. - У вас пуще хорош характер!.. - возразила она ему с своей стороны. - Сами вы зачем разошлись с княгиней? - Ну, мы с ней разошлись на основании весьма уважительной причины. - А именно? - А именно потому, что никогда и не сходились с ней. Елена сомнительно покачала головой. - Конечно, это очень благородно с вашей стороны, - сказала она: - говорить таким образом о женщине, с которой все кончено; но кто вам поверит?.. Я сама читала письмо Петицкой к князю, где она описывала, как княгиня любит вас, и как вы ее мучите и терзаете, - а разве станет женщина мучиться и терзаться от совершенно постороннего ей человека? - Я не то, чтоб был посторонний ей человек: она говорила, что любит меня, но что все-таки желает остаться верна своему долгу. - Какому это долгу? - Да такому, как и Татьяна пушкинская, что вот-де: другому отдана и буду ввек ему верна! - Меня, знаете, эта Татьяна всегда в бешенство приводит! - воскликнула Елена. - Если действительно Пушкин встретил в жизни такую женщину, то я голову мою готова прозакладывать, что ее удерживали от падения ее генеральство и ее положение в свете: ах, боже мой, как бы не потерять всех этих сокровищ! - Может быть! - согласился Миклаков. - Но мою госпожу другое останавливало... - присовокупил он с усмешкой. - Другое? - спросила Елена. - Да!.. Она боялась в этом случае бога, греха и наказания за него в будущей жизни. Лицо Елены сделалось удивленное и насмешливое. - После этого она просто-напросто дура! - проговорила она. - Не очень умна! - согласился Миклаков. - Но я одного тут не понимаю: каким образом вы могли влюбиться в подобную женщину и влюбиться до такой степени, что целые полтора года ездили за ней по Европе. - Эта самая непорочность больше всего и влекла меня к ней... Очень мне последнее время надоели разные Марии Магдалины{376}!.. Но кто, однако, вам сказал, что мы с княгиней больше не встречаемся? - спросил в заключение Миклаков. - Жуквич! Ему кто-то писал об этом из Парижа! - отвечала Елена. - А! - произнес Миклаков. - Поэтому он еще здесь? - Здесь! Он тут через два нумера от меня живет! - отвечала Елена не совсем спокойным голосом. - Вот где!.. - произнес не без ударения Миклаков. - Так вы, значит, к нему под крылышко переехали? - Не к нему, но потому, что я только эту гостиницу и знала в Москве; а переехать мне надо было поскорее, - проговорила Елена, еще более смутясь. - Скажите, однако, не знаете ли вы, что он за человек?.. Собственно, я до сих пор еще не могу хорошенько понять его. Миклаков подумал некоторое время. - Человек, как вы видите, неглупый... плутоватый, кажется... - проговорил он. - Но я подозреваю, что он предводитель какой-нибудь большой польской партии! - подхватила Елена. - Нет, не думаю! - возразил Миклаков. - Непременно так! - продолжала Елена. - Потому что он тут хлопочет, делает сборы на помощь польским эмигрантам. - Ну, немного еще, видно, собрал... - заметил с усмешкой Миклаков. - Это из чего вы заключаете? - спросила Елена. - Из того, что некоторые из эмигрантов в поденщики идут на самые черные работы. Елена при этом даже изменилась в лице. - Я знаю, по крайней мере, что несколько времени тому назад он послал им в Париж значительную сумму! - проговорила она. - Не слыхал-с этого!.. Знаю только, что господа польские эмигранты составляют до сих пор один из главных элементов парижского пролетариата. - Странно, - произнесла Елена, видимо, желавшая скрыть обеспокоившую ее мысль. Миклаков между тем встал с тем, чтобы уйти. Елена тоже встала. - Когда же мы опять увидимся? - спросила она. - Нескоро, я думаю, потому что я завтра уезжаю в Малороссию. - В Малороссию?.. Это зачем? - По двум причинам... Во-первых, я за границей климатом избаловался, - мне климата хорошего желается, а здесь холодно; кроме того, на днях княгиня возвращается в Москву к своему супругу. - Возвращается? - повторила Елена, как бы уколотая чем-то. - Возвращается-с; и так как я вовсе не желаю, чтобы про меня говорили, что я всюду следую по пятам княгини, то и уезжаю отсюда. - Просто, я думаю, боитесь за себя, что не утерпите и прибежите поглядеть на свое холодное божество, а потом, чего доброго, опять, пожалуй, начнете поклоняться ему! - заметила Елена. - Нет-с, нет!.. Другой раз таким дураком больше не буду! - воскликнул Миклаков, отрицательно кивая головой и уходя. Елена между тем, после его посещения, сделалась еще более расстроенною: у ней теперь, со слов Миклакова о продолжающейся бедности польских эмигрантов, явилось против Жуквича еще новое подозрение, о котором ей страшно даже было подумать. X В одно утро Елпидифор Мартыныч садился на свою пролетку, чтоб ехать по больным, как вдруг перед ним, точно из-под земли, выросла Марфуша, запыхавшаяся, расстроенная и испуганная. - Батюшка, Елпидифор Мартыныч, с барыней нашей что-то очень нехорошо-с! - завопила она. - Что такое?.. - спросил Елпидифор Мартыныч. - Без чувств все изволит лежать-с! - отвечала Марфуша. - О, о!.. Отчего же это с ней случилось? - произнес Елпидифор Мартыныч. - Да вчера к ней-с эта проклятая горничная Елены Николаевны пришла, - продолжала Марфуша. - Она больше у нашей барышни не живет-с! - И начала ей рассказывать, что Елена Николаевна из заведенья переехала в гостиницу, в нумера, к этому барину Жуквичу. - Переехала?.. Фю!.. - поздравляю! - воскликнул, присвистнув, Елпидифор Мартыныч. - Переехала-с... Елизавета Петровна очень этим расстроилась: стала плакать, метаться, волоски даже на себе рвала, кушать ничего не кушала, ночь тоже не изволила почивать, а поутру только было встала, чтоб умываться, как опять хлобыснулась на постелю. "Марфуша! - кричит: - доктора мне!". Я постояла около них маненько: смотрю точно харабрец у них в горлышке начинает ходить; окликнула их раза два - три, - не отвечают больше, я и побежала к вам. Елпидифор Мартыныч выслушал Марфушу с внимательным и нахмуренным лицом и потом, посадив ее вместе с собой на пролетку, поехал к Елизавете Петровне, которую нашел лежащею боком на постели; лицо ее было уткнуто в подушку, одна из ног вывернута в сторону и совершенно обнажена. - Закрой! - сказал Елпидифор Мартыныч, указывая прежде всего Марфуше на эту ногу. Та закрыла. Елпидифор Мартыныч после этого заглянул Елизавете Петровне в лицо, потряс ее потом довольно сильно за плечо, затем взял ее руку и стал щупать пульс. - Баста!.. Кончено! - проговорил он. - Что, батюшка, умерла, что ли, она? - спросила трепещущая Марфуша. - Умерла!.. Поди объяви об этом в полиции! - продолжал Елпидифор Мартыныч, как-то беспокойно озираясь кругом. Марфуша заревела во весь голос и пошла. Оставшись один, Елпидифор Мартыныч, по-прежнему озираясь по сторонам, проворно подошел к комоду, схватил дрожащими руками лежавшие на нем ключи, отпер одним из них верхний ящик комода, из которого, он видал, Елизавета Петровна доставала деньги. Выдвинув этот ящик, он отыскал в нем туго набитый бумажник и раскрыл его: в бумажнике оказалось денег тысячи полторы. Тысячу рублей Елпидифор Мартыныч сунул себе в карман, а пятьсот рублей оставил в бумажнике, который снова положил на прежнее место, задвинул ящик и запер его. Тысячу эту Елпидифор Мартыныч решительно считал законно принадлежащею ему - за все те хлопоты, которые он употребил с своей стороны по разного рода делам Елизаветы Петровны. Когда полиция пришла, Елпидифор Мартыныч сдал ей деньги и вещи и самое покойницу в полное распоряжение, а сам уехал, говоря, что ему тут больше нечего делать. Полиция, с своей стороны, распорядилась точно так же, как и Елпидифор Мартыныч: из денег она показала налицо только полтораста рублей, которые нужны были, по ее расчету, на похороны; остальные, равно как и другие ценные вещи, например, брошки, серьги и даже серебряные ложки, попрятала себе в карманы и тогда уже послала известить мирового судью, который пришел после того на другой только день и самым тщательным образом описал и запечатал разное старое платье и тряпье Елизаветы Петровны. Елену полиция известила о смерти матери через неделю после похорон. Все это время она аки бы разыскивала ее по Москве. Известие это несколько встревожило и взволновало Елену. Внутренний голос совести в ней говорил, что она много и много огорчала мать свою при ее жизни. "Что ж, и мой сын, вероятно, будет огорчать меня впоследствии!" - сказала Елена в утешение себе. Потом, когда ей принесли опись вещам, оставшимся после матери, она просила все эти вещи отдать горничной Марфуше, сознавая в душе, что та гораздо более ее была достойна этого наследства. Полиция и на этот раз, уделив себе еще кое-что, передала Марфуше решительно одно только тряпье. Покуда все это происходило, Елпидифор Мартыныч занят был новым делом: приездом княгини Григоровой и свиданием ее с мужем. Княгиня написала ему еще из Петербурга, что она такого-то числа приедет в Москву и остановится у Шеврие. Елпидифор Мартыныч в назначенный ею день с раннего утра забрался в эту гостиницу, нанял для княгини прекрасный нумер и ожидал ее. Княгиня действительно приехала и была встречена Елпидифором Мартынычем на крыльце гостиницы. Он под ручку ввел ее на лестницу и указал ей приготовленное помещение. Княгиня не знала, как и благодарить его. С княгиней, разумеется, приехала и Петицкая. - А вы, кажется, знакомы? - сказала княгиня, показывая Елпидифору Мартынычу на подругу свою. - Как же-с! - воскликнул он. - Имел честь даже лечить их, когда они с извозчика упали. Изволите помнить это, сударыня? - прибавил он Петицкой. - Помню! - отвечала та немного сконфуженным тоном. - Надеюсь, что все это теперь зажило, прошло?.. - продолжал Елпидифор Мартыныч не без намека. - Разумеется! - отвечала Петицкая, как бы не поняв его. - А что, муж примет меня? - спросила княгиня Елпидифора Мартыныча. - Конечно!.. Без сомнения! - отвечал было он на первых порах очень решительно; но потом несколько и пораздумал: князь после того разговора, который мы описали, ни разу больше не упомянул о княгине, и даже когда Елпидифор Мартыныч говорил ему: "Княгиня, вероятно, скоро приедет!" - князь обыкновенно ни одним звуком не отвечал ему, и, кроме того, у него какая-то тоска отражалась при этом в лице. - Но как нам тут поступить: вы ли к нему прежде поедете и предуведомите его или мне прямо к нему ехать? - продолжала княгиня. - Нет, я к нему наперед поеду и приготовлю его немного, а то вы вдруг явитесь, это, пожалуй, его очень сильно поразит! - подхватил Елпидифор Мартыныч и, не откладывая времени, поехал к князю, которого застал в довольно спокойном состоянии духа и читающим книгу. - К вашему сиятельству имею честь явиться с новостью великою - к-ха! - воскликнул Елпидифор Мартыныч, живчиком влетая в кабинет князя. Князь взглянул на него вопросительно. - Еду-с я сейчас по Газетному переулку, - продолжал Елпидифор Мартыныч, - и вижу, что к гостинице Шеврие подъезжает карета, выходят две дамы, смотрю - боже мой! Знакомые лица! К-ха! Княгиня и компаньонка ее - Петицкая... - Княгиня? - спросил князь, как бы вздрогнув при этом имени. - Она-с!.. - отвечал Елпидифор Мартыныч. - Я бросился к ней, нашел ей нумер и говорю: "Как вам не стыдно не ехать прямо в свой дом!" - "Ах, говорит, не могу, не знаю, угодно ли это будет князю!" Ну, знаете ангельский характер ее и кротость! - "Да поезжайте, говорю, - князь очень рад будет вам". Говоря таким решительным тоном, Елпидифор Мартыныч очень хорошо заметил, что на лице князя опять отразилась какая-то тоска. - "Нет, говорит, прежде съездите и спросите, примет ли он меня?" - присовокупил он не столько уже настоятельно. - Вот я и приехал: как вам угодно будет; но, по-моему, просто срам княгине жить в гостинице, вся Москва кричать о том будет. Князь при этом еще более нахмурился. - Пусть она едет сюда! - начал он каким-то прерывающимся голосом, - но я человек больной, раздражительный и желаю, чтобы не приставали ко мне! - Господи боже мой! Княгиня приставать станет, ангел-то этот!.. Разве только ухаживать за вами будет. - И ухаживанья я ничьего не хочу!.. Мне дороже всего, чтобы меня оставляли одного! - воскликнул князь. - Ну, и будут вас оставлять, как вы желаете того; я даже предпишу это как медицинское правило. Прикажете поэтому послать к княгине сказать, чтобы она ехала к вам? - заключил Елпидифор Мартыныч. - Посылайте! - отвечал князь, отворачиваясь несколько в сторону и как бы не желая, чтобы видели его лицо. Елпидифор Мартыныч отправил за княгиней свой собственный экипаж, приказав ей сказать, чтоб она немедля ехала. Княгиня приехала вместе с Петицкой. Вся прислуга княжеская очень обрадовалась княгине: усатый швейцар, отворяя ей дверь, не удержался и воскликнул: "Ай, матушки, вот кто приехал!". Почтенный метрдотель, попавшийся княгине на лестнице, как бы замер перед нею в почтительной и умиленной позе. Одна из горничных, увидав через стеклянную дверь княгиню, бросилась к сотоваркам своим и весело начала им рассказывать, что прежняя госпожа их приехала. - А вы пока пройдите туда, на мою половину, - сказала княгиня Петицкой. - Знаю-с! - отвечала ей та и прошла в задние комнаты. Княгиня стала приближаться к кабинету мужа; она заметно была в сильном волнении. Елпидифор Мартыныч, все время прислушивавшийся к малейшему шуму, первый услыхал ее шаги. - Княгиня приехала!.. - п