ный пламень глаз; Она должна... но мщенью будет час! Вечерний пир готов; рабы шумят. В покоях пышных блещет свет лампад; В серебряном ковше кипит вино; К его парам привыкнувший давно, Арсений пьет янтарную струю, Чтоб этим совесть потопить свою! И пленница, его встречая взор, Читает в нем к веселью приговор, И ложная улыбка, громкий смех, Кроме ее, обманывают всех. И веря той улыбке, восхищен Арсений; и литвинку обнял он; И кудри золотых ее волос, Нежнее шелка и душистей роз, Скатилися прозрачной пеленой На грубый лик, отмеченный войной. Лукаво посмотрев, принявши вид Невольной грусти, Клара говорит: 310 "Ты любишь ли меня?" -- "Какой вопрос? -- Воскликнул он. -- Кто ж больше перенес И для тебя. так много погубил, Как я? -- и твой Арсений не любил? И,--человек,--я б мог обнять тебя, Не трепеща душою, не любя? О, шутками меня не искушай! Мой ад среди людских забот -- мой рай У ног твоих!--и если я не тут, И если рук моих твои не жмут, Дворец и плаха для меня равны, Досадой дни мои отравлены! Я непорочен у груди твоей: Суров и дик между других людей! Тебе в колена голову склонив, Я, как дитя, беспечен и счастлив, И теплое дыханье уст твоих Приятней мне курений дорогих! Ты рождена, чтобы повелевать: Моя любовь то может доказать. Пусть я твой раб --но лишь не раб судьбы! Достойны ли тебя ее рабы? Поверь, когда б меня не создал бог, Он ниспослать бы в мир тебя не мог". "О, если б точно ты любил меня! -- Сказала Клара, голову склоня,-- Я не жила бы в тереме твоем. Ты говоришь: он мой! -- а что мне в нем? Богатством дивным, гордой высотой Очам он мил, -- но сердцу он чужой. Здесь в роще воды чистые текут -- Но речку ту не Вилией зовут; И ветер, здесь колеблющий траву, Мне не приносит песни про Литву! Нет! русский, я не верую любви! Без милой воли что дары твои?" И отвернулась Клара, и укор Изобразил презренья хладный взор. 311 Недвижим был Арсений близ нее, И, кроме воли, отдал бы он все, Чтоб получить один, один лишь взгляд Из тех, которых все блаженство -- яд. Но что за гость является ночной? Стучит в ворота сильною рукой, И сторож, быстро пробудись от сна, Кричит: "Кто там?" -- "Впустите! Ночь темна! В долине буря свищет и ревет, Как дикий зверь, и тмит небесный свод; Впустите обогреться хоть на час, А завтра, завтра мы оставим вас, Но никогда в молениях своих Гостеприимный кров степей чужих Мы не забудем!" Страж не отвечал; Но ключ в замке упрямом завизжал, Об доски тяжкий загремел затвор, . Расхлопнулись ворота -- и на двор Два странника въезжают. Фонарем Озарены, идут в господский дом. Широкий плащ на каждом, и порой Звенит и блещет что-то под полой. 10 Арсений приглашает их за стол И с ними речь приветную завел; Но странники, хоть им владелец рад, Не много пьют и меньше говорят. Один из них еще во цвете лет, Другой, согбенный жизнью, худ и сед, И по речам заметно, что привык Употреблять не русский он язык. И младший гость по виду был смелей: Он не сводил пронзительных очей С литвинки молодой, и взор его Для многих бы не значил ничего... Но видно, ей когда-то был знаком 312 Тот дикий взор с возвышенным челом! Иль что-нибудь он ей о прошлых днях Напоминал! как знать? -- не женский страх Ее заставил вздрогнуть, и вздохнуть, И голову поспешно отвернуть, И белою рукой закрыть глаза, Чтоб изменить не смела ей слеза!.. и "Ты побледнела, Клара?" -- "Я больна!" И в комнату свою спешит она. Окно открывши, села перед ним, Чтоб освежиться воздухом ночным. Туман в широком поле, огонек Блестит вдали, забыт и одинок; И ветер, нарушитель тишины, Шумит, скользя во мраке вдоль стены; То лай собак, то колокола звон Его дыханьем в поле разнесен. И Клара внемлет. О, как много дум Вмещал в себе беспечный, резвый ум; О! если б кто-нибудь увидеть мог Хоть половину всех ее тревог, / Он на себя, не смея измерять, Всю тягость их решился бы принять, Чтобы чело, где радость и любовь Сменялись прежде, прояснилось вновь, Чтоб заиграл румянец на щеках Как радуга в вечерних облаках... И что могло так деву взволновать? Не пришлецы ль? Но где и как узнать? Чем для души страдания сильней, Тем вечный след их глубже тонет в ней, Покуда все, что небом ей дано, Не превратят в страдание одно. 12 Раздвинул тучи месяц золотой, Как херувим духов враждебных рой, Как упованья сладостный привет 313 От сердца гонит память прошлых бед. Свидетель равнодушный тайн и дел, Которых день узнать бы не хотел, А тьма укрыть, он странствует один, Небесной степи бледный властелин. Обрисовав литвинки юный лик, В окно светлицы луч его проник, И, придавая чудный блеск стеклу, Беспечно разыгрался на полу, И озарил персидский он ковер, Высоких стен единственный убор. Но что за звук раздался за стеной? Протяжный стон, исторгнутый тоской, Подобный звуку песни... если б он Неведомым певцом был повторен... Но вот опять! Так точно... кто ж поет? Ты, пленница, узнала! верно, тот, Чей взор туманный, с пасмурным челом, Тебя смутил, тебе давно знаком! Несбыточным мечтаньям предана, К окну склонившись, думает она: В одной Литве так сладко лишь поют! Туда, туда меня они зовут, И им отозвался в груди моей Такой же звук, залог счастливых дней! 18 Минувшее дышало в песни той, Как вольность-вольной, как она- простой; И все, чем сердцу родина мила, В родимой песни пленница нашла. И в этом наслажденье был упрек; И все, что женской гордости лишь мог Внушить позор, явилось перед ней, Хладней презренья, мщения страшней. Она схватила лютню, и струна Звенит, звенит... и вдруг пробуждена Восторгом и надеждою, в ответ Запела дева!.. этой песни нет Нигде. Она мгновенна лишь была, 314 И в чьей груди родилась -- умерла. И понял, кто внимал! Не мудрено: Понятье о небесном нам дано, Но слишком для земли нас создал бог, Чтоб кто-нибудь ее запомнить мог. и Взошла заря, и отделился лес Стеной зубчатой на краю небес. Но отчего же сторож у ворот Молчит и в доску медную не бьет? Что терем не обходит он кругом? Ужель он спит? Он спит -- но вечным сном! Тяжелый кинут на землю затвор; И близ него старик: закрытый взор, Уста и руки сжаты навсегда, И вся в крови седая борода. Сбежалась куча боязливых слуг; С бездействием отчаянья вокруг Убитого, при первом свете дня, Они стояли, головы склоня; И каждый состраданием пылал, Но что начать, никто из них не знал. И где ночной убийца? Чья рука Не дрогнула над сердцем старика? Кто растворил высокое окно И узкое оттуда полотно Спустил на двор? Чей пояс голубой В песке затоптан маленькой ногой? Где странники? К воротам виден след... Понятно все... их нет! -- и Клары нет! 15 И долго неожиданную весть Никто не смел Арсению принесть. Но, наконец, решились: он внимал, Хотел вскочить, и неподвижен стал, Как мраморный кумир, как бы мертвец, С открытым взором встретивший конец! И этот взор, не зря, смотрел вперед, 315 Блестя огнем, был холоден как лед, Рука, сомкнувшись, кверху поднялась, И речь от синих губ оторвалась: На клятву походила речь его, Но в ней никто не понял ничего; Она была на языке родном -- Но глухо пронеслась, как дальний гром!.. is Бежали дни, Арсений стал опять, Как прежде, видеть, слышать, понимать, Но сердце, пораженное тоской, Уж было мертво, -- хоть в груди живой. Умел изгнать он из него любовь; Но что прошло, небывшим сделать вновь Кто под луной умеет? Кто мечтам Назначит круг заветный, как словам? И от души какая может власть . Отсечь ее мучительную часть? Бежали дни, ничем уж не был он Отныне опечален, удивлен; Над ним висеть, чернеть гроза могла, Не изменив обычный цвет чела; Но если он, не зная отвести, Удар судьбы умел перенести, Но если показать он не желал, Что мог страдать, как некогда страдал, То язва, им презренная, потом Все становилась глубже,--день за днем! Он Клару не умел бы пережить, Когда бы только смерть... но изменить? И прежде презирал уж он людей: Отныне из безумца -- стал злодей. И чем же мог он сделаться другим, С его умом и сердцем огневым?. 17 Есть сумерки души, несчастья след, Когда ни мрака в ней, ни света нет. Она сама собою стеснена, 316 Жизнь ненавистна ей и смерть страшна; И небо обвинить нельзя ни в чем, И как назло все весело кругом! В прекрасном мире -- жертва тайных мук, В созвучии вселенной-ложный звук, Она встречает блеск природы всей, Как встретил бы улыбку палачей Приговоренный к казни! И назад Она кидает беспокойный взгляд, Но след волны потерян в бездне вод, И лист отпавший вновь не зацветет! Есть демон, сокрушитель благ земных, Он радость нам дарит на краткий миг, Чтобы удар судьбы сразил скорей. Враг истины, враг неба и людей, Наш слабый дух ожесточает он, Пока страданья не умчат как сон Все, что мы в жизни ценим только раз, Все, что ему еще завидно в нас!.. 18 Против Литвы пошел великий князь. Его дружины, местью воспалясь, Грозят полям и рощам той страны, Где загорится пламенник войны. Желая защищать свои права, Дрожит за вольность гордая Литва, И клевы хищных птиц, и зуб волков Скользят уж по костям ее сынов. 19 И в русский стан, осенним, серым днем, Явился раз, один, без слуг, пешком, Боец, известный храбростью своей, -- И сделался предметом всех речей. Давно не поднимал он щит и шлем, Заржавленный покоем! И зачем Явился он? Не честь страны родной 317 Он защищать хотел своей рукой; И между многих вражеских сердец Одно лишь поразить хотел боец. 20 Вдоль по реке с бегущею волной Разносит ветер бранный шум и вой1 В широком поле цвет своих дружин Свели сегодня русский и литвин. Чертой багряной серый небосклон От голубых полей уж отделен, Темнеют облака на небесах, И вихрь несет в глаза песок и прах: Все бой кипит; и гнется русский строй, И, окружен отчаянной толпой, Хотел бежать... но чей знакомый глас Все души чудной силою потряс? Явился воин: красный плащ на нем, Он без щита, он уронил шелом; Вооружен секирою стальной, Предстал -- и враг валится, и другой, С запекшеюся кровью на устах, Упал с ним рядом. Обнял тайный страх Сьшов Литвы: ослушные кони Браздам не верят! тщетно бы они Хотели вновь победу удержать: Их гонят, бьют, они должны бежать! Но даже в бегстве, обратясь назад, Они ударов тяжких сыплют град, 21 Арсений был чудесный тот боец. Он кровию решился, наконец, Огонь в груди проснувшийся залить. Он ненавидит мир, чтоб не любить Одно созданье! Кучи мертвецов Кругом него простерты без щитов, И радостью блистает этот взор, Которым месть владеет с давних пор. Арсений шел, опередив своих, 318 Как метеор меж облаков ночных; Когда ж заметил он, что был один Среди жестоких, вражеских дружин, То было поздно! "Вижу, час настал!" -- Подумал он, и меч его искал Своей последней жертвы. "Это он!" -- За ним воскликнул кто-то. Поражен, Арсений обернулся, -- и хотел Проклятье произнесть, но не умел: Как ангел брани, в легком шишаке, Стояла Клара, с саблею в руке; И юноши теснилися за ней, И словом и движением очей Распоряжая пылкою толпой, Она была, казалось, их судьбой. И, встретивши Арсения, она Не вздрогнула, не сделалась бледна, И тверд был голос девы молодой, Когда, взмахнувши белою рукой, Она сказала: "Воины! вперед! Надежды нет, покуда не падет Надменный этот русский! Перед ним Они бегут -- но мы не побежим. Кто первый мне его покажет кровь, Тому моя рука, моя любовь!" Арсений отвернул надменный взор, Когда он услыхал свой приговор. "И ты против меня!" -- воскликнул он; Но эта речь была скорее стон, Как будто сердца лучшая струна В тот самый миг была оборвана. С презреньем меч свой бросил он потом И обернулся медленно плащом, Чтобы из них никто сказать не смел, Что в час конца Арсений побледнел. И три копья пронзили эту грудь, Которой так хотелось отдохнуть, Где столько лет с добром боролось зло, 319 И наконец оно превозмогло. Как царь дубравы, гордо он упал, Не вздрогнул, не взглянул, не закричал. Хотя б молитву или злой упрек Он произнес! Но нет! он был далек От этих чувств: он век счастливый свой Опередил неверящей душой; Он кончил жизнь с досадой на челе, Жалея, мысля об одной земле, -- Свой ад и рай он здесь умел сыскать. Других не знал, и не хотел он знать!.. 28 И опустел его высокий дом, И странников не угощают в нем; И двор зарос зеленою травой, И пыль покрыла серой пеленой Святые образа, дубовый стол И пестрые ковры! и гладкий пол Не скрыпнет уж под легкою ногой Красавицы лукавой и младой. Ни острый меч в серебряных ножнах, Ни шлем стальной не блещут на стенах; Они забыты в поле роковом, Где он погиб! В покое лишь одном Все, все как прежде: лютня у окна, И вкруг нее обвитая струна; И две одежды женские лежат На мягком ложе, будто бы назад Тому лишь день, как дева стран чужих Сюда небрежно положила их. И, раздувая полог парчевой, Скользит по ним прохладный ветр ночно? Когда сквозь тонкий занавес окна Глядит луна -- нескромная луна! Есть монастырь, и там в неделю раз За упокой молящих слышен глас, И с честью перед набожной толпой 320 \\ Арсений поминается порой. И блещет в церкви длинный ряд гробов, Украшенный гербом его отцов; , Но никогда меж них не будет тот, С которым славный кончился их род. Ни свежий дерн, ни пышный мавзолей Не тяготит сырых его костей; Никто об нем не плакал... лишь одна, Монахиня!.. Бог знает, кто она? Бог знает, что пришло на мысли ей Жалеть о том, кто не жалел об ней!. Увы! Он не любил, он не жалел, Он даже быть любимым не хотел, И для нее одной был он жесток: Но разве лучше поступил с ним рок? И как не плакать вечно ей о том, Кто так обманут был, с таким умом, Кто на земле с ней разлучен судьбой И к счастью не воскреснет в жизни той?.. В печальном только сердце может страсть Иметь неограниченную власть: Так в трещине развалин иногда Береза вырастает: молода И зелена -- и взоры веселит, И украшает сумрачный гранит! И часто отдыхающий пришлец Грустит об ней, и мыслит: наконец Порывам бурь и зною предана, Увянет преждевременно она!.. Но что ж! -- усилья вихря и дождей Не могут обнажить ее корней, И пыльный лист, встречая жар дневной, Трепещет все на ветке молодой!.. АУЛ БАСТУНДЖИ Тебе, Кавказ -- суровый царь земли, -- Я снова посвящаю стих небрежный: Как сына ты его благослови И осени вершиной белоснежной! От ранних лет кипит в моей крови Твой жар и бурь твоих порыв мятежный; На севере, в стране тебе чужой, Я сердцем твой, -- всегда и всюду твой!.. Твоих вершин зубчатые хребты Меня носили в царстве урагана, И принимал меня, лелея, ты В объятия из синего тумана. И я глядел в восторге с высоты, И подо мной, как остов великана, В степи обросший мохом и травой, Лежали горы грудой вековой. 322 Над детской головой моей венцом Свивались облака твои седые; Когда по ним, гремя, катался гром, И, пробудясь от сна, как часовые, Пещеры откликалися кругом, Я понимал их звуки роковые, Я в край надзвездный пылкою душой Летал на колеснице громовой!.. Моей души не понял мир. Ему Души не надо. Мрак ее глубокий, Как вечности таинственную тьму, Ничье живое не проникнет око. И в ней-то недоступные уму Живут воспоминанья о далекой Святой земле... ни свет, ни шум земной Их не убьет... я твой! я всюду твой!.. ГЛАВА ПЕРВАЯ Между Машуком и Бешту, назад Тому лет тридцать, был аул, горами Закрыт от бурь и вольностью богат. Его уж нет. Кудрявыми кустами Покрыто поле: дикий виноград, Цепляясь, вьется длинными хвостами Вокруг камней, покрытых сединой, С вершин соседних, сброшенных грозой!.. Ни бранный шум, ни песня молодой Черкешенки уж там не слышны боле; И в знойный летний день табун степной Без стражи ходит там, один, по воле; И без оглядки с пикой за спиной 323 Донской казак въезжает в это поле; И безопасно в небесах орел, Чертя круги, глядит на тихий дол. И там, когда вечерняя заря Бледнеющим румянцем одевает Вершины гор, -- пустынная змея Из-под камней, резвяся, выползает; На ней рябая блещет чешуя Серебряным отливом, как блистает Разбитый меч, оставленный бойцом В густой траве на поле роковом. IT Сгорел аул -- и слух об нем исчез. Его сыны рассыпаны в чужбине... Лишь пред огнем, в туманный день, черкес Порой об нем рассказывает ныне При малых детях. И чужих небес Питомец, проезжая по пустыне, Напрасно молвит казаку: "Скажи, Не знаешь ли аула Бастунджи?" В ауле том без ближних и друзей Когда-то жили два родные брата, И в Пятигорье не было грозней И не было отважней Акбулата. Меньшой был слаб и нежен с юных дней, Как цвет весенний под лучом заката! Чуждался битв и крови он и зла, Но искра в нем таилась... и ждала... VI Отец их был убит в чужом краю. А мать Селим убил своим рожденьем, И, хоть невинный, начал жизнь свою, 324 Как многие кончают, преступленьем! Он душу не обрадовал ничью, Он никому не мог быть утешеньем; Когда он в первый раз открыл глаза, Его улыбку встретила гроза!... vn Он рос один... по воле, без забот, Как птичка, меж землей и небесами! Блуждая с детства средь родных высот, Привык он тучи видеть под ногами, А над собой один безбрежный свод; Порой, в степи застигнутый мечтами, Один сидел до поздней ночи он, И вкруг него летал чудесный сон. тш И земляки-зачем? то знает бог- Чуждались их беседы; особливо Паслись их кони... и за их порог Переступали люди боязливо; И даже молодой Селим не мог, Свой тонкий стан, высокий и красивый, В бешмет шелковый праздничный одев, Привлечь одной улыбки гордых дев. Сбиралась ли ватага удальцов Отбить табун, иль бранною забавой Потешиться... оставя бедный кров, Им вслед, с усмешкой горькой и лукавой, Смотрели братья, сумрачны, без слов, Как смотрит облак иногда двуглавый, Засев меж скал, на светлый бег луны, Один, исполнен грозной тишины. 325 Дивились все взаимной их любви, И не любил никто, их... оттого ли, Что никому они дела свои Не поверяли и надменной воли Склонить пред чуждой волей не могли? Не знаю, -- тайна их угрюмой доли Темнее строк, начертанных рукой Прохожего на плите гробовой... XI Была их сакля меньше всех других, И с плоской кровли мох висел зеленый. Рядком блистали на стенах простых Аркан, седло с насечкой вороненой, Два башлыка, две шашки боевых Да два ружья, которых ствол граненый, Едва прикрытый шерстяным чехлом, Был закопчен в дыму пороховом, XII Однажды... Акбулата ждал Селим С охоты. Было поздно. На долину Туман ложился, как прозрачный дым; И сквозь него, прорезав половину Косматых скал, как буркою, густым Одетых мраком, дикую картину Родной земли и неба красоту Обозревал задумчивый Бешту. хш Вдали тянулись розовой стеной, Прощаясь с солнцем, горы снеговые;' Машук, склоняся лысой головой, Через струи Подкумка голубые, Казалось, думал тяжкою стопой . Перешагнуть в поместия чужие. 323 С мечети слез мулла; аул дремал... Лишь в крайней сакле огонек блистал. XIV И ждет Селим -- сидит он час и два, Гуляя в поле, горный ветер плачет, И под окном колышется трава. Но чу! далекий топот... кто-то скачет... Примчался; фыркнул конь, заржал... Сперва Спрыгнул один, потом другой... что это значит? То не сайгак, не волк, не зверь лесной! Он прискакал с добычею иной. И в саклю молча входит Акбулат, Самодовольно взорами сверкая. Селим к нему: "Ты загулялся, брат! Я чай, с тобой не дичь одна лесная". И любопытно он взглянул назад, И видит он: черкешенка младая Стоит в дверях, мила как херувим; И побледнел невольно мой Селим. XTI И в нем, как будто пробудясь от сна, Зашевелилось сладостное, что-то. "Люби ее! она моя жена! -- Сказал тогда Селиму брат. -- Охотой Родной аул покинула она. Наш бедный дом храним ее заботой Отныне будет. Зара! вот моя Отчизна, все богатство, вся семья!.." хта И Зара улыбнулась, и уста Хотели вымолвить слова привета,. Но замерли. Вдоль по челу мечта 327 Промчалась тенью. По словам поэта, Казалось, вся она была слита, Как гурии, из сумрака и света; Белей и чище ранних облаков Являлась грудь, поднявшая покров; Черны глаза у серны молодой, Но у нее глаза чернее были; Сквозь тень ресниц, исполнены душой, Они блаженством сердцу говорили! Высокий стан искусною рукой Был стройно перетянут без усилий; Сквозь черный шелк витого кушака Блистало серебро исподтишка. XIX Змеились косы на плечах младых, Оплетены тесьмою золотою; И мрамор плеч, белея из-под них, Был разрисован жилкой голубою. Она была прекрасна в этот миг, Прекрасна вольной дикой простотою, Как южный плод румяный, золотой, Обрызганный душистою росой. Селим смотрел. Высоко билось в нем Встревоженное сердце чем-то новым. Как сладко, страстно пламенным челом Прилег бы он к грудям ее перловым! Он вздрогнул, вышел... сумрачен лицом, Кинжал рукою стиснув. На шелковом Ковре лениво Акбулат лежал, Курил и думал... О! когда б он знал!.. XXI Промчался день, другой... и много дней; Они живут, как прежде, нелюдимо. Но раз... шумела буря. Все черней 328 Утесы становились. С воем мимо, Подобно стае скачущих зверей, Толпою резвых жадных псов гонимой, Неслися друг за другом облака, Косматые, как перья шишака. XXII Очами Акбулат их провожал Задумчиво с порога сакли бедной. Вдруг шорох: он глядит... пред ним стоял Селим, без шапки, пасмурный и бледный; На поясе, звеня, висел кинжал, Рука блуждала по оправе медной; Слова кипели смутно на устах, Как бьется пена в тесных берегах. ххш И юноше с участием живым Он молвил: "Что с тобой? -- не понимаю! Скажи!" -- "Я гибну! -- отвечал Селим, Сверкая мутным взором, -- я страдаю!.. Одною думой день и ночь томим! Я гибну!.. ты ревнив, ты вспыльчив: знаю! Безумца не захочешь ты спасти... Так, я виновен... но, прости!.. прости!.." XXIV "Скажи, тебя обидел кто-нибудь? Обиду злобы кровью смыть могу я! Иль кань пропал? Забудь об нем, забудь, В горах коня красивее найду я!.. Иль от любви твоя пылает грудь? И чуждой девы хочешь поцелуя?.. Ее увезть легко во тьме ночной, Она твоя!.. но молви: что с тобой?" XXV "Легко спросить... но тяжко рассказать И чувствовать!.. Молился я пророку, Чтоб ангелам велел он ниспослать 329 Хоть каплю влаги пламенному оку!.. Ты видишь: есть ли слезы?.. О! не трать Молитв напрасных... к яркому востоку И западу взывал я... но в моей Душе все шевелится грусть, как змей!.. XXTI Я проклял небо-оседлал коня; Пустился в степь. Без цели мы блуждали, Не различал ни ночи я, ни дня... Но вслед за мной мечты мои скакали! Я гибну, брат!.. пойми, спаси меня! Твоя душа не крепче бранной стали; Когда я был ребенком, ты любил Ребенка... помнишь это? иль забыл?.. ххтп Послушай!.. бурно молодость во мне Кипит, как. жаркий ключ в скалах Машука! Но ты, --в твоей суровой седине Видна усталость жизни, лень и. скука. Пускай летать ты можешь на коне, Звенящую стрелу бросать из лука, Догнать оленя и врага, сразить... Но... так, как я, не можешь ты любить!.. ххтш Не можешь ты безмолвно, целый час Смотреть на, взор живой, но безответный, И утопать в сиянье милых глаз, Тая в груди, как месть, огонь ааветный! Обнявши Зару,, я видал не раз, Как ты томился, скукою приметной... Я б отдал жизнь за поцелуй такой, И... если б мог, не пожалел другой!,." XXIX Как облака, висящие над ним, Стал мрачен лик суровый Акбулата; Дрожь пробежала по усам седым, 330 Взор покраснел, как зарево заката. "Что произнесть решился ты, Селим!"- Воскликнул он. Селим не слушал брата. Как бедный раб, он пал к его ногам И волю дал страданью и мольбам. XXX "Ты видишь: я погиб!.. спасенья нет... Отчаянье, любовь... везде! повсюду!.. О! ради прежней дружбы... прежних лет... Отдай мне Зару!.. уступи!.. я буду Твоим рабом... послушай: сжалься!.. нет, Нет!.. ты меня как ветхую посуду С презреньем гордым кинешь за порог... Но, видишь: вот кинжал! -- а там: есть бог!. XXXI Когда б хотел, я б мог давно, поверь, Упиться счастьем, презреть все святое! Но я подумал: нет! как лютый зверь, Он растерзает сердце молодое! И вот пришло раскаянье теперь, Пришло-но поздно! я ошибся вдвое, Я, как глупец, остался на земли, Один, один... без дружбы и любви!.. хххп Что медлить: я готов-не размышляй! Один удар -- и мы спокойны оба. Увы! минута с ней -- небесный рай! Жизнь без нее -- скучней, страшнее гроба! Я здесь, у ног твоих... решись иль знай: Любовь хитрей, чем ревность или злоба; Я вырву Зару из твоих когтей, Она моя-и быть должна моей!" ХХХП1 Умолк. Бледней снегов был нежный лик, В очах дрожали слезы исступленья; Меж губ слова слились в невнятный крик, 331 Мучительный, ужасный... сожаленье Угрюмый брат почувствовал .на миг. "Пройдет,--сказал он,--время заблужденья! Есть много звезд: одна другой светлей; Красавиц много без жены моей!.. Что дал мне бог, того не уступлю; А что сказал я, то исполню свято. Пророк зрит мысль и слышит речь мою! Меня не тронут ни мольбы, ни злато!.. Прощай... но если! если..." -- "Я люблю, Люблю ее! -- сказал Селим, объятый Тоской и злобой, -- я просил, скорбел... Ты не хотел!.. так помни ж: не хотел!" XXXV Его уста скривил холодный смех; Он продолжал: "Все кончено отныне! Нет для меня ни дружбы, ни утех!.. Благодарю тебя!.. ты, как об сыне, Об юности моей пекся: сказать не грех... По воле нежил ты цветок в пустыне, По воле оборвал его листы... Я буду помнить -- помни только ты!.." XXXVI Он отвернулся и исчез как тень. Стоял недвижим Акбулат смущенный, Мрачней, чем громом опаленный пень. Шумела буря. Ветром наклоненный, Скрипел полуразрушенный плетень; Да иногда, грозою заглушенный, Из бедной сакли раздавался вдруг Беспечной, нежной, вольной песни звук!.. 332 xxxvn Так, иногда, одна в степи чужой Залетная певица, птичка юга, Поет на ветке дикой и сухой, Когда вокруг шумит, бушует вьюга. И путник внемлет с тайною тоской И думает: то, верно, голос друга! Его душа, живущая в раю, Сошла печаль приветствовать мою!.. ХХХУШ Селим седлает верного коня, Гребенкой медной гриву разбирая; Кубанскою оправою звеня, Уздечка блещет; крепко обвивая Седло с конем, сцепились два ремня. Стремена ровны; плетка шелковая На арчаге мотается. Храпит, Косится конь... Пора, садись, джигит. XXXIX Горяч и статен конь твой вороной! Как красный угль, его сверкает око! Нога стройна, косматый хвост трубой; И лоснится хребет его высокой, Как черный камень, сглаженный волной! Как саранча, легко в степи широкой Порхает он под легким седоком, И голос твой давно ему знаком!.. хь И молча на коня вскочил Селим; Нагайкою махнул, привстал немного На стременах... затрепетал под ним И захрапел товарищ быстроногой! Скачок, другой.. ноздрями пар как дым... 333 И полетел знакомою дорогой, Как пыльный лист, оторванный грозой, Летит крутясь по степи голубой!.. хи Размашисто скакал он, и' кремни, Как брызги рассыпайся, трещали Под звонкими копытами. Они Сырую землю мерно поражали; И долго вслед ущелия одни Друг другу этот звук передавали, Пока вдали, мгновенный, как Симун, Не скрылся всадник и его скакун... SLII Как дух изгнанья, быстро он исчез За пеленой волнистого тумана!.. У табуна сторожевой черкес, Дивяся, долго вслед ему с кургана Смотрел и думал: "Много есть чудес!.. Велик аллах!.. ужасна власть шайтана! Кто скажет мне, что этого коня Хозяин мрачный -- сын земли, как я?" ГЛАВА ВТОРАЯ Меж виноградных лоз нагорный ключ От мирного аула недалеко Бежал по камням, светел и гремуч. Небес восточных голубое око Гляделось в нем; и плавал жаркий луч В его волне студеной и глубокой; И мелкий дождь серебряных цветов В него с прибрежных сыпался дерев. 334 Вот мирный час, когда на водопои Бежит к потоку серн пугливых стая, Шумя по листьям и траве густой. Вот час, когда черкешенка младая Идет купаться тайною тропой. Нагую ножку в воду погружая, Она дрожит, смеется... и вокруг Кидает взгляд, где дышит страсть и юг! ш Не бойся, Зара! -- всюду тишина; Присядь на камень, сбрось покров узорный! Вода в ручье прозрачна, холодна; Смирит волненье груди непокорной И освежит твой смуглый стан она. Но, чу!.. постой!.. чей это шаг проворный Не в добрый час раздался меж кустов?.. Святой пророк! Скорей, где твой покров?.. IT Но сильно чья-то жаркая рука Хватает руку Зары. Страстен, молод Огонь руки сей!.. Сакля далека... Что делать? В грудь ее смертельный холод Проник, как пуля меткого стрелка, И сердце громко билось в ней, как молот! "Селим, ты здесь? злой дух тебя принес! Зачем пришел ты?" -- "Я?.. Какой вопрос!" "Селим!.. о!.. я погибла!.." -- "Может быть; Так что ж!" -- "Ужель! ни капли сожаленья! Чего ты хочешь?" -- "Я хочу любить! Хочу! -- ты видишь: краткие мученья Меня уж изменили... скучно жить, 335 Как зверю, одному... часам терпенья Настал последний срок!-- я снова здесь. Я твой навек, душой и телом,'-весь! Т1 Я знал, что ваш пророк-не мой пророк, Что люди мне -- чужие, а не братья; И странствовал в пустыне одинок И сумрачен, как див, дитя проклятья! Без страху я давно б в могилу слег; Но холодны сырой земли объятья... Ах! я мечтал хоть миг один заснуть, Мою главу склонив к тебе на грудь!.. VII Беги со мной!.. оставь свой бедный дом. Я молод, свеж; твой муж -- старик суровый! Решись, спеши: мне тайный путь знаком; Мое ружье верней стрелы громовой; Кинжал мой блещет гибельным лучом; Моя рука быстрей, чем взгляд и слово; И у меня жилище есть в горах, Где отыскать нас может лишь аллах! Т1П Мой дом изрыт в расселинах скалы: В нем до меня два барса дружно жили. Узнав пришельца, голодны и злы, Они, воспрянув, бросились, завыли... Я их убил -- ив тот же день орлы Кровавые их кости растащили; И кожи их у входа, по бокам, Висят, как тени, в страх другим зверям. IX Там ложе есть из моха и цветов, Там есть родник, меж камней иссеченный; Его питает влага облаков, 336 И брызжет он, журча струею пленной. Беги со мной!.. никто твоих следов Не различит в степи, мой друг бесценный! И только месяц с солнцем золотым Узнают, как и кто тобой любим!.." Обнявши стан ее полунагой, Едва дыша, склонившись к ней устами, Он ждал ответа с страхом и тоской: Она молчала -- шаткими ветвями Шумел над ними ветер полевой, И тени листьев темными рядами Бродили по челу ее: она, Как мраморный кумир, была бледна. XI "Решись же, Зара: ждать я не могу!.. Ты побледнела?.. что такое?.. слезы? Но разве здесь ты предана врагу? Иль речь любви похожа на угрозы? Иль ты меня не любишь? нет! я лгу... Твои уста нежней иранской розы: Они не могут это произнесть!.. Пусть нет в тебе любви... но... жалость есть! О, как я был бы счастлив, как богат, Под звездами аллы, один с тобою!.. Скажи: тебя не любит Акбулат? Он зол, ревнив, он пасмурен душою, И речь его хладнее, чем 'булат?.. Он для тебя постыл... беги со мною... Но ты качаешь молча головой... Не он тобой любим!!, но кто ж другой? Скорей: откуда? где он? назови Я вытвержу зловещее названье... Я обниму как брата -- ив крови Запечатлею братское лобзанье. Кто ж он, счастливый царь твоей любви? Пускай придет дразнить мое страданье, При мне тебя и нежить и ласкать... Я рад смотреть, клянусь... и рад молчать!.." И он склонил мятежную главу, И он закрыл лицо свое руками, И видно было ей, как на траву Упали две слезы двумя звездами. Без смысла и без звука, наяву, Как бы во сне, он шевелил устами И, наконец, припал к земле сырой, Как та земля, и хладный и немой. XV Ей стало жаль; она сказала вдруг: "Не плачь!.. ужасен вид твоей печали! Отец мой был великий воин: юг, И север, и восток об нем слыхали. Он был свирепый враг, но верный друг, И низкой лжи уста его не знали... Я дочь его, и честь его храню: Умру, погибну -- но не изменю!.. XVI Оставь меня! Я счастлива с другим!" -- "Неправда!"-"Я люблю его!"-"Конечно!!! Он мой злодей, мои враг!!" -- "Селим! Селим! Кто ж виноват?"-"Он прав?"-"Ужели вечно Не примиритесь вы?" -- "Мириться? с ним? Да кто же я, чтоб злобой скоротечной Дразнить людей и небо!" -- "Ты жесток!" -- "Как быть? такую душу дал мне рок! 338 xvn Прощай! уж поздно! Бог рассудит нас! Но если я с тобой увижусь снова, То это будет-знай-в последний раз!..--> Он тихо встал, и более ни слова, И тихо удалился. День угас; Лишь бледный луч из-за Бешту крутого Едва светил прощальною струей На бледный лик черкешенки младой! ХУШ Селим не возвращался. Акбулат Спокоен. Он не .видит, что порою Его жены доселе ясный взгляд Туманится невольною слезою. Вот раз с охоты ехал он назад: Аул дремал в тени таясь от зною; С мечети божей лишь мулла седой Ему, смеясь, кивает головой. XIX И говорит: "Куда спешишь, мой сын! Не лучше ли гулять в широком поле? Черкес прямой -- всегда, везде один, И служит только родине да воле! Черкес земле и небу господин, И чуждый враг ему не страшен боле; Но, если б он послушался меня, Жену бы кинул -- а купил коня!" "Молись себе пророку, злой мулла, И не мешайся так в дела чужие. Твой верен глаз-моя верней стрела: За весь табун твой не отдам жены я!" И тот в ответ: "Я не желаю зла, 22* 339 Но вспомнишь ты слова мои простые!" Смутился Акбулат-потупил взор 'И скачет он скорей к себе на двор. XXI С дрожащим сердцем в саклю входит он, Глядит: на ложе смятом и разрытом Кинжал знакомый блещет без ножон. Любимый конь не ржет, не бьет копытом, Нейдет навстречу Зара: мертвый сон Повсюду. Лишь на очаге забытом Сверкает пламень. Он невзвидел дня: Нет ни жены! ни лучшего коня!!! Без сил, без дум, недвижим, как мертвец, Пронзенный сзади пулею несмелой, С открытым взором встретивший конец, Присел он на порог -- и что кипело В его груди, то знает лишь творец! Часы бежали. Небо потемнело; С росой на землю пала тишина; Из туч косматых прянула луна. Бледней луны сидел он недвижим. Вдруг слышен топот: все ясней, яснее, Вот мчится в поле конь. Как легкий дым Волною грива хлещет вдоль по шее; И вьется что-то белое над ним Как покрывало... Конь летит быстрее- Знакомый конь!.. вот близко, прискакал... Но вдруг затрясся, захрипел -- и пал. XXIT Издохший конь недвижимо лежит, На нем колеблясь блещет покрывало: Черкесской пулей тонкий холст пробит: Кровь запеклась на нем струею алой! 340 К коню в смущенье Акбулат бежит; Лицо надеждой снова заблистало: "Спасибо, друг, не позабыл меня!" И гладит он издохшего коня. XXV И покрывала белого конец Нетерпеливой поднял он рукою; Склонился -- месяц светит: о творец, Чей бледный труп он видит пред собою? Глубоко в грудь, как скорпион, свинец Впился, насытясь кровью молодою; Ремень, обвивший нежный стан кругом, К седлу надежным прикреплен узлом. XX П Как ранний снег бела и холодна, Бесчувственно рука ее лежала, Обрызганная кровью... и луна По гладкому челу, скользя, играла. С бесцветных уст, как слабый призрак сна, Последняя улыбка исчезала; И, опустясь, ресницы бахромой Бездушный взор таили под собой. Узнал ли ты, несчастный Акбулат, Свою жену, подругу жизни старой? Чей сладкий голос, чей веселый взгляд Был одарен неведомою чарой, Пленял тебя лишь день тому назад? Все понял он -- стоит над мертвой Зарой; Терзает грудь и рвет одежды он, Зовет ее -- но крепок мертвых сон! <ХХУШ> Да упадет проклятие людей На жизнь Селима. Пусть в степи палящей От глаз его сокроется ручей. 341 Пускай булат руке его дрожащей Изменит в битве; и в кругу друзей Тоска туманит взор его блестящий; Пускай один, бродя во тьме ночной, Он чей-то шаг все слышит за собой. <ХХ1Х> Да упадет проклятие аллы На голову убийцы молодого; Пускай умрет не в битве -- от стрелы Неведомой разбойника ночного, И полумертвый на хребте скалы Три ночи и три дня лежит без крова; Пусть зной палит и бьет его гроза И хищный коршун выклюгт глаза! <ххх> Когда придет, покинув выси гор, Его душа к обещанному раю, Пускай пророк свой отворотит взор И грозно молвит: "Я тебя <не> знаю!" Тогда, поняв язвительный укор, Воскликнет он: "Прости мне1 умоляю!.." И снова скажет грешнику пророк: "Ты был жесток-и я с тобой жесток!" <ХХХ1> И в ту же ночь за час перед зарей С мечети грянул вещий звук набата. Народ сбежался: как маяк ночной, Пылала ярко сакля Акбулата. Вокруг нее огонь вился змеей, Кидая к небу с треском искры злата; И чей-то смех мучительный и злой Сквозь дым и пламя вылетал порой. <хххп> И ниц упал испуганный народ. "Молитесь, дети! это смех шайтана!" -- Сказал мулла таинственно -- и вот 342 Какой-то темный стих из алкорана Запел он громко. Но огонь ревет И мечется сильнее урагана И, не внимая жалобным мольбам, Расходится по крышам и стенам. хххш И зарево на дальних высотах Трепещущим румянцем отразилось; И серна гор, лежавшая в кустах, Послышав крик, вздрогнула, пробудилась, Ее невольно обнял тайный страх: Стряхнув с себя росу, она пустилась, И спавшие под сению скалы Взвилися с криком дикие орлы. XXXIV Сгорел аул -- и слух об нем исчез;' Его сыны рассыпаны в чужбине. Лишь иногда в тумяыный день черкес Об нем, вздохнув, рассказывает ныне При малых детях. И чужих небес Питомец, проезжая по пустыне, Напрасно молвит казаку: "Скажи, Не знаешь ли аула Баетунджи?.." ХАДЖИ АБРЕК Велик, богат аул Джемат, Он ни кому не платит дани; Его стена -- ручной булат; Его мечеть -- на поле брани. Его свободные сыны В огнях войны закалены; Дела их громки по Кавказу, В народах дальних и чужих, И сердца русского ни разу Не миновала пуля их. По небу знойный день катится, От скал горячих пар струится; Орел, недвижим на крылах, Едва чернеет в облаках; Ущелья в сон погружены: В ауле нет лишь тишины. Аул встревоженный пустеет, И под горой, где ветер веет, Где из утеса бьет поток, Стоит внимательный кружок. Об чем ведет переговоры Совет джематских удальцов? Хотят ли вновь пуститься в горы На ловлю чуждых табунов? Не ждут ли русского отряда, До крови лакомых гостей? Нет,--только жалость и досада 344 Видна во взорах узденей. Покрыт одеждами чужими, Сидит на камне между ними Лезгинец дряхлый и седой; И льется речь его потоком, И вкруг себя блестящим оком Печально водит он порой. Рассказу старого лезгина Внимали все. Он говорил: "Три нежных дочери, три сына Мне бог на старость подарил; Но бури злые разразились, И ветви древа обвалились, И я стою теперь один, Как голый пень среди долин. Увы, я стар! Мои седины Белее снега той вершины. Но и под снегом иногда Бежит кипучая вода!.. Сюда, наездники Джемата!. Откройте удаль мне свою! . Кто знает князя Бей-Булата? : Кто возвратит мне дочь мою? В плену сестры ее увяли, В бою неровном братья пали; В чужбине двое, а меньшой Пронзен штыком передо мной. Он улыбался, умирая! Он, верно, зрел, как дева рая К нему слетела пред концом, Махая радужным венцом!.. И вот пошел я жить в пустыню С последней дочерью своей. Ее хранил я, как святыню; Все, что имел я, было в ней: Я взял с собою лишь ее Да неизменное ружье. В пещере с ней я поселился, Родимой хижины лишен: К беде я скоро приучился, Давно был к воле приучен. 34.5 Но час ударил неизбежный, И улетел птенец мой нежный!.. Однажды ночь была глухая, Я спал... Безмолвно надо мной Зеленой веткою махая, Сидел мой ангел молодой. Вдруг просыпаюсь: слышу, шепот, -- И слабый крик, -- и конский топот... Бегу и вижу -- под горой Несется всадник с быстротой, Схватив ее в свои объятья. Я с ним послал свои проклятья. О, для чего, второй гонец, Настичь не мог их мой свинец! С кровавым мщеньем, вот здесь скрытым, Без сил отметить за свой позор, Влачусь я по горам с тех пор, Как змей, раздавленный копытом. И нет покоя для меня С того мучительного дня... Сюда, наездники Джемата! Откройте удаль мне свою! Кто знает князя Бей-Булата? Кто привезет мне дочь мою?" "Я!"-молвил витязь черноокий, Схватившись за кинжал широкий, И в изумлении немом Толпа раздвинулась кругом. "Я знаю князя! Я решился!.. Две ночи здесь ты жди меня: Хаджи бесстрашный не садился Ни разу даром на коня. Но если я не буду к сроку, Тогда обет мой позабудь, И об душе моей пророку Ты помолись, пускаясь в путь". Взошла заря. Из-за туманов На небосклоне голубом Главы гранитных великанов 346 Встают увенчанные льдом. В ущелье облако проснулось, Как парус розовый, надулось И понеслось по вышине. Все дышит утром. За оврагом, По косогору едет шагом Черкес на борзом скакуне. Еще ленивое светило Росы холмов не осушило. Со скал высоких, над путем, Склонился дикий виноградник; Его серебряным дождем Осыпан часто конь и всадник: Небрежно бросив повода, Красивой плеткой он махает И песню дедов иногда, Склонись на гриву, запевает. И дальний отзыв за горой Уныло вторит песни той. Есть поворот-и путь, прорытый Арбы скрипучим колесом, Там, где красивые граниты Рубчатым сходятся венцом. Оттуда он, как под ногами, Смиренный различит аул, И пыль, поднятую стадами, И пробужденья первый гул, И на краю крутого ската Отметит саклю Бей-Булата И, как орел, с вершины гор Вперит на крышу светлый взор. В тени прохладной, у порога, Лезгинка юная сидит. Пред нею тянется дорога, Но грустно вдаль она глядит. Кого ты ждешь, звезда востока, С заботой нежною такой? Не друг ли будет издалека? Не брат ли с битвы роковой? От зноя утомясь дневного, 347 Твоя головка уж готова На грудь высокую упасть; Рука скользнула вдоль колета, И неги сладостная власть Плечо исторгнула из плена; Отяготел твой ясный взор, Покрывшись влагою жемчужной; В твоих щеках как метеор Играет пламя крови южной; Уста волшебные твои Зовут лобзание любви. Немым встревожена желаньем Обнять ты ищешь что-нибудь, И перси слабым трепетаньем Хотят покровы оттолкнуть. О, где ты, сердца друг бесценный!.. Но вот -- и топот отдаленный, И пыль знакомая взвилась, И дева шепчет: "Это князь!" Легко надежда утешает, Легко обманывает глаз: Уж близко путник подъезжает... Увы, она его не знает И видит только в первый раз! То странник, в поле запоздалый, Гостеприимный ищет кров; Дымится конь его усталый, И он спрыгнуть уже готов... Спрыгни же, всадник!.. Что же он Как будто крова испугался? Он смотрит! Краткий, грустный стон От губ сомкнутых оторвался, Как лист от ветви молодой, Измятый летнею грозой! "Что медлишь, путник, у порога? Слезай с походного коня. Случайный гость -- подарок бога. Кумыс и мед есть у меня. 348 Ты, вижу, беден; я богата. Почти же кровлю Бей-Булата! Когда опять поедешь в путь, В молитве нас не позабудь!" Хаджи Абрек Аллах спаси тебя, Лейла! Ты гостя лаской подарила; И от отца тебе поклон За то привез с собою он. Лейла Как! Мой отец? Меня поныне В разлуке долгой не забыл? Где он живет? Хаджи Абрек Где прежде жил: То в чуждой сакле, то в пустыне. Лейла Скажи: он весел, он счастлив? Скорей ответствуй мне... Хаджи Абрек Он жив. Хотя порой дождям и стуже Открыта голова его... Но ты? Л е и л а Я счастлива. Хаджи Абрек (тихо) Тем хуже! Л е и л а А? что ты молвил?.. Х аджи Абрек Ничего! 349 Сидит пришелец за столом. Чпхирь с серебряным пшеном Пред ним не тронуты доселе Стоят! Он странен, в самом деле! Как на челе его крутом Блуждают, движутся морщины! Рукою лет или кручины Проведены они по нем? Развеселить его желая, Леила бубен свой берет; В него перстами ударяя, Лезгинку пляшет и поет. Ее глаза как звезды блещут, И груди полные трепещут; Восторгом детским, но живым Душа невинная объята: Она кружится перед ним, Как мотылек в лучах заката. И вдруг звенящий бубен свой Подъемлет белыми руками; Вертит его над головой И тихо черными очами Поводит, -- и, без слов, уста Хотят сказать улыбкой милой:' "Развеселись, мой гость унылый! Судьба и горе -- все мечта!" Хаджи Абрек Довольно! Перестань, Леила; На миг веселость позабудь: Скажи, ужель когда-нибудь О смерти мысль не приходила Тебя встревожить? отвечай. Леила Нет! Что мне хладная могила? Я на земле нашла свой рай. 350 Хаджи Абрек Еще вопрос: ты не грустила О дальней родине своей, О светлом небе Дагестана? Леила К чему? Мне лучше, веселей Среди нагорного тумана. Везде прекрасен божий свет. Отечества для сердца нет! Оно насилья не боится, Как птичка вырвется, умчится. Поверь мне -- счастье только там, Где любят нас, где верят нам! Хаджи Абрек Любовь!.. Но знаешь ли, какое Блаженство на земле второе Тому, кто все похоронил, Чему он верил, что любил! Блаженство то верней Любови И только хочет слез да крови. В нем утешенье для людей, Когда умрет другое счастье; В нем преступлений сладострастье, В нем ад и рай души моей. Оно при нас всегда, бессменно; То мучит, то ласкает нас... Нет, за единый мщенья час, Клянусь, я не взял бы вселенной! Ты бледен? Леила Хаджи Абрек Выслушай. Давно Тому назад имел я брата; И он, -- так было суждено, -- Погиб от пули Бей-Булата. Погиб без славы, не в бою, Как зверь лесной,-- врага не зная; 331 Но месть и ненависть свою Он завещал мне, умирая. И я убийцу отыскал: И занесен был мой кинжал, Но я подумал: "Это ль мщенье? Что смерть! Ужель одно мгновенье Заплатит мне за столько лет Печали, грусти, мук?.. О нет! Он что-нибудь да в мире любит: Найду любви его предмет, И мой удар его погубит!" Свершилось наконец. Пора! Твой час пробил еще вчера. Смотри, уж блещет луч заката!.. Пора! я слышу голос брата. Когда сегодня а первый раз Я увидал твой образ нежный, Тоскою горькой и мятежной Душа, как адом, вся зажглась. Но это чувство улетело... Баллах! исполню клятву смело! Как зимний снег в горах, бледна, Пред ним повергнулась она На ослабевшие колени; Мольбы, рыданья, слезы, пени Перед жестоким излились. "Ох, ты ужасен с этим взглядом! Нет, не смотри так! Отвернись! По мне текут холодным ядом Слова твои... О, боже мой! Ужель ты шутишь надо мной? Ответствуй! ничего не значат Невинных слезы пред тобой? О, сжалься!.. Говори-как плачут В твоей родимой стороне? Погибнуть рано, рано мне!.. Оставь мне жизнь! оставь мне младость! Ты знал ли, что такое радость? Бывал ли ты во цвете лет Любим, как я?.. О, верно нет!" 352 Хаджи в молчанье роковом Стоял с нахмуренным челом. "В твоих глазах ни сожаленья, Ни слез, жестокий, не видать!.. Ах!.. Боже!.. Ай!.. дай подождать!.. Хоть час один... одно мгновенье!!." Блеснула шашка. Раз -- и два! И покатилась голова... И окровавленной рукою С земли он приподнял ее. И острой шашки лезвее Обтер волнистою косою. Потом, бездушное чело Одевши буркою косматой, Он вышел и прыгнул в седло. Послушный конь его, объятый Внезапно страхом неземным, Храпит и пенится под ним: Щетиной грива, -- ржет и пышет, Грызет стальные удила, Ни слов, ни повода не слышит И мчится в горы как стрела. Заря бледнеет; поздно, поздно, Сырая ночь недалека! С вершин Кавказа тихо, грозно Ползут, как змеи, облака: Игру бессвязную заводят, В провалы душные заходят, Задев колючие кусты, Бросают жемчуг на листы. Ручей катится -- мутный, серый; В нем пена бьет из-под травы; И блещет сквозь туман пещеры, Как очи мертвой головы. Скорее, путник одинокой! Закройся буркою широкой, 353 Ремянный повод натяни, Ремянной плеткою махни. Тебе вослед еще не мчится Ни горный дух, ни дикий зверь, Но если можешь ты молиться, То не мешало бы -- теперь. "Скачи, мой конь! Пугливым оком Зачем глядишь перед собой? То камень, сглаженный потоком!.. То змей блистает чешуей!.. Твоею гривой в поле брани Стирал я кровь с могучей длани; В степи глухой, в недобрый час, Уже не раз меня ты спас. Мы отдохнем в краю родном; Твою уздечку еще боле Обвешу русским серебром; И будешь ты в зеленом поле. Давно ль, давно ль ты изменился, Скажи, товарищ дорогой? Что рано пеною покрылся? Что тяжко дышишь подо мной? Вот месяц выйдет из тумана, Верхи дерев осеребрит, И нам откроется поляна, Где наш аул во мраке спит; Заблещут, издали мелькая, Огни джематских пастухов, И различим мы, подъезжая, Глухое ржанье табунов; И кони вкруг тебя столпятся... Но стоит мне лишь приподняться; Они в испуге захрапят, И все шарахнутся назад: Они почуют издалека, Что мы с тобою дети рока!.." Долины ночь еще объемлет, Аул Джемат спокойно дремлет; Один старик лишь в нем не спит. 354 Один, как памятник могильный, Недвижим, близ дороги пыльной, На сером камне он сидит. Его глаза на путь далекой Устремлены с тоской глубокой. "Кто этот всадник? Бережливо Съезжает он с горы крутой; Его товарищ долгогривый Поник усталой головой. В руке, под буркою дорожной, Он что-то держит осторожно И бережет как свет очей". И думает старик согбенный: "Подарок, верно, драгоценный От милой дочери моей!" Уж всадник близок: под горою Коня он вдруг остановил; Потом дрожащею рукою Он бурку темную открыл; Открыл, -- и дар его кровавый Скатился тихо на траву. Несчастный видит, -- боже правый! Своей Лейлы голову!.. И он, в безумном восхищенье, К своим устам ее прижал! Как будто ей передавал Свое последнее мученье. Всю жизнь свою в единый стон, В одно лобзанье вылил он. Довольно люди <и> печали В нем сердце бедное терзали! Как нить, истлевшая давно, Разорвалося вдруг оно, И неподвижные морщины Покрылись бледностью кончины. Душа так быстро отлетела, Что мысль, которой до конца Он жил, черты его лица Совсем оставить не успела. 23* 355 Молчанье мрачное храня, Хаджи ему не подивился: Взглянул на шашку, на коня -- И быстро в горы удалился. Промчался год. В глухой теснине Два трупа смрадные, в пыли, Блуждая, путники нашли И схоронили на вершине. Облиты кровью были оба, И ярко начертала злоба Проклятие на их челе. Обнявшись крепко, на земле Они лежали, костенея, Два друга с виду -- два злодея! Быть может, то одна мечта, Но бедным странникам казалось, Что их лицо порой менялось, Что все грозили их уста. Одежда их была богата, Башлык их шапки покрывал: В одном узнали Бей-Булата, Никто другого не узнал. С А Ш К А Нравственная поэма Наш век смешон и жалок, -- все пиши Ему про казни, цепи да изгнанья, Про темные волнения души, И только слышишь муки да страданья. Такие вещи очень хороши Тому, кто мало спит, кто думать любит, Кто дни свои в воспоминаньях губит. Впадал я прежде в эту слабость сам И видел от нее лишь вред глазам; Но нынче я не тот уж, как бывало, -- Пою, смеюсь. Герой мой добрый малый. Он был мой друг. С ним я не знал хлопот, С ним чувствами и деньгами делился; Он брал на месяц, отдавал чрез год, Но я за то нимало не сердился И поступал не лучше в свой черед; Печален ли, бывало, тотчас скажет, Когда же весел, счастлив -- глаз не кажет 386 Не раз от скуки он свои мечты Мне поверял и говорил мне "ты"; Хвалил во мне, что прочие хвалили, И был мой вечный визави в кадрили. Он был мой друг. Уж нет таких друзей. Мир сердцу твоему, мой милый Саша! Пусть спит оно в земле чужих полей, Не тронуто никем, как дружба наша В немом кладбище памяти моей. Ты умер, как и многие, без шума, Но с твердостью. Таинственная дума Еще блуждала на челе твоем, Когда глаза сомкнулись вечным сном; И то, что ты сказал перед кончиной, Из слушавших не понял ни единый. И было ль то привет стране родной, Названье ли оставленного друга, Или тоска по жизни молодой, Иль просто крик последнего недуга -- Как разгадать? Что может в час такой Наполнить сердце, жившее так много И так недолго с смутною тревогой? Один лишь друг умел тебя понять И ныне может, должен рассказать Твои мечты, дела и приключенья -- Глупцам в забаву, мудрым в поученье. Будь терпелив, читатель милый мой! Кто б ни был ты: внук Евы иль Адама, Разумник ли, шалун ли молодой, -- Картина будет; это-только рама! От правил, утвержденных стариной, 387 Не отступлю, -- я уважаю строго Всех стариков, а их теперь так много... Не правда ль, кто не стар в осьмнадцать лет, Тот, верно, не видал людей н свет, О наслажденьях знает лишь по слухам И предан был учителям да мукам. Герой наш был москвич, и потому Я враг Неве и невскому туману. Там (я весь мир в свидетели возьму) Веселье вредно русскому карману, Занятья вредны русскому уму. Там жизнь грязна, пуста н молчалива, Как плоский берег финского залива. Москва -- не то: покуда я живу, Клянусь, друзья, не разлюбить Москву. Там я впервые в дни надежд и счастья Был болен от любви и любострастья. Москва, Москва!.. люблю тебя, как сын, Как русский, -- сильно, пламенно и нежно! Люблю священный блеск твоих седин И этот Кремль зубчатый, безмятежный. Напрасно думал чуждый властелин С тобой, столетним русским великаном, Померяться главою и обманом Тебя низвергнуть. Тщетно поражал Тебя пришлец: ты вздрогнул -- он упал! Вселенная замолкла... Величавый, Один ты жив, наследник нашей славы. Ты жив!.. Ты жив, и каждый камень твой -- Заветное преданье поколений. Бывало, я у башни угловой Сижу в тени, и солнца луч осенний 388 Играет с мохом в трещине сырой, И из гнезда, прикрытого карнизом, Касатки вылетают, верхом, низом Кружатся, вьются, чуждые людей. И я, так полный волею страстей, Завидовал их жизни безызвестной, Как упованье вольной поднебесной. Я не философ -- боже сохрани! -- И не мечтатель. За полетом пташки Я не гонюсь, хотя в былые дни Не вовсе чужд был глупой сей замашки. Ну, муза, -- ну, скорее, -- разверни Запачканный листок свой подорожный!.. Не завирайся, -- тут зоил безбожный... Куда теперь нам ехать из Кремля? Ворот ведь много, велика земля! Куда? "На Пресню погоняй, извозчик!" "Старуха, прочь!.. Сворачивай, разносчик!" Луна катится в зимних облаках, Как щит варяжский или сыр голландской. Сравненье дерзко, но люблю я страх Все дерзости, по вольности дворянской. Спокойствия рачитель на часах У будки пробудился, восклицая: "Кто едет?"-"Муза!"-"Что за черт! Какая?" Ответа нет. Но вот уже пруды... Белеет мост, по сторонам сады Под инеем пушистым спят унылы; Луна сребрит железные перилы. Гуляка праздный, пьяный молодец, С осанкой важной, в фризовой шинели, Держась за них, бредет -- и вот конец Перилам. "Все направо!" Заскрипели Полозья по сугробам, как резец 389 По мрамору... Лачуги, цепью длинной Мелькая мимо, кланяются чинно... Вдали мелькнул знакомый огонек... "Держи к воротам... Стой,--сугроб глубок!. Пойдем по снегу, муза, только тише И платье подними как можно выше". 12 Калитка -- скрып... Двор темен. По доскам Идти неловко... Вот насилу сени И лестница; но снегом по местам Занесена. Дрожащие ступени Грозят мгновенно изменить ногам. Взошли. Толкнули дверь -- и свет огарка Ударил в очи. Толстая кухарка, Прищурясь, заграждает путь гостям И вопрошает: "Что угодно вам?" -- И, услыхав ответ красноречивый, Захлопнув дверь, бранится неучтиво... 13 Но, несмотря на это, мы взойдем: Вы знаете, для музы и поэта, Как для хромого беса, каждый дом Имеет вход особый; ни секрета, Ни запрещенья нет для нас ни в чем... У столика, в одном углу светлицы, Сидели две... девицы-не девицы... Красавицы... названье тут как раз!.. Чем выгодней, узнать прошу я вас От наших дам, в деревне и столице Красавицею быть или девицей? Красавицы сидели за столом, Раскладывая карты, 'и гадали- О будущем. И ум их видел в нем Надежды (то, что мы и все видали). 390 Свеча горела трепетным огнем, И часто, вспыхнув, луч ее мгновенный Вдруг обливал и потолок и стены. В углу переднем фольга образов Тогда меняла тысячу цветов, И верба, наклоненная над ними, Блистала вдруг листами золотыми. 15 Одна из них (красавиц) не вполне Была прекрасна, но зато другая... О, мы таких видали лишь во сне, И то заснув -- о небесах мечтая! Слегка головку приклонив к стене И устремив на столик взор прилежный, Она сидела несколько небрежно. В ответ на речь подруги иногда Из уст ее пустое "нет" иль "да" Едва скользило, если предсказанья Премудрой карты стоили вниманья. Она была затейливо мила, Как польская затейливая панна; Но вместе с этим гордый вид чела Казался ей приличен. Как Сусанна, Она б на суд неправедный пошла С лицом холодным и спокойным взором; Такая смесь не может быть укором. В том вы должны поверить мне в кредит, Тем боле что отец ее был жид, А мать (как помню) полька из-под Праги... И лжи тут нет, как в том, что мы -- варяги Когда Суворов Прагу осаждал, Ее отец служил у нас шпионом, И раз, как он украдкою гулял В мундире польском вдоль по бастионам, 391 Неловкий выстрел в лоб ему попал. И многие, вздохнув, сказали: "Жалкой, Несчастный жид,--он умер не под палкой! Его жена пять месяцев спустя Произвела на божий свет дитя, Хорошенькую Тирзу. Имя это Дано по воле одного корнета. 18. Под рубищем простым она росла В невежестве, как травка полевая Прохожим не замече.на,--ни зла, Ни гордой добродетели не зная. Но час настал -- пора любви пришла. Какой-то смертный ей сказал два слова: Она в объятья божества земного Упала; но увы, прошло дней шесть, Уж полубог успел ей надоесть; И с этих пор, чтоб избежать ошибки, Она дарила всем свои улыбки... 19 Мечты любви умчались, как туман. Свобода стала ей всего дороже. Обманом сердце платит за обман (Я так слыхал, и вы слыхали тоже). В ее лице характер южных стран Изображался резко. Не наемный Огонь горел в очах; без цели, томно, Покрыты светлой влагой, иногда Они блуждали, как порой звезда По небесам блуждает, -- и, конечно, Был это знак тоски немой, сердечной. Безвестная печаль сменялась вдруг Какою-то веселостью недужной... (Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)' 392 Волной вставала грудь, и пламень южный В ланитах рделся, белый полукруг Зубов жемчужных быстро открывался; Головка поднималась, развивался Душистый локон, и на лик младой Катился, лоснясь, черною струей; И ножка, разрезвись, не зная плена, Бесстыдно обнажалась до колена. 2! Когда шалунья навзничь на кровать, Шутя, смеясь, роскошно упадала, Не спорю, мудрено ее понять, -- Она сама себя не понимала,-- Ей было трудно сердцу приказать, Как баловню-ребенку. Надо было Кому-нибудь с неведомою силой Явиться и приветливой душой Его согреть... Явился ли герой, Или вотще остался ожидаем, Все это мы со временем узнаем. Теперь к ее подруге перейдем, Чтоб выполнить начатую картину. Они недавно жили тут вдвоем, Но души их сливались зо едину И мысли их встречалися во всем. О, если б знали, сколько в этом званье Сердец отличных, добрых! Но вниманье Увлечено блистапьем модных дам. Вздыхая, мы бежим по их следам... Увы, друзья, а наведите справки, Вся прелесть их... в кредит из модной лавки! Она была свежа, бела, кругла, Как снежный шарик; щеки, грудь и шея, Когда она смеялась или шла, 393 Дрожали сладострастно; не краснея, Она на жертву прихоти несла Свои красы. Широко и неловко На ней сидела юбка; но плутовка Поднять умела грудь, открыть плечо, Ласкать умела буйно, горячо И, хитро передразнивая чувства, Слыла царицей своего искусства... 24 Она звалась Варюшею. Но я Желал бы ей другое дать названье: Скажу ль, при этом имени, друзья, В груди моей шипит воспоминанье, Как под ногой прижатая змея; И ползает, как та среди развалин, По жилам сердца. Я тогда печален, Сердит, -- молчу или браню весь дом, И рад прибить за слово чубуком. Итак, для избежанья зла, мы нашу Варюшу здесь перекрестим в Парашу. Увы, минувших лет безумный соп Со смехом повторить не смеет лира! Живой водой печали окроплен, Как труп давно застывшего вампира, Грозя перстом, поднялся молча он, И мысль к нему прикована... Ужели В моей груди изгладить не успели Столь много лет и столько мук иных -- Волшебный стан и пару глаз больших? (Хоть, признаюсь вам, разбирая строго, Получше их видал я после много.) ?6 Да, много лет и много горьких мук С тех пор отяготело надо мною; Но первого восторга чудный звук 394 В груди не умирает, -- и порою, Сквозь облако забот, когда недуг Мой слабый ум томит неугомонно, Ее глаза мне светят благосклонно. Так в час ночной, когда гроза, шумит И бродят облака, -- звезда горит В дали эфирной, не боясь их злости, И шлет свои' лучи на землю в гости. S7 Пред нагоревшей сальною свечой Красавицы, раздумавшись, сидели, И заставлял их вздрагивать порой Унылый свист играющей метели. И как и вам, читатель милый мои, Им стало скучно... Вот, наместо знака Условного,, залаяла собака, И у калитки, брякнуло кольцо. Вот чей-то голое... Идут на крыльцо... Параша потянулась и зевнула Так, что едва не бухнулась, со стула, 28 А Тирза быстро выбежала вон, Открылась дверь. В плаще, закидан снегом, Явился гость... Насмешливый, поклон Отвесил и, как будто долгим бегом Или волненьем был. он утомлен, Упал на стул... Заботливой рукою Сняла Параша, плащ, потом другою Стряхнула пней, с шелковых кудрей Пришельда. Видно, нравился он ей... Все нравится, что молодо, красиво И в чем. мы видим прибыль особлив.о. S9 Он ловок был, со вкусом был одет, Изящно был причесан и так дале. На пальцах перстни изливали свет, 395 И галстук надушен был, как на бале. Ему едва ли было двадцать лет, Но бледностью казалися покрыты Его чело и нежные ланиты, -- Не знаю, мук ли то последних след, Но мне давно знаком был этот цвет, И на устах его, опасней жала Змеи, насмешка вечная блуждала. Заметно было в нем, что с ранних дне?' В кругу хорошем, то есть в модном свете, Он обжился, что часть своих ночей Он убивал бесплодно на паркете И что другую тратил не умней... В глазах его открытых, но печальных, Нашли бы вы без наблюдений дальных Презренье, гордость; хоть он не был горд, Как глупый турок иль богатый лорд, Но все-таки себя в числе двуногих Он почитал умнее очень многих. 81 Борьба рождает гордость. Воевать С людскими предрассудками труднее, Чем тигров и медведей поражать Иль со штыком на вражьей батарее За белый крестик жизнью рисковать... Клянусь, иметь великий надо гений, Чтоб разом сбросить цепь предубеждений Как сбросил бы я платье, если б вдруг Из севера всевышний сделал юг. Но ныне нас противное пугает: Неаполь мерзнет, а Нева не тает. 396 SS Да кто же этот гость?.. Pardon, сейчас!.. Рассеянность... Monsieur, рекомендую: Герой мой, друг мой-Сашка!.. Жаль для вас, Что случай свел в минуту вас такую И в этом месте... Верьте, я не раз Ему твердил, что эти посещенья О нем дадут весьма дурное мненье. Я говорил, -- он слушал, он был весь Вниманье... Глядь, а вечером уж здесь!.. И я нашел, что мне его исправить Труднее в прозе, чем в стихах прославить. 82 Герой мой Сашка тихо развязал Свой галстук... "Сашка" -- старое названье! Но "Сашка" тот печати не видал, И, недозревший, он угас в изгнанье. Мой Сашка меж друзей своих не знал Другого имя, -- дурно ль, хорошо ли, Разуверять друзей не в нашей воле. Он галстук снял, рассеянно перстом Провел по лбу, поморщился, потом Спросил: "Где Тирза?" -- "Дома". -- "Что ж не видно Ее?"- "Уснула".-- "Как ей спать не стыдно!" 81 И он поспешно входит в тот покой, Где часто с Тирзой пламенные ночи Он проводил... Все полно тишиной И сумраком волшебным; прямо в очи Недвижно смотрит месяц золотой И на стекле в узоры ледяные Кидает искры, блестки огневые, И голубым сиянием стена Игриво и светло озарена. И он (не месяц, но мой Сашка) слышит, В углу на ложе кто-то слабо дышит. 397 8S Он руку протянул, -- его рука Попала в стену; протянул другую -- Ощупал тихо кончик башмачка. Схватил потом и ножку, но какую?!. Так миньятюрна, так нежна, мягка Казалась эта ножка, что невольно Подумал он, не сделал ли ей больно. Меж тем рука все далее ползет, Вот круглая коленочка... и вот, Вот -- для чего смеетесь вы заране? -- Вот очутилась на двойном кургане... Блаженная минута!.. Закипел Мой Александр, склонившись к деве спящей. Он поцелуй на грудь напечатлел И стан ее обвил рукой дрожащей. В самозабвенье пылком он не смел Дохнуть... Он думал: "Тирза дорогая! И жизнию и чувствами играя, Как ты, я чужд общественных связей, -- Как ты, один с свободою моей, Не знаю в людях ни врага, ни друга, -- Живу, чтоб жить как ты, моя подруга! 83 Судьба вчера свела случайно нас, Случайно завтра разведет навечно,-- Не все ль равно, что год, что день, что час Лишь только б я провел его беспечно?.." И не сводил он ярких черных глаз С своей жидовки и не знал, казалось, Что резвое созданье притворялось. Меж тем почла за нужное она Проснуться и была удивлена, Как надлежало'... (Страх и удивленье Для женщин в важных случаях спасенье.) И, прежде потерев глаза рукой, Она спросила: "Кто вы?"-"Я, твой Caша. > "Неужто?.. Видишь, баловник какой! Ступай, давно там ждет тебя Параша!.. Нет, надо разбудить меня... Постой, Я отомщу". И за руку схватила Его проворно и... и укусила, Хоть это был скорее поцелуй. Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй, А есть уста, которые украдкой Кусать умеют сладко, очень сладко!.. 89 Когда бы Тирзу видел Соломон, То, верно б, свой престол украсил ею, У ног ее и царство, и закон, И славу позабыл бы... Но не смею Вас уверять, затем, что не рожден Владыкой,, и не знаю, в низкой доле, Как люди ценят вещи на престоле; Но знаю только то, что Сашка мой За целый мир не отдал бы порой Ее улыбку, щечки, брови, глазки, Достойные любой восточной сказки. 40 "Откуда ты?" -- "Не спрашивай, мой друг! Я был на бале!" -- "Бал! а что такое?" "Невежда! это -- говор, шум и стук, Толпа глупцов, веселье городское, -- Наружный блеск, обманчивый недуг; Кружатся девы, чванятся нарядом, Притворствуют и голосом и взглядом. 399 Кто ловит душу, кто пять тысяч душ... Все так невинны, но я им не муж. И как ни уважаю добродетель, А здесь мне лучше, в том луна свидетель". Каким-то новым чувством смущена, Его слова еврейка поглощала. Сначала показалась ей смешна Жизнь городских красавиц, но... сначала. Потом пришло ей в мысль, что и она Могла б кружиться ловко пред толпою, Терзать мужчин надменной красотою, В высокие смотреться зеркала И уязвлять, но не желая зла, Соперниц гордой жалостью, и в свете Блистать, и ездить четверней в карете. 12 Она прижалась к юноше. Листок Так жмется к ветке, бурю ожидая. Стучало сердце в ней, как молоток, Уста полураскрытые, пылая, Шептали что-то. С головы до ног Она горела. Груди молодые Как персики являлись наливные Из-под сорочки... Сашкина рука По ним бродила медленно, слегка... Но... есть во мне к стыдливости вниманье И целый час я пропущу в молчанье. Все было тихо в доме. Облака Нескромный месяц дымкою одели, И только раздавались изредка Сверчка ночного жалобные трели; 400 И мышь в тени родного уголка Скреблась в обои старые прилежно. Моя чета, раскинувшись небрежно, Покоилась, не думая о том, Что небеса грозили близким днем, Что ночь... Вы на веку своем едва ли Таких ночей десяток насчитали... Но Тирза вдруг молчанье прервала И молвила: "Послушай, прочь все шутки Какая мысль мне странная пришла: Что если б ты, откинув предрассудки (Она его тут крепко обняла), Что если б ты, мой милый, мой бесценны Хотел меня утешить совершенно, То завтра или даже в день иной Меня в театр повез бы ты с собой. Известно мне, все для тебя возможно, А отказать в безделице безбожно", "Пожалуй!" -- отвечал ей Саша. Он Из слов ее расслушал половину, -- Его клонил к подушке сладкий сон, Как птица клонит слабую тростину. Блажен, кто может спать! Я был рожден С бессонницей. В теченье долгой ночи, Бывало, беспокойно бродят очи И жжет подушка влажное чело. Душа грустит о том, что уж прошло, Блуждая в мире вымысла без пищи, Как лазарони или русский нищий... И жадный червь ее грызет, грызет, Я думаю, тот самый, что когда-то Терзал Саула; но порой и гот 401 Имел отраду: арфы звук крылатый, Как ангела таинственный полет, В нем воскрешал и слезы и надежды; И опускались пламенные вежды, С гармонией сливалася мечта, И злобный дух бежал, как от креста. Но этих звуков нет уж в поднебесной, -- Они исчезли с арфою чудесной... И все исчезнет. Верить я готов, Что наш безлучный мир-лишь прах могильный Другого, -- горсть земли, в борьбе веков Случайно уцелевшая, рукою сильной Заброшенная в вечный круг миров. Светилы ей двоюродные братья, Хоть носят шлейфы огненного платья, И по сродству имеют в добрый час Влиянье благотворное на нас... А дай сойтись, так заварится каша, -- В кулачки, и... прощай планета наша. И пусть они блестят до той поры, Как ангелов вечерние лампады. Придет конец воздушной их игры, Печальная разгадка сей шарады... Любил я с колокольни иль с горы, Когда земля молчит и небо чисто, Теряться взором в их цепи огнистой,-- И мнится, что меж ними и землей Есть путь, давно измеренный душой, И мнится, будто на главу поэта Стремятся вместе все лучи их света" Итак, герой наш спит, приятный сон, Покойна ночь, а вы, читатель милый, Пожалуйте, -- иначе принужден 402 Я буду удержать вас силой... Роман, вперед!.. Не идет? Ну, так он Пойдет назад. Герой наш спит покуда, Хочу я рассказать, кто он, откуда, Кто мать его была, и кто отец, Как он на свет родился, наконец Как он попал в позорную обитель, Кто был его лакей и кто учитель. 60 Его отец -- симбирский дворянин, Иван Ильич N.. муж дородный, Богатого отца любимый сын. Был сам богат; имел он ум природный И, что ума полезней, важный чин; С четырнадцати лет служил и с миром Уволен был в отставку бригадиром; А бригадир блаженных тех времен Был человек и, следственно, умен. Иван Ильич наш слыл по крайней мере Любезником в своей симбирской сфере, Он был врагом писателей и книг, В делах судебных почерпнул познанья. Спал очень долго, ел за четверых; Ни на кого не обращал вниманья И не носил приличия вериг. Однако же пред знатью горделивой Умел он гнуться скромно и учтиво. Но в этот век учтивости закон Для исполненья требовал поклон; А кланяться закону иль вельможе Считалося тогда одно и то же, Он старших уважал, зато и сам Почтительность вознаграждал улыбкой, И, ревностный хотя угодник дам, 403 Женился, по словам его, ошибкой. В чем он ошибся, не могу я вам Открыть, а знаю только (не соврать бы), Что был он грустен на другой день свадьба И что печаль его была одна Из тех, какими жизнь мужей полна. По мне они большие эгоисты -- Все жен винят, как будто сами чисты. Благодари меня, о женский пол! Я -- Демосфен твой: за твою свободу Я рад шуметь; я непомерно зол На всю, на всю рогатую породу! Кто власть им дал?..Восстаньте, -- час прише.. Я поднимаю знамя возмущенья. Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье! Конец всему есть! Беззаботно, явно Идите вслед за Марьей Николавной! Понять меня, я знаю, вам легко, Ведь в ваших жилах -- кровь, не молоко, И вы краснеть умеете уж кстати От взоров и намеков нашей братьи. н Иван Ильич стерег жену свою По старому обычаю. Без лести Сказать, он вел себя, как я люблю, По правилам тогдашней старой чести. Проказница ж жена (не утаю) Читать любила жалкие романы Или смотреть на светлый шар Дианы, В беседке темной сидя до утра. А месяц и романы до добра Не доведут, -- от них мечты родятся... А искушенью только бы добраться! 404 65 Она была прелакомый кусок И многих дум и взоров стала целью. Как быть: пчела садится на цветок, А не на камень; чувствам и веселью Казенных не назначено дорог. На брачном ложе Марья Николавна Была, как надо, ласкова, исправна. Но, говорят (хоть, может быть, и лгуг)" Что долг супруги -- только лишний труд. Мужья у жен подобных (не в обиду Будь сказано), как вывеска, для виду. Иван Ильич имел в Симбирске дом На самой на горе, против собора. При мне давно никто уж не жил в нем, И он дряхлел, заброшен без надзора, Как инвалид, с георгьевским крестом. Но некогда, с кудрявыми главами, Вдоль стен колонны высились рядами., Прозрачною решеткой окружен, Как клетка, между них висел балкон, И над дверьми стеклянными в порядке Виднелися гардин прозрачных складки. Внутри все было пышно; на столах Пестрели разноцветные клеенки, И люстры отражались в зеркалах, Как звезды в луже; моськи и болонки Встречали шумно каждого в дверях, Одна другой несноснее, а дале Зеленый попугай, порхая в зале, Кричал бесстыдно: "Кто пришел?.. Дурак!" А гость с улыбкой думал: "Как не так!" И, ласково хозяйкой принимаем, Чрез пять минут мирился с попугаем. 405 68 Из окон был прекрасный вид кругом: Налево, то есть к западу, рядами Блистали кровли, трубы и потом Меж ними церковь с круглыми главами, И кое-где в тени -- отрада днем -- Уютный сад, обсаженный рябиной, С беседкою, цветами и малиной, Как детская игрушка, если вам Угодно, или как меж знатных дам Румяная крестьянка -- дочь природы, Испуганная блеском гордой моды, 69 Под глинистой утесистой горой, Унизанной лачужками, направо, Катилася широкой пеленой Родная Волга, ровно, величаво... У пристани двойною чередой Плоты и барки, как табун, теснились, И флюгера на длинных мачтах бились Жужжа на ветре, и скрипел канат Натянутый; и, серой мглой объят, Виднелся дальний берег, и белели Вкруг острова края песчаной мели. 60 Нестройный говор грубых голосов Между судов перебегал порою; Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов- Все в гул один сливалось над водою. И Марья Николавна, хоть суров Казался ветр и день был на закате, Накинув шаль или капот на вате, С французской книжкой, часто, сев к окну, 403 Следила взором сизую волну, Прибрежных струй приливы и отливы, Их мерный бег, их золотые гривы. Два года жил Иван Ильич с женой, И все не тесны были ей корсеты. Ее ль сложенье было в том виной, Или его немолодые леты?.. Не мне в делах семейных быть судьей! Иван Ильич иметь желал бы сына Законного: хоть правом дворянина Он пользовался часто, но детей, Вне брака прижитых, злодей, Раскидывал по свету, где случится, Страшась с своей деревней породниться. 62 Какая сладость в мысли: я отец! И в той же мысли сколько муки тайной -- Оставить в мире след и, наконец, Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, - Злодеем потому, что жизнь -- венец Терновый, тяжкий, -- так по крайней мере Должны мы рассуждать по нашей вере... К чему, куда ведет нас жизнь, о том Не с нашим бедным толковать умом; Но исключая два-три дня да детство, Она бесспорно скверное наследство. Бывало, этой думой удручен, Я прежде много плакал, и слезами Я жег бумагу. Детский глупый сон Прошел давно, как туча над степями; Но пылкий дух мой не был освежен, 407 В нем родилися бури, как в пустыне, Но скоро улеглись они, и ныне Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех, Один лишь отзыв -- звучный, горький смех. Там, где весной белел поток игривый, Лежат кремни -- и блещут, но не живы! Прилично б было мне молчать о том, Но я привык идти против приличий И, говоря всеобщим языком, Не жду похвал. Поэт породы птичей, Любовник роз, над розовым кустом Урчит и свищет меж листов душистых. Об чем? Какая цель тех звуков чистых? Прошу хоть раз спросить у соловья. Он вам ответит песнью... Так и я Пишу, что мыслю, мыслю, что придется, И потому мой стих так плавно льется, 68 Прошло два года. Третий год Обрадовал супругов безнадежных: Желанный сын, любви взаимной плод, Предмет забот мучительных и нежных У них родился. В доме весь народ Был восхищен, и три дня были пьяны Все на подбор, от кучера до няни. А между тем печально у ворот Всю ночь собаки выли напролет, И, что страшнее этого, ребенок Весь в волосах был, точно медвежонок, Старухи говорили: это знак, Который много счастья обещает. И про меня сказали точно так, А правда ль это вышло? -- небо знает! 408 К тому ж полночный вой собак И страшный шум на чердаке высоком -- Приметы злые; но не быв пророком, Я только покачаю головой. Гамлет сказал: "Есть тайны под луной И для премудрых", -- как же мне, поэту, Не верить можно тайнам и Гамлету?.. Младенец рос милее с каждым днем: Живые, глазки, белые ручонки И русый волос, вьющийся кольцом, -- Пленяли всех знакомых; уж пеленк" Рубашечкой сменилися на нем; И, первые проказы начиная, Уж он дразнил собак и попугая... Года неслись, а Саша рос, и в пять Добро и зло он начал понимать; Но, верно, по врожденному влеченью, Имел большую склонность к разрушенью,, 68 Он рос... Отец его бранил и сек- Затем, что сам был с детства часто сечен, А слава богу вышел человек: Не стыд семьи, не туп, не изувечен. Понятья были низки в старый век... Но Саша с гордой был рожден душою И желчного сложенья, -- пред судьбою, Перед бичом язвительной молвы Он не склонял и после головы. Умел он помнить, кто его обидел, И потому отца возненавидел. 69 Великий грех!.. Но чем теплее кровь, Тем раньше зреют в сердце беспокойном Все чувства -- злоба, гордость и любовь, 409 Как дерева под небом юга знойным. Шалун мой хмурил маленькую бровь, Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда Он вздрагивал, как будто б капля яда Лилась по жилам. Это, может быть, Смешно, -- что ж делать! -- он не мог любить, Как любят все гостиные собачки За лакомства, побои и подачки. Он был дитя, когда в тесовый гроб Его родную с пеньем уложили. Он помнил, что над нею черный поп Читал большую книгу, что кадили, И прочее... и что, закрыв весь лоб Большим платком, отец стоял в молчанье. И что когда последнее лобзанье Ему велели матери отдать, То стал он громко плакать и кричать, И что отец, немного с ним поспоря, Велел его посечь... (конечно, с горя). Он не имел ни брата, ни сестры, И тайных мук его никто не ведал. До времени отвыкнув от игры, Он жадному сомненью сердце предал И, презрев детства милые дары, Он начал думать, строить мир воздушный И в нем терялся мыслию послушной. Таков средь океана островок: Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок; Ладьи к нему с гостями не пристанут, Цветы на нем от зноя все увянут... 72 Он был рожден под гибельной звездой, С желаньями безбрежными, как вечность. Они так часто спорили с душой И отравили лучших дней беспечность. 410 Они летали над его главой, Как царская корона; но без власти Венец казался бременем, и страсти, Впервые пробудись, живым огнем Прожгли алтарь свой, не найдя кругом Достойной жертвы, -- ив пустыне света На дружний зов не встретил он ответа, О, если б мог он, как бесплотный дух, В вечерний час сливаться с облаками, Склонять к волнам кипучим жадный слух, И долго упиваться их речами, И обнимать их перси, как супруг! В глуши степей дышать со всей природой Одним дыханьем, жить ее свободой! О, если б мог он, в молнию одет, Одним ударом весь разрушить свет!.. (Но, к счастию для вас, читатель милый, Он не был одарен подобной силой.) 71 Я не берусь вполне, как психолог, Характер Саши выставить наружу И вскрыть его, как с труфлями пирог. Скорей судей молчаньем я принужу К решению... Пусть суд их будет строг! Пусть журналист всеведущий хлопочет, Зачем тот плачет, а другой хохочет!.., Пусть скажет он, что бесом одержим Был Саша, -- я и тут согласен с ним, Хотя, божусь, приятель мой, повеса, Взбесил бы иногда любого беса. Его учитель чистый был француз, Marquis de Tess * Педант полузабавный, Имел он длинный нос и тонкий вкус *Маркиз де Тесе (франц.). 411 И потому брал деньги преисправно. Покорный раб губернских дам и муз, Он сочинял сонеты, хоть порою По часу бился с рифмою одною; Но каламбуров полный лексикон, Как талисман, носил в карманах он И, быв уверен в дамской благодати, Не размышлял, что кстати, что некстати., Его отец богатый был маркиз, Но жертвой стал народного волненья: На фонаре однажды он повис, Как было в моде, вместо украшенья. Приятель наш, парижский Адонис, Оставив прах родителя судьбине, Не поклонился гордой гильотине: Он молча проклял вольность и народ, И натощак отправился в поход, И, наконец, едва живой от муки, Пришел в Россию поощрять науки. И Саша мой любил его рассказ Про сборища народные, про шумный Напор страстей и про последний час Венчанного страдальца... Над безумной Парижскою толпою много раз Носилося его воображенье: Там слышал он святых голов паденье, Меж тем как нищих буйный миллион Кричал, смеясь: "Да здравствует закон!" И, в недостатке хлеба или злата, Просил одной лишь крови у Марата. !8 Там видел он высокий эшафот; Прелестная на звучные ступени Всходила женщина... Следы забот, 412 Следы живых, но тайных угрызений Виднелись на лице ее. Народ Рукоплескал... Вот кудри золотые Посыпались на плечи молодые; Вот голова, носившая венец, Склонилася на плаху... О, творец! Одумайтесь! Еще момент, злодеи!.. И голова оторвана от шеи... та И кровь с тех пор рекою потекла, И загремела жадная секира... И ты, поэт, высокого чела Не уберег! Твоя живая лира Напрасно по вселенной разнесла Все, все, что ты считал своей душою, -- Слова, мечты с надеждой и тоскою... Напрасно!.. Ты прошел кровавый путь, Не отомстив, и творческую грудь Ни стих язвительный, ни смех холодный Не посетил -- и ты погиб бесплодно... 80 И Франция упала за тобой К ногам убийц бездушных и ничтожных. Никто не смел возвысить голос свой; Из мрака мыслей гибельных и ложных Никто не вышел с твердою душой, -- Меж тем как втайне взор Наполеона Уж зрел ступени будущего трона... Я в этом тоне мог бы продолжать, Но истина -- не в моде, а писать О том, что было двести раз в газетах, Смешно, тем боле об таких предметах. 81 К тому же я совсем не моралист, -- Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу, Я палачу не дам похвальный лист, Но клеветой героя не унижу, -- Ни плеск восторга, ни насмешки свист Не созданы для мертвых. Царь иль воин, Хоть он отличья иногда достоин, Но, верно, нам за тяжкий мавзолей Не благодарен в комнатке своей И, длинным одам внемля поневоле, Зевая вспоминает о престоле. 82 Я прикажу, кончая дни мои, Отнесть свой труп в пустыню, и высокий Курган над ним насыпать, и -- любви Символ ненарушимый -- одинокий Поставить крест: быть может, издали, Когда туман протянется в долине Иль свод небес взбунтуется, к вершине Гостеприимной нищий пешеход, Его заметив, медленно придет, И, отряхнувши посох, безнадежней Вздохнет о жизни будущей и прежней -- 83 И проклянет, склонясь на крест святой, Людей и небо, время и природу, -- И проклянет грозы бессильный вой И пылких мыслей тщетную свободу... Но нет, к чему мне слушать плач людской.--1 На что мне черный крест, курган, гробница? Пусть отдадут меня стихиям! Птица, И зверь, огонь, и ветер, и земля Разделят прах мой, и душа моя С душой вселенной, как эфир с эфиром, Сольется и развеется над миром!.. Пускай от сердца, полного тоской И желчью тайных тщетных сожалений Подобно чаше, ядом налитой, Следов не остается... Без волнений 414 Я выпил яд по капле, ни одной Не уронил; но люди не видали В лице моем ни страха, ни печали И говорили хладно: он привык. И с той поры я облил свой язык Тем самым ядом и по праву мести Стал унижать толпу под видом лести.., 85 Но кончим этот скучный эпизод И обратимся к нашему герою. До этих пор он не имел забот Житейских и невинною душою Искал страстей, как пищи. Длинный год Провел он средь тетрадей, книг, историй, Грамматик, географий и теорий Всех философий мира. Пять систем Имел маркиз, а на вопрос: зачем? -- Он отвечал вам гордо и свободно: "Monsieur, c'est mon affair" * --так мне угодно!. 86 Но Саша не внимал его словам, -- Рассеянно в тетради над строками Его рука чертила здесь и там Какой-то женский профиль, и очами, Горящими подобно двум звездам, Он долго на него взирал, и нежно Вздыхал и хоронил его прилежно Между листов, как тайный милый клад, Залог надежд и будущих наград, Как прячут иногда сухую травку, Перо, записку, ленту иль булавку... 87 Но кто ж она? Что пользы ей вскружить Неопытную голову, впервые Сердечный мир дыханьем возмутить * Сударь, это мое дело (франц.)., 41.5 И взволновать надежды огневые? К чему?.. Он слишком молод, чтоб любить, Со всем искусством древнего Фоблаза. Его любовь, как снег вершин Кавказа, Чиста, -- тепла, как небо южных стран.., Ему ль платить обманом за обман?.. Но кто ж она? Не модная вертушка, А просто дочь буфетчика, Маврушка.., 88 И Саша был четырнадцати лет. Он привыкал (скажу вам под секретом, Хоть важности большой во всем том нет) Толкаться меж служанок. Часто летом, Когда луна бросала томный свет На тихий сад, на свод густых акации, И с шепотом толпа домашних граций В аллее кралась,--легкою стопой Он догонял их; и, шутя, порой Его невинность (вы поймете сами) Они дразнили дерзкими перстами. 89 Но между них он отличал одну: В ней было все, что увлекает душу, Волнует мысли и мешает сну. Но я, друзья, покой ваш не нарушу И на портрет накину пелену. Ее любил мой Саша той любовью, Которая по жилам с юной кровью Течет огнем, клокочет и кипит. Боролись в нем желание и стыд; Он долго думал, как в любви открыться,-- Но надобно ж на что-нибудь решиться. И мудрено ль? Четырнадцати лет Я сам страдал от каждой женской рожи И простодушно уверял весь свет, Что друг на дружку все они похожи. 416 Волнующихся персей нежный цвет И алых уст горячее дыханье Во мне рождали чудные желанья; Я трепетал, когда моя рука Атласных плеч касалася слегка, Но лишь в мечтах я видел без покрова Все, что для вас, конечно, уж не ново..,, Он потерял и сон и аппетит, Молчал весь день и бредил в ночь, бывало, По коридору бродит и грустит, И ждет, чтоб платье мимо прожужжало, Чтоб ясный взор мелькнул... Суровый вид Приняв, он иногда улыбкой хладной Ответствовал на взор ее отрадный... Любовь же неизбежна, как судьба, А с сердцем страх невыгодна борьба! Итак, мой Саша кончил с ним возиться И положил с Маврушей объясниться. 92 Случилось это летом, в знойный день. По мостовой широкими клубами Вилася пыль. От труб высоких тень Ложилася на крышах полосами, И пар с камней струился. Сон и лень Вполне Симбирском овладели; даже Катилась Волга медленней и глаже. В саду, в беседке темной и сырой, Лежал полураздетый наш герой И размышлял о тайне съединенья Двух душ -- предмет достойный размышленья., Вдруг слышит он направо, за кустом Сирени, шорох платья и дыханье Волнующейся груди, и потом Чуть внятный звук, похожий на лобзанье.. Как Саше быть? Забилось сердце в нем, Запрыгало... Без дальних опасений Он сквозь кусты пустился легче тени. Трещат и гнутся ветви под рукой. И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой Обнявшися в тени цветущей вишни, Иван Ильич... (Прости ему всевышний!) 81 Увы! покоясь на траве густой, Проказник старый обнимал бесстыдно Упругий стан под юбкою простой И не жалел ни ножки миловидной, Ни круглых персей, дышащих весной! И долго, долго бился, но напрасно! Огня и сил лишен уж был несчастный. Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть) Поправил брюки и пустился в путь,, Оставив тут обманутую деву, Как Ариадну, преданную гневу. И есть за что, не спорю... Между тем Что делал Саша? С неподвижным взглядом,, Как белый мрамор холоден и нем, Как Аббадона грозный, новым адом Испуганный, но помнящий эдем, С поникшею стоял он головою, И на челе, наморщенном тоскою, Качались тени трепетных ветвей... Но вдруг удар проснувшихся страстей Перевернул неопытную душу, И он упал как с неба па Маврушу" Упал! (Прости невинность!) Как змея, Маврушу крепко обнял он руками, То холодея, то как жар горя, Неистово впился в нее устами И-обезумел... Небо и земля Слились в туман. Мавруша простонала И улыбнулась; как волна, вставала И упадала грудь, и томный взор, Как над рекой безлучный метеор, Блуждал вокруг без цели, без предмета, Боясь всего: людей, дерев, а больше -- света. 97 Теперь, друзья, скажите напрямик, Кого винить?.. По мне всего прекрасней Сложить весь грех на черта, -- он привык К напраслине; к тому же безопасней Рога и когти, чем иной язык... Итак, заметим мы, что дух незримый, Но гордый, мрачный, злой, неотразимый Ни ладаном, ни бранью, ни крестом, Играл судьбою Саши, как мячом, И, следуя пустейшему капризу, Кидал его то вкось, то вверх, то книзу. 98 Два месяца прошло. Во тьме ночной, На цыпочках по лестнице ступая, В чепце, платок накинув шерстяной, Являлась к Саше дева молодая; Задув лампаду, трепетной рукой Держась за спинку шаткую кровати, Она искала жарких там объятий. Потом, на мягкий пух привлечена, Под одеяло пряталась она; Тяжелый вздох из груди вырывался, И в жарких поцелуях он сливался. S3 Казалось, рок забыл о них. Но раз (Не помню я, в который день недели), -- Уж пролетел давно свиданья час, 419 А Саша все один был на постели. Он сел к окну в раздумье. Тихо гас На бледном своде месяц серебристый, И неподвижно бахромой волнистой Вокруг его висели облака. Дремало все, лишь в окнах изредка Являлась свечка, силуэт рубчатый Старухи, из картин Рембрандта взятый; 100 Мелькая, рисовался на стекле И исчезал. На площади пустынной, Как чудный путь к неведомой земле, Лежала тень от колокольни длинной, И даль сливалась в синеватой мгле. Задумчив Саша... Вдруг скрипнули двери, И вы б сказали -- поступь райской пери Послышалась. Невольно наш герой Вздрогнул. Пред ним, озарена луной, Стояла дева, опустивши очи, Бледнее той луны -- царицы ночи... 101 И он узнал Маврушу. Но -- творец! -- Как изменилось нежное созданье! Казалось, тело изваял резец, А бог вдохнул не душу, но страданье, Она стоит, вздыхает, наконец Подходит и холодными руками Хватает руку Саши, и устами Прижалась к ней, и слезы потекли Все больше, больше и, казалось, жгли Ее лицо... Но кто не зрел картины Раскаянья преступной Магдалины? 102 И кто бы смел изобразить в словах, Что дышит жизнью в красках Гвидо-Рени? Гляжу на дивный холст: душа в очах, 420 И мысль одна в душе, -- и на колени Готов упасть, и непонятный страх, Как струны лютни, потрясает жилы; И слышишь близость чудной тайной силы, Которой в мире верует лишь тот, Кто как в гробу в душе своей живет, Кто терпит все упреки, все печали, Чтоб гением глупцы его назвали. И долго молча плакала она. Рассыпавшись на кругленькие плечи, Ее власы бежали, как волна. Лишь иногда отрывистые речи, Отзыв того, чем грудь была полна, Блуждали на губах ее; но звуки Яснее были слов... И голос муки Мой Саша понял, как язык родной; К себе на грудь привлек ее рукой И не щадил ни нежностей, ни ласки, Чтоб поскорей добраться до развязки. 101 Он говорил: "К чему печаль твоя? Ты молода, любима, -- где ж страданье. В твоих глазах -- мой мир, вся жизнь моя, И рай земной в одном твоем лобзанье... Быть может, злобу хитрую тая, Какой-нибудь... Но нет! И кто же смеет Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет, Француз давно не годен никуда... Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!" Мавруша, крепко Сашу обнимая, Так отвечала, медленно вздыхая: 105 "Послушайте, я здесь в последний раз. Пренебрегла опасность, наказанье, Стыд, совесть -- все, чтоб только видеть вас, Поцеловать вам руки на прощанье И выманить слезу из ваших глаз. Не отвергайте бедную, -- довольно Уж я терплю, -- но что же?.. Сердце вольно.. Иван Ильич проведал от людей Завистливых... Все Ванька ваш, злодей,-- . Через него я гибну... Все готово! Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово! 106 Для вашего отца впервые я Забыла стыд, -- где у рабы защита? Грозил он ссылкой, бог ему судья! Прошла неделя, -- бедная забыта... А все любить другого ей нельзя. Вчера меня обидными словами Он разбранил... Но что же перед вами? Раба? игрушка!.. Точно: день, два, три Мила, а там? -- пожалуй, хоть умри!. Тут началнся слезы, восклицанья, Но Саша их оставил без вниманья, 107 "Ax, барин, барин! Вижу я, понять