Брыкович, когда-то занимавшийся адвокатурой, а ныне живущий без дела  у
своей богатой супруги, содержательницы меблированных комнат "Тунис", человек
молодой, но уже плешивый, как-то в  полночь  выбежал  из  своей  квартиры  в
коридор и изо всей силы хлопнул дверью.
     - О, злая, глупая, тупая тварь!- бормотал он, сжимая кулаки.- Связал же
меня черт с тобой! Уф! Чтобы перекричать эту ведьму, надо быть пушкой!
     Брыкович задыхался от негодования и злобы, и если бы  теперь  на  пути,
пока он ходил по  длинным  коридорам  "Туниса",  попалась  ему  какая-нибудь
посудина или сонный коридорный, то он с  наслаждением  дал  бы  волю  рукам,
чтобы хоть на чем-нибудь сорвать свой гнев. Ему хотелось браниться, кричать,
топать  ногами...  И  судьба,  точно  понимая   его   настроение   и   желая
подслужиться, послала ему  навстречу  неисправного  номера.  Халявкин  стоял
перед своей дверью и, сильно покачиваясь, тыкал ключом в замочную  скважину.
Он кряхтел, посылал кого-то ко всем чертям; но ключ не слушался и всякий раз
попадал не туда, куда нужно. Одною рукой он судорожно тыкал, в другой держал
футляр со скрипкой. Брыкович налетел на него, как ястреб, и крикнул сердито:
     - А, это вы? Послушайте,  милостивый  государь,  когда  же  наконец  вы
уплатите за квартиру? Уж две недели, как вы не изволите платить,  милостивый
государь! Я велю не топить! Я вас выселю, милостивый государь, черт побери!
     - Вы мне ме... мешаете...- ответил спокойно музыкант. - Аре... ревуар!
     - Стыдитесь, господин Халявкин!- продолжал Брыкович.- Вы получаете  сто
двадцать рублей в месяц и могли бы исправно  платить!  Это  недобросовестно,
милостивый государь! Это подло в высшей степени!
     Ключ наконец щелкнул, и дверь отворилась.
     - Да-с, это  нечестно!-  продолжал  Брыкович,  входя  за  музыкантом  в
номер.- Предупреждаю вас, что если завтра вы не уплатите,  то  я  завтра  же
подам мировому. Я вам покажу! Да не извольте  бросать  зажженные  спички  на
пол, а то вы у меня тут пожару наделаете! Я не  потерплю,  чтобы  у  меня  в
номерах жили люди нетрезвого поведения.
     Халявкин  поглядел  пьяными,   веселыми   глазками   на   Брыковича   и
ухмыльнулся.
     -  Ррешительно  не  понимаю,  чего  вы   кипятитесь...пробормотал   он,
закуривая папиросу и обжигая себе пальцы.- Не понимаю! Положим, я  не  плачу
за квартиру; да, я не плачу, но вы-то тут при чем, скажите на милость? Какое
вам дело? Вы тоже ничего не платите за квартиру, но ведь я же не  пристаю  к
вам. Не платите, ну, и бог с вами,- не нужно!
     - То есть как же это так?
     - Так... Хо... хозяин тут не вы, а ваша  высокопочтеннейшая  супруга...
Вы тут... вы тут такой же жилец с тромбоном, как и прочие... Не ваши номера,
стало быть, какая надобность вам беспокоиться? Берите с меня пример: ведь  я
не беспокоюсь? Вы за квартиру ни копейки не платите - и что же? Не платите -
и не нужно. Я нисколько не беспокоюсь.
     - Я вас не понимаю, милостивый государь!- пробормотал Брыкович и стал в
позу человека оскорбленного,  готового  каждую  минуту  вступиться  за  свою
честь.
     - Впрочем, виноват! Я и  забыл,  что  номера  вы  взяли  в  приданое...
Виноват! Хотя, впрочем, если  взглянуть  с  нравственной  точки,-  продолжал
Халявкин, покачиваясь, - то вы все-таки не  должны  кипятиться...  Ведь  они
достались вам да... даром, за понюшку табаку... Они, ежели взглянуть широко,
столько же ваши, сколько и мои... За что вы их при... присвоили? За то,  что
состоите супругом?.. Эка важность! Быть супругом вовсе  не  трудно.  Батюшка
мой, приведите ко мне сюда двенадцать дюжин жен, и я  у  всех  буду  мужу  -
бесплатно! Сделайте ваше такое одолжение!
     Пьяная болтовня музыканта,  по-видимому,  кольнула  Брыковича  в  самое
больное место. Он покраснел и долго не знал, что ответить, потом подскочил к
Халявкину и, со злобой глядя на него,  изо  всей  силы  стукнул  кулаком  по
столу.
     - Как вы смеете мне говорить это?- прошипел он.- Как вы смеете?
     - Позвольте...- забормотал Халявкин, пятясь назад.  -  Это  уж  выходит
fortissimo. Не понимаю, чего вы обижаетесь! Я... я  ведь  это  говорю  не  в
обиду, а... в похвалу вам. Попадись мне дама с такими номерищами,  так  я  с
руками и ногами... сделайте такое одолжение!
     - Но... но как вы смеете меня оскорблять?-  крикнул  Брыкович  и  опять
стукнул кулаком по столу.
     - Не понимаю!- пожал плечами Халявкин, уже  не  улыбаясь.-  Впрочем,  я
пьян... может быть, и оскорбил... В таком случае простите, виноват! Мамочка,
прости первую скрипку! Я вовсе не хотел обидеть.
     - Это даже цинизм...- проговорил  Брыкович,  смягчившись  от  умильного
тона Халявкина.- Есть вещи, о которых не говорят в такой форме...
     - Ну, ну... не буду! Мамаша, не буду! Руку!
     - Тем более что я не подавал повода...-  продолжал  Брыкович  обиженным
тоном, окончательно смягчившись, но руки  не  протянул.-  Я  не  сделал  вам
ничего дурного.
     - Действительно, не следовало  бы  по...  поднимать  этого  щекотливого
вопроса...  Сболтнул  спьяна  и  сдуру...  Прости,  мамочка!  Действительно,
скотина! Сейчас я намочу холодной водой голову и буду трезв.
     - И без того мерзко, отвратительно живется,  а  тут  вы  еще  с  вашими
оскорблениями!- говорил Брыкович, возбужденно шагая  по  номеру.-  Никто  не
видит истины, и всякий думает и болтает, что хочет. Воображаю, что за  глаза
говорится тут в номерах! Воображаю! Правда, я не прав, я  виноват:  глупо  с
моей стороны было набрасываться на вас в полночь из-за денег; виноват, но...
надо же извинить, войти в  положение,  а...  вы  бросаете  в  лицо  грязными
намеками!
     - Голубушка, да ведь пьян! Каюсь и чувствую. Честное  слово,  чувствую!
Мамочка, и деньги отдам! Как только  получу  первого  числа,  так  и  отдам!
Значит, мир и согласие?! Браво! Ах, душа моя, люблю образованных людей!  Сам
в консерватосерватории... не выговоришь, черт!.. учился...
     Халявкин прослезился, поймал за рукав шагавшего Брыковича  и  поцеловал
его в щеку.
     - Эх, милый друг, пьян я, как  курицын  сын,  а  все  понимаю!  Мамаша,
прикажи коридорному подать первой скрипке самовар! У вас  тут  такой  закон,
что после одиннадцати часов и по коридору не гуляй, и самовара не  проси;  а
после театра страсть как чаю хочется!
     Брыкович подавил пуговку звонка.
     - Тимофей, подай господину Халявкину самовар! -  сказал  он  явившемуся
коридорному.
     - Нельзя-с!- пробасил Тимофей.-  Барыня  не  велела  после  одиннадцати
часов самовар подавать.
     - Так я тебе приказываю!- крикнул Брыкович бледнея.
     - Что ж тут  приказывать,  коли  не  велено...-  проворчал  коридорный,
выходя из номера.- Не велено, так и нельзя. Чего тут!..
     Брыкович прикусил губу и отвернулся к окну.
     - Положение-с!- вздохнул Халявкин.- М-да, нечего сказать... Ну, да меня
конфузиться нечего, я ведь  понимаю...  всю  душу  насквозь.  Знаем  мы  эту
психологию... Что ж, поневоле будешь водку пить, коли чаю не  дают!  Выпьешь
водочки, а?
     Халявкин достал с окна водку, колбасу и расположился на  диване,  чтобы
начать пить и закусывать. Брыкович печально глядел на пьянчугу и слушал  его
нескончаемую болтовню. Быть может, оттого, что  при  виде  косматой  головы,
сороковушки и дешевой колбасы он вспомнил свое недавнее  прошлое,  когда  он
был так же беден, но свободен, и его лицо стало еще  мрачнее,  и  захотелось
выпить. Он подошел к столу, выпил рюмку и крякнул.
     - Скверно живется!- сказал он и мотнул головой. - Мерзко! Вот  вы  меня
сейчас оскорбили, коридорный оскорбил... и так без конца! А за что!  Так,  в
сущности, ни за что...
     После третьей Брыкович  сел  на  диван  и  задумался,  подперев  руками
голову, потом печально вздохнул и сказал:
     - Ошибся! Ох, как ошибся! Продал я и молодость, и карьеру, и принципы,-
вот и мстит мне теперь жизнь. Отчаянно мстит!
     От водки и печальных мыслей он стал  очень  бледен  и,  казалось,  даже
похудел. Он несколько раз в отчаянии хватал себя за голову  и  говорил:  "О,
что за жизнь, если бы ты знал!"
     - А признайся, скажи по совести,- спросил он, глядя пристально  в  лицо
Халявкину,- скажи по совести,  как  вообще...  относятся  ко  мне  тут?  Что
говорят студенты, которые живут в этих номерах? Небось слыхал ведь...
     - Слыхал...
     - Что же?
     - Ничего не говорят, а так... презирают.
     Новые приятели больше уже ни о чем не говорили. Они разошлись только на
рассвете, когда в коридоре стали топить печи.
     - А ты ей ничего... не плати...- бормотал Брыкович уходя.- Не плати  ей
ни копейки!.. Пусть...
     Халявкин свалился на диван и, положив голову  на  футляр  со  скрипкой,
громко захрапел.
     В следующую полночь они опять сошлись...
     Брыкович, вкусивший сладость дружеских возлияний, не пропускает уже  ни
одной ночи, и если не застает Халявкина, то заходит  в  другой  какой-нибудь
номер, где жалуется на судьбу и пьет, пьет и опять жалуется - и  так  каждую
ночь.

Популярность: 15, Last-modified: Sat, 05 Jan 2002 08:31:05 GMT