Алексей Николаевич Апухтин. Стихотворения, включавшиеся автором в прижизненные сборники ГОД В МОНАСТЫРЕ (ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА) ПОСВЯЩЕНИЕ К "Году в монастыре" О, возврати мне вновь огонь, и вдохновенье, И светлую любовь недавней старины, И наших первых встреч счастливое волненье, И красотой твоей навеянные сны! Останови на мне чарующие взоры, Когда-то ласково встречавшие мой стих, Дай мне услышать вновь былые разговоры, Доверчивый рассказ надежд и дум твоих. Опять настрою я ослабленную лиру, Опять я жить начну, не мучась, но любя, И пусть погибну я - но на прощанье миру Хочу я бросить песнь, достойную тебя. 1883 15 ноября О, наконец! Из вражеского стана Я убежал, израненный боец... Из мира лжи, измены и обмана Полуживой я спасся наконец! В моей душе ни злобы нет, ни мщенья, На подвиги и жертвы я готов... Обитель мира, смерти и забвенья, Прими меня под твой смиренный кров! * * * * * 16 ноября Игумен призывал меня. Он важен, Но обходителен; радушно заявил, Что я к монастырю уж "приукажен", И камилавкою меня благословил. Затем сказал: "Ты будешь в послушаньи У старца Михаила. Он стоит Как некий столб меж нас, им наш украшен скит, И он у всех в великом почитаньи. Все помыслы ему ты должен открывать И исполнять безропотно веленья, Да снизойдет к тебе Господня благодать И да обрящешь путь спасенья!" Итак, свершилось: я монах! И в первый раз в своей одежде новой Ко всенощной пошел. В ребяческих мечтах Мне так пленительно звучало это слово, И раем монастырь казался мне тогда. Потом я в омут жизни окунулся И веру потерял... Но вот прошли года,- И к детским грезам снова я вернулся. * * * * * 1 декабря Уж две недели я живу в монастыре Среди молчания и тишины глубокой. Наш монастырь построен на горе И обнесен оградою высокой. Из башни летом вид чудесный, говорят, На дальние леса, озера и селенья; Меж кельями разбросанными - сад, Где множество цветов и редкие растенья (Цветами монастырь наш славился давно). Весной в нем рай земной, но ныне Глубоким снегом все занесено, Все кажется мне белою пустыней, И только куполы церквей Сверкают золотом над ней. Направо от ворот, вблизи собора, Из-за дерев едва видна, Моя ютится келья в два окна. Приманки мало в ней для суетного взора: Дощатая кровать, покрытая ковром, Два стула кожаных, меж окон стол дубовый И полка книг церковных над столом; В киоте лик Христа, на Нем венец терновый. Жизнь монастырская без бурь и без страстей Мне кажется каким-то сном беспечным. Не слышу светских фраз, затверженных речей С их вечной ложью и злословьем вечным, Не вижу пошлых, злобных лиц... Одно смущает: недостаток веры, Но Бог поможет мне; Его любви нет меры И милосердью нет границ! Проснувшись, каждый день я к старцу Михаилу Иду на послушанье в скит. Ему на вид лет сто, он ходит через силу, Но взор его сверкает и горит Глубокой, крепкой верой в Бога И в душу смотрит пристально и строго. Вчера сказал он с гневом мне, Что одержим я духом своеволья И гордости, подобно сатане; Потом повел меня в подполье И показал мне гроб, в котором тридцать лет Спит, как мертвец, он, саваном одет, Готовясь к жизни бесконечной... Я с умилением и горестью сердечной Смотрел на этот одр унынья и борьбы. Но старец спит в нем только летом; Теперь в гробу суровом этом Хранятся овощи, картофель и грибы. * * * * * 10 декабря День знаменательный, и как бы я его Мог описать, когда бы был поэтом! По приказанью старца моего Поехал я рубить дрова с рассветом В сосновый бор. Я помню, в первый раз Я проезжал его, томим тяжелой думой; Октябрьский серый вечер гас, И лес казался мне могилою угрюмой: Так был тогда он мрачен и уныл! Теперь блеснул он мне красою небывалой. В восторге, как ребенок малый, Я вежды широко раскрыл. Покрыта парчевым блестящим одеяньем, Стояла предо мной гигантская сосна; Кругом глубокая такая тишина, Что нарушать ее боялся я дыханьем. Деревья стройные, как небеса светлы, Вели, казалось, в глубь серебряного сада, И хлопья снежные, пушисты, тяжелы, Повисли на ветвях, как гроздья винограда. И долго я стоял без мыслей и без слов... Когда же топора впервые звук раздался, Весь лес заговорил, затопал, засмеялся Как бы от тысячи невидимых шагов. А щеки мне щипал мороз сердитый, И я рубил, рубил, один в глуши лесной... К полудню возвратился я домой Усталый, инеем покрытый. О, никогда, мои друзья, Так не был весел и доволен я На ваших сходках монотонных И на цинических пирах, На ваших раутах игриво-похоронных, На ваших скучных пикниках! * * * * * 12 декабря Неверие мое меня томит и мучит, Я слепо верить не могу. Пусть разум веры враг и нас лукаво учит, Но нехотя внимаю я врагу. Увы, заблудшая овца я в Божьем стаде... Наш ризничий - известный Варлаам - Читал сегодня проповедь об аде. Подробно, радостно, как будто видел сам, Описывал, что делается там: И стоны грешников, молящих о пощаде, И совести, и глаз, и рук, и ног Разнообразные страданья... Я заглушить в душе не мог негодованья. Ужели правосудный Бог За краткий миг грехопаденья Нас мукой вечною казнит? И вечером побрел я в скит, Чтоб эти мысли и сомненья Поведать старцу. Старец Михаил Отчасти только мне сомненья разрешил. Он мне сказал, что, верно, с колыбели Во мне все мысли грешные живут, Что я смердящий пес и дьявольский сосуд... Да, помыслы мои успеха не имели! * * * * * 20 декабря Увы! меня открыли! Пишет брат, Что всюду о моем побеге говорят, Что все смеются до упаду, Что басней города я стал, к стыду друзей, И просит прекратить скорей Мою, как говорит он, "ескападу". Я басня города! Не все ли мне равно? В далекой, ранней юности, бывало, Боялся я того, что может быть смешно, Но это чувство скоро миновало. Теперь, когда с людьми все связи порваны, Как сами мне они и жалки, и смешны! Мне дела нет до мненья света, Но мнение одно хотел бы я узнать... Что говорит она? Впервые слово это Я заношу в заветную тетрадь... Ее не назвал я... но что-то Кольнуло сердце, как ножом. Ужель ничем, ничем: ни трудною работой, Ни долгою молитвой, ни постом Из сердца вырвать не придется Воспоминаний роковых? Оно, как прежде, ими бьется, Они и в снах, и в помыслах моих, Смешно же лгать перед самим собою... Но этих помыслов я старцу не открою! * * * * * 24 декабря Восторженный канон Дамаскина У всенощной сегодня пели, И умилением душа была полна, И чудные слова мне душу разогрели. "Владыка в древности чудесно спас народ..." О верю, верю. Он и в наши дни придет И чудеса свершит другие. О Боже! не народ - последний из людей Зовет Тебя, тоскою смертной полный... В моей душе бушуют также волны Воспоминаний и страстей. Он волны осушил морски О, осуши же их своей могучей дланью! Как солнцем освети греховных мыслей тьму... О, снизойди к ничтожному созданью! О, помоги неверью моему! * * * * * 31 декабря На монастырской башне полночь бьет, И в бездну падает тяжелый, грустный год. Я с ним простился тихо, хладнокровно, Один в своем углу: все спит в монастыре. У нас и службы нет церковной, Здесь Новый год встречают в сентябре. В миру, бывало, я, в гостиной шумной стоя, Вел тихий разговор с судьбой наедине. Молил я счастия, - теперь молю покоя... Чего еще желать, к чему стремиться мне? А год тому назад... Мы были вместе с нею, Как будущее нам казалося светло, Как сердце жгла она улыбкою своею, Как платье белое к ней шло! * * * * * 11 января Сегодня сценою печальной Весь монастырь взволнован был. Есть послушник у нас, по имени Кирилл. Пришел он из Сибири дальней Еще весной и все привлек сердца Своею кротостью и верой без предела. Он сын единственный богатого купца, Но верой пламенной душа его горела От первых детских лет. Таил он мысль свою, И вот однажды бросил дом, семью, Оставивши письмо, что на служенье Богу Уходит он. Отец и мать Чуть не сошли с ума; потом его искать Отправились в безвестную дорогу. Семь месяцев, влача томительные дни, По всем монастырям скиталися они. Вчера с надеждою последней Приехали сюда, не зная ничего, И нынче вдруг за раннею обедней Увидели Кирюшу своего... Вся братия стояла у собора, Кирилл молчал, не поднимая взора. Отец - осанистый, седой как лунь старик - Степенно начал речь, но стольких впечатлений Не вынесла душа: он головой поник И стал пред сыном на колени. Он заклинал его Христом Вернуться снова в отчий дом, Он говорил, как жизнь ему постыла... "На что богатства мне? Кому их передать? Кирюша, воротись! Возьмет меня могила - Опять придешь сюда: тебе недолго ждать!" Игумен отвечал красноречиво, ясно, Что это благодать, а не напасть, Что горевать отцу напрасно, Что сын его избрал благую часть, Что он грехи отцовские замолит, Что тяжело идти от света в тьму, Что, впрочем, он его остаться не неволит: "Пускай решает сам по сердцу своему!" А мать молчала. Робкими глазами Смотрела то на сына, то на храм, И зарыдала вдруг, припав к его ногам, И таял белый снег под жгучими слезами. Кирилл бледнел, бледнел; в душе его опять, Казалось, перелом какой-то совершался, Не выдержал и он: обняв отца и мать, Заплакал горько... но остался. Так наша жизнь идет: везде борьба, разлад... Кого ж Ты осудил, о правосудный Боже? И правы старики, и сын не виноват, И долгу своему игумен верен тоже... Как разрешить вопрос? Что радость для одних, Другим - причина для страданья... Решать я не могу задач таких... Но только матери рыданья Сильней всего звучат в ушах моих! * * * * * 2 февраля Второе февраля... О, вечер роковой, В который все ушло: моя свобода, И гордость сердца, и покой... Бог знает почему - тому назад три года - Забрел я к ней. Она была больна, Но приняла меня. До этих пор мы в свете Встречались часто с ней, и встречи эти Меня порой лишали сна И жгли тревогою минутной, Как бы предчувствием далеким... но пока В душе то чувство жило смутно, Как подо льдом живет бурливая река. Она была больна, ее лицо горело, И в лихорадочном огне С такой решимостью, с такой отвагой смелой Глубокий взор ее скользил по мне! От белой лампы свет ложился так приветно; Часы летели. Мы вдвоем, Шутя, смеясь, болтали обо всем, И тихий вечер канул незаметно. А в сердце, как девятый вал, Могучей страсти пыл и рос и поднимался, Все поняла она, но я не понимал... Не помню, как я с ней расстался, Как вышел я в тумане на крыльцо... Когда ж немая ночь пахнула мне в лицо, Я понял, что меня влечет неудержимо К ее ногам... и в сладком забытьи Вернулся я домой... о, мимо, мимо, Воспоминания мои! * * * * * 7 февраля Зачем былого пыл тревожный Ворвался вихрем в жизнь мою И разбудил неосторожно В груди дремавшую змею? Она опять вонзила в сердце жало, По старым ранам вьется и ползет, И мучит, мучит, как бывало, И мне молиться не дает. А завтра пост. Дрожа от страха, Впервые исповедь монаха Я должен Богу принести... Пошли же, Господи, мне силу на пути, Дай мне источник слез и чистые восторги, Вручи мне крепкое копье, Которым, как Святой Георгий, Я б раздавил прошедшее мое! * * * * * 9 февраля (Из Великого Канона) Помощник, Покровитель мой! Явился Он ко мне, и я от мук избавлен, Он Бог мой, словно Он прославлен, И вознесу Его я скорбною душой. С чего начну свои оплакивать деянья, Какое положу начало для рыданья О грешном, пройденном пути? Но, Милосердый, Ты меня прости! Душа несчастная! Как Ева, Полна ты страха и стыда... Зачем, зачем, коснувшись древа, Вкусила ты безумного плода? Адам достойно изгнан был из рая За то, что заповедь одну не сохранил: А я какую кару заслужил, Твои веленья вечно нарушая? От юности моей погрязнул я в страстях, Богатство растерял, как жалкий расточитель, Но не отринь меня, поверженного в прах, Хоть при конце спаси меня, Спаситель! Весь язвами и ранами покрыт, Страдаю я невыносимо; Увидевши меня, прошел священник мимо И отвернулся, набожный левит... Но Ты, извлекший мир из тьмы могильной, О, сжалься надо мной! - мой близится конец... Как сына блудного прими меня, Отец! Спаси, спаси меня, Всесильный! * * * * * 13 февраля Труды говения я твердо перенес, Господь послал мне много теплых слез И покаянья искреннее слово... Но нынче - в день причастия святого,- Когда к часам я шел в собор, Передо мною женщина входила... Я задрожал, как лист, вся кровь во мне застыла, О, Боже мой! она!.. Упорный, долгий взор Ее заставил оглянуться. Нет, обманулся я. Как мог я обмануться? И сходства не было: ее походка, рост - И только... Но с тех пор я исповедь и пост - Все позабыл, молиться я не смею, Покинула меня святая благодать, Я снова полон только ею, О ней лишь я могу и думать и писать! Два месяца безоблачного счастья! Пусть невозвратно канули они, Но как не вспомянуть в печальный день ненастья Про теплые, про солнечные дни? Потом пошли язвительные споры, Пошел обидный, мелочный разлад, Обманов горьких длинный ряд, Ничем не вызванные ссоры... В угоду ей я стал рабом, Я поборол в себе и ревность, и желанья; Безропотно сносил, когда с моим врагом Она спешила на свиданье. Но этим я не мог ее смягчить... С каким рассчитанным стараньем Умела мне она всю душу истомить То жестким словом, то молчаньем! И часто я хотел ей в сердце заглянуть; В недоуменьи молчаливом Смотрел я на нее, надеясь что-нибудь Прочесть в лице ее красивом. Но я не узнавал в безжалостных чертах Черты, что были мне так дороги и милы; Они в меня вселяли только страх... Два года я терпел и мучился в цепях, Но наконец терпеть не стало силы... Я убежал... Мне монастырь святой Казался пристанью надежной, Расстаться надо мне и с этою мечтой! Напрасно переплыл я океан безбрежный, Напрасно мой челнок от грозных спасся волн,- На камни острые наткнулся он нежданно, И хлынула вода, и тонет бедный челн В виду земли обетованной. * * * * * 10 марта Как медленно проходит день за днем, Как в одиночестве моем Мне ночи кажутся и долги, и унылы! Всю душу рассказать хотелось бы порой, Но иноки безмолвны, как могилы... Как будто чувствуют они, что я чужой, И от меня невольно сторонятся... Игумен, ризничий боятся, Что я уйду из их монастыря, И часто мне читают поученья, О нуждах братии охотно говоря; Но речи их звучат без убежденья. А духовник мой, старец Михаил, На днях в своем гробу навеки опочил. Готовясь отойти к неведомому миру, Он долго говорил о вере, о кресте, И пел чуть слышным голосом стихиру: "Не осуди меня, Христе!" Потом, заметя наше огорченье, Он нам сказал: "Не страшен смертный час! Чего вы плачете? То глупость плачет в вас, Не смерть увижу я, но воскресенье!" Когда ж в последний раз он стал благословлять, Какой-то радостью чудесной, неземною Светился взор его. Да, с верою такою Легко и жить, и умирать! * * * * * 3 апреля Христос воскрес! Природа воскресает, Бегут, шумят весенние ручьи, И теплый ветерок и нежит и ласкает Глаза усталые мои. Сегодня к старцу Михаилу Пошел я в скит на свежую могилу. Чудесный вечер был. Из церкви надо мной Неслось пасхальное, торжественное пенье, И пахло ладаном, разрытою землей, И все так звало жить, сулило воскресенье! О, Боже! думал я, зачем томлюсь я тут? Мне тридцать лет, совсем здоров я телом, И наслаждение, и труд Могли бы быть еще моим уделом, А между тем я жалкий труп душой. Мне места в мире нет. Давно ли Я полной жизнью жил и гордо жаждал воли, Надеялся на счастье и покой? От тех надежд и тени не осталось, И призрак юности исчез... А в церкви громко раздавалось: "Христос воскрес! Христос воскрес!" * * * * * 2 мая "Она была твоя!" - шептал мне вечер мая, Дразнила долго песня соловья, Теперь он замолчал, и эта ночь немая Мне шепчет вновь: "Она была твоя!" Как листья тополей в сияньи серебристом, Мерцает прошлое, погибшее давно; О нем мне говорят и звезды в небе чистом, И запах резеды, ворвавшийся в окно. И некуда бежать, и мучит ночь немая, Рисуя милые, знакомые черты... О незабвенная, о вечно дорогая, Откликнись, отзовись, скажи мне: где же ты? Вот видишь: без тебя мне жить невыносимо, Я изнемог, я выбился из сил; Обиды, горе, зло - я все забыл, простил, Одна любовь во мне горит неугасимо! Дай подышать с тобой мне воздухом одним, Откликнись, отзовись, явись хоть на мгновенье, А там пускай опять хоть годы заточенья С могильным холодом своим! * * * * * 4 мая Две ночи страшные один в тоске безгласной, Не зная отдыха, ни сна, Я просидел у этого окна. И третья ночь прошла, чуть брезжит день ненастный, По небу тучи серые ползут. Сейчас ударит колокол соборный, По всем дорожкам сада там и тут Монахи медленно в своей одежде черной, Как привидения, идут. И я туда пойду, попробую забыться, Попробую унять бушующую страсть, К ногам Спасителя упасть И долго плакать и молиться! * * * * * 28 мая О Ты, который мне и жизнь и разум дал, Которого я с детства чтил душою И Милосердым называл! В немом отчаяньи стою я пред Тобою. Все наши помыслы и чувства от Тебя, Мы дышим, движемся. Твоей покорны власти... Зачем же Ты караешь нас за страсти, Зачем же мы так мучимся, любя? И, если от греха нам убежать случится, Он гонится за нами по пятам, В убогой келье грезою гнездится, Мечтой врывается в Твой храм. Вот я пришел к Тебе, измученный, усталый, Всю веру детских лет в душе своей храня... Но Ты услышал ли призыв мой запоздалый, Как сына блудного Ты принял ли меня? О нет! в дыму кадил, при звуках песнопенья, Молиться я не мог, и образ роковой Преследовал, томил, смеялся надо мной... Теперь я не прошу ни счастья, ни забвенья, Нет у меня ни сил, ни слез... Пошли мне смерть, пошли мне смерть скорее! Чтоб мой язык, в безумьи цепенея, Тебе хулы не произнес; Чтоб дикий стон последней муки Не заглушил молитвенный псалом; Чтоб на себя не наложил я руки Перед Твоим безмолвным алтарем! * * * * * 25 сентября Как на старинного, покинутого друга Смотрю я на тебя, забытая тетрадь! Четыре месяца в томлении недуга Не мог тебе я душу поверять. За дерзкие слова, за ропот мой греховный Господь достойно покарал меня: Раз летом иноки на паперти церковной Меня нашли с восходом дня И в келью принесли. Я помню, что сначала Болезнь меня безжалостно терзала. То гвоздь несносный, муча по ночам, В моем мозгу пылавшем шевелился, То мне казалось, что какой-то храм С колоннами ко мне на грудь валился; И горем я, и жаждой был томим. Потом утихла боль, прошли порывы горя, И я безгласен, недвижим Лежал на дне неведомого моря. Среди туманной, вечной мглы Я видел только волн движенье, И были волны те так мягки и теплы, Так нежило меня прикосновенье Их тонких струй. Особенно одна Была хорошая, горячая волна. Я ждал ее. Я часто издалека Следил, как шла она высокою стеной, И разбивалась надо мной, И в кровь мою вливалася глубоко. Нередко пробуждался я от сна, И жутко было мне, и ночь была черна; Тогда, невольным страхом полный, Спешил я вновь забыться сном, И снова я лежал на дне морском, И снова вкруг меня катились волны, волны... Однажды я проснулся, и ясней Во мне явилося сознанье, Что я еще живу среди людей И обречен на прежнее страданье. Какой тоской заныла грудь, Как показался мне ужасен мир холодный, И жадным взором я искал чего-нибудь, Чтоб прекратить мой век бесплодный... Вдруг образ матери передо мной предстал, Давно забытый образ. В колыбели Меня, казалось, чьи-то руки грели, И чей-то голос тихо напевал: "Дитя мое, с тех пор как в гробе тесном Навек меня зарыли под землей, Моя душа, живя в краю небесном, Незримая, везде была с тобой. Слепая ль страсть твой разум омрачала, Обида ли терзала в тишине, Я знала все, я все тебе прощала, Я плакала с тобой наедине. Когда ж к тебе толпой неслися грезы И мир дремал, в раздумье погружен, Я с глаз твоих свевала молча слезы И тихо улыбалася сквозь сон. И в этот час одна я видеть смела, Как сердце разрывается твое... Но я сама любила и терпела, Сама жила, - терпи, дитя мое!" И я терплю и вяну. Дни, недели Гурьбою скучной пролетели. Умру ли я, иль нет, - мне все равно. Желанья тонут в мертвенном покое. И равнодушие тупое В груди осталося одно. * * * * * 20 октября Сейчас меня игумен посетил И объявил мне с видом снисхожденья, Что я болезнью грех свой искупил И рясофорного достоин постриженья, Что если я произнесу обет, Мне в мир возврата больше нет. Он дал мне две недели срока, Чтоб укрепиться телом и умом, Чтобы молитвой и постом Очиститься от скверны и порока. Не зная, что сказать, в тоске потупя взор, Я молча выслушал нежданный приговор, И, настоятеля приняв благословенье, Шатаясь, проводил до сада я его... В саду все было пусто и мертво. Все было прах и разрушенье. Лежал везде туман густою пеленой. Я долго взором, полным муки, Смотрел на тополь бедный мой. Как бы молящие, беспомощные руки, Он к небу ветви голые простер, И листья желтые всю землю покрывали - Символ забвенья и печали, Рукою смерти вытканный ковер! * * * * * 6 ноября Последний день свободы, колебанья Уж занялся над тусклою землей, В последний раз любви воспоминанья Насмешливо прощаются со мной. А завтра я дрожащими устами Произнесу монашества обет. Я в Божий храм, сияющий огнями, Войду босой и рубищем одет. И над душой, как в гробе мирно спящей, Волной неслышной время протечет, И к смерти той, суровой, настоящей, Не будет мне заметен переход. По темной, узкой лестнице шагая, С трудом спускался я... Но близок день: Я встрепенусь и, посох свой роняя, Сойду одну последнюю ступень. Засни же, сердце! Молодости милой Не поминай! Окончена борьба... О Господи, теперь прости, помилуй Мятежного, безумного раба! * * * * * В тот же день вечером Она меня зовет! Как с неба гром нежданный Среди холодного и пасмурного дня, Пять строк ее письма упали на меня... Что это? Бред иль сон несбыточный и странный? Пять строк всего... но сотни умных книг Сказали б меньше мне. В груди воскресла сила, И радость страшная, безумная на миг Всего меня зажгла и охватила! О да, безумец я! Что ждет меня? Позор! Не в силах я обдумывать решенья: Ей жизнь моя нужна, к чему же размышленья? Когда уйдет вся братия в собор, Я накануне постриженья Отсюда убегу, как вор, Погоню слышащий, дрожащий под ударом... А завтра иноки начнут меня судить, И будет важно им игумен говорить: "Да, вы его чуждалися недаром! Как хищный волк он вторгся к нам, В обитель праведную Божью; Своей кощунственною ложью Он осквернил Господний храм!" Нет, верьте: не лгала душа моя больная, Я оставляю здесь правдивый мой дневник, И, может быть, хотя мой грех велик, Меня простите вы, его читая. А там что ждет меня? Собранье палачей, Ненужные слова, невольные ошибки, Врагов коварные улыбки И шутки плоские друзей. Довольно неудач и прежде рок суровый Мне сеял на пути: смешон я в их глазах; Теперь у них предлог насмешки новый: Я - неудавшийся монах! А ты, что скажешь ты, родная, дорогая? Ты засмеешься ли, заплачешь надо мной, Или, по-прежнему, терзая, Окутаешь себя корою ледяной? Быть может, вспомнишь ты о счастье позабытом, И жалость робким, трепетным лучом Проснется в сердце молодом... Нет, в этом сердце, для меня закрытом, Не шевельнется ничего... Но жизнь моя нужна, разгадка в этом слове - Возьми ж ее с последней каплей крови, С последним стоном сердца моего! Как вольный мученик иду я на мученье, Тернистый путь не здесь, а там: Там ждет меня иное отреченье, Там ждет меня иной, бездушный храм! Прощай же, тихая, смиренная обитель! По миру странствуя, тоскуя и любя, Преступный твой беглец, твой мимолетный житель Не раз благословит, как родину, тебя! Прощай, убогая, оплаканная келья, Где год тому назад с надеждою такой Справлял я праздник новоселья, Где думал отдохнуть усталою душой! Хотелось бы сказать еще мне много, много Того, что душу жгло сомненьем и тревогой, Что в этот вечно памятный мне год Обдумал я в тиши уединенья... Но некогда писать, мне дороги мгновенья: Скорее в путь! Она меня зовет! 1883 ВЕНЕЦИЯ 1 В развалинах забытого дворца Водили нас две нищие старухи, И речи их лилися без конца. "Синьоры, словно дождь среди засухи, Нам дорог ваш визит; мы стары, глухи И не пленим вас нежностью лица, Но радуйтесь тому, что нас узнали: Ведь мы с сестрой последние Микьяли. 2 Вы слышите: Микьяли... Как звучит! Об нас не раз, конечно, вы читали, Поэт о наших предках говорит, Историк их занес в свои скрижали, И вы по всей Италии едва ли Найдете род, чтоб был так знаменит. Так не были богаты и могучи Ни Пезаро, ни Фоскари, ни Пучи... 3 Ну, а теперь наш древний блеск угас. И кто же разорил нас в пух? - Ребенок! Племянник Гаэтано был у нас, Он поручен нам был почти с пеленок; И вырос он красавцем: строен, тонок... Как было не прощать его проказ! А жить он начал уже слишком рано... Всему виной племянник Гаэтано. 4 Анконские поместья он спустил, Палаццо продал с статуями вместе, Картины пропил, вазы перебил, Брильянты взял, чтоб подарить невесте, А проиграл их шулерам в Триесте. А впрочем, он прекрасный малый был, Характера в нем только было мало... Мы плакали, когда его не стало. 5 Смотрите, вот висит его портрет С задумчивой, кудрявой головою: А вот над ним - тому уж много лет,- С букетами в руках и мы с сестрою. Тогда мы обе славились красою, Теперь, увы... давно пропал и след От прошлого... А думается: все же На нас теперь хоть несколько похоже. 6 А вот Франческо... С этим не шути, В его глазах не сыщешь состраданья: Он заседал в Совете десяти, Ловил, казнил, вымучивал признанья, За то и сам под старость, в наказанье, Он должен был тяжелый крест нести: Три сына было у него,- все трое Убиты в роковом Лепантском бое. 7 Вот в мантии старик, с лицом сухим: Антонио... Мы им гордиться можем: За доброту он всеми был любим, Сенатором был долго, после дожем, Но, ревностью, как демоном, тревожим, К жене своей он был неумолим! Вот и она, красавица Тереза: Портрет ее - работы Веронеза - 8 Так, кажется, и дышит с полотна... Она была из рода Морозини... Смотрите, что за плечи, как стройна, Улыбка ангела, глаза богини, И хоть молва нещадна,- как святыни, Терезы не касалася она. Ей о любви никто б не заикнулся, Но тут король, к несчастью, подвернулся. 9 Король тот Генрих Третий был. О нем В семействе нашем памятно преданье, Его портрет мы свято бережем. О Франции храня воспоминанье, Он в Кракове скучал как бы в изгнаньи И не хотел быть польским королем. По смерти брата, чуя трон побольше, Решился он в Париж бежать из Польши. 10 Дорогой к нам Господь его привел. Июльской ночью плыл он меж дворцами, Народ кричал из тысячи гондол, Сливался пушек гром с колоколами, Венеция блистала вся огнями. В палаццо Фоскарини он вошел... Все плакали: мужчины, дамы, дети... Великий государь был Генрих Третий! 11 Республика давала бал гостям... Король с Терезой встретился на бале. Что было дальше - неизвестно нам, Но только мужу что-то насказали, И он, Терезу утопив в канале, Венчался снова в церкви Фрари, там, Где памятник великого Кановы... Но старику был брак несчастлив новый". 12 И длился об Антонио рассказ, О бедствиях его второго брака... Но начало тянуть на воздух нас Из душных стен, из плесени и мрака... Старухи были нищие,- однако От денег отказались и не раз Нам на прощанье гордо повторяли: "Да, да,- ведь мы последние Микьяли!" 13 Я бросился в гондолу и велел Куда-нибудь подальше плыть. Смеркалось... Канал в лучах заката чуть блестел, Дул ветерок, и туча надвигалась. Навстречу к нам гондола приближалась, Под звук гитары звучный тенор пел, И громко раздавались над волнами Заветные слова: dimmi che m'ami. {*} 14 Венеция! Кто счастлив и любим, Чья жизнь лучом сочувствия согрета, Тот, подойдя к развалинам твоим, В них не найдет желанного привета. Ты на призыв не дашь ему ответа, Ему покой твой слишком недвижим, Твой долгий сон без жалоб и без шума Его смутит, как тягостная дума. 15 Но кто устал, кто бурей жизни смят, Кому стремиться и спешить напрасно, Кого вопросы дня не шевелят, Чье сердце спит бессильно и безгласно, Кто в каждом дне грядущем видит ясно Один бесцельный повторений ряд,- Того с тобой обрадует свиданье... И ты пришла! И ты - воспоминанье!.. 16 Когда больная мысль начнет вникать В твою судьбу былую глубже, шире, Она не дожа будет представлять, Плывущего в короне и порфире, А пытки, казни, мост Dei Sospiri - Все, все, на чем страдания печать... Какие тайны горя и измены Хранят безмолвно мраморные стены!.. 17 Как был людьми глубоко оскорблен, Какую должен был понесть потерю, Кто написал, в темнице заключен Без окон и дверей, подобно зверю: "Спаси Господь от тех, кому я верю,- От тех, кому не верю, я спасен!" Он, может быть, великим был поэтом,- История твоя в двустишьи этом! 18 Страданья чашу выпивши до дна, Ты снова жить, страдать не захотела, В объятьях заколдованного сна, В минувшем блеске ты окаменела: Твой дож пропал, твой Марк давно без дела Твой лев не страшен, площадь не нужна, В твоих дворцах пустынных дышит тленье... Везде покой, могила, разрушенье... 19 Могила!.. да! но отчего ж порой Ты хороша, пленительна, могила? Зачем она увядшей красотой Забытых снов так много воскресила, Душе напомнив, что в ней прежде жило? Ужель обманчив так ее покой? Ужели сердцу суждено стремиться, Пока оно не перестанет биться?.. 20 Мы долго плыли... Вот зажглась звезда, Луна нас обдала потоком света; От прежней тучи нет теперь следа, Как ризой, небо звездами одето. "Джузеппе! Пеппо!" - прозвучало где-то.. Все замерло: и воздух и вода. Гондола наша двигалась без шума, Налево берег Лидо спал угрюмо. 21 О, никогда на родине моей В года любви и страстного волненья Не мучили души моей сильней Тоска по жизни, жажда увлеченья! Хотелося забыться на мгновенье, Стряхнуть былое, высказать скорей Кому-нибудь, что душу наполняло... Я был один, и все кругом молчало... 22 А издали, луной озарена, Венеция, средь темных вод белея, Вся в серебро и мрамор убрана, Являлась мне как сказочная фея. Спускалась ночь, теплом и счастьем вея; Едва катилась сонная волна, Дрожало сердце, тайной грустью сжато, И тенор пел вдали "О, sol beato"... {**} 1874 {* Скажи мне, что любишь меня (ит.)} {** О, прекрасное солнце (ит.)} РЕКВИЕМ Reguiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. {*} 1 Вечный покой отстрадавшему много томительных лет, Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков! 2 Dies irae {**} О, что за день тогда ужасный встанет, Когда архангела труба Над изумленным миром грянет И воскресит владыку и раба! О, как они, смутясь, поникнут долу, Цари могучие земли, Когда к Всевышнему Престолу Они предстанут в прахе и в пыли! Дела и мысли строго разбирая, Воссядет Вечный Судия, Прочтется книга роковая, Где вписаны все тайны бытия. Все, что таилось от людского зренья, Наружу выплывет со дна, И не останется без мщенья Забытая обида ни одна! И доброго, и вредного посева Плоды пожнутся все тогда... То будет день тоски и гнева, То будет день унынья и стыда! 3 Без могучей силы знанья И без гордости былой Человек, венец созданья, Робок станет пред Тобой. Если в день тот безутешный Даже праведник вздрогнет, Что же он ответит - грешный? Где защитника найдет? Все внезапно прояснится, Что казалося темно, Встрепенется, разгорится Совесть, спавшая давно. И когда она укажет На земное бытие, Что он скажет, что он скажет В оправдание свое? 4 С воплем бессилия, с криком печали Жалок и слаб он явился на свет, В это мгновенье ему не сказали: Выбор свободен - живи или нет. С детства твердили ему ежечасно: Сколько б ни встретил ты горя, потерь, Помни, что в мире все мудро, прекрасно, Люди все братья,- люби их и верь! В юную душу с мечтою и думой Страсти нахлынули мутной волной... "Надо бороться",- сказали угрюмо Те, что царили над юной душой. Были усилья тревожны и жгучи, Но не по силам пришлася борьба. Кто так устроил, что страсти могучи, Кто так устроил, что воля слаба? Много любил он, любовь изменяла, Дружба... увы, изменила и та; Зависть к ней тихо подкралась сначала, С завистью вместе пришла клевета. Скрылись друзья, отвернулися братья... Господи, Господи, видел Ты Сам, Как шевельнулись впервые проклятья Счастью былому, вчерашним мечтам; Как постепенно, в тоске изнывая, Видя одни лишь неправды земли, Ожесточилась душа молодая, Как одинокие слезы текли; Как наконец, утомяся борьбою, Возненавидя себя и людей, Он усомнился скорбящей душою В мудрости мира и в правде Твоей! Скучной толпой проносилися годы, Бури стихали, яснел его путь... Изредка только, как гул непогоды, Память стучала в разбитую грудь. Только что тихие дни засияли - Смерть на пороге... откуда? зачем? С воплем бессилия, с криком печали Он повалился недвижен и нем. Вот он, смотрите, лежит без дыханья... Боже! к чему он родился и рос? Эти сомненья, измены, страданья,- Боже, зачем же он их перенес? Пусть хоть слеза над усопшим прольется, Пусть хоть теперь замолчит клевета... Сердце, горячее сердце не бьется, Вежды сомкнуты, безмолвны уста. Скоро нещадное, грозное тленье Ляжет печатью на нем роковой... Дай ему, Боже, грехов отпущенье, Дай ему вечный покой! 5 Вечный покой отстрадавшему много томительных лет. Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!.. Конец 1860-х годов {* Вечный покой дай им, Господи, и вечный свет их осияет (лат.)} {** День гнева... (лат.)} ЛЕДЯНАЯ ДЕВА  (Из норвежских сказок) Зимняя ночь холодна и темна. Словно застыла в морозе луна. Буря то плачет, то злобно шипит, Снежные тучи над кровлей крутит. В хижине тесной над сыном больным Мать наклонилась и шепчется с ним. Сын Матушка, тяжким забылся я сном... Кто это плачет и стонет кругом? Матушка, слышишь, как буря шумит? Адское пламя мне очи слепит. Мать Полно, мой сын, то не ада лучи, Сучья березы пылают в печи. Что нам за дело, что буря грозна? В хижину к нам не ворвется она. Сын Матушка, слушай, недолго мне жить, Душу хочу пред тобою открыть: Помнишь, ты слышала прошлой зимой, Как заблудился я в чаще лесной? Долго я шел, утихала метель, Вижу - поляна, знакомая ель, Юная дева под елью стоит, Манит рукою и словно дрожит. "Юноша,- шепчет она,- подойди, Душу согрей у меня на груди..." Я обомлел пред ее красотой, Я красоты и не видел такой: Стройная, светлая, ласковый взгляд, Очи куда-то глубоко глядят, Белые ризы пушистой волной Падают, ярко блестя под луной... Дрогнуло сердце, почуя любовь, Страстью неведомой вспыхнула кровь; Все позабыл я в тот миг роковой, Даже не вспомнил молитвы святой.- Целую зиму, лишь ночь посветлей, Я приходил на свидание к ней И до утра, пока месяц сиял, Бледные руки ее целовал. Раз в упоении, полный огня, Я говорю ей: "Ты любишь меня?" - "Нет, говорит, я правдива, не лгу, Я полюбить не хочу, не могу; Тщетной надеждой себя не губи, Но, если хочешь, меня полюби". Жесткое слово кольнуло ножом; Скоро, безумец, забыл я о нем. В бурю не раз, весела и грозна, Странные песни певала она: Все о какой-то полярной стране, Где не мечтают о завтрашнем дне, Нет ни забот, ни огня, ни воды,- Вечное счастье и вечные льды. Чем становилося время теплей, Тем эта песня звучала грустней; В день, как растаял на кровле снежок, Я уж найти моей милой не мог. Много тебе со мной плакать пришлось! Лето безжизненным сном пронеслось. С радостью, вам непонятной, смешной, Слушал я ветра осеннего вой; Жадно следил я, как стыла земля, Рощи желтели, пустели поля, Как исстрадавшийся лист отпадал, Как его медленно дождь добивал, Как наш ручей затянулся во льду... Раз на поляну я тихо иду, Смутно надежду в душе затая... Вижу: стоит дорогая моя, Стройная, светлая, ласковый взгляд, Очи глубоко, глубоко глядят... С трепетом я на колени упал, Все рассказал: как томился и ждал, Как моя жизнь только ею полна... Но равнодушно смотрела она. "Что мне в твоих безрассудных мечтах, В том, что ты бледен, и желт, и зачах? Жалкий безумец! Со смертью в крови Все еще ждешь ты какой-то любви!" - "Ну,- говорю я с рыданием ей,- Ну не люби, да хотя пожалей!" - "Нет, говорит, я правдива, не лгу, Я ни любить, ни жалеть не могу!" Преобразились черты ее вмиг: Холодом смерти повеяло с них. Бросив мне полный презрения взор, Скрылась со смехом она... С этих пор Я и не помню, что было со мной! Помню лишь взор беспощадный, немой, Жегший меня наяву и во сне, Мучивший душу в ночной тишине... Вот и теперь, посмотри, оглянись... Это она! ее очи впились, В душу вливают смятенье и страх, Злая усмешка скользит на губах... Мать Сын мой, то призрак: не бойся его. Здесь, в этой хижине, нет никого. Сядь, как бывало, и слез не таи, Я уврачую все раны твои. Сын Матушка, прежний мой пламень потух: Сам я стал холоден, сам я стал сух; Лучше уйди, не ласкай меня, мать! Ласки тебе я не в силах отдать. Мать Сын мой, я жесткое слово прощу, Злобным упреком тебя не смущу, Что мне в объятьях и ласках твоих? Матери сердце тепло и без них. Сын Матушка, смерть уж в окошко стучит... Душу одно лишь желанье томит В этот последний и горестный час: Встретить ее хоть один еще раз, Чтобы под звук наших песен былых Таять в объятьях ее ледяных! Смолкла беседа. Со стоном глухим Сын повалился. Лежит недвижим, Тихо дыханье, как будто заснул... Длинную песню сверчок затянул... Молится старая, шепчет, не спит... Буря то плачет, то злобно шипит, Воет, в замерзшее рвется стекло... Словно ей жаль, что в избушке тепло, Словно досадно ей, ведьме лихой, Что не кончается долго больной, Что над постелью, где бедный лежит, Матери сердце надеждой дрожит! * * * Ни веселья, ни сладких мечтаний Ты в судьбе не видала своей: Твоя жизнь была цепью страданий И тяжелых, томительных дней. Видно, Господу было так нужно: Тебе крест Он тяжелый судил, Этот крест мы несли с тобой дружно, Он обоих нас жал и давил. Помню я, как в минуту разлуки Ты рыдала, родная моя, Как, дрожа, твои бледные руки Горячо обнимали меня: Всю любовь, все мечты, все желанья - Все в слова перелить я хотел, Но последнее слово страданья,- Оно замерло в миг расставанья, Я его досказать не успел! Это слово сказала могила: Не состарившись, ты умерла, Оттого - что ты слишком любила, Оттого - что ты жить не могла! Ты спокойна в могиле безгласной, Но один я в борьбе изнемог... Он тяжел, этот крест ежечасный, Он на грудь мне всей тяжестью лег! И пока моя кровь не остынет, Пока тлеет в груди моей жар, Он меня до конца не покинет, Как твой лучший и символ, и дар! 24 мая 1859 * * * О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом, Кака эта чистая, далекая звезда! На землю темную она глядит с приветом, Чужда ее страстям, свободна и горда. И только иногда, услыша в отдаленьи Любви безумный стон, отчаянный призыв, Она вздрогнет сама,- и в жалости, в смятеньи На землю падает, о небе позабыв! Конец 1860-х годов НЕДОСТРОЕННЫЙ ПАМЯТНИК Однажды снилось мне, что площадь русской сцены Была полна людей. Гудели голоса, Огнями пышными горели окна, стены, И с треском падали ненужные леса. И из-за тех лесов, в сиянии великом, Явилась женщина. С высокого чела Улыбка светлая на зрителей сошла, И площадь дрогнула одним могучим криком. Волненье усмирив движением руки, Промолвила она, склонив к театру взоры: "Учитесь у меня, российские актеры, Я роль свою сыграла мастерски. Принцессою кочующей и бедной, Как многие, явилася я к вам, И так же жизнь моя могла пройти бесследно, Но было иначе угодно небесам! На шаткие тогда ступени трона Ступила я бестрепетной ногой - И заблистала старая корона Над новою, вам чуждой, головой. Зато как высоко взлетел орел двуглавый! Как низко перед ним склонились племена! Какой немеркнущею славой Покрылись ваши знамена! С дворянства моего оковы были сняты, Без пыток загремел святой глагол суда, В столицу Грозного сзывались депутаты, Из недр степей вставали города... Я женщина была - и много я любила... Но совесть шепчет мне, что для любви своей Ни разу я отчизны не забыла И счастьем подданных не жертвовала ей. Когда Тавриды князь, наскучив пылом страсти, Надменно отошел от сердца моего, Не пошатнула я его могучей власти, Гигантских замыслов его. Мой пышный двор блистал на удивленье свету В стране безлюдья и снегов; Но не был он похож на стертую монету, На скопище бесцветное льстецов. От смелых чудаков не отвращая взоров, Умела я ценить, что мудро иль остро: Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро, И чудаки такие, как Суворов; Зато и я могла свободно говорить В эпоху диких войн и казней хладнокровных, Что лучше десять оправдать виновных, Чем одного невинного казнить,- И не было то слово буквой праздной! Однажды пасквиль мне решилися подать: В нем я была - как женщина, как мать - Поругана со злобой безобразной... Заныла грудь моя от гнева и тоски; Уж мне мерещились допросы, приговоры... Учитесь у меня, российские актеры! Я роль свою сыграла мастерски: Я пасквиль тот взяла - и написала с краю: Оставить автора, стыдом его казня,- Что здесь - как женщины - касается меня, Я - как Царица - презираю! Да, управлять подчас бывало нелегко! Но всюду - дома ли, в Варшаве, в Византии - Я помнила лишь выгоды России - И знамя то держала высоко. Хоть не у вас я свет увидела впервые,- Вам громко за меня твердят мои дела: Я больше русская была, Чем многие цари, по крови вам родные! Но время шло, печальные следы Вокруг себя невольно оставляя... Качалася на мне корона золотая, И ржавели в руках державные бразды... Когда случится вам, питомцы Мельпомены, Творенье гения со славой разыграть И вами созданные сцены Заставят зрителя смеяться иль рыдать, Тогда - скажите, ради Бога!- Ужель вам не простят правдивые сердца Неловкость выхода, неровности конца И даже скуку эпилога?" Тут гул по площади пошел со всех сторон, Гремели небеса, людскому хору вторя; И был сначала я, как будто ревом моря, Народным воплем оглушен. Потом все голоса слилися воедино, И ясно слышал я из говора того: "Живи, живи, Екатерина, В бессмертной памяти народа твоего!" 1871 "ДЕРЕВЕНСКИЕ ОЧЕРКИ" 1. ПОСВЯЩЕНИЕ Еще свежа твоя могила, Еще и вьюга с высоты Ни разу снегом не покрыла Ее поблекшие цветы; Но я устал от жизни этой, И безотрадной и тупой, Твоим дыханьем не согретой, С твоими днями не слитой. Увы! ребенок ослепленный, Иного я от жизни ждал: В тумане берег отдаленный Мне так приветливо сиял. Я думал: счастья, страсти шумной Мне много будет на пути... И, Боже! как хотел, безумный, Я в дверь закрытую войти! И я поплыл... Но что я видел На том желанном берегу, Как запылал, возненавидел,- Пересказать я не могу. И вот, с разбитою душою, Мечту отбросивши свою, Я перед дверью роковою В недоумении стою. Остановлюсь ли у дороги, С пустой смешаюсь ли толпой, Иль, не стерпев души тревоги, Отважно кинусь я на бой? В борьбе неравной юный воин, В боях неопытный боец,- Как ты, я буду ль тверд, спокоен, Как ты, паду ли наконец? О, где б твой дух, для нас незримый, Теперь счастливый ни витал, Услышь мой стих, мой труд любимый: Я их от сердца оторвал! А если нет тебя... О, Боже! К кому ж идти? Я здесь чужой... Ты и теперь мне всех дороже В могиле темной и немой. 13 августа 1859 2. В ПОЛДЕНЬ Как стелется по ветру рожь золотая Широкой волной, Как пыль поднимается, путь застилая Густою стеной! Как грудь моя ноет тоской безымянной, Мученьем былым... О, если бы встретить мне друга нежданно И плакать бы с ним! Но горькие слезы я лью только с вами, Пустые поля... Сама ты горька и полита слезами, Родная земля! 27 июня 1859 3. ПРОСЕЛОК По Руси великой, без конца, без края, Тянется дорожка, узкая, кривая, Чрез леса да реки, по степям, по нивам, Все бежит куда-то шагом торопливым, И чудес, хоть мало встретишь той дорогой, Но мне мил и близок вид ее убогой. Утро ли займется на небе румяном - Вся она росою блещет под туманом; Ветерок разносит из поляны сонной Скошенного сена запах благовонный; Все молчит, все дремлет,- в утреннем покое Только ржи мелькает море золотое, Да куда ни глянешь освеженным взором, Отовсюду веет тишью и простором. На гору ль въезжаешь - за горой селенье С церковью зеленой видно в отдаленьи. Вот и деревенька, барский дом повыше... Покосились набок сломанные крыши. Ни садов, ни речки; в роще невысокой Липа да орешник разрослись широко, А вдали, над прудом, высится плотина... Бедная картина! Милая картина!.. Уж с серпами в поле шумно идут жницы, Между лип немолчно распевают птицы, За клячонкой жалкой мужичок шагает, С диким воплем стадо путь перебегает. Жарко... День, краснея, всходит понемногу... Скоро на большую выедем дорогу. Там скрипят обозы, там стоят ракиты. Из краев заморских к нам тропой пробитой Там идет крикливо всякая новинка... Там ты и заглохнешь, русская тропинка! По Руси великой, без конца, без края, Тянется дорожка, узкая, кривая. На большую съехал - впереди застава, Сзади пыль да версты... Смотришь, а направо Снова вьется путь мой лентою узорной - Тот же прихотливый, тот же непокорный! 6 июля 1858 4. ПЕСНИ Май на дворе... Началися посевы, Пахарь поет за сохой... Снова внемлю вам, родные напевы, С той же глубокой тоской! Но не одно гореванье тупое - Плод бесконечных скорбей,- Мне уже слышится что-то иное В песнях отчизны моей. Льются смелей заунывные звуки, Полные сил молодых. Многих годов пережитые муки Грозно скопилися в них... Так вот и кажется, с первым призывом Грянут оне из оков К вольным степям, к нескончаемым нивам, В глубь необъятных лесов. Пусть тебя, Русь, одолели невзгоды, Пусть ты - унынья страна... Нет, я не верю, что песня свободы Этим полям не дана! 10 мая 1858 5. ЛЕТНЕЙ РОЗЕ Что так долго и жестоко Не цвела ты, дочь Востока, Гостья нашей стороны? Пронеслись они, блистая, Золотые ночи мая, Золотые дни весны. Знаешь, тут под тенью сонной Ждал кого-то и, влюбленный, Пел немолчно соловей; Пел так тихо и так нежно, Так глубоко безнадежно Об изменнице своей! Если б ты тогда явилась,- Как бы чудно оживилась Песня, полная тоской; Как бы он, певец крылатый, Наслаждением объятый, Изнывал перед тобой! Словно перлы дорогие, На листы твои живые Тихо б падала роса; И сквозь сумрачные ели Высоко б на вас глядели Голубые небеса. 19 июня 1858 6 Вчера у окна мы сидели в молчаньи... Мерцание звезд, соловья замиранье, Шумящие листья в окно, И нега, и трепет... Не правда ль, все это Давно уже было другими воспето И нам уж знакомо давно? Но я был взволнован мечтой невозможной; Чего-то в прошедшем искал я тревожно, Забытые спрашивал сны... В ответ только звезды светлее горели, Да слышались громче далекие трели Певца улетавшей весны. 16 мая 1858 7. ГРУСТЬ ДЕВУШКИ Идиллия Жарко мне! Не спится... Месяц уж давно, Красный весь, глядится В низкое окно. Призатихло в поле, В избах полегли; Уж слышней на воле Запах конопли, Уж туманы скрыли Потемневший путь... Слезы ль, соловьи ли - Не дают заснуть... Жарко мне! Не спится... Сон от глаз гоня, Что-то шевелится В сердце у меня. Точно плачет кто-то, Стонет позади... В голове забота, Камень на груди; Точно я сгораю И хочу обнять... А кого - не знаю, Не могу понять. Завтра воскресенье... Гости к нам придут, И меня в селенье, В церковь повезут. Средь лесов дремучих Свадьба будет там... Сколько слез горючих Лить мне по ночам! Все свои печали Я таю от дня... Если б только знали, Знали про меня! Как вчера я встала Да на пашню шла, Парня повстречала С ближнего села. Нрава, знать, такого - Больно уж не смел: Не сказал ни слова, Только посмотрел... Да с тех пор томится Вся душа тоской... Пусть же веселится Мой жених седой! Только из тумана Солнышко блеснет, Поднимусь я рано, Выйду из ворот... Нет, боюсь признаться... Как отцу сказать? Станет брат ругаться, Заколотит мать... Жарко мне! Не спится... Месяц уж давно, Красный весь, глядится В низкое окно. 24 июля 1858 8. СОСЕД Как я люблю тебя, дородный мой сосед, Когда, дыша приязнью неизменной, Ты плавной поступью приходишь на обед, С улыбкой вкрадчиво-смиренной! Мне нравятся в тебе - твой сладкий голосок, Избыток важности и дум благочестивых, И тихо льющийся, заманчивый поток Твоих бесед медоточивых; Порою мысль твоя спокойно-высока, Порой приходишь ты в волненье, Касаясь не без желчи, хоть слегка, Ошибок старого дьячка И молодого поколенья... И, долго слушая, под звук твоих речей Я забываюся... Тогда в мечте моей Мне чудится, что, сев в большие дроги, На паре толстых лошадей Плетусь я по большой дороге. Навстречу мне пустынный путь лежит: Нет ни столбов, ни вех, ни гор, ни перевоза, Ни даже тощеньких ракит, Ни даже длинного обоза,- Все гладко и мертво; густая пыль кругом... А серый пристяжной с своей подругой жирной По знойному пути бредут себе шажком, И я полудремлю, раскачиваясь мирно. 26 мая 1858 9. СЕЛЕНЬЕ Здравствуй, старое селенье, Я знавал тебя давно. Снова песни в отдаленьи, И, как прежде, это пенье На лугах повторено. И широко за лугами Лесом красится земля; И зернистыми снопами Скоро лягут под серпами Отягченные поля. Но, как зреющее поле, Не цветут твои жнецы; Но в ужасной дикой доле, В сокрушительной неволе Долго жили их отцы; Но духовными плодами Не блестит твоя земля; Но горючими слезами, Но кровавыми ручьями Смочены твои поля. Братья! Будьте же готовы, Не смущайтесь - близок час: Срок окончится суровый, С ваших плеч спадут оковы, Перегнившие на вас! Будет полдень молчаливый, Будет жаркая пора... И тогда, в тот день счастливый, Собирайте ваши нивы, Пойте песни до утра! О, тогда от умиленья Встрепенуться вам черед! О, тогда-то на селенье Луч могучий просвещенья С неба вольности блеснет! 16 июля 1858 10. ПРОЩАНИЕ С ДЕРЕВНЕЙ Прощай, приют родной, где я с мечтой ленивой Без горя проводил задумчивые дни. Благодарю за мир, за твой покой счастливый, За вдохновения твои! Увы, в последний раз в тоскливом упоеньи Гляжу на этот сад, на дальние леса; Меня отсюда мчит иное назначенье, И ждут иные небеса. А если, жизнью смят, обманутый мечтами, К тебе, как блудный сын, я снова возвращусь,- Кого еще найду меж старыми друзьями И так ли с новыми сойдусь? И ты... что будешь ты, страна моя родная? Поймет ли твой народ всю тяжесть прежних лет? И буду ль видеть я, хоть свой закат встречая, Твой полный счастия рассвет? 26 июня 1858 СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ О СЕВАСТОПОЛЕ Не веселую, братцы, вам песню спою, Не могучую песню победы, Что певали отцы в Бородинском бою, Что певали в Очакове деды. Я спою вам о том, как от южных полей Поднималося облако пыли, Как сходили враги без числа с кораблей И пришли к нам, и нас победили. А и так победили, что долго потом Не совались к нам с дерзким вопросом, А и так победили, что с кислым лицом И с разбитым отчалили носом. Я спою, как, покинув и дом и семью, Шел в дружину помещик богатый, Как мужик, обнимая бабенку свою, Выходил ополченцем из хаты. Я спою, как росла богатырская рать, Шли бойцы из железа и стали, И как знали они, что идут умирать, И как свято они умирали! Как красавицы наши сиделками шли К безотрадному их изголовью, Как за каждый клочок нашей русской земли Нам платили враги своей кровью; Как под грохот гранат, как сквозь пламя и дым, Под немолчные, тяжкие стоны Выходили редуты один за другим, Грозной тенью росли бастионы; И одиннадцать месяцев длилась резня, И одиннадцать месяцев целых Чудотворная крепость, Россию храня, Хоронила сынов ее смелых... Пусть не радостна песня, что вам я пою, Да не хуже той песни победы, Что певали отцы в Бородинском бою, Что певали в Очакове деды. 1869 НИОБЕЯ (Заимствовано из "Метаморфоз" Овидия) Над трупами милых своих сыновей Стояла в слезах Ниобея. Лицо у ней мрамора было белей, И губы шептали, бледнея: "Насыться, Латона, печалью моей, Умеешь ты мстить за обиду! Не ты ли прислала мне гневных детей: И Феба, и дочь Артемиду? Их семеро было вчера у меня, Могучих сынов Амфиона, Сегодня... О, лучше б не видеть мне дня... Насыться, насыться, Латона! Мой первенец милый, Йемен молодой, На бурном коне проносился И вдруг, пораженный незримой стрелой, С коня бездыханен свалился. То видя, исполнился страхом Сипил, И в бегстве искал он спасенья, Но бог беспощадный его поразил, Бегущего с поля мученья. И третий мой сын, незабвенный Тантал, Могучему деду подобный Не именем только, но силой,- он пал, Стрелою настигнутый злобной. С ним вместе погиб дорогой мой Файдим, Напрасно ища меня взором; Как дубы высокие, пали за ним И Дамасихтон с Алфенором. Один оставался лишь Илионей, Прекрасный, любимый, счастливый, Как бог, красотою волшебной своей Пленявший родимые Фивы. Как сильно хотелося отроку жить, Как, полон неведомой муки, Он начал богов о пощаде молить, Он поднял бессильные руки... Мольба его так непритворна была, Что сжалился бог лучезарный... Но поздно! Летит роковая стрела, Стрелы не воротишь коварной, И тихая смерть, словно сон среди дня, Закрыла прелестные очи... Их семеро было вчера у меня... О, длиться б всегда этой ночи! Как жадно, Латона, ждала ты зари, Чтоб тяжкие видеть утраты... А все же и ныне, богиня, смотри: Меня победить не могла ты! А все же к презренным твоим алтарям Не придут венчанные жены, Не будет куриться на них фимиам Во славу богини Латоны! Вы, боги, всесильны над нашей судьбой, Бороться не можем мы с вами: Вы нас побиваете камнем, стрелой, Болезнями или громами... Но если в беде, в униженьи тупом Мы силу души сохранили, Но если мы, павши, проклятья вам шлем,- Ужель вы тогда победили? Гордись же, Латона, победою дня, Пируй в ликованьях напрасных! Но семь дочерей еще есть у меня, Семь дев молодых и прекрасных... Для них буду жить я! Их нежно любя, Любуясь их лаской приветной, Я, смертная, все же счастливей тебя, Богини едва не бездетной!" Еще отзвучать не успели слова, Как слышит, дрожа, Ниобея, Что в воздухе знойном звенит тетива, Все ближе звенит и сильнее... И падают вдруг ее шесть дочерей Без жизни одна за другою... Так падают летом колосья полей, Сраженные жадной косою. Седьмая еще оставалась одна, И с криком: "О боги, спасите!"- На грудь Ниобеи припала она, Моля свою мать о защите. Смутилась царица. Страданье, испуг Душой овладели сильнее, И гордое сердце растаяло вдруг В стесненной груди Ниобеи. "Латона, богиня, прости мне вину (Лепечет жена Амфиона), Одну хоть оставь мне, одну лишь, одну.. О, сжалься, о, сжалься, Латона!" И крепко прижала к груди она дочь, Полна безотчетной надежды, Но нет ей пощады,- и вечная ночь Сомкнула уж юные вежды. Стоит Ниобея безмолвна, бледна, Текут ее слезы ручьями... И чудо! Глядят: каменеет она С поднятыми к небу руками. Тяжелая глыба влилась в ее грудь, Не видит она и не слышит, И воздух не смеет в лицо ей дохнуть, И ветер волос не колышет. Затихли отчаянье, гордость и стыд, Бессильно замолкли угрозы... В красе упоительной мрамор стоит И точит обильные слезы. Лето 1867 ГАДАНЬЕ Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет, Веселой болтовней меня развесели, Авось твой разговор убить часы поможет, И скучный день пройдет, как многие прошли! "Ох, не грешно ль в воскресение? С нами Господняя сила! Тяжко мое прегрешение... Ну, да уж я разложила! Едешь в дорогу ты дальную, Путь твой не весел обратный: Новость услышишь печальную И разговор неприятный. Видишь: большая компания Вместе с тобой веселится, Но исполненья желания Лучше не жди: не случится. Что-то грозит неизвестное... Карты-то, карты какие! Будет письмо интересное, Хлопоты будут большие! На сердце дама червонная... С гордой душою такою: Словно к тебе благосклонная, Словно играет тобою! Глядя в лицо ее строгое, Грустен и робок ты будешь: Хочешь сказать ей про многое, Свидишься,- все позабудешь! Мысли твои все червонные, Слезы-то будто из лейки, Думушки, ночи бессонные,- Все от нее, от злодейки! Волюшка крепкая скручена, Словно дитя ты пред нею... Как твое сердце замучено, Я и сказать не умею! Тянутся дни нестерпимые, Мысли сплетаются злые... Батюшки светы родимые! Карты-то, карты какие!!." Умолкла старая. В зловещей тишине Насупившись сидит. - Скажи, что это значит? Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне? Так только мать одна об детском горе плачет, И стоит ли того? - Я знаю наперед Все то, что сбудется, и не ропщу на Бога: Дорога выйдет мне, и горе подойдет, Там будут хлопоты, а там опять дорога... Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори, Пусть голос твой звучит мне песней похоронной, Но только, старая, мне в сердце не смотри И не рассказывай об даме об червонной! Начало 1860-х годов С КУРЬЕРСКИМ ПОЕЗДОМ 1 "Ну, как мы встретимся? - невольно думал он, По снегу рыхлому к вокзалу подъезжая.- Уж я не юноша и вовсе не влюблен... Зачем же я дрожу? Ужели страсть былая Опять как ураган ворвется в грудь мою Иль только разожгли меня воспоминанья?" И опустился он на мерзлую скамью, Исполнен жгучего, немого ожиданья. Давно, давно, еще студентом молодым, Он с нею встретился в глуши деревни дальней. О том, как он любил и как он был любим Любовью первою, глубокой, идеальной, Как планы смелые чертила с ним она, Идее и любви всем жертвовать умея,- Про то никто не знал, а знала лишь одна Высоких тополей тенистая аллея. Пришлось расстаться им, прошел несносный год. Он курс уже кончал, и новой, лучшей доли Была близка пора... И вдруг он узнает, Что замужем она, и вышла против воли. Чуть не сошел с ума, едва не умер он, Давал нелепые, безумные обеты, Потом оправился... С прошедшим примирен, Писал ей изредка и получал ответы; Потом в тупой борьбе с лишеньями, с нуждой Прошли бесцветные, томительные годы; Он привыкал к цепям, и образ дорогой Лишь изредка блестел лучом былой свободы, Потом бледнел, бледнел, потом совсем угас. И вот, как одержал над сердцем он победу, Как в тине жизненной по горло он погряз,- Вдруг весть нежданная: "Муж умер, и я еду". - "Ну, как мы встретимся?" А поезд опоздал.... Как ожидание бывает нестерпимо! Толпою пестрою наполнился вокзал, Гурьба артельщиков прошла, болтая, мимо, А поезда все нет, пора б ему прийти! Вот раздался свисток, дым по дороге взвился... И, тяжело дыша, как бы устав в пути, Железный паровоз пред ним остановился. 2 "Ну, как мы встретимся?" - так думала она, Пока на всех порах курьерский поезд мчался. Уж зимний день глядел из тусклого окна, Но убаюканный вагон не просыпался. Старалась и она заснуть в ночной тиши, Но сон, упрямый сон бежал все время мимо: Со дна глубокого взволнованной души Воспоминания рвались неудержимо. Курьерским поездом, спеша Бог весть куда, Промчалась жизнь ее без смысла и без цели, Когда-то, в лучшие, забытые года, И в ней горел огонь, и в ней мечты кипели! Но в обществе тупом, средь чуждых ей натур Тот огонек задут безжалостной рукою: Покойный муж ее был грубый самодур, Он каждый сердца звук встречал насмешкой злою. Был человек один. - Тот понял, тот любил... А чем она ему ответила? - Обманом... Что ж делать? Для борьбы ей не хватило сил, Да и могла ль она бороться с целым станом? И вот увидеться им снова суждено... Как встретятся они? Он находил когда-то Ее красавицей, но это так давно... Изменят хоть кого утрата за утратой! А впрочем... Не блестя, как прежде, красотой, Черты остались те ж, и то же выраженье... И стало весело ей вдруг при мысли той, Все оживилося в ее воображеньи! Сидевший близ нее и спавший пассажир Качался так смешно, с осанкой генерала, Что, глядя на него и на его мундир, Бог знает отчего, она захохотала. Но вот проснулись все,- теперь уж не заснуть... Кондуктор отобрал с достоинством билеты; Вот фабрики пошли, свисток - и кончен путь. Объятья, возгласы, знакомые приветы... Но где же, где же он? Не видно за толпой, Но он, конечно, здесь... О, Боже, неужели Тот, что глядит сюда, вон этот, пожилой, С очками синими и в меховой шинели? 3 И встретились они, и поняли без слов, Пока слова текли обычной чередою, Что бремя прожитых бессмысленно годов Меж ними бездною лежало роковою. О, никогда еще потраченные дни Среди чужих людей, в тоске уединенья, С такою ясностью не вспомнили они, Как в это краткое и горькое мгновенье! Недаром злая жизнь их гнула до земли, Забрасывая их слоями грязи, пыли... Заботы на лице морщинами легли, И думы серебром их головы покрыли! И поняли они, что жалки их мечты, Что под туманами осеннего ненастья Они - поблекшие и поздние цветы - Не возродятся вновь для солнца и для счастья! И вот, рука в руке и взоры опустив, Они стоят в толпе, боясь прервать молчанье... И в глубь минувшего, в сердечный их архив Уже уходит прочь еще воспоминанье! Ему припомнилась та мерзлая скамья, Где ждал он поезда в волнении томящем, Она же думала, тревогу затая: "Как было хорошо, когда в вагоне я Смеялась от души над пассажиром спящим!" Начало 1870-х годов МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ В саду Гефсиманском стоял Он один, Предсмертною мукой томимый. Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой Молился страдающий Сын. "Когда то возможно, Пусть, Отче, минует Мя чаша сия, Однако да сбудется воля Твоя..." И шел Он к апостолам с думой тревожной, Но, скованы тяжкой дремой, Апостолы спали под тенью оливы, И тихо сказал Он им: "Как не могли вы Единого часа побдети со Мной? Молитесь! Плоть немощна ваша!.." И шел Он молиться опять: "Но если не может Меня миновать - Не пить чтоб ее - эта чаша, Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!" И вновь Объял Его ужас смертельный, И пот Его падал на землю как кровь, И ждал Он в тоске беспредельной. И снова к апостолам Он подходил, Но спали апостолы сном непробудным, И те же слова Он Отцу говорил, И пал на лицо, и скорбел, и тужил, Смущаясь в борении трудном!.. О, если б я мог В саду Гефсиманском явиться с мольбами, И видеть следы от Божественных ног, И жгучими плакать слезами! О, если б я мог Упасть на холодный песок И землю лобзать ту святую, Где так одиноко страдала любовь, Где пот от лица Его падал как кровь, Где чашу Он ждал роковую! О, если б в ту ночь кто-нибудь, В ту страшную ночь искупленья, Страдальцу в изнывшую грудь Влил слово одно утешенья! Но было все тихо во мраке ночном, Но спали апостолы тягостным сном, Забыв, что грозит им невзгода; И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом, Влекомы Иудой, входили тайком Несметные сонмы народа! 1868 ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ Кончалось лето. Астры отцветали... Под гнетом жгучей, тягостной печали Я сел на старую скамью, А листья надо мной, склоняяся, шептали Мне повесть грустную свою. "Давно ли мы цвели под знойным блеском лета, И вот уж осень нам грозит, Не много дней тепла и света Судьба гнетущая сулит. Но что ж, пускай холодными руками Зима охватит скоро нас, Мы счастливы теперь, под этими лучами, Нам жизнь милей в прощальный час. Смотри, как золотом облит наш парк печальный, Как радостно цветы в последний раз блестят, Смотри, как пышно-погребально Горит над рощами закат! Мы знаем, что, как сон, ненастье пронесется, Что снегу не всегда поляны покрывать, Что явится весна, что все кругом проснется,- Но мы... проснемся ли опять? Вот здесь, под кровом нашей тени, Где груды хвороста теперь лежат в пыли, Когда-то цвел роскошный куст сирени И розы пышные цвели. Пришла весна; во славу новым розам Запел, как прежде, соловей, Но бедная сирень, охвачена морозом, Не подняла своих ветвей. А если к жизни вновь вернутся липы наши, Не мы увидим их возврат, И вместо нас, быть может, лучше, краше Другие листья заблестят.- Ну что ж, пускай холодными руками Зима охватит скоро нас, Мы счастливы теперь, под бледными лучами, Нам жизнь милей в прощальный час. Помедли, смерть! Еще б хоть день отрады... А может быть, сейчас, клоня верхушки ив, Сорвет на землю без пощады Нас ветра буйного порыв... Желтея, ляжем мы под липами родными... И даже ты, об нас мечтающий с тоской, Ты встанешь со скамьи, рассеянный, больной, И, полон мыслями своими, Раздавишь нас небрежною ногой". 1868 КОРОЛЕВА Пир шумит.- Король Филипп ликует, И, его веселие деля, Вместе с ним победу торжествует Пышный двор Филиппа короля. Отчего ж огнями блещет зала? Чем король обрадовал страну? У соседа - верного вассала - Он увез красавицу жену. И среди рабов своих покорных Молодецки, весело глядит: Что ему до толков не придворных? Муж потерпит, папа разрешит.- Шумен пир.- Прелестная Бертрада Оживляет, веселит гостей, А внизу, в дверях, в аллеях сада, Принцы, графы шепчутся о ней. Что же там мелькнуло белой тенью, Исчезало в зелени кустов И опять, подобно привиденью, Движется без шума и без слов? "Это Берта, Берта королева!" - Пронеслось мгновенно здесь и там, И, как стая гончих, справа, слева Принцы, графы кинулись к дверям. И была ужасная минута: К ним, шатаясь, подошла она, Горем - будто бременем - согнута, Страстью - будто зноем - спалена. "О, зачем, зачем,- она шептала,- Вы стоите грозною толпой? Десять лет я вам повелевала,- Был ли кто из вас обижен мной? О Филипп, пускай падут проклятья На жестокий день, в который ты В первый раз отверг мои объятья, Вняв словам бесстыдной клеветы! Если б ты изгнанник был бездомный, Я бы шла без устали с тобой По лесам осенней ночью темной, По полям в палящий летний зной. Гнет болезни, голода страданья И твои упреки без числа - Я бы все сносила без роптанья, Я бы снова счастлива была! Если б в битве, обагренный кровью, Ты лежал в предсмертном забытьи, К твоему склонившись изголовью, Омывала б раны я твои. Я бы знала все твои желанья, Поняла бы гаснущую речь, Я б сумела каждое дыханье, Каждый трепет сердца подстеречь. Если б смерти одолела сила - В жгучую печаль погружена, Я б сама глаза твои закрыла, Я б с тобой осталася одна... Старцы, жены, юноши и девы - Все б пришли, печаль мою деля, Но никто бы ближе королевы Не стоял ко гробу короля! Что со мною? Страсть меня туманит, Жжет огонь обманутой любви... Пусть конец твой долго не настанет, О король мой, царствуй и живи! За одно приветливое слово, За один волшебный прежний взор Я сносить безропотно готова Годы ссылки, муку и позор. Я смущать не стану ликованья; Я спокойна: ровно дышит грудь... О, пустите, дайте на прощанье На него хоть раз еще взглянуть!" Но напрасно робкою мольбою Засветился королевы взгляд: Неприступной каменной стеною Перед ней придворные стоят... Пир шумит. Прелестная Бертрада Все сердца пленяет и живит, А в глуши темнеющего сада Чей-то смех, безумный смех звучит. И, тот смех узнав, смеются тоже Принцы, графы, баловни судьбы, Пред несчастьем - гордые вельможи, Пред успехом - подлые рабы. Конец 1860-х годов АКТЕРЫ Минувшей юности своей Забыв волненья и измены, Отцы уж с отроческих дней Подготовляют нас для сцены.- Нам говорят: "Ничтожен свет, В нем все злодеи или дети, В нем сердца нет, в нем правды нет, Но будь и ты как все на свете!" И вот, чтоб выйти напоказ, Мы наряжаемся в уборной; Пока никто не видит нас, Мы смотрим гордо и задорно. Вот вышли молча и дрожим, Но оправляемся мы скоро И с чувством роли говорим, Украдкой глядя на суфлера. И говорим мы о добре, О жизни честной и свободной, Что в первой юности поре Звучит тепло и благородно; О том, что жертва - наш девиз, О том, что все мы, люди,- братья, И публике из-за кулис Мы шлем горячие объятья. И говорим мы о любви, К неверной простирая руки, О том, какой огонь в крови, О том, какие в сердце муки; И сами видим без труда, Как Дездемона наша мило, Лицо закрывши от стыда, Чтоб побледнеть, кладет белила. Потом, не зная, хороши ль Иль дурны были монологи, За бестолковый водевиль Уж мы беремся без тревоги. И мы смеемся надо всем, Тряся горбом и головою, Не замечая между тем, Что мы смеялись над собою! Но холод в нашу грудь проник, Устали мы - пора с дороги: На лбу чуть держится парик, Слезает горб, слабеют ноги... Конец. - Теперь что ж делать нам? Большая зала опустела... Далеко автор где-то там... Ему до нас какое дело? И, сняв парик, умыв лицо, Одежды сбросив шутовские, Мы все, усталые, больные, Лениво сходим на крыльцо. Нам тяжело, нам больно, стыдно, Пустые улицы темны, На черном небе звезд не видно - Огни давно погашены... Мы зябнем, стынем, изнывая, А зимний воздух недвижим, И обнимает ночь глухая Нас мертвым холодом своим. 1861 ПИСЬМО Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь: Я не писала Вам давно. Я думаю, Вам это все равно. Там, где живете Вы и, значит, веселитесь, В роскошной южной стороне, Вы, может быть, забыли обо мне. И я про все забыть была готова... Но встреча странная - и вот С волшебной силою из сумрака былого Передо мной Ваш образ восстает. Сегодня, проезжая мимо, К N. N. случайно я зашла. С княгиней, Вами некогда любимой, Я встретилась у чайного стола. Нас познакомили, двумя-тремя словами Мы обменялися, но жадными глазами Впилися мы друг в друга. Взор немой, Казалось, проникал на дно души другой. Хотелось мне ей броситься на шею И долго, долго плакать вместе с нею! Хотелось мне сказать ей: "Ты близка Моей душе. У нас одна тоска, Нас одинаково грызет и мучит совесть, И, если оттого не станешь ты грустней, Я расскажу тебе всю повесть Души истерзанной твоей. Ты встретила его впервые в вихре бала, Пленительней его до этих пор Ты никого еще не знала: Он был красив как бог, и нежен, и остер, Он ездить стал к тебе, почтительный, влюбленный, Но, покорясь его уму, Решилась твердо ты остаться непреклонной - И отдалась безропотно ему. Дни счастия прошли как сновиденье, Другие наступили дни... О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья, Кому из нас не памятны они? Когда его встречала ты покорно, Прощала все ему, любя, Он называл твою печаль притворной И комедьянткою тебя. Когда же приходил условный час свиданья И в доме наступала тишина, В томительной тревоге ожиданья Садилась ты у темного окна. Понуривши головку молодую И приподняв тяжелые драпри, Не шевелясь, сидела до зари, Вперяя взоры в улицу пустую. Ты с жадностью ловила каждый звук, Привыкла различать кареты стук От стука дрожек издалека. Но вот все ближе, ближе, вот Остановился кто-то у ворот... Вскочила ты в одно мгновенье ока, Бежишь к дверям... напрасный труд: Обман, опять обман! О, что за наказанье! И вот опять на несколько минут Царит немое, мертвое молчанье, Лишь видно фонарей неровное мерцанье, И скучные часы убийственно ползут. И проходила ночь, кипела жизнь дневная... Тогда ты шла к себе с огнем в крови И падала в подушки, замирая От бешенства, и горя, и любви!" Из этого, конечно, я ни слова Княгине не сказала. Разговор У нас лениво шел про разный вздор, И имени, для нас обеих дорогого, Мы не решилися назвать. Настало вдруг неловкое молчанье, Княгиня встала. На прощанье Хотелось мне ей крепко руку сжать, И дружбою у нас окончиться могло бы, Но в этот миг прочла я столько злобы В ее измученных глазах, Что на меня нашел невольный страх, И молча мы расстались, я - с поклоном, Она - с кивком небрежным головы... Я начала свое письмо на вы, Но продолжать не в силах этим тоном. Мне хочется сказать тебе, что я Всегда, везде по-прежнему твоя, Что дорожу я этой тайной, Что женщина, которую случайно Любил ты хоть на миг один, Уж никогда тебя забыть не может, Что день и ночь ее воспоминанье гложет, Как злой палач, как милый властелин. Она не задрожит пред светским приговором: По первому движенью твоему Покинет свет, семью, как душную тюрьму, И будет счастлива одним своим позором! Она отдаст последний грош, Чтоб быть твоей рабой, служанкой, Иль верным псом твоим - Дианкой, Которую ласкаешь ты и бьешь! Р.S. Тревога, ночь,- вот что письмо мне диктовало... Теперь, при свете дня, оно Мне только кажется смешно, Но изорвать его мне как-то жалко стало! Пусть к Вам оно летит от берегов Невы, Хотя бы для того... чтоб рассердились Вы. Какое дело Вам, что там Вас любят где-то? Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь. И знайте: я не жду ответа Ни на письмо, ни на любовь. Вам чувство каждое всегда казалось рабством, А отвечать на письма... Боже мой! На Вашем языке, столь вежливом порой, Вы это называли "бабством". Ноябрь 1882 * * * * * О, Боже, как хорош прохладный вечер лета, Какая тишина! Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета У этого окна. Какой-то темный лик мелькает по аллее, И воздух недвижим, И кажется, что там еще, еще темнее За садом молодым. Уж поздно... Все сильней цветов благоуханье, Сейчас взойдет луна... На небесах покой, и на земле молчанье, И всюду тишина. Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая Входили мы вдвоем? О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая, Бывало, обойдем! И вот я здесь один, с измученной, усталой, Разбитою душой. Мне хочется рыдать, припавши, как бывало, К груди твоей родной... Я жду... но не слыхать знакомого привета, Душа болит одна... О, Боже, как хорош прохладный вечер лета, Какая тишина! 14 июня 1859 СТАРАЯ ЦЫГАНКА Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда, Чтоб вином отвести себе душу И послушать красавицу Грушу, Разношерстные все господа: Тут помещик расслабленный, старый, Тут усатый полковник, безусый корнет, Изучающий нравы поэт И чиновников юных две пары. Притворяются гости, что весело им, И плохое шампанское льется рекою... Но цыганке одной этот пир нестерпим. Она села, к стене прислонясь головою, Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах, И суровое, злое презренье Загорается часто в потухших глазах: Не по сердцу ей модное пенье... "Да, уж песни теперь не услышишь такой, От которой захочется плакать самой! Да и люди не те: им до прежних далече... Вот хоть этот чиновник,- плюгавый такой, Что, Наташу обнявши рукой, Говорит непристойные речи,- Он ведь шагу не ступит для ней... В кошельке Вся душа-то у них... Да, не то, что бывало!" Так шептала цыганка в бессильной тоске, И минувшее, сбросив на миг покрывало, Перед нею росло - воскресало. Ночь у Яра. Московская знать Собралась как для важного дела, Чтобы Маню - так звали ее - услыхать, Да и как же в ту ночь она пела! "Ты почувствуй",- выводит она, наклонясь, А сама между тем замечает, Что высокий, осанистый князь С нее огненных глаз не спускает. Полюбила она с того самого дня Первой страстью горячей, невинной, Больше братьев родных, "жарче дня и огня", Как певалося в песне старинной. Для него бы снесла она стыд и позор, Убежала бы с ним безрассудно, Но такой учредили за нею надзор, Что и видеться было им трудно. Раз заснула она среди слез. "Князь приехал!" - кричат ей... Во сне аль серьезно? Двадцать тысяч он в табор привез И умчал ее ночью морозной. Прожила она с князем пять лет, Много счастья узнала, но много и бед... Чего больше? спросите - она не ответит, Но от горя исчезнул и след, Только счастье звездою далекою светит! Раз всю ночь она князя ждала, Воротился он бледный от гнева, печали; В этот день его мать прокляла И в опеку имение взяли. И теперь часто видит цыганка во сне, Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша, Что нам думать о завтрашнем дне? А теперь хоть минута, да наша!" Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем": Серебро продала, с жемчугами рассталась, В деревянный, заброшенный дом Из дворца своего перебралась, И под этою кровлею вновь Она с бедностью встретилась смело: Те же песни и та же любовь... А до прочего что ей за дело? Это время сияет цыганке вдали, Но другие картины пред ней пролетели. Раз - под самый под Троицын день -- к ней пришли И сказали, что князь, мол, убит на дуэли. Не забыть никогда ей ту страшную ночь, А пойти туда на дом не смела. Наконец поутру ей уж стало невмочь: Она черное платье надела, Робким шагом вошла она в княжеский дом, Но как князя голубчика там увидала С восковым, неподвижным лицом, Так на труп его с воплем упала! Зашептали кругом: "Не сошла бы с ума! Знать, взаправду цыганка любила..." Подошла к ней старуха княгиня сама, Образок ей дала... и простила. Еще Маня красива была в те года, Много к ней молодцов подбивалось,- Но, прожитою долей горда, Она верною князю осталась; А как помер сынок ее - славный такой, На отца был похож до смешного,-- Воротилась цыганка в свой табор родной И запела для хлеба насущного снова! И опять забродила по русской земле, Только Марьей Васильевной стала из Мани... Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле, Побывала в Крыму и в Казани; В Курске - помнится - раз, в Коренной, Губернаторше голос ее полюбился, Обласкала она ее пуще родной, И потом ей весь город дивился. Но теперь уж давно праздной тенью она Доживает свой век и поет только в хоре... А могла бы пропеть и одна Про ушедшие вдаль времена, Про бродячее старое горе, Про веселое с милым житье Да про жгучие слезы разлуки... Замечталась цыганка... Ее забытье Прерывают нахальные звуки. Груша, как-то весь стан изогнув, Подражая кокотке развязной, Шансонетку поет. "Ньюф, ньюф, ньюф..." - Раздается припев безобразный. "Ньюф, ньюф, ньюф,- шепчет старая вслед,- Что такое? Слова не людские, В них ни смысла, ни совести нет... Сгинет табор под песни такие!" Так обидно ей, горько,- хоть плачь! Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы, Спит поэт, изучающий нравы, Пьет довольный собою усач, Расходился чиновник плюгавый: Он чужую фуражку надел набекрень И плясать бы готов, да стыдится. Неприветливый, пасмурный день В разноцветные стекла глядится. Конец 1860-х годов * * * * * Я ее победил, роковую любовь, Я убил ее, злую змею, Что без жалости, жадно пила мою кровь, Что измучила душу мою! Я свободен, спокоен опять - Но не радостен этот покой. Если ночью начну я в мечтах засыпать, Ты сидишь, как бывало, со мной. Мне мерещатся снова они - Эти жаркие летние дни, Эти долгие ночи бессонные, Безмятежные моря струи, Разговоры и ласки твои, Тихим смехом твоим озаренные. А проснулся я: ночь, как могила, темна, И подушка моя холодна, И мне некому сердца излить. И напрасно молю я волшебного сна, Чтоб на миг мою жизнь позабыть. Если ж многие дни без свиданья пройдут, Я тоскую, не помня измен и обид; Если песню, что любишь ты, вдруг запоют, Если имя твое невзначай назовут,- Мое сердце, как прежде, дрожит! Укажи же мне путь, назови мне страну, Где прошедшее я прокляну, Где бы мог не рыдать я с безумной тоской В одинокий полуночный час, Где бы образ твой, некогда мне дорогой, Побледнел и погас! Куда скрыться мне? - Дай же ответ!!. Но ответа не слышно, страны такой нет, И, как перлы в загадочной бездне морей, Как на небе вечернем звезда, Против воли моей, против воли твоей, Ты со мною везде и всегда! 1870-е годы НОЧЬ В МОНПЛЕЗИРЕ На берег сходит ночь, беззвучна и тепла, Не видно кораблей из-за туманной дали, И, словно очи без числа, Над морем звезды замигали. Ни шелеста в деревьях вековых, Ни звука голоса людского, И кажется, что все навек уснуть готово В объятиях ночных. Но морю не до сна. Каким-то гневом полны, Надменные, нахмуренные волны О берег бьются и стучат; Чего-то требует их ропот непонятный, В их шуме с ночью благодатной Какой-то слышится разлад. С каким же ты гигантом в споре? Чего же хочешь ты, бушующее море, От бедных жителей земных? Кому ты шлешь свои веленья? И в этот час, когда весь мир затих, Кто выдвинул мятежное волненье Из недр неведомых твоих? Ответа нет... Громадою нестройной Кипит и пенится вода... Не так ли в сердце иногда, Когда кругом все тихо и спокойно, И ровно дышит грудь, и ясно блещет взор, И весело звучит знакомый разговор,- Вдруг поднимается нежданное волненье: Зачем весь этот блеск, откуда этот шум? Что значит этих бурных дум Неодолимое стремленье? Не вспыхнул ли любви заветный огонек, Предвестье ль это близкого ненастья, Воспоминание ль утраченного счастья Иль в сонной совести проснувшийся упрек? Кто может это знать? Но разум понимает, Что в сердце есть у нас такая глубина, Куда и мысль не проникает; Откуда, как с морского дна, Могучим трепетом полна, Неведомая сила вылетает И что-то смутно повторяет, Как набежавшая волна. 1868 ПЕВИЦА С хозяйкой под руку, спокойно, величаво Она идет к роялю. Все молчит, И смотрит на нее с улыбкою лукавой Девиц и дам завистливый синклит. Она красавица, по приговору света Давно ей этот титул дан; Глубокие глаза ее полны привета, И строен, и высок ее цветущий стан. Она запела... как-то тихо, вяло, И к музыканту обращенный взор Изобразил немой укор,- Она не в голосе, всем это ясно стало... Но вот минута слабости прошла, Вот голос дрогнул от волненья, И словно буря вдохновенья Ее на крыльях унесла. И песня полилась, широкая, как море: То страсть нам слышалась, кипящая в крови То робкие мольбы, разбитой жизни горе, То жгучая тоска отринутой любви... О, как могла понять так верно сердца муки Она, красавица, беспечная на взгляд? Откуда эти тающие звуки, Что за душу хватают и щемят? И вспомнилася мне другая зала, Большая, темная... Дрожащим огоньком В углу горел камин, одна свеча мерцала, И у рояля были мы вдвоем. Она сидела бледная, больная, Рассеянно вперя куда-то взор, По клавишам рукой перебирая... Невесел был наш разговор: "Меня не удивят ни злоба, ни измена,- Она сказала голосом глухим,- Увы, я так привыкла к ним!" И, словно вырвавшись из плена, Две крупные слезы скатились по щекам.- А мне хотелося упасть к ее ногам, И думал я в тоске глубокой: Зачем так создан свет, что зло царит одно, Зачем, зачем страдать осуждено Все то, что так прекрасно и высоко? Мечты мои прервал рукоплесканий гром. Вскочило все, заволновалось, И впечатление глубоким мне казалось! Мгновение прошло - и вновь звучит кругом, С обычной пустотой и пошлостью своею, Речей салонных гул; спокойна и светла Она сидит у чайного стола; Банальный фимиам мужчины жгут пред нею, И сладкие ей речи говорит Девиц и дам сияющий синклит. Май 1884 A LA POINTE Недвижно безмолвное море, По берегу чинно идут Знакомые лица, и в сборе Весь праздный, гуляющий люд. Проходит банкир бородатый, Гремит офицер палашом, Попарно снуют дипломаты С серьезным и кислым лицом. Как мумии, важны и прямы, В колясках своих дорогих Болтают нарядные дамы, Но речи не клеются их. "Вы будете завтра у Зины?.." - "Княгине мой низкий поклон..." - "Из Бадена пишут кузины, Что Бисмарк испортил сезон..." Блондинка с улыбкой небесной Лепечет, поднявши лорнет: "Как солнце заходит чудесно!" А солнца давно уже нет. Гуманное общество теша, Несется приятная весть: Пришла из Берлина депеша: Убитых не могут и счесть. Графиня супруга толкает: "Однако, мой друг, посмотри, Как весело Рейс выступает, Как грустен несчастный Флери". Не слышно веселого звука, И гордо на всем берегу Царит величавая скука, Столь чтимая в светском кругу. Темнеет. Роса набежала. Туманом оделся залив. Разъехались дамы сначала, Запас новостей истощив. Наружно смиренны и кротки, На промысел выгодный свой Отправились в город кокотки Беспечной и хищной гурьбой. И следом за ними, зевая, Дивя их своей пустотой, Ушла молодежь золотая Оканчивать день трудовой. Рассеялись всадников кучи, Коляски исчезли в пыли, На западе хмурые тучи Как полог свинцовый легли. Один я.- Опять надо мною Везде тишина и простор; В лесу, далеко, за водою, Как молния вспыхнул костер. Как рвется душа, изнывая, На яркое пламя костра! Кипит здесь беседа живая И будет кипеть до утра; От холода, скуки, ненастья Здесь, верно, надежный приют; Быть может, нежданное счастье Свило себе гнездышко тут. И сердце трепещет невольно... И знаю я: ехать пора, Но как-то расстаться мне больно С далеким мерцаньем костра. 10 августа 1870 ССОРА Ночь давно уж царила над миром, А они, чтоб оканчивать споры, Все сидели за дружеским пиром, Но не дружные шли разговоры. Понемногу словами пустыми Раздражались они до мученья, Словно кто-то сидел между ними И нашептывал им оскорбленья. И сверкали тревожные взгляды, Искаженные лица горели, Обвиненья росли без пощады И упреки без смысла и цели. Все, что прежде в душе накипело, Все, чем жизнь их язвила пустая, Они вспомнили злобно и смело, Друг на друге то зло вымещая... Наступила минута молчанья; Она вечностью им показалась, И при виде чужого страданья К ним невольная жалость подкралась. Им хотелось чудесною силой Воротить все, что сказано было, И слететь уже было готово Задушевное, теплое слово, И, быть может, сквозь мрак раздраженья, Им - измученным гневом и горем - Уже виделся миг примиренья, Как маяк лучезарный над морем. Проходили часы за часами, А друзья все смотрели врагами, Голоса возвышалися снова... Задушевное, теплое слово, Что за миг так легко им казалось, Не припомнилось им, не сказалось, А слова набегали другие, Безотрадные, жесткие, злые; И сверкали тревожные взгляды, Искаженные лица горели, Обвиненья росли без пощады И упреки без смысла и цели... И уж ночь не царила над миром, А они неразлучной четою Все сидели за дружеским пиром, Словно тешась безумной враждою! Вот и утра лучи заблестели... Новый день не принес примиренья... Потухавшие свечи тускнели, Как сердца без любви и прощенья. Апрель 1883 ДОРОЖНАЯ ДУМА Позднею ночью, равниною снежной Еду я. Тихо. Все в поле молчит... Глухо звучат по дороге безбрежной Скрип от полозьев и топот копыт. Все, что, прощаясь, ты мне говорила, Снова твержу я в невольной тоске. Долог мой путь, и дорога уныла... Что-то в уютном твоем уголке? Слышен ли смех? Догорают ли свечи? Так же ль блистает твой взор, как вчера? Те же ли смелые, юные речи Будут немолчно звучать до утра? Кто там с тобой? Ты глядишь ли бесстрастно Или трепещешь, волнуясь, любя? Только б тебе полюбить не напрасно, Только б другие любили тебя! Только бы кончился день без печали, Только бы вечер прошел веселей, Только бы сны золотые летали Над головою усталой твоей! Только бы счастье со светлыми днями Так же гналось по пятам за тобой, Как наши тени бегут за санями Снежной равниной порою ночной! 1865 или 1866 ШВЕЙЦАРКЕ Целую ночь я в постели метался, Ветер осенний, сердитый Выл надо мной; Словно при мне чей-то сон продолжался, Некогда здесь позабытый, Сон, мне чужой. Снились мне дальней Швейцарии горы... Скованы вечными льдами Выси тех гор, И отдыхают смущенные взоры В светлых долинах с садами, В глади озер. Славно жилось бы. Семья-то большая... Часто под старую крышу Входит нужда. Надо расстаться... "Прощай, дорогая! Голос твой милый услышу Вряд ли когда!" Свет нелюбимого, бледного неба... Звуки наречья чужого Дразнят как шум; Горькая жизнь для насущного хлеба, Жизнь воздержанья тупого, Сдавленных дум. Если же сердце зашепчет о страсти, Если с неведомой силой Вспыхнут мечты,- Прочь их гони, не вверяйся их власти, Образ забудь этот милый, Эти черты. Жизнь пронесется бесцветно-пустая... В бездну забвенья угрюмо Канет она... Так, у подножья скалы отдыхая, Смоет песчинку без шума Моря волна. Вдруг пробудился я. День начинался, Билося сердце, объято Странной тоской; Снова заснул я, и вновь продолжался Виденный кем-то, когда-то Сон, мне чужой. Чья-то улыбка и яркие очи, Звуки альпийской свирели, Ропот судьбе, - Все, что в безмолвные, долгие ночи В этой забытой постели Снилось тебе! 1873 "ОГЛАШЕНИИ, ИЗЫДИТЕ!" В пустыне мыкаясь, скиталец бесприютный Однажды вечером увидел светлый храм. Огни горели там, курился фимиам, И пенье слышалось... Надеждою минутной В нем оживился дух.- Давно уж он блуждал, Иссохло сердце в нем, изныла грудь с дороги; Колючим тернием истерзанные ноги И дождь давно не освежал. Что в долгих странствиях на сердце накипело, О чем он мыслил, что любил - Все странник в жаркую молитву перелил И в храм вступил походкою несмелой. Но тут кругом раздался крик: "Кто этот новый гость? Зачем в обитель Бога Пришлец незнаемый проник? Здесь места нет ему, долой его с порога!" - И был из храма изгнан он, Проклятьями, как громом, поражен. И вот пред ним опять безрадостно и ровно Дорога стелется... Уж поздно. День погас. А он? Он все стоит у паперти церковной, Чтобы на Божий храм взглянуть в последний раз. Не ждет он от него пощады, ни прощенья, К земле бессильная склонилась голова, И, весь дрожа под гнетом оскорбленья, Он слушает, исполненный смущенья, Его клянущие слова. 1883 ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ I. БРАТЬЯМ Светает... Не в силах тоски превозмочь, Заснуть я не мог в эту бурную ночь. Чрез реки, и горы, и степи простор Вас, братья далекие, ищет мой взор. Что с вами? Дрожите ли вы под дождем В убогой палатке, прикрывшись плащом, Вы стонете ль в ранах, томитесь в плену, Иль пали в бою за родную страну, И жизнь отлетела от лиц дорогих, И голос ваш милый навеки затих?.. О Господи! лютой пылая враждой, Два стана давно уж стоят пред Тобой; О помощи молят Тебя их уста, Один за Аллаха, другой за Христа; Без устали, дружно во имя Твое Работают пушка, и штык, и ружье... Но, Боже! один Ты, и вера одна, Кровавая жертва Тебе не нужна. Яви же борцам негодующий лик, Скажи им, что мир Твой хорош и велик, И слово забытое братской любви В сердцах, омраченных враждой, оживи! 1877 II. РАВНОДУШНЫЙ Случайно он забрел в Господний храм, И все кругом ему так чуждо было... Но что ж откликнулось в душе его унылой, Когда к забытым он прислушался словам? Уже не смотрит он кругом холодным взглядом, Насмешки голос в нем затих, И слезы падают из глаз давно сухих, И пал на землю он с молящимися рядом. Какая же молитва потрясла Все струны в сердце горделивом? - О воинстве христолюбивом Молитва та была. 1877 III. К ПОЭЗИИ Посвящается А. В. Панаевой В эти дни ожиданья тупого, В эти тяжкие, тусклые дни, О, явись нам, волшебница, снова И весною нежданной дохни! От насилий, измен и коварства, От кровавых раздоров людских Уноси в свое светлое царство Ты глашатаев верных своих! Позабудь роковые сомненья И, бессмертной сияя красой, Нам последнюю песнь утешенья, Лучезарную песню пропой! Как напевы чарующей сказки, Будет песня легка и жива; Мы услышим в ней матери ласки И молитвы забытой слова; Нам припомнятся юности годы, И пиры золотой старины, И мечты бескорыстной свободы, И любви задушевные сны. Пой с могучей, неслыханной силой, Воскреси, воскреси еще раз Все, что было нам свято и мило, Все, чем жизнь улыбнулась для нас! 1881 ТВОЯ СЛЕЗА Твоя слеза катилась за слезой, Твоя душа сжималась молодая, Внимая речи лживой и чужой... И я в тот миг не мог упасть, рыдая, Перед тобой! Твоя слеза проникла в сердце мне, И все, что было горького, больного Запрятано в сердечной глубине,- Под этою слезою всплыло снова, Как в страшном сне! Не в первый раз сбирается гроза, И страха перед ней душа не знала! Теперь дрожу я... Робкие глаза Глядят куда-то вдаль... куда упала Твоя слеза! 1872 ПУБЛИКА (Во время представления Росси) Артист окончил акт. Недружно и несмело Рукоплескания раздалися в рядах. Однако вышел он... Вдруг что-то заблестело У капельмейстера в руках. Что это? - Смотрят все в тревоге жадной... Подарок ценный, вот другой, А вслед за ними и венок громадный... Преобразилось все. Отвсюду крики, вой... Нет вызовам конца! Платками машут дамы, И был бы даже вызван автор драмы, Когда б был жив... Куда ни глянь, Успех венчается всеобщим приговором. Кого же чествуют? Кому восторгов дань? Артисту? - Нет: венку с серебряным прибором! 18 марта 1877 МУХИ Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою: Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою! Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая, Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая, Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея... Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее! Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою: Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою! Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая,- Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая! Хочешь забыть, разлюбить, а все любишь сильней и больнее... Эх! кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее! 1873 * * * * * Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет... В ушах раздавался прощальный привет, Дышал он нежданною лаской... Свинцовое море шумело кругом... Все это мне кажется сладостным сном, Волшебной, несбыточной сказкой! О нет, то не сон был! В дали голубой Две белые чайки неслись над водой, И серые тучки летели,- И все, что сказать я не мог и не смел, Кипело в душе... и восток чуть алел, И волны шумели, шумели!.. 1879 * * * * * Истомил меня жизни безрадостный сон, Ненавистна мне память былого, Я в прошедшем моем, как в тюрьме, заключен Под надзором тюремщика злого. Захочу ли уйти, захочу ли шагнуть,- Роковая стена не пускает, Лишь оковы звучат, да сжимается грудь, Да бессонная совесть терзает. Но под взглядом твоим распадается цепь, И я весь освещаюсь тобою, Как цветами нежданно одетая степь, Как туман, серебримый луною... 1872 * * * * * День ли царит, тишина ли ночная, В снах ли тревожных, в житейской борьбе, Всюду со мной, мою жизнь наполняя, Дума все та же, одна, роковая,- Все о тебе! С нею не страшен мне призрак былого, Сердце воспрянуло, снова любя... Вера, мечта, вдохновенное слово, Все, что в душе дорогого, святого,- Все от тебя! Будут ли дни мои ясны, унылы, Скоро ли сгину я, жизнь загубя,- Знаю одно: что до самой могилы Помыслы, чувства, и песни, и силы,- Все для тебя! 1880 СТРАНСТВУЮЩАЯ МЫСЛЬ С той поры, как прощальный привет Горячо прозвучал между нами, Моя мысль за тобою вослед Полетела, махая крылами. Целый день неотступно она Вдоль по рельсам чугунным скользила, Все тобою одною полна, И ревниво твой сон сторожила. А теперь среди мрака ночей, Изнывая заботою нежной, За кибиткой дорожной твоей Она скачет пустынею снежной. Она видит, как под гору вниз Мчатся кони усталые смело, И как иней на соснах повис, И как все кругом голо и бело. То с тобой она вместе дрожит, Засыпая в санях, как в постели, И тебе о былом говорит Под суровые звуки метели; То на станции бедной сидит, Согреваясь с тобой самоваром, И с безмолвным участьем следит За его убегающим паром... Все на юг она мчится, на юг, Уносимая жаркой любовью, И войдет она в дом твой как друг, И приникнет с тобой к изголовью! 1868 МИНУТЫ СЧАСТЬЯ Не там отрадно счастье веет, Где шум и царство суеты: Там сердце скоро холодеет И блекнут яркие мечты. Но вечер тихий, образ нежный И речи долгие в тиши О всем, что будит ум мятежный И струны спящие души,- О, вот они, минуты счастья, Когда, как зорька в небесах, Блеснет внезапно луч участья В чужих внимательных очах, Когда любви горячей слово Растет на сердце как напев, И с языка слететь готово, И замирает, не слетев... 1865 * * * * * Честь имею донести Вашему Высокоблагородию, что в огоро- дах мещанки Ефимовой найдено мертвое тело. (Из полицейского рапорта) В убогом рубище, недвижна и мертва, Она покоилась среди пустого поля. К бревну прислонена, лежала голова. Какая выпала вчера ей злая доля? Зашиб ли хмель ее среди вечерней тьмы, Испуганный ли вор хватил ее в смятеньи, Недуг ли поразил,- еще не знали мы И уловить в лице старались выраженье. Но веяло оно покоем неземным; Народ стоял кругом, как бы дивяся чуду, И каждый клал свой грош в одну большую груду, И деньги сыпались к устам ее немым. Вчера их вымолить она бы не сумела... Да, эти щедрые и поздние гроши, Что, может быть, спасли б нуждавшееся тело, Народ охотнее бросает для души. - Был чудный вешний день. По кочкам зеленели Побеги свежие рождавшейся травы, И дети бегали, и жаворонки пели... Прохладный ветерок, вкруг мертвой головы Космами жидкими волос ее играя, Казалось, лепетал о счастье и весне, И небо синее в прозрачной вышине Смеялось над землей, как эпиграмма злая! 1871(?) * * * * * Ночи безумные, ночи бессонные, Речи несвязные, взоры усталые... Ночи, последним огнем озаренные, Осени мертвой цветы запоздалые! Пусть даже время рукой беспощадною Мне указало, что было в вас ложного, Все же лечу я к вам памятью жадною, В прошлом ответа ищу невозможного... Вкрадчивым шепотом вы заглушаете Звуки дневные, несносные, шумные... В тихую ночь вы мой сон отгоняете, Ночи бессонные, ночи безумные! 1876 * * * * * (С французского) О, смейся надо мной за то, что безучастно Я в мире не иду пробитою тропой, За то, что песен дар и жизнь я сжег напрасно, За то, что гибну я... О, смейся надо мной! Глумись и хохочи с безжалостным укором - Толпа почтит твой смех сочувствием живым; Все будут за тебя, проклятья грянут хором, И камни полетят послушно за твоим. И если, совладать с тоскою не умея, Изнывшая душа застонет, задрожит... Скорей сдави мне грудь, прерви мой стон скорее, А то, быть может, Бог услышит и простит. 1872 * * * * * Волшебные слова любви и упоенья Я слышал наконец из милых уст твоих, Но в странной робости последнего сомненья Твой голос ласковый затих. Давно, когда, в цветах синея и блистая, Неслася над землей счастливая весна, Я помню, видел раз, как глыба снеговая На солнце таяла одна. Одна... кругом и жизнь, и говор, и движенье... Но солнце все горит, звучней бегут ручьи... И в полдень снега нет, и радость о