сю свою жизнь программировал, для
них-то ничего не изменилось".
"Разве ты им ничего не сказал? Например, отец тебя куда-то везет, а ты
ему и говоришь, как бы между прочим: помнишь, я все возился с этой
компьютерной штукой? Так ей теперь пользуются сотни людей..."
"Нет, -- отвечает он. -- У меня просто не было потребности обсуждать
это с родными и друзьями. Мне никогда не приходило в голову навязываться с
этим. Помню, примерно в то время, когда я писал Linux, Ларе Вирцениус
собрался купить XENIX -- версию Unix, разработанную SCO. Он тогда пытался
извиняться: "Пойми меня правильно", но меня это не трогало. Он потом перешел
на Linux, но для меня это не имело особого значения. Мне нравилось, что люди
ей пользуются и присылают мне свои отзывы, но в то же время это было не так
уж важно. Я не стремился пропагандировать ее. Я гордился, что люди
используют мою программу, но не помню, чтобы мне хотелось об этом
рассказывать. Мне не казалось, что это самое важное дело на свете. То, что
программой пользовались сотни людей, не придавало ей особого веса в моих
глазах. Я просто развлекался. У меня и сейчас такой же настрой".
"И тебе не хотелось рассказать об этом родным и друзьям? Тебя не
волновало то, что происходит?" -- спросил я, не скрывая недоверия.
Прежде чем ответить, он несколько секунд молчит.
"Не помню, чтоб я вообще тогда что-то чувствовал".
Линус покупает новую машину -- двухместный "BMW-Z3" с откидывающимся
верхом, который, по его словам, просто олицетворяет "развлечение". Он выбрал
голубой металлик -- идеальный цвет для игрушечных машин -- потому что эта
модель не бывает его любимого -- ярко-желтого -- цвета. Желтые "BMW",
объясняет он, имеют цвет мочи. Годами он парковал свой "Понтиак" как можно
ближе ко входу в штаб-квартиру Transmeta в деловом центре Санта-Клары. Но
"BMW" стоит под окном его кабинета якобы для того, чтобы он был в тени.
Теперь, сидя за компьютером, Линус может любоваться своим новым автомобилем.
Чуть больше года назад мы впервые поехали вместе через горы в
Санта-Круз в белом "Мустанге" с откидывающимся верхом, который я специально
для этого взял напрокат. Во время той поездки Линус просил останавливаться,
чтобы он мог рассмотреть спортивные машины, которые стояли возле сауны и
пивоварни. Теперь мы едем через перевал в его собственной спортивной машине.
Он блаженно улыбается на поворотах.
"Ты этого заслуживаешь", -- говорю я.
Я вытаскиваю из бардачка стопку дисков.
"Пинк Флойд"? -- спрашиваю я. -- "Ху"? Джанис Джоплин?"
"Это музыка, на которой я вырос. В детстве я сам не покупал записей, но
все это было у нас в квартире. Наверное, мама их слушала. Хотя, помню, ей
очень нравился Элвис Костелло".
Дело происходит в пятницу, во второй половине дня. Все вокруг насыщено
калифорнийским великолепием, ласкающим все органы чувств: кобальтовые небеса
радуют глаз, теплые солнечные лучи -- кожу, благоухание горных эвкалиптов,
сладкий вкус чистого воздуха, убаюкивающий мотив "Пинк Флойд" через
навороченные динамики. Вероятно, для обгонявших нас автомобилистов мы --
разбрызгивая солнечных зайчиков и оглашая окрестности классическим роком --
олицетворяем своего рода молодежный стандарт счастья. Однако мало кто
обгоняет новый "BMW-Z3" Линуса.
Мы ставим свой автомобиль среди менее дорогих машин, стоящих вдоль
шоссе номер 1, чуть севернее Санта-Круз, и спускаемся вниз на полупустынный
пляж. Несколько минут мы блаженствуем, лежа на полотенцах под теплым
солнцем, а потом я достаю из рюкзака диктофон. И снова прошу рассказать о
тех временах. Линус рисует на песке прямоугольник, изображая свою комнату,
отмечает расположение постели и компьютера.
"Я скатывался с постели и немедленно проверял свою почту, -- говорит
он, водя пальцем по своему чертежу. -- В некоторые дни я вообще не выходил
из квартиры. Получая почту, я прежде всего интересовался не тем, кто мне
пишет, а тем, решена ли та или иная проблема. Я гадал: какие увлекательные
вопросы возникли сегодня, решил ли кто-нибудь вчерашнюю проблему?"
Линус говорит, что его социальная жизнь в то время была "ничтожной".
Потом, понимая, что это звучит чересчур жалобно, поправляется: "Ну, скажем,
почти ничтожной".
"Не то чтобы я жил полным затворником, -- рассказывает он, -- но даже
когда я уже работал над Linux, я оставался таким же антисоциальным, как
всегда. Ты заметил, что я никогда не звоню людям по телефону? И так было
всегда. Я никогда не звонил. Большинство моих друзей общительны, а я -- нет.
Можешь себе представить, каково ухаживать за девушкой, если ты никогда не
звонишь ей по телефону. В то время у меня было всего несколько друзей,
которые стучали мне в окно, если хотели зайти на чашку чая. Не думаю, что
кто-то тогда замечал во мне что-то особенное. Мол, он делает нечто
грандиозное и когда-нибудь перевернет мир. Мне кажется, так никто не думал".
В то время единственным общественным мероприятием для Линуса были
еженедельные собрания "Спектрума", где он общался с другими студентами. Эти
встречи гораздо больше волновали Линуса, чем все, связанное с
программированием.
"Что меня тогда заботило? Общение с людьми. Может быть, "заботило" --
не совсем верное слово: там упор был на эмоции. Я просто думал О девушках.
Linux не имела такого большого значения. Ар некоторой степени это и сейчас
так. Ар некоторой степени я по-прежнему могу ее игнорировать. В те первые
годы учебы в университете для меня большое значение имела социальная жизнь.
Не то чтобы я чувствовал себя горбуном, над которым все смеются. Просто мне
хотелось иметь друзей и все такое. "Спектрум" нравился мне, в частности,
тем, что позволял вести светскую жизнь без особых усилий. Один вечер в
неделю я вращался в обществе, а все остальные вечера сидел за компьютером.
Это гораздо больше затрагивало мои чувства, чем Linux. Из-за Linux я никогда
по-настоящему не расстраивался, не терял сна. Как тогда, так и теперь, меня
в основном волнуют не сами технологии, а социальные отношения вокруг них.
Послание Эндрю Таненбаума огорчило меня в первую очередь не поднятыми в нем
техническими вопросами. Если бы это был кто-то другой, я бы его просто
проигнорировал. Беда была в том, что он отправил его в список рассылки и
выставил меня... Меня волновало мое социальное положение среди этих людей, а
он его подрывал. Что меня особенно увлекало в Linux -- это обратная связь.
Она показывала, что Linux что-тo значит, что я вхожу в какую-то
социальную группу. Причем в этой группе я был лидером. Вот что было для меня
очень важно. Гораздо важнее, чем рассказывать маме с папой, чем я занят.
Пользователи Linux меня волновали намного больше. Я создал социальную группу
и заслужил уважение ее членов. Тогда я об этом так не думал, да и сейчас не
думаю. Но это, наверное, было самым важным. Поэтому я так резко среагировал
на письмо Эндрю Таненбаума".
Солнце начинает сползать в Тихий океан -- время уходить с пляжа. На
обратном пути Линус уговаривает меня вести машину (чтобы я почувствовал, как
она слушается руля) и возвращаться в Кремниевую Долину длинным и извилистым
путем, по шоссе номер 9.
Линус говорит, что спор с создателем Minix вскоре перешел в обмен
личными посланиями -- перепалка была слишком резкой, чтобы вести ее
публично. Несколько месяцев было тихо. Потом Таненбаум прислал Линусу ссылку
на пятистрочное объявление в журнале "Byte" о выпуске коммерческой версии
Linux.
"В своем последнем сообщении Эндрю спрашивал, этого ли я хотел -- чтобы
кто-то продавал мой труд. Я ему ответил коротко: "Да", и больше он мне не
писал", -- рассказывает Линус.
Примерно через год, когда Линус приехал в Нидерланды на свое первое
публичное выступление, он отправился в университет, где преподавал
Таненбаум, надеясь получить от него автограф на своем экземпляре книги
"Проектирование и реализация операционных систем" -- книги, которая
перевернула его жизнь. Он ждал под дверью, но Таненбаум так и не появился.
Профессор был в отъезде, и встреча не состоялась.
XI.
Температура в номере гостиницы была чуть выше нуля, и накануне своего
первого выступления я лежал в постели, дрожа от холода. В Нидерландах, в
отличие от Финляндии, не принято отапливать помещения, а в этой мерзкой
комнате были еще и огромные сплошные окна, как будто жить в ней
предполагалось только летом. Однако ночью 4 ноября 1993 года я не мог спать
не только из-за холода. Я страшно волновался.
Публичные выступления мне всегда давались с трудом. В школе нас
заставляли делать доклады по темам, которые мы изучали, -- о крысах или еще
о чем-нибудь, -- и для меня это было совершенно непереносимо. Я стоял, не
мог вымолвить ни слова и только хихикал. Хотя -- поверьте мне -- я вовсе не
такой смешливый. Мне было трудно даже просто выйти к доске рассказать, как я
решил задачу.
И вот теперь я оказался в Эде (Нидерланды), в часе езды на поезде от
Амстердама, потому что меня пригласили выступить на десятой годовщине
Нидерландской группы пользователей Unix. Я хотел сам себе доказать, что
справлюсь. За год до этого меня пригласили выступить перед аналогичной
организацией в Испании, но я отказался, потому что страх перед публичными
выступлениями пересилил любовь к путешествиям. А в то время я очень любил
путешествовать. (Я и сейчас люблю, но уже нет той остроты впечатлений,
которая была у мальчика, практически не выезжавшего из Финляндии. Я бывал
только в Швеции, куда мы несколько раз ездили с палатками на каникулы, и в
Москве, где мы навещали папу, когда мне было шесть лет.)
Жалея, что упустил шанс поехать в Испанию, я решил принять следующее
приглашение. Но теперь, лежа в постели, я уже сомневался, что смогу
когда-нибудь преодолеть свой страх перед большой аудиторией, боялся, что не
смогу открыть рта или -- хуже того -- начну хихикать перед 400 участниками
собрания.
Мне было тошно.
Я говорил себе все, что обычно говорят в подобных случаях. Что
аудитория желает мне успеха -- ведь если бы они меня не любили, то просто не
пришли бы. Что я хорошо знаком с темой: причины выбора тех или иных
технических решений при создании ядра Linux, причины предоставления
исходников в свободное пользование. Но я все равно сомневался, что доклад
удастся, и мысли у меня в голове проносились со стуком и скрежетом, как
бесконечный товарный состав. Я буквально дрожал и далеко не от одного только
холода.
Как прошел доклад? Аудитория была дружелюбна к заметно трепещущему
перед ней докладчику, вцепившемуся в свои PowerPoint-слайды как в
спасательный круг (слава Microsoft!), а потом с запинкой отвечавшему на
вопросы. На самом деле вопросы и ответы прошли лучше всего. Как бы то ни
было, после доклада ко мне подошел Маршал Кирк Маккусик -- один из главных
разработчиков BSD Unix -- и сказал, что с интересом выслушал мое
выступление.
Я был так благодарен ему за этот жест, что готов был встать на колени и
целовать его ноги. Для меня есть всего несколько авторитетов в компьютерной
области, и Кирк -- один из них. За то, что он был так мил после моего
первого выступления.
Тот первый доклад стал для меня своего рода шоковой терапией. И
следующие за ним тоже. Зато они постепенно помогли мне приобрести некоторую
уверенность в себе.
Дэвид все спрашивает, изменилось ли мое положение в университете после
того, как Linux получила известность? Я никогда не слышал, чтобы кто-то из
преподавателей упоминал о ней или кто-то из студентов показывал меня своим
друзьям. Ничего такого не было. Мое университетское окружение знало о Linux,
но большинство линуксоидов жило за пределами Финляндии.
Осенью 1992-го меня назначили ассистентом в шведских классах факультета
информатики. (Это произошло так. Им был нужен говорящий по-шведски
преподаватель для базовых компьютерных курсов. В университете
специализировались по информатике всего два шведа-старшекурсника: Ларе и
Линус. Особого выбора не было.) Первое время я со страхом выходил к доске
решать задачи, но вскоре увлекался и переставал волноваться. Кстати, спустя
три года меня перевели в научные сотрудники -- я стал получать деньги не за
преподавание, а за исследования в компьютерной лаборатории, которые по
существу сводились к разработке Linux. Этим было положено начало доброй
традиции: мне стали платить за работу над Linux. Именно так в сущности
обстоит дело и в Transmeta.
Дэвид: "Ну, и когда это стало важным?"
Я: "До сих пор не стало".
Хорошо, отвечу подробнее. Дело приняло новый оборот, когда я понял, что
Linux не просто игрушечная операционная система -- на нее всерьез стало
полагаться множество людей. Вначале многие ставили себе Linux, просто чтобы
поковыряться в ней, а вот когда ее стали использовать как настоящую
операционную систему, я понял, что несу ответственность, если что-то
случится. Или по крайней мере начал это понимать. (Я и сейчас чувствую такую
ответственность.) За 1992 год Linux превратилась из увлекательной игры в
важную составляющую жизни людей, стала источником их доходов, средством
ведения коммерции.
Скачок произошел весной 1992-го -- примерно через год после того, как я
занялся программой эмуляции терминала, -- когда под Linux заработала первая
версия оконной системы X Window. Это значило, что операционка может
поддерживать графический интерфейс пользователя и что пользователи могут
работать в нескольких окнах одновременно благодаря проекту X Window,
зародившемуся в Массачусетском технологическом институте. Это было
существенное новшество. Помню, за год до его внедрения я шутил на эту тему с
Ларсом: говорил, мол, когда-нибудь мы сможем запустить X Window, и все
заработает. Я совершенно не ожидал, что это произойдет так быстро. Хакер по
имени Орест Збровски сумел перенести X Window под Linux.
Система X Window работает с помощью Х-сервера, который берет на себя
всю графику. Сервер общается с клиентами, чья задача говорить: "Мне нужно
окно такой-то величины". Обмен информацией происходит на уровне сокетов,
или, точнее, Unix Domain Sockets. Это способ обмена информацией внутри Unix,
но он же используется и для передачи информации по Интернету. Орест написал
первый уровень сокетов для Linux, просто чтобы перенести под нее X Window.
Интерфейс Ореста был сметан на живую нитку и не интегрирован с остальным
кодом. Это тот случай, когда я согласился на грубо сработанную заплатку,
потому что она была нам нужна.
Я не сразу привык к тому, что у нас есть графический интерфейс
пользователя. Думаю, около года я им вообще редко пользовался. А сейчас уке
не могу без него: во время работы у меня всегда открыт миллион окон.
Орест не только дал возможность работать с окнами, но и вообще открыл
дорогу в будущее. Domain Sockets использовались для организации локальной
сети, которая позволяла работать системе X Window. Мы могли воспользоваться
теми же самыми Domain Sockets, чтобы обеспечить Linux большой рывок во
внешние сети -- получить возможность связывать компьютеры. Без включения в
сеть Linux была полезна только тем, кто сидел дома и выходил в большой мир
по модему или вообще делал все локально. Поэтому мы с большим воодушевлением
принялись разрабатывать сети для Linux поверх этих самых Domain Sockets,
хотя они вовсе не были для этого предназначены.
Я был настолько уверен, что все получится, что даже сделал скачок в
нумерации версий. В марте 1992 года я планировал выпустить версию 0.13. А
вместо этого, получив графический интерфейс пользователя, уверился, что мы
на 95% достигли цели -- выпуска полноценной, надежной операционной системы,
пригодной к тому же для работы в сети. И поэтому выпустил версию 0.95.
Господи, как же это было преждевременно! Чтобы не сказать, глупо.
Работа в сети -- поганое дело, и в итоге на ее организацию ушло почти
два года -- только тогда ее можно было выпустить в свет. Переходя в сеть,
получаешь целый букет новых проблем. Во-первых, защита. Ты не знаешь, кто
работает в сети и что он затеял. Нужно быть очень осторожным, чтобы никто не
мог повесить твой компьютер, посылая тебе кучи хлама. Ты уже не можешь
контролировать, кто вступает в контакт с твоей машиной. Причем у разных
людей могут быть совершенно разные настройки. Используя стандартный сетевой
протокол TCP/IP, трудно правильно установить все тайм-ауты. Казалось,
процесс будет бесконечным. К концу 1993 года у нас уже была почти
работоспособная сетевая система, хотя у некоторых возникали серьезные
проблемы с ее использованием. Мы не умели работать с сетями, в которых адрес
не укладывался в 8-битные границы.
Из-за своего чрезмерного оптимизма при выпуске версии 0.95 я оказался в
ловушке. В течение тех двух лет, что ушли на разработку и выпуск версии 1.0,
с номерами творилось что-то невообразимое. Между 95 и 100 не так много
чисел, но мы продолжали постоянно выпускать новые версии -- то ошибку
поправишь, то функцию добавишь. Добравшись до 0.99, мы были вынуждены начать
добавлять номера, чтобы указать на уровень заплат, а потом перешли на
алфавит. В какой-то момент мы выпустили версию 0.99, уровень заплаток 15А.
Потом появилась версия 0.99, уровень заплаток 15В и так далее. Так мы
добрались до уровня заплаток 15Z. А вместо уровня 16 была выпущена версия
1.0 -- в этот момент система наконец стала работоспособной. В марте 1994-го
Linux 1.0 была с большой помпой представлена в аудитории факультета
информатики Университета Хельсинки.
Этому предшествовал довольно беспорядочный период, но уже ничто не
могло нанести урона популярности Linux. У нас была своя собственная
телеконференция в Интернете -- comp.os.linux, выросшая из пепла нашей с
Эндрю Таненбаумом перепалки. И она привлекала орды участников. В те времена
Internet Cabal (группа администраторов некоторых узлов Интернета) ежемесячно
подводила неофициальную статистику: сколько человек участвует в каждой
конференции. Данные были не очень точные, но они лучше всего говорили о
популярности твоего сайта -- в данном случае, сколько людей интересовалось
Linux. Неизменным лидером среди телеконференций была alt. sex. (Я-то ей
особенно не интересовался. Хотя и сходил туда пару раз, чтобы посмотреть,
из-за чего подняли такой шум. Но вообще я был типичным фригидным ботаником,
которому гораздо интересней играть в процессор с плавающей точкой, чем
следить за новостями с сексуального фронта: о свеженайденных позициях при
половом акте, отчетах о крутых любовных играх или о чем там еще говорят на
alt. sex.)
С помощью ежемесячной статистики Cabal легко было следить за
популярностью comp.os.linux. Можете не сомневаться -- так я и делал.
(Некоторые считают меня чуть ли не народным героем, но я никогда не был тем
бескорыстным, самоотверженным компьютерным фанатом, каким меня пытается
представить падкая на мифы пресса.) К осени 1992 года в нашем форуме
участвовали десятки тысяч людей. Все эти люди следили за событиями вокруг
Linux, но не все из них пользовались самой операционной системой. Каждый
месяц в момент подведения итогов выпускался список из сорока самых
популярных телеконференций. Если твой форум не входил в эти сорок, то о его
популярности можно было узнать из полного отчета, который распространялся в
специальной служебной конференции. Мне обычно приходилось обращаться к
полному отчету.
Однако форум Linux неуклонно двигался вверх. В какой-то момент он вошел
в первые сорок, и я был счастлив. Это было круто. Помню, я тогда написал
довольно злорадное сообщение в comp.os.linux, в котором перечислял форумы,
посвященные разным ОС, включая Minix, и говорил: "Смотрите, мы популярнее
Windows!" (Учтите, что в то время любители Windows еще не освоили Интернет.)
Где-то в 1993-м мы вошли в первую пятерку. В ту ночь я лег спать
преисполненный самодовольства, в экстазе от того, что Linux по популярности
почти догнала секс.
В окружающем меня мирке ничего похожего не происходило. Я практически
не жил реальной жизнью. К тому времени, как я уже писал, Петер Энвин
организовал в Интернете сбор средств для оплаты моего компьютера. В итоге
было собрано три тысячи долларов, и в конце 1993 года я закончил выплаты. А
на Рождество провел модернизацию своего компьютера до 486 DX2-66, который
использовал потом много лет. В этом и была моя жизнь: я ел, спал, иногда
ходил в университет, программировал, читал прорву мейлов. Я был в курсе, что
некоторые мои друзья чаще занимаются сексом, но это меня не трогало.
Честно говоря, большинство моих друзей тоже не преуспевали в этой
сфере.
XII.
Выступление в Эде почти убедило меня, что я способен вынести что угодно
-- даже такой ужас, как выступление перед множеством совершенно незнакомых,
уставившихся на меня людей. Начинала приходить уверенность и в других
областях. Я был вынужден принимать быстрые решения по поводу исправления и
модернизации Linux, и каждое такое решение укрепляло меня в роли лидера
растущего коллектива. С технической точки зрения решения не вызывали проблем
-- труднее было дипломатично сообщить одному человеку, что я предпочел
решение другого. Иногда достаточно было просто написать: "Поправки такого-то
работают прекрасно. Давайте на них и остановимся".
Никогда не понимал, зачем соглашаться на решение, которое я не считаю
самым лучшим с технической точки зрения. Это помогало мне сохранять
беспристрастность, когда несколько программистов предлагали различные
заплатки. Кроме того, хотя тогда я об этом не задумывался, это внушало людям
доверие. А доверие дорогого стоит. Когда тебе верят, то прислушиваются к
твоим советам.
Безусловно, сперва нужно заложить фундамент доверия. Думаю, все
началось не столько, когда я написал ядро Linux, а скорее когда я выложил
свою программу в свободном доступе в Интернете с тем, чтобы каждый желающий
мог внести в нее изменения или добавить функции, а я бы принимал
окончательное решение в отношении устройства операционной системы.
Точно так же, как я не планировал, что Linux начнет свое существование
за пределами моего собственного компьютера, так и не ожидал, что стану
лидером. Это произошло само собой, по умолчанию. В какой-то момент группа из
пяти разработчиков стала выполнять основную часть работы по ключевым
направлениям. Было естественно, чтобы они стали своего рода фильтрами и
отвечали за разработку в соответствующих областях.
Я довольно быстро понял -- проще всего руководить, позволяя людям
делать то, что им хочется, а не заставляя их делать то, что хочется тебе.
Кроме того, хороший руководитель понимает когда не прав, и умеет отступать.
А еще он позволяет другим принимать самостоятельные решения.
Другими словами: успех Linux в значительной степени обусловлен моими
собственными недостатками: я ленив и люблю пожинать чужие лавры. Если б не
это, модель разработки Linux -- как они это называют -- до сих пор не вышла
бы за рамки ежедневного обмена сообщениями между пятью-шестью хакерами. Не
было бы и речи о сегодняшнем размахе, когда разработкой Linux занимается
сложнейшая сеть из сотен тысяч участников четырех тысяч одновременно
разрабатываемых проектов, опирающихся на листы рассылки, встречи
разработчиков и корпоративную поддержку- А сверху как верховный арбитр всех
споров по поводу ядра операционной системы расположился руководитель,
который совсем не стремится руководить.
Что ни делается -- все к лучшему. Мне удалось избавиться от тех частей,
которые меня не особенно увлекали. Это прежде всего уровень пользователя --
внешние части системы, с которыми непосредственно имеет дело конечный
пользователь, в отличие от кода, который скрывается в глубине системы.
Вначале кто-то вызывается вести то или иное направление. Потом процесс
поддержки подсистем становится органичным. Все знают, кто активно участвует
в работе и кому можно доверять, в итоге на него все и переключается. Никаких
голосований. Никаких приказов. Никаких подсчетов.
Например, если двое создают однотипные драйверы, я иногда принимаю
варианты обоих и смотрю, каким чаше пользуются. Обычно один становится более
популярным. Или же авторы начинают совершенствовать свои программы и в итоге
их пути расходятся -- они начинают использоваться в
разных сферах.
Многих удивляет сам факт, что модель с открытыми исходниками работает.
По-моему, тут полезно попытаться понять психологию хакеров из мира
общедоступных программ. (Вообще-то, обычно я избегаю слова "хакер". В личном
разговоре с технарями я еще могу назвать себя хакером. Но в последнее время
смысл этого слова изменился: так стали называть мальчишек, которые от нечего
делать заняты электронным взломом корпоративных ВЦ вместо того, чтобы
помогать работе местных библиотек или уж, на худой конец, бегать за
девочками.)
Хакеры (программисты), которые работают над Linux и другими проектами с
открытыми исходниками, часто отказывают себе во сне, занятиях спортом,
посещениях школьных чемпионатов, в которых участвуют их дети, а иногда и в
сексе, потому что им нравится программировать. А еще им нравится участвовать
в крупнейшем в мире коллективном проекте, посвященном построению самой
лучшей и самой красивой технологии, -- проекте, который доступен каждому.
Вот и все. И это прикольно.
Ну ладно, я, кажется, перешел на язык самовосхвалений, которым пишутся
пресс-релизы. Фанаты открытых исходников -- не матери Терезы из сферы
высоких технологий. Они получают свою долю славы -- их имена включаются в
благодарственные списки или в файл с описанием истории проекта, который
сопровождает любой проект. Наиболее активные участники привлекают внимание
работодателей, которые изучают программы, чтобы выявить и нанять лучших
программистов. В значительной степени хакерами движет и стремление заслужить
уважение других участников своими солидными вкладами. Это очень мощный
стимул. Каждый хочет произвести впечатление на окружающих, укрепить свою
репутацию, повысить социальный статус. Разработка программ с открытыми
исходниками дает программистам такую возможность.
Разумеется, я провел большую часть 1993 года точно так же, как и
большую часть 1992-го, 1991-го и так далее: уткнувшись в компьютер. Но
близились перемены.
Идя по стопам своего дедушки, я стал ассистентом в Университете
Хельсинки, ответственным за шведскоязычный курс "Введение в информатику" в
осеннем семестре. Тут-то я и встретил Туве. Она оказала на мою жизнь еще
большее влияние, чем "Проектирование и реализация операционных систем" Эндрю
Таненбаума. Но я не буду обременять вас излишними деталями.
Туве была одной из студенток моей группы (всего там было 15 человек).
Она уже получила специальность дошкольного педагога. А потом решила
познакомиться с компьютерами, но сначала немного отставала от остальных. В
конце концов она всех догнала.
Курс был совершенно элементарный. Шла осень 1993-го, Интернет еще не
был популярен, поэтому однажды я задал на дом послать мне сообщение по
мейлу. Сегодня это звучит по-идиотски, но я сказал: "Домашнее задание:
пошлите мне e-mail".
Другие студенты прислали просто тестовые сообщения или какие-то
замечания о занятиях. Туве пригласила меня на свидание.
Я женился на первой же женщине, которая обратилась ко мне по мейлу.
Наше первое свидание так и не кончилось. Туве была дошкольным педагогом
и шестикратным чемпионом Финляндии по карате, она выросла в нормальной
семье, хотя так я называю любую семью, которая не похожа на нашу чокнутую
семейку. У нее было много друзей. Я сразу понял, что именно эта женщина мне
нужна. (Подробности пропущу.) Через несколько месяцев мы с моим котом Ранди
переехали в ее крошечную квартирку.
В первые две недели я не потрудился даже перевезти свой компьютер. Не
считая службы в армии, это была самая долгая разлука с компьютером с тех
пор, как одиннадцатилетним мальчиком я сидел у дедушки на коленях. Не буду
подробно на этом останавливаться, но это по-прежнему рекорд моей штатской
жизни без процессора. Каким-то образом я выжил (детали снова опускаю). В
редкие встречи с мамой в тот период я слышал от нее что-то о "триумфе
матери-природы". Думаю, отец с сестрой были просто в шоке.
Вскоре Туве принесла в дом кошечку, чтобы Ранди не скучал. У нас
повелось проводить вечера вдвоем или с друзьями, вставать в 5 утра, чтобы
она могла пойти на работу, а я мог оказаться в университете раньше всех и
никто не мешал мне читать мейлы о Linux.
Король
БАЛА
I.
Появление версии 1.0 означало для Linux новый этап: нам понадобился
пиар. Лично я с удовольствием представил бы эту версию точно так же, как и
предыдущие. Я бы послал в форум сообщение: "Выпущена версия 1.0.
Пользуйтесь". (Или что-нибудь в этом роде.)
Однако многие отнеслись к этому событию гораздо серьезнее. Версия 1.0
им нужна была для рекламы. Всем этим новорожденным компаниям, продававшим
Linux, версия 1.0 была важна скорее по психологическим, чем по
технологическим причинам. И их можно понять: кому понравится торговать
операционной системой версии 0.96?
Я хотел выпустить версию 1.0, потому что тем самым завершался некий
этап, а кроме того, это значило, что я могу временно перестать исправлять
ошибки и вернуться к разработке. Производители и разработчики Linux хотели
обставить выход новой версии с максимальной помпой.
Нам нужно было выбрать правильную тактику. Сам я не собирался
руководить этой кампанией. Мне вовсе не улыбалось выпускать пресс-релизы и
выступать с заявлениями. Поэтому за дело взялись те, кто был в нем
заинтересован. Примерно так делалась и сама Linux -- схема снова сработала.
Наш первый официальный выпуск стал настоящим событием во многом
благодаря Ларсу. Он и некоторые другие решили, что объявление лучше всего
сделать в университете. В этом был свой резон. Моя комната не тянула по
размерам. А делать объявление в помещении коммерческой фирмы было бы
неправильно. Поэтому Ларе вызвался согласовать вопрос с университетом.
Факультет информатики Университета Хельсинки был небольшой организацией,
поэтому он смог просто пойти и поговорить с деканом.
Университет Хельсинки с радостью согласился выделить для представления
Linux 1.0 главную аудиторию факультета информатики. Да и чего бы им
возражать? Разве в университете часто происходят события, достойные показа
по телевизору?
Я согласился выступить. Это мероприятие не шло ни в какое сравнение с
кошмаром в Эде. Хотя, если вдуматься, кое в чем оно оказалось-таки сложнее.
Например, в аудитории сидел мой папа. А мероприятие показывали по
финскому ТВ. Тогда я впервые увидел себя по телевизору. На собрание пришли и
папа и мама (но я совершенно уверен, что они сидели врозь). И Туве тоже
пришла. Тут-то мой отец и познакомился с ней, поэтому для меня это было
больше, чем просто объявление версии 1,0. Поскольку я до последнего момента
готовился к выступлению -- проверял, что со слайдами все в порядке и прочее,
-- то не присутствовал при их знакомстве. По-видимому, оно произошло, когда
они шли в аудиторию. Кажется, я это заметил краешком глаза.
В том выступлении, как и почти во всех остальных в последующие
несколько лет, я говорил не столько о технологии, сколько об открытых
исходниках. Все прошло классно. Мне удалось изменить отношение к Linux
некоторых сотрудников факультета. До этого факультет просто гордился Linux и
снисходительно поощрял мою деятельность. После объявления они стали
относиться к Linux более серьезно. Ведь они услышали о ней в теленовостях.
Спустя годы стали поговаривать, что университет пытается приписать себе
заслуги в сфере Linux. Это не так. Факультет всегда оказывал нам большую
поддержку- Мне даже дали такую должность, что я мог создавать Linux в
рабочее время. И это было в самом начале, когда еще никто не мог сказать:
"Давайте поможем парню, тут пахнет всемирной известностью". Но в то же время
им было приятно сыграть важную роль в анонсе новой версии. Это укрепило их
репутацию. Я знаю, что на факультете информатики, который всегда был в тени
Технического университета, теперь стало больше шведскоговорящих студентов.
Зависть к успеху считается характерной чертой финнов. Поэтому, когда
Linux приобрела известность, меня многие спрашивали, не отравляют ли мне
жизнь в университете завистники. На самом деле все было по-другому: в
университете мне очень помогали. Уже на раннем этапе они стали избавляться
от X-терминалов и заменять их на PC с Linux.
Выход новой версии поднял Linux в Финляндии на небывалую высоту, и в
других странах она тоже стала приобретать известность. Ей посвящалось
множество публикаций в газетах: просто какой-нибудь журналист натыкался на
Linux и приходил в восторг. С точки зрения бизнеса версия 1.0 не
представляла особой опасности для основных игроков. Linux забирала рынок у
Minix и Coherent. Среди других категорий пользователей интерес к системе был
невелик. И это было нормально -- внимания и так было гораздо больше, чем я
рассчитывал.
Тем не менее журналисты -- в основном из компьютерных изданий -- стали
стучаться в мою дверь. Буквально. Субботним утром Туве бывала отнюдь не в
восторге, просыпаясь от звонка в дверь японского репортера с подарками (чаще
всего это были часы -- видно, узнали, что это моя слабость), который жаждал
взять у меня интервью. Еще меньше она бывала рада, когда я приглашал его
войти. (А я поступал так годами, пока мы не объявили наш новый дом зоной,
свободной от журналистов. Иногда моя беспечность доходила до того, что я
забывал сказать Туве, что пригласил журналиста в дом для интервью. И сам
забывал об этом. Репортер приходил, и Туве приходилось его развлекать до
моего возвращения.) Потом стали появляться сайты фэнов, типа французского,
на котором в основном размещена постоянно обновляемая галерея каких-то
безумных фотографий. Например, я на собрании "Спектрума" -- крутой чувак без
рубашки пьет пиво.
Тихий ужас.
Причем интерес проявляли не только журналисты и линуксоиды. Неожиданно
со мной захотели поговорить о технологиях люди с большими кошельками. Unix
всегда рассматривалась как система с огромным потенциалом, в основном из-за
своей мощности и многозадачности. Теперь корпорации, которые интересовались
Unix, начали присматриваться к Linux. Среди них была сетевая компания
Novell, в которой открыли небольшой "побочный" проект на базе Linux. Они
разрабатывали настольный ПК под Unix под названием "Looking Glass"
(зеркало). Он неплохо смотрелся, но лбом стенку не прошибешь: ему
недоставало поддержки тогдашнего стандарта -- Common Desktop Environment.
В августе 1994-го они предложили заплатить мне за то, чтобы я приехал к
ним в Орем (шт. Юта) поговорить об их разработке. Благодаря Novell передо
мной открывалась редкая возможность посмотреть Америку, поэтому я согласился
на их предложение при условии, что они оплатят мне поездку еще в
какой-нибудь американский город. Хоть я и был неискушенным финном, но
подозревал, что Орем и даже Солт-Лейк-Сити не типичны для США. Мне
предложили поехать в Вашингтон, но я не захотел. Я подумал, что все столицы
похожи друг на друга. Тогда мне предложили Нью-Йорк, но я решил, что
интереснее съездить в Калифорнию.
Было непонятно, насколько серьезно относятся к проекту в штаб-квартире
Novell. (В итоге оказалось, что совсем несерьезно: проект закрыли, а девять
его участников организовали компанию Caldera.) Но зато мне удалось впервые
взглянуть на Америку, куда я со временем планировал перебраться. Независимо
от глубины интереса Novell к Linux США представлялись центром растущей
технологической вселенной. Поездка в США ошеломила меня. Какое же там все
новенькое по сравнению с Европой! Церковь мормонов за несколько лет до моего
приезда отметила 150-летний юбилей, поэтому они привели в порядок свой
главный храм. Он сиял белизной. После Европы, где все церкви старые и
подернуты паутиной времени, я смог вспомнить только одно место, где раньше
видел белый храм -- Диснейленд. Он был похож не на церковь, а на какой-то
сказочный замок. А еще я совершил ошибку, посетив в Ореме сауну при
гостинице. Это была такая небольшая портативная сауна, буквально сделанная
из пластика -- и внутри было ненамного жарче, чем снаружи. Я ушел из нее с
мыслью, что в США не умеют делать сауны, и слегка затосковал по дому.
Я начал постигать азы. Точно так же, как в Финляндии приезжие быстро
привыкают не заводить разговоры с незнакомцами в барах, я узнал, что в Юте
-- а позже выяснилось, что и в остальной части Америки -- нельзя вести
разумную беседу на тему абортов и оружия. С вероятностью 50% вы наткнетесь
на собеседника, который принимает эти вопросы очень близко к сердцу. В
результате легко втянуться в ожесточенный спор по поводу того, о чем не
следует спорить. В Европе люди не зацикливаются на этих вопросах. Американцы
же начинают очень бурно защищать свою позицию, потому что много раз слышали
противоположное мнение. В Финляндии оружия на душу населения может быть
больше, чем где бы то ни было, но оно используется в основном для охоты. И
особых проблем не возникает.
Еще одну вещь я понял в первые же дни жизни в Америке: "корневое пиво"
-- страшная дрянь (Определенно, к его вкусу надо специально привыкать.
Думаю, все началось с пуритан, которые не могли пить настоящее пиво из-за
того, что в нем есть алкоголь. Тогда они состряпали безалкогольный напиток
из корнеплодов и назвали его "корневым пивом" (root beer),
чтобы люди думали, что это классная вещь. Десяти поколениям
подряд вбивали в голову эту мысль, и люди наконец купились. Современные
американцы любят "корневое пиво", потому что в течение десяти поколений
нация подвергалась генетической переделке.).
После Юты я полетел в Сан-Франциско -- вот это классный город! Я
столько времени ходил по улицам, что обгорел, и мне пришлось потом целый
день не высовывать носа на улицу.
Помню, как шел по мосту "Золотые ворота", любовался на холмы Марин и
мечтал забраться на них, как только окажусь на том берегу. Но когда наконец
дошел до конца моста, гулять уже больше не хотелось. Вот уж не ожидал, что
шесть лет спустя, практически день в день, буду сидеть на гребне этих
продуваемых ветром холмов, разглядывать Тихий океан, залив Сан-Франциско,
мост, туман, сам Сан-Франциско и рассказывать обо всем этом диктофону
Дэвида.
Я снова оказался в Америке уже через год. Приехал, чтобы выступить
перед DECUS (группой пользователей Digital) в Новом Орлеане. В аудитории
оказалось всего сорок человек, поэтому я не особенно волновался. Мне очень
повезло -- именно тогда я познакомился с Джоном Холлом, по прозвищу Мэддог.
Он ведал техническим маркетингом Digital Unix и был давним пользователем
Unix. Именно он пригласил меня на эту встречу. Мэддог знаменит своей
длиннющей бородой и извращенным чувством юмора (не говоря уж о привычке
храпеть). Он возглавляет Linux International -- организацию, которая
занимается поддержкой Linux и ее пользователей. Кроме того, он -- крестный
отец моей дочери Патриции.
Еще одно последствие этого выступления в Новом Орлеане: Мэддог
договорился, что Digital одолжит мне Alpha. Так Linux была перенесена на
компьютер, отличный от PC. До этого Linux уже переносили на другие
архитектуры. Была версия для 68К, машин на базе Motorola 68000, которые
использовали Atari и Amiga. Но в этих случаях Linux не годилась для двух
платформ одновременно. При тех переносах куски программы, которые не
работали на новой машине, выкидывались и вместо них писались другие. Перенос
на Alpha был первым настоящим переносом. Исходники для PC и для Alpha
практически не различались. Добавлялся лишь новый уровень абстракции, так
что программа компилировалась по-разному в зависимости от того, в какой
архитектуре нужно было работать. В результате в разных архитектурах
использовался один и тот же код.
Когда в марте 1995-го мы выпустили версию 1.2, ядро уже включало в себя
250 тысяч строк кода, новый журнал "Linux Journal" хвалился десятитысячным
тиражом, a Linux могла работать на процессорах Intel, Digital и Sun SPARC.
Это был большой прогресс.
II.
1995 год. У Linux появилось множество коммерческих версий,
Linux-компании завоевывают признание. В университете меня повысили с
ассистента до научного сотрудника: теперь я получаю больше, а времени на
преподавание трачу меньше. Я медленно -- очень медленно -- выполняю задания
для получения степени магистра. Моя работа посвящена переносу Linux в
различные архитектуры. Туве научила меня играть в сквош (Сквош
(squash) -- игра с мячом и ракетками в
помещении.), мы играем каждую неделю -- в основном вничью.
И на фоне всего этого благополучия вдруг возникает проблема.
Оказывается, некий предприимчивый житель Бостона зарегистрировал товарный
знак Linux. Более того: он послал "Linux Journal" и ряду других
Linux-компаний мейлы о том, что они должны отчислять ему по 5% своих доходов
в качестве "благодарности" за пользование его товарным знаком.
Узнав об этом, я испытал дежа-вю. Фамилия "предпринимателя" показалась
мне знакомой. Я проверил свои почтовые архивы и увидел, что года полтора
назад он обратился ко мне с вопросом, верю ли я в бога, и сообщил, что у
него есть для меня замечательное коммерческое предложение. Это было еще до
того, как рассылка мусора по мейлу приобрела масштабы эпидемии, в то
блаженное время, когда Интернет еще не был наводнен бесчисленными схемами
мгновенного обогащения. Ответить на то письмо я не потрудился, но сохранил
его, поскольку по тем временам оно было довольно необычным.
Итак, налицо был небольшой кризис. Мы были программерами. Никто не
позаботился о проверке реестра товарных знаков.
Этот парень не был профессиональным "браконьером". Похоже, это была его
единственная попытка. Товарные знаки разбиты на категории; он
зарегистрировал знак в компьютерной категории. Для регистрации необходимо
представить доказательство в виде своей продукции -- он представил в Бюро
патентов и товарных знаков дискету, на которой, по его утверждению, была
записана программа Linux.
Возникла некоторая паника. Все члены Linux-сообщества понимали, что
надо бороться за свой товарный знак. Однако у нас не было организации,
которая могла бы выступить достойным борцом. Не было и денег, чтобы нанять
юриста. Ни одна из компаний не была готова выложить требуемую сумму -- 15
тысяч долларов. (Теперь они ежемесячно тратят столько на лимонад для своих
сотрудников.) Но в то время это была серьезная сумма для одной компании.
Поэтому "Linux Journal" и несколько других компаний решили вложить деньги в
Linux International, чтобы она сражалась за товарный знак. Linux
International была основана в Австралии человеком, по имени Патрик Декруз,
который в 1994 году переехал в США, чтобы помогать повсеместному
распространению Linux. В тот год, когда возник спор о товарном знаке, Мэддог
стал исполнительным директором этой компании. Он пользовался и продолжает
пользоваться всеобщим доверием.
Я жил в Финляндии, пытался обыграть Туве в сквош, а Авутона в снукер и
совершенно не стремился влезать во всю эту историю. Мне просто хотелось,
чтобы кошмар рассеялся. В то время я предпочел бы избавиться от товарного
знака, аннулировать его в связи с тем, что он уже ранее использовался в
отрасли. У нас было достаточно документов для подтверждения того, что Linux
давно используется. Однако наш юрист объяснил, что мы только потратим силы
попусту, пытаясь доказать, что Linux -- всеобщее достояние, а не товарный
знак. Он говорил, что Linux может стать всеобщим достоянием, только если это
родовое название. Но в то время это было не так. Возможно, что Бюро патентов
и сегодня не признало бы Linux родовым названием. Юрист сказал, что так мы
можем проиграть. И даже если нам удастся аннулировать товарный знак, то
потом кто-то сможет зарегистрировать его заново.
Он советовал перерегистрировать товарный знак на кого-то другого. Я
предлагал кандидатуру Linux International, но это многим не понравилось.
Linux International была молодой и непроверенной компанией. Народ
волновался, что ее захлестнут коммерческие интересы. (Хочу заметить, что
этого не произошло.) Кроме того, все беспокоились, кто придет на смену
Мэддогу, если он будет вынужден уйти.
Поэтому все взгляды устремились на меня. Юрист отметил, что
доказательство будет легче строить, если оформлять товарный знак Linux на
меня, потому что я был первым пользователем этого слова. На том и порешили.
Было заключено мировое соглашение, потому что это показалось самым простым и
дешевым вариантом. Как и при большинстве подобных соглашений, его детали не
подлежат обсуждению. Да я их и не знаю. Я с удовольствием ни во что не
вникал.
Когда я стал перечитывать исходное письмо этого парня, то понял, что
там и речи не шло о патентах. Было очевидно, что он хотел просто пообщаться
со мной. Возможно, он пытался вступить со мной в контакт, чтобы заставить
меня заплатить. Или, если бы я оказался истинно верующим и его духовным
братом по вере, он бы просто отдал мне товарный знак. Не знаю.
Я понимаю, что не все люди в ладах с моралью. Но тогда меня больше
всего раздражало, что патентная система возложила бремя борьбы с этим парнем
на меня, без вины виноватого.
В результате всей этой катавасии я оказался владельцем товарного знака
Linux. Поэтому такие компании, как VA Linux, впервые выпуская свои акции на
рынок, обязаны в объявлении о размещении акций указывать, что не являются
владельцами входящего в название товарного знака. (В этом конкретном случае
компания вынуждена была получить мое официальное согласие на использование
слова Linux.) Но к таким вещам я уже привык.
Эпизод с товарным знаком стал просто неожиданной болезнью роста для
Linux. И пустой тратой времени. Но как только он завершился, начался новый.
Инженер из исследовательской лаборатории Intel в Портленде (шт. Орегон)
сообщил, что его компания использует Linux в своих исследованиях новых
архитектур. Он спросил, не хочу ли я приехать к ним на полгода на
стажировку.
В принципе, мы с Туве обсуждали возможность переезда в США. Она знала,
как мне там понравилось, если не считать "корневого пива". Мы пришли к
выводу, что перспективы -- не говоря уж о климате -- в Америке лучше.
(Кстати, я всегда считал, что американская система стимулирования
сотрудников гораздо практичнее и продуктивнее европейской. В Финляндии, если
один сотрудник оказывается намного лучше других, то ему немного повысят
зарплату и сохранят все в секрете. В Америке он получит намного больше денег
-- и это работает.) Стажировка казалась мне хорошим способом попробовать
воду или скорее, поскольку речь шла о северо-западе Тихоокеанского
побережья, попробовать дождя. Мы решили, что надо использовать эту
возможность. Но я колебался. Мне не хотелось уходить из университета, не
получив магистерской степени. Что-то внутри меня -- возможно, кровь
дедушки-профессора -- не позволяло бросить университет. В конце концов мои
чувства ни на что не повлияли. Начальник того инженера решил, что мне будет
трудно получить от Службы иммиграции и натурализации необходимое разрешение
на работу в США в течение полугода.
Поэтому мы остались в Хельсинки. Когда известные своим пристрастием к
алкоголю финны поднимали тосты за наступление нового, 1996 года, я медленно
подползал к финишу -- получению магистерской степени. Мне оставалось сдать
всего один маленький курс, чтобы получить нужное количество зачетов. И еще
нужно было написать магистерскую диссертацию. Смешно сказать -- я впервые
должен был получить оценку за Linux, над которой корпел почти все время
учебы в университете.
В 1996 году я испытал потрясение. В Финляндии царит уравниловка:
прослужив три года, каждый обязательно получает прибавку к жалованью. Когда
я впервые увидел ведомость с моей новой зарплатой, то вздрогнул: я
проработал в университете столько лет, что получил право на повышение.
Неужели я буду работать здесь до самой пенсии? Пойду ли я по стопам дедушки?
Вспомните, как я его описывал: лысый, полный, без запаха. Я начал регулярно
поглядывать в зеркало. Волосы отступили назад на пару миллиметров. На моем
когда-то тощем теле стали постепенно нарастать лишние килограммы. В свои 26
я впервые почувствовал себя старым. Я торчал в университете уже седьмой год.
Я понял, что смогу закончить его быстро, если как следует соберусь.
Моя десятилетняя дочь Кейли полагает, что получить от кого-то в подарок
пингвина -- это верх счастья. В ясную ночь мы сидим вокруг костра в горах,
Сьерра-Невада, и Линус рассказывает, как группа пользователей Linux из
английского города Бристоля купила ему пингвина. Кейли не может поверить,
что он даже не потрудился навестить птицу. Тогда он поясняет: на самом деле
они не купили пингвина, а оплатили от имени Линуса содержание птицы. Он
думает, что в течение года.
Торвалъдсы пытаются освоить запекание американской тянучки. Кто-то
поднимает голову от тянучки, которая коптится над костром, и совершенно
некстати интересуется тем, как пингвин стал международным символом Linux.
"Это была моя идея, -- говорит Туве. -- Линус пытался подобрать эмблему
для Linux, потому что народ говорил: "Ну должен же быть какой-то символ!" Он
стал перебирать, что он видел. У Linux-компаний была своя символика. У одной
из них был розовый треугольник. Но я знала, что это международная эмблема
геев, поэтому сказала, что знак уже занят. Он сказал, что хочет что-то
милое, симпатичное. Я подумала о пингвинах. Линуса однажды клюнул пингвин в
австралийском зоопарке. Он любит всяких зверюшек. Всегда возится с разными
гремучими змеями. Те пингвинчики в зоопарке были не больше 30 сантиметров, и
Линус просунул руку в клетку, чтобы с ними поиграть. Он как бы изобразил
пальцами рыбку. Пингвин подошел, клюнул и понял, что это не рыба. Хоть
пингвин его и клюнул, Линусу он все равно понравился. Мне кажется, что после
этого Линус на них запал. Он старался посмотреть на пингвинов всюду, где они
были. Поэтому, когда он стал подбирать символ, я сказала: почему бы не взять
пингвина, раз ты их так полюбил? Он сказал: "Хорошо, я подумаю".
В этот момент Линус, сидящий через трех человек от Туве, качает
головой.
"Нет, это не ее идея, -- говорит он. -- Она ошибается".
Это было что-то новое. У Линуса и Туве нет привычки спорить. У Туве
поразительный дар ловко управляться с девочками, домом и знаменитым мужем,
отражая атаки журналистов с помощью карате. И Линус охотно вносит свой
вклад: время от времени складывает выстиранное белье, а по утрам готовит
капуччино. Даже во время утомительной десятичасовой поездки на машине с
двумя малышками, которым все время что-то нужно, Линус и Туве действуют
слаженно: представьте себе супружескую пару -- аналог добротно сработанной
скандинавской софы.
А тут мы наткнулись на больное место.
По словам Линуса, хотя Туве и могла упоминать пингвинов когда-то давно,
впервые эти антарктические создания всерьез возникли как официальный
талисман операционной системы в разговоре с двумя высокопоставленными
линуксоидами.
Туве вносит свои коррективы в эту версию: "Он решил, что идея плохая --
раз она моя. И продолжал думать о символе. Однажды мы были в Бостоне с
Мэддогом и Генри Холлом. Они начали говорить о символике. Я им говорю: а
может, пингвин? Им понравилось. Вот после этого, я думаю, Линус и
согласился, что это неплохая идея. Тенри Холл упомянул о художнике, который
может нарисовать пингвина, но этот вариант не сработал. Тогда Линус бросил
клич в Интернете, чтобы ему присылали изображения пингвинов". Он выбрал
вариант Ларри Юинга -- графика, работавшего в Институте научных вычислений
университета А&М в Техасе.
Это должен был быть не просто какой-нибудь пингвин. Во-первьгх, Линус
хотел, чтобы у него был счастливый вид, как будто он только что оприходовал
бочонок пива, а потом оттянулся с подругой. Но главное, пингвин должен быть
узнаваемым. Поэтому, хотя у всех остальных пингвинов клювы и ласты черные, у
талисмана Linux они оранжевые, как будто папа этого пингвина был селезнем,
возможно, Даффи Дак во время круиза по Антарктике закрутил короткий роман с
местной птичкой.
III.
Мое решение поступить на работу в корпорацию Transmeta линуксоиды
встретили точно так же, как и сообщение о том, что мы с Туве наконец
сообразили, как зачать ребенка, и ждем первенца в конце 1996-го.
Когда весной стало известно, что Туве беременна, самые активные
участники Linux-форума захотели узнать, как я планирую совмещать поддержку
Linux с семейными обязанностями. Через несколько месяцев все узнали, что я
(наконец) собрался уйти из Университета Хельсинки и перейти на работу в
законспирированную компанию Transmeta в Кремниевой Долине, и стали бурно
спорить, смогу ли я в опасных джунглях коммерческого мира сохранять верность
принципам открытых исходников, как делал это в нейтральном учебном
заведении. Линуксоидов особенно беспокоило, что Transmeta частично
финансировалась одним из основателей Microsoft Полом Алленом; некоторые
видели тут хитрый план захвата Linux.
Конечно, верным последователям Linux положение могло показаться
опасным, но... дайте же мне немного передохнуть! На самом деле ни рождение в
декабре 1996-го Патриции (а через полтора года Даниелы и через четыре года
-- Селесты), ни моя работа в Transmeta, начавшаяся в феврале 1997-го, не
погубили Linux. Я всегда был готов передать Linux надежному человеку, если у
меня что-то пойдет не так.
Но я забегаю вперед.
Весной 1996-го, как раз когда стало теплеть, я наконец закончил курс
обучения магистра. Примерно в это время мне написал Петер Энвин --
линуксоид, за три года до этого организовавший в Интернете сбор средств для
оплаты моего первого PC. Как и все остальные участники нашей
телеконференции, он знал, что я скоро кончаю университет. Он уже около года
работал в компании Transmeta и теперь сказал своему начальнику, что знает
одного парня из Финляндии, который может быть полезен компании. Поехав в
Швецию навестить мать, он по дороге завернул ко мне. Петер расхваливал
Transmeta, что было довольно трудно, потому что компания работала в условиях
глубокой конспирации и рассказывать ему было особенно нечего. Среди
программистов ходили только слухи, что там разрабатываются "программируемые
чипы". В конце концов, было здорово наконец познакомиться с Петером лично.
Через неделю после возвращения в Калифорнию он прислал мне мейл с
вопросом: когда я могу приехать. Все было совсем не так, как в прошлом году
с Intel, когда некий инженер хотел пригласить меня на стажировку, но дело не
выгорело из-за бумажной волокиты.
Я подумал, что даже просто съездить в Калифорнию и то приятно.
Это было мое первое в жизни собеседование с работодателем. У меня не
было резюме. Я не знал, чем занимается Transmeta. И дело было в чужой
стране.
Меня больше волновали последствия моего переезда в США, чем устройство
в эту конкретную фирму, поэтому я даже не думал о происходивших встречах как
о собеседовании. Для меня было важнее понять, что они собираются делать.
Довольно странная ситуация для собеседования.
Помню, как в первый вечер вернулся в гостиницу, которая располагалась
через дорогу от штаб-квартиры Transmeta. Я еще не пришел в себя после
перелета, и в моей голове все путалось. Идея казалась интересной, но люди из
Transmeta представлялись чокнутыми. В тот момент у компании не было вообще
никаких кремниевых микросхем. Никакого оборудования. Все делалось с помощью
моделирования, а демонстрация симулятора, загружавшего Windows 3.11 и
запускавшего пасьянс, никак не убеждала меня в реальности их планов. Я
боялся, что все это впустую. Четко помню свои тогдашние сомнения: а вдруг
ничего не выйдет -- ни у Transmeta с изобретением, ни у меня с работой.
С этими мыслями я и лег спать. Хотя сна особого не было. Вначале я
ворочался в постели и думал о планах Transmeta. Потом принялся мечтать, как
у меня на заднем дворе будет расти пальма. Потом стал обдумывать то, что
увидел в ходе моделирования. Эту беспокойную ночь я хорошо запомнил, но она
не идет ни в какое сравнение с тревожным ознобом в Эде.
К утру я слегка загорелся, а к концу второго дня уже был очень увлечен.
Тут-то и началось самое трудное.
Прежде чем принять предложение Transmeta, я обсудил его со многими
людьми. Когда прошел слух, что я рассматриваю этот вариант, мне поступило
несколько других предложений. В Финляндии меня пригласила компания Tele, в
которой использовалась Linux. Через Мэддога я получил предложение от
Digital. (He хочу никого обидеть, но зимой Бостон немногим лучше, чем
Хельсинки. Ну разве что чуть-чуть.) Я поговорил с некоторыми сотрудниками
Red Hat. Они готовы были меня взять и дать зарплату выше, чем Transmeta,
хотя, сколько мне предлагали в Transmeta, было неизвестно, потому что там я
денежный вопрос даже не обсуждал. В Red Hat обещали превысить предложение
Transmeta и в отношении пакета акций, каково бы оно ни было. Но я не хотел
работать на какую-то одну конкретную Linux-компанию -- даже если она
располагается в центре благословенной Северной Каролины.
В итоге, даже не объявляя формально о поиске работы, я получил пять
предложений. Transmeta определенно представлялась наиболее интересной.
Я согласился. У меня было странное ощущение. Потом я первым делом
объявил о своем уходе в университете. Вот когда начались настоящие
трудности. Для меня это был решительный шаг, после которого возврата назад
не было. Мы ждали ребенка, переезжали в новую страну, и я покидал надежное
гнездо Университета Хельсинки, но перед этим надо было написать магистерскую
диссертацию. Оглядываясь назад, я думаю, мне крупно повезло, что удалось
свалить все перемены в одну кучу. Но в то время это был чистый сумасшедший
дом.
Я не объявлял ничего официально -- с какой стати? Просто по Интернету
разнеслись слухи и возник тот спор, о котором я уже писал: смогу ли я
сохранить верность Linux и свободному программному обеспечению в зловещей
корпоративной среде, вдобавок постоянно отвлекаясь на смену подгузников. В
те времена считалось, что разработка Linux -- удел студентов, а не солидных,
остепенившихся людей. Так что их опасения легко понять.
Я написал диссертацию во время длинных выходных и сдал ее за несколько
минут до отъезда в роддом. Через сорок часов, 5 декабря 1996 года, родилась
Патриция. Я с первой минуты почувствовал себя в роли отца очень естественно.
Следующие несколько недель мы были заняты Патрицией и хлопотами по
получению американских виз, которые, казалось, займут всю жизнь. Мы решили,
что для упрощения дела нам лучше пожениться, поэтому в январе (число я
всегда спрашиваю у Туве) мы пошли и официально зарегистрировали свой брак.
Гостей у нас было трое: родители Туве и моя мать. (Отец был в Москве.) Это
был странный период. В один прекрасный день мы взяли и отправили в США почти
весь свой скарб, совершенно не представляя, когда сможем вылететь сами.
Потом позвали друзей на прощальную вечеринку. В только что опустевшую
однокомнатную квартиру набилось двадцать человек. По доброй финской традиции
все напились. В конце концов визы были получены, и утренним рейсом 17
февраля 1997 года мы вылетели в Сан-Франциско. Помню, температура в
Хельсинки была минус восемнадцать. Помню, как плакали, прощаясь с нами в
аэропорту, родные Туве -- у них очень близкие отношения. Не помню, приходили
ли мои. Наверно, да. Или нет?
Приземлившись в США, мы прошли таможню, держа на руках младенца и двух
кошек. Нас встретил Петер Энвин, и мы наняли машину, чтобы ехать в
Санта-Клару, в квартиру, которую мы выбрали несколько месяцев назад, когда
специально для этого приезжали в Америку. Все казалось нереальным, особенно
перепад температуры в 40 градусов по сравнению с Финляндией.
Наши вещи должны были прибыть через пару месяцев. Первую ночь мы спали
на надувном матрасе, который привезли с собой. На следующий день мы
отправились покупать настоящую кровать. Пока наша мебель не прибыла в
Калифорнию, Патриции пришлось спать в коляске. Это очень расстраивало Туве,
хотя Дэвид замечает, что все повторилось: ведь я провел первые три месяца
своей жизни в корзинке для белья. Мы мало готовили (мы и сейчас этого не
делаем) и не знали, куда ходить обедать.
По большей части мы ели в буфете торгового центра или в закусочной.
Помню, как говорил Туве, что надо поискать новые места.
Первые пару месяцев после переезда я осваивался в Transmeta и мало
занимался Linux. Новая должность требовала много времени, а после работы мы
с Туве и Патрицией изучали новое место жительства. Хлопот хватало. У нас
совершенно не было денег. Зарплата у меня была немаленькая, но все уходило
на мебель. А покупка машин вылилась в целую эпопею, потому что у нас не было
кредитной истории. Даже то, что мы способны платить за телефон, пришлось
доказывать.
Мой компьютер неспешно огибал на корабле Африканский Рог. Впервые в
жизни я не подавал голоса в Интернете, и многие начали беспокоиться. Ну да,
думали они, теперь он работает в коммерческой компании...
Многие так прямо и спрашивали, ну что -- это конец свободного
существования Linux? Я объяснял, что по контракту с Transmeta смогу
продолжать работу над Linux. И что я не собираюсь ничего бросать. (Я не
знал, как сказать, что просто перевожу дух.)
Жизнь в стране Transmeta.
Объяснить, что переезд в США и переход на коммерческую работу не
изменит ситуации, мне было особенно трудно потому, что Transmeta вела себя
как чуть ли не самая скрытная компания на свете. Во всех разговорах мы
должны были придерживаться одного простого правила: "Не говорить ничего". В
результате линуксоидам оставалось только гадать, к какой странной секте я
примкнул и вернусь ли когда-нибудь назад. Я даже матери не мог рассказать,
чем занимаюсь. Не то чтобы ее это заинтересовало.
На самом деле я не делал в Transmeta ничего особенного. Прежде всего я
занялся устранением некоторых возникших у них проблем с Linux. В компании
использовалось большое количество многопроцессорных машин, работавших под
Linux. Сам я никогда раньше не занимался вопросами симметричной
многопроцессорной обработки под Linux, и выяснилось, что многие вещи
работают вовсе не так, как ожидалось. Я воспринял это как личный вызов и,
естественно, принялся все исправлять.
Но настоящая моя работа сводилась к участию в деятельности софтбольной
команды Transmeta.
То есть я хочу сказать софтверной. Не так уж мы много играли в софтбол:
ни одна лига Кремниевой Долины не хотела нас принимать, пока мы не скажем,
чем занимаемся.
Не знаю, насколько компания Transmeta известна. Сейчас, когда я печатаю
этот текст, мы сидим тихо в ожидании выхода на биржу (пожалуйста, ради бога,
купите наши акции), то есть период секретности уже миновал, но теперь мы
вынуждены молчать, подчиняясь правилам Комиссии по ценным бумагам и биржам в
отношении первоначального выпуска акций в открытую продажу. Будем надеяться,
что к моменту выхода этой книги каждая собака будет знать о компании
Transmeta и купит себе парочку наших (внушение на уровне подсознания: АКЦИИ)
процессоров. Потому что Transmeta делает именно их -- процессоры. Железо.
Но Transmeta выпускает не просто железо. И это очень хорошо, потому
что, честно говоря, я в упор не отличаю транзистор от диода. Transmeta
делает простое железо, которое опирается на хитрое ПО, так что элементарный
ЦП прикидывается гораздо более сложным -- например, стандартным
Intel-совместимым х8б. А чем меньше и проще становится железо, тем меньше
транзисторов содержит ЦП, а следовательно, он потребляет меньше энергии --
что, как всем понятно, становится все важнее в нашем мобильном мире. Из-за
своего хитрого ПО Transmeta нужна большая команда программистов, и я в том
числе.
Меня все это очень устраивает. Transmeta, во-первых, не
специализируется на Linux, а во-вторых, занимается интересными техническими
штучками (и это еще слабо сказано: я до сих пор не слышал о другой компании,
которая бы всерьез попыталась сделать что-то похожее). Причем в области,
которую я знаю досконально: низкоуровневое программирование совершенно
специфического семейства процессоров 80x86. Как вы наверняка помните, я
затеял разработку Linux в первую очередь для того, чтобы разобраться в
процессоре своего первого PC.
То, что Transmeta не была Linux-компанией, тоже было для меня очень
важно. Поймите меня правильно: мне нравилось решать проблемы Transmeta с
Linux и участвовать во внутренних проектах на базе Linux. (Сейчас, пожалуй,
невозможно найти серьезную технологическую компанию, в которой не было бы
таких проектов.) Но Linux для Transmeta была на втором плане -- именно к
этому я и стремился. Я мог продолжать работать над Linux, но при этом мне не
приходилось идти на технические компромиссы в интересах компании и в ущерб
самой Linux. Я мог по-прежнему рассматривать Linux как хобби, руководствуясь
в своих решениях только стремлением к техническому совершенству.
Итак, днем я работал в Transmeta. Я писал и обслуживал интерпретатор
х86, который мы и сегодня используем (хотя обслуживают его теперь другие).
Интерпретатор по существу является составной частью программного обеспечения
Transmeta: его задача брать команды Intel одну за другой и выполнять их
(т.е. покомандно интерпретировать язык архитектуры 80x86). Позже я занялся
другими вещами, но тогда я впервые столкнулся со странным и восхитительным
миром эмуляции аппаратных средств.
По ночам я спал.
Мое соглашение с Transmeta было недвусмысленным: я имел право
заниматься Linux даже в рабочие часы. И поверьте: я полностью этим правом
пользовался.
Многие люди готовы подолгу работать в две, три или даже четыре смены.
Ко мне это не относится. Ни Transmeta, ни Linux никогда не могли помешать
мне хорошенько выспаться ночью. По правде сказать, я вообще большой фанат
сна. Некоторые думают, что это просто лень, но я готов забросать их
подушками. У меня есть совершенно неотразимый аргумент, и тут меня не
собьешь: если спать, например, по десять часов в сутки, то можно потерять на
этом несколько рабочих часов, но зато во время бодрствования вы будете в
форме и ваш мозг будет работать на полную катушку. А то и на две.
IV.
Добро пожаловать в Кремниевую Долину. В этой странной галактике мне
сразу пришлось столкнуться со звездами.
Я получил мейл от секретаря Стива Джобса о том, что тот будет рад со
мной встретиться, если я смогу уделить ему час-другой. Я ответил: конечно,
хотя и не понимал, к чему бы это.
Встреча состоялась в штаб-квартире Apple в аллее Бесконечного цикла.
Меня встретили Джобе и его главный технарь Эви Теванян. В то время Apple как
раз начала работать над OS X, операционной системой на базе Unix, которую им
удалось закончить только к сентябрю 2000-го. Встреча проходила неформально.
Сначала Джобе пытался меня уверить, будто в области настольных компьютеров
есть всего два игрока: Microsoft и Apple, и что для Linux, будет лучше
всего, если я подамся в Apple и привлеку сообщество, работающее с открытыми
исходниками, к созданию Mac OS X.
Я продолжал разговор, потому что мне хотелось побольше узнать об их
новой операционной системе. В ее основе лежит микроядро Mach, разработанное
в Университете Карнеги-- Меллона. В середине 90-х ожидалось, что Mach станет
венцом операционных систем, и многие им интересовались. На самом деле IBM и
Apple использовали Mach как основу своей злополучной совместной операционной
системы Taligent.
Джобе особо упирал на то, что низкоуровневое ядро Mach является
открытым. Тут он несколько блефовал: какой толк от того, что базовая
операционная система -- слой нижнего уровня -- открыта, если над ней лежит
Mac-уровень и он закрыт?
Понятно, Джобе не знал, что сам я невысокого мнения о микроядре Mach.
Если честно, я считаю его полной мурой. Оно содержит все конструктивные
ошибки, какие только можно придумать, и еще некоторые сверх того. Одним из
аргументов против микроядер всегда была их низкая производительность.
Поэтому существовало множество исследований для определения того, как
заставить микроядро по-настоящему хорошо работать. Все полученные
рекомендации были воплощены в Mach. В результате получилась очень сложная
система со своими собственными законами. Но она все равно была не слишком
эффективной.
Эви Теванян работал над Mach еще на стадии университетского проекта.
Мне было интересно обсудить проблемы, волновавшие их со Стивом. В то же
время мы принципиально расходились по техническим вопросам. Я не видел
смысла для специалистов по открытым исходникам и Linux ввязываться в это
дело. Конечно, я понимал, зачем они хотели привлечь разработчиков открытого
ПО к своей системе: они видели огромный потенциал Linux-сообщества. Не
думаю, впрочем, что они осознавали его полностью. Вряд ли Джобе понимал, что
у Linux потенциально больше пользователей, чем у Apple, хотя
пользовательская база у них и разная. И вряд ли Стив так же решительно отмел
бы Linux в качестве операционной системы для настольных компьютеров сегодня,
как сделал это три года назад.
Я объяснил, чем мне не нравится Mach. Легко понять, что это не вызвало
у моих собеседников энтузиазма. Безусловно, они и раньше слышали эти
аргументы. Я был явно зациклен на Linux, а Теванян -- на Mach. Было
интересно послушать их рассуждения о технических вопросах. Одна из очевидных
для меня проблем заключалась в поддержке новой операционной системой старых
Mac-приложений. Они планировали справиться со всеми старыми программами с
помощью уровня совместимости. Все старые приложения должны были работать с
помощью нового дополнительного процесса. Но один из главных недостатков
старой Mac-системы -- это отсутствие защиты памяти, а такое решение его
никак не устраняло. Получалось, что защита памяти будет реализована только
для новых приложений. Мне это казалось бессмысленным.
Наши взгляды на мир расходились кардинально. Стив был Стивом, точно
таким, каким его рисует пресса. Он был поглощен своими целями, в особенности
маркетингом. Меня интересовала техническая сторона и не очень волновали ни
его цели, ни аргументы. Основной его аргумент был в том, что если я хочу
завоевать рынок настольных компьютеров, то должен объединить силы с Apple. А
мне это было до лампочки. Зачем мне нужна Apple? Я не видел в ней ничего
интересного. И я не ставил целью своей жизни завоевание рынка настольных
компьютеров. (Сейчас дело идет именно к этому, но я никогда не ставил себе
такой цели.)
Его аргументация не блистала разнообразием. Он просто считал само собой
разумеющимся, что я буду заинтересован. И оказался в тупике -- у него в
голове не укладывалось, что кого-то может совершенно не волновать увеличение
рыночной доли Маков. Похоже, он был искренне поражен, как мало меня волнует
размер рынка Маков и размер рынка Microsoft. И его трудно винить в том, что
он не знал заранее, как сильно я не люблю Mach.
Но хотя мы разошлись с ним почти во всем, мне он в общем-то понравился.
Потом я впервые встретил Билла Джоя. Или, точнее, ушел со встречи с
ним.
Честно говоря, когда я его встретил впервые, то не знал, кто это. Дело
было на предварительном показе Jini. Jini -- это созданный Sun Microsystems
язык агента взаимодействия, расширение Java. Он обеспечивает гладкое сетевое
взаимодействие совершенно разных систем. Если у вас есть принтер с
поддержкой Jini, то любое устройство, включенное в ту же сеть и говорящее на
Jini, сможет автоматически его использовать.
Sun Microsystems пригласила меня вместе с дюжиной других представителей
движения открытых исходников и технических специалистов на закрытый
предварительный показ, который происходил в одном из центральных отелей
Сан-Хосе во время выставки Java World. Почему нас позвали -- они
использовали для Jini то, что в Sun Microsystems считается открытыми
исходниками.
Когда я туда шел, я вообще-то знал, что там будет Билл Джой. Он был
ведущей фигурой в разработке BSD Unix, a позднее стал в Sun главным научным
специалистом. До этого мы с ним не встречались. А тут он подошел ко мне и
сказал, что он Билл Джой, а я как-то не среагировал. Я пришел туда не для
встречи с ним, а чтобы узнать, что думает Sun по поводу открытых исходников
и как они собираются их использовать. Через несколько минут Билл стал сам
объяснять причины, по которым они остановились на открытых исходниках, а
потом они показали некоторые возможности системы.
После этого они стали объяснять свою систему лицензирования. Она была
ужасна. Совершенно дурацкая система. В основном дело сводилось к тому, что
если кто-то другой захочет воспользоваться системой хотя бы полукоммерческим
образом, то код уже не будет открытым. Эта идея показалась мне абсолютно
идиотской. Меня очень возмутило, что в приглашении они объявили о своей
приверженности открытым исходникам. Исходники были открыты в том смысле, что
вы могли их читать, но если вы хотели их модифицировать или встраивать в
свою инфраструктуру, то нужно было получить лицензию у Sun. Если бы Red Hat
захотела включить в свою последнюю версию Linux на компакт-диске поддержку
Jini, то компания должна была получить от Sun лицензию на технологию Jini.
Я задал несколько вопросов, чтобы убедиться, что все правильно понял.
Потом я ушел.
Я был просто в бешенстве, что они зазвали к себе людей под прикрытием
движения открытых исходников. Когда я разобрался, в чем дело, я просто
сказал: "Нет, меня все это не интересует", и ушел.
Я понял так, что они позвали меня, просто чтобы проинформировать, а
если я проявлю заинтересованность, то и получить какое-нибудь высказывание
для прессы. Этот план провалился. Но, возможно, они чему-то научились.
Видимо, позже их убедили открыть Star Office. To есть на все нужно время.
Как мне сказали, в тот день собрание продолжалось, потом был ужин, и
все на него остались.
Моя вторая встреча с Биллом Джоем оказалась гораздо приятнее. Года
через полтора он пригласил меня на суши.
Его секретарь позвонил мне, чтобы согласовать время. Билл живет и
работает в Колорадо и, видимо, проводит одну неделю в месяц в Кремниевой
Долине. Мы пошли в "Фуки Суши" в Пало-Алъто. Там готовят одно из лучших суши
в Кремниевой Долине. Конечно, это не идет ни в какое сравнение с "Блоуфиш
Суши" в Сан-Франциско, где без перерыва показывают японские мультфильмы, или
с "Токио гоу гоу" в Мишен (Мишен (Mission) --
район Сан-Франциско. -- Прим. пер) с их хипповой публикой,
или с "Суши Ран" в Сауса-лито, с их важными посетителями, или с "Сето Суши"
в Саннивейле, где подают самое лучшее острое суши из тунца.
В общем, мы пошли в "Фуки Суши", и вышло довольно прикольно, потому что
Билл пытался получить настоящий васаби. Тогда я этого не знал, но в
большинстве японских ресторанов в Америке вместо васаби подают просто
подкрашенный хрен. Оказывается, васаби растет только в японских ручьях и
плохо поддается промышленному разведению. Билл пытался объяснить это
официантке, но она его не понимала. Она была японка, но полагала, что васаби
-- это васаби. Он попросил ее узнать у шеф-повара.
Это снование туда-сюда было прикольным. Ужин вылился в дружеское
общение. По сути Билл дал мне понять, что если я хочу работать на Sun, то
должен его известить и он что-то организует. Но не это было главным. Важнее
оказалась возможность обсудить разные вещи. Он начал вспоминать, как пять
лет осуществлял техническую поддержку BSD Unix и как стал ценить
предоставленные Sun коммерческие возможности. Говорил, как важно иметь
подспорье в лице такой компании, как Sun. Мне было интересно послушать его
рассказ о начальных годах Unix. И было совершенно наплевать, что мы так и не
попробовали настоящий васаби. Я отчетливо помню, как подумал, что он,
вероятно, самый приятный и интересный человек среди шишек, которых я
встретил в Кремниевой Долине.
Перескочим на три года вперед. Я беру журнал "Wired" и вижу там его
жутко негативную статью о техническом прогрессе под заголовком "Будущее в
нас не нуждается". Я был разочарован. Ясно, что будущее в нас не нуждается.
Но в этом нет ничего ужасного.
Не хочу разбирать его статью строчку за строчкой, но я думаю, что самым
печальным для человечества было бы продолжать жить как живется, избегая
дальнейшего развития. Видимо, Билл считает, что достижения вроде
генетической модификации приведут нас к потере человеческого начала. Всем
кажется, что всякое изменение античеловечно, потому что вот сейчас-то мы
люди. Но если мы будем продолжать развиваться, то в любом случае через 10
тысяч лет мы не будем людьми по сегодняшним стандартам. Человечество просто
примет другие формы.
В статье Билла звучит его страх перед этим фактом. А по-моему, пытаться
ограничивать эволюцию -- противоестественно и бесполезно. Вместо поисков
двух собак, способных произвести необходимое потомство, мы, безусловно,
обратимся к генетике; кажется неизбежным, что то же самое коснется и людей.
Мне кажется, лучше изменить человеческую породу с помощью генетики, чем
оставить все как есть. Я думаю, что в широком смысле гораздо интереснее
способствовать эволюции не самих людей, а общества в целом, в каком бы
направлении оно ни шло. Нельзя остановить технический прогресс и нельзя
остановить развитие наших знаний о том, как работает наша вселенная и как
устроены люди. Все меняется так быстро, что некоторых людей, как и Билла
Джоя, это пугает. Но мне это представляется частью естественной эволюции.
Я не согласен с Джоем в том, как нужно обходиться с нашим будущим,
точно так же, как был не согласен с его пониманием открытых исходников. Я не
согласился со Стивом Джобсом в вопросах технологии. Можно подумать, будто в
первые годы в Кремниевой Долине я только и делал, что ни с кем не
соглашался, но это не так. Я много программировал, водил Патрицию в зоопарк
и вообще расширял свои горизонты: например, узнал горькую правду о васаби.
V.
Головокружительный успех Linux.
Вы когда-нибудь читали пропагандистские телеконференции? Их основная
задача -- что-нибудь рекламировать, а значит, дискредитировать что-то
другое. Подписавшись на такую конференцию, вы не прочтете ничего, кроме "Моя
система лучше твоей". Своего рода онлайновая мастурбация.
Я пишу о таких телеконференциях только потому, что при всей своей
бессмысленности они дают некоторый ключ к происходящему. Поэтому когда
корпорации впервые решили, что Linux классная операционная система, растущая
коммерческая поддержка начала обсуждаться не в прессе и не в компьютерных
магазинах, а в пропагандистских форумах.
Хочу немного вернуться назад. Весной 1998 года в мою жизнь вошла третья
блондинка: 16 апреля родилась Даниела Иоланда Торвальдс, первая американская
гражданка среди Торвальдсов. Между ней и Патрицией шестнадцать месяцев --
столько же, сколько между нами с Сарой. Но я уверен, что они не будут так
воевать между собой, как мы с сестрой благодаря умиротворяющему влиянию
Туве. Или ее
владению карате.
За две недели до рождения Даниелы в сообществе сторонников открытых
исходников -- которое до недавнего времени называлось сообществом
сторонников свободного ПО -- разразилась небывалая буря. Это случилось,
когда Netscape -- в рамках проекта Mozilla -- открыла исходный код своего
браузера. С одной стороны, все участники телеконференций обрадовались,
потому что это придавало идее открытых исходников дополнительный вес. Но
одновременно многие, включая меня, забеспокоились. В то время положение
Netscape было -- во многом благодаря Microsoft -- плачевным, и то, что она
открыла свой браузер, воспринималось как жест отчаяния. (Забавно, что истоки
браузера были открытыми. Проект зародился в Университете Иллинойса.)
В телеконференциях выражались опасения, что Netscape все запутает и
бросит тень на доброе имя открытых исходников. На сцене оказывалось два
крупных проекта с открытыми кодами -- Netscape и Linux, и люди рассуждали
так: если проект Netscape -- более известный из двух -- потерпит провал, то
это отразится и на репутации Linux.
И Netscape в значительной мере потерпела провал. В течение долгого
времени компания не могла заинтересовать своим проектом разработчиков
открытых кодов. Там была груда кода, и разобраться в нем могли только
сотрудники Netscape.
Проект был почти обречен; и не только из-за величины программы, но и
потому, что Netscape отдавала в открытый доступ не все, а только рабочую
версию, которая в то время мало на что годилась. Компания не могла применить
к браузеру Универсальную общественную лицензию, потому что владела не всем
кодом. Например, куски для поддержки Java лицензировались у Sun. He все
участники телеконференции соглашались с лицензией Netscape. В целом она была
довольно гуманной, но таким людям, как Ричард Столман, одного гуманизма
мало.
Я очень радовался решению Netscape, но не расценивал его как свое
личное достижение. Помню, Эрик Реймонд воспринял событие очень лично. Он был
просто в восторге. За год до этого вышла его статья "Собор и базар", которая
сыграла важную роль в пропаганде принципов и истории открытых исходников;
эта статья упоминалась как одна из причин принятого Netscape решения. Он
активно пропагандировал открытые исходники. Он несколько раз посещал
Netscape по разным поводам, пытаясь убедить их открыть браузер. Я был у них
только раз. На самом деле Эрик со знаменем открытых исходников побывал в
нескольких компаниях. Меня же интересовала технология, а не обращение в свою
веру.
В течение суток с момента выпуска Mozilla в открытый доступ
австралийская группа, называвшая себя Mozilla Crypto Group, создала
криптографический модуль. В те времена граждане других стран не имели права
использовать программы шифрования, созданные на американской земле.
Неожиданно такую программу создали в Австралии -- теперь ею могли
пользоваться неамериканцы. Но тут был свой подвох. При тогдашних
ограничениях на экспорт в проект Mozilla нельзя было включить австралийский
код. Как только программа попадала в США, она не подлежала реэкспорту. Это
означало, что один из первых успешных результатов великого эксперимента
Netscape не мог стать частью Mozilla.
Все мы были очень обеспокоены, потому что о Netscape много писали в
прессе. В этот первый год все действовали очень осторожно. Все боялись
критиковать Netscape, чтобы не вызвать в прессе отрицательных откликов об
открытых исходниках и не отпугнуть остальные компании.
Но через два месяца после Netscape в игру включилась Sun Microsystems,
объявив -- первой среди ведущих поставщиков оборудования -- о своем
вступлении в Linux International. Она была намерена обеспечить поддержку
Linux на своих серверах. Компания со своей невнятной схемой лицензирования
Jini решила, что Linux стоит принимать всерьез. Телеконференция заполнилась
взаимными поздравлениями. Благодаря участию Sun проект Linux шагнул из
Интернета на страницы отраслевой прессы. Им неожиданно заинтересовались
посторонние, хотя преимущественно посторонние -- из числа технарей.
Затем настал черед IBM.
IBM была известна своей неповоротливостью, поэтому все очень удивились,
когда компания в июне объявила, что будет продавать и поддерживать Apache --
самый популярный вариант веб-сервера. Apache можно запускать под AIX --
разработанной IBM версией Unix. Вероятно, именно это и делало множество
пользователей IBM, так что Apache привлек внимание IBM. По всей видимости,
кто-то обратил внимание, что большинство клиентов устанавливает на этих
серверах Apache, и они решили, что смогут продать больше серверов, если
организуют собственную службу поддержки таких клиентов. А может быть, они
откликнулись на запросы клиентов, которые сообщали, что купят машины IBM, но
установят на них Apache.
Установить Linux на компьютере не так уж сложно. Но для большинства
компаний самой большой проблемой всегда был вопрос: на кого ругаться, если
что-то не работает? Безусловно, существуют Linux-компании типа Red Hat,
которые оказывают поддержку, но клиентам, конечно, было намного приятнее
знать, что им поможет IBM. Когда IBM начала заниматься открытыми
исходниками, многие подозревали, что это чисто пропагандистская акция.
Однако вышло иначе. Вначале IBM "замочила ноги", установив Linux на своих
серверах, а потом и полностью "вошла в воду". Следующим номером программы
стали маленькие PC-серверы. Потом обычные PC. Потом ноутбуки. В этом году
они намерены потратить на Linux миллиард долларов.
IBM многое для Linux сделала самостоятельно. Мне кажется, они полюбили
Linux отчасти за возможность делать что хочешь, не думая о лицензировании.
Они ведь уже нахлебались досыта. IBM накололась с Microsoft, когда они
совместно разрабатывали операционную систему OS/2, которая оказалась
просто-напросто Windows на стероидах. Microsoft оставила OS/2 без поддержки,
потому что не хотела ни с кем делить рынок. В результате у Microsoft
появилась Windows NT. Но для IBM затраченные на OS/2 миллиарды долларов так
и не окупились. Потом IBM умаялась с лицензированием Java. Думаю, они были
просто счастливы, что с Linux ничего такого нет.
Несомненно, IBM стала для Linux самым ценным приобретением. И
телеконференции отреагировали восторженно -- не было ни того страха, который
вызвало объявление Netscape, ни бурных антикоммерческих выступлений, которые
иногда (хорошо: часто) разделяли линуксоидов.
В июле Informix объявила, что перенесет свои СУБД под Linux, т.е. даже
используя в качестве операционной системы Linux, можно будет работать с
базой данных Informix. По тем временам событие было не очень важным:
компания испытывала финансовые затруднения, хотя и продолжала входить в
тройку лидеров среди поставщиков СУБД. Но линуксоиды все равно пришли в
бурный восторг и принялись поздравлять друг друга.
Через несколько недель -- откуда ни возьмись -- к движению примкнула
Oracle. СУБД Oracle доминировали на рынке. Задолго до этого объявления
ходили слухи (в форуме) о том, что компания для внутреннего употребления
перенесла свои базы под Linux. А поскольку Oracle однозначно ассоциируется с
Unix-серверами, переход к Linux не был таким уж большим скачком. Но, судя по
сообщениям в форуме, для нас тогда настали великие времена. Объявление
Oracle имело огромное психологическое значение, даже если с технической
точки зрения его значение было нулевым.
Как и заявление IBM, шаг Oracle отразился не только на линуксоидах, но
и на тех, кого обычно называют "руководителями, принимающими решения", хотя
некоторые предпочитают термин "пиджаки". Теперь они уже не могли сказать,
что не используют Linux, потому что для их организации важны базы данных.
Новости были замечательные, но они никак не изменили мою жизнь. Мы с
Туве нянчили двух любимых малышек. Вне семьи я большую часть времени -- как
дома, так и на работе -- тратил на обслуживание Linux. Чтобы не оказывать
предпочтения ни одной из версий Linux, я использовал на работе Red Hat, а
дома -- SuSE, европейскую версию. Однажды я решил, что мне не хватает
физических упражнений, и надумал преодолевать на велосипеде те шесть миль,
которые отделяли наш дом от штаб-квартиры Transmeta. Это было в понедельник.
По дороге не было никаких подъемов, но сильный встречный ветер сделал эту
поездку напряженней, чем я ожидал. Через десять часов, когда я собрался
возвращаться домой, ветер переменился и снова дул мне навстречу. Я позвонил
Туве, и она за мной заехала. Само собой разумеется, что больше я не ездил на
работу на велосипеде.
Я упоминаю об этом малозначительном происшествии, только чтобы
показать, что процветание Linux не отражалось на моей повседневной жизни.
Основные события разворачивались в корпорациях. К техническим специалистам,
которые давно знали о существовании Linux, стали обращаться их руководители,
которые услышали о Linux или прочли в компьютерных изданиях. Они хотели
уточнить у специалистов, из-за чего разгорелся сыр-бор. Узнав о достоинствах
системы, они решали установить Linux на свои серверы.
Так происходило в ИТ-отделах компаний по всему миру, но чаще всего -- в
США. И бесплатность Linux тут особой роли не играла: ведь стоимость программ
-- лишь капля в море общих расходов. Намного дороже обходится поддержка и
обслуживание. "Пиджаков" убеждали простые технические аргументы: Linux была
сильнее конкурентов -- Windows NT и различных версий Unix. И потом -- кому
охота плясать под чужую дудку? Будь это дудка Microsoft или еще кого-то. А с
Linux можно было делать что хочешь -- не то что с другими программами. И к
Linux обращались в первую очередь, чтобы получить доступ к исходникам,
которого не было в случае использования коммерческих программ.
В этом отношении мало что изменилось с тех пор, как я впервые выпустил
в свет версию 0.01. Linux была пластичнее других систем. Ею можно было
распоряжаться по-своему. И, по крайней мере применительно к веб-серверам, в
ней не было того балласта -- множества ненужных функций, -- которым
перегружены конкурирующие системы.
У Linux было и другое преимущество: несмотря на свою растущую
популярность в качестве ОС для веб-серверов, она на самом деле не занимала
какую-то определенную нишу. И это важно для понимания ее успеха.
Мэйнфреймы представляли собой рыночную нишу. Рынок Unix в целом состоял
из ряда ниш -- суперкомпьютеры Министерства обороны США, банковская сфера.
На продаже операционных систем для мэйнфреймов и других больших машин
делались большие деньги, потому что цены были высокие. Потом пришла
Microsoft и стала продавать свои системы по 90 долларов. Microsoft не
боролась ни за банковскую, ни за любую другую нишу, но вскоре оказалась
везде. Это было похоже на налет саранчи. С таким трудно справиться. (Лично я
ничего не имею против саранчи. Мне нравится всякая живность.)
Гораздо лучше быть везде и заполнять все ниши. Что Microsoft и сделала.
Представьте себе жидкий организм, который заливает любое обнаруженное
пространство. Если одна из ниш потеряна -- не беда. Организм заполоняет весь
мир, затекая во все дырки.
То же самое сейчас происходит с Linux. Она оказывается всюду, где к ней
есть интерес. У Linux нет какой-то одной своей ниши. Она маленькая, гибкая и
всюду пролезает. Ее можно найти на суперкомпьютерах во всяких крутых местах
вроде Национальной лаборатории им. Ферми и НАСА. Но туда она перетекла из
серверного пространства. А в него, в свою очередь, попала из мира настольных
компьютеров -- здесь я начинал. В то же время Linux стоит и на встроенных
устройствах -- от тормозов с антиблокировочной системой до часов.
Смотрите, как она заполняет мир.
В глазах толпы у нее есть особое преимущество. Лучшие и умнейшие
представители следующего поколения используют твой продукт, потому что ты
приводишь их в экстаз. В предыдущем поколении люди восхищались в основном не
Microsoft или DOS, a PC. Тот, кто пользовался PC, пользовался и DOS. Особого
выбора не было.
И это существенно помогло повсеместному распространению Microsoft.
Посмотрите на головастых ребят вокруг -- не все, но многие из них
используют Linux. Ясно, что одна из причин популярности среди студенчества
как открытых исходников, так и Linux, крайне проста -- неприятие
истеблишмента. (То же самое неприятие истеблишмента, которое оказало такое
влияние на жизнь моего отца.) Расклад тут такой: с одной стороны, огромная
коварная корпорация Microsoft и злобный, жадный, отвратно богатый Билл
Гейтс, а с другой -- любовь и бесплатный софт для всех плюс скромный (с
виду) народный герой Линус Б. Торвальдс. Эти ребята заканчивают учебу и
приходят на работу в корпорации, принося с собой любовь к Linux.
Поэтому те, кто проникал в недра Microsoft, рассказывают, что видели
мое лицо на мишенях для игры в дартс. У меня вопрос: разве можно не попасть
в мой нос?
Но я опять забегаю вперед. После судьбоносного объявления IBM,
сделанного весной 1998-го, к нам косяком пошли и другие крупнейшие
производители оборудования. В августе журнал "Forbes" обнаружил наш
маленький мирок и поместил на обложке мою фотографию с надписью "Мир,
любовь, программы". По мере того как компания за компанией (с неуклонным
постоянством) объявляла о своей поддержке Linux, предсказывать будущее уже
можно было, не обращаясь к рекламным конференциям.
VI.
Linux завоевала сердце планеты, как какой-нибудь олимпийский чемпион,
неожиданно выскочивший из тмутаракани.
Я был символом движения. Эрик Реймонд объяснял журналистам, что часть
моей привлекательности (или чего там?) заключается в том, что у меня "не
такой странный вид, как у большинства хакеров". Хорошо. Это мнение одного из
хакеров. Не всем ситуация нравилась. Ричард Столман требовал сменить
название Linux на gnu/ Linux, поскольку при построении Linux я использовал
компилятор GNU gcc, а также другой бесплатный инструментарий и прикладные
программы. Других все больше возмущало, что Linux чувствовала себя, как
дома, в корпоративном царстве.
Пресса раздувала разногласия между идеалистами и прагматиками (эти
слова не я выдумал!) среди последователей Linux, количество которых уже
исчислялось сотнями тысяч. По этой схеме те, кто считал идеалы Linux
несовместимыми с целями капитализма, именовались идеалистами. Я же был
объявлен лидером прагматиков. По мне, это все журналистские заморочки -- они
горазды все упрощать, черно-белые картинки -- их страсть. (Это все равно что
сводить феномен Linux к войне между Linux и Microsoft: на самом деле речь
идет о совершенно других, по-настоящему фундаментальных вещах. За Linux
стоит гораздо более естественный способ распространения технологии, знания,
богатства и развлечения, чем тот, что принят в коммерческом мире.)
Для меня тут вопроса не было. Если бы не коммерческие интересы, то как
бы Linux вышла на новые рынки? Как иначе могли возникнуть возможности для ее
совершенствования? Как бы она попала к людям, которые хотели альтернативы --
бесплатной альтернативы -- господствовавшей плохой технологии? Какой более
реальный путь для распространения открытых исходников, чем спонсорство
корпораций? И как еще можно добиться выполнения менее интересных задач
(скучных вещей, вроде обслуживания и поддержки), если не делать их силами
компаний?
Открытые исходники -- это возможность включиться в игру любому
желающему. С какой же стати исключать из нее главных проводников
технического прогресса -- компании, если они играют по правилам? Открытые
исходники лишь помогут совершенствованию технологий, создаваемых компаниями,
а возможно, и слегка избавят их от жадности.
Но даже если бы мы хотели положить предел коммерциализации, что можно
было сделать? Нам что теперь -- прятаться, уходить в подполье, отказываться
от общения с коммерческим миром?
Антикоммерческие настроения всегда были сильны среди линуксоидов, но о
реальных деньгах речь пошла, только когда о Linux стали говорить далекие от
технологий люди. Телеконференции заполнились истерическими воплями. Среди
разработчиков Linux, с которыми я общался, царило спокойствие. Но другие
возмущались тем, как Red Hat или какая-нибудь другая компания извратит идею
открытых исходников и как некоторые люди теряют идеализм.
Вероятно, у некоторых членов движения идеализма и вправду поубавилось.
Кому-то это казалось поражением, я же считал, что мы просто обрели свободу
выбора. Например, получили свой шанс технари, которым нужно было кормить
детей, и прочее. Хочешь -- оставайся идеалистом, а хочешь -- иди в
коммерцию. От появления новых возможностей никто ничего не теряет. Раньше
выбора, безусловно, не было: можно было работать только ради идеи.
Кстати говоря, сам я никогда не причислял себя к идеалистам. Конечно, с
помощью открытых исходников я стремился сделать мир лучше. Но прежде всего
они приносили мне удовольствие. Какой уж тут идеализм!
Идеалисты всегда представлялись мне людьми интересными, но немного
занудными, а иногда и опасными.
Чтобы твердо придерживаться какого-то мнения, нужно заведомо отмести
все остальные. А это значит, что человек становится неподвластен убеждению.
По мне, именно этим американские политики хуже европейских. По американской
версии игры важно провести разграничительные линии и отстаивать свою позицию
до упора. Европейские же политики стремятся выиграть, демонстрируя свою
способность наладить сотрудничество.
Лично я сторонник компромиссов. Я боялся коммерциализации только в
самом начале, когда Linux была никому не известна. Если бы в тот момент
коммерческие организации захватили Linux, я бы ничего не смог сделать. Но
теперь все явно переменилось. В 1998 году в телеконференции было много
криков о том, что коммерческие участники не станут соблюдать правила игры.
До некоторой степени я был вынужден просто доверять новым корпоративным
игрокам так же, как разработчики Linux доверяли мне. И они доказали, что
доверять им можно. Они ничего не зажимали. До сих пор опыт весьма
позитивный.
Как символ, владелец товарного знака и инженер по поддержке ядра Linux,
я все больше проникался ответственностью. С моей подачи уже миллионы людей
полагались на Linux, и я считал себя обязанным обеспечить им максимально
надежную работу. Я стремился помочь корпорациям освоиться с открытыми
исходниками. Для меня речь не шла о войне между хапугами-корпорациями и
хакерами-бессребрениками.
Нет, я не предавал свои идеалы, помогая Intel справиться с проблемой FO
OF в процессоре Pentium. (Предвижу вопрос: "Ошибка FO OF в процессоре
Pentium?" Да, это мы снова выпендриваемся. "FO OF" -- шестнадцатеричная
запись двух первых байт цепочки команд, которая вешала Pentium. Отсюда
название.) Нет, я не считаю лицемерием пропагандировать открытые исходники и
при этом получать жалованье от компании, которая долго скрывала от народа,
чем она вообще занимается, -- такая была секретность. У меня проект
Transmeta по разработке процессора с низким потреблением энергии вызывает
неизменное уважение. Я считаю его самым интересным технологическим проектом
с небывало