материальным... Цаас не осознает, что творит мир. - Мы не поймем друг друга. Или поймем, но нескоро. Давайте вернемся к этому конкретному миру. Вы хотите в первую очередь предотвратить появление, как вы сказали, примитивного и злого божества? Но, может быть, как раз для этого и следовало бы поддержать людей? Помочь им, направить... - Здесь это делать уже поздно. Единственное, что остается - это эвакуировать население. Чем мы и заняты, собственно. - Эвакуировать? Куда? И как? Тела... - Тела остаются здесь, естественно. И остаются те немногие, кто будет способен удерживать здешний цаас от судорожных движений. Такие люди есть. Наши агенты будут помогать им. Ваши, надеюсь, не будут мешать. Думаю, через сотню лет мы стабилизируем этот мир. - А куда вы хотите эвакуировать всех? Ведь свободных тел - единицы... - Для них уже создан новый мир. Он достаточно беден - но это ведь только лагерь для беженцев. И еще сорок миров - в работе. Это как раз то, чем вы интересовались, сударыня,- старик поклонился Малигнану.- Чем занимаются жители королевства Альбаст. Они творят новые миры. - Вы хотите сказать?.. - Да. Эту функцию божества мы освоили. Не очень давно и не так хорошо - но кое-что мы уже можем. Джаллав посмотрел на Малигнана, на своего визави, сделал ход. - Вам шах,- услышал он свои слова. - Ушел,- старик задержал руку над доской.- Поправляю фигуры. - Да, пожалуйста... И когда же вы хотите начать эвакуацию? - Она уже происходит - постепенно. Сейчас темп ее ускоряется. По нашим подсчетам, через два года здесь останется не более пяти процентов личностей. - Шах и следующим ходом мат,- сказал Джаллав. 29. Микк, или Павлик Самохин Когда в карманах осталось три патрона, он протрезвел. Или остолбенел. Или что-то еще случилось с ним, что-то, заставившее его выпрямиться и оглядеться. Пейзаж уже мало напоминал тот, что был до начала боя. Ущелье стало уже, мост - шире и массивнее. Прежняя дыра туннеля теперь больше напоминала ворота в каменной стене. И сама эта стена, противоположная сторона ущелья, теперь, приблизившись, казалась не дикой и скальной, а сложенной из грубых темных, почти черных кирпичей. Пустынное каменистое плато впереди, казавшееся бескрайним, вдруг обрело границы: из белого марева проступили будто святящиеся изнутри голубые горные цепи. И лишь дорога позади осталась неизменной: узкий каменный карниз, уходящий вверх, в клубящийся мрак. Странное мерцание, потерянный блеск, разбросанный по ней, продолжался еще и во мраке, но потом терялся и он. Серые туши чешуйчатых коней, белые холмики их всадников усеивали пустошь. Молчание висело над всем этим - рядом с белесым мертвым солнцем - и лишь земля вздрагивала под ногами, будто там, в глубине, проворачивались какие-то застоявшиеся огромные механизмы. Леонида Яновна стояла в рост, открыто, неподвижно. Единственная из всех, она была не в ватнике, а в свободной белой накидке. Казалось, ни жар, исторгаемый пустошью, ни холод камней под ногами не касались ее. Неподалеку от нее Пашка видел Архипова, настороженного, готового ко всему. Марья Петровна, в испятнанном черным ватнике, сидела над убитыми. Куц был убит, и Фома Андреевич, и Петюк. Куда-то пропала Оксана. Наверное, тоже была убита, но найти ее не смогли. Татьяна, черная и острая, как галка, бродила между камней, разыскивая что-то. Дим Димыч сидел, повернувшись спиной ко всему. Тяжелый архиповский механизм лежал у него на коленях. Может быть, он и не стрелял ни разу, подумал Пашка. И где-то был еще Малашонок, но его Пашка не видел. И был еще сам Пашка, с его тремя патронами к вертикалке шестнадцатого калибра... Вновь за спиной зацокали копыта. Пашка оглянулся: из зева ворот выезжали новые всадники в белом. Теперь их было четверо. Трое пониже окружали высокого и статного, в сложном и, наверное, тяжелом головном уборе. Их кони шли мерной неторопливой рысью. Тошнотворный восторг накатил на Пашку. Стиснув зубы, он ждал приближения всадников. И тут раздался настоящий грохот. Он еще успел увидеть, как разлетаются каменные глыбы - и тут же в туче пыли появилась когтистая лапа! Следующий удар взрыл изнутри землю. Из трещин хлынуло пламя. Потом земля приподнялась еще, опала - и появился дракон. Он был прекрасен! Он был прекрасен и страшен, и смертельно опасен - но прекрасен прежде всего. Кощунством было - повредить ему. Дракон повел головой, освобождаясь от последних комьев, камней и пыли, и поднял лапу. Шум пересыпаемых монет сопровождал его движения. Потом он волнообразно изогнулся - и тонкий жесткий хвост с визгом рассек воздух и впечатался в землю. Глыба размером с быка расселась пополам от этого удара. Сзади кричали лошади. Пашка не оглянулся. Встречный выстрел был почти не слышен - но в груди дракона появилась мгновенная вмятина. Зелеными сверкающими брызгами разлетелись чешуйки. Высоко взметнув хвост, дракон встал на задние лапы - и выдохнул пламя. Оно было почти невидимым - но чадно, как кучи тряпья, вспыхнули убитые - и Марья Петровна. Комком огня она метнулась вперед, навстречу дракону, и упала между камней, и осталась лежать, а пламя корежило ее, мертвую или еще живую, и убитые тоже изгибались в огне, будто только в нем умирали сейчас окончательно. В море странных шепчущих звуков происходило это, и дракон, совершив кошачий прыжок, медленно плыл сейчас над головой, и медленно - ду-у-у-ду-у-у-ду-у-у - били автоматы, и в брюхе дракона, непристойно-белом, рыбьем, появлялись дырки, дырки, дырки, и дракон, изгибаясь на лету, пастью пытался схватить невидимую смерть - и, не долетев до моста, на котором сгрудились беспомощные боги, грянулся на землю - совсем рядом с Пашкой. Горячий кожаный запах исходил от дракона. Ошеломленный неловким своим падением, обезумевший от боли, он вскочил, озираясь, до жути похожий на человека, и бросился в сторону Леониды, стоящей неподвижно с воздетыми к небу руками, и Татьяна, хладнокровно сменив магазин, хлестнула его длинной, от бедра, очередью - по голове, по шее, по плечу. Он зашатался и остановился, вертя головой в поиске обидчика, и Пашка, не до конца понимая, что делает, навскидку выстрелил из обоих стволов - почти в упор. Наверное, пули с закатанными в них подшипниковыми шариками пробили драконью броню: он вздрогнул как-то нутряно и издал тонкий свист - как закипающий чайник. Из пасти вновь вырвался огонь, но слабо и бесцельно - над головами. Секунду дракон был неподвижен, а потом подался назад - и ударил хвостом. Пашку зацепило, наверное, средней частью хвоста, да еще не на ударе, а на замахе - но этого хватило. Земля исчезла из-под ног, небыстро опрокинулась, скользнула под спину - и ухнула по спине. Раздался отчетливый хруст. Не было ни боли, ни страха. Рядом ступила, дробя камни, драконья лапа. Только теперь Пашка осознал, как огромен дракон: лапа его была больше человека. Грохнуло несколько выстрелов подряд, лапа убралась - но появилась голова! Голове досталось больше всего, она вся была в выщербинах, залита густо-зеленой кровью - и с вытекшим левым глазом! Дракон не видел Пашку, и поэтому Пашка смог, поднявшись на четвереньки, отползти в щель между камнями. Дракон снова пустил пламя - теперь по земле. Кто-то закричал - Пашка не видел, кто. Он вдруг остро ощутил свою безоружность. Над головой, как клинок, свистнул хвост. Пригибаясь, Пашка побежал туда, где должен был быть Дим Димыч - и споткнулся об его вытянутые ноги. Он так и сидел, без движения, без цели и без пользы. И лишь когда Пашка схватил его магазинку, он сделал слабое движение: удержать. Остерегаясь, Пашка выглянул из-за камней. Дракон в полусотне шагов стоял на задних лапах, тонкий, изогнувшийся, как кобра; хвост его то сворачивался кольцами, то расправлялся, взметая пыль и обломки камня. Передними лапами он зажимал себе живот. Наклонив голову, осматривался. Все скрылись, и даже Леониды не было видно. Мост был пуст. Рядом с драконом что-то жирно горело, обволакивая его тяжелым грязным дымом. А потом, как чертик из коробочки, перед драконом выскочил кто-то неузнаваемый и поднял автомат. Очередь - и зеленый проблеск метнувшейся лапы - одновременно... Человек исчез, а дракон упал на брюхо и забился. Передними лапами он скреб голову, стараясь содрать то, что мешает ему видеть. Летели жуткие ошметья, хлестала кровь. Хвост, как хлыст, сек землю. Потом дракон пополз, слепой, задрав голову к небу, круша и вздымая все, что было перед ним и вокруг него. Невидящей головой он обводил полукруги, и светлое пламя, касаясь камней, становилось красным. Забирая влево, он разворачивался, и Пашка с ужасом понял, что через несколько секунд эта сила сметет и испепелит его. Дим Димыч подниматься не хотел, он ничего не видел вокруг себя, ничего не понимал, его ничто не касалось. Пашка в ужасе ударил его по лицу, потом схватил за руку - и, к своему удивлению, поставил на ноги. Теперь надо было его увести отсюда. Он тащил безвольного и бессильного учителя между камней, поднимал, когда он падал и, рыдая, тащил дальше, и только взбираясь на насыпь моста, обнаружил в своей руке так и не стрелявшую в этом бою магазинку. А потом с моста ему подали руку. Это была Татьяна. - Дима, Димочка! - закричала она.- Дима, очнись же! Дим Димыч, узнавая ее, робко улыбнулся. - Спасибо, Пончик,- сказала она Пашке.- Я не знаю, как...- и с ненавистью посмотрела на Леониду. Леонида стояла, отрешенная, там, где кончался мост и начиналась поблескивающая дорога. Ее хитон, грязный и прожженный, свисал с плеч неподвижно - хотя жгучий ветер с пустоши здесь, наверху, был силен. Дракон, воя, уже не полз по кругу, а крутился на месте: его левые лапы судорожно царапали землю, а правые волочились, цепляясь. Что-то еще изменилось в пейзаже, но Пашка не мог понять, что. Потом Леонида с трудом приоткрыла рот и сказала, не глядя ни на кого: - Вся. Уходите. - А остальные? - спросил Пашка. - Нет остальных,- вместо Леониды ответила Татьяна. - Уходите,- повторила Леонида.- Уже начинается... Тихий, но покрывающий все звук возник ниоткуда. От него тяжестью налились ноги, а вокруг стало пусто и холодно. - Бежим,- сказала Татьяна, сделала шаг в сторону Леониды и вдруг остановилась. - Не туда,- еле ворочая языком, сказала Леонида.- Через мост... в башню... - А вы? - задохнулся Пашка. - Бегите... хорошие... бегите... скорее... С трудом, не понимая, что делается с ногами, с головой, Пашка потащился через мост. Овальное отверстие ворот медленно плыло навстречу. Татьяна догнала его и вцепилась в рукав. Другой рукой она держала Дим Димыча. - Танька... что это?.. - Потом, Пончик... потом... скорее... сил уже нет... - Леонида... почему?.. - Держит нам... дорогу... не понимаешь?.. Казалось, они поднимаются по крутой тысячеступенной лестнице - так трудно давался каждый шаг. Воздух стоял стеной. Последние двадцать шагов были смертельно трудны. Ног уже не было - каменные подпорки. Свинцовые подпорки. Нечем стало дышать - твердый воздух резал гортань. Пашка знал, что они никогда не дойдут. А потом неожиданно - казалось, ворота еще впереди - они повалились навзничь, как будто лопнула не пускавшая их паутина, и поплыли куда-то. Здесь было темно. Вскоре овал ворот превратился в туманное пятнышко позади, а потом исчезло и оно. Может быть, прошли годы. Здесь ничто не напоминало о времени. Здесь не было верха и низа, правых и виноватых, жизни и смерти. Здесь был покой. Как маленький окаменевший зверь, спрятанный в скале, Пашка висел посреди ничего без ощущений, чувств, мыслей и желаний. Но шевельнулась и поднялась Татьяна, и стал свет, твердь земная под спиной и затылком и мерзкая искрящая боль в груди и боку. И Пашка застонал протяжно и жалобно. Все кончилось, и нужно было, чтобы его пожалели. - Тише, Пончик, тише,- плача, сказала Татьяна,- не расслабляйся, нам еще идти и идти... у меня тоже все болит, я тоже не могу... и Диму тащить, тащить ведь придется... И тут Дим Димыч приподнялся и посмотрел вполне осмысленно: - Куда это вы собрались меня тащить? - Димочка...- выдохнула Татьяна и опустилась на землю. - Погоди... где это мы? - Дим Димыч заозирался, и Пашка тоже, насколько позволяла боль, закрутил головой. В самом деле: помещение, куда они каким-то непонятным способом попали, было странно: круглое, вернее, цилиндрическое, с рядами темных квадратных окошек на высоте, оно напоминало то ли павильон "чертова колеса", то ли арену для гонок по вертикальной стене. В центре, там, где должно было находиться колесо, стояло что-то, похожее на песочные часы высотой с трехэтажный дом. Мощные колонны из полированной бронзы ограждали саму колбу - формы, может быть, не классической, но характерной, с перехватом посередине. Колба была абсолютно черной, без малейшего отблеска. Высокий туманный потолок заливал все голубоватым подменным светом. Возле стены местами стояли какие-то зачехленные механизмы. Диаметр помещения был метров тридцать, и никакого выхода из него видно не было. 30. Вито, или Сайр Ксимен, или Дан, или Дим Димыч На завтрак были другие плоды, с хлебным и ореховым вкусом, и новое питье, похожее на молоко, но не молоко. Старуха, госпожа Моника, ела как птичка; Дан же ничего не мог с собой поделать. Ему с трудом удавалось держать себя в рамках приличий и не начать жрать, набивая рот и чавкая. Он слышал, что так бывает, но не думал почему-то, что такое может быть с ним. Это казалось непристойным и унизительным. Впрочем, старуха так не считала и явно была довольна аппетитом гостя. Гостя? Такой статус устроил бы его - если бы не был противоестественен. Впрочем, все, что произошло с утра вчерашнего, бесконечно далекого дня, было противоестественно. Пропажа Вирты, бег по остывающему следу, проход сквозь траву, капище лесных, желание убить... и - медленные сборы, будто что-то отводило мысль и взгляд, рысканье на тропе, хотя все было понятно, необыкновенная - и ожидаемая! - легкость прохода, какая-то неполная, кастрированная месть, невозможность убить... приветливость старухи, постыдный жор, чувства уюта и тоски, чужие сны и томящая боль в груди. Все, что происходило, происходило с ним - и не с ним, потому что он не узнавал сам себя. - Ты кушай, сынок,- сказала старуха.- Кушай, я еще принесу. Этого добра здесь - невпересчет. Вы там, небось, впроголодь живете? - Нет,- проглотив кусок, сказал Дан.- Не впроголодь...- и впился зубами в ароматную мяготь. - А вкусноты такой все равно нет,- уверенно сказала старуха. Дан кивнул. Не вяленая баранина и не лепешки на воде... - А вот не поверишь - все это при мне началось,- сказала старуха.- Я маленькая еще была, у брата жила. Брат работника держал, а работник руку имел, травы знал и шептать мог. И сделал работник садик, повязал его, и стал садик желания его исполнять. Ну, а ты знаешь - чем трава лучше, тем подход к ней деликатнее. А брат раз перепил - с мужем моим потомошним - и в садике том уснул. И все - высосала его трава. Долго найти не могли, думали - в город уехал. На пятый, что ли, день его работник-то как раз и нашел. Лежит вот такая куколка, с ладошку... С испугу хотели спалить садик, а война же шла, ну, и - не до того оказалось... И вот, видишь - расползлось. Теперь везде, считай, этот садик, а к добру это, к худу - не знаю. - И я не знаю,- сказал Дан.- Вчера еще знал, а сегодня уже не знаю... Если б людей деревьям не отдавали - кто бы против был? Старуха помолчала, глядя куда-то мимо Дана. В окно доносились детские голоса и тонкий - не собачий, а скорее, лисий - лай. - Никто ни в чем не виноват,- вдруг сказала она тихим чужим голосом.- Так вот живешь, живешь, а потом понимаешь - никто ни в чем не виноват. Убил бы ты меня - а виноват бы не был. И не убил - тоже не виноват. - Не понимаю,- Дан напрягся. - А никто не понимает,- сказала старуха.- Рожали нас, не спрашивали, хотим мы или не хотим. И мы рожаем, не спрашиваем. Так же и смерть принять... Пойдем, сынок. - К-куда? - поперхнулся Дан. - К Лекья-камнерезу. Он через скалы короткий путь знает. Проводит тебя. А ты подумал - к деревьям? Нет, не твой черед... Да и не смерть то, а многие жизни. Так говорят. - И ты веришь, госпожа? - Мне все равно. Идем. - Моя жена... Она не хотела идти. Ее тащили. Несли. Она дралась. Я видел кровь на земле. Она любила меня, она хотела детей от меня... - Лес дает нам, что мы захотим. Но и берет, что захочет. Она была лесной и посвящена лесу. Ты знал? - Она была моя. - Потом уже твоя. - Зачем все это? Зачем? Ты ведь знаешь. Скажи! - Кабы знать... А может, оно и лучше, что не знаем. Нам пора. Она взяла Дана за руку, как маленького, и повела к двери. В полость пушистого зеленого кокона шагнул он. Все было как в дымке, как в зеленом тумане. Налетели, кружась, легкие звуки. Паутинки запахов липли к лицу. Дан зажмурился и чихнул. И все исчезло. Все осыпалось, будто ветхой бумаге стало невмоготу от бешенства красок и бешенства времени. Пыль осела, растекаясь по полу и взвихряясь на сквозняках. Было пронзительно холодно, будто пленочка стен прикрывала собой массив вечного льда. Вито приподнялся на локте, сел. Он был один, и гипноген, присоединенный к эрму, висел на странном кронштейне: ржавой рапире, воткнутой в стену. Сквозь попискивание эрма проступала мертвая тишина. Ноги подгибались. Мочевой пузырь был переполнен. Надо было выйти, но выходить не хотелось. Воздух пропитался страхом. Вито выдернул рапиру из стены, присел несколько раз, держась за кушетку, потом решительно подошел к двери и толкнул ее. Дверь вела на галерею в каком-то не очень большом зале. Господи, сообразил Вито, ведь это дом, который мы заняли перед... перед... Память дала сбой. Что-то не так. Ага, но если это тот дом, то туалет - вот эта дверь. Прекрасно... До чего же человек зависим от проклятой гидравлики! Вытесняет все. Облегченно застегивая штаны, Вито услышал за спиной шорох, обернулся - и подавился собственным криком. На него смотрело чудовище. Оно спускалось по стене, бесформенное, покрытое бурой шерстью. Мохнатые суставчатые лапы шевелились, не столько передвигая тело, сколько ощупывая путь. Несколько тусклых глазок, расположенных по кругу, смотрели тяжело и злобно. Волна жуткой вони ударила в лицо. Вито шарахнулся назад, инстинктивно выставляя перед собой бессмысленную рапиру, споткнулся об унитаз и повалился навзничь. Мелькнула мысль, что надо успеть заколоться - и пропала. И все пропало. Вито долго лежал без движения, потом открыл глаза. Изможденное лицо Томаша склонялось над ним. - Вот теперь, кажется, получилось,- сказал Томаш. - Может быть,- Вито сел.- Где остальные? - Все здесь,- сказал Томаш.- Микк ранен. А Супер побывал у тех. Что-то они с ним сделали. - Разберемся,- сказал Вито. - Да,- кивнул Томаш.- Если честно, то на тебя вся надежда. - Разберемся,- повторил Вито.- Скажи лучше, где тут сортир? - Рядом дверь. Ты что, забыл? Вито прислушался к себе. - Нет, вроде бы, все помню. Так - спросилось почему-то. Он вышел на галерею, посмотрел вниз. Вильгельм и Стас сидели за стац-эрмом и что-то пытались вытащить. Проектор выдавал вулканическое борение форм. Будто парочка гигантских амеб осваивала все позы "Кама-сутры". На овальном столе неподвижно лежал Ноэль. В сортире странно пахло: смесью горелого пластика с чем-то приторно-сладким. Пол был скользкий - присыпанный тонкой серой пылью. К журчанию воды в бачке примешивался какой-то посторонний звук. Вито нерешительно вошел, огляделся. Вдруг из-за унитаза деловито вышла крыса, посмотрела на Вито, постояла, развернулась и ушла обратно. От подобной наглости он оторопел. Нет, сначала дела, потом - крысы... Дыра в стене была огромной: не крысиная, а просто барсучья нора. Зная, что делает глупость, Вито достал из кобуры свой "вальтер", передернул затвор, сунул руку с пистолетом в дыру и нажал спуск. Ахнуло глухо - и в лицо из дыры вылетело густое облако пыли. Закашлявшись, он отскочил и стал протирать глаза. На этот раз повезло: под тентом оказалась ручная лебедка с выносной стрелой. Вот, возьми - Татьяна протянула ему чистый лоскуток. Дима приложил его к глазам, прижал, выдавливая слезы. Потом провел несколько раз - от висков к переносице. Лоскуток сделался черный. Стало можно видеть. - Пожалуй, достанет до окон,- сказала Татьяна. - Надо попробовать,- согласился Дима. Вдвоем они развернули лебедку на ее предназначенных для рельсов колесах и подкатили к стене. Потом, крутя визжащий барабан, стали поднимать стрелу. До окон она не достала, но с ее конца дотянуться - можно было попробовать. - Во-первых, я немного подлиннее,- предупреждая Татьянин ход, сказал Дима,- а во-вторых, я не устал - в отличие от тебя. - У тебя же голова кружится,- сказала Татьяна.- Я же вижу. - Все прошло,- сказал он. Это было вранье, но ничего не сделаешь - приходилось врать. Он окончательно перестал бы уважать себя, уступи ей эту честь. Достаточно того, что вырубился во время боя... - Ладно,- согласилась Татьяна.- Только давай мы тебя подстрахуем. Страховка получилась надежная: тросом лебедки Диму опоясали, и Татьяна, стоя внизу, понемногу наматывала на барабан слабину. Стрела покачивалась, и голова кружилась как следует, и два раза Дима чудом удерживался на своей ненадежной опоре - и все-таки докарабкался до верху, ногой оплел ржавый железный уголок - потом качнулся вперед и широко расставленными руками оперся о стену. Поднял глаза. До нижнего края окна было с полметра, не больше. Но и не меньше. Что ж... Он перенес ногу на верхнюю, последнюю перекладину, другую поставил на скобу, огораживающую ролик, перебирая руками, распрямил колени... Стекло. Вот оно, стекло. Теперь дотянуться до пожарного топорика за поясом... Он понял, что не сможет этого сделать. Если он отпустит хотя бы одну руку... Подумаешь, упаду. Я же привязан. Организм сопротивлялся, как дурной. Он не понимал: привязан, не привязан... Он видел бездну под ногами. Но нет и обратной дороги... Стрела качнулась под ногами, Дима чуть не сорвался, но удержался все-таки, упершись в стену локтями и лбом. Вот, пожалуй, теперь можно дотянуться до топорика... Вслепую он рубанул по стеклу. Топорик отскочил. Он ударил сильнее - и вместо ожидаемого дождя осколков раздалось густое "чвак". Топорик застрял. Дима поднял глаза - стекло стало белым от множества трещин. Триплекс. В несколько ударов он вырубил дыру, за которую можно было уцепиться левой рукой. Теперь он почувствовал себя увереннее. Но все равно пришлось повозиться, пока удалось проделать достаточно большое отверстие. Он постоял, держась за край окна и переводя дыхание. Плечи ломило. Жарко было невыносимо. Отдышавшись, он подтянулся, оперся грудью об острый край рамы и несколько секунд висел, вглядываясь в полумрак. Прямо перед глазами был блестящий хромированный поручень. Дальше - малопонятное: пульты, щиты, железные шкафы... Необитаемый вид. Дима перехватился руками за поручень и втянул тело в окно. Пыль здесь лежала ковром. И пахло в первую очередь пылью. Он встал, освободился от троса, привязал его к поручню. Высунулся, помахал Татьяне и Павлику, крикнул: "Осмотрюсь и вернусь!" - и пошел осматриваться. Помещение имело форму сектора. Таких, наверное, вокруг этого круглого зала должно быть штук восемь. Два массивных, будто отлитых из чугуна пульта стояли так, чтобы операторы сидели лицом к окну, а два других, поменьше и покомпактнее - под прямым углом к ним. Дима осмотрел пульт, рукавом стеганки смахнув густую пыль. Под пылью обнаружились циферблаты в черных эбонитовых окантовках. На шкалах были цифры и какие-то полузнакомые символы. Ладно, потом вспомню. Голова еще не вполне своя. А в противоположной от окна стене, между железных шкафов с рубильниками по бокам, он нашел обычную дверь. Она была открыта. За дверью ощущалось не слишком обширное пространство. Дима постоял, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Это спасло ему жизнь. Он уловил скольжение светового блика по стене до того, как услышал шаги - и на всякий случай отодвинулся за створку двери. Рука сама забралась в карман, обхватила плотненькую рукоятку "ТТ". Придерживая левой рукой затворную раму через ткань ватника, Дима дослал патрон. Предохранитель был испорчен, и Архипов, повозившись с ним, выбросил его совсем. Архипов, подумал Дима. Неужели - правда?.. А я лежал, как теплое говно... Шаги приблизились и остановились. - Чуха, секи масть! - раздался шепот.- Окно! Окно! Дима, пятясь, обогнул железный шкаф и встал за ним, держа пистолет перед лицом стволом вверх. После долгого молчания за дверью закричали: - Эй! Выходи! Выходи, ничего не сделаем! Слышь, чего говорю? Нашли дурака. - Выходи! Леопольд. Подлый трус. Было странно легко и холодно. Голоса забубнили, а потом раздались тихие осторожные кошачьи шажки - кто-то на полусогнутых, готовый к прыжку и падению, шел от двери к окну. Остановился, поворот вокруг себя - не заметил. Дима вжался за шкаф. Или заметил? Почему стоит? Очередь оглушила его. Будто он сидел в железной бочке, по которой лупили молотками. Вторая очередь была тише - стрелок перенес огонь на другую цель. Железная стенка - на уровне груди - вздулась и пошла бугорками. Пули пробили только один слой железа. Все дальнейшее было уже будто бы и не с ним. Тот, в центре комнаты, намерен был убить его - не зная, кого, не зная, вооружен ли противник... Значит, он получил право на ответный выстрел. Дима сделал полшага и, не целясь, послал пулю в того, на полусогнутых, с автоматом у живота - и, зная, что попал, тут же развернулся к двери. Второй - замер. Он мог разнести Диму в клочья, потому что ствол автомата смотрел Диме прямо в живот, но - замер. Такое случается. - Бросай,- тихо сказал Дима. Автомат закачался на ремне над полом. Охранник чуть наклонился вбок, чуть присел, опуская оружие на пол - и вдруг сделал какое-то движение левым плечом, и пронзительная, слепящая боль взорвала череп - одновременно с выстрелом. Сквозь красную пелену Дима увидел, как падает, хватаясь руками за воздух, охранник. Потом упал сам. 31. Ника, или Стелла, или Аннабель Засовы завизжали - верхний, потом нижний,- и, чавкнув, открылась дверь. Снаружи была ночь. Густой зеленовато-желтый свет факелов залепил глаза. Чувствуя себя еще более слепой, чем в темном, наглухо закрытом фургоне, Стелла замерла. - Выходи! - грубый голос. - Не видят оне,- другой, гудящий, низкий.- Эй, дамочка, давай сюда руку! Преодолев оцепенение, Стелла приподнялась, протянула руку вперед. Ладонь ее тут же утонула в огромной лапище, сильной и желающей быть осторожной. - Придуряются,- сказал первый голос. - Рук им велено не вязать, а вести так,- сказал второй.- И обращаться вежливо. Ты хоть понимаешь, как это - вежливо? - Морочут нам голову господа... Ладно, соблюдем. Давайте, остальные. Ты, черный - выходи! Понемногу зрение вернулось. Стелла огляделась. Их окружала стена, слева высилась круглая башня, и зубцы ее четко выделялись на фоне мерцающего неба. Десятка два солдат стояли во дворе, следя за выгрузкой арестантов, и еще на стенах угадывались смутные силуэты. В свете факелов лица казались лицами трупов. Пальмер поддерживал Адама, вымотанного столь дальней дорогой, и Иппотроп по обыкновению ворчал неразборчиво и боязливо. Даже выносливую, как сухой бамбук, Стеллу, покачивало на твердой земле. Солдаты с факелами окружили их, и бородач, распоряжавшийся здесь, молча повел к темной дверце, видневшейся в основании башни. Семь ступенек вниз, пароль, протяжный скрип, коридорчик, новая дверь... - Вам сюда,- сказал бородач, отходя на шаг. Откинулась зеленая портьера... Круглый зал, убранный богато и тонко. Шандалы со свечами, запах воска и трав. Горящий камин, кресла, расставленные полукругом, стоящий человек. Тот самый, "повелитель мух", Доверенный - так правильно. В мягком домашнем костюме, без колпака. Пепельные волосы - по плечам. - Прошу вас,- вставая, он слегка повернул одно из кресел, приглашая Стеллу садиться. Задержав дыхание, Стелла пересекла зал и села в предложенное кресло. За ней сели остальные. Хозяин - последним. - Я надеюсь, вы простите меня за неудобства в дороге,- сказал Доверенный.- Это было неизбежно. Но теперь вся - почти вся - позади. Я сыграл свою партию. Вступаете вы. Вы не узнали башню? Стелла покачала головой. - Дворцовая тюрьма. Вернее, вход в нее. Сама тюрьма там...- он опустил руку к полу.- Предписано было бросить вас в камеру без выхода. - А почему - не убить на месте? - спросила Стелла.- Как всех прочих? Она удивилась своим словам, и Доверенный тоже удивился и пристально посмотрел на нее. - Я думаю, этим вопросом вы уже дали ответ,- сказал он, наконец. - Может быть,- сказала Стелла опять не свои слова.- Если так, то давайте поскорее покончим с неопределенностью. - Одну минуту,- сказал Доверенный. Из кармана он вынул колоду карт и распечатал ее. Это были длинные и узкие гадальные карты сул-киэ, с чисто белыми, без рисунка, рубашками.- Возьмите карту,- он протянул колоду Стелле. Твердой рукой она вытащила карту откуда-то из середины. За ней карты взяли Адам, Иппотроп и Пальмер. Последним вынул карту Доверенный. - Дайте мне,- он перетасовал маленькую колоду, потом стал выкладывать карты картинками вверх по закону сул-киэ.- Здесь и сейчас,- он посмотрел на Стеллу и едва заметно покачал головой,- вода и железо, ночь и веревка, путь дракона и путь зверя, конец и начало. Вот и все. - Вы сомневались? - одними губами улыбнулась Стелла.- Где наши принадлежности? Было противно и стыдно чувствовать в себе чужую волю и угождать ей - и вместе с тем пришло чувство близкого освобождения, и требовалось именно подчиняться этой чужой и, в общем-то, не злой воле и делать все как можно лучше. Наверное, остальные чувствовали то же самое: Пальмер, стараясь не спешить, раскладывал на полу содержимое старого солдатского ранца, и Адам, не в силах погасить лихорадочный блеск в глазах, с деланым равнодушием рассматривал ножи с витыми рукоятками, ожерелья из темных камней, стертые временем монеты, кольца, кулоны, и Иппотроп, не знающий тайн, сидел неподвижно, вцепившись в подлокотники, и пальцы его побелели. - Вот он,- сказала Стелла, когда рука Пальмера извлекла со дна ранца плоский зеленый камень с глубоко прорезанными неизвестными буквами. И когда она сказала это, легкий жар стал исходить от камня. Доверенный вдруг встал и попятился, и Стелла, отметив это каким-то далеким и не очень важным краешком сознания, тем же краешком слегка усмехнулась. Пальмер опустил камень на пол и отодвинулся от него, а Адам и Иппотроп, напротив, потянулись к камню, и Стелла подошла и опустилась на колени, протянув руки и повернув их ладонями вниз. Все уже делалось само, и важно было лишь не нарушить целостности происходящего. Призрачный, проходящий насквозь жар усилился, заставляя ежиться кожу. Скользкая волна приподняла руки Стеллы и опустила, и все остальные точно так же протянули руки и повторили это движение. Зеленое сияние, похожее на светящийся дым, стало подниматься от камня вверх, коснулось ладоней и заклубилось, образуя туманный шар. Шар стал подниматься, увлекая их за собой, и Стелла, потом Адам, потом остальные встали на ноги, подняли руки... шар висел над головами и светился все сильнее и сильнее, и в свете его стал виден холодный заваленный шлаком камин, голый, без ковров, пол из плохо подогнанных каменных плит, стены без драпировок и гобеленов, исписанные примитивными заклинаниями от нечистой силы - и тут шар оторвался от рук, и все четверо, обессиленные, рухнули на пол, будто кто-то разом обрезал поддерживающие их и управляющие ими нити - и Стелла увидела свое падающее и потом уже лежащее тело со стороны, снизу, от самого пола - и продолжала видеть, удаляясь, двигаясь куда-то спиной вперед, так что она не видела - куда, а видела только - откуда. Промелькнули зал, еще какие-то комнаты и переходы, двор, похожий скорее на колодец, потом пришла темнота - и острый звериный запах. Аннабель выпрямилась и, подчиняясь инерции движения, сделала несколько шагов вперед, преодолевая слабое сопротивление - будто бы нитей, натянутых поперек хода. В синих мелких вспышках виден стал Берт, встающий с колен. Генерал и улан тоже были поблизости, их Аннабель не видела, но вполне чувствовала. Руки жгло незримым огнем, огонь вливался в тело, заставляя его расти и твердеть, и тело обретало вес брони и мощность взрывного механизма. Все вокруг заливал синий свет, и понимание, что свет этот исходит от нее, не удивило Аннабель. Она отлично знала, где она и ее соратники находятся, каков их маршрут и задача - ближайшая и отдаленная. Берт, огромный и страшный, приблизился к ней. Им не было нужды переговариваться, чтобы понимать друг друга. У генерала и улана была своя задача, и они уже начали выполнение ее. Стальные кружева старой клетки скрежетнули и рассыпались под ногой. Аннабель попыталась улыбнуться, но лицо не подчинилось ей. За решетками молчали испуганные до смерти звери - и лишь обезьяны глупо икали. Аннабель почти летела вперед, и Берт был рядом с ней: плечо в плечо. - Моншер,- сказала Аннабель сухо,- я никогда не прощу вам того, что вы делали со мной, будучи зверем. Но скрыть своих мыслей она не могла, и поэтому Берт ответил: - А я - никогда не забуду. - Что ж,- сказала Аннабель,- может быть, эта формула более точная. Чугунные узорные ворота возникли на пути, и Аннабель легким движением плеч, подходя, выбила их - с воем повисли на петлях створки, и что-то - замки? - врезалось, высекая искры, в стену и ушло в небо рикошетом. Так же она могла выбить и стену, но это потребовало бы слишком больших трат - а в преддверии боя она не могла себе позволить их. Они вновь пересекли двор, куда их привезли и где выгружали из арестантского фургона - не их, а подменышей, конечно, но слишком большую часть их личностей несли подменыши, а иначе было нельзя, зверей заподозрили бы,- и метнувшиеся наперерез солдаты отлетели, оглушенные, а стрелы сгорели в воздухе, не приблизившись - Аннабель не желала убивать, еще много убийств предстоит им сегодня, и не нужно ненужных,- и шагнули в ту же самую дверь, и пересекли зал-ловушку, наивную и трогательную в этой наивности, и миновали четверых циркачей, понемногу приходящих в себя, и нашли след того, кто побежал докладывать, что ловушка не сработала и вся операция сорвалась, и вот теперь Аннабель выбила стену - рядом с камином - и скатилась первой по уходящей в глубину лестнице, а Берт, раскинув мысленную сеть, шел следом и прикрывал ее от внезапностей, и из боковой ниши прыгнули два одетых в невидимое черное гернота с пламенными мечами, но Берт успел ее предупредить, и Аннабель встретила их в готовности, и герноты растеклись по стене пузырящимися громадными пятнами. Это была первая засада на их пути и первая проба сил... Сплоченный отряд ждал их в Золотом зале дворца. Около полусотни гернотов и людей в готовности к страшной схватке стояли, замерев, и умерли почти сразу - Аннабель нанесла удар всею своею силой, не оставляя им ни шанса. Кровавые валы докатились до стен и хлынули назад, но Аннабель и Берт неслись дальше, и двери дворцовых залов разлетались черной щепой при их приближении. Изощренная магия гернотов была бессильна перед ними - потому что их внутренняя сила сама отыскивала магические предметы и испепеляла, или выворачивала, или выталкивала в изнаночный мир... Рушились стены, каменные и мнимые, обнажая бессильные пламенные жерла и стальные невидимые косы, и распадались в пыль так и не успевшие ожить глаза василисков за мгновенно истлевшими портьерами, и замирали механизмы хитроумных ловушек над бездонными колодцами, наполненными каменным маслом - сдвоенной мощью нанесли удар Аннабель и Берт по базальтовому дракону, шевельнувшемуся в своем подземелье, и обломки не набравшего гибкости камня глубоко ушли в землю и успокоились там - а все новые и новые двери распахивались перед ними, летящими по сложной траектории, по ломаной спирали, сходящейся к тронному залу, а за их спиной начинало гудеть простое пламя, отрезавшее путь тем, кто был в тронном зале, и тем, кто хотел бы попасть туда - по долгу или по склонности. Аннабель знала, что еще одна такая же спираль чертится по верхним этажам дворца, а другая - по подземным тайным ходам, а по всей стране вблизи кладбищ или на развилках дорог вздымается земля, и из могил встают мертвецы, убитые и изувеченные креатуры Дракона, теперь имеющие силу и власть перед теми, кто их убивал, и черными призраками мчатся над землей туда, где магия гернотов искажает линии мира.. сотни оживших снарядов, знающих свою цель. В один миг - рухнули вместе с передней стеной парадные двери тронного зала, и проломился лепной старинный потолок, и вздыбился, разлетаясь, паркет работы мастера Мапэртиуса. Король Герман поднялся с трона, нечеловечески огромный и жуткий. Черная блестящая мантия обливала его. - Ты пришла,- сказал он равнодушно, и эти слова значили что-то совсем другое. - Да, я пришла,- сказала Аннабель - и в ее ответе, неожиданно для нее самой, прозвучал скрытый ответ на скрытый смысл слов Германа. Ничто не зависело ни от нее, ни от него - просто один из них должен был сейчас окончательно умереть. Аннабель окинула быстрым взглядом кровавые кляксы на полу и стенах. Их было много. Но герноты все еще оставались во дворце и вокруг дворца - и, опомнившиеся, они могли стать опасны. А здесь... здесь никто не имел права помогать или мешать ей. Берт понял ее. И генерал, и улан - поняли тоже. Они прошли рядом с нею, и Аннабель увидела, что они ничем не отличаются от Германа. Наверное, она сама от него ничем не отличалась. Она ударила первой - изощренный удар под правый локоть в середину тела. Не нужно было иметь клинок в руках, чтобы драться в этом бою. Герман отвел удар и закрылся, не нанося ответного. Зачем все это, сестра? Аннабель отступила на два шага, присматриваясь к его защите. Ты знаешь сам. Герман провел осторожный выпад и быстро вернулся в защиту. Нет, я не знаю. Все было не так уж плохо. А если попробовать так? Атака "салимджан": два ложных замаха и удар в бедро. Мимо. Не так уж плохо - если не считать господства чужих. Герман провел ответную атаку, уже смелее. У него были тяжелые, но весьма медленные удары. Аннабель отбила их и нанесла прямой короткий в грудь. Германа отбросило к стене. Господства? Значит, ты ничего не поняла! Стена позади Германа рухнула, в пролом ворвалось пламя. Чего я могла не понять? Аннабель задержала последний удар. Герман вдруг опустил руки. Поздно. Все поздно. Уже не объяснить. Уже не сделать. Бей. Нет. Бей! Говори! С грохотом рушилась кровля. Мы проиграли, сестра. Мы, люди - проиграли. Когда бьются высшие силы - проигрывают люди. Альбаст погибал, когда пришли чужие. Они усмирили магов и стали очищать мир. Они вернули мне разум - и не только мне. Еще немного, еще несколько лет - и Альбаст стал бы жемчужиной. Но магам в нем не нашлось бы места. Тебя послал Яппо? Да. Ты кукла, сестра. А ты не кукла, брат? На мне - просто доспехи. Сними. Покажись. Хорошо... Миг - и высокий состарившийся мальчик стоял перед нею. А потом - черный вихрь смахнул его с лица земли и растворил в общем крошеве. Нет, нет, нет, кричала Аннабель, пытаясь освободиться от прежней личины, вновь овладевшей ее сутью. Дворец рушился вокруг, пылающие балки сыпались мелким дождем, и зарево поднималось над городом. Аннабель звала, но голос ее не был слышен. Стены были уже ей по пояс, и короткими ударами она расшвыривала их во все стороны. Пламя, замирая при ее приближении, вспыхивало за спиной с новой радостной силой. Сотни их было - разрушающих чудовищ. Аннабель металась в своем теле, ища выход наружу. Дверь, дверь, замок, защелка, кнопка... Она ползла, пытаясь спрятаться от испепеляющего зноя, и клочья огня падали ей на спину. А потом чьи-то сильные руки подхватили ее и понесли - и на секунду она позволила всему пропасть. Ржание многих коней было тем, что вернуло ее на поверхность сознания. Ржание многих коней - лоснящиеся спины и вскинутые головы, и пламя близкого пожара отблесками на всем, что есть. Чья-то рука обнимала ее поперек груди, прижимая и удерживая в бешеной скачке. Лошадиная река утекала в темноту. Потом еще один всадник поравнялся с нею и что-то крикнул... крикнула. Это была женщина. Не было сил различить ее голос за ревом огня. За ржанием. За водопадным шумом копыт. Но она продолжала кричать, будто это могло на что-то повлиять и что-то изменить. - Да! - ответила Аннабель.- Да, да, да! Женщина махнула рукой. У нее были светлые волосы и узкое лицо. Аннабель знала ее имя. 32. Лот Сначала все было как в вязком повторяющемся сне, и даже встречные фары в переулке - но здесь было где укрыться, и машина скользнула мимо, не остановившись. Выждав даже больше, чем нужно, Лот шагнул из подворотни, осмотрелся. Вернулся за Никой. Взял ее за руку, повел. Она шла покорно, уже не задавая вопросов. Это была не та Ника, которую он помнил. И он сам был не таким, каким помнил себя. Но оба они пережили насилие над собой, над своим естеством, и оставалась надежда, что все вернется. Не бойся, подумал он, обращаясь то ли к ней, то ли к себе. Выберемся отсюда и сразу пойдем к эрмерам. Они знают, что нужно делать с такими, как мы. Они знают, что нужно... У поворота, откуда появилась машина, он остановился. Направо, довольно далеко, видны были ворота - ярко освещенные и хорошо охраняемые. А прямо - и близко - серела стена: высокая, с колючкой и сторожевой сигнализацией по гребню. Но он и не собирался лезть через стену. Почти идеальная зрительная память не подвела его: как и значилось на схеме, на углу дома напротив стояла телефонная распределительная коробка, и рядом с ней - штук шесть телефонных будок. Мальчишеская мысль возникла внезапно, как дурацкий смех: взять и позвонить отсюда Меестерсу... Дорогу они пересекли не спеша и деловито. Если наблюдают, то меньше вероятность, что заподозрят неладное. Впрочем, солдаты смотрят, скорее, наружу. Им мало охоты знать, что делается внутри закрытых кварталов. Так надежнее. Хотя, конечно, могут быть - да и есть наверняка - и другие наблюдатели... Положимся на милость судьбы, потому что больше не на что положиться. Перед коробкой, как и следовало ожидать, был люк. Автомобильной монтировкой - ничего более подходящего в лаборатории не нашлось - Лот приподнял крышку, подсунул под край ее ботинок, потом ухватился поудобнее и отвалил ее в сторону. По роду занятий ему приходилось спускаться в канализационную сеть - тамошние крышки были, кажется, полегче. Наверное, кажется. Сразу запахло горелой изоляцией. Пожар внизу? Лот принюхался. Вряд ли, запах стоялый. Он достал фонарь, включил. Скобы шахты были на месте. Спускайся, сказал он Нике, я за тобой. Она послушно полезла вниз. Самое сложное оказалось - задвинуть за собой крышку. Лот сбил пальцы и запыхался, будто влез на двадцатый этаж. Давненько я не лазил на двадцатые этажи... Сердце вело себя на редкость достойно. Как солдат. Медаль, подумал он. Медаль и двухнедельный отпуск... Все. А вот теперь - не потерять направления. Туда. Ника ждала. Одна и в темноте. Идти приходилось согнувшись, чтобы не задевать длинный липкий пух, свисающий с кабелей. Шагов через сорок путь преградила решетка. Значит, идем правильно. Лот вынул из кармана пилку, но, взяв в руку висячий замок, убедился: он не первый, кто тут шел. Дужка была перепилена у самого основания. Спасибо, ребята, подумал Лот, за каким бы делом ни шастали вы сюда... Потом он аккуратно закрыл за собой решетку и повесил замок на место. Вот мы и за стеной, с непонятной тревогой подумалось ему. Вскоре туннель приобрел заметный уклон. Лот попытался вспомнить рельеф местности. Да, верно, здесь должна быть выемка, широкая такая лощина, ничем не занятая... и справа она упирается в набережное шоссе. Если выйти на поверхность где-то здесь, то за час можно добраться до жилых кварталов. Но - слишком уж близко от стены. Наверное, под землей надежнее. Хотя, как говорят ремонтники, километр под землей - это три по улицам. Эффект близкого горизонта. Ничего. Дорога всегда кончается. Спуск прекратился, туннель стал чуть шире. Воздух был сырой и почти горячий. В полу попадались решетки - над дренажными каналами. Сквозь решетки выходил смрадный пар. Завтра проверить, отметил про себя Лот. Впрочем, это не его район... Туннель резко свернул вправо и шагов через сто влился в гораздо более широкий и высокий - и даже с проложенными по полу вагонеточными рельсами. Странно. На плане коммуникаций этого не было... хотя, конечно, на планах коммуникаций много чего недоставало. Видимо, какая-то заброшенная хреновина на случай войны. На случай войны, подумал Лот. Сегодня это почти ностальгически. Войны не понадобилось... А что понадобилось? Что? Не знаю. Вдруг все поползло и растеклось киселем... Будто вынули какой-то маленький, но главный гвоздик. И вот - все, как было, но - по отдельности. Каждая деталь на месте, но - сама по себе. Не было гвоздя - подкова пропала... враг вступает в город, пленных не щадя... Теперь идти было легче - не требовалось сгибаться. Ника равнодушно шагала рядом. Ничего, маленькая, посмотрел на нее Лот - и вдруг ощутил где-то в глубине остаток прежней нежности. Ничего, уже с робкой радостью подумал он, все образуется, все еще будет хорошо... Низкое гудение коснулось ног, потом ушей. Было что-то впереди, и сначала Лот подумал: трансформатор,- но нет, у трансформаторов тон выше. Впрочем, все, что оставалось - это идти вперед и быть осторожным. Выходов на поверхность пока не было. Он считал шаги и насчитал четыреста, прежде чем в луче фонаря возникло черное, не отражающее света пятно на левой стене - и блестящие, как рельсы, перила вдоль этого пятна. Гудение стало громким, угнетающе-пульсирующим. Оно напоминало что-то - совсем недавнее - но оно же и забивало саму возможность вспомнить. Наконец, они поравнялись с перилами и остановились. Гул шел отсюда и вонь горелой изоляции - тоже. Почти невозможно стало дышать, но почему-то вдруг не получалось, зажав носы, пробежать поскорее мимо этой непонятной ниши. Лот направил в нее луч фонаря. Луч стал ясно виден, как бывает он виден в тумане или в пыльном воздухе мучных складов. И все же, привыкнув, глаза стали различать контуры нового пространства. В перилах, где они стояли, была дверца, и от дверцы вела вниз узкая металлическая лестница с дырчатыми ступенями. Там, тремя метрами ниже, шла кольцеобразная галерея. Противоположный край ее почти терялся в тумане. До него было метров тридцать-сорок. Но там, кажется, была такая же лестница - уходящая к люку в потолке. Потолок решетчатый, и к нему и сквозь него идет этот туман - значит, там есть ход наружу. Ниже галереи луч не проникал - туман был слишком плотен. Наверное, не туман, а дым. Потому и запах. Не опасно ли будет спускаться? Потравимся к чертовой бабушке... или задохнемся... Есть же спичка и свеча! В пещерах всегда ходят со свечами - чтобы не влететь туда, где нечем дышать. И можно сделать даже проще... Лот зажег спичку и уронил ее вниз. Искорка, не потухая, упала на настил галереи и еще секунду-другую догорала. Кислород есть... Или все-таки пойти прямо? Он с сомнением посмотрел вдоль туннеля. Черт знает, куда могут привести эти рельсы... Дверца не открывалась, заклинилась или заржавела, но перила были по пояс, и Лот перелез через них и помог перебраться Нике. - Держи свечу,- сказал он, поджигая фитилек.- Старайся не погасить...- и улыбнулся. Ника неуверенно улыбнулась в ответ. Ступеньки лестницы слегка прогибались, и вся лестница подрагивала под двойной тяжестью. И так же стал вздрагивать настил галереи, когда они на него ступили. Свеча горела спокойно. И даже запах гари стал не столь ужасающ. В нем появился странный арбузный оттенок. До лестницы осталось несколько шагов, когда Лот краем глаза уловил какое-то мягкое движение в тумане. Он рефлекторно повел туда лучом. Всего лишь плотные клубы тумана вздымались со дна этой шахты. Лот догадался, что это шахта - почувствовал бездну под подошвами. Но предвестие чего-то ужасного накатило еще быстрее, чем чувство бездны. - Скорее вверх! - шепнул он Нике, и она послушно обогнала его и взялась за перекладину лестницы - и в этот миг настил колыхнулся, как понтонный мост под волной, и множественный электрический треск перекрыл теряющее громкость гудение. Из туманных клубов, взлетевших до решеток потолка, вдруг выплыли тонкие сверкающие нити. В луче фонаря они сияли всеми цветами спектра: красным, желтым, зеленым и синим. И эти же нити поднимались из отверстий в настиле - вокруг Ники, и уже оплели ее ноги и поднимались выше... и Лота, шагнувшего к ней, вдруг приподняло новой волной и отнесло назад, и он, еще не поняв беспомощности своей, продолжал бежать к ней, а его относило и относило назад - будто между ним и Никой с тихим шепотом взрывались пылинки спрессованного пространства, обращаясь в метры, еще метры, и еще метры, и десятки метров... он только видел, как застывает ее тело, и на обращенном к нему растерянном лице живут одни глаза, а в глазах вместе с поздней нежностью возникает чужое нечеловеческое наслаждение - нити оплетали ее всю, она сверкала миллионами точечных бриллиантов, остриями алмазных игл - Лот уже стоял в туннеле, вцепившись в перила и только так сопротивляясь мягкому, но могучему нажиму - а потом померк свет в глазах, а когда свет вернулся - неровным желтым пятном с поперечными серыми полосами - уже ничего не было. И сквозь внезапную пустую тишину Лот различил далекое позвякивание. Он сделал шаг назад и приложил руку к рельсу. Едут... Он нашел себе место, чтобы пропустить вагонетки и не быть замеченным. Верхом на шахтном мотовозе ехал человек в черном защитном комбинезоне, в противогазе и с автоматом на груди. Точно так же был одет машинист. К мотовозу была прицеплена платформа с чем-то бочкообразным под брезентом. Еще двое в противогазах сидели на платформе - лицами назад. Лот стоял, замерев - сзади горели не только красные огни, но и рассеивающая фара. Его могли увидеть. Не увидели... Состав превратился в туманное пятнышко, а потом исчез совсем - видимо, за поворотом. Четыреста шагов, помнил Лот. Не ошибиться поворотом, не пропустить... здесь. Да, здесь. Незнакомо - но так всегда, когда возвращаешься. И ближе. Дорога короче. Так тоже - всегда. Дорога короче... Лот боялся только, что не сможет откинуть крышку. Падая, рукой удерживая прыгающее сердце, он забил в щель телефона магнитную карточку и, не попадая по кнопкам и сбиваясь в счете и начиная снова и снова, набрал номер Меестерса. 33. Ноэль - Полный бак? - механик удивленно посмотрел на Ноэля.- Это же пять часов! - Угу.- Ноэль жевал спичку и старался лишний раз не смотреть на маску, прикрывавшую распадающийся череп механика.- Пять часов. - Я не возражаю, конечно, но ваш друг... неважно выглядит,- механик заговорщицки кивнул в сторону Микка. - Ничего,- сказал Ноэль.- Если он наблюет в кабине, я уберу. Сам. - Пять часов болтаться над городом,- пожал плечами механик.- Ну, как желаете. Мое дело - предупредить. - Предупредить,- повторил Ноэль. Механик странно посмотрел на Ноэля и открыл кран. Стрелка медленно ползла по шкале бензомера. - Спасибо,- сказал Ноэль и отдал членскую книжку Микка.- Могу заплатить сейчас, могу потом. - Вам вышлют счет, не беспокойтесь. - Я никогда не беспокоюсь. Ни о чем. А вы? - У меня большая семья,- сказал механик и посмотрел в книжку,- сэр рыцарь меча. Ноэль вернулся к машине. Микк стоял, как и десять минут назад, синевато-белый и мокрый от пота. Но - живой. За весь сегодняшний день Ноэль видел живых человек шесть-семь. - Кабриолет подан,- сказал он Микку.- Мадемуазель Флора,- он наклонился и подал руку.- Прошу вас... Флора гибко выскользнула из машины. Ноэлю она нравилась все больше и больше. У Микка хорошо поставлен взгляд, подумал он, я на нее и внимания бы не обратил... Флора тоже была живая. - Ну, что, Виль? - спросил он Вильгельма - в последний раз.- А то, может?.. Одно место еще есть. Вильгельм покачал своей целлулоидной головой. - Летите,- сказал он.- Удачи. - И тебе удачи, Виль,- сказал Ноэль. Он подхватил сумку с эрмом и зашагал к самолету. Микк и Флора последовали за ним. В кабине было чисто и прохладно - кондиционер уже работал. Микк, как понимающий толк в управлении самолетами, сел на пилотское место. Пилотским оно было, конечно, чисто условно: просто перед ним был выведен дисплей автопилота. Ноэль сел рядом, Флора - на заднем диване. - Поехали,- сказал Микк и ткнул пусковую клавишу. Пока автопилот хорошим голосом объяснял насчет поведения в полете, потом запускал двигатели и выруливал на полосу, Ноэль откручивал приборную панель. Собственно, добраться нужно было лишь до разъемов бортпроцессора. Самолет замер в начале полосы и пошел на взлет, а Ноэль продолжал копаться в выводах. - Дай ему взлететь,- выжал из себя Микк. - Болит? - посочувствовал Ноэль. Микк откинулся на спинку. Ему было очень плохо. - Если вы хотите послушать рассказ о нашем прекрасном городе, нажмите клавишу "Да",- сказал автопилот. Сенситивным устройством он оборудован не был. И это хорошо - иначе, имея на борту Микка, он просто не стал бы взлетать. Клавишу, естественно, никто не нажал, и автопилот в молчании заложил вираж в сторону моря. Под крылом проплыл стадион. На поле гоняла мяч какая-то команда. Одна, сама с собой. Потом появилась серая, в узорах, похожих на спил дерева, полоса пляжа. Потом - море. - Можно? - спросил Ноэль. Микк кивнул. Ноэль совсем отодрал панель и сунул ее вниз, под ноги. Разноцветные ленты кабелей позволяли это сделать. Ага, вот у нас сам процессор - еще "ПИК 4хЕ", старина, надо же... а вот программный блок. А поступим мы... а поступим мы вот так... - Принимай управление,- сказал он Микку. - Уже все? - Да. Но учти - здесь программа для истребителя,- похлопал он по эрму.- Так что делай поправку на моторчики... - Джойстрика нет? - Могу сделать голо. - Давай. А педали? - Вправо-влево? Поворотом головы. Закрываешь левый глаз и поворачиваешь голову. Ну, попробуй. Микк попробовал. Призрачная ручка управления двигалась за рукой, и самолет послушно покачивался в такт этим движениям. Так же послушно, даже чуть торопливо он разворачивался, следуя поворотам головы. - Отлично,- сказал Микк. - Рутина вся на аппарате,- сказал Ноэль.- Устойчивость, курс. Твое дело - творческое. - Так бы всегда,- сказал Микк.- Ну, что - спрямим курс? - Нет, давай вдоль берега,- сказал Ноэль.- И еще долго - вдоль берега. - А правда, красивый город,- сказал Микк.- Издалека особенно. - Красивый,- сказал Ноэль.- Не плачьте, девушка. - Я уже не плачу,- сказала Флора. 34. Татьяна Это были, наверное, самые страшные минуты - когда наверху гремели очереди, а она здесь, внизу, ничего не знала и ничего не могла сделать. Это было страшнее, чем бой с оборотнями на чешуйчатых конях и даже бой с драконом. Хотя тогда ей казалось, что самое страшное - именно это... И даже не очереди, нет - самым страшным была наступившая после тишина. Что же теперь? Она не видела никого, а ее мог видеть кто угодно - отовсюду. И Пончик - почти в обмороке и ничего не может... Это и есть паника, подумала она потом. А тогда, набросив на Пончика пропыленный чехол и ухватив наган зубами за скобу, чтобы не рыдать, полезла по стреле, по тросу, заглянула в окно - лучшей мишенью она никогда не была... Почему-то сначала она увидела только Диму - те двое, в темно-сером, не сразу попали в поле зрения. Только пробегая мимо, она поняла, что это люди, что это они стреляли... Дима лежал на спине, и из правого, залитого кровью глаза у него торчал нож. Она сразу поняла, что он жив, что он без сознания, что от нее сейчас все зависит... И что торопиться не следует, а следует немного подумать, повспоминать и подготовиться - хотя бы морально. За без малого два месяца ошеровских боев она научилась многому. Так... снять ватник, снять рубаху, рукав долой - пригодится... долой оба рукава. Окса, миляга, ты знала, наверное, на что пойдут твои рубахи... Сразу - бинты. А вот этим - уберем кровь... Господи - глаз не вытек! Веко разрезано - зарастет! Лезвие вошло в глазницу, отодвинув глаз. Теперь бы не повредить, вытаскивая... Левой рукой Татьяна обхватила Димино лицо, удерживая голову, а правой - одним мягким и точным движением извлекла нож. Кровь - это ничего... это вытекает, которая скопилась. Потом она положила на глаз свернутую тряпицу, обвязала голову бинтом. Дима застонал и заворочался. Лежи, Димочка, не шевелись. Он услышал голос и расслабился. Только потом она встала и подошла к тем, в серых комбинезонах. Один, лежавший близко и лицом вниз, был здоровым амбалистым парнем - таких она не любила. И не жалела, если с ними что-то случалось. А второй вдруг оказался похож на мертвого Мишку, каким он недавно приснился. Не лицом, а - непринадлежностью к сильным. Нет, неправильно, Мишка был сильный, но это была какая-то не такая сила. Да, Мишка был сильный, а этот просто пацан. Пацана жалко, но он безусловно мертв: пуля попала в лоб. Дима стал классным стрелком... Теперь стоило позаботиться о Пашке. Татьяна помнила, что у какого-то агрегата там, внизу, была сбоку приварена легкая лесенка ступенек на пять. Как раз - от стрелы до окна... Это заняло час. И еще час ушел на то, чтобы затянуть Пончика ремнями поверх ватника по ребрам. Он никак не мог поверить в то, что это уменьшит боль. Наконец, согласился: выдохнул и замер... Животом дыши! Вот так. Пончик выглядел глупо. Впрочем, после этого и по стреле, и по лестнице он вскарабкался, как обезьяна. Дима уже пришел в себя и мучался жуткой болью. Ему надо было дать промедол или, на худой конец, анальгин. Надо было положить лед на рану. Ничего этого не было. - Ты побудь с ним,- сказала Татьяна,- а я поброжу... Пашка кивнул. В магазине калаша осталось девять патронов. Татьяна взяла автомат амбала. Автоматик был маленький и ни на что не похожий. Но как обращаться с ним, было вполне понятно. Еще она забрала у амбала фонарь. За дверью воняло пылью и плесенью, как и должно вонять в пустом доме. Эти двое, теперь уже мертвые, протоптали в пыли весьма заметную тропинку, и Татьяна, не особо раздумывая, пошла по ней - держа на всякий случай взведенный калаш у плеча стволом вверх. Вид был скучен - учреждение, из которого при отъезде забрали все нужное, но побросали старье и хлам. Окон не было видно нигде, лампы, естественно, не горели. Один раз ей попалось освещенное помещение: длинный, высокий и широкий коридор со светящимся, как в том круглом зале, потолком. Он напомнил Татьяне московский ГУМ. Вдоль всего коридора проходила выложенная мрамором канава с перекинутыми через нее мостиками разной формы. Захотелось зайти туда и посмотреть все подробнее, но дорожка шла мимо. А шагов через двадцать в проеме двери возникли тусклые множественные огоньки - как вид Ошерова с Катерининой сопки. 35. Микк, или Павлик - Наверное, надо как-то попрощаться,- сказал Микк. - Давай,- сказал Ноэль. Они обнялись. - Думаю, этого достаточно,- сказал Ноэль. - Мы, наверное, уже не увидимся никогда,- сказал Микк. - Ну и что? - сказал Ноэль.- Только ли мы? - Ты прав. Ладно, счастливо добраться. И... а, ты все сам знаешь. - Тебе тоже - счастливо добраться. Микк, стараясь не оглядываться, запрыгнул в кабину, пристегнулся и дал газ. Самолет быстро разбежался и легко оторвался от асфальта. Набрав немного высоты, Микк заложил вираж и прошел над местом своего взлета. Ноэль, не поднимая головы, топал по шоссе. Идти ему еще оставалось часа два. Столько же, сколько Микку лететь. Море появилось впереди - сверкающей полосой. А справа, страшно далеко, там, откуда они прилетели, висела темно-синяя, почти черная туча, висела низко и тяжело. Он оглянулся: Флора спала. Спала, почти повиснув на привязном ремне. Хорошо, подумал он, не надо ей этого видеть... Море уже было внизу, синее, в белых черточках коротких волн. Самолет ощутимо подбрасывало. Ветер начинал тянуть в адскую топку. А может быть, и без всякого людского вмешательства ему было положено дуть именно так. И вдруг в море, в глубине, под этой острой рябью - он увидел лицо. Свое лицо. Огромное свое лицо. Оно медленно всплывало к поверхности... коснулось ее... и исчезло. Это было так отчетливо и так невозможно, что Пашка отшатнулся от окна. Самолетик - со стрекозу размером - удалялся неторопливо и солидно. И внезапно исчез - на фоне темных, отражающих свет круговых окон. Пашка долго ждал, когда он появится снова - но самолетик не появился. Тогда он вернулся к Дим Димычу. Дим Димыч был почти плох. Эта новая рана добавилась к недавней контузии, от которой он даже не начал оправляться. Зачем его взяли такого? С десяток парней можно было найти, которые... Ха! А зачем взяли меня, Таньку, Марью Петровну? Все было не просто так... - Пав... щи... воды...- невнятно - челюсти не разжимались - сказал Дим Димыч, но Пашка его понял. Конечно, такое здание не может быть без водопровода, это ясно - но есть ли вода в трубах? Все это пахнет то ли разрухой, то ли эвакуацией. А если вода есть - в чем ее нести? Намочу рубаху, подумал он. Выйдя, он постоял, пытаясь логически решить, где может здесь быть туалет - и вдруг раздался крик - и автоматная очередь! Кричала Танька. На бегу передергивая затвор своего самопала, Пашка понесся на звук. Каким-то восьмым чувством - сломанными ребрами - он угадывал двери. Позади нервно частил Дим Димыч. Еще очередь. И еще. 36. Татьяна Она вошла и стала на пороге. Да, это было логово тех - и это был центральный пульт, или командный пункт, или пост управления - в общем, что-то важное и существенное. По всему периметру зала тянулась непрерывная приборная панель: миллион самых разнообразных циферблатов, полукруглых и линейных шкал; иногда попадались темные, расчерченные сеткой, экранчики. У Мишки в комнате над столом висел учебный плакат: контрольные приборы "Ил-18". Что-то подобное было и здесь, но - возведенное в степень. И органы управления напоминали самолетные: тумблеры, переключатели, рычаги, штурвалы... И среди всего этого - висели трусы и портянки на натянутой веревке, валялись в углу пустые бутылки, на затейливом стеклянном столике сохло что-то в неубранных плоских кастрюльках: с такими официанты в поездах ходят по вагонам, разносят борщ и картошку. Два толстых дивана, аккуратно застеленных, стояли рядом. Морщась, Татьяна пересекла зал и подошла к дышащему кусочку пульта. Горящие ровно и мерцающие лампочки. "Питание". "Настройка грубая". "Настройка точная". "Горизонт". "Склонение..." - какой-то непонятный символ. "Ввод..." - другой и тоже непонятный. Татьяна положила руку на штурвальчик, подержала и убрала. Непрерывность пульта здесь прерывалась, и открывался невидимый от двери проход к окну. Татьяна постояла, прислушиваясь. Если ее там подкарауливали, то подкарауливали нечеловечески тихо. И все-таки она со всей возможной осторожностью проскользнула через узкое место - и вылетела, присев, готовая к стрельбе - на свободное. Никого. Никого живого... Между пультом и окнами было свободное пространство - метра два. И все оно было заставлено: бумажными домиками, игрушечными елочками, пластилиновыми фигурками... Такой же, как и под едой, стеклянный столик возвышался над этим - почему-то омерзительным - кукольным городом. На столе вокруг вырезанного из дерева члена, торчащего вверх, стояли фигурки зверей: крысы, кошки, собаки... нет, скорее, волка... обезьяны, оленя с рогами, оленя без рогов, коня, кабана, барана, быка и льва. Фигурки эти чем-то напоминали шахматные. Еще на столе были оплывшие свечи и прозрачная ваза, полная воды. На поверхности плавали чешуйки воска. Татьяна шагнула к окну и посмотрела вниз. Мы там были как на ладони... От окна она город узнала. Это был Ошеров. Уродливый, неправильный, но - Ошеров. Школа, горком... Мишкин дом... Димин дом, архиповский... Она протянула руку и схватила со столика фигуру льва. У льва было знакомое лицо... Леонида. Она, наверное, сказала это вслух, потому что странное эхо вернулось к ней. И тут же что-то произошло с кукольным городом. Текуче-неуловимо он изменялся, будто бы отдаляясь и при этом набирая плоть и вес. Будто бы - готовясь стать настоящим. И - Татьяна напряглась - тихое, на грани слышимости гудение пришло из-под ног. Оно нарастало, вступая в права и вытесняя все прочее: звуки, запахи, свет... И городок ожил под его натиском. Это было похоже на старинные механические театры. Крошечные фигурки людей сновали по улочкам, гротескно раскланиваясь, неуклюже входили в дома и выходили из домов... и какие-то уродцы, на которых она до сей поры не обращала внимания, сновали меж них, покачиваясь и изгибаясь. Гудение входило в подошвы и текло вверх, засасывая, как ледяная трясина. Что-то творилось с глазами. Лев дрожал в кулаке. Значит, так... значит, мы... Она ударила ногой по столику, и столик, руша все под собой и вокруг себя, беззвучно опрокинулся. Сволочи... Продравшись по ставшему вдруг слишком узким проходу обратно в зал, она замерла перед пультом, лихорадочно разбираясь в его кнопках и рубильниках. Сволочи, сволочи, шептала она, ведь надо же было такое придумать... а мы-то, мы-то... Рычаг сбоку. "Сеть". Тугой. Всем весом... Звук: бооуууу. Гудение. Отовсюду. Замерцали и зажглись лампы под потолком. И один за другим начали оживать пульты. Будто невидимые руки касались кнопок, щелкали пакетниками, покачивали штурвалы. Вспыхивали целые панели лампочек - разом. Засветились зеленые экранчики. Людской гул - как на демонстрации - донесся из-за окон. Заглушенный стеклом, он был далек и невнятен, но внушителен. Татьяна попятилась. Моторный рев вплелся в голоса. Это было почему-то так невыносимо страшно, что Татьяна закричала. И, чтобы заглушить страх, выстрелила - лопнул круглый экранчик - потом широким веером послала пули по всей панели приборов, бросила опустевший калаш - и из кургузого автоматика стала бить короткими очередями, нащупывая механическое сердце... Стояли сумерки - то ли позднего вечера, то ли неначавшегося еще утра. Воздух был невыносимо свеж. В просвете облаков, как в колодце, неподвижно стояли огромные звезды. Дима ковырнул носком сапога шуршащие на ступенях листья, сказал: - Вот и до осени дожили... После укола морфина речь у него немного плыла. Луч фонаря доставал лишь до ближайших деревьев. Что делалось за ними - видно не было. - Пойдемте пока назад,- сказала Татьяна.- Будет утро, тогда... - Будет день, будет пища,- сказал Пашка.- Еще немного подышим. - Немного,- согласилась Татьяна. - Птицы,- сказал Дима. Все прислушались. Где-то очень далеко разбуженно булькнула ворона - и замолкла. - Во сне разговаривает,- сказал Пашка. - Если вороны - значит, жилье,- сказала Татьяна. - Сейчас они везде,- сказал Пашка.- Это зимой... - Правда, мальчики, пойдемте,- сказала Татьяна.- А то, если я упаду, вы меня не дотащите, калеки. Конец