В дверь постучали. - Заходите,- сказал Лот. - Не спите еще? - на пороге стоял Меестерс.- Если хотите спать, говорите, не стесняйтесь. - Хочу, но все равно не усну,- сказал Лот. - То же самое и у меня,- вздохнул Меестерс.- Вы не думайте, я не буду надоедать вам каждый вечер. Это у меня просто на новых людей тяга. Привыкну - перестану замечать. Устали сегодня? - Да. Перегруз получился. Слишком много фактажа. - Зато теперь вы, наверное, все понимаете. - Пока еще ничего не понимаю. Не обработал. - А-а... Вам не холодно, кстати? - Жарко. Но, если хотите, выключите. - Нет-нет, что вы. Пришел в гости и распоряжается... - Я просто люблю прохладу. Зимой сплю с открытым окном. - Это я уже знаю. Я о вас, наверное, вообще все знаю. Вас это не смущает? - Пожалуй, нет. Особо стыдных вещей я за собой не помню. - Это, наверное, неплохо - не помнить о себе стыдных вещей... Я, к сожалению, никогда не смогу испытать такого чувства. За сорок лет работы накопилось всякое. Иногда мне странно, что я все еще жив. Лот сочувственно кашлянул. Интересно, зачем он пришел, подумалось ему. Просто излить душу? Или еще раз прощупать? Или ненавязчиво внушить что-нибудь, или расположить к себе?.. Или без цели? Он с сомнением посмотрел на Меестерса. Вряд ли такие люди делают хоть что-нибудь без цели - даже снимая пушинку с рукава, просчитывают - на автопилоте - сорок три варианта возможных последствий... Меестерс понял этот взгляд по-своему. - Я догадываюсь, что вас беспокоит. Внезапное доверие, да? Это так не по-нашему, против всяческих традиций... Ну, допустим даже, что вы агент. Все равно, чей. Хотя, мне представляется, вы именно тот, кем назвались: санитарный врач, прошедший в свое время Каперскую зону и в своих исследованиях глубоко проникший в суть проблемы. В самостоятельных исследованиях. Подчеркиваю. Так вот, даже если вы агент, скажем, Конторы, или Корпуса, или иностранной разведки, или инопланетной... Нам это не то что не страшно - мы это приветствовали бы. Потому что нам противостоит нечто такое, что требует слияния сил. Но вы, к сожалению, не агент... И крысиные гонки продолжатся. И мы будем вцепляться друг другу в глотки - в стремлении не допустить противника к финишу первым, а еще лучше - не допустить вообще. Хотя и лабиринт построен не нами, и несемся мы по нему не по собственной воле, и что нас ждет на финише - не догадываемся... - Зачем же меня держали в подвале? Проверяли? Если вам все равно - кто? Меестерс помолчал. Похоже было, что простой вопрос поставил его в тупик. - Все религии, вы знаете, построены на борьбе добра со злом,- заговорил он другим, безразличным, уставшим голосом.- Две трансцендентные силы, Бог и Дьявол. Непрерывная борьба. Ад и рай, наслаждение и страдание. Я как грубый материалист произвожу все из нейрофизиологии, из центров поощрения и наказания. Их взаимодействие проецируется на внешний мир, и в результате - все вышеперечисленное в миллиардах оттенков. И вот мне, грубому материалисту, приходится допускать существование во внешнем мире каких-то подобных... я не знаю, как сказать? Центров? Они не имеют локализации. Короче, чего-то аналогичного по функциям... нет, тоже вру. Допустим, существуют и Бог, и Дьявол, но ни тот, ни другой не есть добро и зло в чистом виде, они вообще внеморальны, внеоценочны, у них есть какие-то свои интересы, своя борьба, людей они используют в этой борьбе, но сами люди им глубоко безразличны... Причем и Бог, и Дьявол существуют самодовлеюще, но - лишь в сознании людей. Как описание процессов реального мира. И вот эти процессы становятся все более интенсивными, более сложными, запутанными - и тут в них начинает вмешиваться человек... Вы еще не отключились? - Нет,- сказал Лот. - Это вмешательство странно, не вполне самостоятельно и абсолютно нерационально. Человек выступает ни на чьей стороне - и даже не на своей, что парадоксально лишь на первый взгляд. Он вообще пока не догадывается, что ввязался в чью-то борьбу. - И все-таки - причем тут я? - Были подозрения, что вы действуете не по своей воле. Если позволите, я не стану говорить, откуда они взялись. - Так. Ну, и?.. - Не подтвердились. - А, понял. Вы меня исследовали, пока я спал. Помню, были такие странные сны... - Знаете, Лот, вы удивительно уравновешенный человек. Я удивлен. - Нет,- сказал Лот.- Я нервный и неуверенный в себе тип. Мне стоит больших усилий держаться так, как я держусь. - Все равно. У вас здорово получается. Хотите, я доскажу, что начал? Немного осталось. - Хочу. - Вы сегодня увидели все, что можно увидеть. Многого, конечно, не поняли - не спец. Ничего. Понимаете, это все частности. А в целом - мы пытаемся разобраться в той самой борьбе Бога и Дьявола. Выяснить цели, средства, механизмы. Понять наш интерес. Суметь защититься. Если успеем, конечно... - Бог и Дьявол...- Лот произнес слова медленно, пробуя языком.- Как я понял, вы употребляете эти термины не в метафорическом смысле? - Нет. Именно как термины. С другой стороны, вы понимаете, весь наш мир - это одна большая метафора... - И - обладающие теми способностями, которые им приписывает молва? - В части власти над живой природой - да. - Всемогущество? - Практическое всемогущество. Может быть, имеющее границы - но я этих границ не знаю. - Всеведение? - Абсолютное. - Как насчет всеблагости? - Я бы сказал - всебезразличие. - С обеих сторон? - Может быть, есть какие-то оттенки отношений. Но, опять же, я их не знаю. - Так... А человек? - Человек становится почти всеведущ и готовится к всемогуществу. Думаю, это вы уже поняли. - Но подождите. Бог и Дьявол - они существуют в сознании человека или в окружающем мире? - А какая разница? Где вы проведете границу? Как отличите одно от другого? - Да, действительно...- вяло сказал Лот.- Вы правы. - Я, например, вообще не знаю, существует ли что-нибудь в окружающем мире. Может быть, мы с вами - два слизняка, заползших на один валун... а все вот это вокруг и все, что с нами было и будет - лишь запятая в нашем разговоре... - Это вы-то, профессор - грубый материалист? - При всем при этом - да. Знаете, Лот, вот вы поработаете немного с мозгом - станете сомневаться вообще во всем. Внезапно окажется, что в любом мировоззрении опереться можно только на собственное невежество. Кстати, можно нескромный вопрос? - Попробуйте. - Я помню, в восьмидесятые годы, когда вы учились, в моде были галлюциногены. Я думаю, и вы пробовали их. Не можете ли вспомнить, что именно вам привиделось? - Нет,- резко сказал Лот.- Не могу. - Понятно. Значит, все помните, но говорить не хотите. Потому что это было страшно, и с тех пор вы этой химии на нюх не выносите. Хотя, если услышать описание ваших видений от постороннего человека - покажется простеньким и невинным. Вам казалось, что вы приросли спиной к другому человеку и вынуждены подстраиваться под его движения. Спина к спине. Такие сиамские близнецы. И, в сущности, это все. Я прав? - Да,- без голоса сказал Лот.- Откуда?.. - Нас тут таких - почти сорок человек. После Каперской зоны. У всех - одно и то же. Так что появление ваше здесь было не случайным. Поразмыслите над этим. - Да... Я... постараюсь... - Спокойной ночи. Если хотите - в шкафчике снотворное. Будить вас завтра не станут. Меестерс вышел. Лот лежал без движения, ошеломленный услышанным. Ника, в панике позвал он и прислушался к ответу. Сухой звук - как от щелчка по спичечной коробке. Ника... Он уже знал, что ничто не отзовется. 20. Микк - Ладно,- сказал Ноэль, бросая на стол еще одну полоску распечатки. Их уже много лежало на столе, и некоторые должны были бы уже съехать на пол, но цеплялись друг за друга и пока не падали.- Механику этого дела мы поняли. Пусть кто-нибудь объяснит мне, в чем его смысл. Микк взял последнюю бумажку, подержал перед глазами, положил обратно. В принципе, то же самое: слева - "Ника Буковчан, 23 года, БОМЖ/03, временное УЛ э709830, социальное страхование -, медицинское страхование - . ИСО 02/3. Обращение в файл 16.08.04, повод: неотложная мед. помощь. ДС: фобический шок IV. ОП: Ш-Г мод. Амб." Справа: "ВОССТАНОВЛЕНО: Ника Андерсен, урожд. Буковчан, 23 года, проживает: Альбаст, ул. Цепная, д. 144. Муж Грегори П. Андерсен, 30 лет, водитель. Род занятий: швея. Социальное страхование Ф-XII, медицинское страхование "НПН" э 23098167. ИСО 00/0. Обращение в файл: 16.08.04. Повод: неотложная мед. помощь. ДС: фобический шок IV. ОП: Ш-Г мод. Госп." Но, конечно, и здесь никакого "госп" не было: возиться с бродяжкой без страховки! Промыли мозги, поставили на крылечко и наладили пинка... гуманисты херовы. Неужели нельзя хотя бы по внешнему виду отличить приличную замужнюю даму от бродяжки? Или доверие к официальной информации оказывается сильнее здравого смысла? И те, которые переписывали файл: видно же, что вранье. Ну, не может быть такого, чтобы в файл бродяжки обращались только один раз. Ее что, ни разу не задерживали? А откуда тогда индекс социальной опасности "02/3"? А, господа? - Почему, интересно, они одним имена меняют, а другим - нет? - тупо спросил Кипрос. Нет ничего важней, чем это выяснить, с внезапным раздражением подумал Микк. - Наверное, в зависимости от того, кого они ожидают... ну, кто будет искать,- сказал Ноэль. Он соображает, а я - уже нет, понял Микк. Вслух он сказал: - Агнессу не трогали, потому что есть Флора. Флора приходит и требует: дайте мне тетушку. Они говорят: вот тетушка. Такого-то ушла и не вернулась. А здесь... Он замолчал и стал рыться в бумагах. Наконец, нашел то, что вспомнилось и перебило рассуждения. - Это ее муж,- сказал он.- Вот: вставлено, что шестого августа погиб в автокатастрофе... Наверное, пошел ее искать... - Или она - его,- тихо сказал Ноэль. - Ребята...- прошептал Кипрос.- Ребята... Что это - все - значит?.. - Тебе сказать? - голос Ноэля едва звучал.- Или уже знаешь сам? - Но почему? За что? Ноэль пожал плечами. Посмотрел на Микка - будто ждал, что тот подскажет. И Кипрос стал жадно смотреть на Микка - как иудей на мессию. - Тебе они как сказали? - как бы не замечая этих взглядов, спросил Микк.- Сами с тобой свяжутся или ты должен к ним?.. - Я - к ним... должен...- Кип сглотнул.- Причем не в участок, а в какое-то бюро по розыску... Вокзальная, семь... - Нет там никакого бюро,- сказал Микк.- Это я точно знаю. - Хотят, значит, чтобы сами приходили...- покачал головой Ноэль.- Барствуют, значит... - Слушай, но ведь уже не те времена...- начал Кип, наткнулся на взгляд Ноэля и замолчал. Нет логики, подумал Микк. Нет логики ни в чем, и в том, о чем думает Ноэль, тоже нет логики. Хотя в это - в то, о чем он думает - страшно легко поверить. Хотя и нет логики. Но для веры логика не нужна. Для веры нужно только желание поверить. Хотя, с другой стороны, логика - это вроде гениальности тех стихов, которые сочиняешь во сне. Они гениальны, пока снятся. Как велосипед, который не падает на ходу. Ты просыпаешься - и гениальность исчезает. Остаются нелепые строчки. И что-то подобное происходит с логикой. Только я не пойму, что... - Вокзальная, семь,- протянул Ноэль, делая пассы над пультом. Засветился маленький плоский монитор, на нем возникла схема города: кварталы, видимые сверху и немного сбоку. Все чуть утрировано, и поэтому легко узнается. Тут же обозначился - будто на него лег солнечный луч - двухэтажный домик с маленьким садиком, задами выходящий на полосу отчуждения железной дороги. Потом над домиком будто образовалась увеличительная линза: он стал больше и приблизился; окружающие его дома и кварталы сдвинулись к границам экрана, спрессовались, но из поля зрения не исчезли. Ноэль пробормотал что-то; пальцы его мелькали. Схему опутали разноцветные нити, но ни одна из них не касалась этого дома. Потом он, наконец, оторвался от пульта. - Домик не просто так,- Ноэль растянул губы будто бы в улыбке.- Не подступиться. Ладно, парни, мы его прокачаем... Микк посмотрел на Кипроса. Кип был бледен. На лысом черепе, на лбу стремительно росли прозрачные бородавки пота. Не сходи с ума, мысленно закричал ему Микк, но Кипрос уже разлепил губы и сказал: - Я... туда... - Что? - обернулся Ноэль. - Пойду... - Ты?.. - Прикроете.- Он встал. - Не валяй дурака,- сказал Ноэль.- Шесть часов утра. - Это несерьезно,- сказал Микк. - Да как тебе сказать...- Ноэль с сомнением смотрел на Кипроса.- Не зная броду - конечно.. А вот если зная... - Мы не доделали по крайней мере еще одно дело,- сказал Микк.- Напомню: мы решили быть методичными. - А, твоя яма...- Ноэль вздохнул.- Может, вы вдвоем съездите? - Вдвоем мы уже к Деду ездили,- сказал Микк.- Это будет перебор. - Ладно,- сказал Ноэль.- Я с вами Джиллину отправлю. Он парень способный, хоть и молодой. Джиллина неохотно передал свой участок Вито и, проверив оружие, пошел к машине. Микк, подчиняясь какому-то странному импульсу, вынул свой "таурус", картинно прокрутил барабан и сунул револьвер за пояс. Ему тут же стало неловко. И вдруг захотелось увидеть Флору. Но для этого надо подняться на второй этаж... а люди ждут. Все равно она спит. Было как-то уж слишком светло. Казалось, кроме солнца, сюда посылают свои лучи невидимые прожектора. Мореные плашки, которыми была обшита стена, казались белыми. Шляпки латунных гвоздей сияли. Ломко и призрачно стояла густая полувысохшая трава. - Вы сюда близко не подходите,- сказал Микк Джиллине, подавая ему револьвер.- Стойте вон там, на углу. Если с нами что-то... - Вы уже говорили,- кивнул Джиллина. - Ну, так и делайте, как говорили,- внезапно раздражаясь, сказал Микк.- Делайте, как говорили, не заставляйте повторять... Яму прикрывал фанерный лист, грязный, в каких-то потеках - совершенно чужеродный этому ухоженному садику и пряничному домику; даже вынутую землю покойный Ланком ссыпал в мешки для мусора; три мешка стояли у ворот и один, неполный - здесь, приваленный к стене. Микк взялся за край листа и вдруг понял, что не может его поднять - и не потому, что лист тяжел, какая тяжесть в старой фанере... просто не может, и все. И тогда, обманывая себя, он потянул лист к себе, будто стаскивал с кровати одеяло... Свет рухнул в открывшуюся яму и закружился пыльными вихрями. - Я спущусь,- сказал он Кипросу.- А ты смотри сверху. - Это твое? - спросил Кипрос, показывая рукой на оставленные в яме инструменты: лопату, лом, ножовку... Все было так, как в прошлый раз, когда Микк пришел и почти сразу начал пилить... нет, ножовки тут не было, ножовку он принес с собой. А кто в таком случае закрыл яму? Впрочем, это был бесполезный вопрос: на него некому отвечать... - Да, мое... В стенку ямы он позавчера - или когда? - господи, как все перепуталось - сегодня двадцатое... уже двадцать первое - а на часах? - тоже двадцать первое - действительно, позавчера - забил два толстых кола: ступени. По ним легко было спуститься и легко выбраться. Он сел на край ямы, поставив ноги на верхний кол. На миг что-то сместилось, ему показалось, что он сидит над разрытой могилой. Потом он понял: просто боится спускаться. Кто-то внутри него кричал от страха. Холод зрел в животе. Лопата, лом и ножовка внизу образовывали знак ловушки - этакий усложненный сыр для мышеловок. Не пойду... Он уже спускался - неловко. И в этой неловкости злился на Кипроса - за то, что тот видит. В яме стоял утрированный запах пыли. Так могло бы пахнуть в архиве - когда перетряхивают... Он вспомнил: точно так пахло у Деда, когда они втроем искали нужную папку. Да, и Деда, пожалуй, надо навестить... Микк поднял ножовку. Полотно было в тончайших продольных царапинах, алмазная пудра местами стерлась до клея. А ведь я ставил новое полотно... или только собирался поставить новое? Так вот и дурят нашего брата... Он хорошо помнил, что ставил, но червячок сомнения остался. А пилил я... вот здесь и здесь. На "корне", растущем из дна ямы, в этих местах были кольцеобразные утолщения. Микк примерился, потом поднял голову, посмотрел на Кипроса. Кип стоял на краю ямы, уперев руки в колени. Какого черта, в отчаянии подумал Микк, мы все равно никогда не поймем... Он был уверен, что все бесполезно. Кипрос смотрел на него, и Микк ободряюще кивнул ему. Он помнил, что "корень" был крепче стали, и решительно поднес к нему пилу, и полотно, почти не встретив сопротивления, прошло насквозь, Микк отдернул руки и отшатнулся - "корень" от места разреза то ли осыпался, то ли оплывал, как чрезвычайно быстро сгорающая свеча, тончайшая пыль текла вниз, клубясь, и через несколько секунд ничего, кроме плавающей в воздухе плотной светящейся завесы, не осталось. Микк чихнул несколько раз, потом натянул рубашку на лицо, оставив одни глаза, и присел. На дно ямы свет не падал, и видно здесь было лучше. Там, где "корень" выходил из земли, зияло отверстие сантиметров двадцати в диаметре. Из него не сильно, без напора, шел воздух; Микк, не дыша, помня о том, что было в прошлый раз, наклонился над ним и несколько секунд всматривался в темноту. Сначала не было видно ничего, а потом вдруг - глаза поймали фокус - темнота рассыпалась множеством далеких огней, и больше всего это было похоже на вид ночного города с высоты... Вставай, прикипел, похлопал его по плечу Малашонок, и он встал и отошел к стене, пропуская Малашонка и идущих следом Петюка и Фому Андреевича и пытаясь осмыслить, перевести на язык слов то, что он увидел в скважине. Не верь подземным звездам, категорично говорил Куц, а Леонида Яновна говорила иначе: подземные звезды смущают мысли. Пусть так. Прошли Дим Димыч с Танькой. Что он в ней нашел, подумал Пашка, стерва ведь. Обидно, хороший человек пропадет... Замыкал отряд Архипов. Ну, пойдем, сказал он Пашке. Что, опять в скважину глядел? Пашка кивнул. Высмотрел что? Кажется, нет, неуверенно сказал Пашка. Не знаю... Ему не хотелось говорить, что звезды все отчетливее складываются в знак Зверя... Недолгое прозрение, посетившее его тогда, когда Леонида Яновна накладывала защиту, ушло, оставив лишь память о себе - память о божественном состоянии, в котором весь мир стал книгой, написанной простым языком, а на каждый заданный вопрос тут же возникал выросший из самого вопроса ответ. Пашка шел и старался не замечать охватившего его горя утраты. Ему разрешили полетать - полтора часа,- а потом отняли крылья. Тогда, в прозрении, он знал, зачем и почему они идут, что это за подземные ходы и что произойдет, если они не придут вовремя в нужное место. Теперь он этого не мог бы объяснить другому, но себе - прежнему - он верил. Они должны дойти и, дойдя, стоять насмерть - и это единственный шанс уцелеть тем, кто остался еще наверху... и это "наверху" касается, кажется, не только жителей города... тут он не был уверен. Поросший светящимся мохом переход оборвался кромешной тьмой. Отряд сгрудился и чего-то ждал. Видны были только одинаковые - подпоясанные ватники - спины да несколько автоматов, висящих по-охотничьи, стволами вниз. Архипов обнял его за плечо и легонько потряс, и Пашка понял: они пришли на место. Только теперь он услышал - скорее, не ушами, а всем лицом - далекий рокот: будто медленно-медленно проворачивалась громадная бетономешалка. 21. Петер Милле Он выбрался из-под дневного света, как из-под мягких невидимых глыб: в поту, с одышкой и сердцебиением. Дневной сон был мукой - увы, неизбежной. Без него ни глаза, ни голова не выдерживали обязательных трех часов над тетрадью. А так... сейчас... Постанывая от привычной боли в затекших икрах, он встал и потащился под душ. Тепловатая водичка с железным привкусом все-таки освежала. Плохо, но освежала. Кроме того - ритуал. Обязательный двукратный ежедневный. Флаг "Умираю, но не сдаюсь". Оркестр играет мазурку... Сравнение ему понравилось. Не вытираясь, он накинул халат и пошлепал на кухню. В холодильнике было пиво. "Черный бархат", три бутылки. Он не помнил, когда и как покупал его, но это было почти неважно. После приступа неуправляемой паники - когда вдруг понял, что не запоминает абсолютно ничего из того, что происходит с ним за порогом дома - он старался принимать все как должное. Да, может быть, там, снаружи, он и сам точно такой, как те, кого он видит сейчас из окна: монотонно бредущие по прямой кукольные люди. Никто ни с кем не раскланивается, не озирается по сторонам, не совершает каких-то странных, но человеческих поступков: скажем, не снимает ботинок и не начинает вытряхивать из него камешек... скрупулюс... В бинокль видны лица: одинаково озабоченные и в то же время бессмысленные. Бессмысленная целеустремленность - вот так это можно обозначить. Неужели и у него такое же лицо, когда он там?.. Тем более следует оставаться человеком все остальное время. Вернее - все оставшееся время. Похоже на то, что его весьма мало. Потому - нужно ли ломать голову над тем, что, выходя из квартиры, он тут же входит в нее обратно - до полусмерти уставший, потный, грязный, дрожащий. Час, а когда и больше часа уходит только на то, чтобы прийти в себя. Правда, результатом таких вылазок оказываются хлеб, сосиски и сыр - почему-то всегда одного и того же нелюбимого сорта: "Адмирал". Недели две назад вдруг появилась коробка трубочного табака, и теперь вечерами он обязательно выкуривал трубочку-другую. Табак был страшно дорогой, вирджинский "Глэдстон", и удивительно, что он сумел раскачать себя на такую покупку. Начав курить после двадцатилетнего перерыва, он испытал небывалый душевный подъем - будто эти двадцать лет испарились, ничего после себя не оставив, и ему не семьдесят девять, а - еще нет шестидесяти... Когда кончается время, даже воздух становится сладким, даже слюна, даже скрип половиц оборачивается музыкой, даже простые мысли вдруг обретают платиновый блеск... Лишь когда кончается время, можно, наконец, понять, что земная жизнь не в счет, хотя она - все, и что рай и ад неразделимы и даже неразличимы, если смотреть в упор. Бокал пива и ломтик мягкого сыра с розовыми крапинками креветочного мяса... Что еще надо для полного счастья? И тетрадь. Четыреста листов отличной нежно-палевой бумаги в деликатную розовую линеечку. Обложка из натуральной тисненой кожи табачного цвета. Зеленовато-серая бумажная наклейка в углу, и по ней каллиграфически: "МЫСЛИ, ПРИШЕДШИЕ В ГОЛОВУ СЛИШКОМ ПОЗДНО". Не лень же было выводить... "Пророк Илия и жрецы Ваала. Он один, их - четыреста пятьдесят. Соревнования: чей бог быстрее разведет костер? Ваал сплоховал. Тогда Илия приказал стоящим вокруг: схватить их! Жрецов схватили, Илия отвел их на берег реки и всех заколол, Божий человек. Ученик его, Елисей, благословил в одном городе источники, и вода в них стала хорошей. Уходя из города, он встретил детей, которые крикнули ему: плешивый! Елисей воззвал к Господу, и тогда из леса вышли две медведицы и разорвали сорок два ребенка. Это что - всемилость? Иисус на фоне своего родителя выглядит настолько добрее и человечнее, что верить в его божественное происхождение просто не хочется. И история с распятием темна до полной непроницаемости. Схвачен, торопливо судим с нарушением всех и всяческих процессуальных норм (чего стоит одно только ночное заседание синедриона!) и осужден на немедленную смерть - не для того ли все провернуто так быстро и вопиюще противозаконно, чтобы успеть к Пасхе - чтобы заменить на кресте другого Иисуса, Иисуса Варавву, Иисуса-"сына-Отца"? Бедный отец Виталий. Наверное, мои замечания и вопросики стоили ему нескольких лет жизни. Но ведь он сам приходил, и высиживал заполночь - значит, было у него ко мне какое-то долгое дело. И обнял он меня, прощаясь, и даже прослезился - со мной за компанию. Он же как-то - по-моему, накануне мятежа - сказал: иногда ему кажется, что Страшный Суд уже начался. Мы просто не замечаем этого, потому что все, что так естественно происходит вокруг, и есть Страшный Суд. Сказал же Павел: мы не умрем, а изменимся. И вот мы изменились настолько, что Страшный Суд для нас стал средой обитания... Он напомнил мне профессора Смолячека, который в Академии вел курс философии. Вот ведь учили нас: в Технической Академии во время войны читали основы философии. Я потом рассказывал - не верили. Или говорили: на что тратили драгоценное время! А мне кажется - это был один из важнейших курсов. Благодаря ему все стало очень сложным, и я - и не только я - с меньшими душевными травмами воспринимали последующее. Так вот, Смолячек рассказал историю о том, как апостол Петр сидел в камере смертников, ожидая казни за богохульство. Камера была заперта, а кроме того, Петр был прикован цепью к двум стражникам. И вот в ночь накануне казни дверь открылась и вошел ангел. Петр подумал, что это ему снится, и отнесся к появлению ангела спокойно. Ангел сказал: встань. Петр встал, цепи упали. Ангел вывел его из тюрьмы мимо спящих часовых и исчез. И тогда Петр понял, что все это наяву, и побежал в дом матери Марка. Там он и рассказал эту историю. Итак, с абсолютно равными основаниями можно считать, что Петра действительно вывел ангел Господень; или кто-то из высокопоставленных сочувствующих вывел его, а историю об ангеле Петр рассказал с какой-то целью: может быть, для придания авторитета себе или делу, а может быть, и в те времена в подполье не жаловали тех, у кого есть друзья-тюремщики. Или, наконец, можно считать, что Петру приснился и ангел, и все последующие события его жизни, и его смерть, и дальнейшая история человечества, и все, происходящее сейчас, и мы здесь, рассуждающие черт знает о чем - все это лишь снится Петру, лежащему на грязной соломе на полу тюремной камеры меж двух сторожей, а тем временем какой-то плотник приколачивает перекладину к невысокому кресту..." Он перевернул несколько страниц. "Принято считать, что поступки людей, их поведение вообще - должно быть "хорошим", "правильным", "умным". Иначе - рациональным. К поступкам людей подход настолько же утилитарный, как к глиняным горшкам. Вместо искусства поступка воспитывается ремесло, даже индустрия поступка, и никто не видит в этом насилия над природой человека. В искусстве же полезность - вообще не критерий, а красота, оригинальность, неповторимость - более чем критерии. И, если мы начнем оценивать человеческие поступки, пользуясь критериями искусства, то увидим: в этой сфере царит жесточайший гнет, бесчинствует цензура, духовная и светская, и все, что не соответствует канону, подвергается гонению и уничтожению. Но даже в такой атмосфере - а может быть, по закону парадокса, благодаря этой атмосфере,- случаются поступки, по своей красоте и бесполезности превосходящие величайшие произведения искусства. Если допустить, что человечество в целом имеет какую-то цель, то ведь ясно, что эта цель - не строительство новой тысячи заводов, прорывание длинных и глубоких канав поперек материка и полеты к Луне и прочим небесным телам (хотя именно эти полеты достаточно неутилитарны, чтобы приблизиться к тому, о чем я хочу сказать). Так вот: не цель ли человечества - свершение неимоверно красивых и абсолютно бесполезных поступков? Или такой поступок уже был совершен, существование человечества оправдано, а теперь оно живет по инерции, не имея ни цели, ни смысла существования? Может быть, вся история цивилизации - это лишь прелюдия к оркестру, играющему вальсы Штрауса на палубе тонущего "Титаника"?" Еще несколько страниц. "С ужасающей отчетливостью вспомнился Юнгман. Потом это прошло, но несколько часов я буквально находился в его обществе, причем воспринимая все неимоверно интенсивно. Похоже было на то, что в памяти моей случился какой-то пробой, выбило все предохранители - никогда раньше такого не происходило. Вспомнилась его теория о машине, создавшей и продолжающей создавать человека, приспосабливая его для своих нужд. Интересно, что ни тот я, который это слушал, ни я сегодняшний не нашли бы возражений - даже если бы и хотели. Получается..." Чистый лист. Перо оставляет тонкий черный след. "Перечитал "Смерть клоуна" Леона Эндрю. По первочтении, сразу после войны, вещь произвела на меня потрясающее впечатление. Казалось, это ключ ко всем загадкам обыденности. Впрочем, он так и не повернулся в скважине до конца... И вот теперь - еще раз, чтобы проверить себя. Тогда это казалось глубокой философской метафорой, позволяющей проникнуть на "обратную сторону" личности: Ормелы, истинные носители разума, живущие в сознании людей, способные сменять своих "носителей", как всадник сменяет лошадей; симпатии и конфликты между ними приводят к сложнейшим и трагическим коллизиям людей; Ормелам люди почти не интересны, поскольку для них они просты и примитивны, как проста и примитивна клоунская маска и клоунская роль для Орландо. Но, когда Орландо проникает в тайну существования Ормелов, те обращают на него внимание... Да, тогда это казалось метафорой. А сейчас мне это кажется недосказанным пророчеством. Интересная деталь: Орландо, вырвавшись ненадолго из-под власти Ормелов, начинает видеть мир таким, каков он есть, и это повергает его в отчаяние. И в отчаянии он принимается делать то, от чего раньше его удерживала надежда, и в какой-то момент, задумавшись, понимает, что счастлив. А в видении мира, которое обрел Орландо, есть, помимо всего, такая странность: в течении времени возникают паузы, лакуны, процессы на это время останавливаются, у людей события не запечатлеваются в памяти, и лишь Ормелы не видят существенной разницы между нормальным ходом времени и этими лакунами. Нужны ли комментарии? Кто-то же отключает мою память, едва я переступаю порог. И, может быть, не только тогда. Позавчера я обнаружил папку с документами по лихорадке Вильсона и ее последствиям на столе - хотя совершенно не представляю, какого черта я ее вообще тревожил. Тема закрыта. Если я прав, заниматься этим дальше бессмысленно, если не прав - тем более бессмысленно. Пожалуй, даже наоборот. Более бессмысленно - если прав". Петер отложил ручку и откинулся на спинку кресла, отдыхая. И вдруг, неожиданно для себя, подумал: а когда? Ясно, что скоро - но "скоро" может быть и десять лет... Сосчитать нельзя - а почувствовать? Он закрыл глаза. Осень - ударило в сердце. Эта осень. Осталось... Почти ничего не осталось. Эта - последняя - осень. Он открыл глаза и посмотрел, как впервые, на свою руку. Пальцы дрожали. Значит, правда. Осень. Горький дым... Не без труда он набил трубку, но раскурил - с первой попытки. "Иногда я испытываю почти панический страх перед зеркалом. Интересно, кого именно я боюсь там увидеть? Наверное, так и не узнаю. Найдя папку, вспомнил о Кипросе: ему это, может быть, показалось бы интересным. Вспомнил с ноткой раздражения: засранец, совсем забыл старика - и вдруг испытал острое чувство неловкости, будто на улице повстречал знакомого и не узнал его, и лишь потом, отойдя, сообразил... Так что, может быть, ему я ее и показывал? Попробовал телефон: все по-прежнему. Попадаю куда угодно, кроме того места, которое мне требуется. Точно так же и мне звонит кто угодно, кроме тех, кому я нужен. И это, похоже, в порядке вещей. Потерял Вильденбратена. Не пойму, куда мог деться огромный, ин квадро, томина девятьсот второго года издания: кожаный переплет, цветные, переложенные калькой, иллюстрации, бархатная ленточка, золотой обрез... Печать: "Библиотека коммерции советника Иоганна Милле". Библиотека дедушки была знаменита, попала даже в энциклопедию. Ничего не осталось. Но, собственно, чему удивляться? По каким-то ассоциациям вспомнились "Солдаты Вавилона": "Но стража Нимрода в проклятую ночь не сдвинулась с мест. Лишь юный один безбородый..." - и так далее. Солдаты Вавилона окаменели на своих постах, поскольку их не могли сменить - они не понимали офицеров. У классика - все. А я докопался - молодой был и упрямый - до той легенды, на которую он ссылается. Оказывается, после смешения языков ослабевший Вавилон осадили враги. И солдаты, переставшие понимать офицеров, понимать друг друга - отбили их, потому что знали каждый свою задачу и свое место на стене... И позволили разноязыким людям рассеяться по свету. Вообще с Вавилонской башней масса неясностей. Почему Бог изобретает такой экзотический способ, чтобы сорвать строительство: ведь хватило бы, скажем, прямого обращения или небольшого землетрясения? Кроме того, уж Богу-то известно, что кирпичное строение можно довести метров до трехсот максимум. Что-то во всем этом есть весьма странное. Для того, чтобы рассеяться по земле, людям понадобилось построить башню. То есть - собраться огромным числом на маленьком пятачке. Выбиваться там из сил, производя тяжелейшую работу. Монотонным, засасывающим, бесконечным трудом достигать высоких степеней отрешения. Конечно, строители не догадываются, что именно они делают. И вряд ли до конца понимает сам Нимрод. Но ведь название Вавилон происходит от Баб-илу, что значит: Врата Бога. А Чжуан-Цзы писал: "Врата Господни - это несуществование". Впрочем, сопоставление всяческих высказываний древних и великих может завести куда угодно. Однако, слишком уж много Вавилонских башен разбросано в нашей истории. Создается впечатление, что вся она - всего лишь история строительства одной огромной башни. Причем сама башня - лишь способ достичь несуществования. Правда, иногда мне кажется, что все, окружающее меня сейчас и окружавшее в прошлом, происходившее и происходящее - это просто очень громкий шум, непонятно от чего исходящий. Даже не так: я знаю, что знаю, от чего он исходит, но знание это заперто во мне, и ключ в скважине не поворачивается до конца. Может быть, с этим и связана боязнь зеркал?" 22. Ника, или Стелла Они давно так не работали - по четыре представления в день. Но зрители шли, и грех было упускать их. Адам пришел в себя, но был еще очень слаб, горяч и временами заговаривался. Стелла кормила его с ложечки и придерживала, когда он сидел на горшке. Иппотроп ворчал, что это она во всем виновата - нужна она, такая, солдатам, когда у них по лагерям молодых блядешек - как блох; а если бы и сунули раз-другой - не рассыпалась бы, что, девочка, что ли, в первый, что ли, раз - тогда вон, с серыми монахами, могла, не орала, а тут - как резать будто ее собрались... Она и сама знала, что виновата. Городок по имени Куртц был переполнен людьми. Слились два потока: селян, приехавших на ярмарку, и беженцев из Кикоя. Лишь на второй день им удалось найти крышу над головой: хозяин гостиницы "Красный лев" пустил их в просторную, но абсолютно пустую угловую комнату с двумя узкими бойницеподобными окнами. За это сверх программы Стелла и Пальмер каждый вечер бесплатно показывали небольшой номер в гостиничном трактире. От усталости она стала вглядываться в лица - чего никогда не делала раньше. Цирковых детей учили презирать публику, и эту науку она освоила не менее успешно, чем акробатические трюки. Никто из сидевших вокруг не мог того, что могла она... А теперь - зачем-то смотрела исподтишка и не могла понять... У публики были лица детей. Счастливых или обиженных, сытых или полуголодных - но детей. И в трактире сидели бородатые пьяные дети. Они легко смеялись и ссорились по пустякам. Они были очень слабы и болезненно доверчивы, хотя казались себе могучими и хитрыми. Она поняла это, тревожащее ее подспудно уже давно, когда на одно из представлений заглянули два гернота. Кажется, это были юноша и девушка, хотя судить, естественно, было трудно. Узор на лбу показывал, что живут они в истинном обличии первый год. Тем не менее, они выглядели мудрыми добрыми королями в толпе восторженных малышей. Стелла сама испытала умиление и радость, вдохнув исходящий от них тончайший аромат - и тут на мгновение вспомнила, кто она в действительности и зачем находится здесь. Но даже это не заставило ее отвести жадный взгляд от прекрасных одухотворенных лиц с глазами, похожими на глаза святых угодников... Потом это прошло, и она с брезгливым удивлением спрашивала себя, что такого прекрасного можно рассмотреть в малоподвижных голубоватых масках?.. После этого посещения Иппотроп впал в мрачность, разговаривать не хотел и работал лишь один номер: борьбу с удавом. Похоже, ему самому доставляло какое-то извращенное удовольствие выскальзывать из могучих колец, доводя змея до бешенства. Борьба у них шла всерьез. Так прошла неделя. Чужое нервное присутствие внутри не доставляло беспокойств: Стелла будто бы несла в кулаке неразумную птичку, которую следовало защитить от котов. Иногда она задерживалась у клетки с горными львами. Наверное, их следует продать: дрессировщик Бигл пропал где-то в круговерти Кикоя... Но что-то удерживало ее от быстрых решений. На восьмой день Адам вышел во двор гостиницы. Стелла поддерживала его под руку, и он не отстранялся - но просто потому, что ее прикосновение было ему приятно. Шел пятый час дня, кончилось второе дневное представление, и впереди ждало вечернее, самое долгое и тяжелое. По двору сновали какие-то люди, из конюшни слышалось возбужденное ржание. Пахло горячей кухней и лошадьми. Мальчишки лет шести-семи деятельно тузили друг дружку у забора. Собаки в разнообразнейших позах валялись в пыли и чахлой серой траве. - Мух нет,- сказал вдруг Адам. - Что? - не поняла Стелла. - Куда делись мухи? Их же было... - Не знаю...- удивленно покрутила головой Стелла. Мух действительно не было. Неприятное - смычком по ногтю - ощущение возникло и тут же растаяло в груди. С мухами действительно было что-то связано, из той, бывшей, ненастоящей жизни. Какое-то предупреждение... или сигнал? - Надо уезжать,- сказал Адам.- Ехать дальше. Засиделись. - Да,- сказала Стелла.- Раз ты здоров, то можно ехать. Завтра чтобы... - Я не помню - про мух,- в голосе Адама прозвучало отчаяние.- У меня будто дырка в мозгах, и ветер в дырке...- он посмотрел на Стеллу, наклонился и заглянул ей в глаза.- Скажи - ты помнишь? - Что-то помню,- пробормотала Стелла.- Неопасное что-то... - Повелители мух,- вдруг прошептал страшным шепотом Адам; глаза у него расширились и стали как у гернота: огромные и блестящие.- Приближаются Повелители мух... Странный вибрирующий гул произвели эти слова. Земля слегка качнулась под ногами и повернулась немного - со всем, что на ней было. И по всему, что было на земле, прошла мгновенная рябь, и на миг все покрылось трещинами, и в этих трещинах проступило что-то другое, чего не успел увидеть глаз и охватить разум - а потом трещины затянулись и все стало, как было: чересчур яркой, четкой, подробной и законченной картинкой, раскрашенным картоном, еще пахнущим сырой гуашью... Если уходить, то немедленно - бросая все, верхами... и тем самым выдав себя. Или положиться на маскировку - и тогда держаться до конца. Равновесное положение... Нет - Адам не доскачет. Решено. - Утром,- повторила она. Адам с тоской смотрел на нее. 23. Тоун Александр Джаллав - Расслабься, Бо,- сказал Джаллав.- Ты не в строю. Ну-ка, расстегни мундир... Зоунн сморщился, потом улыбнулся. - Так уже лучше,- похвалил Джаллав.- Напомню, господа: в этом кабинете и в этом кругу - на "ты" и без званий. - Как-то это против того, что...- Зоунн запнулся,- ты говорил на Круге. - Круг Кругу рознь,- сказал Джаллав.- Ладно, ближе к делу. Бо, что это за херня произошла с Ксименом? - Спонтанное возвращение,- пожал плечами Зоунн.- Теоретически возможно. Правда, раньше не наблюдалось. - Вот именно. Притом - через слой. - Нет, Алек, не через. Вав - ближайший... - Я оговорился. Через воплощение. - Ну, мы мало что знаем о природе спонтанных перебросов. - Ты не находишь, что с Ксименом вообще происходит что-то странное? - Нахожу. Но пока не могу сказать, что именно. - Он сейчас в статусе наблюдателя? Кто с ним на связи? - Топ-Ворош. Ну, ты помнишь - который работал по Препарии. - Этот седой? Помню. Но, кажется, Тим собирался его вычистить? - Я передумал,- сказал Ауэбб. - Ну, и?.. - Он в прежнем облике,- сказал Ауэбб.- Вито Ивонни, эрмер. Весьма пассивен. Они все пока ведут сбор информации и первичный ее анализ. Боюсь, что дальше они так и не продвинутся. - А больше нам там опереться не на кого...- не то спросил, не то подвел итог Джаллав.- Нужно послать подкрепление Ксимену - и попробовать реверсировать его самого. Хотя бы частично - чтобы он мог принимать информацию. - Это мы уже делаем,- сказал Ауэбб. - На то, чтобы подготовить группу, уйдет еще часов сто,- сказал Зоунн. - А с другими нашими потерявшимися контакт не установлен? - спросил Джаллав. - Нет,- сказал Зоунн. Ауэбб молча покачал головой. - Понятно,- сказал Джаллав. - В сущности, Ксимен косвенным путем ведет розыск остальных исчезнувших,- сказал Зоунн.- Мы считаем, что выброс пси-лавверов за пределы уровня Вав происходит путем усвоения ими особого артефакального кодона. Ивонни как раз и занят поиском источника этих кодонов. Когда мы найдем источник, нам будет легче искать наших людей. - Так давайте ему поможем. Проведем симулирующую операцию... - Я уже думал об этом. Но, Алек,- Зоунн поднял руку в знаке "возражения не принимаются",- операция состоится при одном условии: пойду я. Повисло молчание. - Хорошо,- сказал, наконец, Джаллав.- Назначь своего преемника. Сколько нужно на подготовку? - Ничего,- сказал Зоунн.- Все уже готово. На Йод меня встретят. Оттуда пойду на авторежиме. - Значит, ты уже все подготовил? - покачал головой Джаллав. - Как вариант. Тим обеспечивает слежение и передачу данных Ксимену. Если потребуется, за мной отправится Марон. - Который вытащил Ксимена? - Да. - Ну что же, господа сайры...- Джаллав встал.- Успеха вам. Зоунн не ответил, просто поднялся и вышел из кабинета. Дверь он открыл левой рукой, а через порог переступил правой ногой. Дверь так и осталась открытой. - Тим,- сказал Джаллав.- Ты постарайся, Тим. Ауэбб кивнул. Джаллав закрыл за ними дверь, вернулся на свое место и с минуту сидел, стараясь не думать ни о чем. Потом нажал клавишу интеркома. - Это тоун. Малигнана ко мне. Малигнан вошел почти сразу - будто стоял под дверью и ждал. Он был тонкий и угловатый, будто произошел не от обезьяны, а от кузнечика или богомола. И голос имел подстать: высокий и скрипучий. - Вы призывали меня, владетельный тоун? - Садитесь, Малигнан,- улыбнулся Джаллав. - Не смею. - Садитесь. - Помилуйте, не смею! - Повелеваю: садитесь. Малигнан сел. Он был, пожалуй, единственный, кто относился с пиететом к старинному ритуалу. Все сменилось в Ордене, лишь чины и звания задержались - да громоздкий протокол официальных приветствий. - Я прочел ваш обзор, Малигнан,- сказал Джаллав,- и хочу задать несколько вопросов. Я знаю, что вы осознанно отказались от роли аналитика, но лучшего, чем вы, специалиста по уровню Хет в Ордене, к сожалению... извините, я сказал бестактность. Малигнан, я прошу вас ответить на те вопросы, которые задал бы аналитику. - Владетельный тоун, если это приказ... - Нет, Малигнан, это не приказ. Вы имеете право отказаться. Я знаю, какими мотивами вы руководствуетесь, и уважаю их. Поэтому, если вы откажетесь, я начну сам ломать голову над этими вопросами, но это займет гораздо больше времени, а у нас его нет. Малигнан молчал. На его лице ничего не отражалось. Потом он сказал: - Хорошо. Я принимаю на себя ответственность за все, что я скажу, и я надеюсь, что владетельный тоун простит мне мое уклонение от обета. - Спасибо, Малигнан. По-вашему, откуда взялись герноты? - У меня два предположения,- сразу сказал Малигнан.- Возможно, это аналог тому феномену, который произошел в уровне Вав: занос из Алефа генного материала. А возможно, они пришли из другого уровня. Насколько я помню, в Шин описывались похожие существа. - Похожие - и только,- возразил Джаллав. - Кто гарантирует, что нам известны все уровни? - пожал узкими, почти несуществующими плечами Малигнан.- Я подозреваю, что уровни, где Преображение произошло давно, становятся закрытыми и неощутимыми для нас. - И тогда герноты... - Люди, прошедшие через Преображение. - Другими словами - вочеловеченный Противник? - Можно сказать и так. Но это лишь одно из проявлений вочеловечивания, и в этом же Хет мы найдем и другие формы... - Котлованы? - Да. - Опять же, ваше мнение: котлованы служат подготовке к Преображению или чему-то еще? - Чему-то еще. Другому. - Вторжению в Алеф? - Может быть... Не уверен. Нет, думаю, что нет. - Ну, а чему? - Мне кажется, что это оружие не нападения, а защиты. - Но - оружие? - Оружие, инструмент, сооружение... В наших терминах это не обозначишь. Нечто, служащее определенной цели. Донг. - Что? - Этим словом герноты обозначают предметы, назначение которых может быть лишь затуманено объяснениями. Предметы, отталкивающие слова. - Хорошо, а почему вы уверены, что эти... донги... предназначены именно для защиты? - Не могу сказать, что я абсолютно в этом уверен... но я действительно склоняюсь к такой мысли. У гернотов существует своеобразная эстетика вражды. Согласно ей, оружие нападения должно быть как можно меньше, незаметнее. Отравленная игла, а не дубина. В обороне же хороши все средства... - И против кого они так могут обороняться? У них есть враги в уровне? - Есть, и немало. Против них выступил очень сильный маг Яппо. Герноты встревожены этим вмешательством. Но, похоже, встревожены именно тем, что Яппо может расстроить их систему обороны против кого-то третьего. Самого Яппо они всерьез не опасаются. - И кто же этот третий? - Не знаю. - Сколько у нас наблюдателей в Хет? - Семеро. Готовим подкрепление, но... вы знаете, как все это непросто. - Знаю. Скажите, Малигнан... нет ли возможности реверсировать кого-либо из наших наблюдателей - и вступить в переговоры с гернотами? - Заставить наблюдателя раскрыть себя? - Лучше - выступить медиумом. - Надо подумать. Я не готов к ответу. Кроме того, я очень сомневаюсь, что с гернотами возможны переговоры. - Я тоже сомневаюсь. Но попытаться необходимо - даже рискнув нашим агентом. В конце концов, нам еще не представлялось шанса побеседовать напрямую с противником. - Я не думаю, что беседа будет с противником. Беседа будет с гернотами. Хотя...- Малигнан задумался.- Может быть, вы правы, владетельный тоун... 24. Вито Грязь местами доходила до колен, жидкая, вонючая, ноги скользили, Микк, шедший вторым, провалился вдруг в какую-то невидимую под грязью дыру и застрял, стопа хитро подвернулась и не шла обратно, ему было адски больно, и лишь минут через двадцать удалось освободить его от этого капкана. Остаток пути он хромал, опираясь Вито на плечо. Лампочки горели тускло, красновато, на отдельных участках тоннеля их вообще не было. Ноэль вел уверенно, как крыса, давно изучившая этот старый лабиринт. Кабели всяческих видов увешивали стены, и не всегда можно было увидеть даже, бетонные эти стены или кирпичные. Наконец, Ноэль остановился и стал сверяться со схемой. - Где-то здесь,- сказал он.- Где-то очень близко. Через несколько шагов обнаружилась темная ниша. В глубине ее луч фонаря осветил квадратную дверь из рифленого железа с приваренной скобой. Замок оказался кнопочно-цифровой, простенький, девяносто секунд работы. Труднее было пролезть в открывшееся отверстие: Сразу за дверцей начиналась крутая лестница вниз. Оттуда, снизу, шло низкое гудение и поднимались непонятные запахи. Ноэль спустился первым. Вито смотрел, как пятно света пляшет по стенам, ложится на решетчатый пол - глубина метров пять, отметилось в сознании,- потом скрывается за каким-то препятствием. Шаги Ноэля были по-кошачьи беззвучны. Секунд через сорок внизу загорелся свет, и голос Ноэля позвал: - Спускайтесь! Спустились. Микк постанывал. Ему, наверное, казалось, что он просто дышит. Устал парень, подумал Вито. Держится, но устал. Зачем мы вообще его с собой потащили? Остался бы со Стасом. Здесь от него мало толку... Решетчатый пол - вибрирует - а что под ним? Вито пошарил по карманам, нашел монетку, уронил между прутьями - ничего. Тишина. Ладонь ощущает слабый ток теплого воздуха. Что там может быть? Непонятно... Хорошо, если просто вентиляция. Вдруг стало жутко. Необъяснимо, беспричинно. И даже не жутко, не страшно - накатило отчаяние от полного, предельного, неодолимого одиночества. Как на плоту в океане... как один в Антарктиде... Что? Нет, со мной полный порядок... Помещение коммутаторного узла имело форму правильного куба. Все стены были скрыты под панелями разъемов. Ноэль сорвал уже две из них и изучал маркировку. С потолка свисала голая лампочка накаливания. Свет от нее шел желтоватый, пригорелый. Пахло электричеством. Воздух был переполнен электричеством, и от этого сжало, как тисками, виски. Или от боли, или от тускло-желтого света - но Вито показалось, что перед ним мертвецы: скорчившийся на полу неподвижный мертвец и деловитый мертвец у стены. И сам он - шагающий мертвец, шкурка человека, набитая чем-то движущимся. От нас ничего не осталось, кроме способности двигаться... Когда же мы успели умереть? Незаметно, во сне... Звуки Иерихонских труб не были слышны, и никто не знает, какую мелодию они выводили - просто стены города вдруг превратились в песок. И люди - к ним подползали невидимые нежные твари, вонзали без боли тонкие хоботки и выпивали, высасывали кровь, и мысли, и способность чувствовать, и что-то еще, свойственное людям... - Ноэль,- позвал он, и, хотя своего голоса не услышал, был уверен почему-то, что Ноэль обернется. Прошло несколько минут. Ноэль обернулся. Это был не Ноэль. Кто-то другой, неуловимо его напоминавший, но - другой. У человека было иссиня-бледное лицо и огромные черные глаза, полускрытые коричневыми морщинистыми черепашьими веками. Рот был тонкий, губы нервно кривились. - Чтооо слууууоооааа...- звуки исходили не в такт движению губ, а потом и вовсе пропали. Проверь меня, хотел сказать Вито, но не смог, губы освинцовели, язык не ворочался, в груди не было воздуха. Человек шагнул ему навстречу, вынимая что-то из кармана,- и это была смерть. Умирать еще раз было страшно. А потом вдруг все отодвинулось куда-то, сжалось и сморщилось - Гэбрилу показалось, что он вынырнул, наконец, из глубины и теперь может перевести дыхание. Он не дышал целую вечность. - Порядок,- сказал он.- Показалось. Ноэль недоверчиво смотрел на него. В руках у него был гипноген. Гэбрил знал практически все об этом варварском инструменте - гораздо больше, чем знал сам Ноэль. Уже несколько часов База гнала и гнала Гэбрилу всю имеющуюся информацию о Вав вообще и об эрмерах в частности. Не стоило подставлять себя под удар багрового луча... - Давай все-таки проверимся,- сказал Ноэль.- Хочешь - сначала меня. Как-то все по-дурному я вижу... - Подставляйся,- сказал Гэбрил.- Во избежание. Он проверил настройку своего гипногена, поменял код и поднес излучатель к глазам Ноэля. В красном рефлексе лицо на миг стало кровавым. Ноэль вытянулся - и упал, будто внезапно перерезали все нити, удерживавшие его тело. Гэбрил сел рядом, еще раз поменял код и вновь включил излучатель. На этот раз излучатель работал долго. - Кто вы? - спросил Гэбрил, когда лицо Ноэля приобрело обычный в этом освещении пергаментный цвет. - Ноэль Куперман,- сказал Ноэль. Но голос был не его, и это не вызывало сомнений. - Ноэль отключен,- сказал Гэбрил.- Пожалуйста, скажите, кто вы. Если хотите, я могу назваться первым. Сайр Гэбрил Ксимен, квинтал пси-лавверов. - Мне это не говорит ни о чем,- сказал Ноэль. Вернее, тот, кто сидел в Ноэле. - Вы не хотите называть себя? - Допустим. - Видите ли, мое руководство ищет контакт со всеми разумными существами мира, и вы, как я понимаю, относитесь к тем, с кем оно хотело бы встретиться в первую очередь. - Зачем? - Чтобы не допустить столкновения между нами. - От столкновений мы защищены. - То есть вы решительно не желаете контакта? Пауза. - Хорошо. Вреда это не принесет. Пользы, я думаю, тоже. Вы уполномочены вести такие переговоры? - Нет. - И я нет. Что будем делать? - Назначим место и время встречи и передадим это своему руководству. - Это разумно. Я предлагаю: в этом мире, в этом городе, в парке "Элизиум", в шахматном павильоне, через три часа. - Хорошо. - Меня зовут Тамегг,- сказал тот, кто сидел в Ноэле.- Я - Наблюдатель.- Слово "Наблюдатель" он так и произнес - с большой буквы. - Очень приятно, Тамегг,- сказал Гэбрил. - Мы расстаемся,- сказал Тамегг. - Вам не повредит это устройство? - Гэбрил шевельнул гипногеном. - Я умею закрываться от него. - А я вот, к сожалению, не умею... Ничего, это не больно и быстро проходит. Волнообразно затухающая багровая вспышка вернула лицу Ноэля прежнее выражение. Он поднял голову, потом сел. Гэбрил протянул ему гипноген. - Теперь меня. - Что было? - Красный, за тысячу. - Ух ты... Ладно, смотри сюда. Глазок гипногена вспыхнул, растекся в круг; в кругу обозначились концентрические кольца, стали расширяться, потекли из центра к периферии, быстрее, быстрее - Гэбрил подался вперед, задержал дыхание и нырнул в это красное - и вынырнул с той стороны, внезапно обессилевший и неподвижный. Запах цветущей травы наполнял воздух - цветущей травы и дождя. Красный камень, на котором он лежал, местами был еще мокрый. Туча уходила, солнце светило ей вслед. На фоне синего занавеса, висящего уже над противоположным краем долины, горел непривычным многоцветием радужный столб, изгибающийся вправо и бледнеющий с высотой. Там, откуда он поднимался, уже никого не было. Потоки небесной воды залили жертвенный огонь. Лесные ушли. Вся, лесные ушли. Ушли. Дан повторил это несколько раз. Тело не желало отрываться от камня. Тело знало, что бывает с теми, кто входит в траву. Но из-под камня, на котором он лежал, вытекал ничтожный ручеек и струился вниз, и за те многие годы, пока он струился, тонкий слой почвы стерся до скалы, и сама скала выщербилась и побелела, как отмытая водой и выгоревшая на солнце кость, кость земли, и можно, можно, можно было спуститься по руслу вниз, не касаясь травы, и Дан встал, не чувствуя ничего, кроме слабости, и спрыгнул в ручей, в его холодную легкую воду и, оскальзываясь, пошел, побежал вниз, вниз, петляя, и со стороны могло, наверное, показаться, что он специально бежит зигзагами - то ли спасаясь от выстрелов, то ли стараясь обмануть судьбу,- а на самом деле он следовал изгибам текущей воды и шептал, шептал, не в силах кричать, самые страшные проклятия Вирте, он ненавидел ее так, как может ненавидеть умирающий виновника своей смерти, почему, почему она не послушалась его, почему ушла так далеко, почему... найду и убью, шептал он, найду и убью, найду и убью. Под горой ручей прорыл себе глубокое и широкое ложе, дно стало мягким, ноги проваливались и тонули. С берегов, скрывающих идущего человека с головой, наклонялись, жадно извиваясь, руки травы, но достать не могли и разочарованно свистели вслед. Потом их стало меньше, а потом ручей вынырнул на луг, и здесь травы уже не было, то есть была совсем другая трава, бесконечно перепутанная, прочная, как брошенная на землю сеть, в ней водились огневки, а убегать от них по такой траве было бесполезно. Но Дан знал лисий бег, а огневки после дождя были ленивы и тяжелы, и поэтому следовало торопиться, и Дан побежал, высоко поднимая колени. Дважды огневки, похожие в траве на жирных слизняков размером с кошку, уползали с его пути, не пытаясь преследовать. А потом кончился луг, и начались серые кусты, а потом лиловые кусты, а потом дорогу преградила вдруг вырытая неизвестно кем канава, по обе стороны от нее виднелись беспалые вдавления, будто огромного роста великан полз на коленях, волоча за собой канавный плуг. На дне канавы скопилась синеватая жижа, и почему-то казалось, что под пленкой поверхности происходит какое-то опасное движение. Надо было скорее что-то делать, и Дан дорубил поваленное деревце, сбил с него ветки, осторожно потрогал этим шестом дно канавы - твердое - и, сильно оттолкнувшись, перевалил через канаву. Еще на середине полупрыжка он почувствовал удар по шесту, а потом, когда уже коснулся ногами земли, рывок. Следующий рывок вырвал шест из рук. На поверхности жижи вздулся тугой бугор - как бицепс. Шест тонул, погружаясь рывками. Это было то, о чем говорил Маленький Лев. Только он видел озеро. А здесь - канава. А впереди - деревья, и где-то там должно быть капище лесных. Дан, понимая всю бессмысленность того, что делает, снял с плеча ружье, разломил его и вложил патрон в ствол. Другой патрон он засунул под резиновое колечко, охватывающее ложе. Смешно. В кого стрелять? Во что? Но почему-то с ружьем он мог войти в лес, а без ружья - нет. Случай или чутье - он вышел на тропу лесных. Ее нельзя было увидеть во мхах, но, пройдя между деревьями, к которым тянулись паутинные нити, и увидев другой такой же проход впереди - капли дождя еще не испарились с паутины, делая видимыми даже невидимые сигнальные - Дан понял, что идет по тропе лесных, а значит, идет правильно. Спящие пауки висели на ветвях, неожиданно похожие на спящих летучих мышей - только больше. Мимо одного он прошел в пяти шагах, и паук заворочался, почуяв, наверное, запах, но поленился проверить свое не самое острое чувство. Клочья грязного кокона валялись под ним, и чьи-то мелкие кости. Кошка или кролик - понять было трудно. Капище можно было увидеть только в упор - плоский камень заподлицо с землей и черный на нем треножник. Деревья обступали камень близко-близко, образуя подобие частокола, и сплетались ровными кронами. И черные бугристые дубы в отдалении тоже, казалось, имели к этому всему отношение. Только неясно, какое. Было потрясающе тихо. - Вирта,- позвал он, удивляясь неуместности голоса. - Вирта! - крикнул он, заглушая страх. - Вирта!!! - заорал он на самом деле от ужаса, обрушившегося на него подобно эху, могучему эху соляных пещер; ужас, как и эхо, нарастал, будто каждая лишняя секунда прожитой жизни, каждая секунда задержки кары эту кару усугубляла, превращая смерть в бесконечную мистерию. Но уже нечего было терять.- Вирта-а-а!!! Он не мог сквозь собственный крик услышать ответ, но он его услышал. Тихий стон. Сзади и слева. Он обернулся. Непонятно, как он не увидел это сразу. Старый широкий дуб держал Вирту в своих буграх. Она наполовину утонула в нем. Ног до колен уже не было видно за складками коры, голова была запрокинута так, что лицо смотрело совсем вверх, и лишь рука билась, как пустой рукав рубашки на ветру. Медленно, глядя больше под ноги, чем вперед, Дан подошел к дубу. Сучья дуба скрипели, клонясь, но Дан знал, что у таких дубов они не достают до стоящего на земле человека. Может быть, потому что отпадает необходимость добывать пищу самим. Вирте было уже не помочь. Голову ее втянуло в дерево, и там, где кора соприкасалась с кожей, тянулось множество тонких белесых волосков: то ли дерево корешками проросло в человека, то ли человек в дерево. Дан никогда не видел этого сам, но знал по рассказам - если сейчас попытаться оторвать, или вырубить, или еще как-то спасти поглощаемого - он немедленно умрет. Если не трогать - проживет еще несколько месяцев, погружаясь все больше и больше в дерево, все больше и больше становясь им. Через неделю Вирта перестанет испытывать боль. Лесные будут приходить к ней и разговаривать с нею, и она будет понимать то, что они ей говорят, и отвечать им, если сочтет нужным. Она станет устами их Бога. Всесильного Бога, избравшего себе лесных - и загнавшего остальных людей в горы, к ледникам... - Вирта,- сказал Дан и понял, что уже давно плачет. Рука ее вдруг замерла и робко, вопросительно потянулась к нему, и он позволил ей коснуться себя. Рука была нечеловечески холодна, но это была рука Вирты, тонкие пальцы Вирты, гладкая и мягкая ее, привыкшая к глине, ладонь, продолговатая родинка у ногтя безымянного пальца, узкое золотое детское неснимаемое колечко... Дрожащие пальцы то гладили его плечо, то судорожно вцеплялись, разрывая кожу, а потом Дан взял эту руку в свои и склонился, коснувшись губами запястья. Тонкий тоскливый вой пронзил его насквозь. Человек не мог кричать так, так не могла кричать его Вирта - но она кричала. Рот ее скривился, за закрытыми, слипшимися, сросшимися веками панически метались глаза. И тогда Дан, не убирая левой руки, не отпуская руку Вирты, поднял ружье, подвел ствол к ее подбородку и быстро, боясь передумать, нажал спуск. За миг до выстрела Вирта, почувствовав и поняв все, то ли с благодарностью, то ли в страхе - сжала его руку в своей... Густой белый дым самодельного пороха рассеивался, Дан пятился назад, утратив на миг контроль над собой, и судорожно дергающийся сук скользящим ударом сбил его с ног. Сознания он не потерял, но что-то сдвинулось в восприятии: как будто в мире появился еще один цвет, или звук, или какая-то деталь, и сознание, обманутое обманутой памятью, пытается обнаружить это новое - и не может. Горячая струйка потекла по виску. Пригнувшись, Дан вернулся к стволу дуба. На то, во что превращалась Вирта, он не смотрел. В заплечном мешке его было два бурдюка с керосином. Он так и не снял мешок, придя домой. Теперь керосин был нужен здесь. Держа бурдюк на поднятых руках, он стал поливать кору, стараясь, чтобы драгоценная жидкость не стекала на землю, а задерживалась в трещинах. Двух бурдюков как раз хватило для того, чтобы обойти дуб кругом. Там, где кора была покрыта печеночно-черными сгустками, он остановился и достал огниво... Грохот и треск остались позади, и желтизна дымного пламени, и почти человечьи вопли занявшейся кроны. Шестым чувством Дан знал тропу и шел по ней, имея последний патрон в стволе и тесак под рукой. Пройдет не больше часа - и весь лес, пока мирный, ополчится на него, и тогда не будет спасения - но не о спасении он молил, а о мести. Увидеть, успеть найти эти проклятые домики лесных, похожие когда на густые фигурно подстриженные кусты, когда на уродливые тыквы с пучком ветвей на макушке, когда просто на пни исполинских деревьев - полые, но живые. И тогда - у него есть еще один патрон и старый тесак, одним ударом срубающий дерево толщиной в руку. Он не нашел поселка, но на исходе часа наткнулся на стадо линяющих коз, медлительных, как откормленные утки. Многие козы уже сбросили шкуры и голые, розовые, жались к тем, которые все еще носили свой густой белый мех. Значит, где-то здесь должны быть лесные, собирающие опавшие шкуры, подумал Дан, ладно, пусть так... Ему было все равно, кого убить. Сзади кто-то сдавленно охнул, Дан обернулся: толстая старуха волокла в заросли, обхватив поперек туловища, маленького мальчика. Глаза у обоих были круглые. Налетев на взгляд Дана, она остановилась, одной рукой зажала рот себе, другой - завела мальчика за спину, спрятала. Дан поднял ружье. Надо было что-то сказать. Вдруг снова потекла унявшаяся было кровь. Старуха медленно перекрестилась. Она все знает, вдруг понял Дан, она знает, кто я, почему я... Тем лучше, не надо ничего говорить. Он нажал на спусковой крючок. Проклятие, пальцы не гнулись. Он с испугом посмотрел на руку. Указательный и средний пальцы торчали мертво, как деревянные. Потом вдруг разжались остальные, охватывавшие цевье. Кисть побелела. Он уже не чувствовал ее. Анестезия взлетела до локтя. Рука стала похожа на руку мраморной статуи. Это было нестерпимо жутко. Отшвырнув ружье, Дан повалился лицом в мох, скорчился. Как со стороны, он слышал звериный рев и хохот, исторгавшиеся из его рта. А потом будто лопнуло что-то, стягивающее его, как обруч стягивает клепки бочки. Он развалился на куски и впустил в себя глухую темноту. Он долго куда-то падал, кружась. На самом дне его окружили темные и светлые коричневатые полуцветные пятна. Постепенно они собрались в рисунок. Еще позже Дан понял, что именно этот рисунок означает. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. В невысокий деревянный потолок. Отсветы огня бродили по нему. Он сел. Кровать была пружинистая, в меру мягкая. На низком столике горела странная лампа: поставленная на попа крупная, раз в десять больше обычной, сосновая шишка, по чешуйкам которой скользили живые язычки яркого зеленоватого пламени. По ту сторону столика было темное стекло, в нем слабо отражалась лампа, позади лампы туманным пятном проступало лицо, а позади лица и сквозь него двигались какие-то огоньки и бледные сполохи, и Дан не сразу догадался, что это не зеркало, а окно. Просто за окном была ночь. Он помнил все, что произошло. И, вопреки естеству, ему хотелось только есть и пить. Пустой для всего, он сидел неподвижно. Потом вздрогнул пол, зашелестела занавеска, и кто-то вошел. С трудом повернув голову, Дан увидел ту самую старуху. Вблизи она оказалась совсем не толстой, просто низенькой и кругленькой. На вид ей было лет шестьдесят. - Вот и хорошо,- сказала она.- Сейчас будем кушать. Голодный, конечно? Дан кивнул. - Ну, пойдем. Я тебе все покажу. Тут уборная, тут умывальня. Весь можешь помыться, белье поменять. Помоешься? Дан опять кивнул. Он чувствовал себя невыносимо грязным. - Тогда вот мыло тебе, вот губка. Воду так пускают...- старуха показала.- Понял? - Понял,- сказал Дан.- Спасибо. 25. Тоун Александр Джаллав - Пойду я, и пойдет Малигнан,- повторил Джаллав.- Без вариантов. - Это неразумно,- сказал Ауэбб.- Ушел Борис, теперь уходишь ты. Что, Алексозо будет командовать? - Да,- сказал Джаллав.- В случае чего - Алексозо. - Подумай еще раз. - Подумано. Хватит, Айз, ты меня не переубедишь. - Боюсь, что так. - А нечего бояться, Айз. Поражение мы уже потерпели. Давным-давно. Теперь бы узнать, от кого - и все. Хотя и это, по большому счету - праздное любопытство. Ауэбб кашлянул в кулак. - Извини, Алек, твои парадоксы я иногда... хм... не воспринимаю. Что ты имеешь в виду? - Что мы воюем с миражами. Тебе не приходило в голову, что никаких уровней, никаких слоев просто не существует? И это все - лишь наше истолкование - примитивное - того, что происходит с нами здесь и сейчас? Как тот фокус с двумя зеркалами... - Алек, ты не обидишься, если я тебе скажу?.. В общем, меня это не интересует. Абсолютно. Мое дело - связь с наблюдателями и зондаж. Пока хоть один наблюдатель будет вне Алефа - я буду заниматься связью, а не космогонией. И я не вполне понимаю, как ты... - Я не собираюсь бросать весла,- сказал Джаллав.- Если ты об этом подумал. Я вовсе не собираюсь бросать весла. А вдруг и наше ерзанье имеет какой-то второй смысл? 26. Татьяна Душу высасывал этот каменный рокот. И темнота. Далекие огоньки сигарет почему-то лишь добавляли одиночества. Воздух был теплый, даже порывами горячий, но от камня исходил странный холод. Ступни заледенели до бесчувствия. Если сесть - замерзнет жопа. Ватник не спасает. Радиоактивный холод. Холодовая радиация. Только бы не замерзли руки. Только бы дождаться, наконец, восхода солнца этого подземного мира, только бы не окоченеть... Леонида сказала, что свет его мертвенно-белый. С восходом подземного солнца начнется бой. Неизвестно, когда он закончится. Неизвестно, чем. - Тань! - еле слышно; тусклое пятно по земле.- Тань, где ты? Не Дима. Пашка. Слабое звено. - Здесь. Иди сюда. Сыпется щебень. - Эй, в глаза только не свети! - Ой, извини, Тань. - Извини... Чего на месте не сидится? - Не знаю... Ждать уже сил нет. Стоило так бежать, чтобы здесь мерзнуть? - Стоило. - Ты знаешь, да? Объясни мне. Я все перезабыл. - Тебе это надо? Главное, что мы здесь. - Надо. И это тоже надо. - В Москве был? Метро видел? По эскалатору, ведущему вниз, можно подняться - но надо бежать очень быстро. Так и переходы, которыми мы шли - сюда попасть можно, если очень быстро идти. Чуть медленнее - и уже никогда сюда не попадешь. А чуть быстрее - приходишь намного раньше намеченного. Понял? - А почему? - Свойство у них такое. Почему одноименные заряды отталкиваются? - Ну, это совсем другое... - В принципе - то же самое. - Не знаю... Знак Зверя что означает? - Зверя и означает. А в каком обрамлении? - Стрела и венок. - И все? - Вроде все. А может, и еще что-то. Некогда было всматриваться. - А, это ты в колодцы глядел? Тогда не бери в голову. Те звезды не дня нас. - Откуда ты знаешь? - От верблюда. - Я тебя как человека... - Ладно тебе. Откуда мы вообще это знаем? От Леониды, ясно же. Чего спрашивать? - А ты ей веришь? - Верю.- Татьяна постаралась сказать это твердо. - Трюхан, наверное, тоже верил... - Трюхан - это другое дело. Он, наверное, и человеком-то уже не был. - А может, и мы уже нелюди. Не знаем этого только. - Хватит гундеть. И гундишь, и гундишь. Как пердун какой-нибудь старый. Трюхан, наверное, так же вот погундеть любил. - А правда, что ты его... сама?.. - Нет, не я. Видела только. - А кто? - Пошел ты, Павлик, знаешь куда? - Пойду я, пойду. Ты вот мне скажи: а ты уверена, что мы правильно все делаем? Что воюем за тех? - А что нам - за оборотней надо воевать? Вместе с Трюханом, да? - Слушай, не надо так, а? Ты же понимаешь, что я не об этом? - А о чем? - Ну, помнишь, Мишка твой все время цитировал: "Бог вряд ли интересуется религиозными спорами"? А почему тогда люди должны интересоваться разборками богов, да еще участвовать в них? Слушай, мы ведь даже не добровольцы. - Мишку ты не трожь,- неожиданно для себя сказала Татьяна.- Не трожь, понял? - Да я и не трогал,- растерялся Пашка.- Чего ты? - Ничего. Наступило молчание. Я злюсь, потому что он прав, подумала Татьяна. Я не хочу злиться. Она попыталась вернуть себе - хоть на миг - то состояние полного понимания и приятия мира, которое охватило ее в прозрении. Ничего не получилось. Как щенка, ее выбросили в темноту на мороз и закрыли дверь. В темноту. На мороз... Ниже колен ног уже будто не было. Она стала переминаться с ноги на ногу, приподниматься на носках, и тут Пашка сказал: - Тань, ты слышишь? - Слышу,- сразу отозвалась она, потому что странный звук продолжался уже некоторое время, как бы отпочковываясь от рокота каменного потока в ущелье. Будто кто-то барабанил пальцами по расстроенной ненатянутой гитаре. Не только они услышали этот звук. Хлопнула ракетница, и три зеленых звезды повисли в вышине. Мерцающий их свет обрисовал тот край ущелья, мост - и трех всадников, едущих шагом. Кони нервно вздернули головы, но всадники не шелохнулись. Слишком далеко было до них, слишком мало света - но Татьяне показалось, что один из них - женщина. Две ракеты погасли, а последняя все продолжала гореть и падать - прямо на всадников. Татьяна сглотнула. Нет - ракета упала позади них, довольно далеко. В последней зеленой вспышке конные силуэты вдруг выросли и приблизились. Теперь были слышны только звуки - негромкий конский топот легко перекрыл грохот и скрежет каменной реки. Темноту испятнало лиловым. Вдруг - с запозданием - в глазах вновь возникли те же силуэты - теперь светлые. Да, женщина - справа. Почему-то это было важно. Что-то задержалось в памяти из постигнутого. - Люди и люди,- упрямо сказал Пашка. 27. Ноэль Язык не ворочался. Рот нельзя было ни закрыть, ни открыть по-настоящему. Где-то между переносицей и затылком застряло чугунное ядро, не дающее ни дышать, ни думать. И ко всему этому - завязаны глаза и руки пристегнуты к подлокотникам какого-то не очень приятного кресла. Кто-то ходил рядом. Слышался невнятный разговор - как за дверью. - Дайте воды,- имел в виду Ноэль, выдавливая из себя звуковое месиво.- Воды. Пить. Его поняли. Шаги торопливо приблизились, чья-то рука легла ему на затылок и наклонила голову вперед - губы коснулись края чашки. Первые глотки дались с болью - казалось, вода раздирает сколотый булавками пищевод. Потом стало легче. От второй чашки он слегка опьянел. - Где я? - спросил он, поворачивая голову.- Что со мной? - Подождите немного,- сказал усталый мужской голос.- Сейчас придет наш главный, он вам все объяснит. - Зачем мне завязали глаза? - Вам вреден свет. - Я в больнице? - Почти. - А руки можно освободить? - Пока нет. Вы еще не вполне здоровы. - Но что со мной произошло? Черт, я ничего не помню! Скажите же мне! - Успокойтесь, пожалуйста. Я не могу вам ничего говорить, потому что это повлияет на вашу память. Постарайтесь - молча - сосредоточиться и вспомнить сегодняшний день, начиная с самого утра. Я включу метроном, он не позволит вам отвлекаться. Раздались легкие сухие щелчки, разделенные затухающим эхом пауз. Ноэль откинулся в кресле. Последуем совету. Он подробно, стараясь не перескакивать, начал рассказывать сам себе, как еще раз попытались проникнуть в "хитрый домик" по проводам и, когда это опять не получилось, стали готовить операцию. Как в рамках этой операции он сам, Вито и Микк добрались до коммутаторного узла, чтобы напрямую подключиться к кабелю "хитрого домика", минуя фильтры и АТС. И там... да, там что-то случилось. Он стал вспоминать последовательно, сбился, постарался найти какие-то опорные эпизоды - и тоже не нашел. Все расползалось в момент прикосновения. Поймал кодон, это ясно... но где, черт возьми?! Ни одного открытого канала! Разве что телепатически... А все-таки хорошо, что телепатии не существует. Что бы мы тогда делали?.. Впрочем, мы и без телепатии ни черта не можем сделать. - Скажите,- позвал он,- со мной были еще двое. Что с ними? - Нет,- сказал голос чуть встревоженно.- Никого с вами не было. - Нас было трое. - М-м... повремените еще немного. Сейчас придет главный и все скажет. - А вы не можете? - Не могу. Не имею права. Как мне это все не нравится, подумал Ноэль. Это не медики, не полиция, не безопасность. Военные? Какого дьявола тут делать военным? Тут же вспомнился рассказ Микка, и следом - спекуляции Кипроса. Абсолютное оружие... военные разработки по генному инженерингу... контроль сознания... И если все это действительно вылетело из бутылки и гуляет на воле - Боже милосердный! Значит, имеется не то что открытый - зияющий канал ввода кодонов! От человека к человеку, помимо воли и сознания... и что-то еще, не только это, что-то еще... Запах. Так. Спокойно. Теоретически - возможно? Да. Летучие молекулы могут быть огромны. Господи, даже не обязательно летучие. Взвесь. Пыль. Аэрозоль. Значит - вплоть до фрагментов ДНК. Миллиарды бит информации. Кодоны тысячных разрядов - биогенного происхождения - по открытому неконтролируемому каналу... Это конец. Без паники... только без паники. Еще не проверено. Не доказано. Он знал, что это лишь утешение. Проверено и доказано. Лишь надетые кем-то (обязательно кем-то?) шоры не позволяли увидеть... Биогенного происхождения. Не "антропо". "Био". Чего нанюхался Микк? Пыльцы? Спор какой-нибудь плесени? Чего нанюхались мы сегодня там, в подземелье? А ведь нанюхались. Теперь это ясно. А здесь мне, похоже, сделали какую-то полную промывку мозгов. Потому что я вижу, какие мы все были идиоты. Шайка слабоумных. Занятых чем угодно, кроме дела. И ведь давно. По крайней мере, неделю. Да, еще Томаш не приехал, а мы уже тыкались, как слепые, как дурни с заведенными глазами, но при этом очень целеустремленные и очень довольные собой. Наверное, он застонал, потому что человек, бывший рядом с ним, приблизился - Ноэль щекой почувствовал его тепло - и спросил: - Что-то беспокоит? - Да развяжите же меня, черт возьми,- прошептал Ноэль.- Я что - опасный псих? - Нет, сударь мой, дело не в этом. Вы просто не способны еще контролировать свое тело. - Не понял? - Сейчас вам все объяснят. Вот идет главный... Разговор в соседней комнате прервался, скрипнула дверь, приблизились мягкие уверенные шаги. Запахло лосьоном "Гард" - Ноэль сам иногда пользовался им. - Здравствуйте, господин Куперман,- сказал вошедший. По голосу было трудно определить, сколько лет его обладателю, но то, что он привык отдавать распоряжения, было несомненно.- Извините за неудобства, но без этого нам пока не обойтись. - Здравствуйте,- сказал Ноэль.- Где я нахожусь? - Географически - по тому адресу, которым вы, похоже, интересовались. Организационно - в полевой ноологической лаборатории ведомства научной разведки. "Центр Меестерса", слышали? Причем Меестерс - это я. - Я догадался,- сказал Ноэль.- А зачем меня так плотно упаковали? - Чтобы вы не покалечились. Нам пришлось ингибировать многие корко-подкорковые связи, в том числе в двигательной зоне. Сейчас они восстанавливаются, но не обязательно в прежнем порядке. Вот мы с вами побеседуем, а потом в гимнастическом зале вас будут учить ходить - ну, и прочее. То же самое со зрением. Если снять повязку сейчас - вы будете видеть, как новорожденный. На взрослого человека это действует... не лучшим образом. Бывали случаи реактивных психозов. - Нас было трое,- сказал Ноэль. - Боюсь, что вашим друзьям мы уже не поможем,- сказал Меестерс.- В туннелях живут очень опасные твари. Вас выхватили, можно сказать, из самых их лап. - Значит, все-таки живут... - Да. Об этом вы тоже догадывались? - Допускал как вариант. Ах, черт... черт, черт, черт... - Господин Куперман, я понимаю ваши чувства. Но ответьте, пожалуйста: какова была цель этой вашей экспедиции? - Конечная цель - поиск пропавших. В частности, жены моего друга. - Этапы вы пропускаете, но я примерно представляю ход ваших поисков и рассуждений... Как ее звали? - Агнесса Свенсон. Пауза, ушедшая, видимо, на обмен знаками. - Она у нас,- сказал Меестерс.- В карантине. - Вот как...- Ноэль ощутил что-то непонятное - скорее дурноту, чем радость или облегчение.- И что это за карантин? - Карантин для тех, кто имел контакт с подземной фауной. - И их родственников? - Да, если они невосприимчивы к подпороговому внушению. - Почему? - Это один из симптомов поражения вирусом "Дельта". - Не понял. - Мутировавший возбудитель "лихорадки Вильсона". Слышали про такую? - А какое отношение?.. - Вирус "Дельта" сам превратился в мощнейший мутагенный фактор. Подземная фауна - это его работа. Вирус ее создал, в ней он имеет свой резервуар... - Как я понимаю, этот вирус осуществляет перестройку генов? Так? - Именно так. - Он создан искусственно? Меестерс помедлил. - Хотел бы я знать... Все, что я знаю о строении вируса "Дельта", говорит за это. Но "лихорадка Вильсона" впервые появилась в двадцатых годах - и уже тогда... - Люди-мутанты? - Вы слышали? - Еще бы... - Вот оно что! Давид Куперман?.. - Мой родной дед. - У меня есть все его пластинки. - Это замечательно... Значит, все - из-за этого чертова вируса? - Получается так. А вы сами не занимаетесь музыкой? - Я ее не переношу. Сколько же людей в вашем карантине? - Около трехсот. - И... что дальше? - Работаем. - Так. А зачем все эти сложности: исчезновения, похищения?.. - Потому что нормальные карантинные мероприятия нам проводить запретили. Собственно, запретили вообще всю нашу деятельность. Поэтому приходится так - нелегально. Ничего не понимаю, подумал Ноэль. Или врет, или недоговаривает, или мир сошел с ума. Или все вместе. - Насколько я знаю,- сказал он вслух,- вы работали над программой генетического оружия... - Вы неплохо осведомлены для рядового эрмера,- сухо сказал Меестерс.- Нет, "работал" - это сильно сказано. Я получил это задание, получил эти деньги... Боже мой, я совсем отупел! Мадам Хаппа, в девичестве... - Это была моя сестра. Родная сестра. Но вы неправы. С ее мужем я отношений не поддерживаю. - Как тесен этот чертов мир... Не расслабляйся, сказал себе Ноэль. Он сфальшивил. Он знал, что я брат Фанни. Или догадывался. - Вы не договорили,- сказал он вслух. - Да,- Меестерс помолчал.- Вам это действительно интересно? - Более чем. - Ну, что ж... Я с середины пятидесятых работаю над этой темой. Начинали еще в оккупации, подпольно. Цель была: мобилизовать скрытые резервы человека. Кое-чего добились. Очень многое узнали о мозге. Когда все это рассекретят... золотое дно. Лет десять назад подошли вплотную к главному: из необученного, неподготовленного человека мы могли сделать бойца, стоящего десятка спецназовских офицеров. Причем сам человек ни о чем не подозревал. Пока не получал задание. Да... Потом все это с треском провалилось. Не без участия вашего свояка. Но я был слишком упрям... хотя следовало бы... ладно. Как говорят, почтальон звонит дважды. Второй звонок был четыре года назад, в Платиборе. Вы знаете, конечно, что там произошло. Вот тогда я понял, что мы вторглись в запретную зону. И что вообще эти предупреждения адресованы не только мне. С тех пор я трачу деньги, которые мне дают на разработку оружия,.. м-м-м... в общем, я хочу понять, можно ли из этой запретной зоны выбраться. И без денег ясно, что нельзя, подумал Ноэль. - Ваш Корпус занят примерно тем же,- продолжал Меестерс,- хотя, с моей точки зрения, ваш подход... скажем, несколько механистичен. Надеюсь, вы понимаете, что наладить нормальное сотрудничество в наших условиях - дело нереальное. Вы, может быть, понимаете также, что этот антагонизм рационального объяснения не имеет и поддерживается, вероятно, самим предметом нашего общего интереса...- он помолчал, давая Ноэлю осознать сказанное. Потом продолжил: - Я предлагаю вам - лично вам - свое сотрудничество. В частном порядке. Минуя высшее руководство. Я понимаю, что для вас это большой риск. Не буду объяснять, что это для меня. Но на карту поставлена судьба цивилизации. Вы знаете, что это не громкие слова... Я знаю, что так оно и есть, подумал Ноэль, но я очень сомневаюсь, что мы сможем что-нибудь сделать, даже если перестанем лупить друг друга по мордам и резко объединимся. Он правильно сказал: мы слишком долго бродим по запретной зоне. И даже не в поисках выхода, а непонятно зачем... - Чтобы вам была ясна серьезность моих предложений,- продолжал Меестерс,- я готов предоставить вам практически всю информацию, касающуюся похищения и убийства вашей сестры. Сердце Ноэля пропустило удар. - Я искал способ передать это досье Хаппе,- сказал Меестерс.- Тоже как знак серьезности моих намерений. Я думаю, лучшего случая мне не представится. - Кто же...- голос внезапно сел, Ноэль закашлялся. - Убивал Максим Крэгг. Видеозапись делал Ларс Игнацио. Командовал ими Гейнц Гроссбландер. "Летучие мыши". - Кто заказывал музыку? - Прямых улик нет. Можно только догадываться. Струх. - У него уже не спросишь... и с него уже не спросишь. Что ж. Спасибо. - Вряд ли стоит благодарить за такое... Господин Куперман, сейчас мы перевезем вас на нашу базу - и там, думаю, за сутки поставим на ноги. Христо поможет вам сесть в машину. Старайтесь не делать вообще никаких движений. Позволяя располагать себя поудобнее в салоне какой-то просторной машины, Ноэль подумал, что так и не поблагодарил за спасение своей жизни. Ладно, подумал он, еще успею... Машина покатила по Вокзальной, потом свернула на Амундсена. Интересно, как там мои, подумал Ноэль, следят за нами или растерялись? Должны следить... Улица Амундсена выводила на Окружное шоссе. Ага, вот выехали и прибавили скорость. У Ноэля было природное чувство маршрута - как у кошки. В любом городе, раз взглянув на карту, он мог ориентироваться, как старожил. В родном - его невозможно было запутать. Сейчас: с завязанными глазами, лежа - он мог определить свое местоположение с точностью до квартала. Даже если бы водитель попытался запутать его, кружа по переулкам, он все равно знал бы, где они находятся и куда направляются: курсограф в мозгу работал безотказно. Мутантское наследство... Каинова печать. Сейчас будет развилка: перекрытая (не для всех) дорога в Старый порт, а если правее - шоссе на Боргос, еще правее - "лепесток", ведущий в туннель под шоссе и дальше - к деловому центру. Поедем, наверное, прямо... Взлетный рев идущего на обгон грузовичка ударил по ушам. Тут же завизжали тормоза, покрышки, Ноэля бросило вперед, чей-то крик, стекло и железо, вонь, удары не слышны, вспышка под черепом, выстрелы: один, другой, третий... Скрежет. Тихая брань. Тишина. Ноэль очнулся и понял, что его несут. Несут как ребенка, подхватив под спину и под колени. Скорее, скорее, торопил кто-то знакомый, и мучительная неузнаваемость голоса царапала больнее, чем настоящая боль. Потом его стали укладывать в машину, и он опять уплыл. Вновь он пришел в себя уже в помещении. Он чувствовал, что это помещение, потому что воздух был спертый и воняло сырой человеческой грязью. И - чего-то не хватало. Чего именно - он долго не мог понять. Наконец, понял. Не было повязки на глазах. Значит, их можно открыть... Почему-то пришел страх. Как на пороге кабинета зубного врача. Веки просвечивали розовым. Глаза открылись не сразу. Не с первой попытки. Над ним был щелястый потолок из серых необработанных досок. На длинном шнуре висела голая лампочка. Ноэль наклонил голову набок. Теперь он видел еще и стену. Стена была из расслоившейся перепачканной красками фанеры. Листы были прибиты к каркасу из криво сколоченных горбылей. Два почерневших от времени телеграфных столба - на одном сохранились даже перекладины с изоляторами - удерживали это все на себе. На высоте выше человеческого роста между столбами висела толстая и широкая плаха, непонятно на чем держащаяся. На плаху опиралась грубая приставная лестница. Повыше плахи темнели два неровных отверстия. Он посмотрел в другую сторону. Здесь стена была совсем рядом, так что видны были пятна грязи на фанере и загнутые острия гвоздей, торчащие из досок. Зато здесь было окно. Заляпанные косые куски стекла, прижатые гвоздями к деревянной раме. Ноэль смотрел в это окно снизу вверх и видел только кусочек неба. В небе зияла дыра, формой похожая на головастика. Вокруг дыры голубая эмаль облупилась, выставив ржавого цвета основу. - Очнулся,- сказал рядом голос Стаса. Ноэль перевел взгляд туда, откуда пришел голос. Это действительно был Стас. Только мертвый. Высохшая вяленая плоть облегала кости. Лицо - нарисованное на том пергаменте, в который превратилось настоящее лицо - неподвижно улыбалось. Глаза сухо поблескивали. Кто-то другой был за этими глазами. - Слава богу,- сказал другой голос, и другой мертвец встал рядом с первым. Джиллина. Лица у него не было, и узнал его Ноэль только по оперкостюму, сметанному из бумажной мешковины серо-синего цвета, и по голосу, высокому и нервному.- А мы уже не знали, что думать. Совершенно целый, а без реакции... Супер, ты слышишь? - Слышу,- одними губами произнес Ноэль.- Слышу. - Ты как, в порядке? - тревожно спросил Стас. Лицо его не переставало улыбаться. - В порядке... Звуки, выходящие из его губ, казались совершенно инородными окружающему. Будто невидимые пузыри отрывались и уплывали. - Вито... где? - Здесь Вито, здесь. Только он в сопоре. Томаш с ним возится. Говорит - многослойка. Этот Микк - молодец. Пуля в бедре, пуля между ребер - а Вито дотащил. Молодец. Ты сам-то помнишь, что с вами было? - Нет,- сказал Ноэль, подумав.- Меня проверяли? - Чист, как младенец,- сказал Стас. Ноэлю показалось вдруг, что из-за его плеча на миг выглянуло что-то лоснящееся и тут же спряталось. - Хорошо,- Ноэль закрыл глаза. Так было легче.- Чем эта затея с Кипросом кончилась? - Убили его. Эти, которые тебя везли. Прямо в лоб.- Голос Стаса. - Мы его забрали,- добавил голос Джиллины.- А тех оставили. - Не уследил я,- голос Стаса виновато дрогнул.- А он неопытный - выскочил, побежал... Ты его хорошо знал? - Вместе росли,- сказал Ноэль.- В одном дворе. - Я понимаю,- сказал Стас.- Я знаю, что ты чувствуешь. Но я не успел. Даже подумать не мог, что он побежит... Ноэль открыл глаза. Стас по-прежнему улыбался. - Позови Вильгельма,- зачем-то сказал Ноэль. - Он дежурит на эрме. - Посиди за него... Стас повернулся и пошел. Со спины он казался более живым. Джиллина не шевелился. Ноэль перевел взгляд на него, и он тут же стал поправлять свой бумажный мундирчик. Ну, чего ты ту топчешься, хотел спросить Ноэль, но не спросил. Появился Вильгельм. Шагов его не было слышно. Он всегда ходил бесшумно, и лишь теперь Ноэль понял, почему: Вильгельм был матерчатой куклой, набитой чем-то легким. Лишь голова его была пластмассовой головой манекена. - Что, Ноэль? - спросил он, не открывая тонкогубого рта.- Ты меня звал? - Да. Хочу тебя попросить... тебя попросить...- Господи, надоумь, о чем я должен его попросить, о чем? Ноэль закрыл и тут же открыл глаза.- Запиши имена, я боюсь... забыть... Запиши: Гейнц Гроссбландер... Ларс Игнацио... Максим Крэгг... Запиши... - Я записал, Ноэль. Кто это? Поискать их? - Это мое. Лично мое. Дело. - Как хочешь. Это все? Ты за этим меня звал? - Нет. Как "черный шар"? - Никак,- заметно помедлив, сказал Вильгельм. - Слушай меня внимательно. Мы не контролируем еще один канал поступления информации. Через обоняние. Этот синий кодон-сборщик... - Знаю, Ноэль. Томаш допер до этого. - И... что? Вильгельм не ответил. Он мягко потрепал Ноэля по плечу, повернулся и пошел прочь. Он шел походкой мультипликационных кукол: каждое движение состояло из десятка статичных поз, сменяющих одна другую почти - почти - неуловимо. - Вильгельм! - позвал Ноэль. Но Вильгельм не вернулся. Мертвец Джиллина возобновил свои бессмысленные прихорашивания. Ноэль отвел от него взгляд: Джиллина замер. Стой так, подумал Ноэль. Теперь надо было сделать то, что делать было особенно страшно: посмотреть на себя. Тело свое он чувствовал, однако инстинктивно - или это было внушение? - опасался делать какие-нибудь движения. Но ведь надо когда-то начинать, подумал он. Для начала - поднимем руку... Он почувствовал, что его правая рука шевельнулась и легла ладонью кверху. Поднимаем... Нет, рука лишь напряглась, силясь развернуться еще больше - ладонью наружу. Понял. Он сделал усилие в том же направлении - развернуть ладонь - и рука тут же взлетела вверх и упала за головой. Уже кое-что... После нескольких попыток ему удалось поднять руку из-за головы и задержать ее напротив лица. Он был готов ко всему - кроме того, что увидел. Это была его рука. Просто испачканная чем-то, не вполне еще послушная - но ничуть не изменившаяся. Небольшая кисть, коротковатые пальцы с квадратными ногтями, сине-розовый шрам от недавнего ожога... Ноэль перевел взгляд на Джиллину. Тот вновь ожил, поправил ремень, спросил: - Я тебе пока не нужен? - Нет,- выдохнул Ноэль. - Если что - позови. Я тут рядом. Ноэль, скосив глаза, смотрел ему вслед. У Джиллины было что-то не в порядке с походкой. Прямое туловище уплывало, а ноги подволакивались за ним, не всегда касаясь пола. Ноэль снова посмотрел на руку. Рука тряслась, и он не знал, что нужно сделать, чтобы остановить ее. Рука тряслась все сильнее и сильнее. Все силы уходили на то, чтобы не закричать. Потом вдруг поднялась левая рука, обрушилась сверху на правую и прижала ее к груди. Ноэль чувствовал, как медленно затухают судороги и толчки. Откуда-то пришел холод. Я чист, подумал Ноэль. Стас сказал, что я чист. И Меестерс говорил что-то подобное. Он говорил, что меня надо заново учить видеть. А это значит... это значит... Это значило только то, что сейчас он видел мир таким, каков он есть. Холод усиливался. 28. Тоун Александр Джаллав - В сущности, этот мир рушится под собственной тяжестью,- сказал сидящий напротив Джаллава старик, передвигая какую-то фигуру на доске.- Все, что делаем мы - это лишь попытки увернуться от обломков. Джаллав позволил своему носителю сделать ответный ход. - У нас не возникло впечатления, что здешние процессы ведут к неотвратимому фатальному исходу,- сказал он. - Ведут,- сказал старик.- Истощение биосферы уже перешло критическую точку. Через тридцать лет стали бы проявляться эффекты третьего-четвертого порядка. Вам, к счастью, это незнакомо. Взрывное развитие наиболее приспособляемых, наиболее агрессивных форм жизни. И в результате - формирование примитивного злобного божества. Которое создаст еще более примитивный и злобный мир. И так по нисходящей - до воплощения зла. - Если вас послушать,- сказал Малигнан из-за плеча Джаллава,- вы заботитесь только о добре. А если присмотреться к вашим методам... Малигнану в носители досталась женщина. Может быть, поэтому он слегка нервничал. - К нашему глубочайшему сожалению, Создатель не оставил нам других методов,- старик сделал очередной ход.- И либо мы ничего не делаем и соглашаемся с распространением зла, либо творим малое зло, чтобы избежать большого. Третьего не дано. - Не знаю...- рука Джаллава повисла над доской.- Я не берусь спорить об обстановке в целом - но этот мир я бы попытался спасти. И вам, и нам известны его проблемы, и вы, и мы достаточно сильны, чтобы их разрешить. Наша этика требует бороться за жизнь больного до конца. - Это достойно уважения,- сказал старик.- Но представьте, какой была бы ваша этика, если бы больной, вместо того, чтобы просто умереть, превращался бы в мерзкое опасное чудовище? В древности наша раса была подвержена такой болезни,- сказал он и посмотрел на Малигнана. - И вы убивали больных? - спросил Малигнан. - А как бы поступали вы? - спросил старик. Джаллав в молчании сделал какой-то ход. - Есть все признаки того, что этот мир поражен подобной болезнью,- продолжал старик.- Когда вы шли сюда, то обратили, наверное, внимание на то, что этот город просто скучен. Голые стены, слишком широкие улицы, одинаковые люди. У радуги здесь четыре цвета. Если так пойдет дальше, в этом мире останутся лишь прямые углы, несколько оттенков серого и две сотни слов в языке. Причем люди изменений не заметят. Подавляющее большинство из них. - А те, кто заметит? - Им будет очень плохо. Но они ничего не смогут объяснить. Смешно жалеть о том, чего нет в природе. - Очень знакомое чувство,- сказал Джаллав. - Ничего удивительного,- сказал старик.- Все чисто технологические миры подвержены этому процессу. Инфляция образности. - А ваш? - Наш мир не чисто технологический. - Объясните, пожалуйста. - В свое время, около десяти тысяч лет назад, наш мир прошел через эту стадию. Правда, нам повезло. Видите ли, наша раса способна к эмпатическому общению. И нам удалось сохранить контроль за ситуацией. Правда, это стоило нам двадцати миллиардов жизней на протяжении тысячи лет. Но в конце концов нам удалось найти свое место в преображенной биосфере, а ей, в свою очередь, удалось приспособить нас к себе. Божество нашего обновленного мира оказалось мудрым и светлым и создало такой прекрасный мир, как Сартас... - Извините,- сказал Джаллав,- вы уже не в первый раз говорите: божество. Что вы имеете в виду? - Я имею в виду божество. Создателя. Других названий я не знаю. Того, кто создает миры. - Кто создает миры... Это - в прямом смысле? - Конечно. - То есть мир создает божество, а божество затем создает другой мир? Я правильно понял? - Абсолютно правильно. - И так - до бесконечности? - Не знаю. Возможно, да. Предела пока не положено. - И все миры - в одном месте? - Не понимаю вопроса. Вы же перемещаетесь из мира в мир. В одном они месте или в разных? - Я имел в виду: один мир приходит на смену другому или все они существуют совместно? Но я уже понял. Скажите мне вот что: как именно в мире появляется божество? - Это очень долгий процесс. Все живое, общаясь меж собой, создает некую идеальную субстанцию, которую мы называем "цаас". Чем теснее и интенсивнее общение, тем плотнее цаас. Когда в него включаются люди, цаас приобретает сходство с разумом. Он начинает активно познавать мир. Естественно, создает свое представление об этом мире. В какой-то момент это представление становится достаточно завершенным, чтобы начать самостоятельную жизнь. Возникает новый мир, в нем тут же образуется свой цаас. Поскольку представления о мире всегда отличаются от самого мира, то вновь образуемый мир отличается от предыдущего - на характер божества... - Минутку... Получается, что божеству достаточно вообразить - и появляется новый мир? - В определенном смысле - да. - И мир существует в воображении божества? - До тех пор, пока не станет способен к самостоятельному существованию. - А потом? - Потом он просто существует. Я не могу понять, о чем вы спрашиваете? - Образовавшийся мир - он тоже идеален? - Нет, конечно. Он вполне реален. У него свои законы... - А вещество? Материя? Она откуда берется? - Когда цаас осознает, что мир вещественен, что у материи есть свойства, существенно влияющие на основы мироздания, он вводит эти свойства в свои представления. Таким образом, возникающий мир тоже становится