Артур Кларк, Джентри Ли. Сад Рамы

   -----------------------------------------------------------------------
   Arthur C.Clarke, Gentry Lee. The Garden of Rama (1991) ("Rama" #3).
   Изд. "Мир", М., 1995. Пер. - Ю.Соколов.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 22 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДНЕВНИК НИКОЛЬ


        1

   <b>29 декабря 2200 года</b>

   Две ночи назад  в  10:44  по  гринвичскому  времени  далекой  Земли  во
Вселенную явилась Симона Тиассо Уэйкфилд. Жуткое испытание. Мне  казалось,
что я уже достаточно повидала в жизни, но ничто -  ни  смерть  матери,  ни
золотая  олимпийская  медаль  Лос-Анджелеса,  ни  тридцать  шесть   часов,
прожитые  с  принцем  Генри...  даже  рождение  Женевьевы  под  бдительным
присмотром отца в госпитале Тура - не вызывало столь сильных  чувств,  как
облегчение и радость, испытанные мной, когда  я  наконец  услыхала  первый
крик Симоны.
   Майкл предсказывал, что ребенок родится на Рождество. В  обычной  своей
милой манере он поведал, что Господь  намеревается  послать  нам  знак,  и
космическое дитя непременно родится в день, когда, как полагают,  на  свет
явился  Христос.  Ричард  посмеивался,  как  делает   он   всегда,   когда
религиозный пыл заставляет Майкла  увлекаться.  Но  когда  в  Сочельник  я
ощутила первые схватки, пришлось поверить и моему мужу.
   Ночь под Рождество я проспала, а перед пробуждением увидела сон,  живой
и яркий. Я гуляла возле нашего пруда  в  Бовуа,  играла  с  моим  домашним
селезнем Дюпуа и дикими кряквами, как вдруг услыхала голос. Кто говорил, я
понять не могла, ясно было одно: это -  женщина.  Она  сказала,  что  роды
будут крайне тяжелыми и, лишь собрав все свои силы, я смогу произвести  на
свет своего второго ребенка.
   На Рождество, после того как мы  обменялись  бесхитростными  подарками,
запрошенными у раман, я начала  готовить  Майкла  и  Ричарда  к  возможным
осложнениям. Наверное, Симона действительно родилась бы на Рождество, если
бы умом я не понимала, что оба они ничем не способны  помочь  мне.  Должно
быть, моя воля дня на два отодвинула дату рождения.
   На Рождество мы поговорили  о  том,  что  придется  делать  поворот.  Я
надеялась, что за последнюю неделю, когда плод будет  опускаться,  головка
установится  правильно,  однако  права  оказалась  лишь   отчасти.   Дочка
действительно вошла головкой  вперед  в  родовой  канал,  но  личико  было
обращено к животу, и после первых серьезных схваток продвижение остановила
лобковая кость.
   На Земле врачи скорее всего сделали бы мне кесарево сечение. Возле меня
дежурил бы врач, и при первой возможности с помощью роботоинструментов  он
постарался бы развернуть младенца так, чтобы избежать подобного положения.
   В конце концов  боль  сделалась  едва  переносимой.  В  перерыве  между
сильными схватками я выкрикивала распоряжения Майклу и  Ричарду.  От  мужа
толку почти не было. Вид моих  мук  -  "всей  этой  жути",  как  он  позже
выразился - лишил его самообладания, и он не мог помочь ни при эпизиотомии
[рассечение промежности с целью облегчения родов], ни когда  потребовалось
воспользоваться самодельными форцепсами, затребованными  у  раман.  Майкл,
благословенная душа, обливаясь  потом,  хотя  в  комнате  было  прохладно,
галантно  старался  следовать  моим  лихорадочным  указаниям.  С   помощью
скальпеля из моего набора он раскрыл  мое  лоно  пошире  и,  потеряв  лишь
какое-то мгновение из-за всей крови, нащупал головку Симоны форцепсами.  С
третьей  попытки  он  умудрился  возвратить  ребенка  в  родовой  канал  и
повернуть головку в правильное положение.
   Когда девочка появилась на свет,  оба  они  заорали.  Я  изо  всех  сил
старалась  контролировать  собственное  дыхание  и  боялась,  что  потеряю
сознание. И когда новые  мощные  схватки  буквально  выбросили  Симону  на
подставленные руки Майкла, жуткая боль заставила меня взвыть. Отец  -  это
его обязанность - перерезал пуповину. Когда Ричард покончил с этим,  Майкл
поднял Симону, так чтобы я могла ее видеть.
   - Это девочка, - со слезами  на  глазах  проговорил  он,  и  я,  слегка
приподнявшись, поглядела на нее. На первый взгляд она была похожа  на  мою
мать - как две капли воды.
   Я заставила себя сохранить сознание, пока отходил  послед,  и  по  моим
указаниям Майкл зашил  все  разрезы,  а  потом  позволила  себе  полностью
отключиться. Как прошли последующие двадцать четыре часа, я  не  помню.  Я
так устала от беременности и родов - от первых схваток до момента рождения
Симоны прошло без пяти минут _одиннадцать часов_, -  что  рада  была  сну.
Дочь сосала охотно, и Майкл настоял, чтобы  муж  кормил  ее,  стараясь  не
совсем пробуждать меня. Теперь молоко  моментально  наполняет  грудь,  как
только  Симона  берет  сосок.  Закончив  с  едой,   она   всегда   кажется
удовлетворенной. Просто прекрасно, что молоко ей подходит:  я  помню,  что
при вскармливании Женевьевы у меня были проблемы.
   Всякий раз, когда я просыпаюсь, один из мужчин находится рядом.  Ричард
улыбается несколько напряженно, но все-таки улыбается. Майкл же,  заметив,
что я проснулась, торопится отдать Симону  мне  в  руки  или  положить  на
грудь. Когда она начинает пищать, он качает  ее  и  приговаривает:  "Какая
красотка".
   Сейчас Симона спит возле меня, запеленатая в нечто похожее  на  одеяло,
изготовленное  раманами  (нам  очень  сложно   понятным   нашим   хозяевам
количественным методом определить характеристики, которыми должна обладать
ткань, - скажем "мягкость"). Девочка действительно похожа на мою мать. Она
родилась смуглой, наверное, даже более темнокожей, чем я сама, и на голове
курчавятся  угольно-черные  волосики.   Темно-коричневые   глаза,   голова
шишечкой - после трудных родов... Красоткой трудно назвать. Впрочем, Майкл
прав. Она великолепна. Мои  глаза  уже  угадывают  будущую  красоту  этого
слабого, красноватого существа,  часто  посапывающего  возле  меня.  Добро
пожаловать на свет Божий, Симона Уэйкфилд!



        2

   <b>6 января 2201 года</b>

   Уже два дня я погружена в уныние. Я устала. Как  я  устала!  И  хотя  я
прекрасно понимаю, что нахожусь  в  типичном  послеродовом  состоянии,  от
этого не легче.
   Этим утром было хуже всего. Я проснулась раньше Ричарда, спавшего рядом
на своей половине матраса.  Поглядела  на  Симону,  мирно  посапывавшую  в
раманской колыбели у стенки. Несмотря на всю  любовь  к  дочери,  не  могу
представить себе, как сложится ее будущее. Радости  хватило  на  семьдесят
два часа, теперь она совершенно исчезла. В  уме  моем  бежит  беспрерывный
поток безнадежных соображений и  вопросов,  не  ведающих  ответа.  Как  ты
будешь  жить,  моя  маленькая  Симона?  Как  мы,  твои  родители,   сможем
обеспечить тебе счастливую жизнь?
   Моя милая  девочка,  ты  родилась  на  гигантском  космическом  корабле
внеземного происхождения и обитаешь в подземном логове вместе с родителями
и их добрым другом Майклом О'Тулом. Все  мы,  трое  взрослых,  которых  ты
узнаешь,  -  космонавты  с  планеты  Земля,  члены  экспедиции   "Ньютон",
посланной почти год назад исследовать цилиндрический мирок, названный нами
Рамой. Твои отец и мать вместе с генералом О'Тулом оказались единственными
людьми на борту этого инопланетного  корабля,  когда  Рама  резко  изменил
траекторию, чтобы избежать уничтожения фалангой ядерных ракет,  выпущенных
с обезумевшей от страха Земли.
   Наше подземелье находится посреди таинственных небоскребов в  островном
городе, который мы называем Нью-Йорком. Он окружен  замерзшим  морем,  что
обегает по периферии весь огромный космический корабль и делит его надвое.
Сейчас, по расчетам твоего отца, мы еще находимся  внутри  орбиты  планеты
Юпитер - огромного газового шара, ныне расположенного  на  противоположной
от нас стороне Солнечной системы, -  за  нашим  светилом.  Гиперболическая
траектория скоро уведет нас за пределы Солнечной  системы.  Мы  не  знаем,
куда летим, кто построил этот корабль и почему. Нам известно,  что  не  мы
одни обладаем здесь разумом, но кто наши спутники и откуда они  родом,  мы
не знаем. Есть  основания  полагать,  что  некоторые  из  них  могут  быть
настроены враждебно к нам.
   Снова и снова крутились в  моей  голове  эти  мысли.  И  каждый  раз  я
приходила к одному и тому же безрадостному выводу: нет прощения  взрослым,
считающим себя зрелыми людьми, которые осмелились дать жизнь  беспомощному
и  невинному  созданию  в  столь  непонятных...  более  того,   совершенно
непредсказуемых условиях.
   Утром я вспомнила, что сегодня мой тридцать седьмой  день  рождения,  и
разревелась. Сперва слезы  текли  беззвучно,  но,  припомнив  прежние  дни
рождения, я начала всхлипывать. Мне было до боли жаль не только Симону, но
и себя. Я вспомнила о великолепной голубой  планете,  где  родилась...  но
будущее Симоны не могла представить и потому постоянно задавала себе  один
и тот же вопрос: зачем я родила ребенка посреди всей этой жути?
   Опять это словечко. Одно из  любимых  у  Ричарда.  В  его  словаре  оно
обладает почти беспредельным множеством значений.  Им  обозначается  любой
хаос и сумятица, вышедшие из-под контроля, - в науке  или  в  семье;  сюда
относится и жена, рыдающая в послеродовой депрессии.
   Мужчины сегодня ничем не  могли  помочь  мне.  Их  безуспешные  попытки
порадовать меня лишь добавили мрака в мое  сердце.  Кстати,  почему  почти
каждый мужчина, оказавшись перед расстроенной женщиной, начинает  считать,
что  причиной  плохого  настроения  является   именно   он   сам?   Я   не
преувеличиваю. Ну,  у  Майкла  все-таки  было  трое  детей,  и  он  как-то
догадывается о моих ощущениях. Но Ричарда мои слезы потрясли.  Проснувшись
от моего рева, он испугался. Сперва он  подумал,  что  мне  очень  больно.
Пришлось  объяснить,  что  у  меня  просто  депрессия,  тогда  он   слегка
приободрился.
   Удостоверившись, что не он является причиной моего плохого  настроения,
Ричард молча слушал,  пока  я  высказывала  свое  беспокойство  о  будущем
Симоны. Признаюсь, я слегка перебарщивала, но он  словно  бы  _ничего_  не
слышал из того, что я говорю. Только повторял одно и то же: будущее Симоны
неопределенно не более, чем наше собственное, полагая, что раз  логических
причин  для   излишнего   беспокойства   нет,   значит,   нечего   мне   и
расстраиваться,  а  потому  депрессия  немедленно  должна  оставить  меня.
Наконец, по истечении часа, не принесшего ни малейшего взаимопонимания, он
решил, что не в силах помочь, и оставил меня в одиночестве.


   Шесть часов спустя. Мне уже лучше.  До  окончания  дня  моего  рождения
осталось около трех часов. Мужчины устроили небольшую вечеринку. Я  только
что покормила Симону, теперь она лежит рядом со мной.  Майкл  оставил  нас
минут пятнадцать назад и отправился в свою комнату - дальше  по  коридору.
Ричард уснул, едва  прикоснувшись  головой  подушки.  Весь  день  по  моей
просьбе он старался добиться от раман хороших пеленок.
   Ричард  с  удовольствием  проводит  свое  время,  систематизируя   наши
взаимодействия с раманами... словом, с теми,  кто  управляет  компьютером,
который мы вызываем с находящейся в нашей комнате клавиатуры.  Мы  никогда
не видели ничего и никого в темном тоннеле за черным экраном.  Поэтому  мы
не можем испытывать уверенности в том, что на наши  запросы  действительно
отвечают разумные существа, приказывающие своим фабрикам  изготовлять  для
нас всякие странные предметы. Однако мы привыкли именовать своих хозяев  и
благодетелей раманами.
   Процесс нашего общения с ними одновременно и сложен, и прост. Сложен он
потому, что разговариваем мы с помощью картинок  и  точных  количественных
формул на черном экране, используя язык математики, физики,  химии.  Прост
же,  так  как  все  предложения,  набираемые  на   клавиатуре,   на   диво
прямолинейны синтаксически. Нужно только набрать "нам необходимо" или  "мы
просим" (конечно, мы  не  знаем,  как  переводятся  эти  слова,  и  только
надеемся, что наши запросы не воспринимаются в  какой-нибудь  некорректной
форме - типа "подать сюда").
   Сложнее всего с химией. Простейшие повседневные вещи, такие, как  мыло,
бумага, стекло, крайне сложны химически, их очень трудно описать с помощью
состава и количества компонент. Иногда случается, что необходимо задать  и
процесс изготовления с учетом температурных режимов. Ричард обнаружил  это
еще на ранней стадии своих экспериментов с клавиатурой и черным экраном  -
иначе можно получить нечто, не имеющее ни малейшего сходства с  заказанным
предметом.  Процесс  запроса  происходит  со  множеством  проб  и  ошибок.
Поначалу возникало много сложностей и разочарований. Все мы жалели, что  в
колледже уделяли химии столько внимания, сколько она заслуживала.  И  наша
неспособность  обеспечить  себя  всем  необходимым  в  обиходе   послужила
основной причиной Большой вылазки, как назвал Ричард  поход,  состоявшийся
четыре месяца назад.
   К тому времени и наверху, в Нью-Йорке, и в остальной  части  Рамы  было
уже пять градусов ниже нуля. Ричард убедился  в  том,  что  Цилиндрическое
море вновь покрылось льдом. Меня тревожил  ход  приготовлений  к  рождению
ребенка. Слишком много времени уходило на каждую простую  вещь.  Например,
чтобы  соорудить  функционирующий  туалет,  потребовался  почти  месяц,  а
результат все равно получился не слишком удачным. Чаще всего  оказывалось,
что мы не можем точно  и  подробно  определить  задачу.  Иногда  трудности
бывали и у раман. Несколько раз нас извещали - с помощью математических  и
химических символов, - что указанную задачу за назначенное время выполнить
нельзя.
   Итак, однажды утром Ричард  объявил,  что  намеревается  оставить  наше
подземелье и направиться к все еще пристыкованному к Раме военному кораблю
экспедиции  "Ньютон".  Он  собирался   выудить   из   памяти   корабельных
компьютеров всю заложенную в них научную информацию (она очень помогла  бы
нам при общении с раманами), но  признался,  что  изголодался  по  обычной
земной  пище.  До  сих  пор   мы   ухитрялись   поддерживать   собственное
существование с помощью химических концентратов, поставляемых раманами: по
большей части наша  еда  была  или  вовсе  лишена  вкуса,  или,  наоборот,
достаточно неприятна.
   Нужно отдать должное: рамане точно выполняли наши запросы. Хотя в общем
мы имели представление об основных химических ингредиентах, без  чего  наш
организм не мог  обойтись,  никто  из  нас  не  пробовал  изучать  сложные
биохимические процессы, определяющие вкусовые ощущения. Так что сперва еда
была лишь необходимостью и ни в коем случае удовольствием.  Часто  клейкая
масса застревала в горле. Сразу после еды становилось дурно.
   И большую часть дня мы втроем провели, обсуждая  за  и  против  Большой
вылазки. Беременность часто приводила  к  изжоге,  и  я  чувствовала  себя
неуютно. Мне не очень хотелось оставаться одной в подземелье, пока мужчины
будут брести по льду к вездеходу,  ехать  по  Центральной  равнине,  затем
ехать или карабкаться по многокилометровой лестнице "Альфа", однако вдвоем
они могли помочь друг другу. Пришлось  согласиться  с  тем,  что  поход  в
одиночку можно считать сумасбродством.
   Ричард был уверен в том, что вездеход окажется работоспособным,  однако
в отношении  лифта  подобного  оптимизма  уже  не  испытывал.  Наконец  мы
обсудили повреждения, которые  ядерные  взрывы  могли  причинить  военному
кораблю "Ньютона".  Ричард  заключил,  что,  судя  по  отсутствию  видимых
повреждений (за последние месяцы мы несколько раз разглядывали  на  экране
корабль с помощью раманской видеосистемы),  Рама  своим  корпусом  прикрыл
земной корабль от атомных взрывов, и посему внутри  него  не  должно  быть
радиационных повреждений.
   Перспективы не особенно вдохновляли меня. Я  поработала  с  инженерами,
отвечавшими за  радиационную  защиту  корабля,  и  имела  представление  о
чувствительности  к  излучению  всех  систем  и  подсистем  "Ньютона".   Я
допускала, что научная информация в компьютерах скорее всего  должна  была
уцелеть, ведь  процессор  и  блоки  памяти  имели  специальную  защиту  от
излучений; однако пища, по моему мнению, должна была оказаться зараженной.
Мы всегда помнили, что держим припасы в относительно слабо  защищенном  от
радиации месте. В самом деле, перед запуском расположение  наших  припасов
даже вызывало определенное беспокойство - им могла  повредить  неожиданная
солнечная вспышка.
   Я не опасалась остаться в одиночестве на несколько дней или неделю, что
потребовались бы мужчинам, чтобы сходить к военному кораблю и вернуться. Я
боялась того, что они - или один из них - могут не вернуться. Дело было не
в октопауках  и  прочих  существах,  деливших  с  нами  огромный  корабль.
Следовало учитывать фактор неопределенности. Что, если Рама  вновь  начнет
маневр или нечто непредвиденное помешает им вернуться в Нью-Йорк?
   Ричард и Майкл заверили  меня,  что  рисковать  не  станут  и,  посетив
военный  корабль,  сразу  вернутся.  Вышли  они  после  начала  очередного
28-часового раманского дня. Я впервые осталась в одиночестве после  своего
долгого приключения в Нью-Йорке, начавшегося с  падения  в  яму.  Впрочем,
одиночество  было  относительным.  Симона  уже  толкалась  в  моем  чреве.
Удивительное это дело - носить ребенка, - чудесное и загадочное... как это
внутри твоего тела разместилась еще одна живая душа. Тем более что ребенок
формируется  твоими  генами.  Жаль,  что   мужчинам   не   дано   испытать
беременность. Возможно, они тогда сумели  бы  понять,  почему  женщин  так
заботит грядущее.
   На третий земной день после ухода мужчин у меня развился острый приступ
клаустрофобии. Я решила выбраться  из  нашего  подземелья  и  погулять  по
Нью-Йорку. Внутри Рамы было темно, но мне было настолько худо, что я пошла
прочь. Было холодно, и я запахнула плотную летную  куртку  на  выступающем
животе. Пройдя  несколько  минут,  я  услыхала  вдали  знакомый  звук.  По
позвоночнику пробежал холодок, я остановилась.  Адреналин  прихлынул  и  в
организм Симоны: она отчаянно  брыкалась,  пока  я  слушала  звуки.  Через
минуту шорох повторился, словно  бы  металлические  щетки  зашелестели  по
металлу. Перепутать было нельзя - по Нью-Йорку  прогуливался  октопаук.  Я
поспешно вернулась домой и стала дожидаться появления света на Раме.
   Когда наступил день, я вышла наверх и принялась бродить  по  Нью-Йорку.
Оказавшись возле того амбара, где упала в яму, я усомнилась: действительно
ли октопауки выходят лишь по ночам? Ричард всегда настаивал, что они ведут
ночной образ жизни. За первые два месяца, пока мы  удалялись  от  Земли  -
прежде чем соорудить  у  входа  предохранительную  решетку  от  нежеланных
гостей, - Ричард построил несколько грубых передатчиков (он еще не  понял,
как определить раманам качества, требующиеся для радиодетали) и  разместил
их вокруг логова октопауков. Полученные результаты свидетельствовали,  что
те выходят на поверхность  лишь  ночью.  Потом  октопауки  обнаружили  его
устройства и вывели их из строя, но к тому времени Ричард уже считал  свою
гипотезу окончательно подтвержденной.
   И все же мнение Ричарда не могло утешить меня, когда я  вдруг  услыхала
громкий и совершенно  незнакомый  звук,  доносившийся  со  стороны  нашего
подземелья. Я как раз стояла внутри амбара и разглядывала яму,  в  которой
едва не погибла девять месяцев назад. Пульс немедленно подпрыгнул, по коже
побежали мурашки. Более всего меня тревожило, что звук раздается из  мест,
отделяющих меня от моего раманского дома. Я принялась осторожно красться в
сторону звука, стараясь прятаться за стенами зданий и не  высовываться.  И
наконец  обнаружила  источник  шума  -  это  Ричард  отрезал  кусок  сетки
миниатюрной ножовкой, прихваченной им с "Ньютона".
   Они с Майклом спорили, когда я на них  наткнулась.  В  сотне  метров  к
востоку от нашего подземелья, возле  одного  из  ничем  не  примечательных
строений, располагалась относительно  небольшая  сетка,  примерно  в  пять
сотен узлов, в виде квадрата со стороной  метра  в  три.  Майклу  казалось
неразумным  срезать  ее.  И  когда  они  увидели  меня,  Ричард  как   раз
демонстрировал достоинства упругого материала.
   Мы несколько минут обнимались и целовались, а потом я выслушала отчет о
Большой вылазке. Путешествие оказалось несложным. И вездеход, и лифт  были
в рабочем состоянии. Приборы  показали  наличие  радиации  возле  военного
корабля, однако мужчины не стали там задерживаться и  трогать  корабельные
припасы. Научные же  данные  не  претерпели  никакого  ущерба.  С  помощью
собственных программ уплотнения  информации  Ричард  переписал  данные  из
памяти на кубики, совместимые с  нашими  переносными  компьютерами.  Чтобы
устроиться поудобнее, они прихватили с собой  разные  инструменты,  в  том
числе и ножовку.
   И  вплоть  до  рождения  Симоны  Майкл  и  Ричард   усердно   работали.
Дополнительная химическая информация из базы  данных  позволила  облегчить
процедуру   получения    необходимых    вещей    от    раман.    Я    даже
поэкспериментировала, добавляя к еде безвредные  эфирные  масла  и  разную
простую органику,  чем  добилась  некоторого  улучшения  ее  вкуса.  Майкл
обставил  себе  комнату,  Симоне  соорудили  колыбель,  наша  ванна   была
значительно усовершенствована. С учетом  всех  ограничений  мы  устроились
почти сносно. Может быть, скоро... Ага, пищит - пора кормить девочку.


   В последние тридцать минут дня моего рождения, прежде чем  он  канет  в
историю, я хочу вернуться к воспоминаниям о том, что было до  него  и  что
повергло меня в уныние предыдущим утром. Для меня день рождения всегда был
самым ярким событием в году. Время Рождества и Нового года  особенное,  но
они - общие для всех праздники. А дни рождения обращены непосредственно  к
личности.  В  свои  дни  рождения  я  всегда  предавалась  размышлениям  и
раздумьям о моем жизненном пути.
   Если  постараться,  я,  наверное,  вспомню  подробности   каждого   дня
рождения, начиная с пяти лет. Впрочем, иные  воспоминания  навевают  такую
грусть... утром меня мучила невыносимая тоска по дому.  Но  и  пребывая  в
глубоком отчаянии, отдавая себе  отчет  во  всей  неопределенности  нашего
бытия, я не могла пожалеть о том, что Симона пришла,  чтобы  разделить  со
мной жизнь. Нет, мы - скитальцы, скованные  единой  цепью,  мать  и  дитя,
разделяющие чудо сознания, которое называется жизнью.
   Подобная связь объединяла меня и прежде не только с отцом и матерью, но
и с дочерью Женевьевой. Удивительно, как ярки мои воспоминания  о  матери.
Она умерла двадцать семь лет назад (мне  тогда  было  только  десять),  но
оставила по  себе  замечательную  память.  Последний  мой  день  рождения,
который мы встретили вместе, был вовсе не ординарным. Мы поехали  в  Париж
на поезде.  Отец  был  в  новом  итальянском  костюме  и  выглядел  просто
великолепно. Мать выбрала одну  из  своих  ярких  и  пестрых  национальных
одежд.  Увенчанная  многослойной  короной  волос,  она  казалась  истинной
принцессой сенуфо, каковой и была до свадьбы с отцом.
   Мы пообедали в ресторанчике возле Елисейских полей. А потом побывали  в
театре:  труппа  чернокожих  танцоров  исполняла  пляски  племен  Западной
Африки. После представления нас пустили за кулисы,  где  мать  познакомила
меня с  одной  из  плясуний,  женщиной  рослой,  прекрасной  и  необычайно
темнокожей. Это была одна из ее родственниц из Республики  Берег  Слоновой
Кости.
   Я слушала их разговор на сенуфо, старательно вспоминая  те  отрывки  из
него, которые удалось запомнить три года назад на празднике поро, и  опять
удивлялась тому, как оживляется лицо матери, когда она  оказывается  среди
своих. Но сколь бы замечательным ни был тот вечер, я предпочла бы  обычную
вечеринку с подругами - ведь мне же было всего  десять  лет.  И  когда  мы
возвращались поездом  обратно  в  свой  пригород,  в  Шилли-Мазарин,  мать
заметила мое разочарование.
   - Не грусти, Николь, - проговорила она, - будет  у  тебя  вечеринка  на
следующий год. Мы с отцом хотели напомнить тебе о  другой  половине  твоей
крови. Ты гражданка Франции и живешь в этой стране, но ведь наполовину  ты
- негритянка сенуфо, и твои корни глубоко уходят в обычаи Западной Африки.
   Даже сегодня я помню  danses  ivoiriennes  [пляски  жителей  Республики
Кот-д'Ивуар (франц.)] в исполнении родственницы матери и ее коллег...  Мне
вдруг представилось, как я вхожу в прекрасный театр  с  моей  десятилетней
Симоной,  но  фантазия  испарилась  -  за  орбитой  Юпитера   театров   не
существует. Быть может, даже идея  театра  навсегда  останется  незнакомой
моей девочке. Как интересно.
   Утром я рыдала отчасти потому, что Симона никогда не узнает своих дедов
и  бабок  или,  наоборот,  они  навсегда  останутся  для  нее  мифическими
персонажами, она будет знать их лишь по снимкам и видеозаписям. Никогда не
услыхать ей дивный голос моей матери. И  не  увидеть  нежных  и  ласковых,
любящих глаз моего отца.
   После смерти матери отец всегда старался  отметить  мой  день  рождения
чем-нибудь особенным. На двенадцатый, когда мы только  что  перебрались  в
Бовуа, мы с отцом гуляли под легким  снежком  в  буквально  наманикюренных
садах Шато-де-Вилландри. В тот день он обещал мне, что будет рядом всегда,
когда я буду нуждаться в нем. Я крепко держалась за его руку, мы шли среди
живых изгородей. Я поплакала, признавшись ему - и самой себе, - как боюсь,
что и он тоже покинет меня. Отец обнял  меня  и  поцеловал  в  лоб.  Он-то
сдержал свое обещание.
   В прошлом году - наверное, в другой жизни - день рождения встретил меня
в поезде, уже на территории Франции. В полночь я не спала, все  переживала
дневной разговор с Генри в шале на склонах Вейсфлухйоха. Я не сказала  ему
тогда, хотя он и явно интересовался, что Женевьева - его  дочь.  Я  лишила
его этого удовольствия.
   Тогда в поезде я думала, справедливо ли скрывать от дочери, что ее отец
- король Англии? Неужели моя  гордость  и  достоинство  все  еще  уязвлены
настолько, чтобы дочь не могла узнать, что она  -  принцесса?  Я  все  еще
пережевывала эти вопросы, глядя перед собой, когда  Женевьева,  словно  по
наитию, возникла на моей постели.
   - С днем рождения, мама, - она улыбнулась и обняла меня.
   Я едва не рассказала ей все. Как сделала бы, приведись  знать  заранее,
что произойдет со мной в экспедиции. Мне так не хватает  тебя,  Женевьева.
Жаль, что не довелось проститься как подобает.
   Воспоминание - вещь странная. Утром, в депрессии, память  о  предыдущих
днях рождения лишь обострила чувства  одиночества  и  потери.  Теперь  же,
окрепнув духом, я только радуюсь им. И сейчас мне уже не жаль, что  Симона
не узнает того, что знала я. Ее дни рождения  станут  иными  -  частью  ее
собственной жизни. А я обязана и могу сделать  их  столь  же  памятными  и
полными любви, как это было со мной.



        3

   <b>26 мая 2201 года</b>

   Пять часов назад внутри Рамы начали совершаться  странные  события.  Мы
как раз собрались за столом  -  на  ужин  был  ростбиф,  картофель,  салат
(стараясь убедить себя самих, что еда вовсе не дурна, мы придумали кодовые
обозначения для всех химических составов, которые получаем от  раман;  эти
имена отчасти связаны с питанием - "ростбиф"  богат  белками,  "картофель"
состоит из углеводов и так далее), когда услыхали далекий и четкий  свист.
Все перестали есть, а мужчины, одевшись потеплее, поднялись наверх.  Свист
не прекращался, и я, натянув теплую одежду, схватила Симону, завернула  ее
в несколько одеял и следом за Майклом и Ричардом вышла на холод.
   Здесь звук казался значительно громче.  Он  явно  исходил  с  юга,  но,
поскольку внутри Рамы было темно, мы не решались  уйти  далеко  от  нашего
подземелья.  Через  несколько  минут  на  зеркальных   стенах   окружающих
небоскребов заиграли  огни,  и  мы  не  могли  уже  сдержать  любопытства.
Крадучись, мы пробрались к южному  побережью,  где  ничто  не  мешало  нам
обозревать величественные рога, расположенные в Южной чаше Рамы.
   Когда мы вышли на берег Цилиндрического моря, световая феерия была  уже
в полном разгаре. Многоцветные  огненные  дуги  в  течение  примерно  часа
перепрыгивали  со  шпиля  на  шпиль,  освещая  их.  Даже  малышку   Симону
заворожили длинные желтые, голубые и красные полосы,  радугой  танцевавшие
между рогами.  А  когда  зрелище  прекратилось,  мы  включили  фонарики  и
отправились к дому.
   Через несколько минут  наш  оживленный  разговор  был  нарушен  далеким
пронзительным криком - это была, без  сомнения,  одна  из  тех  птиц,  что
некогда помогли нам с Ричардом спастись из Нью-Йорка.  Мы  остановились  и
прислушались. Птиц мы не видели с тех пор, как вернулись на остров,  чтобы
предупредить раман о грядущем ядерном  нападении,  и,  естественно,  мы  с
Ричардом разволновались. Он несколько раз ходил к их обиталищу, но на  его
крики шахта отвечала молчанием. Как раз месяц  назад  Ричард  предположил,
что птицы,  наверное,  совсем  оставили  Нью-Йорк,  но  сейчас  звук  явно
свидетельствовал, что хотя бы кое-кто из наших друзей все же остался.
   Буквально через какую-то секунду, - мы не успели еще обсудить,  следует
ли пойти посмотреть, что там делается, - до  нас  донесся  звук  не  менее
знакомый и чересчур громкий, чтобы можно было считать себя в безопасности.
К счастью, щетки шелестели, не  отрезая  нам  пути  к  подземелью.  Крепко
прижав к себе Симону, я припустила домой,  дважды  чуть  не  ударившись  в
темноте о стены зданий. Последним финишировал Майкл - к тому времени я уже
успела открыть и решетку, и крышку.
   - Их там несколько, - едва выдохнул Ричард, когда со  всех  сторон  нас
окружили звуки движения октопауков.  Он  посветил  фонарем:  вдоль  улицы,
уходившей к востоку, свет выхватил два темных  объекта,  приближавшихся  к
нам.
   В обычное время через два-три часа после ужина мы  отправляемся  спать,
но сегодняшний день оказался исключением. Световая феерия,  птичьи  крики,
появление октопауков добавили всем энергии. Мы говорили и говорили. Ричард
был убежден, что вот-вот случится  нечто  важное.  Он  напомнил  нам,  что
маневру возле Земли  также  предшествовало  представление  в  Южной  чаше.
Тогда, вспомнил он, все космонавты "Ньютона" сошлись на том, что  подобный
спектакль служил оповещением или, быть может,  сигналом  тревоги.  Что  же
предвещает нам сегодняшнее сияние? - гадал Ричард.
   Для Майкла, впервые оказавшегося внутри  Рамы  и  еще  не  встречавшего
здесь ни октопауков, ни птиц, событие имело колоссальное значение.  Только
глянув на чудищ, что, изгибая щупальца, ползли к нам, он получил известное
представление о том ужасе, который в прошлом году выгнал меня и Ричарда по
шипам из шахты в логове пауков.
   - Может быть, октопауки и есть рамане? - осведомился Майкл и продолжил:
- Тогда зачем бегать от них? Их техника настолько выше нашей,  что  они  и
так способны сделать с нами все что угодно.
   - Октопауки здесь пассажиры, - быстро отозвался  Ричард.  -  Как  и  мы
сами, как и птицы. Это, наверное, октопауки решили, что мы и есть  рамане,
а  вот  птицы  -  действительно  загадка.  Они,   безусловно,   не   умеют
передвигаться в космосе. Как тогда они попали на борт? Или  они  входят  в
исходную экосистему Рамы?
   Я инстинктивно прижала к себе Симону.  Столько  вопросов...  А  сколько
ответов? Мне представился бедный доктор Такагиси, словно чучело акулы  или
тигра украшающий собой музей октопауков. Я невольно поежилась  и  негромко
проговорила:
   - Если мы здесь пассажиры, то куда же мы направляемся?
   Ричард вздохнул.
   - Я тут уже посчитал кое-что. К сожалению,  результаты  не  радуют.  По
отношению к Солнцу мы движемся очень  быстро,  но  относительно  ближайших
звезд наша скорость просто смехотворно мала. Если траектория не изменится,
мы вылетим из  Солнечной  системы  в  сторону  звезды  Барнарда,  а  через
несколько тысяч лет окажемся в ее системе.
   Симона заплакала. Было поздно, и она устала. Я извинилась и отправилась
в комнату Майкла покормить ее. Мужчины тем временем перебирали  на  экране
картинки видеодатчиков, пытаясь выяснить, что все-таки происходит.  Симона
ела плохо, дергала грудь, однажды даже сделала мне больно. Я не привыкла к
такому - обычно она ведет себя очень тихо.
   - Ты испугалась, детка, - сказала я ей.  Мне  приходилось  читать,  что
младенцы способны ощущать эмоции взрослых. Возможно, это и на  самом  деле
правда.
   Я не могла расслабиться, даже когда Симона покойно уснула на полу -  на
расстеленном одеяльце. Что-то твердило  мне,  что  события  нынешней  ночи
начинают новую стадию нашей жизни на Раме. Расчеты  Ричарда  не  радовали:
неужели Рама действительно  тысячу  лет  будет  плыть  сквозь  межзвездную
пустоту? Какая нудная жизнь ждет Симону. И я  начала  молиться...  раманам
или Богу, чтобы наше будущее изменилось. Моя молитва было очень проста.  Я
просила одного - чтобы мой ребенок имел возможность  прожить  более  яркую
жизнь.


   <b>28 мая 2201 года</b>

   Сегодня  ночью  снова  слышался  долгий  свист,  сопровождаемый  пышным
зрелищем в Южной чаше Рамы. Я  не  ходила  смотреть,  на  этот  раз  решив
остаться в подземелье вместе с Симоной. Майкл и Ричард  никого  из  прочих
обитателей Нью-Йорка не встретили. Ричард сказал, что  зрелище  продлилось
примерно столько, сколько и в первый  раз,  но  общая  картина  претерпела
значительные  изменения.  Майклу   показалось,   что   основное   различие
заключалось в цветах. С его точки зрения, на сей раз доминировал синий,  а
два дня назад желтый.
   Ричард уверен, что любимое число раман  -  три:  все,  что  бы  они  ни
делали, рамане повторяют трижды, а значит, с наступлением вечера нас  ждет
новое представление. Дни и ночи на Раме  теперь  примерно  равны  двадцати
трем часам. Такое состояние Ричард  именует  раманским  равноденствием,  и
четыре месяца  назад  мой  гениальный  муж  предсказал  его  в  альманахе,
переданном мне и Майклу; следовательно, третий спектакль  ждет  нас  через
два земных дня. Все мы надеемся, что сразу же после  него  начнется  нечто
необыкновенное. На этот раз погляжу, если не будет опасности для Симоны.


   <b>30 мая 2201 года</b>

   Четыре  часа  назад  наш  огромный  цилиндрический  дом   вдруг   начал
ускоряться. Ричард настолько возбужден,  что  едва  может  сдержаться.  Он
убежден, что под приподнятой поверхностью Южного  полуцилиндра  скрывается
двигательная система, которая использует принципы,  выходящие  за  пределы
самых бредовых мечтаний земных ученых и инженеров. Он  все  перебирает  на
экране  показания  видеодатчиков,  держа  в  руке   обожаемый   переносный
компьютер; время от времени, основываясь на  видеоизображении,  он  вводит
какие-то данные. А  потом  бурчит  себе  под  нос,  рассказывая  нам,  что
делается с траекторией.
   Все время той коррекции, которую  Рама  предпринимал,  чтобы  выйти  на
орбиту Земли, я провела без сознания на дне ямы и поэтому не могу сказать,
так ли трясся пол в ходе первого маневра. Ричард уверяет, что те  вибрации
нельзя даже сравнить с этими. А сейчас ходить  и  то  трудно.  Пол  просто
прыгает вверх и вниз, словно бы рядом заколачивают сваи паровой  бабой.  С
момента начала ускорения Симону приходится держать на руках. Она не  хочет
лежать ни на полу, ни в кровати, вибрации пугают ее. Только я одна  рискую
ходить с Симоной на руках, стараясь делать  это  крайне  осторожно.  Легко
потерять равновесие и упасть - Майкл и Ричард уже падали по два раза, -  и
если я не  сумею  упасть  благополучно,  можно  нанести  Симоне  серьезные
повреждения.
   Наша самодельная мебель скачет по всему полу. Полчаса назад  один  стул
буквально вышел в коридор и направился к лестнице...  сперва  мы  пытались
каждые десять минут ставить по местам  мебель,  но  теперь  уже  перестали
обращать на нее внимание, разве что не даем уйти в коридор.
   Весь этот уже непостижимо долгий период начался с третьего и последнего
спектакля, разыгравшегося в Южной чаше. В ту ночь Ричард  первым  поднялся
наверх - еще за несколько минут до наступления темноты. Он  скатился  вниз
буквально через считанные минуты  и  увлек  за  собой  Майкла.  Когда  оба
вернулись, у генерала был такой вид, словно он увидел там привидение.
   - Октопауки! - закричал Ричард. - Их не одна дюжина,  они  собрались  у
берега, в двух километрах к востоку.
   - Откуда ты знаешь, сколько их там на самом деле? - отозвался Майкл.  -
Мы видели их секунд десять, а потом погас свет.
   - Когда я ходил один, то поглядел подольше, -  продолжил  Ричард.  -  В
бинокль они были просто отлично видны. Сперва  их  было  несколько,  затем
группами начали подходить остальные. Я уже принялся подсчитывать их, когда
они перестроились, расположившись в известном порядке -  перед  их  строем
оставался самый крупный октопаук с красными и синими полосами на голове.
   - Я не видел ни твоего красно-синего гиганта, ни  строя,  -  проговорил
Майкл, заметив, что  я  гляжу  на  них  обоих  с  недоверием.  -  Но  могу
засвидетельствовать: я действительно видел  множество  существ  с  темными
головами и черно-золотыми щупальцами. По-моему, они глядели на юг,  ожидая
начала зрелища.
   - Птиц мы видели тоже, - сказал мне Ричард, оборачиваясь к Майклу. -  А
сколько их, по-твоему, было?
   - Двадцать пять-тридцать, - ответил тот.
   - Они поднялись в воздух над Нью-Йорком и с криками полетели на  север,
за Цилиндрическое море, - Ричард немного помедлил.  -  Мне  кажется,  этим
крылатым созданиям  уже  приходилось  испытывать  подобное.  Я  думаю,  им
известно, что произойдет.
   Я начала закутывать Симону в одеяла.
   - Что ты делаешь? - спросил  Ричард.  Я  объяснила,  что  не  собираюсь
пропускать заключительного зрелища. А потом напомнила Ричарду:  он  клялся
мне в том, что октопауки выходят наверх только ночью.
   - Это особый случай, - ответил он уверенным  -  тоном.  Тут  и  начался
свист.
   На сей раз зрелище показалось мне еще более величественным, быть может,
потому, что я ожидала  его.  Сегодня  ночь  определенно  была  окрашена  в
красные цвета. Был такой момент, когда красные разряды  соединили  вершины
всех  Малых  рогов,  образуя   правильный   шестиугольник.   Но   как   ни
величественно выглядели огни, не они были главными  этой  ночью.  Примерно
через тридцать минут после начала Майкл вдруг  воскликнул:  "Смотрите!"  и
показал вдоль берега - туда, где они с Ричардом видели  сегодня  скопление
октопауков.
   В  небе  над  Цилиндрическим  морем  одновременно  вспыхнуло  несколько
огненных сфер. Они находились  метрах  в  пятидесяти  над  поверхностью  и
освещали  примерно  один  квадратный  километр  льда  под   собой.   Через
минуту-другую, когда мы пригляделись и стали различать детали,  оказалось,
что на юг по льду движется черная масса. Ричард вручил мне бинокль,  когда
свет уже начал меркнуть. Но в общей куче можно  было  различить  отдельные
создания. У некоторых октопауков головы были украшены цветными узорами, но
по большей части они были пепельно-серыми, как у  того,  что  погнался  за
нами в логове. Черно-золотые щупальца и форма тел  свидетельствовали:  эти
существа  принадлежат  к  той  же  разновидности,  что   и   те,   которые
преследовали нас по шипам в прошлом году. Ричард оказался  прав.  Их  было
несколько дюжин.
   Когда начался маневр, мы поспешно  вернулись  в  подземелье.  Во  время
сильных вибраций находиться под небом Рамы опасно -  сверху  уже  начинали
сыпаться какие-то обломки. Симона запищала, как только началась тряска.
   После  сложного  спуска  в  подземелье  Ричард  принялся  просматривать
показания видеодатчиков,  обращенных  в  основном  к  планетам  и  звездам
(несколько раз мы увидели Сатурн), а потом, собрав информацию, приступил к
вычислениям. Мы с Майклом по очереди держали Симону,  устроившись  в  углу
комнаты,  где  сходящиеся  стены  по  крайней  мере   создавали   ощущение
стабильности, и принялись обсуждать удивительный день.
   Почти через час Ричард  объявил  результаты  предварительного  расчета.
Сперва он перечислил параметры гиперболической орбиты относительно  Солнца
- _до_ начала маневра. А потом с  драматическим  видом  представил  новые,
оскулирующие  [оскулирующая  орбита  характеризует  мгновенное   состояние
небесного тела, если вдруг прекратят свое действие силы,  возмущающие  его
движение] - так он  выразился  -  элементы  нашей  мгновенной  траектории.
Где-то в уголках моей памяти таился смысл  этого  слова,  но,  к  счастью,
задумываться о нем  не  было  нужды.  Судя  по  контексту,  Ричард  кратко
рассказывал нам, насколько изменилась наша гипербола за  три  первых  часа
маневра. Однако смысл изменения гиперболического эксцентриситета ускользал
от меня.
   Майкл лучше помнил небесную механику.
   - Ты уверен в этом? - тут же спросил он.
   - Ошибка  может  оказаться  достаточно  существенной,  однако  в  общей
тенденции изменения траектории сомнений нет.
   - Значит, наша скорость относительно Солнечной системы _возрастает_?
   - Правильно, - кивнул Ричард. - Вектор ускорения практически  направлен
от Солнца. Наша скорость выросла уже на много километров.
   - Фью! - отозвался Майкл. - Поразительно.
   Смысл слов Ричарда был ясен. Если  у  кого-то  из  нас  еще  оставались
надежды, что корабль волшебным  образом  возвратится  назад  к  Земле,  то
теперь им суждено было  разбиться.  Рама  намеревался  оставить  Солнечную
систему куда быстрее, чем  мы  ожидали.  Пока  Ричард  разводил  лирику  о
двигательной системе, способной разогнать такого "космического  бегемота",
я кормила Симону и вновь задумалась о ее будущем. Значит, мы действительно
покидаем Солнечную систему, подумала я, и  направляемся  неизвестно  куда.
Неужели я увижу какой-то новый мир?  А  Симона?  Или  же  тебе,  доченька,
суждено провести всю свою жизнь в огромном космическом корабле?
   Пол  продолжает  отчаянно  сотрясаться,  но  это  меня  радует.  Ричард
уверяет, что скорость нашего убегания быстро  растет.  Отлично.  Если  нам
суждено увидеть что-то новое, мне бы хотелось  попасть  в  это  место  как
можно быстрее.



        4

   <b>5 июня 2201 года</b>

   Прошлой ночью я проснулась  от  настойчивого  стука,  доносившегося  из
верхней части вертикального хода в наше подземелье. Невзирая на постоянный
шум от тряски,  мы  с  Ричардом  услышали  стук  без  всякого  напряжения.
Убедившись, что Симона спокойно спит в новой кроватке, - Ричард постарался
уменьшить тряску, - мы осторожно направились к коридору.
   Пока мы поднимались по лестнице к решетке, защищавшей нас  от  незваных
гостей, шум только усилился.  На  одной  из  лестничных  площадок  Ричард,
склонившись, сообщил мне, что "должно быть, у ворот Макдуф" и что скоро мы
поплатимся  за  "все  злодейства".  Я  была  слишком  взволнована,   чтобы
улыбнуться. Оказавшись в нескольких метрах под решеткой,  мы  заметили  на
стене шевелящуюся тень.  Остановились  и  пригляделись.  Стало  понятно  -
крышка над входом открыта; наверху день был в самом разгаре,  а  шум  этот
наверняка производил биот, отбрасывавший на стене эту причудливую тень.
   Инстинктивно я схватила Ричарда за руку.
   - Что это может быть? - удивилась я громко.
   - Нечто новое, - очень тихо ответил Ричард.
   Я сказала ему,  что  эта  тень  напоминает  старинный  нефтяной  насос,
раскачивающийся над скважиной. Нервно улыбнувшись, он согласился.
   Переждав минут пять  и  не  обнаружив  изменения  ни  в  звуках,  ни  в
характере движения тени, Ричард сказал мне, что полезет к  решетке,  чтобы
разглядеть, в чем дело. А это означало, что создание, барабанившее в  нашу
дверь, тоже могло увидеть его... если только у него были глаза  или  нечто
подобное. Почему-то мне вдруг вспомнился доктор Такагиси, и  волна  страха
охватила меня. Я поцеловала Ричарда и велела не рисковать.
   Когда он поднялся на следующую площадку - я ждала его  прямо  внизу,  -
тело его перекрыло свет и закрыло от  меня  движущуюся  тень.  Стук  разом
прекратился.
   - Правильно, это биот, - закричал Ричард сверху. -  Вылитый  богомол  с
третьей лапой посреди физиономии.
   Внезапно его глаза широко раскрылись.
   - Он как раз  _вскрывает_  решетку,  -  добавил  Ричард,  спрыгивая  по
ступенькам вниз. Буквально через  секунду  он  уже  оказался  возле  меня.
Схватил  за  руку,  и  мы  бегом  спустились  на   несколько   пролетов...
Остановиться мы смогли только в самом низу - на том уровне, где жили.
   Над нами слышалось движение.
   - За первым богомолом следовал  другой  и  еще  по  крайней  мере  один
бульдозер, - выдохнул Ричард. - Заметив меня, они сразу же стали поднимать
решетку. Стук явно предназначался для того, чтобы  привлечь  к  себе  наше
внимание.
   - Но чего же им нужно? - задала я риторический вопрос. Шум над  головой
становился громче. - Целая армия топает, - произнесла я.
   Через несколько секунд стало понятно, что они спускаются.
   - Надо бежать, -  лихорадочно  проговорил  Ричард.  -  Бери  Симону,  я
разбужу Майкла.
   Мы заторопились по коридору к жилым помещениям. Майкл уже проснулся  от
шума, Симона тоже зашевелилась. Сбившись в главной  комнате  перед  черным
экраном, мы ожидали вторжения инопланетян.  Ричард  подготовил  на  пульте
запрос, добавив две команды; он поднимет экран, открывая  за  ним  проход,
как делал это всегда, запрашивая что-то у невидимых благодетелей.
   - Если они нападут, придется спасаться за экраном.
   Прошли полчаса. Судя по суматохе на лестнице, было ясно, что биоты  уже
спустились на наш уровень, но в наше обиталище никто из  них  не  совался.
Еще через пятнадцать минут любопытство одолело моего мужа.
   - Пойду-ка выгляну, - проговорил Ричард, поручив меня и Симону Майклу.
   Вернулся он минут через пять.
   - Их там пятнадцать,  может  быть,  двадцать,  -  сообщил  нам  Ричард,
озадаченно хмурясь.  -  Три  богомола  и  две  разновидности  бульдозеров.
Похоже, они что-то сооружают по другую сторону подземелья.
   Симона уснула, я опустила ее в колыбель и следом  за  обоими  мужчинами
отправилась  к  источнику  шума.  Добравшись  до  круглого  помещения,  из
которого поднимается лестница к поверхности Нью-Йорка, мы  обнаружили  там
бурную  деятельность.  Невозможно  было  проследить   за   всей   работой,
производимой по ту сторону помещения. Богомолы как будто бы контролировали
деятельность бульдозеров, расширявших горизонтальный коридор.
   - У кого-нибудь есть хотя бы догадки относительно того, чем они заняты?
- шепотом спросил Майкл.
   - Ни малейших, - ответил Ричард.
   Прошло уже двадцать четыре часа,  а  нам  до  сих  пор  непонятно,  что
сооружают биоты. Ричард считает, что коридор расширяют, чтобы разместить в
нем нечто объемистое. Кроме того, он  предположил,  что  эта  деятельность
имеет отношение к нам, поскольку все работы производятся в нашем логове.
   Биоты работают без остановки, им не нужно есть  и  отдыхать.  Они  явно
выполняют общий план, следуют заданной методике, так как никакого  общения
между ними мы не заметили. Потрясающее зрелище -  если  следить  за  ними.
Сами же биоты ничем не показывают, что обнаружили наше присутствие.
   Час назад мы с Ричардом  и  Майклом  сошлись  на  том,  что  испытываем
определенное разочарование от того, что не понимаем  смысла  происходящего
вокруг. Ричард улыбнулся.
   - Впрочем, все как на Земле, - загадочно проговорил он.  Мы  с  Майклом
потребовали объяснений, и, обводя  вокруг  себя  рукой,  Ричард  рассеянно
заметил: - Дома наши знания  о  происходящем  тоже  ограничены.  И  поиски
истины всегда чреваты разочарованием.


   <b>8 июня 2201 года</b>

   Просто понять не могу,  как  быстро  биоты  умудрились  закончить  свою
работу. Только два часа назад, ранним утром, богомол-прораб жестом третьей
конечности пригласил нас обозреть новую  комнату  и  затопал  по  лестнице
вверх. Впрочем, Ричард сказал, что он оставался в нашем  подземелье,  пока
не удостоверился в том, что мы все правильно поняли.
   В новой комнате расположен один только  объект  -  узкий  прямоугольный
бак, явно предназначенный для нас. Он облицован  полированным  металлом  и
имеет высоту метра три. Со всех сторон в верхнюю часть бака  ведут  четыре
лестницы; наверху вдоль  стенок  -  в  считанных  сантиметрах  от  края  -
устроена узенькая дорожка. Внутри между стенками натянуты  четыре  гамака.
Удивительные создания побеспокоились обо  всех  членах  нашего  семейства.
Гамаки для Майкла и Ричарда расположены в одном конце бака; мой же, вместе
с крошечным гамачком для Симоны, подвешен в противоположном.
   Конечно, Ричард уже обследовал все в подробностях. У бака есть  крышка,
гамаки расположены в полутора метрах от края... значит, бак можно  закрыть
и наполнить  жидкостью.  Но  зачем?  Или  над  нами  собираются  проделать
какие-то эксперименты? Ричард убежден,  что  нас  ждут  испытания,  однако
Майкл полагает, что видеть в нас морских свинок - "не в духе раман", в чем
мы уже имели возможность убедиться. Я смеялась,  слушая  его.  Неисцелимый
религиозный   оптимизм   Майкла   ныне   охватывает   и   раман.   Подобно
вольтеровскому доктору Панглоссу, наш генерал всегда обитает в  лучшем  из
возможных миров.
   Богомол-прораб сперва  крутился  неподалеку,  а  потом,  поднявшись  на
дорожку вдоль стенок бака, стал дожидаться, пока все мы уляжемся в гамаки.
Ричард заметил, что, хотя гамаки расположены на разной  высоте,  улегшись,
мы окажемся на одном и том же уровне. Сетка слегка тянется, напоминая  тот
материал, который мы видели в Нью-Йорке. Я принялась "опробовать" гамак  и
поняла, что натяжение нитей  напоминает  мне  о  жутком  и  восхитительном
полете над Цилиндрическим морем. Закрыв глаза, я увидела себя над водой, а
над своей головой - трех огромных птиц, уносящих меня к свободе.
   Вдоль стены, за  баком,  если  смотреть  от  жилых  помещений,  уложены
толстые трубы, подсоединенные к баку. Мы решили,  что  они  предназначены,
чтобы  заполнить  его  какой-то  жидкостью.   Полагаю,   скоро   предстоит
возможность проверить.
   Итак, что нам делать дальше? Посовещавшись  втроем,  мы  решили  ждать.
Приходится надеяться, что нас известят о наступлении нужного времени.


   <b>10 июня 2201 года</b>

   Ричард был прав. Он заявил,  что  вчерашний  прерывистый  жуткий  свист
знаменовал новую стадию нашего  полета.  Он  даже  предположил,  что  пора
занимать места в баке. Мы с Майклом возражали, считая, что  для  подобного
вывода у него недостаточно информации.
   Нужно было сразу же последовать его совету. Мы же, не обращая  внимания
на звук, продолжали свою обычную жизнь - если этими словами можно  описать
наше существование на инопланетном космическом корабле. И через три  часа,
перепугав меня до полусмерти, богомол-прораб вдруг вырос в  дверях  нашего
обиталища. Он показал вдоль коридора своими странными  пальцами,  дав  нам
понять, что следует поторопиться.
   Симона еще спала и не обрадовалась пробуждению. Она явно была  голодна,
но биот не позволил мне покормить ее. И  под  горестные  вопли  Симоны  мы
отправились к баку.
   Наверху на дорожке поджидал второй богомол. В своих странных  руках  он
держал прозрачные шлемы. Это был инспектор. Он не позволил нам  опуститься
в гамаки, пока не убедился,  что  шлемы  должным  образом  покрывают  наши
головы. Стекло  или  пластик,  из  которого  были  изготовлены  шлемы,  на
удивление совершенно не мешали нам видеть. Нижняя их  часть  была  покрыта
липким упругим каучуком, прочно приклеившимся к коже.
   Не успели мы провести в гамаках и тридцати секунд,  как  сверху  хлынул
поток, с такой силой вдавивший всех в гамаки, что мы опустились, наверное,
на половину глубины бака. Спустя мгновение тоненькие  ниточки,  словно  бы
отделившиеся от сетки гамака, обернули наши тела, оставив свободными  лишь
ноги и руки. Я поглядела на Симону, чтобы проверить, не  плачет  ли  -  та
улыбалась во весь рот.
   Бак уже заполнялся светло-зеленой жидкостью. Примерно через  минуту  мы
погрузились в нее. По плотности она  была  почти  как  живое  тело,  и  мы
плавали на поверхности, пока крышку не отпустили, чтобы целиком  заполнить
бак жидкостью. И  хотя  я  сомневалась  в  том,  что  нам  может  угрожать
опасность, все же испугалась невольно, когда крышка прикрыла бак. Все мы в
какой-то мере подвержены клаустрофобии.
   Все это время ускорение продолжалось. К счастью, внутри  бака  было  не
совсем темно. По его крышке были разбросаны крохотные  огоньки.  Я  видела
рядом с собой Симону, тело ее подпрыгивало поплавком, за  ней  угадывались
очертания Ричарда.
   Внутри мы провели чуть более двух часов. Когда  нас  выпустили,  Ричард
казался крайне взволнованным. Он сказал нам с  Майклом,  что,  несомненно,
нас подвергли опыту, чтобы определить в какой мере  мы  можем  выдерживать
"повышенные" нагрузки.
   - Им мало этих  плюгавых  ускорений,  -  уверял  он.  -  Теперь  рамане
собираются  _действительно_  прибавить  скорости.  Для  этого   необходимо
подвергнуть корабль длительному воздействию воистину огромной  силы.  Этот
бак позволит нам выдержать подобное испытание.
   Весь день Ричард провел за расчетами и несколько часов назад представил
нам итоги вчерашнего "воздействия".
   - Только поглядите! - он едва сдерживался. - За эти два часа приращение
скорости составило _семьдесят_ километров в секунду. Чудовищная цифра  для
корабля такой величины! Все это время ускорение превышало _десять_ "g".  -
Он ухмыльнулся. - Надо же, какая адская перегрузка у этого судна.
   Когда испытания в баке закончились, я ввела всем, в том числе и Симоне,
новые биометрические датчики. Ничего  неожиданного  -  во  всяком  случае,
угрожающего - не обнаружилось, но признаюсь, я до сих пор  озабочена  тем,
как наши тела выдержат подобные ускорения. Несколько  минут  назад  Ричард
поддразнил меня.
   - Рамане тоже следят за состоянием наших тел, - сказал  он  и  добавил,
поясняя, что считает хлопоты с биометрией излишними: - Держу пари, они обо
всем узнали через эти нити.



        5

   <b>19 июня 2201 года</b>

   Слов моих не хватает, чтобы описать события нескольких последних  дней.
Долгие часы, проведенные в баке, никак не укладываются в рамки определения
"удивительные". Единственную, причем отдаленную, аналогию я могу усмотреть
в своей реакции  на  химические  вещества,  содержавшиеся  в  том  клубне,
который съела в семилетнем возрасте во  время  обряда  поро  в  Республике
Берег Слоновой Кости, и в заключенной  в  фиал  жидкости  -  даре  Омэ,  -
которую выпила здесь на Раме, упав на дно той  ямы  в  Нью-Йорке.  Но  эти
видения или духовные странствования  были  всего  лишь  непродолжительными
эпизодами. В баке же все продлилось многие часы.
   Прежде чем полностью погрузиться в описание мира,  заключенного  в  мой
разум,  следует  напомнить  себе  "истинные"  события  последней   недели,
поскольку галлюцинации связаны с  ними.  Наша  повседневная  жизнь  теперь
укладывается в рутинную  схему.  Корабль  по-прежнему  ускоряется:  стадия
"равномерного  ускорения",  как  именует  ее  Ричард  (когда  все   вокруг
содрогается  и  ходит  ходуном,  однако  можно  кое-как  жить),  сменяется
рывками, когда, по мнению мужа,  корабль  ускоряется,  превышая  при  этом
одиннадцать "g".
   В это время все мы находимся в баке. Интенсивные ускорения  повторяются
и занимают чуть менее восьми часов в цикле, длящемся двадцать  семь  часов
шесть минут. Вполне очевидно, что это время предназначено для  сна.  Через
двадцать минут после погружения  в  бак  крошечные  фонарики  над  головой
гаснут, и мы погружаемся в полную тьму, нарушаемую лишь за пять  минут  до
окончания восьмичасового интервала.
   По словам Ричарда, мы улетаем  прочь  от  Солнечной  системы.  Если  ни
интенсивность, ни направление маневра не изменятся, через месяц  мы  будем
удаляться от" Солнца со скоростью, превышающей половину скорости света.
   - Куда же мы летим? - поинтересовался вчера Майкл.
   - Рано говорить, - отозвался Ричард. - Пока ясно одно -  мы  мчимся  от
дома с невероятной скоростью.
   Температуру и плотность жидкости в баке подбирают каждый раз  в  точном
соответствии с параметрами наших тел.  И  лежа  в  темноте,  я  не  ощущаю
ничего, кроме едва заметной силы, придавливающей меня книзу. Память  вечно
напоминает,  что  я  нахожусь  внутри  устройства,  защищающего  тело   от
воздействия ускорения, однако отсутствие  ощущений  постепенно  заставляет
вовсе забывать о теле. Тогда и начинаются  галлюцинации.  Получается,  что
для функционирования моему мозгу необходим какой-то  сенсор.  Когда  я  не
ощущаю ни звуков, ни света, ни вкуса, ни запаха, ни боли, деятельность его
разлаживается.
   Два дня назад я попыталась обсудить этот вопрос с Ричардом,  однако  он
поглядел на меня, словно на сумасшедшую. У него  никаких  галлюцинаций  не
было. Свое время он проводит в "сумеречной зоне"  (так  он  называет  свое
состояние), пограничной между  сном  и  бодрствованием,  за  вычислениями,
составлением воображаемых карт  Земли,  даже  заново  переживает  памятные
сексуальные впечатления. Он вполне _управляет_ своим мозгом и в отсутствие
сенсора.  Поэтому  мы  настолько  различны.  Избавившись  от  обязательной
обработки информации, поступающей с миллионов клеток моего  тела,  мой  ум
стремится отыскать собственный путь.
   Галлюцинации обычно начинаются с  того,  что  в  окружающей  меня  тьме
появляется яркая красная или зеленая точка. Она растет, становится пестрой
- к ней добавляются чаще всего желтый, синий и пурпурный цвета. Каждый  из
них образует собственный узор, быстро расползающийся по всему полю зрения,
преобразующемуся в картину калейдоскопа. Она разрастается ускоряясь, сотни
полос и пятен сливаются в едином цветовом взрыве.
   И посреди бури красок всегда появляется изображение. Сперва я  не  могу
разобрать  подробностей  -  фигурка  или  фигурки  невелики,   словно   бы
расположены где-то далеко-далеко. Придвигаясь ближе, изображение несколько
раз  меняет  цвета,  тем  самым  делаясь  ирреальным,   приобретая   некий
сюрреалистический оттенок и  каждый  раз  путая  меня.  Почти  в  половине
случаев я вижу или свою мать, или самку гепарда,  или  львицу,  в  которых
немедленно узнаю ее же. И пока я только наблюдаю, не  пытаясь  общаться  с
матерью,  она  остается  в  меняющемся  изображении,  однако  стоит   лишь
попытаться вступить с ней  в  контакт,  мать  или  животное,  которым  она
представляется, немедленно исчезает, вызывая в душе моей чувство потери.
   Во время одной из последних  галлюцинаций  цветовые  волны  улеглись  в
геометрические  узоры,  сделавшиеся  человеческими   силуэтами,   цепочкой
марширующими по полю зрения. Процессию  возглавлял  Омэ  в  ярких  зеленых
одеждах. Замыкали группу две женщины: любимые мной в девичестве героини  -
Жанна д'Арк и Алиенора Аквитанская. Когда я впервые  услыхала  их  голоса,
процессия немедленно рассыпалась и исчезла. Я оказалась вдруг в  маленькой
лодочке на утином пруду,  окутанная  предутренним  туманом,  вблизи  нашей
виллы в Бовуа. Я затрепетала от страха и  безутешно  зарыдала.  Немедленно
проступившие сквозь туман силуэты Жанны и Алиеноры принялись уверять меня,
что отец мой вовсе не намеревается жениться  на  той  англичанке-герцогине
Елене, с которой отправился на отдых в Турцию.
   На следующую ночь цветовая вспышка  сменилась  причудливой  театральной
пьесой в японском, наверное, духе. В привидевшемся спектакле было лишь два
действующих лица, на обоих  блистали  выразительные  маски.  Облаченный  в
костюм западного покроя мужчина читал стихи, глаза на его дружелюбном лице
были на редкость ясными и открытыми.  Другой  же  напоминал  самурая  XVII
века.  Лицо  его  скрывала  хмурая  маска.  Он  угрожал   мне   и   своему
по-современному одетому  коллеге.  Наконец,  сойдясь  посреди  сцены,  оба
слились в единую личность - тут я вскрикнула.
   Некоторые из наиболее ярких галлюцинаций длились  не  более  нескольких
секунд.  На  вторую  или  третью  ночь  явился  обнаженный  принц   Генри,
воспламененный желанием... он вторгся в другое видение, в котором я  ехала
верхом на огромном зеленом октопауке.
   Вчера поначалу  никаких  видений  не  было.  А  потом  я  почувствовала
невероятный голод и перед внутренним взором  появилась  громадная  розовая
манно-дыня. И когда во сне я захотела ее съесть, у плода выросли  лапки  и
он затрусил прочь, растворившись в тенях.
   Неужели видения имеют какой-то смысл? Можно ли узнать что-то о себе и о
своей жизни из хаотических блужданий разума?
   Споры о значении снов бушевали в течение  почти  трех  столетий  и  так
ничем не закончились. А мои  галлюцинации,  как  мне  кажется,  еще  более
далеки от реальности, чем обычные сновидения. В известной мере они  сродни
тем двум психоделическим [психоделия - ощущение мира  через  наркотический
транс (в основном в лексиконе американских хиппи)]  путешествиям,  которые
мне довелось пережить ранее,  и  любые  попытки  логически  объяснить  их,
конечно, абсурдны. Однако по ряду причин я все-таки полагаю,  что  в  явно
случайных  и  диких  блужданиях  разума  может  крыться  какой-то   смысл.
Вероятно, я считаю так лишь потому, что, на мой взгляд, человеческий разум
просто не в состоянии функционировать беспорядочно.


   <b>22 июля 2201 года</b>

   Вчера пол наконец перестал сотрясаться. Ричард предсказывал это  -  нам
уже два  дня  не  приходилось  погружаться  в  бак  -  и  сумел  правильно
заключить, что маневр близок к завершению. Итак, начинается  новая  стадия
нашей немыслимой одиссеи. Мой муж утверждает, что мы  теперь  движемся  со
скоростью, превышающей половину скорости  света.  А  это  значит,  что  мы
покрывали  расстояние  от  Земли  до  Луны  каждые   _две   секунды_.   Мы
направляемся к Сириусу - самой яркой звезде на ночном  небе  нашей  родной
планеты. Если новых коррекций не будет,  в  окрестностях  этой  звезды  мы
окажемся лет через двенадцать.
   Я рада, что наша жизнь может  уже  возвратиться  к  ставшему  привычным
распорядку. Симона спокойно перенесла проведенное  в  баке  время,  однако
сомневаюсь, чтобы  подобные  переживания  не  оставили  следа  на  психике
младенца. Для нее важно, чтобы мы  скорее  восстановили  прежний  суточный
распорядок.
   Оставаясь в одиночестве,  я  часто  вспоминаю  о  ярких  галлюцинациях,
посещавших меня в баке первые десять дней. Следует признать, когда наконец
полный сенсорный голод несколько ночей подряд не вызвал у меня красочных и
хаотических видений, я только обрадовалась. К этому времени я уже начинала
беспокоиться за свой рассудок  и,  говоря  откровенно,  не  в  силах  была
противиться галлюцинациям. Однако сила прежних видений невольно вселяла  в
меня беспокойство, стоило только погаснуть огням на крыше бака. Так прошло
несколько недель.
   После первых десяти  дней  видение  посетило  меня  лишь  однажды  и  в
общем-то  не  слишком  отличалось  от  яркого  сна.  Оно  не  было   столь
выразительным, как предыдущие, но, невзирая на это, запоминалось  во  всех
подробностях - должно быть, потому, что оказалось связанным с тем, которое
я видела в прошлом году в яме.
   В этом последнем видении (или все-таки сне) мы с  отцом  присутствовали
на концерте под открытым небом. На сцене в  одиночестве  пребывал  пожилой
восточный джентльмен  с  длинной  белой  бородой,  он  играл  на  странном
струнном музыкальном инструменте. Но в отличие от прошлого  видения  мы  с
отцом не превращались в птиц и не летали в  Шинон.  Напротив,  тело  моего
отца как бы растаяло, оставив в воздухе только глаза.  И  через  несколько
минут  я  оказалась  посреди   образованного   несколькими   парами   глаз
шестиугольника. Глаза Омэ и матери я узнала сразу же,  но  оставшиеся  три
пары были мне незнакомы. Все шесть пар глаз  глядели  на  меня  из  вершин
шестиугольника, словно бы пытаясь что-то поведать.  И  прежде  чем  утихла
музыка,  я  услыхала  одно  слово,  в  которое  успели  сложиться  голоса:
"_Опасность_".
   Откуда взялись мои галлюцинации? Почему они посещают только меня  одну?
И Ричард с Майклом тоже страдали от сенсорного голода, они  тоже  замечали
плававшие перед глазами узоры, но изображения никогда не были  четкими.  А
если это рамане через капилляры вводили в наши тела неведомые препараты  -
мы учли и такую возможность, - то почему видения посещают только меня?
   Ричард и Майкл не задумывались  над  ответом:  с  их  точки  зрения,  я
представляю "личность, восприимчивую к воздействию наркотиков и наделенную
гиперактивным  воображением".  Как  они  считают,   подобного   объяснения
достаточно. Такой реакции я могла бы ожидать от Ричарда, но не от Майкла.
   Однако даже наш предсказуемый генерал О'Тул, побывав в  баке,  сделался
сам не свой. Его явно беспокоило иное. Но только этим  утром  мне  удалось
получить представление о том, что творится в уме генерала.
   - Сам не осознавая того, - наконец  задумчиво  проговорил  Майкл,  -  я
каждый раз приспосабливал Бога к новым научным открытиям. Я сумел включить
представление о раманах в собственный католицизм, но  при  этом  я  просто
расширил область применения  моего  ограниченного  представления  о  Боге.
Теперь  же,  находясь  на  борту  космического  корабля,  движущегося   на
релятивистских скоростях, я должен отвергнуть все прежние условности. Лишь
тогда  мой  Бог  будет  соответствовать   Господу,   повелевающему   всеми
процессами и частицами во Вселенной.
   Мои мысли обращены к другим,  более  насущным  вещам.  Ричард  и  Майкл
заняты глубокими идеями: Ричард - наукой и техникой, а  Майкл  погружен  в
духовный мир. И хотя мне действительно интересны идеи, постигаемые  каждым
из них в поисках истины, должен же кто-то подумать о  повседневных  делах.
Мы,  трое  взрослых,  должны  подготовить  к  будущей  жизни  единственную
представительницу следующего поколения. Похоже,  что  мне  так  и  суждено
заниматься воспитанием в одиночку.
   Впрочем,  я  рада  этой  обязанности.  Когда  Симона  награждает   меня
лучезарной  улыбкой  посреди  кормления,  мои  галлюцинации  не  беспокоят
меня... и я не хочу думать о том, есть ли Бог и как рамане используют воду
в качестве ядерного топлива. В этот момент для меня важно только одно: я -
мать Симоны.


   <b>31 июля 2201 года</b>

   На Раму явно пришла весна.  Оттепель  началась  сразу  после  окончания
маневра. К этому времени температура наверху успела достигнуть -25ьС, и мы
уже начали беспокоиться о  том,  насколько  температура  в  корабле  может
сказаться на условиях в нашем подземелье. С тех  пор  она  поднималась  по
градусу в день и еще через две недели, наверное, пересечет точку таяния.
   Теперь мы  уже  находимся  за  пределами  Солнечной  системы,  в  почти
идеальном вакууме, что заполняет  пустоту,  разделяющую  соседние  звезды.
Наше Солнце по-прежнему остается самым ярким объектом на небе,  но  планет
уже не видно. Два-три  раза  в  неделю  Ричард  принимается  просматривать
результаты наблюдений в поисках  кометного  облака  Оорта  [гипотетическое
кометное облако,  окружающее,  по  современным  представлениям,  Солнечную
систему], но пока без успеха.
   Откуда же взялось тепло, согревшее внутренности  корабля?  Наш  главный
инженер,  милый  Ричард  Уэйкфилд,  немедленно  ответил  на  этот  вопрос,
заданный вчера Майклом.
   - Та самая ядерная установка, что разогнала аппарат до таких скоростей,
создает и избыток тепла. Должно быть, Рама функционирует в  двух  режимах.
Возле источника тепла, у звезды, он  отключает  все  прочие  системы  -  и
двигательную, и тепловую.
   Мы с Майклом дружно поздравили Ричарда со столь гибким объяснением.
   - Но, - поинтересовалась  я,  -  остаются  и  другие  вопросы.  _Зачем_
необходимы две отдельные системы? И зачем нужно вообще отключать основную?
   - Я могу лишь гадать, - с обычной ухмылкой ответил Ричард. -  Возможно,
основные системы нуждаются в периодическом ремонте, для которого необходим
независимый источник тепла и энергии. Вы видели, как различные виды биотов
следят  за  поверхностью  Рамы.  Быть  может,   другой   комплект   биотов
обеспечивает обслуживание этих систем.
   - Я подумал о другом, - медленно проговорил  Майкл.  -  Как  по-вашему,
случайно ли мы оказались на корабле?
   - Что ты имеешь в виду? - хмурясь, спросил Ричард.
   - Ты полагаешь, мы оказались здесь лишь волей случая?  Или  же  хозяева
аппарата с учетом всех вероятностей и природы  нашего  вида  рассчитывали,
что в настоящий момент внутри Рамы окажутся человеческие существа?
   Мысль Майкла мне понравилась. Он намекал, хотя, может,  и  не  осмыслив
этого до конца, что  рамане  гениальны  не  только  в  науках  и  технике;
возможно, они владеют  всеми  основами  универсальной  психологии.  Ричард
никак не отреагировал.
   - Ты имеешь в виду, - проговорила я, - что в окрестностях Земли  рамане
_намеренно_ использовали лишь свои вспомогательные системы, чтобы заманить
нас сюда.
   - Это абсурд, - тут же откликнулся Ричард.
   - Подумай, - возразил Майкл. - Разве мог бы состояться контакт, если бы
рамане влетели в  Солнечную  систему,  сохранив  заметную  часть  скорости
света, обогнули Солнце и отправились бы далее своим путем? Конечно, нет. И
как ты сам отмечал, на  этом  корабле  вполне  могут  оказаться  и  другие
"иностранцы" - если позволительно воспользоваться  этим  словом.  Едва  ли
многие виды способны...
   Во время паузы в разговоре я  напомнила  мужчинам,  что  скоро  от  дна
начнет таять Цилиндрическое море, начнутся ураганы и  приливные  волны.  И
все решили, что следует доставить запасную лодку из лагеря "Бета".
   На дорогу по льду туда и обратно у мужчин  ушло  часов  двенадцать.  Ко
времени возвращения настала  ночь.  Когда  Ричард  и  Майкл  спустились  в
подземелье, Симона, уже  начавшая  реагировать  на  окружающее,  протянула
ручки к Майклу.
   - Вот хорошо, хоть кто-то да обрадовался моему возвращению,  -  пошутил
Майкл.
   - Даже если это только Симона, -  странно  напряженным  и  отстраненным
голосом проговорил Ричард.
   К ночи его настроение не изменилось.
   - В чем дело, милый? - спросила я его,  когда  мы  остались  вдвоем  на
матрасе. Он не ответил, и я поцеловала его в щеку.
   - Все дело в Майкле, - наконец отозвался Ричард. - Сегодня, когда мы  с
ним несли лодку, я понял, что он влюбился в тебя. Послушала бы ты - только
и речей, что о Николь. Ты и идеальная мать, и идеальная жена, и  идеальная
подруга. Даже признался, что завидует мне.
   Несколько секунд я ласкала  Ричарда,  стараясь  сообразить,  как  лучше
ответить.
   - Думаю, не стоит  слишком  серьезно  относиться  к  разговорам.  Майкл
просто и честно выражает симпатию. Он мне тоже нравится...
   - Я знаю - это меня и беспокоит. Когда ты бываешь занята, он, а  не  я,
возится с Симоной... вечно вы тут беседуете, пока я работаю.
   Он умолк и поглядел на меня  со  странной  обреченностью  во  взоре.  С
робостью даже. Это был не тот Ричард Уэйкфилд, которого я  знала  душой  и
телом больше года. Холодок пробежал по телу... наконец Ричард склонился ко
мне с поцелуем.
   Потом мы занимались любовью, а затем он уснул. Симона  зашевелилась,  я
решила покормить ее. И пока девочка сосала, вспоминала все, что  случилось
с тех пор, как Майкл обнаружил нас у подножия  кресельного  лифта.  Ничего
такого, что могло бы вызвать в Ричарде хоть кроху ревности, я  представить
себе не могла. Даже половую жизнь мы вели регулярно  и  с  прежним  пылом,
впрочем, после рождения Симоны без излишней выдумки.
   Я не могла забыть про огонек безумия, промелькнувший в глазах  Ричарда,
и когда Симона наелась, решила  что  в  ближайшее  время  нужно  стараться
проводить с мужем побольше времени.



        6

   <b>20 июня 2202 года</b>

   Сегодня я убедилась в том, что снова беременна. Майкл был  в  восторге,
Ричард на удивление не проявил энтузиазма. Когда мы переговорили с  ним  с
глазу  на  глаз,  Ричард  признался,  что  испытывает  смешанные  чувства,
поскольку Симона как раз достигла того возраста, когда  ребенок  перестает
нуждаться в постоянном присмотре. Я напомнила  ему  двухмесячной  давности
разговор - тогда он сам согласился завести еще одного ребенка.  Теперь  же
он мотивировал это  тем,  что  прошлое  его  рвение  объяснялось  желанием
сделать приятное мне.
   Ребенок должен родиться в середине марта. К тому  времени  мы  закончим
детскую, и места для всей семьи хватит.  Жаль,  что  Ричард  без  восторга
относится к новому отцовству, однако у Симоны появится компания.


   <b>15 марта 2203 года</b>

   Катарина Колин Уэйкфилд (мы будем звать ее Кэти) родилась  тринадцатого
марта в 6:16 утра. Роды были несложными, после первых схваток прошло всего
четыре часа. Боли почти не чувствовала. Я родила,  сидя  на  корточках,  и
была в состоянии самостоятельно перерезать пуповину.
   Кэти много кричит. И Женевьева, и  Симона  были  тихими,  но  эта  шума
наделает. Ричард порадовался тому, что я назвала дочку в честь его матери.
Я надеялась,  что  на  этот  раз  отцовские  обязанности  в  большей  мере
заинтересуют его, однако в настоящее время он слишком занят - работает над
"совершенной базой данных" (она будет  иметь  код  и  позволит  нам  легко
отыскивать нужную информацию)  -  и  не  уделяет  ребенку  чересчур  много
внимания.
   Моя третья девочка весила чуть меньше четырех килограммов  и  оказалась
пятидесяти четырех сантиметров ростом. Симона, кажется,  была  поменьше  -
тогда у нас еще не было нужных приборов. Кэти светленькая, почти белая,  и
волосы куда светлее черных кудряшек сестренки. Глаза на удивление голубые.
Конечно,  я  знаю,  что  младенцы  часто  рождаются  с  голубыми  глазами,
темнеющими за первый год жизни. Вот уж никогда не ожидала, что с  голубыми
глазами может появиться на свет мое собственное дитя.


   <b>18 мая 2203 года</b>

   Трудно поверить, что Кэти уже два месяца. Такая требовательная девочка!
Надо было бы приучить ее не дергать сосок, но я уже не могу  справиться  с
этой  привычкой.  Особенно  она  вредничает,  когда  во  время   кормления
присутствует кто-нибудь еще.  Если  я  просто  поворачиваю  голову,  чтобы
переговорить с Майклом или Ричардом, и в особенности если пытаюсь отвечать
на очередной вопрос Симоны, Кэти тут же ревниво впивается в грудь.
   Ричард сделался мрачным. Лишь временами он обнаруживает прежний блеск и
остроумие, заставляя нас с Майклом хохотать над его замысловатыми шутками,
впрочем, настроение его может измениться мгновенно.  Любое  наше  невинное
замечание способно повергнуть его в уныние или даже вызвать гнев.
   Я подозреваю,  что  Ричарда  в  основном  снедает  скука.  Он  закончил
возиться с базой данных и еще не приступил к новому делу. В  прошлом  году
он соорудил чудесный компьютер, позволяющий без всякого труда обращаться с
черным экраном.  Конечно,  он  мог  бы  внести  некоторое  разнообразие  в
собственную жизнь, занявшись Симоной, однако, я предполагаю, что  подобное
просто не в его вкусе. Ричарда ничуть не увлекают - как нас  с  Майклом  -
сложные черты характера, проступающие в подрастающей Симоне.
   Когда я была беременна Кэти, меня беспокоило явное отсутствие  интереса
к детям у Ричарда. Я решила атаковать проблему в лоб и  попросила  у  мужа
помощи - мне хотелось соорудить мини-лабораторию, чтобы  определить  часть
наследственности Кэти по моей амниотической жидкости. Требовались  сложные
химические вещества (прежде мы еще не работали с раманами на столь высоком
уровне), а также разнообразные и сложные медицинские инструменты.
   Ричарду дело понравилось. Мне тоже - все  так  напоминало  студенческие
годы. Мы работали по двенадцать, иногда  по  четырнадцать  часов  в  день,
препоручив Симону Майклу - они определенно друг в друге души  не  чают.  И
часто допоздна разговаривали о деле, даже занимаясь любовью.
   Когда настал день и  мы  завершили  анализ  генома  не  рожденного  еще
ребенка, к собственному  изумлению  я  поняла,  что  Ричарда  более  всего
беспокоит, как сработают приборы и инструменты, а  не  результаты  анализа
наследственности нашей второй дочери. Я была потрясена.  Когда  я  сказала
ему, что у нас будет девочка, что у нее нет синдромов Дауна [одна из  форм
врожденного слабоумия,  вызываемая  аномалиями  хромосомного  набора]  или
Уиттингэма [придуман авторами] и предрасположения к раковым  заболеваниям,
он ограничился чисто деловой реакцией.  Но  когда  я  начала  превозносить
скорость и точность, с которой  его  установка  произвела  анализ,  Ричард
просто засветился от гордости. Что за человек! Моему мужу куда спокойнее в
мире математики и техники, чем с людьми.
   Майкл тоже отметил смятение Ричарда. Он просил его сделать  для  Симоны
побольше игрушек - вроде тех кукол,  которые  мой  муж  наделал,  когда  я
донашивала Кэти. Этим куклам Симона до сих пор  отдает  предпочтение.  Они
ходят сами собой и выполняют с дюжину словесных команд. Как-то вечером,  в
хорошем настроении,  Ричард  подключил  к  игре  и  МБ.  Симона  буквально
покатывалась со смеху,  когда  Мудрец  и  Бард  (Майкл  настаивает,  чтобы
шекспироречивого робота моего мужа называли полным именем) загнал  в  угол
всех трех кукол и завел перед ними любовные сонеты.
   Но в последние две недели и МБ не  в  состоянии  потешить  Ричарда.  Он
плохо спит, чего раньше за ним не  водилось,  и  не  обнаруживает  никаких
желаний. Настал перерыв даже в нашей регулярной  и  разнообразной  половой
жизни, а значит, мужа действительно терзают демоны. Три дня назад он вышел
с утра пораньше наверх - там тоже было утро, теперь наше  земное  время  и
раманское синхронизированы - и провел в Нью-Йорке десять  часов.  Когда  я
спросила Ричарда, чем он там занимался,  то  получила  ответ  -  сидел  на
берегу и глядел на Цилиндрическое море. И он сменил тему.
   Майкл с Ричардом убеждены, что кроме нас на острове никого не осталось.
Ричард дважды спускался  в  птичье  подземелье  -  оба  раза  по  стороне,
противоположной  танку-часовому.  Он  даже  добрался  до   второго   снизу
горизонтального уровня, где мне пришлось прыгать, но  признаков  жизни  не
обнаружил. В подземелье октопауков  вход  прегражден  двумя  замысловатыми
решетками, расположенными между  крышкой  и  первой  площадкой.  Последние
четыре месяца Ричард с помощью электроники следил за областью,  окружающей
логово октопауков; впрочем, учитывая известную двусмысленность  показаний,
муж настаивает, что уже один визуальный осмотр свидетельствует о том,  что
решетки не открывались давно.
   Месяца два назад мужчины собрали парусную лодку и часа  два  опробовали
ее в Цилиндрическом море. Мы с Симоной махали им с берега.  Опасаясь,  что
биоты-крабы сочтут лодку разновидностью мусора  (как  случилось,  по  всей
видимости, с первой: мы так и не узнали в точности ее судьбу, потому  что,
вернувшись к берегу через два дня после ядерной атаки, не обнаружили лодку
на месте),  Майкл  и  Ричард  вновь  разобрали  суденышко  и  отнесли  для
надежности в подземелье.
   Ричард несколько раз говорил, что хотел бы  сплавать  на  юг,  поискать
место, где можно взобраться на пятисотметровый обрыв.  Наша  информация  о
Южном полуцилиндре Рамы весьма скудна.  За  исключением  нескольких  дней,
проведенных там вместе с экипажем  "Ньютона"  на  охоте  за  биотом,  наши
представления об этом регионе ограничиваются  грубой  мозаикой  кадров,  в
реальном  времени  передававшихся  автоматическими  аппаратами  "Ньютона".
Конечно, исследование юга -  вещь  восхитительная...  возможно,  нам  даже
удастся выяснить, куда удалились октопауки. Но  рисковать  сейчас  нельзя.
Наша семья зависит от каждого из троих  взрослых  -  потеря  любого  может
иметь сокрушительные последствия.
   Я полагаю, что Майкл О'Тул доволен тем образом жизни, который  сложился
у него на Раме, в особенности после того, как  сконструированный  Ричардом
большой компьютер облегчил нам доступ к  информации.  Теперь  мы  получили
возможность воспользоваться всеми энциклопедическими знаниями, хранящимися
на борту военного корабля "Ньютон". В настоящее время "единицей  изучения"
-  так  Майкл  называет  свой  организованный  отдых  -  является  история
искусств. В прошлом месяце он все твердил о Медичи,  римских  папах  эпохи
Возрождения, Микеланджело, Рафаэле и прочих великих художниках тех времен.
Сейчас он увлекся XIX веком, на мой взгляд, более  интересным  периодом  в
истории искусства. Мы много спорили о так называемой "революции",  которую
произвели импрессионисты, однако Майкл не согласен  со  мной  в  том,  что
импрессионизм явился естественной реакцией на изобретение фотоаппарата.
   Майкл часами возится с Симоной. Он  терпелив,  ласков  и  заботлив.  Он
тщательно  следил  за  ее  развитием  и  отмечал  основные  достижения   в
электронном блокноте. Сейчас Симона  уже  знает  двадцать  одну  букву  из
двадцати шести (она путает "C" и "S", "Y" и "V", по каким-то  причинам  не
может справиться с "К"), а в удачный день может сосчитать и  до  двадцати.
По рисункам она умеет различать птиц, октопауков и четыре  наиболее  часто
встречающиеся разновидности биотов. В то же время  она  может  назвать  по
именам и всех двенадцать апостолов, что не доставляет радости Ричарду.  Мы
уже  успели  провести  "переговоры  в   верхах"   относительно   духовного
образования наших дочерей и разошлись в вежливом несогласии.
   Но это не считая меня самой. Я в основном счастлива, за исключением тех
дней, когда суетливому Ричарду, крикливой Кэти или же  просто  абсурдности
нашей странной жизни удается вывести меня из равновесия. Я всегда  занята.
Планирую всю повседневную  жизнь,  решаю,  что  есть  и  когда,  слежу  за
распорядком дня у детей,  укладываю  их  спать.  И  никогда  не  прекращаю
интересоваться  тем,  куда  мы  летим...  отсутствие  ответа  не  в  силах
разочаровать меня.
   Моя собственная интеллектуальная  деятельность  куда  скромнее,  чем  я
могла бы желать, однако в сутках огромное число часов.  Частенько  Ричард,
Майкл  и  я  затеваем  оживленную  беседу,  абсолютно  не  нуждающуюся   в
стимуляции. Но ни тот, ни  другой  не  обнаруживают  большого  интереса  к
некоторым областям, бывшим прежде частью моей жизни. В частности, я еще со
школы гордилась своими способностями к  языкам  и  лингвистике.  Несколько
дней  назад  мне  приснился  жуткий  сон  -  я  забыла  все  языки,  кроме
английского. После того в течение двух недель я каждый день проводила часа
по два не только за обожаемым французским,  но  еще  и  за  итальянским  и
японским.
   В прошлом месяце Ричард  однажды  вывел  на  черный  экран  изображение
нашего Солнца, окруженного тысячью звезд. Оно, конечно, было ярче  прочих,
но ненамного. Ричард напомнил нам с Майклом, что мы находимся более чем  в
двенадцати миллиардах  километров  от  нашей  покрытой  океанами  планеты,
обращающейся вокруг заштатной далекой звездочки.
   Потом, в тот же вечер, мы смотрели фильм "Королева Алиенора",  один  из
примерно тридцати, прихваченных "Ньютоном" для развлечения экипажа.  Фильм
довольно точно следовал знаменитым романам отца об  Алиеноре  Аквитанской.
Его снимали во многих местах, которые мы с отцом посещали,  когда  я  была
девочкой. Последние сцены фильма, посвященные годам, предшествующим смерти
Алиеноры, были отсняты в аббатстве де Фонтевро. Помню, как в  четырнадцать
лет я стояла в аббатстве перед резным изображением королевы и дрожащей  от
волнения рукой сжимала ладонь отца. "Ты была великой женщиной, - сказала я
тогда, обращаясь к духу королевы, определившей в XII веке историю  Франции
и Англии. - Такому примеру следует подражать. Я не разочарую тебя".
   Той ночью, когда Ричард  уснул  и  Кэти  на  время  притихла,  я  вновь
вспомнила тот день и опечалилась; чувство глубокой потери трудно было даже
сформулировать в словах. Заходящее солнце и юная  девушка,  дающая  клятву
королеве, которой уже тысячу лет как не было на свете, еще  раз  напомнили
мне о том, что со всем моим прошлым, что было до Рамы, покончено. Обе  мои
младшие дочери никогда не увидят мест, столь дорогих мне и Женевьеве.  Они
никогда не узнают, как в начале лета пахнет скошенная трава, как прекрасны
цветы, как щебечут птицы, как красива встающая из океана полная  луна.  Им
не увидеть Земли, никого из ее обитателей, кроме горстки своих  спутников,
которую  будут  звать  своею  семьей  -  крохотный  осколок  разнообразия,
царящего на благословенной планете.
   Тогда я позволила себе поплакать,  понимая,  что  с  утра  должна  буду
лучиться оптимизмом. В конце-то концов, все могло быть и хуже. У нас  было
самое главное: пища, вода, укрытие, одежда, доброе здоровье,  компания  и,
наконец, любовь. Последний ингредиент едва ли  не  самый  существенный  из
тех, что складываются в счастье - на Земле, Раме и где угодно. И  если  из
всех богатств оставленного нами мира Симоне с Кэти доведется испытать лишь
любовь, этого будет довольно.



        7

   <b>1 апреля 2204 года</b>

   День  этот  был  необычным  во  всех  отношениях.  И  как  только   все
проснулись, я объявила, что посвятим мы его памяти  Алиеноры  Аквитанской,
скончавшейся, если историки не  врут,  ровно  тысячу  лет  назад.  К  моей
радости, никто  не  протестовал,  и  Ричард  вместе  с  Майклом  вызвались
подготовить праздник.  Майкл,  единицей  изучения  которого  теперь  стало
поварское  дело,  предложил  приготовить  в  честь   королевы   что-нибудь
средневековое. Ричард метнулся в сторону  с  МБ  в  руках,  предварительно
шепнув мне, что кроха-робот вернется Генрихом Плантагенетом.
   Я преподала Симоне короткий урок истории, познакомила дочь с  Алиенорой
и миром, каким он был в XII веке. Слушала она с необычным вниманием.  Даже
Кэти, не способная просидеть на одном месте больше пяти минут,  не  мешала
нам и почти все утро занималась своими игрушками. В  конце  концов  Симона
спросила меня, от чего  умерла  королева  Алиенора.  Я  ответила,  что  от
старости, и моя трехлетняя дочка задала  еще  один  вопрос:  "На  небо  ли
отправилась королева?"
   - Откуда ты знаешь о небе?
   - От дяди  Майкла.  Он  сказал  мне,  что  хорошие  люди  после  смерти
отправляются на небеса, а плохие - в ад.
   -  Некоторые  люди  считают,  что  небеса  существуют,  -  поразмыслив,
ответила я, - другие верят в то, что называется перевоплощением душ, когда
люди после смерти возвращаются обратно на землю и  проживают  новую  жизнь
животным или человеком. А некоторые полагают, что чудо жизни конечно и что
смерть  прекращает  существование  каждой  личности,  -   улыбнувшись,   я
погладила ее по головке.
   - А во что веришь ты, мама? - спросила меня дочка.
   Я ощутила нечто вроде паники. И ограничилась некоторыми  комментариями,
пытаясь сообразить, что  сказать.  Выскочила  строчка  из  любимого  моего
Т.С.Элиота - "чтобы вести тебя к  огромному  вопросу"...  К  счастью,  тут
явилось спасение.
   - Приветствую вас, молодая леди,  -  вступив  в  комнату,  объявил  МБ,
облаченный в некое подобие  средневековой  дорожной  одежды.  Он  объяснил
Симоне, что  является  Генрихом  Плантагенетом,  королем  Англии  и  мужем
королевы Алиеноры. Симона просияла улыбкой. Кэти подняла на него  глаза  и
ухмыльнулась.
   - Мы с королевой создали огромную империю, - проговорил  робот,  широко
разводя  короткие  ручки,  -  включавшую  тогда  всю  Англию,   Шотландию,
Ирландию, Уэльс и половину нынешней  Франции.  -  МБ  выступал  с  большим
вкусом, развлекая Симону и Кэти жестами и  подмигиваньем.  Потом,  опустив
руку в карман, он извлек оттуда миниатюрные нож и  вилку  и  сообщил,  что
ему-то "варварская Англия" обязана умением пользоваться этими предметами.
   - А почему же ты тогда заточил королеву Алиенору в тюрьму?  -  спросила
Симона, когда робот закончил.  Я  улыбнулась.  Она  действительно  слушала
внимательно.  Голова  робота  обратилась  к  Ричарду,  тот  поднял   вверх
указательный палец, требуя перерыва, и выскочил в коридор. Через  какую-то
минуту МБ, сиречь Генрих II, вернулся. Робот направился прямо к Симоне.
   - Я полюбил  другую  женщину,  -  сказал  он,  -  и  королева  Алиенора
разгневалась.  И  чтобы  сквитаться,  восстановила  против  меня  моих  же
собственных сыновей...
   Мы  с  Ричардом  завели  легкий  спор  относительно  _истинных_  причин
заточения Алиеноры, - нам уже  неоднократно  случалось  обнаруживать,  что
каждый из нас изучал англо-французскую историю в различном истолковании, -
когда сверху донесся ясный  крик.  Буквально  через  какие-то  секунды  мы
впятером уже оказались наверху. Крик повторился.
   Мы поглядели в небо над головой. В нескольких сотнях метров над крышами
небоскребов летала птица. Мы поспешили к набережной - оттуда,  от  берегов
Цилиндрического моря было лучше видно. Три раза огромное существо облетело
вокруг острова, издавая громкий крик в конце каждой  петли.  Ричард  махал
руками и кричал, однако его как будто не слышали.
   Через час девочки заскучали, и  мы  решили,  что  Майкл  отведет  их  в
подземелье,  а  мы  с  Ричардом  останемся   наверху,   пока   сохраняется
возможность контакта. Птица летала как и прежде.
   - Как ты думаешь, она ищет что-нибудь? - спросила я Ричарда.
   - Не знаю, - ответил он  и  вновь  принялся  махать  и  кричать.  Птица
оказалась почти  над  нами.  На  этот  раз  она  изменила  курс  и  начала
опускаться, изящно скользя по винтовой линии. Когда она оказалась поближе,
мы с Ричардом заметили серо-бархатное брюшко и два  ярких  вишнево-красных
кольца на шее.
   - Помнишь - это наш друг, - шепнула я,  узнав  в  ней  предводительницу
птиц,  которая  четыре  года   назад   помогла   нам   перебраться   через
Цилиндрическое море.
   Но это было уже не  прежнее  могучее  создание,  возглавлявшее  тройку,
уносившую  нас  из  Нью-Йорка.  Птица  казалась   тощей   и   изможденной,
бархатистое оперение взлохматилось и взъерошилось.
   - Она больна, - заметил  Ричард,  когда  птица  приземлилась  метрах  в
двадцати от нас.
   Она что-то неразборчиво пробормотала и нервно  повела  головой,  словно
ожидая  кого-нибудь  увидеть.  Ричард  шагнул  к  ней  и  птица,  взмахнув
крыльями, отпрыгнула на несколько метров.
   - Что у нас есть из  еды?  -  негромко  поинтересовался  Ричард.  -  Не
найдется ли чего-нибудь наподобие манно-дыни?
   Я покачала головой.
   - У нас нет ничего, кроме вчерашнего цыпленка... - я перебила  себя.  -
Постой, есть еще тот зеленый пунш, который нравится  детям.  Он  похож  на
жидкость, заполнявшую середину манно-дыни.
   Ричард исчез прежде, чем я договорила. Он вернулся минут через  десять,
тем временем мы с птицей  молча  разглядывали  друг  друга.  Я  попыталась
думать о том, что птица вызывает во мне дружеские  чувства,  надеясь,  что
мои добрые намерения отразятся хотя  бы  во  взгляде.  Насколько  я  могла
видеть,  выражение  глаз  птицы  однажды   переменилось,   однако   я   не
представляла, что все это значило.
   Ричард вернулся с одной из черных чаш, наполненных  зеленой  жидкостью.
Поставил ее на землю и показал птице, мы же  с  ним  отступили  метров  на
шесть-восемь. Птица приближалась к чаше  короткими  осторожными  шагами  и
наконец остановилась перед сосудом. Опустила клюв в жидкость,  прихлебнула
ее, откинула голову  назад,  чтобы  проглотить.  Напиток  подошел  -  чаша
опустела  буквально  в  минуту.  Покончив  с  питьем,  крылатое   создание
отступило на два шага, широко расправило крылья и совершило полный оборот.
   - А теперь и мы поприветствуем, - проговорила я. Взяв Ричарда за  руку,
мы повернулись кружком, как делали это четыре года назад, а потом отвесили
птице легкий поклон.
   И Ричарду, и мне показалось,  что  птица  улыбнулась,  однако  подобное
несложно и домыслить. Потом серо-бархатное существо  расправило  крылья  и
поднялось в воздух над нашими головами.
   - Куда, интересно, она направилась? - спросила я Ричарда.
   - Умирать, - ответил он негромко. - Прощается со всем своим миром.


   <b>6 января 2205 года</b>

   Сегодня мой день  рождения.  Мне  теперь  сорок  один  год.  Вчера  мне
приснился еще один из  моих  ярких  снов.  Я  была  старухой:  волосы  мои
поседели, а лицо покрылось морщинами. Я жила в замке, где-то возле  Луары,
неподалеку от Бовуа, с двумя взрослыми дочерьми (во сне ни одна из них  не
была похожа на Женевьеву, Симону или  Кэти)  и  тремя  внуками.  Это  были
подростки, крепкие и здоровые на вид, но что-то в них  было  не  так.  Они
казались тупыми, какими-то несообразительными. Помню,  однажды  во  сне  я
объяснила им, как молекула гемоглобина  переносит  кислород  от  легких  к
мышцам. Никто ничего не понял.
   Проснулась я в унынии. Была середина ночи и все семейство спало. И  как
часто это делаю, вышла в коридор, чтобы проверить, не вылезли  ли  девочки
из-под легких одеял. Симона ночью и не пошевелится, но Кэти,  как  всегда,
разметавшись, сбросила одеяльце.  Прикрыв  ее,  я  опустилась  в  одно  из
кресел.
   Что же так тревожит меня? - думала я. Зачем мне снятся эти сны о  детях
и внуках? На прошлой неделе я  как  бы  шутя  завела  речь  еще  об  одном
ребенке, и Ричард, находящийся в очередной депрессии, едва не выпрыгнул из
собственной кожи. Мне кажется, он жалеет, что я уговорила его на  Кэти.  Я
немедленно оставила тему, не желая выслушивать  очередную  нигилистическую
тираду.
   Неужели я и впрямь хочу ребенка? Какой  в  этом  смысл,  учитывая  наше
положение? Помимо личных мотивов в новых родах была насущная биологическая
необходимость. Даже в лучшем случае нельзя надеяться на  новую  встречу  с
человеческой расой. И будучи последними, мы должны учесть один из основных
принципов эволюции - максимум генетического разнообразия повышает шансы на
выживание в меняющихся условиях.
   Я проснулась  полностью  и  принялась  обдумывать,  что  будет  дальше.
Предположим, что Рама никуда не прилетит, во всяком  случае,  в  ближайшее
время, и жизнь нам доживать придется в этих самых условиях.  Тогда  скорее
всего Симона и Кэти переживут нас троих. А что дальше? - спросила я  себя.
Если не сохранить каким-то образом семенную жидкость  Майкла  или  Ричарда
(невзирая на все возникающие  при  этом  биологические  и  социологические
проблемы), мои дочери не смогут родить. Быть может,  окажутся  в  истинном
раю, в нирване, просто в другом мире, но они умрут,  а  вместе  с  ними  и
гены.
   Ну а если я рожу сына. Тогда у девочек  появится  ровесник  и  проблема
воспроизведения нового поколения обретет решение.
   И тут меня осенила действительно безумная идея. Во  время  обучения  по
специальности я много занималась генетикой, в особенности  наследственными
дефектами. Помню результаты изучения королевских родов Европы; между XV  и
XVIII  веками  в  них  отмечено  немало  "неполноценных"  личностей,   что
объясняется близкородственными браками. Набор хромосом нашего  с  Ричардом
сына, Симоны и Кэти окажется идентичным. И дети его от наших дочерей, наши
внуки,  будут  нести  те  же  самые  гены,  рискуя  получить  генетическое
заболевание. В то же время генетический код  моего  сына  от  Майкла  лишь
наполовину совпадал бы с кодом дочерей, и если память не  отказывает  мне,
отпрыски от брака его с Симоной  и  Кэти  будут  обладать  заметно  лучшей
наследственностью.
   Я попыталась прогнать возмутительную мысль, увы, она не  уходила.  Надо
было спать, а я все раздумывала. Что будет, если я  вновь  забеременею  от
Ричарда и опять рожу девочку? - спросила я себя. Придется снова  повторить
весь процесс. Мне уже сорок один. Сколько еще лет осталось до  наступления
менопаузы, даже если ее удастся задержать с помощью лекарств? Учитывая оба
имеющихся экспериментальных свидетельства, возможно,  от  Ричарда  я  буду
рожать лишь девочек. Можно, конечно, затеять сооружение целой лаборатории,
чтобы выделить из его семени мужские сперматозоиды, но для этого  придется
потрудиться, затратить не один месяц на углубленные переговоры с раманами.
А потом все равно возникнут сложности,  связанные  с  хранением  спермы  и
перенесением ее в яичники.
   Я подумала об известных методиках корректировки пола  младенца  (выборе
диеты мужчины, образе и частоте сношений, времени оплодотворения с  учетом
овуляции) и заключила,  что  мы  с  Ричардом,  наверное,  вполне  способны
произвести   на   свет   Божий   мальчишку.   Однако   в   любом    случае
предпочтительнее, чтобы отцом его был Майкл. Мысль эта не оставляла  меня.
В конце концов у него естественным путем  из  троих  детей  родилось  двое
сыновей. И если все методики лишь повысят  вероятность  рождения  сына  от
Ричарда, их применение гарантирует рождение сына,  если  отцом  его  будет
Майкл.
   Прежде  чем  уснуть,  я  решила,  что  вся  идея  выглядит  практически
неосуществимой. Следует придумать - при  этом  мне  же  самой  -  надежный
способ искусственного оплодотворения. Но  разве  можно  таким  образом,  в
нашем-то положении, _гарантировать_ сразу пол и здоровье ребенка?  Даже  в
земных госпиталях при всем их оборудовании  подобные  операции  не  всегда
оканчиваются  удачно.  Значит,  придется  заняться  любовью   с   Майклом.
Перспектива эта не вызывала во мне  отвращения,  однако  влекла  за  собой
столь сложные последствия, что я немедленно отвергла ее.


   Через шесть  часов.  Мужчины  удивили  меня  обедом.  Из  Майкла  вышел
настоящий повар.  Еда  по  вкусу  вполне  напоминала  объявленный  в  меню
бифштекс а-ля-Веллингтон, хотя с виду походила на  взбитый  шпинат.  Кроме
того, была подана красная жидкость, названная  вином.  На  вкус  она  была
вполне сносной, и я выпила, обнаружив в  ней,  к  собственному  удивлению,
алкоголь, вызвавший легкое опьянение.
   Словом, к концу обеда мы трое были  слегка  под  хмельком.  Девочки,  в
особенности Симона, удивлялись нашему поведению. За десертом  -  кокосовым
пирогом - Майкл  сообщил  мне,  что  сорок  один  -  число  особенное.  Он
объяснил,   что   с   него   начинается   самая    длинная    квадратичная
последовательность простых чисел. Я спросила его, что это такое. Майкл  со
смехом ответил, что не знает. Впрочем, он выписал  всю  последовательность
из сорока членов: 41, 43, 47, 53, 61, 71, 83,  97,  11З...  кончалась  она
числом 1601. Он заверил меня, что каждое из сорока чисел является простым.
"А поэтому, - подмигнул Майкл, - сорок один - число волшебное".
   Пока я смеялась, Ричард, наш местный гений, повозившись какую-то минуту
с  компьютером,  объяснил  нам  с   Майклом,   почему   последовательность
называется квадратичной.
   - Разности второго порядка равны, - проговорил  он,  пояснив  сказанное
примером.  -  Последовательность  можно   описать   простым   квадратичным
выражением. Возьмем f(N) = N^2 - N + 41, - продолжил он, - где N  -  целое
число от 0 до 40. Эта функция определяет всю зависимость.
   - Но куда интереснее, - усмехнулся он, - если f(N) = N^2 - 81N +  1681,
где N - целое число от 1 до 80. Эта последовательность начинается там, где
оканчивается твоя: первый ее член f(1) = 1601; потом она проходит  эти  же
числа в нисходящем порядке. Перегиб происходит в точках f(40)  =  f(41)  =
41, а затем последовательность вновь  проходит  те  же  числа,  но  уже  в
возрастающем порядке.
   Ричард улыбался. Мы же с Майклом глядели на него с восхищением.


   <b>13 марта 2205 года</b>

   Сегодня у Кэти был второй день рождения,  и  все  пребывали  в  хорошем
настроении, в особенности  Ричард.  Свою  младшую  он  обожает,  хотя  она
беззастенчиво помыкает им. На день рождения он даже отвел дочку  к  логову
октопауков  -  погреметь  вместе  решетками.   Мы   с   Майклом   выразили
неодобрение, но Ричард лишь ухмылялся и подмигивал Кэти.
   За обедом Симона сыграла на пианино короткую пьеску, которой научил  ее
Майкл. Ричард сделал чудесное вино, "раманское шардоннэ",  как  он  назвал
его. Подана была и отварная лососина, по виду напоминавшая земную яичницу.
Все это вносит известную путаницу, однако мы предпочитаем  именовать  свои
блюда по вкусовым свойствам.
   Я просто блаженствую, впрочем, грядущий разговор с  Ричардом  беспокоит
меня. В настоящее время он  пребывает  в  приподнятом  расположении  духа,
потому что занят  сразу  двумя  важными  работами:  во-первых,  составляет
жидкие смеси, вкусом и содержанием алкоголя соперничающие с лучшими винами
Земли,  а  во-вторых,  собирает  новую  серию  20-сантиметровых   роботов,
воплощающих персонажи пьес жившего в XX веке нобелевского лауреата Сэмюэла
Беккета  [ирландский  драматург   (родился   в   1906   году);   один   из
основоположников драмы  абсурда].  Мы  с  Майклом  давно  просили  Ричарда
восстановить его  шекспировскую  труппу,  но  память  по  ушедшим  друзьям
оставалась слишком болезненной. Другое дело - пьесы нового драматурга.  Он
уже закончил четыре куклы (по персонажам пьесы "Конец  игры"),  и  сегодня
дети заливались  блаженным  хохотом,  когда  старые  добрые  Нагг  и  Нелл
вынырнули из мусорных баков с криками: "Кашки. Дайте мне кашки".
   Я все-таки намерена уговорить Ричарда - отцом сына должен быть Майкл. Я
уверена в том, что он сумеет оценить логику и научную справедливость  этой
мысли, хотя едва ли следует ожидать от него проявлений восторга. Я еще  ни
о чем не говорила с Майклом. Конечно, он уже понял, что я  задумала  нечто
серьезное: я только что попросила его последить за девочками,  пока  мы  с
Ричардом погуляем наверху и поговорим.
   Я нервничаю сама и, наверное,  напрасно.  Без  сомнения,  земные  нормы
приличия не применимы к нашей ситуации.  Последние  дни  Ричард  чувствует
себя хорошо, сделался как-то  особенно  остроумен.  Конечно,  не  миновать
перунов   [символ   грозы,   беды,   несчастья;   от   имени   Перуна    -
древнеславянского бога грома и молнии], однако не сомневаюсь, что в  конце
концов он оценит мою идею.



        9

   <b>7 мая 2205 года</b>

   Вот и началась весна нашей размолвки. О Боже,  какими  дураками  бываем
мы, смертные! Ричард, Ричард, вернись!
   С чего начать? Как начать?  Как  самой  себе  поднести  пилюлю?  Ни  на
мгновение я не перестаю укорять себя... В соседней комнате Майкл и  Симона
разговаривают о Микеланджело.
   Отец всегда говорил мне, что ошибается всякий. Но почему же мои  ошибки
всегда настолько серьезны? Идея была здравой, логической, если  рассуждать
трезво. Но в глубинах человеческого существа не  всегда  правит  рассудок.
Эмоции иррациональны. Одни компьютеры не знают ревности.
   Предубеждений было достаточно. Уже когда мы вышли "погулять"  на  берег
Цилиндрического  моря,  по   глазам   Ричарда   я   ясно   видела   "нет".
Потише-потише, Николь, осадила тогда я себя.
   Но потом он казался таким рассудительным.
   - Конечно, - согласился наконец Ричард. - Генетически твое  предложение
оправдано. Пойдем скажем Майклу. Пусть  все  свершится  быстрее;  надеюсь,
одного раза будет довольно.
   Я была воодушевлена. Мне и в  голову  не  приходило,  что  Майкл  может
воспротивиться.
   - Нельзя, это грех, -  осознав,  чего  мы  от  него  хотим,  сказал  он
вечером, когда девочки уснули.
   Инициативу взял на себя Ричард: дескать, понятие греха  устарело  и  на
Земле!.. И со стороны Майкла следовать старине просто глупо.
   - Неужели ты действительно хочешь, чтобы я это сделал? - в конце концов
спросил Майкл у Ричарда.
   - Нет, - немного  помедлив,  ответил  тот,  -  но  этого  явно  требуют
интересы детей. - Ну