ившись к чашке. Николь была удивлена и потрясена глубиной его чувств, она терпеливо сидела и молчала, ожидая продолжения. - Я знал, что у меня неплохие шансы попасть в космонавты, не только из-за публикаций, в том числе и "Атласа", но и потому, что один из моих ближайших сотрудников, Хисанори Акита, представлял Японию в Отборочном комитете. Когда число претендентов-ученых сократилось до восьми и я был среди них, Акита-сан намекнул мне, что конкурируют в основном двое - Дэвид Браун и я. Помните, до тех пор никаких врачебных осмотров не проводилось. "Правильно, - вспоминала Николь, - когда число кандидатов на участие в полете уменьшилось до сорока восьми, всех нас отвезли в Гейдельберг - на медицинское обследование. Германские врачи настаивали, что каждый из кандидатов должен удовлетворять абсолютно всем медицинским критериям. Первую группу испытуемых составили выпускники Академии, и пятеро из двадцати провалились. В том числе и Ален Бламон". - Когда из-за тривиальных шумов в сердце исключили вашего соотечественника Бламона, успевшего уже принять участие чуть ли не в полдюжине важных полетов МКА, и Отборочный комитет поддержал докторов, отвергнув его апелляцию... я запаниковал. - Японский физик обратил гордый взгляд на Николь, требуя от нее понимания. - Я испугался, что из-за крохотного физического недостатка, никогда прежде не мешавшего мне жить, потеряю самую главную возможность, предоставленную мне жизнью. - Он умолк, чтобы точно подобрать слова. - Я понимаю, что поступил позорно и бесчестно, но тогда я сумел убедить себя в собственной правоте. И чтобы горстка узколобых лекарей, представляющих себе здоровье только в виде набора чисел, не смогла преградить мне пути к разрешению важнейшей тайны в истории человечества, я принял собственные меры. Остальное доктор Такагиси рассказывал без прежнего воодушевления и возбужденности. Исчезла страстность, с которой он говорил о тайне раман, ровно звучали слова. Он объяснил, как уговорил семейного врача подделать историю болезни и прописать ему лекарство, предотвращающее возможность появления мерцательной аритмии во время двухдневного обследования в Гейдельберге. Несмотря на некоторый риск, связанный с побочными эффектами применения лекарства, все сошло с рук. Такагиси прошел строгий отбор и наряду с доктором Дэвидом Брауном был включен в состав экспедиции как ученый. С тех пор он про медиков и думать забыл, пока три месяца назад Николь не известила космонавтов, что намерена рекомендовать для использования во время полета зондовый комплекс Хакамацу, заменив им обычные еженедельные обследования. - Видите ли, - морща лоб, пояснил Такагиси, - при прежней системе медицинского контроля я мог бы просто раз в неделю принимать это лекарство, и ни вы, ни любой другой офицер службы жизнеобеспечения не смог бы ничего заметить. Но систему постоянных датчиков не одурачишь, а пользоваться этим лекарством ежедневно слишком опасно. "Значит, вы сумели уладить дело с Хакамацу, и с его явного или косвенного ведома на ваш датчик были введены нужные предельные значения, что перекрывают имеющиеся у вас отклонения. Вы оба положились на то, что вся записываемая информация не потребуется никому. - Ей стало ясно, зачем Такагиси с такой срочностью вызвал ее в Японию. - Итак, вы хотите, чтобы я сохранила все это в тайне". - Ватакуси но дорио ва, вакаримас [я поняла вас, коллега (яп.)], - мягко ответила Николь, переходя на японский, чтобы выразить сочувствие взволнованному коллеге. - Разделяю ваше беспокойство всем этим. Можете не объяснять, как вам удалось справиться с зондами Хакамацу. - Она умолкла, и лицо японца расслабилось. - Но если я правильно поняла, вы хотите, чтобы и я участвовала в этом обмане. Это невозможно. Я не имею права оставить ваше состояние без внимания, если не сумею убедиться в том, что этот "крохотный физический недостаток", как вы говорите, не представляет серьезной опасности для здоровья. Иначе, я буду вынуждена... - Мадам де Жарден, - перебил ее Такагиси, - я с предельным уважением отношусь к вашим моральным принципам. И никогда, повторяю, _никогда_ не осмелюсь просить вас умолчать об этом, если только вы не согласитесь со мной, что проблемы здесь нет. - Он молча глядел на нее несколько секунд. - Когда вчера вечером Хакамацу позвонил мне, - продолжил он с прежним спокойствием, - я сперва подумал, что придется созвать пресс-конференцию и публично отказаться от участия в экспедиции. Но, представляя себе все, что мне придется говорить, я не мог не видеть умственным взором профессора Брауна. Он - блестящий ученый, хорошо разбирается во многих вопросах, и все же мне кажется, что доктор Браун слишком уж уверен в собственной непогрешимости. Меня скорее всего заменят профессором Вольфгангом Хайнрихом из Бонна. Он успел опубликовать о Раме множество интересных статей, но, подобно Брауну, видит в небесных визитах случайные события, абсолютно не имеющие связи с нами и нашей планетой. - На его лице снова появилось выражение сосредоточенности и увлеченности. - Я не могу сейчас оставить дело на них и не вижу выбора. Оба, и Браун, и Хайнрих, могут упустить возможность найти ключ ко всей проблеме. За спиной Такагиси, по тропе, уводившей к главному деревянному зданию храма, торопливо шагали трое буддистских монахов. Невзирая на холод, они были облачены в обычные черные одеяния, ноги в открытых сандалиях словно бы не ощущали осенней непогоды. Японский ученый предложил Николь провести остаток дня в кабинете его личного врача, где ей будут предоставлены все подлинные, не исправленные материалы о его здоровье, начиная с самого детства. Или же, если она согласна, добавил он, всю информацию ей предоставят записанной в кубическом блоке, чтобы она могла обратиться к ней дома, во Франции. Внимательно слушавшая Такагиси в течение почти часа, Николь на мгновение обратила свое внимание на трех монахов, решительным шагом поднимавшихся вверх по лестнице. "Их глаза так чисты, - думала она, - их жизнь лишена противоречий. Цельность ума - скорее достоинство. И если им обладаешь, легче отвечать на вопросы". На миг она позавидовала монахам с их упорядоченным образом жизни. Подумала, как легко, должно быть, они справились бы с проблемой, которой одарил ее доктор Такагиси. "И все-таки он не из космических кадетов, - продолжала она размышлять. - Его роль в экспедиции не является жизненно важной. В чем-то он прав. Врачи слишком строго взялись за членов экипажа. Зря дисквалифицировали Алена, и будет позорно, если..." - Дайдзебу [все в порядке (яп.)], - сказала Николь, прежде чем Такагиси договорил. - Немедленно отправимся к вашему врачу, и если я не увижу такого, что могло бы смутить меня, возьму все материалы домой, чтобы проглядеть за каникулы. - Лицо Такагиси просветлело. - Но еще раз хочу вас предупредить: если в вашей истории болезни найдутся сомнительные места или если я пойму, что вы скрываете кое-что от меня, то потребую вашего немедленного исключения из экипажа. - Спасибо, очень большое спасибо, - отвечал Такагиси, вставая и кланяясь женщине-космонавту, - очень большое спасибо, - повторил он. 10. КОСМОНАВТ И ПАПА РИМСКИЙ Генералу О'Тулу так и не удалось поспать за один прием более двух часов. Возбуждение и перелет из дальнего часового пояса заставили его ум бодрствовать. Всю ночь он изучал очаровательный буколический пейзаж на стенке рядом с кроватью и дважды пересчитал всех животных. К несчастью, закончив подсчет, он не сумел вызвать даже тени сна. О'Тул глубоко вздохнул, надеясь все-таки расслабиться. "Откуда это волнение? - спросил он себя. - Это же просто человек, такой же, как и прочие жители Земли. Но и не совсем". Генерал выпрямился в кресле и улыбнулся. Было десять часов утра, он сидел в малой приемной, ожидая аудиенции у Викария Христова, папы Иоанна Павла V. С самого детства Майкл О'Тул мечтал, что однажды сделается первым папой, родившимся в Соединенных Штатах, "Папа Майкл", мысленно обращался он к себе самому во время долгих воскресных дней, проведенных за чтением катехизиса. Твердя про себя фразы из урока, запоминая их, он представлял себе, как лет через пятьдесят в тиаре и сутане с папским кольцом на руке будет служить мессу в огромных соборах и на площадях мира. Он будет вдохновлять бедных, потерявших надежду и попранных. И сумеет доказать каждому - только Господь сможет сделать людей лучше. В молодости Майкла О'Тула интересовали все науки, но в особенности его увлекали три темы: религия, история и физика. Они так и не переставали занимать его гибкий ум, который легко перекидывал мостики между всеми тремя достаточно различающимися дисциплинами. И его вовсе не смущало, что эпистемологии [теория познания - раздел философии, изучающий источники, формы и методы научного познания, условия его истинности] религии и физики как бы устремлены в противоположные стороны. Майкл О'Тул знал, какие жизненные вопросы можно решать с помощью физики, а какие - исключительно обращаясь к Богу. Так все три его любимых предмета сливались в один - в науку о Творении Господнем. Ведь в Нем одном начало всего - религии, физики и истории. Но как все это происходило? Что делал Господь в миг Творения, как Судия хотя бы... восемнадцать миллиардов лет назад? Кто, как не Он, мог дать исходный толчок невероятной силы катаклизму, названному людьми Большим взрывом, породившему из энергии всю материю во Вселенной? Разве не по Его замыслу первозданные атомы водорода слились в гигантские газовые облака, из которых, балансируя в полях тяготения, возникли звезды, в свой черед ставшие колыбелью для основных химических кирпичиков, из которых сложено здание жизни? "Да, даже на миг я не переставал изумляться величию трудов Предвечного, - размышлял про себя О'Тул, ожидая аудиенции у папы. - Как же все было? Как я пришел к этому?" Он вспомнил вопросы, которыми подростком докучал священникам. "Наверное, клириком я не сделался только потому, что это ограничило бы мне свободный доступ к научной информации. Все-таки церковь в отличие от меня с куда большей ревностью относилась к разногласиям между Господом и эйнштейнами". Вчера вечером, когда О'Тул возвратился в свой номер после дня, заполненного обычной туристической программой, в гостинице его уже дожидался священник-американец из государственного департамента Ватикана. Представившись, священник принялся извиняться за то, что оставил без ответа письмо, отосланное в ноябре генералом из Бостона. "Скорому ходу" процесса весьма содействовало бы, как выразился священник, если бы генерал подчеркнул в письме, что он и есть _тот самый_ О'Тул, космонавт и участник экспедиции "Ньютон". Тем не менее, продолжал священник, в расписание приемов папы были внесены изменения и Святой Отец будет рад видеть О'Тула завтра утром. Едва дверь в кабинет папы распахнулась, американский генерал, повинуясь инстинкту, подскочил. В приемную вошел тот же священник, что посетил его вчера вечером, и с весьма озабоченным выражением на лице быстро потряс руку О'Тула. Оба они через дверной проем могли видеть, что внутри кабинета облаченный в белую сутану папа заканчивает разговор с кем-то из своих сотрудников. Закончив беседу, Иоанн Павел V с приятной улыбкой на лице вышел в приемную и протянул руку О'Тулу. Автоматически опустившись на одно колено, космонавт приложился к папскому кольцу. - Святой Отец, - пробормотал он, удивляясь тяжелым ударам сердца, - благодарю вас за согласие встретиться со мной. Для меня это поистине великая честь. - И для меня тоже, - с легким акцентом ответил папа по-английски. - Я с огромным вниманием следил за вашими трудами, за усилиями всей экспедиции. Он жестом позвал за собой О'Тула, и американский генерал направился следом за главой католической церкви в огромный кабинет с высоким потолком. У одной из стен располагался громадный черного дерева стол, над которым висел портрет Иоанна Павла IV во весь рост, портрет человека, ставшего папой в самые темные дни Великого хаоса и одарившего церковь и весь мир двадцатью годами энергичной и вдохновенной пастырской власти. Богато одаренный Господом венесуэлец, тонкий поэт и вполне самостоятельный историк, за двадцать лет (2139-2158) доказал миру, какой положительной силой является церковь, тем более во времена, когда рушатся все общественные институты, не способные более даровать покой встревоженным массам. Папа опустился на кушетку и пригласил О'Тула сесть рядом с ним. Американский священник покинул комнату. Прямо перед О'Тулом и папой оказались высокие окна, выходящие на балкон футах в двадцати над Ватиканскими садами. Вдали О'Тул видел здания музеев Ватикана, где он и провел предыдущий день. - В своем письме вы сообщили, - начал Святой Отец без всяких памятных записок, - что хотели бы обсудить со мной некоторые теологические аспекты. Полагаю, они каким-то образом связаны с вашей миссией? О'Тул глядел на семидесятилетнего испанца, являвшегося духовным главой чуть ли не миллиарда католиков. Оливковая кожа, резкие черты лица, густые, некогда черные волосы сильно поседели. Его мягкие карие глаза были чисты. "Интересно, что папа не теряет попусту ни секунды", - подумал О'Тул, припоминая статью в католическом журнале - один из кардиналов, возглавлявших администрацию Ватикана, превозносил Иоанна Павла V за эффективность правления. - Да, Святой Отец, - ответил О'Тул, - как вам известно, я собираюсь отбыть в экспедицию, имеющую важнейшее значение для всего человечества. Но у меня, как у католика, назрел целый ряд вопросов, которые мне хотелось бы обсудить с вами, - генерал на мгновение умолк. - Конечно, я не ожидаю, что вы сможете дать на все исчерпывающий ответ. Но, быть может, вы, человек огромной мудрости, хотя бы направите меня по верному пути. Папа кивнул, ожидая продолжения слов О'Тула. Космонавт глубоко вздохнул. - Меня волнует вопрос об Искуплении, точнее, он лишь часть большего вопроса: как согласовать существование раман с нашей верой? Чело папы нахмурилось, и О'Тул понял, что не совсем понятно излагает вопрос. - Мне вовсе не сложно представить, - пояснил генерал, - что Господь создал и раман. Но можно ли думать, что и рамане следовали тем же путем в своем духовном развитии, а поэтому, подобно человечеству, в некоторый момент своей истории были искуплены... и если так, значит Бог-Отец посылал Господа Иисуса, в каком-то раманском, быть может, обличье, чтобы и их спасти от собственных грехов? Тогда выходит, что мы, люди, просто являем эволюционную парадигму, раз за разом повторяющуюся во всей Вселенной... Папа широко улыбнулся. - Боже мой, генерал, - сказал он с усмешкой, - вы разом одолели колоссальную интеллектуальную территорию. Вам должно быть известно, что и у меня нет готовых ответов на столь глубокие вопросы. После прилета первого Рамы богословы анализировали их в течение семидесяти лет, а сейчас они даже удвоили свои усилия в связи с появлением нового космического корабля. - Но что вы думаете об этом, Ваше Святейшество, - настаивал О'Тул. - Неужели и создания, способные соорудить два невероятно огромных космических аппарата, тоже совершили первородный грех, тоже нуждались в Спасителе? Уникален ли факт пребывания Христа на Земле, или же сошествие Его к нам - просто глава в книге невероятной толщины, где есть место для всех разумных созданий, не оставляющей сомнений только в одном: без Спасителя нет и не может быть Искупления? - Трудный вопрос, - после секундного раздумья отвечал Святой Отец, - временами существование любой формы разума в какой бы то ни было части Вселенной кажется мне непостижимым. И стоит лишь предположить, что эти существа не похожи на нас, как возникающие в моем сознании образы сразу же полностью уводят мою мысль от теологических проблем, которые вы только что подняли. - Он умолк, недолго подумал. - Но в основном мне все-таки кажется, что и рамане получили строгие уроки в начале своего бытия, что Бог-Отец и их не сотворил совершенными и в какой-то миг их истории вынужден был послать им Господа нашего Иисуса... Папа умолк и внимательно поглядел на О'Тула. - Да, - продолжил он, - Господа Иисуса. Вы спрашивали меня о моем собственном мнении. Я не могу не считать Иисуса Христа истинным Спасителем и единственным Сыном Господним. Только Он, и никто другой, мог сойти к раманам, пусть и в ином обличье. На этих словах лицо О'Тула просветлело. - Полностью согласен с вами, Святой Отец, - возбужденно проговорил он. - Значит и разум во Вселенной един, ведь повсюду он прошел одним и тем же духовным путем. В той совершенной реальности и мы, и рамане, и все прочие - братья, потому что были искуплены Спасителем. В конце концов, мы состоим из тех же химических соединений. А это значит, что небеса предназначены не для одних людей, но для всех существ во Вселенной, тех, кто принял Благую Весть от Господа. - Мне понятен подобный вывод из ваших уст, - отвечал Иоанн Павел. - Но такая точка зрения не является общепринятой. Даже внутри нашей церкви уживаются различные воззрения на раман. - Вы имеете в виду тех, кто опирается на речения св.Микеля Сиенского? Папа кивнул. - Лично я, - проговорил генерал О'Тул, - нахожу их узкую антропоцентрическую интерпретацию проповедей св.Микеля о раманах слишком уж ограниченной. Его слова о том, что внеземной космический аппарат может предвещать Второе пришествие Христа, подобно Илии и даже Исайе, не означали того, что рамане лишь выполняют роль в нашей истории, не имея права на собственное существование. Св.Микель просто предложил один из возможных вариантов объяснения такого события с духовной точки зрения. Понтифик снова улыбнулся. - Могу вам признаться, что сам потратил на подобные размышления немало энергии и времени. Моя предварительная информация о вас оказалась верной только отчасти. Ваша преданность Богу, Его церкви и своей семье были отражены в вашем досье, но вот о живом интересе к теологическим вопросам там не оказалось ни слова. - Я полагаю, что эта экспедиция является самым главным делом всей моей жизни. Хочу верить и надеяться, что сумею должным образом послужить Богу и людям. Поэтому я пытаюсь подготовиться ко всем возможным поворотам событий, в том числе и к тому, что рамане не обладают духовным компонентом личности. Подобный вариант событий может повлиять на мои действия во время экспедиции. О'Тул несколько помедлил, прежде чем продолжить. - Кстати, Ваше Святейшество, может быть, ваши исследователи уже сумели сделать выводы относительно духовной природы раман по результатам первой высадки? Иоанн Павел V качнул головой. - Увы. Правда, один из самых ревностных архиепископов, чье рвение в вопросах веры зачастую опережает разум, настаивает, что структурная организация первого корабля раман - вы знаете все это, симметрия и геометрический облик, даже троекратное дублирование всех систем - позволяет предположить, что перед нами храм. - Удивительно! - промолвил генерал О'Тул. - Такое мне и в голову не приходило. Дэвид Браун будет потрясен, - генерал расхохотался. - Видите ли, доктор Браун настаивает, - пояснил он, - что мы, бедные и невежественные создания, не способны даже понять предназначение такого корабля, раз технологические возможности его создателей настолько опередили наши умственные. По его словам, о религии раман не может быть и речи. Он полагает, что такие предрассудки, словно всяческие мумбо-юмбо, они забыли за зоны до того, как овладели искусством сооружения сказочных космических кораблей. - Доктор Браун ведь атеист, не так ли? - спросил папа. О'Тул кивнул. - Отпетый. По его мнению, религиозный образ мышления свидетельствует о нарушении функций мозга. А всякого, кто не разделяет его точки зрения, считает абсолютным идиотом. - А остальные члены экипажа? Неужели и они поддерживают экстремизм доктора Брауна? - В экипаже он самый ярко выраженный атеист, опасаюсь, правда, что Уэйкфилд, Табори и Тургенева в основном разделяют его точку зрения. Но пусть это может показаться странным, интуиция подсказывает мне, что сердце командира Борзова недалеко от веры. Среди переживших хаос такое нередко. Во всяком случае мы с Валерием всегда с обоюдным удовольствием разговариваем на религиозные темы. Генерал О'Тул ненадолго умолк, чтобы, собравшись с мыслями, завершить духовную характеристику экипажа "Ньютона". - Обе женщины из Западной Европы, француженка де Жарден и итальянка Сабатини, номинально являются католичками, хотя за верующих их не примешь даже при самом пылком воображении. Адмирал Хейльман - лютеранин... на Пасху и Рождество. Такагиси занимается медитацией и изучением дзэн [буддийское течение, возникшее в Китае при сближении с даосизмом - одним из основных направлений древнекитайской философии]. О других двоих ничего определенного сказать не могу. Понтифик встал и подошел к окну. - Где-то там, в небесах, мчится странное и удивительное космическое судно, созданное существами, живущими на другой звезде. Мы посылаем дюжину людей на встречу с ним, - он обернулся к генералу О'Тулу. - Этот корабль может оказаться посланцем Божьим и лишь вы способны распознать это. О'Тул не отвечал. Папа вновь поглядел в окно, помолчав с минуту. - Нет, сын мой, - наконец негромко проговорил он, скорее обращаясь к себе самому, чем к О'Тулу. - Я не могу ответить на ваши вопросы. Ответы на них знает Господь. Молитесь Ему, чтобы, когда настанет час. Он даровал вам знание. - Папа повернулся лицом к генералу. - Хочу сказать, что восхищен вашим интересом к столь важным вопросам. Я уверен, что Бог не случайно выбрал именно вас для этой экспедиции. Генерал О'Тул понял, что аудиенция заканчивается. - Святой Отец, благодарю вас за согласие встретиться и побеседовать. Я весьма глубоко тронут подобной честью. Иоанн Павел V улыбнулся и подошел к гостю. Обняв генерала за плечи на европейский манер, он проводил гостя к выходу из кабинета. 11. СВ.МИКЕЛЬ СИЕНСКИЙ Выход со станции подземки приходился прямо напротив входа в Интернациональный парк Мира. Когда эскалатор поднял генерала О'Тула наверх под лучи послеполуденного солнца, купол усыпальницы оказался справа - не более чем в двух сотнях ярдов. Слева, в другом конце парка, за комплексом административных зданий виднелись верхние этажи древнего римского Колизея. Американский генерал энергично направился к парку и сразу же свернул по мощеной аллее к усыпальнице. Он миновал небольшой и очаровательный монумент-фонтан "Дети мира", остановился на миг, чтобы разглядеть, словно живые, скульптурные фигурки детей, играющих в прохладной воде. О'Тул был полон ожидания. "Немыслимый день, - думал он. - Сперва аудиенция у папы. А теперь еще посещение усыпальницы св.Микеля". Когда в 2188 году, через пятьдесят лет после смерти и, что, быть может, важнее, через три года после избрания Иоанна Павла V новым папой, св.Микель был канонизирован, все согласились, что для поклонения новому святому лучшего места, чем Интернациональный парк Мира, придумать нельзя. Огромный парк тянулся от площади Венеции до Колизея, окружая редкие руины римского Форума, случайно уцелевшие в ядерной катастрофе. Выбор места для гробницы представлял собой весьма тонкое дело. Мемориал Пяти Мучеников, сооруженный в честь отважных мужчин и женщин, посвятивших себя восстановлению порядка в Риме в месяцы, непосредственно последовавшие за катастрофой, привлекал посетителей уже многие годы. И общее мнение гласило, что святилище в честь Микеля Сиенского не должно затмить величественного открытого мраморного пятигранника, занимавшего юго-восточный уголок парка с 2155 года. После многих споров было решено, что гробница св.Микеля займет противоположный северо-западный уголок парка и своим основанием точно ляжет на эпицентр взрыва, случившегося всего в десяти футах от места, где стояла колонна Траяна, прежде чем адский жар огненного шара за какой-то миг превратил ее в пар. Первый этаж святилища был предназначен для медитации и молитв. Двенадцать альковов-капелл примыкало к центральному нефу: шесть из них были украшены скульптурами и произведениями искусства, отвечавшими римско-католическому канону, другие шесть были отданы прочим главным религиям мира. Эта эклектическая мешанина на первом этаже создавала известный уют многим паломникам, не принадлежащим к католической церкви, но чтившим память святого. Генерал О'Тул не стал уделять много времени первому этажу. Преклонив колена, он помолился в капелле св.Петра. Мельком глянул на знаменитое деревянное изображение Будды в нише около входа, но, подобно многим туристам, с нетерпением предвкушал зрелище, ожидавшее его на втором этаже. Как только генерал вышел из кабины лифта, величие и дивная красота фресок мгновенно поразили его. Прямо перед ним оказался портрет в натуральную величину очаровательной восемнадцатилетней девицы с распущенными светлыми волосами. Преклонив колена в старом Сиенском соборе, она оставляла в корзине на холодном полу закутанного в одеяло кучерявого мальчишку. Это случилось в рождественский сочельник 2115 года. Такова была первая ночь жизни Микеля Сиенского, ей и было посвящено первое из двенадцати панно, что окружали гробницу, повествуя о жизни святого. Генерал О'Тул подошел к небольшому киоску у подъемника и купил 45-минутную аудиокассету, предназначенную для туристов. Квадрат со стороной десять сантиметров свободно умещался в кармане пальто. Взяв один из разовых приемников, он вставил его в ухо. Выбрав текст на английском, нажал на кнопку "Введение" и услышал женский голос с британским акцентом, пояснявший паломнику то, что он мог видеть своими глазами. - Высота каждой фрески составляет шесть метров, - говорил голос... Генерал тем временем вглядывался в лицо младенца Микеля на первом панно. - Освещение в зале представляет собой комбинацию естественного внешнего света, проходящего через снабженные светофильтрами люки, и искусственных источников, размещенных в куполе. Освещенность контролируется автоматическими датчиками, смешивающими искусственный и естественный свет в нужной пропорции, так что фрески всегда освещены наилучшим образом. Двенадцать панно второго этажа соответствуют двенадцати альковам первого. Фрески в соответствии с хронологией жизни святого расположены по часовой стрелке. Таким образом, последняя фреска, представляющая церемонию канонизации св.Микеля в Риме в 2198 году, расположена по правую сторону от изображения первого дня его жизни, того, что было в Сиенском кафедральном соборе за семьдесят два года до канонизации. Фрески задумывались и создавались группой из четырех художников, в том числе и мастером Фэн И из Китая, в 2190 году без всякого приглашения прибывшего в Рим. Несмотря на то что за пределами Китая о мастерстве его ничего не было известно, трое других художников, Роза да Силва из Португалии, мексиканец Фернандо Лопес и Ханс Рейхвейн из Швейцарии немедленно пригласили его участвовать в росписи - настолько великолепные эскизы привез он с собой. Внимая лирическому щебету кассеты, О'Тул обходил округлый зал. В последний день 2199 года на втором этаже усыпальницы св.Микеля находилось более двух сотен человек, в том числе и три туристические группы. Американский космонавт медленно продвигался вдоль периметра, останавливаясь перед каждым панно и прислушиваясь к голосу, доносящемуся из кассеты. На фресках были изображены основные моменты жизни св.Микеля. Второе, третье, четвертое и пятое панно были посвящены дням его юности, когда он был новициатом в францисканском монастыре в Сиене; скитаниям по всему миру в годы Великого хаоса; началу активной проповеди после возвращения в Италию, и тому, как Микель на церковные средства насыщал голодных и привечал бездомных. На шестом панно неутомимый святой был изображен в телестудии, сооруженной на средства японского почитателя. На этой фреске владевший восемью языками Микель провозглашал принесенную им весть о нераздельном единстве всего человечества и требовал, чтобы богатые не забывали о неудачниках. На седьмой фреске Фэн И изобразил столкновение в Риме между Микелем и дряхлым, уже умирающим папой. Шедевр был построен на контрастах. Блистательно манипулируя цветом и освещенностью, художник изобразил полного сил, трепещущего от их избытка молодого, еще не оцененного миром мужа перед усталым прелатом, мечтающим об одном - окончить свои дни в покое и мире. На лице Микеля читались два различных чувства: покорность слову папы и разочарование - церковь в то время больше заботилась о порядке и внешности, чем о внутренней сути. - Папа сослал Микеля в монастырь в Тоскану, - продолжал аудиогид. - Там-то и случилось окончательное его преображение. На восьмом панно было представлено явление Господа св.Микелю в уединении его. По словам святого, Господь дважды обратился к нему - первый раз из грозового облака в самый разгар бушевания стихий, и позже - когда по небу пролегла великолепная радуга. В ту долгую неистовую грозу, покрывая раскаты грома. Господь рек с неба новый "Закон Бытия", который Микель открыл миру на утренней пасхальной службе на берегу озера Больсена. Во время второго явления Господь объявил святому, что слово Его достигнет концов радуги и что Он пошлет верным знак во время пасхальной мессы. Самое знаменитое чудо в жизни Микеля, которое по телевизору видело больше миллиарда людей, изображено на девятом панно. Св.Микель на фреске служит пасхальную мессу перед толпами, собравшимися на берегу Больсена. Сильный весенний дождь поливает собравшихся, многие из них уже облачены в знакомые всем голубые одеяния, популярные среди его последователей. Дождь льет, но на св.Микеля, на пюпитр перед ним не падает ни капли. Солнечный луч, прорезая дождевые облака, осеняет лицо молодого святого, объявляющему миру Новый закон, дарованный Господом. И тогда из чисто религиозного лидера... Выключив кассету, генерал О'Тул направился к десятому и одиннадцатому панно. Оставшаяся часть повествования была ему хорошо известна. После той мессы на св.Микеля обрушилась масса бедствий. Жизнь его разом переменилась. За какие-то две недели у него отобрали почти все лицензии на передачи по кабельному телевидению. Пресса была полна россказней о коррупции и разврате среди молодых последователей св.Микеля, число которых только в западном мире перевалило за сотни тысяч человек. Его попытались убить, попытку эту предотвратили сотрудники. Пресса безосновательно обвинила св.Микеля в том, что он объявил себя новым Христом. "Так сильные мира сего стали бояться тебя. Все убоялись. Ты со своими основами бытия был страшен для них... они так и не поняли, что ты имел в виду под итогом эволюции". О'Тул стоял перед десятой фреской. Эту сцену он знал наизусть. И почти каждый образованный человек на Земле узнал бы ее сразу же. Телевизионную запись последних секунд перед взрывом бомбы, подложенной террористом, ежегодно показывали 28 июня, в первый день праздника св.Петра и св.Павла, в память того дня, когда тела Микеля Балатрези и миллиона его последователей были испепелены в кошмарное летнее утро 2138 года. "Ты звал их в Рим - присоединиться к тебе: показать миру, что значит единство. И они пришли". На десятом панно Микель в голубом одеянии стоял на верхних ступенях монумента Виктора Эммануила возле площади Венеции. Шла уже середина литургии. Все вокруг, начиная от переполненного римского Форума, занимала толпа, заполняя набитую до отказа Виа деи Фори Империали, уходившую к Колизею. Все были в голубом. А еще там были лица. Возвышенные, устремленные, по большей части молодые, взглядами своими пытавшиеся среди монументов древнего города узреть юношу, осмелившегося объявить, что знает путь. Божий путь, из пучин отчаяния и безнадежности, затопивших весь мир. Майкл Райан О'Тул, пятидесятисемилетний католик из Соединенных Штатов, пал на колени и зарыдал, как рыдали перед одиннадцатой фреской тысячи бывавших здесь до него. На ней было изображено то же место, что и на предыдущей, но всего через час _после_ того, как 75-килотонная бомба, упрятанная в грузовик радиообеспечения, взорвалась возле колонны Траяна, вознося в небо над городом свой чудовищный гриб. Все что было в двухстах метрах от эпицентра исчезло. Не стало ни Микеля, ни площади Венеции, ни огромного монумента Виктора Эммануила. В центре фрески ничего не было... просто дыра... а по краям ее, там, где кое-что уцелело, размещались сцены мук и ужаса, способные вдребезги разнести внутренний покой самой уравновешенной личности. "Боже мой, Боже мой, - твердил генерал О'Тул сквозь слезы. - Помоги мне понять весть, заключенную в жизни св.Микеля. Помоги понять, какую посильную мне малость могу я внести в то, что Ты замыслил для нас. Направь меня, чтобы перед романами я представлял Тебя". 12. РАМАНЕ И РИМЛЯНЕ - Ну и как тебе? - Николь де Жарден встала и медленно повернулась перед камерой. На ней было облегающее белое платье, сшитое из недавно придуманной тянутой ткани. Подол платья прикрывал колени, а на длинных рукавах темнела черная полоса, которая, огибая локти, спускалась от плеч к запястьям. Широкий, угольно-черный пояс гармонировал и с цветом этой полосы, и с волосами Николь, и с черными туфлями на высоких каблуках. Ее волосы на затылке были скреплены гребнем и ниспадали на спину чуть ниже плеч. Из драгоценностей на ней был только золотой браслет с тремя рядами бриллиантов, который она носила на левом запястье. - Маман, вы сегодня прекрасны, - отвечала с экрана дочь Женевьева. - Я еще не видела тебя такой нарядной и с распущенными волосами. Наверное, с твоим вечным свитером случилось нечто печальное. - Четырнадцатилетняя девочка ухмыльнулась. - Так когда же начинается вечеринка? - В девять тридцать, - отвечала Николь. - Роскошно, но поздно. Скорее всего кушать подадут еще через час после начала. Так что придется перед выходом что-нибудь съесть в отеле, чтобы не умереть с голоду. - Маман, не забудьте про обещание. На прошлой неделе в "Aujourd'hui" ["Сегодня" (франц.)] писали, что мой любимый певец Жюльен Леклерк сделается великим. Обязательно скажи ему, что твоя дочь восхищается им. Николь улыбнулась дочери. - Хорошо, дорогая, но только ради тебя. Думаю, он поймет это превратно. По слухам, месье Леклерк полагает, что все женщины мира должны обожать его. - На миг она умолкла. - А где дедушка? Ты говорила, что он вот-вот подойдет. - Я уже здесь, - морщинистое доброе лицо отца Николь появилось на экране возле внучки. - Заканчивал главу романа о Пьере Абеляре. Не ожидал, что ты так рано позвонишь. - Пьеру де Жардену было шестьдесят шесть. После ранней смерти жены удача и благосостояние уже много лет не покидали писателя, посвятившего себя историческим романам. - Выглядишь просто сногсшибательно! - объявил он, разглядев свою дочь в вечернем платье. - Это платье ты купила в Риме? - Ну, папа, - ответила Николь, поворачиваясь, чтобы отец мог все оценить. - Я купила его три года назад для свадьбы Франсуазы. С тех пор так и не выдалось случая надеть его. Не слишком ли скромное, как по-твоему? - Ни в коей мере. По-моему, верх совершенства и экстравагантности. Если все осталось как прежде на тех больших fete [праздник, званый обед (франц.)], которые мне доводилось посещать, все женщины будут в самых роскошных и дорогих одеяниях и драгоценностях. Так что в своем "скромном" черно-белом платье ты будешь выделяться среди прочих. В особенности с такой прической. Ты просто неотразима. - Спасибо. Конечно, ты не объективен, но мне всегда приятно слышать твои комплименты. - Николь глядела на дочь и отца, единственных, кто был близок ей все последние семь лет. - Как ни странно, но я нервничаю. Наверное, я не буду так волноваться в тот день, когда мы приблизимся к Раме. На подобных приемах мне всегда не по себе, а сегодня иду с нелегким предчувствием. Ты помнишь, папа, как в детстве мне было худо за день до того, как умерла наша собака? Лицо отца сделалось серьезным. - Тогда тебе лучше все-таки остаться в отеле. Твои предчувствия слишком часто оправдывались. Помню, ты мне говорила, что матери плохо еще за два дня до того, как мы получили это известие... - Сегодня ощущение не столь сильное, - перебила его Николь. - К тому же чем я могла бы отговориться? Все ждут меня, в особенности пресса, если верить Франческе Сабатини. Она все еще злится на меня - я так и не дала ей интервью. - Значит, необходимо идти. Тогда попытайся развлечься. На один вечер забудь твою вечную серьезность. - И не забудь поприветствовать Жюльена Леклерка, - напомнила еще раз Женевьева. - В полночь мне будет так не хватать вас обоих, - ответила Николь. - С 2194 года я впервые встречаю Новый год без вас. - На миг она умолкла, припоминая семейные праздники. - Будьте умниками, я вас очень люблю. - И я тоже люблю вас, маман, - пискнула Женевьева, Пьер же помахал на прощанье рукой. Выключив видеотелефон, Николь глянула на часы. Было восемь, оставался еще час до назначенной встречи с водителем в фойе. Она подошла к терминалу компьютера, чтобы заказать какую-нибудь снедь. Несколькими командами она затребовала тарелку минестроне [густой овощной суп с рисом, вермишелью, перловкой и др. на мясном бульоне] и бутылочку минеральной воды. Экран компьютера велел ожидать доставки заказа через шестнадцать-девятнадцать минут. "Я действительно сегодня словно струна", - размышляла Николь, перелистывая журнал "Италия" и дожидаясь еды. В номере было интервью с Франческой Сабатини. Занимало оно десять полных полос с не менее чем двадцатью фотографиями la bella signora. Интервьюер рассуждал о весьма удачных передачах Франчески - о любви и наркотиках; когда он коснулся вопроса о всяких дурманах, то не преминул заметить, что во время всей беседы Франческа дымила как паровоз. Николь быстро пробежала глазами статью, отмечая на ходу, что личность Франчески оказалась куда более многогранной, чем ей представлялось. "Но каковы ее побуждения? - размышляла Николь. - Чего добивается эта журналистка?" В довершение всего интервьюер поинтересовался мнением Франчески о других женщинах из экипажа "Ньютона". На вопрос коллеги-журналиста она ответила: "Мне кажется, что я и есть единственная женщина во всей экспедиции, - Николь внимательно дочитала остальное. - Русская Ирина Тургенева ведет себя словно мужчина, а наша принцесса, французская африканка Николь де Жарден явно решила подавить в себе все проявления женственности... и видеть это грустно - ведь она очаровательна". Наглые рассуждения Франчески лишь слегка задели Николь. Скорее она удивилась и на миг ощутила желание посрамить журналистку своей красотой, но тут же осадила в себе детский порыв. "В удобный момент поддену, - решила Николь с улыбкой. - Вот разошлась. Может быть, спросить ее: не потому ли она считает себя женственной, что совращает женатых мужчин?" Дорога до виллы Адриана, расположенной на окраине Рима возле курортного городка Тиволи, заняла сорок минут, прошедших в полном молчании. Вторым пассажиром в автомобиле Николь оказался Хиро Яманака, самый неразговорчивый из космонавтов. Два месяца назад в телеинтервью с Яманакой негодующая Франческа Сабатини минут десять с трудом выжимала из него ответы в два и три слова и наконец рявкнула в сердцах, не андроид ли он. - Что? - переспросил Хиро Яманака. - Не андроид ли вы? - с шаловливой улыбкой повторила свой вопрос Франческа. - Нет, - невозмутимо отвечал японский пилот с абсолютно безмятежным выражением лица, крупным планом показанного на экране. Когда автомобиль свернул с главной дороги на короткое в милю ответвление к вилле Адриана, ехать стало трудно. Машина еле-еле ползла не только из-за множества съезжавшихся автомобилей, но и потому, что сотни зевак и папарацци [репортеры, газетчики (итал.)], выстроившихся по обе стороны узкой однорядной дороги, перегородили ее. Когда автомобиль наконец вынырнул на асфальтовый круг, Николь вздохнула с облегчением. Снаружи, за черненым окном, ватага фотографов и репортеров уже была готова наброситься на всякого, кто бы ни появился из автомобиля. Дверь автоматически распахнулась, и она медленно выбралась наружу, кутаясь в черное замшевое пальто и стараясь не зацепить его каблуками. - Кто это? - услыхала она чей-то вопрос. - Эй, Франко, скорее... тут космонавт де Жарден. Послышались аплодисменты, замигали вспышки. Благородного вида итальянский джентльмен шагнул вперед и взял Николь за руку. Вокруг толкались люди, несколько микрофонов торчали прямо перед ее лицом; похоже было, что она разом слышит сотню вопросов на четырех или пяти языках. - Почему вы отказались давать персональное интервью? - Пожалуйста, распахните пальто, чтобы видно было ваше платье! - Пользуетесь ли вы как врач уважением среди остальных космонавтов? - Остановитесь на мгновение. Пожалуйста, улыбнитесь! - Какого мнения вы о Франческе Сабатини? Николь молчала, пока сотрудники службы безопасности оттесняли толпу и вели ее к крытому электрокару. Вмещающая четырех пассажиров машина медленно поползла в гору, оставив толпу позади. Приятная итальянка двадцати с небольшим лет на английском рассказывала Николь и Хиро Яманаке об окружающем. Адриан, правивший Римской империей между 117 и 138 годами от Рождества Христова, построил эту огромнейшую виллу, по ее словам, только для собственного увеселения. Перемешав при этом все архитектурные стили, с которыми ему довелось познакомиться во время путешествий по далеким провинциям, император, создатель виллы, разместил свой шедевр на трех сотнях акров равнины у подножия Тибуртинских холмов. Праздник явно начинался с самого начала дороги, шедшей вдоль разнообразных древних строений. Ярко освещенные руины лишь отдаленно напоминали прежнее великолепие - крыш по большей части не было, статуй тоже. Но к тому времени, когда электрокар обогнул руины Канопуса, монумента, сооруженного возле четырехугольного пруда в египетском стиле, - это было пятнадцатое или шестнадцатое здание комплекса... Николь уже потеряла им счет - в голове ее начало формироваться представление о колоссальной протяженности виллы. "Этот человек умер более двух тысячелетий назад, - думала Николь, вспоминая исторические подробности. - Он принадлежал к числу умнейших людей из всех, что жили когда-либо на Земле. Солдат, администратор, лингвист... - С улыбкой она вспомнила про Антиноя. - Одинокий - всю свою жизнь, в которой была одна только недолгая, испепеляющая страсть, окончившаяся трагедией". Машина остановилась в конце короткой пешеходной дорожки. Девушка-гид закончила монолог: "В честь великого Pax Romana, долгого мира, установленного Римской империей тысячелетия назад, правительство Италии с помощью щедрых дотаций от фирм, названия которых выбиты на пьедестале статуи справа от вас, в 2189 году решило воссоздать точную копию Морского театра Адриана. Эта реконструкция проводилась так, чтобы любой посетитель виллы мог увидеть театр, каким он был при жизни императора. Строительство закончено в 2193 году, и с тех пор здание неоднократно использовалось для правительственных приемов". Гостей встречали официально одетые расторопные итальянцы, одинаково высокие и красивые. Они провожали прибывших дальше - к Залу Философа и через него - к Морскому театру. У входа агенты безопасности бегло проверяли прибывших, далее гости могли разгуливать где и как вздумается. Здание заворожило Николь. Оно было круглым, около сорока метров диаметром. Водяное кольцо отделяло внутренний остров, на котором располагался большой дом с пятью комнатами и большим двором, переходящим в портик с желобчатыми колоннами. Крыши над водой и внутренней частью портика не было, и открытое небо создавало в театре восхитительное ощущение свободы. Вокруг дома толпились, беседовали и выпивали гости, повсюду раскатывали самые совершенные роботы-официанты, развозя на больших подносах шампанское, вино и прочие горячительные напитки. За двумя небольшими мостиками, связывавшими остров и дом с портиком, маячило около дюжины людей в белом, завершавших приготовления к обеду. Издалека завидев Николь, навстречу ей уже торопилась полная блондинка с подвыпившим мужем. Николь изготовилась к нападению, пригубив черносмородинного коктейля с шампанским, который за несколько минут до того вручил ей странно навязчивый робот. - О, мадам де Жарден, - помахал ей рукой поспешно приближавшийся мужчина. - Мы должны поговорить с вами. Моя жена принадлежит к числу самых преданных ваших поклонниц, - остановившись возле Николь, он сделал знак жене и крикнул: - Сюда Цецилия. Вот она. Глубоко вздохнув, Николь изобразила приятную улыбку. "Началось. Ничто не переменилось", - подумала она. "Неужели, - размышляла Николь, - и мне перепадет минута покоя?" Она сидела одна у маленького стола в углу, намеренно повернувшись к двери спиной. Этот зал прятался в тыльной части дома, располагавшегося на островке посреди Морского театра. Николь доела угощение, запила его несколькими глотками вина. Она вздохнула, безуспешно пытаясь припомнить хотя бы половину из тех людей, с кем ей пришлось переговорить за последний час. Ее, словно призовое фото, передавали от восхищенного гостя к не менее восхищенному. Ее обнимали, целовали, охлопывали, жали, с ней флиртовали - и мужчины, и женщины, - даже делали предложения: богатый шведский кораблестроитель пригласил ее в свой "замок" в окрестностях Гетеборга. Кажется, она никому так и не сказала ни слова. Мускулы ее лица ныли от вежливой улыбки, а голова кружилась от самых разнообразных коктейлей. - Раз я еще жив и дышу, - услыхала она позади себя знакомый голос, - значит, могу быть уверен, что дама в белом может оказаться лишь снежной королевой Николь де Жарден. - Николь обернулась - к ней, пошатываясь, приближался Ричард Уэйкфилд. Он споткнулся о стол, попытался удержаться, схватившись за спинку кресла, и едва не свалился к ней на колени. - Простите, - ухмыльнулся он, все-таки сумев устроиться возле нее. - Увы, перебрал джина с тоником. - Ричард отхлебнул из большого бокала, чудесным образом не расплескавшегося в его руке. - А теперь, - проговорил он, подмигнув, - вздремну, пока не началось представление с дельфинами, если вы не против, конечно. Николь рассмеялась - голова Ричарда весьма выразительно стукнулась о стол, и он застыл в притворном беспамятстве. Она игриво нагнулась вперед и притронулась к его веку. - Если вы не против, друг мой, постарайтесь вырубиться лишь после того, как расскажете мне, что это будет за представление. Ричард распрямился с усилием и сделал круглые глаза. - Вы хотите сказать мне, что не знаете о нем? В самом деле не знаете... и это вы-то, женщина, которой заранее известны _все_ программы и методики? Не верю. Николь допила вино. - Серьезно, Уэйкфилд. О чем вы говорите? Приоткрыв одно из небольших окошек, Ричард выставил в него руку, указывая ею на кольцо воды, окружавшее дом. - Великий доктор Луиджи Бардолини уже здесь со всеми своими мудрыми дельфинами. Минут через пятнадцать Франческа объявит его. - И, отрешенно глянув на Николь, он отрывисто выкрикнул: - Доктор Бардолини намерен доказать - сегодня же и безотлагательно, - что его дельфины способны сдать вступительные экзамены в любой университет. Отодвинувшись назад, Николь с опаской посмотрела на коллегу. "Действительно пьян, - подумала она. - Может, и ему здесь так же не по себе, как и мне". Ричард внимательно глядел в окно. - Ну чем здесь не зоопарк? - проговорила Николь после долгого молчания. - Где они нашли... - Ах, вот оно что, - вдруг перебил ее Уэйкфилд, с ликованием стукнув по столу. - Потому-то и мне это место показалось знакомым, едва мы здесь появились. - Он поглядел на Николь, почти поверившую уже, что Ричард не в себе. - Разве вы не видите, что вокруг нас - Рама в миниатюре. - Он подскочил в кресле, не в силах сдержать радости, вызванной внезапным откровением. - Вода вокруг дома - Цилиндрическое море, портики обозначают Центральную равнину, а мы с вами, очаровательная леди, сидим в городе Нью-Йорке. Николь начала понимать Ричарда Уэйкфилда, но не в силах была угнаться за полетом его мысли. - О чем говорит сходство в обличье? - громко рассуждал он. - А говорит оно о том, что архитекторы, проектировавшие на Земле этот театр, руководствовались теми же общими принципами, что и создатели корабля раман. Что здесь - родство природы? Родство культур? Нечто совершенно иное. Он умолк, заметив обращенный к себе взгляд Николь. - Математика, - сказал он с ударением. Удивление на ее лице подсказало Уэйкфилду, что Николь не понимает его. - Математика, - повторил он с внезапно просиявшим лицом. - В ней ключ. Рамане не могут быть похожи на людей, их эволюция происходила в мире, не имеющем с Землей ничего общего, но математика римлян должна быть им понятна. Лицо его источало радость. - Ха, - вскричал он, так что Николь чуть не подпрыгнула. Уэйкфилд был явно доволен собой. - Рамане и римляне. Вот вам и весь смысл сегодняшней вечеринки. А где-то между теми и другими - уровень развития современного Homo sapiens. Пока Ричард наслаждался собственным остроумием, Николь качала головой. - Разве вы не поняли меня, прекрасная леди? - осведомился он, предлагая ей руку, чтобы поднять с сиденья. - Тогда, наверное, лучше нам с вами отправляться на дельфинье представление, а по пути я расскажу вам о раманах наверху и римлянах вокруг нас, и прочих там "делах: о башмаках и сургуче, капусте, королях, и почему, как щи в котле, кипит вода в морях" [Л.Кэрролл. Алиса в Зазеркалье]. 13. С НОВЫМ ГОДОМ Когда все покончили с едой и блюда унесли, Франческа Сабатини с микрофоном в руке объявилась в самом центре двора и в течение десяти минут благодарила всех спонсоров гала-представления. А потом представила доктора Луиджи Бардолини, заметив, что методы, позволившие ему научиться дельфиньей речи, могут оказаться полезными и при разговоре с внеземлянами. Ричард Уэйкфилд пропал, когда Франческа только собиралась заговорить. Он решил отыскать комнату для отдыха, а заодно новую дозу спиртного. Его сопровождали две пышные актрисы-итальянки, от всей души смехом отвечавшие на его шутки. На прощанье он помахал Николь рукой и подмигнул, указывая ей на обеих женщин, словно их присутствие объясняло его поступок. "Повезло тебе, Ричард, - улыбалась про себя Николь. - Пусть один из нас, социальных неудачников, повеселится". Она смотрела, как Франческа изящно переходит через мостик, чтобы отодвинуть толпу от воды, - Бардолини и его дельфинов было плохо видно. Франческа была в облегающем черном платье с открытым плечом, спереди по нему разлетались звезды. Пояс был перевязан золотистым шарфом. Длинные светлые волосы были расчесаны и сколоты на затылке. "Ну это место для тебя", - думала Николь, искренне восхищаясь непринужденностью итальянки в этой толпе. Доктор Бардолини начал первое отделение своего дельфиньего шоу, и внимание Николь обратилось к водяному кольцу. Луиджи Бардолини принадлежал к числу тех противоречивых персон, чьи работы в науке отличаются блеском, но все же не настолько оригинальны, как полагают сами их авторы. Действительно, Бардолини изобрел уникальный способ общения с дельфинами, выделил и определил звуки, соответствующие тридцати или сорока глаголам в объемистом багаже издаваемых дельфинами звуков. Но оба его дельфина, хотя он неоднократно утверждал обратное, конечно же, не могли сдавать никаких вступительных экзаменов. Увы, ученое сообщество XXII века сошлось на том, что когда головоломную или заумную теорию нельзя подтвердить и тем более когда в ней усматривался забавный оттенок, то и прочие открытия того же автора, какими бы весомыми они ни казались, были дискредитированы. Этот подход укрепил в науке эндемический консерватизм, явление не слишком здоровое. В отличие от большинства ученых Бардолини прекрасно держался перед камерой. Представление завершилось соревнованием его самых знаменитых дельфинов, Эмилио и Эмилии, с двумя гидами виллы, выбранными по жребию для этого аттракциона. Сравнительный тест на интеллект был построен невероятно просто. На четырех электронных экранах - одна пара в воде, другая под открытым небом - были показаны таблицы из девяти квадратов в три ряда. Последний квадрат в правом нижнем углу оставался пустым, восемь остальных были заполнены разнообразными картинками и фигурками. Соревнующиеся, дельфины и люди, должны были, проглядев ряды и столбцы, подставить в пробел нужную фигурку из восьми, предложенных на втором экране. На решение каждой задачи предоставлялась минута. У дельфинов в воде и у людей на суше была клавиатура с восемью кнопками; нажимая их пальцем или носом, можно было зафиксировать свой выбор. Первые несколько задач не составили сложностей ни для людей, ни для дельфинов. В левом углу первой матрицы был один белый круг, во втором столбце первого ряда их было два, а в третьем - три. Первый элемент второго ряда был тоже круг, но закрашенный наполовину, а последний начинался уже с полностью черного круга. Решить эти задачи было очень легко. Конечно, в свободном углу должны оказаться три черных круга. Потом были предложены задачи посложнее. В каждом последовательном случае добавлялись новые сложности. Люди сделали первую ошибку в восьмой таблице, дельфины - в девятой. Всего доктор Бардолини предложил соревнующимся шестнадцать задач, в последней из них комбинировалось уже десять меняющихся элементов, так что определить их правильную комбинацию было достаточно сложно. В итоге оказалась ничья, 12:12. Обе соревнующиеся пары поклонились, сорвав аплодисменты. Представление показалось Николь захватывающим. Она не испытывала особого доверия к словам доктора Бардолини, уверявшего, что состязание ведется честно и без подготовки, но это было не столь важно. Ее заинтересовал сам принцип, положенный в основу соревнования: умение манипулировать знаками и выявлять тенденции и в самом деле определяет уровень интеллекта. "Чем еще можно измерить этот синтез? - думала она. - В детях и во взрослых". Николь тоже попыталась участвовать в опыте наравне с соревнующимися людьми и дельфинами и правильно решила первые тринадцать задач, в четырнадцатой из-за невнимательности допустила элементарную ошибку, а пятнадцатую решила правильно - как раз к тому моменту, когда прозвенел звонок, извещая об окончании отведенного на решение времени. К шестнадцатой ей даже не было понятно как приступать. "Ну а вы, рамане? - думала она, глядя как возвратившаяся к микрофону Франческа представляет Жюльена Леклерка, зазнобу Женевьевы. - Сумели бы вы дать правильные ответы на все шестнадцать вопросов за одну десятую долю предложенного времени? Или за сотую? - Судорожно глотнув, она осознала весь диапазон возможностей. - А если за одну миллионную?" "Я и не жил, пока не встретил тебя, я не любил, пока не видел тебя..." Ласковая мелодия со старой записи напомнила Николь события пятнадцатилетней давности... она танцевала тогда с другим и еще верила, что любовь способна преобразить мир. Неправильно истолковав движения ее тела, Жюльен Леклерк поближе привлек ее к себе. Николь решила не сопротивляться. Она ощущала усталость, и если не стараться себя обмануть, было недурно впервые за последние несколько лет оказаться в объятиях мужчины. Свое обещание Женевьеве она выполнила. Когда месье Леклерк закончил свое недолгое выступление, Николь подошла к французскому певцу и передала ему письмецо дочери. Как она и предполагала, тот истолковал ее поступок вполне определенным образом. Они проговорили до тех пор, пока Франческа не объявила, что официальные увеселения закончились и будут продолжены только после полуночи, а пока гости вольны есть, пить и плясать под записи. Жюльен предложил свою руку Николь и отвел ее к портику, где они и танцевали теперь. Жюльену было чуть больше тридцати, но этот симпатичный и приятный мужчина не нравился Николь. Она считала, что он слишком самовлюблен, все время толковал о себе самом и не позволял перевести беседу на другие темы. Кроме голоса у несомненно одаренного певца не было иных заметных достоинств. "Но, - рассудила Николь, подмечая на себе взгляды прочих гостей, - танцор он неплохой: лучше танцевать, чем глядеть на танцующих". Когда музыка смолкла, к ним подошла Франческа. - Рада за тебя, Николь, - проговорила она с вполне натуральной улыбкой, - просто счастлива видеть тебя развлекающейся. - Она протянула вперед небольшой поднос с дюжиной темных шоколадных шариков, покрытых легкой белой глазурью. - Фантастически вкусно. Я заказала их специально для экипажа "Ньютона". Николь взяла одну из шоколадок и отправила в рот. Вкус оказался восхитительным. - Позволь попросить тебя кое о чем, - продолжила Франческа после некоторой паузы. - Я так и не сумела получить у тебя интервью, а наша почта свидетельствует, что миллионы людей хотели бы узнать о тебе побольше. Не могла бы ты сейчас зайти в нашу студию и уделить мне десять-пятнадцать минут перед наступлением Нового года? Николь внимательно посмотрела на Франческу. Внутренний голос предупреждал о чем-то, но разум не хотел слышать сигнала тревоги. - А я не против, - отвечал за нее Жюльен Леклерк, пока обе женщины глядели друг на друга. - Пресса вечно кличет вас "загадочной космической дамой", "снежной королевой". Докажите всем, что вы нормальная, здоровая женщина, я это уже ощутил сегодня. "Почему бы и нет? - наконец решилась Николь, забывая про внутренний голос. - Во всяком случае здесь можно обойтись без папА и Женевьевы". И они отправились к временной студии. На другой стороне портика Николь заметила Такагиси. Прислонившись к колонне, он беседовал с тремя японскими бизнесменами в строгих деловых костюмах. - Минуточку, - попросила Николь у спутников, - я скоро вернусь. - Таносии син-нэн, Такагиси-сан [с Новым годом, господин Такагиси (яп.)], - приветствовала его Николь. Японский ученый вздрогнул и повернулся к ней с улыбкой. Он представил Николь своим собеседникам, и все поклонами выразили уважение красивой и многого добившейся даме. Такагиси начал вежливую беседу. - О гэнки дэсу ка? [Как вы поживаете? (яп.)] - спросил он. - Окагэсама дэ [хорошо, благодарю вас (яп.)], - ответила Николь и, склоняясь к уху японского космонавта, зашептала: - В моем распоряжении только минута. Я хотела сказать вам, что, тщательно исследовав все материалы, пришла к тому же выводу, что и ваш личный врач. О подобной аномалии сердца необязательно извещать медицинскую комиссию. Выражение на лице доктора Такагиси было такое, словно он сию секунду узнал, что его жена разрешилась от бремени здоровым мальчишкой. Он начал говорить что-то приятное Николь, но потом вспомнил, что окружен соотечественниками. - Домо арригато годзаимас [очень большое спасибо (яп.)], - ответил он уходящей Николь, теплым взглядом выражая всю глубину своих чувств. Танцующим шагом впорхнув в студию между Франческой и Жюльеном Леклерком, Николь чувствовала себя просто изумительно. Она охотно позировала фотографам, пока синьора Сабатини не известила ее, что камеры подготовлены к интервью. Николь пригубила черносмородинного коктейля с шампанским, не переставая переговариваться с Жюльеном. Наконец она уселась возле Франчески под осветительными лампами. "Как это здорово, - вспомнила Николь короткий разговор с Такагиси, - что я имела возможность помочь этому блестящему ученому". Первый вопрос Франчески оказался достаточно невинным. Она спросила Николь, не опасается ли та приближающегося старта в космос. - Конечно, - ответила Николь и живо описала тренировки, которыми занимался экипаж "Ньютона", готовясь к полету. Разговор шел на английском. Вопросы следовали один за другим. Николь рассказала, какой видит свою роль в экспедиции, что надеется обнаружить на Раме II ("Не представляю, знаю только, что все наши открытия окажутся чрезвычайно интересными") и как попала в Космическую академию. Через пять минут Николь почувствовала себя раскованно и расслабилась; ей показалось, что они с Франческой попали в тон. Потом журналистка задала три личных вопроса: об отце, о матери Николь и племени сенуфо в Республике Берег Слоновой Кости [официальное название - Республика Кот-д'Ивуар (франц.), государство в Западной Африке], третий - об их жизни с Женевьевой. Особых усилий ответ не потребовал. Но к последнему вопросу Франчески Николь оказалась совершенно неподготовленной. - Фотографии Женевьевы говорят, что ее кожа светлее вашей, - произнесла Франческа тем же тоном и в той же манере, в которой задавала все предыдущие вопросы. - Цвет кожи вашей дочери позволяет предполагать, что ее отец был белым. Кто он? Николь ощутила учащенное биение сердца. И время словно остановилось. Внезапный поток эмоций вдруг охватил ее, она боялась, что вот-вот заплачет. В памяти всплыло зеркало и ясное отражение в нем двух сплетенных в пылу страсти тел. Николь тяжело вздохнула. Она поглядела вниз, пытаясь вновь почувствовать спокойствие. "Глупая женщина, - укоряла она себя, сопротивляясь смешанному чувству гнева, боли и воспоминаний о прежней любви, волной нахлынувшему на нее. - Думать надо было". Снова подступили слезы, и она попыталась успокоиться. Посмотрела на осветительные лампы и на Франческу. Золотые блестки на платье итальянки сами собой сложились в рисунок... или это лишь показалось Николь: голова кошки с горящими глазами и острыми зубами, проглядывающими из чуть приоткрытой пасти. Наконец, когда, наверное, уже миновала целая вечность, Николь почувствовала, что владеет собой. Она сердито поглядела на Франческу. - Non voglio parlare di quello, - спокойно отвечала Николь по-итальянски. - Abbiamo terminato questa intervista [я не хочу говорить об этом... интервью закончено (итал.)]. - Она встала и, почувствовав, что коленки трясутся, вновь села. Пленка в камерах еще крутилась. Николь глубоко вздохнула. Потом поднялась и вышла из импровизированной студии. Ей хотелось бежать, бежать отсюда подальше, чтобы только оказаться наедине с собой. Но это было невозможно... немыслимо. Жюльен сразу сграбастал ее и, грозя пальцем Франческе, проговорил: - Ну и сука! Николь окружали люди. И все они говорили одновременно. Ей пришлось напрячь смятенные слух и зрение. Вдали Николь расслышала полузнакомый мотив, но, только когда мелодия повторилась несколько раз, осознала, что это "Шотландская застольная". Жюльен обнимал ее за плечи и страстно пел. За ними следовало еще человек с двадцать, подхватывавших припев. Механически Николь пропела последнюю строчку и попыталась удержать равновесие. К ее губам вдруг припал влажный жадный рот, и деловитый язык попытался разжать ее зубы и забраться внутрь. Жюльен лихорадочно целовал ее, фотографы вокруг с упоением щелкали, шум был невероятный. Голова Николь закружилась, она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. С трудом, отчаянно сопротивляясь, она наконец высвободилась из крепких объятий Жюльена. Пошатнувшись, Николь отступила назад, столкнувшись с Реджи Уилсоном. Он отбросил ее в сторону, чтобы скорее добраться до другой пары, вкушавшей новогодний поцелуй во вспышках фотографов. Николь без всякого интереса смотрела ему вслед, словно вдруг оказалась в театре марионеток или в каком-то сне. Реджи растащил целующихся и уже занес руку, чтобы ударить мужчину. Франческа Сабатини остановила его, пока смущенный Дэвид Браун приходил в себя после ее объятий. - Руки прочь, негодяй, - вопил Реджи, все еще угрожая американскому ученому. - Думаешь, я не знал, чем вы тут занимаетесь? Николь не верила своим глазам. Все это не имело никакого смысла. Буквально через какие-то секунды комната заполнилась агентами службы безопасности. Николь среди многих ускользнула из комнаты, пока в ней восстанавливали порядок. Выходя из студии, она прошла мимо Элейн Браун, сидевшей в портике прислонясь спиной к колонне. Николь уже случалось встречаться с Элейн в Далласе, они тогда понравились друг другу. Николь летала туда, чтобы переговорить с врачом Дэвида Брауна о его аллергии. Теперь же заметно пьяная Элейн не была настроена на разговор. - А ты - дерьмо, - услыхала Николь ее бормотанье. - Зачем только я показала тебе результаты до публикации. Все было бы тогда иначе. Николь оставила вечеринку, как только нашла транспорт до Рима. Трудно даже представить такое, но Франческа пыталась проводить ее до лимузина, словно ничего не случилось. Николь коротко и резко отклонила все ее услуги и вышла одна. Когда она возвращалась в гостиницу, пошел снег. Сконцентрировав свое внимание на кружащих хлопьях, Николь скоро сумела в достаточной степени очистить рассудок и припомнить события недавнего вечера. В одном она была совершенно уверена. В предложенном ей шоколадном шарике было замешано нечто сильное и необычное. Николь никогда еще не была так близка к полной потере власти над собой. "Наверное, она дала конфету и Уилсону, - думала Николь. - Так еще можно объяснить эту бурю страстей. Но почему? - вновь спросила она себя. - Чего хотела добиться итальянка?" Оказавшись в номере, она быстро приготовилась ко сну. Как только Николь собралась выключить свет, раздался легкий стук в дверь. Она прислушалась, но в течение нескольких секунд не было слышно ни звука. Николь уже решила, что это слух подвел ее, когда стук повторился. Запахнувшись в гостиничный халат, она осторожно приблизилась к запертой двери. - Кто там? - спросила громко, но не слишком уверенно. - Назовитесь. Она услышала легкое царапанье, и в щель под дверью вполз сложенный листок бумаги. Все еще с опаской, встревоженная Николь подобрала листок и развернула. Там алфавитом сенуфо, племени ее матери, написаны были три слова: _Роната. Омэ. Здесь_. Среди сенуфо Николь звали Ронатой. От волнения и испуга Николь распахнула дверь, даже не проверив на мониторе, кто стоит за ней. Футах в десяти от двери стоял древний старик с морщинистым лицом, разрисованным зелеными и белыми горизонтальными полосами. На нем было длинное зеленое одеяние племени, похожее на балахон, золотые завитушки и узоры которого вроде бы не складывались в осмысленный рисунок. - Омэ! - проговорила Николь, ощущая, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. - Что ты здесь делаешь? - спросила она на сенуфо. Чернокожий старик молчал. В правой руке он держал камень и небольшой фиал. Немного помедлив, он направился прямо в комнату. С каждым его шагом Николь отступала назад. Глаза старика словно приковывали к себе ее взгляд. Когда оба оказались посреди ее номера, старик, стоя в трех или четырех футах от Николь, поднял глаза к потолку и заговорил нараспев. Это был ритуальный напев сенуфо, благословляющий, дарующий удачу. Шаманы племени веками отгоняли этим напевом злых духов. Закончив речитатив, древний Омэ вновь поглядел на свою правнучку и очень медленно заговорил: - Роната, - начал он, - Омэ знает, когда близка беда. В хрониках племени написано, что трехсотлетний старик оградит от злых демонов женщину, не имеющую друга. Но Омэ не сможет более охранять Ронату, когда она оставит королевство Минове. Вот, - сказал он, беря ее за руку и вкладывая в ладонь фиал и камень. - Пусть Роната не разлучается с ними. Николь опустила глаза на камень - гладкий полированный овал около восьми дюймов длиной и четырех дюймов шириной. На молочно-белой поверхности камня змеились странные бурые линии. Маленький зеленый фиал величиной был с дорожный флакончик духов. - Вода из озера Мудрости может помочь Ронате, - проговорил Омэ. - Роната сама узнает время пить. Склонив голову набок, он снова дотошно повторил все заклинания, на этот раз с зажмуренными глазами. Николь, озадаченная и молчаливая, стояла возле него, сжимая камень и фиал в правой руке. Закончив пение, Омэ выкрикнул три слова, которых Николь не поняла, а потом резко повернулся и направился к двери. Вздрогнув, она бросилась следом за ним в коридор, чтобы увидеть, как за дверьми лифта исчезло зеленое пятно. 14. ПРОЩАЙ, ГЕНРИ Николь с Женевьевой шагали под руку вверх по склону. Шел легкий снежок. - А ты видела физиономию этого америкашки, когда я объяснила ему, кто ты? - рассмеялась Женевьева. Подойдя к отелю, Николь переложила на другое плечо лыжи и палки. Guten Abend [добрый вечер (нем.)], проговорил ковылявший мимо старичок, как две капли воды похожий на Санта-Клауса. - Знаешь, о таком не нужно сразу говорить людям, - отвечала Николь с легким укором. - Иногда лучше оставаться неузнанной. Небольшой навес возле входа в отель был предназначен для лыж. Николь с Женевьевой остановились возле него, чтобы убрать снаряжение в шкаф. Сменив лыжные ботинки на мягкие снежные шлепанцы, они повернули назад в сгущающийся сумрак. Мать и дочь постояли рядом, поглядели с горы на деревню Давос. - Знаешь, - заметила Николь, - когда мы сегодня катили вниз по этой задней лыжне к Клостерсу, в какой-то миг я даже поверить не могла, что скоро, менее чем через две недели, окажусь там, - она махнула в сторону неба, - где меня ждет встреча с таинственным космическим кораблем чужаков. Иногда человеческий разум не в силах представить правду. - Ну а если это всего только сон, - легко проговорила дочь. Николь улыбнулась. Ей нравилось в Женевьеве это чувство игры. Когда дневные труды и хлопоты начинали утомлять, она всегда могла положиться на легкую натуру дочери, умевшую развеселить ее. Все они трое из Бовуа в жизни воистину сливались в троицу: каждый не мог представить своей жизни без двух других. Николь даже не хотела думать, как трехмесячная разлука может повлиять на гармонию их взаимоотношений. - А тебя не волнует, что меня так долго не будет дома? - спросила Николь у Женевьевы, входя в гостиную. Возле ревущего огня в центре комнаты сидели с дюжину человек. Не предупредительный, но расторопный официант-швейцарец подавал горячее питье усталым лыжникам. Роботов в отеле "Моросани" не терпели ни для каких надобностей. - Знаешь, по-моему, все будет не так, - жизнерадостно отозвалась дочка. - В конце концов я сумею почти каждый вечер разговаривать с тобой по видеотелефону. А запаздывание сигналов только делает разговор забавным и занимательным. - Они миновали старомодный стол регистратора. - К тому же, - добавила Женевьева, - все время твоего полета я буду в школе в центре внимания. И тему для классной работы мне уже утвердили - создать психологический портрет раман по нашим с тобой разговорам. Николь улыбнулась и качнула головой, оптимизм Женевьевы всегда заражал ее. Право же, стыдно... - О, мадам де Жарден, - прервал ее мысли некий голос. Управляющий отелем делал ей знаки от стола. Николь обернулась. - Для вас есть послание, - продолжал управляющий. - Мне было нелепо передать его вам в руки. Он вручил ей маленький простой конверт. Открыв его, Николь успела заметить лишь крошечную часть герба на визитной карточке. Сердце ее отчаянно забилось, и Николь вновь закрыла конверт. - Что это, мама? - поинтересовалась Женевьева. - Что-нибудь особенное, раз в собственные руки? Сейчас никто так не поступает. Николь попыталась скрыть свои чувства от дочери. - Просто секретный материал, касающийся моей работы, - соврала она. - Курьер допустил грубую ошибку, конверт нельзя было оставлять у герра Граффа. Следовало сразу же отдать мне. - Новые конфиденциальные материалы о здоровье членов экипажа? - спросила Женевьева. Ей уже приходилось беседовать с матерью о деликатной роли офицера службы жизнеобеспечения в космической экспедиции. Николь кивнула. - Дорогая, - обратилась она к дочери, - сбегай, пожалуйста, наверх к дедушке и скажи ему, что я сию минуту приду. Обед в семь тридцать. А я тем временем прочту это сообщение и посмотрю, нужен ли ответ. Поцеловав Женевьеву, Николь проследила за ней, пока девочка не оказалась в лифте, а потом вышла обратно на улицу под легкий снежок. Стоя под уличным фонарем, она холодными пальцами открыла конверт. Пальцы тряслись. "Дурак, - думала она, - беззаботный дурак. Дождалась, написал. Что, если девочка заметила герб?" Он выглядел точно так же, как и пятнадцать с половиной лет назад, в то утро, когда Даррен Хиггинс вручал ей в помещении прессы на олимпийском стадионе приглашение на обед. Сила собственных чувств удивила Николь. Наконец успокоившись, она прочла то, что было написано под гербом: "Извини, что обращаюсь в последний момент. Должен увидеть тебя завтра. Ровно в полдень. Хижина для обогрева N_8 на Вейсфлухйох. Приходи одна. Генри". На следующее утро Николь оказалась в голове очереди к кабинке канатной дороги, поднимавшей лыжников на вершину Вейсфлухйох. В вагончик из полированного пластика она поднялась среди первых двадцати человек и, отвернувшись к окну, стала дожидаться, пока закроются двери. "За эти пятнадцать лет я видела его лишь однажды, - думала она, - и все-таки..." Вагончик поднимался в горы, и Николь надвинула очки на глаза. Утро было ослепительным, почти как в январе семь лет назад в Бовуа, когда отец позвал ее из виллы. Небывалое дело - тогда за ночь выпал глубокий снег, и после долгих уговоров она согласилась оставить Женевьеву дома поиграть в снежки. В то время Николь работала в Туре в госпитале и ждала извещения о приеме в Космическую академию. Она как раз учила семилетнюю дочку лепить снежную бабу, когда Пьер второй раз позвал их: - Николь, Женевьева, я нашел в нашей почте совсем необычное письмо, - начал он, - должно быть, пришло вечером. Николь и Женевьева в лыжных костюмах побежали к дому, а Пьер тем временем вывел весь текст послания на настенный видеоэкран. - Невероятно, - сказал Пьер, - выходит, что все мы приглашены на коронацию в Англию, а потом и на неофициальный прием. Весьма неожиданно. - Ой, гранд-папа, - взволнованно проговорила Женевьева. - Я хочу в Англию. Мы едем, да? И я увижу настоящего короля и королеву? - Сейчас королевы еще нет, дорогая, - ответил дедушка, - если ты не имеешь в виду королеву-мать. Король еще не женился. Николь перечитала приглашение несколько раз, но ничего не сказала. Когда Женевьева успокоилась и выбежала из комнаты, отец обнял Николь. - Я хочу поехать, - тихо проговорила она. - Ты уверена? - спросил он, отодвигаясь и разглядывая ее проницательным взором. - Да, - уверенно подтвердила она. "Генри еще не видел Женевьевы до того вечера, - вспоминала Николь, глядя на часы, а потом на лыжное снаряжение - ей предстояло спуститься с вершины. - Отец вел себя просто изумительно. Он сделал так, что в Бовуа меня больше не увидели, и о том, что у меня ребенок, узнали, когда Женевьеве исполнился год. А Генри про нее и не заподозрил до того вечера в Букингемском дворце". Николь словно видела себя стоящей в цепочке гостей на прием. Король запаздывал, Женевьева капризничала. Наконец Генри оказался перед ней. - Достопочтенный Пьер де Жарден из Бовуа, Франция, с дочерью Николь и внучкой Женевьевой. - Так, значит, это Женевьева, - проговорил король. На мгновение он пригнулся, взял девочку за подбородок. Она подняла личико, и король увидел в ее чертах нечто знакомое. Генри вопросительно поглядел на Николь. Та ограничилась улыбкой. Впереди уже выкликали имена следующих гостей. Король прошел дальше. "И тогда ты послал в гостиницу Даррена, - спускаясь с невысокого склона, вспоминала Николь, собираясь к прыжку... и во время недолгого полета потом. - Он гудел и охал, наконец спросил, не приду ли я на чай". Николь резко затормозила рантами лыж. "Скажите Генри, что я не приду", - ответила она семь лет назад Даррену. Возле небольшого шале на опушке леса Николь появилась в две минуты первого. Сняла лыжи, воткнула их в снег и направилась к двери, не обращая внимания на таблички, предупредительно извещавшие "EINTRITT VERBOTTEN" [вход воспрещен (нем.)]. Из ниоткуда вынырнули двое коренастых мужчин, один из них прямо-таки появился из снега между Николь и дверью хижины. "Все правильно, - услыхала она знакомый голос, - мы ждем ее". Охрана исчезла еще быстрее, чем появилась, и Николь увидела в дверях шале Даррена, улыбавшегося как и тогда. - Привет, Николь, - дружески проговорил он. Постарел. Возле висков появилась седина, в короткой рыжей бороде с перцем мешалась соль. - Как поживаешь? - Отлично, Даррен, - ответила она, чувствуя, что начинает нервничать, невзирая на все собственные назидания. Пришлось напомнить себе, что с тех пор она поумнела, достигла определенного положения в обществе в меру своих возможностей и, конечно, вправе испытывать такую же уверенность в себе, как и ждущий ее король. В шале Николь вступила уверенным шагом. Внутри было тепло. Генри стоял спиной к маленькому очагу. Даррен затворил за ней дверь, оставляя их вдвоем. Николь автоматически развязала шарф, расстегнула парку. Сняла снегозащитные очки. Двадцать, может быть, тридцать секунд, не говоря ни слова, они глядели друг на друга, не пытаясь перевести в слова воспоминания о двух жгучих, исполненных наслаждения и страсти, незабываемых днях, что они подарили друг другу пятнадцать лет назад. - Привет, Николь, - наконец проговорил король, голос его был нежным и мягким. - Привет, Генри, - ответила она. Он хотел было обойти кушетку, подойти к ней, возможно, и прикоснуться, но гордым движением плеч она остановила короля. Тот предложил ей сесть. Николь качнула головой. - Я предпочла бы постоять, если ты не против. - Она подождала еще несколько секунд. Взгляды их вновь встретились. Николь влекло к королю, что бы там ни подсказывал разум. - Генри, - наконец выпалила она, - почему ты вызвал меня сюда? У тебя ко мне, наверное, что-нибудь важное? Король Англии не станет попусту тратить время в хижине на склоне швейцарской горы. Генри направился в угол комнаты. - Я привез тебе подарок к тридцатишестилетию, - сказал он, нагибаясь спиной к Николь. Николь рассмеялась. Скованность начинала оставлять ее. - Это будет завтра, - проговорила она, - ты ошибся на день. Но с чего... Он протянул ей компьютерный кубик. - Это самый ценный подарок, который я сумел для тебя подыскать, и, поверь, он обошелся королевской казне в изрядное количество марок [старинная английская монета]. Она вопросительно глядела на короля. - Ваша экспедиция меня уже давно беспокоит, и я даже не сразу понял почему. Но четыре месяца назад, играя с принцем Чарлзом и принцессой Элеонорой, я вдруг понял, что именно тревожит меня. Интуиция подсказывает мне, что вас ждут неприятности. И я знаю, это звучит глупо, особенно в моих устах, но волнуют меня не рамане. Скорее всего окажется прав этот ваш мегаломан Браун: в нас, землянах, для них нет ничего интересного. Тебе придется провести сотню дней в небольшом корабле с одиннадцатью... Король понял, что Николь не слушает его. - Возьми, - сказал он, - этот куб. Агенты моей разведки составили полные и исчерпывающие досье на каждого из дюжины членов экипажа "Ньютона", в том числе и на тебя. - Николь нахмурилась. - Эта информация, по большей части отсутствующая в досье МКА, подтверждает мою личную убежденность, что экипаж "Ньютона" укомплектован людьми с неустойчивой психикой. Я не знал, что делать с... - Это не твое дело, - вспылила Николь, а вторжение Генри в сферу ее профессиональной деятельности рассердило ее. - Зачем ты лезешь не... - Ну-ка тихо, - прикрикнул король. - Уверяю тебя, я руководствуюсь вполне благими побуждениями. Кстати, - добавил он, - возможно, вся эта информация тебе и не потребуется, но мне все-таки кажется, кое-что обязательно будет полезным. Возьми. И выброси, если захочешь. Ты - офицер службы жизнеобеспечения. Можешь использовать эти данные, как тебе заблагорассудится. Свидание не сложилось, Генри видел это. И подойдя к креслу перед очагом, уселся в него лицом к огню. Спиной к Николь. - Побереги себя, Николь, - буркнул он. Подумав, она убрала куб внутрь парки и подошла к нему со спины. - Спасибо, Генри, - рука Николь упала на его плечо. Король не повернулся, а только поднял вверх руку и очень медленно прикрыл своей ладонью ее пальцы. Так они пробыли почти минуту. - Некоторые факты, однако, ускользнули даже от моих агентов, - проговорил он негромко. - И один из них весьма интересует меня... Громко трещали дрова, но Николь слышала только стук своего сердца. Один голос внутри нее кричал: "Говори ему, говори же!" Но другой голос, исполненный мудрости, велел молчать... Николь медленно высвободила руку. Король повернулся к ней. Она улыбнулась ему и направилась к двери. Застегнула парку, завязала шарф. - Прощай, Генри. 15. ВСТРЕЧА Состыковавшись, оба космических корабля экспедиции "Ньютон" развернулись так, что Рама заполнил все обзорное окно в центре управления. Чужой звездолет был невероятно огромен: длинный геометрически правильный цилиндр с тускло-серой поверхностью. Николь молча стояла рядом с Валерием Борзовым. Для каждого из них первая встреча с освещенным солнцем гигантским кораблем была незабываемым зрелищем. - Какие-нибудь различия обнаружили? - наконец спросила Николь. - Нет еще, - ответил командир Борзов. - Похоже, их собирали на одном заводе. - Все вновь притихли. - Неплохо хотя бы одним глазком поглядеть на сборочный цех, - проговорила Николь. Валерий Борзов кивнул. Небольшой космический аппарат бесшумно, словно летучая мышь или колибри, мелькнул возле иллюминатора и исчез в тускло-сером пятне Рамы. - Зонды внешнего наблюдения сейчас определяют степень сходства. Каждый из них снабжен опорным набором изображений Рамы I. Все отклонения обнаружат и зарегистрируют в течение трех часов. - А если существенных отличий не будет? - Будем действовать в соответствии с планом, - ответил с улыбкой генерал Борзов. - Причаливаем, открываем Раму, запускаем внутренние зонды, - он поглядел на часы. - Продолжим через двадцать два часа, если офицер службы жизнеобеспечения заверит меня в готовности экипажа. - Экипаж в отличной форме. Я только что проверила данные, полученные во время крейсерского перелета. Все в норме, просто на диво. Кроме кратковременных и понятных гормональных отклонений у всех трех женщин за сорок дней никаких заметных аномалий не обнаружено. - Значит, физически мы готовы к высадке, - задумчиво произнес командир. - А как насчет психологической готовности? Вас не беспокоит недавняя общая раздражительность? Или ее можно объяснить только напряженностью и волнением? Николь молчала недолго. - Согласна, четыре дня после стыковки обоих кораблей экипаж находился в нервном состоянии. Конечно, о сложных взаимоотношениях Уилсона и Брауна мы знали еще до начала полета. Пока Реджи летел на вашем корабле про эти сложности можно было забыть, но теперь, когда оба аппарата состыкованы и весь экипаж снова вместе, эта парочка норовит вцепиться друг другу в горло при первой же возможности. В особенности, если рядом Франческа. - Я дважды пытался переговорить с Уилсоном за время раздельного полета, - недовольным голосом проговорил Борзов. - Он даже не хотел слушать меня. Его явно что-то очень сильно раздосадовало. Генерал Борзов подошел к пульту управления и начал перебирать клавиши. На одном из мониторов появилась и исчезла информация. - Здесь все дело в Сабатини, - продолжал он. - За время полета у Уилсона было мало работы, но, если судить по журналу, он невероятно много времени потратил на разговоры с ней. И вечно был в плохом настроении. Даже О'Тулу нагрубил. - Генерал Борзов повернулся и внимательно поглядел на Николь. - Я хочу узнать от вас, как от офицера службы жизнеобеспечения, какие еще вы имеете официальные рекомендации относительно совместимости экипажа и прочих психологических вопросов? Николь не ожидала этого. Когда генерал Борзов предложил ей провести итоговую проверку состояния здоровья членов экипажа, она как-то не подумала, что от нее потребуются сведения и об их психическом состоянии. - Вы хотите иметь профессиональное заключение психолога? - спросила она. - Конечно. Я хочу иметь отчет по форме А5401, характеризующей физическую и психологическую готовность членов экипажа. В методике четко сказано, что руководитель экспедиции перед каждой высадкой обязан иметь информацию об экипаже и требовать ее от офицера жизнеобеспечения. - Но во время тренировок вас интересовало только физическое здоровье. Борзов улыбнулся. - Если вам требуется время на подготовку отчета, мадам де Жарден, я могу и повременить. - Нет-нет, - произнесла Николь, немного подумав. - Свое мнение я могу высказать немедленно, а поближе к вечеру представить его в официальном виде. - Прежде чем продолжить, она помедлила еще несколько секунд. - Уилсона с Брауном я не стала бы объединять ни для каких работ, в особенности во время первой вылазки. Кроме того, я возражаю, впрочем, без особой в данном случае настойчивости, против объединения Франчески в одной группе с кем-либо из них. Других сомнений в совместимости экипажа у меня нет. - Хорошо, очень хорошо, - командир широко улыбнулся. - Одобряю... и не только потому, что ваш отчет не противоречит моему собственному мнению. Вы понимаете, все эти вопросы достаточно деликатные. - Борзов резко сменил тему. - А теперь могу ли я узнать ваше мнение по совершенно иному делу? - Что же вас интересует? - Утром ко мне явилась Франческа и предложила провести завтра вечеринку. Она говорит, что экипаж нервничает и нуждается в разрядке перед первой вылазкой на Раму. Вы с ней согласны? Николь помедлила. - Идея неплохая, - ответила она, - напряженность достаточно заметна... А какого рода мероприятие вы наметили? - Обычный совместный обед, здесь в центре управления... немного вина и водки, потом какие-нибудь развлечения, - Борзов улыбнулся и положил руку на плечо Николь. - Меня интересует ваше профессиональное мнение, точка зрения офицера жизнеобеспечения. - Ну конечно, - рассмеялась Николь. - Генерал, - добавила она, - если вы решили, что экипажу необходимо повеселиться, я не могу возражать... Николь закончила отчет и по линии связи, соединяющей корабли, перевела файл на компьютер в военном аппарате Борзова. Она была крайне осторожна в выборе слов и причину конфликта усмотрела в "межличностных отношениях", а не в поведенческой патологии. С точки зрения Николь, все было как на ладони: Уилсона с Брауном ссорила ревность, древнее и примитивное зеленоглазое чудище. Она понимала, что Уилсона с Брауном лучше не посылать на Раму в составе одной группы, и ругала себя за то, что сама не подняла этот вопрос перед Борзовым: все-таки и наблюдение за психическим состоянием экипажа входит в ее обязанности. Но как-то не могла представить себя в роли психиатра на корабле. "Должно быть, я избегаю подобных вопросов, потому что здесь критерии субъективны, - думала она. - Нет еще таких датчиков, что могли бы изменить душевное состояние". Николь спустилась в общий зал жилого помещения корабля. Она не отрывала от пола сразу обеих ног - невесомость уже сделалась привычной. Было приятно, что создавшие "Ньютон" инженеры так хорошо потрудились, сумев свести к минимуму различия между обычными земными условиями и космическим бытом. Это упрощало труд космонавта, и экипаж мог беспрепятственно отдаваться своим основным обязанностям. Комната Николь находилась в конце коридора. На корабле у каждого из космонавтов было собственное помещение, добытое после жарких баталий экипажа и инженеров; последние настаивали на парных каютах, полагая, что в таком случае помещения корабля будут использоваться более эффективно. Но отспоренные каютки оказались тесными и небольшими. Восемь кают были размещены на большом корабле, звавшемся среди экипажа "научным". Еще четыре крохотные спальни располагались на "военном" аппарате. На обоих кораблях имелись залы для упражнений и кают-компании с удобной мебелью и различными развлекательными устройствами, не помещавшимися в спальнях. Проходя мимо комнаты Яноша Табори к тренировочному залу, она услышала характерный смешок венгра. Дверь, как всегда, была распахнута настежь. - И ты думал, что я разменяю ладьи и оставлю твоих слонов распоряжаться на середине доски? Нет, Сигеру, пусть я не мастер, но все-таки способен учиться на своих ошибках. А за это ты уже наказывал меня в одной из предыдущих партий. Табори и Такагиси после ужина, как обычно, были заняты шахматной партией. Каждый "вечер" (экипаж держался привычных 24-часовых суток по гринвичскому среднеевропейскому времени) час перед сном оба они отдавали игре. Такагиси обладал квалификацией мастера, а еще - мягким сердцем и стремился подбодрить Табори. Так что почти в каждой партии, заработав верное преимущество, он позволял ему исчезнуть. Николь заглянула внутрь. - Входите, красавица, - ухмыльнулся ей Янош. - Поглядите, как я побью нашего азиатского друга в псевдоумственном поединке. - Николь начала уже объяснять, что идет в тренировочный зал, когда между ее ногами в комнату Табори прошмыгнуло странное существо размером с крупную крысу. Она невольно вздрогнула, а игрушка - наверное, так - направилась прямо к мужчинам. Эй, черный дрозд, эй, черный хвост, Оранжевый носок, И сладкозвучный певчий дрозд, И крошка королек. [У.Шекспир. Сон в летнюю ночь] Запел робот, подкатываясь к Яношу. Опустившись на колени, Николь принялась разглядывать забавного незнакомца. На человеческом тельце сидела ослиная голова. Робот пел. Табори и Такагиси, оставив игру, дружно хохотали... Николь замерла в изумлении. - Ну же, - проговорил Янош. - Скажите ему, что любите его. Как это сделала прекрасная королева Титания... Николь передернула плечами. Маленький робот на мгновение смолк. Янош настаивал, и Николь пробормотала "Я люблю тебя", обращаясь к 20-сантиметровому роботу. Миниатюрный Основа повернулся к Николь. - Думается, для этого у вас, мистрис, мало ума, но, честно говоря, любовь и рассудок в наши дни уживаются редко. Николь была потрясена. Она уже протянула руку, чтобы подобрать крошечную куколку, но остановилась, услышав другой голос: - Боже, насколько глупы эти смертные. Где же этот актеришка, превращенный мной в осла? Где же ты, Основа? В комнату вступил робот в одеждах эльфа. Увидев Николь, он подпрыгнул над полом и несколько секунд парил в воздухе на уровне ее глаз, отчаянно трепеща крылышками. - Я - Пэк, прекрасная дева, - объявил он, - мы еще не встречались. - Робот опустился на пол и умолк. Николь потеряла дар речи. - Что же это... - начала она наконец. - Ш-ш-ш... - Янош требовал от нее молчания. Он показал на Пэка. Основа прикорнул в уголке возле кровати Яноша. Пэк уже отыскал его и посыпал лежащего тонким порошком из крохотного мешочка. На глазах троих людей голова Основы начала преображаться. Конечно, Николь видела, как перемещаются небольшие пластмассовые и металлические детальки, образующие голову осла, но метаморфоза просто завораживала. Пэк отскочил в сторону, когда Основа пробудился уже с человеческой головой и завел речь: - Ну и чудной же сон мне приснился. Такой сон, что не хватит ума человеческого объяснить его. Ослом будет тот, кто станет рассказывать этот сон. - Браво, браво, - воскликнул Янош, как только робот умолк. - Омедето [благодарю (яп.)], - добавил Такагиси. Опустившись в единственное свободное кресло, Николь поглядела на своих коллег. - Только подумать, - проговорила она, качая головой. - Я-то говорила командиру, что оба вы в здравом уме, - она помолчала две-три секунды. - Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что происходит? - Это все Уэйкфилд, - ответил Янош. - Невероятно талантливый человек и в отличие от многих гениев еще и очень умный. А кроме того, пылкий поклонник Шекспира. У него целая семейка этих игрушек, только, по-моему, кроме Пэка никто не летает, а кроме Основы никто не меняет личину. - Пэк тоже не летает, - сказал Ричард Уэйкфилд, появляясь у двери. - Он едва способен висеть в воздухе, и то недолго. - Уэйкфилд казался смущенным. - Я не предполагал, что вы здесь, - обратился он к Николь. - Случается, устраиваю каверзу этим бойцам во время сражения. - Да, - согласился Янош, пока Николь оставалась безмолвной. - Однажды вечером я только что сдался Сигеру, когда мы услышали шум за дверью. И буквально через секунду сюда ввалились Тибальт и Меркуцио, перебраниваясь и звеня шпагами. - Это ваше хобби? - спросила Николь, движением руки показав на роботов. - Миледи, - вмешался Янош прежде, чем Уэйкфилд успел ответить. - Никогда, _никогда_ не называйте страсть хобби. Шахматы для нашего уважаемого японского коллеги тоже вовсе не хобби. А этот молодой человек, уроженец Стратфорд-он-Эйвона, родного города барда, создает своих роботов далеко не для развлечения. Николь поглядела на Ричарда. Она пыталась представить себе, какое умение и какие познания необходимы, чтобы создать столь сложных роботов. Не говоря уже о таланте... и страсти. - Потрясающие игрушки, - сказала она Уэйкфилду. На комплимент он ответил улыбкой. Извинившись, Николь направилась к двери. Пэк скользнул мимо нее и загородил ей путь. Спите, спите сладким сном, Я тайком своим цветком Исцелю тебя, влюбленный... Николь со смехом переступила через крохотного "духа" и помахала друзьям, прощаясь с ними на ночь. В тренировочном зале Николь пробыла дольше, чем предполагала. Обычно тридцати минут на велотренажере или бегущей дорожке вполне хватало, чтобы расслабиться перед сном. Но сегодня, когда цель их путешествия уже совсем рядом, ей пришлось потрудиться, чтобы снять возбуждение. Частично она нервничала и потому, что рекомендовала разводить Уилсона с Брауном во всех важных работах экспедиции. "Не поторопилась ли я? - вновь переспрашивала она себя. - Или это генерал Борзов сумел так воздействовать на мое мнение?" Своей профессиональной репутацией Николь гордилась и всегда перепроверяла важные решения. Заканчивая упражнения, она успела убедить себя в том, что правильно поступила. Усталое тело само теперь намекало, что не против поспать. Когда она вернулась к жилым помещениям, повсюду, кроме коридора, было уже темно. Поворачивая к себе в комнату, она бросила взгляд в гостиную - в сторону кладовки, где хранились медикаменты. "Странно, - подумала она, напрягая зрение в полумраке. - Неужели я забыла запереть дверь?" Николь пересекла гостиную. Дверь в кладовую действительно была распахнута настежь. Включив автоматический замок, она уже хотела захлопнуть дверцу, когда услыхала шорох в темной комнате. Потянувшись, Николь включила свет. И, к своему удивлению, обнаружила там Франческу Сабатини, устроившуюся в уголке за компьютером. На экране перед ней высвечивалась информация, в руке она держала небольшую бутылочку. - Привет, Николь, - невозмутимо бросила Франческа, словно бы ей и полагалось сидеть во мраке за компьютером в комнате, где хранятся медикаменты. По кодам заголовков Николь заметила, что Франческа интересуется средствами прекращения беременности, имеющимися на космическом корабле. - Что это? - спросила Николь, указывая на видеомонитор. В голосе ее чувствовалось раздражение. Всем космонавтам было известно, что вход в помещение, где находились медикаменты, разрешен лишь офицерам службы жизнеобеспечения. Франческа не ответила, и Николь рассердилась. - Как ты вошла сюда? - гневно потребовала она объяснений. Считанные сантиметры разделяли обеих женщин в маленькой нише, где был установлен компьютер. Внезапно потянувшись, Николь выхватила пузырек из рук Франчески. И пока она читала ярлычок, Франческа протиснулась через узкое место и направилась к двери. К тому времени Николь обнаружила, что держит в руках абортивную жидкость, и торопливо направилась следом за Франческой. - Может быть, ты все-таки объяснишь свои действия? - спросила Николь. - Отдай мне, пожалуйста, пузырек, - наконец проговорила Франческа. - Не могу, - ответила Николь, качнув головой. - Это очень сильное лекарство с серьезными побочными эффектами. Что ты намеревалась делать? На что ты надеялась - выкрасть лекарство так, чтобы я не заметила? Но исчезновение обнаружилось бы при первой же проверке. Обе женщины несколько секунд смотрели друг на друга. - Послушай, Николь, - выдавив улыбку, наконец проговорила Франческа, - все очень просто. Я по своему расписанию только что обнаружила, что нахожусь на самой ранней стадии беременности. Я хочу избавиться от эмбриона. Это мое личное дело, и я никого не собираюсь извещать о случившемся. - Ты не можешь быть беременной, - быстро возразила Николь, - биометрия не показывала этого. - Ему всего четыре или пять дней. Но я уверена. Я чувствую перемены в собственном теле. И по месячным все совпадает. - Ты же знаешь, как это делается, - после некоторого колебания проговорила Николь. - Все действительно могло быть очень просто, если пользоваться твоими словами, обратись ты сразу ко мне. Тогда я наверняка замяла бы дело... как ты и хочешь. Но теперь ты ставишь меня перед дилеммой... - Прекратишь ты свои бюрократические лекции или нет, - резко перебила ее Франческа. - Ваши чертовы правила меня не интересуют. Мужик сделал мне ребенка, а я не хочу его. Так что, даешь мне бутылочку или придется искать иные пути? Николь была в ярости. - Ты меня потрясаешь. Думаешь, я дам тебе бутылочку и привет... Уйду и все забуду, и никаких вопросов? Сама ты можешь плевать на свою жизнь и здоровье, но я не имею права этого делать. Я должна сначала исследовать тебя, определить возраст эмбриона и лишь после этого могу прописать лекарство. К тому же я обязана напомнить тебе про моральные и психологические факторы... Франческа отвечала громким хохотом. - Избави меня от нравоучений, Николь, от смехотворной мещанской морали вашего захолустного Бовуа. Уважаю тебя как мать-одиночку. Но со мной дело обстоит совершенно иначе. Отец этого ребенка специально перестал принимать таблетки, решив, что беременность восстановит мои чувства к нему. Это он сделал напрасно. Мне ни к чему его ребенок. Нужны ли тебе еще какие-нибудь... - Довольно, - перебила ее Николь, презрительно кривя рот. - Подробности твоей личной жизни меня не интересуют. Я сужу лишь о том, что будет лучше для тебя и экспедиции. - Она смолкла. - В любом случае я настаиваю на проведении положенного обследования, в том числе внутритазовой интроскопии. Если ты откажешься, я не дам согласия на аборт. И, конечно, буду вынуждена дать подробный отчет... Франческа расхохоталась. - Не надо мне угрожать, я не настолько глупа. Если тебе так хочется вставить мне между ног свои инструменты, действуй, приглашаю тебя. Сделаем и готово. Чтобы к моменту высадки во мне не осталось никаких эмбрионов. За последовавший час Николь и Франческа едва обменялись дюжиной слов. Вдвоем они направились в крошечный лазарет, где с помощью инструмен