в, питающих магниты, требуется много минут. Но пускай ребята разберутся сами; вряд ли у них уйдет на это слишком много времени - раскинут мозгами, и все станет ясно. Трактор осторожно сползал с крутого склона; на горизонте уже показались решетчатые фермы телескопов. Совсем, подумал Садлер, как две фабричные трубы, одетые в леса. Несмотря на всю краткость своего пребывания на Луне, он успел проникнуться к этим огромным приборам нежностью, они стали для него - как и для любого сотрудника Обсерватории - личностями. И он вполне понимал, почему так тревожатся астрономы за свои исполинские глаза, заглядывающие в самые глубины пространства, на расстояния в сотни миллиардов световых лет. Высокий, отвесный обрыв загородил солнце, и все вокруг погрузилось во тьму. В небе начали вспыхивать звезды - зрение Садлера автоматически адаптировалось к перемене освещенности. Он взглянул на север, краем глаза заметив, что и Уилер сделал то же самое. Nova Draconis все еще оставалась ярчайшей звездой небосклона, однако быстро тускнела. Через несколько дней она будет примерно как Сириус, через несколько месяцев ее не различишь невооруженным глазом. Все это имело какой-то скрытый смысл, какое-то символическое значение, недоступное разуму, но наполовину угадываемое фантазией, интуицией. Наука узнает от Nova Draconis очень много, но чему научит эта звезда обычных, живущих своей повседневной жизнью людей? Только вот этому, подумал Садлер. В небесах могут сверкать какие угодно знамения, Галактика может возжигать маячные огни взрывающихся звезд, а человек, как и прежде, будет заниматься своими делами - с полным безразличием ко всем космическим фейерверкам. У него и с планетами-то дел хватает по горло, так что звезды подождут. Все их выходки не преисполняют человека каким-то чрезмерным благоговением - всему свое время, когда-нибудь он разберется и с этим небесными светильниками. На последнем, равнинном участке обратного пути ни спасатели, ни спасенные почти не разговаривали. Руки Уилера мелко дрожали - наступила запоздалая реакция на пережитое. Джеймисон просто сидел и смотрел на приближающуюся Обсерваторию, словно видел ее впервые. Когда трактор пересекал длинную тень десятиметрового телескопа, он повернулся к Садлеру и спросил: - А как они там, все успели убрать? - Вроде бы все, - откликнулся Садлер. - Я не слышал ни о каких повреждениях. Джеймисон рассеянно кивнул, не проявляя ни особого облегчения, ни радости. Потрясающие события сегодняшнего дня просто не оставили в нем места для новых эмоций. Как только трактор остановился в подземном гараже, Садлер распрощался со спутниками и бросился в свою клетушку составлять донесение. Собственно говоря, это выходило за рамки задания, но ведь как приятно сделать наконец хоть что-нибудь по-настоящему полезное. Его охватило огромное спокойствие - чувство, словно страшная гроза прошла стороной, растратила всю свою яростную мощь и никогда больше не вернется. Сейчас, по завершении битвы, полностью исчезла депрессия, мучившая Садлера последние дни. Ему казалось, что и Земля, и Федерация должны были испытать одинаковое потрясение; узрев воочию, на что способны развязанные ими силы, они должны в равной степени стремиться к миру. Он даже рискнул задуматься о будущем - впервые после отъезда с Земли. Всякое, конечно, бывает, но опасность атаки на Землю казалась теперь практически нулевой. Жанетте ничто не угрожает, и скоро он снова с ней увидится. И сможет наконец рассказать, где он был все это время и чем занимался - ну какие там могут быть тайны после того, что произошло? И все равно Садлер испытывал острую, грызущую неудовлетворенность. Он ненавидел бросать какую-нибудь работу на полпути - и вот, судя по всему, этой его миссии суждено остаться незавершенной. Так был, в конце концов, шпион среди сотрудников Обсерватории, или нет? 19 К тому моменту когда началась - чтобы тут же и завершиться - война, лайнер "Пегас" (шестьдесят человек экипажа, триста пассажиров) удалился от Земли всего на четыре суточных перехода. Маловразумительные сводки, передаваемые Землей и Федерацией, ничего не проясняли, а только усиливали вспыхнувшую на борту панику. Капитан Холстед принял решительные меры: пассажиров, опасавшихся попасть на Марсе в лагерь для военнопленных, а потому требовавших немедленного возвращения, пришлось временно изолировать. Положа руку на сердце, их было трудно винить; сквозь иллюминаторы ясно виднелся прекрасный серебряный полумесяц все еще близкой Земли, сопровождаемый вторым, меньшим по размеру и более тусклым. Даже отсюда, с расстояния в миллион километров, ослепительное пламя только что отгремевшей на Луне битвы различалось с полной, пугающей отчетливостью, что также мало способствовало укреплению морального духа. К сожалению, законы небесной механики непреложны, вынесенный ими приговор не подлежит ни обжалованию, ни пересмотру. Да, "Пегас" едва еще отошел от Земли и находился во многих неделях пути от намеченной цели, однако он достиг уже орбитальной скорости и летел, подобно брошенному камню, управляемый всесильным тяготением Солнца, по тропе, неизбежно ведущей к Марсу. О повороте назад не могло быть и речи, такой маневр потребовал бы совершенно нереального количества отбрасываемой массы. В баках "Пегаса" оставалось вполне достаточно пыли, чтобы в конце пути уравнять его скорость со скоростью Марса, а также для не очень значительных коррекций траектории - но никак не более того. Энергии, которую могли произвести его реакторы, хватило бы и на десяток полетов, но на одной энергии, без отбрасываемой массы, много не полетаешь. Волей-неволей "Пегас" мчался к Марсу; при всей кажущейся свободе космического пространства он мог отклониться от своего пути ничуть не больше, чем следующий точно по расписанию железнодорожный поезд. Капитан Холстед не ожидал от этого рейса ничего хорошего. Долетевший по радио призыв МЭЙДЭЙ! МЭЙДЭЙ! [международный радиотелефонный сигнал бедствия (в отличие от радиотелеграфного сигнала SOS)] сразу же отодвинул все прочие заботы на второй план. Триста уже лет звучит это слово на море, в воздухе и в космосе; повинуясь ему, поднимаются по тревоге спасательные отряды, капитаны меняют курс и спешат на помощь своим терпящим бедствие товарищам. Но как же мало может сделать командир космического корабля; за всю историю астронавтики было всего лишь три случая успешных спасательных операций в космосе. Это связано с двумя основными причинами, хотя пассажирские компании предпочитают говорить только об одной. Серьезные неприятности в открытом космосе - большая редкость, почти все несчастные случаи происходят при взлете или посадке. Выйдя в космос и встав на орбиту, которая без всяких усилий доведет его до цели, корабль оказывается в полной безопасности от всех бед - за исключением внутренних механических неполадок. Неполадки эти происходят сплошь да рядом, чаще всего они весьма тривиальны, а потому устраняются быстро и без излишнего шума - ну зачем же попусту тревожить пассажиров? В соответствии с законом, все космические корабли состоят из нескольких независимых отсеков; в случае необходимости любой из них может стать убежищем. Худшее, что грозит пассажирам, - это провести в тесноте и без особых удобств несколько часов, пока разъяренный капитан тяжело дышит своему главному механику в затылок. Вторая причина, почему космические спасательные операции столь редки, состоит в том, что они почти неосуществимы. Космический корабль перемещается с огромной скоростью по точной, заранее рассчитанной, не позволяющей больших изменений орбите - факт, который начал понемногу доходить до пассажиров "Пегаса". Более того, постоянно меняющаяся расстановка планет делает эти орбиты уникальными, ни один корабль не повторяет пути другого. В космосе нет "судоходных линий", случайное сближение двух кораблей до миллиона километров - редкость необычайная. Но даже если такое и происходит, о непосредственном контакте обычно нет и речи, мешает разность скоростей. Взяв из рук связиста радиограмму, капитан Холстед сразу же обратил внимание на координаты и курс терпящего крушение судна. Так, скорость с перепугу наврали, столько не бывает. И сделать тут, конечно же, нельзя ничего - расстояние такое, что и за неделю не доберешься. Теперь название... Холстед всегда считал, что знает каждый корабль Солнечной системы, но тут было что-то новенькое. В полном изумлении он перечитал радиограмму - и вдруг понял, кто именно взывает к нему о помощи. Когда люди терпят бедствие - хоть на море, хоть в космосе - враждебность к ним исчезает. Капитан Холстед наклонился к своему пульту и скомандовал: - Связь! Дайте мне их капитана. - Он на связи, сэр. Можете говорить. Капитан Холстед неловко откашлялся. Ситуация незнакомая и не из приятных. Он должен был сообщить врагу, что ничем не сможет ему помочь, - и не испытывал от этого ни малейшей радости. - Говорит "Пегас", капитан Холстед. Вы находитесь слишком далеко для прямого контакта. Наш оперативный резерв меньше десяти километров в секунду. Невозможность очевидна, нет даже смысла проводить расчеты. У вас есть какие-нибудь предложения? Подтвердите, пожалуйста, свою скорость - там какая-то ошибка. Четырехсекундная пауза, и в обычной-то обстановке способная довести до белого каления. А затем - ответ, неожиданный и ошеломляющий: - Коммодор Бреннан, федеральный крейсер "Ахерон". Подтверждаю полученную вами скорость. Мы можем сблизиться с вами через два часа, все коррекции курса осуществим сами. Мы на ходу, однако должны покинуть корабль не позже чем через три часа. Мы лишились радиационной защиты, главный реактор нестабилен. Управляем им вручную, продержимся до момента сближения и приблизительно час еще. Дальше нет никаких гарантий. Капитана Холстеда бросило в холодный пот. Он не понимал, как реактор может стать нестабильным, но зато прекрасно представлял себе, чем такие вещи кончаются. Да и вообще, непонятного здесь больше, чем понятного - вот, скажем, откуда у "Ахерона" такая скорость? - но все это может подождать; Бреннан должен узнать самое главное обстоятельство. - "Пегас" - "Ахерону". У меня на борту триста пассажиров. Если имеется опасность взрыва, я не могу рисковать своим кораблем. - Опасности нет - я это гарантирую. Мы сможем дать пятиминутное предупреждение - за это время вы успеете отойти. - Согласен. Я прикажу приготовить шлюзы, вам перекинут конец. Долгота этой паузы явно не была связана с медлительностью радиоволн. - Вот тут-то как раз и главная наша трудность, - произнес наконец Бреннан. - Мы находимся в переднем отсеке. Здесь нет внешних шлюзов, а у нас всего пять скафандров. На сто двадцать человек. Капитан Холстед присвистнул и, прежде чем ответить, повернулся к стоявшему рядом штурману. - И ведь мы не сможем здесь помочь, - сказал он. - Чтобы выбраться, им придется проломить обшивку, а тогда всем конец - кроме пятерых, которые будут в скафандрах. Свои скафандры мы передать не можем, без разгерметизации этого не сделаешь. Он снова включил микрофон. - "Пегас" - "Ахерону". Чем мы могли бы вам помочь? Дикое это ощущение, когда говоришь с обреченным человеком, фактически - уже мертвецом. В космосе традиции те же самые, что и на море, и выполняются они столь же неукоснительно. Пять человек покинут борт "Ахерона" живыми - но капитана среди них не будет. Холстед не знал, что коммодор Бреннан совсем не считает себя мертвецом, что он отнюдь не расстался еще с надеждой - каким бы отчаянным ни казалось положение. План спасения придумал главный корабельный врач, он же и объяснял теперь свою идею команде. - Вот что нам придется сделать, - говорил невысокий смуглый человек, в недавнем прошлом - один из лучших хирургов Венеры. - До шлюзов нам не добраться, со всех сторон вакуум, а у нас только пять скафандров. Эту посудину строили не для перевозки пассажиров, а для драки; очень похоже, что у ее конструкторов голова болела о чем угодно, кроме стандартных норм и правил космоплавания. Как бы там ни было, положение у нас веселенькое, и нужно из него выпутываться. Через пару часов мы подойдем к "Пегасу". К счастью для нас, это судно оборудовано большими грузовыми и пассажирскими шлюзами - в каждый из них можно поместить от тридцати до сорока человек - если они ужмутся поплотнее и будут без скафандров. Не шумите, я прекрасно понимаю, что перспективка не из приятных, но это - отнюдь не самоубийство. Вы окунетесь в вакуум - и вынырнете из него целенькими. Удовольствие, мягко говоря, среднее, но зато вам будет чем хвастаться до конца жизни. Слушайте теперь внимательно. Первым делом я докажу вам, что вы можете прожить пять минут не дыша, более того - вам даже не захочется вдохнуть. Трюк предельно простой, многие уже столетия входящий в арсенал йогов и разных колдунов, причем никакой мистики в нем нет, все основано на самой тривиальной физиологии. Прежде чем продолжить, врач достал из кармана секундомер. - Когда я скомандую "Начали!", каждый из вас сделает полный выдох - выдавит из легких весь воздух, до последнего кубика, - а затем посмотрим, сколько вы сможете выдержать. Только не старайтесь из последних сил, станет трудно - сразу начинайте дышать. Чтобы вы знали свой результат, я буду отсчитывать секунды вслух, начиная с пятнадцатой. Тем, кто не выдержит и четверть минуты, я бы рекомендовал сразу же подавать рапорт об отставке. Смех заметно разрядил всеобщее напряжение (на что, собственно, и была рассчитана последняя фраза). Врач поднял руку, крикнул "Начали!" - и резко ее опустил; последовал громкий, всеобщий выдох, а затем - полная тишина. - Пятнадцать. Те, кто еле-еле справился даже с минимальным нормативом, судорожно перевели дыхание. Счет продолжался до шестидесяти, под аккомпанемент шумных, взрывоподобных вздохов - члены экипажа один за другим прекращали сопротивление. Но даже и по завершении минуты осталось несколько упрямцев. - Достаточно, - объявил врач. - А вы, герои, прекращайте - вы мне весь эксперимент портите. И снова по переполненному отсеку пробежали смешки - впавшие было в отчаяние люди заметно приободрились. Все еще ничего не понимая, они поверили, что есть некий план, дающий надежду на спасение. - Теперь посмотрим, как у нас все это получилось, - продолжил знаменитый венерианский хирург. - Сперва поднимите руки те, кто продержался от пятнадцати до двадцати секунд... Теперь от двадцати до двадцати пяти... Теперь от двадцати пяти до тридцати. А у тебя-то, Джонс, совесть какая-нибудь есть? Ты же на пятнадцати сломался! Теперь от тридцати до тридцати пяти... По окончании переклички выяснилось, что примерно половине команды "Ахерона" удалось задержать дыхание на тридцать и более секунд. - Примерно то, чего я и ожидал, - кивнул врач. - Можете рассматривать этот эксперимент как контрольный, а теперь займемся делом. На всякий случай напомню вам, что мы тут дышим чистым кислородом под давлением в триста миллиметров. Поэтому, хотя давление на корабле составляет меньше половины нормального, ваши легкие получают в два раза больше кислорода, чем на Земле - о Марсе и Венере я уж и не говорю. Если кто-нибудь из вас пытался, несмотря на запреты, покурить в гальюне, он должен был заметить, что сигареты хватает буквально на несколько секунд - такая мощная здесь атмосфера. И я это не просто так языком чешу - понимая происходящее, вы будете чувствовать себя более уверенно. Сейчас все вы промоете себе легкие и до предела насытите свои организмы кислородом. Делается это при помощи гипервентиляции - то есть, говоря нормальным языком, глубокого, интенсивного дыхания. По моему сигналу каждый из вас начнет вдыхать глубоко, как только возможно, а затем выдыхать полностью, и вы будете продолжать это занятие, пока я не скажу остановиться. Для первого раза хватит и минуты - кое-кто почувствует к концу легкое головокружение, но вы не бойтесь, это пройдет. С каждым вдохом забирайте в себя как можно больше воздуха, расширяйте грудную клетку до предела, поднимайте руки, это тоже поможет. Через минуту я дам команду выдохнуть, вы перестанете дышать, а я снова начну отсчитывать секунды. Обещаю вам большую неожиданность. Поехали! Следующую минуту переполненные отсеки "Ахерона" являли собой фантастическое зрелище. Сто с лишним членов его экипажа вразнобой вскидывали и опускали руки; широко раскрытые рты хватали воздух с такой жадностью, словно каждый глоток был последним. Кое-кто из людей хотел бы дышать еще глубже, но не мог - мешала теснота; буквально всем им приходилось за что-нибудь цепляться, чтобы не взмыть от резких движений под потолок. - Хватит! - крикнул врач. - Кончайте дышать - полный выдох. Теперь посмотрим, сколько вы выдержите. Я снова буду считать, но на этот раз - только с тридцатой секунды. Результат оказался ошеломляющим. Нашелся, правда, человек, немного не дотянувший до минуты, но большинство остальных выдержало почти две, причем без особого напряжения. Более того, чтобы вдохнуть раньше этого времени, нужно было сделать над собой усилие. Кое-кто чувствовал себя вполне хорошо и через три, даже четыре минуты, а последний прекратил эксперимент только в начале шестой, да и то по приказанию врача. - Именно это я и пытаюсь вам доказать. Когда легкие тщательно промыты кислородом, первые минуты попросту не хочется дышать - примерно так же, как не хочется есть после сытного обеда. И тут не требуется никаких мучительных усилий - ведь тебе не приходится удерживать себя от вдоха. Ну а когда на карту будет поставлена жизнь, вы покажете такие результаты, что сами потом ахнете, уж это я вам обещаю. Мы пришвартуемся к "Пегасу" вплотную; чтобы перебраться на него, потребуется не больше тридцати секунд. Ребята с лайнера нас подстрахуют, если кто потеряет сознание или уйдет в сторону, они отловят его и затолкнут в шлюз; как только все будут внутри, люк закроется. Ну а затем пустят воздух, и вы окажетесь в безопасности, целенькие и невредимые, ну разве что у кого-нибудь носом кровь пойдет. Врач отчаянно надеялся, что говорит этим людям правду. Игра предстояла смертельно опасная и беспрецедентная, но никакой альтернативы ей не было. Во всяком случае, они получат возможность бороться за свою жизнь - и хоть какой-то шанс на успех. - А теперь, - продолжил он, - вы, вероятно, задумываетесь о броске давления. Трудно отрицать, что декомпрессия - вещь неприятная, но пребывание в вакууме будет слишком кратким, чтобы нанести вам существенный вред. Разгерметизация люков будет производиться в два этапа: сперва мы медленно сбросим давление до одной десятой атмосферы, затем резко откроем их полностью и - вперед. Полная декомпрессия болезненна, но не опасна. Выкиньте из своей головы всю эту чушь про людей, взрывающихся в вакууме. Человеческое тело - вещь очень прочная, к тому же последний перепад от одной десятой атмосферы до нуля значительно меньше того, что выдерживали добровольцы при лабораторных экспериментах. Держите рты широко открытыми и не стесняйтесь пускать ветры - там вы ничье обоняние не оскорбите. Кожу будет покалывать, но за прочими делами вы сможете этого и не заметить. Врач замолк и оглядел свою притихшую, внимательную аудиторию. Реакция отменная, иного трудно было ожидать. Ведь у каждого из здесь присутствующих великолепная подготовка, тут собраны сливки инженеров и техников Федерации. - А теперь, - продолжил он с улыбкой, - я перейду к самой главной опасности, только вы, пожалуйста, не смейтесь. Это - солнечные ожоги. Вы окажетесь под прямым воздействием солнечного ультрафиолета, никакая атмосфера защищать вас не будет. Тридцати секунд такого облучения более чем достаточно, чтобы покрыться крайне неприятными волдырями, поэтому пересадка будет организована на теневой стороне "Пегаса". Если вы вдруг окажетесь на свету, прикрывайте лицо ладонью. У кого есть перчатки - не забудьте их надеть. Вот, в общем-то, и все. Сам я пойду с первой группой, чтобы показать вам, насколько это просто. Теперь разбейтесь на четыре группы, и я проведу с каждой из них тренировку. Бок о бок "Пегас" и "Ахерон" мчались к далекой планете, но лишь одному из двух кораблей суждено было ее достигнуть. Лайнер открыл свои шлюзы; настежь распахнутые люки зияли в каких-то метрах от доживающего последние свои минуты крейсера. Среди многочисленных тросов, натянутых между кораблями, парили одетые в скафандры люди, готовые мгновенно прийти на помощь, если кто-либо из недавних врагов Земли станет терять сознание. К счастью, три переборки "Ахерона" сохранили герметичность, так что можно было разделить его на независимые отсеки и выпускать команду в космос четырьмя отдельными группами - шлюзы "Пегаса" не вместили бы всех сразу. Решающие эпизоды спасательной операции капитан Холстед наблюдал с мостика. От корпуса крейсера отделился, чтобы тут же сразу раствориться в пустоте, ватный клуб пара; через несколько секунд в том же месте резко распахнулся аварийный люк (вряд ли его конструкторы предвидели такую аварийную ситуацию). Первую секунду вырвавшееся из отверстия облако не давало ничего видеть, однако Холстед буквально собственной кожей ощущал, каково этим людям сейчас, когда уносящийся в пространство воздух пытается унести их с собой, оторвать от перил. Когда облако рассеялось, оказалось, что часть первой группы уже выбралась наружу. Одетый в скафандр человек - по всей видимости, командир - держал в руках концы трех тросов, к которым были пристегнуты все остальные. Мгновенно подлетевшие члены команды "Пегаса" выхватили у него два троса и бросились каждый к своему шлюзу. Холстед с облегчением заметил, что люди с "Ахерона" не только не потеряли сознание, но и стараются по возможности помогать своим спасителям. Казалось, что прошли столетия, пока последняя из болтающихся на тросах фигур не исчезла в люке "Пегаса". Затем прозвучала команда: "Закрывайте третий!". Через секунду закрылся и первый шлюз, но со вторым вышла какая-то долгая, томительная проволочка. Капитан Холстед не видел, что там происходит, скорее всего кто-то оставался еще за бортом и задерживал остальных. В конце концов все наружные люки были закрыты. Времени заполнять шлюзы нормальным образом - из баллонов и постепенно - не было; резкий поворот аварийных ручных вентилей - и в них хлынул воздух прямо из корабля. Коммодор Бреннан и девяносто человек его команды, распределенные по остальным трем герметичным отсекам "Ахерона", ждали. Каждая группа уже связалась в три цепочки по десять человек, командиры не выпускали тросов из рук. Все было спланировано и отрепетировано, оставалось только выяснить, не впустую ли пошли их старания. И тут динамики корабля ожили. - "Пегас" - "Ахерону". - Голос капитана Холстеда звучал спокойно, почти буднично. - Все ваши люди вышли из шлюзов. Потерь нет. У нескольких кровотечения. Через пять минут мы будем готовы к приему следующей партии. И все-таки без потерь не обошлось. При четвертом, последнем переходе один из спасаемых отвязался и ударился в панику; чтобы не подвергать риску три десятка жизней, пришлось закрыть шлюз без него. Случай, конечно же, прискорбный, однако, положа руку на сердце, остальные члены экипажа "Ахерона" слишком радовались собственному спасению, чтобы горевать по погибшему товарищу. Оставалось последнее. Коммодор Бреннан, единственный теперь человек на борту умирающего крейсера, установил таймер, включающий двигатели, на тридцать секунд. Вполне достаточно: даже в неуклюжем скафандре он успеет выскочить из заранее открытого люка и за половину этого времени, а опасность взрыва возрастала ежесекундно. Никто, кроме Бреннана и его главного механика, так никогда и не узнал, насколько близко подошли они в этот день к критической черте. Бреннан щелкнул тумблером и бросился к люку. Едва он успел добраться до "Пегаса", как боевой корабль, бывший недавно гордостью Федерации и все еще заряженный миллионами киловатт-веков энергии, отправился в последний свой путь, бесшумно двинулся в направлении звезд Млечного Пути. Взрыв был отчетливо виден на всех внутренних планетах Солнечной системы. Последние честолюбивые надежды Федерации и последние страхи Земли разлетелись вдребезги. 20 Каждый вечер, когда Солнце медленно уходит за одинокую громаду Пико, тень величественной горы накрывает выкованный из металла обелиск, который будет стоять в Море Дождей миллионы лет, пока существует само это море. На обелиске, в алфавитном порядке, написано пятьсот двадцать семь фамилий. Никакие знаки не отличают здесь тех, кто погиб за Федерацию, от погибших за Землю - лучшее, пожалуй, доказательство, что умерли они не напрасно. Битва при Пико покончила с господством Земли и возвестила о приходе эры планет. Земля слишком устала от долгой и бурной своей жизни, от усилий, потраченных на завоевание ближайших миров - миров, столь неожиданно против нее восставших, в точности так же, как некогда американские колонии подняли оружие против своей прародительницы Британии. В обоих случаях действовали сходные причины, в обоих случаях все закончилось благоприятно для человечества. Одержи любая из сторон однозначную, не вызывающую сомнений победу, результат мог бы оказаться катастрофическим. Федерация вряд ли упустила бы шанс навязать Земле унизительные условия мира - не имея никакой возможности добиться их выполнения. Земля же была бы вполне способна обескровить своих непокорных детей, полностью прекратить их снабжение, что задержало бы колонизацию планет на десятки, даже на сотни лет. Но игра окончилась вничью, привела к патовому положению, каждый из противников получил полезный, хотя и весьма болезненный урок; в первую очередь они научились относиться друг к другу с уважением. Каждому из правительств предстояло трудное и малопривлекательное занятие - объяснить своим гражданам, что и почему делалось от их имени... Взрывы, несколько часов сотрясавшие Луну, смолкли, но тут же, далеким их отзвуком, на Земле, Венере и Марсе загремели взрывы политические. Когда пыль улеглась и дым рассеялся, оказалось, что многие весьма амбициозные личности куда-то исчезли (навсегда или только на время - это вопрос особый), а оставшиеся у власти захвачены одной главной задачей - восстановить дружеские отношения и, сколько возможно, загладить воспоминания об эпизоде, не принесшем чести никому. Случай с "Пегасом", перекинувший мостик через порожденную войной пропасть, напомнивший людям, что все они - одного племени, значительно облегчил политикам их задачу. По выражению одного историка, Фобосский договор был подписан в атмосфере пристыженного примирения. Стороны пришли к соглашению почти мгновенно - каждая из них имела нечто, жизненно необходимое другой. Превосходящий научный потенциал дал Федерации то, что теперь широко известно под броским, хотя и неточным названием "ускорение без ускорения"; в то же время Земля готова была поделиться своей лунной добычей. Проникнув сквозь нищенски бедную кору, люди добрались наконец до сокровищ, так долго сберегавшихся в ядре нашего спутника. Содержащиеся там металлы с лихвой обеспечат все нужды человечества на многие столетия вперед. Прошло несколько лет, и картина расселения людей по планетам стала совершенно иной, лицо Солнечной системы изменилось до неузнаваемости. Самой быстрой и разительной из этих перемен оказалось превращение Луны из бедной приживалки при скаредной старухе Земле в богатейшую и самую влиятельную из держав. Уже через десять лет после битвы при Пико Суверенная Лунная Республика будет с равной беспристрастностью диктовать условия коммерческих поставок как Федерации, так и Земле. Но будущее - оно когда еще будет, сейчас главным было другое: война закончилась. 21 Да, подумал Садлер, Сентрал-Сити малость подрос. Под любым из его теперешних куполов с легкостью уместился бы весь город, каким он был тридцать лет назад. Если дело и дальше так пойдет, скоро Луну подведут под одну большую крышу. Ему не хотелось до этого дожить. Теперешний вокзал не уступал размерами любому из старых куполов, а платформ на нем оказалось не пять, как раньше, а тридцать. Однако конструкция монорельса осталась практически прежней, да и скорость вроде бы тоже. Вагон, доставивший Садлера из космопорта, был почти неотличим от того, в котором он четверть жизни назад пересек впервые Море Дождей. Четверть среднего жизненного срока, отпущенного гражданину Луны, - но только треть жизненного срока, если ты проводишь все свои дни и часы в борьбе с земным тяготением. Машин на улицах заметно прибавилось - в таком большом городе, как Сентрал-Сити, без пассажирского транспорта просто не обойтись. Зато вот это ничуть не изменилось - над головой голубело земное, усеянное ватными клочьями облаков, небо. И дождь, конечно же, идет точно по расписанию, совсем как тридцать лет назад. Садлер сел в автотакси, набрал адрес и откинулся на спинку сиденья; машина тронулась с места и побежала по незнакомым, живущим какой-то своей - и очень активной - жизнью улицам. Багаж уже уехал в гостиницу, но сам Садлер не торопился за ним последовать. Попадешь туда - сразу увязнешь в делах и, вполне возможно, упустишь последний шанс завершить свою миссию. Землян - туристов и бизнесменов - было на улицах немногим меньше, чем местных. Они отличались от прирожденных "лунатиков" не столько одеждой и поведением, сколько неумением ходить при низкой гравитации. Хотя Садлер пробыл на Луне всего несколько часов, к приятному его изумлению, автоматическая мускульная адаптация, приобретенная десятилетия назад, вернулась быстро и без всяких усилий. Оказалось, что это вроде езды на велосипеде - раз научившись, не разучишься уже никогда. Вот у них теперь, значит, как. Настоящее озеро, с островами да лебедями. Про этих лебедей он уже читал, им подрезают крылья, иначе птички могут улететь слишком далеко - или взлететь слишком высоко - и врезаться в "небо". Громкий, неожиданный всплеск, это выпрыгнула из воды здоровенная рыбина. Интересно, нравится ли ей, что здесь можно прыгать так высоко? Машина сумела каким-то образом выбрать из путаницы направляющих полос нужную и нырнула в туннель, уходящий под край купола. При такой совершенной имитации неба не сразу поймешь, переехал ты из одного купола в другой или нет, но Садлер не сомневался - он заметил посередине туннеля, в самой низкой его точке, массивные металлические створки. Говорят, такие ворота могут закрыться за две секунды - и сделают это автоматически, если с какой-нибудь из сторон давление начнет падать. Интересно, доводят ли подобные мысли кого-нибудь из обитателей Сентрал-Сити до бессонницы? Вряд ли, ведь сколько людей живут рядом с вулканами и плотинами и даже не думают о них, не проявляют ни малейших признаков нервного расстройства. До сих пор был всего один случай, когда население какого-то из куполов эвакуировали, да и в тот раз течь была пустяковой, прошло еще много часов, прежде чем давление заметно снизилось. Туннель вышел на поверхность в жилом куполе, абсолютно непохожем на предыдущий, деловой и развлекательный. Купол этот не прикрывал сверху множество маленьких домов, а сам по себе являлся одним огромным домом с движущимися коридорами вместо улиц. Машина остановилась и вежливо сообщила своему пассажиру, что может подождать его здесь тридцать минут за скромное вознаграждение в размере полутора кредитов. Садлер считал, что никак не меньше времени уйдет на одни только поиски нужного ему места, а потому предложение отклонил; машина попрощалась и двинулась искать других клиентов. В нескольких метрах от стоянки красовалась большая объемная схема здания. На взгляд Садлера, оно сильно смахивало на те муравейники, в которых селились люди несколько веков назад; он видел нечто подобное на картинках старой энциклопедии. Не вызывало сомнений, что найти здесь дорогу до дури просто - если ты знаком со структурой этого лабиринта, но кто же так сразу разберется в бесчисленных его этажах и коридорах, зонах и секторах... - Ищете кого-нибудь, сэр? - негромко спросил его кто-то сзади. Садлер повернулся; снизу вверх на него смотрели умные, живые глаза мальчика лет шести-семи. Как раз такого же возраста, подумал он, как внук, Джонатан Питер-второй; Господи, как же время-то летит. - Редко видим тут землян, - доверительно сообщил мальчик. - Заблудились? - Пока еще нет, - улыбнулся Садлер. - Но скоро заблужусь. - Куда идете? Они тут что, вообще местоимениями не пользуются? Просто поразительно, с какой скоростью образуются языковые различия - и это несмотря на межпланетную радиовещательную сеть. Вот этот, к примеру, мальчик наверняка умеет говорить на вполне приличном земном английском, но скорее - как на иностранном языке, в повседневной жизни он пользуется местным лунным диалектом. Садлер вынул записную книжку и прочитал вслух довольно-таки замысловатый адрес. - Пошли, - скомандовал столь счастливо подвернувшийся под руку юный доброволец; Садлер охотно подчинился. Короткий пандус перешел в широкую, медленно движущуюся дорожку, которая буквально через несколько метров сменилась другой, более быстрой. Проехав на ней мимо входов в бесчисленные поперечные коридоры по крайней мере километр, они снова перешли на медленную секцию, после чего оказались в огромном шестиугольном зале. Здесь было очень много людей, они выходили из одних коридоров, ныряли в другие, что-то покупали в многочисленных ларьках. Посередине зала винтом извивались два спиральных пандуса с движущимися дорожками. Руководимый мальчиком, Садлер встал на дорожку, бегущую вверх, и поднялся на шесть этажей. Стоя на внутреннем краю пандуса, он перегнулся через перила и увидел, что здание уходит на огромную глубину. Далеко внизу виднелось нечто вроде страховочной сетки; прикинув в уме, Садлер решил, что она, пожалуй, способна спасти дурака, который умудрится упасть в шахту. Легкомыслие, с каким относились к тяготению лунные строители, привело бы на Земле к весьма печальным последствиям. Верхний зал оказался в точности таким же, как и предыдущий, однако людей здесь толпилось меньше, да и выглядели эти люди слегка иначе. Суверенная Лунная Республика гордилась своей демократичностью, однако и в ней - как и в любой созданной человеком культуре - возникали тонкие классовые различия. Аристократы по праву рождения или богатства давно стали достоянием истории, однако аристократия духа, ответственности будет существовать всегда. Не возникало сомнений, что на этом уровне живут люди, определяющие судьбу своей державы. У этих людей было чуть-чуть больше собственности и неизмеримо больше забот, чем у их сограждан с нижних этажей; кроме того, места на верхнем или нижнем этажах не являлись чем-то раз и навсегда заданными, кто-то переселялся снизу вверх, а кто-то и сверху вниз. Маленький проводник уверенно направил Садлера в очередной движущийся коридор, а оттуда в неподвижный и не совсем обычный - с узкой полоской газона посередине и с фонтанами по обоим концам. Подойдя к одной из дверей, он произнес: "Вот то место". Краткость и грубоватость этого заявления вполне компенсировались гордой мальчишеской улыбкой, словно говорившей: "А ведь здорово у меня получилось!" Садлер замялся - какой суммой следует ему отблагодарить своего спасителя? А вдруг тот откажется от денег, да еще и обидится? Социальная дилемма разрешилась очень просто; по всей видимости, мальчик правильно понял нерешительность землянина. - Больше десяти уровней, итого пятнадцать. Так, значит, удивленно подумал Садлер, у них и стандартная такса есть. Он вытащил из кармана монету в четверть кредита и - к еще большему своему удивлению - был вынужден взять сдачу. Судя по всему, знаменитые лунные добродетели - честность, справедливость и предприимчивость - прививались здешним детям чуть не с грудного возраста. - Подожди немного, - сказал Садлер, нажимая кнопку звонка. - Если никого нет дома, тебе придется проводить меня назад. - Так вы что, - изумленно уставился на него практичный сын Луны, - не договорились по телефону? Оправдываться было бессмысленно; причуды бестолковых, старомодных землян не вызывали у энергичных колонистов ничего, кроме насмешки. (Кстати сказать - упаси тебя Бог назвать их "колонистами".) К счастью, предосторожность оказалась излишней; нужный Садлеру человек открыл дверь, мальчишка весело попрощался и побежал по коридору, насвистывая свеженький, только-только с Марса мотив. - Не знаю, - неуверенно начал Садлер, - помните вы меня или нет. Я познакомился с вами в Платоновской Обсерватории, во время битвы при Пико. Бертрам Садлер. - Садлер? Садлер? Извините, что-то никак не могу припомнить. Но вы заходите, заходите - мне всегда приятно встретиться со старым товарищем. Садлер с любопытством озирался - в личную квартиру обитателя Луны он попал впервые. Как и легко было ожидать, она ничем не отличалась от привычных, земных. Являясь всего лишь одной из ячеек огромного улья, квартира эта все равно была домом; с той поры когда многие люди жили еще в отдельных, изолированных друг от друга домах, миновало уже два столетия, за это время слово "дом" сильно изменило свое значение. И все же была здесь некая вещь, чересчур старомодная для любого земного жилища. Половину одной из стен гостиной покрывала подвижная, меняющаяся роспись, каких Садлер не встречал много уже лет. Заснеженный горный склон, а внизу его - крошечная альпийская деревушка. Несмотря на удаленность пейзажа, каждая его деталь - и кукольные домики, и игрушечная церковь - выступали с кристальной ясностью и отчетливостью, как в перевернутом бинокле. По другую сторону деревушки тянулся новый склон; он поднимался все круче и круче, переходя в величественный пик, увенчанный белым вымпелом сдуваемого ветром снега. Судя по всему, пейзаж был самый настоящий, записанный лет двести назад. Хотя - как знать, на Земле и сейчас всякое можно встретить. Садлер сел на предложенный ему стул и сумел наконец толком разглядеть человека, ради встречи с которым он, подобно нерадивому школьнику, сбежал от важных и срочных дел. - Так вы меня не помните? - Боюсь, что нет; к сожалению, у меня вообще очень плохая память на имена и лица. - Удивительного мало, ведь я постарел с того времени чуть не в два раза. А вот вы, профессор Молтон, совсем не изменились. Вы были первым человеком, который заговорил со мной по пути в Обсерваторию. Мы ехали из Сентрал-Сити монорельсом и смотрели, как солнце прячется за Апеннины. Это было незадолго до битвы при Пико, в первый мой приезд на Луну. Садлер видел, что хозяин дома искренне озадачен. (Так ведь тридцать лет прошло, и не суди обо всех по себе - редко у кого бывает такая, как у тебя, фотографическая память.) - Ничего, - сказал он, - трудно было бы и ожидать, что вы меня вспомните, я ведь не из ваших коллег. Я не работал в Обсерватории, а только заезжал туда, и совсем ненадолго. Я не астроном, а бухгалтер. - Да? Было видно, что Молтон силится вспомнить - и не может. - Однако меня привели в Обсерваторию совершенно другие дела - хотя я и притворялся бухгалтером. В тот момент я был правительственным агентом, расследовал утечку информации. По лицу Молтона скользнуло удивление, и ответил он не сразу. - Да, что-то такое припоминаю. Но вот фамилия - фамилия совсем из головы вылетела. Это же так давно было. - Да, конечно, - откликнулся Садлер, - но есть вещи, которые вы никак не могли забыть. Прежде чем продолжать, я хотел бы подчеркнуть один существенный момент. Мой к вам визит носит сугубо неофициальный характер. Теперь я не имею никаких побочных занятий, я только бухгалтер, и вполне процветающий. Более конкретно, я один из партнеров фирмы "Картер, Харгривз и Тиллотсон" и прибыл сюда для аудирования нескольких крупных лунных корпораций. Если хотите, можете проверить в вашей Торговой Палате. - Я не совсем понимаю... - начал Молтон. - Какое это имеет к вам отношение? Ну что ж, придется мне освежить вашу память. Меня командировали в Обсерваторию, чтобы расследовать нарушение режима секретности. Каким-то не совсем понятным образом Федерация получала с Луны нужные ей сведения. Если верить одному из наших агентов, утечка была связана с Обсерваторией - вот меня к вам и направили. - Говорите, говорите, - кивнул Молтон. - К сожалению, - чуть горько улыбнулся Садлер, - шпионаж и бухгалтерия - вещи совершенно разные, а потому контрразведчик из меня получился аховый. Я подозревал очень многих людей, но так ничего толком и не узнал - хотя и разоблачил по чистой случайности одного мошенника. - Дженкинса, - неожиданно откликнулся Молтон. - Совершенно верно. А ведь не такая у вас, профессор, и плохая память. Короче говоря, никакого шпиона я не нашел; я не смог даже доказать, что таковой существует - хотя и расследовал все мыслимые варианты. Затем эта история перестала кого бы то ни было интересовать, ее спустили на тормозах, так что через несколько месяцев, к превеликой своей радости, я смог вернуться к нормальной работе. И все же эта история продолжала меня мучить, она была чем-то неправильным, незаконченным, этакой неувязкой в балансной ведомости - а я не терплю подобных вещей. Однако надежды разобраться не было никакой - до тех пор, пока я не прочитал книгу коммодора Бреннана. Вам она, кстати, еще не попадалась? - Нет, к сожалению, но я о ней слышал. Садлер вынул из портфеля увесистый том и передал его Молтону: - Вот, возьмите, пожалуйста. Я уверен, что вам будет очень интересно. Книга сенсационная, недаром о ней сейчас говорит вся Система. Многие весьма влиятельные люди из Федерации пришли в полное бешенство - он ведь тут рубит все напрямую, ничего не причесывает. Но меня заинтересовало совсем другое - описание им событий, приведших к битве при Пико. Коммодор Бреннан пишет, ясно и недвусмысленно, что из Обсерватории поступала важнейшая информация. Можете себе представить, с каким удивлением прочитал я следующую фразу: "Изумительная по изобретательности техническая уловка позволила одному из ведущих астрономов Земли непрерывно сообщать нам о ходе работ по "Проекту Тор". Вряд ли будет уместным называть здесь этого человека по фамилии; могу только добавить, что он вышел в почетную отставку и живет теперь на Луне". В комнате повисла долгая тишина. Морщинистое лицо Молтона закаменело, не выдавало ни малейшего следа эмоций. - Поверьте, профессор Молтон, - продолжил наконец Садлер. - Я даже не знаю, как вас убедить, что привело меня сюда исключительно личное любопытство. Кроме того, вы - гражданин Республики, и теперь я не могу сделать с вами ровно ничего, даже при желании. Но я знаю, что агентом были вы. Описание вполне к вам подходит, я просмотрел все другие варианты и все их отверг. Более того, у меня есть в Федерации друзья, они заглянули в архивы - опять же сугубо неофициально. Так что нет никакого смысла притворяться, будто вы ничего об этом не знаете. Если вы не расположены к беседе - я уйду. Но ведь мы говорим сейчас о делах прошлых, утративших теперь всякое значение - а я отдал бы буквально что угодно, чтобы узнать, как вы это сделали. Молтон открыл книгу профессора - в прошлом коммодора - Бреннана, начал просматривать указатель, а затем раздраженно покачал головой: - Ну зачем было все это писать? Он ни к кому не обращался и явно не ждал ответа; предвидя дальнейшее, Садлер замер в ожидании. Неожиданно профессор отложил книгу и посмотрел ему прямо в глаза: - Предположим, я вам расскажу; что будет с этой информацией дальше? - Ничего, я могу в этом поклясться. - Кое-кто из моих коллег мог бы оскорбиться, даже по прошествии такого времени. Все это очень и очень не просто. И не доставляло мне никакого удовольствия. Но Землю нужно было остановить - так что я поступил правильно. - Нынешний директор Обсерватории, профессор Джеймисон, думал примерно так же - но ведь он-то не стал претворять в жизнь свои идеи. - Знаю. Был момент, когда я чуть ему не признался - и хорошо, наверное, что не признался. Молтон задумчиво смолк, затем его лицо сморщилось в улыбке. - Это я вспомнил, - объяснил он. - Я же водил вас по своей лаборатории. Были у меня тогда некоторые подозрения - чего это вы всюду ходите, все высматриваете. Поэтому я показывал вам абсолютно все, пока не заметил, что вы впали в полную тоску и только и мечтаете, чтобы поскорее уйти. - К сожалению, - суховато заметил Садлер, - так случалось довольно часто, не только у вас. Слишком уж много в Обсерватории оборудования. - Да, но среди моего было нечто уникальное. Не то что вы, никто из моих собратьев по профессии не смог бы догадаться, для чего предназначена эта техника. И вы, и ваши коллеги искали скорее всего какие-нибудь там припрятанные радиопередатчики и прочее в этом роде, так ведь? - Да. Было организовано круглосуточное прослушивание эфира, но оно ничего не дало. По лицу Молтона скользнуло что-то вроде самодовольной улыбки. А ведь он, подумал Садлер, тоже, наверное, мучился все эти тридцать лет. Мучился невозможностью похвастаться, как здорово он провел все секретные службы Земли. - Самая прелесть тут в том, - продолжил старый профессор, - что я никуда и не прятал свой передатчик. Более того, он торчал в Обсерватории на самом виду. Это же был наш десятиметровый прибор. Глаза Садлера изумленно расширились: - Простите, что-то я не понимаю. - А вы задумайтесь на секунду, что именно делает телескоп. - В голосе Молтона появились типичные интонации университетского профессора, каковым он и был после ухода из Обсерватории. - Этот прибор собирает свет, идущий с крошечного участка неба, а затем точно фокусирует его на фотографической пластинке либо на щели спектрографа. Но неужели же вам не понятно, что телескоп может работать и в другую сторону? - Кажется, начинаю улавливать. - Моя программа предусматривала использование десятиметрового прибора для исследования слабых звезд. Я работал в невидимой части спектра, в далеком ультрафиолете. И вот, достаточно было заменить обычные приборы на ультрафиолетовую лампу, как в моих руках оказался невиданной мощности и точности прожектор; посылаемый им пучок света мог быть зарегистрирован только на крошечном участке неба. Ну а наложить на пучок сигнал - задача и вовсе тривиальная; я мог бы прямо работать на ключе, но предпочел спаять автоматический модулятор. Садлер понемногу переваривал услышанное. После объяснения идея казалась до глупости простой. Да, конечно же, любой телескоп, если подумать, способен работать в обе стороны - собирать свет, приходящий от звезд, или посылать практически параллельный луч к ним - достаточно только посветить с того конца, куда обычно смотрят Молтон сделал из самого крупного в истории телескопа самый мощный в истории электрический фонарик. - А куда вы посылали свои сигналы? - поинтересовался он без особого уже интереса. - Примерно в десяти миллионах километров от нас крейсировал корабль Федерации. Даже на таком расстоянии мой пучок оставался очень узким, так что требовалась чрезвычайно точная навигация. Мы договорились, что корабль будет всегда стоять на линии между Обсерваторией и одной слабенькой северной звездочкой, никогда не уходящей у нас за горизонт. При необходимости передать сообщение - у нас, конечно же, были определенные договоренные часы - я попросту набирал на пульте координаты этой звезды и был совершенно уверен, что сигнал дойдет. На борту корабля имелся небольшой телескоп с ультрафиолетовым детектором. А уж дальше они связывались с Марсом по самому обычному радио. Я иногда задумывался, до чего же, наверное, им там скучно - торчать на одном месте, ничего не делая, и только ждать, когда же я соблаговолю послать свою ультрафиолетограмму. А ведь я, случалось, по многу дней ничего не передавал. - Но есть и другой интересный момент, - заметил Садлер. - Каким образом вся эта информация поступала к вам? - О, тут был даже не один способ, а два. Само собой, мы получали все, какие есть, астрономические журналы. Мы договорились, что я буду просматривать в некоторых из них - вот, кстати, припоминается "Обсерватория" - определенные страницы. Тайнопись флюоресцировала только в далеком ультрафиолете, никакая обычная ультрафиолетовая лампа ее не обнаруживала. - А второй способ? - Каждую неделю я выезжал в Сентрал-Сити и обязательно посещал спорткомплекс. Раздеваясь, ты запираешь свою одежду в шкафчик, но сверху двери этих шкафчиков прилегают неплотно, там такие щели, что можно просунуть что угодно; иногда поверх моего хозяйства оказывалась пробитая перфокарта. Вещь вполне невинная и заурядная, они валяются не только у вычислителей, но и в каждой комнате Обсерватории. Для отвода глаз я взял за привычку всегда иметь при себе пару этих карт. Вернувшись домой, я читал карту и при первой же связи отсылал ее текст. Я даже не знал, что именно посылаю - все сообщения шли шифром. И я так и не узнал, кто же именно мне их подкидывал. Молтон замолк и несколько секунд с интересом оглядывал Садлера. - В целом, - заключил он, - я не думаю, чтобы у вас были какие-нибудь шансы. Единственная опасность состояла в том, что ваши люди поймают кого-нибудь из информаторов и выйдут через него на меня. Но ведь и в таком случае я бы скорее всего выкрутился. Каждый элемент использовавшегося мной оборудования имел и другое, самое нормальное назначение, даже модулятор являлся частью неудачного анализатора спектров, который и пора было вроде бы разобрать, но все никак руки не доходили. А каждый сеанс связи продолжался всего какие-то минуты - за это время я успевал передать очень много, а потом переходил к работам по программе. Садлер смотрел на старого астронома с нескрываемым восхищением. Сам он чувствовал себя гораздо лучше - наконец-то удалось справиться с застарелым комплексом неполноценности. Вряд ли нашелся бы гениальный сыщик, способный поймать Молтона за руку, - во всяком случае, пока тот ограничивал свою деятельность пределами Обсерватории. Так что вся вина лежит на контрразведчиках из Сентрал-Сити и "Проекта Тор", которые не сумели обнаружить - и перекрыть - утечку информации. Однако Садлер хотел и никак не решался задать еще один вопрос. Вопрос, собственно говоря, никаким боком его не касавшийся. Как именно передавалась информация - перестало быть тайной, но вот почему... Ответы тут могли быть самые разные. Вся прошлая история наглядно свидетельствовала, что люди, подобные Молтону, не становятся шпионами ради денег или власти, или по иным, столь же тривиальным причинам. Не подлежало никаким сомнениям, что ступил он на этот путь под влиянием сильного эмоционального побуждения и следовал ему с глубокой внутренней уверенностью в собственной правоте. Была, конечно же, и некая логика, подсказавшая профессору, что необходимо поддержать Федерацию против Земли, но в случаях, подобных этому, одной логикой не обойдешься. Ну что ж, пусть этот секрет так и остается секретом. Судя по всему, Молтон прочитал мысли Садлера; поднявшись из-за стола, он подошел к большому книжному шкафу и отодвинул в сторону деревянную панель. - Как-то, - сказал он, не оборачиваясь, - я натолкнулся на одну цитату, доставившую мне большое утешение. Не знаю уж, следует считать эти слова циничными или нет, но в них много правды. Принадлежат они Талейрану, французскому политику, жившему лет четыреста назад. И сказал он следующее: "Что можно считать предательством? Это полностью зависит от даты". Попробуйте задуматься над этим, мистер Садлер. Молтон вернулся к столу с двумя рюмками и объемистым графином. - Мое хобби, - сообщил он Садлеру. - Гесперское, урожай прошлого года. Французы, конечно же, смеются, но я считаю, что оно не уступит ни одному земному сорту вина. Их рюмки слегка соприкоснулись. - За мир между планетами, - провозгласил Молтон. - И пусть ни одному человеку не придется больше заниматься тем, чем занимались мы тридцать лет назад. Перед пейзажем, удаленным от них в пространстве на четыреста тысяч километров, а во времени - на два столетия, шпион и сыщик кивнули друг другу, улыбнулись и выпили. Каждого из них переполняли воспоминания, но теперь в этих воспоминаниях не было ни капли горечи. Больше говорить было не о чем, для них эта история закончилась. Молтон проводил своего гостя по коридору мимо тихо плещущего фонтана и указал ему дорожку, бегущую к пересадочному залу. На обратном пути он задержался около клумбы и чуть не был сбит с ног толпой хохочущих детей, со всех ног мчавшихся в направлении игровой площадки девятого сектора. На какое-то время коридор заполнился их веселым криком, и затем дети исчезли, словно неожиданный порыв ветра, и снова стало тихо. Глядя, как они уносятся навстречу своему яркому, беззаботному будущему, профессор Молтон улыбнулся - он тоже внес свой вклад в создание этого будущего. Он имел много оснований гордиться прожитой жизнью, но самым важным было, наверное, именно это. Никогда впредь, ни в какие представимые разумом времена род человеческий не разделится, не восстанет сам против себя. Потому, что где-то там, вверху, над крышами Сентрал-Сити, неисчерпаемые богатства Луны широкими потоками текли ко всем планетам, которые человечество превращало в части огромного своего дома.