чение речи. Лесной ручей -- абсолютно правильное сравнение, -- подумалось ему, -- он смывает всю грязь. Айку тоже надо было принять Душ. Он чувствовал себя грязным не от недельного плавания, рыбной ловли или судовой работы, а от того, что окунулся в атмосферу этого города. За всей этой прилизанностью ощущалась какая-то грязь. Потому что всегда одержимость идеей чистоты означает только одно -- что в дальнейшем человек намерен наложить лапу на это место. Айк проснулся, когда под колесами затрещали ракушки, решив, что они уже добрались до трейлера. Однако вместо гор мусора за окошком виднелось белесое небо, а вместо елей и папоротника -- полукруг белых коттеджей. В проеме открытой дверцы маячило смугло-розовое лицо Шулы. -- Вы заснули, мистер Соллес, и Алиса послала меня принести вам одеяло. Одеяло было стеганым, но Айк не стал спорить. Он задал какой-то вопрос, и Шула что-то ответила о стирке и сушилке. Он слишком устал, чтобы думать об этом... он натянул одеяло до подбородка, и тут ему пришла на ум строчка из старой классической песни Дилана: "Клеймо усталости на мне, откуда -- не пойму". За окном во дворе шла какая-то оживленная деятельность -- машины подъезжали, отъезжали, кто-то входил в коттеджи, потом выходил из них, как в компьютерной игре. -- Просыпайся, Соллес, -- раздался голос Алисы. -- Нам нужно посадить сестренок. -- Каких сестренок? -- Им скучно. Они хотят прокатиться. Айк вылез из-под одеяла. Марли, уже забравшийся в машину, глядел на него с привычной ухмылкой. Через открытую дверцу была видна Шула, пересекавшая двор. Одна сестренка сидела у нее на бедре, а другую она держала за руку. За ними следовала пара пожилых эскимосов. Выглядели они так, словно только что сошли со страниц журнала "Нэшнл Джеогрэфик" -- кожаные парки и все остальное. На женщине были очки, зато старик, судя по всему, сохранял остроту зрения. Глаза превратились в тончайшие щелочки на его смуглом лице, словно он так долго щурился, глядя на полярное сияние, что это стало для них естественным. Оба старика возбужденно улыбались такими же беззубыми ртами, как у Марли. -- Они думают, девочкам будет интересно посмотреть на свиней, которые пасутся на твоей помойке. -- Это не моя помойка, -- отрезал Айк. -- Знаю-знаю, -- откликнулась Алиса. -- И собака не твоя, и свиньи не твои. Просто подвинься и постарайся вести себя более дружелюбно в течение нескольких последующих миль. От тебя не убудет. Старики остановились и принялись махать руками. Шула запихала обеих девочек к Айку, а сама снова устроилась рядом с Алисой. Похоже, ей нравилось то и дело оборачиваться и смотреть на Айка. Девочки только посмеивались над своей сестрой. Алиса не могла понять, что в этом смешного. -- Шула, прекрати глазеть по сторонам. Это неприлично -- пялиться на старых оборванных морских волков, даже если они похожи на Элвиса. Сядь спокойно. Но как только старшая сестра успокоилась, средняя сестренка вспрыгнула к Айку на колени и прижалась к его груди. Он не стал возражать. Он даже решил было, что девочка заснула, но когда они миновали последние окраины, она приподняла голову и посмотрела на него. -- Дети здесь? -- еле слышно прошептала она. -- Что? -- также шепотом переспросил Айк -- он был изумлен: она говорила по-английски неуверенно, но совершенно отчетливо. -- Где дети? -- В этом городе. Дети живут здесь? -- В Квинаке? Конечно. -- Дети, как я? -- Ты имеешь в виду -- твоего возраста? Конечно, здесь должны быть дети твоего возраста. -- Они хорошие дети? -- Да, возможно, хорошие. По большей части... Девочка помолчала, перед тем как задать самый главный вопрос. -- Они играть со мной? Айк ощутил какой-то холодный укол под ребрами. -- Конечно, милая. Они с удовольствием поиграют с тобой. С такой куколкой как ты любой будет рад поиграть. Девочка долго смотрела на Айка, пока не убедилась в том, что он говорит правду, и снова прильнула к его груди. Айк закрыл глаза, отгородившись от всего мира -- от фургонной тряски, подернутого дымкой солнца, вони приближающейся свалки -- от всего, кроме этой горячей щечки, прильнувшей к его груди и холодной сосущей боли чуть ниже. Нечестно, -- думал он, -- это нечестно. Когда под колесами снова захрустели ракушки, это был уже его двор. -- Проснись и пой. Вот ты и дома. Одеяло можешь оставить себе. Теперь по нему наверняка ползают какие-нибудь морские клопы неведомого происхождения. Тихо, девочки. Смеяться над бедными старыми морскими волками тоже неприлично. Накинув одеяло на плечи, Айк отодвинул дверцу и встал на ракушечник. Марли последовал за ним, с удивительной легкостью перемахнув через заднее сиденье. Чем бы там Алиса его ни лечила, она сотворила чудеса с его старыми конечностями. -- Спасибо, Алиса. Я твой должник. -- Можешь оставить при себе свой долг, -- откликнулась Алиса. │-- Только закрой дверцу. Я не хочу растерять девочек на обратном пути. Айк двинулся обратно к фургону закрывать дверцу и только тут обратил внимание, что все вокруг было утыкано шестами. Они были повсюду, из сверхпрочных планок всех размеров -- некоторые высотой до пяти футов и более -- они торчали среди папоротников и ивняка, ограждавших маленькую вырубку у трейлера... они высились даже во дворе, вымощенном ракушечником! На макушке каждого шеста была повязана цветная пластиковая ленточка -- красная, желтая, зеленая, а самые высокие шесты были еще и пронумерованы. -- Какого черта, что это значит?! -- Это шесты, Соллес. Неужели ты еще не заметил? Они понатыканы по всему городу. -- Я думал, они связаны с какими-то дорожными работами. -- Они связаны с киносъемками, -- пояснила Алиса. -- Локационные маркеры. Может им для какой-нибудь доисторической сцены потребуются кадры твоего трейлера. Не бойся, они за все заплатят. Консервный завод получает две тысячи долларов в минуту за то, что его превратили в скалу. Ну ладно, закрывай дверцу и иди спать. А мне надо навестить остальных морских волков. Шула, ты теперь можешь пересесть назад к сестрам. Греческий бог сошел на землю. И фургон, треща ракушечником, двинулся в сторону столбов дыма, вздымавшегося со свалки, оставив Айка стоять во дворе. Одного со старой собакой среди засохших сорняков и пустых ракушек. В окружении шестов. Они его очень беспокоили. Он судорожно пытался вспомнить статус этой собственности. Он арендовал участок у Омара Лупа, но, кажется, вся эта земля на самом деле принадлежала округу вместе со свалкой и водонапорной башней. Неужто они собирались расчистить свалку? Без целой армии инженерных войск здесь было не обойтись. Но кто знает? Удалось же в Скагуэе превратить обветшалые салуны и ларьки по продаже хот-догов в стилизованную картинку знаменитой Золотой лихорадки 1898 года. Не то чтобы в копию, но в своеобразную рекламную версию, урезанную и упрощенную так, чтобы ее можно было подавать на круизных лайнерах -- "Врата Золотой лихорадки" и сорокафутовая позолоченная статуя Одинокого Старателя, стоящего на коленях с лотком, в который льется бесконечная струя воды, стекающая в пруд с золотыми рыбками. Нечестно. Вся эта показуха, очищенная от пота, крови, голода и отчаяния, от всех перипетий и ударов судьбы, которые, собственно, и превратили этих землепроходцев в великий символ американского оптимизма. А потом эту выхолощенную, упрощенную и очищенную картинку раздули до неимоверных размеров, так что реальность стала казаться жалкой и вызывающе оскорбительной. И сокровища, когда-то столь желанные и недосягаемые -- разве не за этим призван следить Бог? -- оказались обесцененными, так что даже победа была попрана. -- Неужели и до нас добрались, а, пес? -- промолвил Айк. -- Не может быть, что так скоро. -- Он выдернул шест, торчавший прямо посередине двора, и понес его к трейлеру. Когда он открыл дверь, перед ним предстала картина, не менее преображенная, чем вид Главной улицы. Стены были оттерты, коврик выстиран и вычищен пылесосом. Паутина в углах исчезла. Посуда вымыта, полки вытерты. Стекла на окнах сияли как изнутри, так и снаружи, как витрины на Главной. Похоже, даже наволочки были выстираны. Когда же Айк увидел, что на книжной полке была вытерта пыль, а с открытки, так и не отправленной в Охо, были смыты застывшие подтеки соуса, его охватил приступ холодной ярости, от которой закружилась голова и зазвенело в ушах. -- Черт! -- выругался он и ринулся обратно на улицу. Сломав шест, он зашвырнул обломки в куст, откуда с негодующим карканьем поднялась тройка ворон. Марли напрягся и поднял уши, хотя давно уже ничего не слышал. Черт бы побрал эту бабу с ее преднизолоном! -- Что ты уставился, идиот? -- заорал он на Марли. -- Ничего тут нет! -- Между прошлым и будущим всегда что-то есть, сэр, -- казалось, говорил взгляд Марли, -- это все равно что вынюхивать старые следы или расчесывать старые раны... И тогда из безжалостного и неприбранного пространства начинает проглядывать что-то новое... сэр. 13. За наши корабли и женщин, ждущих нас вдали Дикая Вилли, официантка из Вако, продолжала обслуживать посетителей в "Горшке", когда Кармоди незаметно вышел на улицу. Точнее говоря -- выскользнул, стараясь не привлекать ничьего внимания. Он шел, опустив голову, в надежде, что если его все-таки заметят, то решат, что он попросту перебрал. Ему страшно не хотелось покидать компанейскую атмосферу -- бар только-только начинал приятно гудеть, как хорошо растопленная печь -- но он понимал, что ему необходимо предпринять хитрый маневр и отступить. Особенно, учитывая, как на него смотрела Вилли. То есть вовсе не смотрела. Она принимала у него заказы, подавала ему выпивку и давала сдачу, но улыбка, которой она сопровождала свои действия, ничем не отличалась от той, которой она награждала остальных головорезов. Он чувствовал укор за этой улыбкой, которая таилась в глубине, как бульдог за цветочной клумбой. Сначала он осторожно оглядел кафе, чтобы убедиться, что плацдарм свободен, а затем, не оглядываясь на Вилли, двинулся прочь. Была нужда! Образ этой пышнотелой блондинки и так был запечатлен в его сознании, как картинка, висящая на стенке прокуренного бара: ее таинственное и многообещающее тело, ее сияющее и озабоченное лицо (слишком озабоченное, чтобы заметить его уход) и этот пшеничный завиток, прилипший к потному лбу, и добродушный блеск пасхальных глаз в окружении морщинок, разбегающихся как лучики солнца! Прирожденная барменша. Именно это сияние и привлекло его к ней в Джуно -- ее глаза честной проститутки манили, как свет маяка, они сверкали в промозглой предательской ночи,словно говоря: "Заходи, морячок, тебя обогреют и не обманут". О, как они сияли! Ярче огней любого борделя и даже ярче благодатного сияния монашек -- умиротворяюще и непоколебимо, как Полярная звезда. И гораздо более утешительно. Ибо каждому моряку известно, что самые опасные и предательские глубины подстерегают его именно в барах. Именно там, как свидетельствует статистика, он находит свою смерть. И чем ближе к дому, тем вернее это происходит. Точно так же, как большинство автокатастроф происходит с водителями перед дверьми собственного дома. Поэтому честная красивая официантка поистине могла считаться путеводной звездой, -- уговаривал себя Кармоди. Вот я и загарпунил такую. Ну и что в этом плохого? Таковы были его доводы, которые он считал вполне убедительными, однако он не спешил добраться до своего дома на берегу. И хотя вряд ли Алиса могла там оказаться, -- кроме мотеля и коптильни, похоже, она взвалила на себя еще какие-то обязанности и в этих съемках, -- он не мог ничего предугадать. К тому же она могла выследить его, вломиться в дом и потребовать от него длинных и утомительных объяснений. А Кармоди сомневался, что ему удастся повторить все те доводы, которые он только что так стройно выстроил для себя -- по крайней мере, точно не в атмосфере враждебности и не раньше того, как он протрезвеет и слегка остынет. Все это он бормотал водителю подобравшей его машины, на вопрос которого, куда его отвезти, Кармоди ответил, что в общем все равно, но можно и в порт, к его новому судну... а неприятными делами на берегу можно заняться и завтра, когда тучи рассеются... а пока -- в колыбель, безмятежно покачивающуюся на прибрежных волнах и уносящую прочь все беды и тревоги. К счастью, все это Кармоди бормотал одному из копов. Окажись на его месте какой-нибудь более азартный и менее законопослушный водитель, он непременно отвез бы Кармоди в мотель, чтобы насладиться зрелищем мести обманутой Алисы. Однако этот услужливый и миролюбивый офицер довез его до судна, о чем и просил пьяный бродяга, помог ему подняться по трапу и благоразумно отбыл. Предусмотрительные полицейские умеют распознавать ситуации, которые могут привести к разборкам на бытовой почве, потому что составлять о них отчеты сложнее всего. И все же, отъезжая от пирса, заботливый офицер поглядывал в боковое зеркало, чтобы удостовериться, что его перебравший пассажир не нырнул за борт. Майкл Кармоди чувствовал, что за ним наблюдают, и старался вести себя соответственно. С хозяйским видом, заложив одну руку за спину, а другой опершись на леер, и широко расставив ноги для сохранения равновесия, он картинно стоял на палубе. И лишь когда патрульная машина скрылась из вида, он обхватил себя руками, и его начало трясти. За последнее время все чаще и чаще на него накатывали приступы необъяснимой дрожи. Это была еще одна причина, по которой он не хотел возвращаться домой. В отличие от стремления Айка Соллеса к одиночеству, Майкл Кармоди в последнее время все больше и больше нуждался в обществе. Корпус посудины жалобно поскрипывал. Вялые волны алкоголя тяжело ударяли в выбритые виски Кармоди. Черт бы побрал эту новую выпивку! Может, она была и менее вредна для печени, но зато не давала никакого кайфа. Ни кайфа, ни полета. И тут он почувствовал, что дрожь стала такой сильной, что он уже не может устоять на ногах. -- Ну же, Майкл, -- принялся укорять он себя. -- Бодрее, бодрее! -- И он попытался исполнить жигу в собственном сопровождении: -- Жил-был Луи во Франции, Он был там королем, Но кучка голодранцев В неистовстве своем, Построив гильотину, Башку ему снесла, Испортив всю картину -- Такие вот дела. Дрожь отступила. Удостоверившись в том, что он может не только стоять, но даже танцевать, Кармоди понял, что готов предстать перед своим экипажем. Он растер занемевший нос и крикнул: -- Нельс! Капитан на борту! Ответа не последовало. И никаких жизнерадостных нельсов из люка не появилось. Кармоди почувствовал, что его снова охватывает дрожь одиночества. -- Свистать всех наверх! -- еще громче крикнул Кармоди. -- Или хотя бы одного. Мистер Каллиган! Где вы? Судно мягко покачивалось на легкой ряби, разбегавшейся как капельки ртути. Слабо колыхался свисавший с антенны корейский флаг. И Кармоди уже начал сожалеть о том, что покинул бар, невзирая на всю предусмотрительность этого поступка. Разве может быть капитан без экипажа, каким бы величественным ни было его новое судно? Он уже набрал полные легкие воздуха, чтобы отдать новую команду, когда из люка раздался какой-то низкий протяжный звук. -- Вашего парня сейчас нет на борту, капитан, -- и в проеме люка появилась седовласая голова с черной повязкой на глазу. -- Я вместо него. -- Кто вы, черт побери? -- взревел Кармоди, обращаясь к одноглазому привидению. -- Извольте представиться, сэр! И по какому праву вы находитесь на борту без моего разрешения? -- Моя фамилия Стебинс, капитан, и я приношу свои извинения за этот непрошеный визит. Впрочем, я попросил разрешения подняться на борт у вашего юноши. Естественно, он захотел выяснить, кто я такой. А когда я сообщил ему, что возглавляю это большое кино, он дал мне понять, что его это очень заинтересовало, особенно когда я предложил постоять на вахте вместо него, чтобы он мог лично поучаствовать в съемках и пообщаться с нашими старлетками. Поэтому я взял на себя смелость отпустить его. -- Закончив свои объяснения, он окончательно вылез на палубу. -- Видите ли, я ведь вообще-то шкипер. -- Только не на этом судне! -- рявкнул Кармоди. По мере того как длинное серое тело, как большая костлявая рыба, медленно возникало из сумрака люка, ярость его закипала все больше и больше. Мужик был облачен в длинное свободное одеяние из саржи, гармонировавшее с его седой гривой и походившее на саван, сшитый на заказ. Обветренные лицо и шея были у него тоже серого цвета, как старая кедровая кора. Похоже, даже солнце согласилось придавать его коже сероватый оттенок вместо обычного для моряков румяного загара. -- Здесь я хозяин, -- добавил Кармоди. -- Это я вижу, -- голос у Стебинса был таким же выверенным, как и его внешний вид -- он лился как струйка масла на бушующие воды. -- И клянусь, капитан, я бы поприветствовал вас должным образом, если бы у меня не были заняты руки. Только тут Кармоди обратил внимание, что в одной руке Стебинс держал бутылку, а в другой два наполненных льдом стакана. Стаканы, похоже, были сделаны из настоящего стекла -- такие в прежнее время стояли во всех забегаловках, а теперь стали раритетами, а в бутылке, судя по этикетке, было настоящее дистиллированное ирландское виски, запрещенное во всем мире санкциями ООН. Золотистая жидкость соблазнительно плескалась в знаменитой прямоугольной бутылке. -- Да уж вижу, -- промолвил Кармоди, пытаясь сдержать свою ярость -- посетители с такими Дарами, как контрабандное ирландское виски и настоящие стеклянные стаканы, имели право на презумпцию невиновности, какими бы длинными, седыми и непрошеными они ни являлись. Кармоди сменил гнев на милость. -- Однако всякие ляля не дают вам еще права снимать с вахты моряка, который не находится в вашем подчинении. -- Вы абсолютно правы, капитан. Не дают, -- и Стебинс поклонился с хитрым видом. -- В свое оправдание могу сказать только одно -- я никогда не мог устоять перед красивым судном. Стоило мне увидеть вашего красавца, как я тут же примчался сюда, чтобы взглянуть на него. -- Одно дело взглянуть, другое -- шнырять по нему, -- заметил Кармоди, не отводя взгляда от бутылки. -- Опять-таки вы правы. Я бы не стал спускаться вниз, если бы у вас были холодильники наверху. Потому что я очень люблю ирландское виски со льдом. А вы? Оно очень гармонирует с суровым прошлым этой несчастной местности. -- Это настоящий "Бушмил" или подделка? -- осведомился Кармоди. -- Настоящий, привезенный из Голуэя вот этими самыми руками. -- Стебинс выпрямился, и взгляд его забегал по палубе. -- Может, зайдем за рубку, подальше от посторонних глаз? Если вы только не хотите поделиться нашим сокровищем со всеми желающими. Кармоди продолжал смотреть на Стебинса: что-то во всем этом было подозрительное -- в его вороватых взглядах, приглушенно елейном голосе... Но потом жидкость в бутылке снова блеснула золотым огнем маяка, и Кармоди не смог устоять, чтобы не устремиться за ней. Первый стакан они выпили в почтительном молчании, прислонившись к рубке по левому борту. Опустошив стакан, Кармоди почувствовал, что его подозрения начинают отступать. Сомнений не оставалось -- это было настоящее ирландское виски. Кармоди поболтал в стакане лед и отставил его в сторону. -- Как насчет того, чтобы повторить, сэр? - Несомненно, капитан, -- проворковал Стебинс. Горлышко бутылки звякнуло о край стакана Кармоди. -- Я бы хотел предложить тост. -- Валяйте, -- согласился Кармоди. Они подняли стаканы, повернувшись лицами к далекой линии горизонта, и Стебинс торжественно продекламировал: -- Я пью за наши корабли И женщин, ждущих нас вдали, За то, чтоб не было причин Им оставаться без мужчин. -- Аминь, -- промолвил Кармоди, и они выпили. "Интересно, как там Вилли в "Горшке"?" -- подумал Майкл. Стаканы были наполнены снова. Второй тост по традиции должен был сказать Кармоди: -- За бережливых наших жен, За ту, в которую влюблен, За девок крепких, молодух, За мудрость высохших старух. -- Воистину аминь, -- ответил Стебинс, и они снова выпили в почтительном молчании, прислушиваясь к плеску волн о металлический корпус судна и к бормотанию уток, сплетничавших у причала. Почувствовав, что он готов к следующему стакану, Кармоди решил, что пора поближе рассмотреть своего собутыльника. Он отлепился от рубки и повернулся лицом к пепельному привидению. -- Так значит, ты Герхардт Стебинс? Я много о тебе слышал от своей команды. Сам-то я давно уже не хожу в кино -- сиденья слишком узкие для меня. -- Да, я Герхардт Стебинс, -- кивнул его собеседник. -- Тот самый сукин сын, который все тут так изменил, пока я был в море? Стебинс приподнял свою черную повязку. -- Он самый. -- И он снова звякнул горлышком бутылки по стакану Кармоди, при этом не отводя от того взгляда. -- К вашим услугам. -- И затеял эту потасовку с морскими львами, которую мы наблюдали? С кинокамерами и всем остальным? Стебинс кивнул. -- Скажу откровенно, капитан Стебинс, -- продолжил Кармоди свою атаку, -- вы мало похожи на человека, командующего всей этой флотилией. -- Позвольте я тоже буду с вами откровенен, капитан Кармоди, -- и Стебинс подался вперед с заговорщическим видом, -- потому что мне кажется, у нас с вами есть что-то общее. Да, у меня недостаточно внушительный вид. И единственное, к чему я имею отношение во всей этой авантюре... Кажется, это называется протоколом... Еще по одной? Кармоди громко вздохнул и протянул свой стакан. Остатки бурлившего в нем праведного гнева вышли вместе с этим безропотным вздохом. Он понял, что еще немного, и этот седовласый упырь станет его лучшим другом. Закадычным товарищем. И, обняв стакан обеими руками, он снова прислонил свою туго обтянутую джинсами задницу к рубке рядом со свободно ниспадающими брюками Стебинса. Некоторое время они молчали, потягивая виски, и щурясь смотрели на слабо покачивающийся горизонт. Кармоди первым прервал молчание. -- Мне говорили, что ты знаменитый режиссер. -- Так говорят, -- подтвердил Стебинс. -- А ты -- капитан? Я тоже много чего слышал о тебе от нашего исполнительного продюсера. Кажется, он приходится тебе пасынком? -- Николай Левертов? Я бы не стал называть его своим пасынком, так как видел его всего раз в жизни. Он прилетал к нам на Гавайи, когда у нас с Алисой был медовый месяц. Подарил нам горшок для рыбы в форме желтоперого тунца -- треснул при первой же варке. -- Ник говорил, что ты здесь знаменитость. Называл тебя, кажется, главным рыбаком. -- Вполне возможно, что справедливо. Значит, говоришь "главный рыбак"? Мало ли существует странных кличек, особенно в детстве. А потом люди из них вырастают. Или они сами отмирают, как в данном случае. Теперь уже никто не может называться главным рыбаком, потому что в старой бочке почти не осталось рыбы. Даже самый удачливый рыбак может теперь претендовать только на звание выгребалы, выскребающего со дна последние остатки. Хотя рыбная ловля по-прежнему остается честным делом -- она спасла меня от безработицы. А вы, мистер режиссер, когда в последний раз занимались честным делом? Стебинс рассмеялся, давая понять, что он уловил намек. -- Да случалось время от времени. Видели капитана с резкими чертами лица в рекламе Королевских турне? Так вот, это мое лицо. Правда, борода и сладкоречивый голос -- собственность рекламного агентства. -- Видел я эту рекламу. Ты еще куришь там старую длинную глиняную трубку. -- Трубка тоже моя. Но положа руку на сердце, последний фильм я поставил десять лет тому назад. Про фанфарона-педераста под названием "Темные страсти Синдбада". -- Который не стал чемпионом проката, как я понимаю? -- Да уж. Это был полнометражный крупнобюджетный провал. Мы набрали темнокожих участниц конкурса "Мисс Вселенная" и в натуральном виде снимали их на Золотом берегу. А героем был накачанный ублюдок с имплантированными губами. Студия потеряла на этом проекте сто миллионов. -- А тебя вышвырнули? -- В меня вложили слишком много денег, чтобы вышвыривать. Меня сделали президентом, подставным лицом. -- Стебинс выпрямился в полный рост и принял величественную позу. -- Я до сих пор могу производить впечатление, когда студии надо привлечь инвесторов. Я устраиваю приемы, приглашаю на ланчи, рекламирую пиарные акции и занимаюсь прочей ерундой. -- Не думаю, чтобы это нравилось такому заносчивому парню, как ты. Стебинс снова напряженно рассмеялся. -- Просто это способ оставаться на плаву и не сходить с борта. Видите ли, капитан, я неисправим. Перекати-поле. Готов быть последней судовой крысой, лишь бы куда-нибудь плыть. Кармоди потер свой снова занемевший красный нос. Руки у него тоже замерзли, зато его больше не трясло. -- То есть ты считаешь, что это и делает нас похожими? Стебинс покачал головой. -- Нет, ты -- рыбак. Я всегда умею отличить рыбака от моряка, по глазам. У рыбака взгляд уверенный, потому что он всегда знает, что ему надо и когда он это получит или не получит. А моряк не знает ничего. -- Значит, рыбак уже не является моряком? Чушь собачья. Может, старая бочка и пустеет с каждым днем, но она по-прежнему остается источником жизни, а мореплавание -- это так: хобби и не больше. Оно потеряло смысл и ушло в прошлое, как фехтование на саблях или типографский набор. Так что единственное, что делает нас похожими, -- это возраст. -- Нет, -- задумчиво промолвил Стебинс, -- возраст здесь ни при чем, капитан. Хотя я польщен. Кстати, сколько тебе лет? -- К семидесяти, -- солгал Кармоди, не моргнув глазом. -- А сколько, ты считаешь, мне? -- Думаю, семьдесят с небольшим. -- А девяносто не хочешь? Я по меньшей мере на двадцать лет тебя старше, капитан. Хотя мне доводилось встречаться с богатенькими сукиными сынами, которые были еще старше, чем я. Так что это не предел. Если ты богат и удачлив, долго жить не так уж сложно. Нет, дело не в возрасте, а во времени. Мы с тобой -- анахронизмы. Мы больше не имеем отношения к этой жизни. Мы выпали из времени. -- Потому что мы оба любим плавать, рыбачить и пить классическое виски? Чушь собачья! -- Кармоди почувствовал, как в нем просыпаются ирландские страсти. -- Не знаю, что касается тебя, старая развалина, а я считаюсь очень существенной частью этого ебаного современного общества! -- Понимаю, капитан, -- спокойно ответил Стебинс, -- об этом свидетельствует и твое новое судно. Вероятно, я ошибся. Приношу свои извинения за то, что попытался сравнить тебя с такой древней развалиной, как я. -- Голос его звучал так умиротворяюще, что все доводы Кармоди снова разлетелись в прах. Длинная серая рука Стебинса взлетела вверх, указывая на пустое водное пространство, раскинувшееся перед ними. -- Возможно, единственное общее, что у нас есть, так это море, этот несчастный океан, который мы оба... Постой! Слышишь? -- рука замерла, словно представляя из себя дополнительный слуховой орган, после чего Стебинс резко нагнулся. -- Слышишь? -- шепотом повторил он. И наконец Кармоди расслышал звук, напоминающий топот деревянных подков. Он приближался со стороны причала по противоположному борту. -- Это японский великан, -- выдохнул Стебинс в ухо Кармоди. -- Он носит сабо на платформе, как будто Кинг-Конгу нужны платформы. А теперь слушай -- сейчас раздастся бесполое блеянье Кларка Б. Кларка. Надо приговорить эту бутылку, капитан, чтобы освободить руки для дела. Топанье уже беспардонно доносилось со стороны трапа. И ярость волнами снова начала заполнять Кармоди. Он уже собирался поинтересоваться, кто и какого черта топает по его трапу, когда раздался еще один звук: -- Мистер Сте-е-ебинс... Голос был настолько невнятным и отвратительным, что трудно было понять, кому он принадлежит. -- Мы знаем, что вы здесь, старый лис. Каллиган проболтался. Выходите! -- голос напоминал полицейского, только звучал более раболепно. И более дружелюбно. Кармоди сразу же возненавидел его. -- Серьезно, Герхардт, всем наплевать на этих несчастных морских львов. Вы ни в чем не виноваты, и все это ерунда. Сделаем другую куклу. К тому же большой самец остался жив -- может, вы еще не слышали? Его просто оглушило. Электрошок был хорошим уроком для этого негодяя. Честное слово, Герхардт, все нормально; и если вы помните, на сегодняшний вечер у нас намечено очень важное мероприятие. У вас обед с камбоджийскими миллионерами, один из которых -- премьер-министр. Герхардт? Можно нам подняться на борт? И со стороны трапа донеслось шарканье теннисок. Кармоди от негодования раздувался все больше и больше -- еще один непрошеный гость! -- И кстати, если меня слышит мистер Кармоди, то его ищет жена. Алле? Джентльмены, я поднимаюсь на борт... Стебинс сжал руку Кармоди. -- Рад был познакомиться, капитан, -- прошептал он. -- А теперь, с твоего разрешения, я тебя покину. -- И согнувшись пополам, как перочинный нож, Стебинс на цыпочках двинулся к планширу. Подойдя к лееру, он с обреченным видом закинул на него ногу, и Кармоди кинулся за ним. -- Эй, постой! Брось дурить! -- И только тут он заметил на леере крюки подвесной лестницы, а, перегнувшись за борт, обнаружил и крохотный двухкорпусный "Зодиак", на который спускалась лестница. -- Так ты на нем приехал? -- Моя морская машина, -- подтвердил Стебинс. -- По-моему, больше похоже на водоплавающий гроб. -- Со стороны люка снова раздался голос Кларка Б. Кларка. -- Будь я проклят, если останусь на борту разбираться с твоими обидчиками. Мне уже хватило разборок на сегодня. Ну-ка отодвинься. Я поведу эту хреновину. -- Я и сам с ней умею управляться. -- Зато ты не знаешь береговой линии. Черт побери, да отвали же ты в сторону! Я покажу, как плавают рыбаки. И Кармоди занял место на корме у подвесного мотора. Стебинс отвязал от лестницы канат, и Кармоди дал легкому суденышку отплыть из-под стального носа своего судна. Теперь он тоже склонился, как и Стебинс. -- Сиди спокойно. Я не буду заводить мотор, пока нас не вынесет к течению, и тогда нас даже не заметят. -- Виски сделало его беззаботным, и Кармоди ухмыльнулся, поглядев на скрючившегося перед ним Стебинса. -- А от чего мы, собственно, убегаем? -- прошептал он. -- Я забыл... -- Я убегаю от очень важных общественных обязанностей, которые я сейчас не готов выполнять. От чего убегаешь ты -- не знаю. Но должен сказать, я благодарен за то, что ты мне составишь компанию. -- У меня есть очень удобное укрытие на противоположном берегу залива, -- сообщил Кармоди. -- Так что можно там спрятаться, если ты не возражаешь против домашней клюковки и пива. -- Отнюдь. Боюсь только, нас заметят. Кларк Б. со своими мальчиками догонит нас раньше, чем мы пройдем и половину пути. -- А мы не будем выходить на открытое пространство, мистер Стебинс, -- Кармоди трижды вставлял и вынимал из разъема ключ зажигания, чтобы убедиться в том, что есть искра, после чего нажал кнопку стартера, и маленький двигатель заработал после первого же поворота, -- мы пойдем в обход. Но когда он попытался прибавить газ, мотор заглох, так как еще не успел разогреться, а когда Кармоди сделал это во второй раз, он дал обратную вспышку. Выхлопная труба в это время находилась как раз над водой, и выхлоп прозвучал над пустым заливом как выстрел сигнальной пушки. Кармоди обернулся и увидел японского великана, который с криком подпрыгнул на причале, словно ядро просвистело прямо над его головой. А через минуту на крышу рубки вскарабкался Кларк Б. Кларк, который, прикрыв глаза рукой, повернулся в их сторону. Еще через мгновение он спустился по металлическим ступеням трапа и вместе с японской верзилой направился к ожидавшему их лимузину. -- Вон они, -- показал Стебинс. Наконец мотор заработал, и Кармоди, ухмыльнувшись, развернул катер. -- А вон мы! -- Он дал полный газ, пересек рябь зеленоватого течения и повернул в сторону открытого моря. Прилив был довольно сильным, и легкое суденышко скользило, как доска для серфинга. Они шли против течения, но корпус был рассчитан на низкую осадку, и катер держался на воде, как мальчишка-наездник на спине двухтонного буйвола. Кармоди и Стебинс посмотрели друг на друга и расплылись в улыбках. Они миновали перекат и некоторое время плыли молча. Потом Стебинс наклонился к Кармоди, блестя глазами, и снова зашептал: -- Честное слово, как мне это нравится, Кармоди! Просто чертовски нравится. -- Не понял, что ты имеешь в виду, мистер Стебинс. -- Ты не понимаешь моего восторга?! Бороздить неведомые воды, зависеть от прихоти новых ветров, которые гонят тебя к новым берегам. Мы свободны как дети! Вперед, в открытое море! Впереди лишь сапфирно-голубые облака -- один Бог знает, что это за метеорологическое явление! Это же потрясающе! Кармоди не ответил, но улыбка на его лице стала еще шире. Стебинс похлопал ладонью по дутому корпусу. -- Вот это жизнь! Понимаешь, о чем я? Чувствовать этот зов открытого моря. Романтика! Необитаемые острова. Подчиняться неведомым течениям и узнавать неизвестное. Неужели ты станешь говорить, что тебе все это безразлично? -- Ну зачем же. Но я исходил уже слишком много морей, чтобы считать это романтикой. -- А вот я нет. -- Ветер трепал его серебристые волосы, как пену. -- Корабль опрокидывается, тонет, с него сносит матгы... Риск и опасность! Удастся ли вам пересилить шторм, идя скулой к волне? Какую вы можете развить скорость по ветру? Какова оснастка? Какая модель судна? Ты знаешь, что яхты всегда являлись орудием управления государством? Примером тому военный корабль Генриха VIII "Генрих Милостью Божьей". Наверняка ты видел его изображения -- настоящий плавучий дворец -- позолота и все прочее. -- Возможно, -- кивнул Кармоди, вспомнив литографию, о которой говорил Стебинс. -- Только благодаря ему Генрих получил корону. "Плавучий дворец" был настоящим шедевром для своего времени, гораздо более ценным, чем любой замок на суше. Думаю, и пах он гораздо приятнее. -- Возможно-возможно, -- снова кивнул Кармоди. -- Знаю я, чем воняет в этих замках. Они миновали "Чернобурку" на расстоянии в несколько сот ярдов. На ее борту стоял какой-то человек в белой униформе, кричавший им что-то через мегафон. И Кармоди понял, чего именно хотел избежать этот старый серый призрак. -- Или, к примеру, яхта Людовика XIV -- убранство на ней было таким пышным и тяжелым, что она даже не годилась для плавания, и дело кончилось тем, что она перевернулась вверх дном. Чего еще можно ожидать от французов? Но это все были суда государственного значения, понимаешь? -- Что-то вроде, -- Кармоди посмотрел на огромный металлический парус. -- Какое же государство представляет твое дурацкое судно? Под каким флагом оно ходит? Звездно-полосатым? Под "Юнион Джеком" или Восходящим Солнцем? А? Стебинс даже не повернул голову в сторону яхты. -- Да, оно не представляет никакого государства, но можешь не сомневаться, что это дурацкое судно является орудием государственной машины. Правда, не знаю, какому именно государству она теперь принадлежит. -- Мне казалось, капитан должен знать, под чьим флагом он ходит. -- Я же сказал тебе, что являюсь не более чем подставным лицом. Время от времени я беру в руки штурвал, но исключительно для вида. Вот этот напыщенный болван, который орет в мегафон, -- первый помощник Сингх -- он и есть главный начальник. А уж он-то точно не знает, под чьим флагом ходит. Он по компьютеру получает распоряжения и по компьютеру же передает их на судно. Судовой компьютер выверяет курс, поворачивает румпель, устанавливает парус, а мистер Сингх только нажимает на кнопки. Говорят, он может печатать со скоростью двадцать две тысячи знаков в минуту. Я за такое время даже ширинку застегнуть не могу, -- Стебинс развел в стороны свои узловатые руки и горестно пожал плечами. -- Это лишь подобие настоящей яхты. Моя единственная обязанность -- держать нос по ветру и хорошо выполнять свои представительские обязанности во избежание образования течи. -- Зачем же ты этим занимаешься? Думаю, ты уже достаточно успел скопить, чтобы иметь крышу над головой. -- Я же объяснял тебе, что мне нравится плавать, -- Стебинс, прищурившись, смотрел куда-то мимо Кармоди. -- Вот этого-то я и боялся. Они спускают на воду скоростной катер. Надеюсь, сэр, вы найдете, где нам спрятаться. -- Найду. А если ты такой востроглазый, как утверждаешь, то лучше смотри вперед. Нам нужен остов затонувшего корабля -- он должен быть на той отмели. Смотри вперед, я сказал! -- Есть, капитан. -- Стебинс отдал честь и, прикрыв глаза длинной серой кистью, принялся смотреть вперед. Кармоди был вынужден признать, что он представлял из себя живописное зрелище, не хватало только попугая на плече. В конечном счете Стебинс и увидел первым затонувшее судно. Кармоди наверняка проскочил бы мимо. Ржавый каркас, почти полностью занесенный песком, едва был виден. К северу от остова между дюн виднелась узкая протока, настолько мелкая, как бывает, когда вода перетекает через поребрик после мытья машины. Кармоди ринулся в нее на полной скорости, в последний момент подняв винт из воды. Они перескочили через отмель, как выдра через нанос ила. Зайдя в потайной заливчик, Кармоди выключил двигатель: увидеть их не могли, но следовало предусмотреть и возможность сонара. Как только наступила тишина, Стебинс снова заговорил: -- Перед тем как стать моряком, я служил в торговом флоте -- в те времена это была не ахти какая работа. Меня туда устроил один парень, водивший по Миссисипи мусорную баржу. Я тогда был совсем желторотым юнцом, и он звал меня Джимми-деревенщина. А сам он служил в военно-морском флоте еще до войны с Гитлером. Он был ходячей библиотекой, чего только не рассказывал обо всех портах мира -- о Роттердаме, Ливерпуле, Сиднее... ну и конечно же, о Сан-Франциско. В Сан-Франциско ему сделали татуировку на члене -- спираль в виде красной ленты. Признаться, в спокойном виде он не производил очень большого впечатления, зато когда вытягивался в полную длину -- это было что-то! Стебинс помолчал, давая Кармоди возможность представить себе это зрелище. Вода тихо плескалась за кормой, и "Зодиак" слабо покачивался. -- Надо сказать, его рассказы произвели на меня очень сильное впечатление. И к концу плавания я твердо решил, что мне суждена жизнь моряка. Он дал мне несколько рекомендательных писем к своим бывшим влиятельным знакомым, и я отправился в путь. И через пять лет Деревенщина Джеймс, голодранец из Теннесси закончил нью-йоркский морской колледж и получил диплом, дающий право работать на любом американском торговом судне в любом порту мира. Беда заключалась только в том, что к этому времени рабочих мест на таких судах не осталось. Старый флот янки был полностью вытеснен голландско-азиатскими пароходными линиями. Кстати, а что это за развалина была там на отмели? Результат одного из твоих предыдущих плаваний сюда? -- Я не знаю, что это за судно, -- ответил Кармоди. -- Когда я впервые здесь появился лет двадцать тому назад, этот каркас уже торчал. Судя по железным шпангоутам, что-то очень большое и древнее. Думаю, это одна из жертв цунами 64-го года -- только приливная волна могла загнать такую громадину в такую мелкую протоку. Стебинс кивнул и продолжил свой рассказ. -- Я решил, что работа на яхте -- это баловство и провел несколько месяцев, объезжая восточное побережье в поисках подходящего судна, в основном работая на автопогрузчике на буксирах. Мне это не понравилось еще больше, чем сгребать мусор бульдозером -- это было не только скучно, но еще и опасно. Огромные неуклюжие контейнеры все время норовили сорваться с прицепов. За полгода я поседел как лунь. А потом как-то в Чарльстоне я увидел объявление, что каким-то богатым испанским музейщикам требуется капитан для плавания вокруг мыса Горн на каком-то историческом корабле -- потом это стало называться "волшебная яхта" -- так вот им требовался молодой капитан, желательно из Новой Англии с аристократическими корнями. Тогда-то мне и пришло в голову, что если я хочу стать моряком, то мне надо произвести некоторые изменения в собственном образе. Я истратил последние деньги на шапочку яхтсмена и блейзер и был принят на работу исключительно благодаря внешности. На нагрудном кармане блейзера значилось "Капитан Г. Стебинс", но, думаю, решающим доводом в мою пользу стали преждевременно поседевшие волосы. Я выглядел как американский яхтсмен, хотя и двух ярдов не проплыл ни на одной яхте. -- Я бы маленько струхнул, -- заметил Кармоди. -- Маленько да. Я распорядился, чтобы первый помощник вывел нас в море на дизеле и сказал, что мне нужно отдохнуть перед испытаниями грядущего дня. Всю ночь я пил чай и пытался вызубрить старый учебник Бладсоу "Основы мореплавания". На следующее утро, когда я встал за штурвал, строчки перед глазами у меня уже сливались. К счастью, вся команда состояла из португальцев. Они едва понимали по-английски, поэтому им было совершенно все равно, какие команды я отдаю -- они продолжали делать то, чем успешно занимались в течение последних трех месяцев на протяжении трех тысяч миль. Конечно, они понимали, что я самозванец, но они и словом не обмолвились об этом. И испанские миллионеры чувствовали себя абсолютно счастливыми. К тому времени, когда мы пересекли тропик, матросы работали уже в чем мать родила и панибратство царило вовсю. А когда мы обогнули Горн, я уже полностью освоил искусство мореплавания. И с тех пор я только сменял один капитанский мостик на другой. Кстати... -- Стебинс снова прикрыл глаза рукой и принялся всматриваться в поросшие кустарником берега, -- ты говорил, что где-то здесь у тебя есть домик? И Кармоди, как по сигналу, снова завел движок. -- Он на другой стороне этой банки, -- ответил он. -- В основном заливе. Так, хижина, ничего особенного. -- И Кармоди широко усмехнулся, заметив реакцию Стебинса. Впервые с тех пор, как он попросил плотников сделать галерею на втором этаже, он испытал от этого удовлетворение. -- Мало похоже на плавучий замок, но места там достаточно даже для такого одра, как ты. --│ Но когда они подошли к берегу и перебрались через узкий, не защищенный от ветра эскер, отделявший протоку от основного залива, и Кармоди гордо указал в сторону своего владения, выяснилось, что дом исчез! Вместе с каменной трубой, галереей и всем остальным. Его просто не было. На его месте высился длинный вигвам, таких огромных размеров, каких Кармоди не видел никогда в жизни, фасад был выполнен в виде огромной лягушки, глаза которой находились на высоте второго этажа, а ее согнутые конечности охватывали гараж и коптильню. Раскрытая длинная овальная пасть служила единственным окном вигвама, а узкая щель между задних лап -- дверью. -- Черт побери, -- бесцветным голосом произнес Кармоди. Стебинс покатывался со смеху, и теперь его физиономия излучала злорадство, лицо же Кармоди обмякло и посерело, словно они поменялись обличьями. -- Это просто декорация, капитан, чтобы на общем плане не было видно современного здания. Кстати, это нарисовала ваша жена. Они все уберут, как только закончат натурные съемки на заливе. -- Да чего уж там? Пусть оставляют, -- Кармоди решил отнестись ко всему философски. -- Даже красивее, чем было. Пошли посмотрим, что у этой лягушки в пузе. Сквозь прорезь между лап лягушки им навстречу выкатился взлохмаченный огненно-рыжий клубок. Это был одноглазый и одноухий бесхвостый кот, невероятно толстый и крайне раздражительный. Он не стал тратить время на приветствия и, остановившись прямо перед Кармоди, разразился обвинительной речью. -- У нас тут есть мой старый кот Том-Том, -- представил Кармоди кота. -- Вам не кажется, что Том-Том чем-то недоволен? -- Да? Он всегда устраивает мне взбучку после долгого отсутствия. Хотя на этот раз, пожалуй, он действительно сильно разозлился. В чем дело, Том? Пойди посмотри на это животное. Я думаю, его вывела из себя эта трехэтажная лягушка, расположившаяся прямо в его любимой песочнице. Спокойно, Том-Том. У нас гости, веди себя прилично. Я бы не рекомендовал пожимать ему лапу, Стебинс, пока он не придет в себя. Том у нас старый боец, который все еще слышит звук гонга, и заводится он с полоборота, если к нему подойти с той стороны, где нет глаза. Долгие годы, проведенные на причале в обществе собак, сделали его слегка невменяемым. Том, Да успокойся же ты ради Бога! Ты меня огорчаешь. Теперь Том терся своими огромными желтыми яйцами, похожими на сваренные вкрутую желтки, о штаны Кармоди, не переставая оглашать округу горестным мяуканьем. Он до сих пор выглядит угрожающе здоровым, -- заметил Стебинс. -- Могу себе представить, каким он был в расцвете сил. Настоящим сорвиголовой. Чистый смерч из зубов и когтей. Однажды, когда мы жили с ним на "Коломбине", он порвал в клочья огромного лохматого бедлингтона. Какой-то бродяга, искавший работу, не поверил мне, когда я посоветовал ему оставить пса на причале. Не стал меня слушать. Пес только лапу поставил на борт, как Том бросился на него с рубки и начал драть бедной скотине голову, как куница, которых показывают в шоу для садоводов. А отделав пса, он переключился на его хозяина. Если бы на голове у этого болвана не было капюшона, Том попросту снял бы с него скальп. Единственный ядовито-зеленый глаз кота был глубоко посажен на огромной видавшей виды голове, которая покоилась на массивной шее. За ней следовали широкие плечи, еще более широкая грудная клетка и огромный зад размером с баскетбольный мяч. Однако, несмотря на свою тучность, он выглядел ловким и подвижным. Когда Кармоди высвободил наконец свою ногу и миновал расщелину в фанере, чтобы добраться до настоящей двери в свой дом, кот пулей пролетел мимо него и свернул за угол. И когда хозяин, набрав код, наконец открыл дверь, кот встречал его уже в прихожей, и его вид свидетельствовал о том, что он готов продолжить свою обличительную речь. -- Никто так и не смог узнать, как ему это удается, -- хвастливо заметил Кармоди. -- Когда я перестраивал дом, я договорился с плотниками, что они сделают его абсолютно непроницаемым для медведей, енотов и опоссумов, учитывая те проблемы, которые были с ними связаны прежде. Но рабочим не удалось добиться котонепроницаемости. Входи, только оставь дверь открытой, чтобы шел свежий воздух. Черт, здесь действительно сыро, как в лягушачьем брюхе. Кармоди двинулся вперед, зажигая по дороге свет. И Стебинс понял, что внутренняя отделка дома была такой же реставрацией былых времен, как и фальшивый фасад вигвама. Высокие потолки украшала тяжелая лепнина, окна были прикрыты двойными шторами. Стены покрывала панельная обшивка из орехового дерева, обклеенная обоями с цветочным рисунком. Старинная мебель выглядела как новенькая, словно неведомый пират перенес ее сюда из какого-нибудь зажиточного городка столетней давности. Торшеры с шелковыми абажурами склонялись к спинкам кресел в стиле чиппендейл, как услужливые дворецкие. Терпеливо тикали тяжелые дедушкины часы с позолоченным маятником в ожидании, когда можно будет пробить новый час, а барометр в медной оправе на стене показывал, что давление стабильно. В столовой в высоком буфете за резными застекленными дверцами виднелся костяной фарфор. Оба конца обеденного стола из вишневого дерева были полностью сервированы -- столовое серебро, салфетки и все прочее застыло в терпеливом ожидании. Однако густой налет жемчужной Квинакской пыли свидетельствовал о недостатке едоков. Похоже, этой комнатой не пользовались в течение уже многих лет. И Стебинсу пришло в голову, что в проеме раздвижных дверей, вероятно, висит невидимая цепочка с вывеской "Экспонаты руками не трогать". На кухне такой невидимой цепочки не было. Этим вычищенным до блеска помещением явно пользовались, и оно было битком набито всяким оборудованием. Все поверхности были усеяны подставками под кофейные чашки, в сушилке громоздилась вымытая посуда, повсюду виднелись следы подпалин. Дверца холодильника заклеена памятками, а стеклянная морозилка забита бумажными упаковками с мясом. Все пакеты были тщательно надписаны карандашом -- какая именно дичь в них находилась, когда она была убита и когда заморожена. Не говоря ни слова, Кармоди принялся рыться в замороженных пакетах, пока не выбрал два. Запихав их в микроволновую печь для размораживания, он снова начал рыться, на этот раз уже в буфете. Наконец ему удалось отыскать необходимое на верхней полке кладовки за банками с маринадом и соленьями. -- Эврика! -- вскричал он, осторожно спускаясь с табуретки и держа в руках двухлитровую банку с зеленоватой жидкостью, внушавшей на вид такое же отвращение, как котячий глаз. -- Я знал, что могу кое-что противопоставить твоему виски. -- Выглядит забористо, капитан. И что ты собираешься с ней делать? Протереть полировку на фамильной мебели? -- Подожди, подожди, -- пропыхтел Кармоди, отвинчивая проржавевшую крышку. -- Сейчас я тебе покажу, что крутые режиссеры-яхтсмены не единственные набобы, имеющие доступ к экзотическим яствам и напиткам. -- И он ткнул пальцем в один из пакетов с мясом. -- Я -- простой рыбак, но сомневаюсь, чтобы ты когда-нибудь пробовал нос американского лося. ПАПы называют его "Мясным рулетом власти". Думаю, и печень полярного медведя, зажаренную в масле мандрагоры, ты не едал -- специальное соединение для наших жезлов, так, по крайней мере, мне говорила прабабушка Вонг... и готов заложиться на фунт стерлингов, что несмотря на все свои путешествия в Голуэй, ты никогда в жизни такого не нюхал! Кармоди торжественно снял крышку, и Стебинс склонился над изумрудной жидкостью. -- Лакрица, -- диагностировал он. -- Это просто Перно. -- Ха-ха! Фиг тебе лакрица! Это анис, к твоему сведению, и это не "просто Перно". Это абсент, полынная водка. Горькая звезда Полынь собственной персоной. Я еще в конце века обменял в Барроу у одной румынской шаманки сорок девять костей из медвежьих членов на целый ящик таких банок. Она утверждала, что это последние в мире запасы артемизии, а то, что ты держишь в руках, -- это последнее из последних. Попробуй, глотни. Только осторожно, с должным почтением... Стебинс нахмурился и сделал маленький глоток, и через мгновение на его лице появилось выражение блаженного облегчения. -- Черт! Вот это да! Наверное, эта румынка прожить не могла без медвежьих хуев. -- Она еще гадала в заднем помещении своего магазинчика, и в одном из гаданий она пользовалась стеблями тысячелистника. Наверное, она решила, что медвежьи хуи обеспечат ей более тесный контакт с первозданными силами природы, чем дохлые стебельки. Так, это сигнал разморозки. Прошу прощения, мистер Стебинс, мне надо заняться Мясом власти. За этой жалкой ширмой находится моя берлога. Думаю, вы найдете там сифон и пару стаканов. Если я правильно помню, у вас в высшем свете принято освежаться из стаканов, а не из горлышка. Выключатель по левому борту. Стебинс отодвинул тяжелую бордовую занавеску и оказался в темной пещере, пропитанной мужскими запахами -- ружейным маслом, сигарным дымом, ромом и ваксой для сапог. Он нащупал выключатель, и три лампочки в зеленых плафонах залили светом зеленовато-аквамариновый бильярдный стол. Даже не просто бильярдный, а приспособленный специально для игры в снукер с уменьшенными красными шарами, сложенными в центре зеленой фетровой обивки. -- Значит, жалкая ширма, -- повторил Стебинс, оглядывая помещение. -- А эта старая английская пивная бочка умнее, чем кажется на первый взгляд. Он перелил жидкость в графин и наполнил из него два стакана. -- Будем пить этот драгоценный эликсир в чистом виде или разбавить? -- крикнул Стебинс. -- Тебе как больше нравится, я принесу? -- С водой, безо льда, -- откликнулся Кармоди. -- Но приносить не надо. Я сейчас сам приду. Если нечем заняться, убери ломберный столик, включи радио или поставь пластинку, только не входи сюда. Здесь повсюду брызжет раскаленным жиром. Стебинс попытался поймать основные каналы, но у Кармоди был слишком старый частотный детектор, поэтому разные станции накладывались друг на друга. Новые дешевые макропередатчики, продававшиеся на черном рынке, сделали радиотрансляцию доступной для любого болвана, испытывающего потребность в самовыражении, на любой частоте. Они были повсюду. Даже святая для всех международная волна Гринвича была замусорена всякой болтовней и тупоголовыми рок-проповедниками. Крупные навигационные линии владели собственными системами связи, а вот мелкое рыбацкое судно могло узнать точное время или прогноз погоды только с помощью секретного кода по телефону -- дорогое удовольствие, и если пластиковой карточки оказывалось недостаточно, системе было все равно, попали вы в шторм или терпите бедствие с грузом младенцев на борту -- нет кода, нет ответа. Единственное, на что вы могли рассчитывать, что о вас сообщат ближайшему посту береговой охраны. Но радиопираты начали взламывать уже и эти так называемые секретные системы, точно так же, как видеовандалы подключались к передатчикам основных каналов телевидения. И теперь в самый душещипательный момент сериала "Да пребудет мир" на экране мог появиться какой-нибудь прыщавый выродок, брызгающий слюной и распространяющийся на политические темы. Ибо наступила эра электронного граффити. Единственный отчетливый голос, который удалось поймать Стебинсу, принадлежал все тому же австралийцу, которого он ловил и на собственном "Зените", -- доктору Беку. Сигнал Бека перекрывал все остальные, так как он был местным, и к тому же старый чудак пользовался огромным старым передатчиком на лампах. Потягивая абсент, Стебинс прослушал сетования доктора Бека на удручающее ухудшение стоматологического здоровья населения и включил проигрыватель. Музыкальные пристрастия Кармоди в основном ограничивались традиционно кельтскими произведениями -- гром барабанов и завывания волынок, сопровождающие заунывные баллады о несчастных судьбах, но было здесь и несколько пластинок со старым американским джазом. Стебинс остановился на "Порги и Бесс" в исполнении Майлза Дэ-виса и запихнул пластинку в прорезь проигрывателя. Похоронный плач "Песни канюка" хлынул из установленных под потолком динамиков, словно там действительно парила птица. Стебинс принялся изучать убранство берлоги. В обитом сосновыми рейками помещении было всего одно окно -- небольшой восьмиугольник, расположенный под самым потолком. Там же на возвышении находился телескоп и обитая табуретка для наблюдателя. Стебинс подошел ближе, но окно было темным -- вероятно, его закрывал фасад вигвама. -- Да, это мой наблюдательный пост и сторожевая башня. Кармоди появился, как и обещал, с большим блюдом засахаренных водорослей и дыней, весь лучась от удовольствия. Его огромная голова была повязана кружевной салфеткой, чтобы пот не стекал в глаза, а брюхо было прикрыто передничком с оборками. -- Стоит мне услышать, что кто-то приближается, я могу тут же обнаружить непрошеного гостя, с какой бы стороны он ни появился -- с неба, суши или с моря. Присаживайся и закусывай. Стебинс, как аист, сделал большой шаг и спустился с возвышения. -- Интересно знать, и что же ты делаешь, обнаружив непрошеного гостя? Опускаешь подъемный мост? Ты не производишь впечатление отшельника... -- Я не отшельник, но с большой придирчивостью выбираю себе компанию на берегу. В море очень устаешь от этих болванов, с которыми приходится жить бок о бок в течение многих месяцев, нравятся они тебе или нет. А на берегу всегда есть выбор. -- Я думал, ты женат. -- Вот уже час как нет. Впрочем, она не слишком часто здесь бывала, поэтому-то в доме и не чувствуется женской руки. У нее в городе есть мотель. Огромная толстая жаба на фасаде -- единственное, что она сделала для этого дома. -- Да, отсутствие женской руки очень чувствуется, -- игриво ухмыльнулся Стебинс, -- если, конечно, не считать этого передничка. Твой стакан на комоде. Кармоди взял стакан и снова исчез за занавеской -- он был слишком поглощен приготовлением ужина, чтобы обращать внимание на всякие подколы. Стебинс продолжил осмотр комнаты: зачехленные ружья, трофеи, стена, увешанная увеличенными фотографиями в рамочках, на которых были изображены разные суда, корабельные команды, товарищи по охоте. Да, женщинами здесь и не пахло. Не было даже календарей с обнаженными красотками. Казалось, само присутствие могущественного зеленоглазого моря исключало возможность какой-либо конкуренции. Стебинс был знаком с суровыми законами этой ревнительницы строгой дисциплины -- он тоже не мог позволить себе красоток. Ужин был восхитительным. Котлеты из лосиного носа были неподражаемы и к тому же прекрасно приготовлены -- с поджаристой корочкой, политые соусом с каперсами и апельсинами. Медвежья печень была нарезана тоненькими ломтиками и зажарена с женьшенем и грибами. После двух тяжелых основных блюд был подан дымящийся кускус, а завершал все салат. Десерт состоял из свежей черники, которую Кармоди собрал по дороге, когда выходил за папоротником для салата. Он полил ягоды йогуртом и подал их с кофе. Когда кофе был допит, Стебинс поднялся, чтобы выразить искреннюю благодарность. -- Сказать, что я потрясен, капитан, значит не сказать ничего. Я посетил рестораны всех пятизвездочных гостиниц мира, но еще никогда не вкушал ничего подобного. Ты говоришь, что ты простой рыбак, но клянусь, готовишь ты как величайший кулинар. -- Это есть, -- согласился Кармоди, опуская свои светлые глаза. -- Я учился в "Кордон-Бле" в Париже. Если ты допил кофе, может, вернемся к нашему абсенту? И я тебе покажу, чему может научиться простой рыбак в Ливерпуле, если он довольно часто посещает бильярдные. Может, по доллару для начала? Сморщенное лицо Стебинса расплылось в широкой улыбке. -- Да благословит тебя Господь, капитан Кармоди. В тебе, оказывается, есть деловая жилка. -- И не одна, мистер Стебинс. И должен признаться, редко встретишь человека, способного оценить это. Разбивайте, вы мой гость. И через мгновенье оба уже сцепились в ожесточенном споре по поводу сделанного удара. Состояние торжествующего мальчишества охватило их. Они обзывали друг друга самыми изысканными ругательствами, вплоть до детсадовского "пердуна" и "засранца", под столом истошно орал Том-Том, и все это сопровождалось кельтскими напевами "Озерных мальчиков". Они были настолько поглощены своей перепалкой, что даже не услышали, как около полуночи на берег обрушился шквал, и узнали об этом лишь много часов спустя, когда вышли на улицу, чтобы отдышаться от сигарного дыма и перевести дух. Изображение вигвама было оторвано от стены и плашмя валялось на земле, покрывая весь двор. В проемах между распорками поблескивали лужицы дождевой воды. Кармоди, моргая, остановился, еще не понимая, что произошло. Казалось, весь газон превратился в сложный комплекс загонов для откармливания мальков. Впрочем, Кармоди не возражал, ему с самого начала не нравился этот газон. Хотелось бы только знать, для каких именно мальков он предназначался. Просветил его Стебинс. -- Какая рыба, капитан, -- проворковал он, заглядывая в одну из луж, -- это лягушка. Ты что, не помнишь трехэтажную лягушку? Нет? Ну вот, нейроалкогольный синдром. Вы, англичане, никогда не умели пить. -- А кто у тебя выиграл восемь партий из десяти? -- Это потому что ты играешь слишком маленькими шариками. Кто на такое еще способен, кроме вас, англичан? -- К этому моменту они пили вместе уже сутки, так что подобные высказывания были вполне допустимы. -- Тебе нужны большие шары? Поехали в город, и я тебя разделаю под орех. Нет, я забыл, вы же заграбастали боулинг себе. -- А еще ты забыл, что у нас нет машины, -- напомнил Стебинс своему хозяину. -- Бильярд! -- хлопнул в ладоши Кармоди. -- Я могу расставить стол. -- Он развернулся и вприпрыжку взбежал по лестнице, счастливый, как мальчишка, которого на выходные оставили с приятелем, и не просто с приятелем, а с мальчиком из города. Дружить с мальчиком было куда как менее хлопотно и ничуть не менее приятно. Потому что все эти девчонки воистину могут свести с ума. 14. Гром среди ясного неба Полуночный шторм, обрушившийся на Квинак, прогремел как гром среди ясного неба. Он стал полной неожиданностью. Даже спутники не зарегистрировали ветер; эксперты-метеорологи называли это явление аберрантной ионной бурей, вызываемой повышенной солнечной активностью. Но когда смерч снес пристани и разрушил порты на протяжении ста миль, эксперты пришли к выводу, что настала пора пересмотреть данные. Странный ветер с визгом налетел с северо-востока, перескочил через Алеутские острова и круто свернул влево. Он пропорол прибрежные городишки с такой аккуратностью, что многие жители, словно под влиянием анестезии, даже не заметили, что с ними произошло. Одну из улиц Кордовы он разрезал ровно пополам, снеся все дома с одной стороны и оставив их невредимыми на противоположной. Те, кому удалось пережить техасские смерчи, рассказывали, что торнадо может иногда действовать так выборочно -- сначала воронка бесцельно сметает все на своем пути, а потом на протяжении нескольких тысяч футов движется ровно, как скальпель. Короче, этот полярный ураган налетел из ниоткуда. Он дул упорно и целенаправленно, как заходящий на атаку с бреющего полета военный бомбардировщик. Например, мемориальная роща елей из Ситки в Диллингамском парке была полностью уничтожена 70-миллиметровыми градинами, некоторые из которых, как бронебойные снаряды, ушли в землю на глубину четырех дюймов. Когда смерч достиг Квинакского залива, он уже лишился своей тяжелой артиллерии. Максимум, на что он был способен, так это обрушивать в течение нескольких минут на берег жалящую желтую смесь из морской пены и серого песка. Так, легкий Душ, не более того. Однако его оказалось достаточно, чтобы замызгать свежевыкрашенные фасады зданий грязью и вызвать массовые столкновения судов, стоявших на якоре. Новое судно Кармоди лишилось сходней, а плавбаза Босвелла осталась без крана. Служба безопасности "Чернобурки" успела получить предупреждение, что дало первому помощнику Сингху время выдать распоряжение компьютеру убрать парус и выпустить четыре понтона для укрепления корпуса. Присевшая на корточки яхта перенесла удар настолько стойко, что камбоджийские миллионеры даже не расплескали ни капли благородного вина, которым запивали десерт. Освещение в салуне на мгновение погасло и тут же зажглось снова. То, что происходило в нижних отсеках, было не столь важно. Грир смазывал гелем свою бороду, когда свет внизу погас и не зажигался в течение последующих четырех часов. Ему так и не удалось выяснить, каким гелем он пользовался -- русским, скандинавским или новым азиатским Сой-Ши. Луиза Луп, погрузившись в виртуальные игры, предоставляемые студией, сидела одна во внутреннем офисе того, что когда-то было боулингом ее папы, когда налетел ураган. Ей было грустно, и она чувствовала себя бездомной. Ей не хотелось идти на яхту, где высокомерные красотки обливали ее презрением, и ей не хотелось возвращаться домой к свинячьим рылам, поэтому, набрав код Лупа, она проскользнула через черный ход в боулинг. Конечно же, ей и в голову не приходило, что и здесь была установлена камера, и все ее действия транслировались на монитор яхты. Единственное, что она знала, что программа была создана специально для того, чтобы удовлетворять коренные потребности человека, как бы грустно ему ни было. Шторм налетел в тот самый момент, когда она выключила машину, поэтому Лулу тоже пропустила это странное метеорологическое явление. Билли Беллизариус бодрствовал, когда ударил шторм. Глаза его сияли, лицо лучилось улыбкой. Весь день до глубокой ночи он работал с Вейном Альтенхоффеном в душной редколлегии "Маяка", попивая горячий чай и диктуя тому еще более жаркие письма, которые Вейн отправлял по факсу сенаторам, журналистам и редакторам других изданий. Бедная голова Вейна уже раскалывалась от того перенапряжения, которому подвергал ее Беллизариус, поэтому, когда налетел ураган, Вейн почивал на конкурирующих изданиях, еженедельно поступавших к нему со всего света -- "Манчестер гардиан", "Нью-Йорк таймз", "Новая правда" из Санкт-Петербурга. -- Приходится быть конкурентоспособным, -- пояснил Вейн, устраиваясь на горе газет, чтобы восстановить угасающие силы. Беллизариус в этом не нуждался -- у него внутри все кипело и бурлило. Когда же нервный писака перестал стоять на его пути к факсу, Кальмар распоясался окончательно. И в этот момент он писал свою самую сокрушительную обличительную речь для канадских иммиграционных властей в Ванкувере: "...И в заключение, господа, позвольте мне сказать следующее: я вполне допускаю, что ваши бюрократы в силу своей занятости вполне могут смотреть сквозь пальцы на группку нелегальных инородцев, занимающихся сельским хозяйством в одном из королевских парков ее величества, допускаю я и то, что вы настолько оглушены перипетиями и тяготами нашего страшного времени, что не считаете нужным обращать внимание на практическое применение черной магии и пропаганду белого рабства, не укладывается в голове другое -- как образованный англичанин, находящийся на государственной службе, может терпеть распространение столь бредовых идей (см. прилагающиеся брошюры Бьюлаленда), и это в стране, славящейся своими традициями рационализма. Ознакомьтесь с "научными доказательствами экспертов" в так называемых "просветительских материалах", озаглавленных "Святилище в облаках". Это бессовестное словоблудие ни в коей мере не является научным, уже не говоря о его бездоказательности. Что же касается "экспертов", то они представляют из себя не более чем классический хор цыплят в римейке музыкальной комедии под названием "Конец света, конец света". А преподобный Гринер, добрейший владелец "Заоблачного святилища", естественно исполняет роль Братца Лиса. И вы, господа, допускаете, чтобы подобное вранье распространялось как просветительские материалы? Как научные сведения? Что бы сказали ваши ученые предки? Все они от Фрэнсиса Бэкона до Маршалла Мак-Лугана переворачиваются в гробах от бессильной ярости! Подпись: Хранитель Истины и Защитник Короны ". Билли сочинял следующее письмо генеральному секретарю ООН, когда от налетевшего ветра задрожало здание и вырубился факс. Мгновенье он сидел, уставившись в темный экран, после чего вскочил и с диким криком вылетел на улицу: -- Значит, говоришь, огонь?! Где же твой огонь?! Кларк Б. Кларк не то чтобы бодрствовал, а так, кемарил в подвесной койке в каюте скоростного катера, прислушиваясь к сообщениям береговой охраны. Напротив него в таком же коконе покачивался другой представитель "Чернобурки" -- бывший гонщик на моторных лодках. Именно Кларку Б. принадлежала идея бросить якорь неподалеку от берега, на случай, если поступят какие-нибудь сообщения о двух престарелых алкоголиках и надо будет срочно возобновить их поиски. Гонщику не очень понравилась эта идея, и Кларку пришлось звонить на яхту. Левертов сладким голосом поддержал своего приспешника, но добавил: -- Если хочешь -- оставайтесь, и можешь не волноваться. Прогноз благоприятный и море спокойное. У них просто кончилось горючее и им ничего не грозит. Однако ураган внес свои поправки. Катер начало трепать с такой силой, что он взлетал, как обезумевший заарканенный мустанг. Голоса дикторов были полны смятения и полного непонимания. Кларк Б. тут же снова связался с Левертовым. -- Дрейфовать в тихую погоду это одно! А в такую -- это совсем другое! Вызывай поисково-спасательную службу! -- Успокойся, -- повторил Левертов. -- Никто не станет их искать, пока не рассветет. Может, шторм и выманит этих старых идиотов из их укрытия. А если нет... -- Кларк воочию увидел, как Левертов пожимает своими белесыми плечами, -- значит, они сами виноваты. Так что будь что будет. Ложись спать. Кларк Б. положил на место телефонную трубку и умиротворенно забрался в койку. К этому времени из кокона выполз бывший гонщик с побледневшим лицом. -- Что он сказал? Идти к причалу? Я же тебе говорил. Эта крошка не приспособлена к штормам. -- Он сказал ложиться спать, -- успокоил Кларк Б. перепуганного спортсмена. -- Ну и ветерок, -- и больше он уже не возвращался к этому. Поисковые вертолеты прилетели из Бристольского залива на рассвете. Погода стояла тихая, и никто не сомневался, что им удастся обнаружить надувной спасательный плот. Они-таки его обнаружили у скалы Безнадежности, но он был пуст. К вечеру сообщения береговой охраны начали звучать довольно пессимистически, а к полудню следующего дня все, за исключением Кларка Б. и его начальника, утратили всякую надежду. Повсюду сновали журналисты. Бывший боулинг был битком набит секретарями и всяческими ассистентами, оравшими в телефонные трубки свои сообщения на дюжине разных языков. Одновременно верещали три закодированных станции -- одна от воздушной поисковой группы, другая от морской и третья от телеграфного агентства "Юнайтед Пресс", ожидавшего официального сообщения. Все новости начинались со слов: "Всемирно известный режиссер Герхардт Стебинс унесен в море неожиданным штормом вместе с рыбаком. Уже два Дня без вестей... Опрокинутый "Зодиак" найден у скалы, называемой Безнадежной... Пресс-секретарь "Чернобурки" опасается худшего... Подробности в одиннадцатичасовом выпуске". Алиса слушала приемник, складывая холодные простыни в сумрачной прачечной мотеля. Последние два дня ей, не переставая, звонили со студии, на которой она провела большую часть предыдущего дня, следя за свежими сообщениями спасательной службы. Но больше она не могла выносить суматоху и гвалт, царившие в бывшем боулинге -- такого грохота там не бывало, даже когда Омар проводил соревнования на всех дорожках. Она вставила в прорезь идентификационную карточку и отправилась домой -- она и по приемнику могла узнать все необходимое, а грохота он издавал все же немного меньше. Она все еще не испытывала особого беспокойства, несмотря на прошедшее время. Просто она стала внимательнее и полностью погрузилась в ожидание. После сообщения о найденном катере оставалось узнать всего лишь одну простую вещь: найдут их живыми или нет. А этих сведений она могла дожидаться дома, спокойно складывая простыни и прислушиваясь к радиосообщениям. Она сняла свое официальное платье и спустилась в прачечную в брюках и малиновом замшевом пуловере. Однако привычная работа на этот раз мало успокаивала. Во-первых, простыни были оставлены в барабанах мокрыми и теперь скукожились и не желали разглаживаться, а во-вторых, Алиса все больше начинала ощущать, что дело было не только в ожидаемых ею сведениях. Ее мучило что-то еще, что -- она никак не могла определить. Это напоминало смутную тревогу, которая посещает человека, когда он остается один на один с самим собой. И вскоре это чувство стало настолько сильным, что даже затмило беспокойство Алисы из-за отсутствующего мужа. Она ни на минуту не допускала мысли о том, что Кармоди утонул. Каким бы толстым и глупым ни казался Майкл Кармоди, он ничем не походил на неуклюжего Алексея Левертова. Да, он был пьяницей, но не оболтусом, способным утонуть. Она вспомнила Гавайи, когда он даже не мог погрузиться в горячую ванну из-за того, что постоянно всплывал. Скорее всего, причалил куда-нибудь или попал в очередной переплет, но только не утонул. Он просто исчез, а когда кто-нибудь догадается, где искать старого балбеса... Алиса в изумлении замерла: ее мучило не что-то, а кто-то! И самое отвратительное заключалось в том, что она была вынуждена признать: именно этот кто-то был единственным человеком, способным найти пропавших мореплавателей. Кому-то надо было отправиться на свалку и пробудить к жизни этого несчастного типа. Поскольку местонахождение Грира было неизвестно, братья Каллиган были мертвецки пьяны, а Беллизариус наглотался дури до такой степени, что бродил по улицам, разговаривая сам с собой, было совершенно очевидно, кто остается. Алиса натянула короткую замшевую юбку, которая являлась второй половиной ее диско-костюма, и начала смешивать следующий кувшин "Маргариты", чтобы собраться с силами. Она терпеть не могла обращаться к кому-нибудь за помощью. Тем более к Айку Соллесу. Если бы ее смыло за борт, она предпочла бы утонуть, чем попросить его бросить ей канат. Однако в настоящий момент за бортом находилась не она. Она перелила "Маргариту" во фляжку, завинтила крышку и, выйдя из прачечной, двинулась к машине, у которой нос к носу столкнулась с Шулой. Та стояла, держа за руку свою шестилетнюю сестренку Нелл, а за ту, в свою очередь, цеплялась самая младшая девочка. Все три были облачены в серебристо-черные цвета. -" Вы куда? -- осведомилась Шула, с хмурым видом оглядывая малиновый костюм Алисы и походную фляжку с зеленой "Маргаритой". А когда Алиса сообщила ей, она тут же принялась канючить: -- Мы тоже хотим. Мы можем помочь... -- ее голос дрожал от нескрываемого желания, и Алиса с трудом поборола злорадный смех, полагая, что делает это из сочувствия. Но больше это походило на ревность, столь же зеленую, как жидкость, плескавшаяся в банке. Маленькая эскимоска догадалась, что кто-то намеревается пробудить прекрасного греческого героя. Интересно, сколько времени она ждала со своими сестрами, когда хлопнет дверь? Подумать только! Первобытные страсти в наше время. И к кому?! К никчемному отщепенцу с правильным носом и грустными глазами. Алиса почувствовала легкий укол совести при виде этой безрассудной страсти: сама она никогда не испытывала таких чувств по отношению к собственному мужу, каким бы симпатичным моржом он ни был. -- По-моему, вы можете себе придумать занятие получше. А если хотите помочь, пойдите послушайте сведения о поисках по моему радио. Но Шулу это явно не устраивало. Продолжая улыбаться, она отпустила руку сестры и знаком показала, чтобы они уходили. -- А если кто-нибудь позвонит? -- Скажешь, что я скоро вернусь, -- ответила Алиса. -- Если сочтешь звонок важным, нажми на запись. Я скоро... -- Но я тоже хочу поехать, -- топнула ногой Шула. -- Пожалуйста, миссис Кармоди... -- Не сегодня, -- отрезала Алиса и, сев в фургон, двинулась прочь. Фляжка с зеленой жидкостью становилась все теплее, а уколы совести холоднее. Что помешало ей взять с собой бедную влюбленную девочку? Неужели она боялась осложнений? Неужели она хотела защитить этого беспомощного цыпленка от бессердечных гончих? Да ладно! Исаак Соллес был повинен во многих тяжких грехах, но охота на малолетних цыплят не входила в них. Чего уж лукавить... Алиса настолько увлеклась самобичеванием, что даже позабыла о своей фляжке и вспомнила о ней лишь тогда, когда в горле начало першить от смрадного дыма свалки. Сбросив скорость, она закрыла окно и зажала фляжку между голых колен. Руки у нее так вспотели, что она с большим трудом отвинтила крышку. Алиса за один присест отпила треть и как из базуки прицелилась фляжкой в видневшийся красный трейлер. Это немного успокоило ее. И поэтому она приговорила еще одну треть смеси с уже более достойным видом. Марли возлежал на страже под своим кустом, но он узнал медленно приближавшийся фургон Алисы и скалясь вышел ей навстречу. Она бы предпочла, чтобы он пару раз тявкнул в целях оповещения, но пес лишь лизнул ей руку, когда она вышла из машины. Алиса поднялась по лестнице и постучала в дверь. Ничего. Она постучала еще раз и опять не получила никакого ответа. -- Черт побери! -- выругалась она и вошла внутрь. В трейлере по-прежнему было сумрачно, как в подводной лодке, несмотря на вымытые окна, и она опять ощутила мускусный запах застарелого мужского пота, несмотря на израсходованные ею две бутылки Пинасола. Черт побери! Она считала, что уже не вернется сюда. И вот она снова здесь, а вокруг снова бардак. Тропа, выложенная сброшенной на пол одеждой, привела ее в спальный отсек. Но стоило ей войти в его сонную атмосферу, как первая волна текилы накатила на нее с такой силой, что ей пришлось опуститься на книжную полку. Открыв глаза, Алиса увидела перед собой спящего. Она даже не сразу сообразила, что это за человек с взлохмаченной головой и завернутый, как в тогу, в ее стеганое одеяло, уткнулся лицом к стенке. Ему явно что-то снилось. Мускулы на его обнаженной спине подергивались, а грудная клетка ходила ходуном. Бледнокожий рыцарь, -- со злорадным удовольствием подумала Алиса, -- стоит с него снять блестящие Доспехи, и он начинает походить на ребенка, спасающегося бегством от какого-то навязчивого кошмара. -- Соллес, просыпайся! -- произнесла она. Человек быстро повернулся, отбросив одеяло одним взмахом руки. И перед Алисой оказался абсолютно голый мужчина с длинноствольным револьвером в руке, нацеленным именно туда, где начинала закипать вторая волна "Маргариты". От неожиданной резкости движения голова у нее немножко закружилась, но она осталась сидеть на месте, не сводя глаз с револьвера. Она вспомнила недавнюю статью в "Параде", в которой сообщалось, что тридцать семь процентов несчастных случаев, то есть ошибочных выстрелов, происходят в момент внезапного пробуждения. Учитывая обилие оружия и регулярность состояний похмелья, авторы статьи рекомендовали неподвижность в этих критических ситуациях. Наконец на лице Соллеса появились некоторые признаки узнавания. -- Алиса, что это значит? -- Надеюсь, ты не считаешь, что я собираюсь снова заняться у тебя уборкой? Нет, не рассчитывай на это. Одевайся. Кармоди исчез. Два дня назад он отправился в море с Герхардтом Стебинсом на катере, и с тех пор его не видели. -- С кинорежиссером? -- Именно. Как дети: вляпались на берегу и дали деру в море... -- Кармоди не станет выходить в море на катере, Алиса. Не мели чепуху. -- Тут и без меня было достаточно чепухи, Соллес. Ты спишь уже два дня и все пропустил. В том числе полярный шторм. -- А в его дом на северном берегу кто-нибудь заглядывал? -- Естественно. На следующий день после шторма туда наведалась береговая охрана и обнаружила дом темным и запертым. А сегодня утром "Зодиак" был обнаружен у скалы Безнадежности. Что означает, что они шли на юг, а не на север. Кстати, можешь опустить свой револьвер -- обещаю не причинять тебе вреда. Соллес запихал револьвер под подушку и выпрямился, придерживая одеяло. Алису начало знобить. К тому же она заметила, что у нее сильнее начало биться сердце. Настолько сильнее, что она испугалась, не услышит ли это Айк. __ А откуда налетел шторм? __ Полярный ураган? А ты как думаешь, откуда? Ты что, тупой? __ Вот он и отогнал "Зодиак" к югу, -- ответил Айк. -- От дома Кармоди? Это же в десяти милях от Безнадежной. Даже больше... -- По открытой воде меньше, -- с таинственным видом ответил Айк. -- Ладно, пошли. Выйди и дай мне одеться. Пойди полечи собаку или еще чем-нибудь займись. Выйдя из трейлера, Алиса устроилась на бампере фургона и влила в себя остатки прохладной жидкости в надежде утихомирить лихорадочное сердцебиение. Неужели она тоже подхватила этот вирус сентиментальности от трепещущей эскимоски -- раритетную заразу, сохранившуюся в арктическом холоде, которая теперь подорвет ее эмоциональный иммунитет? Куда же подевалась ее свирепая армия антител? Отступила? Обращена в бегство? И кем? Мужской плотью, облаченной в тогу? Нет, нет и нет, она достаточно этого насмотрелась в рисовальных классах, чтобы привыкнуть. У нее были модели с телами гладкими, как мрамор Микеланджело -- красавцы, зарабатывавшие как платные любовники, -- она рисовала их сутками, и ничего. Соллес и в подметки не годился ни одному из этих бифштексов. Не то чтобы он не был красавцем, но в нем отсутствовал блеск, свойственный моделям и диск-жокеям. Это был еще один грех, не свойственный Айку Соллесу: он давно перестал быть эксгибиционистом... Почувствовав нервозность Алисы, Марли покинул свой сторожевой пост и положил свою серую морду ей на колено. Алиса наклонилась и благодарно потрепала его по загривку. -- Сама не могу поверить, старик, -- рассмеялась она, уткнувшись в жесткую собачью гриву. -- Даже представить себе не могу, чтобы я думала об этом. Дверь трейлера распахнулась, и по лестнице, застегивая рубашку, спустился Соллес. Это была груботканая рубашка в узкую синюю полоску, которую она нашла на полу и убрала в шкафчик в свой предыдущий приезд. Темное тошнотворное чувство забурлило в Алисе. Она оттолкнула пса и залезла в машину. -- Ладно, Соллес, ты поведешь, -- сообщила она. -- А я посплю. -- Куда ехать? На пост береговой охраны? -- Ты прекрасно знаешь, что Кармоди там не может быть. Езжай к Хербу Тому и возьми у него самолет. -- Сомневаюсь, что Херб Том даст мне еще один самолет. -- Езжай, черт бы тебя побрал! Я возьму его, а ты поведешь. Разве не ты у нас знаменитый летчик? Если тебе удалось найти такого крохотного зассыху, как Билли Беллизариус, то уж такого большого пердуна, как Майкл Кармоди, ты найдешь и подавно. Езжай! Голос ее угрожающе звенел. Айк развернулся и выехал на дорогу. Алиса запустила пустую фляжку в первую же попавшуюся свинью. -- Ты, наверное, думаешь, что я пьяна, Соллес? Да? Чертовски пьяна в это чертовское время? Айк пожал плечами. -- В наше время практически все пьяны, Алиса... практически постоянно. -- Ты, наверное, думаешь, что я напилась от горя, что потеряла любимого мужа. Так вот, ты ошибаешься. Полярного шторма и техасского смерча недостаточно, чтобы угробить Майкла Кармоди -- он слишком живуч. Айк не ответил. Ему пришлось съехать с дороги, чтобы обогнуть лежащую свиноматку, кормившую свой выводок. Айк давно уже заметил, что свинячьи мамаши предпочитали кормить своих детей на открытом пространстве, вероятно, из соображений безопасности. Так боровам было труднее подкрасться к визжащему помету и закусить кем-нибудь из поросят. -- Притормози! -- распорядилась Алиса -- этот вираж вызвал у нее еще больший приступ тошноты. -- И закрой окно. Я не для того платила за кондиционер, чтобы потом нюхать свинячье дерьмо. Айк без возражений выполнил ее пожелание. Он вернулся на дорогу, и они плавно покатили дальше в своем катафалке. Но Алиса была не в состоянии долго выносить молчание. -- Черт бы тебя побрал, Айк Соллес, вместе с твоим ханжеством! То, что ты отличаешься от остальных, еще не дает тебе права быть таким самодовольным... -- От остальных? От каких остальных? -- От остальных людей! -- рявкнула Алиса. -- От, мать твою, человеческих людей! К ее полному изумлению, темная волна тошноты рассеялась, уступив место веселому головокружению. И приступ необъяснимой лихорадки показался ей вдруг смешным и забавным. -- Господи, ты бы видел себя, когда ты проснулся! Тоже мне, отшельник-оборванец! Ты когда-нибудь слышал о прачечных? Да открой же ты эти несчастные окна! Уж лучше нюхать свинячье дерьмо, чем этот образчик мужской красоты! -- и, довольная своей шуткой, она аж скрючилась от хохота. Плохо было только то, что Айк Соллес ее не понял. Она видела отражение его озабоченного лица в боковом зеркальце. Ну надо же, несчастный болван принял ее пароксизм за приступ горя! Решил, что она плачет. Это вызвало у нее еще больший приступ веселья, и ее так затрясло, что Айк наконец сочувственно протянул ей руку. Но поскольку плечи у нее ходили ходуном, единственным местом, куда можно было опустить ладонь, оказалось ее бедро. По всему телу Алисы пробежали мурашки от этого прикосновения. Он продолжал вести машину левой рукой, не отводя глаз с дороги. Когда наконец дрожь начала отступать, Айк крепко сжал ее ногу, вероятно, имея в виду братское пожатие, и снова взялся за руль обеими руками. -- А с какой стати Кармоди куда-то отправился на моторке с Герхардтом Стебинсом? -- поинтересовался он спустя некоторое время. -- Никто не знает. Николай говорит, что Стебинс слинял с какого-то приема. А Кармоди, вероятно, решил к нему присоединиться. Если у Соллеса и были другие соображения по этому поводу, он оставил их при себе, и остальную часть пути они проделали молча. Крыльцо клуба Дворняг было запружено пьющей пиво братией. Похоже, они решили воспользоваться выходным. Кое-кто при виде проезжавшего мимо фургона приветственно поднял банки, но Алиса не отреагировала на эти знаки уважения. Когда они свернули к берегу, она увидела, что толпа у боулинга увеличилась по крайней мере раза в три. Айк притормозил, чтобы переброситься парой слов, и Алиса отпрянула от окна. -- Не останавливайся, идиот, не останавливайся! Я что, похожа на человека, способного давать интервью? -- Алиса отвернулась в сторону залива. Она знала, что глаза у нее покраснели и выглядят ужасно, судя по тому, как их резало. Да что глаза! У нее и бедро горело как в огне. Она даже боялась посмотреть на свою ногу, так как ей казалось, что на ней остался отпечаток руки Соллеса. Уже во второй раз за день она прокляла себя за то, что надела этот идиотский замшевый костюм с мини-юбкой. Можно было попросить Айка заскочить в мотель, чтобы хотя бы надеть чулки. По-быстрому, одна нога там, другая здесь. Но будь она проклята, если доставит этому негодяю такое удовольствие. В этом заключалась еще одна из ее проблем -- она не только была одарена исключительно плохим вкусом, она еще всячески поощряла его в себе. Алиса попробовала включить радио, но станции, сражавшиеся за частоты, устроили такую какофонию, что его пришлось выключить, и они снова погрузились в тишину. Соллес произнес лишь пару фраз, когда они проезжали мимо болотистой пустоши, где проживали портовые крысы. Горы шин, ящиков и пристроек с односкатными крышами были отгорожены антициклонным волнорезом, из-за которого доносился собачий лай и вой. -- А я-то все гадал, куда муниципалитет подевал всех собак, -- заметил Соллес. -- Надо было сразу догадаться. Он не стал сворачивать к аэропорту. А когда впереди показался дом Кармоди, Алиса никак не могла сообразить, куда подевался ее вигвам. -- Наверное, его сдуло. Это была плоская декорация, чтобы скрыть дом, но ураган... -- Я вижу их, -- перебил ее Айк, всматриваясь вперед. -- Вон они, на крыльце. Я же говорил тебе. И тут Алиса начала плакать, на этот раз по-настоящему, беспомощно сжимая подол юбки. Горячие слезы бесконтрольно катились по ее лицу, черт бы их побрал. Оставалось надеяться только на то, что отпечаток руки Соллеса, каким бы он ни был -- воображаемым или нет, поблекнет к тому моменту, когда они подъедут к дому. Двухдневная суета, как и предсказывал Ник, завершилась самым благополучным образом. Исчезновение Герхардта Стебинса произвело на камбоджийских миллионеров гораздо большее впечатление, чем могло бы произвести его присутствие, и они поставили свои подписи на львиной доле акций. К тому же они были поражены самообладанием, с которым местными жителями был встречен полярный смерч (от других прибрежных городков, расположенных неподалеку, камня на камне не осталось); студийные репортеры, в панике вылетевшие из Лос-Анжелеса, вернулись обратно в восторге от общественного резонанса и снятого знаменитым режиссером материала; а сообразительный Ник выдоил благодаря этой заварушке столько эфирного времени у средств массовой информации, сколько не смогли бы никакие пиарщики. Кларк Б. Кларк восседал перед мониторами, установленными в одной из дорожек боулинга, когда на всех экранах внезапно появился Левертов -- этот молодой голливудский лев, выступающий в официальной должности пресс-атташе корпорации "Чернобурка". Лицо с чрезвычайными полномочиями, поверенный в делах, человек с крутым характером, начальник! И как он мастерски совладал с ситуацией! Кларк Б. Кларк настолько раздулся от чувства гордости, что боялся лопнуть, как шарик. Какие бы заковыристые вопросы ни задавали на пресс-конференции, Ник выворачивался с дьявольской хитростью. Когда какой-то репортер из газеты "Народ" поинтересовался у Стебинса, а как тот, собственно, оказался на "Зодиаке", Ник тут же изощренно переадресовал вопрос толстопузому рыбаку, сообщив журналистам, что если бы не восхитительное мастерство Майкла Кармоди, они навсегда утратили бы великого режиссера. -- Расскажите, как вам удалось спастись, капитан Кармоди. А когда тот же писака поинтересовался у капитана Кармоди, а что, собственно, тот делал в моторной лодке, поскольку мистер Стебинс отказывался отвечать, Николай Левертов переадресовал этот вопрос Алисе -- своей родной матери, как, наверное, всем известно -- спросив у нее, насколько она была встревожена исчезновением своего мужа. - Кармоди плавает как пробка, -- глядя в глаза корреспонденту "Народа", ответила Алиса. -- Его не потопить даже с помощью торпеды. "Мастерски", -- почтительно вставая и наблюдая за тем, как пресс-конференция катится к своему завершению, повторил про себя Кларк Б. Кларк. Ник завершил ее длинным перечислением всех картин, снятых Стебинсом, и полученных им премий; а если у кого-то еще есть вопросы о подробностях этого ужасного приключения, слава Богу, счастливо завершившегося, то их можно будет задать на приеме, который студия сейчас подготавливает для всех журналистов на борту "Чернобурки" -- для всех тех, кто проявил такое терпение, сдержанность и участие -- бесплатный бар и спасибо всем. Собравшиеся ответили аплодисментами и начали с улыбками расходиться, испытывая удовлетворение и предвкушение одновременно. Высокий класс. Пользуйся ими, эксплуатируй их, но никогда не обижай. Ник был гениальным серым кардиналом, приводившим в действие своей театр марионеток. Невидимый кнут в пряничных устах. И кто стал первым ценителем этого гения? Этого мастера qui pro quo? Кларк Б. -- как в слове "Богобоязненный" -- Кларк -- вот кто! Я оценил его в первый же день, когда он со своей хромированной харизмой и мешком химических препаратов появился в кафетерии студии. На него мало кто обратил внимание: еще один Дилер -- сегодня здесь, завтра нет. Теперь большинство этих продюсеров стало экс-продюсерами. Теперь они поняли, что Николай Левертов -- явление не временное, но постоянное, может, даже вечное, настоящая динамо-машина. Уж он-то умел управляться с мешалкой. Особенно когда речь шла о дури, не только потому, что она у него была самого высшего качества, но и потому, что он владел обоими компонентами -- и черным, и зеленым. Что было немыслимо само по себе, ибо не существовало человека, имевшего и то, и другое. Существовали зеленые дилеры и черные дилеры, и самым строжайшим образом им было предписано придерживаться своего цвета. Некоторые картели давно уже пользовались такой системой двустороннего движения. Поэтому когда кому-то требовалось пополнить свои запасы, приходилось иметь дело с двумя дилерами, как правило, одним немецким, а другим │-- мексиканцем или азиатом, причем положиться было нельзя ни на того, ни на другого. И ничего не могло быть хуже, когда в одном кармане уже лежали зеленые немецкие мешочки, а черных приходилось ждать неделями, а то и месяцами. И никто не мог понять, как Нику удалось наладить контакты с обеими сторонами. "Нигде так не знакомишься с людьми, как за решеткой", -- единственное, что он отвечал восхищенным поклонникам, которые вскоре по несколько раз в неделю начали осаждать наш офис. Впрочем, одна из подружек так и не стала поклонницей юного Ника. Может, благодаря этой пикантной истории вы поймете, что я хочу сказать. Она была молодой сукой, и у нее был пунктик относительно наркотиков вообще и дури в частности. На ее футболке от Гуччи было написано: "Жизнь естественна, смерть противоестественна". Она была выпускницей института кинематографии и происходила из известной еврейской киношной семьи. И она была задвинута на том, чтобы сохранить Фабрику грез в незамутненном виде. Она объявила войну Нику, как только он появился. Он довольно быстро начал подниматься по служебной лестнице, и эта стерва прослышала о нем: Большой Белый Дилер -- его имя было у всех на устах. И вот я показываю Нику его рабочее место, а из-за перегородки выскакивает эта стерва и тычет в него своим длинным красным ногтем: "Мистер Помойное Ведро! Мне кофе со сливками, без сахара, а не ваши помои". Я в то время работал вторым ассистентом консультанта в одном из отсеков того же офиса, только мой находился в самом конце помещения и родители у меня были не евреи, а обычные поденщики из Помоны, у которых до сих пор сохранились кое-какие связи. И я знал, что меня не ждет головокружительная карьера. Этой породистой стерве тоже ничего не светило, но она об этом не догадывалась. А может, и догадывалась, и именно поэтому так окрысилась на Ника. -- Еще кофе! -- протявкала она. -- И в дальнейшем бери кружку в кафетерии. Стирол разрушает слизистую в нижнем отделе кишечника. Так продолжалось уже третий день. Ник сходил в кафетерий и вернулся с двумя кружками -- в одной кофе со сливками без сахара, в другой кипяток и два пакетика. -- Меня тревожит количество кофеина, которое вы потребляете, мисс Мейер, -- вежливо и подобострастно говорит он. -- Может, вы попробуете этот травяной чай? Может, вам понравится... -- Тебе не удастся меня заарканить, -- и она швыряет кружку с кипятком и пакетиками в мусорное ведро. -- Не на ту нарвался! -- и она принимается заглатывать свой кофе со сливками без сахара. Николай Левертов видит, что я наблюдаю за этим, и театрально подмигивает. Сердце у меня начинает скакать чуть ли не до самого горла. Через полчаса родившаяся в сорочке стерва начинает вопить и орать, как взбесившийся койот, а когда за ней приезжают врачи, она до крови расцарапывает им руки. Анализ мочи абсолютно чистый. По прошествии нескольких месяцев, наполненных важными событиями, когда я уже работал на Ника, мы вспомнили с ним этот эпизод. И он признался, что небольшие дозы не могут быть выявлены с помощью тестов, о чем многие даже не подозревают. -- Например, Пурпурная муть. Некоторые люди так на нее подсаживаются, что им хватает микроскопической дозы. А она изготавливается, кстати, из зараженной пшеницы. То есть из естественного продукта... Но не спешите, не стоит делать скоропалительных выводов. Она попалась в собственные сети. Или еще пример -- Захарий Зант. Он был заядлым игроком в гольф. Кстати, тоже счастливчик из породистого семейства, из тех, с которыми лучше не связываться. Любил отвлекать внимание партнеров перед ударом с помощью разных дешевых уловок -- начинал, например, советовать, как улучшить спортивную форму. Разве Ник был виноват в том, что Захарий открыл свою толстую пасть во время проводки мяча? Или еще один пример: мистер Супермен Сол Мэнли. Энтузиаст прыжков с парашютом. Постоянно заставлял нас с Ником ехать с ним в аэропорт и прыгать с самолета. Утверждал, что испытывал самый сильный оргазм, когда парашюты раскрывались и мы втроем парили в облаках. Оргазм свободного падения. Эта идея принадлежала не Нику. Никому так и не удалось доказать, что он раскрыл свой парашют раньше времени. Парень просто не мог остановиться, а позвоночник не приспособлен для того, чтобы выносить такие перегрузки. Поэтому запомните слова Кларка Б. о том, как надо ценить Николая Левертова, и о том, что происходит с теми идиотами, которые его недооценивают. Как вы скоро убедитесь, они сами попадают в собственные сети. Все вернулось на свои места. Горожане возвратились в свои загоны, бунтари были усмирены. Кларк Б. Кларк с торжествующей улыбкой вел арендованный лимузин, в котором сидели его шеф и Айк Соллес. Левертов настоял на том, что подвезет Соллеса домой после окончания пресс-конференции. -- Это самое малое, что мы можем сделать, Исаак, для ищейки, отыскавшей нашего беглого реликта. К тому же у меня так и не было времени вспомнить прошлое. Если Левертов действительно хотел поговорить, то ему это плохо удалось, так как в основном говорил он сам. Соллес сидел, прислонившись к дверце, чувствуя, как его омывает мурлыканье Левертова. Кларк Б. повернул зеркальце заднего обзора так, чтобы наблюдать за прославленным нарушителем спокойствия. Он был красив, но сдержан, замкнут и чуть угрожающ. Не было ничего удивительного в том, что он нравился Нику, его непогрешимый вид провоцировал. -- Помнишь Конфетку, Исаак? -- спросил Левертов. -- Полицейского Конфетку? Здоровенного мормона с дыркой в передних зубах, который постоянно наезжал на негров? -- Помню. Левертов наклонился вперед, чтобы подключить Кларка Б. к своим воспоминаниям. -- Видите ли, мистер Кларк, хуже Конфетки там никого не было. Настоящий изувер. Постоянно носил кобуру, хотя охранникам и запрещено было пользоваться оружием. Поговаривали, что он пристрелил несколько чернокожих не то в Техасе, не то в Арканзасе только чтобы посмотреть, как они будут корчиться. Иначе, как "нигеры" он их не называл. -- Приятный был тип, судя по всему, -- ответил Кларк Б., глядя в зеркальце. -- А еще он любил устраивать неожиданные проверки мочи. Причем только для темнокожих заключенных, что было не слишком-то приятно, учитывая что девяносто девять процентов из них принимали те или иные наркотики. Но самое потрясающее заключалось в том, что ему так и не удалось ни у кого получить положительного Результата. Ни у единого человека! И при этом все в лагере знали, что все негры или кололись, или пили дурь. Эти окружные тюрьмы всегда были фармацевтическими базарами. Так почему же из лаборатории приходили только отрицательные результаты? -- Для меня это покрыто тайной, -- счастливым голосом сообщил Кларк. -- И для нас тоже было покрыто, пока наш знаменитый бандит Бакатча не раскусил это. Исаак, расскажи мистеру Кларку, что ты сделал. Исаак пожал плечами. -- Я отвечал за погрузку фургона, который раз в неделю ходил в Сакраменто, и заметил, что жидкость в пробирках была не совсем того цвета. Тогда я решил ее понюхать, и выяснилось, что это просто подкрашенная водичка. -- Вот именно! И как вы думаете, мистер Кларк, что шериф Конфетка делал с негритянской мочой? -- Боюсь даже предположить, -- откликнулся Кларк Б. -- А вот Исаак Соллес не боялся, -- сообщил Левертов. -- Он высказывал свои предположения настолько громко, что слухи об этом просочились в прессу, и шерифа привлекли к служебному расследованию. Выяснилось, что с того момента, как в лагере появился шериф Конфетка, в лабораторию ни разу не поступала моча. Милейший шериф просто замалчивал происходившее в подведомственном ему учреждении. Он заявил, что окружной химаналитик не вызывал у него доверия, поэтому он лично занимался титрованием в собственном кабинете. Он продемонстрировал группе