аться, - произнесла она кротко. - Я и сама никогда не сворачивала с избранного пути и не отрекалась от желанного. Итак, чего же вы хотите? Уголки ее губ немного опустились, а голова упала ему на плечо. Взглянув вниз, он увидел усеянную рубинами ручку маленького кинжала, спрятанного у нее на груди. Он быстрым движением освободился из ее объятий и встал на ноги. Она была очень хороша в тот момент, когда с мольбой простирала к нему в полумраке руки. Но он пришел сюда с другой целью. Тарвин посмотрел ей прямо в лицо, и она опустила глаза. - Я возьму то, что вы носите на талии, если можно. - Я должна была помнить о том, что белый думает лишь о деньгах! - вскричала она с презрением. Она сняла с талии серебряный пояс и швырнула его на мраморную плиту гробницы. Тарвин даже не посмотрел в ту сторону, - Вы меня слишком хорошо знаете для этого, - сказал он тихо. - Полно, поднимайте руки и сдавайтесь. Ваша игра проиграна. - Я не понимаю, - сказала она. - Мне что, дать вам несколько рупий? - спросила она презрительно. - Говорите быстрей, что вам надо, Джуггут Сингх ведет сюда лошадей. - О, я скажу вам очень быстро. Отдайте мне Наулаку. - Наулаку? - Да, именно. Мне надоели непрочные мосты, лошади с ослабленной подпругой, арки, с которых падают бревна, и вязкие плывуны. Мне нужно ожерелье. - А я взамен получу мальчишку? - Нет, ни мальчика, ни ожерелья вы не получите. - А вы пойдете завтра утром к полковнику Нолану? - Утро уже наступило. Поспешите - вам пора возвращаться. - Пойдете ли вы к полковнику Нолану? - повторила она, вставая и глядя на него. - Да, если вы не отдадите мне ожерелье. - А если отдам? - Тогда не пойду. Сделка состоялась? - тот же самый вопрос он задал когда-то миссис Матри. Королева с отчаянием взглянула на утреннюю звезду, которая начинала бледнеть на востоке. Всей ее власти над королем не хватило бы, чтобы спасти себя от смерти в том случае, если рассвет застал бы ее вне стен дворца. Тарвин говорил так, как будто держал ее жизнь в своих руках; и она понимала, что он прав. Если у него есть доказательства, он без колебаний предоставит их в распоряжение махараджи, а если махараджа поверит ему... Ситабхаи уже чувствовала, как меч рассекает ее шею. Она не сможет положить начало новой династии, а просто бесследно исчезнет во дворце. Слава богу, король во время их последней встречи с американцем был не в том состоянии, чтобы понять, какие обвинения бросал ей Тарвин. Но сейчас она была беззащитна перед всем, что вздумается сделать этому отчаянному и непреклонному иностранцу. В самом лучшем случае он мог бы настроить против нее индийский двор, возбудив в нем некое неопределенное подозрение, что было бы равнозначно крушению всех ее надежд и планов, а благодаря вмешательству полковника Нолана махараджу Кунвара удалили бы из сферы ее влияния. В худшем же случае... но она страшилась додумать эту мысль до конца. Она проклинала свою жалкую слабость, свою любовь к этому белому, которая только что помешала ей убить его, когда она была в его объятиях. Она хотела убить его с первых минут их разговора; она слишком долго позволяла себе наслаждаться сладостностью момента, ощущая, что над ней властвует воля более сильная, чем ее собственная. Но ей казалось, что еще не все потеряно и есть еще время. - А если я все-таки не отдам Наулаку? - спросила Она. - Мне кажется, вы лучше меня знаете, что произойдет в таком случае. Она окинула взглядом равнину и заметила, что сияние звезд померкло, черная вода в озере стала серой, а в камышах завозились проснувшиеся птицы. Приближался рассвет - безжалостный, как этот человек. Джуггут Сингх подводил лошадей и жестами, выражавшими ужас и нетерпение, призывал ее отправиться в обратный путь. Небеса были против нее, но и на земле ей не от кого было ждать помощи. Она занесла руки за спину. Тарвин услышал щелчок застежки - и Наулака лежала у ее ног, пламенея в неверном свете рассвета. И даже не взглянув ни на него, ни на ожерелье, она направилась к лошадям. Тарвин быстро наклонился и поднял сокровище. Джуггут Сингх отвязал его лошадь. Тарвин шагнул вперед и взялся за уздечку, запихнув ожерелье в нагрудный карман. Он нагнулся, чтобы удостовериться в том, что подпруга натянута. Королева, стоя рядом с лошадью, медлила и не садилась в седло. - До свидания, сахиб Тарвин, и помните цыганку, - сказала она, и внезапно ее рука, лежавшая на лошадиной холке, метнулась в сторону Тарвина. Огненная искра промелькнула у него перед глазами. Сделанная из жадеита рукоятка кинжала торчала из подседельника и еще дрожала - кинжал пролетел всего в полудюйме от плеча Тарвина. Лошадь захрапела от боли и скакнула вперед, к жеребцу королевы. - Убей его, Джуггут Сингх! - закричала королева, указывая на Тарвина своему евнуху, карабкавшемуся в седло. - Убей его! Тарвин перехватил ее крохотный кулачок и крепко держал его. - Потише, девочка моя! Потише! - Она растерянно поглядела на него. - Позвольте мне помочь вам, - сказал он. Он обхватил ее руками и подсадил в седло. - А теперь поцелуемся, - сказал он, когда она взглянула на него сверху. Она наклонилась. - Нет, это делается не так! Дайте-ка мне ваши руки! - он схватил обе ее руки в свои и поцеловал ее прямо в губы. Потом звонко шлепнул ее лошадь по крупу, и та, спотыкаясь, побежала по тропинке, которая вела к равнине. Он увидел, как королева и Джуггут Сингх исчезли в облаке пыли и вслед им летели камни, сорвавшиеся с горы, а потом с глубоким вздохом облегчения повернулся к озеру. Достав Наулаку из укромного местечка, он нежно расправил ожерелье в своих ладонях и, любуясь, разглядывал его. Камни заблестели при свете утренней зари и затмили своим сиянием постоянно меняющиеся цвета окрестных гор. Сверкающие нити драгоценных камней словно пригасили красные лучи солнца, всходившего за камышами и казавшегося тусклым: точно так потускнели факелы в ночь свадебной церемонии принца. Нежная зелень камышей, яркая синева озера, голубовато-зеленые молнии носившихся по небу зимородков и ослепительно заблестевшая в первых лучах солнца рябь, поднятая хлопающими по воде крыльями стаи лысух, - все казалось бледным в сравнении с сиянием и игрой камней ожерелья. И только черного алмаза не коснулась свежая радость утра: он лежал среди своих блистательных собратьев, яростно-мрачный, как та тревожная ночь, в которую Тарвин добыл его. Тарвин перебрал камни один за другим - он насчитал их сорок пять, и все они были безупречны; а чтобы, не дай бог, не спрятать их красоту, а лишь оттенить ее, каждый камень имел крохотную золотую застежку, позволявшую ему свободно свисать с золотой нити, на которую он был нанизан, и за любой из них можно было выкупить из плена короля или купить доброе имя королевы. Это было счастливое мгновение для Тарвина. Вся его жизнь сконцентрировалась в нем. Топаз был спасен! Оторвав взгляд от ожерелья, Тарвин поднял голову. Нож с драгоценной рукояткой лежал неподалеку на земле. Он подобрал изящное оружие и бросил его в озеро. - А теперь осталась только Кейт, - произнес он. XVII Дворец на красной скале, казалось, все еще спал, когда Тарвин легким галопом скакал по пустынной равнине. Человек на верблюде выехал из городских ворот и направился ему наперерез. Тарвин не без интереса отметил про себя, как быстро может двигаться это длинноногое животное. И хотя он уже успел привыкнуть к этим странным созданиям с шеей, как у страуса, но, видя их, он каждый раз вспоминал цирк Барнума и свое детство. Человек подъехал ближе и пересек дорогу прямо под носом у Тарвина. И тут в утренней тишине раздался сухой щелчок, так хорошо знакомый Нику: это был звук взводимого курка магазинной винтовки. Он инстинктивно соскользнул с седла и оказался прикрыт корпусом лошади, когда раздался выстрел и голубой дымок поднялся вверх, неподвижно повиснув над верблюдом. - Я и не подумал о том, что она сразу примется за дело, - прошептал он, выглядывая из-за холки. - Но я не попаду в пего из револьвера с такого расстояния. Чего же ждет этот дурак? И тут он заметил, что из-за свойственной туземцам неловкости у всадника заклинило ружье и он бешено колотил прикладом по передней части седла. Тарвин быстро вскочил в седло и, держа на мушке нападавшего, подскакал к нему и узнал в нем Джуггута Сингха. - Так это вы! Ну, старина Джуггут, это не очень-то любезно с вашей стороны. - Мне приказали, - трепеща всем телом от страха, сказал Джуггут. - Я не виноват. Я... Я ничего в этом не понимаю. - Да, это видно. Дайте-ка я покажу вам. - Он взял ружье из дрожащих рук Джуггута. - У вас патрон заклинило, друг мой. Так оно не выстрелит никогда. Здесь нужна сноровка - вот так! Учитесь, Джуггут. - Что вы сделаете со мной? - вскричал евнух. - Она бы убила меня, если бы я отказался. - Не верьте этому, Джуггут. В теории она сильна, как слон Джамбо*, но слаба на практике. Пожалуйста, езжайте вперед. Они направились к городу - впереди Джуггут на верблюде, то и дело опасливо поглядывавший назад. Тарвин, успокаивая, сдержанно улыбался ему, прижимая конфискованное ружье к бедру. Он заметил, что это очень хорошее ружье, если уметь им пользоваться. Подъехав ко входу в покои Ситабхаи, Джуггут Сингх спешился и проскользнул во двор - живое воплощение страха и стыда. Тарвин поскакал за ним и в ту минуту, когда евнух готов был скрыться за дерево, окликнул его. - Вы забыли свое ружье, Джуггут, - сказал он. - Не бойтесь вы его. - Джуггут нерешительно протянул руку за ружьем. - На этот раз оно никому не причинит вреда. Идите к своей госпоже, скажите ей, что вы вернулись, и поблагодарите ее. Ни один звук не долетал до него из-за зеленых ставен, когда он выезжал из дворца, а Джуггут глядел ему вслед. И в воротах на него ничего не свалилось, и обезьяны были привязаны крепко. Очевидно, Ситабхаи еще продумывала свой следующий ход. Однако свой собственный ход Ник уже рассчитал. Он поехал в мечеть за городом, поднял с постели своего друга в шелковом халате цвета голубиного крыла и заставил его отбить следующую телеграмму: "Миссис Матри, Денвер. Ожерелье ваше. Готовьтесь надеть его и прокладывайте дорогу через Топаз. Тарвин". Затем он направился к Кейт. Оставив Фибби на привязи за наружной оградой миссии, он пошел по тропинке к веранде, любовно поглаживая карман застегнутого на все пуговицы сюртука, где лежала Наулака. В его глазах светилось довольство собой и миром. когда он приветствовал миссис Эстес. - Вы, верно, узнали что-нибудь приятное, - сказала она. - Заходите в дом, прошу вас. - Да, очень, очень приятное, а может быть, даже сверхприятное - не знаю, как назвать, - ответил он с улыбкой, проходя за ней следом в гостиную. - Мне бы очень хотелось рассказать вам об этом, миссис Эстес. Мне страшно хочется рассказать хоть кому-нибудь, но эта история не предназначена для здешних мест. - Он огляделся. - Я бы нанял глашатая с оркестром и оповестил бы всех, если бы это было в моей власти, и мы устроили бы здесь небольшое четвертое июля* с фейерверком; и я с радостью прочел бы туземцам Декларацию независимости. Но нет, нельзя. Хотя кое-что я все же смогу рассказать вам, - прибавил он после минутного размышления. - Вы ведь знаете, почему я так часто прихожу к вам, миссис Эстес, правда? То есть, конечно, вы всегда были добры ко мне, и я успел полюбить вас и ваш дом, и мне всегда здесь было хорошо с вами - но я сейчас говорю о другом. Вы ведь понимаете меня, правда? Миссис Эстес улыбнулась. - Думаю, что да, - сказала она. - Ну и отлично! Отлично! Я так и думал. И я надеюсь, вы мне друг? - Если вы хотите знать, желаю ли я вам добра и счастья, то, конечно, желаю. Но вы же понимаете, что я чувствую себя ответственной за судьбу мисс Шерифф. Иногда я даже думала, что должна сообщить об этом ее матери. - О, она знает! Она все отлично знает! И можно даже сказать, что она ничего не имеет против. Сложность не в этом, понимаете, миссис Эстес? - Понимаю. Кейт девушка исключительная - очень сильная и очень славная. Я полюбила ее всем сердцем. Она такая мужественная! Но мне кажется, что было бы гораздо лучше для нее, если бы она бросила все это. Лучше бы она вышла замуж, - сказала она задумчиво. Тарвин взглянул на нее с восхищением. - Какая вы мудрая женщина, миссис Эстес! Какая мудрая! - прошептал он. - Я говорил ей то же самое, и не раз и не два - десятки раз! А вам не кажется, что было бы лучше, если бы она вышла замуж прямо сейчас - как можно скорее, не теряя времени даром? Понимаете, я должен уехать из Ратора. Вот в двух словах и все, миссис Эстес. И не спрашивайте почему. Это совершенно необходимо. И я должен увезти Кейт с собой. Помогите мне, если любите ее. Услышав этот призыв, миссис Эстес ответила так, как только могла ответить: она пойдет наверх и скажет, что Ник хочет поговорить с Кейт. Она довольно долго не возвращалась. Тарвин ждал терпеливо, с улыбкой на устах. Он не сомневался, что Кейт в конце концов уступит. Упоенный своей первой удачей, он и предположить не мог, что она откажется ехать с ним. Разве он не владел Наулакой? А Кейт неразрывно связана с ней. И тем не менее он был готов принять любую помощь со стороны, и ему было приятно думать, что миссис Эстес уговаривает ее. Кейт отворила дверь и вошла в комнату. Однако одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что дело представлялось ей совсем не таким простым, как Тарвину. Но он простил ей это: ведь она не могла знать, на чем основывается его внутренняя убежденность. Он даже успел полюбоваться ее серым домашним платьем, отделанным черным бархатом, которое она надела вместо привычного белого. - Я рад, что вы на время сменили белое платье, - сказал он, поднимаясь ей навстречу, чтобы пожать руку. - Это добрый знак. Он свидетельствует о том, что вам лучше покинуть эту благословенную страну. Именно в этом настроении я и надеялся увидеть вас. Я хочу, чтобы вы бросили думать о ней, отказались от нее, порвали с ней! - он держал ее смуглую ручку в своей огромной ладони и внимательно смотрел ей в глаза. - Что? Я не понимаю, о чем вы, Ник. - Об Индии. Обо всех ваших делах. Я хочу, чтобы вы уехали со мною. - Он говорил очень нежно. Она взглянула на него, и по дрожащим складкам вокруг рта он понял, чего стоил ей разговор с миссис Эстес, который состоялся прежде, чем она спустилась к нему. - Вы уезжаете? Я так рада. - С минуту она колебалась. - Знаете, почему? - прибавила она, желая, как показалось ему, подсластить горечь своих предыдущих слов. Тарвин засмеялся и сел. - Мне это нравится! Да, я уезжаю, - сказал он. - Но один я не уеду. Вы уедете вместе со мной, - решительно проговорил он. Она отрицательно покачала головой. - Нет, не говорите этого, Кейт. Вы не должны. На этот раз дело очень серьезное. - А разве прежде оно не было серьезным? - она опустилась в кресло. - Я всегда относилась к этому достаточно серьезно - я имею в виду, что и раньше не могла исполнить ваше желание. Единственное дело, которое я действительно хочу делать, - для меня важнее всего на свете. Я ничуть не изменилась, Ник. Я бы сразу сказала вам, если бы это случилось. Что же нового произошло в вашей и моей жизни? - О, очень много нового. К примеру, то, что я должен уехать из Ратора. Надеюсь, вы не думаете, что я вас здесь оставлю одну? Она несколько секунд внимательно рассматривала свои руки, сложенные на коленях. Потом подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. - Ник, - сказала она, - давайте я попробую объяснить вам, как я понимаю это дело. Вы поправите меня, если я ошибаюсь. - Конечно же, вы ошибаетесь! - воскликнул он и все же наклонился к ней, готовясь внимательно выслушать ее. - И тем не менее я попытаюсь. Вы предлагаете мне выйти за вас замуж? - Да, - торжественно ответил Тарвин. - Позвольте мне повторить это в присутствии священника, и вы убедитесь в этом. - Я благодарна вам, Ник. Это дар - величайший, самый лучший дар, и я вам очень благодарна. Но чего же вы на самом деле хотите? Вы не против, что я спрашиваю вас об этом, Ник? Вы хотите, чтобы я украсила вашу жизнь и служила дополнением для ваших честолюбивых замыслов. Разве это не так? Скажите честно, Ник, разве не так? - Нет! - прорычал Тарвин. - Это так, Ник, так! Таков смысл брака - поглощение одной жизни другою. Это значит прожить свою жизнь так, как будто она принадлежит не тебе, а другому. И это хорошо. Так и должны жить женщины. Мне это, может быть, и нравится. Я даже могу поверить в это. Но себя я в такой роли не вижу. Женщина отдает в браке всю себя, целиком - в счастливом браке. Я не могу отдать всю себя. Я поглощена своим предназначением, своей миссией, я же не могу предложить вам только частицу своей души. Даже самые лучшие мужчины отдают женщинам только часть себя, но от женщины всегда требуют большего. - Кейт, девочка моя, - сказал он тихо, - у нас нет времени, чтобы толковать о тех опасностях, которые поджидают нас в будущем. Нам надо считаться с сегодняшними. Ваше положение тревожит меня. Я не могу оставить вас здесь одну, а мне необходимо уехать. Вот почему я прошу вас теперь же стать моей женой. - Но я ничего не боюсь. Кому понадобится причинять мне зло? - Ситабхаи, - ответил он мрачно. - Но какая разница, кому? Говорю - вам грозит опасность, и поверьте мне, я знаю, что говорю. - А вам? - О, меня не надо принимать в расчет. - Говорите правду, Ник, - потребовала она. - Ну, я же всегда утверждал, что мне идет на пользу климат Топаза. - Понимаю - вам грозит опасность, и может быть, немалая. - Ясно, что Ситабхаи занята совсем не спасением моей драгоценной жизни. - Он улыбнулся. - Тогда вам надо уезжать немедленно, не теряя ни минуты. О, Ник, скажите же мне, что вы не останетесь, не будете дожидаться меня здесь. - Но я именно это и говорю. Я вполне могу прожить без Ратора, но без вас мне не обойтись. Вы должны уехать со мной. - Вы хотите сказать, что, если я не уеду, вы никуда не двинетесь? - в отчаянии спросила она. - Нет, тогда это была бы угроза. Я хочу сказать другое - я вас дождусь. - Он смотрел на нее смеющимися глазами. - Ник, все это из-за того, что вы сделали по моей просьбе? - неожиданно спросила она. - Вы меня вовсе ни о чем не просили, - возразил он. - Значит, и в самом деле из-за этого, и, значит, я во всем виновата. - Что? Вы думаете, это из-за того, что я говорил с королем? Девочка моя милая, это что-то вроде парада-алле, с которого лишь начинается представление в здешнем цирке. Пусть вас не мучает мысль о вашей персональной ответственности. Единственное, за что вы отвечаете в настоящий момент, - так это за то, чтоб убежать отсюда вместе со мной - бежать очертя голову, удирать, уносить ноги! Вам не стоит оставаться здесь даже на час, я убежден в этом. Что же до меня, то мне и на минуту оставаться здесь нельзя. - Видите, в какое положение вы ставите меня, - проговорила она с упреком. - Я вовсе не ставлю вас ни в какое положение, я всего лишь предлагаю простое решение. - То есть себя! - Что же, вы правы. Это самое простое решение. Я не претендую на то, чтоб называть его блестящим выходом из положения. Я бы даже сказал, что почти всякий на моем месте смог бы сделать для вас гораздо больше, чем я; но вы не найдете ни одного человека, кто любил бы вас сильнее меня. Ах, Кейт, Кейт, - вскричал он, вставая, - доверьтесь моей любви, и я не побоюсь выступить один против всех, лишь бы сделать вас счастливой. - Нет-нет, - вскричала она горячо, - вы должны уехать! Он покачал головой. - Я не могу оставить вас. Кого-нибудь другого попросите об этом, а не меня. Вы что, думаете, что человек, который вас любит, способен бросить вас на произвол судьбы в этой дикой пустыне? Кейт, любимая, поедемте со мной. Вы мучаете меня, вы меня убиваете, пропадая хоть на мгновение из виду. Говорю вам - над вами нависла смертельная опасность. Не можете же вы остаться здесь, зная это. Уверен, что вы не захотите пожертвовать своей жизнью ради этих существ. - Да, захочу! - вставая, восторженно произнесла она. - Да! Если жить для них - это доброе дело, то и умереть ради них - тоже добро. Я не думаю, что жизнь моя нужна хоть кому-то, но если она нужна им - пусть! Тарвин смотрел на нее, сбитый с толку, огорченный, недоумевающий. - Значит, вы не уедете? - Я не могу, Ник. До свиданья. Все кончено. Он взял ее за руку. - До свиданья, до встречи, Кейт. На сегодня действительно хватит. Она провожала его тревожным взглядом, когда он выходил из комнаты; но потом вдруг бросилась за ним. - Но вы ведь уедете, правда? - Уеду? Нет! Нет! - закричал он. - Теперь-то я останусь, даже если для этого мне понадобится организовать постоянную армию, объявить себя королем и превратить постоялый двор в место заседаний правительства. И вы еще спрашиваете, уеду ли я! Она протянула к нему руку, словно пытаясь в отчаянии удержать его, но Тарвина и след простыл. Кейт вернулась к маленькому махарадже Кунвару, которому привезли из дворца игрушки и любимых домашних зверьков, чтобы он не скучал в долгие часы выздоровления. - Что случилось, мисс Кейт? - спросил принц, внимательно глядя на девушку и пытаясь по выражению ее лица понять, что происходит. - Право, я уже совсем здоров, так что незачем плакать. Когда я вернусь во дворец, я расскажу отцу обо всем, что вы сделали для меня, и он подарит вам деревню. Мы, раджпуты, никогда ничего не забываем. - Дело не в этом, Лальи, - сказала она, наклоняясь к нему и вытирая покрасневшие от слез глаза. - Пусть тогда отец подарит вам две деревни. Никто не должен плакать, если я выздоравливаю, ведь я принц, королевский сын. Но где же Моти? Мне хочется, чтобы он посидел рядом со мной на стуле. Кейт послушно поднялась и стала звать любимицу махараджи Кунвара - маленькую серую обезьянку в золотом ошейнике, которая свободно гуляла по всему дому и саду, а по ночам всеми правдами и неправдами добивалась права улечься спать рядом с принцем. Когда она откликнулась, Кейт увидела ее на ветвях дерева, где она ссорилась с дикими попугаями, а через некоторое время обезьяна вбежала в комнату, что-то напевая на своем обезьяньем языке. - Иди сюда, маленький Хануман*, - сказал принц, поднимая руку. Обезьяна вспрыгнула к нему на постель. - Я слышал об одном короле, - сказал принц, играя с золотым ошейником, - который потратил три лакха* на обезьянью свадьбу. Моти, а ты хочешь взять себе жену? Нет, нет, хватит с тебя и золотого ошейника. Мы лучше потратим три лакха на свадьбу мисс Кейт и сахиба Тарвина, когда мы поправимся, а ты, Моти, будешь плясать на свадьбе. - Он говорил на родном языке, но Кейт слишком хорошо поняла, почему он соединил ее имя с именем Тарвина. - Не надо, Лальи, не надо! - Ну почему, Кейт? Смотри - даже я уже женат. - Да-да. Но это другое дело. Ради вашей Кейт - не говорите об этом, Лальи. - Очень хорошо, - отвечал махараджа, надув губы. - Что ж, я всего лишь ребенок, я знаю. Но когда я поправлюсь, я снова стану королем, и тогда никто не посмеет отказаться от моих подарков. Слышите? Это трубят трубы моего отца. От идет сюда, чтобы повидать меня! И прежде чем Кейт успела встать, мистер Эстес возвестил о приходе махараджи, и комната вдруг уменьшилась в размерах, потому что в ней появилась внушительная фигура махараджи во всем великолепии и блеске. Он только что закончил смотр своей личной гвардии и потому был в полной парадной форме главнокомандующего королевской армии - событие само по себе незаурядное. Махараджа Кунвар с восторгом оглядывал своего августейшего отца - начиная с начищенных до блеска сапог с золотыми шпорами и белоснежных замшевых панталон, военного мундира, сверкавшего золотом, и алмазов ордена "Звезда Индии" и кончая ярко-желтым тюрбаном с плюмажем изумрудного цвета. Король снял перчатки и ласково пожал руку Кейт. Заметно было, что после недавней оргии Его Высочество стал вести себя намного цивилизованнее. - Здоров ли ребенок? - спросил он. - Мне говорили, что у него небольшая лихорадка, - у меня тоже была однажды лихорадка. - Боюсь, сахиб махараджа, что болезнь принца была гораздо серьезнее, - отвечала Кейт. - Ах, малыш мой, - сказал король, нежно склонившись над сыном и перейдя на родной язык, - вот что бывает с теми, кто слишком много ест. - Нет, отец, я ничего не ел, и я уже совсем здоров. Кейт стояла у изголовья кровати и гладила мальчика по волосам. - Какие войска были сегодня на параде? - Оба эскадрона, мой генерал, - ответил отец, и глаза его засветились гордостью. - Ты настоящий раджпут, мой сын. - А мой эскорт - где он был? - Он прошел с отрядом Пертаба Сингха. И перед концом битвы они первыми пошли в атаку. - Клянусь Священным Конем, - сказал махараджа Кунвар, - в один прекрасный день в настоящем сражении они тоже пойдут в атаку первыми. Правда, отец? Ты будешь на правом фланге, а я на левом. - Именно так. Но чтобы воевать, принц должен быть здоров и должен многому научиться. - Я знаю, - задумчиво произнес принц. - Отец, я тут не спал несколько ночей и думал. Разве я еще маленький? - Он взглянул на Кейт и прошептал ей; - Мне хотелось бы поговорить с отцом. Пусть никто не заходит сюда. Кейт тут же вышла из комнаты, одарив на прощанье мальчика улыбкой, а махараджа сел подле него. - Нет, я не маленький, - сказал принц. - Через пять лет я стану мужчиной, и многие будут повиноваться мне. Но как же я смогу отличить плохое от хорошего, когда мне надо будет отдавать приказания? - Надо много учиться, - произнес махараджа рассеянно. - Да, я думал об этом по ночам, лежа в темноте, - сказал принц. - И мне пришло в голову, что всем этим вещам нельзя научиться, если живешь во дворце. Женщины меня этому не научат. Отец, позволь мне уехать, чтобы выучиться и стать настоящим принцем! - Но куда же ты желаешь уехать, дражайший мой? Ты ведь знаешь, что все мое королевство - это твой дом, мой возлюбленный сын. - Я знаю, знаю, - ответил мальчик. - И я вернусь домой, но прошу тебя, сделай так, чтобы надо мной не смеялись другие принцы. Во время свадьбы Равут из Буннаула смеялся надо мной, потому что у меня меньше книг, чем у него. А ведь он всего-навсего сын землевладельца, и их род не такой старый и благородный. У него вообще нет предков. А он ездил и на север, и на юг от Раджпутаны: он бывал и в Дели, и в Агре, да-да, и в Абу; он ходит в старший класс королевской школы в Аджмере. Отец, все сыновья королей учатся в этой школе. Они не играют с женщинами, они ездят верхом в мужском обществе. Там, в Аджмере, и воздух, и вода очень хороши. Мне бы так хотелось поехать туда! На лице махарадхи появилась печать тревоги и беспокойства: мальчик был очень дорог ему. - Но с тобой там может приключиться какая-нибудь беда, Лальи. Подумай как следует. - Я уже думал, - ответил принц. - Какая же беда может приключиться со мной там, если я буду находиться под присмотром англичан? Равут из Буннаула говорил мне, что я буду жить в собственных комнатах, у меня будут свои слуги, свои конюшни, как и у других принцев, и что ко мне там будут относиться с уважением и почтением. - Да, - сказал король примиряющим тоном. - Все мы дети солнца, я и ты, мой принц. - Значит, я должен стать таким же ученым, сильным и храбрым, как лучшие люди моего народа. Отец, мне надоело бегать по женским комнатам, слушать, что говорит моя мать, как поют танцовщицы; а они всегда пристают ко мне со своими поцелуями. Пусти меня в Аджмер, отец. В эту королевскую школу. А через год, уже через год - так сказал мне Равут из Буннаула - я смогу сам командовать своей гвардией, как и подобает королю. Ты обещаешь мне, отец? - Когда ты поправишься, - отвечал махараджа, - мы поговорим с тобой об этом - не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной. В глазах маха раджи Кунвара засияла радость. - Замечательно, - сказал он, - как мужчина с мужчиной. Приласкав сына, махараджа рассказал ему разные мелкие дворцовые новости, которые всегда могут заинтересовать мальчишку, затем, смеясь, спросил: - Ну, теперь вы позволите мне удалиться? - О, отец! - принц уткнулся лицом в бороду махараджи и крепко обнял его. Махараджа мягко освободился из его объятий и, так же осторожно, мягко ступая, вышел на веранду. И прежде чем Кейт вернулась, он исчез в облаке пыли под звуки труб. В ту минуту, когда он отъезжал, к дому подошел посыльный с большой корзиной, доверху наполненной бананами, гранатами и другими фруктами - ярко-зелеными, золотистыми и темно-красными. Он поставил корзину к ногам Кейт и сказал: - Это подарок королевы. Маленький принц, услышав эти слова, закричал радостно: - Кейт, это моя мать прислала вам. Смотрите, какие крупные, правда? Ой, дайте мне гранат, - попросил он, когда она вернулась к нему в комнату. - Я их не ел с прошлой зимы. Кейт поставила корзину на стол, но принц передумал. Теперь ему захотелось гранатового шербета, и Кейт должна была смешать сахар с молоком, сиропом и мясистыми красными зернами. Кейт на секунду вышла из комнаты, чтобы принести стакан, а тем временем Моти, который тщетно пытался стянуть изумруды принца и прятался все это время под кроватью, вылез оттуда и схватил спелый банан. Отлично понимая, что махараджа Кунвар не сможет поймать его, Моти, не обращая ни малейшего внимания на его слова, преспокойно сел на корточки, очистил банан маленькими черными пальчиками, состроил рожицу принцу и начал есть. - Очень хорошо, Моти, - сказал махараджа Кунвар на родном языке, - Кейт говорит, что ты вовсе не бог, а просто маленькая серая обезьяна, и я с ней согласен. Когда она придет, она тебе всыплет, Хануман. Моти уже успел съесть полбанана, когда вернулась Кейт, но почему-то он не попытался скрыться от нее. Кейт шлепнула маленького мародера, и он упал набок. - Посмотрите, Лальи, что случилось с Моти? - спросила она, с удивлением глядя на обезьяну. - Он здесь без вас стащил банан, а сейчас, должно быть, притворился покойником. Стукните его! Кейт склонилась над безжизненным маленьким тельцем; Моти уже не надо было наказывать: он был мертв. Кейт побледнела. Она быстро поднесла корзину к лицу и осторожно понюхала ее содержимое. Роскошные плоды отдавали чем-то приторно-сладким и опьяняющим. Она поставила корзинку на стол и поднесла руку к голове. От запаха у нее кружилась голова. - Ну же, - сказал принц, который не видел с кровати своего умершего любимца, - где же мой шербет? - Боюсь, что фрукты не очень хороши, Лальи, - сказала Кейт, делая усилие над собой. С этими словами она выбросила через открытое окно в сад тот недоеденный банан, который злоумышленник Моти так крепко прижимал к груди. В тот же момент с ветвей слетел попугай и унес этот кусочек с собой на дерево, а секунду спустя маленький комочек зеленых перьев упал вниз - попугай лежал на земле мертвый. - Нет, фрукты несвежие, - повторила она машинально. Глаза ее расширились от ужаса, а лицо побледнело. Ее мысли снова вернулись к Тарвину. Она не вняла его предостережениям и мольбам! Он говорил, что ей грозит опасность. Разве он ошибался? Откуда ей ждать следующего удара? Из какой засады он может обрушиться на нее? Сам воздух может быть отравлен. Она боялась даже дышать. Смелость и наглость нанесенного удара пугали ее не меньше, чем сам замысел. Если такое могло быть сделано среди бела дня, под видом дружеского подарка, сразу после визита самого короля, что же может удержать цыганку в следующий раз? Сейчас Кейт жила под одной крышей с махараджей Кунваром, и если Тарвин был прав, предполагая, что Ситабхаи желает ей зла, значит, фрукты предназначались им обоим. Она содрогнулась при мысли о том, что сама, своей собственной рукой, могла дать фрукты махарадже Кунвару, ни о чем не подозревая. Принц повернулся в постели и долго смотрел на Кейт. - Вам нездоровится? - спросил он ее вежливо и серьезно. - Тогда не утруждайте себя приготовлением шербета. Дайте мне Моти - я хочу поиграть с ним. - Ах, Лальи! Лальи! - вскричала Кейт и неверной походкой направилась к постели принца. Она бросилась на кровать рядом с малышом, обняла его, словно защищая от кого-то, и залилась слезами. - Вы сегодня во второй раз плачете, - сказал принц, с любопытством глядя на ее плечи, вздрагивавшие от рыданий. - Я все расскажу сахибу Тарвину. Эти слова поразили Кейт в самое сердце и наполнили его горьким и бесплодным сожалением. О, если бы хоть на секунду опереться на его твердую, сильную руку, предложившую ей спасение, - руку, которую она только что оттолкнула! Где он сейчас? - спрашивала она себя в раскаянии. Что случилось с человеком, которого она прогнала и который ежеминутно рискует жизнью в этой ужасной стране? А в это мгновение Тарвин сидел в своем номере в гостинице и, чтобы следить за всяким, кто приближается к нему, открыл обе двери душному ветру пустыни; его револьвер лежал перед ним на столе, а Наулака в кармане. Он всей душой жаждал уехать отсюда и в то же время ненавидел свою победу, которая не имела никакого отношения к Кейт. XVIII После того, как Кейт надежно спрятала отравленные фрукты, чтобы они больше не могли никому принести вреда, и. несмотря на собственные слезы, утешила махараджу Кунвара, огорченного таинственной смертью Моти, - после этого Кейт весь вечер и всю длинную ночь размышляла о том, как ей быть. Назавтра, когда она встала утром, не отдохнувшая за ночь, с глазами, красными от вчерашних слез, она твердо знала одно: пока она жива, ей надо быть вместе с индийскими женщинами и трудиться для них, и единственное прибежище в ее нынешнем тревожном состоянии - ее работа, ее дело, которое было рядом - стоило лишь руку протянуть. А тем временем человек, который любил ее, оставался в Гокрал Ситаруне, подвергая свою жизнь смертельной опасности, - и все это лишь для того, чтобы оказаться рядом с нею, если понадобится его помощь. Но позвать его она не могла, потому что обратиться к нему за помощью означало для нее уступить ему, а это было выше ее сил. Кейт отправилась в больницу. Страх перед невидимым врагом, покушавшимся вчера на жизнь ее и маленького махараджи, превратился в ужас, который мешал ей жить и думать. Женщина пустыни, как всегда, поджидала ее, сидя на ступенях больницы. Ее лицо было закрыто покрывалом, а руки сложены на коленях. Позади нее стоял Дхунпат Раи, которому следовало сейчас находиться у постелей больных. Она сразу увидела, что в больничном дворе толпится народ - какие-то незнакомые люди и посетители, которые по новым правилам могли навещать своих родственников и друзей только раз в неделю. Но сегодняшний день не был днем посещений, и Кейт, измученная всем тем, что перехила со вчерашнего дня, почувствовала раздражение и желание научить их уму-разуму и сердито спросила у Дхунпат Раи, слезая с лошади: - Что все это значит? - Народ пришел в волнение, а виной всему - фанатизм, - ответил он. - Но все это ерунда. Такое бывало и раньше. Только прошу вас, не ходите туда. Она, не сказав ни слова, отстранила его и уже хотела войти, но увидела одного из своих тяжелых пациентов, больного тифом; с полдюжины громко кричащих друзей выносили его из больницы и, увидев Кейт, с угрожающими жестами двинулись к ней. В то же мгновение женщина пустыни очутилась подле нее и подняла смуглую руку, в которой блеснуло широкое лезвие огромного ножа. - Молчать, собаки! - закричала она на языке своей родины. - Только посмейте поднять руку на эту пери*, которая столько сделала для вас! - Она убивает наших людей, - вскричал один из крестьян. - Может быть, и так, - сказала женщина, блеснув улыбкой, - но я знаю, кто будет лежать здесь мертвым, если вы не пропустите ее. Вы раджпуты или вы бхилы*, живущие в горах, что ловят рыбу и роются в земле в поисках съедобных личинок? Что вы бегаете, точно обезумевшее стадо, из-за того, что явившийся неизвестно откуда жрец солгал вам и смутил ваши глиняные головы? Вы говорите, что она убивает ваших людей? А намного ли вы продлите жизнь этого человека своим колдовством и пением мантр?* - спросила она, указывая на немощное тело, распростертое на носилках. - Вон отсюда! Вон! Разве эта больница - ваша грязная деревня, что вы позволяете себе гадить здесь? Разве вы заплатили хоть одно пенни за крышу над головой или за лекарства в вашем брюхе? Убирайтесь прочь, покуда я не плюнула в вас! - и она отмахнулась от них царственным жестом. - Лучше все-таки не ходить туда, - прошептал Дхуппат Раи на ухо Кейт. - Там во дворе один местный святой мутит народ. А кроме того, мне и самому что-то не очень хочется идти туда. - Но что же все это значит? - снова спросила Кейт. Вопрос был вполне оправдан: больница находилась в руках волнующейся толпы. Народ тащил постели, кастрюли, лампы и белье; бегая взад и вперед по лестницам, люди негромко переговаривались друг с другом и спускали больных с верхних этажей на носилках, точно муравьи, выносящие яйца из разоренного муравейника - человек по шесть-восемь на каждого пациента. Кое-кто из них держал в руках букеты бессмертников. Спуская носилки по лестнице, одни то и дело останавливались и бормотали молитвы, другие с опаской рылись в аптеке, третьи доставали воду из колодца и поливали ею пол вокруг кроватей. Посредине двора, совершенно голый, как тот сумасшедший, что хил здесь до приезда Кейт, сидел вымазанный пеплом, длинноволосый, с когтями, длинными, как у орла, полусумасшедший бродячий священник. Он размахивал над головой посохом с оленьим рогом на конце, острым, как копье, и громко распевал какую-то однообразную мелодию, побуждающую всех действовать намного проворнее. Когда Кейт, побелев от гнева и блестя глазами, подошла к нему, его песня превратилась в исполненный свирепой ненависти вопль. Она быстро прошла к женщинам - к своим женщинам, которые, как ей казалось, успели полюбить ее. Но они были окружены родственниками, и какой-то обнаженный до пояса громкоголосый житель одного из селений, что расположены в самом сердце пустыни, толкнул Кейт. Он не хотел обидеть или ударить ее, но женщина пустыни полоснула его ножом по лицу, и он отскочил в сторону с громким ревом. - Я хочу поговорить с ними, - сказала Кейт, и ее спутница заставила толпу притихнуть, высоко подняв руки над головой. И только бродячий жрец продолжал свою песню. Кейт, дрожа всем телом, подошла к нему решительным шагом с высоко поднятой головой и закричала на местном наречии: - Замолчи немедленно, или я найду способ заткнуть тебе глотку! Он замолчал, и Кейт, вернувшись к женщинам, обратилась к ним с пылкой речью: - О мои женщины, чем я обидела вас? - воскликнула она все еще на местном наречии. - Если здесь что-то и делается не так, то кто же сумеет исправить это, как не я, ваш друг? Ведь вы знаете - вы можете и ночью, и днем - в любое время поговорить со мной. - Она протянула к ним руки. - Послушайте меня, сестры мои! Разве вы сошли с ума, что хотите уйти из больницы - недолеченные, больные, умирающие? Вы свободны и можете уйти отсюда в любую минуту. Я прошу вас об одном: ради вас самих и ради ваших детей - не уходите, пока я не вылечу вас, если так будет угодно Господу. Сейчас в пустыне лето, и многие из вас живут за много косов отсюда, путь домой будет долгим и тяжелым. - Верно! Она права! Она говорит правду! - сказал чей-то голос. - Да, я говорю правду! Я всегда была честна с вами. Конечно, вам следует объяснить мне, в чем причина вашего бегства, а не кидаться в разные стороны подобно мышам. Сестры мои, вы немощны и больны, а ваши друзья не знают, чем можно помочь вам. Я знаю это. - Арре!* Что же нам делать? - раздался слабый голос. - Это не наша вина. Что до меня, я бы охотно осталась и спокойно умерла бы здесь, но жрец говорит... Шум возобновился. - Там на пластырях написаны колдовские заклинания!.. Почему нас насильно хотят сделать христианами? Та мудрая женщина, которую прогнали отсюда, предупреждала нас... Что означают красные метки на пластырях? Мы не хотим, чтобы на нас наклеивали дьявольские знаки! Они жгутся, точно адский огонь. Священник пришел сюда вчера - тот святой человек, что стоит вон там, во дворе - и сказал, что ему было откровение, когда он сидел в горах: все это дело рук дьявола; он хочет отвратить нас от нашей веры... Да-да, он хочет, чтобы мы вышли из больницы с метками на теле! А дети, которых мы родим в больнице, будут с хвостами, как у верблюдов, и с ушами, как у мулов. Об этом сказала нам знахарка. И святой человек говорит то же самое. - Тише! Тише! - воскликнула Кейт, услышав эти выкрики из толпы. - Какие пластыри? Что за детские глупости вы говорите о пластырях и о дьяволе! Здесь уже родился не один ребенок, и все они были такие хорошенькие! Вы же знаете! Все это наговорила вам та негодная женщина, которую я отправила назад, домой, потому что она мучила вас. - Нет, и священник говорит то же самое!.. - Какое мне дело до того, что говорит священник! Разве он ухаживал за вами? Просиживал с вами ночи? Сидел у вашей постели, взбивал вам подушки, держал вашу руку в своей, когда вам было больно? Что, он брал ваших детей и укладывал их спать и тратил на это драгоценные, редкие часы своего отдыха? - Он святой человек. Он не раз творил чудеса. Мы навлечем на себя гнев богов. Одна женщина, посмелее других, крикнула: "Посмотрите-ка сюда!" - и протянула Кейт один из горчичников, совсем недавно заказанных в Калькутте, на обратной стороне которого красными чернилами была написана фамилия изготовителя и название торговой фирмы. - Что это за дьявольская штука? - свирепо спросила женщина. Женщина пустыни схватила ее за плечо и заставила встать на колени. - Замолчи, безносая! - закричала она, и голос ее дрожал от гнева. - Она не твоего поля ягода, твое грязное прикосновение осквернит ее. Знай свою навозную кучу и разговаривай с ней вежливо и тихо. Кейт взяла пластырь и улыбнулась. - Кто сказал, что здесь видна рука дьявола? - потребовала она. - Святой человек, жрец. Уж он-то знает! - Нет, вы сами должны это знать, - терпеливо втолковывала Кейт. Теперь она понимала их и могла им сострадать. - Тебе же их ставили. Разве они причинили тебе вред, Патира? - она обратилась к женщине, стоявшей прямо перед ней. - Ведь ты же благодарила меня, и не раз, а много раз, потому что эти колдовские горчичники облегчали твои страдания. И если это дело рук дьявола, почему же этот дьявольский огонь не истребил тебя? - Если честно, эта штука сильно жглась, - ответила женщина с нервным смешком. Кейт тоже не смогла удержаться от смеха. - Это правда. Я не могу сделать мои лекарства приятными. Но вы же знаете, что они вас исцеляют. А что же знают об английских лекарствах эти люди, ваши друзья, сельские жители, погонщики верблюдов, пастухи? Разве те, что живут в горах, или этот жрец, разве они так мудры, что могут судить за вас и знают, как вы себя чувствуете, находясь за пятьдесят миль отсюда. Не слушайте их! Прошу, не слушайте! Скажите им, что вы останетесь со мной, и я вас вылечу. Это все, что я могу сделать. Для этого я сюда и приехала. Я услышала о ваших бедах и несчастьях за десять тысяч миль отсюда, и они глубоко ранили мою душу. Неужели вы думаете, что я отправилась бы в такую даль, чтобы делать вам зло? Возвращайтесь в свои палаты, сестры мои, и велите этим глупым людям уйти. Над толпою женщин поднялся ропот не то сомнения, не то одобрения. На какое-то время воцарилась смутная неопределенность. И тут человек, получивший удар по лицу, закричал: - Что толку продолжать разговор? Возьмем наших жен и сестер и уведем их с собой. Мы не хотим, чтобы наши сыновья были похожи на дьяволов. Скажи свое слово, отец! - обратился он к жрецу. Святой человек поднялся на ноги, и призыв Кейт утонул в потоке брани, проклятий и угроз; люди стали по двое, по трое отходить от Кейт, унося или силой уводя с собой своих родственников. Кейт называла уходящих женщин по именам, уговаривала, спорила, увещевала - словом, умоляла их остаться. Но все было тщетно. Многие плакали, но все отвечали одно и то же. Им было жаль уходить, но все они были всего лишь слабыми женщинами и боялись гнева своих мужей. С каждой минутой палаты больницы пустели, и жрец снова затянул свою песню, а потом начал как-то дико приплясывать. Пестрый людской поток вылился по ступенькам на улицу, и Кейт увидела, как под безжалостным солнцем уносят тех, за кем она так заботливо ухаживала. И только женщина пустыни осталась с ней. Кейт смотрела перед собой ничего не видящим взглядом. Ее больница была пуста. XIX - Будут ли какие-нибудь приказания у мисс сахиб? - спросил Дхунпат Раи с восточной невозмутимостью, когда Кейт повернулась к своей единственной помощнице, женщине пустыни, и оперлась на ее сильное плечо. В ответ Кейт, крепко сжав губы, лишь молча покачала головой. - Печальный случай, - глубокомысленно заметил Дхунпат Раи, как будто речь шла о том, что его совершенно не касалось. - Всему виной религиозный фанатизм и нетерпимость - это своего рода мания в здешних краях. Я уже один-два раза был свидетелем подобных инцидентов. Один раз из-за каких-то там порошков, а в другой раз они говорили, что мензурки - это священные сосуды, а цинковая мазь - это коровий жир. Но я еще никогда не видел, чтобы опустела вся больница разом. Не думаю, чтобы они вернулись; но моя должность - государственная, - заметил он с едва заметной улыбкой, - так что я, как и раньше, буду получать жалованье в прежнем размере. Кейт с изумлением взирала на него. - Вы хотите сказать, что они уже никогда не вернутся? - спросила она запинаясь. - О, конечно... Через какое-то время... один-два человека... Может, двое-трое мужчин, если их поранит тигр или воспалятся глаза. Но женщины' - нет, что вы! Их мужья никогда не разрешат им. Вот, спросите у нее. Кейт устремила жалобный и вопрошающий взгляд на женщину пустыни, которая, нагнувшись, взяла с земли горсть песка, пропустила его сквозь пальцы, отряхнула ладони и покачала головой. Кейт с отчаянием следила за этими жестами. - Видите - все кончено. Бесполезно! - сказал Дхунпат Гаи без зла и все же не в силах скрыть удовольствия от того, что его мрачное предсказание, сделанное в день знакомства с Кейт, сбылось. - А что теперь будет делать ваша честь? Прикажете закрыть аптеку или, может быть, желаете проверить счета за лекарства? Кейт слабым движением руки отмахнулась от него. - Нет-нет! Только не сейчас. Я должна подумать. Мне нужно время. Я пришлю за вами. Пойдемте, милая моя, - обратилась она на местном наречии к женщине пустыни, и рука об руку они вышли из больницы. Когда они оказались на улице, крепкая телом женщина схватила Кейт на руки, точно ребенка, подсадила на лошадь и упрямо зашагала рядом с ней к дому миссии. - И куда ты теперь пойдешь? - спросила у нее Кейт на ее родном языке. - Я пришла первой, - отвечала та, - значит, мне подобает уйти последней. Куда пойдешь ты, туда пойду и я, а потом будь что будет. Кейт наклонилась, взяла женщину за руку и с благодарностью пожала ее. У ворот миссии ей пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы выстоять. Она так часто и так много рассказывала миссис Эстес о своих надеждах и планах, с такой любовью описывала все, чему она хотела бы научить этих бедолаг, и так гордилась плодами своих ежедневных трудов, что теперь было невыразимо горько признаться в том, что дело ее жизни рухнуло. Мысль о Тарвине тоже мучила ее, и она старательно отгоняла ее от себя. Но, к счастью, оказалось, что миссис Эстес нет дома, зато их ждал посыльный от королевы-матери с просьбой прибыть во дворец вместе с махарадхей Кунваром. Женщина пустыни попыталась удержать Кейт, положив руку ей на плечо, но Кейт оттолкнула ее. - Нет-нет! Я должна пойти туда. Я должна делать хоть что-нибудь! - воскликнула она горячо. - Это мое единственное спасение, добрая вы моя. Вы идите, а я догоню вас. Женщина молча повиновалась ей и устало потащилась по пыльной дороге, а Кейт бросилась в дом, в ту комнату, где лежал юный принц. - Лальи, - сказала она, наклоняясь над ним, - как вы себя чувствуете? Сможете ли вы сесть в экипаж и поехать к матери? - Я бы лучше съездил к отцу, - ответил мальчик, сидя на софе, куда его перенесли, так как со вчерашнего дня его состояние заметно улучшилось. - Мне надо поговорить с отцом о крайне важном деле. - Но ваша мать так давно не видела вас, дорогой мой! - Очень хорошо, я поеду. - Тогда я скажу, чтобы вам приготовили карету. Кейт хотела выйти из комнаты. - Нет, я поеду в своей коляске. Кто там стоит на посту? - Это я, высокорожденный, - раздался низкий голос часового. - Аччха! Быстро отправляйся во дворец и скажи, чтоб за мной прислали мою коляску и охрану. Если через десять минут их здесь не будет, скажи Сирупу Сингху, что я урежу ему жалованье и при всех вымажу ему лицо сажей. Сегодня я опять еду кататься. - Да будет милость божия над высокорожденным десять тысяч лет, - проговорил солдат, стоящий на улице; слышно было, как он вскочил в седло и ускакал. К тому времени, когда принц оделся и был готов отправиться во дворец, к двери миссии подкатил неуклюжий тяжеловесный экипаж, битком набитый мягкими подушками. Кейт и миссис Эстес общими усилиями усадили мальчика в коляску, чуть ли не на руках вынеся его из дома. Принц пытался обойтись без их помощи и непременно хотел встать на ноги на веранде и ответить на салют своей охраны, как и п подобает мужчине. - Ахи! Я очень ослаб, - сказал он по дороге во дворец. - Что-то мне и самому начинает казаться, что я никогда не сумею выздороветь в Раторе. Кейт притянула его к себе и обняла. - Кейт, - продолжал он, - если я о чем-то попрошу отца, вы скажете ему, что это очень полезно для меня? Кейт, чьи печальные мысли были далеко отсюда, подняв заплаканные глаза и взглянув на багровую скалу, на которой стоял дворец, рассеянно похлопала его по плечу. - Как я могу выполнить вашу просьбу, Лальи? - она с улыбкой взглянула ему в глаза. - Но то, о чем я собираюсь просить его, очень разумно. - В самом деле? - спросила она нежно. - Да, это я сам придумал. Я ведь Радж Кумар и хотел бы поехать в Радж Кумар Колледж, где сыновья здешних князей учатся, как стать настоящими королями. Это недалеко отсюда - в Аджмере. Я должен поехать туда, чтобы учиться наукам, и фехтовать, и ездить верхом вместе с другими принцами Раджпутаны, и тогда я сделаюсь настоящим мужчиной. Я хочу поехать в эту школу в Аджмере, чтобы узнать больше о мире. Но вы сами увидите, как я все это замечательно придумал. С тех пор как я заболел, мир кажется мне таким огромным. Кейт, скажите, мир и вправду такой большой, - вы ведь приехали сюда по Черной Воде и ехали очень долго? А где сахиб Тарвин? Мне бы хотелось и с ним повидаться. Сахиб Тарвин сердится на меня или на вас? Он всю дорогу мучил ее вопросами, которым не было числа, пока они не остановились перед воротами дворца, которые вели к покоям его матери. Женщина пустыни сидела на земле подле ворот и при приближении коляски встала и протянула руки им навстречу. - Я слышала, что говорил посыльный, и я поняла, что надо делать. Дайте мне ребенка, я внесу его сама. Нет, мой принц, не надо бояться, я из хорошего рода. - Женщины из хорошего рода ходят под покрывалами и не разговаривают ни с кем на улице, - с сомнением произнес мальчик. - Нет, принц, один закон существует для тебя и твоих единокровных, а другой - для меня и моих единокровных, - ответила женщина, смеясь. - Мы зарабатываем хлеб свой трудом и потому не можем ходить под покрывалами, но наши отцы жили за многие сотни лет до нас, как и твои отцы, высокорожденный. Пойдем же, Белая Фея не сможет внести тебя так ловко, как я. Она обвила его руками, подняла и прижала к груди, да так легко, как будто ему было всего три года. Он с удовольствием прильнул к ней и помахал свободной рукой. Мрачные ворота заскрипели, отворяясь, и они вошли во дворец втроем: женщина, ребенок и девушка. Кейт подняла тяжелый занавес, когда принц позвал свою мать, и королева, встав с горы белых подушек, на которых лежала у окна, воскликнула нетерпеливо: - Здоров ли мой сыночек? Принц вырвался из рук женщины, и королева, рыдая, бросилась к нему, называя его тысячью ласковых нежных имен и осыпая поцелуями с головы до ног. Принц растаял; если в первое мгновение их встречи он еще пытался вести себя, как подобает раджпуту, что означает выказывать полное презрение к такому открытому изъявлению чувств на людях, то сейчас он смеялся и плакал на руках у матери. Женщина пустыни прикрыла глаза рукой, бормоча что-то про себя, а Кейт отвернулась и смотрела в окно. - Как мне отблагодарить вас? - спросила, наконец, королева. - О, мой сын, мой сынок, дитя моего сердца, боги и она вылечили тебя. Но кто это там рядом с вами? Она впервые уронила взгляд на женщину пустыни, застывшую у дверей в своем одеянии темно-красного цвета. - Она принесла меня сюда из кареты, - сказал принц. - Она говорит, что она из хорошего рода. - Я из рода Шоханов, мои родители раджпуты, и сама я - мать раджпутов, - ответила женщина спокойно, продолжая стоять, где стояла. - Белая Фея сотворила чудо с моим мужем. Он долго болел и не узнавал меня. Правда, он умер, но перед тем, как издать последний вздох, он узнал меня и назвал по имени. - И она несла тебя! - сказала королева, вздрогнув, и прижала принца к себе, потому что, как все индийские женщины, она считала взгляд и прикосновение вдовы дурным предзнаменованием. Женщина упала к ногам королевы. - Прости меня, прости меня! - кричала она. - Я родила трех сыновей, и боги забрали их всех, а напоследок и моего мужа. Мне было так радостно, так радостно снова держать в руках малыша! Ты можешь простить меня, - причитала она, - ведь ты богата - у тебя есть сын, а я всего-навсего вдова. - А я живу, как вдова, - отвечала королева почти неслышно. - По справедливости надо простить тебя. Встань. Женщина продолжала лежать, обхватив босые ноги королевы. - Поднимись же, сестра моя, - прошептала королева. - Мы, люди полей, - пробормотала женщина пустыни, - мы не знаем, как разговаривать с сильными мира сего. И если мои слова грубы, прощает ли меня королева? - Конечно, прощаю. Твоя речь звучит мягче и нежнее, чем у женщин с гор Кулу, и я не всегда понимаю тебя. - Я из пустыни - я пасла верблюдов и доила коз. Откуда мне знать, как говорят при дворе? Пусть за меня говорит Белая Фея. Кейт слушала и не слышала их разговор. Теперь, когда она больше не могла исполнять своих врачебных обязанностей, ее голова была занята мыслями о той опасности, которая грозила Тарвину, и о пережитом позоре и поражении. Она вспомнила, как одна за другой убегали из больницы ее пациентки, думала о том, что идет насмарку труд долгих месяцев и гибнут все ее надежды на лучшее; она представляла себе, что Тарвин умирает ужасной отвратительной смертью и, как ей казалось, по ее вине. - А? Что? - спросила она устало, когда женщина пустыни дернула ее за юбку. А потом, обратившись к королеве, пояснила: - Эта женщина, одна-единственная из всех, кому я старалась помочь, осталась со мной и не бросила меня. - Да, во дворце сегодня ходили слухи, - сказала королева, продолжая обнимать принца, - о том, что в вашу больницу пришла беда, сахиба. - Больницы больше нет, - ответила Кейт мрачно. - А вы обещали, Кейт, что когда-нибудь покажете мне вашу больницу, - сказал принц по-английски. - Эти женщины просто дуры, - спокойно произнесла женщина пустыни, все еще не поднимаясь с пола. - А сумасшедший жрец наврал им, что лекарства заколдованы... - О, Господи, упаси нас от злых духов и колдовских заклинаний, - прошептала королева. - Понимаете, заколдованы - те лекарства, которые она сама приготовила, своими собственными руками, сахиба! И вот они уже бегут в разные стороны и вопят, что у них родятся дети, похожие на обезьян, а их трусливые души заберет дьявол! Ахо! Уже через неделю, не позже, они узнают, куда пойдут их души - все узнают, не одна-две, а все! Они умрут, вот что! Умрут и колосья, и зерна в колосьях! И мать, и дитя! Кейт содрогнулась. Она слишком хорошо понимала, что женщина говорит правду. - Да, но как же это? - начала королева. - Кто знает, какая сила может быть заключена в лекарстве? - и она нервно рассмеялась и взглянула на Кейт. - Дехо! Только посмотрите на нее! - сказала женщина насмешливо. - Она же простая девчонка и ничего больше. Разве ей дана сила затворять Врата Жизни? - Она поставила на ноги моего сына, значит, она моя сестра, - отвечала королева. - Она сумела сделать так, что до наступления смертного часа мой муж заговорил со мной; значит, я буду ей слугой - и тебе, сахиба, - сказала женщина. Принц с любопытством заглянул в лицо матери. - Она говорит тебе "ты", - сказал он, не обращая внимания на женщину, как будто ее и не было рядом. - Чтобы какая-то деревенщина говорила королеве "ты"! Это неприлично! - Мы обе женщины, сынок. Сиди тихо, не вертись. Ах, какая радость, что я снова могу обнимать тебя, бесценный мой. - Высокорожденный такой слабенький с виду, как сухой стебель маиса, - быстро проговорила женщина. - Скорее как сухая обезьянка, - подхватила королева, покрывая голову принца поцелуями. Обе матери говорили нарочито громко, чтобы боги, завидующие человеческому счастью, могли услышать их и принять на веру нелестные отзывы, которые призваны были скрыть нежную любовь. - Ахо, моя маленькая обезьянка умерла, - сказал принц, беспокойно ерзая в руках королевы. - Мне нужна другая. Можно я пойду во дворец и выберу себе другую? - Ему нельзя уходить из этой комнаты и бродить по дворцу, - вскричала королева, обращаясь к Кейт. - Ты еще слишком слаб, любимый мой. О мисс сахиб, ведь он не должен уходить, правда? - Она давно убедилась на собственном опыте, что запрещать что-нибудь принцу бесполезно. - Такова моя воля, - заявил принц, не повернув головы. - И я пойду туда! - Останьтесь с нами, возлюбленный наш! - попросила Кейт. Но мысли ее были далеко: она гадала, можно ли будет снова открыть больницу месяца через три, и надеялась, что переоценила опасность, грозившую Нику. - Все равно пойду, - сказал принц, вырываясь из рук матери. - Я устал от ваших разговоров. - Королева позволит мне?.. - спросила женщина пустыни еле слышно. Королева кивнула, и принц оказался в смуглых руках, сопротивляться которым было бесполезно. - Пусти меня, вдова! - закричал он в бешенстве. - Мой король, истинному раджпуту не подобает неуважительно относиться к матери раджпутов, - последовал хладнокровный ответ. - Когда молодой бычок не слушается корову, то послушанию его учит ярмо. Божественнорожденный еще слаб. Он может упасть, бегая по этим коридорам и лестницам. Он должен остаться здесь. Когда гнев оставит его, он станет еще слабее, чем прежде. И вот уже сейчас, - ее большие блестящие глаза не отрывались от лица ребенка, - уже сейчас, - повторила она спокойным тоном, - гнев проходит. И еще минуточка, высокорожденный, и ты больше не будешь принцем, а станешь маленьким-маленьким мальчиком, таким, каких рожала и я. Ахи, я уже никогда не рожу себе такого. При этих последних словах голова принца упала на ее плечо. Приступ гнева миновал, и, как она и предполагала, он так обессилел, что чуть не уснул. - Стыдно - о, как стыдно! - пробормотал он сквозь дрему заплетающимся языком. - Я и в самом деле никуда не хочу идти. Я хочу спать. Она начала тихонько похлопывать его по спине, пока королева не протянула к нему жадные руки. Мать схватила его и уложила на подушки рядом с собой, прикрыла малыша складкам" своего длинного муслинового платья и долго смотрела, не отрываясь, на свое сокровище. - Он уснул, - сказала она наконец. - А что это он сказал про свою обезьяну, мисс сахиб? - Она умерла, - ответила Кейт и заставила себя солгать. - Мне кажется, она наелась гнилых фруктов, которые насобирала в саду. - В саду? - быстро переспросила королева. - Да, в саду. Женщина пустыни переводила взгляд с одной на другую. Они говорили о чем-то недоступном для нее, и она начала робко поглаживать ноги королевы. - С обезьянами такое часто случается, - заметила она. - Однажды я видела, как в Бансваре среди них начался просто настоящий мор. - А как она умерла? - допытывалась королева. - Я... я не знаю... - Кейт запнулась, и последовало долгое молчание. День клонился к вечеру; становилось все жарче. - Мисс Кейт, что вы думаете о моем сыне? - прошептала королева. - Здоров он или нет? - Он не совсем здоров. Конечно, со временем он окрепнет, но для него было бы лучше, если бы он мог ненадолго уехать отсюда. Королева медленно склонила голову в знак согласия. - Сидя здесь одна, я тоже часто думала об этом, и эти мысли разрывали мне сердце. Да, для него было бы лучше уехать. Но, - она в отчаянии протянула руки к солнцу, - что я знаю о том мире, куда он поедет, и откуда мне знать, будет ли он там в безопасности? Даже здесь, здесь... - Она внезапно остановилась. - С тех пор как вы приехали, мисс Кейт, у меня стало спокойнее на сердце, но я не могу представить, что будет, когда вы уедете. - Я не могу уберечь ребенка от всех невзгод и опасностей, - ответила Кейт, закрывая лицо руками, - но прошу вас - отправьте его куда-нибудь отсюда как можно скорее. Именем Господа заклинаю вас, пусть он уедет. - Суч хай! Суч хай! Это правда! - королева повернулась к женщине, сидевшей у ее ног. - Ты родила троих? - спросила она. - Угу, троих и еще одного родила мертвого. И все мальчики, - сказала женщина пустыни. - И Всемогущий забрал их всех? - Один умер от оспы, а два других - от лихорадки. - И ты уверена, что такова была воля богов? - Я была с ними до последней минуты. - А твой муж - он принадлежал только тебе и больше никому? - Да, нас было только двое - он и я. В наших селах народ бедный, и в жены берут только по одной жене. - Арре! Вы и сами не знаете, как вы богаты. Послушай-ка! А что, если бы вторая жена задумала погубить трех твоих сыновей... - Я бы убила ее. А как же? - ноздри у нее расширились, и рука скользнула за вырез платья. - А если бы у тебя было не три ребенка, а один-единственный, свет твоих очей, и если бы ты знала, что тебе уже никогда не родить другого, а вторая жена тайно посягает на его жизнь? Что тогда? - Я бы убила ее, но легкой смерти она не удостоилась бы. Я бы убила ее в постели, рядом с мужем, в его объятиях. А если бы она умерла раньше, чем свершилась бы моя месть, то я и в аду разыскала бы ее. - Да, тебе легко говорить - ты можешь ходить по улицам при свете дня, и ни один мужчина не повернет головы в твою сторону, - сказала королева с горечью. - Твои руки свободны, а лицо открыто. А если бы ты была рабой среди рабов, чужестранкой в чужой земле, и если бы, - голос ее упал, - твой господин лишил тебя своей милости? Женщина нагнулась и поцеловала босые ноги королевы, которые она все еще обнимала. - Тогда я не стала бы изнурять себя борьбой, но, всегда помня о том, что мой мальчик вырастет и станет королем, отослала бы его куда-нибудь подальше, куда не дотянется рука второй жены. - Ты думаешь, так просто отрезать себе руку? - сказала королева, всхлипывая. - Лучше руку, чем сердце, сахиба. Кто сумеет уберечь здесь такого ребенка? Королева указала на Кейт. - Она приехала издалека и однажды уже спасла его от смерти. - Да, ее лекарства хороши, и ее искусство велико, но... ты же знаешь, что она всего лишь девушка: она не знала ни потерь, ни приобретений. Может, я и невезучая, и глаз у меня дурной (правда, прошлой осенью мой муж не говорил мне этого), пусть будет так. И все же я знаю, что такое душевная боль, знаю острую радость при крике новорожденного - знаю, как и ты. - Как и я... - Мой дом пуст, я вдова, я бездетна, и никогда ни один мужчина не позовет меня в жены. - Как в меня... Как и меня... - Нет, хоть ты и утратила все остальное, у тебя есть твой мальчик, поэтому его надо охранять как следует. Если кто-то питает к ребенку ревность, его нельзя оставить здесь, в самом опасном для него месте. Пусть он уедет. - Но куда? Мисс Кейт, ты знаешь, куда? Мир темен для тех, кто сидит взаперти за занавесями. - Я знаю, что мальчик сам надумал поехать в Аджмер, в школу для принцев. Он мне говорил об этом, - сказала Кейт, слушавшая со своего места, где сидела на подушках, подперев подбородок рукой, каждое слово этого разговора. - Ведь это всего на год-другой. Королева засмеялась сквозь слезы. - Всего год-другой, мисс Кейт. Знаешь ли ты, как долго тянется даже одна ночь, когда его нет со мной? - И потом, он может вернуться по первому зову. Но зови - не зови, а мои дети ко мне не вернутся никогда. Всего год-другой. Мир темен и для тех, кто не сидит взаперти за занавесями, сахиба. Не сердитесь на нее, она не виновата. Откуда ей знать? - шепотом сказала королеве женщина пустыни. Кейт против воли начинала чувствовать раздражение от того, что ее постоянно исключают из разговора. Эти две женщины, кажется, думали, что хоть она и сама уже хлебнула горя и не раз облегчала страдания других, а все же она им не ровня, и для нее не оставалось места в их горестных беседах. - Почему же вы думаете, что я не знаю? - пылко воскликнула Кейт. - Разве я не знаю, что такое боль? Разве я живу не для того, чтобы было меньше горя? - Пока нет, - ответила королева спокойно. - Тебе еще неведомы ни радость, ни боль. Мисс Кейт, ты очень умная девушка, а я всего лишь бедная женщина, которая ни разу не выходила за стены дворца. Но я умнее тебя, потому что я знаю то, чего ты не знаешь, хотя ты и возвратила мне сына и вернула язык мужу этой женщины. Как отплачу я тебе за все, что ты сделала? - Пусть услышит всю правду, - сказала женщина пустыни шепотом. - Нас здесь трое, сахиба: увядший лист, цветущее дерево и нераскрывшийся бутон. Королева взяла девушку за руки и тихонько притянула ее к себе, пока голова Кейт не упала ей на колени. Утомленная пережитыми за день волнениями, невыразимо устав духом и телом, Кейт не чувствовала охоты подниматься. - Послушай, сестра моя, - начала королева с бесконечной нежностью. - Забудь о том, что ты белая, а я черная, и помни лишь о том, что мы три сестры. Тайна мира сокрыта от любого, кто не вынашивал и не рожал ребенка. Сестричка моя, разве может постичь жизнь тот, в ком никогда не зарождалась жизнь? Знаешь ли ты, как младенец тянет материнскую грудь? Нет, не надо краснеть. Ты не знаешь этого. Сегодня ты потеряла свою больницу. Разве не так? И женщины одна за другой покидали тебя. И что же ты сказала им? Женщина пустыни ответила за Кейт: - Она сказала: "Вернитесь, и я вас вылечу." - А какой клятвой она подтвердила свои слова? - Она ничем не клялась, - сказала вдова, - она просто звала их вернуться. - В твоих руках не было ребенка. В твоих глазах не было материнской любви. Они говорили тебе, что твои лекарства были заколдованы, а их дети родятся уродами? А что же такое ведомо тебе о том, что дает начало жизни и откуда приходит смерть, чтобы ты переучивала их? Я знаю, в тех книгах, которые ты прочла в своей школе, написано, что такого не бывает. Но мы, женщины, не читаем книг. И не из них мы постигаем премудрость жизни. Ты отдала свою жизнь служению женщинам. Сестричка моя, когда же ты и сама станешь женщиной? Голос королевы умолк. Кейт лежала, не шевелясь. - Да! - сказала женщина пустыни. - Королева говорит правду. Боги и твоя собственная мудрость до сих пор помогали тебе, как успела заметить я, не отстававшая от тебя ни на шаг. И боги предупредили тебя, чтобы ты больше не рассчитывала на их помощь. Что же остается? Разве эта работа для таких, как ты? Разве королева не права? Сидя здесь, взаперти и в одиночестве, она поняла то, что поняла и я, каждый день проводя с тобой у постели больных. Сестричка моя, разве это не так? Кейт медленно подняла голову, лежавшую у королевы на коленях, и встала. - Возьми мальчика, нам надо идти, - проговорила она хриплым голосом. Милосердная темнота скрывала ее лицо от чужих глаз. - Нет, - сказала королева, - о нем позаботится эта женщина. А ты возвращайся домой одна. И Кейт ушла. XX "Плохи мои дела, - думал Тарвин, - хуже некуда; но есть подозрение, что Джуггуту Сингху еще хуже приходится. Да! Но не стоит сожалеть о Джуггуте. Мой толстый друг, не надо было тебе в тот раз возвращаться за городские стены!" Он встал и посмотрел на залитую солнцем дорогу, гадая, кто из праздно шатающихся прохожих мог быть эмиссаром Ситабхаи. На обочине дороги, ведущей к городу, рядом со своим верблюдом лежал спящий туземец. Тарвин с видом ни о чем не подозревающего человека спустился с веранды и, как только вышел на открытое место, заметил, что спящий передвинулся к другому боку верблюда. Он прошел вперед еще несколько шагов. Солнечный луч, скользнув по спине верблюда, упал на какой-то предмет, заблестевший, точно серебро. Тарвин подошел прямо к блестевшей вещи, держа в руке пистолет. Человек спал крепким невинным сном. Из-под складок его одежды выглядывало дуло новенького, отлично вычищенного ружья. "Похоже, Ситабхаи собирает собственную милицию и экипирует ее оружием из своего арсенала. У Джуггута тоже было новое ружье - думал Тарвин, стоя у ног спящего. - Но этот человек обращается с ружьями получше, чем Джуггут". - Эй, - он наклонился к лежащему и тронул его стволом своего револьвера. - Боюсь, я должен побеспокоить вас и попросить у вас ваше ружье. И скажите вашей госпоже - пусть бросит это дело. Ладно? У нее все равно ничего не выйдет. Человек не понял, о чем говорил ему Тарвин, но немое красноречие пистолета говорило само за себя. Он мрачно отдал Тарвину ружье и уехал, злобно стегая верблюда кнутом. "Так... Интересно, сколько еще человек из ее армии мне придется разоружить? - подумал Тарвин, возвращаясь в номер с конфискованным ружьем на плече. - Хотелось бы знать... Нет, я не верю, что она посмеет сделать что-нибудь с Кейт! Она достаточно хорошо узнала меня и не сомневается, что я завтра же взорву ее старый дворец вместе с нею. И если она хоть в половину такая, какой хочет казаться, то для начала ей надо свести счеты со мной, прежде чем она предпримет что-то еще". Но ему так и не удалось внушить самому себе уверенность в этом. Ситабхаи уже показала ему, на что способна, и не исключено, что я Кейт успела испытать на себе ее коварство. Отправиться к Кейт сейчас невозможно: риск очень велик. Поехать туда означало в лучшем случае быть изувеченным. И тем не менее он решил, что поедет. Он быстро направился к своему гнедому Фибби, которого всего три минуты назад оставил привязанным на заднем дворе гостиницы, где Фибби в ожидании хозяина гонял хвостом мух. А сейчас Фибби лежал на боку и жалобно ржал: у него были перерезаны подколенные сухожилия, он умирал. Тарвин слышал, как конюх старательно чистит мундштук за углом гостиницы; он позвал его, и тот, бросившись наземь рядом с лошадью, завыл от горя. - Это сделал враг, враг! - кричал он, - Мой чудный гнедой конь, который никогда никому не сделал ничего плохого, разве что брыкался, потому что его слишком хорошо кормили. Где я теперь найду себе другое место, если по моей вине лошади будут так погибать? - Хотел бы я знать!.. Хотел бы я знать!.. - бормотал Тарвин озадаченно, и в его голосе слышались нотки отчаяния. - Если бы я знал доподлинно, то пуля прострелила бы одну черненькую головку. Фибби, старина, я прощаю тебе все грехи. Ты был отличным парнем - и вот что получил за хорошую службу. Голубой дымок на мгновение поднялся над Фибби, голова его тяжело упала на землю, и мучения на этом закончились. Конюх, встав с земли, оглашал округу скорбными криками, пока Тарвин не вышвырнул его за ограду и не велел убираться. Удивительно, но вопли тут же прекратились, и, когда этот туземец вернулся в свою комнату, чтобы забрать пожитки, он уже улыбался, доставая несколько серебряных монет из тайника под кроватью. Тарвин, у которого теперь не было лошади, словно ожидая помощи, оглядывался по сторонам, совсем как Ситабхаи во время их ночного свидания на плотине. Из-за городской стены показались запряженные тощими волами цыганские кибитки, сопровождаемые громким собачьим лаем, и остановились у городских ворот, точно стая грязных птиц - зрелище привычное и обыкновенное, хотя по правилам запрещалось разбивать лагерь ближе, чем за четверть мили от города. "Должно быть, это кто-то из бедных родственников королевы. Здорово они перегородили все подступы к воротам! Похоже, что, если бы мне пришлось пробираться к дому миссии, они бы меня перехватили, это уж точно! - рассуждал Тарвин. - Да, пожалуй, есть на свете и более увлекательные занятия, чем общаться с восточными королевами! Кажется, они совершенно не думают соблюдать правила игры". В эту минуту облако пыли поднялось над цыганским табором, и телохранители махараджи Кунвара, расчищая путь коляске принца, раскидали темную толпу цыган направо и налево. Конвой остановился у дверей гостиницы, бряцая оружием, следом за ним подъехала коляска. Один из всадников, отставших от коляски ярдов на двести, силился догнать ее. Солдаты потешались над незадачливым наездником, а из экипажа принца доносились крики восторга и насмешливый хохот. Мальчик, которого Тарвин никогда раньше не видел, стоял на запятках коляски и осыпал солдата градом ругательств на местном наречии. Конвой радовался каждому удачному словцу. - Сахиб Тарвин! Сахиб Тарвин! - тоненьким голоском позвал махараджа Кунвар. - Идите сюда! Смотрите! На какую-то секунду Тарвину показалось, что это новая ловушка; но успокоенный видом своего старого верного союзника - махараджи Кунвара, - он подошел поближе. - Принц, - сказал он, пожав ему руку, - вам не следовало выходить из дома. - А, ладно! Все в порядке, - поспешно возразил мальчик, хотя его бледное личико никак не вязалось с этими словами. - Я приказал, и вот мы здесь. Обычно мне приказывает мисс Кейт, но она отвезла меня во дворец, а там уж распоряжаюсь я. Знакомьтесь - это Умр-Сингх, мой брат; он тоже принц, но королем буду я. Второй мальчик медленно поднял глаза и уставился на Тарвина. Глазами и низким широким лбом он был похож на Ситабхаи, а еще тем, как плотно сжимал губы, точь-в-точь Ситабхаи в ее столкновении с Тарвином у Дунгар Талао. - Он из другой половины дворца, - объяснил махараджа Тарвину по-английски. - С той половины, куда я не должен ходить. Но когда я был во дворце, я пошел к нему - ха-ха-ха, сахиб Тарвин! - и видел, как он убивал козла. Смотрите! У него до сих пор руки красные. Умр-Сингх по просьбе брата, высказанной на местном наречии, раскрыл ладошку и протянул ее Тарвину. Она потемнела от пятен засохшей крови; солдаты, не таясь, перешептывались друг с другом. Командир конвоя повернулся в седле и, кивнув Тарвину, прошептал: "Ситабхаи". Тарвин услышал это слово, и этого оказалось достаточно, чтобы принять решение. Само Провидение посылало ему с небес неожиданную помощь. У него быстро созрел план действий. - Но как же вы сюда приехали, пострелята? - спросил он. - О, там во дворце одни женщины, а я раджпут и мужчина. Он совсем не говорит по-английски, - добавил махараджа Кунвар, указывая на своего попутчика. - Но когда мы играли вместе, я рассказывал ему о вас, сахиб Тарвин, и про то, как вы на скаку снимали меня с седла, и ему тоже захотелось приехать и посмотреть все эти фокусы, которые вы показывали мне, и вот я потихоньку отдал приказ и мы вышли вместе через маленькую дверь. Так мы и оказались здесь! Salaam, baba, - снисходительным тоном сказал он малышу, сидевшему рядом с ним, и мальчик медленно и важно поднес руку ко лбу, не сводя с Тарвина безразличных, неподвижных глаз. Затем он прошептал что-то, от чего махараджа Кунвар засмеялся. - Он говорит, - сказал махараджа, - что вы совсем не такой большой, как он думал. Его мать сказала ему, что вы сильнее всех на свете, а у меня телохранители повыше и посильнее будут. - Ну, что же мне для вас сделать? - спросил Тарвин. - Покажите ему ваше ружье, и как вы стреляете в рупию, и что вы делаете, чтобы усмирить лошадь, когда она брыкается, и все такое. - Хорошо, - сказал Тарвин. - Но я же не могу показывать эти фокусы прямо здесь. Поедемте со мной к мистеру Эстесу. - Мне бы не хотелось туда идти. Моя обезьянка умерла. И я не знаю, обрадуется ли мисс Кейт. Она теперь все время плачет. Она вчера отвезла меня во дворец, а сегодня утром я сам приехал к ней, но она не захотела видеться со мной. Тарвин готов был обнять и расцеловать мальчика за радостное известие - теперь он мог быть уверен, что Кейт жива. - Наверное, она была у себя в больнице, - предположил он. - Нет, от больницы остался один пшик. Женщин теперь там нет. Они все убежали. - Не может быть! - воскликнул Тарвин. - Повтори, что ты сказал. Из-за чего же это случилось? - А! Из-за дьяволов, - ответил махараджа Кунвар кратко. - Да что я, знаю? Что-то там женщины болтают! Ну покажите же ему, как вы ездите, сахиб Тарвин! И опять Умр-Сингх прошептал что-то своему товарищу и перекинул ногу через бортик коляски. - Он сказал, что поедет, сидя в седле перед вами, как я в тот раз, - перевел Тарвину принц. - Гурдит Сингх, слезай с лошади. Всадник, не проронив ни слова, соскочил на землю и встал рядом. Тарвин ничего не сказал, лишь улыбнулся при мысли о том, как случай покровительствует его замыслу, вскочил в седло, выхватил из коляски Умр-Сингха и осторожно посадил его перед собой. - То-то бы занервничала Ситабхаи, если бы увидела меня сейчас, - пробормотал Тарвин, обнимая одной рукой маленькое тельце. - Не думаю, что мне угрожает какая-нибудь опасность в лице очередного Джуггута Сингха, когда передо мной сидит этот молодой человек. Когда они проезжали мимо цыганского табора, цыгане простирались ниц на песке и кричали: - Джаи! Джунгл да бадшах джаи! - и лица всадников, сопровождавших принца, потемнели и омрачились. - Это значит, - вскричал махараджа Кунвар, - "Победа королю пустыни". У меня нет с собой денег, и я не могу ничего дать им. А у вас есть деньги, сахиб Тарвин? Тарвин был так рад, что может спокойно, без приключений, доехать до Кейт, что мог бы сейчас швырнуть толпе все, что имел, - пожалуй, даже и саму Наулаку. Он раздал цыганам целую горсть меди и серебра, и снова поднялся шум и крик, к которому, однако, примешивался едкий смех; цыгане о чем-то перекрикивались, словно издеваясь над кем-то. И тут лицо махараджи Кунвара стало пунцовым. Он склонился вперед, прислушиваясь к крикам, а потом воскликнул: - Клянусь Индрой, это они о нем кричали! А ну, чтобы духу их здесь не было! По мановению его руки свита бросилась вперед, смешалась с цыганами и разбросала их костры, подняв пепел к небу; своими саблями они плашмя, наотмашь били ослов, пока те не обратились в бегство; а тупыми концами копий поддели легкие коричневые шатры кочевого народа и унесли их с собой. Тарвин с удовольствием взирал на погром табора, который непременно помешал бы ему добраться до Кейт, если бы он был сейчас один. Умр-Сингх закусил губу. Потом, повернувшись к махарадже Кунвару, улыбнулся и в знак преданности законному властелину выдвинул из ножен свою саблю. - Это справедливо, брат мой, - сказал он на местном наречии. - Но не твоем месте, - голос его окреп и зазвучал громче, - я бы не стал прогонять цыган слишком далеко. Они всегда возвращаются. - Да, - подхватил чей-то голос из толпы, мрачно взиравшей на гибель табора, и добавил значительно: - Цыгане всегда возвращаются, мой король. - Совсем как собаки, - процедил сквозь зубы махараджа. - И те, и другие получают пинки. Поехали! Столб пыли приблизился, наконец, к дому Эстесов, а в середине этого облака в полной безопасности приехал Тарвин. Он велел мальчикам, чтобы они поиграли пока вдвоем, а сам, перепрыгивая через две ступеньки, вбежал в дом. Кейт сидела в темном углу гостиной с шитьем в руках. Когда она подняла голову, он увидел, что она плачет. - Ник! - прошептала она почти беззвучно. - Ник! Он в нерешительности остановился на пороге; она бросила работу и встала, задыхаясь от волнения. - Вы вернулись! Это вы! Вы живы! Тарвин улыбнулся и протянул к ней руки. - Живой - можете убедиться в этом сами! Она сделала шаг вперед. - Ах, я так боялась... - Ну идите же сюда! Она несколько неуверенно приблизилась к нему. Он привлек ее к себе и обнял. И целую долгую минуту ее голова покоилась на его груди. Потом она посмотрела на него. - Я совсем не то имела в виду... - запротестовала она. - Ох, только не надо оправдываться! - поспешно произнес Тарвин. - Она пыталась отравить меня. Я ничего не знала о вас и была уверена, что она вас убила. Я представляла себе всякие ужасы! - Бедная девочка! И в больнице у вас плохи дела. Трудненько вам пришлось в последнее время. Но мы все это переменим. Мы должны уехать как можно скорее. Я подкоротил ей коготки, но ненадолго. У меня в руках заложник. Но долго мы на этом не продержимся. Нам надо побыстрее убраться отсюда! - Нам! - повторила она слабым голосом. - А что, вы хотите уехать одна, без меня? Она улыбнулась, освобождаясь из его объятий. - Но я хочу, чтобы вы уехали. - А вы? - Не надо думать обо мне - я того не стою. Я проиграла битву. Все, что я хотела сделать здесь, провалилось. У меня в душе все словно выгорело, Ник! Выгорело! - Ну и хорошо! Мы затеем новое дело и пустим вас в новое плавание! Я именно этого-то и добиваюсь. И ничто не напомнит вам о том, что вы когда-то были в Раторе, моя дорогая. - Это была ошибка, - сказала она. - О чем вы? - Все-все было ошибкой. Мой приезд сюда. И то, что я думала, что смогу осилить это дело. Это работа не для девушки. Может быть, это мое призвание, но эта работа мне не по силам. Я сдаюсь, Ник. Отвезите меня домой. Тарвин издал совершенно неприличный крик радости и снова заключил ее в свои объятия. Он сказал ей, что они должны немедленно обвенчаться и отправиться сегодня же ночью, если она успеет собраться, и Кейт в ужасе от того, что грозило ему, колеблясь, согласилась. Она заговорила о сборах в дорогу, но Тарвин отвечал, что они начнут думать об этом после того, как дело будет сделано. Они смогут купить все, что нужно, в Бомбее - пожалуйста, целые торы вещей. Он не давал ей опомниться, буквально забрасывая ее своими родившимися экспромтом планами и идеями, когда вдруг она перебила его: - А что же будет с плотиной, Ник? Нельзя же бросить ее. - Ерунда! - закричал Тарвин взволнованно. - И вы могли подумать, что в этой речушке есть золото? Она вырвалась из его объятий и уставилась на него взглядом, исполненным порицания. - Вы что, Ник, хотите сказать, что вы всегда знали, что там нет золота? - спросила она. Тарвин быстро нашелся с ответом, и все же не настолько быстро, чтобы она не успела прочесть правду в его глазах. - Я вижу, вы знали это, - сказала она холодно. Тарвин понял размеры бедствия, которое грянуло, как гром среди ясного неба, и сразу же изменил линию поведения: он взглянул на Кейт с улыбкой. - Конечно, знал, - сказал он. - Но мне нужны были эти работы в качестве прикрытия. - Прикрытия? - переспросила она. - Что же вам надо было прикрывать? - Вас. - Что вы имеете в виду? - спросила она, и от ее взгляда у него мурашки побежали по коже. - Индийское правительство не позволяет никому из иностранных граждан проживать в этом государстве без определенной цели. Не мог же я сказать полковнику Нолану, что я приехал сюда, чтобы ухаживать за вами! - Не знаю. Но вы могли постараться не тратить деньги махараджи на осуществление этого... с позволения сказать, плана. Честный человек сумел бы избежать этого. - О, полноте! - воскликнул Тарвин. - Как вы могли обмануть махараджу, уверив его, что в вашей работе был смысл! Как вы могли позволить ему выделить вам тысячу человек на ваши бессмысленные занятия! Как вы могли брать у него деньги! О, Ник!.. Он смотрел на нее, и предчувствие поражения закрадывалось в его сердце - поражения, которое лишало его жизнь смысла. - Послушайте, Кейт, - заговорил он, - знаете ли вы, что вы говорите о самом грандиозном розыгрыше, свидетелем которого была Индийская империя с момента сотворения мира? Это был, конечно, изящный довод, но недостаточно убедительный. Он почувствовал, что ему придется искать более весомое оправдание, когда она ответила ему: - Что ж, тем хуже, - ив голосе ее звучали опасные холодные нотки. - Да, Кейт, согласитесь, что с чувством юмора у вас всегда было плохо. - Он сел рядом, наклонился к ней и, взяв ее за руку, продолжал: - И все-таки, разве вам не кажется забавным, что я разрыл полгосударства только для того, чтобы быть рядом с одной маленькой девочкой - очень милой, прелестной, но очень-очень маленькой, просто крошечной по сравнению с долиной Амета? Ну говорите же - не кажется, да? - Это все, что вы хотите сказать мне? - спросила она. Тарвин побледнел. Ему был знаком этот тон непреклонной решимости, которая сейчас слышалась в ее голосе. Обычно этот тон сопровождался презрительным взглядом, когда она говорила о чьей-то моральной нечистоплотности, волновавшей и возмущавшей ее. Он услышал в нем свой приговор и содрогнулся. И в следующее мгновение понял, что настала критическая минута в его жизни. Он взял себя в руки и проговорил нарочито спокойно, с деланной легкостью и беззаботностью: - Я надеюсь, вы не думаете, что я не заплачу махарадже по счету, правда? Не могли же вы подумать, что я не заплачу за подобное представление? Но в глубине души у него билась одна мысль: "Ей это отвратительно. Она это ненавидит. Почему я раньше об этом не подумал? Ну почему?" А вслух он произнес: - Я получил изрядное удовольствие, а теперь приобрел вас. За то и за другое мне придется заплатить недорого, и потому я сейчас пойду и заплачу по счету, как человек мелочный и честный. И вы должны об этом знать. Но она не ответила на его улыбку. Он вытер пот со лба и с тревогой посмотрел на нее. При всей своей легкости и внешней непринужденности он никогда не знал наверняка, что она скажет в следующую минуту. А она не сказала ничего, и он вынужден был продолжать, чувствуя, как холодный ужас сжимает ему сердце. - Не правда ли, Кейт, все это очень в моем духе - я говорю об этом проекте перекрытия реки? Очень похоже на человека, которому принадлежит шахта, приносящая 2000 долларов в месяц, - такому человеку и карты в руки, пусть, дескать, затевает в этой пустыне странные игры, чтобы заставить доверчивого индийского князя раскошелиться и заплатить несколько тысяч рупий. Он произнес этот экспромт, объяснявший причины его поведения, фамильярным и развязным тоном, который был вызван отчаянием. - О какой шахте вы говорите? - спросила она. - О "Долгожданной", конечно. Разве я не говорил вам о ней? - Да, говорили, но я не знала... - Что она приносит мне столько дохода? Да, но дела обстоят именно так. Хотите прочитать об этом в газете? - Нет-нет, - ответила она. - Но вы же становитесь... Послушайте, Ник, вы же становитесь... - Богатым, да? Скажем так - сравнительно богатым, пока там есть свинец. Но слишком богатым для мелкого воровства, насколько я понимаю. Разговор принял нешуточный оборот: вся его жизнь была поставлена на карту. У Ника голова раскалывалась от усилий скрыть за шутливостью тона серьезность положения и собственное отчаяние. Он чувствовал, что не выдержит такого напряжения. Безумный страх, который он испытывал, до предела обострил его чувства. Когда он произнес слово "воровство", его точно молния пронзила, и сердце на мгновение замерло. Страшная мысль пришла ему в голову, ярким светом осветив всю безвыходность положения; он понял, что погиб. Если ей так отвратителен его проступок по отношению к махарадже, что же она скажет тогда обо всем прочем? Ему-то самому все казалось в высшей степени невинным, удача и победа оправдывали все нравственные компромиссы; его даже веселила порой собственная затея. Ну а она? Как она посмотрит на это? Он почувствовал, что ему делается дурно. Кейт - или Наулака? Он должен выбрать между ними. Наулака - или Кейт? - Не надо шутить о таких вещах, Ник, - произнесла она. - Я знаю, что вы вели бы себя как честный человек, даже если бы были бедны. Ax, - продолжала она, нежно положив на его руку свою и молча умоляя простить ее за то, что позволила себе усомниться в нем. - Я хорошо знаю вас, Ник! Вы всегда стараетесь свои добрые побуждения представить в дурном свете; вам нравится казаться хуже, чем вы есть на самом деле. Но есть ли кто-то честнее вас? О, Ник! Я всегда знала, что на вас можно положиться. А если бы вы оказались не вполне честны, все пошло бы насмарку. Он обнял ее. - В самом деле, девочка моя? - спросил он. - В таком случае нам надо постараться, чтобы все было честно и справедливо - чего бы нам это ни стоило. Он глубоко вздохнул, наклонился и поцеловал ее. - А нет ли у вас какой-нибудь коробочки? - спросил он после долгой паузы. - Коробочки? - в некотором замешательстве спросила Кейт. - А какая вам нужна? - Ну, пожалуй, это должна быть самая прекрасная коробочка на свете, но... думаю, что подойдет простая коробка из-под винограда. Не каждый день приходится посылать подарки самой королеве. Кейт протянула ему большую плетеную коробку, в которую упаковывают длинные зеленые кисти кабульского винограда. На дне ее лежали остатки ваты. - Мы купили это недавно у разносчика, - сказала она. - Не мала ли она? Тарвин, не говоря ни слова, отвернулся и высыпал что-то в коробку. По дну словно застучали мелкие камешки. Тарвин глубоко вздохнул. Теперь в пей хранилось несбывшееся счастье Топаза. Из соседней комнаты донесся голос махараджи Кунвара. - Сахиб Тарвин, Кейт, мы уже съели все фрукты, и сейчас нам хочется еще чем-нибудь заняться. - Одну минуточку, молодой человек, - сказал Тарвин. Все еще стоя спиной к Кейт, наклонившись над сияющей грудой камней, он в последний раз нежно перебрал их один за другим. Ему казалось, что огромный изумруд смотрит на него с упреком. Туман застилал ему глаза: алмаз блистал нестерпимым блеском. Он поспешно закрыл крышку, решительным движением вручил Кейт коробку и велел подержать, пока он будет завязывать ее. Затем каким-то чужим, изменившимся голосом он попросил отнести это к Ситабхаи и передать ей поклон от него. - Нет-нет, - продолжал он, увидев тревогу в ее глазах, - теперь она не осмелится причинить вам зло. Ее ребенок поедет с нами; и сам я, конечно, насколько возможно, буду рядом. Слава Господу, это последнее путешествие, которое вы предпримите в этой проклятой стране, точнее, предпоследнее. Здесь, в Раторе, мы вынуждены действовать быстро и энергично - пожалуй, даже слишком энергично, на мой взгляд. Поторапливайтесь, прошу вас, если вы любите меня. Кейт отправилась надевать свой белый тропический шлем, а Тарвин тем временем развлекал двух маленьких принцев, дав им поиграться с его револьвером и пообещав в другой раз, при более удобном случае, прострелить на лету столько монет, сколько они захотят. Свита принца, в ленивой полудреме ожидавшая его на улице, у входа в дом, была внезапно потревожена: какой-то всадник, гнавший свою лошадь, промчался сквозь ее ряды с криком: "Письмо сахибу Тарвину!" Тарвин вышел на веранду, взял помятый листок бумаги из почтительно протянутой руки вестового и прочел послание, написанное, очевидно, не без труда и старания круглым, еще не сформировавшимся почерком: "Дорогой мистер Тарвин, отдайте мне мальчика и оставьте себе ту вещь. Любящий Вас Друг". Тарвин хмыкнул и сунул записку в карман жилета. - Ответа не будет, - сказал он, а про себя подумал: "Вы очень заботливы, Ситабхаи, но боюсь, что сейчас вы чуть-чуть перестарались. Мальчик понадобится мне еще на полчаса". - Вы готовы, Кейт? Принцы громко выразили свое неудовольствие, когда им было сказано, что Тарвин немедленно уезжает во дворец и что, если они хотят, чтобы он показал им что-то интересное, они должны поехать вместе с ним. - Ничего, мы с тобой пойдем в Дунбар Холл и заведем сразу все музыкальные ящики, - сказал своему товарищу махараджа Кунвар, утешая его. - Нет, я хочу посмотреть, как он стреляет, - сказал Умр-Сингх. - Я хочу, чтобы он убил кого-нибудь. Я не хочу во дворец. - Вы поедете вместе со мной на моей лошади, - сказал ему Тарвин, когда ему перевели слова принца, - и мы всю дорогу будем скакать галопом. Скажите, принц, как быстро может ехать ваш экипаж? - Как угодно быстро. Если только мисс Кейт не забоится. Кейт села в экипаж, и вся кавалькада галопом помчалась к дворцу, при этом Тарвин ехал чуть впереди с Умр-Сингхом, который радостно похлопывал ладошками по седлу. - Нам надо остановиться перед покоями Ситабхаи, Кейт, - крикнул ей Тарвин. - Вы не побоитесь войти со мной под арку? - Я доверяюсь вам, Ник, - отвечала она просто и коротко, выходя из экипажа. - Тогда идите на женскую половину. Отдайте коробку в руки Ситабхаи и скажите, что я возвращаю ей это. Вот увидите - ей знакомо мое имя. Лошадь въехала под арку, Кейт шла рядом, а Тарвин старался держаться так, чтобы не загораживать Умр-Сингха. Двор был пуст, но когда они выехали на свет и приблизились к центральному фонтану, шорох и шепот за ставнями усилились: так шумит сухой ковыль под порывами ветра. - Подождите минуточку, моя дорогая, - сказал Тарвин, останавливаясь, - если только можете стоять на таком солнцепеке. Дверь отворилась, и из дворца вышел евнух, который молча поклонился Кейт. Она последовала за ним и исчезла за дверью. У Тарвина часто забилось сердце: он боялся за Кейт; не отдавая себе отчета, он так крепко прижал к себе Умр-Сингха, что мальчик вскрикнул. Шепот стал громче, и Тарвину показалось, что он слышит чьи-то рыданья. Затем раздался чей-то тихий, нежный смех, и Тарвину стало легче. Умр-Сингх начал вырываться из его объятий. - Нет, еще рано, молодой человек. Надо еще подождать, пока... Фу, слава Богу! На темном фоне дверей резко выделялась маленькая фигурка Кейт. За ней, боязливо косившийся на Тарвина, шел евнух. Тарвин любезно улыбнулся в передал с рук на руки удивленного принца. Когда его уносили, он брыкался, и, прежде чем они выехали со двора, Тарвин услышал его сердитый рев, за которым последовал визг - так визжат от боли. Тарвин улыбнулся. - Оказывается, в Раджпутане лупят принцев. Это шаг на пути к прогрессу. Что она сказала вам, Кейт? - Она просила непременно передать вам, что она знает, что вы ничего не боитесь. "Скажите сахибу Тарвину: я всегда знала, что он не испугается". - А где же Умр-Сингх? - спросил махараджа Кунвар из коляски. - Он ушел к своей матери. Боюсь, что сегодня мне не удастся поиграть с вами, мой малыш. У меня тысяча дел и очень мало времени. Скажите мне, где ваш отец? - Я не знаю. Во дворце была какая-то суматоха, кто-то плакал. Женщины всегда плачут, а отец из-за этого сердится. Я побуду у мистера Эстеса и поиграю с Кейт. - Да, пусть он останется, - поспешно согласилась Кейт. - Ник, вы думаете, мне следует расстаться с ним? - Это один из тех вопросов, которые мне еще предстоит уладить, - сказал Тарвин. - Но сперва я должен найти махараджу, пусть я и в самом деле перерою для него весь Ратор. Один из солдат шепнул что-то на ухо принцу. - О чем это он, милый мальчик? - Этот человек говорит, что отец тут, - сказал махараджа Кунвар. - Он здесь уже целых два дня. Я тоже хотел бы повидать его. - Очень хорошо. Поезжайте домой, Кейт. Я подожду здесь. Он снова въехал под арку и осадил коня. И снова за ставнями поднялся шум. Из дворца вышел человек и спросил у Тарвина, по какому он делу. - Мне надо видеть махараджу, - ответил Тарвин. - Подождите, - сказал человек. И Тарвину пришлось прождать еще целых пять минут, которые он потратил на обдумывание плана действий. Наконец появился махараджа, и каждый волосок его только что смазанных маслом усов излучал любезность и дружелюбие. По какой-то таинственной причине Ситабхаи на два дня лишила его своих милостей и, отчаянно злясь, сидела запершись в своих покоях. А сейчас гроза миновала, и цыганка снова соблаговолила принять махараджу. Король был весел сердцем; как опытный и мудрый человек, давно научившийся ладить со своими женами, он почел за лучшее не расспрашивать Ситабхаи чересчур настойчиво о причинах таких перемен в ее настроении. - Ах, сахиб Тарвин! - воскликнул он. - Давно не видел вас. Что нового на плотине? Есть там что-нибудь интересное? - Сахиб махараджа, именно об этом я и пришел поговорить с вами. Нет, на реке нет ничего интересного, и сдается мне, что золота там нет. - Это плохо, - сказал король, ничуть не встревоженный услышанным. - Но если вы соблаговолите пройтись со мной туда, то я вам обещаю кое-что интересное. Теперь, когда я убедился, что золота там нет, я больше не хочу впустую тратить ваши деньги; но какой смысл беречь весь тот порох, что был завезен на плотину? Там, наверное, его фунтов пятьсот. - Я вас не понимаю, - сказал махараджа, мысли которого были заняты чем-то другим. - Не угодно ли вам увидеть самый сильный взрыв, который только можно устроить? Хотите услышать, как дрожит земля, и увидеть, как разлетаются вдребезги скалы? Лицо махараджи просветлело. - А из дворца это можно будет наблюдать? - спросил он. - С крыши дворца? - О да. Но лучше всего будет видно с берега реки. Я верну реку в старое русло в пять часов. Сейчас три. Вы придете, сахиб махараджа? - Приду. Это будет великолепная тамаша. Пятьсот фунтов пороха! Земля расколется надвое! - Да, вот увидите. А после этого, сахиб махараджа, я женюсь. А потом я уезжаю. Вы придете ко мне на свадьбу? Махараджа, заслонив глаза рукой от солнца, уставился на Тарвина из-под своего тюрбана. - Клянусь Богом, сахиб Тарвин, - сказал он, - ну и быстрый же вы человек! Значит, вы женитесь на леди-докторше, а потом уезжаете? Я приду к вам на свадьбу. Я и Пертаб Сингх. Невозможно в точности восстановить следующие два часа в жизни Николаса Тарвина. Он чувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов был сдвинуть горы с места и повернуть реки вспять; под ним гарцевал сильный конь, а сердце обжигала мысль, что он потерял Наулаку, зато обрел Кейт. Когда он, как метеор, промчался по плотине, кули осознали, что происходит что-то очень важное, и тут же разнесся слух - их ждут великие дела! Артельный десятник явился на зов Тарвина и понял, что девиз дня - разрушение, а это, может быть, единственное, что восточный человек очень хорошо понимает. С громкими криками и пронзительными воплями они разметали по бревнышку пороховой склад, оттащили от плотины телеги и подъемный кран, порвали сплетенные из травы бечевы. А потом, по-прежнему понукаемые Тарвином, заложили бочки с порохом под верхнюю часть недостроенной плотины, завалили их сверху всякой всячиной и забросали песком. Дело делалось наспех, но порох, по крайней мере, был собран в одном месте, и Тарвин сделал все, что было в его силах, чтобы шума и дыма было побольше и магараджа получил удовольствие. Без чего-то пять махараджа прибыл на место в сопровождении свиты, и Тарвин, приказав всем рабочим отбежать подальше, поджег длинный зажигательный шнур. Огонь медленно подбирался к верхушке плотины. И тут, ярко сверкнув белым пламенем, плотина разверзлась с глухим грохотом, и поднятые в воздух клубы пыли смешались с облаком дыма. Воды Амета с яростью ус