Пэлем Грэнвил Вудхауз. Что-то не так --------------------------------------------------------------- © Copyright P.G.Wodehouse. Something Fishy (1957) © Copyright Перевод Е. Доброхотовой-Майковой (1999) Origin: The Russian Wodehouse Society (wodehouse.ru) ? http://wodehouse.ru --------------------------------------------------------------- 1 10 сентября 1929 в нью-йоркской резиденции Дж.Дж.Бэньяна собрались одиннадцать гостей; почти все толстые и все, за исключением Мортимера Байлисса, миллионеры. В дооктябрьские дни этого, 1929 года в Нью-Йорке от них прохода не было -- куда ни плюнь, обязательно попадешь в миллионера. Может статься, в понедельник он как раз не при деньгах, но уж к пятнице-то вернет с прибылью и на этом не остановится. Каждый из гостей Дж.Дж.Бэньяна час-два назад увеличил свой капитал тысчонок так на сто; можно не сомневаться, что Кеггс, английский дворецкий Бэньяна, а также остальная прислуга в доме на Парк-Авеню заметно пополнили карман, равно как и два шофера, десять садовников, пять конюхов и повар в Мидоухэмптоне, Лонг-Айленд, куда мистер Бэньян выезжал на лето. Потому что акции росли, как на дрожжах, барабанный бой, звон фанфар и гудение труб возвестили начало золотого века. В те счастливые дни у людей осталась одна забота: куда девать легкие деньги, которые милостивое Провидение щедро сыплет из бездонного Рога Изобилия. Этот-то вопрос и обсуждали гости. (Обед закончился, Кеггс величаво удалился, оставив их потягивать сигары и кофе.) Обсуждение было в самом разгаре, когда вмешался Мортимер Байлисс, который до того сидел нахохлясь и молча кривил губы. Мортимер Байлисс был хранителем всемирно известного Бэньяновского собрания живописи. Мистер Бэньян любил приглашать его вместе с приятелями-финансистами, отчасти -- чтоб внести интеллектуальную струю, но, главное, чтоб потешить свое немудреное чувство юмора: Мортимер Байлисс был необыкновенно остер на язык и поминутно говорил гадости всем, кроме хозяина, а того это страшно веселило. Мистер Байлисс был высок, худ, желчен и походил на Мефистофеля-язвенника; коллеги не жаловали его за крайнее высокомерие. Гостей мистера Бэньяна он считал невеждами и филистерами, их глупая болтовня оскорбляла его слух. -- Яхты! -- передразнил он. -- Дворцы на Ривьере! О, Господи, о, Монреаль! Неужели ваши куриные мозги совсем ни на что не годятся? Что бы вам не получить от неправедного богатства хоть каплю удовольствия? -- В каком смысле удовольствия? -- переспросил самый тучный миллионер. -- В том смысле, чтобы у вас появился какой-то интерес в жизни. -- Мортимер Байлисс сверкнул черным моноклем и остановил взгляд на безобидном коротышке, удивительно схожем с перепуганным кроликом. -- Вот вы! -- сказал он. -- Брустер, или как вас там. Вы когда-нибудь слышали о Тонти? -- Конечно. Он написал песню "Прощай". -- Ее написал Тости, недоумок. Тонти был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и, когда не говорил людям, что в данных обстоятельствах не видит возможности продлить им кредит, изобрел тонтину. Если вы спросите, что такое тонтина... -- Я знаю, -- вмешался Дж.Дж.Бэньян. -- Это когда компашка сбрасывается, создает фонд, а деньги копятся, пока все не перемрут, кроме одного -- он и забирает кругленькую сумму. Верно? -- Правильно до последней мелочи, Дж.Дж. Мы с вами люди образованные. -- Кто-то написал рассказ про тонтину. -- Роберт Луис Стивенсон. -- Точно. Помню, зачитывался в детстве. -- У вас прекрасный вкус. Кто-нибудь из вас, недоучек, читал Стивенсона? Нет? Так я и думал. Разумеется, вы читаете только "Биржевой вестник" и сборники анекдотов. Полуграмотные дебилы, -- сказал Мортимер Байлисс и налил еще бокал коньяка, на который врачи запретили ему даже смотреть. -- К чему вы вспомнили про Тонти, Морт? -- сказал Дж.Дж.Бэньян. -- Предлагаете нам устроить тонтину? -- Да, а что? Разве это не забавно? -- М-м. Человек, которого назвали Брустером, наморщил лоб. Он вообще туго соображал во всем, кроме цифр. -- Я что-то не понял, Дж.Дж. Что должно произойти? Положим, мы сбросимся по тысяче долларов... -- По тысяче? -- фыркнул Мортимер Байлисс. -- Пятьдесят тысяч, не меньше. Вы же хотите, чтоб было интересно? -- Ладно, по пятьдесят. И что? -- Вы умираете -- с этим в силах справиться даже вы. Умираете один за другим, а последний забирает банк. Дж.Дж. минуту назад объяснил все со свойственной ему четкостью, но, похоже, он говорил бетонной стене. Чем плохи дешевые муляжные головы? Они не работают. До миллионера-гипертоника постепенно начало доходить. Он сказал, что, по его мнению, это все равно как дожидаться смерти богатого родственника, и Мортимер Байлисс заверил, что в точности так. -- Мне это не по душе. -- Тонти считал иначе. -- По-моему, просто какая-то жуть. И еще. Выигравший получит свое лет так в девяносто, на что ему будут деньги? Дурость какая-то. Шесть миллионеров согласились, что это дурость. -- Большинство против вас, Морт, -- сказал Дж.Дж.Бэньян. -- Придумайте что-нибудь получше. -- Как насчет ваших сыновей? -- Простите? -- У всех у вас есть сыновья, по большей части -- редкие поганцы. Устройте тонтину для них. Нет, погодите... -- Мортимер Байлисс поднес палец ко лбу. -- Меня посетила и впрямь гениальная мысль. Без сомнения, это от бренди. Устройте тонтину для своих оболтусов, но договоритесь, что деньги достанутся тому, кто последним женится. Женитьба, смерть -- в сущности одно и то же. (Мортимер Байлисс сорок три года прожил холостяком и собирался таковым умереть.) На этот раз ему удалось заинтересовать слушателей. Миллионеры загудели. Сообразительный миллионер тут же принялся растолковывать миллионерам-тугодумам. -- Если каждый из вас вложит по пятьдесят тысяч, исходный капитал составит более полмиллиона, а... -- С капитализацией процентов... -- промурлыкал Дж.Дж.Бэньян, смакуя слова, словно марочный портвейн. -- В точности так. Все эти годы будут идти проценты. Ко времени выплаты набежит миллион. Достойный выигрыш, а теряете вы, самое большее, первоначальную ставку, которую вы так и так потеряете, когда грянет кризис. Как сказал кто-то из современников Тиберия: "Этот мыльный пузырь (Рим, то есть) раздулся настолько, что лопнет от первой же встряски". То же будет и здесь, мои дорогие, грядет кризис, да такой, что у вас коронки послетают с зубов и мозжечок уйдет в пятки. Загудели возмущенные голоса. Конечно, Мортимер Байлисс -- записной шут, но всему есть предел. Даже Дж.Дж.Бэньян прикусил губу. -- Ну знаете, Морт! -- Ладно. Мое дело предупредить. Прострелите мою старую седую голову, но теперешнее безобразие -- ненадолго. Гадаю по спитой чайной заварке. Мое скромное состояние надежно вложено в государственные облигации, что и вам советую. Когда цена любой грошовой акции взвинчена в десятки раз, рано или поздно случится обвал. Вот я и предлагаю устроить тонтину для сыновей, чтобы хоть одному бедолаге не побираться на вокзале. Разумеется, я не знаю, насколько плутократы доверяют друг другу -- вероятно, ни на йоту, и правильно, -- но мне доводилось слышать, что джентльменское соглашение вы соблюдаете. Так это, Дж.Дж.? -- Конечно, так. Джентльменское соглашение! Это святое. -- Думаю, вы понимаете, что нужно держать язык за зубами. Только намекните, чего лишат священные узы, и вы получите одиннадцать закоренелых холостяков. Генрих XVIII и Брайен Янг остались бы безбрачными, узнай они, что зов сердца обойдется им в миллион зеленых. Ну вот, мое дело -- предложить. Мортимер Байлисс обвел собравшихся ненавидяще-презрительным взглядом, сверкнул моноклем, подлил себе коньяка и откинулся в кресле -- ни дать, ни взять Мефистофель, только что предложивший перспективному клиенту интересную сделку. В наступившем молчании можно было бы услышать, как упала акция. Нарушил его Дж.Дж.Бэньян. -- А что, -- сказал он, -- по-моему, наш друг Морт советует дело. 2 Прекрасным летним утром солнышко не жалело сил на лондонское предместье Вэли-Филдз, милостиво озаряя обсаженные деревьями улочки, ухоженные садики, старинные ворота и вознесшиеся ввысь телевизионные антенны. И правильно делало: в Англии вряд ли сыщется более приятный пригород. Здешний житель, майор Флуд-Смит, назвал его как-то в письме "благоуханным оазисом". Майор писал в "Южно-Лондонский Аргус" о зверствах местного Департамента по налогам и тарифам, письмо отдал кухарке, та забыла отправить, нашла через три недели в комоде и сожгла в печи, а издатель все равно бы не напечатал, поскольку оно шло в разрез с линией, которую "Аргус" неуклонно отстаивал; однако -- подчеркиваем -- в словах о "благоуханном оазисе" майор был совершенно прав. Он попал в точку, угадал самую суть и подметил исключительно верно. Другие предместья гордятся шикарными магазинами, площадками для катания на роликах, кинотеатрами; Вэли-Филдз специализируется на цветах и траве. Каждую весну здесь сеют больше семян, вытаскивают больше газонокосилок, берут напрокат больше садовых катков и покупают больше патентованной смеси от зеленой тли, чем в любом другом населенном пункте по южную сторону Темзы. Отсюда то сельское очарование, из-за которого -- воспользуемся еще раз выражением майора Флуд-Смита -- сдохни, не поверишь, что до площади Пикадилли всего семь миль (а по воздуху и вообще пять). Когда выходишь из пряничного вокзала, кажется, что эти-то края и навели Теннисона на мысль об острове-долине Аваллон, где не падет ни дождь, ни снег, ни град, где даже ветр, и тот неслышно веет. Из всех прелестных уголков Вэли-Филдз (а их так много, что и не перечислишь), старожилы с особой гордостью показывают "Тутовую Рощу" -- тупичок сразу за Розендейл-род, утопающий в сирени, миндале, боярышнике, рябине и золотом дожде. Его-то солнце и озаряло сегодня с особенной любовью. В дом, который романтик-строитель назвал "Лесным Замком", лучи попадали сквозь уютный садик и, вспыхнув на стеклянной двери, освещали, среди других занимательных вещей, "дружную семейку" в горшке, ходики с кукушкой, пленную канарейку, аквариум с рыбками, фотографию замечательно красивой девушки в серебряной рамке, подписанную "С любовью, Элейн", и другую фотографию, в парной рамке, запечатлевшую пожилого господина с длинной верхней губой и нависшими бровями, автора строки "Искренне ваш, Аффенхем". После долгого пути солнечный луч отдыхал на дородной фигуре Огастеса Кеггса, отставного дворецкого, устроившегося в кресле почитать "Таймс". На газете стояло "20 июня 1955". Двадцать пять лет и девять месяцев, прошедшие с обеда у Дж.Дж.Бэньяна, унесли и хозяина, и почти всех его гостей, но едва коснулись Кеггса. Ученые, возможно, знают, почему дворецкие не старятся, как мы, во всяком случае -- внешне. Кеггс, примостивший ноги на скамеечку и посасывающий легкую сигару, выглядел почти в точности как четверть века назад. Тогда он походил на римского императора, который злоупотребляет мучным, сейчас -- на чуть более тучного императора, который отчаялся считать калории и всему на свете предпочитает добрую порцию вареной картошки с хорошим куском масла. Он так основательно просел в подушку, что, казалось, его поднимет только землетрясение, однако это было не так. Как только открылась дверь и вошла невысокая белокурая девушка, Кеггс, правда, не вскочил, но медленно приподнялся, словно учтивый гиппопотам, выползающий из речного ила. Девушка звалась Джейн Бенедик и доводилась племянницей лорду Аффенхему, у которого Кеггс, вернувшись из Америки в начале тридцатых, служил дворецким вплоть до окончательного ухода от дел. -- Доброе утро, мистер Кеггс. -- Доброе утро, мисс. Джейн была вполне миловидна -- голубые глаза, маленький носик, ладная фигурка -- и ничем бы особенно не выделялась, если б не удивительный, редкой красоты голос. В минуты поэтического настроя лорд Аффенхем сравнивал его со звяканьем льда в бокале виски. -- Я бы не стала вас беспокоить, -- сказала Джейн, -- но они требуют свой завтрак, а я не могу отыскать "Таймс". Это не вы утащили? Кеггс слегка смутился. -- Я, мисс. Извините. Я проглядывал объявления о бракосочетаниях. -- Вычитали что-нибудь интересненькое? -- Да, мисс, для меня -- да. Я узнал, что мистер Джеймс Брустер вчера женился. -- Это ваш друг? -- Сын джентльмена, который много лет назад, в Нью-Йорке, был дружен с моим тогдашним хозяином. -- Понятно. В ранний или американский период вашей жизни. -- У меня появилось что-то вроде хобби -- слежу, как складывается семейная жизнь у сыновей тогдашних знакомых Дж.Дж.Бэньяна. По старой памяти, полагаю. -- Такая привязчивость делает вам честь. Бэньяна? Он имеет какое-нибудь отношение к Роско Бэньяну, который поселился в Шипли? -- Это его отец, мисс. Богатейший человек. Как остальные, он много потерял на биржевом крахе 1929-го года, но, по моим прикидкам, после уплаты налога на наследство молодой мистер Бэньян получил миллионов двадцать. -- Ух ты! А дядя Джордж говорит, он торговался, как на восточном базаре. Он ведь не женат? -- Не женат, мисс. -- Ну, подарочек кому-то достанется! -- Думаю, вы правы, мисс, если он не сильно изменился с тех пор, как я служил у его отца. Отвратительнейший был мальчишка. -- Вот уж точно! Про Роско Бэньяна я такого могу нарассказать! -- Вы, мисс? Когда вы успели с ним познакомиться? -- В ранний или американский период моей жизни. А вы не знали, что в начале войны меня с кучей других детей эвакуировали в Америку? -- Не знал, мисс. Я отошел от дел и, когда начались военные действия, уже не служил у его милости. -- Так вот, меня эвакуировали. Дядя Джордж отправил, добрые люди приняли. Лето добрые люди проводили в Мидоухэмптоне. У Бэньянов там дом. В ваше время он уже был? -- Да, мисс. Мы каждое лето выезжали туда в середине июня и оставались до Дня Труда. Очаровательнейшее место. -- Мне бы оно больше понравилось, если б не Роско. Этот гад отравил мне всю тамошнюю жизнь. Завел подлую привычку -- там все купались в пруду, так он подплывает ко мне и топит. Как-то продержал под водой столько, что я раздулась, словно газометр, успела всю жизнь вспомнить, а один божественный мальчик сказал -- не отпустишь, башку сверну. Отпустил, конечно, но я все равно вижу его в страшных снах. А спустя столько лет он объявляется здесь и выгоняет меня из родного дома! В странном мире мы живем, мистер Кеггс. -- Золотые слова! -- Ладно, теперь ничего не поделаешь, -- сказала Джейн. -- Ой, а это кто? -- Мисс? Джейн стояла перед столиком. -- Вот: "С любовью, Элейн". Она ведь сегодня появилась? -- Точнее, мисс, я получил ее вчера. -- Кто это? -- Моя племянница Эмма, мисс. -- Тут написано Элейн. -- Ее сценический псевдоним -- Элейн Донн. -- Она актриса? Неудивительно, с таким-то лицом. Красавица! -- Да, многие восхищаются. -- Эмма Кеггс? -- Билсон, мисс. Ее мать, моя сестра Флосси, замужем за Уилберфорсом Билсоном. Джейн притихла, ошеломленная вестью, что у сверхчеловека есть сестра по имени Флосси. Интересно, как же она его называет -- неужели Гас? В это время снаружи послышались тяжелые шаги. -- Дядя Джордж изволили выйти, -- сказала Джейн. -- Надо пойти, приготовить ему завтрак. Пухлое лицо Кеггса омрачила тень. Бывший дворецкий поневоле смирился, что обедневший лорд Аффенхем из экономии живет в пригороде, но душа его содрогалась, когда племянница его милости пачкала руки готовкой. Огастес Кеггс хоть и провел значительную часть жизни в Америке, сохранил глубокое почтение к родной аристократии. -- Мне очень неприятно, что вам приходится стряпать, мисс. -- Должен же кто-то, раз ваша миссис Браун больна. И не говорите, что у меня плохо получается. -- Вы стряпаете прекрасно, мисс. -- Дома набила руку. У нас вечно не было кухарки. Кеггс ностальгически вздохнул. -- Когда я был дворецким в Шипли-холл, у его милости насчитывалось десять человек прислуги. -- А взгляните на него сейчас! Трудные времена настали. Година испытаний. -- Золотые слова. -- А все-таки мы уютно здесь устроились. Вот уж повезло, прибиться в такую тихую гавань! После Шипли это -- лучшее место на свете. Здесь почти как в деревне. Только бы денег чуть побольше... -- Подождите, мисс, его милость продаст картины... -- А, вы уже слышали? -- Милорд сообщил мне вчера вечером, когда мы шли из "Зеленого Льва". Он надеется таким способом восстановить семейный достаток. -- Надеяться не вредно, -- сказала Джейн и пошла жарить яичницу. После ее ухода Кеггс некоторое время пребывал в глубокой задумчивости, потом подошел к столу, вынул из ящика кожаный блокнот, раскрыл на списке имен и поставил возле одного галочку. То был Джеймс Барр Брустер (единственный сын покойного Джона Уолдо Брустера), который вчера сочетался браком с Сибиллой, дочерью полковника и миссис Р.Г.Фоншо-Чодвик из Падубов, Челтнем. Только два имени в списке остались без галочки. Кеггс подошел к телефону. Ему не нужно было звонить в справочную и узнавать номер, навсегда запечатлевшийся в его памяти. -- Шипли-холл, -- сказал сочный мужской голос. -- Резиденция мистера Роско Бэньяна. -- Доброе утро. Могу я поговорить с мистером Бэньяном? Это мистер Кеггс, бывший дворецкий его отца. Голос из Шипли потеплел. Бездна говорила с бездной, дворецкий -- с дворецким. -- Мистер Бэньян сейчас в Лондоне. Уехал вчера в гости. Хотите поговорить с мистером Байлиссом? -- Нет, спасибо, я по личному вопросу. Вы о мистере Мортимере Байлиссе? -- Да. -- Он в Англии? -- Уже с неделю. Вредный старикан, скажу я вам. Кеггс не стал обсуждать хозяйского гостя. У него были свои правила. -- Что ж, -- сказал он не без холодной вежливости, -- когда мистер Бэньян вернется? -- Обещал утром. -- Если я заеду часов в одиннадцать? -- Думаю, застанете. -- Спасибо, мистер... -- Скидмор. -- Спасибо, мистер Скидмор, -- сказал Кеггс и повесил трубку. 3 В тени раскидистого садового дерева лорд Аффенхем, умытый, побритый и облаченный в утренний наряд сидел за столиком и ждал, когда вороны прилетят его напитать. Рядом с ним на траве лежал красавец-бульдог и дремал, готовый пробудиться при первых признаках завтрака. Когда лорд Аффенхем кушал на свежем воздухе, псу обыкновенно перепадал жирный кусок. Природа не поскупилась на Джорджа, шестого виконта Аффенхемского. Похоже, она собирались слепить двух виконтов, потом заторопилась и решила пустить весь материал на одного. Формой он напоминал грушу -- узкий в плечах, он постепенно расширялся к паре непомерных ботинок, больше похожих на скрипичные футляры. Над просторами обширного тела высилась большая яйцевидная голова, голая маковка выступала из чахлой седой поросли, наводя на мысль о скалистой горной вершине. Верхняя губа была прямая и длинная, подбородок -- острый. Два немигающих голубых глаза со странной сосредоточенностью смотрели из-под нависших бровей. Казалось, их владелец постоянно размышляет, и догадка эта не обманывала. Подобно Белому Рыцарю, он частенько не слышал обращенных к нему слов, ибо раздумывал, как же питаться манной кашей, чтоб ежемесячно полнеть и становиться краше. -- Вот, -- сказала Джейн, подходя с полным подносом. -- Горячая яичница, кофе, тосты, масло, мармелад, "Таймс" и сухарики для зверя. О чем задумался, милый? -- Эхм? -- Я слышала скрежет и догадалась, что это работают твои мозги. Надеюсь, я не прервала ход космических мыслей? -- Эхм? Джейн вздохнула. Разговоры с главой семьи частенько выводили близких из себя из-за его раздражающей привычки впадать в транс. Он так погружался в предмет, что, казалось, извлечь его можно лишь с помощью спиритического сеанса. Однако Джейн нашлась: взяла кофейную чашку и крепко прижала к его руке. Созерцатель сразу очнулся и возмущенно завопил: -- Эй! Ты что?! Лопни кочерыжка, да этот кофе горячее плиты! -- Я пыталась тебя разбудить. О чем ты размышлял? -- Эхм? Размышлял? А, ты спрашиваешь, о чем я размышлял! Если хочешь знать, я размышлял о Кеггсе, и пришел к выводу, что Кеггс -- загадочная, темная личность. -- В каком смысле? -- Хитрая. Коварная. Из Макиавелли. Пока он жил у меня, я ничего не подозревал, дворецкие носят маску, но теперь я опасливо гляжу в его сторону и гадаю, чего ждать следующим. Возьми хоть случай в пивной. -- А что такое? -- Или взгляни на Тутовую Рощу. Три дома -- Лесной Замок, Мирная Гавань и Уютный Уголок -- каждый с беседкой и птичьей купальней! Все принадлежат Кеггсу. Беседки и птичьи купальни сами собой не появляются. Откуда он их взял? -- Купил на свои сбережения. -- А сбережения откуда? -- До тебя он служил в Америке у мистера Бэньяна, отца того гада, что поселился в Шипли. Наверное, по выходным наезжала туча гостей, а американские гости меньше тысячи долларов на чай не дают. Лорд Аффенхем задумался. -- Так, так. Мда, возможно... И все же, после случая в пивной я уверен, здесь что-то не так. Мошенник он, отпетый мошенник. -- Что случилось в пивной? Ты не говорил. -- Говорил. -- Не говорил. -- Не говорил? Значит, собирался, да запамятовал. Это было в "Зеленом Льве" на Розендейл-род. Мы с Кеггсом зашли вчера вечером пропустить по кружечке, и не успели сдуть пену, как он выманил у аборигенов их кровные посредством... как это называется? -- Что именно? -- То, что я пытаюсь вспомнить. Манипуляции? Нет... -- Махинации? -- Верно. Махинации. Ты когда-нибудь была в пивной? -- Нет. -- Так вот, там сидят, потягивают пиво и беседуют, о чем придется. Очень скоро Кеггс свернул разговор на бокс, у него сестра замужем за боксером Билсоном. По-моему, его называли Боевой Билсон. Сейчас на пенсии, держит где-то пивную. Многие бывшие боксеры заводят пивные. На чем я остановился? -- Сидят и потягивают пиво. -- Вот-вот. И тут Кеггс затеял разговор, прискорбный разговор, учитывая его печальные последствия. Он заявил, что нынешние боксеры в подметку не годятся прежним. "Ах, -- сказал этот шельмец, -- разве есть у нас в полусреднем весе такие спортсмены, как Джек Демпси?" -- А разве Джек Демпси выступал не в тяжелом весе? -- Конечно, в тяжелом, и десятки голосов сразу поправили Кеггса. Но тот настаивал, что вес Джека Демпси -- всего десять стоунов (* стоун -- четырнадцать английских фунтов (453,6 г), то есть около 7 кг.) четыре фунта, и остальные, уверенные в своей правоте, вытащили по шиллингу, передали хозяину -- дескать, рассуди. "Мне жаль, мистер Кеггс, -- сказал тот, -- но, боюсь, решение не в вашу пользу. Джек Демпси весил больше тринадцати стоунов, когда выиграл у Джесса Уилларда чемпионат в тяжелом весе". Думаешь, Кеггс опешил? Ничуть. Устыдился? Раскаялся? Да ни капли. "А, этот Джек Демпси? -- сказал он с легкой, снисходительной улыбкой. -- Я не о нем. Разумеется, я имел в виду первого Демпси, Несравненного". Он вытащил книжку (да, она лежала у него в кармане!) и прочел, как удивительно, что боевой вес Несравненного составлял всего сто сорок четыре фунта. Все, конечно, возмутились, потребовали денежки назад, но хозяин присудил выигрыш Кеггсу, и тот загреб аж пятнадцать шиллингов. По дороге домой продувная бестия заявляет мне, что вот уже тридцать лет имеет стабильный доход от этой махинации. Так что теперь ты, наверное, согласишься, что он -- темная личность, за которой нужен глаз да глаз. -- По-моему, он душка. -- Душка, разумеется, но коварная, которой палец в рот не клади. Я бы его к себе не подпустил... Скорее уж... -- Лорд Аффенхем огляделся, ища материал для сравнения, -- скорее бы я взял эту паскудную статую. Упомянутая статуя высилась на лужайке Мирной Гавани, как назывался соседний дом. Исполинскую ню изваял Стенхоуп Твайн, начинающий скульптор и здешний житель. Джейн -- вероятно, потому, что была помолвлена с Твайном -- статуей восхищалась; лорд Аффенхем -- напротив. Он ненавидел статую и терпеть не мог Стенхоупа Твайна. Верховное Существо не создало бы того без некой цели, но что это за цель -- тут лорд Аффенхем совершенно терялся. Доведется же делить планету с непойми чьим сыном, который укладывает волосы, носит желтые вельветовые штаны и, завидев старших, произносит: "А, это вы, Аффенхем!" мерзким покровительственным тоном. Джейн всегда хотелось погладить Стенхоупа Твайна по голове. Лорд Аффенхем предпочел бы ударить его тяпкой. Он укоризненно взглянул на бульдога Джорджа, своего тезку. Замечательный пес, но уже не раз выказывал намерение подружиться со Стенхоупом Твайном. Увы, это общая беда бульдогов -- они любят всех, от достойнейших до недостойных. Джейн смотрела на статую. -- Стэнхоуп считает, это лучшее его творение. -- Стенхоуп! -- Не смей так говорить! -- Я сказал "Стенхоуп". -- Да, но гадким, плаксивым голосом, как будто тебе противно выговаривать это имя. Лорду Аффенхему и впрямь это было противно, однако ему не хватило духу сказать правду. Мужественный человек, отличившийся в молодости на войне, страшился женского гнева. Джейн, если разбудить спящую в ней тигрицу, имела неприятное обыкновение сообщать, что испортилась плита, и обедать придется бутербродами. Лорд Аффенхем деликатно переменил тему. -- Послушай! -- Да, милорд? -- Ты ходила в галерею насчет моих картин? -- Ходила и видела самого мистера Гиша. Кажется, он заинтригован. -- Хорошо. -- Я обещала позвонить ему и узнать, как идут дела. -- Отлично. Поторопи его, мошенника. Если я продам картины, мы сможем снова переехать в Шипли. -- А я -- выйти за Стенхоупа. -- У-у! -- Что ты сказал? -- Да так... -- Ты сказал: "У-у!" -- Ничего подобного. -- Мне послышалось: "У-у!" -- Возможно. Чего только не послышится. А теперь -- не приставай ко мне. Я решаю кроссворд, он сегодня какой-то безумный. Сбегай и спроси Кеггса, что бы такое могло значить: "Конь мчался по степи, напрягая могучие лыжи". Передай, что это срочно. И принеси еще кофе. -- Ты пьешь слишком много кофе. -- Кофе много не бывает. Оно взбадривает. Подстегивает мыслительный процесс. -- Ладно, принесу. Ну и хлопот же от тебя! Джейн вернулась с кофе. -- Я сварила ровно чашку, -- сказала она. -- Ты отравляешь нервную систему. Что до лыж, то мистер Кеггс говорит, это анаграмма, надо -- жилы. Запиши. -- Запишу. Жилы, да? Потрясающе. Теперь поди и спроси его, что, черт возьми, такое: "Под грохот аплодисментов на сцену поднялся знаменитый катер". -- Его нет. -- Ерунда. Конечно, он здесь. Он тут живет. -- Живет. Но сейчас он мчится куда-то, напрягая могучие лыжи. Я поймала его у калитки. "Прощай!" -- взмахнул он лилейною рукой и устремился в бескрайние просторы. Что ж, дожидайся его возвращения, -- и Джейн ушла хлопотать по хозяйству, а лорд Аффенхем задумался, до чего же надо дойти, чтоб подсунуть бедным читателям этот катер. Тут он заметил, что из Мирной Гавани выходит Стенхоуп Твайн с явным намерением полюбоваться на свой шедевр. Виконт демонстративно встал и пошел в дом. Он был не в настроении услышать "А, это вы, Аффенхем". 4 Примерно в то время, когда лорд Аффенхем нес ко рту первую вилку яичницы, а бульдог Джордж ловил первый сухарик, ненавистный Роско Бэньян стоял перед своим "Ягуаром" у квартиры друга в Сент-Джонс-вуд и собирался ехать домой. Вечеринка была из тех богемных сборищ, которые длятся до первых почтальонов и заканчиваются поутру все той же яичницей. Роско Бэньяна было довольно много. Еще пухлым мальчиком он любил между едой перехватить булку с сосиской, или, скажем, конфету, а достигнув совершеннолетия, не записался в поклонники диет. Большинство его знакомых предпочли бы, чтоб его было поменьше, однако он продолжал настойчиво раздаваться во все стороны. Лицо у него было красное, шея вываливалась из воротника, а недавно в свет вышло второе издание его подбородка. Неудивительно, что прохожие ценители изящного быстро переводили взгляд на стоящую рядом девушку. На Элейн Донн безусловно стоило посмотреть. Никто не заподозрил бы в ней дочь Шордичского кабатчика, бывшего боксера-тяжеловеса. Часто бывает, что отцы, неспособные попасть в первую тройку на пляжном конкурсе красоты, производят дочерей, на которых народ оглядывается. Так вышло и с отцом Элейн, Боевым Билсоном. Он сам, частично -- от природы, частично -- от превратностей профессии, напоминал побывавшую в автокатастрофе гориллу, зато дочь выросла сногсшибательной брюнеткой во вкусе Марка Антония. Глядя на нее, Роско понимал, что побудило его две недели назад, под конец подобной же вечеринки, внезапно сделать предложение. Элейн вскружила бы голову самому рассудительному человеку. О помолвке объявлять не стали. Роско в минуту откровенности проболтался Мортимеру Байлиссу, Элейн же мудро хранила молчание. Дочь таких родителей предпочтет, чтобы папа и мама не виделись с будущим зятем, пока тому не поздно осознать, с кем он собрался породниться. Эмма Билсон любила и почитала родителей, но, как девушка умная, понимала, что Роско не придет от них в восторг. Успеют познакомиться потом, после свадебного путешествия. -- Ну, -- сказал счастливый жених, зевая во весь рот. -- Поеду, завалюсь. Домой доберешься? Мисс Донн жила в Пини-уэй -- это несколько миль от Сент-Джонс-вуда, причем в направлении, противоположном Шипли-холлу. Роско не предложил подвезти ее домой, что свидетельствует о большой смекалке. Он был практичен, как и его возлюбленная. -- Такси, что ли, возьми, -- посоветовал он, сел в машину и укатил. От Лондона до Шипли-холла примерно час с четвертью, но Роско Бэньян с юности гонял так, что полицейские любопытствовали, где горит. Он проделал путь за сорок шесть минут, вылез из машины и сонно поплелся в спальню, но его перехватил Скидмор. -- Извините, сэр, -- сказал Скидмор. -- Пришел мистер Кеггс. Роско нахмурился. -- Кеггс? Не знаю никакого Кеггса. -- Он сказал, что был когда-то дворецким вашего отца. -- А, этот? -- Из глубины небытия перед мысленным взором возникли брюшко, оксфордский выговор и полный лунный лик. -- Чего ему надо? -- Он не объясняет, сэр, только говорит, что это важно. -- Где он? -- У меня в буфетной. Роско задумался. Важно? Кому важно? Ладно, лучше уж принять этого Кеггса, чтобы сразу отвязаться. -- Проводи его в курительную. Появился Кеггс, с котелком, без которого дворецкие, хотя бы и бывшие, на людях не появляются. -- Доброе утро, -- сказал он. -- Надеюсь, вы меня помните, сэр? Много лет назад я имел честь служить у покойного мистера Бэньяна-старшего в должности дворецкого. -- Он обвел комнату крыжовенными глазами и сентиментально засопел. -- Как странно снова оказаться в этой комнате! -- с чувством произнес он. -- По возвращении из Америки я некоторое время служил здесь у лорда Аффенхема. При виде этих стен я чуть не плачу. Слезы Кеггса не волновали Роско Бэньяна; ему хотелось спать. -- Выкладывайте, чего нужно, -- сказал он. Кеггс с минуту молчал, словно выстраивая мысли и решая, с какой начать. Он взглянул на котелок, и, видимо, почерпнул оттуда вдохновение. -- Вы -- богатый человек, мистер Бэньян, -- начал он. Роско вздрогнул, словно увидел местное привидение. Слабая, снисходительная усмешка тронула губы Кеггса. Он все понимал. -- Нет, сэр, -- продолжал он, -- я не прошу у вас денег. Я хотел сказать, что, будучи человеком богатым, вы, вероятно, не откажетесь разбогатеть еще больше. Переходя без дальнейших предисловий к тому, что назвал бы сутью, скажу, сэр, что знаю, как вам получить миллион долларов. -- Что?! -- Конечно, я назвал приблизительную сумму, но, думаю, она довольно близка к истинной. Знакомые Роско Бэньяна частенько говорили, что, даже нагруженный деньгами выше ватерлинии, он не поленится пройти десять миль в тесных ботинках, чтобы подобрать оброненный кем-то медяк. Когда отставные дворецкие говорят ему, что знают, как получить миллион, они затрагивают самые глубины его существа. Роско Бэньян смотрел на Санта-Клауса в котелке, как некогда мужественный Кортес (а скорее -- мужественный Бальбоа) смотрел на Тихий Океан. Подозрение, что мужественный Кеггс перебрал, он отбросил с порога. Посетитель так и излучал трезвость. Внезапно его осенила неприятная мысль. Что если ему предлагают куда-то вложить деньги? Может, гость изобрел патентованный штопор, или, не дай Бог, владеет пожелтелой картой, на которой крестиком отмечены сокровища капитана Кидда? Роско слегка засопел, полагая, что такие прожекты надо душить в зародыше. Кеггс разбирался в сопении не хуже, чем в тайном смысле вздрагиваний. Он отечески воздел руку, словно верховный жрец, упрекающий младшего жреца в отступлении от кастовых стандартов. -- Кажется, я понимаю, что вы подумали, сэр. Вы сочли, что я прошу вас профинансировать некое коммерческое начинание. -- А разве не так? -- Отнюдь, сэр. Я пришел продать вам информацию. -- Продать? -- Это слово поистине резало слух. -- Естественно, я хотел бы получить вознаграждение за предоставленные сведения. Роско с сомнением пожевал губу. Он не любил вознаграждать. Деньги в его кошельке предназначались исключительно на нужды Р.Бэньяна. Однако, если это правда про миллион долларов... -- Ладно. Валяйте. -- Хорошо, сэр, -- важно произнес Кеггс. -- Я вынужден начать с вопроса. Знакома ли вам фамилия Тонти? -- Никогда не слышал. А кто это? -- Правильнее спросить, кто это был. Тонти уже с нами нет, -- сказал Кеггс таким тоном, каким говорят, что всякая плоть -- трава. -- Это был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и придумал тонтину. В чем она состоит, я сейчас объясню. А теперь, -- заключил он свое объяснение, -- если вам интересно, сэр, я расскажу короткую историю. Он еще раз сверился с котелком, потом начал: -- Десятого сентября 1929 года, сэр, ваш покойный батюшка принимал за обедом в резиденции на Парк-Авеню одиннадцать гостей. Все они, за исключением мистера Мортимера Байлисса, были, как и он, известные финансисты. Не надо вам напоминать, что это происходило за несколько недель до сокрушительного биржевого краха. Игра на повышение, сгубившая рынок, была в самом разгаре. Все присутствующие нажили огромные состояния, и под конец обеда разговор коснулся того, как распорядиться деньгами, которые в эпоху безудержных спекуляций сами плыли в руки. Здесь Кеггс замолк, чтобы перевести дыхание, которое с годами сделалось у него несколько затрудненным, и Роско, воспользовавшись паузой, полюбопытствовал, нельзя ли, чтоб вас так, покороче. Не может ли Кеггс, спросил Роско, подложить под себя хотя бы брусок динамита, чтобы перейти к сути. -- Я к ней и перехожу, -- спокойно отвечал Кеггс. -- Итак, джентльмены, повторяю, обсуждали, как бы потратить деньги, и мистер Мортимер Байлисс со свойственной ему изобретательностью предложил устроить тонтину, однако -- не такую, о какой я только что рассказал. Идея самого Тонти -- ждать, пока смерть устранит одного претендента за другим -- не вызвала сочувствия у тех, кто страдал повышенным давлением, и тогда мистер Байлисс выдвинул альтернативное предложение. Он посоветовал, чтобы мистер Бэньян и его гости внесли по пятьдесят тысяч, и вся сумма со сложными процентами досталась тому из их сыновей, который женится последним. Вы что-то сказали, сэр? Роско не сказал, он засопел. Сопение было уже не то, что прошлый раз. Тогда оно отличалось холодной настороженностью, стремилось же подавить в зародыше всякие финансовые новации. Сейчас он встрепенулся, загорелся, преисполнился энтузиазма -- и выразил свои чувства. -- Кто последний женится? -- Да, сэр. -- Я не женат. -- Не женаты, сэр. Взорам Роско Бэньяна предстало радужное видение. -- Вы уверены, что мой отец участвовал? -- Уверен, сэр. -- Он никогда мне не говорил. -- Это условие тонтины. -- И все произошло в 1929-м? -- Да, сэр. -- Значит... -- Именно так, сэр. За прошедшие годы игроков на поле, если прибегнуть к футбольному сравнению, значительно поубавилось. Часть молодых джентльменов погибла в борьбе с японским и немецким милитаризмом, другие женились. Если верить газете "Таймс", вчера сочетался браком мистер Джеймс Брустер, сын покойного Джона Брустера. Уцелели, если позволено так выразиться, только вы и еще один джентльмен. -- Вы хотите сказать, нас всего двое? -- В точности так, сэр, вы и другой кандидат. Он, -- тут Кеггс сделал многозначительную паузу, -- помолвлен. -- Ну! -- А так же, -- Кеггс снова помедлил, -- стеснен в средствах. Радость, охватившая было Роско Бэньяна, снова померкла. -- Тогда он не женится, -- горько сказал он. -- Черт, он не женится много лет! Кеггс кашлянул. -- Если кто-то, более состоятельный, не окажет ему скромную финансовую поддержку, подтолкнув таким образом к браку. Это можете сделать вы. -- Э? -- Если вы ему поможете, сэр, вы, скорее всего, переломите ход событий. Он осмелеет и решится, оставив вам то, что я, простите за выражение, назвал бы жирным куском. Роско погрузил голову в двойной подбородок и углубился во внутренний спор. Пока он, как многие люди его возраста, маялся на распутье, вошел Мортимер Байлисс. Годы, которые так мягко обошлись с Огастесом Кеггсом, были к нему куда суровее -- он усох и напоминал теперь нечто, извлеченное из гробницы ранних Птолемеев. При виде гостя он остановился и нацелил черный монокль, который стойко пронес сквозь все мировые катаклизмы. -- Кеггс! -- удивленно вскричал Мортимер Байлисс. -- Доброе утро, мистер Байлисс. -- Вы еще живы? Вот уж не думал вас встретить! А вы все толстеете, мой дорогой. И дурнеете. Каким ветром вас принесло? -- Я к мистеру Бэньяну по делу, сэр. -- А, у вас дела? Тогда ухожу. -- Никуда вы не уходите! -- очнулся Роско Бэньян. -- Вас-то мне и надо. Это правда, что Кеггс мне говорил? -- Мистер Бэньян имеет в виду то, что случилось за обедом у его отца десятого сентября 1929-го года, мистер Байлисс. Если помните, вы предложили брачную тонтину. Мортимера Байлисс не так легко было ошеломить, но при этих словах монокль выпал из его глаза. -- Вы об этом знаете? Боже правый! Где вы были? Сидели под столом? Притворились кадкой для пальмы? -- Нет, сэр, телесно я не присутствовал. Однако я завел обыкновение, с тех пор, как акции пошли вверх, прятать диктофон за портретом Джорджа Вашингтона, на каминной полке. Я подумал, что это поможет мне распорядиться моими сбережениями. -- Вы записывали каждое слово? Должно быть, получили много ценных советов. -- Да, сэр. Однако самый ценный был ваш -- продать акции, а деньги вложить в государственные бумаги. -- Вам хватило ума это сделать? -- На следующий же день, сэр. Я бесконечно благодарен вам, и считаю, что вы заложили основы моего благосостояния. Роско, который с растущим нетерпением слушал дружескую беседу, грубо вмешался. -- Ну, хватит! Благосостояние, видите ли! Это правда про тонтину, Байлисс? -- Истинная правда. Моя самая блестящая мысль. -- Деньги и впрямь получит тот, кто последним женится? -- Да. Они ждут. -- Около миллиона? -- Наверное. Первоначальный капитал составлял полмиллиона. Один из одиннадцати... -- Двенадцати. -- Одиннадцати! Я -- бездетный холостяк. Дж.Дж. и десять гостей -- всего одиннадцать. Когда вы меня перебили, я собирался сказать, что один из одиннадцати утром, на свежую голову вышел из игры. Так что десять человек внесли по пятьдесят тысяч с носа. -- Кеггс говорит, остались двое. -- Вот как? Я не следил. Кто второй? -- Еще не знаю. -- А когда узнаете? -- Устраню его. -- В каком смысле? -- Кеггс говорит, он хочет жениться, но не может, денег нет. Я подброшу ему самую малость... -- ... и подтолкнете в пропасть. Вижу, к чему вы клоните. Опоить чужую лошадь. Подленькая мысль. Кто ее предложил? -- Кеггс. -- Вот как? Возможно, вы этого не видите, Кеггс, но я за вас краснею. Между нами, вы превращаете чисто спортивное состязание в надувательство самого мерзкого свойства. А как насчет мзды? Полагаю, Кеггс ждет от своей проделки каких-то выгод. Сколько вы ему дадите? Роско задумался. -- Пятьдесят фунтов. Кеггс, гладивший котелок, вздрогнул так, будто тот его укусил. -- Пятьдесят, сэр? -- А что? -- Я ждал гораздо больше, сэр. -- Но не дождетесь, -- сказал Роско. Они помолчали. Было видно, что Кеггс ранен в самое сердце. Дворецкие не проявляют чувств, но экс-дворецкий проявил их. Однако буря вскоре улеглась, и полное лицо успокоилось. -- Очень хорошо, сэр, -- сказал он, доказывая, что он из тех, кто способен, по слову мистера Киплинга, быть твердыми в удаче и в несчастье, которым, в сущности, цена одна. -- Ладно, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Значит, можно продолжать. Кто этот загадочный незнакомец? -- Некий Твайн, сэр. -- Твайн? -- Роско обернулся к Байлиссу. -- Я не помню, чтоб у отца был такой друг. А вы? Мортимер Байлисс пожал плечами. -- Мне что, нечего больше помнить? Вы считаете, что мерзкие знакомцы покойного Дж.Дж. -- драгоценные перлы, и я каждый день любовно перебираю их в памяти? Расскажите нам про Твайна, Кеггс. -- Он скульптор, сэр. Живет рядом со мной, в соседнем доме. -- Странное совпадение. -- Да, сэр. Я часто говорю, что мир тесен. -- С кем же он помолвлен? -- С мисс Бенедик, племянницей лорда Аффенхема, которому я одно время служил. Молодая леди и его милость проживают в Лесном Замке. -- Э? -- В моем доме, сэр. Лесной Замок, Тутовая Роща, Вэли-Филдз. Мистер Твайн живет в Мирной Гавани. -- И там же ваяет? -- Да, сэр. -- Но без особого успеха? -- Да, сэр. Я бы сказал, что мистер Твайн находится в финансовой яме. Это и препятствует ему соединиться с молодой леди. -- Бедность -- банановая кожура на дороге любви. -- Именно так, сэр. -- И вы предлагаете, чтобы мистер Бэньян исправил это положение? -- Да, сэр. Если мистер Бэньян даст мистеру Твайну двадцать тысяч фунтов, тот женится немедленно. Роско сотрясся от носа до кормы, глаза его просто вылезли. -- Вы что, рехнулись? -- выговорил он. -- Двадцать тысяч фунтов? -- Насадишь мелкую рыбешку -- вытащишь кита, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Не жмитесь по мелочам, другими словами -- кто не вложит, тот не получит. Роско лихорадочно провел рукой по волосам. Он понимал, что избитые истины верны, но не хотел с ними мириться. -- Не могу ж я прийти и сунуть ему деньги! -- Да, верно. Что вы посоветуете, Кеггс? -- Думаю, это просто, сэр. В саду Мирной Гавани стоит статуя мистера Твайна. Можно предположить, что день или два назад, мистер Бэньян, зайдя к дворецкому своего покойного батюшки, случайно взглянул за ограду... -- Увидел шедевр и поразился? Конечно. Вы правы. Поняли, Роско? "Боже! -- вскричали вы. -- Неведомый гений!" И -- к нему, с чековой книжкой. -- Чтобы отвалить двадцать тысяч фунтов? Он подумает, что я рехнулся. -- Как вы справитесь с этим, Кеггс? -- Легко, сэр. Недавно я читал автобиографию известного драматурга, который вспоминает, как к нему, в начале творческого пути, обратился финансист и предложил выплачивать ежегодно твердую сумму в обмен на треть будущих доходов. -- Он согласился? -- Нет, сэр, но я уверен, что мистер Твайн примет аналогичное предложение. -- Конечно, примет! Двадцать тысяч наличными! Вы не прогадаете, Роско. Он пошлет за портным, снимать мерку для свадебных брюк, через пять минут после того, как получит деньги по чеку. Знаете, что? Я возьму все на себя. Оставайтесь на заднем плане этаким таинственным благодетелем. Как его номер, Кеггс? Пойду, позвоню. Мортимер Байлисс отправился звонить. Несколько минут Роско тупо глядел в пространство, а Кеггс поглаживал котелок. Его пробная ремарка об удивительной погоде отклика не нашла. Роско не был расположен к обмену мнениями. -- Я с ним поговорил, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Надо сказать, мне было приятно, как он воспринял мое имя. "Неужели тот самый?" -- выговорил он. "Собственной персоной", -- отвечал я, мило краснея. Потом я сообщил, что вы видели статую и просите меня дать профессиональный отзыв о других работах. Вероятно, дурны несказанно, а, Кеггс? -- Мне они не по вкусу, сэр. -- В довершение всего он пригласил меня сегодня поужинать в Приветном Шалаше. Или это Беседка Отдохновения? -- Мирная Гавань, сэр. -- Так же плохо, если не хуже. Думаю, подадут обычную пакость. -- Отнюдь, сэр. У мистера Твайна превосходная кухарка. -- Вот как? И на том спасибо. Поможет скоротать отвратительный вечер. Что ненавижу, то ненавижу -- бюсты. Дж.Дж. всегда хотел, чтоб я их покупал, просто страсть какая-то. Ладно, сегодня ужинаем у Твайна. Завтра дам ему потомиться, а послезавтра приглашу в свой клуб и ошеломлю. Чек надо будет иметь с собой, чтоб помахать у него перед глазами. Благодарите Кеггса за мудрую мысль. Роско сглотнул. Он страдал, как страдает бережливый мультимиллионер, которому предстоит расстаться с двадцатью тысячами. Да, он понимал, что вложение разумно -- насадишь мелкую рыбешку, вытащишь кита, и все же еле выговорил: -- Спасибо, Кеггс. -- Не за что, сэр. На здоровье, сэр. До свиданья, мистер Байлисс. -- Вы нас покидаете? -- Мне пора домой. -- Торопитесь на поезд? -- Нет, я на машине. -- Я провожу вас, -- сказал Мортимер Байлисс, прикрывая за собой дверь. Монокль сверкнул, мумифицированное лицо приняло то выражение, с которым участковый судья начинает перекрестный допрос отпетого преступника. -- Ну-ка отвечайте, мой хитрый мажордом, что за этим кроется? -- Сэр? -- Бросьте корчить святошу! Я спрашиваю, что за этим кроется, и требую прямого ответа. Признавайтесь, увенчанный котелком мошенник. Вы не хуже моего знаете, что у Дж.Дж.Бэньяна не было друга по фамилии Твайн. Мы не скажем, что Кеггс хихикнул -- дворецкие, даже отставные, не хихикают; однако он только что не хихикнул. -- Я и сам подумывал, не удивило ли вас это, сэр. -- Удивило. -- Я даже боялся, как бы вы не раскрыли мой маленький обман. Мортимер Байлисс заломил бровь. -- Мой дорогой! Когда я вижу, что Роско Бэньян вот-вот выложит двадцать тысяч ни за что, ни про что, я не порчу удовольствия, раскрывая маленькие обманы. Господь свидетель, в наше время редко выпадает достойный случай повеселиться. -- Верно, сэр. -- Милостивое Провидение много лет готовило Роско что-то подобное. Слишком он любит деньги, это вредно для души. Отнимать у него хоть что-то -- долг милосердия. Вы это почувствовали? -- Еще как! -- Представляю, каково вам было, когда он предложил вам пятьдесят фунтов. -- Признаюсь, в данных обстоятельствах вознаграждение показалось мне не вполне адекватным. -- И вы, как говорится, в отместку направили его не туда? -- Мной руководило также искреннее желание помочь мисс Бенедик, сэр. Очаровательная молодая леди. Не скажу, чтобы я считал мистера Твайна идеальной партией, но, поскольку она стремится к этому союзу, буду только рад способствовать его осуществлению. -- Блеск! -- Сэр? -- Восхищаюсь, как вы говорите. Вас никогда не называли Златоустом Вэли-Филдз? -- Не слышал, сэр. -- Потомки назовут. А теперь, дорогой Кеггс, скажите мне, если сумеете -- кратко, кто же таинственный узник? -- Сэр? -- Ну, претендент, кандидат. Соперник Роско. -- Ах, извините, сэр. Вы меня немного смутили. Его фамилия Холлистер. -- Как?! -- Мортимер Байлисс удивился. -- Сын Джо Холлистера? -- Если я не ошибаюсь, мистера Холлистера-старшего звали Джозеф. -- Кому вы рассказываете! Он был моим лучшим, правильнее сказать -- единственным другом. Как ни странно, меня по большей части не жаловали. Что же поделывает юный Билл? Последний раз, когда я он нем слышал, он собирался учиться живописи... да, в Париже. -- Мистер Холлистер-младший работает помощником в знаменитой Галерее Гиша на Бонд-стрит. -- Воровской притон! И собирается жениться? -- На мисс Анжеле Мерфи, сэр, молодой особе, которая учится играть на скрипке в Королевском Музыкальном Колледже. -- Как же вы все это узнали? -- Через сыскное агентство, сэр, к услугам которого обратился. -- Боже! Устроили за ним слежку? -- Это простейший способ оставаться в курсе его дел. -- Кеггс, вам бы стать начальником Московской разведки. -- Не думаю, сэр, чтоб мне хотелось переехать в Россию. Климат не тот. Хотите узнать еще что-нибудь? -- Нет. Я, кажется, исчерпал повестку дня. Всего вам хорошего, Кеггс, всяческих благ и процветания. Мортимер Байлисс вернулся к Роско. Тот заметно повеселел, обдумав все и смирившись с утратой мелкой рыбешки. -- Ушел? -- спросил он. -- Да, уехал. По-моему, разобижен. Пятьдесят фунтов, Роско! Маловато, а? Не раскаиваетесь? -- Ничуть. -- Еще раскаетесь. -- В каком смысле? -- Да так... Знаете, у этой истории есть одна сторона, которую вы упустили из виду. -- Чего-чего? -- Как насчет вашей свадьбы? Помнится, вы говорили, что помолвлены. -- А, это! Разорву помолвку. -- Ясно. Разорвете. А как насчет иска о нарушении брачных обязательств? Вы писали ей письма? -- Что-то писал. -- Упоминали о свадьбе? -- Упоминал. -- Тогда вам есть о чем беспокоиться. -- Вот еще! Все в порядке. -- Почему? Объясните, я дитя в этих вопросах. -- Я знаю такого, Пилбема, он держит сыскное бюро "Аргус". Вернет мне письма. С год назад я к нему обращался, и он управился в два счета. Конечно, я подожду рвать, пока письма не верну. Мистер Байлисс запрокинул голову, и комнату огласили раскаты хриплого хохота, который двадцать шесть лет назад частенько досаждал гостям Дж.Дж.Бэньяна. -- Последний романтик! Золотая душа! Право, Роско, вы напоминаете мне сэра Галахада. 5 Солнце высоко стояло над лондонским Вест-эндом, и все добрые люди давно трудились по лавкам и мастерским, когда молодой человек, мучимый головной болью, свернул с Пикадилли на Бонд-стрит -- плечистый молодой человек с квадратным подбородком, похожий больше на боксера, который готовился к чемпионату в среднем весе, но временно забросил тренировки, чем на служащего художественной галереи. Звали его Билл Холлистер, а головой он мучился по той причине, что, как и Роско Бэньян, кутил всю ночь в Сент-Джонс-Вуд. Однако, хотя невидимая рука время от времени вгоняла в виски раскаленные гвозди, сердце его ликовало, а губы то и дело складывались в трубочку, чтобы засвистеть веселый мотивчик. По примеру небезызвестной Пиппы он полагал, что Господь на небе и все-то мире ладно. Случись сейчас рядом Пиппа, Билл похлопал бы ее по плечу и сказал, что согласен с ней на все сто. Многие (в том числе и лорд Аффенхем, который на заре туманной юности частенько давал слово не той девушке, а потом долго терзался) заметили, что нет большего счастья, чем внезапно получить отставку из уст невесты, к которой посватался в странном помрачении рассудка. Именно это и произошло с Биллом. После нескольких месяцев неудачной помолвки с мисс Анжелой Мерфи, о которой говорил Кеггс, он, вернувшись утром из гостей, нашел письмо, формально разрывающее их отношения. Письмо это не было полной неожиданностью. Мисс Мерфи уже как-то намекала, что сомневается в правильности своего выбора. Она принадлежала к тому типу девиц, которые, не смущаясь, указывают любимым на их недостатки. "Почему ты не причесываешься? -- спрашивала она. -- Ты похож на шотландскую овчарку". Или: "Почему ты носишь этот жуткий пиджак и полосатые брюки? Ты похож на похоронного агента". Бесполезно было говорить, что волосы -- его крест, поскольку встают дыбом, стоит отнять расческу. Бесполезно было и оправдываться, что визитка и такие брюки -- цеховой мундир; приди он на работу в штатском, мистер Гиш нечаянно его подстрелит. Оставалось молча страдать. Словом, из помолвки с мисс Мерфи Билл вынес немногое: он узнал, что похож на кудлатую собаку, которая стережет овец и в свободное время распоряжается на похоронах; а он ждал от союза любящих сердец чего-то большего. Мысль, что отныне мисс Мерфи пойдет верхом, а он -- низом, и на милых брегах Лох-Ломонда и вообще нигде им не встретиться, исключительно бодрила. Помощник в галерее Гиша должен быть на посту в девять тридцать, и хотя стрелка подбиралась к двенадцати, а за порталом вполне мог притаиться Леонард Гиш, чтобы прыгнуть из-за спины и перекусить горло, Билл решил, что не позволит обстоятельствам испортить себе настроение. Прибыв на место, он улыбнулся девушке за конторским столиком, мисс Элфинстоун, и воскликнул так, словно после долгих поисков обрел старинного друга: -- Доброе утро, Элфинстоун, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Все присмотрено? Во взгляде ее не было ответного жара, скорее укоризна и холод осуждения. Билла частенько подмывало заметить: "Выньте изо рта лимон и улыбнитесь хоть на минуту! В мире так много прекрасных вещей, что все мы счастливее королей". -- Ха! -- сказала секретарша. -- И вам того же, -- вежливо отвечал Билл. -- Знала бы, что вы придете, испекла бы пирог, -- продолжала она. -- Это надо же, явились на работу! Билл немного нахмурился. -- Не произносите при мне слова "работа". Сегодня утром оно режет мне слух. -- Хорошенькое утро -- двенадцать часов. -- А, теперь понял. Вы считаете, что я припозднился? Да, возможно, вы правы. Вчера я был в гостях, вернулся с утренним молоком. Упал в кресло, задремал, проснулся -- и с изумлением обнаружил, что уже двенадцатый час. Вот что, -- сказал Билл, пристально вглядываясь в секретаршу, -- мне не нравится ваша желтая пудра. И почему вы трясете ресницами? Это выводит из равновесия. -- Сами затрясетесь, когда увидите мистера Гиша. Он прыгал, как кошка на сковородке. -- Вы, вероятно, имели в виду рыбу в том же неприятном положении. Немного недоволен, да? Что ж, досадно, сегодня я хотел бы видеть вокруг только счастливые лица. Вы лицезреете меня, о Элфинстоун, когда сижу на вершине мира с радугой в руке и в шляпе набекрень. Не зная обстоятельств, вам не понять, в чем дело, но я чувствую себя жаворонком, которому отворили клетку и позволили взмыть в эмпиреи с песней на устах. Встреть меня сейчас Шелли, он бы сказал "Здравствуй, дух веселый", и был бы прав. Я чувствую... но что-то в вашем взгляде мне подсказывает, что вам плевать на мои чувства, а поскольку папа Гиш, несомненно, горит желанием со мной побеседовать, я, так и быть, уделю ему минуту-другую. -- Он ушел. -- Как? До обеда? -- Он уехал за город на распродажу мебели. -- Ясно. -- Лицо у Билла разгладилось. -- Я испугался было, что он сидит, вперя взор в циферблат, а добрая старая галерея пребывает в забвении. Ладно, если бы вы сказали раньше, вы бы сберегли мне немало нервов. Я-то воображал, что он ждет в засаде. Не передавал ли чего-нибудь милый старичок? -- Передавал. Если вы возьмете в руки по фунту свинца и прыгнете в реку, он будет только рад. -- Это говорит не настоящий Гиш. Он пожалеет о своих словах, как только найдет время поразмыслить. Есть еще указания? Помните, мой девиз -- Служить. -- Да, что-то насчет картин в Кенте. Адрес на столе. После обеда надо съездить. -- Нет, -- отвечал Билл, чувствуя, что настало время проявить твердость. -- Я готов делать все в разумных пределах, но сегодня никуда не поеду. Завтра. -- Как угодно. Шею не мне намылят. -- Что за вульгарные у вас выражения! Порой мне кажется, я понапрасну трачу время и силы, пытаясь вас просветить. Просто руки опускаются. И перестаньте моргать, я уже говорил. Еще что-нибудь? -- Да, он сказал... подождите минутку. Все записано. Вот, если придет миссис Уэстон-Смидт, показать ей "Подражание Эль-Греко", затем "Натюрморт с цветами" в стиле Диаса, потом -- в духе мастера Священного Кельнского братства -- и, наконец, Бернардо Дадди. -- Мое сердце принадлежит Дадди. -- "Ни в коем случае не перепутать порядок!" Вам это что-нибудь говорит? -- Просто, как всякий обман. Это называется "обработать клиента". Представьте, что вы рассказываете историю с неожиданным концом и нарочно тянете резину, чтобы громче прозвучал финал. Мы хотим продать Дадди и мостим путь подражателями, последователями и натюрмортами. Всю эту страсть господню мы показываем для затравки. Наша цель -- смирить миссис Уэстон-Смидт, внушив, что такова кара за принадлежность к человеческому роду. И вот, пока она барахтается в пучине отчаяния, не надеясь из нее выбраться, мы подсовываем ей Дадди. Несчастной кажется, что она всю жизнь мечтала о такой картине. Сделка совершается. Психология. Мисс Элфинстоун с новым уважением взглянула на Билла. -- Умно. Я и не знала, что вы такой дока. Думала, вы просто... -- Кудлатая овчарка? Нет, нет. Всех вводит в заблуждение моя скромность. Еще что-нибудь? -- Ах, да. Вам только что звонил какой-то Цвайн. -- Не Цвайн. Твайн. Клубный знакомый и, между нами, порядочный зануда. Чего ему надо? -- Он мне не докладывал. -- Ладно, я рад, что не пришлось с ним говорить. Поразительно, как я чувствую себя сегодня утром! Духом я с херувимами и серафимами, вот-вот запою Осанну, а телом -- в упадке. Башка трещит, разум на пороге забытья, как будто пью настой болиголова, как будто в Лету погружаюсь я. Китс знал, что пишет. Вы начинаете жизнь, и я дам вам полезный совет. Не кутите ночи напролет с художниками, а если этого не избежать, пейте ячменную воду. Тогда вы не узнаете, каково вернуться домой в серых утренних сумерках, если голова раздута насосом втрое против положенного. Спустя несколько минут, когда Билл прислонил упомянутую голову к телефону, в надежде немного ее остудить, тот вывел его из оцепенения. Устало подняв трубку, Билл услышал резкий мужской голос. -- Алло, это вы? -- Нет, -- отвечал Билл. -- Не я. -- Это вы, Холлистер? Твайн звонит. Послушайте, вы, кажется, знакомы с Мортимером Байлиссом? -- Был знаком в детстве. Он ходил к отцу играть в шахматы и ругался, что я заглядываю через плечо. А что? -- Сегодня он придет ко мне ужинать. -- Тогда советую расстараться. Он исключительно привередлив, не угодите -- заколет вилкой. Мортимер Байлисс тот еще крокодил. Как вас угораздило с ним познакомиться? -- История фантастическая. Знаете в клубе такого Бэньяна? -- Роско Бэньяна? Знаю с тех пор, как мы с ним под стол пешком ходили. А он тут при чем? -- Он увидел мои работы, они ему понравились, и он попросил Байлисса высказать свое мнение. Ну, я его пригласил. Не приедете ли вы? -- Поддержать вас морально? -- Да. Он вас знает, и вы кого угодно заболтаете. -- Я предпочел бы, чтоб это называли красноречием. -- Поговорите с ним за ужином, а потом исчезните, чтоб я мог показать работы. -- Ясно. -- Приедете? В голосе слышалась мольба, и мягкосердечный Билл дрогнул. Он не любил Стенхоупа Твайна, они были мало знакомы, только встречались в клубе, но Билл понимал, какие возможности открываются перед несчастным, и чувствовал, что отказать -- подло. В нем всегда было что-то бойскаутское. К тому же ему хотелось взглянуть на Мортимера Байлисса. Он сказал Твайну, что это крокодил, и, если годы не смягчили его, превратив в добродушного старичка, крокодилом тот и остался. Однако Билл знал: под грубой шкурой бьется золотое сердце. Отец рассказывал, как разорился после биржевого краха, и как Мортимер его спас. Он ругался, на чем свет стоит, но пришел с чековой книжкой и предложил выписать чек на любую сумму. -- Ладно, -- сказал Билл. -- Я собирался идти домой и тихо предаться сну, но -- приеду. -- Отлично. Адрес такой: Вэли-Филдз, Тутовая Роща, Мирная Гавань. Вы знаете, как доехать до Вэли-Филдз? -- Мой туземный проводник Мбонго отыщет путь. Очень толковый малый. -- Часов в семь. -- Хорошо. Билл положил трубку, взглянул на часы. Да, так он и думал, время поесть. Он отыскал шляпу, дружески похлопал мисс Элфинстоун по спине и отправился проверить, не отыщет ли в себе сил проглотить кусочек-другой. 6 Приготовления к ужину начались, едва Мортимер Байлисс повесил телефонную трубку; вся Тутовая Роща пришла в движение. Стэнхоуп Твайн через забор сообщил новость невесте, та, не теряя времени, побежала предупредить дядю, что сегодня он ужинает на стороне. Она застала его в кабинете, где он ломал голову над фразой: "На груди у дамы поблескивал изящный клоун", и какое-то время сочувственно выслушивала соображения о недоумках, которых в прежние времена на выстрел не подпустили бы к сочинению кроссвордов. Лорд Аффенхем был воспитан в классическом духе, на солнечном боге Ра и большой австралийской птице эму, и не принимал новшеств вроде катеров и клоунов. Он резко их осудил, Джейн с ним согласилась. -- А теперь насчет ужина. Как бы тебе понравилось: на закуску икра, потом бульон, жареная курица под хлебным соусом, два овощных гарнира, омлет с вареньем, груши? -- Великолепно. -- Так вот, ты этого не получишь, -- сообщила жестокая Джейн. -- Сегодня у Стэнхоупа большой прием, мне надо там готовить. Мы намерены поразить Мортимера Байлисса. -- Э? -- Мортимера Байлисса. Очень знаменитый старичок, и не его вина, что я сегодня впервые о нем услышала. Видимо, большая шишка в мире искусства. Приедет взглянуть на бюсты и вообще. Надеюсь, Стэнхоуп ему понравится. -- Ты сказала "Стэнхоуп понравится"? -- Сказала. -- Ясно. А то, я думал, ослышался... Впрочем, -- продолжил лорд Аффенхем, искусно обходя опасную тему, -- суть не в этом. Суть в том, что меня сегодня не кормят. Ладно, пойду в забегаловку, съем отбивную. И Кеггса с собой прихвачу. -- Не прихватишь. Он пообещал тряхнуть стариной и выйти в роли дворецкого. Сказано, у нас все будет по высшему разряду. Мы решили убить Байлисса. Вот так и получилось, что, в семь часов вечера, когда перед Биллом распахнулась парадная дверь Мирной Гавани, его взорам предстал Огастес Кеггс, словно вышедший из салонной комедии времен короля Эдуарда. Билл чуть не упал. Кого он не думал встретить в глухом предместье, так это марочного дворецкого столетней выдержки. -- А где мистер Твайн? -- спросил он, приходя в себя. -- Вышел купить сигарет, сэр. Скоро вернется. Садитесь, пожалуйста. Билл сел, но краса уходящего дня выманила его в садик. С этой стороны, как и в Уголке, и в Лесном Замке садик был маленький, и достопримечательности его скоро исчерпались. Полюбовавшись беседкой и птичьей купальней, Билл наткнулся глазами на статую, зажмурился, отвел взгляд и стал смотреть вправо, за ограду, в надежде увидеть что-нибудь более отрадное. Он был вознагражден зрелищем грушевидного джентльмена в преклонных летах. Джентльмен копал грядку. Копать вообще тяжело, а, если вы еще и вышли из нежного возраста, у вас вскоре заноет спина. Лорд Аффенхем выпрямился, увидел Билла и зашагал к нему. Он всегда радовался случаю обменяться мыслями с ближним. -- Прекрасный вечер, -- сказал он. -- Не без того, -- согласился Билл. -- Когда-нибудь решали кроссворды? -- Случалось. -- Не знаете часом, как разгадывается "На груди у дамы поблескивал изящный клоун"? -- Боюсь, что нет. -- Так я думал. Знаете что? Эти кроссворды -- пустая трата времени. Думать о них противно. -- Прекрасно сказано. -- Жизнь слишком коротка. -- Да, слишком, -- снова согласился Билл. Лорд Аффенхем снял с выступающего подбородка комочек земли и приготовился сменить тему. Сегодня за чаем его глубоко потрясла заметка в вечерней газете. Газеты постоянно открывали ему глаза. -- М-м-м, -- сказал он. -- Да? -- сказал Билл. -- Вот я вас сейчас удивлю, -- продолжал лорд Аффенхем. -- Знаете, сколько людей рождается каждый год? -- Где, здесь? -- Нет, везде. В Англии, Америке, Китае, Японии, Африке -- повсюду. Тридцать шесть миллионов. -- Неужели? -- Факт. Каждый год в мире прибавляется тридцать шесть миллионов людей. Задумаешься. -- И впрямь. -- Тридцать шесть миллионов! И, поди, половина скульпторы. Как будто мало скульпторов уже коптит небо. -- Вы их не любите? -- Последние люди. -- Все-таки Божьи твари. -- В каком-то смысле, да. Однако они не имеют права на... на такое. Билл окинул взглядом Обнаженную. -- Конечно, место можно было бы использовать с большим толком, -- признал он. -- Но ему нравится! -- Он -- ваш друг? -- Мы принадлежим к одному клубу. -- Клуб, однако... Принимают кого ни попадя. Который, по-вашему, час? -- Двадцать минут восьмого. -- Уже? Пора отправляться за отбивной. -- За отбивной? -- Ну, в забегаловку. -- Желаю приятного аппетита. -- Э? А, конечно, конечно. Верно подмечено. До свидания, -- лорд Аффенхем враскачку заковылял прочь, а Билл, чувствуя естественный подъем после беседы с одним из лучших умов Вэли-Филдз, повернул к дому, откуда только что вышел Мортимер Байлисс. -- Здравствуйте, мистер Байлисс, -- сказал Билл. -- Вы, вероятно, меня не помните. Билл Холлистер. Говоря это, он думал, до чего же невероятно старым тот выглядит. Однако при внешности человека, чья сто четвертая весна миновала давным-давно, хранитель Бэньяновской коллекции сохранил душевный огонь, по причине которого его в прежние годы редко приглашали дважды в одно место. -- Билл Холлистер? Конечно, помню. Мерзкий маленький тип, который дышал в затылок, когда я играл в шахматы с вашим отцом. Рыжий обормот с отвратительной улыбкой и, насколько я мог оценить, без каких-либо достоинств. Знаете ли вы, что при вашем рождении мне пришлось стоять насмерть, чтоб не сделаться вашим крестным? Пфу! Еле уберегся! Билл задохнулся от нежности к Мортимеру Байлиссу. -- Вы много потеряли, -- сказал он. -- Вам бы еще все завидовали. Незнакомые люди подходят ко мне на улице и говорят: "Вот бы вы были моим крестником!". С той далекой поры я стал много лучше. -- Чепуха. Если вы менялись, так только в худшую сторону. Поразительно, что хоть какая-то девушка на вас взглянула. И тем не менее мне сказали, что вы помолвлены. -- Кто сказал? -- Не вашего ума дело. У меня есть свои источники. Так вы помолвлены? -- Уже нет. -- Хватило ума унести ноги? Это хорошо. А еще я слышал, что вы работаете у старого Гиша. -- Да. Если вы его спросите, он, возможно, ответит иначе, но лично я -- работаю. -- А писать бросили? -- Так получилось. -- Чернь не приняла вашего творчества? -- Так я и сказал про себя. -- И внезапно вспомнили, что вам надо есть? -- Вот именно. А благодаря Гишу жить можно. Очень скромно, конечно, никаких излишеств. Откуда вы знаете, что я хотел быть художником? -- Когда я в последний раз видел вашего отца, за год или за два до его смерти, он говорил, что вы едете учиться в Париж, -- сказал Мортимер Байлисс, не добавляя, что деньги на это дал он сам. -- Я тоже когда-то грезил о живописи, но вовремя очнулся. Много проще объяснять другим, как им писать. -- Он направил монокль на тощую фигуру, которая появилась из дома и сейчас спешила к ним. -- А это вышел кто из-под земли? -- осведомился он. -- Наш хозяин. -- Выглядит болваном. -- Такой и есть. Привет, Стэнхоуп. От волнения голос у Твайна стал еще пронзительнее. -- Привет, Холлистер. Я ужасно, ужасно извиняюсь, что не встретил вас, мистер Байлисс. Ходил купить вам сигарет. -- В жизни не курил эту гадость, -- радушно отвечал Мортимер Байлисс. -- Если вы собираетесь предложить мне коктейль, то знайте, что я к ним не притрагиваюсь. -- А херес вы пьете? -- Я ничего не пью уже много лет. -- Но вы хоть едите? -- встревожено спросил Билл. -- Мы хотим произвести на вас впечатление. Мортимер Байлисс взглянул на него холодно. -- Это вы шутите? -- Стараюсь. -- Безуспешно. -- Кушать подано, -- произнес Кеггс, сгущаясь из воздуха, как и положено хорошему дворецкому. Вроде бы их нет -- и вот, пожалуйста! 7 В половине десятого, вскоре после того, как Кеггс подал кофе, Билл, послушный указаниям, покинул общество, вышел в сад, и, опустившись в шезлонг, стал смотреть на звезды. Вечер получился неожиданно приятным. Мортимер Байлисс излучал благодушие, какого не заподозрили бы нем ближайшие друзья (ежели бы таковые сыскались). Подобрев от превосходного ужина, превосходно поданного дворецким, умевшим в свое время угодить Дж.Дж.Бэньяну, он настолько смягчился, что дитя могло бы играть с ним, мало того -- случись рядом это дитя, он погладил бы его по головке и одарил шестипенсовиком. Его застольная речь -- поток историй про подпольных миллионеров и еще более подпольных румынских торговцев картинами -- была весела и искрометна. Билл с удовольствием послушал бы еще, однако понимал, что теперь, когда лед сломан, Стэнхоуп Твайн хочет получить размякшего эксперта в свое распоряжение; и удалился, как было условлено. Сад, прекрасный в половине восьмого, окутался бархатной тишиной летнего вечера и стал еще прекраснее. Впрочем, тишина -- понятие относительное. Со своего покойного шезлонга Билл слышал пианиста из Уголка, который, видимо, пребывал в нежном возрасте и учился по переписке играть что-то вроде "Звонких песенок для милых крошек". Через дорогу, в "Балморале", разговаривал телевизор, а в соседнем "Чатсворте", кто-то, чей голос не мешало бы обработать напильником, исполнял отрывки из пьес Гилберта и Салливана. Однако, хотя Биллу и хотелось, чтоб в "Балморале" выключили телевизор, а виртуоз из Уголка оставил неравную борьбу и ушел спать, он нашел летнюю ночь в Вэли-Филдз крайне умиротворяющей и вскоре отдался ее мягкому очарованию. Подобно майору Флуд-Смиту, он с трудом верил, что лишь несколько миль отделяют его от суетливого гама столицы, и, вероятно, вскоре забылся бы сном, если б его не привлекло странное, даже подозрительное явление. На лужайке, всего в нескольких ярдах, мелькал огонек. Какое-то ночное существо проникло в Мирную Гавань с электрическим фонариком. Помимо хозяйского долга существует и долг гостя. Даже если вы не питаете особой приязни к позвавшему вас человеку, вы не позволите хищникам рыскать в его саду. Вы ели его хлеб и соль, это накладывает обязательства. Повинуясь неписаному закону, Билл встал и крадучись двинулся к пришельцу, подобно тем индейцам у Фенимора Купера, у которых сучок не хрустнет под ногой. Оказавшись позади неизвестного, он не придумал ничего лучше, чем позаимствовать словечко из арсенала мисс Элфинстоун, поэтому сказал: -- Ха! Лорд Аффенхем -- а это был он -- развернулся и громко фыркнул. Трудно установить миг, когда рождается вдохновение -- никогда не знаешь, как долго гениальная догадка дремала в полубытии. Вполне возможно, что мысль взять пузырек с черной краской, перелезть через забор и пририсовать Обнаженной вальяжную эспаньолку, зрела неделями. Но только на пути из "Зеленого Льва", после скудного ужина, злосчастный виконт осознал, что голой исполинше не доставало именно бородки клинышком, и что другого случая не представится. Племянница на кухне у Стэнхоупа Твайна, Огастес Кеггс поглощен обязанностями дворецкого, сам Стэнхоуп и его гости сидят дома. Короче, все сошлось, как по заказу. Так размышлял лорд Аффенхем, и потому неприятно изумился раздавшемуся из темноты окрику, означающему, что кто-то еще гуляет в ночи. К завтрашнему строгому допросу он был внутренне готов. Человек, задавшийся высокой целью, стерпит мелкие неприятности. Но он не договаривался, что в саду будут и другие. Их присутствие стесняло его, в особенности же -- внезапные окрики. А теперь, в довершение всего, цепкие пальцы ухватили его за нос, да еще и крутанули, явно показывая, что не намерены шутить. Боль была ужасная, и вырвавшееся у страдальца "Э?" едва не заглушило вопли балморалского телевизора. Всякий, кто хоть раз слышал, как лорд Аффенхем произносит "Э?", запоминает его навсегда, а Биллу, как мы помним, такое удовольствие выпало. Он понял, что перед ним -- недавний знакомец, так глубоко рассуждавший о скульпторах. -- А, это вы, -- сказал он и выпустил нос. Воцарилось короткое молчание. Потом изувеченный заговорил дрожащим от обиды голосом. -- Никогда так больше не делайте, -- сказал он. -- Я думал, оторвете. -- Мне очень жаль. -- Теперь поздно жалеть. -- Я принял вас за полуночного грабителя. -- Как это "полночного"? Сейчас часов десять. -- Ну, за десятичасового. Меня удивило, что вы рыщете по саду с фонариком. Лорд Аффенхем уже оправился от испуга. Он снова стал честным пожилым джентльменом, который нередко глядел в глаза племяннице и твердо (а часто -- и успешно) отметал любые подозрения. -- Лопни кочерыжка! -- сказал он. -- Вы знакомы с жизнью в предместье? -- Не очень. Я скорее горожанин. -- Ну так вот, мы здесь -- одна большая семья. Я захожу в ваш сад, вы -- в мой. Я беру вашу косилку, вы -- мою. -- Ты мне -- я тебе. -- Вот именно. Завтра я выгляну из окна и увижу на своей лужайке Стэнхоупа Твайна. "А, это вы!" -- скажу я, и он ответит: "Доброе утро, доброе утро". Все очень мило, по-соседски. Но все-таки вы лучше ему не говорите. Он не любит, когда заходят к нему в сад, боится за свою статую. Соседские детишки иногда пуляют в нее из рогатки, он совсем издергался. Так что забудьте о нашей встрече. -- Забуду. -- Спасибо. Я знал, что вы поймете. Это ведь с вами я говорил перед ужином? -- Да. Как отбивная? -- Какая отбивная? -- В забегаловке. -- А, эта! Не было там отбивной. Пришлось взять печенку. -- Какой ужас! -- Ничего, я справился. Вы были там, у Твайна? -- Да. -- Как же вам удалось выбраться? -- спросил лорд Аффенхем тоном старинного парижанина, встретившего знакомца, который только что сидел в Бастилии. -- Меня выставили на мороз. Твайн хотел остаться с другим гостем. Тот заинтересовался его работами. -- Заинтересовался? Чудак, наверное. Ладно, -- лорд Аффенхем внезапно понял, что время бежит и племянница вот-вот засобирается домой, -- приятно с вами беседовать, но нельзя же стоять тут всю ночь. Если вы подсадите меня на забор, я перелезу к себе. Все лучше, чтобы Джейн по возвращении застала его за книжечкой, в уютном кресле, которое он, ясное дело, не покидал несколько часов. 8 На следующий день Джордж, шестой виконт Аффенхемский, посеявший ночью ветер, пожинал бурю. Он тщетно бился над фразой "При дурном правлении беднеет наказ", когда в кабинет вошла племянница. Опытный лорд с ходу определил, что она кипит от гнева и, если хотите, зла, как мокрая курица. -- Дядя Джордж, -- сказала она, и ее мелодичный голос ему не понравился, -- это ты нарисовал усы Обнаженной? Она весьма удачно сформулировала вопрос. Теперь лорд Аффенхем мог ответить с чистой совестью. Мы помним, что усов он не рисовал, только бородку. -- Конечно, нет, -- произнес он с достоинством, которое так ему шло. -- Даже и не думал. -- Кроме тебя, некому. -- Смешно! -- Кто еще мог? -- Э? -- Не притворяйся, что впал в транс. Ты слышал, что я сказала. -- Да, слышал, и глубоко потрясен. Давай разберемся. Ты говоришь, кто-то пририсовал усы Женскому Дню в Турецкой Бане. Прекрасно и замечательно. Именно их и не хватало. Но если ты думаешь, что это я... -- Думаю. -- Тогда задай себе один вопрос. -- Какой? -- Сейчас скажу. Спроси себя, может ли человек, разрывающийся между сотнями дел, бегать по округе и рисовать всякие усы... Лопни кочерыжка, ты еще скажешь... Не знаю, что ты скажешь... -- Лорд Аффенхем беспомощно развел руками. -- Вот, лучше ответь: у меня в кроссворде написано "При дурном правлении беднеет наказ". Что бы это могло значить? -- Я не предлагала сменить тему. -- Ладно, продолжай, хотя я и сомневаюсь, что мы куда-нибудь придем. По мне, только время потеряем. Как Твайн? Огорчился? -- В бешенстве, -- сказала Джейн и устыдилась легкого недовольства, которое возникло при воспоминании, как истошно тот вопил. Стэнхоуп Твайн в горькую минуту -- зрелище не из приятных. -- Понятно, но незачем валить все на меня. Это, наверное, детишки, -- сказал лорд Аффенхем тоном доктора Ватсона, говорящего: "Холмс, это совершил ребенок!" -- Их там трое. Каждый способен нарисовать сотню усов. Пусть Твайн поищет улики. Не найдет, конечно. Дело совершенно темное. Как можно обвинять меня?! Именно этот вопрос и повергал Джейн в растерянность и досаду. Она чувствовала себя сыщиком, твердо знающим, что именно профессор Мориарти подсыпал мышьяк в суп руританскому послу, но не способным убедить в этом присяжных. В подобных случаях сыщик морщит лоб и кусает губы; и Джейн наморщила лоб, прикусила губу. Мгновенное желание огреть дядю кофейником накатило и прошло. В таких-то случаях и сказывается воспитание. Однако у нее было в запасе другое оружие. -- Я тебе не говорила, что плита испортилась? -- небрежно спросила она. -- Не говорила. -- Завтракать будешь сардинами. Лорд Аффенхем воинственно фыркнул. Сознание моральной победы придало ему сил. -- Провалиться мне со всеми потрохами! Какие сардины?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Возьму в Лондон и до отвала накормлю у Баррибо. Гульнем! А потом можешь закатиться на Бонд-стрит, потыкаться носом в витрины ювелиров. Он не мог бы вернее успокоить разгневанную племянницу. Джейн редко выпадала такая радость, как завтрак у Баррибо, в этой Мекке техасских миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку. -- Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия. -- Да, она такая. От нее жди. Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к "Таймс", но, обнаружив, что в по горизонтали стоит "Над неоконченным храмом строители воздвигли полку", а по вертикали "В амбаре на мельнице содержится резон", что не по зубам даже Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше. -- Что ж теперь Твайн? -- Трет ее скипидаром. -- Думаешь, ототрет? -- Он надеется, что да. -- Ототрет, конечно... Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря. -- Мы, кажется, договорились, что это мафия. -- Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась -- и все зря. Значит, он в вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты его выносишь, а тем более -- хочешь за него замуж. Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отвечала со свойственной ей прямотой, но перспектива позавтракать у Баррибо заметно ее смягчила, и она кротко заметила, что не стоит возвращаться к теме, которую обсуждали сто раз. Лорд Аффенхем не сдался. Он считал себя чем-то вроде родителя и заботился о ее счастье. -- Очень даже стоит. Хочу тебя спасти. Да и себя. Меня тошнит от одной его физиономии! Ладно, выходи замуж, но хоть за человека, с которым можно выкурить трубочку. Вроде молодого Миллера. Нашла же твоя сестра! Я то и дело к ним захаживал, до сих пор горюю, что они свалили в Америку. Недостает мне Уолтера. -- Джефа. -- Его зовут Джеф? -- По крайней мере, так он представился. -- Да, конечно, Джефа. Вечно я путаю. Помню, в двенадцатом году некая Китти дала мне от ворот поворот, потому что я начал письмо словами: "Дорогая моя Мейбл". Но я говорил... Что я говорил? -- Чтобы я вышла за хорошего человека. -- Вот-вот. Казалось бы, немного. И что же? Ты прибегаешь, кладешь мне на коврик этого каменотеса и радостно кричишь: "Эй, все сюда!". Могла бы и о других подумать. -- Не для того выходят замуж, чтобы угодить дяде. Думать надо о себе. -- Вот как? Да и вообще, возьми меня. Разве я думал о себе? Нет! Я сказал себе: "Он не понравится твоей племяннице. Выбрось ее из головы, Аффенхем, выбрось из головы". -- Дядя Джордж! -- Э? -- О ком ты говоришь? -- О моей невесте. -- О ком, о ком? -- Лопни кочерыжка, ты знаешь, что такое невеста. Ты сама невеста, прости Господи. Теперь, когда все позади, я могу тебе рассказать. Недавно я обручился с билетершей из "Риволи", ну на Эрн-хилл. Ее зовут Мадлен. Потом я понял, что вы не поладите, и разорвал помолвку. Здесь лорд Аффенхем позволил себе маленькую вольность. Помолвку разорвала невеста, которая (надо сказать -- к радости престарелого пэра) встретила разъездного торговца, видом, платьем и общей бойкостью дававшего ему сто очков вперед. Впрочем, пэр совсем не считал себя престарелым. Если забыть редкие приступы ревматизма, настигавшие его суровым английским летом, он чувствовал себя тем же веселым молодым повесой, что и в 1912. Смутили его не прошедшие сорок лет, а чересчур роскошные замашки избранницы. Когда живешь на скромную годовую ренту, трудно являться через день с флакончиком духов или коробкой шоколада. В таких обстоятельствах слушаешь голос бережливости и вдумчиво киваешь. -- Мда, -- подытожил он, -- вот так. Тебе бы она не показалась, и я принес себя в жертву. Джейн стояла с открытым ртом. -- Ну и ну! -- произнесла она наконец. -- Истинная правда, -- сказал лорд Аффенхем тоном Сидни Картона. -- Пришлось перешагнуть через себя. Noblesse oblige. (положение обязывает (фр.)) -- Вот что бывает, если на минуту оставить тебя без присмотра! Придется водить на поводке. В твои годы... -- Что значит "в мои годы"? -- ...шляться невесть где... -- Мне не нравится слово "шляться". -- ... и делать предложения билетершам. -- Все лучше, чем принимать предложения от скульпторов. -- Как тебя угораздило отмочить такую глупость? Вообще-то на предложение руки и сердца его толкнула давняя привычка свататься, едва разговор поугаснет и надо заполнить паузу. Это и прежде доводило его до беды, особенно в 1912, 1913, 1920 и 1921 гг., и сейчас он видел, как сильно ошибался. Однако он не стал говорить этого Джейн, поскольку увидел возможность ответить веско и к месту. -- Я тебе объясню, как меня угораздило. Это -- первая миловидная особа, которую я встретил с тех пор, как мы сюда переехали. Вот она меня и сразила. Как говорится, колос под ее серпом. В точности то же произошло с тобой. Ты бы на этого Твайна второй раз не поглядела, не окажись ты в Лондонском предместье. -- Чепуха, -- отвечала Джейн, но отвечала неуверенно. Лорд Аффенхем, как опытный военачальник, продолжал наступление. Нотка неуверенности не ускользнула от его внимания. -- Я тебе докажу на жизненном примере. Помнишь свою двоюродную бабку Анну? Нет, она умерла за три года до твоего рождения, так что вряд ли вы вообще встречались. Она жила в глухой деревне на границе Уэллса и Шропшира, папенька отправил меня к ней на лето. Сказал -- погляди, может чего выгорит. Ничего не выгорело, она все завещала Распространению Евангелия в Заморских Странах, но я вот к чему: не прошло и недели, я обручился со свояченицей некой миссис Послтвайт, она еще разводила сиамских кошек. Просто от скуки, чтобы как-то убить время. С тобой приключилось ровно то же самое, и мой долг тебя предупредить. Не вздумай выходить от скуки за этого не разбери поймешь! Горько разочаруешься, -- и, завершив лекцию, лорд Аффенхем вернулся к тайне слов "Купец разложил на прилавке конус"; а Джейн, видя, что до него теперь не достучаться, пошла к себе выбирать платье, которое не уронило бы честь семьи. Вид у нее был такой, словно она получила пищу для размышлений. 9 Примерно об эту же пору Билл Холлистер входил в галерею Гиша. -- Заметьте, тик в тик, -- сказал он мисс Элфинстоун, -- если вы извините это несколько жаргонное выражение. Вчера я вернулся рано и проспал полных восемь часов. Отсюда блеск в глазах, румянец и упругая походка, и отсюда же, без сомнения, то, что вы смотрите на меня с обычной приветливостью, а не как вчера, желтушным китайцем. Я пришел к выводу, о, Элфинстоун, что оба мы, и вы, и я -- дураки. Мы не знаем своей пользы. Где вы живете? -- У тетки, в Кэмден-тауне. -- Если это можно назвать жизнью. А я прозябаю в Челси, на Кингс-род. Вот почему я сказал, что мы дураки. Жить надо в Вэли-Филдз. В этом благословенном месте можно устроиться по первому разряду, по-царски, лучше не придумаешь и так далее. Я знаю, что говорю. Я там ужинал. -- Вы часто бываете в гостях! -- Да, я всеобщий баловень. Вероятно, дело в моей обходительности. Ужинал я у клубного знакомого, Твайна, или Цвайна, как вы предпочитаете его называть. Человека, простите, чертовски бедный, но не успел я переступить порог, как из каждой щели полезли роты дворецких. Вы бы не ошиблись, сказав, что Твайн обитает в мраморных хоромах, где ему прислуживают вассалы и челядинцы. Мало того, его кухарка -- настоящая cordon bleu. -- Чего-чего? -- Так я и думал, не проходили. Я хотел сказать, бесподобная повариха. Готовит -- пальчики оближешь. Жуткая несправедливость! Твайн -- последняя спица в колесе мироздания, а его кухарка трудится, не покладая рук, я же занимаю важный пост в прославленной картинной галерее, на меня смотрит вся Бонд-стрит -- и что же? Я питаюсь объедками и бутербродами. -- Сегодня вам не придется есть бутерброды. Мистер Гиш сказал, чтобы вы кого-то угостили. -- Кого? -- Не знаю. Покупателя. -- Клиента, моя милая, клиента. Ладно, -- сказал Билл, нимало не удивляясь, ибо мистер Гиш, чье пищеварение испортилось еще в 1947, частенько отправлял его кормить потенциальную жертву. -- Отлично. Замечательно. Надеюсь, есть будем у Баррибо. Я не был там с тех пор, как папа Гиш продал Матисса в шесть раз дороже настоящей цены, и так ошалел на радостях, что пригласил меня спрыснуть. Как вы думаете, клиент достаточно важный, чтоб его там кормить? -- Спросите мистера Гиша. Он хотел вас видеть. -- Меня все хотят видеть. Ладно, уделю ему пять минут. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что какое-то время вам придется обойтись без меня. Ну же, ну, не рыдайте! Я вернусь, когда в полях забелеют ромашки. В самой галерее мистер Гиш, видом и характером напоминающий саламандру, стоял перед статуэткой голой дамы, которая, судя по всему, разучивала чечетку, и метелочкой стряхивал с нее пыль. Билл галантно приподнял шляпу. -- Мадам, он вам часом не досаждает? -- спросил он учтиво. Звук знакомого голоса подействовал на владельца галереи как укус крокодила. Он повернулся вокруг своей оси, блеснул очками в роговой оправе, и, подобно мисс Элфинстоун в похожем случае, сказал: "Ха!" -- Соизволили явиться? -- И, как вы можете заметить, в положенный час. -- Где вас вчера черти носили? Билл поднял руку. -- Забудьте про вчера. Как сказал поэт: "Каждым утром -- свежее начало, каждый день миры творятся вновь". Сегодня -- это сегодня, и я перед вами, бодрый, расторопный, готовый узнать, что вы затеяли. При разговоре с молодым помощником мистер Гиш разрывался между двумя противоречивыми чувствами -- желанием сейчас же указать ему на дверь и неприятными угрызениями. Двадцать шесть лет назад, в щедром 1929 году, отец Билла, не знавший, куда девать деньги, предоставил мистеру Гишу начальный капитал, а человек совестливый не забывает таких обязательств. К тому же Билл -- хороший помощник, если научиться терпеть его обходительность, много лучше кретинов с деревянными лицами, работавших здесь до него. Когда даешь ему поручение, он не разевает рот, словно слабоумная рыба, а идет и исполняет, мало того -- не путает все на ходу. Он прекрасно рассказывает о картинах и нравится клиентам. Что-то в его честном, открытом лице, даже в искареженном ухе (память о боксе) внушает доверие. Взвесив все это, мистер Гиш решил не выкладывать, что у него на сердце, и Билл продолжал. -- Я слышал, вы хотели, чтоб я накормил кого-то из местных прокаженных. Кого на этот раз? -- Большой человек! Производство лаков и красок. Фамилия -- Маккол. Я продал ему Будена и надеюсь, что он купит Дега. -- Купит, если поддастся очарованию застольной беседы. Думаю, меньше чем Баррибо тут не обойтись. -- Да, отвезите его к Баррибо. Попросите мисс Элфинстоун заказать столик. -- Всенепременно. Кстати об этой мисс. Она сказала, мне надо было взглянуть на какие-то картины. -- Да. Есть что-нибудь стоящее? -- Я еще не смотрел. Мистер Гиш вздрогнул. -- Как не смотрели? Вы не ездили? -- Не смог. Здоровье не позволило. Кажется, я в последнее время переработал. Расскажите мне о них. На мгновение показалось, что кормчий галереи Гиша забудет об обязательствах перед Холлистером-старшим, но лучшие стороны его натуры взяли верх, и он усилием воли сдержал беспощадные слова. -- Они принадлежат лорду Аффенхему. Вчера заходила девушка... -- Так и летят, так и летят! Трепетные мотыльки. -- Мисс Бенедик. Его племянница. Она сказала, что он просит меня их продать. Они в его поместье Шипли-холл, возле Тонбриджа. -- Рад служить, но вы ошибаетесь. Шипли-холл -- вотчина моего старого приятеля, Роско Бэньяна. Он совсем недавно говорил об этом в клубе. Вы не знакомы? Он напоминает карикатуру на Капитал. Видимо, дело в деревенском масле. Лопает его фунтами. Где, спросите вы? В Шипли-холле, который, как я сказал, принадлежит ему, а не вашему лорду Аффенхему. -- Лорд Аффенхем сдал ему Шипли-холл. -- Понятно. Тогда другое дело. -- Угостите Маккола и езжайте посмотреть на эти картины. -- Почему не вы? -- Я должен быть в Брайтоне. -- Вечно вы где-то гуляете. Ах, так всегда! Все работают, кроме папочки. Мистер Гиш медленно сосчитал до десяти. Вновь лучшие стороны его натуры чуть не дали слабину. -- На распродаже, -- холодно сказал он. -- На распродаже? -- На распродаже. -- Хороший предлог, -- признал Билл. -- Ладно, пока вы кутите, я распрощаюсь с Макколом и поеду в Шипли-холл, о котором столько наслышан. Где вас найти? -- С четырех часов я буду в отеле "Метрополь". -- Ясно. В баре, конечно. -- В зале. Я пью чай с клиентом. -- С клиенткой, надо понимать. В чем, часто думаю я, секрет этой привлекательности? Как вы мне, однако, доверяете! -- Никак я вам не доверяю. Мнение, видите ли! Попросите Мортимера Байлисса, чтоб он о них высказался. -- Мортимера Байлисса? Он в Шипли-холл? Я его вчера встретил. -- Значит, встретите еще и сегодня. Узнайте, как они ему. Самый лучший эксперт на свете. -- И на каком! -- подхватил Билл. -- Вот, пожалуйста. Оглянешься вокруг... Однако мистер Гиш, не способный долго задерживаться на одном месте, особенно -- беседуя с обходительным помощником, уже исчез. Утро прошло как всякое утро. Миссис Уэстон-Смидт увидел, в перечисленном порядке, "Подражание Эль-Греко", "Натюрморт", "В духе мастера..." и, когда окончательно пала духом -- самого Бернардо Дадди, которого и купила. В час Билл взял шляпу, прошелся щеткой по визитке и приготовился отбыть к Баррибо, вдохновленный перспективой угоститься за счет фирмы. В предбаннике мисс Элфинстоун говорила по телефону. -- Ой, минуточку, -- сказала она, завидев Билла, потом, прикрыв ладонью трубку: -- Какая-то девушка. -- Несчастное созданье! -- Вы знаете что-нибудь о каких-то картинах? -- Я знаю о картинах все. -- Это мисс Бенедик. Насчет картин. Она говорит, заходила к мистеру Гишу позавчера. Ну, ее дяди, лорда Баффенхема. -- Боже, что за синтаксис! Я полагаю, вы хотели сказать, что мисс Бенедик звонит в связи с вопросом о неких полотнах, принадлежащих ее дяде, лорду Аффенхему -- отнюдь не Баффенхему -- о продаже которых она беседовала третьего дня с моим нанимателем. Да, я в курсе. Кстати, дайте, я сам разберусь. Алло! Мисс Бенедик? -- Доброе утро. Я звоню по поручению своего дяди, лорда Аффенхема, -- сказал голос, и Билл чуть не выронил трубку. Голос был единственный на миллион -- тот самый, который завораживает слух, проникает в сердце и бередит его десятифутовым шестом. Билл в жизни не слышал подобного; и странный трепет пробежал по его спине. -- Это насчет картин? -- с трудом выдавил он. -- Да. -- В Шипли-холл? -- Да. -- Вы заходили к нам на днях? -- Да. Биллу захотелось, чтоб она отвечала не так односложно. Он мечтал о длинных, восхитительных фразах. -- Сейчас я еду в Шипли-холл на них поглядеть. -- Прекрасно. Кто вы? -- Я работаю у Леонарда Гиша. Да замолчите вы! -- Простите? -- Виноват. Я обращаюсь к безмозглой секретарше, которая сидит тут рядом. Она утверждает, что я не произнесу "работаю у Леонарда Гиша" десять раз кряду. -- А вы произнесете? -- Не уверен. -- Ладно, попробуйте. И спасибо вам большое. Я передам дяде. Билл ошалело повесил трубку. Он чувствовал себя так, будто испытал сильнейшее потрясение -- как, впрочем, оно и было -- и дивился, что мисс Элфинстоун, которой тоже посчастливилось слышать волшебный голос, сидит спокойно и невозмутимо, хуже того, продолжает жевать резинку. У Билла Холлистера был необыкновенный слух на голоса. Он предпочитал реже видеться со Стэнхоупом Твайном отчасти и потому, что тот, увлекшись, имел обыкновение вопить, словно римские привидения перед убийством Юлия Цезаря. И еще Биллу казалось, что он легче перенес бы сравнение с лохматой собакой, распоряжающейся выносом тела, если бы голос мисс Мерфи меньше напоминал о павлине. Голос, который он только что услышал и который по-прежнему отдавался в коридорах его души, был волшебный, округлый, тягучий. Такой голос растрогал бы дорожного полисмена и усмирил налогового инспектора. Биллу чудилось, что он вступил в телефонный контакт с ангелом, вероятно -- солистом небесного хора, и перед его глазами возникла дивная картина: церковь, он сам в визитке и полосатых брюках идет по проходу рука об руку с обладательницей серебряного голоса, орган играет "О, Совершенная Любовь!", а публика на скамьях перешептывается: "Какая очаровательная пара!". Епископ и причетники отстрелялись, все нужные "да" произнесены, и она с ним... с ним... с ним... в беде и в радости, в болезни и в здравии, покуда смерть их не разлучит... Тут он вспомнил, что не знаком с ней и вряд ли когда-нибудь познакомится. Вечно эти препятствия! В мрачном расположении духа Билл вышел на Бонд-стрит, направил стопы на восток и вскоре сидел с мистером Макколом за столиком в сияющем зале Баррибо. Обед не задался, хотя у Баррибо, как всегда, не пожалели усилий. Билл не имел возможности проверить, насколько общительны крупные производители лаков и красок, но час в обществе мистера Маккола убедил его, что тот, вероятнее всего, не дотягивает до статистического уровня. Он молчаливо поглощал пищу, что же до пиршества ума и общения душ -- лишь изредка сопел, припоминая, видимо, последнюю партию краски или вчерашние поставки лаков. Словом, Биллу пришлось потрудиться сильнее, чем он желал, особенно в такие минуты, когда сердце опечалено, а голова занята невеселыми мыслями. Когда гость наконец встал, Билл с радостью проводил его к вращающимся дверям и препоручил заботам руританского маршала, который подает такси посетителям Баррибо. Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнанно, что самый горький удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и, вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость при звуках фагота, страдания его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит. На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в ресторан -- забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь махарадже. Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней взглядом и отметил про себя "симпатичная", когда она заговорила, обращаясь к мальчику с тележкой. -- Пожалуйста, позовите метрдотеля, -- сказала она, и Билл вздрогнул, как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл, словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже, огрели его по голове полным носком сырого песка. 10 Многие скажут, что в самой фразе "Позовите, пожалуйста, метрдотеля" нет ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина), чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта. Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и страха. Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес. Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса. Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на слизняка, как брезгливая принцесса -- на гусеницу в салате, Джейн отвела взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил. -- Мисс Бенедик? -- спросил он низким, хриплым голосом, заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась, как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. "Адские трубы! -- говаривал дядя Джордж, сводя кустистые брови. -- Людей надо помнить, а то от тебя будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при второй встрече запамятует, что ты -- ее лучший знакомый." Сейчас она глядела прямо на молодого человека, видела его отчетливо и смутно припоминала, что где-то их пути пересекались: на каком-нибудь давнем балу, или в гостях, или в иной жизни. Она где-то видела эти рыжие волосы, которые, скорее всего, не расчесывали с позапрошлой среды, эти, как она теперь понимала, очень приятные глаза. Она рылась в памяти, пытаясь нашарить имя, а память, как вс