ой дух", называл он ее, и сразу видно почему. - Поди сюда, Глэдис, - сказала Беатриса. - Это Повис, лучший друг дяди Уолтера. Глэдис положила свой тирс, подошла и молча подала руку Повису. Он снова повернулся к Беатрисе: - Ну, я пойду, мэм. Спасибо вам за все. - Это я должна вас благодарить. Мы не забудем друг друга. - Да, мэм. Он пожал им обеим руки; потом помедлил, задумчиво глядя на Глэдис. - Вы его крестница, и у вас хорошее валлийское имя, хоть его здесь и не совсем правильно пишут. А ведь это я его выбрал. Позвольте старику благословить вас, если вы не против. Глэдис наклонила голову. Лицо у нее стало строгое. Повис на миг коснулся искалеченной рукой ее волос, пробормотал что-то по-валлийски и вышел. - Мама, - сказал Гарри, - может быть, послать за Диком? Он стоял на коленях подле ее постели. Генри только что в слезах вышел из комнаты. Был апрель, вся спальня заставлена яркими весенними цветами, но их аромат бессилен был заглушить дыхание близкой смерти. Для всех, кто любил Беатрису, минувшая зима была нестерпимо тяжела, но теперь ее страдания скоро кончатся. Если она хочет еще что-то кому-то сказать, надо говорить скорее, пока не слишком терзает боль и не оглушил опиум, пока еще ясен разум. Беатриса покачала головой. - Нет, родной, оставь его в покое. Я не хочу его тревожить. Губы Гарри дрожали. - Мамочка, ты твердо решила? Это так ужасно... Ох, я знаю, он был скверный, отвратительный. Но подумай только: глубоким стариком он непременно вспомнит, что ты и умирая не простила ему. Она широко раскрыла глаза, как будто слова сына ее удивили и чуть ли не позабавили. - Простила? Милый мальчик, ты не так понял. Я только не хочу его беспокоить. Разумеется, я простила бы ему все что угодно. Но мне нечего прощать. Глэдис вдруг засмеялась недобрым смехом, который сразу оборвался, почти как рыдание. - А ему нечего помнить. Не будь сентиментальным глупцом, Гарри. Неужели ты до сих пор не понял, что Дику все равно? Если бы ты и послал за ним, он бы не явился. Гарри в ужасе поднял на нее глаза. - Глэдис, этого не может быть! Неужели ты и правда думаешь, что он отказался бы прийти... даже теперь? Она пожала плечами. - Особенно теперь. Ты разве не знаешь, что во вторник его совершеннолетие? И что он - наследник Суинфорда? Там кругом будут флаги и гирлянды, и все и каждый будет ему низко кланяться, и угодничать, и поздравлять, - и ты думаешь, он откажется от такого удовольствия только потому, что у него умирает мать? Плохо же ты знаешь Дика. - Даже если бы он и приехал, - сказала Беатриса, - он приехал бы неохотно, и вы сердились бы на него за это. Я не хочу, умирая, видеть вокруг злобу и ожесточение. Она взяла сжатую в кулак руку дочери и поглаживала ее, пока стиснутые пальцы не разжались. - Пусть он будет счастлив на свой лад, дети, и забудьте, если уж вы не можете простить. Ничего, Глэдис. Ничего, дочурка. Ты меня любишь за двоих. Теперь иди. Мне надо поговорить с Гарри... Хорошо, дай мне капли. Спасибо, родная. Поди и утешь Артура. Глэдис на миг прижалась щекой к худой, иссохшей руке и вышла из комнаты. Гарри, все еще стоя на коленях у кровати, смотрел на мать жалкими преданными глазами. - Слушай, Гарри. Отца я оставляю на тебя. Он добрый и очень любит вас, но он слабый человек. Один он с собой не сладит. Удерживай его от вина и от женщин, которые заставляют его пить. Ты единственный из всех моих детей похож на отца, каким он был в его лучшую пору. Но воля у тебя сильнее, и он уважает тебя. Он ответил смиренно: - Я сделаю все, что только смогу. Но Глэдис в десять минут добьется от папы большего, чем я за целую неделю. Она должна была родиться мужчиной, мама. Она умнее меня. Беатриса обвила рукой шею сына. - Глэдис очень сильная: папа всегда будет ее слушаться, пока она здесь. Но она не вечно будет здесь. Когда она выйдет замуж, она уйдет к мужу. Когда ты женишься, твоя жена придет к тебе. Передай ей, что я благословляю ее и что ты был мне хорошим сыном. Теперь еще одно. Если ты когда-нибудь снова увидишь Дика, скажи ему от меня - только смотри, слово в слово, - что я желала ему счастья и что я знала: в том, что произошло между нами, я больше виновата, чем он. Гарри громко зарыдал. - Мама, что ты говоришь! Я не могу этого слышать! Как ты можешь так думать хоть одну минуту! Это неправда! Он совладал с собой и продолжал спокойнее: - Слушай, мама, вот что мне сейчас сказал отец. Он сказал, что ты была лучшей в мире женой. И неужели, по-твоему, я не понимаю, что ты была лучшей в мире матерью? С минуту Беатриса лежала молча, потом улыбнулась и поцеловала сына. - Ты славный мальчик, Гарри, и очень великодушный. Теперь иди, мне надо уснуть. Утирая глаза рукой, он на цыпочках вышел из комнаты. Она проводила его взглядом, губы ее кривила усталая, насмешливая улыбка. Ну, хватит откровенности и предсмертных исповедей. Если уж ты всю жизнь носила маску, придется и умереть в маске. Эта по крайней мере тебе к лицу... и ты носила ее не без изящества. ...Лучшая в мире жена и мать. Таково семейное предание, оно останется после ее смерти и перейдет к детям Гарри. Муж, который был ей страшен, как чудовище, ненавистен, как насильник, которого она презирала за глупость... Сын, чье младенческое прикосновение было ей нестерпимо и мерзко до дрожи... Вот как они думали о ней все эти годы. И теперь, когда она научилась по-настоящему их любить, они не видят разницы. Дик... бедный Дик. Пустой, жадный, ничем не замечательный Дик, знал ее куда лучше. Иэху, но честный и трезвый йэху, он не был обманут. Если б еще раз увидать его, один только раз, пока она жива. Нет, больше она его не увидит. Внезапно в ней проснулась нестерпимая тоска по Дику, страстная, звериная тоска, раздиравшая сердце, как недуг раздирал ее плоть. Не его никчемная привязанность была ей нужна - только бы взглянуть на это великолепное животное, которому она дала жизнь, ощутить прикосновение его руки, услышать веселый, звонкий смех, полюбоваться блеском его золотистых волос. Материнство... странная, непостижимая вещь... нечто безрассудное, ужасное и бесценное, уходящее корнями... куда? "Билл Пенвирн, я родила тебе детей, верно? Ты был жесток..." Как знать, что приходилось терпеть Мэгги в ту пору, когда зачат был Артур? И все же он - Артур... Плотское желание... Нет, тут ты глубоко ошибалась, ошибалась с самого начала. Ты видела в этом только алчность йэху, первобытную дикость и грязь. Карстейрс и кляп во рту... йэху, бесчисленные йэху... они алчут, они валяются и барахтаются, плоть к плоти, - и возникает жизнь. И это все?.. Все ли?.. Но это не любовь... Кто это сказал? Ах да. Повис. Повис знал какую-то иную любовь. И Уолтер... Уолтер и Элоиза - они тоже... Что же это такое, что так и осталось ей неведомо?.. Не все ли равно теперь, когда твоя плоть гниет заживо? Скоро ты умрешь, и вся эта жалкая путаница уже не будет иметь никакого значения... Вот опять начинается боль. Ах, забыть, забыть обо всем. Уснуть... уснуть, пока еще можешь. Она проснулась. Не вдруг, а понемногу прояснилось сознание, и она лежала, не открывая глаз, и прислушивалась к тишине. Ничего не видя и не слыша, не ощущая никакого прикосновения, она знала: рядом кто-то есть. Медленно она раскрыла глаза. Сними обувь твою... ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая... Артур и Глэдис стояли подле нее, рука в руке. Долго она лежала, глядя на них, и они не шевельнулись. Здесь, в торжественном сиянии, озарявшем их лица, было перед нею то, чего она никогда не знала. Глэднс наконец заговорила: - Мама, мы хотим сказать тебе. Артур и я... когда мы станем взрослыми... Они опустились на колени, и она положила руку на их прекрасные склоненные головы. ПОСЛЕСЛОВИЕ О СВЯЗИ ЭТОГО РОМАНА С "ОВОДОМ" Спустя два года после смерти Беатрисы Артур, который почти уже окончил курс в Оксфорде, заявил, что переходит в католическую веру, и должен был оставить университет, не получив диплома. Отец потребовал, чтобы Глэдис разорвала свою помолвку; но она отказалась повиноваться. Когда отец стал настаивать, она хоть и с сожалением, но без колебании оставила родной дом, продала ожерелье крестной матери, ибо других средств не было, сообщила из Лондона в нежном письме отцу о своем замужестве и последовала за Артуром на юг Франции, где он вместе с отцом Клеманом должен был учить детей в школе, основанной Жилем в трущобах Тулузы. Генри вычеркнул имя дочери из завещания и беспробудно запил. Она терпеливо ждала, уверенная, что, став дедом, он простит ее. Но во Франции разразилась революция. После года счастливого замужества по дороге в замок д'Аллепров, где Глэдис должна была стать матерью, она оказалась в гуще сражения, и роды начались прежде, чем ей удалось достигнуть надежного крова. Неделю спустя здоровая, полная сил молодая женщина умерла от родильной горячки на грязном постоялом дворе. Весть об этом застала Генри на исходе очередного запоя, и с ним случился удар. Во время террора Жиль погиб вместе с другими жирондистами, но Артур после многих страшных испытаний бежал в Англию с трехлетней дочерью и бездомным больным отцом Клеманом. Одинокий, с подорванным здоровьем, не зная, где преклонить голову, Артур вернулся в Корнуэлл. Мэгги уже не было в живых, а Билл не захотел его видеть. Наконец брат Джим помог ему получить место смотрителя маяка на одном из островов Силли - на такой одинокой, голой, открытой всем ветрам скале, что местные власти посмотрели сквозь пальцы на его веру, лишь бы маяк не остался без присмотра. Они потребовали только, чтобы он не выставлял напоказ свои "папистские замашки" и не смущал округу. Остаток жизни он мирно провел на этом островке, зарабатывая скудный хлеб для себя и двух своих близких, учил дочь, нянчился с парализованным стариком и сочинял мистические стихи, большая часть которых умерла вместе с ним. Спустя полвека после его безвременной смерти связка рукописей, изгрызенных мышами и поврежденных сыростью, случайно отыскалась на одиноком маяке. Лишь немногие стихотворения еще можно было разобрать, и некоторые оказались незаконченными, но три крохотных жемчужины в конце концов нашли свое место в антологиях и остались навсегда среди не самых крупных, но все же классических создании английской духовной поэзии. Глэдис Пенвирн провела счастливое детство, окруженная чайками и буревестниками, если не считать двух печальных лет в монастырской школе, где она никак не могла освоиться и чувствовала себя точно в ссылке. Не то чтобы с нею плохо обращались: монахини не были умышленно жестоки, а ее, неизменно кроткую и послушную, наказывали не часто. Но их бездушное механическое благочестие пугало и отталкивало девочку, и ее обрекли на остракизм, постоянно ставя в пример другим девочкам. Она избежала полного одиночества только благодаря подруге постарше, неизменно выступавшей в ее защиту. "Глэдис не виновата, - горячо доказывала Джениифер.- Ну что же ей делать, если она от рожденья такая хорошая? Это все равно что родиться горбатой. Ее жалеть надо". Когда Дженнифер окончила школу, двенадцатилетняя Глэдис стала чахнуть и, опасаясь за здоровье девочки, ее отослали домой, на маяк, к отцу, который стал к тому времени францисканцем третьего ордена, и к старому священнику, больше уже не встававшему с постели. Под крылышком этих двух добрых созданий она достигла отрочества. Оба они были аскетами, но жизнь девочки старались сделать не столь суровой, а если она и знала неудобства и лишения, то они были не навязаны ей насильно, а дарованы как милость. Прекрасные дамы Смирение и Бедность были желанными и почетными гостьями на маяке. Гарри, унаследовав Бартон, передал поверенному семьи Риверс крупную сумму для своей племянницы и просил представителя фирмы постоянно сообщать ему о ее судьбе и здоровье. Но, исполнив этот свой долг, он не пожелал иметь ничего общего с человеком, который отступничеством и черной неблагодарностью (с точки зрения Гарри) опозорил и убил его сестру и разбил сердце отца. Артур, отвергаемый им снова и снова, до последнего своего часа не терял надежды на примирение. Но Гарри, во всем остальном доброжелательный и разумный, был одержим ненавистью к "папистам" и французам. Несмотря на воспоминания, одинаково дорогие обоим, сквайр, владевший поместьем в Уорикшире и исповедовавший протестантскую веру, и поэт-католик, сочинявший стихи на скалистом островке, не поддерживали друг с другом никаких отношений и тем дали возможность преемнику мистера Уинтропа, когда финансовые дела его запутались, безнаказанно присвоить доверенные ему деньги. В семнадцать лет неожиданно осиротев и оставшись без гроша за душой, Глэдис поселилась у Дженнифер и ее мужа. Роберт Уоррен начинал свою нелегкую карьеру врачом в британской колонии в Ливорно. Они с Дженнифер были бедны как церковные мыши, и несчастья преследовали их, но они предложили ей свое гостеприимство, пока она не найдет работу. Только когда девушка приехала в Ливорно, чтобы зарабатывать кусок хлеба среди тамошних приверженцев протестантской веры, весьма практических в делах земных, и она сама и Дженнифер с мужем поняли, какая это трудная задача. Глэдис основательно знала латынь, посредственно - французский язык, изучила труды отцов католической церкви и как святыню хранила в памяти множество стихов; сверх того она могла предложить отрывочные сведения из орнитологии, умела готовить лишь самые скромные и незамысловатые кушанья, обладала рассеянностью прирожденного мистика и внешностью то ли феи кельтских лесов, то ли средневековой святой. О том, что такое пол, о кокетстве и нарядах, о мыслях и чувствах обыкновенных мужчин и женщин она не имела ни малейшего представления. Собственная беспомощность, отчаяние и добрый совет отца-исповедника толкнули ее в западню: едва ей исполнилось восемнадцать, она согласилась выйти замуж за пожилого судовладельца Бертона, который хотел было сделать ее своей любовницей. Поначалу и досадуя и забавляясь, а затем в совершенном восторге, он предложил обручальное кольцо первой и единственной девушке, которая искренно не могла понять его намеков. Пять лет спустя налетевшая, как буря, трагическая страсть захватила ее и Монтанелли, но еще перед тем ее успели достаточно просветить. Среди многого другого она поняла, почему все ее четверо детей родились мертвыми и почему доктор Уоррен шепотом благодарил за это небеса. В двадцать четыре часа она воздвигла неодолимую преграду между собою и Монтанелли. Он тотчас добровольно отправился с опасной миссией в Китай, а Глэдис нашла прибежище в покаянии и благочестивых делах и в свою очередь вступила в третий францисканский орден. Овдовев, она посвятила себя уходу за больными бедняками и своему сыну, которого старалась воспитать в той же духовной отрешенности и полном неведении жизни, которые загубили ее собственную юность.