Роже Вайян. 325 000 франков ----------------------------------------------------------------------- Roger Vailland. 325 000 francs. Пер. с фр. - И.Эрбург. В кн.: "Роже Вайян". М., "Прогресс", 1978. OCR & spellcheck by HarryFan, 10 September 2001 ----------------------------------------------------------------------- 1 Ежегодно в первое воскресенье мая в окрестностях Бионны проводится традиционная велогонка; в ней принимают участие сильнейшие спортсмены-любители шести департаментов: Эна, Роны, Изера, Юры, Савойи и Верхней Савойи. Эти состязания требуют большой выносливости. Гонщики должны трижды преодолеть перевал Круа-Русс на высоте тысяча двести пятьдесят метров. Руководители крупных спортивных федераций посылают на эти соревнования своих наблюдателей. Не раз бывало, что победитель Бионнских гонок становился профессиональным гонщиком, отличался в велотурах Париж - Лилль, Париж - Бордо, "Жиро д'Италиа" и "Тур де Франс". Я живу в горной деревушке неподалеку от Бионны - центра французской промышленности пластмассовых изделий, расположенной в Юрских горах, в часе езды на машине от швейцарской границы. Вечерами я часто бываю в Бионне. Мне нравится оживление, царящее на улицах индустриальных городов после конца рабочего дня, нетерпеливые сигналы мотоциклов" пробивающих себе дорогу среди велосипедистов, переполненные покупательницами лавки, запах анисового аперитива на террасах кафе. Накануне гонок 1954 года, часов в семь вечера, я вместе со своей женой Корделией шел по авеню Жана Жореса, главной артерии Бионны. Мы остановились у какого-то магазина, где за стеклом в резком свете ламп сверкали дешевые украшения; в Бионне витрины делаются с большим блеском, чем в других провинциальных городах, они напоминают витрины пригородов Парижа - Монружа, Сен-Дени, Женвиллье. И тут мы увидели Мари-Жанну Лемерсье, которая неторопливо шла среди спешащих куда-то прохожих. Белый шерстяной жакет сидел на ней безукоризненно. Из аккуратной, уложенной волнами прически не выбьется ни один волосок. Тончайшие, как всегда, чулки идеально натянуты. На лице почти никакой косметики: лишь слегка подкрашены губы и едва подсинены веки, чтобы оттенить голубизну глаз, вот и все. Мари-Жанна возвращалась с рынка, она несла сетку с овощами и салатом, сверху лежали три помидора. Мы несколько раз уже встречались с ней у наших друзей рабочих и на танцевальных вечерах. Чаще всего ее сопровождал Бернар Бюзар, он на три года моложе ее (Мари-Жанне двадцать пять лет) и развозит на трехколесном велосипеде надомникам для окончательной обработки пластмассовые заготовки, которые штампуют на фабрике "Пластоформа". Вернувшись с военной службы, Бюзар купил себе гоночный велосипед. После работы он тренируется на стадионе, где такая же наклонная дорожка, как на настоящем треке или на окрестных дорогах. Словом, работает ли он или отдыхает, он весь день на колесах. Мы с Корделией так в не могли понять, был ли Бюзар любовником, женихом или просто приятелем Мари-Жанны. Они были на "вы", редко ходили под ручку, да и наши друзья приглашали каждого из них в отдельности. Но на вечерах Мари-Жанна танцевала только с Бюзаром. Корделия как-то спросила ее об этом. Мари-Жанна ответила: - Он парень очень самолюбивый. - И, помолчав, добавила: - Мужчины так обидчивы. После взаимных приветствий и расспросов об общих друзьях Мари-Жадна сообщила нам: - Знаете, Бюзар будет участвовать в гонке. И она стала возбужденно рассказывать, объяснять нам, что это первое серьезное состязание, в котором он выступает. Что из-за чьих-то происков его в последнюю минуту чуть было не выкинули из списка участников. Что хотя Поль Морель, сын его хозяина, основной болельщик бионнского клуба "Этуаль сиклист", но он известный болтун и полагаться на него нельзя. Что все же Бюзару удалось попасть в состав команды, которая будет защищать честь Бионны. - Ну и прекрасно, - сказала Корделия. - Мне кажется, Бюзар сейчас в хорошей форме. Мы предложили Мари-Жанне сопровождать гонщиков в нашей машине. - О, с удовольствием! - обрадовалась она. Мы проводили ее до дому и зашли к ней. Продолжая болтать, она поставила на огонь ужин, чтобы он был готов к приходу матери, которая работала сегодня сверхурочно на фабрике "Пластоформа". Потом Мари-Жанна принялась за шитье. Она белошвейка. Весь день, сидя у окна, она шьет или вышивает. Из всего поселка Морели только барак, где живет Мари-Жанна, выходит на Сенклодскую дорогу. И поэтому проходящие мимо круглый год могут наблюдать, как Мари-Жанна, сидя очень прямо на соломенном стуле с высокой спинкой, вышивает что-то воздушное из линона, батиста или шелка, и на белоснежной материи яркими пятнышками выделяются только ее ногти, покрытые красным лаком. На следующий день, задолго до начала гонок, мы приехали в бистро "Пти Тулон", где находился штаб "Этуаль сиклист". Поль Морель разъяснял двенадцатому номеру, лучшему гонщику команды Ленуару, тактику, которой тот должен придерживаться, чтобы добиться победы над лионцами и над семнадцатым номером, опасным соперником из Гренобля. Серебряная Нога, хозяин бистро "Пти Тулон", подмигнул мне, посмеиваясь над Морелем-младшим. Серебряная Нога - бывший легионер, бывший моряк, немало погулявший на своем веку, и все, что происходит в Бионне, он всерьез не принимает. Мари-Жанна взяла Корделию под руку; она не любила хозяина бистро. Вошел Бюзар в красной майке с эмблемой клуба "Этуаль сиклист". Он вел свой велосипед и издали поклонился нам. Мари-Жанна в ответ тоже кивнула. Бюзар прислонил велосипед к одному из столиков в противоположном конце зала и принялся ногтем что-то счищать с седла. Он с задумчивым видом осмотрел велосипед. Потом перевернул его, заставил вертеться педали и прислушался к шороху подшипников. Бюзар - высокий с костлявым смуглым лицом и горбатым носом. Он порылся в сумке для инструментов, перекинутой через плечо, достал масленку и смазал переключатель скоростей. Мари-Жанна уже не смотрела в его сторону. Она подошла к двери и, взглянув на небо, сказала: - Они наверняка попадут в грозу. Бюзар еще раз прослушал работу подшипников. Потом с беспечным видом направился к нам. Под кожей его ляжек и икр, поросших черными волосами, медленно ходили длинные мускулы. Бюзар остановился. Мари-Жанна повернулась к нему. - Здравствуйте, Мари-Жанна, - сказал Бюзар. - Здравствуйте, Бернар. - И Мари-Жанна протянула ему руку. По лицу Корделии я понял, что она в восторге от этого церемониала. Мари-Жанна и Бюзар серьезно смотрели друг на друга. - Значит, вы будете сопровождать велогонку? - обратился ко мне Бюзар. - Я хорошо знаю маршрут, - ответил я. - Подъем на перевале Круа-Русс со стороны Клюзо дьявольски крут. - Ничего, в Бионне мы все привыкли ездить по горам. Бюзар продолжал глядеть на Мари-Жанну. Она смотрела на него не мигая. Подошел Поль Морель. - Только не дури, - сказал он Бюзару. - На первых двух этапах не отрывайся от основной группы. Пусть даже тебе будет казаться, что колеса подталкивают тебя в зад... Ну, конечно, если Ленуар вырвется вперед, тогда другое дело. - А раньше второго этапа он не вырвется? - спросил Бюзар. - Там будет видно... Когда он вырвется, сядь ему на колеса, если сможешь... - Смогу. - Посмотрим... Прилепись к нему, веди, если он потребует, и больше ни о чем не думай. Понятно? - Понятно... Ну, а если у Ленуара застопорится? - Не беспокойся. - У него может быть авария... - В таком случае, если у тебя хватит духу и еще не отнимутся ноги, попробуй рвануть и выиграть гонку. Поль Морель повернулся к нам. Щеки у него толстые, но совсем не такие красные, какими, верно, были раньше, судя по их полноте; это оттого, что он частенько проводит ночи в кабаках Лиона и Женевы. - Самое трудное внушить им правильную тактику... - пожаловался он мне и, обращаясь к Мари-Жанне, добавил: - Гонку башкой выигрывают. Вбейте-ка это в голову вашему дружку. - Поль Морель резко повернулся и отошел к остальным гонщикам. При слове "дружок" Мари-Жанна покраснела. - Спасибо вам за то, что мадемуазель Лемерсье сможет следовать за велогонщиками, - сказал мне Бюзар. Он повернулся к Мари-Жанне: - Я чувствую себя в отличной форме... Вот увидите... - Я рада, что буду наблюдать за гонкой, но вовсе не потому, что вы принимаете в ней участие, - заявила Мари-Жанна. - Нет того, чтобы подбодрить, - обиделся Бюзар. - Ладно, сердце мое! - усмехнулась Мари-Жанна. - Все на старт! - крикнул Поль Морель. - Ни пуха ни пера, - пожелал я Бюзару. - Уверен, что все пройдет великолепно. - Шпарьте вовсю, - посоветовала Корделия. - Плюньте на тактику. Мы поедем за вами и будем вас поддерживать. Вы увидите, как я умею орать. Бюзар поднял свой велосипед и прошел мимо нас. По-видимому, Мари-Жанна почувствовала раскаяние, и она сказала: - Желаю успеха! Бюзар вышел, ничего не ответив. Мы последовали за ним. К бистро на мотороллере подкатила Жюльетта Дусэ. - А тебе идет красный цвет, - обратилась она к Бюзару. - Грозы не миновать, - сказал он ей и показал на тучи, нависшие над Клюзо. Жюльетта Дусэ высокая, с красивой пышной грудью, все мужчины норовят до нее дотронуться. Жюльетта беззлобно сопротивляется. О ней говорят: ладная фигурка! Голову она откидывает назад. Волосы у нее длинные, черные. Когда она мчится на своем мотороллере, ветер так и треплет ее кудри, платье облепляет ее, и она в самом деле очень хороша. Коммивояжеры, включая в свой маршрут город Бионну, сразу чувствуют себя более счастливыми (или менее несчастными), когда подумают, что увидят Жюльетту Дусэ, с развевающимися по ветру волосами мчащейся на своем мотороллере. - Пригласи меня сегодня вечером на танцы, - попросила она Бюзара. - Вечером мне захочется спать. Жюльетта бросила взгляд на Мари-Жанну. - Ладно, ладно, - сказала она громче. - Не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Поль Морель тоже вышел из бистро. Это он купил Жюльетте мотороллер. - Она все вздыхает по тебе, - сказал он Бюзару. - До чего же он суровый! - Жюльетта показала Полю на Бюзара. - Оставь мотороллер здесь и пошли со мной. Старт дашь ты... - сказал Поль. - Грандиозно! - И, обращаясь к Бюзару, Жюльетта добавила: - Я закрою глаза, буду думать о тебе, и ты выиграешь. - У него нет никаких шансов, - проговорил Поль Морель. - Вот уж потаскуха! - добавил он. Маршрут бионнской велогонки образует восьмерку; он делится на три этапа. Первый этап: двадцать три километра по склону холма до перевала Круа-Русс, по Сенклодскому шоссе, - дорога хорошая с наклонными виражами я довольно отлогими подъемами, семь километров очень крутого петляющего спуска к Клюзо с тринадцатью поворотами до Бионны - это "большое кольцо". "Малое кольцо" - десять километров вокруг Бионны; большая часть пути проходит по асфальту и по крутым тропкам. Второй этап гонки ведется в обратном направлении, и, поднимаясь на перевал Круа-Русс со стороны Клюзо, гонщик преодолевает все тринадцать поворотов; на этом отрезке пути обычно и завязывается настоящая борьба. Третий этап идет в том же направлении, что и первый; вот тут-то и дает себя почувствовать "малое кольцо", гонщик, который только что видел вязы стадиона, вынужден повернуться спиной к финишу, он думает: "Ну вот, начинай все сначала"; в с этой минуты исход борьбы зависит не столько от крепости мышц и ровного дыхания, сколько от мужества а отваги. ("Отваги хватит ли тебе, Родриго?") Итак, Бионнские состязания отвечают всем требованиям велогонок; как в в бое быков, самая напряженная борьба начинается, когда гонщики, подобно быку, уже на пределе. Жюльетта Дусэ дала сигнал к старту. Гонщики помчались по Сенклодской дороге. Некоторое время я ехал за ними; спидометр машины показывал тридцать восемь километров в час. Обычно во время таких провинциальных гонок спортсмены-любители развивают гораздо большую скорость, чем профессионалы на серьезных состязаниях, которые молчаливо уславливаются щадить свои силы. Потом я обогнал велосипедистов, чтобы увидеть, кто пройдет первым на перевале. У белой линии, пересекавшей шоссе в самой высокой точке дистанции, стояла толпа. Гонщик, который первым пересечет эту черту, получит награду - приз одной из марок аперитива. Зрители явились целыми семьями, как на пикник. На лужайках стояло много машин. Над горными вершинами Верхней Юры сгущались тучи; сильно припекало, в разреженном воздухе дышать было тяжко; мучили слепни. Первым пересек белую линию восьмой номер, паренек уж такой приземистый, что, хоть он и поднялся на педалях, привстав в седле, нам в в голову не пришло, что он "ехал танцовщицей", так красиво называется этот способ езды на велосипеде. На гонщике была белая майка без эмблемы спортивного клуба. Через две минуты проехала основная группа гонщиков. Велосипедисты знали, что приз им уже не достался, и поэтому не стали увеличивать скорость, приближаясь к белой черте. Легко вел гонщик в голубой майке с номером семнадцать - опасный соперник из Гренобля. Бювар ехал в середине группы. Он закончил подъем, не вставая с седла, напрягая в основном мышцы ног. Видно было, что он сосредоточен, собран, но не утомлен. Нас он не заметил. В десяти метрах от белой линии Ленуар проколол шину. Он и ногу не успел спустить на землю, как остальные гонщики исчезли из виду, несясь по извилистому спуску в Клюзо. Поль Морель, ехавший за основной группой в своей "ведетте", остановился, чтобы помочь Ленуару сменить колесо. Мы подошли к ним. - Кто этот восьмой? - спросил я. - Какой-то парень из Бресса, - ответил Поль Морель. - Это его первая гонка, он только вокруг своей деревни и ездил. Ему двадцать лет. Деревенщина... - За двадцать километров он опередил остальных на две минуты, - с жаром встала на его защиту Корделия. - Молодец паренек. Жюльетта, сидевшая в "ведетте" на заднем сиденье, рядом с Серебряной Ногой, рассмеялась: - Ноги у него короткие. - Он далеко не уедет, - подтвердил судья гонок, сопровождавший Мореля. Корделия потащила меня к машине. - Спорт озлобляет, - сказала она. Мари-Жанна не выходила из автомобиля. С самого отъезда из Бионны она не произнесла ни слова. Стали прибывать отставшие на подъеме гонщики, они ехали по два, по три человека. Было ясно, что мне не удастся нагнать головную группу до въезда в Клюзо; на крутых спусках велосипедисты срезают углы на поворотах и едут быстрее машины; я вернулся в Бионну по Сенклодской дороге и решил ждать гонщиков у начала "малого кольца". Мы уселись на террасе кафе. Жара еще усилилась. Поль Морель опередил гонщиков. На минуту он задержался около нас и крикнул Мари-Жанне: - Ваш дружок дурит! Он оторвался от всех и догоняет брессанца. - А Ленуар? - спросил я. - Все это один обман, - бросил Серебряная Нога. - Гонка еще и не началась. Морель дал газ, и "ведетта" исчезла в "малом кольце". - Поль Морель и Серебряная Нога - два сапога пара, - проговорила Мари-Жанна и поджала губы. Я уже начинал жалеть, что взял с собой эту угрюмую девицу. Один слепень неотступно следовал за нами от самого перевала, я пытался прикончить его свернутой газетой, но тщетно. Мы беспрерывно вытирали пот со лба. Первым проехал брессанец. Через полторы минуты промчался Бюзар. - Forza, Бюзар! Держись! - крикнула Корделия, которая, выросла в Италии. - А он в самом деле допустил ошибку? - спросила Мари-Жанна. - Он выбьется из сил раньше времени, - ответил я. Основная группа, во главе с лионцем, не спеша проследовала через две минуты после Бюзара. Когда Бюзар завершил "малое кольцо", он отставал от брессанца всего на пятьдесят секунд и опередил основную группу на три минуты. Довольно продолжительное время мы сопровождали группу гонщиков, которые ехали к Клюзо со скоростью тридцать километров в час. Отрыв брессанца и Бюзара явно не беспокоил лидеров гонки; они приберегали силы, помня о подъеме с тринадцатью поворотами. Шестеро гонщиков во главе с Ленуаром нагнали основную группу на полпути в Клюзо. Я увеличил скорость до ста километров в час; Корделия засекла время. Когда мы поравнялись с Бюзаром, она быстро подсчитала, что он опередил основную группу на четыре минуты, то есть на три километра. Проезжая мимо, я крикнул ему об этом. В ответ он дружески помахал рукой. - Мне кажется, он едет без особого напряжения, - сказала Мари-Жанна. Разрыв между брессанцем и Бюзаром уменьшился до четырехсот метров. Я поравнялся с крестьянином и некоторое время ехал рядом. - В четырехстах метрах от тебя одиночка! - крикнул я ему. Брессанец, казалось, не расслышал меня, и я повторил: - Группа в трех километрах, а за тобой едет одиночка. Брессанец обернулся, увидел Бюзара и, вместо того чтобы дождаться его, пригнулся к рулю и поехал быстрее. У него явно не было никакого опыта в гонках. Я снова крикнул: - Вдвоем ехать легче. Дождись одиночку. Дурак, береги свои силы. Нажмешь к финишу, если еще будешь способен на это... Но он поехал еще быстрее, так, будто гнался за ним я. У него толстые, нежно-розовые щеки, светлые короткие завитки волос падают на лоб. Мы подъезжали к Клюзо. Тучи нависали теперь над самым городом. Упало несколько капель дождя. Я остановился, поджидая основную группу. По дороге наконец-то отнесло от нас ветром слепня. - Выпьем еще по стаканчику, - предложила Корделия. - Некогда. Сейчас начнется борьба. - А почему вы не едете за передними? - спросила Мари-Жанна. Ударил гром, и разразилась гроза. Сразу хлынул дождь. На дороге показалось несколько велогонщиков. Основная группа только что раскололась. Двое лионцев, греноблец и еще пятеро велосипедистов пронеслись мимо нас со скоростью сорок пять километров в час. Корделия едва успела разглядеть номера. Вплотную за ними шли шесть машин, поднимая фонтаны воды. Поль Морель, проезжая, что-то крикнул нам, но мы не расслышали. С пятисотметровым разрывом следовали еще двадцать велосипедистов, но они ехали медленнее. Среди них был Ленуар. Ему пришлось потрудиться, нагоняя группу, и сейчас он набирался сил перед крутым подъемом с тринадцатью петлями. Я тронулся вслед за ними, развил большую скорость и, пока проезжал через Клюзо, всех обогнал. Бюзара мы настигли на третьем повороте. Он поравнялся с брессанцем. Они по-прежнему выигрывали у основной ведущей группы четыре минуты, и Бюзар "сидел" у крестьянина "на колесе". Перед нами отвесно вставала гора. Дорога лезла вверх среди лугов. Стена дождя стала такой плотной, что мы уже не различали петлявшее над нами шоссе. Бюзар и брессанец снизили скорость до пятнадцати километров в час. Достигнув четвертого поворота, они поехали еще медленнее. У брессанца от дождя развились завитки волос и прилипли к мокрому лбу. Он то откидывал голову назад, то наклонял вперед, словно пытаясь пробить лбом дождевую завесу. - Прямо как бычок, - заметила Корделия. Движения его ног стали беспорядочными. Бюзар что-то крикнул крестьянину, но тот отрицательно покачал головой. - Бюзар! - крикнул я. - Пусть ведет. Он дурак. Даже если читатель никогда не садился на велосипед, он все равно поймет, что из двух велосипедистов, едущих вместе, труднее приходится тому, кто впереди. Тем же законом аэродинамики объясняется построение диких уток при перелете. Брессанцу приходилось рассекать за двоих не только воздух, но и дождь. Бюзар снова что-то крикнул, потом вышел вперед. Движения ног брессанца стали более ритмичными. Дорога углубилась в чащу столетних елей, которые защищали от дождя, и оба велосипедиста опять поехали со скоростью пятнадцать километров в час. На седьмом повороте брессанец проколол шину. Бюзар поставил ногу на землю, чтобы дождаться своего попутчика. Брессанец, сидя на корточках и отвинчивая гайки колеса, удивленно взглянул на Бюзара. Тот пожал плечами. Мы тоже затормозили. Слышен был только шум дождя, хлеставшего по машине и асфальту. - Зачем он его дожидается? - спросила меня Мари-Жанна. - Ему выгоднее ехать вдвоем. - Быстрее! - крикнул Бюзар брессанцу. Корделия пустила секундомер. - Одна минута, - прошептала она. Бюзар повернулся к нам и улыбнулся. - Порядок! - крикнул я ему. Он ловил взгляд Мари-Жанны. - Вы лучше всех! - прокричала она. - Я в отличной форме! - крикнул в ответ Бюзар. Между огромными елями сверкнула молния, и тотчас загрохотал гром. Дождь еще припустил. Брессанец, присев на корточки, поднял обеими руками свой велосипед и, не разгибаясь, прыгнул, как лягушка, под защиту автомобиля. Бюзар в прилипшей к телу майке неподвижно стоял под проливным дождем. - Он как дуб, - проговорила Корделия. - Вот это мужчина! - сказал я Мари-Жанне. - Буревестник! - воскликнула Корделия. Брессанец накачивал шину. Он поднял голову и посмотрел на Бюзара. - Дай мне выиграть приз за перевал, - попросил он. Приз, присуждаемый тому, кто первым пересечет белую линию на перевале во время второго этапа, самый крупный: фабрика "Пластоформа, Морель и сын" выплачивает победителю пять тысяч франков. - Это будет по-честному, - настаивал брессанец. - Ведь я все время шел впереди. Бюзар глядел на него, окруженный стеной дождя. - Я заслужил этот приз! - прокричал брессанец. Бюзар скорчил гримасу и сплюнул. - Две минуты! - крикнула Корделия. - Деревня, - пробурчал Бюзар. - Пошевеливайся, не то я тебя брошу! Как только началась гроза, мотоциклист, который шел перед гонщиками, умчался вперед. Он дожидался велосипедистов на перевале, укрывшись в одной из машин. Гроза бушевала вовсю, и среди высоченных елей никого не было, кроме нас пятерых. Из-за дождя грубые руки брессанца плохо ему повиновались, и ремонт занял две минуты сорок секунд. Бюзар занес ногу на педаль и приготовился ехать. - Сил у меня еще больше, чем в начале! - прокричал он и с места взял большую скорость, брессанец следовал за ним, прилепившись к его заднему колесу. - Они опережают лишь на одну минуту десять секунд, - заметила Корделия. - Даже меньше, - сказал я. - Уверен, что ведущие поднажали на подъеме... Сейчас увидим... Я остался на месте. Корделия следила за секундомером. - Тридцать секунд, - сказала она. - Мешает гроза, а то бы мы уже услышали шум сопровождающих машин, - проговорил я. - Головная группа должна быть как раз под нами, на шестом повороте. - Одна минута, - торжественно объявила Корделия. - Видите, их все еще нет, - сказала Мари-Жанна. Лицо ее оживилось. - А вы обязательно хотите их дождаться? - спросила она. - Одна минута тридцать секунд, - провозгласила. Корделия. - Он там один-одинешенек в такую грозу, - сказала Мари-Жанна. - Ничего, с ним эта деревенщина, - утешил я ее. Но все же тронулся с места и нагнал наших парней. Мари-Жанна высунулась в окошко. Дождь растрепал ее прическу. Брессанец вел. Он поставил самую маленькую передачу. В низко опущенном седле, прильнув к рулю, коротконогий, с бычьим затылком и плечами шире руля, он яростно вращал педали. Казалось, он топчется на месте. Бюзар с легкостью "сидел" у него "на колесе". Он ехал на средней передаче и менял ее только на поворотах, где подъем становился круче. Ноги у него были длиннее, поэтому при той же скорости двигал он ими медленнее, и это создавало впечатление еще большей легкости. Его угловатое лицо и нос с горбинкой вырисовывались над кряжистой спиной брессанца, как форштевень. Я ехал рядом с ними, внимательно следя за виражами. Корделия не спускала глаз со спидометра. - Двадцать два километра в час, - объявила она. - Слава дурачкам! - Они хорошо идут? - спросила Мари-Жанна. - А вы не видите, какая дорога? Вы когда-нибудь проделывали такой подъем на велосипеде? Профессионалы, асы, чемпионы не смогли бы ехать быстрее! - Бюзару так хочется стать профессиональным гонщиком, - сказала Мари-Жанна. - Пока что в основном трудится брессанец. После второго поворота дорога вышла из леса. Дождь внезапно прекратился. Гроза быстро удалялась, устремившись к долине реки Желины. Гребни гор перед нами очистились от, туч. Подъем стал более отлогим. Три последние витка шоссе были гораздо шире предыдущих: дорога петляла вместе с совсем еще юным горным потоком, еще ручейком, журчащим среди лугов, его исток находился где-то неподалеку. Приятно пахло мокрой травой и нагретой землей. Крупные капли медленно стекали по листьям горечавок. Бюзар положил руки поверх руля, выпрямился и откинул назад голову, словно наслаждаясь ветром. Потом он включил большую передачу, с легкостью обошел брессанца и умчался. Брессанец тоже перевел на большую передачу, но он уже с трудом вертел педали. Ему приходилось все время менять передачу, пока он не дошел до предпоследней; он нервничал, переключатель скоростей скрежетал. Меньше чем за минуту Бюзар отыграл у крестьянина двести метров. - Он поступает не по-товарищески, - сказала Корделия. - Этот паренек трудился больше него. - Бюзар прав. Тот оплакивает приз. Терпеть не могу жадных. - А может быть, ему и в самом деле нужны эти деньги, - заступилась за крестьянина Корделия. - Он просто дрянь, - резко возразил я. - Я рада, что Бюзар не виноват, - вставила Мари-Жанна. - Ты ничего не смыслишь в спорте, - сказал я Корделии. - А ты рассуждаешь, как фашист, - вспылила Корделия. Вот теперь нас по-настоящему захватила гонка. Это я обожаю. Я следовал за Бюзаром, он ехал все в той же позе: положив руки поверх руля и расправив плечи. Косые лучи солнца, падавшие из-за гребня горы, освещали его до пояса. Он гнал вовсю, но дышал ровно. Дорога ползла вверх среди куцей высокогорной травы. Последние деревья остались позади нас, внизу. До уже видневшегося впереди перевала было меньше полутора километров. Я представил себе восторг Бюзара и позавидовал ему. Через перевал он проехал под аплодисменты болельщиков. Пригнув голову, он понесся вниз к Бионне по превосходной Сенклодской дороге. Я остановился, немного не доезжая белой линии. Через пятьдесят секунд появился брессанец. Он продолжал быстро крутить педали. - Переставь передачу! - крикнула ему Корделия. Он послушался, но сделал это неловко, и цепь порвалась. Заменяя ее, он крикнул Корделии: - Это вы виноваты! Вы за него! В толпе раздались смешки. - До чего же он глуп, - проворчала Корделия. - Ей больше нравятся высокие, - сказал кто-то. - А ты встань на ходули! - Они ему помогают! - возмущался брессанец. - Приз должен был достаться мне. Со всех сторон посыпались шутки. Смеялись даже те, кто ничего не расслышал. Брессанец кинул злобный взгляд на толпу и нагнул голову, словно собирался броситься на подтрунивавших над ним людей. - Ты теряешь время, - крикнула Корделия. Брессанец вскочил на велосипед и понесся вниз по склону. Первая группа велосипедистов проехала через перевал на три минуты двадцать секунд позже Бюзара, следовательно, между седьмым и последним поворотами он наверстал часть того времени, которое потерял, пока брессанец менял колесо. Опытных гонщиков гроза задержала больше, чем Бюзара и крестьянина, не понимавших, что из-за сплошной завесы дождя им приходится прилагать дополнительные усилия и что было бы разумнее брать подъем с меньшим рвением. В основной группе находились оба лионца в зеленых майках, нагнавший их на пути к перевалу Ленуар в красной майке, греноблец в голубой и еще трое - всего семеро, самые лучшие гонщики. Они проехали скученно, в быстром темпе, даже не взглянув на толпу. Следовавшая за ними "ведетта" притормозила рядом с нами. - Бюзар и восьмой выигрывают около четырех минут, - крикнул я. - Классные ребята, - сказал Серебряная Нога. - Ура Бюзару! - заорала Жюльетта Дусэ. - У них котелок плохо варит, - проговорил Поль Морель. - Зато ноги хорошо работают! - крикнула Корделия. Глаза ее горели гневом. - Скажите спасибо, что мы сопровождаем вашего подопечного, - сказал я Полю Морелю. - Ну и развлекайтесь, - сказал он. - Обычно клубная машина едет вплотную за своими лучшими гонщиками, - крикнула Корделия. - Я и еду вплотную за Ленуаром, - ответил Поль Морель. - Лучшим считается тот, кто впереди, - заметила Корделия. - Ура Бюзару! - снова крикнула Жюльетта. - Я не собираюсь валандаться с чокнутыми, - проговорил Поль Морель. - Гонка еще не началась, - заметил Серебряная Нога. Морель включил мотор и уехал вниз по склону к Бионне. - Ура Бюзару! - еще раз крикнула нам издали Жюльетта. "Ведетта" скрылась за первым поворотом. - Я так и знала, - проговорила Мари-Жанна. - Что вы так и знали? - У Бернара нет никаких шансов выиграть. - Он опередил всех на четыре минуты, - живо возразила ей Корделия. - Вам этого мало? - Теперь он может выиграть, - подтвердил я. Мари-Жанна покачала головой. По двое, по трое прибывали на перевал отставшие гонщики, в течение двадцати минут проехали все велосипедисты. Они уже были вне игры, но продолжали гонку, считая это делом чести. Во время грозы многие отказались от дальнейшей борьбы. Из пятидесяти двух, взявших старт, осталось всего тридцать человек. В начале третьего этапа, который проделывается в том же направлении, что и первый - от Бионны до перевала Круа-Русс по Сенклодской дороге, - в основном разрывы между гонщиками оставались прежними. На "малом кольце" брессанец нагнал Бюзара, но, очевидно, он понял одну из тонкостей велогонок и теперь давал Бюзару вести каждый раз, когда тот на это шел. Бюзар ехал легко. Его победа стала мне казаться вполне вероятной. Конечно, самым трудным для него будет опередить брессанца на финише. Бюзар был "в форме". Спортсмены прибавили еще одно значение к тем двадцати пяти определениям слова "форма", которые приведены в словаре "Литтрэ". Ближе всего к нему четырнадцатое определение: "Форма доказательства, то есть удачный или неудачный метод расположения отдельных частей доказательства. По форме, то есть в соответствии с методом, согласно которому должно быть изложено доказательство, чтобы отвечать определенным требованиям". Гонщик считается "в форме", когда отвечает всем требованиям, которые необходимы, чтобы победить в спортивной борьбе. Но это выражение гораздо богаче по своему значению. Форма противостоит материи в том смысле, в каком спортсмен ощущает материю как груз, который тормозит его спортивные достижения: спортсмен "в форме", когда жир, лимфа - словом, все, что отяжеляет, - преобразованы в нервы и мышцы, когда материи обретает форму. В идеале спортсмен должен во время состязания сгорать дотла, не оставляя даже пепла. Вот о чем я размышлял, пока ехал за Бюзаром и брессанцем со скоростью сорок километров в час во время их третьего и последнего подъема на перевал Круа-Русс. Корделия и Мари-Жанна возмещали молчанием все треволнения, вызванные вторым этапом. Мари-Жанна, глядясь в карманное зеркальце, пыталась восстановить свою прическу. Для писателя, достигшего зрелости, когда ему есть что сказать, главная забота - тоже быть "в форме". Страница рукописи будет удачной или неудачной в зависимости от того, чувствует ли автор себя "в форме" или нет, садясь за письменный стол. Писатель, достигший зрелости, уже разрешил или преодолел свои внутренние конфликты; основными проблемами для него теперь стали проблемы человечества и своего времени; у него остается лишь одна личная проблема, связанная с диететикой; таким образом, он приближается к тому, чтобы обрести цельность спортсмена, который думает только о своей "форме", говорит только о ней и в преддверии крупных состязаний из любви к ней обрекает себя на умеренность и целомудрие. Возможно, поэтому я и испытываю такую братскую нежность к юным героям стадионов, рингов и велотреков. Когда Бюзар пересек белую линию на перевале, я понял по его лицу, по тому, как он откинул назад голову, что он испытывал то же состояние радостного подъема, которое охватывает меня после окончания удачной, на мой взгляд, главы. Мне также пришло на ум, что "форма" имеет первостепенное значение и для оратора, актера, художника, командующего армией, для всех тех, для кого выполнение их работы каждый раз есть решение новой творческой задачи, и в успешном исходе они никогда не могут быть уверены. Буду ли я сегодня вечером "в форме"? - этот вопрос преследует их. В определенный момент во время битвы на Марне самым важным для всей французской армии было, чтобы Жоффр поспал и чувствовал себя "в форме" в минуту принятия знаменательного решения. Тут я заметил в брессанце первые признаки усталости. Лицо у него покраснело. Движения ног стали беспорядочными. Дважды он отставал от Бюзара и нагонял его, виляя из стороны в сторону. До перевала оставалось всего-два километра. Бюзар несколько раз оборачивался. Мы поняли, что он в нерешительности. По лицу брессанца струился обильный пот; руки его начали дрожать. Бюзар вопрошающе взглянул на меня. - Он рухнул! - крикнул я. Бюзар слегка ускорил ход. Брессанец снова запетлял, потом выровнял велосипед и догнал Бюзара. Но лицо его внезапно побелело. - Он выдохся! - сказал я. - Бюзар не смеет его бросать! - закричала Корделия. - Он должен это сделать. - Ненавижу гонки! - проговорила Корделия. - Больше никогда на них не поеду. Бюзар оторвался от брессанца и сразу же опередил его на несколько десятков метров. - Ненавижу, всех вас ненавижу! - твердила Корделия. Брессанец сделал несколько зигзагов от одного края дороги к другому. Перешел на самую малую передачу, и, казалось, ему стало легче. Он проехал еще метров сто, все замедляя ход. Наконец он поставил ногу на шоссе. Я затормозил рядом с ним. Корделия протянула ему термос, который мы на всякий случай захватили с собой. - Что это? - спросил брессанец. - Чай. - А спиртного у вас не найдется? У нас было и спиртное. - Это тебя прикончит, - заметила Корделия. - Дай ему. Теперь это уже не имеет никакого значения, - сказал я. Брессанец выпил глоток коньяку, Лицо у него порозовело. Он едва заметно улыбнулся. - Ты сильнее всех, - утешала его Корделия. - Верно, - ответил брессанец. Положив руки на руль, он пробежал так несколько метров, чтобы взять разгон. Ноги у него на редкость короткие. Он остановился, не вскочив на седло" Потом пробежал еще три шага, но медленнее, и снова остановился. Белая майка плохо сидела на нем, и от этого казалось, что он полуодет. Открыв рот, брессанец несколько раз помотал головой. Он глубоко вздохнул и некоторое время простоял совершенно неподвижно. Потом снова помотал головой, схватил велосипед и с яростью швырнул его на обочину дороги. Шатаясь, брессанец проделал несколько шагов и рухнул рядом с велосипедом. Корделия вышла из машины и протянула ему фляжку. Брессанец жадно выпил коньяк и перевернулся на живот. Корделия постояла над ним, попыталась приподнять его за плечо, но он тут же повалился обратно. - Что с ним? - спросила Корделия. - Пусть поспит. - А он не заболел? - Влезай в машину, - крикнул я. - Нам в жизни не догнать Бюзара. Сейчас он шпарит по спуску к Клюзо со скоростью семьдесят километров в час. Корделия села в автомобиль. Я захлопнул дверцу. Перед самым перевалом дорога идет среди лугов, описывая полукруг. Если поглядеть вниз с того места, где заканчивается полукруг, виден весь оставшийся позади отрезок пути. Корделия высунулась в окошко. - Он поехал, - сообщила она. Я замедлил ход и оглянулся. Внизу, в полутора километрах от нас, что-то белело и виляло по шоссе. - Упорный паренек, - сказала Корделия. - Да, упрям как вол. Я понесся по спуску к Клюзо. Красную майку Бюзара мы обнаружили только после тринадцатой петли, на прямой, перед самым въездом в город. Бюзар несся с огромной скоростью на самой большой передаче. Оставалась легкая двадцатикилометровая дистанция до Бионны, потом десять километров по "малому кольцу", и если все пойдет хорошо, то через сорок пять минут Бюзар будет у финишной прямой. При мысли, что наш юный друг близок к победе, нас всех троих охватило радостное возбуждение. У въезда в Клюзо по обе стороны дороги стояла густая толпа. Бюзару аплодировали, потому что он прибыл первым, и по номеру выискивали его фамилию в местной газете. Вместе с первыми домами пошла булыжная мостовая. Бюзар прижался к правой стороне улицы, чтобы ехать по асфальтовой дорожке, здесь когда-то проходила узкоколейка, а потом ее загудронировали. Выскочил ребенок посмотреть на гонщика. За ним бросилась женщина, чтобы оттащить его назад. Бюзар мчался прямо на них со скоростью сорок пять километров в чае. Пытаясь их объехать, он свернул в сторону, колеса заскользили по мокрому булыжнику. Велосипед рухнул. Бюзар перелетел через руль и распластался на мостовой, выбросив руки вперед. Я затормозил в нескольких метрах от него. - Секундомер! - сказал я Корделии. - Не вылезай ни в коем случае... Мы с Мари-Жадной подбежали к Бюзару. Он уже встал на ноги. Левая ляжка сильно кровоточила. Из носа тоже текла кровь. Бюзар провел тыльной стороной руки по губам, посмотрел на окровавленную руку в сказал: - Пустяки. Я взглянул на Корделию. - Сорок секунд, - сообщила она. Я вытер платком рану Бюзара на левой ляжке. Она оказалась глубокой. Следовало бы наложить швы. - Я поехал, - сказал Бюзар. - Попробуй, - согласился я. - Надо бы его отвезти в больницу, - вмешалась Мари-Жанна. - Это мы всегда успеем. Не сможет продолжать, тогда и отвезем. Я снова бросил взгляд на Корделию. - Две минуты, - проговорила она. Бюзар сел на велосипед. Двое парней подтолкнули его. Он двинулся дальше. Предстояло проехать весь Клюзо. Мостовой, казалось, не было конца. Бюзар ехал с большим трудом. На всем протяжении пути из толпы доносилось: "У него идет кровь... кровь льется... кровь..." И эти слова, повторявшиеся на все лады: "У него кровь... кровь... кровь..." - сопровождали его, как трезвон колоколов. Мари-Жанна кусала губы. Корделия шептала про себя: "Forza, Бюзар! Вперед! Forza, Бюзар!" Выехав из города, Бюзар понесся со скоростью сорок километров в час. - Я дождусь остальных, чтобы определить разрыв, а потом нагоню тебя! - крикнул я Бюзару. - Не волнуйтесь, мы вас не бросим, - крикнула Корделия. Я остановился. Корделия пустила секундомер. Головная группа проигрывала всего пятьдесят пять секунд. Это была все та же семерка сильнейших. Ветер дул им в спину, и они раскинулись веером по всей ширине шоссе, словно надутый парус. В центре - грозный долговязый Ленуар. Он ехал на самой большой передаче, его ноги словно делали гигантские шаги. "Они приближаются, - мелькало у меня в голове. - Они приближаются. Выигрывают всегда самые крепкие, самые умные, самые опытные, самые разумные, которые умеют пересилить себя". Но я промолчал. Не дождавшись их, я поехал. У Бюзара снова шла кровь из носа. - Не говори ему, что они близко, - попросила Корделия. - Наоборот, он может выиграть только на нервах. Разрыв пятьдесят пять секунд, - крикнул я Бюзару. - Платок, - попросил он. Мари-Жанна протянула ему платочек с ажурной вышивкой собственной работы. Бюзар вытер губу и сжал платок зубами. Он увеличил скорость и дошел до сорока пяти километров в час. Кровь текла с ляжки на икры, на велосипедные туфли. Бюзар не сбавлял скорости, пока не выехал на прямой отрезок шоссе, в двух километрах от Бионны. Здесь он начал сдавать. Скорость упала до сорока, потом до тридцати пяти. - Пить хочу, - крикнул он. - Кончай! - прокричала ему Мари-Жанна. Бюзар отрицательно покачал головой. В зеркальце машины я увидел головную группу. Она тоже выехала на прямую. По всей ширине шоссе раскинулся веер из разноцветных маек: красная, зеленая, голубая, черная с желтым, синяя и красная. Величественная, непреклонная, головная группа неумолимо приближалась. - Вот они! - крикнул я. Бюзар повернул голову и увидел гонщиков. Он кинул термос в канаву и ускорил ход... Я ехал рядом с ним. Корделия не спускала глаз с секундомера и объявляла: - Тридцать восемь... сорок... сорок два... - Ты увеличил просвет, - приободрил я Бюзара. - Давай, жми вовсю! - кричала Мари-Жанна. Я снова посмотрел в зеркальце. Веер позади нас раскалывался. У него появилось острие. Двое гонщиков оторвались и шли вплотную один за другим: зеленая майка, за ней красная - лионец и Ленуар. Основная группа все больше отставала, но эти двое нагоняли нас. - Лионец и Ленуар вырвались вперед! - крикнул я Бюзару. Он сделал еще рывок. Стрелка на спидометре поднялась выше сорока пяти. Когда Бюзар выезжал из Клюзо, он обливался потом, ему пришлось напряженно работать, чтобы набрать скорость. Его охватила слабость, он весь взмок. Но сейчас опять был совершенно сухим. Не могу припомнить выражения его лица. До-видимому, оно уже ничего не выражало. В самый высший, напряженный момент настоящей гонки велосипедист переходит за грань Того состояния, когда он чувствует себя "в форме" или не "в форме". Я пытаюсь, опираясь на свои военные и любовные воспоминания, представить себе, что чувствовал тогда Бюзар. Он мчался вперед, убегая от настигавшей его погони, как солдат, идущий в атаку под сосредоточенным огнем противника. В такие мгновения человек живет только настоящей минутой. Душа, разум, мускулы образуют единое целое; в этот миг все способности человека достигают наивысшей слитности. Я опять взглянул в зеркальце. В самом начале прямого отрезка шоссе появилось белое пятно, оно быстро приближалось. Веер снова раскололся. Из него вынырнула белая майка. Брессанец мчался подобно снаряду. Вот он нагнал Ленуара с лионцем и прицепился к ним сзади: красная майка, за ней зеленая, а сзади белая. Прямая дорога кончается в центре Бионны. Бюзар несся со скоростью сорок шесть километров в час и, даже не притормозив, свернул на "малое кольцо". До финиша на стадионе оставалось еще десять километров. На булыжной мостовой Бюзар снизил скорость до сорока километров в час. Все жители города высыпали на тротуары. И снова нас сопровождал перезвон колоколов: "У него кровь... кровь... кровь..." Ляжка у Бюзара кровоточила все сильнее и сильнее... По предместью Бионны, Сент-Марн-дез-Анж, дорога некоторое время идет прямо, и я снова обнаружил в зеркальце погоню. Они находились всего в трехстах метрах от нас. - Они приближаются, - предупредил я Бюзара. Спидометр подскочил к сорока четырем. Последним трудным участком был крутой мощеный подъем в пятнадцать градусов в старой части города. Метров за тридцать до конца подъема Бюзар сдал. Он ехал в довольно хорошем темпе и вдруг замедлил ход, сделал еще четыре оборота педалей и остановился. Повернувшись к нам, он сказал: - Больше не могу! Я бросил взгляд в зеркальце. Красная, зеленая и белая майки появились у подножия горки. - Вот они! - крикнул я. Бюзар побежал, толкая велосипед перед собой. Он несколько раз споткнулся. Велосипед упал, он поднял его. Так он пробежал последние тридцать метров подъема. За ним тянулась струйка крови. На вершине горки Бюзар снова вскочил на велосипед. Мы ехали рядом с ним. С самого Клюзо Мари-Жанна сидела, высунувшись в окно машины. Бюзар повернулся к ней и прокричал: - Все это ради вас! Он помчался вниз по склону, к новому городу. До стадиона оставалось всего два километра. Спускаться через старый город приходится по узким, извилистым и крутым уличкам. Я потерял Бюзара из виду. Мимо меня проехали Ленуар, лионец и брессанец. Нагнал я их только на бульваре, в восьмистах метрах от стадиона. Бюзар еще вел, но просвет сократился до ста пятидесяти метров. Ленуар был во главе погони. Бюзар свернул под прямым углом на дорогу, идущую к стадиону, и упал. Он ударился головой о мостовую, но немедленно вскочил на ноги. Лоб у него был рассечен, кровь заливала глаза. Бюзар снова сел на велосипед. Подбежали какие-то парни и подтолкнули его. Преследователи были всего в нескольких метрах от него. Бюзар первым выехал на дорожку стадиона, опередив всех на двадцать метров. Толпа кричала: "Ленуар!.. Ленуар!.." - так как победу Бионне обычно приносил он. В спурте брессанец обошел всех и пересек первым линию финиша. Ленуар и лионец отстали на два колеса. Бюзар закончил гонку четвертым, дав себя опередить на десять метров. Жюльетта Дусэ, стоявшая у финиша, вручила брессанцу букет как победителю. Брессанец под аплодисменты сделал почетный круг по стадиону. - Брессанцу ура! Брессанцу ура! - кричала Жюльетта Дусэ. Я отвез Бюзара в клинику, где ему наложили швы. Серьезных повреждений у него не обнаружили. 2 На следующий день Мари-Жанна с Корделией навестили Бюзара в клинике. Его должны были выписать к концу дня, после того как сделают последнюю перевязку. Корделия пошла провожать Мари-Жанну в поселок Мореля. - Зайдемте ко мне, - предложила Мари-Жанна. Они уселись по обе стороны стола, стоящего посередине комнаты и покрытого клетчатой клеенкой. Вначале разговор зашел о работе Мари-Жанны и ее матери. Основную часть женского населения Бионны кормит пластмассовая промышленность; одних - и таких большинство - потому, что они работают на фабриках, других - потому, что они жены или любовницы хозяев. Мать Мари-Жанны работала на "Пластоформе" по восемь, а то и по десять, по двенадцать часов в день, склеивая из двух кусков пластмассы - салатного цвета и бутылочного - кувшин для воды, небьющийся, недеформирующийся, подскакивающий, как мячик, если бросить его на пол. Мари-Жанна продемонстрировала эти его свойства Корделии, потом заговорила о разных сортах клея для пластмассы. - Бензол и ацетон - это яды, - сказала она. У работниц цеха, где работала ее мать, появлялась вдруг сыпь, потом экзема проходила, но кожа приобретала свинцовый цвет. А вскоре после того, как начали применять какой-то новый химический препарат, у многих женщин стали портиться зубы. - Это не для меня, - сказала Мари-Жанна. В голосе у нее иногда появлялись нежные интонации, например когда она сказала во время гонок: "Как я рада, что Бюзар не виноват" или даже когда попросила Корделию: "Зайдемте ко мне", потом внезапно голос ее становился жестким, сухим, как вот сейчас, когда она произнесла: "Это не для меня", будто мертвую ветку отсекла. Мари-Жанна проявила настойчивость в своем стремлении стать белошвейкой в городе, лишенном старых традиций, где женщины носят трикотажные комбинации и нейлоновые трусики. Но без работы Мари-Жанна не сидела: несколько жен бывших ремесленников, ставших промышленниками после изобретения пресса для литья под давлением и внезапно разбогатевших, поверили журналу "Плезир де Франс", что женщина, которая носит белье ручной работы, доказывает, что наделена превосходным вкусом. Мари-Жанна прославилась своей ажурной вышивкой. Все это она изложила Корделии и дала подробный отчет о своем заработке. Буржуазия относится к деньгам как к чему-то священному, что нужно скрывать, подобно менструациям, о которых все время думают и никогда не говорят. Мари-Жанна прямодушна, черта, свойственная теперь только людям из народа. Она совершенно откровенно рассказала Корделии, которая впервые была у нее в доме, о своем заработке и о своей личной жизни. Исходя из того, сколько времени у нее уходит на каждую вещь, она подсчитала, что зарабатывает около ста франков в час; другими словами, не намного меньше, чем ей платили бы на фабрике. Она проводила за рукоделием по десять часов в день, но зато не работала ни в воскресенье, ни в понедельник в тех случаях, когда накануне поздно возвращалась с танцев. В общей сложности она зарабатывала тысяч двадцать пять в месяц. Ее мать приносила домой столько же. Жили они вдвоем, отца придавило прессом, штамповавшим целлулоидные изделия. - Мы ни в чем себе не отказываем, - сказала Мари-Жанна. У них были даже небольшие сбережения. - Хотите пьяных вишен? - С удовольствием, - согласилась Корделия. Мари-Жанна постелила на стол вышитую скатерку, на скатерку поставила подносик из бледно-голубого металла, а на подносик ликерные рюмки с наперсток величиной. За банкой с вишнями она вышла на кухню. Барак состоит из двух комнат: в одной живет Мари-Жанна, в другой - ее мать, между ними помещается кухня. Вход в квартиру через кухню. Мари-Жанна вынимала вишни ложечкой. В каждую рюмку помещалось только три ягодки. Немного погодя Мари-Жанна предложит: - Хотите еще вишен? - Почему вы не выходите за Бюзара? - спросила Корделия. Мари-Жанна рассмеялась: - Уж он-то, конечно, был бы счастлив. - Вы его не любите? - Возможно. - А если бы он перестал к вам приходить? - Я скучала бы. - Он ваш любовник? - спросила Корделия. - Нет. Мари-Жанна посмотрела на Корделию. - У меня были любовники, - сказала она. Помолчав, она добавила: - Все мужчины эгоисты. Корделия ждала объяснения. - Молодых людей - хлебом не корми, дай им похвастаться, - продолжала Мари-Жанна. - Ну, а мужчины постарше? - спросила Корделия. - Они сразу же начинают приставать. Переходят на "ты"... - Мари-Жанна заговорила возмущенно. - Их останавливаешь: "Разве я дала вам право быть со мной на "ты"?" А они в ответ: "Нечего корчить из себя недотрогу... Все знают, что не так уж ты строга". Ну, были у меня романы, но им-то какое дело? К тому же все это длилось так недолго. - Бюзар вас любит. Это видно, - сказала Корделия. - Вы думаете? - спросила Мари-Жанна и тут же добавила: - Это правда. Он меня любит. В тот день она больше на эту тему не говорила. Но в последующие недели Корделия часто заходила к ней. Я думаю, Корделия не могла противиться желанию послушать рассуждения Мари-Жанны о мужчинах; так рассуждал бы заяц, будь у него дар речи, о собаках и охотниках; быть все время начеку казалось ей таким же естественным рефлексом, как сужение зрачка при ярком свете. Ей были ведомы и уловки, помогающие зверю, которого травят, привести охотников туда, куда хочет он; но она была убеждена, что в конечном счете в этой игре всегда проигрывает женщина (и заяц). Все это она излагала афоризмами, ни на минуту не сомневаясь в их бесспорности. Раб считает неколебимой ту невеселую мудрость, которая выработалась в нем долгими веками сосуществования с хозяином. Корделия приходила к Мари-Жанне после полудня и приносила большие шоколадные конфеты с ликером. Мари-Жанна засовывала конфету целиком в рот, медленно раздавливала, закрывала глаза и долго прижимала ее языком к небу, смакуя шоколад, смешанный с ликером. Потом она с улыбкой говорила Корделии: - До чего же я сластена! Корделия садилась и закуривала. Обе женщины принимались болтать о своем прошлом, о настоящем, о будущем. Вечером я узнавал от Корделии все тайны ее новой подруги. Вот почему я смог восстановить все, что произошло между Бюзаром и Мари-Жанной, когда тот пришел к ней в первый раз после гонок. Мари-Жанна разрешала Бюзару проводить у нее два вечера в неделю: во вторник и в четверг. Он прятал свой велосипед за кустами гортензии, у Сенклодского шоссе, перед бараком. Входил Бюзар в дверь, а выходил - в полночь, иногда даже около двух или трех часов ночи - через окно, благо оно было низко над землей. Мари-Жанна и Бюзар целовались, он ласкал ей грудь. - А еще что? - спросила однажды Корделия. - Он меня обнимает, прижимает к себе. - И ты никогда не отвечаешь на его ласки? - Еще чего не хватало! - возмутилась Мари-Жанна. Но тут же засмеялась, чтобы ее не приняли за святошу. Потом она густо покраснела, представив себе, как она должна была бы отвечать на ласки Бюзара. - Чертова Корделия! - сказала она. Корделия восторгалась выдержкой Мари-Жанны. - А ты думаешь, она ничего не скрывает? - Зачем ей врать мне? Я ведь не мужчина. Я говорю с ней о любви без всякой заинтересованности. В другой раз Корделия спросила Мари-Жанну, почему та не принимает Бюзара чаще? - А спать когда? - возразила Мари-Жанна. Она воткнула иголку в линоновую комбинацию, которую вышивала, и принялась объяснять, отгибая пальцы: - В пятницу я ложусь рано, потому что по субботам хожу в кино, а в воскресенье на танцы... В понедельник потому, что накануне было воскресенье... В среду потому, что во вторник у меня был Бюзар и поздно ушел... Сама видишь, он не может приходить чаще... - Ты думаешь только о себе, - возразила Корделия. - Это правда. И я тоже... - Поступаешь, как мужчина... - Над этим я не задумывалась. Когда Бюзар приходил, он имел право поцеловать Мари-Жанну в губы. Она позволяла ему это, но сама на поцелуй не отвечала. В первый вторник после бионнских гонок Бюзар попытался удержать ее для второго поцелуя. Она подумала, что он считает, будто проявленное им во время состязании мужество и ранение дают ему новые права. Мари-Жанна отвернулась, губы Бернара задержались у нее за ухом и на затылке. Она высвободилась из его объятий. - Садитесь, - указала она Бюзару. - У вас нет сердца, - сказал он. Мари-Жанна усмехнулась. Она обошла стол и села на свой рабочий стул с высокой спинкой. Бюзар направился было к ней. - Нет, - остановила его Мари-Жанна. Бюзар вернулся на прежнее место и сел напротив нее. Мари-Жанна принялась за прерванное рукоделие. Так, по заведенному ею порядку, должна была протекать первая половина их вечерних свиданий. Они встречались уже полтора года, и, хотя Мари-Жанна ни разу ему не уступила, он все с той же страстностью продолжал этого добиваться. У них был разработан своеобразный кодекс, которому подчинялись их свидания до малейших мелочей. Взаимоотношения двух людей, из которых один чего-то требует, а второй защищается, чаще всего приобретают характер юридической процедуры; ради обладания сердцем и телом порой приходится вести бесконечную тяжбу. Каждая новая льгота стоила Бюзару куда больших ухищрений, чем изменение какого-нибудь пункта международного договора искусному дипломату. - Как твоя нога? - спросила Мари-Жанна. Оставаясь наедине, они были на "вы", когда разговор шел об их любовных отношениях, и переходили на "ты", как только затрагивались другие темы. Это входило в их негласный кодекс. - Пустяки. Доктор просвечивал меня. В воскресенье я уже смогу снова сесть на велосипед. - Ты вымотаешься. - Полюбите меня, и вы увидите, на что я способен. На Мари-Жанне была новая блузка из белого пике со слегка накрахмаленными отворотами. Подкрашенные губы хорошо гармонировали со свежим цветом лица. Равномерные волны прически походили на только что выложенную черепичную крышу. Бюзару вспомнилось ходячее сравнение лица с фасадом дома. Голубые глаза - как свежевыкрашенные ставни. - До чего же вы нарядная! - сказал он. Мари-Жанна подняла к нему лицо. - Вы все это мне скажете потом. "Потом" означало, когда она закончит свою работу и разрешит ему лечь на кровать рядом с собой. Он добился этой вечерней привилегии на четырнадцатом месяце своего ухаживания. При мысли о том, что будет "потом", его охватило волнение. - Сейчас! - потребовал Бюзар. - Нет. - Почему? - спросил он. - Не хочу, вот и все. - Негодяйка, - сказал он нежно. Мари-Жанна улыбнулась. - Вы у меня попросите прощения потом. - Хорошо. - Так поговорим о гонке, - предложила Мари-Жанна. Бюзар помолчал, пытаясь совладать с нахлынувшими на него чувствами. - Представитель "Альсьона" отметил меня, - начал Бюзар. - Мне об этом рассказал Поль Морель. Они могут предложить мне контракт... И Бюзар принялся описывать перспективы, которые вроде бы открывались перед ним. Многие именно так и начинали. Сам великий Бобэ всего несколько лет назад выступал на состязаниях в бретонских деревушках во время ярмарок. Во всяком случае, одно совершенно точно: в этом году он в великолепной форме. Ему не повезло, не упади он, он выиграл бы гонку. А ведь бионнские гонки потруднее многих занесенных в официальный календарь; одни только жители Бионны не понимают, что это пробный камень. А когда он станет профессиональным гонщиком, он сможет все время тренироваться. И добьется новых успехов, огромных успехов. Он не из тех, кто всю жизнь остается в "прихлебателях" великих гонщиков. Он сумеет сказать: вот мои условия, хотите соглашайтесь, не хотите - не надо. А если представится возможность, то он наперекор руководителю команды оторвется от основной группы, как он это сделал в воскресенье. Надо заставить уважать себя; Робик доказал это во время "Тур де Франс" 1948 года. Юрские горцы всегда действуют по собственному разумению. И все будут говорить: "Великий гонщик Бернар Бюзар, неукротимый Бюзар, уроженец Юры"... Гонщик хорошо зарабатывает, особенно если ему удается попасть в лидеры. Он купит себе машину, и не какую-нибудь "ведетту", как у Поля Мореля, а спортивный "кадиллак" с откидывающимся верхом, без задних сидений. - Хочешь в одиночестве за рулем красоваться. - Ты будешь сидеть рядом со мной. - К тому времени вы меня забудете: - Давайте поженимся немедленно. - Если бы все дело было в "кадиллаке", я бы вышла замуж за брессанца. - Вот змея, - нежно проговорил Бюзар. Он снова принялся мечтать об ожидающей его славе. Мари-Жанна лишь подсмеивалась над ним. Воскресная гонка была первым серьезным испытанием для Бюзара, и он убедился, что способен побить лучших гонщиков. В противоположность ему в памяти Мари-Жанны запечатлелась прежде всего одна картина: раскинувшись веером, словно подгоняемый ветром, несется по шоссе к Клюзо отряд велосипедистов, преследуя молодого гонщика, и с каждым оборотом колеса расстояние все уменьшается и уменьшается; красная майка, зеленая майка, белая майка неотвратимо приближаются; долговязый Ленуар стоит на педалях, лицо выставлено вперед, как фигура на носу корабля, взгляд спокойный и жесткий, словно он уже наметил место, где Бюзар упадет вторично и тем самым уступит ему первое место. Побеждают всегда самые сильные. Мари-Жанна верила в это так же твердо, как во врожденную неблагодарность мужчин. И в свете этой истины Бюзар и брессанец, вырвавшиеся вперед, представлялись ей детьми, которые бросают свои шарики на площадку для игры в шары, где взрослые подсчитывают свои попадания: я бросаю, ты попадаешь. Для нее проигрыш был предрешен. И даже победа брессанца не убеждала ее, была, по ее мнению, чистой случайностью. Он выдохся, и к следующей гонке ему уже не оправиться. Вот о чем думала Мари-Жанна, продолжая вышивать, в то время как Бюзар расписывал ей свое блестящее будущее профессионального спортсмена. Пробило десять часов. Мари-Жанна вышла за пьяными вишнями. Так было заведено. В одиннадцать часов она отложит в сторону свое рукоделье, и Бюзар получит разрешение прилечь рядом с нею на кровати. Она раскладывала вишни по рюмкам, а Бюзар продолжал: - Видишь, я был прав, что не послушался Поля Мореля. Представитель "Альсьона" и не заметил бы меня... Мари-Жанна обхватила его голову руками и взъерошила ему волосы. - Эх, ты, недотепа... Бюзар откинул назад голову и устремил на Мари-Жанну бесхитростный взгляд своих больших глаз. - Ты меня огорчаешь, - сказала Мари-Жанна. - Почему? - спросил он. Мари-Жанна выпустила его голову, взяла вишню и сунула ее Бернару между губами. - Помолчи, - попросила она. Бернар зажал губами вишню и потянулся к Мари-Жанне. Она снова обняла его голову и принялась зубами вырывать у него вишню. Резцы у Мари-Жанны ровные и острые, как ножи у косилки в первый день сенокоса. Она раззадорилась, села к Бюзару на колени, достала другую вишню, взяла ее в рот и стиснула между зубами. - Возьми, - предложила она. Бюзар откинул Мари-Жанну на руку и наклонился к ее яйцу. Ему никак не удавалось заставить девушку разжать зубы и выпустить вишню. - Возьми, - прошептала Мари-Жанна. Бюзар потерял самообладание. - Иди сюда, - сказал он. Он просунул руку под колени девушке, другой обхватил ее за плечи, чтобы отнести на кровать. Она вырвалась из его объятий. - Нет, - сказала Мари-Жанна. Она встала по другую сторону стола. - Уходите. - Простите, - попросил Бернар. Они стояли друг против друга, разделенные столом. Мари-Жанна положила ладони на пенившиеся рубашки, которые вышивала днем. Она раскраснелась, у нее горела даже шея, оттененная белоснежным воротником блузки. Она пылала, как костер, среди белого вороха линона и батиста. - До чего же вы красивая, - произнес Бернар. Она чувствовала, что он смотрит на ее грудь. Мари-Жанна повторила: - Уходите, прошу вас. Бернар ничего не ответил и не сдвинулся с места. - Разве вы не понимаете, что я перестала владеть собой. Мари-Жанна обогнула стол и прошла мимо Бюзара. Он не осмелился ее обнять. - Этим и должно было кончиться, - сказала она сердито. Она бросилась на кровать. Бюзар вытянулся рядом с ней. Он поцеловал ее в губы, и Мари-Жанна отвечала ему на поцелуи. Он ласкал ее, и она его не отталкивала. От свалившегося на него долгожданного счастья Бернар потерял голову. Он принялся говорить ей о своих чувствах. - Я вас люблю, Мари-Жанна. Он прильнул к ней и, продолжая объясняться в любви, осыпал ее лицо быстрыми поцелуями. Он признался, что нередко в те дни, когда ему не разрешалось приходить, он сидел за кустом гортензий и следил за ее окном, пока не гас свет. Что, бывало, он в полночь, а то и в два часа ночи садился на велосипед просто ради удовольствия проехать мимо ее дома. Что когда она упомянула брессанца, хоть он и понял, что это шутка, но все равно готов был его убить, Что с тех пор как он с ней познакомился, он не смотрит больше ни на одну женщину, хотя она упорно отвергает его. Что он мечтает только об одном, чтобы она разрешила ему проводить ночи рядом с нею и приносить ей каждую неделю свою получку. Из любви к ней и если она этого потребует, он готов даже отказаться от спортивной славы. - Неужели это правда, неужели вы согласны быть моей? - повторял он. Бюзар не обольститель. Он не сумел воспользоваться моментом. Пока он говорил, Мари-Жанна взяла себя в руки. Она тихонько оттолкнула его. - Лежите спокойно. Он снова к ней прижался. Она оттолкнула его более решительно. - Почему? - спросил Бюзар. - Не хочу. - Но вы же хотели. - А теперь не хочу. Бюзар вскочил с кровати, прошелся по комнате и вернулся к Мари-Жанне. - Вы очень злая женщина. У Бюзара черные глаза. Сейчас он стоял перед ней, нахмурив брови, и казался невероятно высоким. Мари-Жанна проворно встала, не спеша обошла Бюзара, который, сделав полуоборот не сходя с места, проводил ее взглядом, остановилась у прямоугольного зеркала, висевшего над туалетным столиком, и стала приводить в порядок свою прическу. Бюзар подошел к Мари-Жанне, взял ее за плечи, силой повернул лицом к себе и схватил за запястья. - Пойдем! - Нет. Она тряхнула руками, и он их выпустил. Бюзар подошел к столу, опустился на стул, на котором провел весь вечер, сидя напротив Мари-Жанны, и уронил голову на руки. Мари-Жанна увидела, как от рыданий судорожно вздрагивает его худая спина. Она села напротив него на стул с высокой спинкой. - Бернар, - сказала она, - не надо больше приходить. Еще не было одиннадцати. У них оставалось много времени на обычные для счастливых или несчастливых возлюбленных и супружеских пар пререкания: "Ты обещала", "Ничего я не обещала", "Я имею право", "Ты не имеешь права", "Я настаиваю на своем праве" и, наконец, самый веский довод, который иногда пресекает спор и приводится сильной стороной, то есть, говоря их языком, тем из них, кто меньше любит: "Я не хочу" или "Я хочу". Не буду дальше распространяться на эту тему. Сказанного мною достаточно, чтобы читатель получил полное представление о любовных отношениях Бюзара и Мари-Жанны в течение первых полутора лет. Но сейчас возникло новое обстоятельство. Мари-Жанна чуть не уступила и сделала из этого вывод: Бернар не должен больше приходить. Даже если, а это вполне вероятно, Мари-Жанна в конце концов отменит свой запрет, она оказалась вынуждена сейчас объясниться откровеннее, чем когда-либо. Почему она сопротивлялась Бюзару с упорством, которое сделало бы честь набожной девушке в те времена, когда считалось, что физическая близость угрожает спасению души? Вот этого я никак не мог понять, хотя все ее признания Корделия передавала мне. - Она боится забеременеть. Вовсе незачем быть психоаналитиком, чтобы понять это, - сказала Корделия. - В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году? - удивился я. - Сейчас даже школьницы знают, какие предосторожности следует принять... - А Мари-Жанна не школьница. - Корделия разозлилась. - Кто же мог научить ее тому, что твои школьницы будто бы знают? Где она достанет то, что ей необходимо? И кто ей даст на это деньги? Мари-Жанна призналась Корделии, что у нее было три любовника. Самый последний считал ниже своего мужского достоинства прибегать к единственному известному в Бионне способу предохраняться, будто он старый муж. Мари-Жанна забеременела, а его взяли на военную службу. Аборт произвела какая-то старуха, и неудачно. В больнице хирург делал вычистку без анестезии, чтобы наказать Мари-Жанну "за нанесение ущерба своему здоровью". Прошло четыре года, и Мари-Жанна все это время вела целомудренный образ жизни. - Свободная любовь - это тоже роскошь! - воскликнула Корделия. - А почему ей не выйти за Бюзара? - А почему она должна выходить за него? Бюзар, разъезжая на своем трехколесном велосипеде, зарабатывал немного меньше Мари-Жанны. Жил он у своих родителей. Квартиру в Бионне найти трудно, население здесь росло так же быстро, как развивалась пластмассовая промышленность, которая зародилась в 1936 году, одновременно с появлением пресса для литья под давлением, и за эти восемнадцать лет вытеснила всякую другую индустрию. Если в доме, где тихо жили две женщины, появится мужчина со всеми своими требованиями, кончится их спокойная жизнь, и с каждым очередным ребенком их относительная обеспеченность будет все уменьшаться - вот что несло Мари-Жанне замужество. - Слишком дорого ей обойдется муж, - закончила Корделия. - Значит, она не любит Бюзара. - Откуда ей знать, любит ли она его. Была бы она с ним счастлива - возможно, и полюбила бы. Любовь так же разнообразна, как условия, в которых живут любящие друг друга люди. Любовь - это не таинство. К счастью, Мари-Жанна не склонна ни к религии, ни к метафизике. - Зачем же она продолжает принимать Бюзара? - Имеет же она право развлечься. - Но он-то страдает. - Знаешь, мужчины вечно жалуются на такого рода страдания... А они куда менее болезненны, чем аборт. Приблизительно то же самое, только другими словами, Мари-Жанна пыталась втолковать Бюзару во вторник вечером, когда он пришел к ней впервые после воскресных гонок. Спор между ними затянулся до поздней ночи. - Потребуй от меня чего угодно, - твердил Бюзар. - Я способен на все, чтобы доказать тебе свою любовь. - Хорошо, - в конце концов согласилась Мари-Жанна. - Найди себе дельное занятие, поищи квартиру, и мы поженимся. - Это пустяки! - воскликнул Бюзар. - Завтра же попрошу Поля Мореля перевести меня в цех. А насчет квартиры... - Нет, - прервала его Мари-Жанна. - Мой муж не должен работать на фабрике пластмасс. Рабочие пластмассовой промышленности разделяются на две категории: слесари-инструментальщики, изготовляющие формы, - специальность высокой квалификации, и учиться этой профессии Бюзару поздно, тем более что ему необходимо зарабатывать себе на жизнь. И прессовщики, которые обслуживают пресс и не имеют никакой квалификации; на предприятиях с сильной профсоюзной организацией прессовщики зарабатывали в 1954 году по сто шестьдесят франков в час. Прессовщик всю свою жизнь остается неквалифицированным рабочим. - Я не считаю дельным занятием работу у пресса, - продолжала Мари-Жанна. Она, как и все жительницы Бионны, знает, что тот, кто встал к прессу, больше ничего в жизни не достигнет. Не имея возможности увеличить почасовую оплату, он будет работать сверхурочно. Начнет с восьми часов на фабрике. Потом, когда ему захочется приобрести газовую плиту или мотороллер, пойдет подрабатывать в небольшие мастерские, хозяева которых по дешевке перекупают на фабриках устаревшие прессы. Рабочий день прессовщика будет все удлиняться и удлиняться; он будет уже и спать и есть единственно ради того, чтобы набраться сил для работы; и ничего другого до самой смерти. Но в Бионне работать больше негде. - Я хочу уехать из Бионны, - заявила Мари-Жанна. - Вот мое условие. - Мы сможем это сделать, когда я стану профессиональным гонщиком. - Хорошо, отложим нашу свадьбу до того времени, когда ты будешь вторым Луизоном Бобэ. - Я плюну на велосипед! - воскликнул Бюзар. - Мы уедем из Бионны в этом же году. Бюзар ушел, не требуя даже прощального поцелуя. Его пугало потрясающее самообладание Мари-Жанны. После того как она, забывшись на мгновение, чуть было не отдалась ему, ужасно будет почувствовать, что она не отвечает на его поцелуи. 3 Всю неделю Бюзара не было видно в Бионне. Он появился у Мари-Жанны в следующий вторник, ровно в девять вечера, в тот час, когда ему разрешалось приходить. - Ну вот, - сказал он, - я был в Лионе, повидался с товарищами по военной службе. Они посоветовали поехать в Шалон-сюр-Сон к их друзьям, те меня направили в Макон. Нам предлагают управлять снэк-баром, который сейчас как раз достраивается. Он находится между Шалоном и Маконом на магистрали Париж - Лион - Марсель - Лазурный берег. По шоссе проезжает в среднем триста пятьдесят машин в час. Бюзар подробно описал заведение. Белая квадратная коробка из бетона около бензозаправочной станции с шестью автоматическими колонками, всю ночь освещенная ярким неоновым светом. Бар с пятнадцатью высокими табуретами и десятью столиками на четыре прибора. Двухкомнатная квартира с кухней для управляющего. Круглый год мимо закусочной проезжают люди со всего света. Бюзар объяснил, в чем преимущество снэк-баров: в наш век автомобилисты не желают тратить время на рестораны. Они предпочитают перекусить на скорую руку, пока заправляется их машина. Тем, которые не желают выходить из автомобиля, относят сандвич и вино в картонном стаканчике. Снэк-бар - это будущее. Проработав десять лет управляющим, Мари-Жанна и Бюзар накопят достаточно денег, чтобы откупить закусочную. С них требуют семьсот тысяч франков залога. Отец Бюзара дает сто пятьдесят тысяч франков, половину своих сбережений. Он на дому отшлифовывал оправы для очков, которые выходили из-под пресса в необработанном виде. Вторую половину своих сбережений отец предназначил в приданое сестре Бюзара, Элен, которая была помолвлена со слесарем-инструментальщиком, работавшим на "Пластоформе". Мари-Жанна сообщила, что у них с матерью лежит в сберегательной кассе двести двадцать пять тысяч франков. Итого сто пятьдесят тысяч плюс двести двадцать пять тысяч - триста семьдесят пять тысяч франков. - Не достает еще очень большой суммы, - сказала Мари-Жанна. - А жаль, я не прочь была бы поглазеть на всех этих проезжих. - Остается раздобыть триста двадцать пять тысяч франков. И я уже кое-что придумал. Бюзар поднялся. - Ты не останешься? - Нет. Я должен немедленно заняться добыванием этих трехсот двадцати пяти тысяч франков. Бюзар протянул ей руку. - До четверга, Мари-Жанна. Брессанец застрял в Бионне. Победа на велогонке принесла ему двенадцать тысяч франков. Он их спустил за воскресный вечер и за понедельник у Серебряной Ноги в бистро "Пти Тулон". Угощал всех игристым с виноградной водкой и протрезвел только во вторник утром. Ему было двадцать лет; в этот год он призывался. В Брессе принято отмечать уход в армию буйными похождениями. В январе он вместе с другими семнадцатью парнями из его деревни того же 1934 года рождения, его "сопризывниками", в течение восемнадцати дней обходил ферму за фермой, собирая деньги на банкет, который они устроили на девятнадцатый день. Сбор денег длится столько дней, сколько оказывается призывников в коммуне. Таков обычай в Брессе. Призывники появляются на фермах, обвешанные всевозможными кокардами и лентами, не хуже туземцев с Новой Гвинеи, которые, отмечая возраст возмужания, когда мальчики посвящаются в воинов, украшают себя перьями, масками и татуировкой. Призывники танцуют, отбивая ритм каблуками и сопровождая свои номера улюлюканьем - своеобразным боевым кличем с разными переливами, особыми для каждой деревни; движения постепенно ускоряются, пока танцоры не доходят до полного изнеможения; тогда им предлагают выпить и закусить. В течение всего этого периода призывники каждый вечер собираются по очереди у одного из своих товарищей. Они пьют вовсю виноградную водку, которая здесь в избытке, так как все фермеры гонят самогон. После восемнадцати дней кутежа был устроен заключительный банкет, вылившийся в настоящую оргию, которую этнографы назвали бы ритуальной. Она длилась двое суток. Было поглощено четыре гектолитра местного белого вина, дешевого и терпкого, но богатого алкалоидами, сильно действующими на двигательные нервы, и еще около гектолитра виноградной водки. Девушки того же года рождения, "новобранки новобранцев", были приглашены на первую часть банкета, которая продолжалась от полудня до шести вечера; когда парни захмелели, девушки, как и принято, разошлись по домам. Наш знакомый брессанец выпил и съел больше всех своих товарищей. Именно он каждую ночь выбывал из строя последним. Юн же был главным задирой, самым воинственным и самым сильным во время сражений с призывниками соседних деревень. Он лучше других выводил боевой клич, выше всех прыгал, хотя и был ниже всех ростом, и он же был объявлен победителем вдовой, согласившейся испытать силы будущих солдат. И денег на заключительный банкет опять же больше всех собрал он. Так прошел январь, и наш брессанец стал подумывать о новых подвигах. В декабре он уйдет в армию. Окончив службу, он женится на дочери соседа, и та принесет ему три гектара земли в приданое; обо всем этом уже было договорено. Он арендует еще три-четыре гектара земли, а волов для пахоты и для всяких перевозок возьмет у тестя, а потом отработает свой долг. Ему придется копить деньги, чтобы приобрести скот, инвентарь и чтобы арендовать ферму, после этого он будет откладывать деньги на арендную плату, а потом, когда у него пойдут дети, - на аренду большой фермы. Ведать деньгами будет жена. И лишь раз в месяц на ярмарке в Сен-Тривье-ле-Курт он сможет покутить. Вечерами он будет обмозговывать всякие торговые сделки с барышником, с торговцем птицей и скупщиком молока. И так до самой смерти. "Гулять" ему оставалось всего десять месяцев: с февраля до декабря. Он чувствовал себя невероятно сильным, способным поставить вола на колени, невероятно смелым, способным в одиночку умыкнуть во время танцев девушку из враждебной деревни. Никакая работа, никакое пари, никакая драка его не страшили. На все он отвечал: - Меня этим не испугаешь. Призывник имеет право весь год лодырничать. Вся деревня оберегает его свободу, которая дается ему всего раз в жизни. Соседи приходят на подмогу отцу, у которого сын "отгуливает призыв". Поразмыслив, наш брессанец решил показать, на какие подвиги он способен в спорте, и сразу же с февраля начал тренироваться. Он целыми днями носился на велосипеде по обледенелым дорогам, ежедневно удлиняя свои поездки. Первый большой подъем он совершил на перевал Фосий по талому снегу, при этом падал восемнадцать раз. Он уже подсчитал, сколько заработает денег за лето, победив на всех кантональных гонках, и представлял себе, как будет всех угощать в трактире. Он прославится не только своими спортивными достижениями, но и щедростью. После воскресной гонки он пробыл в Бионне целую неделю благодаря Серебряной Ноге, который, когда выигранные деньги брессанца были пропиты, стал отпускать ему в кредит еду и вино и ничего не брал за комнату. Серебряная Нога - старый романтик и питает слабость к сорвиголовам. В следующее воскресенье брессанец принял участие в Сенклодских гонках и там же, в ту же ночь спустил все свои призы. После этого он вернулся в Бионну дожидаться состязаний, которые проводятся в Троицын день в соседнем городке Бельгарде. Серебряная Нога снова открыл ему кредит на все, за исключением вина. Во вторник, в половине десятого вечера, брессанец сидел в "Пти Тулоне" перед пустым стаканом в полном одиночестве. Он ждал, когда какой-нибудь запоздалый посетитель угостит его в память о его прежней щедрости. Вошел Бюзар. - Чего тебе заказать? - спросил он, подойдя к брессанцу. - Ты мне должен пять тысяч франков, - сказал тот в ответ. - С каких это пор? - Ты украл мой приз за перевал. - Не бросайся такими словами! - Верни мои деньги, они мне нужны. Бюзар, казалось, раздумывал, и Серебряная Нога, слышавший их разговор и наблюдавший за ними, решил, что Бюзар собирается бить брессанца. Оберегая посуду, он направился к ним. Но Бюзар спокойно уселся за столик брессанца. - Хорошо, - сказал он. - Давай обсудим это дело. Серебряная Нога отошел. - Хочешь заработать триста двадцать пять тысяч франков? - спросил Бюзар. Брессанец посмотрел на него, прищурив свои маленькие глазки, узенькие щелки в розовых щеках. - Как тебе сказать... - ответил он. - Триста двадцать пять тысяч франков до конца ноября, плюс пятьсот в день на питание. Жить будешь у меня. - Как тебе сказать, - повторил брессанец. - А почему ты мне это предлагаешь? - Потому что ты мне нужен. Бюзар изложил свой план. Пресс для литья работает двадцать четыре часа в сутки. Его поочередно обслуживают три человека, в три смены по восемь часов. Работать вдвоем на прессе по двенадцать часов можно только в исключительных случаях. В самом деле, прессовщик начинает ощущать усталость, сопливость уже на седьмой или восьмой час работы; больше всего несчастных случаев приходится на два последних часа восьмичасовой смены. Если же работать четыре часа и четыре часа отдыхать, то, по всей вероятности, можно держаться до бесконечности. Шесть помножить на четыре получается двадцать четыре: значит, два человека, работая в три смены по четыре часа, смогут обеспечить бесперебойную работу пресса. Из расчета сто шестьдесят франков в час получается тысяча девятьсот двадцать франков за двенадцать часов. Но восемь ночных часов оплачиваются в полуторном размере, таким образом, на долю каждого прессовщика приходится еще по триста двадцать франков. Значит, они будут зарабатывать по две тысячи двести сорок франков в день. - Вычтем пятьсот франков на питание, остается чистыми тысяча семьсот сорок франков. Итак, если выгонять по тысяче семьсот сорок франков в день, нужно сто восемьдесят семь дней, чтобы набрать триста двадцать пять тысяч... - Мне необходима эта сумма, предлагаю и тебе заработать столько же, - сказал Бюзар. - Если мы начнем 16 мая, то есть послезавтра, мы закончим 18 ноября. - Почему ты выбрал меня? - Я видел, что ты выносливый парень. - Почему ты не пойдешь работать один, по четыре часа из восьми? - Потому что со своей четырехчасовой сменой я буду каждый раз попадать в другую бригаду. Хозяин не доверит машину, если вся работа не будет проводиться одной бригадой. - В этом году я не могу. Я "отгуливаю призыв". - Подумай, триста двадцать пять тысяч - это четыре упряжки волов. - Нет, пара хороших волов стоит около девяноста тысяч. Бюзар заказал еще по стакану вина. Брессанец молчал. Он что-то прикидывал в уме. - Через каждые четыре часа - четыре часа отдыха. У тебя будет время не только высыпаться, но и надираться. Шесть месяцев и четыре дня - это не бог весть сколько. - Меня этим не испугаешь. Но я же призывник. Брессанец опустил голову и, скребя ногтем по мраморной доске столика, раздумывал. Бюзар заказал по третьему стакану вина. - Когда призывают в этом году? - спросил крестьянин. - Двенадцатого декабря, так объявили по радио. - Ладно, по рукам. Куплю пару волов и три коровы, а на время своей солдатской жизни отдам эту скотину отцу. На оставшиеся деньги я смогу как следует погулять до армии. Помолчав, он добавил: - Велосипед мне больше не нужен. Я его продам. Выручу тысяч двадцать. Теперь угощаю я. - Нет, мне некогда больше пить, - сказал Бюзар. - Я должен раздобыть пресс. - Как, у тебя еще нет машины? - И брессанец бросил на него подозрительный взгляд. - Ты все это придумал, чтобы не отдавать мои пять тысяч... - Достать машину - это уж мое дело. Поль Морель должен был Бюзару тридцать тысяч франков, Он занимал у него понемногу. Бывало едет Бюзар по фабричному двору на своем трехколесном велосипеде с оправами очков для шлифовки, а Поль Морель просит его: - Зайди на минуту, - и, закрыв дверь своего кабинета, говорит: - Не можешь ли одолжить мне пять тысяч? Папаша снова бесится. А я обещал Жюльетте, что повезу ее сегодня ужинать в Бур. Отдам тебе в субботу... Так как Бюзар не пил из-за своего увлечения велосипедным спортом и жил у родителей, у него всегда бывало немного "свободных" денег. В субботу Поль Морель возвращал две или три тысячи, а остальные деньги старался возместить, приписывая Бюзару лишние часы работы. Он закрывал глаза, когда тот иногда, спрятав грузовой велосипед и вытащив гоночный, отправлялся на тренировки. Отец Поля, Жюль Морель, тридцать лет назад приехал в Бионну из Оверни. Он стал подрядчиком и вместе с двумя другими рабочими построил на средства одного ремесленника мастерскую (ей суждено было стать первым цехом фабрики "Пластоформа"), которую в дальнейшем откупил. В 1936 году он вложил все свои сбережения в импортный пресс для литья под давлением - новшество не только для Бионны, но, пожалуй, и для всей Франции. Ремесленники посмеивались над безумием каменщика: тогда они верили только в ручной труд и говорили: "Пластмасса требует тонкой обработки". Но как же Морелю пришло в голову привезти этот пресс в Бионну? Он был женат на уроженке Рейнской области, с которой встретился во время оккупации в 1920 году. Прессы для литья изобретены в Германии. Жюль Морель наблюдал, как они функционируют на заводе в Дюссельдорфе, куда он приехал в 1935 году, чтобы впервые провести свой отпуск в семье жены. Он тотчас смекнул, что это и есть то оружие, с помощью которого он завоюет Бионну. Пресс за час выпускает столько же изделии, сколько ремесленник за несколько дней. Жюль Морель работал на нем сам в сарае и в полгода накопил денег на второй пресс. В бывшем подрядчике было столько же мужества, упорства и дерзаний, сколько в пионерах капитализма. Возникновение какой-нибудь новой отрасли промышленности нередко порождает хозяев на уровне предпринимателей начала XIX века. У Жюля Мореля сердце разрывалось от того, что его машины простаивали ночи и он терял на этом массу денег. Но жителей Бионны нельзя было убедить работать в три смены. В те времена ночной труд казался им противоестественным. Морель выписал шестерых своих земляков, поставил их в три смены у своих двух прессов, которые стали теперь работать круглые сутки. Сам он занялся коммерческой стороной дела. Так возникла фабрика "Пластоформа". В 1940 году на ней было занято сто пятьдесят прессовщиков, работавших на пятидесяти прессах, и столько же сборщиц. После 1940 года Жюль Морель перестал расширять свое предприятие, хотя во время войны спрос на пластмассовые изделия сильно увеличился. Но в Бионне, да и во всей Франции, появилось множество конкурентов. Прессы для литья получили широкое распространение. Разорившиеся ремесленники выполняли теперь на дому отделочные работы или же, поступив на фабрику, работали на прессах. Сократились прибыли. Пластмассовое производство стало такой же отраслью промышленности, как и все прочие. А то, что Жюль Морель был зачинателем этого дела, не помогло ему, даже наоборот - машины его уже устарели. И тогда он принялся скупать землю и разные строения. Он строил расчет на процветание своих конкурентов. Группы финансистов, уже начавших вкладывать капиталы в пластмассовое производство, скоро будут нуждаться в территории и помещениях для своих новых прессов, которые стоили уже в десять раз дороже, чем его прессы. И тогда Жюль Морель силой войдет в этот круг, но уже не как промышленник, а как владелец недвижимости. Все так и произошло. Одной из покупок Жюля Мореля в те годы был старый кирпичный завод, превращенный теперь в тот самый поселок Мореля, где живет Мари-Жанна Лемерсье. Там нет канализации, расположен он в низине, у Сенклодского шоссе, вблизи заболоченного пруда. Ссылаясь на все эти недостатки, промышленники просили снизить цену. Но Жюль Морель нашел более выгодным превратить бывшие заводские постройки в жилые помещения. В центре поселка он поставил водоразборную колонку и уборные без стульчаков, как в казармах. Во дворах построил бараки: каждый клочок земли должен был быть использован. Здесь разместилось около пятидесяти семейств. Бывшие печи для обжига кирпича были переоборудованы в однокомнатные квартиры с кухней и сдавались за восемьсот - тысячу франков в месяц. Двухкомнатные квартиры в бараках стоили вдвое дороже. В среднем поселок приносил Жюлю Морелю миллион чистого дохода. Домовладелец сам собирал квартирную плату и покрывал ею расходы на автомобиль - восьмицилиндровую американскую машину, новую модель которой он покупал каждый год. Жюль Морель требовал, чтобы квартирная плата вносилась точно в срок. "Сам я всегда выполняю свои обязательства", - говорил он, и это было действительно так. Дороги в поселке были немощеные и зимой заболачивались, вода в колонке не годилась для питья, уборные редко чистились. И все же многие жители поселка были рады, что им удалось снять квартиру за умеренную плату. Поль Морель, единственный сын Жюля Мореля, окончил провинциальное техническое училище. До этого он учился в бионнской начальной школе и поэтому хорошо знал Бернара Бюзара и всех рабочих примерно его возраста. Он требовал, чтобы бывшие одноклассники продолжали говорить ему "ты". Поль числился директором "Пластоформы" и считался компаньоном отца, но тот держал все в своих руках и вмешивался даже в мелочи. Морель-младший всегда был согласен с требованиями профсоюза, но отец не разрешал ему идти на уступки. - Конечно, если старик послушается меня, фабрика недолго продержится, - говорил Поль рабочим делегатам. Он объяснял им состояние рынка и почему для отца невозможно платить рабочим больше, чем платят его конкуренты. - Когда я действительно стану директором, тогда мы погорим. И он, смеясь, пожимал плечами. Поль Морель и в самом деле интересовался лишь велосипедным спортом. Но поскольку сам им не занимался, ограничиваясь моральной и материальной поддержкой клуба "Этуаль", не был обречен на целомудрие. Он ухаживал за работницами, вносил за них квартирную плату, дарил дешевые платья, иногда "вывозил" в женевские или лионские кабаки, а когда действительно влюблялся, разорялся на мотороллер. Старик Морель молчаливо одобрял эту простоту отношений между сыном и рабочими; он считал это ловкой политикой, которая, впрочем, вполне отвечала его собственным чувствам велосипедного мецената, потому что, когда молодые люди заняты спортом, им некогда ходить на политические собрания; не осуждал Жюль Морель и ухаживаний Поля за работницами, что никак не должно было помешать его сыну жениться на дочери настоящего промышленника, владельца завода, оснащенного по последнему слову техники. А так как деньги в банке выдавались только по чекам с его подписью, старик имел полную возможность регулировать расходы сына, что он и делал. Договорившись с брессанцем, Бюзар отправился в гостиницу "Франс", где Морели вели свои торговые дела с клиентами, и вызвал Поля Мореля. Тот вышел из ресторана в вестибюль. - Мне нужны деньги, - заявил Бюзар. - Ты выбрал очень неудачный момент. - Ты мне должен тридцать тысяч. - Ночами не сплю, старик, только об этом и думаю. Сколько тебе нужно? - Триста двадцать пять тысяч. Поль Морель рассмеялся. - Только-то, - и он снова рассмеялся. - По поводу перечисления капиталов обращайся к отцу. Но если тебя устроят пятьсот франков... - Нет, - ответил Бюзар. - Мне нужно триста двадцать пять тысяч. - И он принялся излагать свой план. - Все это ты объяснишь мне завтра. Старик и так уже, наверное, не понимает, куда я запропастился... - Выслушай меня. У Бюзара был такой же упорно-решительный вид, как во время велогонки, когда он обогнал всех велосипедистов. Полю Морелю не хотелось затевать скандала. Отцу может не понравиться, что его сын занимает деньги у рабочих; впрочем, это могло ему показаться забавным: "Мой сын еще более жуликоват, чем я"; но кто его знает? Во всяком случае, он нашел бы недопустимым, чтобы его сыну выговаривал рабочий да еще при клиентах. Поль выслушал Бюзара и сказал: - Я лично не против. Но обезьяна может заявить, что ты перезаразишь сифилисом все заведение... Это было в его стиле: называть отца "обезьяной", будто сам он только рядовой служащий на фабрике, что он и пытался изобразить. "Перезаразить сифилисом заведение" - идиоматическое выражение, распространенное на предприятии, и Поль выучил его одновременно со словами "папа" и "мама". - Уломай отца, - потребовал Бюзар. - А почему именно триста двадцать пять тысяч? - Мне позарез нужна эта сумма. - Ты натворил что-нибудь? - Нет. Но недалек от этого. Мне необходим пресс на шесть месяцев и четыре дня. Кстати, фабрика на этом ничего не потеряет. - Не сомневаюсь. - Не я первый... В Бионне ходил рассказ об одном итальянце, который проработал на прессе три месяца, по двадцать часов в сутки, чтобы скопить денег на мотоцикл. Жена сменяла его на четыре часа, пока он спал. - Ты же пропустишь летние состязания, - пробовал Поль переубедить Бюзара. Бюзар не рассказал о снэк-баре, считая, что Поль Морель восстанет против его затеи из желания удержать его в "Этуаль" теперь, когда он стал лучшим после Ленуара гонщиком клуба и обещает даже вскоре опередить его. Но Бюзар ошибался. Морель был убежден, что Бюзар случайно вырвался вперед во время гонок, и говорил: "Бюзар смелый парень, но не выносливый". - Гонка меня вымотала. Нога до сих пор болит. В этом, году ничего хорошего мне не добиться. Бюзар был убежден в обратном, но говорил так, стараясь отмести основное, как он предполагал, возражение Мореля. - Ладно, попробую уговорить старика, - согласился Поль. - Добейся! - И Бюзар нахмурил свои черные сросшиеся брови, придававшие ему вид человека, способного на отчаянные поступки. Поль Морель вернулся в ресторан, отозвал отца в сторонку и изложил ему просьбу Бюзара. - Ни в коем случае! Если каждый рабочий начнет приходить на фабрику, когда ему вздумается... Но Поль принялся убеждать старика. Бернар - его школьный товарищ, и будет некрасиво, если ему откажут в таком пустяковом одолжении. Жюль Морель томился с клиентами и поэтому выслушал сына, ему не по душе были бесконечные торговые переговоры за обеденным столом, он предпочитал выкладывать все напрямик за своим массивным рабочим столом, по которому можно было стукнуть кулаком. - Это тот самый Бюзар, который бегает за Мари-Жанной из поселка? - И, подумав, сказал: - Ладно, поступай как знаешь... При условии, если не будет возражать профсоюз. Я не намерен ссориться с профсоюзом ради прекрасных глаз одного из твоих гонщиков. Ведь все дело в этом, я правильно понял? Бюзар - это тот долговязый парень, который чуть не выиграл гонку? Поль Морель передал Бюзару ответ отца. - Спасибо, - проговорил Бюзар. - С профсоюзом я сам договорюсь. Поль Морель облегченно вздохнул и пошел допивать шампанское с клиентами. Он считал, что погасил свой долг. Этот вечер принес ему тридцать тысяч франков. На следующее же утро Бюзар сообщил Полю Морелю, что получил разрешение профсоюза. Это не было ни правдой, ни неправдой. Бюзар просто не стал ни о чем спрашивать профсоюзных делегатов. Во вторую половину дня он отправился поездом в Макон и подписал контракт с владельцем снэк-бара. Он внес задаток - триста семьдесят пять тысяч франков, собранные им с Мари-Жанной, и обязался выплатить остальную сумму, то есть триста двадцать пять тысяч, в конце ноября. Бюзар пришел в цех в четверг, в восемь часов утра, одновременно со второй сменой рабочих. Это было 16 мая. Он должен был выполнить поставленную им перед собой задачу в воскресенье 18 ноября, в восемь часов вечера. Мастер был в курсе дела и предоставил ему полуавтоматический пресс, самый совершенный из существующих на фабрике. Горизонтальный пресс трехметровой длины. Впереди над корпусом машины находится бункер, который заполняется несколько раз в день, в зависимости от веса отливаемого изделия. Нужную смесь подвозит на тележке подсобный рабочий. Сырье, из которого изготовляются пластмассовые изделия, напоминает кристаллический сахар и бывает самого разного цвета. На агрегате Бюзара фабриковалось изделие ярко-алого цвета. Каждые два часа с тележки в бункер с приятным шорохом, напоминающим шуршание шелковой материи, ссыпались алые кристаллы. Из бункера сырье автоматически подается в цилиндр, прикрепленный к бункеру снизу, как шея к голове. Внутри цилиндра, сделанного из специальной стали, окруженного чугунной рубашкой, происходит невидимый для глаза процесс плавки кристаллов с помощью электрического тока. Двухметровый цилиндр бюзаровского пресса стоял на четырех столбах, как лев на лапах. Внутри цилиндра ходит поршень, проталкивая вязкую массу в узкий канал, откуда она, разбрызгиваясь, попадает в форму. Форма находится на противоположном бункеру конце цилиндра, она является как бы чревом пресса. Машина Бюзара напоминала живое существо: коническая голова, насаженная на длинную горизонтально лежащую шею, - это бункер с цилиндром, который заканчивается коротким брюшком - формой. Форма состоит из двух частей: пуансона и матрицы. Пуансон закрывает выход из цилиндра. Со стороны цилиндра поверхность пуансона ровная, но имеется отверстие для инжекторного канала; со стороны матрицы он сделан по форме отливаемого изделия, в центре его проходит инжекторный канал. Таким образом, пуансон является одновременно и частью формы и инжектором. Брюхо раскрывается и закрывается при каждой операции. Когда форма закрыта, обе ее части плотно прилегают друг к другу. Внутри них пустое пространство, имеющее точные контуры и объем отливаемого изделия: матрица. Едва только форма захлопывается, поршень приходит в движение под давлением в несколько сот атмосфер. Он с силой выбрасывает жидкую пластмассу из цилиндра в матрицу через инжекторный канал, проходя через который она разбрызгивается. Беспрерывное хождение поршня взад и вперед, длинный, заостренный конец цилиндра в полости брюха и выбрасывание расплавленной массы в матрицу вызывают бесконечные шутки среди рабочих фабрики. Когда поршень отходит назад, конец его выступает под бункером как шея индюка, когда тот красуется перед индюшкой. Но гладкая и маслянистая металлическая поверхность поршня куда привлекательнее сморщенной шеи индюка. В стенках формы находятся змеевики, по которым циркулирует ледяная вода для охлаждения затвердевающей массы, введенной в матрицу. Как только масса охлаждена, брюхо раскрывается, матрица отходит от пуансона, рабочий вынимает отлитое изделие, лежащее в полости формы, как яйцо в гнезде, и брюхо снова закрывается. Обе половинки формы сделаны из сверкающей хромированной стали. Их нужно часто протирать куском замши, иначе пластмасса, застывая, прилипнет к стенкам. Брюхо пресса так же хрупко и драгоценно, как мотор гоночного автомобиля. Бюзар с радостным чувством любовался мощной машиной, вытянувшейся перед ним точно породистый зверь: она даст ему возможность купить себе свободу и любовь. Только предохранительная решетка из восьмиугольных ячеек отделяла его от брюха, в котором его руки будут копаться в течение ста восьмидесяти семи дней. Форма раскроется, когда он поднимет решетку, и закроется лишь тогда, когда он ее опустит. Это предохраняет его в том случае, если по недосмотру он забудет вовремя убрать руку из матрицы в тот момент, когда должны соединиться обе половинки формы. Это брюхо может при случае превратиться в челюсть, способную раздробить самый крепкий кулак. В прессе, доверенном Бюзару, отливалась карета эпохи Людовика XIV, украшенная по углам плюмажами. Эту игрушку можно купить в детской секции некоторых универсальных магазинов и в их многочисленных филиалах. Четверка лошадей и дышло изготавливались на других прессах, а все вместе собиралось этажом выше в цеху, где работали женщины. Форма была куплена по случаю в Америке. Там в нее вливали не красную, а черную пластмассу, и получалась не карета, а катафалк для погребения по первому классу, служащий рекламой одного бюро похоронных процессий. В брюхе со змеевиками пластмасса должна затвердеть в течение тридцати секунд. На раскрывание и закрывание формы и нагнетание в нее расплавленной массы требуется десять секунд. Каждые сорок секунд пресс выпускает по карете. Бюзар подсчитал, что за сто восемьдесят семь дней он отольет двести одну тысячу девятьсот шестьдесят карет-катафалков и столько же выпустит брессанец. Бюзар был знаком с работой машины, так как не раз заменял прессовщиков. Агрегат почти полностью автоматизирован, и работа на нем чрезвычайно проста. Бюзар включил рубильник. Это движение делается раз и навсегда. Он поднял предохранительную решетку. Форма раскрылась. Бюзар засунул руку в брюхо машины и вынул карету, оставленную рабочим предыдущей смены. Только что отлитая карета как бы разрезана пополам и распластана вдоль продольной оси, проходящей по середине крыши и через макушку кучера. Получаются вроде бы две кареты, которые отливаются одновременно и лежат рядом: правая сторона и левая. Так устроены все формы для полых изделий. Если бы на пуансоне был профиль одной левой половины, а в матрице - одной правой половины кареты или же наоборот, то изделие получалось бы сплошным. Вот почему каждая половинка игрушки штампуется как бы в своей собственной форме. Итак, вынутая Бюзаром из пресса карета была почти плоской, почти квадратной, барельеф двух симметричных карет, наложенных одна на другую, у той, что сверху, колеса оказались задраны кверху, у той, что снизу, задраны кверху ноги кучера. Работницы сборочного цеха склеят обе половинки и превратят их в одну карету. Бюзар опустил предохранительную решетку. Брюхо захлопнулось. Поршень пришел в движение. Бюзар, держа игрушку в руках, отсек кусачками в центре сдвоенных карет выступ, нечто вроде заусенца, называемого литником или еще "морковкой". Это остаток пуповины из пластической массы, которая во время охлаждения соединяет матрицу с цилиндром через инжекторный канал. Упершись большими пальцами в середину игрушки и нажав ладонями на оба ее конца, Бюзар разломал по оси вынутое изделие, разъединив таким образом сдвоенные кареты. Потом он бросил их в ящик, находившийся за его спиной. Этот ящик подсобный рабочий отвезет в сборочный цех. На эти три движения: отсечь, разъединить и сбросить - уходит всего десять секунд. У Бюзара оставалось двадцать секунд до того, как загорится красный глазок, дающий знать, что процесс охлаждения уже закончен. В это время прессовщик отдыхает. Вспыхнул красный глазок. Бюзар поднял предохранительную решетку. Форма раскрылась. Бюзар вынул сдвоенные кареты, опустил решетку, отсек "морковку", разъединил, сбросил в ящик готовое из