Питер Устинов. Старик и мистер Смит --------------------------------------------------------------- Перевод с английского ГРИГОРИЯ ЧХАРТИШВИЛИ OCR: Phiper --------------------------------------------------------------- ПРИТЧА Моим детям ТАМАРЕ, ПАВЛЕ, ИГОРЮ, АНДРЕА (в порядке появления) Существует слабая вероятность, что событий, описанных в этой книге, на самом деле не произошло; куда более вероятно, что если они имели место в действительности, то никогда больше не повторятся. -- Бог? С двумя "г", я полагаю? -- спросил портье, не поднимая головы. -- С одним, -- виновато ответил Старик. -- Необычная фамилия, -- заметил портье. -- Необычная? Единственная и неповторимая! -- Старик мягко улыбнулся. -- Имя? -- У меня его нет. -- Можно инициалы. -- Раз нет имени, значит, нет и инициалов. По-моему, это логично. Тут портье впервые устремил на клиента пронизывающий взгляд. Старик заерзал, понимая всю неловкость ситуации. -- Вам это, должно быть, тоже кажется необычным? -- пришел он на помощь собеседнику и, желая утешить его, добавил: -- Причина проста. У меня нет имени, потому что никогда не было родителей. Вы удовлетворены? -- Родители были у всех, -- с ноткой угрозы заявил портье. -- А у меня не было! -- горячо воскликнул Старик. Наступила пауза. Оппоненты внимательно разглядывали друг друга. Затем портье натужно-отрешенным тоном осведомился: -- И надолго вы к нам? -- Не могу сказать. Я так непредсказуем. -- Непредсказуем, -- задумчиво повторил портье. -- Так-так. А как вы намерены расплачиваться за проживание? -- Понятия не имею. -- Старику беседа явно начинала надоедать. -- Мне казалось, что в отеле такого класса... -- Разумеется, -- перешел к обороне портье. -- Но даже в самой респектабельной гостинице клиент, объявляющий себя Богом с одним "г" и не имеющий инициалов, не говоря уж о чемоданах, может вызвать кое-какие вопросы. -- Я же вам сказал: чемоданы скоро прибудут. -- Их принесет ваш друг? -- Да. Мы ведь с ним понимаем, что без чемоданов получить номер в отеле практически невозможно. -- А что, вы уже пытались? -- О да. -- Могу ли я поинтересоваться, чем закончились ваши попытки? -- Ничем. Вот мы и купили чемоданы. -- Просто чемоданы? Пустые? -- До чего же вы любопытны. -- Прошу прощения. Но все же хотелось бы выяснить, как вы будете платить за номер. Я сам отнюдь не любопытен, но вот мои работодатели... В общем, вы понимаете. -- Вы просите, чтобы я объяснил вам про деньги. Чего у меня только не просили -- здоровья, мира, победы, спасения... Часто речь шла о вещах весьма важных, затрагивающих судьбы целых народов. Обычно я остаюсь глух к подобным просьбам, потому что они слишком неточны, неконкретны. Сам не понимаю, почему меня так раздражает ваша вполне объяснимая дотошность... Очевидно, это возрастное... Вот, посмотрите-ка, это вас устроит? Старик извлек из недр своего бездонного кармана горсть монет и насыпал на стеклянную стойку целый холмик. Некоторые из монет упали на пол, но укатились недалеко, так как по большей части были неправильной формы. -- Бой! -- крикнул портье, и мальчишка в ливрее стал ползать по полу, собирая деньги. Тем временем служитель разглядывал монеты на стойке. -- Надеюсь, вы не собираетесь расплачиваться этим? -- Что-нибудь не так? -- По-моему, это что-то греческое и к тому же очень древнее. -- Как время-то летит, -- вздохнул Старик. -- Сейчас еще разок попробую. Портье выжидательно выстукивал карандашом морзянку по поверхности стола, а Старик снова рылся в карманах, напряженно насупившись, словно задача оказалась труднее, чем он предполагал. Затем вытащил целый пук зеленых банкнот, похожих на растрепанные листья салата. -- А эти вам как? -- спросил он, явно утомленный предпринятым усилием. Портье подозрительно уставился на пачку, которая внезапно ожила и, словно распускающий лепестки бутон, расположилась на стойке поизящней. -- На первый взгляд... -- Сколько времени сможем мы прожить здесь на эту сумму? -- "Мы"? Ах да, вы ведь с другом... Трудно так сразу сказать, но, полагаю, не меньше месяца. Конечно, это будет зависеть от того, станете ли вы пользоваться мини-баром, сервисом, услугами лакея и так далее... -- Месяц? Вряд ли мы задержимся здесь так долго. Слишком многое нужно посмотреть. -- Приехали полюбоваться вашингтонскими достопримечательностями? -- попытался изобразить умильность портье, чтобы у клиента не осталось неприятного осадка. -- Да, мы очень интересуемся достопримечательностями. Для нас все, знаете ли, внове. Портье был в явном затруднении, не зная, как разговаривать с этим восторженным провинциалом, который, однако, держал дистанцию и вел себя более чем уверенно. Но упускать инициативу было нельзя. Всякий уважающий себя портье должен уметь не только замечать существенные мелочи, но и игнорировать вещи, которые мешают добросовестному исполнению профессиональных обязанностей. -- Отличные экскурсии устраивает фирма "Наследие янки", -- сообщил служитель, доставая стопку рекламных буклетов. -- Вы сможете посетить и Национальную галерею, и Смитсоновский институт, и... -- Белый дом, -- подсказал Старик, заглядывая в какую-то бумажку. -- Ну, это несколько сложнее, -- улыбнулся портье. -- Туда туристические группы больше не пускают. Соображения безопасности. -- Да я бы с группой и не пошел, -- утешил его Старик. -- Один схожу. Ну, может быть, с другом. -- Для этого необходимо особое приглашение. Старик внушительно сказал на это: -- Ни от кого никогда не ждал приглашения, а теперь переучиваться уже поздно. -- Вас никогда никуда не приглашали? -- Никогда. Мне возносили молитвы, меня умоляли, мне приносили жертвы, даже всесожжения -- в давние времена, -- но приглашений я не получал ни разу. В этот момент внимание портье привлек еще один старик, застрявший с чемоданами меж вращающихся входных дверей. Чемоданы были преотвратные, пластмассовые. Старикашка же выглядел так: черные буйные патлы, зловеще обрамляющие лицо; физиономия разительно контрастировала с фарфоровой румяностью первого долгожителя -- жуткая, вся какая-то мятая и искореженная, в глубоченных морщинах, прямо не лицо, а застывшая маска отчаяния; черные глаза, казалось, вобрали весь мрак и ужас мироздания, с подрагивающих век то и дело сбегали слезы, теряясь в бороздах пергаментных щек. -- Mon Dieu, -- пробормотал портье, наблюдая за схваткой старичка с дверями. -- Он старше самого Господа Бога. -- Нет, мы примерно одного возраста, -- возразил Старик. -- Бертолини! Анвар! -- позвал портье. Двое привратников были так увлечены впечатляющей картиной, что лишь теперь вспомнили о своих обязанностях и стремглав бросились выручать страдальца. Чемоданы у него оказались подозрительно легкими. Неровной походкой старикашка приблизился к стойке. -- Ну наконец-то, -- недовольно пробурчал Старик. -- В каком смысле "наконец-то"? -- огрызнулся вновь прибывший. -- Я тут стою, жду, болтаю о всякой ерунде. Ты же знаешь, как это меня утомляет. Откуда чемоданы? -- Украл. Ты ведь не думал, что я стану их покупать? Да и денег у меня не было. -- Ваше имя? -- вмешался портье, делая вид, что разговор приятелей его совершенно не интересует. -- Смит, -- быстро ответил за своего товарища Старик. Не поднимая глаз от регистрационной книги, портье едко заметил: -- Постояльца, который регистрируется под фамилией "Смит", обычно сопровождает "миссис Смит". Этот комментарий Старика явно озадачил, а у его напарника вызвал недовольную гримасу. -- В данном случае никакой миссис Смит нет, -- промямлил Старик. -- Брак, знаете ли, дело хлопотное, столько всяких сложностей, обязательств. -- Это ты виноват! Ты вообще во всем виноват! -- выкрикнул мистер Смит, и влага из его глаз брызнула во все стороны -- будто лошадь фыркнула. -- Если б не ты, я тихо-мирно жил бы в кругу семьи и горя бы не знал! -- Ну хватит! -- гаркнул на него Старик, да так свирепо и зычно, что немногочисленные постояльцы, по воле случая оказавшиеся в эту минуту неподалеку, ринулись врассыпную. -- Номера пятьсот семнадцатый и пятьсот восемнадцатый! -- заорал портье что было сил, но по сравнению с величественным басом Старика его голосок прозвучал жидковато. Однако служителя это обстоятельство ничуть не обескуражило -- в гостиничном бизнесе приходится обходиться тем, что есть. Тут главное -- уметь закрывать глаза на кое-какие вещи, но клиента в любом случае надо видеть насквозь. -- И заберите свои деньги, пожалуйста. -- Пусть полежат у вас. -- Нет уж, лучше заберите, -- проявил мужество портье. Старик отщипнул от горки несколько купюр. -- Остальное вам -- за труды. -- Остальное мне? -- недрогнувшим голосом переспросил служитель. -- Вам. Как вы думаете, сколько там? Просто любопытно. Портье покосился на банкноты. -- Думаю, от четырех до пяти тысяч. -- Вот как. Вы счастливы? Я ведь не знаю цены деньгам. -- Вижу, сэр. Отвечая на ваш вопрос, счастлив я или нет, скажу: не первое и не второе. Я -- гостиничный работник. Если передумаете по поводу денег... Но было поздно. Ажурная решетка лифта уже закрылась за обоими пожилыми джентльменами, их кошмарными чемоданами и двумя носильщиками, Бертолини и Анваром. Разведенные по соседним комнатам, приятели не без труда сообразили, что можно открыть внутреннюю дверь, ведущую из одного номера в другой. В качестве чаевых Анвар и Бертолини получили от рассеянного Старика несколько древнегреческих драхм и удалились, так и не решив, нужно ли в этом случае говорить "спасибо". Долгожители обосновались в номере мистера Смита. Водрузив один из чемоданов на столик, мистер Смит щелкнул замками и заглянул внутрь. -- Что ты там рассматриваешь? -- поинтересовался Старик. -- Ничего. Я всего лишь открыл свой чемодан. Что тут необычного? -- Все. Ты отлично знаешь, что чемодан пустой. Немедленно закрой и не притрагивайся к нему больше до тех пор, пока мы отсюда не съедем. Мистер Смит подчинился, проворчав: -- Ничуть не изменился. Все командует... -- Если я что-то говорю, на то есть своя причина, -- веско пояснил Старик. -- Это-то больше всего и раздражает. -- Если мы хотим, чтобы наша миссия удалась, нужно вести себя как можно естественней. -- Ага, "естественней". С нашими-то патлами и в этих хламидах? -- Возможно, в интересах дела мы будем вынуждены несколько изменить свой облик. Я заметил, что люди теперь одеваются иначе. Некоторые носят волосы длинными, как то предусмотрено природой, другие коротко стригут их, или укладывают в зверообразные прически, или намазывают жиром, превращая в подобие липких и сальных сталагмитов черного цвета. -- Ну почему обязательно черного? Я видел куда более кричащие расцветки: и желтую, и синюю, и красную, и зеленую. Надеюсь, ты не собираешься... -- Нет-нет, -- сурово оборвал его Старик, который начал уже уставать от неумолчного брюзжания своего компаньона. Что ни скажи, все ему не так! -- Это не понадобится. Просто я не хочу стать объектом пристального интереса со стороны горничных. Эти особы наверняка обратили бы внимание на пустой чемодан и поделились бы своим открытием с коллегами. Сам знаешь, новости среди людей распространяются со скоростью лесного пожара. -- Но ты сам раскрыл себя тому человеку за стойкой. Помнишь, ты спросил у меня, откуда чемоданы? -- Помню. А ты со свойственным тебе тактом ответил, что они краденые. -- И ты думаешь, что человек за стойкой более надежен, чем прочие слуги этого постоялого двора? -- Да, думаю. -- Можно спросить почему? -- Голос мистера Смита стал похож на треск, производимый гремучей змеей. -- Потому что я дал ему на чай пять тысяч долларов! Я заплатил ему за молчание! -- Старик отчеканил каждое слово, чтобы усугубить эффект сказанного. -- А-а, понятно. Теперь осталось кинуть пару тысяч горничным, и никаких проблем, -- хмыкнул мистер Смит. -- Я не из тех, кто бросает деньги на ветер. Вот если бы ты закрывал чемодан на ключ... -- Ты этих денег не заработал! Смит замолчал, возясь с замком. -- Когда закончишь, пойдем в ресторан поужинаем, -- сказал Старик. -- Мы не нуждаемся в пище. -- Да, но остальным знать об этом вовсе не обязательно. -- Вечная показуха! -- Не забывай, мы находимся на Земле. Тут все на этом держится. Перед самой дверью мистер Смит вдруг встрепенулся и вновь весь наполнился энергией. Заклекотал разгневанной вороной, замер на месте как вкопанный и возопил: -- А почему ты обозвал меня "мистером Смитом"?! Старик утомленно смежил веки. Он предвидел эту претензию и даже удивлялся, что приходится ждать так долго. -- Послушай, я достаточно намучился с собственным именем. Не хотелось начинать все сызнова. -- И как же ты назвался? -- Своим именем. Это было с моей стороны глупо. -- Фу-ты ну-ты. Ты всегда так кичился своей честностью. -- А ты своей нечестностью. -- По твоей милости, заметь! -- Снова старая песня. Идем-ка лучше, а то ресторан закроется. -- С чего ты взял? -- Предполагаю. И, как всегда, предполагаю правильно. Мистер Смит насупился и из вредности сел. -- Неужели ты думаешь, что подобное поведение пойдет на пользу нашему расследованию? -- воззвал к его благоразумию Старик. -- Пойдут сплетни: мол, что за диковинные постояльцы -- постельное белье им менять не нужно, пищи они тоже не употребляют! Ну имей же ты совесть! Смит поднялся, зловеще хихикнул: -- Заключительное замечание настолько абсурдно, что я, со свойственным мне безупречным чувством юмора, оценил его по достоинству. Ладно, иду. Но насчет "старой песни" мы еще потолкуем. Слишком глубока моя рана, слишком мучительна боль. Последние слова были сказаны так неторопливо, так просто, что по спине Старика (вернее, по тому месту, где полагалось бы быть спине) пробежали мурашки. -- ...Засим могу предложить каберне "Христианские братья" или совиньон "Мондави" -- отличные вина, просто отличные; а если вам хочется чего-нибудь более старого (но, учтите, старое вовсе не обязательно более изысканное), я бы посоветовал взять бордо "Фор-де-ля-Тур" урожая 1972 года или бургундское "Ля-Таш" 1959 года по две тысячи восемьдесят долларов за бутылку. Это на десерт, а к ужину у нас имеется широкий ассортимент превосходных столовых вин. Все это было произнесено без пауз, на едином дыхании. -- В нашем возрасте все вина кажутся молодыми, -- улыбнулся Старик метрдотелю. -- Оценил вашу шутку по достоинству, -- поклонился тот. -- А это не шутка, -- пробрюзжал мистер Смит. -- Touche (фехтовальный термин), -- откликнулся метродотель (надо же было что-то ответить). -- Принесите первую бутылку, на которую упадет ваш взгляд. -- Белого или красного? Старик покосился на соседа. -- А компромисса не бывает? -- Есть розовое. -- Отличная идея, -- одобрил Старик. Мистер Смит ограничился суровым кивком, и метрдотель удалился. -- На нас все пялятся, -- прошипел Смит. -- Зря мы сюда притащились. -- Напротив, -- невозмутимо ответил Старик. -- Зря они на нас пялятся. Он поочередно воззрился на каждого из любопытствующих, и те один за другим отвели взгляд. Ужин не удался. Сотрапезники так давно не вкушали пищи телесной, что пришлось все вкусовые ощущения разрабатывать заново. Перерывы между сменами блюд показались обоим слишком долгими, скоротать время помогла беседа, а беседовали они столь живописно, что вновь оказались в центре внимания. Запуганные Стариком посетители не осмеливались глазеть на собеседников в открытую, однако нет-нет да и посматривали туда, где под мизантропическим мраморным тритоном, плюющимся струйкой воды в мраморный фонтан, восседали старцы, похожие на два шатра -- белый и черный. Атмосфера сгущалась, и даже пианист, существо в обычных обстоятельствах лочувствительное, не смог доиграть до конца свою "Гранаду" и сконфуженно удалился, вытирая потный лоб. -- Поговорим начистоту, -- негромко, деликатно начал Старик. -- Твоя последняя реплика, произнесенная перед тем, как мы покинули номер, тронула меня своей искренностью. Можешь относиться ко мне как угодно, но я не хочу, чтобы ты мучился. Мистер Смит хохотнул -- не столько иронически, сколько неприязненно. Однако сразу же вслед за тем посерьезнел и призадумался, подбирая нужные слова. -- Больше всего меня обижает мотивация твоего поступка. Она настолько очевидна! -- изрек он наконец. -- Ты мне уже говорил это раньше, или я слышу подобное заявление впервые? -- Разве упомнишь? Мы столько веков не виделись! Может, и был такой разговор, но, по-моему, я все-таки проговариваю тебе этот выстраданный упрек впервые. Старик решил прийти ему на помощь: -- Помню твой душераздирающий крик, когда ты полетел за борт. Это воспоминание преследовало меня потом долгие годы. -- Преследовало... -- буркнул Смит. -- Да уж, красиво получилось, ничего не скажешь. Я стоял к тебе спиной, разглядывал перисто-кучевое облачко, и вдруг, безо всякого предупреждения, сильнейший толчок, и я падаю! На земном языке, между прочим, это называется убийством. -- По-моему, ты жив и здоров. -- Я же говорю: на земном языке. -- Ну извини, -- сдался Старик, очевидно, полагая, что тем самым закрывает тему. -- "Извини"?! -- изумился Смит. -- У меня же не было возможности принести тебе извинения раньше. -- Ладно. Дело не в изгнании. Это я бы еще пережил. Да и потом, рано или поздно я все равно ушел бы сам. Но мотив, мотив! Тебе понадобилось скорректировать кошмарный просчет в твоем Творении, где все было так замечательно продумано и выверено! -- Какой еще просчет? -- несколько нервозно спросил Старик. --А такой. Если все вокруг беленькие, то как, спрашивается, распознать тебя? -- В каком смысле? -- Старик облизнул губы. -- Чтобы белое было белым, нужна чернота, -- отчеканил Смит без своих обычных ужимочек. -- Если вокруг одна белизна, белого не существует. Ты спихнул меня вниз, чтобы выделиться. Стало быть, мотив твоего поступка -- тщеславие. -- Нет же! -- возмутился Старик. И, немного подумав, добавил: -- Надеюсь, что нет. -- За тобой должок. И тебе никогда за него не расплатиться, сколько ни кайся. До моего изгнания никто, даже ангелы, не понимал, что ты собой являешь, никто не чувствовал исходящего от тебя тепла, не видел сияния. Но появился я, и на фоне тьмы ты стал видим во всей своей красе. Так продолжается и по сей день. -- Для того мы и наведались с тобой на Землю, чтобы проверить, видим ли я и видим ли ты. -- Если бы не я, не моя жертва, ты был бы невидимкой! -- прошипел мистер Смит. -- Готов признать, что отчасти ты прав. -- Старик понемногу приходил в себя. -- Но только не делай вид, что новая жизнь пришлась тебе не по вкусу -- во всяком случае на первых порах. Ты совершенно справедливо сказал: не столкни я тебя, ты рано или поздно ушел бы сам. Стало быть, семя было посажено, и ему оставалось только взрасти. Я изгнал того ангела, которого и следовало изгнать. -- Не спорю. Мои бывшие коллеги были абсолютно бесхарактерными созданиями, за исключением разве что Гавриила, который вечно вызывался участвовать во всяких рискованных предприятиях, доставлять невесть куда головоломные послания и так далее. А знаешь, почему он это делал? Ему тоже было скучно. Как и мне. -- Он никогда этого не показывал. -- Да разве ты способен распознать скуку? -- Теперь -- да. Способен. Но в ту эпоху, когда Земля еще пахла свежим крахмалом... -- А эти твои жуткие серафимы и херувимы со своими писклявыми голосишками! Все гнусавили, гнусавили хоралы, без единого диссонанса, без игривой гармонии, без перепада настроений -- исключительно в мерзейший унисон! Их был по меньшей мере миллион, кошмарные создания, какие-то марципановые статуэтки -- чистенькие, приглаженные, в жизни не видали ни пеленки, ни ночного горшка! Старик беззвучно трясся в припадке великодушного смеха. Он протянул Смиту руку, и тот от растерянности ее пожал. -- Да уж, серафимы и херувимы -- не лучшее из моих творений, -- хмыкнул Старик. -- Ты прав. Ты вообще часто бываешь прав. И у тебя природный дар остроумия. Сплошное удовольствие слушать, когда ты что-то описываешь или рассказываешь. Правда, иногда ты злоупотребляешь метафорами, и это мешает разглядеть наименее яркие из твоих перлов. Я очень рад, что наконец затеял это путешествие и мы встретились вновь. -- Я не держу на тебя зла. Просто люблю ясность. -- Даже слишком любишь... -- Что поделаешь -- столько столетий копил гнев и обиду. -- Понимаю, понимаю. Старик заглянул мистеру Смиту в глаза, накрыл его ледяные руки своими теплыми, мягкими лапищами. -- Действительно. Не будь тебя, меня бы не распознали. Но и наоборот: не будь меня, ты тоже не существовал бы. Каждый из нас в одиночку лишен смысла. Вместе же мы образуем гамму,'палитру, Вселенную. Мы не смеем быть ни друзьями, ни даже союзниками, но говорить друг другу "здрасьте" -- это уж в порядке вещей. Давай постараемся вести себя в этой щекотливой ситуации вежливо и достойно. Нам ведь необходимо выяснить, нужны ли мы миру, как в прежние времена. Или, быть может, мы давно уже стали роскошью, а то и излишеством? В победе и в поражении мы должны быть неразлучны, и будь что будет. -- Не вижу причины с тобой ссориться, разве что... -- Мистер Смит скорчил шкодливую гримасу. -- Осторожней! -- воззвал к нему Старик. -- Мне удалось наладить между нами некое подобие равновесия. Я пошел на компромисс. Так смотри же, а то все испортишь. -- Тут нечего портить, -- проскрипел Смит. -- Я же не дурак. Геометрия наших взаимоотношений мне понятна -- что можно, чего нельзя. Я прибыл сюда не для того, чтобы с тобой тягаться. Не стоит игра свеч после стольких-то лет. Просто я подумал... -- О чем? -- подзадорил его Старик, желая подогнать мыслительный процесс собеседника. -- Каков парадокс! Чтобы заставить меня выполнять новую функцию, ты воспользовался трюком из моего, а не из твоего арсенала. Старик погрустнел и сказал внезапно постаревшим голосом: -- Это правда. Чтобы создать Дьявола, пришлось прибегнуть к дьявольскому средству -- толкнуть тебя сзади, когда ты этого совершенно не ожидал. -- Вот это я и хотел услышать. Печально улыбнувшись, Старик спросил: -- Хочешь еще супа? Трюфелей? Ветчины? Форели? Паштета? Мятного чая? -- Произошло то, что должно было произойти, -- махнул рукой Смит. -- Спасибо, больше ничего не хочу. Увлеченные беседой, они не заметили, что свет в зале потускнел -- верный признак прекращения жизнедеятельности на кухне. Между администрацией отеля и профсоюзной организацией разворачивался конфликт, и засидевшиеся посетители были явно некстати. Им приходилось подолгу дожидаться расчета, шум и крики все нарастали, официанты вообще перестали заглядывать в зал, и последние из клиентов застряли за столиками всерьез и надолго. -- Идем отсюда, -- сказал Старик. -- Завтра расплатимся. -- Дал бы ты мне немного денег, иначе придется у кого-нибудь украсть. -- Конечно-конечно, -- радостно пообещал Старик. Никто и не заметил, как в зал вернулся пианист, заиграл и тихонько запел, очевидно, решив урвать напоследок хоть малую толику аплодисментов. Старички пробирались к выходу, а вслед им неслось: -- "Падают грошики медные, падают прямо с Небес..." Следующее утро. В сне оба не нуждались, поэтому ночь показалась долгой, тем более что вступать в беседу и подвергать опасности хрупкую, едва установившуюся гармонию в отношениях ни тому, ни другому не хотелось. Старик как раз сотворил немного денег для мистера Смита, а тот аккуратно укладывал их в карман, когда раздался деликатный стук в дверь. -- Войдите, -- пропел Старик. -- Заперто, -- ответили снаружи. -- Минутку. Подождав, пока мистер Смит закончит операцию с наличностью, Старик подошел к двери и открыл ее. В коридоре топтались портье и четверо полицейских. Сии последние с совершенно излишней прытью ринулись в номер. -- Что такое? -- Прошу прощения, -- сконфузился портье. -- Я должен еще раз поблагодарить вас за вашу беспредельную щедрость, но, к моему глубокому сожалению, банкноты оказались фальшивыми. -- Неправда, -- возмутился Старик. -- Я сам их сделал. -- И готовы подтвердить это в письменном виде? -- оживился старший из полицейских (фамилия -- Кашприцки). -- Да в чем дело? -- Самому делать деньги не положено, -- невозмутимо объяснил патрульный О'Хаггерти. -- А я в посторонней помощи не нуждаюсь, -- с достоинством парировал Старик. -- Вот, смотрите! Он порылся в кармане, чуть поднатужился, и на ковер потоком посыпались сияющие монеты, словно конфетки из торгового автомата. Двое полицейских тут же непроизвольно рванулись вперед на полусогнутых, но Кашприцки на них прикрикнул, и они замерли на месте. Зато плюхнулся на четвереньки портье. Кашприцки: -- Ну, чего там? Портье: -- По-моему, испанские песо эпохи Филиппа П. -- Вы что, нумизматикой промышляете? Да?-- спросил Кашприцки. -- Но это не дает права мухлевать с "зеленью". Федеральное правонарушение, ясно? Я вас обоих забираю. Патрульный Кольтелуччи: -- Наручники? Кашприцки: -- Да уж, давай по всей форме. Мистер Смит занервничал: -- Может, смоемся? Покажем фокус? -- Стоять! -- рявкнул патрульный Шматтерман, выхватил пистолет и выставил его вперед, вцепившись в рукоятку обеими руками. Вид у него был такой, словно он собрался пустить струю на рекордное расстояние. -- Мой дорогой Смит, если мы хотим ознакомиться с жизнью человечества и с тем, как человеки обходятся друг с другом, нам придется мириться с мелкими неудобствами. Иначе зачем мы сюда явились? Щелкнули наручники, и весь кортеж проследовал из номера в коридор. Замыкал шествие портье, выражавший глубочайшее сожаление по поводу случившегося -- как от имени администрации, так и от себя лично. В участке задержанных заставили снять верхнюю одежду, и они предстали пред грозные очи самого капитана Экхардта. Немигающим взором из-под графленого, как нотная бумага, лба, из-под стального ежика волос обжег он подозреваемых. За толстыми линзами очков глаза капитана казались парой мелких устриц. -- Так. Этот -- Смит, понятно. А имя? -- Джон, -- поспешно ответил Старик. -- А сам Смит что, язык проглотил? -- Он... Его лучше не спрашивать... Понимаете, он однажды очень неудачно упал. -- Давно? -- До того, как вы появились на свет. Капитан некоторое время молча разглядывал того и другого, потом поинтересовался: -- Он псих? Или вы оба с придурью? -- Грубость -- тяжкий грех, -- усовестил его Старик. -- Ладно. Давай разберемся с тобой. Фамилия? -- Бог... Богфри. -- То-то. Я уж думал, мы кощунствовать вздумали. Что у них в багаже? -- Ничего, -- ответил один из патрульных. -- И в карманах тоже, -- добавил другой. -- Если не считать сорока шести тысяч восьмисот тридцати долларов наличными в правом внутреннем кармане. -- Сорок шесть тысяч?! -- взревел Экхардт. -- Это у которого же? -- У чернявого. -- У Смита. Та-ак. Кто сляпал банкноты -- ты или Смит? -- Деньги сделал я, -- ответил Старик, всем своим видом показывая, как надоел ему этот разговор. -- А потом отдал Смиту. -- Зачем? -- На мелкие расходы. -- Сорок шесть тысяч? На мелкие расходы? Что ж тогда, по-твоему, крупные расходы? -- возопил капитан. -- Как-то не задумывался над этим, -- ответствовал Старик. -- Я уже объяснял тому джентльмену в гостинице, что плохо представляю себе стоимость денег. -- Зато представляешь, как их подделывать. -- Я их не подделывал. У меня поистине бездонные карманы. Они как рог изобилия, в них чего только нет. Мне достаточно подумать о деньгах, и карманы тут же ими наполняются. Беда в том, что я не всегда сразу могу вспомнить, в каком месте и каком времени нахожусь. Сам не пойму, почему мне вздумалось сегодня в гостинице высыпать на пол именно испанские дублоны или как там они назывались. Должно быть, на меня подействовала мебель, которой обставлен номер. Я на миг вспомнил бедного Филиппа. Каким чудовищным образом выражал он свою воображаемую любовь к моей персоне! Бывало, сидит, укутавшись в изъеденные молью соболя, воздух весь пропах камфарой и ладаном, а от ледяных стен Эскориала так и веет стужей. Тут мистер Смит недобро осклабился: -- Выходит, не справилась твоя камфара с моей молью. Наша взяла. -- Хорош болтать! -- оборвал его Экхардт. -- Я не дам увести разговор в сторону. Утром вы оба предстанете перед судьей по обвинению в изготовлении фальшивых денег и попытке мошенничества. Признаваться будете? Адвокат нужен? -- Как же я буду ему платить? -- удивился Старик. -- Ведь для этого мне придется опять делать деньги. -- Вам может быть предоставлен бесплатный защитник. -- Нет, благодарю. К чему зря отрывать человека от дела? Но у меня к вам просьба. Для того чтобы у нас с мистером Смитом появился хотя бы мизерный шанс на оправдание, я должен понять, каким образом вы установили, что мои деньги фальшивые: Капитан Экхардт улыбнулся с мрачным удовлетворением. Он чувствовал себя гораздо спокойнее, когда речь заходила о вещах практических и ясных, которые подтверждаются неопровержимыми фактами и лишний раз свидетельствуют о технологической мощи Соединенных Штатов. -- У нас много проверенных способов, и каждый основывается на научной методике, которая постоянно обновляется. Все время совершенствуется, понятно? В подробности я вас посвящать не стану, ведь мы в некотором роде конкуренты по бизнесу: вы пытаетесь выйти сухими из воды, а мое дело -- вас зацапать. И зарубите себе на носу: в нашей великой стране гражданам предоставлена неограниченная свобода частного предпринимательства, но подделка дензнаков к этой категории не относится. И я позабочусь о том, чтобы вашей братии вольготно не жилось. Я и другие блюстители закона. Старик промолвил с обезоруживающе мягкой улыбкой: -- Прежде чем вы предадите нас в беспристрастные руки закона, скажите -- ну просто из любезности, а? Мои деньги намного хуже настоящих? Капитан был в общем-то человеком незлым. Незлым, но безжалостным, ибо в его мире, где даже справедливость отмеряется лишь от сих и до сих, уважают решительность (хоть бы и опрометчивую), а любого сомнения стыдятся как проявления некомпетентности. Экхардт взял со стола одну купюру и воззрился на нее с демонстративной снисходительностью. -- По стобалльной системе я поставил бы тебе тридцать. Водяные знаки небрежные, гравировка нечеткая, подпись казначея разборчива, а должна быть закорючка. Одним словом, работенка так себе. Старик и мистер Смит обеспокоенно переглянулись. Выходит, все не так просто, как им представлялось? Капитан поместил их в одну камеру -- из чувства сострадания. Была, правда, и еще причина. x x x -- Ну, и долго мы намерены тут торчать? -- спросил мистер Смит. -- Недолго. -- Мне здесь не нравится. -- Мне тоже. -- От стен так и пышет враждебностью. Не понимаю, почему люди относятся ко мне с недоверием? И ты тоже хорош -- не дал рта раскрыть. "Он неудачно упал". Очень остроумно. -- Никто не понял, что это шутка. -- Я понял, ты понял. Этого вполне достаточно. Если уж по большому счету. Старик улыбнулся и лег на железную койку, повернулся слегка на бок и уютно сложил руки на животе. -- Как все переменилось, -- раздумчиво молвил он. -- С момента нашего воссоединения не прошло и суток, а мы уже в темнице. Кто мог предвидеть, что это случится так скоро? Да и причина, честно говоря, несколько неожиданна. -- Ты мог предвидеть. Но не сделал этого. -- Увы. Я никогда не отличался наблюдательностью, не говоря уж о способности предугадывать перемены. Помню ранние годы, когда смертные еще не признавали меня Богом и думали, что небожители обитают на горе Олимп. Люди думали, что боги живут так же, как они сами, -- этакая бесконечная комедия из жизни господ, увиденная глазами прислуги. Счастливые и несчастливые развязки, смесь суеверий, фантазий и домыслов. Всякие там нимфы, превращающиеся то в деревья, то в парнокопытных, то в скорбно-певучие ручейки. Жуткая чушь! А меня представляли или быком, или мухой, или каким-то эфиром, выдуваемым из распученных чресл Земли. "Вот были дни, мой друг", как поется в песне. У каждого божка свои святилища, каждому положен свой паек молитв. Небожители даже не ревновали друг к другу -- столько у них было суетни. Если и ревновали, то лишь тогда, когда этого требовала фабула. Жизнь богов была настоящим приключением, или, как теперь говорят, мыльной оперой. А религия -- продолжением земного бытия на более высоком, но отнюдь не более достойном уровне. Комплекс вины еще не отравлял сладость священного нектара, болтуны и лжепосредники еще не успели заморочить человечеству голову. Мистер Смит весело расхохотался: -- А помнишь, какой поднялся переполох, когда тот эллин, первый античный альпинист, вскарабкался на вершину Олимпа и увидел, что там ничего нет? Старик, похоже, не разделял веселья собеседника. -- Переполох поднялся у нас, а не у людей. Перепуганный скалолаз ничего не сообщил соплеменникам о своем открытии -- боялся, что его на куски разорвут. Страшась совершить одну непоправимую глупость, он сделал другую: признался во всем жрецу. Тот, судя по всему, был политическим назначенцем и велел альпинисту держать язык за зубами. Несчастный поклялся, что будет нем как рыба, но жрец задумчиво сказал: "Как тебе верить? Ведь мне-то ты открылся". На это у альпиниста ответа не нашлось, и той же ночью он умер при невыясненных обстоятельствах. Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. Кто-то видел, как смельчак лез вверх по склону, другие заметили, каким мрачным и напуганным он спускался. Постепенно, по мере усовершенствования техники производства сандалий, любителей скалолазания становилось все больше и больше. На горе устраивали пикники, и замусоренный Олимп лишился покрова божественной тайны. -- Обиталище богов возносилось во все более высокие сферы, -- вставил Смит, -- туда, где царствуют радуги и туманы -- и в физическом смысле, и в аллегорическом. Тупоумный символизм утопил первобытную безыскусность в вязкой болтологической каше. Простая мелодия затерялась средь выкрутасов аранжировщиков. От этих слов Старик даже растрогался: -- Не ожидал столь прочувствованной речи от того, кому давно уже нет дела до божественных материй. -- Неужто ты думаешь, я утратил интерес к Небесам после того, как ты меня оттуда турнул? А преступники, которых тянет на место преступления? А выпускники, навещающие бывшую школу, когда уже стали взрослыми? Не забывай, что я тоже когда-то был ангелом. К тому же за минувшие века Небеса переменились куда больше, чем Преисподняя. У нас новшества не в чести, а у вас то одна нравственная доктрина, то другая, да и теологическая мода так переменчива. -- Вовсе нет. Я не согласен. -- Ну как же. В мои времена ты занудно проводил в жизнь принцип идеального совершенства. Совершенство -- антитезис индивидуальности. Все мы были идеальны и потому неотличимы друг от друга. Стоит ли удивляться, что я взъерепенился. Вот и Гавриил был недоволен. Возможно, и остальные тоже. Что за жизнь среди сплошных зеркал -- куда ни глянь, всюду только твои отражения. Должен признаться: когда ты меня столкнул вниз, я испытал неимоверное облегчение. Хотя внизу меня ожидала вечная неопределенность. Падая, я думал: теперь я один, теперь я -- это я, и атмосфера вокруг меня наполнялась теплом и жизнью. Я сбежал, я спасся! Лишь позднее я решил горько обидеться и взращивал в себе горечь, как садовник взращивает цветок, -- она пригодилась бы мне в случае повторной встречи с тобой. А ныне, когда встреча свершилась, мне гораздо интереснее не попрекать тебя, а говорить правду. Конечно, Зло -- штука скучная, это очевидно. Добро тоже не веселей, но нет во всем твоем творении ничего стерильней, безжизненней и тоскливей совершенства. Неужто ты станешь это оспаривать? -- Не стану, -- покладисто, но не без горечи признал Старик. -- Слишком многое из того, что ты говоришь, верно, и мне это не нравится. Совершенство -- одна из тех концепций, которые кажутся абсолютно бесспорными в теории. А на практике от совершенства просто мухи на лету дохнут. Пришлось от этой идеи отказаться. -- Так-таки отказаться? Раз и навсегда? -- Ну, в общем, да. Возможно, в совершенство все еще верит кое-кто из особенно раболепных святош, считающих, что скука -- нечто вроде затянувшейся паузы перед окончательным торжеством истины. Такие люди всю жизнь ждут этого самого торжества, и губы их кривит всезнающая улыбочка. Но для большинства, включая и ангелов (которые так эмансипировались, что я их теперь почти и не вижу), идея абсолютного Добра и абсолютного Зла -- концепция давно устаревшая. О себе говорить не буду -- не люблю, скажу лучше о тебе, благо ты у меня перед глазами. Возобновленное знакомство, даже такое непродолжительное, позволяет мне сделать вывод: ты слишком умен, чтобы быть абсолютно плохим. Это не комплимент и тем более не оскорбление. Несимпатичные черты мистера Смита озарились иронической ухмылкой, словно тусклое солнышко промелькнуло на водной ряби. -- Ведь я был когда-то ангелом... -- Где-то в самой глубине сумеречных глаз колыхнулось нечто похожее на нежность, но в следующий миг физиономия Смита вновь окаменела. Солнышко скрылось за тучей. -- История изобилует злодеями -- имя им легион, -- которые получили духовное образование. Например, Сталин. -- Кто-кто? -- переспросил Старик. -- Неважно. Один семинарист, ставший диктатором в одной атеистической стране. -- А, ты о России. -- Не о России, а о Советском Союзе. Старик задумчиво наморщил лоб, и мистер Смит сделал для себя открытие: всезнание -- это еще полдела, важно уметь находить в бездонных запасниках знаний нужную информацию. Решив, что у собеседника было достаточно времени, дабы навести порядок в меню своего небесного компьютера, Смит продолжил: -- В любом случае у нас еще будет масса возможностей продолжить нашу нравственно-этическую дискуссию. Я чувствую, кроме тюрем нам на Земле ничего увидеть не удастся. Как бы отсюда выбраться -- вот что меня занимает. -- Прибегни к своему могуществу, только, очень прошу, надолго не исчезай. Без тебя мне будет одиноко. -- Да я только проверю, функционирует ли оно, мое могущество. -- Разумеется, функционирует. Надо в себя верить. У тебя обязательно получится. К тому же не забывай: именно наша с тобой чудодейственная сила позволила нам после стольких тысячелетий сойтись на вашингтонском тротуаре. Какая ювелирная точность! -- Функционирует-то оно функционирует, но сколько это продлится? У меня нехорошее ощущение, будто я на каком-то пайке сижу. -- Отлично тебя понимаю. Вдруг начинает казаться, что и твоим возможностям есть предел. Полагаю, этому виной продолжительность нашего с тобой бытия. Ерунда, выкинь из головы. -- Если у меня иссякнет запас трюков, я буду чувствовать себя полным импотентом. -- Не называй их, пожалуйста, трюками, -- не без раздражения вставил Старик. -- Это не трюки, а чудеса. -- У тебя, может, и чудеса, а у меня трюки, -- пренеприятно осклабился Смит. Пауза. Капитан Экхардт, сидевший со своими помощниками в подвале в особой, звукоизолированной комнатке, насторожился. На лице капитана застыло озадаченно-недоуменное выражение -- естественная реакция среднестатистического блюстителя порядка на что-нибудь непонятное. Камера номер шесть, ясное дело, прослушивалась, и полицейские с самого начала пытались вникнуть в беседу двух сокамерников. Безграничная и абсолютно бессмысленная решимость читалась на лицах подслушивающих: челюсти крепко сжаты, брови сосредоточенно насуплены -- прямо школьники на экзамене. -- Ну, что скажете, шеф? -- рискнул нарушить молчание Кашприцки. -- Ничего не скажу. И не поверю,-если кто из вас скажет, будто понял хоть что-то из этой белиберды. Вот что, О'Хаггерти, сбегай-ка наверх и посмотри, что там у них творится. Не нравится мне эта тишина. Что это была за хреновина про трюки, про побег? О'Хаггерти поднялся наверх и сразу увидел, что в камере номер шесть всего один заключенный. -- Эй, а где твой приятель? -- трагическим шепотом спросил патрульный у Старика. Тот, похоже, и сам удивился, не обнаружив Смита рядом. -- Должно быть, куда-то вышел. -- На двери тройной замок! -- Других предположений у меня нет. Экхардт и прочие находившиеся в подвале догадались о произошедшем. -- Кашприцки, марш наверх! Разберись, в чем там дело. Нет, лучше я сам. Шматтерман, не выключай магнитофон. Пусть все регистрируется. Остальные за мной! Когда капитан приблизился к камере номер шесть, внутри за запертой дверью находились трое: патрульный О'Хаггерти и двое стариков. -- Что такое?! -- рявкнул Экхардт. -- Когда я подошел, внутри был только один, вот этот, -- пролепетал О'Хаггерти. -- Я так и понял. -- Капитан взглянул на Смита: -- А ты где был? -- Здесь. Где же еще? -- Врет! -- вскричал О'Хаггерти. -- Он всего пара секунд как появился, шеф! -- В каком смысле "появился"? В дверь вошел? -- Нет. Просто взял и появился. Материализовался. -- Мате-риа-лизовался? -- медленно повторил Экхардт, глядя на своего подчиненного, как на полоумного. -- А ты-то что в камере делаешь? -- Зашел, чтобы посмотреть, как можно отсюда выбраться. -- Ну и?.. -- У меня не получилось. Не возьму в толк, как Смит это проделал. -- А может, он этого и не делал? Может, он все время был тут. -- Вот и я говорю, -- подтвердил Смит. -- А тебя никто не спрашивает, -- прикрикнул на него капитан, -- так что сделай милость, заткнись. -- Не могу смириться с такой наглой ложью, -- не выдержал Старик. Мистер Смит сочувственно зацокал. -- Нет, в самом деле. Я же объяснил вашему представителю, что мистер Смит ненадолго вышел. -- Это каким же манером? --- сурово поинтересовался капитан. -- Тут супернадежные замки. Новейшая технология, изготовлено фирмой "Мой дом -- моя крепость". Без динамита не выйдешь. Старик блаженно улыбнулся, чувствуя, что момент подходящий. -- Показать, как это делается? -- Валяй показывай, -- угрожающе протянул Экхардт и положил руку на пистолет, торчавший из открытой кобуры. -- Договорились. На прощанье хочу поблагодарить вас за приют и ласку. Все с той же милой улыбкой на устах Старик растаял в воздухе. Экхардт два раза пальнул с бедра, да поздно. Но присутствующих ждало новое потрясение: мистер Смит пронзительно заверещал -- жутко и оглушительно, словно целый птичий базар: -- Ха-ха, стрелок! Где уж вашим трюкам против наших! Попробуй поймай! Пока, привет знакомым! -- и ядовито, презрительно расхохотался. Экхардт не стал ждать и пальнул в третий раз. Смит поперхнулся, не досмеявшись. Лицо его исказилось -- не то от боли, не то от удивления. Впрочем, сделать определенный вывод было трудно, потому что в следующее мгновение исчез и он. -- Я стрелял в ногу, -- поспешно объявил Экхардт. А О'Хаггерти взмолился: -- Выпустите меня отсюда. Мистер Смит материализовался на тротуаре, где его уже поджидал Старик. Оба пребывали в радостном возбуждении после удачно проведенной операции. Смит задержался возле мешка с мусором и, к крайнему неудовольствию спутника, принялся там рыться. Достал замусоленную газету, сунул в карман. Парочка зашагала дальше. Тем временем в полицейском участке капитан Экхардт, у которого все еще звенело в ушах от выстрелов, понемногу приходил в себя. -- Эй, Шматтерман, можешь выключить магнитофон, -- крикнул он, задрав голову к потолку. -- Надпиши кассету, зарегистрируй и в досье. Головой за нее отвечаешь, понял? -- Что будем делать, шеф? -- спросил Кашприцки, правая рука и верная опора, мощный стимул к принятию волевых решений. -- Это дело нам не по зубам, -- шепнул ему Экхардт. Громко шепнул, чтоб остальные тоже слышали. -- Выполним наш долг. Свяжемся с наивысшей инстанцией. -- С архиепископом, да? -- спросил католик О'Хаггерти и был вознагражден сочувственным взглядом начальника. -- С президентом? -- высказал предположение республиканец Кольтелуччи. -- С Федеральным бюро расследований, -- медленно, значительно пояснил капитан. -- С ФБР... Слышали о такой организации? Ответа не последовало, да Экхардт его и не ждал. x x x Когда мистер Смит извлек из мусора третью газету, такую же загаженную, как две предыдущие, Старик не выдержал: -- Неужели так уж необходимо воровать макулатуру из помоек? Диалог происходил на одной из многочисленных вашингтонских аллей. -- Нельзя назвать воровством изъятие предметов, от которых отказались их владельцы, -- ответил Смит, с интересом шурша страницами (к некоторым игриво прилипла яблочная кожура). --А владельцы от них отказались,-иначе газеты не лежали бы в этих сияющих черных мешках. Вот если бы я стащил газеты из киоска, тогда это можно было бы квалифицировать как воровство. -- Что ты там читаешь? -- Чтобы понять ментальность тех, кто делает наше пребывание на Земле таким неприятным, нужно изучать прессу. Люди читают газеты для развлечения, а для нас это -- работа. -- Ну и какие открытия ты совершил? -- скептически осведомился Старик. -- Да вот, проглядел несколько передовиц и пришел к определенному выводу. Люди очень хорошо разбираются в том, что имеет к ним непосредственное отношение, а во всех прочих материях полнейшие профаны. Фальшивые деньги, например, их очень интересуют, потому что угрожают личному процветанию, а это оскорбляет их чувство законности. Поэтому люди изобрели сложнейшие методы выявления фальшивых купюр. А фальшивыми считаются все деньги, в том числе и божественного происхождения, если их произвели не на монетном дворе. -- Чувство законности? Так они законопослушны? -- Нет. У меня создалось ощущение, что люди возмущаются, когда фальшивые деньги используются в нечестных операциях. Очевидно, нечестные денежные операции следует проводить только легитимными банкнотами. Старик насупился: -- Пока я витаю мыслями в облаках, ты времени даром не теряешь. А почему ты сказал, что они разбираются только в вещах, которые их непосредственно касаются? -- Тут есть статейки на зарубежную тематику: перемены в австрийском правительстве, кризис израильского кабинета, визит Папы на Папуа и прочее. Такое ощущение, что писались эти тексты людьми самоуверенными и обладающими исчерпывающей информацией, но не умеющими этой информацией правильно воспользоваться. Часто встречается выражение "официально не подтвержденная". Не знаю, что это значит. Что-то новенькое. -- Я вижу, ты лучше следил за событиями последних столетий, чем я, -- расстроился Старик. -- Я, например, и не знал, что у Австрии есть правительство, что в Израиле есть какой-то кабинет и что... Что такое "папа на папуа"? -- Папа на Папуа. Завтра будет на Фиджи, послезавтра на Окинаве и Гуаме. Во вторник возвращается в Рим. -- Не смейся надо мной. Папуа -- это где? -- Северная Гвинея, к северу от Австралии. -- А зачем Израилю понадобился кабинет? -- У всех есть кабинет, чем же израильтяне хуже? -- Разве им мало того, что они избранный народ? -- Хотят подстраховаться. Теперь избранный народ сам избирает. А тут без кабинета никак. -- Мне нужно столько всего узнать. -- По задумчивому лику Старика пробежало облачко. -- А пришел ли ты после прочтения грязных газет к какому-нибудь практическому выводу касательно нашей с тобой ситуации? _ -- Да. Мы должны изменить внешнюю оболочку. -- Почему? -- Нас слишком легко опознать. Вот мы сейчас гуляем по тенистым аллеям мимо неогеоргианских особняков, словно добропорядочные граждане. А ведь мы с тобой беглые преступники. -- Преступники? -- вскинул брови Старик. -- А ты думал. Мы -- фальшивомонетчики, скрывающиеся от закона. -- Ну-ну, продолжай. -- У меня по изучении финансового раздела возник план. -- Так вот почему ты так долго не размыкал уст? А я иду и удивляюсь -- ты вроде бы никогда, даже в прежние времена, молчаливостью не отличался. -- Время дорого. А план мой таков. Я превращаюсь в азиата... -- Это еще зачем? -- Американцы ужасно озабочены конкуренцией со стороны азиатов. Когда я ориентализируюсь, ты поднатужься и произведи на свет побольше азиатских купюр, которые называются "иены". -- Но они же все равно будут фальшивыми. -- А как иначе? Или ты предпочитаешь воровство? Не будем же мы зарабатывать деньги в поте лица. Каков я тебе в качестве бэйбиситтера? -- И мистер Смит зашелся надтреснутым колокольчиком. -- Излагай свой план, -- поморщился Старик. -- Свои дензнаки туземцы изучили в совершенстве, -- продолжил Смит, справившись с приступом веселья. -- Но с японскими банкнотами они знакомы плохо, японских закорючек читать не умеют. А если я еще и выглядеть буду чистым японцем, ни один банковский клерк не заподозрит подвоха. -- Что ты собираешься делать с японскими деньгами после того, как я их создам? Мистер Смит посмотрел на непонятливого собеседника соболезнующе. -- Я их поменяю в банке. -- На что? -- На настоящие доллары. Старик замер как вкопанный. -- Гениально, -- прошептал он. -- Очень нечестно, но гениально. В этот момент из-за угла вылетел автомобиль с синим фонарем на крыше; заскрежетал тормозами, развернулся, ободрав бока сразу нескольким припаркованным машинам, и перегородил мостовую. Старик и мистер Смит инстинктивно подались назад, но и с тыла, уже прямо по тротуару, несся полицейский мотоциклист, а за ним еще один. Затем примчался второй автомобиль, тоже с истерическим воем и скрежетом. Оттуда посыпались люди, все в штатском. Те, что постарше, были в шляпах. Размахивая оружием, люди подхватили Старика и мистера Смита, потащили их к машине и заставили положить ладони на капот, а сами принялись деловито прощупывать просторные одежды арестованных. -- Что я тебе говорил? -- заметил мистер Смит. -- Надо менять внешность. Не сейчас, так чуть позже. -- Что такое?! -- прикрикнул на него главный из людей в штатском. -- Да, чуть позже, -- согласился Старик. Их рассадили по машинам и отвезли на городскую окраину, к какому-то гигантскому зданию. -- Это что, полицейское управление? -- спросил Старик. -- Госпиталь, -- ответил старший из фэбээровцев, капитан Гонелла. -- Ах, госпиталь. -- Ведь ты, папаша, совсем чокнутый, -- промурлыкал Гонелла. -- И твой дружок тоже. Попробуем доказать, что вы ни хрена не соображали, когда печатали денежки. Действовали в состоянии умопомрачения. Дадим вам шанс. Только уговор: мы поможем вам -- вы поможете нам. На все вопросы доктора отвечать без утайки. Я тебе не подсказываю, что ему говорить. Просто играй по правилам. Тебя спросили -- ты ответил. Ясно? И покороче. Можешь нести любую чушь, тут это в порядке вещей, но не утомляй доктора... Ладно, я не имею права на тебя давить... Только вот еще что. Без этих ваших исчезновений, договорились? У нас в ФБР такие фокусы не проходят. Не знаю, как ты это проделываешь, и не хочу знать. Но с исчезновениями завязал, понятно? Пока все. Задержанных препроводили к регистрационной стойке, где восседала до смерти перепуганная матрона -- не то старшая сестра, не то что-то в этом роде. Мистер Смит и матрона воззрились друг на друга со взаимным ужасом, впрочем, вполне объяснимым. Пластиковая табличка, прицепленная к халату дамы, извещала, что зовут ее Газель Маккабр. Она обшарила Старика и Смита инквизиторским взглядом выпученных глаз противоестественно светлого оттенка -- казалось, веки из последних сил удерживают в орбитах два рвущихся на волю вареных яйца. Единственной подвижной деталью на сморщенном, застывшем личике был рот. Он алел незаживающей язвой и непрестанно подергивался, словно мисс Маккабр никак не могла извлечь из дырявого зуба остатки вчерашнего обеда. -- Значит, так! -- рявкнула матрона (фельдфебели обоего пола почему-то именно этими словами всегда начинают беседу с нижними чинами). -- Кто из вас Смит? -- Он, -- кивнул на соседа Старик. -- Отвечайте по одному! -- Я, -- сказал Смит. -- Так-то лучше, молодой человек. -- Я не молодой человек, а фамилия выдуманная. -- В полицейском протоколе вы значитесь как Смит, и теперь у вас нет права менять показания. Если не хотели быть Смитом, раньше нужно было думать, пока не попали в компьютер. Отныне и по гроб жизни вы останетесь Смитом. Вероисповедание? Смит надолго закис в мучительном хохоте, ритмично трясясь всем своим тощим телом. -- Я жду, Смит. -- Католик! -- прохрипел весельчак и весь вытянулся, словно собрался позировать Эль Греко. -- Не сметь! -- гаркнул Старик. -- По одному, я сказала! -- Это уже чересчур, -- волновался Старик. -- Да и вообще, зачем вам знать наше вероисповедание? Мисс Маккабр на миг смежила веки, давая понять, что привыкла иметь дело с идиотами и что такими жалкими приемчиками ее из колеи не выбьешь. -- Это делается вот для чего, -- ровным голосом учительницы, читающей диктант, объяснила она. -- Если кому-то из вас, граждан преклонного возраста, вздумается во время нахождения в нашем госпитале скончаться, мы должны знать, по какому обряду вас хоронить или же, в случае кремации, куда отправлять прах. -- Мы уже столько веков живем на свете и до сих пор не умерли, -- молвил Старик. -- С чего это мы станем именно теперь менять свои привычки? Мисс Маккабр взглянула на капитана Гонеллу, тот красноречиво пожал плечами, и матрона понимающе кивнула. -- Ладно, -- обернулась она к Старику. -- Пусть ваш приятель отдохнет, а мы пока займемся вами. Вы -- мистер Богфри. -- Нет, -- холодно ответил Старик. -- Но тут так написано. -- Достаточно скверно уже одно то, что под давлением обстоятельств я вынужден прибегать к изготовлению денег, но эти постоянные издевательства переполняют чашу моего терпения. Меня зовут Бог, коротко и ясно. С большом буквы, если хотите соблюдать вежливость. Мисс Маккабр иронически приподняла оранжевую бровь, -- Вы думали меня удивить? В настоящий момент у нас на излечении три пациента, каждый из которых считает себя Богом. Держим их поврозь, чтоб не кидались друг на друга. -- Я не считаю, что я Бог. Я просто Бог. -- Остальные тоже так говорят. Мы зовем их Бог-один, Бог-два и Бог-три. Желаете стать Богом-четыре? -- Я -- Бог от минус бесконечности до плюс бесконечности! И нет других богов! -- Придется его тоже поместить отдельно, -- сообщила мисс Маккабр капитану. -- Вызову доктора Кляйнгельда. Старик посмотрел на капитана, который ответил ему улыбкой. -- В Соединенных Штатах семьсот двенадцать мужчин и четыре женщины, которые считают себя Богом. Статистика ФБР. Разумеется, включая Гуам и Пуэрто-Рико. Так что конкуренция у тебя серьезная. -- А Дьяволов сколько? -- заинтересовался мистер Смит. -- Не слыхал о таких. -- Приятно чувствовать свою исключительность, -- негромко произнес мистер Смит и приосанился, чем, кажется, немало разозлил Старика. -- Так вот оно что, -- фыркнул Гонелла. -- Ты, стало быть, Дьявол? Класс! Сатана Смит. Как вашего брата крестят -- окунают в огненную купель? Ладно, мисс Маккабр, занесите в карточку основные данные, и я подпишу. Пора двигаться дальше. Дел невпроворот. -- Какие данные? -- Ну напишите: Бог и Сатана. Вот денек выдался. Есть чем гордиться. -- Я уже записала их как мистера Смита и мистера Богфри и ничего менять не собираюсь. -- Пусть так. Все одно -- липа. -- Кто заплатит за обслуживание? -- Мы заплатим, -- уверил ее капитан. -- Если, конечно, вас не устроят фальшивые купюры. -- Шутите? По завершении этого милого разговора узников отвели в кабинет первичного осмотра, чтобы затем доставить к прославленному психиатру доктору Гробу Кляйнгельду, автору научного труда "Если, Я и Оно", а также популярной брошюры "Все, что вам нужно знать о безумии". На осмотре обнаружилось, что у Старика нет пульса. Рентгеновский снимок не запечатлел никаких внутренних органов. Как резюмировал заведующий кабинетом доктор Бен-Азиз: "Мы не нашли ни сердца, ни грудной клетки, ни позвоночника, ни вен, ни артерий, но и признаков каких-либо болезней тоже не наблюдается". Среди прочих выводов комиссии следует отметить описание кожи Старика: по консистенции местами она оказалась "керамической", а местами "резиновой на ощупь и никак не напоминающей человеческий кожный покров". Очевидно, пациент мог изменять консистенцию своей кожи, как ему заблагорассудится. Мистер Смит озадачил медиков еще больше. Когда его раздели, обнаружилось, что из его обугленных пор вырываются крошечные облачка дыма, и кабинет сразу же пропитался неявным, но пренеприятным запахом серы. При этом кожа пациента на ощупь была холодна как лед. Попытались измерить температуру -- сунули Смиту в рот градусник, однако тот немедленно взорвался, и больной с явным удовольствием всосал ртуть внутрь, словно изысканного вина отведал. Тогда ему поставили градусник под мышку, но стекло опять лопнуло. Теперь вся надежда была на анальное измерение. Пациент охотно перевернулся на кушетке, ибо по натуре был склонен к эксгибиционизму, но и из этого ничего не вышло. Врач сообщил тревожную весть: -- У него нет ануса. -- Не может быть! -- воскликнул Гонелла. -- Прячет где-нибудь. -- Например, где? -- спросил у него доктор Бен-Азиз. -- Ну делают же операции, так что начинаешь гадить через бедро. Так или нет? -- Вывод обнаружить еще легче, чем естественное отверстие. -- Господи! -- вскипел капитан. -- Хорош, ведем их к психиатру. В конце концов, для этого их сюда и доставили. Видно невооруженным глазом, что оба живехоньки, и непохоже, что они собираются откинуть копыта. А если и собираются, то сборы явно продолжаются уже очень долго. Нам нужно заключение эксперта. -- Быстро не получится, -- предупредил Бен-Азиз. -- Кляйнгельд на осмотр времени не жалеет. -- Чужого, -- добавил один из ассистентов. -- И чужих денег тоже, -- подхватил другой. -- Время и есть деньги, -- поставил точку Бен-Азиз. Доктор Кляйнгельд оказался коротышкой с непропорционально большой головой. Разговаривал он исключительно шепотом, очевидно, полагая, что таким образом легче подчинить пациента своей воле -- пусть сбавит тон, напряжет слух, боится лишний раз вздохнуть, чтоб не упустить чего-нибудь жизненно важного. Психиатр уютно устроился в глубоченном кресле и просматривал какие-то записи, самоуверенно и победительно улыбаясь тонкогубым ртом. Откинутая назад спинка кресла была почти на одном уровне с кушеткой, на которую уложили Старика. -- Как вам моя кушеточка? -- шепнул доктор. -- Затрудняюсь ответить. -- Почему? -- Не знаю, чем ваша кушетка отличается от других. -- Понятно. Это потому что вы Бог, да? -- повеселел психиатр. -- Возможно. Да, вполне вероятно. -- У меня тут недавно лежал один Бог, так ему моя кушетка очень даже понравилась. -- Что доказывает -- если бы была нужда в доказательствах, -- что он Богом не является. -- А чем докажете вы, что вы Бог? -- Мне не нужны доказательства. В том-то и суть. Наступила пауза -- доктор что-то записывал. -- Вы помните Сотворение мира? -- Мои воспоминания вряд ли будут вам понятны, -- заколебался Старик. -- Интересное замечание. Обычно начинают пересказывать Книгу Бытия. Им кажется, что они вспоминают Сотворение, а на самом деле они всего лишь вспоминают текст. -- Вы о ком это? -- О пациентах, которые считают себя Богом. Кляйнгельд сделал еще какую-то запись. -- Можно поинтересоваться, зачем вы пожаловали на Землю? Старик призадумался. -- Так сразу не объяснишь... Как-то вдруг, неожиданно нахлынуло невыразимое... одиночество. Захотелось посмотреть, какие вариации получила тема, которую я некогда считал такой удачной. А потом... Нет, словами этого не опишешь... Не получается -- пока... Скажите, а можно задать вопрос вам? -- Разумеется, но у меня, в отличие от вас, не на все вопросы есть ответы. -- В самом деле? Мне кажется, что вы верите в то, что я ... ну, тот, кто я есть. Доктор беззвучно рассмеялся: -- Слишком сильно сказано. Я, знаете ли, вообще не склонен во что-либо верить. -- Это свидетельствует об уме. -- Спасибо, очень мило с вашей стороны. Но я не боюсь менять мнение по тому или иному вопросу. Наоборот, я периодически даже понуждаю себя к этому. Надо мусолить истину, как собака мусолит косточку. Нет ничего постоянного. Все меняется. Люди стареют. Идеи стареют. Вера тоже. Жизнь все подвергает эрозии. Вот почему мне нетрудно разговаривать с вами как с Богом, хотя я не знаю, правда ли это, и не больно-то стремлюсь узнать. -- Как любопытно! -- оживился Старик. -- Вот уж не думал, что испытаю смущение, когда во мне признают Бога. Какая неожиданность! Когда вы сказали, что вам все равно, Бог я или нет, я в первый момент испытал замешательство, а потом облегчение. Тут у вас, на Земле, изображать Бога гораздо легче, чем быть Богом. -- Легче, чтоб тебя считали сумасшедшим, нежели нести ответственность за все беды и несчастья мироздания. -- Или выслушивать хвалы твоему всемогуществу. Быть объектом молений -- самая тяжелая из форм давления на психику. Доктор опять зачиркал ручкой по бумаге. -- Можно спросить, кто таков ваш спутник? -- Ах, -- вздохнул Старик. -- Я так и знал, что рано или поздно вы об этом спросите. -- Немного помолчав, продолжил: -- Вы вот интересовались, зачем я спустился на Землю после столь продолжительного отсутствия. Не говорите об этом ему, но меня все эти века мучила совесть... Понимаете, я ведь его вытолкнул. -- Откуда? -- Должно быть, я слишком много на вас обрушиваю вот так, сразу... Я вытолкнул его из Рая. -- Так Рай существует? -- О да, но это не такое завидное место, каким его обычно представляют. Временами там бывает очень одиноко. -- Одиноко? Вы меня удивляете. Я думал, что человеческие несовершенства вам неведомы. -- Не забывайте, ведь я вроде бы создал человека по своему образу и подобию. Так что несовершенства мне ведомы. Я должен знать и что такое сомнение, и что такое отчаяние, и что такое радость. Раз я сотворил человека, стало быть, я знаком с его устройством. -- Означает ли это, что и у Бога воображение имеет свои границы? -- Не думал об этом. Вероятно, да. -- Почему? -- Потому что... потому что я могу создать только то, что доступно моему воображению. Очевидно, есть вещи, которых я вообразить не в состоянии. -- Где есть? Во Вселенной? -- Вселенная -- это моя лаборатория. Я сошел бы с ума в бескрайних райских просторах, если б у меня не было Вселенной, где можно всласть наиграться. Благодаря ей я сохраняю молодость и свежесть -- насколько это возможно. Но Вселенная познаваема и допускает интерпретации, ибо она сотворена из материи, известной человеку. Вселенная как раз и обнаруживает пределы моей фантазии. Бессмертные, как и смертные, нуждаются в некоем ограничителе. Для смертных таким ограничителем является сама смерть, именно она придает жизни смысл. А бессмертию нужен ограничитель для воображения, иначе вечность быстро выдохнется и обратится в хаос. -- Все это весьма познавательно, -- прошептал доктор, -- но в пылу философствования вы забыли сообщить мне, кто ваш спутник. Он Дьявол, да? -- По-моему, я достаточно прозрачно намекнул на это. -- Да-да, но не забывайте, что я верю не всему, Что мне говорят. Ваш товарищ, он что, раньше работал в цирке? Старика вопрос поставил в некоторое затруднение. -- Понятия не имею. Возможно. Я не общался с ним с тех пор, как он... нас покинул, и вплоть до вчерашнего дня. В цирке, вы говорите? Почему в цирке? -- Ну, не знаю. Он, похоже, обладает способностью делать предметы И даже части собственного тела невидимыми. Да и фокусы с огнем ему тоже удаются. Знаете, в цирке и огонь глотают, и всякие прочие трюки показывают. Вот я и подумал... -- Трюки? Он тоже называет это трюками. Видите ли, по складу характера он в большей степени экстраверт, нежели я, и обожает производить впечатление, бравировать своий могуществом. Я же, пока нахожусь на Земле, предпочитаю жить как обычный человек. Насколько это будет возможно. -- Взгляд Старика стал задумчивым. -- Мне очень хотелось его увидеть после такой долгой разлуки. Я отправил ему довольно осторожное послание, и что вы думаете? Он сразу же согласился. Мы с ним встретились впервые с доисторических времен. Это произошло вчера -- нет, уже позавчера -- на тротуаре возле Смитсоновского института в Вашингтоне. Ровно в двадцать три ноль-ноль. Такая у нас была договоренность. Сразу же отправились в гостиницу, куда нас не хотели пускать без багажа. Первую ночь мы провели в Смитсоновском институте и Национальной галерее. -- Но их на ночь закрывают. -- Для нас стены -- не преграда. Я увидел там много интересного, порадовался достижениям человечества. Правда, мистеру Смиту было смертельно скучно. -- А на следующую ночь, насколько я понимаю, вам удалось-таки попасть в отель. Тогда-то вы и изготовили деньги. Правильно? -- Абсолютно. Доктор Кляйнгельд бросил на Старика взгляд, в коем странным образом смешивались вызов и лукавство. -- ФБР доставило вас сюда для проведения экспертизы вашего психического здоровья, или, если угодно, вменяемости. Сейчас мы перейдем ко второй части проверки, но сначала сделайте, пожалуйста, некоторое количество денег. -- Мне объяснили, что это противоречит закону. --Я не собираюсь вашими деньгами пользоваться. Просто я должен убедиться, что вы действительно умеете делать деньги. Это, разумеется, останется между нами. -- Сколько вам нужно? Глаза доктора вспыхнули огнем. -- Если бы вы были обычным клиентом, я бы брал с вас по две тысячи за сеанс. Судя по нашему разговору, нам понадобится что-нибудь между десятью и двадцатью сеансами, а там станет ясно, как действовать дальше. В подобных слу- чаях ничего нельзя сказать заранее. Ладно, пусть для начала будет тридцать тысяч. И это очень по-божески. Старик сконцентрировался, и из его кармана стаей выпущенных на волю голубей полетели банкноты. Они кружились по всей комнате. Психиатр поймал одну из купюр и увидел, что она не зеленая. -- Это не доллары! -- с нехарактерной для себя горячностью воскликнул доктор. -- Это австрийские шиллинги! Откуда вы узнали, что я родился в Австрии? -- Я этого не знал. -- Бумажки ничего не стоят! Их выпускали еще до войны! -- Ну вот, видите, -- удовлетворенно заметил Старик. -- Все-таки я не вполне обычный клиент. Жаль, что вы сразу этого не поняли, ведь в остальном вы проявили недюжинную проницательность. Трудно сказать, какими мотивами руководствовался доктор Кляйнгельд -- низменной мстительностью или природной пытливостью ученого, -- но он велел привести из одиночки Лютера Бэйсинга. Это был молодой человек весьма крепкого телосложения, с коротко остриженными волосами и обманчиво сонным, как у борца сумо, выражением лица. Лютер был известен в лечебнице как Бог-три и считался из всей троицы самым опасным. -- Так-так. Познакомьтесь. Бог-три, перед вами Бог-четыре. Лютер Бэйсинг посмотрел на Старика и чуть вздрогнул. Казалось, сейчас он разрыдается. Доктор подал знак санитарам, и те на всякий случай прикрыли собой почтенного психиатра. Тем временем Старик и Лютер Бэйсинг неотрывно смотрели друг на друга. Пока трудно было определить, кто побеждает в этой игре в гляделки. -- Поразительно, -- прошептал врач санитарам. -- В обычной ситуации Бог-три давно бы уже накинулся на новичка и разорвал его на части. Я потому и попросил вас присутствовать при беседе... Он не успел договорить. Лютер Бэйсинг обмяк всей своей массивной тушей и опустился перед Стариком на колени. Тот медленно приблизился к молодому человеку, протянул руку, но Лютер Бэйсинг не взял ее. Он сосредоточенно смотрел в пол. Было видно, что в мозгу у него идет напряженная работа, завязываются и развязываются какие-то узелки. -- Ну же, давайте я вам помогу. Вы слишком много весите, чтобы стоять на коленях. Лютер Бэйсинг послушно протянул ручищу, похожую на гроздь бананов. -- И вторую. Мне нужны обе ваши руки. Лютер протянул вторую. Старик взял сумасшедшего за пальцы, чуть потянул на себя и легко оторвал от пола. Лютер Бэйсинг взвизгнул пронзительным фальцетом и засучил короткими, толстыми ножищами. Его стихией была земная твердь, и расставаться с ней Лютер не желал. Старик проявил такт -- поставил молодого человека на пол, раскрыл ему объятья и принялся его успокаивать, а всхлипывающий великан припал лбом к плечу утешителя и прерывисто задышал, как ребенок после приступа истерики. Доктор Кляйнгельд: -- При виде Бога-один и Бога-два он впадает в неистовство, а с вами -- сама кротость. Почему? -- В глубине души молодой человек знает, что, несмотря на все свои притязания, Богом не является. Видя других ваших пациентов, он понимает, что они тоже самозванцы, и абсурдность ситуации пробуждает в нем агрессию. В моем же случае бедняга почувствовал, что я лишен каких бы то ни было амбиций и даже же- лания что-либо доказывать. Ведь я не претендую на роль Бога. У меня нет нужды претендовать. -- Старик покосился на приникшего к нему слонопотама. -- Он уснул. -- Он несколько недель глаз не смыкал, -- сообщил один из санитаров. -- Можете унести его, не разбудив? -- спросил доктор. -- Попробуем. Но стоило санитарам дотронуться до Лютера Бэйсинга, как тот моментально пробудился, взревел и раскидал дюжих молодцов в стороны. Старик вновь коснулся умалишенного и спросил в упор: -- Как вы меня узнали? Лютер сощурил глазки, изо всех сил пытаясь вспомнить. -- Небесный хор... Я там пел... Пока голос не сломался... Миллион лет назад... Нет, больше... -- Увы, херувимом вы быть никак не могли. У них голос не ломается. К сожалению. Они пищат все так же пронзительно, как в стародавние времена, только фальшивить стали чаще. Должно быть, рутина заела. -- Я не знаю как, но я сразу вас узнал... Только вошел -- и сразу узнал. -- Не стоит этого пугаться. Сила воображения прекраснейшим образом заменяет отсутствие опыта. Ничто из бывшего единожды не умерло окончательно, лишь переменило облик. Природа -- великий архив всего некогда сущего. Разобраться в этом архиве невозможно, но на его полках хранится абсолютно все. Человеку удается краешком глаза разглядеть то один уголок, то другой. В момент озарения проскакивает искорка, которая выхватывает из тьмы кусочек прошлой жизни или укромный закуток, о существовании которого человек прежде и не подозревал. Знание близко, и обрести его может каждый, ведь иногда оно находится всего в нескольких дюймах от поля вашего зрения. Детина осклабился. -- Теперь я знаю, как я вас узнал. -- Как же? Лютер постучал пухлым пальцем по своей здоровенной башке: -- Мозги сработали. Старик серьезно кивнул и сказал, обращаясь к доктору: -- У вас больше не будет с ним хлопот. Кстати говоря, никакой он не сумасшедший. Он просто фантазер, а это редчайшая и самая ценная из форм психического здоровья. Бэйсинг обернулся к санитарам: -- Ладно, мужики, пошли. Жрать охота. Подхватил своих конвоиров под мышки и, не обращая внимания на их вопли, вынес из кабинета. -- Вы, должно быть, очень собой гордитесь, -- уязвленно молвил доктор Кляйнгельд. -- Это мне не свойственно. Ведь мне не с кем себя сравнивать. -- Господи, что же мне написать в заключении? -- Правду. -- Чтобы меня сочли психом? Старику дали успокоительное, и он сделал вид, что тут же уснул, -- не хотелось тратить время на болтовню с хорошенькой чернокожей медсестрой, чьему попечению его вверили. Нужно было как следует обдумать все случившееся. Когда сестричка вышла из палаты, Старик чуть приоткрыл веки и увидел, как мягком свете гаснущего дня меж коек пробирается некий азиат в больничной в пижаме. Старик окончательно открыл глаза и строго спросил: -- Что ты тут делаешь, Смит? -- Ш-ш-ш, -- шикнул азиат. -- Я примеряю камуфляж. Теперь я Тосиро Хавамацу. По-моему, неплохо получилось. Пора отсюда сваливать, а ты можешь оставаться, если хочешь. -- И куда же ты намерен отправиться? -- В Нью-Йорк. Вашингтон не по мне, тут твоя епархия: дискуссии о морали, лоббисты, коррупция в верхних эшелонах власти и прочая, и прочая. А я подамся в Нью-Йорк. Его называют Большим Яблоком. Помнишь то маленькое яблочко в саду, название которого я забыл? Мне еще пришлось там научиться ходить на чреве своем. В Нью-Йорке правит плоть: тут тебе и наркотики, и проституция, а ко всему этому -- аккомпанемент высоконравственных речений. В общем, как там говорят, моя тусовка. -- А как же ты без денег? И из-под одеяла выпорхнули радужные купюры -- миллионы и миллионы иен. -- Вот спасибо, -- обрадовался Смит, распихивая деньги по карманам. -- То есть я хочу сказать, домо аригато годзаимас . Правда, немножко "зелени" я уже наворовал. В больнице это проще простого. Здесь на первом этаже есть чудесная комнатка, где хранятся ценности, принадлежащие пациентам. Теперь мне нужна какая-нибудь одежда и еще очки. Ага! Мистер Смит как раз заметил на соседней тумбочке очки. Они принадлежали болящему, который размещался на соседней койке и имел неосторожность уснуть. Смит проворно цапнул их, и страницы книжки, в которой очки выполняли функцию закладки, неспешно сомкнулись. -- Зачем ты это сделал? -- укорил похитителя Старик. -- Тебе и очки-то никакие не нужны. У нас с тобой зрение идеальное, а этот бедняга в них нуждается. -- Настоящий японец без очков не бывает. -- А что я буду делать, если этот человек проснется и спросит, где его очки? -- Очень просто. Он просыпается -- ты засыпаешь. -- И ты оставляешь меня без легальных долларов? -- Так пойдем вместе! Сейчас я наведаюсь в рентгеновский кабинет, разживусь какой-никакой одежонкой. Кстати, в карманах и доллары наверняка обнаружатся. На дорогу должно хватить. В семь тридцать отходит "Борзая", это такой автобус-экспресс. К полуночи или около того будем в Нью-Йорке. -- Что ж, поезжай. Я попозже. -- А если на экспресс опоздаешь? -- Ничего, разыщу тебя в какой-нибудь обители порока. -- В Нью-Йорке их без счету. Что меня несказанно воодушевляет. Например, я слышал много хорошего о бане для голубых на Сорок второй улице. Называется "Оскал Уайльда". -- Баня для голубых? Что это? Какие-нибудь оргии с использованием краски? -- Да нет, обычная педриловка. Баня для гомосексуалистов. -- Правда? Есть такие бани? -- Ох, до чего же ты темен. -- Но зачем японскому бизнесмену идти в такое место? -- К тому времени я уже перестану быть японским бизнесменом. Поменяю иены на доллары и вновь превращусь в Смита. Эта ипостась более приемлема для туземцев. Что же касается бани, то туда я отправляюсь вовсе не любоваться земными пороками. Меня интересует раздевалка, где наверняка можно раздобыть прелюбопытные тоги, оставленные купающимися. -- Ты что, решил наворовать себе целый гардероб? Я этого не допущу. Пока ты со мной, я за тебя отвечаю. -- Я поступлю по-честному. Вместо того, что сопру в бане, оставлю то, что спер здесь. Это будет не воровство, а честный обмен. -- Честный обмен -- это когда меняются добровольно. И скажи, чем тебя не устраивает наряд, который ты намерен похитить здесь, в больнице? -- Стану я носить такую дрянь! Ты бы видел, что за публика приходит сюда на рентгеновское обследование! -- И он закатил глаза, как бы не находя слов для описания безнадежной заурядности здешних пациентов и их одежд. В этот момент в палату с топотом ворвались два агента ФБР, очевидно, не слишком озабоченные тем, что могут разбудить больных. Мистер Смит незамедлительно дематериализовался. -- Здесь Смита тоже нет! -- крикнул один из агентов. -- А кто это только что стоял у кровати? -- спросил второй. -- Никто, -- ответил Старик и, под давлением обстоятельств вновь вынужденный солгать,густо покраснел. -- Чтоб мне провалиться, тут был какой-то косоглазый -- не то кореец, не то вьетнамец! -- Никого здесь не было. Господа, мистер Смит -- человек общительный. Бродит где-нибудь по больнице, знакомится с людьми, болтает, сплетничает. Вы в столовую не заглядывали? -- Ладно, Эл, пошли. Надо его разыскать. Где-то же он есть, черт бы его побрал. -- Может, в родильном? -- сострил напарник. -- Во-во, там ему самое место. Стоило агентам удалиться, как мистер Смит снова материализовался. -- Ну, я поехал, -- сообщил он. Вздрогнув от неожиданности, Старик пробормотал: -- Ты меня напугал. Я думал, тебя уж и след простыл. Смит обиделся и растворился вновь. Сосед Старика, разбуженный агентами, решил утешиться чтением триллера и потянулся к книжке. -- Вы моих очков не видели? Старик хотел было отговориться незнанием, но вдруг испугался, что ложь во спасение может перерасти в привычку к постоянному вранью -- привычку крайне опасную, ибо она размывает самые основы нравственности. -- Видел, -- выпалил он. -- Их украл мистер Смит. -- Смит? -- тупо повторил страдалец. -- Какой кошмар. Я без очков ничего не вижу. -- Тут были люди из ФБР, -- решил утешить его Старик. -- Они как раз ищут Смита. Сосед просветлел: -- Из-за моих очков? -- Да, -- сдался Старик. Утомительное занятие -- говорить только правду. Нет вернее средства затянуть нудный разговор до бесконечности. Тем временем в кабинете доктора Кляйнгельда происходила непростая беседа. Сам психиатр восседал за столом в вертящемся кресле, каковым искусно пользовался, когда хотел включиться в обсуждение или, наоборот, удалиться за кулисы. В настоящий момент врач располагался спиной к прочим участникам дискуссии, Гонелла нервно расхаживал по комнате, а что касается агентов -- один стоял, привалившись к шкафу, второй пристроился на подлокотнике. Двое сидели в креслах для посетителей: начальник 16-го полицейского участка Экхардт и специально приглашенный заместитель директора ФБР Гонтранд Б. Гаррисон. -- Как же нам быть? -- спросил он. -- Предлагаю восстановить всю цепочку событий, -- подал голос Гонелла. -- Конструктивное предложение, -- одобрил Гаррисон. Гонелла зашелестел блокнотом: -- Насколько я понял, началось все с того, что в участок капитана Экхардта обратился кассир отеля "Мертвый индеец", некий Подл Т. Рюк. Он принес на проверку в банк "Объединенный пилигрим" купюры, полученные от мистера Богфри главным портье отеля Рене Леклу. Менеджер банковского филиала Лестер Носе через минуту тридцать секунд установил, что банкноты фальшивые... Доктор Кляйнгельд крутанулся на кресле и оказался лицом к ассамблее. Громко, ясно и отчетливо -- совсем не так, как во время консультации, -- он заявил: -- Господа, мы уже несколько раз восстанавливали цепочку событий. Мы исследуем не уголовное дело, а психический феномен, и бесконечное углубление в малозначительные детали нам ничего не даст. Я не считаю, мистер Гаррисон, что предложение мистера Гонеллы было конструктивным. Типичное бюрократическое переливание из пустого в порожнее -- любимое занятие тупоумных функционеров. -- Протестую, -- оскорбился Гаррисон. -- Мое заключение таково: я отказываюсь как опровергать, так и подтверждать, что двое персон, доставленных ко мне на экспертизу, не являются теми, за кого они себя выдают. -- Вы что, сбрендили? -- рявкнул заместитель директора ФБР. -- Я тоже задал себе этот вопрос. Спросил Бога-четыре, как же мне быть. Он посоветовал говорить правду, а я ответил, что не хочу быть зачисленным в психи. Поэтому ваша реакция на мои слова меня не удивляет. И тем не менее другого заключения предложить не могу. -- Доктор, -- воззвал к нему Гонелла, -- у каждого из присутствующих прекрасная высокооплачиваемая работа. Неужели вы хотите, чтобы мы послали ее псу под хвост, официально подтвердив, будто двое старых шарлатанов, освоивших несколько дурацких фокусов, -- это Господь Бог и Сатана собственной персоной? Да нас в суде на смех поднимут. Уверяю вас, вокруг полно желающих занять наше место... Мороз по коже! -- Взглянем на ситуацию с другой стороны, -- вновь взял слово ничуть не поколебленный доктор, к которому прямо на глазах возвращались и уверенность, и солидность. -- Абстрагируемся от религиозных соображений. Религия, которая якобы является великим стимулятором и антидепрессантом, на самом деле только нервирует людей. -- Протестую, -- вставил Гаррисон. -- И тем не менее так оно и есть. Во всяком случае, этому учит меня врачебный опыт... Давайте попробуем взглянуть на произошедшее с точки зрения... м-м-м... научной фантастики. На телеэкране мы сплошь и рядом видим, как на нашу планету вторгаются всевозможные пришельцы -- то желеобразные, то с раздутыми головами и тельцем ребенка-дистрофика. Идея инопланетного вторжения никому не кажется дикой, и силы правопорядка доблестно вступают с агрессорами в схватку, к которой по ходу развития сюжета в дальнейшем обычно подключается вся мощь вооруженных сил. Победу, как правило, одерживает сиропная "добрая воля человечества", подкрепленная завыванием голливудских скрипок. Миллионы зрителей с глубоким волнением следят за перипетиями этого противостояния. Фильмы подобного рода полезны и с государственной точки зрения, так как способствуют развитию военной технологии. Вместе с тем они прославляют мир во всем мире и смазывают душу аудитории густым медом любви к человечеству. Помните, как в эпоху всемогущества радиоприемника Орсон Уэллес напугал американскую публику, передав репортаж о нашествии марсиан? Однако никому еще не удавалось вызвать всеобщую панику, объявив о сошествии на Землю Бога и Дьявола. -- Вы хотите, чтобы это сделали мы? -- съязвил Гонелла. -- Я всего лишь пытаюсь вам втолковать, что это невозможно. Интересно только почему... Каждый кандидат в президенты изображает набожность и истово предается молитве -- пусть даже для вида. Молитва -- неотъемлемая часть американской традиции: молятся дома, молятся по случаю любого торжественного события, но идея физического воплощения Того, Кому возносятся молитвы, почему-то кажется людям невозможной и даже кощунственной. Легче поверить в злокозненное инопланетное желе или ожившего динозавра. -- Скажите, сэр, а вы сами молитесь Всевышнему? -- сухо осведомился Гаррисон. -- Нет, -- коротко ответил Кляйнгельд. -- Оно и видно. А я, к вашему сведению, молюсь. Вот почему ваши слова вызывают у меня острое чувство протеста. К тому же мы не на университетском диспуте, перед нами чрезвычайная и очень сложная проблема. Завтра утром Бог-фри и Смит предстанут перед судьей по обвинению в мошенничестве и изготовлении фальшивых денежных знаков. Мы надеялись, что, учитывая преклонный возраст задержанных, вы найдете какие-нибудь смягчающие обстоятельства психопатологического свойства, которые могли бы воздействовать на решение судьи. Судья -- человек занятой, времени входить в существо дела у него не будет. У меня времени было больше, и то я ничего не понял. Однако, как я вижу, на вашу помощь рассчитывать не приходится. -- Вы хотите, чтобы я слегка смошенничал, как делаем все мы, -- чуть-чуть, по мелочи. Я должен дать заключение, что задержанные не вполне отвечают за свои поступки, что их, как трудных подростков, нужно поместить под особый надзор, дабы они не могли далее приносить вред обществу, что они нуждаются во врачебном уходе и прочее, и прочее. Все это будет звучать в суде очень гуманно, а в результате старики попадут в психушку, из которой уже не выберешься. Однако хочу сказать еще раз: в ситуации с Богом-три Бог-четыре проявил исключительную выдержку, тактичность и лаконичность, которой каждый из присутствующих мог бы только позавидовать. -- Это ваше последнее слово? -- Разумеется, нет. Я не знаю, каким оно будет, мое последнее слово. Могу лишь признаться, что сейчас я впервые в жизни попробовал молиться -- в порядке эксперимента. -- Ладно, джентльмены, идем отсюда, -- сказал Гаррисон, поднимаясь. -- Я безмерно разочарован. Капитан Экхардт, предъявляйте задержанным стандартные обвинения. А что касается необычных аспектов этого дела, забудем о них. Раз и навсегда. -- Слушаюсь, сэр, -- кивнул капитан и, немного подумав, прибавил: -- А что, если они возьмут и растворятся прямо в зале суда? -- У ФБР достаточно средств, чтобы помешать этому. -- Легко сказать, сэр. Вы не видели, как они это проделывают. -- Говорю вам, капитан, ФБР тоже знает толк в фокусах. -- Вы меня успокоили, сэр. -- Так-то. Гонелла подвел итоги: -- Итак, суммирую для ясности. Предъявляем старикам обвинение как обычным преступникам. О способе изготовления денег -- там карман, не карман -- молчок. Об испанских и греческих монетах тоже. Только проверенный факт: купюры фальшивые. И точка. -- Правильно. -- Гаррисон неприязненно покосился на доктора Кляйнгель- да, который сидел, сложив пальцы шалашиком, с закрытыми глазами и лучезарной улыбкой на устах. -- Обсудим технические подробности у нас в конторе или в участке. Это наша внутренняя кухня. Все, уходим. Однако дверь распахнулась сама, и в кабинет влетели еще двое агентов -- те самые, что разыскивали мистера Смита. -- Они пропали, -- выдохнул один. Гонелла: -- Пропали? Оба? -- Да! Тот старый хрен, который Богфри, спокойно лежал в койке -- это было в четыре сорок три -- и сказал, что Смит скорее всего в столовой. Во всяком случае на месте Смита не было. Мы перевернули всю больницу, не нашли его и вернулись к Богфри. А его уж и след простыл! Сосед, мистер Курленд, говорит, что старикашка только что был здесь и вдруг как сквозь землю провалился. -- Во-во, -- с видом эксперта, узнающего симптомы, закивал Экхардт. -- И еще свидетель сказал, что Смит стащил у него очки. -- Не валите все в одну кучу! -- прикрикнул на агентов Гаррисон, большой ценитель четкости и ясности. -- Далее выяснилось, что Смит или Богфри, а может, и некое третье лицо, украл верхнюю одежду вон у того типа, мистера Ксилиадиса. Он делал снимок в рентгеновском кабинете. В дверь как раз протиснулся смуглый лысый крепыш в полосатых кальсонах и наброшенном на плечи больничном халате. Вид у мистера Ксилиадиса был крайне разгневанный. -- Какое безобразие! -- сразу же завопил он. -- Десять лет я каждые полгода прихожу сюда на обследование! Ни разу не пропустил, если не считать того раза, когда я был в Салониках! Это в прошлом году было! Раздеваюсь как положено, прохожу внутрь, а потом возвращаюсь... -- Эй, кто-нибудь, займитесь описанием одежды, -- приказал Гаррисон. -- Позвольте мне, -- вызвался капитан Экхардт. -- Так. Остальные -- слушать внимательно. Я сообщу об этом деле в самые высокие инстанции. Если понадобится, до президента дойду. -- Так-таки до президента? -- не поверил Гонелла. -- А не рановато будет? -- Нет, сэр, не рановато, -- просвистел Гаррисон сквозь решительно стиснутые зубные мосты. -- Вы хоть понимаете, что эта парочка может оказаться разве-дотрядом, засланным с другой планеты? Или каким-то новым оружием, которое на нас решили испытать поганые Советы! Нам с вами эту проблему не решить, а тут, похоже, каждая минута дорога. За мной, ребята! Вслед стражам законности раздался веселый хохот обычно столь сдержанного доктора: -- Разведотряд с другой планеты? А что я говорил? Вам легче доложить президенту об инопланетянах, чем о явлении Всевышнего! -- Это все? Других комментариев не будет? -- ядовито осведомился Гаррисон, недовольный задержкой. -- Нет, не все. Я, человек, проживший на свете шестьдесят лет без единой молитвы, только что испытал новое и весьма вдохновляющее чувство. Первоеже мое моление к Господу немедленно было услышано. -- И о чем же вы молились? -- заранее ухмыльнулся Гонелла. -- Чтобы наши старички вдруг взяли и исчезли. Ох, как повезло завтрашнему судье! Он так и не узнает, от какой напасти избавился. А уж нам-то как подфартило! -- Вперед, нечего попусту тратить время! -- прикрикнул на свою свиту Гаррисон, и все ринулись прочь из кабинета. Чуть ли не в следующую секунду двор огласился визгом шин, скрежетом тор- мозов и воем сирен -- обычным музыкальным сопровождением валькирий правопорядка. Остался лишь капитан Экхардт -- биться с мистером Ксилиадисом, который выдвигал уже четвертую версию содержимого своих карманов. Предоставленный самому себе, мистер Смит проявил свои природные качества -- энергичность и инициативу, которые в присутствии дородного Старика он поневоле был вынужден сдерживать. Уж больно нетороплив, чтобы не сказать тяжеловат, был компаньон мистера Смита. Остановив проезжавшее такси, Тосиро Хавамацу выяснил у шофера, что самолетом до Нью-Йорка добраться гораздо быстрей, чем экспрессом "Борзая", а в аэропорту к тому же имеется обменный пункт. Таксиста перемена в планах японца тоже вполне устраивала, в чем он честно и признался, сообщив, что до аэропорта ехать дальше, чем до автовокзала. -- И все довольны, -- подытожил шофер. Такси нырнуло в предвечерние сумерки. Одежда Ксилиадиса висела на тощем азиате мешком. Увы, ничего другого мистеру Смиту в рентгеновском кабинете не подвернулось -- кроме грека, там была еще только восьмилетняя девочка. В результате Хавамацу-сан был похож на женщину, разрешившуюся от бремени, но упорно не желающую расставаться с одеждой той счастливой поры, когда она ходила на сносях. В аэропорту, возле билетной кассы, его даже остановила какая-то корпулентная особа и спросила, не пользуется ли он "Вествудской диетой", а если пользуется, то на какой он по счету неделе. Смит ответил, что про такую диету у них в Японии и слыхом не слыхивали. Слоноподобная дама обиделась столь явному проявлению неискренности, ведь было совершенно очевидно, что гость с Востока взял на вооружение именно калифорнийскую диету. Обмен иен прошел без сучка без задоринки, равно как и приобретение билета Вашингтон -- Нью-Йорк. Багажа у мистера Смита не было, но в аэропорту прибытия, проходя мимо транспортерной ленты, гонявшей по кругу сумки и чемоданы с кливлендского рейса, азиат обзавелся новехоньким саквояжем. В "Оскал Уайльда" японец отправился на такси. Шофер, уроженец острова Гаити, отличался общительностью. Ему непременно нужно было знать, много ли в Японии гомосеков. -- Следите-ка лучше за дорогой, -- строго ответил на это мистер Смит. Его неразговорчивость объяснялась тем, что как раз в ту самую минуту он, подобно весенней саламандре, менял кожу, а это занятие требовало некоторой концентрации. Машина нервно задергалась в автомобильном потоке -- это таксист с ужасом наблюдал, как преображается облик пассажира. Когда такси достигло 42-й улицы, водителю стало совсем плохо: японец превратился в англосакса с буйной рыжей шевелюрой и россыпью веснушек на несимпатичной физиономии, отмеченной вековой печатью порока. -- Я не перестарался? С веснушками, а? -- спросил мистер Смит, вылезая из машины и доставая деньги. Шофер что было силы нажал на газ и унесся прочь, наплевав на вознаграждение. Смит был приятно удивлен, сэкономив изрядную сумму в настоящих долларах, и подумал: вот первый из моих фокусов, который, можно сказать, удалось поставить на коммерческую основу. Невзирая на поздний час (а может быть, именно благодаря ему), жизнь на улице била ключом. Неоновые вывески на своем простодушном языке обещали всевозможные наслаждения из разряда дозволенных. По недозволенным наслаждениям специализировались многочисленные темные личности, торчавшие на тротуарах с таким видом, будто в скором времени здесь должно произойти нечто очень важное. Еще они смахивали на неподвижных пауков, выжидающих, пока в их невидимой паутине застрянет доверчивая мушка. Неподалеку от входа в "Оскал Уайльда" топталась девица завидного телосложения, в куцей юбчонке и драных сетчатых чулках. Туфельки у нее были на таких высоченных каблуках, что казалось, будто эта особа передвигается на ходулях. Юбка, по всей видимости, сильно села от стирки, а блузка имела весьма своеобразный покрой -- груди казались двумя плывущими собачонками, которые изо всех сил стараются держать носы над поверхностью воды. Лицо у девицы было юное, но уже изрядно потасканное. Она взглянула мистеру Смиту в глаза, и во взгляде ее промелькнуло нечто, похожее на узнавание. -- Пойдем со мной, м-м? Не пожалеешь... -- Может, попозже, -- увернулся мистер Смит и выскользнул из ее удушливого парфюмерного облака. -- Гляди не опоздай. Не обратив внимания на это предостережение, Смит вошел в ярко освещенный вестибюль бань. За портьерой царили сумерки. Там путь гостю преградили двое -- жеманный громила, наряженный матросом, и седовласый джентльмен, тоже в чем-то морском. -- Покажи-ка, что там у тебя в сумочке, сладенький, -- сказал громила. -- Правила безопасности. Фашисты-гетеросексуалы нам уже два раза грозили бомбу подложить. Смит безропотно открыл саквояж. Внутри оказались: косметический набор, шелковая комбинашечка, кружевные трусики, лифчик и розовая пижамка. -- Добро пожаловать, -- приветствовал клиента седовласый яхтсмен. -- Яи есть Уайльд. Пойдем покажу тебе наш клуб. Как тебя зовут? -- Смит. -- У нас тут принято называть друг друга по имени, а не по фамилии. -- Это у меня имя такое. -- Ну хорошо. Сюда, Смитик, сюда, душка. Мистер Смит последовал за хозяином и оказался в некоем подобии тропического леса. Вскоре джунгли расступились, и впереди чудесным образом обнаружился мраморный бассейн в псевдоримском стиле, украшенный на манер помпейских терм похабными мозаиками и скульптурами. Вода в резервуар изливалась из позолоченного мужского органа, игравшего всеми цветами радуги. Два непременных атрибута этой конструкции, также покрытые позолотой, пульсировали, создавая волны и подводные завихрения. В ядовито-зеленой воде плескались совершенно голые мужчины, шумно демонстрируя свое хорошее настроение. На краю бассейна неподвижными статуями застыли два негра, весь наряд которых состоял из хрустальных сережек в ушах. Правда, у одного из них еще висело на шее ожерелье фальшивого жемчуга. -- Это мои туземцы, -- хихикнул Уайльд. -- Ну-ка, ребята, поприветствуйте Смита. -- Джамбо-джамбо, бвана! -- хором прокричали "туземцы", синхронно покачивая бедрами и приплясывая. Плескавшиеся в воде радостно заулюлюкали. -- Мальчики и девочки! --Уайльд лукаво повел бровями и сделал паузу, чтобы у слушателей была возможность наградить шутку аплодисментами. -- Это Смит. -- Вой и свист. Уайльд строго хлопнул в ладоши и, когда восстановилась тишина, игриво сообщил: -- Смит в полном порядке. Уайльд видел, что у него в саквояже. -- И сладкоголосо пропел: -- Иди сокройся в нашей дивной раздевалке и скинь с себя эти ужасные одежды, явись к нам в своей истинной славе! Снова взрыв энтузиазма в бассейне. Когда Уайльд уже уводил новичка, один из пловцов крикнул: -- Я балдею от веснушечек! -- и был тут же шутливо укушен своим любовником, у которого на лице не было ни единой веснушки. -- Оставляю тебя здесь одного, -- сказал в раздевалке хозяин. -- Но торопись -- тебя ждут. Ах ты мой рыжик! Мистер Смит огляделся по сторонам. Белые стены, красные плюшевые портьеры, статуи римских юношей в бессмысленных позах. Отдернув портьеру, Смит увидел альков и вешалки с одеждой. В глаза злоумышленнику сразу бросились джинсы, расписанные павлинами и райскими птицами. Смит испытал полузабытое чувство радостного возбуждения. Примерил штаны -- в самый раз. Ничего столь же восхитительного в тон джинсам обнаружить среди тряпья не удалось, и в конце концов Смит остановил свой выбор на просторной, фиалкового колера маечке с надписью на груди "ЗОВИТЕ МЕНЯ МАДАМ". Осмотрев себя в зеркале, он остался доволен. Далее Смит действовал стремительно: скучную одежду бедного мистера Ксилиадиса повесил на вешалку вместо похищенной, схватил саквояж и ринулся вон из раздевалки, чуть не сбив с ног сначала Уайльда, а затем и мускулистого матроса. Проститутка все еще томилась на том же месте. Мистер Смит дернул ее за руку и прошипел: -- Живей! Куда идем? По-лошадиному цокая своими ходулями, девица успела только пискнуть: -- Стольник! Я меньше не беру! -- Ладно-ладно. Она затащила клиента в темный подъезд, где сидел какой-то нахохлившийся субъект, разглядывая пол у себя под ногами. -- Это я, Долорес. Не поднимая головы, субъект сунул девице ключ с биркой: -- Сто шестнадцатый. По узкой лестнице они поднялись на второй этаж. Найдя нужную дверь, девица включила свет и подтолкнула клиента вперед, чтобы он смог по достоинству оценить спартанскую простоту этого алтаря быстротечного служения пороку. Дверь Долорес предусмотрительно заперла, а ключ спрятала. Затем клиент получил приглашение сесть на кровать, что и исполнил. Девица щелкнула выключателем, и слепящий белый свет сменился унылым красным. Закурила сигарету, предложила Смиту, тот отказался. -- Долорес, -- произнес он. -- Ну? -- Красивое имя. Но девица не была настроена тратить время на пустую болтовню. -- Ты по какой части? -- То есть? -- не понял Смит. -- Я же вижу по твоему прикиду, что ты не просто перепихнуться пришел. -- Не знаю что и сказать... Она раздраженно фыркнула табачным дымом. -- О'кей, тариф у меня такой. Цены, может, покажутся тебе крутоватыми, но зато я мастер экстра-класса по всем видам секса -- от нормального до самого кудрявого. Программа-минимум -- стольник, это ты уже знаешь. Каждые десять минут нормального траха сверх минимума -- двадцатник. -- Нормального? -- угрюмо переспросил Смит. -- Ну да, нормального, без выкрутасов. Если хочешь, чтобы я тебя отшлепала, как школьника, -- по полтиннику за каждые десять минут помимо основного тарифа. Я только сбегаю наверх и переоденусь учительницей. Если хочешь поиграть в раба -- семьдесят пять за четверть часа. Одеваюсь богиней, госпожой -- кем скажешь. Захочешь меня постегать -- это уже стольник, и сильно не бить, понял? Могу нарядиться французской горничной, могу школьницей. Если надо, есть кожаные браслеты с шипами, ошейники, деревянные колодки на щиколотки, зажимы для сосков, вибраторы, пластиковые хрены -- в общем, что хочешь. -- А страсть? -- трагически звенящим голосом вскричал Смит. -- А