стливыми звездами..." "У меня есть три звезды", сказала Сибилла, "мой отец извлек их из большого скопления звезд, где их отсутствие не так заметно. Когда я наиграюсь, он вернет их обратно. В тот день, когда он достал мне эти звезды, я захотела сразу и луну!" Пипа Рупа ответила: "Это не дело. То, что принадлежит всем, нельзя отдавать кому-то одному. А луна принадлежит всем". "То же самое мне ответил тогда отец. Но, по крайней мере, у меня есть три звезды". "Они у тебя есть, но они уже не твои. И ты это знаешь". Да, Сибилла знала, что звезды не принадлежат ей с тех пор, как она разучилась летать. И все это после злополучной сладкой ярмарки, после этих сосисок. "Имеет человек что-то или он этого не имеет - причина внутри. Все всегда идет изнутри ", сказала Пипа Рупа и принялась растирать девочке худенькую спинку, где под тонкой кожей, как почти у всех детей, проглядывали ребра. ГЛАВА 9. О ПОСЕЩЕНИИ СИБИЛЛОЙ СЕМЕЙСТВА ФАНГЛИНГЕРОВ, ОКАЗАВШЕМСЯ ОЧЕНЬ НЕПРИЯТНЫМ Было уже темно, когда Сибилла отправилась к себе наверх. Ей редко представлялась возможность возвращаться домой по лестнице, и она не знала, что здесь есть выключатель. Лунный свет едва проникал сквозь лестничные окошки. Должно быть, ночь была темной, а может быть, луна слишком поздно взошла. Этого Сибилла не знала. До сих пор она видела голубоватый лунный свет только тогда, когда луна уже сияла на небе. Но ей не приходило в голову спросить, в какое время луна - полная, ущербная или вообще один узенький серп вместо нее - является на небо. Подниматься по лестнице было нетрудно. Все суставы прекрасно двигались и не болели. Она поискала рукой кровоточащие ссадины на коленках. Они исчезли. Пипа Рупа буквально сняла их с больных мест своими смуглыми морщинистыми руками. Тем временем Сибилла поднялась на второй этаж и оказалась перед дверью Гауни. Она прислушалась. Звуки сползались к ней со всех сторон. Вот наверху выдвинули ящик комода, вот раздались легкие хлопки - это мама стелила постели. Вслед за этим послышались мужские шаги. Это был отец, который встал, достал из красивых футляров свои приборы, собрал их. закрутив все винтики, и выкатил на балкон. Какая темная ночь. А на небе нет ни облачка. Отец сможет сегодня хорошо поработать и будет назавтра очень доволен. Снизу на лестницу потянуло дымом. Сибилла принюхалась. Ей пришлось хорошенько сосредоточиться, чтобы уловить среди многих запахов терпкий аромат трубки, которую курила Пипа Рупа. И от этого стало приятно. Вот уже целых два часа Сибилла не боялась старой цыганки, наоборот: она восхищалась ею. Десять собак вели себя тихо. Изредка хрюкали во сне свиньи. Да еще прибавилось беспокойное клохтанье курицы-несушки. Сибилла еще немного сосредоточилась... и вот она могла уже различить перезвон золотых монет в косах Пипы Рупы. В этой тьме, которая будто выжидала чего-то, мысли и чувства Сибиллы удивительно обострились. Совсем не так, как днем, когда все впечатления набрасываются на тебя разом: звуки, движения, ветер, тепло или холод, запахи. Здесь, в темноте лестничных проемов, Сибилла не видела ничего. И теперь открылся ее внутренний взор. Она увидела черное жилище Гайни. Вот кухня, огонь, спящие малыши. Постель из тряпья, Пипа Рупа. А в конце коридора сейф, который Гайни обходил на почтительном расстоянии. Потом Сибилла уже не видела ничего, кроме этого сейфа - странного, смешного железного шкафа. Вокруг него постепенно сгущалась коричневатая дымка, превращаясь в облако. И вот сейф оказался в середине этого облака. Внезапно его дверца распахнулась, и взгляду открылся длинный ход, который уводил все дальше, к полыхающему красному огню. В конце тропы горел костер. Перед ним возникли танцующие призраки. Нет, черные тени. Нет, это были освещенные пламенем фигуры. До Сибиллы доносились глухие удары барабана, с ними сливались крики танцующих, и все это вместе переросло вдруг в неслыханную мелодию. Фиолетовый отблеск горел на лицах, воздушные корни призрачно свешивались над фигурами, слившимися в едином вихре пляски. От этой круговерти отделилась женская фигура и направилась навстречу Сибилле. Широкие одежды раскачивались при каждом шаге. Чем дальше фигура уходила от костра, тем выше казалась, тем яснее становились ее очертания. И Сибилла все отчетливее узнавала ее. Это была Пипа Рупа. Она вела за руку Гайни. Их окружала выпуклая стеклянная стена - стена шара, в котором они находились. И Пипа Рупа произнесла из этого шара: "Звезды будут добры к тебе, Сибилла". Медленно затухал красно-желтый огонь в конце тропы. "Пипа Рупа!" позвала Сибилла. Та не ответила. "Выйди из шара, Пипа Рупа!" "Нельзя". Услышала ли это Сибилла? Или она это подумала? "Нам нельзя выходить из шара. Каждый должен оставаться самим собой: мы, ты и твои родители. Гауни выбился. Не он сам, а его родители, уже давно. Посмотри, что теперь с ними стало". "У них тоже был шар?" "Был. Неважно теперь, какой это был шар. Они должны были в нем оставаться. Но они выбились. Кто выбивается из своего шара, тот пропал". Видение еще раз вспыхнуло, покачнулось, уплывая, и исчезло в черноте лестничной клетки. И снова стало совершенно темно. И тут вдруг что-то случилось: будто что-то упало на Сибиллу. Узкая полоска света, острая, как лезвие только что наточенного ножа, скользнула на лестничную площадку из-за неплотно закрытой двери. Это была дверь в квартиру Гауни, возле которой Сибилла остановилась. Она испуганно повернулась на каблуках и взглянула на щель, из которой падал свет. Странный свет. Он ее чуть насквозь не разрезал! Он режет! Почему свет режет? Потом она успокоилась и даже удивилась: чего бояться? Просто дверь в квартиру Гауни приоткрыта. Вот виден освещенный коридор, а вот молодая и красивая мама Гауни стоит в дверях и подзывает ее к себе пальцем с золотым колечком. "Добрый вечер, фрау Фанглингер", поздоровалась Сибилла. При этом она подумала, что золотые браслеты на руках фрау Фанглингер должны издавать точно такой же легкий звук, что и монеты в косах Пипы Рупы. А великолепный бриллиант на ее пальце испускает такие же сверкающие лучики, что и звезды в комнате Сибиллы, когда им весело. И пахло от мамы Гауни прекраснейшими цветами, совсем как в оранжерее, а из квартиры исходил аромат табака, напоминающий о вечно дымящейся трубке Пипы Рупы. "Входи, Сибилла", любезно сказала мама Гауни, прервав ее размышления. И раскрыла дверь так широко, будто Сибилла была раз в пять толще, чем на самом деле. Но Сибилла будто прилипла к порогу. Она опять подумала: здесь тот же золотой перезвон, что внизу, у Пипы Рупы, и украшения сверкают совсем как игрушечные звезды. Здесь пахнет цветами, как у нас наверху, и куревом, как у Пипы Рупы. Так что же мешает мне войти? Почему мама Гауни стоит в самой середине, в мертвой середине между низом и верхом? "Заходи, пожалуйста", еще раз предложила мама Гауни. Сибилла решила, что следует принять приглашение и войти. Фрау Фанглингер так любезна. И притом здесь живет Гауни - друг, которого она не собирается терять, который научил ее превращать обычный рынок в сладкую ярмарку. А она так и не научила его летать, хоть и пообещала. "Добрый вечер", повторила Сибилла и послушно переступила порог. "Снимай обувь!" Это было первое, что она услышала. И крикнул это ей Гауни, ее друг. При этом он не шутил и не сердился, он просто крикнул. Как будто это обычное дело: так всегда гостей встречают. Он играл во что-то в своем углу и не собирался оттуда выходить. Только растянул губы в улыбке и добавил: "У нас так принято". Сибилла сняла сандалии и оказалась босиком на голом паркете. Она стояла в своем желтом накрахмаленном платьице, опустив руки, и пышная юбка расходилась вправо и влево двумя острыми углами. Мысли молчали. Им лучше было помолчать, потому что здесь говорило все. Здесь все просто кричало: вещи, мебель, картины, портьеры, тяжелые ковры на стенах и под ногами. Хрустальная люстра под потолком кричала: Взгляни на меня! Не смотри по сторонам! Cмотри, как я сверкаю, какой изливаю свет: он играет всеми цветами радуги! В твоих локонах вспыхивает бледно-зеленый отблеск, щеки загораются румянцем, а каким ярким становится твое жалкое платьице! Я здесь! старалось прекричать ее зеркало. Не позволяй другим увлечь тебя. У меня рама из золота! Я огромное: от пола до потолка, в три раза больше, чем ты. Видишь, ты помещаешься здесь с головы до пят, а как хорошо ты выглядишь! Особенно в сиянии этой люстры. Нет! кричали картины. Это все ничто. Смотри на нас: мы - благороднейшее искусство всех времен! Мы созданы сотни лет назад художниками холодного севера и жаркого юга. Наша родина - Италия и Фландрия. Подойди, побудь с нами. А мы летаем! ликовали шторы из воздушной ткани. Ветер играет намиПодойди поближе! Брось ты эти занавески, солидно сказали кресла. Мы тебя приглашаем. Садись, погрузись в мягкий зеленый бархат, помечтай, поспи или подсчитай, сколько ты сегодня приобрела вещей. В одном из этих кресел отдыхал отец Гауни. Он курил трубку и, несмотря на то, что рядом с ним стоял красивый светильник кованого железа, не читал ни книги ни газеты. Сибилла стояла босиком на мягком персидском ковре. Ее ступни приятно утопали в длинных волокнах. Ковер был расписан странными ползучими растениями, геометрическими фигурами, птицами, беспорядочными линиями. Сибилла не могла на них наглядеться. Но что это? Ползучие усы растений медленно превращались у нее на глазах в водные потоки, геометрические фигуры - в озера. Под ногами стало холодно и сыро. Сибилла в замешательстве шагнула в сторону, но оказалась на жесткой неровной почве. Теперь ей в ступни вонзились мелкие камешки и осока. Госпожа Фанглингер пригласила ее к столу и начала мило расспрашивать. Сибилла была рада сесть на стул: теперь она могла поднять ноги и таким образом незаметно спастись от противной сырости, и никто этого не заметит. Когда перед ней оказалось блюдо со сластями, Сибилла решила еще раз потрогать ковер под столом. Она вытянула ступню и кончиками пальцев потрогала высокий ворс. Теперь ощущение было таким, будто она просто ступила в лужу. Она ошеломленно вскочила и, отбежав к стене, встала на полосу паркета. Она смотрела огромными глазами, как ползучие растения сплетались вместе, образуя реки. Местами потоки выходили из берегов, сливались с лужами и болотами. Вокруг болот повсюду рос старый желтый камыш. Большая река, медленно расширяясь, протекала мимо Сибиллы. Гауни и его родители оказались по другую сторону реки. Сначала они просто стояли, потом с самодовольным видом подошли к невысокому холму и уселись там на большой чемодан, разбухший от драгоценностей. Вода прибывала и устремлялась к Сибилле. Вот она перекинулась через линию берега и угрожающе подступила к ее ногам. Сибилла готова была кричатьОна вскинула руки, ища помощи. Если бы здесь был мост! Птицы, сидевшие на берегу, были смыты потоком и из последних сил били крыльями по воде. Где же мост, сходни...? Но через эту реку не было моста. Медленно исчезала эта картина. Река съежилась. пересохла, над ней снова протянулись, переплетаясь, усики ползучих растений. Птицы спокойно расселись на ковре строго в тех местах, где их выткали. Все было сухо. Теперь Сибилла снова ощутила необычайно приятный запах. "Извините, пожалуйста", сказала Сибилла и уселась, слегка побледневшая, на свое место. "Ты, наверное, хочешь рассмотреть весь ковер?" господин Фанглингер улыбнулся."Это чрезвычайно дорогая, редкостная и старая вещь. Но в прекрасном состоянии. Это иранский ковер ручной работы. Птицы в цветочном орнаменте. Здесь имеется множество символов, которые в наше время встречаются крайне редко. Все эксперты сходят с ума от этого ковра, музеи готовы его купить. Но мы не отдаем". "Да", сказала Сибилла, "то есть, нет". При этом она подумала: Интересно, кто мог видеть этот ковер здесь, в квартире, куда можно попасть только по приставной лестнице? Наверное, одна я. "Итак, ты и есть маленькая Сибилла", улыбнулся господин Фанглингер. "Сибилла. Но не такая уж маленькая". "Извини", миролюбиво сказал господин Фанглингер", ты, конечно, уже большая девочка". Сибилла кивнула, поскольку была с этим согласна. Но сосредоточиться на разговоре было очень трудно, потому что ее взгляд постоянно скользил по стенам. Она рассматривала дорогую мебель и сожалела, что у них дома нет таких ценностей. Но потом ей вспомнились многочисленные букеты, которые стояли у них на каждом столе, в каждом углу. И сожаление исчезло. Она еще раз внимательно огляделась: нет, ни одного букета. Если, конечно, не считать нескольких искусственных цветов из вощеного шелка, которые красовались в резной деревянной вазе. "Как твои дела?" поинтересовалась мама Гауни и подвинула к ней поближе тарелку со сластями. Такое внезапное внимание к ее персоне удивило Сибиллу. Нет, больше того: возмутило! Вот живут они в этом доме уже год, если не больше, и почему-то именно сегодня родителям Гауни пришло на ум позаботиться о ее самочувствии. "Как мои дела?" спросила Сибилла. "Хорошо". "Я имею в виду, не нужен ли тебе врач", продолжала госпожа Фанглингер. "Мы знаем прекрасного врача". "А почему вы думаете, что мне нужен врач?" Сибилла еле сдерживала свое возмущение. Она была готова даже нагрубить! Но старалась остаться вежливой и спокойной. Очевидно, она совершенно забыла о том, что сегодня дважды упала с ивы. Так что вопрос о враче имел под собой основания. "Я полагаю, потому", включился в разговор господин Фанглингер, "что ты сегодня... хм-хм... мне кажется, упала или что-то вроде того". Тут Сибилла совершенно забыла о своем хорошем воспитании. "Или что-то вроде того!" возмутилась она. "Я упала с ивы, просто напросто! И Гайни тоже, несколько дней назад. О нем вы тоже так волновались?" "Об этом мы не знали", прозвучало в ответ. "Разве Гайни тоже умеет летать? Это что-то новое". "Откуда вы знаете про меня? " закричала Сибилла совсем уже неприлично. И ей опять показалось, будто она стоит босыми ногами на берегу широкой реки, в грязи, а на другом берегу стоит Гауни и его родители. И нет через эту реку моста. Когда это видение с такой ясностью возникло вновь, с лица Сибиллы сошло всякое выражение, и уши почти перестали слышать. Словно сквозь туман смотрела она на господина Фанглингера, пробивавшегося сквозь эту картину со своим вопросом: "Но Сибилла, как же нам не знать о том, что ты летаешь? Мы же каждый день видим, как ты пролетаешь над нашими окнами. Это у тебя великолепно получается, деточка. А скажи, не хотела бы ты научить этому твоего друга Гауни?" "Он не может этому научиться". Разговор становился все тяжелее. Сидя напротив Гауни, Сибилла чувствовала себя виноватой, потому что так и не научила его летать. И в то же время смутно ощущала, что река, разделившая их, каким-то образом тоже связана с его неспособностью подняться в воздух. Госпожа Фанглингер предложила: "Если ты считаешь, что Гауни этого не может, научи тогда нас. Мы хорошие спортсмены и очень способные ученики". И добавила, видя явное несогласие Сибиллы: "Сколько мы будем тебе должны, если ты нас научишь?" Сибилла растерялась. Разве ее умение летать можно продать за деньги? Или отдать? Она просто умеет это и все! Ей это дано, так же как ее пепельные волосы или пальцы ног, которые сейчас упираются в ковер. "Я не могу", смущенно сказала она. "Ты не хочешь!" взорвался господин Фанглингер. Он вскочил с кресла и угрожающе двинулся к Сибилле: "Тогда мы сейчас сами все выясним!" Он подступал все ближе. Сибилла испуганно вскочила со стула, подбежала к стене и прижалась к ней, будто хотела спрятать крылья, которых у нее не было. Может быть, эта стена за спиной ей поможет? Это же та самая стена, которая растет от земли, из темного жилища Пипы Рупы, проходит здесь, а дальше поднимается на третий этаж, и возле нее стоит кровать Сибиллы. Это та самая стена! Сибилла чувствовала ее прохладу лопатками, ладонью одной руки, костяшками другой, сжимающей глиняную птичку. Она часто дышала. "Нет", торопливо сказала она, "я не хочу. То есть, сначала я хотела научить этому Гауни, но больше не хочу. Все!" "Тогда мы тебя заставим это сделать!" улыбнулась красивая мама Гауни. "Гауни!" закричала Сибилла."Ты же мой друг! Что твои родители хотят со мной сделать? Или ты мне не друг?" Гауни ответил: "Откуда я знаю, друг я тебе или нет. Я только знаю, что мы теперь наконец выясним, как ты летаешь. Покажи лучше по-хорошему: может быть, у тебя есть какой-нибудь механизм вроде крыльев или что-нибудь в этом роде. Мы у тебя его не отберем". "Нет", сказала Сибилла. Река снова была здесь. Она становилась все шире. И над ней поднимался влажный, зловонный пар, от которого путались мысли. Обеими руками обхватила она свою птичку, будто от нее могло прийти спасение. Река разливалась все шире, вода уже обступила босые ноги Сибиллы. Господин Фанглингер приближался медленными шагами. Он нисколько не промок, когда шел сквозь реку. Еще бы: ему это ничего не стоило, это же была его собственная река, она расступалась там, где он шел, и вновь смыкалась позади него. Тут же подоспела и госпожа Фанглингер. Она подхватила Сибиллу и бросила на элегантную кушетку. Никогда раньше Сибилле не приходилось лежать на темно-зеленом бархате. Против воли она отметила разницу между благородным материалом и той кучей тряпья, что была у Пипы Рупы. Госпожа Фанглингер подергала тут и там желтенькие воланчики Сибиллы, нашла застежку на спине и быстро спустила платье с плеч. И поскольку Сибилла возмущенно колотила ногами, господин Фанглингер крепко прижал их к кушетке. Гауни держался в стороне. Он не помогал ни родителям ни Сибилле. То ли он не мог решить, на чью сторону встать, то ли не хотел никого обидеть. А может быть он просто не выяснил вовремя, каким образом ему принять участие в этом жутковатом обыске? Госпожа Фанглингер водила своей красивой ухоженной рукой по спине девочки. Сибилла молчала. Она крепко держалась за свою птичку и вспоминала руку старой Пипы Рупы, которая тоже водила по ее спине два часа тому назад. Рука эта была жесткой и шершавой и пахла дымом. И еще одну руку вспоминала сейчас Сибилла - руку Фридолина. Иногда во время прогулок по городу эта рука опускалась на ее плечо, как тяжелая птица, которой захотелось сообщить что-то важное. А мамина рука была как цветок или как снежинка. Рука госпожи Фанглингер была мягкой и приятно пахла, но она ложилась на худенькое тело Сибиллы такой тяжестью, какой легла бы, наверное, тюремная решетка. Ее прикосновение обжигало. Сибилла закричала: "Оставьте меня в покоеДело не в крыльях, все идет изнутри!" И внезапно до нее дошел смысл этих слов. "Вы совсем ничего не понимаете. Я хочу домой! Пустите меня!" Она наконец вырвалась. И почувствовала, что может перепрыгнуть через широкий поток, как через ничтожный ручей. Она посвистела на ухо озадаченному Гауни и вдруг совершенно ясно поняла, что не имеет с жильцами второго этажа ничего общего. Один прыжок - и она уже была на балконе. Взобралась на перила, просто раскинула руки... и просто, очень просто, легкая и счастливая, улетела в ночь. Сначала она пролетела мимо окон Пипы Рупы. Потом покружила в вышине, почти у самой луны, которая уже взошла и воцарилась посреди неба светлым ликом утешения. А потом полетела вдоль реки, в которой все еще плавали фиолетовые шарики, загадочно мерцая в лунном свете... ГЛАВА 10. О ПЕРВОЙ ВСТРЕЧЕ СИБИЛЛЫ И ЭЛЬМОРКА Сибилла неслась над водой, зачарованная лиловыми огоньками, плывущими ей навстречу. Кое где клубился белый туман, скрывая реку, а дальше, в широких речных заводях, опять бледно светились лиловые слезы гнома Эльморка. Странное чувство испытывала Сибилла: будто кто-то ждал ее впереди или звал, или ей приказано было лететь все дальше. Она летела над рекой до самого елового леса. Прошел короткий теплый дождь и освежил ее. Свет луны, переместившейся выше, загорелся в фиолетовых светлячках слез зеленоватым огнем. Все казалось нереальным. Мертвенная бледность разлилась над землей, все очертания стали неясными и расплывчатыми. Настоящий мир снов. И над этим миром летела Сибилла. Ароматный воздух леса вернул Сибиллу к действительности. Она рассудила, что лучше не отклоняться от реки, чтобы по ней найти потом обратную дорогу. Река постепенно становилась уже. Вот она превратилась в горную речушку, а потом в шумный пенистый ручей. И вот наконец, пролетая над лесной прогалиной, Сибилла разглядела внизу маленький родник - исток той широкой реки, что бежала через Маленький город. Вблизи родника Сибилла увидела полуразрушенную избушку, а чуть выше - вершину грязевого вулкана. Здесь было неспокойно. Отовсюду слышался глухой рокот. То, что увидела Сибилла, совершенно очаровало ее: бесчисленные кратеры - широкие и узкие - облепили вершину. Из переполнившихся жерл взлетали пузыри, отливая голубизной лунного света, и лопались в вышине. Захваченная небывалым зрелищем, Сибилла радостно перелетала от одного кратера к другому. Но оказалось, что чудесные пузыри несли в себе ядовитый газ. Сибилле стало трудно дышать, глаза затуманились. Полет вдруг потерял всю прелесть. Она металась между вулканами, как мотылек, опаливший крылышки о свечу. А из кратеров непрерывно поднимались газы, окутывая ее холодным туманом. Полет превратился в беспомощное порханье. Сибилла была близка к падению. Глиняная птичка выскользнула из ее руки и камнем упала в узкую трубку кратера. Там она угодила в бурлящую массу. Ядовитые газы проникли в нее. Вулканическая грязь, вздымаясь и оседая, то открывала дырочку на груди у птички, то снова закрывала. "Ку-ку! Ку-ку!" безостановочно неслось из вулкана. И ночь многократно усиливала этот крик. Сибилла заплакала. Она спустилась ниже и решила попробовать достать птичку из кратера. Она была уже готова приземлиться, как вдруг из кома засохшей грязи, как из скорлупы, проклюнулось наружу существо, похожее на карлика. С яростными нечленораздельными воплями существо кинулось к вулкану, из которого прощально пела глиняная птичка. Это кошмарное зрелище вырвало Сибиллу из полуобморочного состояния. Лунный свет стал, между тем, таким ярким, что Сибилла смогла разглядеть в уродливой фигурке с искаженным лицом того самого человечка, похожего на лягушку, что был изображен на шарманке Фридолина. Она вскрикнула и порхнула вверх. И тут гном Эльморк ее заметил. Его слезы высохли. Он схватил свою длинную, перепачканную грязью палку и погнался за Сибиллой. Совсем как мальчишка за бабочкой или майским жуком. Он подпрыгивал, пытаясь ее ударить, скользил, падал в грязь, потом снова вскакивал на ноги и опять несся за ней. Один раз он попал ей по руке. От страха и отвращения Сибилла вполне могла потерять сознание. Эльморк смеялся, и горы вокруг отзывались эхом. Его фиолетовые глаза при этом ярко загорались. А глиняная птичка все так и кричала из кратера. Порыв ветра принес с собой глоток свежего воздуха. Это спасло Сибиллу: она взлетела высоко вверх. Устало парила она в ночном воздухе. Постепенно ей становилось лучше. И только остался в душе неприятный осадок: как мог Фридолин иметь дело с таким ужасным существом? Она испытывала чувство, близкое к разочарованию. Сибилла так обрадовалась, увидев свой дом на берегу реки, что чуть не заплакала! Она скользнула вниз с радостным криком, описала вокруг дома крутую спираль, потом проплыла мимо отцовского телескопа и влетела в раскрытое окно. Прямо к своей доброй детской кроватке. Перед тем как уснуть Сибилла еще какое-то время пребывала в том странном состоянии, когда прекращается мысль и начинается сон. И в этот миг просветления, после пережитых страхов и смертельной усталости, она увидела древо людей. Четким контуром отделилось оно от противоположной стены и засияло яркими красками. В нем были все три этажа их дома. Внизу жила семья Гайни. Эти люди двигались с большим трудом, потому что ноги их были опутаны корнями и притянуты ими к земле. Наверху, там, где ствол обрастал ветвями, были окошки. Из них лился ясный свет. Ее отец сидел на ветках кроны, в волосах его горели звезды. Ее мама ухаживала за фруктами, которые росли на сучьях и ветвях. Темной и неприглядной выглядела середина дерева. Окна здесь были плотно закрыты. Однако эта середина вела себя очень неспокойно: она вертелась, вытягивалась и угрожающе разрасталась, будто хотела разбухнуть и захватить все вокруг. Вдруг откуда-то высунулся Гауни. Он быстро нагнулся, схватил Гайни за волосы и хотел затащить его к себе. Тут Сибилла закричала: Держись, Гайни! Не поддавайся! Тогда Гауни взглянул наверх и попытался достать Сибиллу. Ему действительно удалось схватить ее за ноги. Он стал тянуть ее вниз, к себе. Сибилла уцепилась за сук, подтянулась повыше и стала звать на помощь. Откуда-то сверху спустился Фридолин и освободил ее. Ты тоже здесь, наверху? спросила Сибилла. И он ответил: Да. Мое место на вершине. Древо держит меня. чтобы я мог петь. А где же тот, другой? спросила Сибилла, имея в виду Эльморка. И ей опять стало очень страшно, почти так же, как тогда, на вершине горы. Древо стояло возле белой стены, как изваяние. Смотри, сказал Фридолин, вот он. Сибилла не сразу увидела гнома. Она долго вглядывалась в древо людей, пока наконец не обнаружила под землей, в сплетении корней, скорчившуюся фигурку. Это был гном Эльморк. Он притаился возле большого камня, оскалившись и плача. ГЛАВА 11. ЧТО ПРЕДПРИНЯЛ ГНОМ ЭЛЬМОРК ПОСЛЕ ТОГО КАК СИБИЛЛА УЛЕТЕЛА Эльморк отшвырнул свою палку. Он сел на землю прямо там, где стоял. Его била дрожь. Вот, значит, как выглядят люди. Они еще и летать умеютНичего удивительного, что им удалось заманить к себе Фридолина, и он предпочел дружить с ними, вместо того чтобы жить на вершине грязевого вулкана рядом с чумазым, уродливым гномом, похожим на лягушку, и вести домашнее хозяйство! Да, ничего удивительного. А сам он, Эльморк: разве это не он охотился только что за этим симпатичным существом? Зачем он это делал, он не знал. Только знал, что ему очень нужен такой летающий человечек, который не нуждается в крыльях. И он должен этого человечка заполучить. И он снова заплакал, почувствовав себя покинутым и одиноким. Слезы капали на землю, застывали и катились дальше по склону вниз, падали в источник и вместе с ним сбегали в долину. А за ними следом устремились мысли Эльморка. Вот так, вместе с ними, он заглянул в дома людей, которые жили у подножия его горы в Маленьком городе и которые однажды приносили домой эти бледно-лиловые стеклянные слезы и ставили на комод, как украшение. Так он увидел мать с младенцем на руках. В другом доме он увидел пьяницу, счастливого от выпитого вина, но совершенно несчастного. Он увидел жаркие объятия влюбленных, а в соседнем доме - мертвеца в гробу. Один мужчина сидел и писал при свете керосиновой лампы. На столе лежала целая кипа исписанной бумаги. Гусиное перо быстро скользило по листам. Эльморк направлял свои мысли из дома в дом. Он побывал во всех домах, где были его слезы, и много чего увидел. Но он не увидел ни единого человека, который бы летал. Часами путешествовал он из дома в дом. Он искал Сибиллу. Но у Сибиллы в доме не было его стеклянной слезы. Последнее, что увидел Эльморк, была мастерская Фридолина. В помещении стояли мольберты, на них странные картины. Здесь же лежала старая знакомая шарманка. Фридолин спал. Рядом с ним сверкала, как живая, выкатившись, очевидно, из разжатой руки, слеза Эльморка. Задохнувшись от ярости и тоски, Эльморк ринулся к вулканам и принялся бешено взбивать ядовитое месиво. Когда сломалась палка, он продолжал месить руками. Только не останавливаться! Работать! Его сердце переполнилось ненавистью ко всему живому. А из его лучшего вулкана непрерывно звучало: "Ку-ку! Ку-у!" Это приводило его в отчаянье. Неужели эта дрянь никогда не замолчит? ГЛАВА 12. О ТОМ, КАКОЙ СЮРПРИЗ СУДЬБА ПРЕПОДНЕСЛА ОТЦУ СИБИЛЛЫ А теперь, прежде чем рассказывать нашу историю дальше, хотелось бы упомянуть об одном чрезвычайно важном событии. В тот поздний час, когда Сибилла вернулась с вершины вулкана и, переполненная радостью, описывала спираль вокруг дома, ее отец, как обычно, сидел на балконе возле своего телескопа и искал в глубинах пространства неизвестные туманности, звезды или следы жизни. В душе его царил глубочайший покой. Последнее время он все реже разговаривал и все больше предавался своим мыслям. Тот факт, что Земля по-прежнему считалась единственной носительницей жизни, казался ему невероятным. Он уже не раз видел чудеса. Однажды он разглядел в свой телескоп желтую лунную пустыню. В другой раз наблюдал светящиеся сине-фиолетовые скопления звезд нашего Млечного пути. И еще неправдоподобно зеленую мерцающую туманность Ориона. Он снова и снова отыскивал эти точки космоса своим телескопом, подолгу восхищенно наблюдал их и пытался постичь их взаимозависимость. Но что же, если не чудо, оторвало его от этого занятия и привело в неописуемое волнение? Перед его объективом появилась ярко-желтая звездочка, похожая внешне на ребенка. Она пронеслась посреди Туманности Андромеды и была, казалось, так близко - рукой подать. Однако рассмотреть ее не удалось. Телескоп, настроенный на многие световые годы, не воспринимал желтую звездочку, бесшумно парившую в непосредственной близости и готовую вот-вот исчезнуть за домом. Невооруженным глазом он успел рассмотреть лишь два желтых угла этого небесного тела, из которых торчали две детские ножки. Отец Сибиллы обхватил ладонями лоб, сердце его бешено колотилось. Неужели он - тот самый избранник, которому суждено впервые обнаружить в космосе живое существо? Он и мысли не допускал о том, что это могла быть его собственная дочь. Во-первых, он был уверен, что в столь поздний час она уже спит. Во-вторых, он встречался с ней только по утрам и вечерам, когда они желали друг другу спокойной ночи или доброго утра. И на ней всегда была ночная рубашка. О том, как она одевается во все остальное время суток, он не имел ни малейшего представления, и никогда не видел ее желтого платьица, расходящегося вправо и влево двумя острыми углами. К тому же мысли его были в этот момент целиком поглощены теорией, доказывающей возможность жизни в космосе. Все это привело к тому, что он принял собственную дочь за посланца из космоса. Кроме того, он был поражен самим принципом ее полета. Такой легкостью скольжения, такой грациозностью могло обладать только неземное существо. В этом он был убежден. Пока он сидел вот так, упершись лбом в ладони, не в силах унять дрожь и успокоиться, мимо него бесшумно проскользнула Сибилла. И скрылась в своей комнате. И когда он, наконец, поднялся со своего места, намереваясь сообщить ей об этом волнующем событии, он застал ее в постели с полузакрытыми глазами, в том забытьи на границе сознания и сна, когда она уже видела древо людей, древо человечества, где мир Фанглингеров угрожающе разрастался, стремясь захватить все вокруг. И было ясно: человечество можно спасти, но только в том случае, если его корни уходят глубоко в землю, а стремления простираются до звезд. Поняв это, Сибилла окончательно уснула. Утром она, конечно, почти ничего не помнила. И все-таки усвоила навсегда. Ее отец, между тем, уселся за письменный стол, зажег керосиновую лампу и составил взволнованное сообщение в Министерство. Он писал о том, что наблюдал в небе неизвестное летающее существо, имеющее звездообразную форму и одновременно напоминающее ребенка. Это сообщение он согнул пополам и торжественно вложил в белый конверт. Опечатал его красным воском и отнес той же ночью на почту. ГЛАВА 13. О БОРЬБЕ, КОТОРАЯ РАЗЫГРАЛАСЬ МЕЖДУ ФРИДОЛИНОМ И ГНОМОМ ЭЛЬМОРКОМ ИЗ-ЗА СИБИЛЛЫ На следующее утро Сибилла не встретилась со своими друзьями. Она очень долго спала, потом сидела в своей комнате, пытаясь чем-нибудь заняться. Но путаные, нелегкие мысли постоянно отвлекали ее. Ей было над чем поразмыслить. Все события, случившиеся вчера, были каким-то образом связаны между собой. Перед ней возникло множество вопросов. Например: почему она вдруг перестала уметь летать после того, как научилась у Гауни превращать простой рынок в сладкую ярмарку? "Все всегда идет изнутри". Эти слова старой Пипы Рупы так и сидели в голове. Насчет того, что умение летать идет изнутри, Сибилле все было ясно, она и Фанглингерам объяснила это вполне доходчиво. Но что общего между рынком и полетом? Почему одно мешает другому? Или подобное колдовство тоже имеет внутреннюю природу? Ну конечно! Она внезапно поняла, что это тоже идет изнутри, только по-другому: становишься не легче, а тяжелее. Ее предположение подтверждалось еще и тем, что после досадного посещения Фанглингеров она сразу смогла улететь. Сама мысль о Гауни и его родителях была ей в тягость. И тут она вспомнила древо людей с его неспокойной серединой, стремящейся все заполонить. Кто такие Фанглингеры? Чем они занимаются, на что живут? Как это получилось, что они так невероятно богаты, хотя нигде не работают? И что означала та река, что внезапно разлилась на красивом ковре между ними и Сибиллой? "Все всегда идет изнутри". Река. Разница между Сибиллой и Гауни, между ее родителями и родителями Гауни. Разница между Фанглингерами и Пипой Рупой. Бывает внешняя разница, которая сразу видна, и внутренняя, гораздо более важная. Почему ухоженные, украшенные кольцами руки госпожи Фанглингер так мучили ее, а жесткие, шершавые руки Пипы Рупы ее вылечили? "Все всегда идет изнутри". Сибилла все лучше и лучше понимала, что имела в виду Пипа Рупа. И то, что сразу после обыска у Фанглингеров она оказалась на вершине вулкана, где ее чуть не поймал ужасный карлик - это тоже случилось благодаря родителям Гауни, от которых ей безумно хотелось спастись. Но кто был этот карлик, и что означали булькающие пеньки? Ответов на эти вопросы у Сибиллы не было. Самой мучительной была мысль о шарманке. Как такое возможно, чтобы ее друг, художник Фридолин, изобразил на своем инструменте этого злобного гнома? Значит, он его знает. Это ясно. Больше того: он должен очень им дорожить, если сделал его постоянным спутником своей шарманки. Сибилла встала. Она решила обо всем расспросить Фридолина. Она надела свое крахмальное желтое платьице, попросила маму застегнуть сзади кнопки и побежала к Фридолину. Она, конечно, постаралась скрыть от мамы синяк, который образовался на руке после удара Эльморка. Синяк к утру почернел. Можно было даже подумать, что рука испачкана. Сибилла хорошенько ее помыла, но синяки, как известно, не смываются. Фридолина в мастерской не было. Сибилла нашла его на берегу реки. Там, где он обычно отдыхал, покидая город. Фридолин сидел на прибрежной траве, в тени старого ольшаника. В руке его сиял прозрачный фиолетовый глаз. "Это я, Сибилла. Ку-ку", сказала она и уселась рядом с Фридолином в траву. "Почему ты сегодня так странно приветствуешь меня, Сибилла? Раньше ты насвистывала свое "ку-ку" в глиняный свисток". Правая рука Фридолина легла ей на плечо, как большая тяжелая птица. "Что с тобой, Сибилла?" Плечо девочки задрожало под его рукой. "Я тебя долго искала, Фридолин", сказала Сибилла вместо ответа. "Может быть, ты хочешь снова послушать шарманку?" "Нет!" закричала Сибилла так громко, что сама испугалась. Помолчав, она сказала: "Я не знаю, захочу ли я еще когда-нибудь услышать твою шарманку". "Сибилла?" Ей стало страшно. "Брось этот ужасный глаз! Брось его, Фридолин!" закричала она и с такой силой столкнула прозрачный шар с его руки, что тот шлепнулся в реку. И сразу громко разрыдалась, сотрясаясь всем телом. Фридолин встал, взял ее за руку и строго сказал: "Почему ты плачешь, Сибилла? Сейчас же расскажи мне все, что ты знаешь!" Напрасно Сибилла пыталась справиться со слезами. Она с ужасом глядела на своего старого доброго друга, который казался теперь не таким, как всегда. Она начала, запинаясь, рассказывать: "Он замахивался на меня дубиной... Он меня ударил, он хотел меня схватить...я чуть не умерла, так плохо было мне там, наверху...У него так сверкали глаза, Фридолин. И он выскочил из какой-то корявой скорлупы, как птица из яйца... Он смеялся и гонялся за мной". Голос ей болше не подчинялся, и она снова расплакалась, как плачут дети, когда сознают свою полную беспомощность. Фридолин побледнел. "Рассказывай дальше", потребовал он. Сибилла рассказала ему все. Как она научилась летать, как вдруг разучилась и почему. Как снова смогла взлететь после того, как Гауни и его родители довели ее до совершенного неистовства. Потом она рассказала о своем полете на голую вершину, усыпанную бурлящими пеньками. И о том, как она чуть не упала, пытаясь спасти свою птичку, и как ей стало при этом плохо. "Ядовитые испарения", сказал Фридолин. "А он?" спросила Сибилла упавшим голосом. "Его звать Эльморк", тихо ответил Фридолин. "Он мой брат и товарищ с давних пор". Сибилла растерянно смотрела на своего старого друга. "Твой брат...", пролепетала она, "как он может быть твоим братом, он же выглядит совсем по-другому..." "Он не только выглядит другим, он другой. Он ненавидит, а я люблю. Он копается в грязи, а я пою. Он хочет смерти всему, а я - жизни. У него огромные зрячие глаза, я же слеп". "И ты его любишь?" "Я люблю его", сказал Фридолин, "несмотря ни на что. Мы с ним едины, и никто не в силах этого изменить". "Расскажи мне о нем. Может быть, я тоже смогу его полюбить, раз он твой брат". И слепой художник Фридолин начал свой рассказ. Он говорил о маленьких вулканах, о подземных силах, которые исторгли Эльморка из своего мира. И которые по сей день насыщают вулканическую грязь чудодейственными веществами и придают ей силу, о которой никто не знает. Он рассказал Сибилле о том, как однажды, влекомый звуками, он парил и уносился все дальше, пока не оказался рядом с Эльморком. Потом он описал Сибилле их жизнь. Он спел ей песню горного ветра, шумящего над старым лесом, рассказал и о птицах, погибающих в вулканах, и о том, как он давал им новую жизнь. Он рассказал, как маленький злобный Эльморк бегает между своими вулканами, усердно поддерживая их кипение. Не забыл Фридолин и о тех приятных вечерах, когда они оба сидели возле избушки, и под звуки шарманки стихала злобность Эльморка, уступая место доброте. "Сибилла!" воскликнул вдруг Фридолин. "Ты меня слышишь, Сибилла?" Девочка не отвечала. "Ты помнишь шарманку, Сибилла?" настойчиво спрашивал Фридолин. "Шарманку, которая поет точно так же, как твоя глиняная птичка?" Взгляд Сибиллы медленно, будто издалека, возвращался к нему. Торопливо и хрипло прозвучали ее слова: "Она все еще кричит в той трубе, моя глиняная птичка, слышишь? А он ее ищет и не может найти. Он засунул туда руки по самые локти..." "Что ты говоришь?" испуганно произнес Фридолин. "Пусть она поет, Эльморк!" выкрикнула Сибилла, и голос ее прервался. "Пусть она поет! Пусть хоть что-то поет на этой проклятой голой горе!" "Сибилла!" Фридолин наклонился и приблизил губы почти к самому уху Сибиллы: "Вернись, Сибилла! Мы с тобой не на вершине вулкана, мы сидим на берегу под ольхой. Приди в себя!" "Иди ко мне, Сибилла!" сказал Эльморк, вытащил свои перепачканные руки из кратера, растопырил пальцы и подошел вплотную к девочке. "Иди сюда!" Мы с тобой на вершине вулкана. Ты здесь, наверху, у меня." "Да", сказала Сибилла и взгляд ее в ужасе метнулся от Фридолина к Эльморку и назад, от Эльморка к Фридолину. "Я, наверное, здесь, с тобой... и с тобой, и там тоже..." "Ты со мной", сказали Эльморк и Фридолин в один голос: один на вершине горы, другой внизу у реки. "Фридолин мне о тебе рассказал", шептала Сибилла, "А когда он мне что-нибудь рассказывает, я оказываюсь там. Да, я у тебя, Эльморк". Ее худенькое тело обмякло и стало вялым. Фридолин взял ребенка на руки, погладил. Он знал, что в этот момент Эльморк сильнее его. Сибилла перенеслась всеми своими мыслями и чувствами в те места, о которых услышала. Он еще раз попробовал ее вернуть: "Очнись, дитя! Вернись сюда, на берег реки!" Все было напрасно. Весь ее разум принадлежал сейчас подземным силам. Ее взгляд, ничего не видя вокруг, скользил из стороны в сторону: он следовал за гномом, за его забавными прыжками. А тот носился вокруг нее как сумасшедший. Он смеялся, подскакивал к ней и говорил: "Ты у меня, и ты должна остаться здесь навсегда. Я очень одинокий с тех пор, как люди похитили у меня моего брата. Теперь ты останешься со мной!" "Я останусь с тобой", сказал Фридолин ей на ухо, "и буду оставаться до тех пор, пока Эльморк тебя не отпустит". И будто в ответ, прозвучали слова Эльморка: "Пока мой брат Фридолин не вернется, я тебя не отпущу". "Пока мой брат Эльморк тебя не отпустит", пообещал Фридолин девочке, неподвижно повисшей у него на руках, "я буду тебя охранять". "Да", выдохнула Сибилла, не зная, которому из двух братьев она отвечает. И без малейшего сопротивления вошла в избушку следом за Эльморком. В тот же момент Фридолин взял ее за руку, слегка потянул за собой и повел, как механическую куклу, к себе в мастерскую. Он знал, что Эльморк завладел ее духом и будет держать его у себя заложником. И что сам он, Фридолин, ведет к себе в ателье только маленькую, безвольную, дрожащую оболочку Сибиллы. Эльморк надел Сибилле на запястья тяжелые цепи, "Это чтобы ты от меня снова не улетела. Освобожу я тебя только тогда, когда ты по собственной воле останешься у меня и будешь мне служить, как служил Фридолин. Сибилла не отвечала. В этот момент Фридолин заметил, что она передвигается с таким трудом, будто на руках и ногах у нее свинцовые гири. "Что он сделал с тобой, Сибилла?" в отчаяньи закричал он. Сибилла молчала. Она сконцентрировала все свое внимание на Эльморке. С бесконечным терпением вглядывалась она в его морщинистое лицо, пытаясь отыскать в нем сходство со слепым Фридолином, которого любили они оба: и она и Эльморк. Но не увидела ничего, кроме жуткой искаженной физиономии, перепачканной грязью. Только эти необыкновенные глаза... Но зачем они ему? И зачем они ей? Она думала о невидящих глазах своего друга Фридолина, всегда полуприкрытых веками. Но сколько же он знал обо всем: и о вещах, и о людях, несмотря на свою слепоту! Или оттого и знал, что был слепым? И ей так захотелось представить себе Фридолина, что власть Эльморка на какой-то момент ослабла. И она услышала вдалеке знакомый голос, повторяющий ее имя. Но уйти от Эльморка было невозможно. Он уже имел над ней полную власть. "А теперь самое замечательное!" возликовал Эльморк, потирая руки от удовольствия. "Сейчас я выпущу на свободу эту чудесную грязьЯ направлю ее на город. На твой город, Сибилла! На дома и людей. Все будет погребено под смертоносным потоком! Все захлебнется! И Фридолин тоже, раз он не хочет вернуться. Но он мне больше не нужен: теперь у меня есть ты. Ты намного красивее его, да и моложе. У тебя хорошие глаза. Ты будешь помогать мне месить грязь. Ты научишься! И еще ты будешь петь мне красивые песни, когда настанут теплые летние вечера. Не нужен мне больше Фридолин! У меня есть ты. Подойди поближе, я тебя поглажу". Растопырив перепачканные пальцы, он шагнул к Сибилле. Рукава его одежды, обвешанные комьями застывшей грязи, тяжело раскачивались. Сибилла почувствовала отвратительный запах. В ужасе смотрела она на эти пальцы, которые шевелились от нетерпения и придвигались все ближе, желая прикоснуться к ее мягкому детскому лицу. Она пронзительно закричала. Эльморк испугался и отскочил. Фридолин испуганно склонился над Сибиллой. "Хорошо", сказал гном, "ты привыкнешь ко мне после. Ты начнешь любить меня, когда весь город погибнет, и не останется ни одного человека. Останусь один я!" "Пожалуйста..." с трудом выговорила Сибилла. "Что?" Эльморк был готов на уступки в надежде заполучить Сибиллу. "Пожалуйста, Эльморк, прошу тебя, пощади город". "Ты этого действительно хочешь?" Эльморк с довольным видом оскалился и присел на землю возле девочки. "Да", тихо-тихо ответила Сибилла. Как выдохнула. После некоторого размышления Эльморк сказал: "Я пощажу город, раз ты этого хочешь. Но ты должна для этого кое-что сделать". "Я готова!" закричала Сибилла. "Я сделаю все, что смогуСкажи скорее, что мне нужно сделать?" Эльморк устремил на нее свой бледно-фиолетовый взгляд. И таким тяжелым был этот взгляд! Ее будто привалило к земле огромным камнем. А Эльморку показалось, что он уже может рассчитывать на ее согласие, и он предложил ей самой решить вопрос. Он сказал: "Я снимаю с тебя цепи. Ты должна решить добровольно: остаешься ли ты со мной или возвращаешься домой. Если ты уйдешь, то пострадают все, и ты тоже. И Фридолин!" Эльморк говорил серьезно и совершенно определенно. Сибилла задумалась. Эльморк повторил требование: "Если ты хочешь, чтобы я пощадил город, ты должна остаться у меня по своей воле. Тебе будет хорошо, Сибилла. Останься, пожалуйста". Сибилла заплакала. "Я не знаю, смогу ли я", сказала она. "Если не сможешь, то ты одна будешь виновата в гибели всех: твоих родителей, друзей, соседей. Всех." Эльморк засмеялся. Сибилла растирала суставы, затекшие от тесных оков. И хотя она была теперь свободна, ей стало невыносимо тяжело. Намного тяжелее, чем было в цепях. И тут вдруг, совершенно неожиданно, ей стало... все равно. Куда-то подевались все сомнения, все непосильные размышления. Нельзя забывать: она ведь была еще маленьким ребенком. И она закричала: "Ты дурак!" Она закричала так, будто перед ней Гайни или Гауни, и у них разгорелся жаркий спор. "Конечно, я хочу домой! Как ты можешь требовать, чтобы я осталась здесь? Я хочу домой! Я хочу домой, и все!" Эльморк усмехнулся. Глиняная птичка все еще куковала из угрожающе переполненного вулкана. Сибилла застонала с такой болью, что стон этот пронзил Фридолина насквозь. Он нашел рукой свою шарманку, повесил на плечо и начал играть. И эти звуки вернули Сибиллу из забытья. "Шарманка!" радостно воскликнула Сибилла. "Я хочу к нему, к Фридолину! Мне нужно домой, слышишь ты, чудовище! Я хочу туда, где поют, а не копаются в грязи!" "Подумай о городе, Сибилла", холодно сказал Эльморк. "Я больше ни о чем не думаю, я хочу домой!" Она выскочила из высокой травы, и ее охватило то же чувство, что и там, возле дома, когда собаки Гайни бросаются за ней вслед... Она не успела понять: летела ли она или же просто внезапно оказалась эдесь. Она бросилась к Фридолину и закричала: "Ты хороший! Ты хороший!" Фридолин стер заботливой рукой темные брызги с ее платья. "Он швырял в тебя комья грязи, когда ты улетала?" спокойно спросил он. "А где твой левый башмак?" "Какая разница! Наверное, еще наверху". Сибилла была взволнована: "Он хочет разрушить город!" Теперь и вправду стало совсем неважно, чистое ли у нее платье, один или два башмака. "Но он пощадит город, если я к нему вернусь. Если ты захочешь этого, Фридолин, я вернусь". "Нельзя подчиняться власти, если она несправедлива", сказал Фридолин. "Пойдем, я отведу тебя домой, к родителям". ГЛАВА 14. О ТОМ, КАК В ГОРОД ПРИШЛА ГРЯЗЬ С этого часа Фридолин день и ночь стоял на берегу реки рядом с домом, в котором жили Гайни, Гауни и Сибилла. Рядом с ним терпеливо ждала Пипа Рупа. Были они знакомы раньше или подружились в последние дни? Никто не мог этого знать. О том, что городу грозит беда, знала, кроме Фридолина и Сибиллы, одна лишь старая цыганка. Больше никто. Жизнь города и горожан шла своим чередом, и невозможно было предположить, что приближается катастрофа. Ничего не подозревающий Гайни удил рыбу в чистой речной воде. Он не знал, что мутная, густая грязь уже в пути, что она уже повалила с горы смертоносной удушливой лавиной и в ближайшие дни доберется до города, перекинется через берега и погребет под собой все живое. И в тот миг, когда беда войдет в город, когда вместо чистой речной воды в русло хлынут потоки холодной грязи, когда погибнет вся рыба... в этот момент ни Гайни ни кто-либо другой не будут знать, что это несчастье произошло из-за Сибиллы. Из-за того, что она отказалась остаться у Эльморка. Гауни куда-то исчез вместе с родителями. Их не видели с того самого вечера, когда они столь диким способом пытались выведать у Сибиллы тайну ее полета, а она ускользнула от них, подобно маленькой птичке. Может быть, они спрятались от стыда? Или от злости? А может быть, они были чрезвычайно заняты и уже забыли об этом происшествии? Нет, они ничего не забыли. Они сидели рядышком, ничего не ели и не пили, даже не спали. Они обсуждали вопрос: как переманить Сибиллу на свою сторону, сделать ее с в о е й , то есть, такой же, как они. Полет! Это же просто мечта: можно очень просто стать очень богатым. Только они не знали, что летать может лишь тот, кто совершенно бескорыстен. Но если бы даже они это узнали, то не поняли бы. И наконец, однажды ночью в город пришла бурая грязь. Она ввалилась мутным, бесконечным потоком в русло реки. Впереди сплошной серебряной массой неслась рыба. Птицы, перелетавшие через реку, падали, смертельно отравленные, в темную кашу, вздымавшуюся все выше. Опасность росла с каждой минутой. Омерзительно пахнущая грязь заполнила все русло реки, заливая подвалы и низко расположенные улицы. Транспорт остановился. Многие люди получили отравления от ядовитых газов, некоторые ослепли. Фридолин молча стоял на берегу и думал. Рядом с ним каменным изваянием застыла Пипа Рупа. Людей охватил ужас. Они метались в панике, пытаясь что-то понять, обсуждали происходящее и не находили никакого выхода. В газетах ежедневно появлялись новые тревожные сообщения. Приезжали фотографы. Они устанавливали свои старомодные аппараты на треногах, вставляли внутрь стеклянные пластины, покрытые бромистым серебром, забирались под свои черные платки и пытались запечатлеть катастрофу для потомков. Множество людей покинули город. Через три дня Фридолин наконец заговорил. Он попросил Сибиллу передать людям, собирающимся покинуть город, послание. Оно гласило: Не уклоняйтесь от опасности, пытайтесь преодолеть ее. Оставайтесь и помогайте спасать город. Многое зависит от вас. Сибилла должна была лишь сказать эти слова, никого не удерживая. Удержать людей было бы ей не под силу. После этого Фридолин неподвижно стоял еще несколько дней и ночей. Он словно превратился в старое узловатое дерево, ушедшее корнями в прибрежную почву. Пипа Рупа не покидала его ни на минуту. Они все время молчали. Иногда к ним присоединялась Сибилла. Но ей становилось так дурно от запаха и даже от вида грязи, день и ночь плывущей под старыми ивами, что Пипа Рупа отсылала ее домой. Наконец дошло до того, что все русло реки до краев наполнилось вулканической грязью, готовой прямо здесь, возле нового дома, выйти из берегов. "Пора", сказал Фридолин. " Пора действовать". "Потом тебе возвращаться назад", сказала Пипа Рупа. Из этого можно заключить, что она знала кое-что о приходе Фридолина. "Да, я уйду", ответил Фридолин. "Сразу после этого. Но сначала нам нужно здесь поработать". В его глазах появился блеск. Вообще-то уже несколько дней можно было заметить легкое бледно-фиолетовое свечение его глаз, и веки его как будто приоткрылись. "Тогда начнем", Пипа Рупа улыбнулась и крикнула Гайни: "С сегодняшнего дня ты в распоряжении Фридолина". Это был приказ. Когда бабушка говорила таким тоном, возражений быть не могло. Гайни очень обрадовался: наконец-то и ему нашлось дело. О рыбной ловле теперь нечего было и думать. К тому же Гауни куда-то подевался. Фридолин отправил мальчика с сообщением в Академию художеств: всем ученикам явиться на берег реки с полным комплектом инструмента для лепки. Отцам города предлагалось установить на берегу реки ярмарочные будки, одни из которых должны стать убежищем от непогоды, другие - торговать пищевыми продуктами. И вот Пипа Рупа, приподняв подол, медленно, почти благоговейно ступила в поток грязи, плавным движением зачерпнула оттуда целую пригоршню и размяла в ладони... И улыбка пробежалла по ее морщинистому лицу. "Очень хорошая", сказала она Фридолину, "превосходная!" И вынесла на берег полные ладони густой массы. Потом старая цыганка быстро соорудила на берегу невысокую печь, вроде тех, что бывают у горшечников. "Через несколько дней будет готова. В ней можно обжигать все, что вылеплено". Фридолин начал работать. Он был задумчив и нетороплив. Медленными движениями размягчал он серую глину, делая ее пригодной для лепки. А перед его внутренним взором стоял знакомый черный лес, обступивший со всех сторон избушку и вершину вулкана. Он видел гнома Эльморка, деловито снующего между кратерами, забрызганного грязью с головы до ног и хихикающего от удовольствия. И снова Фридолин ощутил то различие, что разделяло их с Эльморком: Эльморк ненавидел, он любил. Эльморк желал смерти всему живому, он - жизни. Эльморк копался в грязи, Фридолин, почти слепой, лепил из нее прекрасные скульптуры, и пальцы заменяли ему глаза. И так же ясно ощущал Фридолин, что они едины. И это единство простиралось от глубин подземного мира, мира Эльморка, до звезд, столь близких Фридолину. С этой мыслью он начал лепить. Под его замечательными пальцами рождались одна за другой страные фигуры: скульптурные портреты его брата Эльморка. Вот он изображен сидящим, вот орудует своей дубиной в кратере вулкана, а вот и вулканы: высокие узкие трубки и широкие низкие сковородки. Вот он уткнулся в грязь: наверное, у него непрятности. А вот барахтается в грязи, бьет руками и ногами, смеется, радуется. Долго работал Фридолин. Он лепил Эльморка спящим или беснующимся. Или умиротворенным и счастливым, как в те летние вечера, когда он слушал шарманку. Или смачно уплетающим пол-окорока косули. Фридолин не заметил, как собрались ученики, встали вокруг и как они смотрели на него: с восхищением и с некоторым испугом. Он не знал, что в его потухших глазах поселился свет, который разгорался во время работы и вспыхивал фиолетовыми искрами. Когда на небе появились звезды, он закончил свою работу. Берег был уставлен всевозможными изображениями гнома Эльморка. Откуда-то слышалась шарманка. Один из учеников захватил ее из мастерской и теперь наигрывал на ней. Фридолин стоял на берегу, рядом с одной из скульптур. Он поднял к небу лицо и устремил взгляд к звездам. Он был счастлив. Он видел. На другой день появилась Сибилла, отдохнувшая и свежая, как само утро. И сразу увидела изображения Эльморка. "Зачем ты его вылепил! Убери его, Фридолин, убери!" И она прижала к глазам кулачки. Фридолин мягко разжал ее ладони. "Нужно смотреть опасности в лицо, тогда ее легче встретить", сказал он ей. "Посмотри на Эльморка, Сибилла. Такой, каким ты его здесь видишь, он не причинит тебе вреда. И через некоторое время ты заметишь, что думаешь о нем уже иначе". Сибилла послушно присела возле маленьких вулканов рядом с приветливым глиняным гномом. Она долго рассматривала его. Проходили часы, и она чувствовала, как уходит страх и уступает место состраданию. Иногда она поднимала глаза и смотрела, что делается вокруг. Поблизости собрались ученики и обсуждали одну из работ. Другие молча и сосредоточенно лепили. Кто-то мял глину, чтобы сделать ее пластичной и податливой. Фридолин тоже работал. Под его руками вырастала узкая колонна, и глаза его открывались все шире и шире, по мере того как она росла. Причудливые растения обвивали ее, поднимаясь вместе с ней вверх. Странные фигуры оживали на ее поверхности. Он не заметил того, что пришел вечер, а потом ночь, что он остался на берегу один. Не заметил, как на следующий день пришли и ушли ученики. Он работал без перерыва. Через несколько дней колонна достигла невероятной высоты. Никто не понимал, как Фридолину удавалось работать на такой высоте без лесов. Только Сибилла догадывалась, что он - знающий и думающий - умеет летать, так же как и она. Нет: лучше, легче, выше, чем она. Колонна каждый день, казалось, близилась к завершению, но все не кончалась. Узким основанием вырастала она из земли, постепенно расширялась, затем снова стягивалась, будто дышала: вдох, выдох. Наконец Фридолин оторвался от нее и спустился на берег. Его ученики, Сибилла, Пипа Рупа и много-много детей из Маленького города молча обступили колонну и замерли, пораженные волшебной силой, исходящей от нее. Будто время остановилось на миг. А потом к колонне подошла Пипа Рупа, и все отступили назад. Было в ней нечто такое, что каждого подчиняло ее чарам. По лицу старой цыганки словно пробежал отблеск пылающего огня. И сменился выражением тоски, потом жажды, разочарования, мольбы, триумфа и, наконец. блаженства. Никто не понимал, откуда взялась музыка, внезапно охватившая колонну и бросившая старую цыганку в дрожь. Может быть, в этих смутных, глухих звуках слышались и слова - этого никто не мог с уверенностью сказать. Внезапно Пипа Рупв вскинула руки, и громкий ликующий крик пронесся над берегами. И чудесным образом все сложные линии колонны, ее изгибы, ее дыхание перешли в танец цыганки. Дугообразные расширения оттесняли ее от колонны, сужения притягивали вновь. Причудливые растения опутывали цыганку, тянули к себе, потом отпускали. Она громко вдыхала и выдыхала воздух: вдох, выдох. Ступни с силой отталкивались от земли, будто под ними были раскаленные угли. И вдруг она закружилась на месте, словно обвиваясь вокруг колонны и взмывая ввысь, и вновь сколзья к земле. С закрытыми глазами, откинув голову, Пипа Рупа предалась танцу, пришедшему из глубины веков, хранящему в себе танцы всех народов всех времен... Она танцевала, пока не пересказала всю колонну. И тогда она остановилась, осела. На ее просветленном лице появилось болезненное выражение. Плавные жесты сменились резкими вздрагивающими движениями. Лицо ее выражало нестерпимую муку. Похоже было, что ее ступни не могут больше оторваться от земли, что они проросли в нее корнями. Пипа Рупа опустилась на землю. Вокруг нее царило молчание. Все были под впечатлением от ее танца, похожего на полыхающее пламя. Пипа Рупа поднялась только тогда, когда ученики Фридолина стали разбредаться в глубокой задумчивости и возвращаться один за другим к своей работе. А дети снова принялись носиться, кричать и лепить себе под руководством Фридолина маленькие игрушки. ГЛАВА 15. О ТОМ, КАК РАСЦВЕЛ МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД Весть о совершенно особом составе грязи, пришедшей в старое русло реки в Маленьком городе, облетела всю страну. Отовсюду съехались гончары, встали лагерем на берегу, рядом со скульпторами, и раскрутили свои гончарные круги. Под их пальцами из бесформенных комьев глины медленно вырастали кувшины чудесных форм подобно цветам, которые распускаются благодаря собственной жизненной силе. И казалось, что пальцы гончаров только касаются глины, на самом деле от них ничего не зависит. Приехали на повозках кирпичных дел мастера, залезли в грязь и потрогали ее. Им не потребовалось долго мять ее в руках, чтобы распознать первоклассный строительный материал. И не удивительно, что в кратчайший срок на противоположном берегу возникли крупные кирпичные заводы. Многочисленные рабочие сновали туда и обратно, мастера руководили работами, громко отдавая приказы. Были проложены улицы, на которых вскоре появились длинные колонны повозок для погрузки кирпича. По всей стране строились новые дома. Скоро появились и доктора с аптекарями. Вооружившись пробирками и бунзеновскими горелками, они исследовали грязь и установили, что ее можно использовать в лечебных целях. На реке строились санатории и купальни для больных ревматизмом. С помощью грязи лечили переломы костей, рахит и весьма распространенные тогда мигрени. Потом здесь появились целые толпы химиков. Их интересовало, не содержит ли, случайно, грязь благородных металлов, не богата ли она полезными веществами, нельзя ли использовать газы, принесенные ею? Чего только не было в этой грязи! Олово, золото, серебро, свинец, основы для важнейших лекарств, горючий газ, который по трубам отправился в жилые дома. Когда это произошло, Фридолин понял, что никто больше не ослепнет, как это случилось с ним. Маленький город, а с ним и вся страна процветали, а гном Эльморк носился по вершине грязевого вулкана от кратера к кратеру, бередил их, баламутил и был уверен, что недолго ждать того часа, когда в Маленьком городе прекратится всякая жизнь. А там давно уже отчаянье обернулось надеждой, страх - энергией, ужас - благодарностью. Непоколебимость Фридолина вернула людям надежду, а она необходима. Особенно, когда твои силы на исходе. "Смотри, Сибилла", сказал однажды Фридолин, "смотри: люди отбросили все страхи и подчинили себе то, что раньше внушало им ужас. Теперь они радуются, потому что нашли выход из положения, научились извлекать из него пользу. Эльморк может еще сто лет направлять на город потоки грязи, люди найдут, как ее использовать. Он наклонился к Сибилле и поцеловал ее. "Прощай, дитя мое", сказал он. Глаза его засияли. Сибилла не отпускала его руку: "Фридолин! Что ты задумал, Фридолин? Ты уходишь? Останься со мной, Фридолин!" "Я выполнил свою задачу", ответил старик. "Теперь мне пора уходить. Мне нужно идти туда, где мой дом". "К Эльморку..." "Да, к Эльморку, на вершину маленьких вулканов". "Именно теперь, когда ты можешь иметь все, Фридолин? Почет, богатство, известность..." "Это не мой мир. Я должен жить в своей одинокой избушке, делать все своими руками и чтобы вокруг была тишина. Не удерживай меня, Сибилла. Прощай". Он накинул на плечо свою маленькую шарманку и медленно пошел прочь. Никто не видел, как он уходил. Одна только Сибилла. Она не решилась догнать его, только долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за последними домами Маленького города.  * ЧАСТЬ 3 *  ГЛАВА 1. ЧТО ЕЩЕ НАПОСЛЕДОК МОЖНО УЗНАТЬ О СИБИЛЛЕ Отец Сибиллы принял свою собственную дочь за неизвестное летающее существо, о чем немедленно известил Министерство своим взволнованным сообщением, и продолжал верить в то, что он первый смертный, увидевший живое существо с незнакомой звезды. Прошел целый год, и ничего не произошло. Если, конечно, не считать того, что Маленький город расцвел и что все люди радовались грязи, которая принесла с собой столь многочисленные возможности заработать на жизнь. Люди проложили новое русло для старой реки, подвели его к другому источнику и таким образом снабдили город питьевой водой. Все радовались жизни, как никогда прежде, были любезны друг с другом, в то время как их благосостояние возрастало. Но обо всем этом отец Сибиллы знал немного. Его мысли кружили по своей собственной эллиптической орбите вокруг небесных тел и вокруг недавно открытой им звездочки с болтающимися детскими ножками. Наконец ответ из Министерства все же пришел. Отцу Сибиллы предлагалось весьма достойное место в крупнейшем планетарии страны. Еще бы. Разве человек, первым обнаруживший в космосе живое существо не имел на это права? И тогда родители Сибиллы покинули свое белое жилище на берегу реки. Они оставили там все, как было. Взяли с собой только самое необходимое в трех чемоданах. И покинули дом, не прощаясь. Не потому, что были в ссоре с соседями, просто они не считали свой отъезд таким уж важным событием. Когда они втроем - Сибилла посередине - в полночь покидали дом, вокруг царила полнейшая тишина. В палаточном лагере на берегу реки лежали в своих постелях скульпторы, ученики Фридолина. Одни спали, другие размышляли о новых изваяниях, которым суждено возникнуть в ближайшее время под их руками. Химики и доктора не переставали и во сне разрабатывать новые формулы и решать вопрос: как наилучшим образом использовать свойства грязи. Трудолюбивые мастера кирпичных дел спали без сновидений: они устали, и перед новым рабочим днем следовало отдохнуть. А владельцы огромных кирпичных складов все еще сидели над амбарными книгами и подсчитывали свой доход, который рос день ото дня. О семье Фанглингеров сообщить, собственно, нечего. Они так и не показывались на глаза после своей неудачной попытки похитить тайну Сибиллы. Только Гауни иногда слонялся вокруг дома. При чем, все чаще можно было видеть, как он шушукается о чем-то с двумя из многочисленных братьев Гайни. Потом он снова надолго исчезал. Сибилла подумала: не жалко ли ей уйти вот так, не попрощавшись с Гауни? Но единственное, что она ясно чувствовала, было не сожаление, а скорее облегчение от того, что больше они не увидятся. В окнах первого этажа мерцал красный свет. Он исходил от маленькой угольной жаровни, день и ночь тлеющей в кухне. Гайни и его братья и сестры спали во дворе на общей перине, плотно прижавшись к земле. Когда Сибилла проходила мимо, она взглянула на Гайни, а он на нее. Для прощанья этого было вполне достаточно. И только Пипа Рупа стояла под старой ивой, когда Сибилла и ее родители уходили из дома. На правом плече цыганки сидел узкий месяц. Отец Сибиллы даже поперхнулся, увидев это, но не проронил ни слова, чтобы не скомпрометировать себя. Он был совершенно убежден, что виной всему волнения последних дней: присвоение ему нового ученого звания и этот переезд. Из-за всего этого он пребывал в состоянии небывалого перевозбуждения и, должно быть, воображение разыгралось не на шутку. ( Это еще раз доказывает, что человека, живущего среди людей, касается все, что его окружает. Если бы он задумался однажды о старой цыганке и ее древнем племени, многое поразило бы его не меньше, чем тайны звездного неба. Возможно, он узнал бы и платьице Сибиллы и не принял бы за летающую звезду свою собственную дочь!) Мама Сибиллы, погруженная в свои мысли, прошла мимо Пипы Рупы, молча кивнув ей на прощанье. А Сибилла подбежала к ней. Она несла тяжелый шест, на котором сидели три ее звездочки. "Пипа Рупа", сказала она, "мои звезды взяты из плотного звездного скопления без разрешения Министерства, и я не могу взять их с собой в обсерваторию. Их нужно вернуть назад. Только как это сделать..." Легким взмахом руки Пипа Рупа указала месяцу, сидевшему на ее плече, словно мурлыкающая кошка, на три звездочки. И месяц взмыл вверх, а за ним устремились и звезды Сибиллы. Они поднимались все выше, и Сибилла провожала их восхищенным взглядом до самого небесного свода, где они с легкостью заняли свое привычное место. А Сибилла сказала: "Пипа Рупа, я опять умею летать". Пипа Рупа улыбнулась и ответила: "Я знаю, дитя. Я видела тебя, когда ты освободилась и полетела. Твой отец тоже видел тебя". "Он мне ничего не сказал об этом", с сомнением сказала она. "Достаточно того, что он отправил в Министерство сообщение об этом". "Ах, Пипа Рупа", рассмеялась Сибилла, и ее смех рассыпался звонким серебром в ночи. "Мой отец видел живое существо из космоса. Поэтому его и пригласили в большую обсерваторию!" "Живым существом из космоса была ты, Сибилла! Это тебя он увидел в объективе!" Теперь смеялась Пипа Рупа. И смеялась она так громко, что золотые монеты в ее косах вызванивали целые песни. "Но тогда..." пробормртала Сибилла, "тогда это ложь... Тогда отцу нельзя занимать высокую должность в обсерватории". "Долог путь в непогоду. Раскаты грома в горах... А ему посчастливилось увидеть свет мечты. Черное солнце всех надежд", нашептывала Пипа Рупа. "Это не ложь, Сибилла. Это заблуждение. И что самое главное: вера открывает путь истине. Не беспокойся, дитя. Иди себе в большой планетарий. Во всем есть своя правда". С этими словами Пипа Рупа отвернулась и направилась в дом. В сером свете ночи она показалась вдруг такой высокой - до самого небаИ месяц как будто опять уселся ей на плечо и что-то шептал на ухо. И кусачим собакам, выбежавшим ей навстречу, приходилось высоко подпрыгивать, чтобы дотянуться до ее натруженных рук и лизнуть их. Родители Сибиллы спокойно продолжали свой путь. И чтобы их догнать, ей пришлось пробежать довольно большое расстояние. ГЛАВА 2. О БОЛЬШОЙ ТАЙНЕ ПИПЫ РУПЫ На следующий же день после отъезда Сибиллы и ее родителей Фанглингеры - с разрешения домовладельца или без оного - заняли помещения третьего этажа. Это показалось семейству Гайни удивительным, а самим Фанглингерам - само собой разумеющимся делом. К тому же это доказывало, что они все это время находились в своей квартире и внимательно наблюдали за всем, что происходило на берегу реки. Наутро после отъезда Сибиллы Гайни застал, наконец, Гауни под старой ивой. И поскольку все последнее время Гауни встречался только с его старшими братьями, то лишь теперь Гайни смог, наконец, задать вопрос, который хотел задать уже давно: "Что вы сделали тогда с Сибиллой?" "Ничего", сказал Гауни. Этот короткий ответ не был, конечно, необходимым поводом для драки, но все же оказался достаточным поводом для того, чтобы двое мальчишек, встретившись после долгого перерыва, всерьез поколотили друг друга. Однако потасовка ничего не решила. Оба заработали одинаковое количество синяков и остались при своем мнении: виноват другой. Виноват в чем? Да во всем! Например, в том, что Сибилла их покинула. Они помолчали, посидели под ивой. Наконец Гауни сказал: "Из-за Сибиллы вообще не стоит драться. Она дура". "Никакая она не дура!" вскипел Гайни. "Совсем наоборотИ моя бабушка тоже так думает". После такого возражения мальчишки опять сжали кулаки, но, поразмыслив, опустили их. И тут Гауни сказал: "Все эти ее полеты - сплошной обман. Это иллюзия, черная магия. Очковтирательство!" "Откуда ты знаешь?" "У нее даже крыльев нет!" Вообще-то этот факт был с самого начала известен и тому и другому, но слышать это от Гауни было так противно, что Гайни подскочил к нему вплотную и заорал: "Слушай, ты! Тебе-то откуда это знать?" Теперь Гауни получил преимущество: ведь тот, кто кричит и выходит из себя, обязательно остается в проигрыше. Он улыбнулся и сказал с видом победителя: "Я-то как раз знаю. А вот откуда я знаю - это моя тайна. Заметь: моя тайна. Гайни был, можно сказать, сражен. Как же так? А он что, хуже, что ли? И он выпалил: "Думаешь, у тебя одного есть тайна? У меня, например, тоже есть. И это настоящая, глубокая тайна." "И где же ты ее хранишь?" насмешливо спросил Гауни. В данном случае ему можно простить этот вопрос: он действительно хотел только позлить Гайни, и ничего больше. Но в таком случае, может быть, его нельзя винить и во всем том, что произошло дальше? Он ведь не думал, что Гайни говорит правду, и что у него действительно есть настоящая тайна. "Так куда же ты запрятал свою тайну?" спросил он еще раз. "В сейф", ответил Гайни. И сразу же испугался. Ведь тайну никогда нельзя выдавать. Нельзя даже упоминать о том, что имеешь тайну! И в тот же миг раздался звон стекла: это разбилось кухонное окно в жилище Гайни. Мальчики в испуге вскочили и обернулись. Разбитое стекло зияло черной дырой в окружении острых осколков, торчащих из рамы. И в этой дыре появилось обветренное бесконечными ветрами лицо старой Пипы Рупы. Она не говорила ни слова. Только восходящее солнце отражалось в стекле оранжево-красным светом и слепило глаза. И казалось, что Пипа Рупа стоит в центре черной тысячеконечной звезды, а вокруг полыхает пламя. Гайни поплелся домой, хотя Пипа Рупа его не звала. Он двигался так медленно, будто к его босым ногам были прикованы железные цепи со свинцовыми гирями. А Гауни, веселый и довольный собой, вскарабкался домой по своей лестнице. Вечером того же дня в доме на берегу реки стояла глубокая тишина. Братья и сестры Гайни спали. Родители его до глубокой ночи сидели на полу вокруг огня, тлеющего посреди кухни. Гайни стоял между родителями. Он замер возле огня, не отваживаясь сесть на пол. Он предал своих, рассказав что у них есть тайна. Теперь он, можно считать, выбился из шара: за это в его племени полагалось изгнание или смерть. Пипа Рупа так и стояла у разбитого окна. Она замерла без движения, будто колонна, и наблюдала, как садится солнце, как появляются на небе, одна за другой, звезды. И когда они высыпали все, сосчитала их. Вообще-то ни один человек не может пересчитать все звезды. Но Пипа Рупа, видимо, могла. А потом раздались звуки ее голоса: она как будто разговаривала с месяцем, настойчиво спрашивала о чем-то. Может быть, она услышала что-нибудь в ответ? Во всех углах дремали свиньи, потому что отец Гайни все еще не собрался построить для них хлев. Куры сидели на перилах, собаки расположились у входа. В саду под фруктовыми деревьями стояли лошади. После долгого молчания Пипа Рупа, стоявшая до сих пор спиной к своей семье, сказала: "Он заступался за Сибиллу и от волнения выдал нас, не желая того. Он отбивался от Гауни. Это три причины, по которым он заслуживает прощения". После этого Гайни сел к огню между своими родителями. Его не отвергли. Он с благодарностью посмотрел на Пипу Рупу. Отец Гайни поднялся с места, вышел во двор и запряг лошадей. Тогда поднялась мать. Она разбудила младших детей, велела старшим, что спали на перине под открытым небом, подниматься. Двоих на месте не оказалось. Гайни сидел у огня, наблюдал, как тот постепенно догорает, поскольку некому стало поддерживать его. Рядом с ним на полу сидела бабушка и курила свою трубку. Пока все это происходило на первом этаже, на втором, казалось, царила полнейшая тишина. Ни единый звук не прорывался наружу. Родителей Гауни еще не было дома. Сам он сидел за большим столом, поставив на него свои локти (чего делать, вообще говоря, нельзя), подперев голову руками (что иногда разрешается) и усиленно думал (что всегда можно, и даже нужно). Только думал он, к сожалению, о том, о чем думать нельзя. Он думал о сейфе. О сейфе, который стоял внизу, в коридоре и столь разительно отличался от всего прочего имущества цыганской семьи. С чего им только взбрело в голову его приобрести? Как известно, такие вещи подходят скорее для банков. И в нем находилась тайна Гайни? Во всяком случае, он это утверждал. Гауни задумался: Моя тайна - в моей голове. Если я захочу ее открыть, мне нужно о ней рассказать. Тайна Гайни - в сейфе. Что нужно сделать, чтобы ее открыть? Здесь у него в мыслях случилась заминка. Еще раз, сказал себе Гауни: моя тайна - это что-то, что я знаю. Тайна Гайни - это что-то, что есть. И есть оно в сейфе. Но если оно там есть, значит его можно оттуда взять. Вот и все! Остается лишь выяснить, как. Сейф можно открыть, если... если, к примеру, иметь к нему ключ. Тут Гауни громко рассмеялся. Ему, Гауни Фанглингеру нужен ключ? Даже если это ключ от сейфа? В этот момент открылась балконная дверь, и в дом вошли усталые родители Гауни. Они выложили содержимое своих карманов на большой стол. Гауни моргнуть не успел, как для его локтей не осталось места. И это было очень кстати, иначе его отец, чего доброго, заметил бы, как неподобающе он сидит. Ведь он очень внимательно следил за соблюдением хороших манер. Но он лишь коротко спросил: "Гауни, чему ты так смеялся, когда мы вошли?" "У Гайни есть тайна", сообщил сын. "Где он ее прячет?" "В сейфе", пренебрежительно сказал Гауни. "Достань ее", приказал отец. "Прямо сейчас. Мы будем наблюдать с верхней площадки. И два брата, которые недавно у нас служат, тоже должны стоять и смотреть. И доказать своим молчанием, что они на нашей стороне. Это отличная возможность испытать их". Гауни встал из-за стола. Сначала он вызвал двух братьев Гайни, которым временно позволялось жить в одной из комнат третьего этажа, где раньше жила Сибилла. Объяснил им, что от них требуется. Братья были намного старше его, крупнее и выше ростом, однако возражать не посмели, не посмели даже перекинуться взглядами. Когда Гауни бесшумно скользнул с лестницы, братья стояли рядом с господином и госпожой Фанглингер и смотрели, как Гауни пытался проникнуть в тайну цыганского рода, спрятанную в сейфе, и по возможности похитить ее. Сейф стоял, как уже говорилось, в коридоре. Гауни это хорошо помнил. В тот момент, когда он приближался к сейфу, отец Гайни был уже на улице и запрягал лошадей, мать увязывала домашнюю утварь и одеяла. Гайни, спасенный прощением бабушки, сидел возле жаровни на кухне. Бабушка спокойно курила трубку. Гауни все ближе подкрадывался к сейфу. И наконец оказался прямо перед ним. Тогда бабушка встала, вытянула из огня последнюю тлеющую головню и вышла из кухни. Она подошла к Гауни в тот момент, когда он, уткнувшись в сейф, ощупывал замок. Можно себе представить, как бедняга испугался, когда жесткая рука опустилась ему на плечо! Как съежился, когда вдруг за спиной грохнулась на пол сверкающая головня. И его можно понять: он еще не привык попадаться на месте преступления. Это случилось всего лишь второй раз в жизни. А вообще воры, занимающиеся своим делом более длительное время, привыкают и к этому. Они довольно скоро замечают, что их либо сразу прощают либо через некоторое время объявляют амнистию. Просто Гауни был еще мал и неопытен. Итак, на его плече лежала темно-коричневая рука, а над головой раздавался золотой перезвон. И тогда, насмерть перепуганный, но в то же время заинтригованный звоном золота, Гауни обернулся. Его лицо осветилось красноватым мерцанием раскуренной трубки и сразу же исчезло в сизом облаке едкого дыма, выпущенного старой цыганкой. Она не сказала ни слова. Гауни лепетал что-то непонятное. Пипа Рупа не отвечала. "Я шел в гости к Гайни", соврал Гауни. Пипа Рупа молчала. Гауни выскользнул из-под ее руки и кинулся по лестнице на второй этаж. С бешено бьющимся сердцем наблюдал он оттуда вместе с родителями и братьями-цыганами, как Пипа Рупа одним единственным движением руки распахнула сейф, который, оказывается, был вообще не заперт, и посветила туда головней. Там было абсолютно пусто. Пипа Рупа зашевелила губами, зашептала вглубь сейфа непонятные слова. Это вызвало у семейства Фанглингеров улыбку. Братья Гайни восприняли это пока еще как вполне обычное дело. Однако, когда Фанглингеры стали их расспрашивать, они не могли ничего толком сказать. Они не знали, в чем тайна Пипы Рупы и всего рода. "В чем тайна нашего рода?" спросил Гайни, когда бабушка снова уселась рядом с ним, помешивая угли дымящейся головней. " В сумерках нашего прошлого". Таков был ответ. Ничего удивительного, что он показался Гайни непонятным. Утром следующего дня, когда Фанглингеры не слишком рано - часов, так, в десять, прекрасно выспавшись, встали с постелей, семейство Гайни было уже далеко, за много километров от дома на берегу реки. Они тряслись в своих разноцветных кибитках, запряженных отдохнувшими лошадьми, навстречу прежней беспокойной кочевой жизни. И еще хотелось бы с некоторым сожалением сообщить о том, что Гауни и его родителям не пришлось увидеть, насколько тяжелым оказался сейф. Пятеро сильных, крупных мужчин цыганского племени с величайшим трудом сдвинули его с места и, обливаясь потом, погрузили на телегу. Столь неподъемным оказался сейф, который еще накануне вечером был совершенно пустым. А грязь все так и шла старым руслом реки. Мастерские перебрались с берега в Маленький город, на свое постоянное место. Небывалое благополучие, пришедшее в город, сулило и Фанглингерам легкую жизнь. Пришло их время! Этот город был просто создан для того, чтобы его хорошенько обчистить! Они "трудились" дни напролет, домой возвращались поздно вечером с набитыми карманами. Двое братьев-цыган были на подхвате, им не было больше пути назад. Они уже слишком втянулись в дело Фанглингеров и слишком много знали. Им пришлось привести в порядок помещения первого этажа, чтобы господа Фанглингеры могли поселиться и там тоже. Приставная лестница стала не нужна. Дом был переделан во дворец. Братья-цыгане ютились в чулане. Гауни проводил дни в полном одиночества. Он сидел на берегу реки под старой склонившейся ивой. Изо дня в день сидел он там и готовился к тому времени, когда он тоже станет настоящим вором. Для этого ему следовало ежедневно, в течение многих часов выполнять обеими руками особые упражнения для пальцев, а также серьезно заниматься гимнастикой. Гауни все это послушно исполнял. Но еще он часто задумывался о той глубокой и тяжелой тайне, которую не смог похитить из сейфа. И с горечью вспоминал о том, как летала Сибилла, и ей не нужны были для этого крылья. В конце концов он забыл о неприятностях, связанных с сейфом. Но не перестал думать о пелете. Он ведь тоже мог бы научиться летать, если... как там говорила Сибилла? "Стремиться вверх, когда внизу тебя травят". Значит, ему нужно только хорошенько устремиться вверх. Но где был по его понятиям "верх"? После выполнения обязательного комплекса упражнений (надо сказать, выполнения все более ускоренного и небрежного) Гауни учился ...летать. В результате каждой попытки он падал с ивы. Иногда ему бывало при этом очень больно. Но он пробовал еще. Потом еще. ГЛАВА 3. ЭЛЬМОЛИН Чтобы закончить нашу историю, последуем за разноцветными кибитками племени Гайни. Мы увидим его многочисленных родственников. Увидим их наслаждающимися внезапным изобилием или безропотно голодающими, когда совсем нечего есть. Увидим юных девушек, которые своим танцем призывают дождь после долгой засухи. Услышим тихий голос Пипы Рупы, нашептывающей свои заклинания, которые настигают каждого и становятся правдой. И вот однажды, именно тогда, когда Гауни под старой ивой приступил к своим летательным упражнениям, длинная вереница пестрых повозок с дугообразными сводами крыш, облепленная многочисленной ребятней, проезжала мимо дремучего елового леса. На краю леса стояла старая избушка, подремонтированная кое-где новыми досками и дранкой. А над ней возвышалась лысая, без единого деревца шапка горы. И вся она была усыпана огромным количеством маленьких булькающих вулканов. Издалека они напоминали пеньки, оставшиеся от толстых и тонких деревьев, которые кто-то спилил на разной высоте. На скамейке возле избушки сидел человек и играл на маленькой шарманке. Его красно-бурая накидка спадала с плеч мягкими складками. Волосы были похожи на серо-зеленый мох, что растет на старых елях. Иногда он поднимался со своего места, откладывал шарманку в сторону и осторожно помешивал длинной палкой в кратерах. Потом он тщательно вытирал руки и убирал с одежды случайные брызги. Он следил также за стоком драгоценной грязи и очищал его от случайно упавших веток или сухих листьев. Когда табор Гайни поравнялся с лысой вершиной, Пипа Рупа спрыгнула на землю и пошла рядом со своей повозкой. Она помахала рукой человеку, одиноко хозяйничавшему наверху. Неужели это был Эльморк? Может быть, это был Фридолин? "Привет тебе, Эльмолин!" крикнула Пипа Рупа. Человек склонил в приветствии голову, махнул в ответ рукой и долго смотрел проезжающим вслед своими огромными, светящимися, бледно-фиолетовыми глазами. А Пипа Рупа обернулась еще не один раз, чтобы увидеть Эльмолина. Но табор уходил все дальше, и скоро можно было различить только неясный светлый контур между темными елями. --------------------------------------------------------------- Рикарда Мария Тершак - современная румынская писательница, представительница культуры немецкого языка.