Р.М.Тершак. Эльмолин --------------------------------------------------------------- © Ricarda Maria Terschak. Elmolin. - Leipzig: St.Benno-Verlag GmbH, 1990. © Перевела Галина Шувалова ? http://diagon.al.ru/ © Speaking In Tongues/Лавка Языков ? http://spintongues.msk.ru/Tershak.HTM --------------------------------------------------------------- Люди - это такие невиданные птицы С крыльями, растущими внутрь, Они летают, парят и бьются В чистейшем воздухе: в мыслях. Никита Станеску  * ЧАСТЬ 1 *  ГЛАВА 1. О ГНОМЕ И ПЕВЦЕ В те далекие времена, когда люди еще не все знали, и к тому же даже не знали, что они не все знают, когда они не вскарабкались еще на каждую вершину, не измерили глубины всех морей... вот тогда стояла среди старого-старого елового леса одинокая горная круча, не обозначенная ни на одной карте тех времен, и никто не имел о ней ни малейшего понятия. Это была вершина грязевого вулкана. Из узких трубок, из низких и широких сковородок, из всех круглых кратеров высотой примерно со стол рвалась из недр земли, клокоча и шипя, холодная серая грязь. С бульканьем вздувала пузыри, высоко выстреливала брызги, потом постепенно затихала, но снова начинала глухо рокотать, непрерывно возмущаемая ядовитыми газами. При каждом выбросе грязь оседала на краях маленьких вулканчиков, застывала серой глиной и незаметно поднимала стенки кратеров, но вместе с тем заливала и почву, на которой они стояли. И получалось так, что вулканчики хотя и росли, но выше не становились, потому что они постоянно двигались вверх вместе со своей горной вершиной. Они напоминали неровный лес огарков, с которых серыми каплями стекает воск. А на краю леса, в двух шагах от бурлящих вулканов, стояла, совершенно утопая в бурьяне, старая замшелая избушка. Щели между грубо отесанными бревнами были законопачены мягким мхом, чтобы защитить жилье от ветра и непогоды. День и ночь тянулся прозрачный голубой дымок сквозь кровлю, крытую дранкой наподобие старых крестьянских домов и пастушьих хижин. В избушке непрерывно дымился вулкан, который при регулярном подбрасывании трав и красного камня становился пылающим очагом. И хотя от леса до самого порога избушки бежала удобная тропинка из плоских камней, лавируя между зеленым дерном и топкой грязью, еще ни один путешественник, ни один дровосек, ни один охотник никогда в жизни, даже случайно, не забрел сюда, на самую вершину грязевого вулкана. В избушке обитали с незапамятных времен два жильца. Ни один из них уже не мог припомнить, когда и как они нашли друг друга. Да они никогда и не думали об этом, им хватало того, что они вместе. И во всем мире не было ни одной живой души, которая бы об этом задумалась. Не было по той простой причине, что ни о грязевом вулкане, ни об избушке, ни о ее обитателях никто ничего не знал. Один из них время от времени спускался к подножию горы в Маленький город, чтобы там на ярмарке спеть что-нибудь людям под звуки своей шарманки. Его охотно слушали, бросали монеты в его шапку, шли дальше и забывали о нем. Откуда он пришел и куда шел - об этом никто не спрашивал. Его любили и знали как певца Фридолина, и этого было достаточно. Второй обитатель избушки был созданием необыкновенным. Маленький, с круглым брюшком, с широкими плечами и мощными кулаками, он шнырял с проворством степного тушканчика в избушку и обратно, перепрыгивая через плоские камни, скользил по седой грязи, падал, с пыхтеньем поднимался и несся дальше, пока не застывал на своих кривых ножках перед каким-нибудь из вулканов, заглядывая внутрь, как школьник в мамину кастрюлю. Он бегал от одного вулканчика к другому и, что-то бубня, заталкивал в кратеры длинную палку-мешалку. Это был гном Эльморк, повелитель холодной грязи. Когда-то он родился в недрах Земли, скорее всего, из лавы и камня. Тролли и кобольды, эльфы и духи огня присматривали за его первыми нетвердыми шагами сквозь подземные лазы и щели, водные потоки и толщи угля. Но едва лишь его кривые ножки увереннее затопали по подземным просторам, едва он научился отличать своими большими фиолетовыми глазами корни деревьев от закоченевших змей и червей, как тут же возомнил себя королем и повелителем всего подземного мира. Он много и противно разглагольствовал, а главное, требовал от всех беспрекословного подчинения. Только он мало годился для такой роли. Так было до тех пор, пока однажды темным днем его глупость и тщеславие не опостылели наконец тамошним жителям. Они собрали все дурное и скверное, что он когда-либо произнес, смешали с грязью... и чванливый гном вылетел вместе со всем этим прочь из подземного мира, как камешек из рогатки. Видели бы люди, как тогда с ним разделались! Вот так образовались в древние времена грязевые вулканы, а гном Эльморк явился на белый свет. Эльморка мало огорчило то, что его выдворили наружу. Он смотрел по сторонам большими бледно-фиолетовыми глазами, деловито расхаживал по горной вершине, смеясь, останавливался среди своих маленьких вулканчиков, заталкивал в их жерла палку-мешалку и орудовал ею, с восторгом ловя брызги, плевки и потоки грязи. И если заблудившаяся птица, отравленная испарениями газов, с жалобным криком утопала в холодном месиве, его это нисколько не трогало. Ему было наплевать, что вся трава, пытавшаяся пустить ростки вокруг вулканчиков, покрывалась бурой массой. Он жил одним стремлением : постоянно будоражить вулканическую грязь. Зачем он это делал, он не знал. Только смутно ощущал, что однажды это ему пригодится. ГЛАВА 2. О МАЛЬЧИКЕ ПО ИМЕНИ ГАЙНИ А у подножия грязевого вулкана, в широкой долине расположился Маленький город. В нем никогда не происходило ничего особенного, то есть ничего такого, что заслуживало бы нашего внимания. Жители спокойно занимались своими делами. И никто не знал, что река, протянувшаяся вдоль города, начинается с маленького источника, пробившего себе путь как раз возле самой избушки Фридолина и Эльморка. Да никто и не задавался подобными вопросами. Люди просто наслаждались необыкновенно прохладной и чистой водой и радовались обилию рыбы в реке. В этом городе было, конечно, очень много детей. Как, впрочем, и везде. Троим из них отведена в нашей истории особая роль. Это два мальчика и девочка. Одного из мальчиков звали Гайни. Он принадлежал к народу, не знающему разницы между природой и "другим" миром. Для этих людей лес был домом, великолепие звезд в летней ночи - роскошным залом. А дождик, моросящий с затянутого тучами неба, они воспринимали как подходящую возможность очередной раз помыться без особых хлопот, с надеждой ожидая ясных дней. Тысячелетиями возникают на Земле народы. Они меняются, развиваются счастливо или трагично, ведут войны, строят дома, занимаются искусством, а потом медленно исчезают. Народ, к которому принадлежал Гайни, был другим. Время текло сквозь него, не в силах его изменить. Тысячелетиями он оставался таким же, каким был с самого начала. Что эти люди задумывали, то и случалось. Чего желали, то и получали. О чем мечтали, то и происходило. Для них не было близкого и далекого. Они всегда были в центре пространства и времени. Что они видели, то могли передать, но не словами, а песней и танцем. Все живое было им близко, как собственная кожа. Любую боль они ощущали как свою собственную. Никогда они не жаловались на голод и холод. Их святыней был огонь. Во сне они прижимались к земле. Вода означала для них жизнь. Но они никогда не говорили о жизни. Даже долгими вечерами, сидя вокруг своих дымящихся костров. Жили они группами. Спокойно переносили все тяготы. Если же вдруг случались времена изобилия, они буйно наслаждались им. И тогда текли потоки вина, сало капало со сковородок, далеко слышны были песни и шум дикой пляски. Они презирали законы, которые навязывал им "другой" мир. У них была тайна, о которой сами они лишь догадывались. И ничему на свете они не придавали такого значения, как молчанию - сокрытию этой тайны, внутри которой они и жили, как в большом прозрачном шаре. Прошло не так уж много времени с тех пор, как семья Гайни со всем своим скарбом кочевала с места на место. Привычные к дождю и палящему солнцу, к голоду и изобилию, всем довольные, беспечно тянулись они в своих разноцветных кибитках через всю страну, благодарные каждому доброму уголку на берегу какой-нибудь речушки, послужившей им местом отдыха после утомительного пути. В черном шатре, истрепанном ветрами и долгими годами, было достаточно места. И прежде всего потому, что старшие сыновья спали под открытым небом. В палатке располагались на ночлег женщины и младшие дети. И пока их не сморит сон, наблюдали оттуда за отцом, который еще долго сидел у костра с другими мужчинами, помешивая угли. А иногда на фоне неба вырастала черным контуром фигура бабушки. И когда, ближе к ночи, в узком просвете палатки изменялось расположение звезд, с неба спускался месяц и с доверчивостью кошки усаживался бабушке на плечо, а она тихим голосом не переставая нашептывала небу старинные слова своего языка. Так казалось иногда засыпавшему Гайни и его многочисленным братьям и сестрам. Одежда бабушки не отличалась от одежды других женщин племени. Но было в бабушке что-то особенное, как будто таинственный дух далекого прошлого, бесконечных путей и трудов. А в глазах ее читалось знание тайны и силы. Она была не просто одной из старых женщин рода, она была похожа одновременно на всех женщин всех народов, которые жили и живут на Земле. Ее руки, коричневые и жесткие, были покрыты трещинами, как кора древнего дерева. Прикосновение их было шершавым. А какой целительной силой они владели, об этом могли рассказать те, кому старая Пипа Рупа принесла облегчение, наложив руки на больные места. А потом случилось нечто невообразимое: несмотря на то, что вольная жизнь, воздух, ночное небо, ежедневная езда и шум все новых и новых рек неотъемлемо принадлежали этим людям, были их предназначением...семья однажды вдруг поддалась на уговоры речистых отцов города оставить кочевую жизнь и снять красивую и просторную квартиру в новом доме на берегу реки в Маленьком городе. ГЛАВА 3. О ГОСПОДИНЕ И ГОСПОЖЕ ФАНГЛИНГЕР И ИХ СЫНЕ Прямо над квартирой Гайни, расположившейся у самой земли, на втором этаже этого дома, жил вместе со своими родителями Гауни - второй мальчик, о котором необходимо рассказать в этой истории. Гауни выглядел как все другие мальчики Маленького города, и лет ему было ровно столько же, сколько и Гайни. До того как он и его родители переехали в новый дом на берегу реки, они жили в маленьком одноквартирном домике, который с течением времени стал им маловат. Родители Гауни пользовались во всех многоразличных воровских кругах прекрасной репутацией: они были единодушно признаны королями всех карманниковНе было на свете таких карманов, которые они не могли бы обчистить в один момент. Не было и таких карманных часов, которые после легкого прикосновения не продолжили бы свое тиканье в их карманах. Там, где они появлялись, исчезали бумажники у законных владельцев, пропадали золотые кольца с пальцев дам. В гостиницах и в конке - предшественнице трамвая, в театре и на улицах - оживленных или безлюдных - да где угодно находилась возможность применить профессию! История знакомства г-на Фанглингера с г-жой Фанглингер, хоть и не относится непосредственно к нашему повествованию, однако заслуживает того, чтобы ее привести здесь, так сказать, в скобках. Господин Лангфингер (ах, извините! Этого говорить было нельзя. Господин карманник обладал прекрасными манерами, но ему не повезло с фамилией: в переводе с немецкого это означает попросту "вор". А в этих краях говорили по-немецки. Не мог же он жить с такой неблагозвучной фамилиейПришлось переставить пару букв). Итак, господин Фанглингер жил холостяком и, чтобы не умереть со скуки, произносил время от времени длинные монологи. Бывало, он громко поучал себя: "Дорогой мой, поскольку ты холостяк, и у тебя нет никого, кто мог бы содержать в порядке твою одежду, ты должен сам следить за всем. И прежде всего, разумеется, за самым главным - за карманами. Первое: карманы должны хорошо застегиваться (сам знаешь почему). Достигается это посредством крючков, молний и правильно размещенного (двойного) ряда кнопок. Второе: карманы ни в коем случае не должны быть рваными, иначе слишком просто лишиться всего того, что раздобыто с таким непревзойденным искусством (и с таким риском для жизни). И вот сегодня, приведя свои карманы в порядок, ты снова выбираешь самый выгодный - длинный и людный - маршрут конки. На этом пути постоянно прибавляются новые пассажиры - и все с карманами (надеюсь, еще не обчищенными). И при этом за целых два часа езды тебе придется купить только один билет!" Г-н Фанглингер был к тому же еще и экономным. А это очень хорошая черта характера. И вот как-то раз он стоял с приветливым лицом в вагоне конки. Вот он охотно помог пожилой даме занять место. Вот поддержал господина инвалида, когда тот садился в конку, и заботливо проводил его до сиденья. Какое-то время он даже подержал на руках младенца, оказав любезность молодой матери. Он попросил дородного господина, по всей видимости, мясника, разменять деньги. Сплошь удобные случаи! После этого все, кто с ним соприкасался, ехали, ничего не подозревая, дальше с пустыми карманами и кошельками, но счастливые соседством с таким милым, безотказным господином. Итак, г-н Фанглингер стоял со скучающим видом и рассеянно поглядывал в газету, которую изучал пассажир у окна. Г-н Фанглингер был сейчас не очень внимателен, поскольку подсчитывал в уме свою нынешнюю добычу. В его многочисленных карманах были определенным образом размещены: трое мужских часов с золотыми цепочками, массивный золотой перстень, пять тугих кошельков, кольца и что-то еще, прихваченное прямо в упакованном виде (вдруг там что-то ценное?) Он уже начал прикидывать, не лучше ли заблаговременно покинуть конку и затеряться в толпе, когда... что? Что это было? Нет. Это невозможно. Это просто неслыхано! Г-н Фанглингер неподвижно застыл на месте, мысли же его при этом форменным образом кувыркались! Наконец ему удалось сосредоточиться на движениях маленькой нежной ручки, которая с бесконечной осторожностью опустошала один за другим его карманы. Двойной ряд кнопок? Особые меры предосторожности? Все напрасно. Рука побывала там. Кнопки расстегнуты, карманы пусты. Г-н Фанглингер переживал настоящую бурю самых противоречивых чувств: от гнева до внезапно пробудившегося профессионального интереса. Все, что с ним в настоящий момент происходило (что он и сам не смог бы сделать лучше), было делом рук серьезного конкурента. Кто же это? Быстрый взгляд вниз... Там стояла, приветливо улыбаясь, девочка-подросток, хорошенькая, аккуратно одетая. В тот момент, когда последняя вещица покидала карман пальто г-на Фанглингера, лицо девочки выражало разве что некоторую скуку, но ни малейшей сосредоточенности. Г-н Фанглингер мгновенно и до мельчайших деталей разработал план дальнейших действий. Итак, ему представилась редкая возможность понаблюдать за конкурентом "в работе" (может быть, кое-что позаимствовать?) Г-н Фанглингер вынужден был признать, что девушка едва ли уступает ему, лучшему из всех карманников(!) в ловкости рук, и это сильно его беспокоило. Еще несколько лет - и она превзойдет его. Это, по-видимому, бесспорно. Не полезнее ли объединиться с юной дамой, чем разоблачить ее сейчас со скандалом, а в результате приобрести себе врага? И вот г-н Фанглингер, улыбаясь, проделал все то, что за это время придумал. Молниеносным движением он схватил нежную ручку, когда та как раз намеревалась обшарить последний из его карманов. Железным кольцом сомкнулись многоопытные пальцы карманника на узком запястье очаровательной конкурентки. Мгновенный взгляд в ее сторону - и он убедился: это был настоящий шок! Улыбка исчезла с девичьего лица, щеки стали пунцовыми. Невероятно быстрым, змееобразным движением пленница попыталась вырваться. Но хватка была крепка, как тиски. Заранее изобразив на лице любезную улыбку, он спокойно повернулся к девушке. Та кричала, но только лишь глазами: "Пустите меня, пожалуйста, пожалуйста! Я никогда-никогда больше не стану этого делать!" Г-н Фанглингер отвечал ей - тоже лишь глазами : "Ты такая красивая и ловкая. Ты должна пойти со мной". Потом он сказал так непринужденно, будто ничего не произошло:"Пойдем, нам пора выходить. Вот уже наша остановка". По дороге он взял свою пленницу за руку и повел рядом с собой так галантно, что каждый встречный наверняка считал их просто неразлучной парой. Невозможно было догадаться о том, что рука девушки жестко, как в наручниках, зажата в его руке: столь благообразны были их лица. Ведь оба имели веские причины скрывать от прохожих свои истинные отношения. Оказавшись в своей квартире, он наконец отпустил ее. Она терла пальцы, запястье. Г-н Фанглингер не произносил ни слова, давая ей время прийти в себя. В его взгляде не было ни малейшей злости. И только немного погодя он выразительно постучал указательным пальцем по столу. Девушка была умной и не нуждалась в долгих объяснениях. Один за другим выложила она на темно-зеленую бархатную скатерть предметы, извлеченные из карманов г-на Фанглингера. "Скатерть уже довольно потертая и изношенная",- сказала она, решив применить отвлекающий маневр. "Вам нужно купить себе новую". Г-н Фанглингер кивнул, вздохнул и сказал как бы между прочим:"Еще тяжелые золотые часы, пожалуйста". Когда часы тоже заблестели на потертой скатерти среди других возвращенных вещей, он продолжил:"А теперь еще толстую золотую цепь от них". Тогда незнакомка разразилась рыданиями. Г-н Фанглингер участливо поинтересовался: "Почему же ты плачешь? Имея такой талант, как у тебя, не о чем плакать". "Талант талантом, а что я сегодня буду есть?" Тут г-н Фанглингер проявил сострадание:"Хочешь яичницу?" Тихо и робко прозвучал ответ:"Да, пожалуйста". "Ты можешь съесть яичницу", пояснил он, "но только если сама ее приготовишь". "И одну для Вас?" Г-н Фанглингер утвердительно кивнул. Затем он уселся на свой мягкий стул, который тоже оказался сильно потертым - странно, раньше это не бросалось в глаза - и, предвкушая яичницу, углубился в изучение новостей (газета сама прихватилась из чужого портфеля вместе с кошельком). Точно не установлено, какие разговоры велись за обедом. Возможно, беседа касалась профессиональных вопросов - скажем, они делились личным опытом. Известно только, что девушка оставалась там весь вечер, и что г-н Фанглингер сказал после ужина:"Знаешь что? Я прошу твоей руки..." при этом он сильно поперхнулся, "хм-хм... Но не в моих карманах, а я прошу тебя, как это красиво говорится, выйти за меня замуж." "Ну, хорошо", ответила девушка. Из чего господин Фанглингер заключил, что она получила не очень-то хорошее воспитание. Вот так познакомились родители Гауни. С тех пор они работали напару, постоянно совершенствуя свое мастерство и разрабатывая все более изощренные технические приемы. Наконец они достигли таких высот, что, как упоминалось выше, получили в профессиональных кругах высший титул королей карманников. Неудивительно, что однажды на свет появился маленький Гауни. Конечно, это обстоятельство поначалу мешало слаженной деятельности родителей, но недолго. Скоро ребенок стал достаточно большим, чтобы понемногу приобщиться к профессии. Когда они нашли себе квартиру в новом трехэтажном доме на берегу реки, прежний маленький домик стал им совсем уже тесен. Они были счастливы получить столь комфортабельное жилище, и незамедлительно переехали сюда, в помещения второго этажа. ГЛАВА 4. О ДЕВОЧКЕ, ПЕРЕЕХАВШЕЙ ИЗ ОРАНЖЕРЕИ Родители Сибиллы, девочки, которая играет в нашей истории важную роль, поселились на третьем, верхнем этаже жилого дома на берегу реки. Сибилла была совершенно обычным ребенком, хотя временами она и производила противоположное впечатление. Возможно, фантазия у нее была богаче, чем у других детей. Но могло быть и так, что она просто смотрела на мир, на людей и на вещи широко открытыми глазами. Во всяком случае, более широко открытыми, чем большинство людей. В остальном она вела себя точно так же, как все другие дети. Правда, следовало бы еще отметить, что Сибилла умела думать. А если это учесть, то получится, что она действительно от многих отличалась. Возможно, эта редкая способность была связана с тем обстоятельством, что родители Сибиллы имели особые профессии, соединяющие, если можно так выразиться, небо и землю. Мама была садовницей. Смешивая песок, кирпичную пыль и цемент, мамины руки готовили такую замечательную почву, в которой нежные растения прекрасно себя чувствовали и расцветали. Она следила за их ростом, оберегала их от сорняков и вредителей, собирала урожай: корешки, плоды или цветы - в зависимости от вида. Она любила стоять босыми ногами на утрамбованной тропинке оранжереи и обрабатывать землю заботливыми руками. От этого двойного касания к ней шла сила. Когда она говорила, голос ее звучал мягко. Когда шла по улице, она напоминала глиняный сосуд, полный пышной, буйной зелени, выбивающейся за края. Отец Сибиллы был человеком молчаливым. Ночи напролет сидел он возле своего блестящего медного телескопа и наблюдал за звездами. Его мысли кружили среди небесных светил, как будто у них там тоже была своя орбита. Его глаза несли в себе свет и небывалые краски звездных туманов. Он был уже очень стар. В те времена впервые заговорили о том, что, возможно, когда-нибудь удастся найти жизнь в космосе. Именно этими поисками он и был занят. И при этом он не переставал удивляться чуду зарождения жизни в оранжерее своей жены - что также являлось причиной, по которой родители Сибиллы долгие годы жили в этой оранжерее, не особенно стремясь переехать в обыкновенное жилище. И сколь безгранична была его радость, когда однажды ночью его жена родила на свет Сибиллу. Они тогда долго разговаривали друг с другом, и он поведал ей о своем умозаключении: а именно, о том, что непрерывный рост растений, появление на свет их ребенка и надежды на жизнь в космосе - отнюдь не три разные вещи, но суть одно и то же. В оранжерее, под восходом и заходом солнца и звезд протекали первые годы Сибиллы. Тонкое стекло, отделявшее жилище от внешнего мира, едва оберегало ее от холода, снега или бури, зато предоставляло свободный обзор на все четыре стороны света. Распускающиеся листья, новая зелень, барабанящий град принадлежали миру Сибиллы. А еще порхающий воробей или хмурое, неделями непроглядное небо. Дождь был для Сибиллы настоящим событием: ведь он наполнял звоном тишину оранжереи. В новом доме на берегу реки Сибилла нашла много удобств, которых не знала раньше. Она ежедневно пользовалась теплым душем, ходьба из одного помещения в другое была для нее игрой. Толстые каменные стены нового дома не пропускали сквозняков, с которыми ветер постоянно проникал сквозь щели оранжереи, но и солнце не могло здесь беспрепятственно светить повсюду. Оно могло проникать в помещение лишь несколько часов в день и притом лишь через окна. А бегая по мягким шерстяным коврам, которыми был покрыт весь пол, она вспоминала влажную почву оранжереи, где при каждом шаге ступни ощущали песчинки и камешки. И поскольку новые стены были до такой степени непрозрачны, что во всех углах лежали серые тени, родители Сибиллы покрасили их в чистый белый цвет, купили абсолютно белую мебель, белые ковры, белые занавески, и мама каждый день ставила во все углы, на все столы разноцветные букеты из оранжереи. Отец мог теперь продолжить свои исследования на балконе, наблюдая ход светил. ГЛАВА 5. О ТРУДНОСТЯХ ЖИЗНИ И ИХ УСТРАНЕНИИ И все пошло бы своим чередом в новом доме на берегу реки, не имей семейство Гайни десять кусачих собак. Эти собаки целый день носились туда-сюда и не пускали в дом никого, включая жильцов второго и третьего этажей. Они охраняли вход. Что делается позади дома, их не интересовало. Фанглингеров (привычных и не к такому) это мало потревожило. Они запросто раздобыли себе длинную лестницу, приставили ее с берега к своему балкону и весело забирались домой. Для второго этажа это, наверное, и вправду было не так уж трудно. К тому же умение пользоваться шаткой лестницей могло оказаться не лишним и в профессиональном смысле. Гораздо острее проблема встала для Сибиллы и ее родителей. Приставить лестницу высотой в три этажа было бы слишком опасно, не говоря уже о том, как соорудить такую громадину. Поначалу были некоторые неприятности с родителями Гайни, а потом Сибилла нашла решение: когда собаки замечали ее и кидались следом, и ей в тот же момент ужасно хотелось оказаться в своем белоснежном жилище, она проворно взбиралась на самую вершину старой ивы, склонившейся к дому, раскидывала руки и просто перелетала на свой балкон. Если чего-то одного не хватало - необходимости или желания - ей это не удавалось. Получалось только так. Родители скоро научились этому от нее. И все три семьи зажили в добром согласии друг с другом.  * ЧАСТЬ 2 *  ГЛАВА 1. О ПЕРВОЙ ВСТРЕЧЕ ТРЕХ ДЕТЕЙ Впервые все трое - Гайни, Гауни и Сибилла - встретились на берегу реки. Каждый был занят тем, что ему больше нравилось. Гайни стоял у воды с самодельной удочкой. Ему попадались самые разные рыбины. Такое обилие рыбных пород в обычной реке - большая редкость. Гайни не произносил ни слова, только внимательно следил за поплавком, сделанным из бутылочной пробки. При этом он то и дело косился в сторону двух других детей, живущих, по всей видимости, в его доме. Гауни расхаживал по берегу в поисках каких-нибудь стоящих вещей, которые вполне могли быть кем-то потеряны. Ведь специальное образование, которое он получал у собственных родителей, имело, так сказать, свой теоретический аспект: научиться не только разбираться в ценных вещах (желательно, бесплатных), но и приобретать их все больше и больше. Иногда он приостанавливал свои поиски, садился на траву и выполнял комплекс упражнений для пальцев, а затем производил расслабляющие движения поочередно для всех суставов рук. Сибилла сидела на прибрежной траве, обхватив колени руками. Мягкие ветви плакучей ивы касались ее головы при каждом дуновении ветерка. Светлые волосы рассыпались по плечам густыми волнами, и казалось, что она сидит под маленькой двускатной крышей. Она смотрела на мальчиков. От Гайни она сразу отвернулась: ей не понравилось, что он ловит рыбу. Она не могла смириться с тем, что бедные существа попадаются на лакомый кусочек, и сразу вслед за этим их безжалостно извлекают из родной стихии. Но Сибилла ни слова не сказала об этом и постаралась скрыть свое недовольство. Еще ей не нравилась убогая одежда Гайни. И вообще она с трудом воспринимала все, что было связано с Гайни и его семьей. Потом она посмотрела на другого мальчика. Он производил на нее гораздо более приятное впечатление. Она удивлялась терпению, с каким он выполнял свои необычные упражнения и гадала: на каком музыкальном иструменте он может играть? А иначе зачем тратить столько времени и стараний на эти упражнения? Наверное это произошло совершенно случайно, но Гайни и Гауни повезло одновременно. Гайни выдернул из воды пляшущую рыбку, а Гауни вытащил из кучи мусора маленький блестящий ножик. Пока Гайни снимал с крючка рыбу, Гауни очищал свою находку от земли и пыли. Мальчики одновременно подошли к Сибилле - один слева, другой справа, остановились как по команде по обе стороны и предложили ей, что имели: Гайни свою рыбу, а Гауни - ножик. "Она серебряная", - сказал Гайни и протянул ей рыбу под самый нос. "Хочешь?" "Хочешь?" - cпросил Гауни, протянув ей ножик, и добавил:"Он серебряный". Сибилла переводила взгляд с одного на другого. "Спасибо", - сказала она Гайни, - "да, я хотела бы рыбу". Она осторожно взяла из рук мальчика бьющееся тельце, подбежала к берегу и бросила рыбу обратно в воду. Сверкнув серебряной дугой, рыба исчезла в волнах. Сначала Гайни был не в состоянии вообще что-либо сказать. Потом он процедил сквозь зубы: "Что это на тебя нашло? Бросить в воду рыбу, которую другой ловил, старался..." "Разве ты не слышал?" Спросила Сибилла. "А что такого я мог слышать?" "Ты разве не слышал, как она кричала: отпусти меня?" Гайни решил, что ответить тут нечего. Он побежал назад к реке. По дороге трижды сплюнул через плечо, чтобы глупость Сибиллы не перешла на него. Потом он шагнул на камень, торчащий из воды. Вокруг него все буквально кишело рыбой. Гайни прислушался. Нет. Все были немые, кроме той одной, которая говорила с Сибиллой. Глупости! Он тряхнул головой, и черные кудри сверкнули на солнце. Тем временем Гауни спрятал свой маленький серебряный ножик. И как только он мог такое придумать: подарить его чужой девочке. Да пусть она хоть тысячу раз живет в этом доме! Лучше, пожалуй, не рассказывать об этом родителям. Он подбежал к Гайни и остановился рядом: "Ты тоже здесь живешь? " Он показал подбородком в сторону нового дома на берегу реки. "На первом этаже", - ответил Гайни. "А я на втором. Как тебя зовут?" Они сообщили друг другу свои имена, после чего Гауни спросил:"Зачем вам столько собак?" Гайни посмотрел на него непонимающим взглядом. "Просто они наши, - сказал он наконец. "Почему ты не спрашиваешь про наших кур или свиней? Их у нас еще больше, чем собак". "Только потому, что собаки не пускают нас в дом. Что они имеют против нас?" "Ничего,- сказал Гайни, - но вы все-таки как-то попадаете домой. Скажи, как?" "У нас есть лестница", - сообщил Гауни. "Тогда все в порядке". Тема была исчерпана. По крайней мере, что касается мальчиков. Теперь Гауни спросил нового друга:"А они? Как они попадают к себе домой?" Он кивнул в сторону Сибиллы. "Это же они живут на третьем этаже?" "Я думаю, они летают", - сказал на это Гайни. "Давай спросим у нее! Пошли". Приятели присели под ивой рядом с Сибиллой - один слева, другой справа. Сначала они молчали. Сибилла, привыкшая к одиночеству, тоже не знала, что бы такое сказать. Что полагается делать, когда двое детей вдруг садятся рядом с третьим? Она украдкой посматривала из-под своей пышной "крышы" то на Гайни, быстро отводя взгляд, то на Гауни. От Гауни приятно пахло, и весь он был чист до кончиков ногтей. Другое дело Гайни. Одежда его была сплошь в дырах, и запах от него исходил плоховатый. Наверное, он давно уже не мылся. Гайни все-таки первым открыл рот и спросил:"Как тебя зовут?" "Меня зовут Сибилла". Лед тронулся. "Ты тоже здесь живешь?" Спросил Гауни. Сибилла кивнула. "Это Гауни", - представил Гайни нового друга. Сибилла все время думала, что ей делать с ножиком, если этот мальчик снова станет его предлагать? Он же ей совсем не нужен. Но Гауни не предложил ей ножик, хотя и вынул его из кармана поигрывая на солнце сверкающим лезвием. Наконец он сказал:"Это Гайни, Сибилла". Теперь Сибилла знала, кто сидит рядом с ней на траве. Но если они еще немного помолчат, это будет глупо. Она встала и сказала: "Мне пора домой". Она не увидела, что мальчики при этих словах обменялись многозначительными взглядами. Гауни живо поинтересовался: "Тебе пора домой? Тебе же туда не попасть! Собаки не пустят тебя в дом". "Попаду", - сказала в ответ Сибилла. "Как ты это сделаешь?" Сибилла молчала. "Она полетит", - ответил за нее Гайни. Сибилла оказалась в затруднительном положении. Чего хотят от нее эти чужие мальчики? " Что вам нужно от меня?" Спросила она. Гайни понял, что Сибилла испугалась. Он сказал:"Не бойся, Сибилла. Мы ничего тебе не сделаем. Мы хотим с тобой дружить". Сибилла посмотрела на Гайни долгим взглядом. При этом ей вспомнилось множество цветов в оранжерее и бесчисленные звезды в отцовском телескопе. Она думала о том, как замечательно было в оранжерее, как прекрасно было наблюдать оттуда космос. Но там она была всегда одна, а в космосе вообще нет никого - одни только небесные тела. А здесь, в новом доме, живут люди. И двое из них хотят быть ее друзьями. Можно ли им довериться? Вдруг ей все стало ясно: цветы и звезды - это хорошо, но дружба с людьми значит куда больше. Подружившись с человеком, можно стать счастливой. А она выбросила первый же подарок Гайни - серебряную рыбку. "Извини, Гайни, - сказала она, - я имею в виду рыбу". "Ничего", - ответил Гайни. Тогда Сибилла решила пойти друзьям навстречу. "Вы тут говорили, что я летаю". "И что, это так и есть?" "Конечно". "Научи нас", - попросил Гауни. В этот момент он действительно совсем не думал о том, насколько умение летать может пригодиться его родителям в воровском деле. Он хотел только одного: научиться порхать в воздухе подобно мотыльку. "Научи нас, Сибилла", - попросил он еще раз, совсем без задней мысли, без малейшего расчета. Сибилле пришлось довольно долго поразмыслить, прежде чем она произнесла: "Я не знаю, как это происходит...То есть, как именно я это делаю. Просто я это умею". "Подумай хорошенько, Сибилла, подумай!" Гауни становился настойчивее. Сибилла молчала. Неужели ей придется вот так сразу потерять этих мальчиков, самых первых своих друзей, и только потому, что она не может объяснить им, как она летает? "Что ты делаешь сначала?" Теперь спрашивал Гайни. "Сначала..." Сибилла говорила как во сне. Никогда раньше она не пыталась осознать, каким же образом ей удавалось подняться в воздух, оторвавшись от ивы. "Сначала я пугаюсь твоих собак, Гайни. Они не пускают меня в дом, ты же знаешь". "А дальше?" Сибилла закрыла глаза и попыталась представить себе все, что она чувствует перед тем как подняться в воздух. "Да, - сказала она наконец, - потом я ощущаю очень сильное стремление вверх. Но обязательно должно быть и то и другое вместе: и страх перед собаками, и стремление вверх. Иначе не получится". "Ты должна нас этому научить". Голос Гауни звучал теперь иначе. Он стал жестким. "Ты должна". Это прозвучало как удар. Сибилла почувствовала опасность, от которой следовало защищаться. "Я спрошу у родителей разрешения", - пообещала она. В этот момент она уже не была уверена, что на самом деле хочет иметь таких друзей. ГЛАВА 2. КАК ФРИДОЛИН ШЕЛ В МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД НА ЯРМАРКУ Стояла одна из последних летних ночей года. Фридолин сидел на скамье возле избушки. С вершины горы глухо доносилось клокотание грязевых вулканов. Изредка в лесу вскрикивала ночная птица, трещали ветки под ногами какого-то дикого зверя. В душе Фридолина царил мир. Он вспоминал, как однажды, в незапамятные времена, влекомый чудесными звуками, он парил и уносился все дальше в необыкновенном, блаженном состоянии... и оказался здесь, рядом с Эльморком. Фридолин сознавал разницу, которая разделяла и одновременно сближала его с гномом. Эльморк ненавидел, он сам любил. Эльморк желал смерти всему живому, он же пытался возродить погибшее. Эльморк копался в грязи, а он пел и лепил из вулканической грязи чудесные творения. У Эльморка были огромные зрячие бледно-фиолетовые глаза, он же был почти слепым из-за холодных ядовитых газов, непрерывно сочившихся из вулканов. Единственное, что он еще ясно видел, были эти прекрасные глаза гнома, мерцавшие как светлая сирень в густых сумерках. В тех сумерках, что спустились на глаза Фридолина. Тем временем появился вечно спешащий Эльморк, скатившись со своих вулканов. "Фридолин!" Закричал он еще издалека. "Я голоден! Нет, - поправил он себя, - я не бываю голоден, у меня просто хороший аппетитИ я знаю, что ты сегодня опять приготовил что-то хорошенькое. Сейчас же вынеси мне это сюда!" Фридолин принес гному все, что тому хотелось. Эльморк ел с чавканьем и фырканьем и разбрызгивал еду во все стороны. Он все время перескакивал с места на место. Фридолин вытирал скамейку пучком травы. "Фридолин! - кричал Эльморк. - Теперь я хочу пить! Принеси воды! Это было очень вкусно. Еда была прекрасна! У тебя есть еще горючие травы и красный камень? Нет? Тогда тебе следует их достать, мой дорогой. Ты стал слишком ленивым!" Фридолин слушал Эльморка, склонившись над источником, как над живым существом. В его сердце не было места гневу. "Пожалуйста, Эльморк, - сказал он, - вот твой напиток". "Вылепил ли ты сегодня что-нибудь новенькое?" Осведомился гном. "Все вокруг избушки, да и внутри тоже, сплошь заставлено твоими смешными фигурками. Кстати, я сегодня почистил кратеры и вытащил оттуда массу мертвых птиц для тебя. Опять туда свалилась чуть ли не целая стая и захлебнулась, хи-хи! Как хорошо!" И теперь Фридолин оставался спокойным. Он знал, что может по-своему помочь этим птицам возродиться. В этих окоченевших, скорченных судорогой, изломанных телах он нащупывал чуткими руками прежнюю форму, угадывал движения несчастной птицы и лепил из глины такую же, с раскинутыми в свободном полете крыльями. Так он дарил ей новую жизнь и свободу. Эльморк сопел, вытирал рукой рот и приказывал:"А теперь шарманкаТы сочинил новую мелодию? Нашел ли ты в вулканической грязи металл, чтобы отлить из него новые трубки для шарманки? А как там с новыми песнями? Звук твоей шарманки, Фридолин, ни с чем нельзя сравнить!" При этом Эльморк имел в виду, конечно, те звуки, которые он знал в своей жизни: шум дождя, свист ветра, клокотанье вулканов, гул леса, голоса зверей, плеск воды в источнике. И в том, что звук шарманки не походил на эти звуки, он был прав. Но что он мог знать о музыкальных инструментах, которые имелись у людей? Мог ли он иметь понятие о рыданиях скрипки, угрозах тромбона, об ударах фортепиано, о мощном, грандиозном звучании органа? Только все равно, даже если бы он об этом и знал, ни один из этих инструментов невозможно было сравнить с бесконечной мягкостью звучания маленьких трубочек шарманки. Однако существовало на свете нечто, имеющее подобный звук. Это были глиняные птички, те, что издавали тихий, кроткий плач. Их привозили на продажу гончары. "Играй, Фридолин! Играй!" Фридолин подчинялся. Он подчинялся охотно, потому что знал: Эльморк больше всего на свете любит мелодии шарманки, теплые летние ночи и его самого. Он играл долго. Так долго, что Эльморк задремал и скатился со скамейки. Фридолин поднял его, на руках отнес в избушку и уложил спать. Он не хотел расстраивать гнома и поэтому не сказал ему, что на рассвете отправляется в путь. Он снова собрался на ярмарку, которая каждый год по осени собиралась в Маленьком городе. Бесшумно перекинул он через плечо рулон с картинками, сопровождавшими его песни, взял шарманку, немного еды и начал свой долгий спуск к городу. Солнце еще не взошло, когда Фридолин, миновав еловый лес, вышел долинами к просторным пастбищам. Путь его лежал через поля и деревни. На лугах лениво разлеглись коровы, на реке гоготали гуси, крякали утки. И хотя было еще раннее утро, в деревнях и на проселочной дороге кипела жизнь.Со всех сторон стекались к дороге люди. Празднично одетые, они направлялись в город на своих повозках, болтая и распевая песни. Иные из них сонно клевали носом. Простые телеги и знатные кареты спешили друг за другом, оставляя за собой столбы пыли. Все хотели вовремя попасть на ярмарку. Ярмарка - это такое событие! Трудно себе представить, чтобы кто-нибудь в те времена про нее позабыл. Фридолин шел по обочине. Его не расстраивало то, что он устал и весь покрылся пылью. Его ничуть не удивляло, что кое-кто из проезжающих приветствовал его и перекидывался с ним словечком: его помнили с прошлой ярмарки. Не удивлялся он и тому, что никто не предлагал его подвезти. Ему нравилось спокойно шагать рядом с людьми в радостном ожидании прекрасной ярмарки. О дороге он не беспокоился. Видел он, конечно, совсем плохо, зато знал здесь каждый корень, каждый выступ скалы. Все изгибы дороги были ему известны. Если ему хотелось поесть, он ложился в тени кустарника, чтобы немного подкрепиться. День уже близился к концу, когда он подошел к Маленькому городу. Медленно шел он берегом реки. Насколько он знал, это был кратчайший путь к ярмарочной площади и к тому же самый простой для такого как он - почти слепого путника. Проходя мимо нового дома на берегу реки, он удивился, что на месте, которое запомнилось ему совсем пустым, так быстро выстроили большой дом. Дом этот выглядел в его глазах широким, высоким и светлым пятном. Он не видел, что за толстым стволом старой ивы испуганно спрятались трое детей. Он спокойно шел своей дорогой, играя на шарманке. Гайни, Гауни и Сибилла как завороженные слушали необычайные звуки, льющиеся из невиданного инструмента и не отрывали глаз от незнакомца. С удивлением разглядывали они тусклые зеленоватые волосы, свисавшие из-под широких полей шляпы, темно-бурую накидку, рулон с картинками, которыми он иллюстрировал свое пение, набитую дорожную сумку. Возможно, лучше было не попадаться старику на глаза. И все-таки они шли за ним как привязанные, прячась за деревьями, заборами и домами, пока он наконец не присел на один из камней, которыми была обнесена ярмарочная площадь Маленького города. Сначала он немного перекусил, а затем снова начал наигрывать на своей шарманке нежнейшие мелодии. Но здесь, на площади, внимание ребят быстро переключилось на множество разных вещей. Они с интересом наблюдали за оживленными приготовлениями, которые развернулись на фоне тысячелетнего города, как на сцене, где декорациями служили остроконечные фасады домов. Безмятежного спокойствия города как не бывало! Со всех концов площади раздавались оглушительные звуки: стучали молотки, взвизгивали пилы. Повсюду ремесленники устанавливали свои торговые палатки, обтягивали их парусиной в красно-белую полоску, расставляли столы, на которых они завтра поутру выложат свой товар на продажу. Кошки с шипением бросились наутек, когда люди взобрались на крыши домов и принялись натягивать толстый канат между башней с часами и дымовой трубой противоположного дома. Внизу бегал туда и обратно взволнованный человек в шутовском колпаке и клетчатом трико, привлекая к себе не меньше внимания, чем те, что трудились на крышах. Из разговоров и выкриков собравшейся толпы дети выяснили, что это всемирно известный танцор-канатоходец, который намерен завтра продемонстрировать свое искусство на ярмарке. Посреди площади обосновался человек с деревянной ногой и пытался еще сегодня завести свою машину и изготовить немного сахарной ваты, так сказать, на пробу. Везде были развешаны разноцветные вымпелы и флажки. Смельчаки-акробаты натянули их даже над аркой старых ворот - от одной дымовой трубы до другой. Под зеленым сводом аллеи небольшая труппа актеров приводила в порядок скрипучую повозку, запряженную ослом, на которой они приехали сюда. Завтра она должна послужить им сценой для театра марионеток. Один из актеров пытался привлечь внимание присутствующих пронзительными звуками старинного музыкального инструмента наподобие флейты. Таким образом он рассчитывал обеспечить себе и своим товарищам публику назавтра. Гайни потянул носом воздух, принюхался как следует и наконец что-то уловил: "Идемте!" Крикнул он. "Тут поблизости пахнет чем-то вкусным! Пошли!" Запах действительно привел его к большой палатке, установленной на площади. В настоящий момент она была еще пуста, товары должны были разложить на следующий день. Но воздух уже был наполнен сладким запахом корицы и аниса, гвоздики и меда. Здесь обосновались пряничники. "Завтра будет ярмарка," - ахнула Сибилла. "Завтра рано утром мы сюда придем", - решил Гайни. "И завтра я покажу вам фокус, - пообещал Гауни, - такой, какого не сможет за мной повторить даже чародей!" Больше он не проронил об этом ни слова. И ничто не могло бы заставить его сказать больше. Сибилла воспринимала эту красочную суету по-своему. Ей представлялось, что она сидит в глубокой шахте, стены которой состоят из звуков. И все звуки одновременно стремятся проникнуть ей в уши. Поэтому она закрыла глаза и попыталась настроиться на один определенный тон. И ей действительно кое-что удалось. Сначала она услышала пронзительные трели актера-кукловода. Потом нашла тихое жужжание машины, сбивающей сахарную вату. Но то, что она стремилась найти, звучало слишком тихо. Отдельные голоса вырывались из общего гула, и Сибилла пробовала их узнать. Отчетливо слышны были крики тех, что все еще не могли укрепить свой канат. Это и вправду было трудно: обмотать один конец вокруг башни, а другой вокруг трубы, сильно натянуть и надежно закрепить. В общий шум, крики и свист то и дело вторгался рев дрессированного медведя. Сибилле вдруг так захотелось услышать шарманщика! Она закрыла глаза и отвлеклась от всех этих звуков, будто стерла их тряпкой со школьной доски. И тогда ей навстречу двинулись легкие звуки маленькой шарманки. "Слышите его?" спросила она друзей. "Кого? Здесь много чего можно услышать!" "Шарманщика!" Напрасно Гайни и Гауни напрягали свои уши: они слышали что угодно, только не шарманку. И чтобы не оказаться в глупом положении, они посмеялись над Сибиллой. Разве не смешно, что она интересуется старым скучным шарманщиком, а не чем-нибудь стоящим: скажем, канатоходцем, постоянно рискующим жизнью? ГЛАВА 3. О МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ И О НЕПРИЯТНОСТЯХ ГАУНИ Проведя беспокойную ночь, друзья проснулись рано утром и сразу побежали на ярмарку. По дороге их без конца перегоняли повозки: люди все еще съезжались на ярмарку. Пыль на дороге стояла столбом. И вот, взмокшие и основательно наглотавшиеся пыли дети, кашляя, ступили на ярмарочную площадь. Вот это было зрелище! Палатки ломились от товаров. Возле стоек с сосисками уже толпился народ. Из палатки пряничника пахло просто потрясающе, а рыбные ряды стоило обойти стороной, да еще и нос заткнуть. Собаки, полные надежд, совсем сбились с ног. Возле палатки с гипсовыми кошками и собаками, раскрашенными в красно-белую полоску или крапинку, толпились дети. Румяные служанки упрашивали своих солдат подарить колечко с красным стеклышком, или же подыскивали подходящие украшения - шпильку, блестящую брошку, цепочку на шею - в расчете на собственные скудные сбережения. Человек с деревянной ногой непрерывно извлекал из своей жужжащей машины пушистые пучки белой и розовой сахарной ваты. Рядом расположилась цыганка, предсказыывающая судьбу с помощью своего встрепанного бледно-зеленого попугая. Попугай вытаскивал из ящика записки, на которых значились людские судьбы - печальные или веселые, странные или обычные. Один молодой человек продавал блестящие мячики, которые болтались на тонкой резинке. Их можно было кидать вверх и вниз. А еще они могли шлепнуться о спину прохожего и сразу лопнуть - ведь они были обтянуты тончайшей гофрированной бумагой. У прохожего такая дерзость вызывала испуг и возмущение, окружающие веселились, а мячики рассыпали по мостовой свое содержимое - простые опилки. Друзья не заметили, как исчез Гауни. Но когда он столь же внезапно откуда-то вынырнул и что-то втиснул им в ладони, они очень удивились. Тем более, что это оказались палочки, опутанные на концах мягким, душистым, розовым комом сахарной ваты. Нужно знать, что это такое, чтобы по достоинству оценить это угощение! Едва попав на язык, она тут же исчезает. И откуси ты хоть огромнейший кусок, и хоть совсем утопи лицо в сладкой массе, все равно ты сможешь лишь догадаться о ее вкусе, потому что она растворится на языке, прежде чем ты сможешь ее распробовать. И все же это невероятное наслаждение: окунуть лицо в мягкую, душистую паутину и вдохнуть этот запах, почувствовать, как тончайшая сладкая сеточка прилипает к коже. Да просто знать, что вата куплена на ярмарке! Сибилла с замирающим сердцем зарылась по самые уши в божественную вату, и тут ей в голову пришла мысль: "Послушай, Гауни, у тебя с собой так много денег, что ты можешь купить сразу три ваты?" "Это мое дело, - важно объяснил Гауни, - разве я не обещал вам показать сегодня фокус?" Гайни с трудом оторвался от розового пучка и посмеялся: "Тоже мне, фокус: купить вату!" "Именно, что не купить, и все же иметь - вот в чем фокус!" С этими словами Гауни подбросил в воздух начисто обсосанную палочку и пинком отправил ее в придорожную канаву. Тут Сибилла почувствовала, что у нее пошла кругом голова. "Это же..." Начала она: "Не купить, и все же взять. Это же..." Она хотела сказать: Это же значит украсть. Но она не решилась произнести такое вслух и поэтому сказала: "Может быть, это значит получить? Получить в подарок." Она глубоко вздохнула - такое облегчение принесла ей эта мысль. "Нет, Сибилла, - сказал Гауни, - Это значит не получить и не украсть. Это фокус. Мой фокус." Он произнес это очень членораздельно. "Сегодня я, как обещано, покажу вам превращение обычной осенней ярмарки в сладкую ярмарку. Пошли!" С этими словами он сорвался с места. Любопытство заставило Сибиллу и Гайни последовать за ним. "Что, он действительно может колдовать?" Спрашивала, запыхавшись на бегу, Сибилла. Гайни отвечал, сопя: "Я-то откуда знаю? Может, и вправду может." "Но ведь этого никто не умеет." Размышляла Сибилла. "Но ты же можешь летать." Возразил Гайни. Эти слова сразу убедили Сибиллу в том, что Гауни тоже вполне может делать что-нибудь подобное - например, колдовать. Поравнявшись с гончарной лавкой, Сибилла вдруг остановилась. Она замерла и долго стояла, забыв о фокусах Гауни, не думая о том, что Гайни ее ждет. Она вспомнила горшечника, которого видела однажды за работой. Он стоял возле своего круга и с силой вращал его босыми ногами. Его руки едва касались глиняного кома, вытягивая его, расширяя и постепенно придавая ему форму кувшина. Странно, но это так глубоко тронуло Сибиллу, что она все помнила до сих пор. Она купила маленькую обливную глиняную птичку - коричневую, разрисованную пестрыми цветочками кукушку. Отверстие на груди можно было то зажимать указательным пальцем, то открывать. И тогда, если подуть в птичку, раздавался тихий свист. Для Сибиллы птичка совсем не была мертвой вещью. Она была такой же живой, как все горшки и кувшины, выросшие из глиняного кома под руками гончара. "Скорее!" Закричал Гауни, вторгаясь в ее раздумья. "Хватит тебе возиться с этоим дурацким свистком! Немедленно сделай двадцать шагов назад!" Сибилла отвлеклась от своей кукушки и тут же с удивлением обнаружила, что держит в своей руке теплую, густо посыпанную сахарной пудрой пышку. "Это фокус". Пояснил Гауни. "Не успели вы отойти на двадцать шагов, как я уже вам кое-что достал!" Затем изумленная Сибилла получила от него красное яблоко, потом горячие сосиски. Но это было еще не все. Гауни затолкал их в довольно грязный промежуток между двумя палатками, где, под развевающимися флажками, они втроем дружно съели целый стакан меду с помощью указательных пальцев. Сибилла отметила, что после этого палец Гайни стал значительно светлее. Ее собственный палец порозовел, а у Гауни остался, каким был. Все, что вскоре после этого случилось, Сибилла увидела не сразу. Где-то возле палаток началась суматоха, крикнули полицейского. Гауни рядом не было. Но все это Сибилла заметила только в тот момент, когда Гайни шепнул ей: "По-моему, Гауни попался!" Гайни потянул Сибиллу за собой. Они оказались в толпе зевак и тут увидели Гауни в руках усатого блюстителя порядка. "Что случилось?" Грозно спросил полицейский. "Он украл!" Кричал толстый мужчина. "Смотрите, у него в руке пряник! Вот!" "Это правда?" Поинтересовался полицейский. И Гауни заревел. "Да, - рыдал он, - но я так хочу есть, а здесь так вкусно пахнет, а уменя нет денег, а один единственный пряник, только один, вот этот, похожий на сердце, здесь их так много..." Толстые люди и в те времена бывали весьма скупыми, а пряничник был толстяком. Но... то ли он не хотел войти в нашу историю таким бессердечным, то ли дело в том, что человек, который целый день выпекает пряники, да еще в виде сердец, и еще лошадок и медовых куколок и который с давних пор вдыхает запах меда... что такой человек просто не в состоянии сделать ничего другого, как подарить голодному мальчику впридачу к украденному сердцу еще и лошадку, покрытую толстым-толстым слоем глазури. Короче говоря, пряничник именно так и сделал. Шумно вздохнув, полицейский сказал с явным облегчением: "Ты не должен больше никогда так поступать." И слегка пихнул Гауни ногой, после чего тот отлетел от палатки пряничника метров на десять. Сибилла крепко сжимала в ладони глиняную птичку, такую гладкую и круглую. Это служило ей утешением после всего случившегося, во что она просто отказывалась верить. Она сказала себе, что все это было лишь недоразумением и постаралась опять стереть это из памяти, как со школьной доски. "А ты действительно умеешь колдовать?" Спросила она Гауни. "Конечно умею, - засмеялся он, - но теперь у меня пропало всякое желание, раз они это не так понимают. Пошли в балаган!" Трое детей покинули торговые ряды и побежали узким подземным переходом, проложенным под одним старинным домом, прямиком на маленькую площадь. Далеко позади осталось светлое пятно входа. Все, что ветер подхватывал на площади - солому, фантики, выброшенные бумажки, бечевки, куринные перья и всякую всячину - он сгонял сюда, в переход. Выбравшись наверх, Гайни, Гауни и Сибилла отправились искать тир. Найти его было проще простого: оттуда неслась пронзительная музыка, непрерывно раздавалось щелканье выстрелов. Везде были развешаны разноцветные флажки. Канатоходец уже бегал над головами по своему раскачивающемуся канату. Иногда казалось, что он теряет равновесие, и тогда раздавались крики зрителей, а женщины закрывали при этом руками рот. Глаза они не закрывали, потому как несмотря на страх, перехватывающий дыхание, они все же не желали пропустить момент, когда он, не дай Бог, рухнет вниз. Ему дивились все: ведь он не натягивал под канатом защитной сетки, только стелил на мостовой тонкий слой мелко нарезанной соломы. Возможно, отсюда и произошло его прозвище: Соломорезка. Сибилла стояла возле тира, среди столпившихся зрителей и смотрела, как люди стреляют в жестяных зверей, чтобы выиграть гипсовых. И в эти минуты сквозь общий шум и гул до ее слуха донеслись отрывочные звуки шарманки. Она ловко проползла под ногами у взрослых, поскольку никто не собирался ее пропустить, и, прислушиваясь, пошла. Сибилла искала этот непрерывный печальный звук, пока не оказалась рядом с певцом Фридолином. Фридолин стоял возле старого каштана и прислушивался к людским шагам. По ним он угадывал, куда идут люди - к нему, чтобы послушать песни, или мимо. Сибилла поднесла к губам птичку и подула в нее. Когда раздался тихий свист, она смутно почувствовала, что это тот самый звук, который исходит из шарманки, тот же тон. Как будто глиняная птичка и шарманка - одно целое. Она не имела понятия о том, что и та и другая появились из одной и той же массы, только сделаны по-разному. Но это было не так уж важно. Она опять подула: "Ку-ку! Ку-ку!" Фридолин прислушался и повернул голову в ту сторону, откуда раздавался звук. Люди, ожидавшие от него пения, сердито забубнили: они считали, что глиняная птичка попросту мешает пению. Фридолин улыбался и отвечал Сибилле и ее птичке, извлекая из шарманки такие же звуки. Внезапно Сибилла перестала бояться Фридолина. Она уже забыла, как вчера от него пряталась. В этот момент она поняла кое-что важное. Она еще не знала имени этого певца, она вообще ничего о нем не знала. Но она уже знала: он настоящий. Он такой же настоящий, как та невидимая жизнь, что наполняет ее душу. ГЛАВА 4. О ПЕСНЕ ФРИДОЛИНА И О БЕЗОБРАЗНОМ ПОВЕДЕНИИ ГАУНИ, КОТОРОЕ СНАЧАЛА СИЛЬНО ОГОРЧИЛО ФРИДОЛИНА, А ПОТОМ НЕОЖИДАННО СОСЛУЖИЛО ЕМУ ПОЛЬЗУ Нельзя сказать, что песни, которые Фридолин исполнял на ярмарке, были ему самому по душе. Нет, ему ближе был другой вид искусства, совсем на них не похожий. Но каждый год он пел на ярмарке песни, которые нравились служанкам, прачкам и кухаркам, брали за сердце всех тех, кого бедность погнала из дома. Оторванные от родных мест, от всего, что было им знакомо и дорого, эти девушки шли в город, чтобы заработать себе на жизнь. Они ночевали в задних комнатах, не имеющих окон, обслуживали чужих людей, которых полагалось называть господами. И никогда не оставляла их тоска по родной деревне, где им нельзя было остаться жить: ведь родительский дом доставался в наследство лишь кому-то одному, а братьев и сестер было много. С грустью вспоминали они вечера у деревенского колодца, старинные песни и обряды, которые были теперь для них потеряны навсегда. Фридолин понимал, что заставляло этих девушек каждый год приходить на ярмарку и слушать его песни. Он пел им о других девушках, о других судьбах. Вы не одиноки, всегда жили на свете бедные девушки. Я расскажу вам об этом на вашем языке, напою мотив, который покажется вам знакомым. Плачьте о несчастье незнакомой девушки, чтобы никто не мог сказать, что вы плачете о собственной судьбе. Негромко наигрывая мелодии, он привлекал к себе публику. Вокруг уже толпились горничные, кухарки, солдаты, прачки и разная прислуга из богатых домов. И дети. Очень много детей. Звуки шарманки окутывали Сибиллу и влекли за собой, как теплые волны. Но внезапно что-то заставило ее очнуться. Это был неподвижный взгляд Фридолина, застывший над толпой. Ко всему он был безучастен. И даже когда рядом глухо застучал барабан, и мимо собравшихся прошествовал танцующий медведь со своим хозяином, Фридолин все так и смотрел вдаль. Так смотрят слепые. "Мне кажется, он слепой", прошептала Сибилла, и у нее сжалось сердце. "Ну и что же", безразлично откликнулся Гауни."Остальные тоже слепые. Только он, кажется, еще и немой". И сразу же закричал: "Эй, старик! Хватит там пиликать!" Столпившиеся повернули головы в его сторону, многие закивали. "Пой же наконец!" раздалось из толпы. Шумная процессия с медведем уходила все дальше. Уже не слышно было, как громыхает при каждом движении цепь, свисающая с толстого кольца в медвежьем носу. Стихли удары барабана и перезвон бубнов. Звуки шарманки набирали силу, становились ясней. И вот раздался голос Фридолина: "Я спою вам сегодня новую балладу. Ее еще никто не слышал. Это печальная история о разбойнике и его невесте". Под одобрительные возгласы он начал свою песнь. При этом он указал рукой на первую из своих картинок, заранее прикрепленных к стволу старого каштана. Его громкий, чистый голос вызывал в Сибилле удивление и сострадание одновременно. Только бы он не был слепым, все время думала она. Но вот все исчезло перед ее глазами, и только звучал голос Фридолина. Он пел о том, что однажды в глубокой долине, где бежит быстрый горный ручей, сидела на камне девушка, пригожая лицом - кровь с молоком. И была она мила разбойнику. Одной рукой Фридолин крутил ручку шарманки, а другой осторожно вел по стволу каштана, отсчитывая картинки. На первой из них были изображены в темных тонах долина, бурлящий ручей и девушка. Лицо ее выражало тоску и печаль. Сибилла слушала слова песни, смотрела на картинки, нарисованные Фридолином. Она видела в своей жизни картины намного лучше. Однако было во всем этом что-то трогательное. Но что именно? Был ли это голос Фридолина или это была шарманка? Или же напряженное ожидание собравшимися продолжения песни? А может быть, это просто сам Фридолин производил на Сибиллу столь сильное впечатление? Ее первоначальное сострадание к слепому певцу переросло в удивление. А по мере того как Фридолин пел, ее охватывало чувство, которое она испытывала всякий раз перед тем, как взлететь: она становилась совсем легкой, весь страх пропадал, она парила, она летела. Нет, на сей раз она не летела. Или же все-таки... она не знала точно. Одно было ясно: она не стояла больше под каштаном. Она присела на берегу ручья рядом с печальной девушкой, она слышала ее вздохи. Слышала, как шумит ручей и видела на берегу цветы - большие желтые кувшинки, и некоторые из них росли так близко к воде, что волны накатывали на них и шевелили их. Пахло лесом, было тепло. Голос Фридолина пробивался в ее сознание словно сквозь некую завесу. Но это был уже не Фридолин. Глубокий мужской голос, который казался ей совершенно незнакомым, звучал где-то близко. Внезапно затрещали ветки, и из зарослей с шумом выбрался к ручью незнакомец. Глаза его сверкали. Оборванный, вооруженный до зубов, он двигался быстро и уверенно. Твердым шагом он направился к девушке. Сибилла испугалась. Кто этот человек? Чего он хочет от девушки? Ей и без того плохо. А она сама? Может быть, он и ее уже заметил? Сибилла попыталась потихоньку спрятаться за куст. Оборванец смотрел прямо на нее... Тогда она замерла без движения. Казалось, он ее не видит, а смотрит сквозь нее как сквозь стекло. И он запел. Наверное, это пел не он, а почти слепой Фридолин, но Сибилла уже не могла этого различить. Это были очень печальные слова. Ему пора было возвращаться в разбойничьи пещеры, и пришла пора расстаться. Красивая девушка бросилась к разбойнику и громко зарыдала. Сибилла чувствовала, что ее глаза тоже наполняются слезами. Она слышала вокруг себя всхлипывания и вздохи. Неужели другие тоже, как и она, побывали в долине, где разыгралась баллада Фридолина? Словно из глубоких вод вынырнул взгляд Сибиллы и вернулся на ярмарочную площадь. Она стояла рядом со служанками и прачками, с толстыми кухарками, от которых пахло луком. Все были очень расстроены и сочувствовали бедной девушке. "...Случилось так, что нам пора расстаться", повторил Фридолин. Теперь это был без сомнения его голос. Вдруг сквозь установившуюся тишину резким диссонансом прозвучал мужской голос. Сибилла увидела пожилого господина, который с умным видом склонился к своей даме и презрительно произнес: "Такие песни в здешних краях имеют название <моритат>. Это песни для простолюдинов. Идем, дорогая. Это оскорбляет уши". И с этими словами он и его дама прошествовали мимо Фридолина. Пышно присборенные юбки дамы шуршали при каждом шаге и касались мостовой. Голос Фридолина, как прохладная рука, успокоил Сибиллу, погасил вспыхнувшую в душе досаду, и Сибилла снова оказалась в глубокой долине, где обвешанный оружием оборванец надевал на палец своей любимой кольцо. И если кто-нибудь спросит теперь, откуда это кольцо, она скажет: его носил разбойник, который загубил много людей, и больше всего на свете любил меня. Тут раздался смех. Какой-то мальчишка взобрался, хихикая, на ствол каштана и снял картинки с гвоздя. Покривлялся немного, изображая Фридолина, потом сполз по стволу вниз и скрылся из виду вместе с целым рулоном картинок. Ничего не подозревая, Фридолин показывал на голый ствол, туда, где должны были висеть, и до сего момента еще висели его картинки. Служанки больше не плакали. Им понравилась такая перемена событий. Смеяться ли, плакать ли - не все ли равно? Главное, отвлечься от беспросветных будней! Фридолин заметил, что собравшиеся его больше не слушают. Он слышал, как посмеивались служанки, как разбегались в стороны дети. Он не понимал, что случилось. Тогда он решил подождать, пока внимание слушателей снова вернется к нему, и спокойно крутил свою шарманку. Перед глазами Сибиллы все еще проплывала картина: горная долина, и двое людей прощаются друг с другом. Наконец до нее дошло, что она видит перед собой широкую черную полосу, сверху донизу перечеркнувшую все до единой картинки. И только через несколько секунд она разглядела в черной полосе толстый ствол старого каштана. Фридолин беспомощно указывал на него и пытался спеть следующие строфы, но его заглушал громкий смех. Его правая рука крутила ручку шарманки так устало, что вместо мягкой мелодии оттуда вырывались только жалобные свистки и завывание. Короче, примерно то, что раздается с крыш в марте, когда кошки справляют свои свадьбы. "Почему вы смеетесь..." голос Фридолина звучал неуверенно. Случайным движением он извлек из своего инструмента продолжительный вой, который привел собравшихся в буйный восторг. Растерянно искал он свои картинки, водя рукой по стволу каштана. Он хотел снять их и уйти. Казалось, это единственное, что ему оставалось делать в данный момент. Униженно уйти. Он ощупывал ствол, пока не дотянулся до гвоздя. Тут он понял, что кто-то унес его картинки, и что он все время показывал на черную кору дерева. Смеясь, расходилась довольная толпа, одинаково готовая к слезам и к смеху. Никто уже не обращал внимания на старого человека, который молча присел возле каштана. Спутанные седые волосы упали на лоб над его незрячими глазами. В шляпе, лежащей рядом, светлели две медных монеты. Фридолин сидел, погруженный в себя, пытаясь постичь то, что произошло. Он не видел смысла в похищении своих картинок. Возможно, он отнесся бы к этому вполне доброжелательно, объясни ему кто-нибудь, что это сделал мальчишка, просто так, из озорства. Может быть, он напомнил бы ему Эльморка и его легче было бы понять и простить? Он все сидел, прислонившись к стволу, устремив застывший взгляд прямо перед собой. Он поглаживал свою старую шарманку, как больного зверька. Как будто это не его посрамили, а ее. Перед Фридолином стояла маленькая девочка и смотрела на него. Это была Сибилла. Она не ушла вместе с другими. Гайни исчез. Гауни носился с какими-то мальчишками. Он лупил их по головам рулоном картинок, который незадолго до этого снял с каштана. Интересно, он для этого его и украл? Совсем нет. Потасовка с чужими мальчишками началась уже после. Тогда зачем же? Гауни ни на минуту не задумывался над этим. Может быть, он только хотел посмотреть, что из этого получится? Но он не мог видеть, что случилось дальше, потому что убежал вместе с картинками. Может быть, он украл картинки, чтобы обратить на себя всеобщее внимание? Может быть, и для этого. И что он имел в результате? Ничего. Гауни взглянул на картинки. После использования в качестве оружия они были измяты и поломаны. Он швырнул их в ближайшую придорожную канаву. Инцидент был исчерпан. Сибилла поднесла к губам глиняную птичку и подула: "Ку-ку!" Фридолин поднял голову. Он сказал:"Ты не ушла с другими?" И было не совсем ясно, к кому он обращался: к Сибилле или к глиняной птичке. Наверное, это было не так уж важно. "Меня зовут Сибилла", сказала она. "Красивое имя", спокойно ответил Фридолин и кивнул:"Меня зовут Фридолин". "Это тоже красивое имя". В подтверждение сказанного Сибилла посвистела в свою птичку. Фридолин внимательно слушал, потом осторожно повернул ручку шарманки. И тогда раздались два тихих звука, точно таких же, как птичкино "ку-ку". Сибилла опять посвистела, и Фридолин ответил ей на шарманке. Оба инструмента - один из глины, другой - из металла, добытого из вулканической грязи, имели одинаково мягкое звучание. Сибилла сказала:"Тебе нужно нарисовать новые картинки, Фридолин". Фридолин молчал. Тогда Сибилла сбегала домой и принесла свой блокнот для рисования, ящик с красками, кисти. "Нарисуй другие картинки, Фридолин", попросила она, "И все опять будет хорошо". Она уселась рядом с ним на мостовую, вложила ему в руку кисть, поставила рядом чашку с водой и раскрыла блокнот. Она была настойчива, требовательна. "Вряд ли я еще могу рисовать", Фридолин провел рукой по лбу, "видишь ли, Сибилла, мои глаза стали в последнее время совсем плохи". "Попробуй", попросила Сибилла,"ты совсем ничего не видишь?" "Кое-что я еще вижу". "Тогда рисуй то, что ты видишь. Я тоже всегда рисую то, что вижу. Что вижу перед собой или внутри себя". Белая бумага блестела на ярком солнце, слепила Фридолину глаза. Он чувствовал в своей руке кисть, вдыхал запах краски. Каждая краска была для него не просто краской, она становилась уже частью картины, рождающейся в воображении. Красная выглядела как голубая, зеленая становилась в его больных глазах туманно-серой. Коричневая сливалась у него с черной. И только белизна бумаги была неизменной. Она ждала красок. Он взял краску наугад. Одним непрерывным движением, в котором было что-то торжественное, он медленно провел кистью через весь белый лист. Рядом пролегла линия другого цвета, потом еще одна. Капли краски срывались с кисти, разбивались, разбрызгивая вокруг себя тоненькие лучики на незакрашенные места. Фридолин думал обо всем, что жило в его душе. Он вовсе не намеревался повторить утерянные картинки. Для этого его глаза уже не годились, да и краски с бумагой тоже. Он думал о прекрасном, чтобы рисовать прекрасное. И под его кистью возникали сложные разноцветные линии. Они пробегали рядом друг с другом, пересекались, а из растекшихся капель разрастались большие, на удивление пестрые пятна. Это были необыкновенные картины, каких Сибилла еще никогда не видела, хотя была знакома со многими знаменитыми собраниями живописи. Она видела их в книгах отца и в музее. Мимо проходили люди, проезжали с топотом и скрежетом повозки. Продавцы сверкающих безделушек, прикрепив к туловищу свои переносные прилавки, расхаживали туда и обратно и громко предлагали свой товар. Никто не обращал ни малейшего внимания на старика Фридолина и маленькую девочку, присевшую рядом с ним на мостовой. Ни один человек не остановился рядом с ними. Наверное, потому, что картины Фридолина не были ни смешными ни жалостными и не сопровождались крикливой музыкой. Фридолин заполнял лист за листом. Он все увереннее водил кистью по бумаге. Все причудливее ложились краски, и возникали самые неожиданные формы. Сибилла наблюдала за ним. Время от времени она дула в свою птичку. Готовые листы она прижимала камнями к мостовой вокруг каштана, чтобы дать им просохнуть. Когда на них падали лучи солнца, странные линии вспыхивали волшебным светом. Медленно протекал день, проходили люди. Приезжим нужно было спешить, чтобы еще до темноты добраться до своих деревень. Накормить скот, навести порядок в хозяйстве. Служанки должны были приготовить обед, чтобы не прогневить хозяев. Детям пора было спать. Продавцы начали разбирать свои будки. Фридолин рисовал. Вокруг стало тихо и почти безлюдно. Лишь изредка кто-нибудь проходил мимо. Вдруг кто-то воскликнул: "Не может быть! Это невероятно! Высочайшее искусство, и где? Здесь, на этой несчастной ярмарке! Кто вы, добрый человек?" Фридолин не отвечал. "Кто этот человек?" Теперь господин в высоком цилиндре обратился к Сибилле. Но поскольку Фридолин не назвал своего имени, Сибилла тоже ничего не ответила. Разметав полы пиджака, господин устремился прочь. И очень скоро вернулся, на этот раз в экипаже и не один. Он приехал в сопровождении важных господ с моноклями и в высоких цилиндрах. Это были эксперты по искусству из местной Академии художеств. Изумленные, они почтительно поднимали с мостовой одну картину за другой. И рассуждали при этом на некоем особом языке, так что Сибилла мало чего из сказанного поняла. Она только увидела, что господам удалось усадить Фридолина в экипаж. "В Академию художеств!" крикнули они кучеру. Сибилла осталась одна под каштаном. Она смотрела, как постепенно оседает облако пыли, взметнувшееся из-под колес элегантной коляски. Она собрала свои краски, отыскала кисти. Чашечка с водой опрокинулась и пролила свою бурую, насыщенную краской воду на мостовую. Рядом лежала старая шарманка. Сибилла осторожно подняла ее, осмотрела со всех сторон. Свисточки были ей знакомы. Но только теперь она разглядела, что кожух, изъеденный червями, был сплошь разрисован какими-то кривыми, уродливыми человечками, похожими даже больше на лягушку. Ей стало не по себе от этого зрелища. Но все-таки она повесила шарманку на плечо и побежала с ней в Академию художеств: нужно же было отдать ее Фридолину. Наверняка он там места себе не находит без своей шарманки! Хотя, конечно, без этих украшений она была бы намного лучше. Медленно проходил этот день. Ярмарочная площадь, на которой в течение нескольких часов разыгрывалось яркое, шумное действо, была теперь пуста и замусорена. Припозднившийся ремесленник разбирал свою палатку. Вот появились уборщики улиц. Собаки шныряли в поисках каких-нибудь объедков. Целые стаи воробьев по всей площади клевали себе вдоволь. С церковной крыши слетели голуби и тоже принялись помогать уборщикам чистить площадь. Но стоило кому-нибудь из тех подойти со своей метлой поближе, как голуби взмывали вверх, плавно взмахивая крыльями, и снова усаживались на церковную крышу. В Академии художеств Фридолина усадили на почетное место. Перед ним стоял поднос с чаем и изысканными угощениями. Фридолин медленно отхлебывал чай из чашки, а эксперты пытались уяснить себе его воззрения на искусство. И чем туманне звучали его ответы, тем довольнее становились эксперты. Один только раз открылась дверь - это была высокая коричневая двустворчатая дверь с темно-зелеными бархатными портьерами, присобранными с обеих сторон золотым шнуром с тяжелыми кистями - и в зал бесшумно вошел служитель. Он положил на стол перед Фридолином старую шарманку и удалился. Фридолин погладил свою шарманку, кивнул и прислушался к звукам на улице. Но сквозь высокие, плотно закрытые окна тихий свист глиняной птички не проникал. А в это время Фридолину был задан вопрос: не согласится ли господин Фридолин принять кафедру в Академии художеств? В ближайшее время как раз начинается очередной образовательный курс. И Фридолин не отверг это предложение. Вскоре у него появилось много юных учеников, которые желали постичь тайны его мастерства. И ни один из них не заметил, что учитель наставлял их не столько в живописи, сколько в умении думать. Он учил их видеть не только сами вещи, но искать почерк того, кто их создал. Он учил их видеть то, что вещи несли в себе, и в то же время видеть связь разных вещей между собой. Скоро Фридолин был у всех на устах. Его картины стали знаменитыми, его высказывания крылатыми. Каждый желал приобрести у него картину. Картины покупали, продавали, выставляли на аукцион и перепродавали по баснословным ценам. В музее Маленького города на берегу реки он получил почетное место в картинной галерее. Он рисовал все легче, все больше. И никогда не рисовал бездумно. Он рисовал не вещи, а мысли. А перед входом в его дом стояли длинные очереди в ожидании картин. И люди уходили оттуда, удовлетворенные несколькими штрихами из-под руки мастера, беспорядочно и торопливо брошенными им на холст только ради того, чтобы выйти из этого затруднительного положения. Среди бесчисленного количества пустых тюбиков пылилась старая шарманка с изображениями гнома Эльморка. ГЛАВА 5. О ТОМ, КАК ЭЛЬМОРК РЕШИЛ МСТИТЬ Через неделю старый скрюченный гном понял, что Фридолин не вернется. Первым делом он повыдергивал из всех щелей избушки мох. Он дергал его сначала обиженно, потом злобно и наконец совершенно неистово. И делал он это для того, чтобы в своем абсолютном одиночестве слышать, по крайней мере, шум ветра. Между нами говоря, он мог бы послушать пение птиц в лесу, раз уж ему так мешала тишина. И вообще, если хорошенько подумать, в лесу можно много чего услышать. Там шумит и гудит сквозь ели ветер, и родник с журчаньем пробивается из-под земли, устремляясь вниз по долине. Иногда олень или косуля пробираются сквозь кустарник, ломая ветки. И хрюкающие кабаны копаются в земле. В лесу никогда не бывает совсем тихо. Но к этим звукам уши Эльморка были глухи. Через некоторое время он начал вспоминать вкусную еду, которую готовил Фридолин. И поскольку теперь не было никого, кто мог бы ему готовить, он часами топтался на своих кривых ножках без всякой пользы. А ведь ему достаточно было заглянуть в кладовую, которую заботливый Фридолин набил до отказа. Когда он понял, что бесконечное топтание на месте не поможет, он помчался к вулканам. Он носился от одного кратера к другому и месил в них грязь, пока она не переваливала через края. Но и это было точно так же бесполезно, потому что не могло вернуть Фридолина. Наконец гном присел возле своего любимого вулкана и задремал. Время от времени из кратера выстреливали фонтанчики холодной грязи и обливали его, постепенно приклеивая к земле. И в конце концов он превратился в комичное изваяние, похожее на изрядно оплывший, заляпанный беспорядочными каплями воска огарок. Он застыл так надолго. Он забыл о голоде, забыл о вулканах. Он думал только об одном: как отомстить городу у подножия горы - городу, похитившему его единственного товарища. Вероятно, все случилось, так: Фридолин, как всегда, отправился на осеннюю ярмарку, где его по непонятным причинам задержали. Но как? Силой? Или он согласился добровольно? Дверь избушки осталась распахнутой настежь, ветер кидал ее из стороны в сторону. Теплый вулкан, служивший до сих пор очагом, остыл, потому что гном Эльморк больше не подкладывал горючих трав и красного камня. Лисы и волки пробирались в кладовку и уничтожали все, что там было: вяленые туши косуль, копченые кабаньи окорока. солонину из горных коз. Мыши опустошали каменную чашу, до краев наполненную вкуснейшей желудевей мукой, которую с таким терпением и трудом заготовил Фридолин. Сурки и хомяки растаскивали сушеные суповые коренья для своих дитенышей. Все это гнома Эльморка уже не волновало. Ведь он был особенным существом и мог годами обходиться без еды, хоть и обожал стряпню Фридолина. Все его помыслы сосредоточились на мести. Город, захвативший его товарища Фридолина, должен исчезнуть! И он придумал. Он расшевелит, растревожит вулканы, и грязь двинется из недр земли. Она будет бить ключом. Кратеры переполнятся, и холодная грязь не останавливаясь ринется дальше. И поползет она к источнику, об этом позаботится гном Эльморк! Вместо кристально чистой воды в реку повалит липкая, вязкая масса ядовитой грязи. Потом она медленно выползет за берега... И все дома, жители города, а с ними и сам неверный друг скроются под этой лавиной и задохнутся. Месяц просидел он, скорчившись возле своего лучшего вулкана, покрытый затвердевшей темно-серой грязью. Он не шевелился. Он наслаждался картинами уничтожения, разыгравшимися в его воображении. ГЛАВА 6. ОБ ОДНОМ "ПОЛЕТЕ" Трое друзей - Сибилла, Гайни и Гауни - о таком повороте вещей и не подозревали. Им, так же как и всем другим жителям Маленького города, было неизвестно, что на вершине самой высокой из всех гор, окружавших город, кипят и клокочут грязевые вулканы. Никто не подозревал о существовании Эльморка, так же как и о том, что Фридолин, о котором уже говорили повсюду, имел некоторое отношение к этому лягушкообразному существу. Как-то раз Сибилла пробралась в мастерскую Фридолина и известила о своем приходе робким "ку-ку". С тех пор она стала ежедневной гостьей полуслепого художника. Часами сидела она возле него и смотрела, как его старые руки касаются полотна и оживляют его волшебными картинами. Фридолин предлагал ей рассказать о вещах, которые она видела вокруг. Что-нибудь о бликах солнечного света на волнах прозрачной реки или о легких тенях, что появляются на светлой стене, если поставить возле нее цветы в глиняной вазе. В эти часы Сибилла училась видеть и думать . Фридолин никогда не ограничивался описанием отдельных предметов. Сибилла обязательно должна была найти связь между ними. Не ярче ли светится зелень глиняного обливного кувшина, если в него поставить желтые цветы? А если поставить его перед темно-синей портьерой? Как выглядят листья березы в ярком солнечном свете: черными или скорее полупрозрачными? И бывает ли огонь в кухонной печи днем желтым, а в сумерки красным. И как вспыхивают пятна краски на его заляпанной рабочей блузе, когда он открывает печную дверцу, чтобы подбросить еще полено. Больше всего нравилось Сибилле сидеть рядом с Фридолином и размышлять над такими вещами. И когда он рисовал, она наигрывала ему что-нибудь на своей глиняной птичке. Птичку она всегда крепко держала в руке. Даже, пожалуй, наоборот: она крепко держалась за птичку. Так проводила время Сибилла: по большей части у Фридолина, но и со своими друзьями на берегу реки тоже. Она постоянно возвращалась в мыслях к событиям последней ярмарки и все так же удивлялась редкому искусству Гауни. Только это отодвигалось в памяти все дальше, как будто с тех пор прошло уже лет сто. Гайни и Гауни не могли не заметить, что Сибилла подолгу где-то пропадала, но им одинаково хорошо игралось и с ней и без нее. Но вот однажды, когда она опять была с ними на берегу реки, мальчишки подступили к ней все с той же просьбой: "Научи нас летать!" Сибилла долго молчала. Ей потребовалось усилие для того, чтобы оторваться от своих мыслей и вернуться к действительности, ведь она как раз в этот момент выясняла для себя, что прекраснее: быстрое скольжение волн или медленное шевеление свисающих ветвей плакучей ивы, под которой она сидела. Наконец она сказала: "Хорошо. Тем более, что я давно вам это обещала". "Как ты это делаешь?" приставал Гауни. "Я думаю, что могу лететь только тогда, когда это необходимо. Когда дом сторожат собаки, которые хотят меня покусать. Если бы я не боялась их, я вряд ли бы это могла. Но в то же время я должна очень сильно захотеть домой, то есть, вверх. Вот так". Она снова легла в траву. Мерцание солнца в маленьких гребешках волн продолжалось перед ее закрытыми глазами, хотя, пожалуй, чуть бледнее, чем наяву. Зато она могла представить себе эти ясные блики разноцветными, если бы захотела. "Ты должна нас научить!" Приказной тон Гауни испугал ее и оторвал от мыслей. Но Гайни смягчил просьбу: "Неплохо было бы, Сибилла, если бы мы все вместе умели летать". А потом начал клянчить: "Научи нас, научи!" Тогда Сибилла встала. "Идем", сказала она, "я вам покажу один раз медленно, как это делается. а вы повторите все в точности". Она подошла к дверям дома. Лохматые сторожа, разумеется, ее заметили, угрожающе оскалились, зарычали и, как всегда, загнали на вершину старой ивы. Здесь Сибилла просто раскинула руки и совсем просто перелетела на свой балкон. "Еще раз", потребовал Гауни, "похоже, для этого действительно не нужно ничего уметь. Теперь я побегу за тобой и повторю все точно. Бежим!" Они опять обежали дом, собаки погнались за ними. Сибилла вскарабкалась по стволу ивы до верхушки и полетела. Гауни бежал на ней следом, только вскарабкался он не на иву, а на свою лестницу. Они сделали десять попыток, и десять раз повторялось одно и то же. Ничего не выходило, хотя со стороны все выглядело очень просто. От дальнейших попыток Гауни отказался. Он подтолкнул вперед Гайни. Тот сказал: "Это совсем просто. Я все хорошо рассмотрел". Сибилла опять проделала все с самого начала. И не десять раз, а только один единственный раз. Гайни все сделал правильно: он взобрался на вершину ивы, хотя собаки и не думали его преследовать. На вершине он точно так же, как Сибилла, раскинул руки - это действительно было проще простого. Только, к сожалению, ему не удалось подняться в воздух, и он камнем полетел вниз. И бухнулся на землю. Очень просто. И сразу же заорал как резаный. Еще бы: его левая рука была сломана, правая лодыжка вывихнута, и возможно это было еще не все. К тому же его одежда была теперь разорвана окончательно. Вот так он и лежал, израненный и почти неодетый в траве среди маргариток. И громко рыдал. Сибилла смотрела на него с третьего этажа. Гауни смотрел со второго этажа. Десять псов подошли поближе и тоже молча наблюдали за ним. Пришла Пипа Рупа. Она взяла Гайни на руки и отнесла домой, что-то озабоченно бормоча себе под нос. Через три часа вопли Гайни стихли. Наверное он умер. Только он не умер, а заснул. Старая Пипа Рупа наложила ему шины, перевязала, сделала примочки из лечебных трав и заставила выпить снадобье с чаем. Она произнесла над ним заклинания и укутала в поношенную одежду старшего брата. После этого боль отпустила и Гайни уснул. В это время Гауни и Сибилла встретились за домом на берегу. Они побеседовали шепотом. Но недолго, потому что не совсем понимали, о чем можно шептаться в отсутствие третьего приятеля. Тем более, когда еще неизвестно, жив ли он. Вечером отец Гайни спросил: "Что случилось?" "Я хотел научиться летать", отозвался с кровати Гайни. "Этого не умеет ни один человек", сказал отец и сплюнул на пол, "брось эти глупости и всегда следуй нашим обычаям". "А Сибилла умеет", сказал Гайни. "Это ее тайна, а у нас свои тайны", шепнула ему на ухо Пипа Рупа, "однажды ты это поймешь. А сейчас запомни: кто нарушит свою тайну, тот пропал. В тот же вечер отец Гауни спросил: "Что случилось?" "Мы хотели научиться у Сибиллы летать", ответил Гауни. "Этого не умеет ни один человек", сказал отец Гауни, господин Фанглингер, и в отличие от отца Гайни на пол плевать не стал, потому что обладал хорошими манерами. "А Сибилла умеет", настаивал Гауни. "Тогда убеди ее научить тебя. Представь: мы, с нашей-то профессией, да еще умели бы летать...Быстрое ограбление квартир и банков, немедленное исчезновение с места преступления..." "Гайни грохнулся с ивы", продолжал Гауни. "А ты?" "А я забирался по нашей лестнице". "Может быть, у Сибиллы есть крылья..." предположил отец. "Или какой-нибудь аппарат..." подумав, сказала мама. "Обыщи ее", распорядился отец. "Нет уж", сказал сын."Сами обыскивайте, если хотите знать, как она летает". "Да?" сказали заинтересованные родители. "Ну так не сомневайся, мы это сделаем". После этого они спокойно уснули. В тот же вечер мама Сибиллы спросила: "Что случилось?" "Гайни свалился с ивы", сказала Сибилла. "Ты учила его летать?" Сибилла кивнула. "А Гауни?" "Он забирался только по своей лестнице". "Так вот", задумчиво сказала мама, "для того, чтобы летать, нужно больше, чем просто умение". "А что нужно еще?" спросила Сибилла. Но мама не ответила. Она знала: кто однажды об этом задумается и заговорит, тот, вполне вероятно, и сам больше этого не сможет. Ее давно уже беспокоила мысль, что другие могут узнать об этом от Сибиллы. И что тогда? Тогда конец их спокойствию. А ведь каждому из них: и ей, и звездочету, и Сибилле нужна именно такая жизнь. Им необходимы как воздух тишина и полет. "Тебе не стоит больше водиться с этими мальчиками", сказала она дочери. "Это мои друзья!" запальчиво возразила Сибилла. Она даже топнула ногой. Но быстро успокоилась, попросила прощения и сказала:"Оставь меня, пожалуйста, в покое, мама". "Решай сама", сказала мама. Сибилла ушла в свою комнату, чтобы поразмыслить над происшедшим. Чем больше она думала, тем яснее становилось ей, что завести друзей - это еще далеко не все. Нужно еще позаботиться о том, чтобы их сохранить. Иметь друзей - это было лучшее из всего, что она знала до сих пор. Однако, друг другу - рознь. Можно ли сравнить Гайни и Гауни с Фридолином? Фридолина сравнить не с кем. Фридолин - это Фридолин. Но Гайни и Гауни тоже ее друзья. И Сибилла была готова сохранить эту дружбу, пусть даже ценой больших усилий. ГЛАВА 7. О БЛЕДНО-ФИОЛЕТОВЫХ СТЕКЛЯННЫХ ШАРИКАХ, КОТОРЫЕ ПРИПЛЫЛИ ПО РЕКЕ Прошли долгие недели с тех пор, как гном Эльморк, покрытый толстой коркой из постепенно твердеющей грязи, задумал свою месть. Но и о мести не будешь мечтать вечно. Настает день - и самого страшного злодея настигает тоска. Эльморк плакал. Он сидел под своим панцирем, словно черепаха, не высовываясь на свет божий, не в силах ни есть ни спать. Его даже не интересовало, как поживают вулканы и на месте ли избушка. Все его мысли были о Фридолине - единственном человеке, которого он знал и любил. Он плакал о Фридолине, о тех летних вечерах, когда они сидели возле избушки под ласковые звуки шарманки. Его слезы выкатывались из фиолетовых глаз, медленно и тяжко сползали по сморщенным, обвисшим щекам, сбегали по двойному подбородку, пробивались сквозь толщу грязи и промывали себе выход у подножия смешного футляра, внутри которого он сидел. Они сбегали с горы к источнику и устремлялись вместе с чистой водой в долину. Так они добирались до города, что лежал у подножия горы. С этими слезами, выплаканными Эльморком, происходило нечто странное. Они не растворялись в родниковой воде. Более того: каждая отдельная слезинка раскачивалась на волнах, как сверкающий шар, в центре которого виднелся лучистый, живой и в то же время неживой, непроницаемый и в то же время прозрачный светло-фиолетовый... глаз. И когда лучи солнца падали на воду, взору являлось столь необычайное зрелище, что жители Маленького города толпами устремлялись к воде, чтобы увидеть чудо. Гауни был первым, кто отважился выловить из воды один из бесчисленных плавающих шаров. Более того, он отнес его домой. Поскольку ничего особенного не произошло: он не ослеп и не умер внезапной смертью, и молния не ударила в его жилище, люди бросились делать то же самое. Вскоре уже считалось хорошим тоном иметь дома хотя бы одно из этих странных стеклянных украшений. И не обошлось без того, что однажды Сибилла тоже достала из реки такой стеклянный шарик и принесла его Фридолину. Фридолин принял его как чудо. Задумчиво держал он его на открытой ладони, взвешивая, поворачивая и рассматривая очень долго. Чудесное сверкание проникло сквозь его слепоту, и перед ним ожило все то, что было связано с фиолетовыми глазами: Эльморк, избушка, знакомый лес и множество маленьких вулканов. Мертвые птицы, которым он давал новую жизнь в своих скульптурах, родник, постепенно перерастающий в реку, воду из которой пьют жители Маленького города. Старая шарманка с декоративным узором из фигурок Эльморка, которая уже давно пылилась в углу. Поскольку Фридолин все так и молчал и совсем не обращал внимания на Сибиллу, она обиженно покуковала ему на ухо и убежала. ГЛАВА 8. О ТОМ, КАК СИБИЛЛА УЧИЛАСЬ ПРЕВРАЩАТЬ ОБЫЧНЫЙ РЫНОК В СЛАДКУЮ ЯРМАРКУ Через несколько дней после своего неудачного полета Гайни снова пришел на берег. У него больше ничего не болело. Старая Пипа Рупа была, как видно, исключительно хорошим лекарем. Возможно, она умела и колдовать, что совсем не является редкостью у тех старых женщин, которые все еще носят косы и вплетают в них золотые украшения. С тех пор как Сибилла обиделась на Фридолина, она снова стала часто появляться с друзьями на берегу. Она всячески стремилась показать им, как хорошо она к ним относится. И только испытывала некоторые угрызения совести из-за того, что не рассказала им о Фридолине и так и не научила их летать. "Пойдем, Гайни", предложила она, "может быть, попробуешь еще раз?" "Нет уж", ответил Гайни,"я и так все кости переломал. И кроме того, моя бабушка сказала: это не для нас". Сибилла ничего не поняла, но почувствовала в его словах какую-то правду. Тогда она обратилась к Гауни: "Может быть, ты?" Гауни никогда еще ничего так сильно не хотел, как научиться летать. Но теперь, после того как сам видел "полет" Гайни, решил не рисковать. Он немного помолчал и отрицательно замотал головой. Минут через пять он сказал: "Скучно". И тут внезапная мысль заставила его радостно подпрыгнуть: "Гайни, иди сюда! Я покажу тебе, как наколдовать сладкую ярмарку! Повторяй за мной!" Он продемонстрировал несколько движений пальцами. Однако выяснилось. что суставы Гайни после падения сильно одеревенели. "Повторяй!" предложил Гауни Сибилле. У Сибиллы эти движения получались не просто хорошо, а много лучше, чем у самого Гауни. Мальчишки понимающе переглянулись. "Хорошо", кивнул Гауни, "хоть сегодня и нет ярмарки, но обыкновенный рынок тоже подойдет. Идем". И трое детей вприпрыжку побежали на ярмарочную площадь. Гайни бежал без особого интереса: знал, что сегодня он может быть только зрителем. Гауни спешил рядом, полный ожиданий. А Сибилла даже подпрыгивала от гордости. Ее охватило такое сильное возбуждение, почти жар! Она хотела во что бы то ни стало доказать друзьям свою ловкость. И действительно, на ярмарочной площади она необычайно быстро усвоила основные элементы "колдовства": - Откуда берутся деньги? Из карманов других людей. - Откуда берется шоколад? У кондитера с витрины. - Откуда берутся горячие сосиски? С тарелки того, кто их только что купил и даже уже успел приправить горчицей. Сибилла было невероятно горда тем, что все так быстро выучила. Гауни тоже был горд: он великолепно преподал урок. Гайни нечем было гордиться, он только завидовал. Потом они еще немного посидели под ивой на берегу реки. Сибилла чувствовала себя очень усталой, и ей безумно захотелось к себе в комнату, где не было ни денег, ни шоколада, ни сосисок с горчицей. "Мне пора домой", сказала она мальчикам. Триумф ее был позади, пропала и гордость. Хотелось ей только одного: домой. Она показалась этим зубастым собакам, легко вскарабкалась по стволу ивы на самую верхушку, просто раскинула руки и ...мешком свалилась вниз. Очень просто. Она лежала в траве, похожая на сорванный цветок. Гайни и Гауни стояли рядом и смотрели на нее. Десять псов сидели в нескольких метрах и тоже смотрели на нее, надеясь, что она встанет и еще раз вызовет их поработать. (Это говорит о том, что они, прекрасно выполняя свою работу, видели в ней все-таки игру). Медленно выходила Сибилла из оцепенения. Потом она с трудом поднялась и попыталась снова попасть домой тем же способом. Она упала и на этот раз. И при этом очень больно ушиблась. "Поднимись по лестнице", предложил ей Гайни, "ты разрешишь ей, Гауни?" При этом он протянул ей глиняную птичку, укатившуюся в траву. И Сибилла попросила пересохшими губами: "Только один раз, Гауни. Пожалуйста". Он разрешил. С большим трудом поднялась она по лестнице со второго этажа на третий и попала на свою кухню. Мама стояла у плиты. Она видела, как медленно Сибилла подходила к кухонной двери, и ничего не сказала. А что она могла сказать? Она ведь прекрасно знала, что означает появление Сибиллы не с балкона, а через кухонную дверь. Отец Сибиллы тоже не сказал ничего. Но это наверное от того, что он в этот час спал. Иначе у него, может быть, и нашлось бы, что сказать. Сибилла тоже молчала. Она заковыляла к своим куклам, которых мама вылепила для нее из глины и одела в платья из цветочных листьев. Куклы уже улеглись спать и не засмеялись, когда Сибилла остановилась возле них. Тогда Сибилла подошла к трем звездам. Несколько лет назад отец достал их из одной спиралевидной туманности и подарил ей. Звездочки сидели на своем шесте, нахохлившись, как встрепанные, пыльные куры. Последнее утешение - глиняная птичка в руке. Хорошо, что Гайни нашел ее в траве. Хорошо что она не разбилась. И Сибилла задремала, прижимая к себе птичку сухой, горячей рукой. Солнце освещало комнату, на окне жужжали несколько мух. И сон теплым покрывалом опустился на мучительно ноющие ушибы. Дважды Сибилла упала с дерева. Во второй раз она сильно разбилась. Никто из взрослых этого не видел. И все же... В поздний послеобеденный час в гости пришел Гайни: "Моя бабушка хочет тебя полечить", шепнул он ей на ухо. "Она видела, как ты вдруг разучилась летать. А почему ты разучилась?" В его голосе звучали и сострадание и любопытство. То, что Сибилла больше не могла летать, лишило ее того высокого пьедестала, на котором она находилась в глазах обоих мальчиков. Теперь она ничем от них не отличалась. Однако в голосе Гайни было сострадание, когда он спросил: "Отчего ты все-таки упала?" "Я не знаю", ответила Сибилла. "Моя бабушка говорит, это идет изнутри", зашептал он, чтобы его не услышала мама Сибиллы. "Изнутри, говорит". Сибилла натянула покрывало до самой шеи: "Я не понимаю, что это значит". Но на самом деле она это очень хорошо понимала. Она знала: то, что поднимает ее в воздух - не внешнее свойство. Это порыв, который рождается из настоящего. Из настоящего страха, настоящей жажды, настоящего желания. Но только это желание должно относиться к тому, что по-настоящему твое: твоя комната, твой дом. И уж никак не к сосискам с чужой тарелки. Гайни настаивал на своем: "Идем к моей бабушке, она снимет тебе все боли!" Сибилла с трудом поднялась со своей постели. И они осторожно пошли по ступенькам вниз. По дороге Гайни спугнул штук тридцать кур, которые расположились было до утра на лестничных перилах, а теперь возмущенно разбегались в стороны, хлопая крыльями. Дети продолжали спускаться дальше, держась за перила. Возле нижних ступенек лежали десять кусачих собак. Они даже не пошевелились, увидев Сибиллу: она же не собиралась входить в дом, она в нем уже находилась. Кухня у Гайни была совершенно черной: стены, потолки, даже некогда белые двери - все. Причиной тому был, без сомнения, открытый огонь, который теплился посреди кухни, прямо на выжженном полу. Сибилла будто попала в музей. Здесь все было не так, как у обычных людей! Пипа Рупа - с длинными косами и вплетенными в них золотыми монетами - величественно возвышалась над огнем. Тут же сидели многочисленные полуголые дети, и повсюду визжали свиньи, для которых отец до сих пор не построил сарай. И едкий дым вокруг. Сибилла открыла от удивления рот, но не проронила ни слова, потому что она была вежливой и воспитанной девочкой. Глаза она тоже раскрыла очень широко. И это выражение лица настолько ей подходило, что старая Пипа Рупа улыбнулась, а это бывало чрезвычайно редко. При этом еле слышно зазвенели золотые монеты в ее косах. И этот едва уловимый перезвон показался Сибилле таким волшебным и чудесным, что она сразу перестала и бояться и удивляться. И тоже улыбнулась. "Звон золота красив", сказала Пипа Рупа с бесконечным спокойствием. Голос у нее был низкий, как у мужчины. "Но важнее находиться под счастливыми звездами". Сибилла приняла слова старой женщины близко к сердцу. Они показались ей очень важными, хоть и звучали непонятно. Затем Пипа Рупа протянула к ней свои смуглые руки. Она раздела Сибиллу и положила ее на кучу старой одежды - своеобразную постель для родителей Гайни и чуть ли не для всей семьи. Не теряя ни минуты, Пипа Рупа начала тихо поглаживать именно те места на нежном детском теле, которые больше всего болели. И при каждом движении раздавался, будто издалека, перезвон золотых украшений в косах Пипы Рупы. Поглаживая Сибиллу, старуха бормотала себе под нос чужеземные слова, из которых Сибилла ни единого не понимала. А потом раздалось шипение... Такое шипение слышится, если бросить кусок раскаленного угля в ведро с холодной водой. Это шептала Пипа Рупа: "...Теперь ты стоишь под сча