жалению, не врет.
     Эльвира  положила  смятое  письмо  в  большую  хрустальную  пепельницу,
стоявшую рядом с ее креслом на приставном столике.
     -- А почему бы тебе не поехать с ним куда-нибудь? Это отвлечет тебя  от
твоих мыслей.
     -- Я же не могу сейчас разлучать его с возлюбленной.
     -- Ну уж пару недель они как-нибудь друг без друга выдержат.
     -- Не знаю. Похоже, что ему сейчас очень хорошо.
     -- А тебе не очень. И я считаю, что за ним должок.
     -- Ты так думаешь?
     -- Да хотя бы Корфу. Эльвира взяла зажигалку и подожгла письмо Кони.
     Появление Томаса Коха  на  Танненштрассе вызвало переполох.  Его  шофер
заехал на  темно-синем "мерседесе-600"  класса S двумя колесами на тротуар и
помог Томасу выйти из  машины. На сей  раз помощь не была только соблюдением
этикета  -- хозяин сегодня  нетвердо  держался на  ногах. Несколько турецких
ребятишек  с  цветными ранцами  на  спине окружили машину,  разглядывая  ее.
Трамвай  тоже проехал  медленнее обычного,  и лица в окнах  оборачивались  к
лимузину, которому  явно  было не место в этом квартале. "Возможно, одна  из
тех акул по продаже недвижимости, что  сдают предназначенные на слом коробки
за бешеные бабки проституткам", -- сказал молодой человек своей подружке.
     Из  окна  на втором этаже выглянула пожилая  женщина. Она  положила  на
подоконник подушку и оперлась на нее своими полными руками.
     -- Вам кто нужен? -- крикнула она Томасу Коху, увидев, что он звонит во
второй раз.
     -- Ланг.
     --  Его сейчас здесь  почти не бывает. Приходит  только  иногда забрать
почту.
     -- А вы не знаете, где его можно найти?
     -- Наверное, дворник знает.
     Томас Кох нажал на кнопку и стал ждать.
     -- Долго будете звонить. У него сегодня ночная смена.
     Через  какое-то  время  на третьем этаже  задвигалась занавеска. Вскоре
после этого раздался зуммер. Томас Кох вошел.
     Отмар Брухин, работавший штабелеукладчиком в  одном  из монтажных цехов
заводов Коха  и  дворником в  этом частном  доме, принадлежавшем  пенсионной
кассе концерна Кохов, никак  не мог успокоиться и без конца рассказывал одно
и то же: как он прямо с постели, небритый, в тренировочном костюме открывает
дверь, а там стоит, "не сойти мне с этого места, Кох собственной персоной" и
спрашивает адрес одного жильца. "И если хотите знать, от него тоже  порядком
разило".
     Когда шофер  уже помогал  Томасу  Коху  опять  сесть в  машину, дворник
спохватился и назвал ему адрес Розмари Хауг.
     Конрад сидел  с Розмари на террасе и играл  в триктрак,  когда раздался
звонок.  Он  обучил  ее этой игре во время их путешествия по Италии, и с тех
пор  они играли в нее  с  неослабевающим азартом  и страстью.  Отчасти из-за
честолюбия Розмари,  еще ни  разу  не  выигравшей  у него,  и  отчасти из-за
сентиментальных воспоминаний о первой совместной поездке.
     Розмари встала и направилась к домофону. Она вернулась удивленной.
     -- Томас Кох. Хочет знать, здесь ли ты.
     -- И что ты сказала?
     -- Что -- да. Он поднимается.
     На  протяжении почти  всей  жизни Томас  был важнейшей  фигурой в жизни
Конрада.  Хотя в последнее время все чаще отступал на задний план. В Венеции
он, правда, вспомнил про него. Однако газетные репортажи  о  свадьбе  Урса с
удивлением для  себя прочел без особого интереса. Но вот сейчас, когда Томас
с минуты на минуту должен  был войти,  он занервничал. И снова  почувствовал
себя словно новобранец на плацу -- как всегда, когда Томас был поблизости.
     Розмари заметила в нем перемену.
     --  Надо было сказать, что  тебя здесь нет? -- спросила она, откровенно
забавляясь.
     -- Нет, конечно нет.
     Они направились к двери. На площадке остановился лифт.
     Затем послышались шаги.
     -- Что ему  теперь  надо? --г  пробормотал  Конрад,  больше обращаясь к
себе, чем к Розмари.
     Когда в дверь позвонили, он вздрогнул.
     Изящный  тонкий нос странно смотрелся на мясистом лице Томаса  Коха. На
нем был блейзер и кашемировая водолазка вишневого цвета, из-за чего короткая
шея Томаса казалась еще толще.  Его близко посаженные  глаза блестели, и  от
него пахло алкоголем. Он коротко кивнул Розмари и обратился прямо к Конраду:
     -- Я могу с тобой поговорить?
     -- Конечно. Проходи.
     -- Желательно наедине.
     Конрад вопросительно посмотрел на Розмари:
     -- Вы можете побыть в гостиной?
     -- По мне было бы лучше, если бы мы куда-нибудь пошли.
     Томас не допускал никаких сомнений,  что его слова не будут  восприняты
просто как пожелание.
     Конрад бросил  на Розмари  взгляд, полный мольбы. Она,  сбитая с толку,
наморщила лоб. Томас ждал.
     -- Я только надену пиджак.
     Конрад исчез в спальне. Розмари протянула Томасу руку:
     -- Меня зовут Розмари Хауг.
     -- Томас Кох, очень приятно.
     И  они  стали  молча ждать, пока  Конрад  выйдет из спальни. Он повязал
галстук и надел к летним брюкам льняной пиджак.
     -- Идем, -- сказал он и направился за Томасом к лифту.
     -- Чао, -- крикнула ему вслед Розмари не без издевки в голосе.
     -- Ах, да! Чао! -- Конрад остановился, казалось, ему хотелось вернуться
и  попрощаться как следует, но,  заметив, что Томас  уже стоит у  лифта,  он
пошел за ним.
     Розмари  еще  увидела,  как  он  открыл  перед  Томасом  дверцу  лифта,
пропустил его вперед и услужливо нажал кнопку. Лифт закрылся. Конрад даже не
оглянулся.
     Томас  с  усмешкой  вздернул брови,  когда Конрад заказал "Perrier"  со
льдом  и  лимоном.  Сам он потребовал двойное  "Tullamore  Dew" без  льда  и
содовой   --   обычный   его   drink   в   состоянии   депрессии.   Шарлотта
поприветствовала Конрада с легким упреком:  "Снова  в Швейцарии?", но  сразу
все  поняла  по  его  заказу.  Она  уже  многих повидала на своем веку,  кто
пробовал завязать. Это  проходило  у  них как болезнь.  В "Des Alpes" Томаса
привела память прежних лет  и, кроме того, отель  располагался неподалеку от
их дома. В баре  было пусто, если не считать сестер  Хурни. Роджер  Уиттакер
пел "Don't cry, young lovers, whatever  you do" (Не плачьте, влюбленные, что
бы вы ни делали  (англ.)). За столиком  в  нише  Томи произнес свой монолог,
Кони молча выслушал. .
     -- Ты же знаешь, когда у них кто-то появляется, они просто  расцветают.
Кони кивнул.
     -- Я  ничего не  имею  против,  если  она  время  от  времени  подцепит
кого-нибудь. Ты ведь знаешь, я тоже не очень-то... Кони кивнул.
     -- Но она обращается со мной как  с дерьмом последним. Вызывает меня  в
библиотеку на ковер. И сообщает, что хочет развестись. Кони кивнул.
     -- Нет, не сообщает -- она ставит меня в известность. Кони кивнул.
     -- Не  то чтобы говорит, что  хочет развестись. Нет -- она  разводится!
Точка! Томас Кох опрокинул в  себя виски  и принялся разглядывать  стакан на
свет.
     -- Как ее тут зовут? -- спросил он.
     -- Шарлотта, -- прошептал Кони.
     -- Шарлотта! -- крикнул Томи.
     -- Чтобы я не узнал Этого уже от адвоката!.. Шарлотта!
     Барменша принесла еще виски. Даже не  взглянув на нее, Томи протянул ей
пустой стакан.
     -- Ты бы хотел, чтобы с тобой так  поступали? Кони затряс головой. Томи
отпил глоток.
     -- Я тоже  нет, но  это, скажу  я  тебе,  уже  чересчур. Ты  бы  только
посмотрел на нее! Кони кивнул.
     -- Особенно сейчас. Когда у них есть кто-то другой, они всегда выглядят
во сто раз краше. Нарочно. Чтобы доконать тебя. Кони кивнул.
     -- Так я ее тоже доконаю. Я ее доведу! -- Томас махнул пустым  стаканом
в сторону бара.
     Когда Шарлотта принесла виски, он спросил:
     -- Ты еще катаешься на лыжах?
     -- Собственно, нет, после Аспена я это оставил.
     В 1971 году во  время  своего  душевного кризиса  после второго развода
Томас  вытащил Конрада из  небытия и  улетел с ним на  реактивном самолете в
Аспен.  Там  он  его заново  экипировал  и снабдил  горными  лыжами. Оба они
обучались  раньше  у одного и того  же  инструктора,  и Конрад за  несколько
зимних  сезонов в  Санкт-Морице стал вполне сносным горным лыжником (хотя  и
несся всегда по трассе со страхом). Тогда он уже через  несколько дней снова
обрел спортивную форму, но это было четверть века назад.
     -- Этому нельзя разучиться, как  и езде на велосипеде.  Да и лыжи с тех
пор настолько усовершенствовались, что ты сможешь спускаться даже лучше, чем
тогда. Томи опять опрокинул виски.
     -- Мы отправимся  в  Барилоче,  -- объявил он. -- Это отвлечет  нас  от
наших мыслей. Кони не кивнул.
     -- Все,  что тебе нужно, мы купим там. Проверь, не  кончился ли у  тебя
паспорт. Мы  полетим в воскресенье.  Кони не кивнул. Томи поднял свой пустой
стакан. Когда появилась Шарлотта, он сказал:
     -- Принеси и ему тоже.
     --  Лучше  не надо, -- сказал Кони. Но не  настолько  громко, чтобы это
услышала Шарлотта, уже направившаяся к стойке.
     -- Мне почему-то кажется, что я ее уже где-то видел.
     -- Шарлотту?
     -- Нет, ту, у которой ты живешь. Могу я ее знать?
     -- Она вдова Роби Фриса.
     -- Ах, вдова Роби Фриса? Но тогда ей наверняка уже  стукнуло пятьдесят.
Как минимум.
     -- Я ее не спрашивал.
     -- Но она еще очень даже ничего. Кони кивнул.
     -- Поэтому ты и не пьешь?
     -- И поэтому тоже.
     Шарлотта принесла два стакана. Томи поднял свой.
     -- За Барилоче. Кони кивнул.
     Конрад  Ланг так и  не появился, и незадолго  до полуночи Розмари Хауг,
забыв про свою гордость, набрала его номер. Занято.
     После полуночи она попробовала еще раз. По-прежнему занято.
     Когда и в час ночи тоже  все еще было  занято,  она  позвонила в службу
повреждений  на линии  и получила справку, что у  абонента неправильно лежит
трубка.
     Если  бы  он не  хотел,  чтобы  я ему звонила,  он выдернул бы шнур  из
розетки, сказала себе Розмари и заказала такси.
     В третий раз Отмара Брухина выдергивали из постели из-за Конрада Ланга.
На сей  раз  у него была утренняя смена,  и  будильник должен был  зазвонить
только через  полтора  часа.  Взглянув на него, он сразу понял, что вставать
еще рано, но уже слишком поздно, чтоб заснуть снова.
     Входную дверь внизу он открыл в соответствующем настроении.
     Женщина,  стоявшая  перед  ним,  была  из  тех,   кого  его  отец  имел
обыкновение величать "дама" -- это он разглядел даже при слабом освещении  в
подъезде.  Она казалась несколько смущенной, но  все  же не  настолько,  как
можно было бы ожидать в подобной ситуации. Довольно уверенно она потребовала
проводить ее в  квартиру  Ланга. Она позвонила несколько  раз,  но никто  не
открывал.
     -- Может, его дома нет, -- буркнул Брухин.
     -- Там горит свет.
     -- Может, он забыл его выключить. И может, он спит.
     -- Телефонная трубка лежит неправильно.
     -- Может, не хочет, чтобы его  беспокоили. Такое бывает, -- предположил
Брухин. Чем-то эта женщина не нравилась ему.
     --  Послушайте,  я  беспокоюсь, не случилось ли чего.  Если  вы мне  не
откроете   и  с  ним  что-то  случится,  я  обвиню  вас  и  возложу  на  вас
ответственность.
     Тогда Брухин впустил ее в дом и повел на четвертый этаж.
     Они  звонили и стучали, колотили руками и ногами, кричали и звали, пока
не сбежалось полдома. Конрад Ланг не реагировал. Брухин  отправил бы всех по
квартирам спать,  если бы не фортепьянная  музыка.  Именно  из-за нее он дал
себя уговорить и пошел за отмычкой.
     Ключ в замочной скважине не торчал. Брухин и женщина вошли в квартиру и
онемели от ужаса: Конрад Ланг  лежал наполовину раздетый на полу гостиной --
одна  нога на  кресле, рот и глаза  полуоткрыты. На  столе недопитая бутылка
виски, рядом пианола, извергающая одни и те  же  аккорды левой руки  в темпе
вальса: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...  В комнате воняет алкоголем
и блевотиной.
     Розмари опустилась на корточки.
     -- Кони, -- прошептала она, -- Кони, -- и пощупала его пульс.
     Конрад Ланг застонал. Потом приложил палец к губам и произнес: -- Тесс.
     -- Если вы спросите меня, я скажу, что он пьян, -- изрек Брухин и пошел
к двери. Жителей дома, в тревоге стоявших за порогом квартиры, он успокоил:
     -- Все в порядке. Надрался.
     Конрад  Ланг проснулся.  То,  что  он  лежит  в собственной постели, он
понял,  еще не  открывая глаз: он  узнал  уличный шум  -- машины, тормозящие
перед светофором,  вот  они  замерли и ждут,  когда  можно  ринуться дальше;
трамваи,  звонящие  на  остановке.  У  него  раскалывалась  голова,  во  рту
пересохло, и правую руку он  не  чувствовал -- должно быть, отлежал. На душе
скверно, видимо, придется оправдываться, а в чем --  он, хоть  убей, не  мог
вспомнить.  Он  медленно  открыл   глаза.  Окно  распахнуто,  но   занавески
задернуты. Уже наступил день. И голова у него трещит с похмелья. Что еще?
     "Да  ведь я не пью!"  -- пронзило его вдруг. Он снова закрыл глаза. Что
же еще-то?
     Томи! А что же еще?!
     Из кухни донесся шорох. Затем он услышал шаги. И голос:
     -- Тебе помогает Alka Seltzer? Розмари!
     Он  опять  открыл глаза.  Розмари стояла возле  кровати  со стаканом, в
котором бурлило и шипело.
     Конрад откашлялся.
     -- Три. Три таблетки немного помогают.
     -- Здесь и есть три. -- Розмари протянула ему стакан. Он приподнялся на
локте и залпом выпил. Барилоче!
     -- Я поеду теперь домой. Если хочешь, приходи, когда тебе  будет лучше.
-- В дверях она задержалась. -- Нет! Пожалуйста, приходи,  как  только  тебе
станет лучше.
     Когда  Конрад  Ланг  во  второй  половине  дня   вышел  из  дома,   ему
повстречался Брухин, возвращавшийся с утренней смены.
     -- И что только женщины находят в вас, -- произнес он удивленно.
     -- Что вы хотите этим сказать?
     -- Такой пьяный, весь в блевотине, а они все равно к вам рвутся.
     -- В блевотине? -- Конрад не мог припомнить на себе никаких следов.
     -- С головы до пят. Та еще картина.
     Кони остановил  такси возле цветочного  магазина и купил огромный букет
неоранжерейных  роз всех цветов, благоухавших, пожалуй, даже слишком для его
еще не окрепшего желудка.
     Розмари улыбнулась, увидев его в дверях с цветами.
     -- Мы оба не можем обойтись без банальностей.
     Потом  она приготовила ему бульон  с яйцом, села рядом с ним за  стол и
смотрела, как он осторожно подносит дрожащую руку  ко  рту. Когда  он с этим
справился, она унесла бульонную чашку и вернулась с бутылкой "бордо" и двумя
бокалами.
     -- Или тебе сейчас лучше пиво?
     Конрад затряс головой. Розмари наполнила бокалы, и они чокнулись.
     -- Черт, -- сказал он.
     --  Да, дело  дрянь, -- согласилась  она. И они  отпили еще  по глотку.
Тогда  Кони рассказал ей все про  Барилоче. Они налили себе  уже по третьему
бокалу.
     -- Только на десять дней, -- произнес он.
     -- А если потом  ему захочется  еще махнуть  и в Акапулько, ты  сможешь
сказать ему нет?
     -- Факт!
     --  Нет, ты этого не сделаешь. Я видела  тебя, когда он приходил. Ты не
скажешь ему нет. Никогда и ни за что на свете! Конрад не посмел возразить.
     -- Ты и сам знаешь. Конрад крутил в руках бокал.
     -- В этом твоя жизнь.
     Вот теперь он взглянул на нее.
     -- А я-то думал, это наша общая жизнь.
     Розмари ударила ладонью по столу. Он вздрогнул и сжался.
     -- А ты думаешь, я так не думала? -- закричала она на него.
     Глаза Конрада  мгновенно  наполнились слезами. Розмари  обняла его.  Он
положил голову ей на плечо и горько заплакал.
     -- Прости, -- всхлипывал он, --  старый  человек,  а плачу как ребенок.
Когда он успокоился, она посоветовала:
     -- Скажи ему нет.
     -- Я же живу за его счет. Розмари снова налила ему.
     -- Тогда живи за мой счет. Конрад не ответил.
     -- Деньги у меня есть. Он отпил глоток.
     -- Это не должно тебя огорчать.
     -- Меня это никогда и не огорчает. К сожалению.
     -- Ну, тогда все в порядке.
     -- Да. Но что я ему скажу?
     -- Поцелуй меня...
     Томас Кох сидел в своей спальне среди полусобранных чемоданов и сумок и
пил холодное пиво. На столике С телефоном стоял поднос, а на нем  две полные
бутылки пива. Он был в бешенстве.  Только что звонил Кони и сообщил ему, что
не едет в Аргентину.
     -- Как это ты не поедешь? -- спросил он с насмешкой.
     Конрад Ланг  ответил не  сразу.  Томас услышал, как он набрал  в  грудь
воздуха.
     -- Мне не хочется с тобой ехать. Не рассчитывай на меня.
     -- Я же тебя приглашаю. Снова пауза.
     -- Знаю. Я отказываюсь от приглашения. Большое спасибо.
     Томас начал злиться.
     -- Скажи, ты в своем уме?
     --  Я  свободный человек. И имею право  отклонить любое приглашение, --
сказал Кони. Но это прозвучало уже менее уверенно. Томи засмеялся.
     --  Ну  ладно, пошутили и хватит.  Завтра в девять.  Я пришлю шофера. В
аэропорт поедем вместе.
     На какое-то время наступила полная тишина. Потом Кони сказал:
     --  Поцелуй  меня  в ...!  -- И быстро  положил  трубку.  Томас  тут же
позвонил ему. Ответила вдова Роби Фриса.
     -- Дайте мне Кони, -- приказал он.
     -- Ланг, -- ответил Кони.
     -- Не смей бросать трубку! -- взревел Томас.
     -- Поцелуй меня в ...! -- сказал Кони и снова положил трубку.
     Томас  Кох  налил  себе  еще пива  и кинулся вниз. Он набрал внутренний
номер Эльвиры.
     -- Он отказался!
     Эльвира сразу поняла, кого он имеет в виду.
     -- Но этого он себе просто не может позволить.
     --  Он --  нет,  зато  может вдова  Роби Фриса!  Он живет теперь  на ее
содержании.
     -- Это тебе точно известно?
     -- Да. Я был в ее квартире. Он даже к ней перебрался.
     -- А то, что он не пьет, это тоже правда?
     --  Пока я  не появился,  не пил.  --  Томас засмеялся.  -- Но  когда я
уходил, он уже был пьян, как всегда.
     -- И тем не менее отказал тебе?
     -- За этим стоит наша вдовушка.
     -- И что ты теперь сделаешь?
     -- Полечу один.
     -- Как же он смеет так бесцеремонно поступать с тобой  после всего, что
мы для него сделали. И продолжаем делать.
     -- Сколько это составляет в сумме?
     -- Цифры у Шеллера, хочешь узнать их?
     --  Да  нет, лучше не надо, я только  еще больше обозлюсь. Через десять
минут позвонил Шеллер.
     -- Вы хотите узнать по статьям или общую сумму?
     -- Лучше общую.
     -- Ровно сто пятьдесят тысяч шестьсот франков в год.
     -- Сколько, простите???
     -- Может, вы все-таки хотите знать ежемесячные затраты?
     -- При такой сумме -- да.
     -- На питание -- тысяча восемьсот; на квартиру -- тысяча сто пятьдесят;
страховка  и больничная  касса  --  шестьсот;  одежда  -- пятьсот; разное --
пятьсот; на карманные расходы -- две  тысячи.  Все суммы даны  в среднем,  и
притом округлены.
     -- Две тысячи на карманные расходы?! -- воскликнул Томас.
     -- Госпожа Зенн увеличила сумму с марта. До этого она составляла тысячу
двести франков.
     -- Она упомянула, в связи с чем?
     -- Нет, этого она не говорила.
     Томас положил трубку и налил себе пива. В дверь постучали.
     -- Войдите! -- крикнул он раздраженно. В комнату вошел Урс.
     -- Я слышал, ты уезжаешь?
     -- Как ты думаешь, почему  Эльвира увеличила в  марте карманные расходы
Кони, подняв их с трехсот до двух тысяч в неделю?
     -- Она сделала такое?
     -- Шеллер только что мне об этом сказал.
     -- Две тысячи! Да на них столько шнапса можно купить!
     -- Просто до смерти упиться!
     Урс вдруг что-то вспомнил и улыбнулся про себя.
     -- Чего ты ухмыляешься?
     -- Может, для этого она и увеличила сумму? Томас не сразу сообразил.
     -- Думаешь,  чтобы он...  нет,  ты  же не  считаешь, что  она  на такое
способна?
     -- А ты думаешь -- нет?
     Томас задумался. Потом тоже улыбнулся.
     -- Да, пожалуй что -- да!
     Отец и сын сидели посреди разбросанных вещей и чемоданов и ухмылялись.
     Через два часа Томас Кох стоял в дверях "пентхауса" Розмари Хауг.
     --  Я  могу поговорить  с  тобой наедине? --  спросил  он  Конрада,  не
удостоив Розмари даже взглядом.
     -- У меня нет тайн от госпожи Хауг.
     -- Ты в этом уверен?
     -- Абсолютно.
     -- Могу я войти?
     Конрад посмотрел на Розмари.
     -- Можно ему войти?
     -- Только  если  будет вести себя как  положено. Конрад провел Томаса в
гостиную.
     -- Что вам предложить, господин Кох? -- спросила Розмари.
     -- Пиво.
     Она принесла пиво для Коха и минеральную воду для них обоих. И  села на
софу рядом с Конрадом.
     Томас бросил на нее несколько растерянный взгляд, но тут же  решил, что
ее лучше проигнорировать.
     -- За тобой долг, и потому ты должен со мной поехать.
     -- Какой долг?
     -- Корфу, например.
     -- О том, что случилось на Корфу, я  очень сожалею. Но тебе я все равно
ничего не должен.
     --  А сто  пятьдесят тысяч в год? Или сто пятьдесят тысяч для тебя тоже
ничего?
     -- Это для вас они ничего. А для меня они не главное, чтобы бросить все
и бежать за тобой, как только ты свистнешь.
     -- Ты еще узнаешь, что такое они для тебя не главное!
     -- Тут я тебе помешать не смогу.
     -- И станешь жить за ее счет? Думаешь, ей доставит удовольствие кормить
старого пьяницу?
     Конрад Ланг взглянул на Розмари. Она взяла его за руку.
     -- Мы с Конрадом собираемся пожениться.
     На какое-то мгновение Томас Кох лишился дара речи.
     --  Роби  Фрис перевернется в гробу,  --  нашелся  он  наконец. Розмари
встала.
     -- Полагаю,  будет лучше, если вы уйдете. Он посмотрел на нее, не  веря
своим ушам.
     -- Вы меня выгоняете?
     -- Я прошу вас уйти.
     -- А если я не уйду?
     -- Я вызову полицию. Томас Кох схватил пиво.
     -- Она  вызовет полицию!  --  засмеялся  он. -- Ты слышал,  Кони?  Твоя
будущая половина  хочет  вышвырнуть  из  квартиры с  помощью  полиции твоего
лучшего друга. Ты слышишь это?
     Конрад молча встал  и последовал за Розмари,  она уже стояла у открытой
двери и ждала.
     Томас грохнул  пивной банкой об низкий столик, вскочил, кинулся к двери
и застыл в угрожающей позе перед Конрадом.
     -- Значит, ты не поедешь, и это твое последнее слово? -- выкрикнул он.
     -- Да.
     -- Из-за нее?
     -- Да.
     -- Ведь ты без меня до сих пор ишачил бы на хуторе, или ты уже позабыл?
Конрад вдруг неожиданно  обрел полный душевный покой. Он посмотрел  Томасу в
глаза.
     --  Поцелуй меня  в .. Томас  Кох отвесил  ему звонкую пощечину. Конрад
Ланг ответил ему тем же.
     Потом он  вышел на террасу и стал ждать. Он увидел, как Кох вышел внизу
из подъезда. В руках он держал носовой платок и сморкался в него.
     -- Томи! -- позвал его Конрад.
     Томас  остановился и  поднял  глаза. Конрад  беспомощно  пожал плечами.
Томас ждал. Конрад помотал головой. Томас отвернулся и ушел.
     Конрад  почувствовал на  своем  плече руку Розмари.  Он улыбнулся  ей и
обнял ее.
     -- Печальное расставание.
     -- Но разве это еще и не освобождение для тебя? Он задумался.
     -- Когда кто-то, кто был пожизненно осужден, выходит из тюрьмы, это для
него к тому же еще и расставание.
     Весь день Конрад был тихим как никогда. Вечером он без всякого аппетита
поклевал холодный ужин.  Затем поставил Шопена и  попробовал читать.  Но  из
этого ничего не  вышло, он никак  не мог сосредоточиться. Его мысли  снова и
снова возвращались к  Томасу Коху и той безобразной сцене,  которая положила
конец их  переменчивой дружбе. Около десяти  вечера Розмари поцеловала его в
лоб и предоставила ему полную свободу терзаться в одиночестве.
     -- Я скоро приду, -- сказал он.
     Но вместо этого принялся беспокойно бродить по квартире, не раз выходил
на террасу, смотрел на гладь озера и на тоненький серпик месяца над затихшим
городом. Пару раз  он был близок к тому, чтобы  налить себе чего покрепче из
бара в гостиной у Розмари
     Было уже почти два часа, когда Конрад нырнул в постель.
     Розмари сделала вид, что спит.
     Когда на следующее утро Конрад открыл глаза, Розмари  давно уже встала.
Он поднял занавески. В  ярко-голубом небе за окном солнце стояло уже высоко.
Стрелки  показывали  час  дня, на сердце у него было  легко,  и  он не  знал
отчего.  Стоя под душем, он снова вспомнил сцену с Томасом. Но боль, которую
он  испытывал  еще  вчера, ушла.  Он ничего  не ощущал,  кроме  неописуемого
облегчения.  Одевшись  особенно  тщательно,  он  отломал   розу  из  букета,
стоявшего на туалетном  столике  Розмари, вдел ее  себе  в  петлицу  летнего
пиджака.
     Розмари  сидела на террасе и читала утреннюю газету.  Розовый отсвет от
солнечного  тента был  ей  очень к лицу. Она озабоченно  взглянула на  него,
услышав шаги.  Но, увидев счастливое и  радостное  выражение  лица  Конрада,
улыбнулась.
     -- Ты спал,сном младенца.
     -- Именно так я себя и чувствую.
     Он завтракал, и  они  ни  слова  не проронили про Томаса  Коха.  Только
сказав: "Сегодня я приготовлю для  нас сказочный  бефстроганов", Конрад  еще
добавил: "Чтоб отпраздновать этот день".
     Конрад отправился в супермаркет, расположенный в десяти минутах ходьбы,
и накупил, как всегда, всего слишком много. На обратном пути  он заблудился.
Решив спросить прохожих, как  ему пройти  к дому,  он обнаружил,  что  забыл
адрес  Розмари.  Нагруженный  пакетами, он  беспомощно стоял на  тротуаре  в
каком-то  совершенно незнакомом ему месте. Вдруг  кто-то  взял  у  него  два
пакета, и мужской голос сказал:
     --  Боже мой, ну  и нагружены же вы,  господин  Ланг.  Подождите-ка,  я
помогу вам донести все это до дому.
     Это оказался Свен Коллер, адвокат, живший  этажом ниже в одном  доме  с
Розмари Хауг.
     До дома было не более ста метров.
     Конрад Ланг снова бросил пить.
     Для алкоголика  это  занятие на  целый  день.  Среди  всего прочего  он
возобновил  игру  в теннис.  Теннис входил в  систему  образования  Томи,  и
следовательно, Конрад научился  этому тоже. Розмари была членом клуба,  куда
она брала его с собой  через день в качестве гостя.  "Теннис  -- пожизненный
вид спорта,  -- изрек тренер, --  а когда  стареешь, то ведение  счета еще и
хорошая тренировка памяти".
     Он пошутил, не предполагая, сколь необходима Конраду тренировка памяти.
     С  того  злополучного  дня,  когда он  не смог найти дом Розмари,  хотя
практически стоял рядом, с ним  уже  не раз случалось нечто подобное. Просто
какие-то идиотские вещи: например, он нажал в лифте кнопку "подвал", вышел и
только по чистой случайности нашел  дорогу назад к лифту. И даже опасные: он
поставил вскипятить чайник (в своих беспомощных поисках заменителей алкоголя
он  остановился  на  чае,  какого сорта  --  без  разницы)  и включил не  ту
конфорку. По закону подлости на ней стояла деревянная салатница. Придя через
полчаса  в  кухню  (чтобы  взять  чайник!),  он   обнаружил,  что  салатница
обуглилась,  а  рулон  кухонных  бумажных  полотенец   рядом  с  плитой  уже
загорелся.
     Он потушил пламя и ликвидировал улики. Розмари он до сих пор так ничего
и не  сказал. Он не  хотел ее беспокоить напрасно, поскольку не  думал,  что
речь идет  о чем-то  серьезном. Помутнение разума тогда на Корфу он отнес на
счет перебора алкоголя.  А провалы памяти и  мелкие  неприятности последнего
времени  казались  скорее  результатом  воздержания. Если  не  брать  их  во
внимание, все у него складывалось просто великолепно.
     Розмари -- это самое лучшее, что приключилось  с ним за шестьдесят пять
лет.  Она  самоотверженно поддерживала его во время  курса  самостоятельного
отвыкания  от алкоголя, не строя из  себя при этом  медицинскую сестру.  Она
умела внимательно  слушать и  была  замечательной рассказчицей.  Могла стать
нежной,  и если оба  были в настроении, то и очень желанной.  Конрад  Ланг и
Розмари Хауг являли собой привлекательную пару: галантный пожилой господин и
холеная  элегантная  дама.  Они  показывались  в теннисном клубе,  иногда на
концертах  и  время от  времени в излюбленных ресторанах. А в остальном  они
вели замкнутый  образ жизни. Конрад, зарекомендовавший себя вскоре как более
удачливый повар, частенько готовил роскошный ужин, к которому они шутки ради
облачались в  вечерние туалеты. Иногда они вместе  садились к роялю и  почти
каждый вечер играли в триктрак.
     Конрад Ланг провел самое счастливое лето в своей жизни.
     Когда  подкралась  осень,  он  не  чувствовал  себя одиноким.  Пожалуй,
впервые в жизни.
     Эльвире  померещилось  что-то неладное. Вернувшись от Конрада ни с чем,
Томас только  и произнес: "С этой минуты ни раппена".  Больше из него ничего
нельзя было вытянуть. И сразу после этого он улетел в Аргентину.
     Эльвира Зенн тут же  хотела дать соответствующие  распоряжения Шеллеру,
но  потом решила с  этим повременить. Пока не  узнает,  что произошло  между
обоими при  последней  встрече,  она рисковать не  будет.  Она  не  рискнула
загонять без нужды  Конрада в угол. Кто знает, какова  будет  его реакция. И
тогда она  поручила Шеллеру немедленно собрать информацию о Конраде.  Шеллер
привлек  одно  агентство, с  которым сотрудничал  иногда,  когда приходилось
выполнять подобные поручения.
     Но еще прежде чем он  представил отчет  Эльвире Зенн, она  получила  от
Конрада Ланга письмо,  в котором тот благодарил ее за материальную поддержку
и отказывался от нее в дальнейшем. Как она  вскоре узнала от Шеллера, он вел
с Розмари  Хауг  замкнутый и благопристойный  образ  жизни. И  действительно
завязал  с пьянством. На фотографиях, сделанных наблюдателем и показанных ей
Шеллером, он выглядел гораздо лучше, чем когда бы то ни было.
     Эльвира распорядилась  не спускать с Кони глаз и  перестала выплачивать
ему  деньги.  С  одного счета,  про  который даже  Шеллеру  ничего  не  было
известно, она перевела сто тысяч франков в  качестве  пожертвования в помощь
детям.  Спонсором  она  указала  Конрада  Ланга. Потом  написала ему  теплое
письмо,  пожелала всего наилучшего  на  новом  этапе  его  жизни и приложила
квитанцию  на  сумму  благотворительного  взноса.  Конрад  Ланг  ответил  ей
трогательным   письмом,  заверив  ее,  что  никогда   не  забудет  этого  ее
благородного жеста. Это было как раз то, чего она добивалась.
     Однако как раз  с тем, что он  ничего "никогда не  забудет",  у Конрада
появились проблемы.
     В  один  неуютный  ноябрьский день он  решил сделать Розмари сюрприз  и
устроить  сырное  фондю.  Он поехал  на  такси  в  город в  тот единственный
магазинчик,   где,  по  его   мнению,  всегда  был  приличный  выбор  сыров,
необходимых для  хорошего фондю,  купил сыра на  три персоны (он  ненавидел,
когда на столе было мало еды), выбрал в близлежащей  булочной подходящий для
этого серо-белый хлеб и  запасся  еще  чесноком, майценой  , вишневой водкой
"кирш" и белым вином.
     Дома он обнаружил,  что Розмари  опередила  его:  в  холодильнике лежал
пакет с  набором  сыров  для фондю из  того же самого магазина, рядом стояла
бутылка белого вина (поставка из того же виноградника). На кухонной доске --
серо-белый  хлеб  от  того же пекаря,  а  рядом  коробка  майцены и  бутылка
вишневой водки "кирш" той же марки.
     -- Передача  мыслей  на расстоянии, -- рассмеялся он,  входя в гостиную
Розмари.
     -- Что?
     -- Я тоже подумал, что сегодня самая подходящая погода для фондю.
     -- То есть как это "тоже"?
     Память явно  подводила Ланга. Но его  рефлексы,  рефлексы человека, всю
жизнь вынужденного приспосабливаться, функционировали все еще безотказно.
     -- Одного твоего слова, что у тебя нет  желания  устроить  фондю, будет
достаточно, я, собственно, только что купил все на троих.
     -- Конечно,  у  меня  огромное  желание  устроить  фондю, -- засмеялась
Розмари.
     --  Ну вот  видишь,  что  же это  тогда,  как  не  передача  мыслей  на
расстоянии.
     Он вернулся в кухню и  спустил в  мусоропровод второй  пакет  с сырами,
бутылку "кирша", хлеб и коробку майцены.
     И  хотя еще никогда  ни  к одному человеку Конрад  не  испытывал такого
безграничного доверия, как к Розмари Хауг, он все же не решался посвятить ее
в свою тайну. Во-первых, он не хотел доставлять ей беспокойство по пустякам,
веря, что  скоро  это пройдет.  И во-вторых, симптомы  походили  на признаки
старческой немощи. Шестидесятипятилетний мужчина неохотно признается женщине
моложе его на тринадцать лет и на  которой он  собирается  жениться, что уже
страдает стариковскими болезнями.
     И  Конрад  Ланг  разработал  методику,  как скрывать свои проблемы.  Он
набросал для себя план местоположения дома и магазинов, где имел обыкновение
делать покупки. Составил  список имен,  которые ему  нужно  было обязательно
держать в  памяти.  Положил  в  бумажник  записку  с адресом  их совместного
проживания. А на тот случай, если вдруг окажется вдали от дома, всегда носил
теперь  с  собой  еще и план  города  --  с ним  легко  было выдать себя  за
заблудившегося туриста.
     Но   в  конце  ноября  случилось   нечто,  что  Конрад   никак  не  мог
предусмотреть, -- он не  сумел найти  выход  из супермаркета. Блуждал  между
рядами полок с товарами, чувствуя  себя словно в  лабиринте, и не знал,  где
выход.  На  глаза  не   попадалось  ничего   такого,   что  помогло  бы  ему
сориентироваться, и ни разу он не оказался в  том месте, где хоть что-нибудь
напомнило ему о  том, что он здесь  уже бывал. Притом супермаркет был совсем
небольшим.
     В  конце концов  он выбрал  молодую женщину,  чья тележка была завалена
покупками, а поверх них сидел и хныкал ребенок. Скоро та заметила, что некий
пожилой мужчина неотступно следует за  ней -- идет, когда она везет тележку,
и останавливается,  если и она стоит на месте. Каждый раз, когда она бросала
через плечо  недоверчивый взгляд, Ланг хватал без разбору с полки все подряд
и клал в свою тележку. Добравшись наконец до кассы, он с облегчением вывалил
на  конвейер  перед  привыкшей  ничему  не  удивляться   кассиршей  рядом  с
безобидными овощами и мясными  изделиями целый ряд весьма странных  товаров.
Самыми компрометирующими из них были презервативы с привкусом малины.
     Конрад Ланг  очень страдал  от  испытываемых  неудобств. И прежде всего
потому, что был перед ними  абсолютно беспомощен. Порой ему хотелось напрячь
свои мозги, что-
     Кукурузная мезга.
     бы попытаться как-то помочь  им, умел  же он, например,  справляться со
своим коленом, когда оно вихлялось, грозя вывернуться, или с поясницей, если
возникали  боли.  С  другой  стороны, он  был  не из  тех, кто  смело глядит
трудностям  в глаза.  В той  жизни, которая  стала  его  уделом, приходилось
многое  терпеливо  сносить, его  с  малолетства приучили  заменять  одно  на
другое.
     Поэтому и сейчас  он  не стал принимать никаких серьезных мер, а только
купил экстракт женьшеня, про  который слышал, что  он способствует улучшению
памяти. "Полезно пожилым мужчинам с молодыми женами", -- пошутил он, отвечая
на вопрос Розмари, заговорившей с ним о флакончике, найденном ею  среди нот,
куда он его запрятал и забыл про него.
     Розмари задумчиво улыбнулась.
     От  первого брака с  Робертом Фрисом у Розмари Хауг  остался прелестный
домик в Понтрезине в Ретийских Альпах. Она ни разу не была там  с тех  самых
пор, как узнала, что ее второй муж свил там себе любовное гнездышко, а после
развода, шесть лет назад, частенько подумывала продать его. Но теперь, когда
у  нее  появился  Конрад  Ланг, ей  вдруг  захотелось  провести  там  с  ним
рождественские праздники. Ей казалось,  что пришло ее  время  и желанный для
нее мужчина тоже появился.
     Они  поехали  на  поезде, потому что Конрад  считал,  что  всякий отдых
начинается,  стоит  только сесть в вагон.  Розмари, собственно, предпочла бы
поехать  на новеньком  "ауди", стоявшем в гараже. Вскоре  она  пожалела, что
поддалась  на уговоры.  Конрад проявил себя в поездке с неожиданной стороны,
чего она раньше за ним не замечала. Он так нервничал перед отъездом, что они
прибыли  на  вокзал  чуть ли не  за час. Потом он беспрестанно искал билеты,
беспокойно пересчитывал багаж и всю поездку в комфортабельном  купе  первого
класса  и  старомодном  вагоне-ресторане  находился  в  таком  напряжении  и
настолько не мог сконцентрироваться,  что она почувствовала себя  совершенно
разбитой, когда они наконец приехали.
     Женщина, присматривавшая за домом, обо  всем позаботилась к их приезду.
Комнаты  были убраны и  проветрены, кровати  застелены, в холодильнике полно
еды. На серванте при входе лежал предрождественский венок из еловых веток со
свечами и  красными лентами, а на теплой  кафельной печи в горнице лежали на
полатях, источая аромат, сухие апельсиновые корки.
     Розмари никак не могла  дождаться момента показать Конраду это местечко
в горах, которое столько значило для нее в прошлом  и теперь уже с Конрадом,
вероятно, тоже будет много значить. Но когда она водила его по старому дому,
ей  почудилось,  что   его  рассеянность  и   невнимательность  граничат   с
невежливостью.
     Они рано легли спать. Впервые  с тех пор, как они  познакомились, между
ними, перед тем как они заснули, осталось что-то невысказанное.
     На  следующий  день  Розмари  обнаружила  сделанные  Конрадом  для себя
памятки.
     Конрад спал, как это  часто случалось с ним в последнее время, почти до
полудня. Розмари принялась готовить завтрак. И нашла в холодильнике бумажник
Конрада. Она хотела положить его в кухне на стол, но из него выпала бумажка,
исписанная с  двух сторон. На  одной  --  схема  пути  до мясника, булочной,
киоска  и  супермаркета и обратно до ее квартиры, где рядышком стояло: "Мы".
На другой стороне -- имена  их хороших знакомых, соседей,  уборщицы. В самом
низу, подчеркнуто жирным, было написано: "Она -- Розмари!".
     Розмари убрала бумажку на место. Когда Конрад встал, она предложила ему
прогуляться до озера.
     Рождественская  суета  еще  не  началась.  На  расчищенных  дорожках  в
заметенном снегом лесу им повстречалось совсем немного гуляющих.
     -- Я думаю, тебе  это  тоже  знакомо:  заходишь  в кухню,  чтобы  взять
забытую  разливательную ложку для супа, а потом стоишь и не знаешь, зачем ты
сюда пришел. Розмари держала Конрада под руку. Она кивнула.
     -- Да, так оно и есть, --  продолжил Конрад, -- только бывает и похуже.
Стоишь с суповой ложкой в. спальне  и не понимаешь, что тебе тут надо. Идешь
затем  с ней в гостиную, в ванную, в кухню, в столовую и все никак не можешь
вспомнить, что ты собирался сделать с этой ложкой.
     --  И в конце  концов  засовываешь  ее  в бельевой  шкаф, --  закончила
рассказ Розмари.
     -- А-а, так тебе это тоже знакомо?
     -- Нет, просто я там ее нашла.
     Они молча  шли дальше.  Розмари  начала разговор  на  эту  тему полчаса
назад.  После долгого колебания она придумала сложный обходной маневр, чтобы
пощадить его, но  сейчас ей все эти ухищрения казались глупыми, и она решила
поговорить с ним начистоту.
     -- Мне  в руки попала бумажка, по которой ты находишь  нашу квартиру  и
освежаешь в памяти мое имя.
     -- Где ты ее нашла? -- спросил он.
     -- В холодильнике.
     Он засмеялся.  Казалось, лед был растоплен. Он рассказал ей все. Все, о
чем сумел вспомнить.
     Навстречу  им шла  пара, разговоры  смолкли,  поприветствовав их,  пара
скрылась из виду. Через некоторое время Розмари мягко сказала:
     -- Это было уже не  в первый  раз, я  находила разные предметы в  самых
странных местах.
     -- Например?
     -- Носки в духовке.
     -- В духовке? Почему же ты ничего не сказала?
     -- Я не сочла это важным. Приняла за рассеянность.
     -- Еще что?
     -- Да так. пустяки.
     -- Ты же сказала -- предметы! Розмари сжала его локоть.
     -- Презервативы в морозилке.
     -- Презервативы? -- Конрад смущенно засмеялся.
     -- С малиновым ароматом. Он остановился.
     -- Ты уверена?
     -- Так на них было написано.
     -- Нет, я имею в виду, ты уверена, что в морозилке?
     Голос Конрада звучал несколько раздраженно. Розмари кивнула.
     -- И почему ты опять ничего не сказала?
     -- Я не хотела... Ах, я сама не знаю почему.
     Они медленно пошли дальше. Конрад расслабился. Вдруг он рассмеялся.
     -- С малиновым ароматом! Розмари тоже засмеялась.
     -- Может, тебе надо обратиться к врачу?
     -- Думаешь, это серьезно?
     -- Ну, хотя бы для того, чтобы успокоиться.
     Сзади них послышался шорох полозьев --  сани, запряженные лошадьми. Они
сошли с дорожки, пропуская их.
     Потом пошли дальше, ощущая в воздухе теплый лошадиный запах. Когда стих
звук колокольчиков, Конрад сказал:
     -- Как это прекрасно, что наконеи-то я смог поговорить об этом с кем-то
откровенно. С  Розмари я  так никогда бы  не  смог. Розмари остановилась как
вкопанная.
     -- Но я и есть Розмари.
     Какую-то долю секунды она подумала, что сейчас он выйдет из себя. Но он
только горько усмехнулся:
     -- Вот я и попался!
     Решение сходить  к  врачу  как  бы  придало  Конраду  сил. Словно  само
намерение вплотную  заняться своими  проблемами стало одновременно и началом
освобождения от них. Память  больше не подводила его. У  Розмари ни  разу не
возникло ощущения, что он путает ее с кем-то другим.
     Они сентиментально и в  полной душевной гармонии встретили Рождество  с
елочкой и бенгальскими огнями и сходили в полночь к мессе.  Через неделю они
чинно отпраздновали  Новый  год  с обилием  осетрины  на столе  и  небольшой
бутылочкой  шампанского,  постояли  полчаса у  открытого  окна  и  послушали
далекий колокольный  звон. Полные уверенности в будущем они вступили в новый
год.
     Наутро  в праздник Крещения Конрад Ланг тихо встал  в четыре часа утра,
выскользнул из спальни, надел на  каждую ногу по  два носка, а поверх пижамы
плащ. На  голову  он натянул меховую шапку Розмари, открыл  тяжелую дверь на
улицу, вышел в звездную  зимнюю ночь и быстро пошел по главной улице в конец
деревни. Там он свернул вбок на  тропинку, пересек осторожно железнодорожные
рельсы и браво зашагал в сторону Шта-церского леса.
     Ночь была  холодной,  и Конрад  порадовался,  что обнаружил  в карманах
своего плаща пару перчаток  из свиной кожи. Он надел их, не  замедляя темпа.
Если он будет так все время идти, то через час дойдет. Было еще рано. Он мог
себе  даже  позволить  немного  задержаться.  Ведь  он  специально  поднялся
заблаговременно.
     Снег в лесу  был  глубоким, по  обеим сторонам  дороги высокие  снежные
заносы,  поглощавшие любой звук, можно было и не надевать домашние шлепанцы,
его и так никто бы не услышал.
     Время от  времени  ему попадались  освобожденные  от  снега  деревянные
скамейки.  Возле  каждой  стояла мусорная  корзина, и  на каждой  красовался
черный человечек на желтом фоне, бросающий что-то в нарисованную корзину. Но
Конрад не поддался на эту удочку. Он туда ничего не бросил.
     Все шло по плану, пока он не дошел  до развилки. Там он увидел дорожный
указатель с двумя желтыми  табличками. На одной было написано: "Гюнтрезина в
получасе  ходьбы", на другой  --  "Санкт-Мориц  в полутора часах  ходьбы". К
этому он не был готов.
     Он остановился и попытался разгадать  этот трюк. Ему понадобилось много
времени,  прежде  чем  он  раскрыл коварный  замысел: его хотели заманить  и
навести   на  ложный  след.  Это  развеселило  его.  Он  покачал  головой  и
рассмеялся.  Его  заманить  и  направить  по  ложному следу!  Когда  Розмари
проснулась,  было еще  очень  темно. Она  почувствовала,  что что-то не так.
Конрада рядом не было.
     -- Конрад?
     Она встала, зажгла свет, накинула халатик и вышла.
     -- Конрад?
     В холле горел свет. Теплое верблюжье пальто Конрада висело  на вешалке,
его  меховые  сапоги  стояли рядом на  металлической  подставке  и обсыхали.
Значит, он где-то здесь, в доме.
     Дверь  в тамбур была закрыта, но,  проходя мимо, она почувствовала, как
тянет холодом. Розмари приоткрыла дверь в тамбур.  В лицо ей  ударил ледяной
ночной воздух. Дверь на улицу была распахнута настежь.
     Она вернулась в дом, юркнула в  белые  меховые  сапожки и надела теплое
пальто на меховой подстежке. Мехового капора на месте не оказалось.
     Она вышла за дверь.
     -- Конрад?
     И потом погромче еще раз:
     -- Конрад?
     Ответа не последовало. Тишина. Она прошла вперед до садовой калитки. Та
тоже была открыта. Деревенская улица тихо спала. Дома стояли темные. Часы на
деревенской церкви пробили пять.
     Розмари  вернулась  в дом  и,  открывая  дверь за  дверью,  стала звать
Конрада. Потом подошла к телефону и набрала номер полиции.
     Геркли  Капрец  давно уже служил  полицейским  в  Верхнем  Энгадине. Он
привык, что богатые господа, у которых седина в голову, а бес в ребро, вдруг
пропадают по ночам. Но он, естественно, также  отдавал себе отчет в том, что
обязан  относиться  к этому с достаточным  вниманием -- в зимний сезон  сюда
сплошь наезжают  господа, имеющие  вес и  влияние на те  инстанции,  которые
могут здорово осложнить ему жизнь.  Его коллега  помладше,  правда,  еще  не
обладал такой  взвешенностью суждений, но  уже  усвоил навыки  уважительного
поведения и не раскрывал рта, когда его не спрашивали.
     Капрец в  присутствии  Розмари тотчас  же  деловито передал по телефону
внешнее описание Конрада Ланга.
     -- По  имеющимся данным, пропавший одет в плащ и пижаму, в шлепанцах на
ногах и с дамской нутриевой шапкой на голове.
     Полицейский на другом конце провода засмеялся.
     -- Такого  отыскать,  пожалуй,  труда не  составит. Капрец ответил  ему
сдержанно и тактично:
     -- Спасибо. -- Он положил  трубку,  посмотрел Розмари в глаза и сказал:
-- Меры по розыску приняты, госпожа Хауг.
     Фаусто  Бертини  ехал  на  санях  под  No  1 ранним  утром  к ремонтной
мастерской  извозной конторы, где  он подрабатывал в зимний сезон. Полозья с
одной  стороны  отошли,  надо  было  их  подремонтировать  перед  выходом на
маршрут. Сезон был  в разгаре. Сани  шли нарасхват. Через  каждые  несколько
метров из-за неисправности полозьев сани кидало в сторону и они  сбивали шаг
лошади. Бертини чертыхался.
     На развилке кобыла упрямо встала.
     -- Но! -- закричал на нее Бертини. -- Пошла! -- И когда это не возымело
действия, в сердцах обругал ее: -- Porca miseria! -- И еще  добавил:  --  Va
fan culo! (Итальянские ругательства.)
     Лошадь не двигалась  с  места. Бертини  только собрался  вытащить кнут,
который  редко брал в руки,  потому что,  несмотря на ругань, свирепостью не
отличался,  как вдруг  увидел шкуру зверя,  зашевелившегося  в  снегу  возле
дорожного указателя. Кобыла всхрапнула.
     -- Тпру, стоять, -- приказал  Бертини. Лошадь успокоилась, он осторожно
слез с козел и тихонько направился к зверю.
     Но  зверь  оказался  обыкновенной  меховой  шапкой, сидевшей на  голове
пожилого господина, заваленного снегом.
     -- Кажется, я отморозил себе ноги, -- сказал тот.
     Но ноги  Конрад  Ланг  не отморозил. Однако пришлось  ампутировать  два
пальца на  левой ноге и один на правой. Если не брать этого в  расчет,  то в
остальном он  остался цел  и невредим. Ему спасло жизнь то, что он зарылся в
снег,  сказали  врачи.  Он  ничего  не  помнил до  момента, пока не  услышал
позвякивание колокольчика  на дуге. Когда Бертини затаскивал  его в сани, он
нес  всякую чепуху.  В больнице в Самедане,  куда его  доставили, он  дважды
терял   сознание.  Но  сейчас  все  случившееся,  казалось,  беспокоило  его
значительно меньше, чем Розмари. Его главной заботой было поскорее выбраться
из больницы.
     Поскольку Розмари не являлась ни родственницей,  ни женой, она не имела
прав распоряжаться его судьбой, но, к великому  счастью,  у нее были хорошие
отношения  с начальством больницы, и она  упросила  главного врача отпустить
Конрада лишь после того, как его осмотрит невропатолог.
     Через два дня в Самедан прибыл доктор Феликс Вирт.
     Феликс Вирт  был одним  из  немногих друзей  по второму  браку,  с  кем
Розмари еще поддерживала контакт. Он учился  вместе с ее мужем, и они в свое
время не  потеряли друг друга из виду, хотя  оба специализировались в разных
областях:  муж   --   хирург,  а  Феликс  Вирт  --  невропатолог.  Во  время
бракоразводной  баталии  Феликс  неожиданно  встал  на  ее  сторону  и  даже
свидетельствовал в суде против ее мужа.
     Феликс Вирт всегда откликался на  все ее просьбы. То, что она раньше не
посоветовалась с ним, объяснялось только  тем, что,  как  и  Конрад, она  не
придавала  значения   происходящему.  Феликс  Вирт   тотчас  же   согласился
обследовать Конрада Ланга, не подчеркивая, что делает это ради нее.
     Она встретила его в аэропорту. В такси по дороге в больницу доктор Вирт
все  время  расспрашивал  Розмари. В  состоянии  ли  больной  самостоятельно
побриться? Интересуется ли он тем,  что происходит вокруг него? Может  ли он
делать маленькие покупки один? Способен  ли продолжить  беседу с того места,
где она была прервана?
     --  Он еще  не в старческом  возрасте. У него просто  провалы памяти, о
которых я тебе рассказывала по телефону.
     -- Извини, но я вынужден задавать эти вопросы.
     --Они молчали,  пока такси не  остановилось  перед  больницей.  Розмари
сказала:
     -- Боюсь, что у него болезнь Альцгеймера. Доктор Вирт прижал ее к себе.
Затем вышел.
     -- Вы  специалист по болезням головного  мозга? --  спросил Конрад Ланг
после  того,  как  доктор  Вирт  закончил  задавать вопросы для  составления
анамнеза.
     -- Можно и так сказать.
     -- И вы связаны врачебной тайной?
     -- Конечно.
     -- Я не  хочу  никому  причинять беспокойства, но  опасаюсь, что у меня
болезнь Альцгеймера.
     --  То,  что вы  сами  мне  сейчас  об  этом  говорите, господин  Ланг,
свидетельствует,  по сути,  против  такого диагноза.  Нарушения памяти могут
иметь различные причины.
     --  Тем  не менее для меня было бы лучше,  если бы  вы обследовали меня
именно  на  этот  предмет.  Госпожа  Хауг  и я,  мы, собственно,  собираемся
пожениться.
     Это  сообщение застало доктора Вирта врасплох. Ему потребовалось время,
чтобы вновь обрести свою профессиональную деловитость.
     -- К сожалению, по сей день нет точного  определения такой болезни, как
альцгеймеровская  деменция.  Единственное, что  мы  можем  попробовать,  это
исключить другие причины атрофии мозга.
     --  Тогда  приступайте к последовательному исключению остальных причин.
Доктор   Вирт  сел  рядом  с  постелью,  открыл   свой  чемоданчик  и  начал
тестирование больного.
     В  результате Конрад Ланг получил  низкий  балл. Конрад Ланг  заработал
восемнадцать очков из тридцати возможных. Результат был катастрофическим.
     Феликс Вирт  дал Розмари  Хауг  настоятельный  совет поместить  Конрада
Ланга для более тщательного обследования в университетскую клинику.
     -- Если так тебе будет спокойнее, --  согласился Конрад, когда  Розмари
предложила ему это.
     Через три  дня Конрад Ланг  лежал  в одноместной палате университетской
клиники.
     Через  две  недели после  того, как  кучер  нашел  его с  отмороженными
пальцами  ног в  сугробе в Штацерском лесу, Конрад Ланг  лежал  в больничной
рубашке на обтянутых клеенкою носилках и дрожал от холода.
     Ассистентка накинула на него одеяло и вдвинула носилки в овальное жерло
компьютерного  томографа. Цилиндр  начал вращаться.  Медленно, быстрее,  еще
быстрее.
     Конрад Ланг погрузился в голубой туман. Вокруг пустота.
     Где-то очень далеко голос произнес:
     -- Господин Ланг? И еще раз:
     -- Господин Ланг? Искали какого-то господина Ланга.
     Чья-то легкая рука коснулась  его лба. Он  отбросил ее и  сел. Когда он
захотел встать с носилок, то заметил, что ступни его ног перевязаны.
     -- Я хочу выбраться отсюда, -- сказал он Розмари, когда она вошла в его
палату. -- Они здесь отрезают пальцы на ногах.
     Она подумала,  что он шутит,  и засмеялась. Но Конрад  откинул  одеяло,
размотал  бинты  и  торжествующе  показал ей на совсем еще  свежие рубцы  на
ногах.
     -- Вчера не было двух пальцев, а сегодня уже трех.
     В  тот  же  день  Конрада  Ланга  выписали  из университетской клиники.
Результаты  проведенного  клинического  обследования  исключали  возможность
большинства других заболеваний, кроме болезни Альцгеймера.
     Доклад Шеллера ошеломил Эльвиру Зенн.
     -- Клиническое обследование? -- переспросила она еще раз.
     --  Они  исследуют  там его  мозг. У него  симптомы  нарушения  памяти.
Деменция, другими словами -- старческое слабоумие.
     -- Старческое слабоумие? Это во сколько же? В неполных шестьдесят пять?
     -- Да, но он немножко помог себе. -- Шеллер опрокинул в себя  невидимую
стопку.
     -- С этим можно как-то бороться?
     -- Если это, к примеру, Альцгеймер, то нет.
     -- А именно это имеется в виду?
     -- По-видимому, да.
     Эльвира Зенн задумчиво покачала головой.
     -- Держите меня в курсе.
     Когда Шеллер вышел из кабинета, она встала и подошла к полке с книгами,
где  стояло  несколько  старых  фотографий.  На  одной она  была  изображена
молоденькой  девушкой  рядом  с  Вильгельмом  Кохом,  основателем  концерна,
пожилым господином с непроницаемым лицом. На другой --  под  руку с  Эдгаром
Зенном, ее вторым мужем.  Посредине стояла фотография Томаса Коха примерно в
возрасте десяти лет.
     Эльвира достала с полки  фотоальбом  и  принялась листать его. На одном
снимке, где Томас и Конрад были запечатлены детьми на площади Сан-Марко, она
на  мгновение  задержалась.  Еще  совсем недавно  Конрад  испугал ее  своими
неожиданными  и  такими  точными  воспоминаниями  о  Венеции.  Неужели   это
возможно, что благосклонная к ней судьба приступила теперь к  окончательному
вытеснению из его памяти -- раз и навсегда -- этих воспоминаний?
     Она поставила альбом на прежнее место. Уже  стемнело. Включив свет, она
подошла  к окну.  Задергивая шторы, она на миг увидела в окне свое отражение
-- оно улыбалось ей.
     Весной  Розмари  поехала  с Конрадом на  Капри. Она знала,  что поездка
будет для нее мучительной  -- здоровье  Конрада  заметно  ухудшалось.  Но  в
последнее  время он только  и говорил о Капри,  причем  так,  будто  они уже
бывали там вместе. И тогда у  нее родилась идея собрать "общие" воспоминания
о Капри.
     Она  взяла  напрокат просторный "мерседес" с  шофером. Правда, ей самой
показалось,  что она  ведет себя как сноб, но теперь поездки с Конрадом даже
на трамвае требовали от нее столько душевных сил, что ей захотелось избежать
того  нервного  напряжения,  которое  сулило  ей  путешествие  на поезде или
самолете.
     Конрад  знал на Капри  каждую  тропочку и  каждую  бухточку. Он  привел
Розмари к  руинам виллы  Тиберия,  ел с ней бобы в  какой-то  траттории  под
лимонными  деревьями, водил ее по  вилле Ферзена, обескураженный  ее  полным
запустением.
     "Ты помнишь?", "А ты не забыла?" -- спрашивал он ее беспрестанно. Когда
она говорила  ему:  "Мы никогда  здесь не  были  вместе", он смотрел на  нее
непонимающим взглядом и бормотал: "Да, конечно, извини". Но тут же спрашивал
опять: "А это ты помнишь?", "Еще не забыла?"
     В  конце  концов  Розмари  сдалась  и  перестала  его  поправлять.  Она
научилась  предаваться   чужим  воспоминаниям.  Они  оба  еще  раз  пережили
счастливы дни на острове их первой большой любви.
     Розмари Хауг  сидела в гостиной и читала газету, в  ней сообщалось, что
Урс Кох,  32  лет, введен  в Совет правления  концерна Кохов и уже принял на
себя  руководство фирмой  по  производству электроники. Томас Кох,  66  лет,
полностью отошел от дел, непосредственно связанных с производством.
     В комментариях это трактовалось как первый шаг на пути  передачи власти
в управлении концерном. И притом не  от  отца  к сыну, как  хотели заставить
думать непосвященных  Кохи,  а  от  неродной  бабушки к внуку. Эльвира  Зенн
твердой   рукой  руководила  концерном  сначала  как   председатель   совета
правления, а потом в качестве серого кардинала.
     Вскоре после возвращения с Капри Конрад в первый раз проиграл Розмари в
триктрак.  Прошло совсем немного времени,  и он с трудом  уже  понимал,  как
вообще играют в эту игру.
     И  готовить  он  тоже  перестал. Он  все  чаше беспомощно стоял посреди
кухни, не зная, что и в какой последовательности делать.
     Какое-то время они  еще ходили в ресторан. Но Конраду  становилось  все
труднее разобраться в меню. Он очень медленно ел, и это выбивало  официантов
и поваров  из  привычного  ритма, так что от  посещения  ресторанов пришлось
отказаться.
     К  роялю они тоже  не  прикасались.  "Мне это ни  о чем не говорит", --
заявлял Конрад,  если она  предлагала ему сыграть вместе одну из его любимых
вещей из репертуара времени их первого знакомства.
     Как-то она пришла  из магазина с покупками и застала его  в тот момент,
когда  он отчаянно  пытался воспроизвести один из своих виртуозных  пассажей
одной рукой. Это звучало так, будто  на рояле  бренчит  маленький ребенок. С
тех пор она уже больше не заговаривала о рояле.
     Лето подходило к концу, и Конрад Ланг превращался в больного,  которому
нужен постоянный уход. Конрад,  всегда такой элегантный, особенно с тех пор,
как они познакомились, начал у нее  на глазах опускаться. Он не менял одежду
до тех пор, пока Розмари сама не отдавала ее в прачечную или  чистку. Брился
теперь неаккуратно и делал это все реже и реже.
     Вот  уже  несколько  дней  она  находила  по  всей   квартире  в  самых
неподобающих местах его кальсоны. Иногда они были мокрые.  Именно к  этому с
некоторых  пор  ее  готовил  Феликс  Вирт.  "С того  момента, как он  начнет
мочиться в штаны, тебе определенно потребуется сиделка", -- сказал он.
     Вначале  она гнала от  себя эту мысль. Стоило ей только подумать, что в
квартире  будет кто-то  чужой, как ей  становилось  не  по себе. В последнее
время она все чаще испытывала ощущение, что он не знает, кто она такая. Дело
было не  только в том, что он  путал ее имя  (он называл  ее то Элизабет, то
Эльвира),  случалось,  что он смотрел, уставясь на  нее,  как  на совершенно
незнакомую женщину.
     Из таких ситуаций он умел искусно выходить с помощью обычных, ничего не
значащих фраз: "Целую ручку, милостивая госпожа!", или "Не знакомы  ли  мы с
вами еще с Биаррица?", или "Small world!", надеясь, что она сама поможет ему
дальше.  Чаще  всего она так и делала. И  лишь иногда, когда  ей становилось
невмоготу, она оставляла его без ответа.
     Розмари  Хауг пошла посмотреть,  куда подевался Конрад.  Войдя к себе в
спальню (с недавнего  времени они спали в разных комнатах  --  мера, которую
Конраду практически невозможно было объяснить), она услышала, как он дергает
изнутри  ручку ванной  комнаты.  Попасть  туда  можно  было  отсюда  или  из
коридора. Дверь в свою спальню она теперь запирала, потому что Конрад иногда
бродил ночами по квартире и уже несколько раз неожиданно вырастал перед ней,
когда она лежала в кровати.
     -- Здесь  закрыто, Конрад,  --  крикнула  она,  -- воспользуйся  другой
дверью!
     Вместо ответа Конрад начал дико  барабанить  в дверь кулаками.  Розмари
повернула ключ  и  открыла  дверь.  Конрад стоял на пороге ванной с  красным
лицом. Увидев ее, он набросился на нее и повалил на кровать.
     -- Проклятая ведьма,  -- выдохнул он. -- Я точно знаю, кто ты. И ударил
ее по лицу.
     -- Даже если бы он был  твоим мужем, этого все  равно нельзя допускать,
--  сказал  Феликс  Вирт.  Она позвонила  ему сразу после случившегося, и он
немедленно приехал, ввел Конраду успокаивающее.
     -- Но он чуть не стал мчим мужем. Мы хотели пожениться летом. Однако он
даже это забыл!
     -- Твое счастье.
     -- И тем не менее некоторым образом я его жена. Мне иногда кажется, что
мы знаем друг друга целую вечность.
     -- Он ударил тебя, Розмари. И он снова это сделает.
     -- Он меня с кем-то спутал. Это самый мирный и мягкий человек, какого я
только встречала.
     -- Он снова  тебя с кем-то спутает.  Ты слишком поздно появилась  в его
жизни. Воспоминание о тебе  отложилось в  том  участке мозга, который первым
вышел из строя. Он  скоро не будет знать, лето  сейчас  или  зима,  день или
ночь, не сумеет сам  одеться,  сам вымыться. Ему понадобятся пеленки,  и его
надо будет кормить с ложки, он не  будет никого узнавать, не будет понимать,
где он находится и  под конец даже кто он  такой.  Позволь мне подыскать для
него место в инвалидном доме. Окажи ему и себе такую милость.
     --  По  какому праву?  Я ему  не родственница  и не жена. Я  же не могу
взрослого  дееспособного мужчину взять  и  просто  так,  за здорово  живешь,
засунуть в инвалидный дом.
     --  Я напишу тебе врачебное заключение, согласно которому его  в  самое
ближайшее время признают недееспособным.
     Какое-то время они молча смотрели на освещенную террасу.
     Поднялся ветер, он трепал лозу дикого винограда, обвившую балюстраду.
     -- Я знал женщин, жен,  проживших со своими мужьями  по тридцать, сорок
лет, вообще не представлявших себе жизни без них, которые,  однако, говорили
мне: "Если я не избавлюсь от него в ближайшее время, я его возненавижу".
     Розмари ничего не ответила.
     -- Ты любишь его? Розмари, помолчав, сказала:
     -- Целый год я была очень сильно влюблена в него.
     -- Этого недостаточно для того, чтобы пять лет подтирать ему зад. Ветер
бросал тяжелые капли дождя в стекло террасы.
     -- Ты плохо выглядишь.
     -- Спасибо.
     --  Я  говорю  это, потому что мне  не безразлично,  как ты  выглядишь.
Розмари посмотрела на него и улыбнулась.
     -- Возможно, я возьму сиделку в дом. Хотя бы ночную.
     Конрад Ланг проснулся, вокруг было темно. Он лежал в чужой постели. Она
была узкой и высокой, и Элизабет рядом не было. Он захотел встать, но у него
ничего не вышло. С обеих сторон кровати оказались решетки.
     -- Эй! -- закричал он. И потом еще громче: -- Эй! Эй! Эй!
     Никого. И кругом темнота.
     Он вцепился в решетку и начал ее трясти.
     -- На помощь!.. Эй! Эй! Эй!.. На помощь!
     Дверь открылась; и в Ярко освещенном дверном проеме появилась массивная
фигура. В комнате зажегся свет.
     -- Что случилось, господин Ланг?
     Конрад Ланг стоял на коленях, обхватив руками прутья низкой решетки.
     -- Меня заперли в клетку, -- прохрипел он.
     Сиделка подошла к кровати.  На  ней был белый фартук, а на мощной груди
болтались на шнурке очки для чтения. Она молча опустила решетку.
     --  Никто вас не запирал.  Это сделано  для  того, чтобы  вы больше  не
падали с  кровати. Когда вам  захочется,  вы  всегда  можете  встать. -- Она
показала  ему  на  кнопку звонка. -- Вам  надо  только  позвонить. Криком вы
разбудите госпожу Хауг.
     Конрад  Ланг не знал  никакой госпожи Хауг. Он попытался  выбраться  из
кровати.
     -- Вам надо в уборную?
     Конрад не ответил. Он пойдет сейчас  искать  Элизабет.  Он уже пошел  к
двери, но женщина  схватила его за руку и остановила. Он хотел вырваться. Но
она держала его крепко.
     -- Отпустите, -- сказал он вполне миролюбиво.
     -- Куда вы направляетесь, господин Ланг? Сейчас два часа ночи.
     -- Отпустите.
     --  Будьте  столь любезны,  господин  Ланг.  Сейчас  вы опять  заснете,
поспите еще часочка два, а потом, когда будет светло, вы пойдете гулять.
     Конрад вырвался и побежал к двери. Сиделка бросилась за  ним и ухватила
его  за  рукав, тот  оторвался с  оглушительным треском. Конрад отбивался  и
попал женщине по лицу. Она ударила его в ответ -- дважды.
     В  этот  момент  дверь  отворилась,  и на пороге перед  ними  появилась
Розмари.
     -- Элизабет, -- сказал Конрад. И заплакал.
     Это  была  уже вторая  сиделка, которую увольняла  Розмари. Первую  ей,
правда,  не. удалось застукать,  когда  она била  Конрада. Но  однажды утром
Розмари  увидела на  его  плече кровоподтеки,  а  под глазом  синяк. Женщина
уверяла, что он поскользнулся в ванной. Конрад ничего не помнил.
     Управляющая из  службы по уходу за больными отказалась прислать замену.
"Господин Ланг -- агрессивный больной, и всегда может случиться, что  кто-то
даст ему сдачи", -- сказала она.
     И снова ей помог Феликс Вирт. Он знал  одну бывшую медсестру,  двое  ее
детей  уже выросли, и теперь  она подумывала  снова начать работать.  Хорошо
оплачиваемое место частной ночной сиделки вполне ее устраивало.
     Ее звали Софи Бергер, и она была готова прийти в тот же вечер.
     Стройная, высокая, рыжеволосая женщина  лет  сорока  пяти.  Приступив к
обязанностям, она показала себя Конраду с лучшей стороны в первый вечер.
     -- Small  world! -- воскликнул он и принялся оживленно болтать с ней, и
вел себя при этом как радушный хозяин.
     Когда он отправился спать, Софи Бергер сказала ему, что останется здесь
сегодня  на ночь и в случае, если понадобится ему,  он  может  без стеснения
звонить. Он подмигнул и заявил:
     -- Можешь не сомневаться, так оно и будет.
     -- Двусмысленности  и фамильярность вообще-то совершенно не свойственны
ему, -- извинилась за него Розмари, как только Конрад вышел.
     -- Ну, это же первый вечер, -- засмеялась Софи Бергер.
     Но, несмотря на хорошее начало,  ночь превратилась в  настоящий кошмар.
Без конца хлопали двери, Розмари слышала  голос Конрада и то,  как он трясет
металлическую решетку кровати.
     В конце концов она не  выдержала, встала и  пошла в его комнату. Конрад
забился в  угол кровати и закрыл, словно защищаясь, голову руками. Сестра не
приближалась к нему, и в глазах у нее стояли слезы.
     -- Я даже пальцем до него не дотронулась, -- сказала она, когда Розмари
вошла в комнату, -- ни волосочка не  упало  с его головы. А  Конрад  сидел и
твердил только одно:
     -- Пусть мама Анна уйдет. Хочу, чтобы мама Анна ушла.
     На следующий  день Конрад Ланг исчез. За  завтраком  он поел  с  особым
аппетитом. Ночную сиделку не упомянул ни единым  словом. Розмари помогла ему
одеться  и  проделала  все  то, чему ее  научили,  чтобы восстанавливать его
адекватное отношение к действительности.
     -- По-настоящему прекрасный осенний день, так тепло  для конца октября,
--  сказала она  и  спросила:  -- Что у нас сегодня, вторник или  среда?  Он
ответил как всегда в последнее время:
     -- С тобой каждый день -- воскресенье.
     Она почитала ему вслух газету  и, как обычно под конец, чтобы проверить
его на внимание, открыла страничку биржевых новостей.
     -- Заводы Коха: акции поднялись на четыре пункта.
     В это утро, вместо того чтобы посмотреть на нее бессмысленными глазами,
он изобразил  вдруг на лице, как  раньше, мгновенную  реакцию  миллионера  и
распорядился:
     -- Покупаем немедленно!
     Они оба рассмеялись, и Розмари, плохо спавшая в эту ночь, почувствовала
облегчение. Бессонная ночь стала также причиной  того,  что  после обеда она
задремала прямо  в кресле.  Проснулась  она в три часа,  но Конрада нигде не
было -- он исчез. Пальто его тоже не было, домашние туфли стояли в коридоре,
и, уже позвонив в полицию, она заметила, что он унес с собой свою подушку.
     Как только Феликс  Вирт  освободился,  он  пришел  и  сидел  с  ней, не
произнеся ни слова упрека.
     Уже наступил вечер,  а следов Конрада  так  и не удалось обнаружить.  В
телевизионных новостях передали  сообщение  о  розыске  пропавшего.  Розмари
увидела на  экране улыбающееся  лицо  Конрада (снимок  она  сделала  сама на
Капри)  и  услышала, как голос  диктора говорит,  что Конрад  Ланг помутился
рассудком и потому  особая просьба производить задержание  с щадящими мерами
предосторожности. Глаза ее наполнились слезами.
     -- Одно  тебе обещаю твердо, -- сказала она, -- если  с  ним  ничего не
случится, я согласна поместить его в инвалидный дом.
     Коникони тихонечко  лежал в сарайчике  в саду. Стемнело, но  холодно не
было. Он  устроил  себе  постель  на куче  торфа. И  тепло укрылся джутовыми
мешками. В  них хранились  луковицы тюльпанов, он высыпал их  в  корзины,  а
подушку он захватил.
     Здесь его никто не найдет.  Здесь он может оставаться  до  самой  зимы.
Перед сараем  росли сливы и  грецкий орех. А  около двери был  кран, из него
иногда капала вода, падая на железную лейку. Кап-кап...
     Приятно  пахло  торфом,  цветочными  луковицами  и  навозом. Было тихо.
Иногда лаяла собака, но очень далеко. За порогом  слышалось время от времени
шуршание в опавшей листве. Мышка, наверное, или ежик.
     Конрад закрыл глаза. Кап-кап...
     Здесь она его не найдет.
     Розмари Хауг  тщетно ждала  известий всю ночь. "Пожалуйста, не  звоните
нам больше, -- попросил ее раздраженный полицейский где-то  около двух часов
ночи, -- как только мы что узнаем, тут же позвоним сами".
     Ближе к трем часам ночи Феликсу Вирту удалось убедить ее принять легкое
снотворное.  Когда она уснула,  он лег на  софу, поставив будильник на шесть
утра. В семь он принес Розмари в постель  апельсиновый сок и  кофе. И весть,
что пока ничего нового нет. И уехал в клинику.
     Около восьми  в дверь позвонили двое полицейских.  Розмари открыла им и
обомлела, увидев их серьезные мины.
     -- Что-нибудь случилось?
     -- Мы только хотели спросить, нет ли у вас чего нового?
     -- Нет ли у меня чего нового?
     -- Пропавшие иногда  сами объявляются, а родственники так радуются, что
забывают сообщить нам.
     -- Если он объявится, я тут же поставлю вас в известность.
     -- Не стоит обижаться. Всякое бывает.
     -- Определенно что-то случилось!
     -- Чаще всего они находятся. Особенно помешавшиеся, -- успокоил ее тот,
что постарше.
     -- Если бы ничего не случилось, его бы уже давно нашли.
     -- Иногда  они заходят в чужие дома. И пока их там обнаружат и позвонят
нам -- пройдет целая вечность.
     Полицейский помоложе спросил:
     -- Подвал, гараж, чердачные помещения везде проверили? Розмари кивнула.
     -- У соседей? Розмари снова кивнула. Полицейские попрощались.
     -- Если чего узнаете, то один-один-семь, --  сказал молодой полицейский
уже у лифта.
     -- Можете на меня положиться, -- ответила Розмари.
     -- Не беспокойтесь, он обязательно где-нибудь  всплывет,-- крикнул тот,
что постарше, закрывая дверь лифта. -- Хотя бы  со дна озера, -- хмыкнул он,
когда лифт уже начал спускаться.
     Под  рододендронами  было  темно.  Через   плотную   верхушку   листвы,
укрывающей  его,  как  крыша,  Коникони видел  лоскуток  подернутого  дымкой
октябрьского неба.  Торфяная почва была холодной и влажной, и пахло осенью и
гнилью.  Под гравием, окаймлявшим парковую  дорожку  из гранитных плит, жили
серые мокрицы. Когда  он  дотрагивался до  них пальцем, они  сворачивались в
твердые катышки и ими можно было играть в бабки.
     Час назад в метре от него садовник сгребал опавшую  листву. Коникони не
пошевельнулся, и садовник медленно удалился.
     Чуть  позже мимо  прошли  старческие  женские ноги. Вскоре  после этого
молодые. Потом опять все затихло.
     По дорожке  просеменил  черный  дрозд. Он немножко поковырял клювом  на
краю  цветочной клумбы и обнаружил кончик дождевого  червя. Дрозд потянул за
него и вдруг замер.  Его неподвижный  пустой глаз заметил человека. Коникони
затаил дыхание.
     Дрозд выдернул червяка из земли и быстро исчез.
     Ветер донес запах сжигаемой листвы.
     Если они будут звать меня, я не откликнусь, решил про себя Коникони.
     Когда в  полдень Розмари  вышла  на  террасу, она услышала,  как тукает
мотор, и увидела полицейскую лодку, медленно проплывавшую с тукающим мотором
вдоль  берега.  На  берегу  она  различила полицейских  в синих  плащах. Они
разделились на две группы и обшаривали берег. Тогда она сделала нечто такое,
чего никак от себя не ожидала: она позвонила Томасу Коху.
     Поговорить с Томасом  Кохом оказалось  не так-то просто. Сказанного  ею
"по  личному  вопросу" было  явно недостаточно, чтобы ее  соединили с ним. И
того, что "речь идет  о  чрезвычайном случае", тоже было мало.  Только когда
она  заявила, что  "произошел  несчастный случай  с одним из  членов семьи".
Томас Кох довольно быстро подошел к телефону.
     -- Конрад Ланг не является членом нашей семьи, -- отрезал он, когда она
объяснила ему, в чем дело.
     -- Я не знаю, что мне предпринять.
     -- А что вы хотите от меня? Может, прикажете отправиться на его поиски?
     -- Я надеялась, вы  используете свое влияние. Мне  кажется, полиция  не
слишком серьезно относится к этому делу.
     -- А кто вам сказал, что я имею влияние на полицию?
     -- Конрад.
     -- В таком случае он уже давно тронулся, Розмари положила трубку.
     Симона Кох иначе представляла  себе замужнюю  жизнь. Всего  один год  и
четыре месяца замужем -- и уже шестой семейный конфликт. Нельзя сказать, что
она ожидала от этого брака слишком много. Зная,  что Урс сильная и  властная
натура, она заранее приготовилась к тому, что многое  в их общей жизни будет
идти так, как захочет он. И понимала, что  на него возложено множество дел и
общественных обязанностей, в которых  не всегда найдется  место  для нее.  У
самой  Симоны  в  жизни  было  не  много  забот.  Она  проявляла  интерес  к
электронной  технике  высоких  температур,  к  авторалли,  токийской  бирже,
фазаньей охоте  в Нижней Австрии, к  многоборью  в конном  спорте, гольфу  и
работам юной дизайнерши по текстилю, пока однажды не застукала ее с Урсом за
интимным  ужином  в маленьком ресторанчике. Симона  договорилась встретиться
там со своей приятельницей. И... помешала Урсу закончить "деловую" встречу.
     Симона была так  поражена,  что сначала  рассмеялась. Потом выбежала на
улицу и тут же увидела свою приятельницу, расплачивавшуюся за такси.
     -- Идем, мы посидим где-нибудь в другом месте, здесь полно народу.
     Они отправились в другой ресторанчик, и Симона ни словом не обмолвилась
своей  лучшей  подружке о  случившемся.  Она  стыдилась  признаться, что муж
обманывает ее уже через полтора месяца после свадьбы.
     Расплакалась она только  дома. Урса не  было всю ночь. Потом он заявил:
если бы она не рассмеялась, он бы пришел домой.
     Это был первый семейный кризис.
     Иногда она думала, ей следовало  бы тогда закатить ему настоящую сцену.
Может, это положило бы конец изменам.
     Урс  Кох  никогда не  сомневался в том, что  брак не означает  для него
потерю   личной  свободы,  как   он   называл   свое  право  на   маленькие,
несущественные для семейных отношений приключения.
     Симона,  воспитанная своей  матерью весьма прагматично,  до  сих  пор с
пониманием  относилась к тому, что  мужчины не всегда соблюдают верность.  А
кроме  того, раньше она сама  не раз была одной из тех, с которыми они сидят
тайком в  укромных ресторанчиках.  Но то, что  муж так быстро потерял  к ней
интерес, испугало  ее.  Ее мать  внушила  ей: "Ты такая  же,  как я,  просто
хорошенькая,  а это  значит, что нам нужно устраивать свою жизнь до двадцати
пяти".
     Сейчас  ей двадцать три, и она уже иногда  спрашивала себя: а хватит ли
ей времени начать все заново? Поэтому она только слабо  защищалась,  считала
измены  и  все  больше  впадала  от  них в депрессию, что очень  вредило  ее
внешнему   облику.   Ситуацию  усугубляло   то,   что  они   жили  на  вилле
"Рододендрон".  Симона  чувствовала себя посторонней в  этом старом  большом
доме. Ей казалось, будто  все  следят за  ее реакцией  на выходки  Урса,  не
проходившие незамеченными ни  для  членов семьи, ни для слуг, терявших каплю
за каплей уважение к ней.
     Эльвира, Томас  и Урс были настолько каждый по-своему  поглощены собой,
что  замечали  присутствие Симоны  только  тогда,  когда это  требовалось на
людях.
     А по большей  части она была  полностью предоставлена  своей  грусти  и
тоске,  справиться с которыми сейчас бывало особенно трудно  --  наступившая
осень  напоминала  о  том,  как  быстротечно  время  и как  скоро появляются
морщины.
     Все тоскующие, как правило,  бродят в  поисках подходящих декораций для
своей  меланхолии, вот  и  Симона  забрела в отдаленную часть парка и  вдруг
услышала какое-то журчанье. Из зарослей  рододендроновых кустов, окаймлявших
парковую  дорожку, торчала  голова  пожилого человека,  тот,  судя по всему,
справлял свою малую нужду.
     Увидев  ее,  он  со  смущеным видом застегнул брюки.  Симона  деликатно
отвернулась. Когда она снова повернулась, он уже исчез.
     -- Эй! -- крикнула она. Никакого ответа. Только слабое шевеление листвы
в том месте, где он только что стоял.
     --  Пожалуйста,  выходите,  --  сказала  Симона   неуверенным  голосом.
Никакого движения.
     -- Что-то не так, госпожа Кох? -- послышался голос сзади.
     Это был садовник по имени Хугли, он шел по дорожке ей навстречу.
     --  Там  кто-то  есть, --  сказала она.  --  Вон там, в рододендроновых
кустах, пожилой мужчина.
     -- Вы уверены?
     -- Я его видела. Он спрятался. Примерно вон там
     -- Эй, а ну, давай выходи! Быстро! -- крикнул садовник.
     Никакого движения. Тихо. Он бросил на Симону скептический взгляд.
     -- Я видела его.  Он мочился и потом исчез.  Он где-то там внизу. Хугли
осторожно вступил на влажную парковую почву и зашагал к кустам рододендрона,
доходившим ему до подмышек. Симона направляла его:
     --  Чуть-чуть  правее,  да,  вот  сейчас  вы  дойдете  до  того  места.
Осторожно!  Садовник Хугли  остановился,  исчез  в кустах и  вскоре вынырнул
оттуда вместе с пожилым мужчиной.
     -- Господин Ланг! -- воскликнул он удивленно.
     Симона  теперь  тоже узнала  этого человека.  Конрад Ланг,  поджигатель
Корфу.
     Незадолго до полудня в полицию позвонил шофер такси.
     Вчера у  него  был  вызов по  адресу  Розмари Хауг.  Пожилой мужчина  с
подушкой  в руках попросил отвезти его на Фихтенштрассе, 12. То, что  вместо
тридцати двух франков тот заплатил ему сто, таксист не упомянул.
     Фихтенштрассе, 12 оказалась виллой времен грюндерства , перестроенной в
большое конторское здание. Никто там не знал Конрада Ланга, и никто не видел
пожилого  мужчину  с подушкой.  Но поскольку таксист настаивал  на том,  что
отвез пассажира именно по этому адресу и даже видел, как он вошел в калитку,
полицейский  вахмистр  Штауб попросил  разрешения  осмотреть участок и  даже
вызвал для этого служебную собаку.
     Бывший парк позади  дома  представлял собой  мрачную картину -- зарос и
одичал. Участок двумя террасами поднимался  вверх по склону. На  самом верху
находилась раньше  площадка  для  сушки  белья,  затененная сейчас огромными
елями, среди  которых  торчали  из  мха  заржавевшие  штанги  для просушки и
выколачивания  ковров.  От соседнего участка площадку  отделяла густая живая
изгородь.
     Овчарка по кличке Сента потянула того, кто вел ее  на поводке, именно к
этой изгороди. Полицейский  отвязал ее, и она исчезла в зарослях кустарника.
Через какое-то время стало  ясно, что собака взяла след на соседнем участке.
Полицейский  протиснулся  сквозь  чащобу и  уткнулся в  забор  из  железного
штакетника. Продвигаясь вдоль него в том направлении, в каком исчезла Сента,
он  буквально  через  несколько  метров наткнулся  на  узенькую полуоткрытую
калитку.  За ней виднелись заросшие зеленью ступени; спускаясь, они вели  на
соседний участок. На виллу "Рододендрон".
     Когда полицейские позвонили в  стальные ворота виллы  "Рододендрон", им
открыл удивленный садовник Хугли.
     -- Как, вы  уже здесь? -- сказал он. Прошло не больше минуты, как он по
приказанию Томаса Коха звонил в полицию.
     Полицейский вахмистр Штауб откашлялся.
     --   Мы  ищем  пропавшего  человека,  и   у   нас  есть  все  основания
предполагать,  что  означенное лицо находится  здесь,  на  этом  участке, --
произнес он.
     -- Еще бы, конечно, -- ответил Хугли и повел их в дом.
     В вестибюле виллы Эльвира и Томас Кох стояли перед резным, старинным на
вид  стулом,  имевшим  форму  трона,  на котором восседала  печальная фигура
Конрада Ланга
     --  взлохмаченного,  небритого  и  безучастного  ко  всему,  в мятом  и
запачканном землей костюме.  Рядом  с  ним  стояла  Симона  Кох,  пытавшаяся
напоить  его горячим  чаем. Когда вошли полицейские, Томас Кох  двинулся  им
навстречу.
     --  А-а,  господа  полицейские,  вы  сработали   на  удивление  быстро.
Пожалуйста, позаботьтесь о нем. Его нашли здесь, в нашем парке.  Это  Конрад
Ланг. У него умственное помешательство.
     Полицейский вахмистр приблизился к "трону" Конрада Ланга.
     --  Господин  Ланг? --  спросил  он громче  обычного.  --  С вами все в
порядке?
     Конрад кивнул.
     Чуть тише Штауб сказал, обращаясь к Эльвире и Томасу:
     -- Он в розыске со вчерашнего дня. И опять громко Конраду:
     -- Ну и дела вы устраиваете!
     -- Ни малейшего представления, как он проник сюда, -- сказал Томас  Кох
полицейскому вахмистру.
     -- Зато  нам это  хорошо  известно: через маленькую калитку с соседнего
нижнего участка.
     -- Калитку? -- спросил Томас Кох.
     -- Да, там  внизу есть проржавевшая садовая калитка, почти  недоступная
из-за зарослей и, вероятно,  целую вечность не использовавшаяся. Вы этого не
знали? Вместо него ответила Эльвира:
     -- Я забыла про нее. На той вилле внизу жил когда-то друг моего первого
мужа. Но он  переехал,  еще когда  Вильгельм  был жив.  И с тех пор калиткой
никто не пользовался.
     -- Когда же это было?
     --  Шестьдесят лет назад, -- задумчиво  произнесла Эльвира  больше  для
себя самой. Томас покачал головой:
     -- Я об этом понятия не имел.
     --  На вашем месте я  принял  бы  кое-какие меры, так любой может  сюда
пробраться,
     -- посоветовал ему Штауб. Затем он опять повернулся к Конраду и громким
голосом сказал:
     -- Пойдемте, мы отвезем вас домой.
     Конрад непонимающе смотрел на полицейских.
     -- Яи так дома.
     Полицейские обменялись улыбками.
     -- Да, да.  Но мы доставим вас  в  другой  ваш дом. Конрад на мгновение
задумался.
     --  Ах, вот что,  -- пробормотал он  наконец  и  встал. Он взглянул  на
Томаса  Коха. --  Значит,  ты не помнишь эту калитку? Томас покачал головой.
Конрад прикрыл рот ладонью и прошептал ему:
     -- Лазейка пиратов! -- Потом он взял Симону за руку. -- Спасибо.
     -- Не  стоит благодарности,  -- ответила Симона. Он  изучающе глядел на
нее какое-то время.
     -- Мы не знакомы с вами еще с Биаррица?
     -- Вполне возможно, -- улыбнулась Симона.
     Полицейские подхватили Конрада Ланга и вывели его из дома, Симона пошла
за ними.
     Томас Кох стоял и качал головой.
     -- Лазейка  пиратов... Калитка... В мозгу вроде как  бы что-то щелкает.
Кто это говорил, что  он больше ничего не помнит? Эльвира не ответила. Томас
смотрел вслед полицейским, Конраду Лангу и Симоне.
     -- Биарриц! Они же знают друг друга вовсе не по Биаррицу.
     Через десять дней Шеллер проинформировал свою шефиню, что Конрада Ланга
поместили  в дом  для престарелых "Солнечный сад", где  за  ним будет полный
уход.
     --  Я предполагаю,  что на этом тема  "Конрад Ланг" будет  окончательно
закрыта, -- добавил он с едкой ухмылкой.
     Эльвира Зенн чуть не ответила:  "Надеюсь". В этот вечер Шеллер ушел  от
нее очень поздно.
     "Солнечный сад" -- дом для престарелых и инвалидов -- представлял собой
шестиэтажное здание, расположенное на краю  леса, не слишком далеко от виллы
"Рододендрон" и отеля "Grand Hotel des Alpes", где в  баре Конрад Ланг выпил
не один "Negroni" -- идеальный послеобеденный drink.
     А сейчас он сидел в гостиной верхнего этажа и никак не мог понять,  что
он  здесь потерял. Верхний  этаж был закрытым отделением, здесь  содержались
пациенты  с  прогрессирующими формами  заболевания. Или те, которые уже хоть
раз да убегали отсюда.
     Конрад  Ланг   не  относился  к  пациентам  с  прогрессирующей   формой
заболевания, и врачам было бы приятнее видеть его в другом отделении, где он
нашел бы  себе  партнеров для  общения.  Но  во-первых, в закрытом отделении
оказалась  свободной одноместная палата, во-вторых,  опасность,  что  Конрад
Ланг  убежит, была  достаточно  велика, и в-третьих,  в  результате быстрого
развития болезни его так и так переведут в  закрытое  отделение. Однако пока
Конрад Ланг  производил в этом  новом для себя  окружении скорее впечатление
посетителя, чем пациента.
     Когда  Розмари привезла  сюда  Конрада и  помогла  ему  внести  вещи  в
комнату, она не смогла сдержать слез при виде палаты с больничной койкой.
     Он обнял ее и утешил:
     -- Не надо печалиться. Это ведь не навечно.
     Он провожал ее до лифта, который можно было вызвать и открыть только  с
помощью ключа,  находившегося у сестры,  и прощался с ней так, словно  молил
понять его, что неотложные дела и обязательства мешают ему лично сопроводить
ее домой.
     Пытаясь смягчить ситуацию, она привозила его поначалу  к себе домой  на
целый день. Но вскоре выяснилось, что ее квартира стала для  него чужой.  На
него нападало странное беспокойство, стоило ему  там оказаться. Он все время
пытался встать с кресла, куда она его усаживала, пока готовила обед. И часто
она  находила  его в пальто и шляпе уже в  коридоре,  где он стоял и  дергал
ручку закрытой входной двери.
     Однажды вечером, когда они вернулись от нее и дверь лифта открылась уже
на шестом этаже  "Солнечного сада",  а  взгляды тех,  кто сидел в  гостиной,
выжидательно устремились  на них, он отказался выйти из лифта. Потребовалось
все ее искусство, чтобы уговорить  его, и потом  еще помощь дюжего санитара,
чтобы водворить его в палату.
     Когда она уходила, в глазах его стояли слезы.
     Врач  отделения на следующий день сказала ей, что будет лучше, если она
не станет  больше брать его к  себе  домой. Это вносит путаницу в его мысли.
Потом  ему трудно понять, где же  он. Он должен  постепенно  привыкнуть, что
здесь -- его дом.
     Так закрытое  отделение  "Солнечного  сада" -- дома для  престарелых  и
инвалидов -- окончательно стало новым домом Конрада Ланга.
     Забор  из  железного  штакетника,  отделявший  виллу  "Рододендрон"  от
нижнего соседнего участка, был заменен  на современный, полностью отвечавший
технике  безопасности. И уж  раз  они  этим  занялись, Урс  Кох распорядился
обновить в том же духе забор по всему периметру участка.
     Это  обстоятельство  и  сознание  того,  что  Конрад Ланг содержится  в
закрытом отделении на шестом этаже такого заведения, откуда нормальным путем
выйти живым невозможно, должны  были  бы, собственно, удовлетворить  Эльвиру
Зенн:  она могла  чувствовать  себя  в  полной  безопасности  от  дальнейших
внезапных  наваждений прошлого. Но она  все время ловила  себя  на том,  что
думает о Конраде. Она,  правда, уверяла себя, что никто  не  станет обращать
внимания  на  болтовню полусумасшедшего  старика, однако полного спокойствия
это ей не приносило.
     И поэтому она пригласила к  себе на  чашку чая молча страдающую в своем
браке Симону и завела с ней как бы невзначай разговор о старом человеке.
     -- Как-то  там теперь  поживает  Кони, --  произнесла  она со  вздохом.
Симона удивилась:
     -- Конрад Ланг?
     --  Да. Как он тут  сидел!  Как жалкий гномик! Больно  было  глядеть на
него!
     -- Мне его тоже было очень жалко.
     -- Ужасная болезнь! Симона молчала.
     --   Притом  все  так  удачно  складывалось:   состоятельная   женщина,
перспектива остаток жизни делать то, что  он любит больше  всего  --  вообще
ничего не делать. И вот пожалуйста -- инвалидный дом.
     -- Так он в инвалидном доме?
     -- Всякая любовь всегда на чем-то кончается -- женщина ведь еще молода.
     -- Это весьма эгоистично.
     -- Не каждый же способен ухаживать за слабоумным мужем.
     -- Но спихивать его в инвалидный дом -- это подло!
     -- А может, ему там хорошо? Он среди своих.
     -- Трудно себе такое представить. Эльвира вздохнула.
     -- Мне тоже. -- Она снова  налила чай.  --  Ты не могла  бы  как-нибудь
навестить его?
     -- Я?
     --  Посмотрела  бы,  как ему там.  Все  ли  у  него  есть.  Может, надо
что-нибудь  сделать  для  него.  Мне  было  бы  спокойнее.  Симона  все  еще
колебалась.
     -- Я не люблю ходить по больницам.
     -- Это не больница. Это дом для престарелых. Там не так страшно.
     -- А почему бы тебе самой не пойти?
     -- Это невозможно.
     -- Ну тогда давай вместе.
     -- Вероятно, ты права. Забудем про это. И про Конрада тоже.
     Первое   впечатление   Симоны   --   въедливый   специфический   запах,
обрушившийся на нее, как только дверь лифта открылась на шестом этаже.
     Стоило ей выйти, как в гостиной все  смолкло. Она осмотрелась и увидела
за  отдельным столиком  у  окна  Конрада Ланга, сидевшего неподвижно и  тупо
смотревшего в одну точку. Она подошла к нему.
     -- Добрый день, господин Ланг.
     Конрад Ланг удивленно поглядел  на  нее. Потом встал,  протянул  Симоне
руку и сказал:
     -- Не знакомы ли мы с вами еще с Биаррица? Симона рассмеялась.
     -- Ну конечно же, еще с Биаррица.
     Она  села  рядом  с  ним,  и  гостиная  снова  наполнилась  звуками  --
неумолчной болтовней, невнятным бормотаньем, хихиканьем и перебранкой.
     То, что Симона рассказала про Конрада Ланга, Эльвиру не успокоило.
     --  Его  надо  оттуда   вытащить,  притом  быстро,  --  сказала  Симона
возбужденно. -- Иначе он и в самом деле заболеет.
     На  нее  он  не  произвел  впечатления  человека,  страдающего болезнью
Альцгеймера.  Он тотчас же узнал ее, хотя они встречались всего лишь дважды,
тут же вспомнил свою шутку про Биарриц и подробно рассказал ей, как выглядел
курорт  в послевоенные  годы,  словно это было только вчера.  В этом доме он
окружен какими-то полоумными  людьми,  говорила Симона,  с  ними  невозможно
разговаривать  разумно.  И что  самое замечательное:  он  не припоминает  ни
одного визита этой самой Розмари  Хауг. Со  дня  свадьбы Эльвира  ни разу не
видела Симону такой активной и решительной. Она была одержима идеей вытащить
Конрада из этого заведения.
     --  Бедняга,  --  было  резюме Эльвиры. --  Тебе  удалось  поговорить с
врачом?
     -- Я  пыталась. Но мне не захотели давать никаких объяснений, поскольку
я не родственница.
     -- Может, тебе лучше вступить в контакт с этой Хауг?
     -- Я и собираюсь так поступить. Только не знаю, сумею ли сдержаться.
     --  Можешь  полностью  рассчитывать  на  мою  поддержку,  --  пообещала
Эльвира.
     Уходя,  Симона даже подумала, что, возможно,  эта старая женщина не так
уж холодна  и бездушна. Началось  маленькое сражение за освобождение Конрада
Ланга  из  дома для  престарелых. Симоне никак не  удавалось  встретиться  с
Розмари Хауг. В конце концов дворник сказал ей, что она на неделю уехала.
     Неудивительно, подумала Симона.
     Через  администрацию "Солнечного  сада" ей  посчастливилось узнать  имя
врача,   определившего  сюда  Конрада  Ланга,  и  очень  скоро,  без  всяких
проволочек,  он  назначил ей время  встречи, как только она объяснила ему, о
ком идет речь.
     Врача звали доктор  Вирт, и, несомненно, он внушал симпатию.  Он принял
ее в своем кабинете и терпеливо выслушал, когда она ему заявила, что,  по ее
мнению, Конраду  Лангу  не место в том окружении, в каком он находится,  и у
нее есть опасения, что хотя он сейчас не болен, но там с ним это обязательно
произойдет.
     --  Вы хорошо знаете Конрада Ланга? -- был его первый вопрос, когда она
закончила.
     --  Нет, но семья моего  мужа  знает его  очень хорошо. Он  практически
вырос вместе с моим свекром.
     -- И он разделяет ваше мнение? Симона смутилась.
     -- Он не навещал его. Он слишком занят. Доктор Вирт понимающе кивнул.
     --  Отношения  между  ними  сейчас  не  из  лучших.  Кое-какие  события
прошлого.
     -- Пожар на Корфу?
     -- Да,  среди прочего и это. Точных  причин я тоже не знаю. Я  в  семье
недавно.
     -- Видите  ли, госпожа Кох, я  очень хорошо понимаю, что вы чувствуете,
но  смею  вас заверить, что вы заблуждаетесь.  Если  вам и показалось, что у
господина Ланга  адекватное поведение, то только  потому, что  он  мастерски
владеет   искусством   светского  общения,   приобретенным   благодаря   его
воспитанию, он умеет многое затушевать, и еще возможно, что вы застали его в
благоприятный  момент. Взлеты и падения характерны для  этой болезни. Но  мы
должны исходить в своем решении из кризисных ситуаций.
     --  Я на это  смотрю  по-другому. Лучше ориентироваться  на те моменты,
когда он в благополучном состоянии.
     -- И что вы предлагаете?
     -- Чтобы вы вытащили его оттуда.
     -- А что дальше, кто будет за ним ухаживать?
     -- Ну, на госпожу Хауг, по-видимому, рассчитывать больше не приходится?
-- осведомилась Симона язвительно.
     Доктор Вирт отреагировал на это с раздражением:
     -- Госпожа Хауг  сделала для  Конрада  Ланга гораздо больше, чем  можно
ожидать от женщины после такого короткого знакомства. Именно я и уговорил ее
предпринять этот шаг.
     -- Надеюсь, она наслаждается своей вновь обретенной свободой.
     -- Госпожа  Хауг находится в клинике на Бодензее с диагнозом "состояние
депрессии  на  почве нервного  истощения", и я надеюсь, что она скоро  опять
придет в себя. Если уж кто и  не соблюдал своих обязанностей  по отношению к
Конраду Лангу, так это семейство Кохов, уважаемая госпожа Кох.
     Симона смущенно молчала. Потом сказала, уже не так самоуверенно:
     -- Может, еще не поздно кое-что исправить?
     -- Как вы себе это представляете?
     --  Ну,   скажем,   частный   уход   за  пациентом.   Снять   квартиру,
соответственно ее  оборудовать и  нанять медицинский  персонал  по  уходу за
больным.
     --  День  и  ночь,  госпожа  Кох,  а  это  означает  --  круглые  сутки
трое-четверо  человек из  специально  обученного  медперсонала  по  уходу за
больным плюс лечащие врачи, диетическое питание, лабораторные исследования и
т. д. Маленькая клиника на дому для одного-единственного пациента?
     -- Я пользуюсь полной поддержкой госпожи Зенн.
     Когда  Симона  Кох покидала  клинику, она все же  заручилась  обещанием
доктора Вирта обдумать  ее предложение и обсудить его со  своими коллегами и
компетентными инстанциями.
     Идея  Симоны  превратить  маленький  гостевой   домик  в  мини-больницу
показалась Эльвире  слишком далеко идущей. Она хотела заполучить Конрада под
свой контроль, но не в такой степени.
     --  А  тебе не кажется,  что частная  клиника  была  бы  более разумным
решением?
     -- Ему не нужна никакая клиника. --  настаивала на своем Симона, -- ему
нужен уход, особенно в кризисные моменты.
     -- Но я же видела его здесь, в полной отключке!
     -- Тогда у него как раз и был кризис.
     -- Если ты притащишь сюда Кони, твой муж просто взбесится. Не говоря уж
о  Томасе.  Надо найти  такое  решение, которое никому бы  из нас  не было в
тягость.
     -- Бывают случаи, когда нельзя уклоняться от ответственности.
     -- Мы не в ответственности за Конрада Ланга.
     --  Но  он  все-таки   имеет   какое-то  отношение   к  семье.  Эльвира
прореагировала абсолютно спокойно.
     -- Что ты знаешь о семье, -- только и сказала она в ответ.
     -- Об этом не может быть и речи, -- заволновалась Розмари Хауг, услышав
от  Феликса Вирта  о визите Симоны Кох. Они сидели в зимнем  саду клиники на
Бодензее, пили кофе и смотрели на туман,  накрывший  пологом берег озера. --
Их  теперь  совесть  замучила. Они  думают,  что деньгами  исправят  то, что
сделали с ним за  шестьдесят лет. Они хотят напоследок использовать его.  На
сей раз для успокоения своей нечистой совести.
     --  С  другой  стороны,  --  как  бы  размышлял  Феликс  Вирт,  --  это
единственная  и последняя  для него  возможность  прожить  остаток жизни  по
крайней мере так. как он привык.
     -- Когда я предлагала частный уход за ним, ты мне это отсоветовал.
     -- Речь идет о четырех- или пятистах тысячах франков в год.  И  все это
ради человека, который даже не может тебя вспомнить?
     -- А ты знаешь, какими были его последние слова, сказанные Томасу Коху?
"Поцелуй меня в ...!>> По-моему, это нельзя сбрасывать со счетов.
     Клочья тумана повисли на голых ветках фруктовых деревьев на берегу.
     -- Мне надо выбраться отсюда. Феликс.
     Конрад Ланг сидел в гостиной, где было полно людей,  и  вдруг случилось
нечто  неожиданное:  Джин  Келли  спрыгнул  с  экрана!  Сначала он  принялся
вытанцовывать  на  газете,  но  Конрад разорвал ее  пополам,  тогда он  стал
кривляться на одной половинке. Конрад эту половинку разорвал, а Келли взял и
перепрыгнул  на  вторую. Конрад  и  ее  разорвал  на четвертинки.  Тогда тот
выскочил на середину комнаты.
     Сидевшей рядом  с ним старой женщине Конрад сказал: "Вы  видели? Он уже
здесь". Но женщина не обратила на него внимания. И  тут произошло нечто  еще
более интересное: она сама  вдруг оказалась на  экране,  и стало видно,  что
старая женщина -- ведьма с острым подбородком и острым носом.
     Конрад испугался  и закричал: "Смотрите, смотрите, ведьма, ведьма!" Тут
к  нему подошел  огромный мужчина  и сказал: "Заткнись,  не  то получишь". И
тогда Конрад понял, что надо как можно быстрее уносить отсюда ноги. Он встал
и пошел к лифту, но там не было кнопок. Он направился по коридору к двери --
та  вела  к  лестнице. Дверь  оказалась запертой.  Но  ключ  висел  справа в
маленьком стеклянном ящичке. Он тоже был заперт.  Он двинул локтем по стеклу
и вынул ключ. Затем  отпер дверь  на лестницу.  В спину ему громко  ругалась
ведьма. Он вышел на  открытую  площадку пожарной лестницы на шестом этаже. И
начал медленно спускаться.
     Добравшись  до  площадки пятого,  он  услышал, как  Джин  Келли крикнул
сверху:
     -- Господин Ланг?
     Ведьмины штучки. Не удостоив ее взглядом, он двинулся дальше.
     На  площадке третьего  он увидел, как на  него  идут  горные  стрелки в
зимних  мундирах  карательных  отрядов.  Вот  они  медленно  поднимаются  по
лестнице навстречу  ему. Он уже и  над собой слышит  громыхающие по железным
ступеням шаги. Взглянув наверх, он увидел белые брючины. Еще и горная пехота
в зимних маскировочных комбинезонах.
     Он сел на перила и стал выжидать. Живым они его не возьмут.
     Розмари  Хауг  уже  издали  увидела,  что  в  "Солнечном  саду"  что-то
случилось.  На  всех  площадках  пожарной  лестницы,  которая  спускалась по
западной  стене от  крыши шестиэтажного  здания  вниз до самой земли, стояли
санитары и  сестры,  пожарные и полицейские. Кроме  площадки третьего этажа.
Там на перилах сидел одинокий мужчина.
     Перед  домом было  полно полицейских машин,  стояла  "скорая помощь"  и
пожарники.  Подъехав  ближе,  она заметила внизу у самой  лестницы  надувной
трехметровый матрац. Припарковавшись,  она вдруг  поняла, кто  этот одинокий
мужчина. И бросилась бежать.
     Кордон полицейских задержал ее.
     -- Мне надо пройти, -- выдохнула она.
     -- Вы родственница?
     -- Нет. Да! Я его подруга. Пустите меня к нему. Я поговорю с ним!
     Через десять минут, после того  как  дежурный врач  подтвердил полиции,
что  госпожа Хауг единственная из  близких этого пациента, ее  пропустили, и
она стала медленно подниматься наверх.
     --  Ну  и напугал  ты меня, Конрад,  -- громко  сказала  она как  можно
бодрее.  -- Если  бы ты  знал, как это выглядит снизу, очень рискованно, они
тут все страшно нервничают и не понимают, как ты мог выкинуть такую штуку.
     Она  добралась  до  второй  площадки  и  приготовилась  подниматься  по
ступеням выше, мимо последнего поста спасателей.
     --  Я сейчас  уже буду с тобой, Конрад, и  мы пойдем в "Des Alpes", мне
необходимо расслабиться, а тебе?
     Конрад не отвечал. Розмари добралась до последнего витка перед  третьим
этажом и начала медленно подниматься дальше.
     -- Ты не хочешь  спуститься мне навстречу, Конрад? Я уж больше не могу,
а ведь внутри есть  лифт... да и холодно тут. Ну хорошо,  я уже иду, Конрад.
О'кей?
     Она хорошо видела его. Он сидел на перилах спиной к улице, и вид у него
был абсолютно безучастный.
     Она  преодолела последние  две  ступени и уже ступила на площадку -- не
далее чем в трех метрах от него.
     -- Уфф, вот я и здесь, ты что,  даже не хочешь поздороваться со мной? Я
тебя просто не узнаю -- сидишь и не обращаешь на меня никакого внимания.
     Не сделав ни единого жеста, свидетельствовавшего  о том,  что  он узнал
ее, Конрад перекинулся через перила и полетел головой вниз.
     Он был единственным, кто не кричал.
     Конрад  Ланг приземлился мягко  и только слегка пострадал в потасовке с
пожарными, пытавшимися вызволить его из надувного матраца.
     Его держали  вчетвером,  чтобы  врач  смог ввести ему  успокаивающее, а
санитары потом отнесли его в палату.
     Розмари тоже понадобились успокоительные капли.
     И администратору "Солнечного сада" тоже.
     --  Когда-нибудь  это  должно было  произойти,  --  сказал он командиру
спасательного  отряда.  -- Такое  идиотское предписание!  Держать в закрытом
отделении ключ от выхода к пожарной лестнице  на всякий случай! Так уж лучше
сразу приделали бы мостки для прыжков вниз!
     Розмари осталась сидеть у постели Конрада.  Перед тем  как заснуть,  он
сказал ей:
     -- Спокойной ночи, сестра.
     В  тот же вечер она рассказала Феликсу Вирту по телефону о случившемся,
и он спросил: она все еще возражает, чтобы о дальнейшей судьбе Конрада Ланга
заботились Кохи?
     --  Разве могу я навязывать себя мужчине, который, выбирая между мной и
прыжком вниз с третьего этажа, предпочел второе?
     Симона  навещала  теперь Конрада почти  каждый  день.  Она  чувствовала
какую-то необъяснимую связь с ним.
     Симона пришла на следующий день, не зная о случившемся. Конрад встретил
ее  в хорошем настроении, ухоженный и опрятно одетый, как никогда. Ничто  не
омрачало его  прекрасного настроения  --  от  вчерашнего  дня  в  памяти  не
осталось и следа.
     --  Целую  ручку,   милостивая  госпожа,  --  сказал   он   хорошенькой
незнакомке, которая,  очевидно, пришла к нему. Он склонился к ее руке, и она
увидела у него на затылке синяки, а на левом ухе рваную рану.
     Она  тут же призвала к ответу сестру отделения, и  та рассказала  ей  о
вчерашнем.  Симоне стало ясно --  это  была  попытка самоубийства. Она долго
гуляла с ним, надеясь, что он расскажет ей о случившемся поподробнее.
     Конрад радовался прогулке, как  дитя. Уже начало смеркаться,  когда они
проходили мимо "Grand Hotel des Alpes". Конрад прямым ходом направился туда,
кивнул  стоявшему  в  дверях  швейцару,   как  старому  знакомому,  и  повел
пораженную Симону сразу в бар.
     -- Small  world, -- сказал  он  барменше, принявшей у  них пальто.  Она
назвала его Кони и принесла ему один "negroni", как всегда.
     Симона заказала  бокал  шампанского, окончательно убеждаясь, что  этому
человеку не место в доме для престарелых.
     --  Глория  фон  Турн   и  Таксис  велела  приготовить  князю   на  его
шестидесятилетие  юбилейный торт  с  шестьюдесятью  пенисами  из  марципана.
Князь, собственно,  был голубым. Но  это  было известно  только очень узкому
кругу людей. Ты знала об этом?
     --  Нет, я этого  не знала,  -- сказала Симона, хихикая в  кулачок. Она
была рада, что он обратился к ней на ты.
     Когда  заиграл пианист, они  повторили свой заказ. Конрад вдруг встал и
подошел к  двум старым дамам в  костюмах из  ткани  с крупными цветами,  они
сидели за маленьким столиком возле тапера.  Он  обменялся с ними несколькими
фразами, а когда вернулся, в глазах у него стояли слезы.
     -- Вы расстроились, господин Ланг? -- спросила Симона.
     -- Нет, я  счастлив, -- ответил он, -- счастлив,  что тетя Софи и  тетя
Клара все еще живы.
     -- Ах, а я думала, у вас нет родственников.
     -- Как вам могло прийти такое в голову