н если ее материал выйдет в октябрьском номере. Она ответила что Пятнадцатое ноября пятнадцатого октября как нельзя более уместно. Снова долгое молчание а потом на этот раз пришла корректура Мы удивились но корректуру вернули быстро. По-видимому ее без спросу послал какой-то молодой человек потому что очень скоро пришло письмо с извинениями в котором говорилось, что произошла ошибка, пока что статья не идет в печать. Это тоже рассказывалось захожим англичанам и в итоге ее в конце концов печатали. Потом ее напечатали еще раз в Георгианских рассказах. Гертруда Стайн умилилась когда ей потом передали как Элиот в Кембридже сказал Гертруда Стайн пишет очень хорошо но не для нас. Но вернемся к Эзре. Эзра вернулся и вернулся с редактором Дайл. На этот раз было хуже чем с японскими гравюрами, было намного резче. Удивленный этой резкостью Эзра свалился с любимого маленького кресла Гертруды Стайн, того которое я вышила по рисунку Пикассо, и Гертруда Стайн разозлилась. Наконец Эзра с редактором Дайл ушли, всем было не слишком приятно. Гертруда Стайн не хотела больше видеться с Эзрой. Эзра не видел причин не видеться. Однажды он встретил ее возле Люксембургского сада и сказал, но я действи- -295- тельно хочу с вами увидеться. Мне очень жаль, ответила Гертруда Стайн, но у мисс Токлас болит зуб а кроме того мы собираем полевые цветы и мы заняты. В буквальном смысле и то и другое бы правдой, как в каждой букве то что пишет Гертруда Стайн, но это опечалило Эзру. Больше мы его никогда не видели. В эти месяцы после войны мы шли однажды; по маленькой улочке и увидели человека который заглядывал в окна и ходил взад и вперед и из стороны в сторону и вообще вел себя странно. Липшиц, сказала Гертруда Стайн. Да, ответил Липшиц, я покупаю железного петуха. Где он, спросили мы. Да вот же, ответил он, и там он и был. Одно время' Гетруда Стайн была немного знакома с Липшицем но после этого случая они подружились и вскоре он попросил ее позировать. Он только что закончил бюст Жана Кокто и он хотел изваять ее. Она никогда не отказывается от позирования, она в нем любит покой и хотя она не любит скульптуру и так и сказала Липшицу она начала позировать. Помню весна была очень жаркая и у Липшица в мастерской было чудовищно жарко а они там сидели часами. Липшиц мастер злословить а Гертруда Стайн обожает начало, середину и конец сплетни и Липшиц сумел восполнить некоторые недостающие части некоторых сплетен. А потом они говорили об искусстве и Гертруде Стайн очень понравился ее портрет и они очень дружили и сеансы кончились. Однажды мы поехали смотреть выставку на другом конце города и какой-то человек подошел -296- к Гертруде Стайн и что-то ей сказал. Она ответила, вытирая лоб, жарко. Он сказал что он знакомый Липшица и она сказала, да у него было жарко. Липшиц сделал несколько фотографий головы и должен был их принести но не принес, а мы были страшно заняты и Гертруда Стайн иногда спрашивала почему же Липшиц не приходит. Эти фотографии кому-то понадобились и она написала ему чтобы он их принес. Он пришел. Она спросила, почему же вы раньше не приходили. Он ответил что раньше он не приходил потому что кто-то кому это сказала она сказал ему что ей было скучно когда она ему позировала. Черт возьми, сказала она, обо мне прекрасно известно что я говорю обо всех и вся, я говорю о человеке, я говорю в лицо человеку, я говорю когда хочу и что хочу, но в основном я говорю то что думаю, так что вы или кто угодно хотя бы можете довольствоваться тем что говорю вам я. Он как будто вполне этим удовольствовался и они мило и спокойно поговорили и сказали друг другу à bientôt, скоро увидимся. Липшиц ушел и несколько лет мы его не видели. Потом объявилась Джейн Хип и захотела повезти работы Липшица в Америку и захотела чтобы Гертруда Стайн пришла их отбирать. Как же я приду, сказала Гертруда Стайн, когда Липшиц совершенно явно сердится, почему и отчего я безусловно ни малейшего представления не имею но он сердится. Джейн Хип сказала что Липшиц сказал что он почти никого так не любит как он любит Гертруду Стайн и убит тем что они больше не видятся. О, сказала Гертруда Стайн, я очень его люб- -297- лю. Я обязательно пойду с вами. Она пошла, о нежно обнялись и провели счастливые часы и в отместку она только Липшицу сказала при расставании, à très bientôt*. А Липшиц ответил, comme vous êtes méchante** С тех пор они самые распрекрасные друзья и с Липшица Гертруда Стайн написала один из самых прелестных своих портретов но они никогда не говорили о ссоре и если знает что произошло во второй раз то она нет. Это через Липшица Гертруда Стайн вновь встретилась с Жаном Кокто. Липшиц сказал Гетртруде Стайн а она этого не знала, что Кокто в своем Потомаке говорил о Портрете Мейбл Додж и его цитировал. Ей было. естественно очень приятно потому что Кокто был первый французский писатель который говорил о ее творчестве. Они встречались раз или два и у них завязалась дружба которая состоит в том что они довольно часто дру другу пишут и ужасно друг другу нравятся и имеют много общих молодых и старых друзей, но не в том что они встречаются. Джо Дэвидсон тоже в это время ваял Гертруду Стайн. Там все было спокойно, Джо был занятный и остроумный и он был приятен Гертруде Стайн. Не помню кто приходил, то ли это были живые люди, то ли изваяния, но было очень много народу. Был в том числе Линкольн Стеффенс и каким-то странным образом с ним связывается начало наших частых встреч с Дженет Скадер но каким именно образом я не помню. * До скорого свидания (фр.) ** Какая вы злая (фр.) -298- Тем не менее я очень хорошо помню как я впервые услышала голос Дженет Скадер. Это было давным-давно когда я только приехала в Париж и у нас с подругой была небольшая квартира на рю Нотр-Дам де Шам. Видя как воодушевлены другие и оттого сама воодушевившись, подруга купила картину Матисса и ее как раз повесили на стену. К нам зашла Милдред Олдрич, был теплый весенний день и Милдред выглянула из окна. Вдруг я услышала как она говорит, Дженет, Дженет, поднимайся. А что, спросил очень красивый тягучий голос. Хочу чтобы ты сюда поднялась и познакомилась с моими приятельницами Харриет и Алисой и хочу чтобы ты поднялась и посмотрела их новую квартиру. А-а, сказал голос. А затем Милдред сказала, и у них новый большой Матисс. Поднимись посмотри. Наверное нет, сказал голос. Дженет все-таки видела много Матисса потом когда он жил за городом в Кламаре. И они с Гертрудой Стайн всегда дружили, по крайней мере с тех пор как они начали много видеться. Как и доктор Кларибел Коун, Дженет, всегда утверждая что она ничего в этом не понимает, читает и чувствует Гертруду Стайн и читает ее вслух с большим пониманием Впервые со времен войны мы собрались поехать в долину Роны а Дженет с приятельницей на такой же Годиве должны были ехать с нами. Очень скоро я об этом расскажу. Еще все эти тревожные месяцы мы добивались чтобы Милдред Олдрич дали орден Почетного легиона. Когда война кончилась очень многие из -299- тех кто занимался работой по содействию фронту получили орден Почетного легиона но все они входили в какие-нибудь организации а Милдред не входила. Гертруда Стайн очень хотела чтобы его дали Милдред. Во-первых она считала что ей положено, никто столько не сделал для пропаганды Франции сколько она своими книгами которые читала вся Америка, а кроме того она знала что Милдред будет приятно. И вот мы начали кампанию. Это оказалось не так-то легко потому что организации естественно имели больше всего влияния. Мы вовлекли разных людей. Мы начали составлять списки выдающихся американцев и просили их подписать. Они не отказывались, но список как таковой это не достижение а лишь средство достижения результата Очень много посредничал мистер Джаккачи, большой поклонник мисс Олдрич, но всем людям которых он знал сперва самим что-то было нужно. Нам удалось заинтересовать Американский легион по крайней мере двух полковников но у них тоже сперва были на очереди другие лица. Мы у всех были и со всеми говорили и всех заинтересовали и все обещали и ничего. В конце концов мы познакомились с сенатором Он выразил готовность помочь но тогда сенаторы были заняты а потом мы однажды познакомились с секретаршей сенатора Гертруда Стайн подвезла секретаршу сенатора домой на Годиве. Как выяснилось секретарша сенатора пробовала научиться водить машину и не смогла То что Гертруда Стайн двигалась в потоке парижского транспорта с легкостью и равнодушием професси- -300- онального водителя и вместе с тем была известной писательницей произвело на нее сильнейшее впечатление. Она сказала что вынет бумаги Милдред Олдрич из ячейки где они вероятно лежат и вынула. Очень скоро к Милдред пришел по официальному делу мэр ее деревни. Он дал ей подписать предварительные документы на получение ордена Почетного легиона Он сказал ей, не забывайте, мадемуазель что такие дела часто начинаются но не доводятся до конца. Так что вы должны быть готовы к разочарованию, Милдред спокойно ответила, monsieur le maire*, если это дело начали мои друзья то они позаботятся о том чтобы оно было доведено до конца. И оно было. Когда по дороге в Сен-Реми мы приехали в Авиньон нас ждала телеграмма и мы узнали что Милдред получила свою награду. Нам было очень приятно а Милдред Олдрич до последнего дня своей жизни испытывала гордость и радость за свой почет. В те первые тревожные послевоенные годы Гертруда Стайн очень много работала Не так как в прежние времена, ночами, а где угодно, в промежутках между визитами, в автомобиле пока она ждала на улице а я ходила по делам, пока позировала. Особенно в те времена она любила работать в автомобиле когда он стоял на оживленных улицах. Это тогда она в шутку написала Лучше Меланкты. Гарольд Леб, издававший в то время Брум совершенно один, сказал что ему бы хотелось по- * Господин мэр (фр.) -301- лучить что-нибудь не хуже Меланкты, ее ранней негритянской повести из Трех жизней. На нее очень действовали уличный шум и движение автомобилей. Еще она тогда любила взять какое-нибудь предложение как бы в качестве камертона и метронома а потом писать на этот ритм и мотив. Мысли Милдред, опубликованные в Американском караване, были одним из очень удачных на ее взгляд экспериментов такого рода. Другим была Родина бонн опубликованная в Литл Ревью. Нравоучительные повести 1920-1921 годов Американская биография и Сто знаменитых мужчин, когда как она сказала она выдумала из головы сто мужчин, всех одинаково мужчин, и всех одинаково знаменитых, тогда и были написаны. Последние две вещи были потом напечатаны в Полезных знаниях. В это же приблизительно время в Париж ненадолго вернулся Гарри Гибб. Он очень хотел чтобы Гертруда Стайн выпустила книгу по которой было бы видно чем она занималась в те годы. Не маленькую книжку, повторял он, большую книгу, в которой было бы за что ухватиться. Обязательно этим займитесь, говорил он. Но Джон Лейн теперь отошел от дел и ни один издатель на нее не посмотрит, сказала она. Неважно, резко ответил Гарри Гибб, нужно чтобы увидели главное вы должны напечатать много вещей, а потом, обернувшись ко мне он сказал, Алиса, займитесь-ка этим вы. Я понимала что он прав и что этим надо заняться. Но как. Я поговорила с Кейт Басс и она предложила Компанию четырех морей которая выпустила ее -302- собственную небольшую книжку. У меня завязалась переписка с мистером Брауном. С Клянусь Богом как называла его Гертруда Стайн переняв выражение Уильяма Кука когда все шло особенно скверно. Договорившись наконец с Клянусь Богом, в июле двадцать второго года мы поехали на Юг. Мы отправились в путь на Годиве, том самом маленьком форде, и в сопровождении Дженет Скадер которая ехала за нами на другой Годиве в обществе миссис Лейн. Они ехали в Грасс покупать дом, в конце концов они купили дом в Экс-ан-Провансе. А мы ехали в Сен-Реми чтобы в мире увидеть тот край который мы полюбили в войну. Мы отъехали только километров на сто от Парижа как Дженет Скадер дала гудок, это у нас был условный сигнал означавший стой и жди. Подошла Дженет. По-моему, серьезно сказала она, Гертруда Стайн всегда называла ее наш парень, она всегда говорила что на свете есть две совершенно серьезные вещи, это наши парни солдаты и Дженет Скадер. Дженет, всегда говорила Гертруда Стайн, еще присущи вся тонкость нашего парня и все его милые привычки и все его одиночество. По-моему, сказала Дженет, мы поехали не по той дороге, здесь написано Париж -- Перпиньян а мне надо в Грасс. Во всяком случае в тот раз мы доехали только до Аорма и там мы вдруг поняли как мы устали. Мы просто устали. Мы предложили остальным ехать в Грасс но они сказали что они подождут и мы все подожда- -303- ли. Это был первый раз после Пальма де Майорка, после 1916 года, когда мы просто спокойно жили. Наконец мы не спеша двинулись в Сен-Реми а они съездили в Грасс и обратно. Они спросили что мы собираемя делать и мы ответили, ничего просто здесь поживем. Тогда они снова уехали и купили дом в Экс-ан-Провансе. Дженет Скадер, как всегда говорила Гертруда Стайн, обуревала страсть истинного пионера к приобретению ненужной недвижимости. В каждом городке где мы останавливались по дороге Дженет обязательно находила дом который она готова была купить а Гертруда Стайн, решительно возражая, уводила ее прочь. Она хотела купить дом всюду но только не в Грассе куда она уже ездила покупать дом. В конце концов она все-таки купила дом с участком в Экс-ан-Провансе, настояв прежде на том чтобы его посмотрела Гертруда Стайн которая сказала не покупать, телеграфировала, не надо, и позвонила, не надо. Дженет все же купила но к счастью через год сумела от него избавиться. Этот год мы тихо прожили в Сен-Реми. Мы собирались прожить там только месяц-два а прожили всю зиму. Не считая эпизодического обмена визитами с Дженет Скадер мы не видели никого кроме местных жителей. Мы ездили в Авиньон за покупками, мы ездили временами смотреть места которые так хорошо прежде знали, но больше мы бродили по Сен-Реми, мы поднимались в Малые Альпы, невысокие холмы которые Гертруда Стайн снова и снова описывала в вещах написанных той зимой, мы смотрели как уходят в горы огромные -304- овечьи стада ведомые ослами нагруженными бурдюками с водой, мы сидели над римскими памятниками и мы часто бывали в Ле Во. Гостиница была не очень удобная но мы продолжали там жить. Нас опять зачаровывала магия долины Роны. Это той зимой Гертруда Стайн размышляла над использованием грамматики, поэтическими формами и над тем что можно было бы назвать пейзажными пьесами. Это в то время она написала Толкование, напечатаное в Транзишн в двадцать седьмом году. Это была ее первая попытка изложить свое понимание проблем выражения и ее попытка их разрешить. Это была ее первая попытка ясно понять в чем смысл ее творчества и почему оно такое какое оно есть. Позже много позлее она написала свои трактаты о грамматике, предложениях, абзацах, словаре и так далее, а я напечатала их в Простом издании в разделе Как писать. Это в Сен-Реми и той зимой она написала стихи которые так сильно повлияли на молодое поколение. Ее Столицы столиц Вирджил Томпсон положил на музыку. На подхвате были Четыре религии, они напечатаны в Полезных знаниях. Эта пьеса всегда ее чрезвычайно интересовала, это был первый опыт из которого потом выросли Оперы и пьесы, первый замысел пейзажа как пьесы. Также в то время она написала Письмо Шервуду Андерсону ко дню святого Валентина, также напечатанное в сборнике Полезные знания, Маленькою индейца позднее напечатанного в Ревьюэр (Карл -305- Ван Ветхен направил к нам Хантера Стэгга, молодого южанина не менее привлекательного чем его имя), и Святых в семи, на примере которых она разбирала свою прозу на лекциях в Оксфорде и Кембридже, и Беседы со святыми в Сен-Реми. Она работала в те времена сосредоточенно и с медлительной тщательностью и была очень поглощена работой. В конце концов мы получили сигнальные экземпляры Географии и пьес, зима кончилась и мы вернулись в Париж. Эта долгая зима в Сен-Реми сняла тревогу военных и послевоенных лет. Впереди было много событий, впереди была дружба и была вражда и впереди было много чего еще но не было впереди тревоги. Гертруда Стайн всегда говорила что у нее есть только два настоящих развлечения, картины и машины. Наверное теперь она может прибавить собак. Сразу после войны ее внимание привлек молодой французский художник, Фабр, у него было естественное ощущение предметов на столе и пейзажей но из него ничего не вышло. Следующий художник который привлек ее внимание был Андре Массон. На Массона в то время влиял Хуан Грис а к нему у Гертруды Стайн интерес был неизменный и кровный. Андре Массон интересовал ее как художник особенно как художник пишущий белым и ее интересовала его композиция блуждающая линия в его композициях. Вскоре Массон попал под влияние сюрреалистов. -306- Сюрреалисты это опошление Пикабиа как Делоне и его последователи и футуристы были опошлением Пикассо. Пикабиа когда-то себе замыслил и теперь мучительно решает задачу чтобы линия дрожала как музыкальная нота и дрожала бы оттого что формы тела и лицо человека мыслятся настолько зыбко что линия которая их образует в результате начинает дрожать. Это его путь чтобы достичь отвлеченности. Это из этой идеи "зародился математичный Марсель Дюшан и родилась его Обнаженная спускающаяся по лестнице. Всю свою жизнь Пикабиа мучительно бился над тем чтобы совладать с этим замыслом и его воплотить. Гертруда Стайн думает что теперь он может быть приближается к решению своей задачи. Сюрреалисты, по обыкновению опошлителей принимая форму за содержание, полагают линию уже дрожащей и потому самою по себе способной вдохновить их к высоким полетам. Он же, в недолгом будущем создатель дрожащей линии, знает она еще не создана и даже если бы она была создана то существовала бы не сама по себе а в зависимости от эмоции вызывающего дрожание предмета. Вот пока все о создателе и его последователях. Гертруда Стайн, в своем творчестве, всегда была одержима интеллектуальной страстью к точности описания внутренней и внешней реальности. Таким сгущением она добилась упрощения, а в результате разрушения ассоциативной эмоциональности в поэзии и прозе. Она понимает что красота, музыка, убранство, результаты чувства, никогда -307- не должны быть причиной, даже события не должны быть причиной чувства как они не должны быть материалом поэзии и прозы. Как само чувство не должно быть причиной поэзии и прозы. Поэзия и проза должны заключаться в точном воспроизведении или внешней или внутренней реальности. Это благодаря мыслимой таким образом точности Гертруда Стайн и Хуан Грис хорошо понимали друг друга. Хуан Грис тоже мыслил точность но у него точность имела мифическое основание. Как мистику, ему требовалось быть точным У Гертруды Стайн потребность была интеллектуальной, чистая страсть к точности. Вот почему ее творчество часто сравнивалось с творчеством математиков а одним французским критиком с творчеством Баха. У Пикассо, самого одаренного от природы, было менее ясное сознание цели. В его творчестве было сильное ритуальное начало, сперва испанское, потом негритянское выраженное в негритянской скульптуре (а ее арабская основа это основа и испанского ритуала) а потом русское. Поскольку творческое начало было в нем необыкновенно сильным, он воссоздал эти великие ритуалы по собственному образу и подобию. Хуан Грис был единственным человеком который мешал Пикассо своим присутствием. У них были именно такие отношения. В то время когда дружба между Гертрудой Стайн и Пикассо стала если такое возможно теснее прежнего (это для его сынишки который ро- -308- дился четвертого для нее третьего февраля она сочинила деньрожденную книгу со строчкой на каждый день в году), в это время ее близость с Хуаном Грисом была ему неприятна Однажды после выставки Хуана в Галери Симон он резко спросил, скажите почему вы его хвалите, вы же знаете что он вам не нравится; и она не ответила Потом когда Хуан умер и Гертруда Стайн была безутешна Пикассо пришел к нам и просидел целый день. Не знаю что говорилось но знаю что один раз Гертруда Стайн горько ему сказала, вы не имеете права скорбеть, а он ответил, вы не имеете права мне это говорить. Вы никогда не понимали его значения потому что не понимали его, сердито сказала она. Вы прекрасно знаете что это не так, ответил он. Самое трогательное из всего что написала Гертруда Стайн это Жизнь и смерть Хуана Гриса. Она была напечатана в Транзишн а позднее к его ретроспективной выставке в Берлине переведена на немецкий. Пикассо никогда не мешало присутствие Брака. Пикассо сказал однажды в разговоре с Гертрудой Стайн, да Брак и Джеймс Джойс, это двое непостижимых понятных всякому. Les incomprehensibles que tout le monde peut comprendre. Первое что случилось по приезде в Париж это Хемингуэй с рекомендательным письмом от Шервуда Андерсона. Я очень хорошо помню какое впечатление произвел на меня Хемингуэй в тот первый день. Это -309- был необычайно привлекательный внешне молодой человек двадцати трех лет. Потом очень скоро всем было двадцать шесть. Настала эпоха двадцатишестилетия. Следущие два-три года всем молодым людям было по двадцать шесть. По-видимому этот возраст очень подходил времени и месту. Были один-двое моложе двадцати, например Джордж Лайнз, но они, как им недвусмысленно разъяснила Гертруда Стайн, не считались. Если это были молодые люди им было двадцать шесть. Потом, намного позже, им стало двадцать один и двадцать два. Итак Хемингуэю было двадцать три, у него была скорее выделяющаяся внешность и скорее исполненные страстного интереса чем интересные глаза Он сидел напротив Гертруды Стайн и смотрел и слушал. Они говорили тогда еще и еще, очень долго. Он попросил ее провести один вечер у них и посмотреть что он пишет. У Хемингуэя тогда было и всегда бывает хорошее чутье на квартиры в неожиданных но приятных местах и хороших femmes de menage* и хорошие рестораны. Эта его первая квартира была рядом с Плас дю Тертр. Мы провели у них один вечер и Гертруда Стайн посмотрела все что он к тому времени написал. Он уже начал тот роман который он должен был неизбежно начать, а еще были маленькие стихотворения, которые Мак Альмон потом напечатал в Контакт Эдишн. Стихотворения Гертруде Стайн вполне понравились, они были прямые, киплинговские, но * Домашняя прислуга (фр.) -310- романы она нашла что не дотягивают. В них очень много описаний, сказала она, и описаний не самых лучших. Начните сначала и сосредоточьтесь, сказала она Хемингуэй работал тогда парижским корреспондентом одной канадской газеты. Он был обязан в ней выражать канадскую, как он это называл, точку зрения. Они с Гертрудой Стайн много вместе гуляли и разговаривали. Однажды она сказала ему, послушайте, вы говорите что у вас с женой есть немного денег. На них можно прожить если жить скромно. Да, сказал он. Ну, сказала она, тогда давайте. Если вы и дальше будете писать, для газеты вы никогда не будете видеть вещи, вы будете видеть только слова а так не годится, то есть конечно если вы собираетесь быть писателем Хемингуэй сказал что он несомненно собирается быть писателем. Они с женой уехали путешествовать и очень скоро Хемингуэй появился уже один. Он пришел около десяти утра и остался, он остался на обед, он остался после обеда, он остался на ужин, он оставался часов до десяти вечера, а потом он неожиданно заявил что его жена ждет ребенка, и потом, с большим раздражением, а я, я слишком молод чтобы быть отцом. Мы утешили его как могли и выпроводили восвояси. Когда они пришли в другой раз Хемингуэй сказал что он принял решение. Они уедут в Америку и год он будет много работать и на деньги которые он заработает и те деньги которые у них уже есть они обзаведутся хозяйством и он бросит газе- -311- ту и сделается писателем. Они уехали и задолго до истечения назначенного года вернулись с новорожденным на руках. С газетой было покончено. Первое что как они считали нужно было сделать по приезде это крестить ребенка. Они хотели чтобы Гертруда Стайн и я были крестными матерями а один англичанин, фронтовой товарищ Хемингуэя, должен был быть крестным отцом. Мы все родились в разной вере и почти никто не исповедовал никакой, так что было довольно трудно понять в какой именно церкви можно крестить ребенка. Мы, все мы, провели очень много времени той зимой за обсуждением этого вопроса. В конце концов решили что в англиканской и крестили в англиканской. Как это получилось при таком подборе крестных я совершенно не понимаю но его крестили в англиканской церкви. Ненадежность писателей или художников-крестных общеизвестна То есть очень скоро неизбежно охлаждение дружбы. Я знаю несколько таких случаев, крестные бедного Поло Пикассо совершенно потерялись из виду и точно так же никто из нас уже давно естественно не видел и не слышал нашего крестника Хемингуэя. Но в начале мы были активными крестными, особенно я. Я украсила вышивкой крестнику детский стульчик и связала одежду веселой расцветки. Между тем отец крестника очень прилежно делался писателем. Гертруда Стайн никогда ничего никому не исправляет, она строго придерживается общих принципов, как видит писатель то что он хочет видеть -312- и как соотносится это видение со способом его передачи. При неполном видении слова плоские, это очень несложно, ошибиться здесь невозможно, утверждает она Это в то время Хемингуэй начал писать короткие рассказы которые потом были напечатаны в сборнике В наше время. Однажды Хемингуэй пришел очень сильно взволнованный известием насчет Форда Мэдокса Форда и Трансатлантика. Форд Мэдокс Форд начал несколько месяцев тому назад издавать Трансатлантик. Очень много лет тому назад, на самом деле до войны, мы познакомились с Фордом Мэдоксом Фордом который в то время был Фордом Мэдоксом Хойфером. Он был женат на Виолетте Хант и за чаем Виолетта Хант и Гертруда Стайн сидели рядом и оживленно беседовали. Я сидела рядом с Фордом Мэдоксом Хойфером и мне он очень понравился и мне понравились его рассказы о Мистрале и Тарасконе и понравилось что в этом краю французского роялиста его преследовали из-за сходства с претендентом на престол Бурбонов. Я никогда не видела претендента на престол Бурбонов но Форд несомненно мог бы в то время быть Бурбоном. Мы слышали что Форд в Париже но нам не приходилось встречаться. Гертруда Стайн видела тем не менее несколько номеров Трансатлантика и нашла его интересным но никаких других соображений у нее не возникло. Хемингуэй пришел тогда очень взволнованный и сказал что Форд хочет что-нибудь взять у Гертруды Стайн для следующего номера, а он, Хемингу- -313- эй, хочет чтобы печатали по частям Становление американцев и первые пятьдесят страниц нужны ему прямо сейчас. При мысли об этом Гертруда Стайн не могла конечно справиться со своим волнением но рукопись была в единственном и переплетенном экземпляре. Ничего, сказал Хемингуэй, я перепишу. И мы с ним на пару переписали таки отрывок и он был напечатан в следующем номере Трансатлантика. Так что впервые отрывок из монументального произведения который положил начало, действительно положил начало современной литературе, был напечатан и мы были очень счастливы. Потом когда у Гертруды Стайн и Хемингуэя отношения осложнились она всегда с благодарностью вспоминала о том что это в конце концов стараниями Хемингуэя был впервые напечатан отрывок из Становления американцев. Она всегда говорит, конечно я питаю слабость к Хемингуэю. В конце концов он же первый из молодых людей постучал ко мне в дверь, и он все-таки уговорил Форда напечатать первый отрывок из Становления американцев. Я сама не слишком верю в то что Хемингуэй действительно это сделал. Я никогда не понимала как именно все произошло но всегда была уверена что как-то иначе. Так мне кажется. Гертруда Стайн и Шервуд Андерсон очень веселятся на предмет Хемингуэя. Когда Шервуд в последний раз был в Париже они часто о нем говорили. Хемингуэя создали они двое и они оба испытывали некоторый стыд и некоторую гордость за свое духовное детище. Хемингуэй в какой-то мо- -314- момент после того как он уничижительно отозвался о Шервуде Андерсоне и всех его произведениях написал Шервуду письмо от имени американской литературы которую он, Хемингуэй, вместе со своими сверстниками не сегодня-завтра спасет, и в этом письме высказал ему все что он, Хемингуэй, думает о его творчестве, а ничего хорошего он не думал. Когда Шервуд приехал в Париж Хемингуэй как и следовало ожидать испугался. Шервуд как тоже следовало ожидать нет. Как я уже говорила, они с Гертрудой Стайн бесконечно забавлялись по этому поводу. Они признавали что Хемингуэй желт, он желт, утверждала Гертруда Стайн, просто как лодочники плоскодонок на Миссисипи у Марка Твена. Но какой книгой, соглашались они, стала бы настоящая повесть Хемингуэя, не те повести что он пишет а признания настоящего Эрнеста Хемингуэя. Читатель у нее был бы другой, не тот который сейчас есть у Хемингуэя, но книга вышла бы потрясающая. И затем они сошлись на том что Хемингуэй их общая слабость потому что он очень хороший ученик. Он отвратительный ученик, возразила я. Вы не понимаете, сказали они оба, ведь очень лестно иметь ученика который не понимает но усваивает то есть поддается обучению а всякий кто поддается обучению любимый ученик. Они оба признают что это слабость. Гертруда Стайн еще прибавила, знаете он как Дерен. Помните мне было непонятно почему Дерен имеет тот успех который он имеет. Господин Де Тюй сказал что это потому, что он выглядит современно а пахнет музеем. Так и Хе -315- мингуэй, выглядит современно а пахнет музеем Но какая повесть повесть настоящего Хэма и повесть которую он должен был бы рассказать сам себе но увы никогда не расскажет. Ведь, он сам однажды пробормотал, карьера, карьера. Но вернемся к тому как развивались события. Хемингуэй сделал все. Он переписал рукопись и выправил корректуру. Правка корректуры, как я уже сказала, это все равно что вытирание пыли, вы учитесь видеть смысл вещи так как чтобы этому научиться не хватит никакого чтения. Выправляя корректуру Хемингуэй научился многому и все чему он научился ему безумно понравилось. Это в то время он написал Гертруде Стайн что она уже потрудилась при писании Становления американке а ему со товарищи нужно лишь посвятить свою жизнь опубликованию этой книги. Он уповал на то что это ему удастся. Кто-то, кажется по имени Стерн, сказал что он может договориться с издательством. Гертруда Стайн и Хемингуэй думали что он может, но вскоре Хемингуэй доложил что у Стерна началась полоса ненадежности. На этом все кончилось. Между тем но несколько раньше Мина Лой привела к нам Мак Альмона и он стал заходить и он привел свою жену и привел Уильяма Карлоса Уильямса. И в конце концов он захотел напечатать Становление американцев в Контакт Эдишн и в конце концов напечатал. Об этом я еще расскажу. Между тем Мак Альмон уже напечатал три стихотворения и десять рассказов Хемингуэя а -316- Уильям Берд уже напечатал В наше время и Хемингуэй приобретал известность. Он знакомился с Дос Пассосом и Фицджеральдом и Бромфильдом и Джорджем Антейлом и всеми остальными и в Париже снова был Гарольд Леб. Хемингуэй стал писателем. Еще благодаря Шервуду он умел боксировать с тенью а от меня он слышал о бое быков. Я всегда любила испанские танцы и испанский бой быков и любила показывать фотографии матадоров и боя быков. Еще я любила показывать ту фотографию где мы с Гертрудой Стайн сидим в первом ряду а нас случайно сфотографировали. В те времена Хемингуэй учил какого-то молодого парнишку приемам бокса. Парнишка приемов не знал но случайно отправил Хемингуэя в нокаут. Думаю такое иногда бывает. В любом случае в то время Хемингуэй хоть и был спортсмен но легко утомлялся. Он бывал совершенно измучен пройдя пешком от своего дома до нашего. Впрочем он был измучен еще войной. Даже теперь он, как по словам Элен все мужчины, хрупкий. Недавно один его крепкий друг сказал Гертруде Стайн, Эрнест очень хрупкий, всякий раз как он упражняется в каком-нибудь спорте у него что-нибудь ломается, рука, нога или голова. В те далекие времена Хемингуэй симпатизирол всем своим сверстникам кроме Каммингса. Он обвинял Каммингса в списывании, не с кого попало с кого-то одного. Гертруда Стайн на которую большое впечатление произвела Огромная компания, сказала что Каммингс не списывает, он естественный преемник новоанглийской традиции с ее -317- сухостью и ее стерильностью, но также с ее своеобразием. В этом они расходились. Еще они расходились насчет Шервуда Андерсона. Гертруда Стайн утверждала что Шервуд Андерсон обладает даром передавать предложением непосредственное чувство, это входит в великую американскую традицию, и что на самом деле в Америке никто кроме Шервуда не может написать ясное и страстное предложение. Хемингуэй так не считал, ему не нравился вкус Шервуда. Вкус не имеет отношения к предложениям, утверждала Гертруда Стайн. Еще она добавила что Фицджеральд единственный молодой писатель кто естественно пишет предложениями. Гертруда Стайн и Фицджеральд относятся друг к другу очень своеобразно. Гертруду Стайн очень поразил роман По эту сторону рая. Она прочитала его когда он только вышел и когда она еще не знала никого из молодых американских писателей. Она назвала его книгой которая действительно создала для публики новое поколение. В этом своем мнении она неизменна Она думает что то же самое можно сказать о Великом Гэтсби. Она думает что Фицджеральда будут читать когда многие известные его современники будут уже забыты. Фицджеральд всегда говорит что он думает что Гертруда Стайн это говорит просто чтобы убедив его в том что она правда так думает ему досадить, и в своей излюбленной манере прибавляет, и ничего более жестокого чем то как она это делает я в жизни не слышал. Тем не менее их встре- -301- чи всегда проходят очень хорошо. И в последний раз их встреча друг с другом и с Хемингуэем прошла очень хорошо. Потом был Мак Альмон. У Мак Альмона было качество которое привлекало Гертруду Стайн, плодовитость, он мог писать и писать, но она жаловалась что скучно. Был еще Гленуэй Уэскотт но Гленуэй Уэскотт никогда не интересовал Гертруду Стайн. В нем бродит сок но он не брызжет. Итак карьера Хемингуэя началась тогда. Одно время мы видели его меньше но потом он вскоре стал приходить опять. Он пересказывал Гертруде Стайн диалоги которые позднее вошли в Фиесту и они без конца обсуждали характер Гарольда Леба. В это время Хемингуэй готовил сборник рассказов чтобы представить его в американские издательства. В один вечер после того как мы какое-то время не виделись он пришел с Шипманом. Шипман был занятный мальчишка который должен был случить наследство в несколько тысяч долларов когда достигнет совершеннолетия. Совершеннолетия он пока не достиг. Он купит журнал Трансатлантик когда достигнет совершеннолетия, так сказал Хемингуэй. Он вложит деньги в сюрреалистический журнал когда достигнет совершеннолетия, сказал Андре Массон. Он купит дом в деревне когда достигнет совершеннолетия, сказала Жозетта Грис. Когда он правда достиг совершеннолетия кажется никто из тех кто тогда его знал не знал что же он сделал со своим наследством. Хемингуэй взял его с собой чтобы обсудить покупку Трансатлантика и заодно он взял с собой рукопись кото- -319- рую намеревался послать в Америку. Он вручил ее Гертруде Стайн. Он добавил к своим рассказам небольшой рассказ-размышление и в этом размышлении говорилось что Огромная комната это самая великая книга которую он читал. Как раз тогда Гертруда Стайн сказала, Хемингуэй, наблюдения это не литература После этого мы не видели Хемингуэя довольно долго а потом, сразу после того как напечатали Становление американцев, мы пошли к кому-то в гости и Хемингуэй который там был подошел к Гертруде Стайн и начал объяснять почему он не сможет отрецензировать книгу. И тогда ему на плечо опустилась тяжелая рука и Форд Мэдокс Форд сказал, это я, молодой человек, хочу поговорить с Гертрудой Стайн. Форд ей сказал тогда, что хотел попросить позволения посвятить свою новую книгу вам. Вы не возражаете. Мы с Гертрудой Стайн были ужасно довольны и тронуты. После этого Гертруда Стайн и Хемингуэй не встречались несколько лет. А потом мы услышали что он снова в Париже и говорит разным людям как он жаждет ее увидеть. Не вздумайте прийти под ручку с Хемингуэем, говорила я ей когда она уходила гулять. И уж конечно в один прекрасный день она пришла вместе с ним. Они долго сидели и разговаривали. В конце концов я услышала как она сказала, ведь вы же, Хемингуэй, на девяносто процентов ротарианец. А нельзя, спросил Хемингуэй, чтобы на восемьдесят. Нет, с сожалением ответила она, не выходит. В конце концов, как она всегда говорит, у него же -319- правда бывали, и могу сказать правда бывают моменты бескорыстия. Потом они встречались довольно часто. Гертруда Стайн всегда говорит что ей приятно его видеть, он такая прелесть. И если бы он только рассказал свою историю. Во время их последнего разговора она обвинила его в том, что он убил и в землю закопал многих своих соперников. Я, ответил Хемингуэй, всерьез никогда никого не убивал кроме разве что одного человека а человек был плохой, и он того заслуживал, ну а если я еще кого-то убил то это я не ведая что творю, и значит за свои поступки ответственности не несу. Это Форд однажды сказал о Хемингуэе, он приходит и садится у моих ног и хвалит меня. Я начинаю нервничать. Еще Хемингуэй однажды сказал, мой огонь невелик но я его убавляю и убавляю, и тогда получается сильный взрыв. Если бы были одни только взрывы мое творчество было бы таким интересным что никто бы не выдержал. Но что бы я ни говорила, Гертруда Стайн всегда отвечает, да, я знаю но Хемингуэй моя слабость. Однажды зашла Джейн Хип. Литл Ревью напечатал Родину бонн и Письмо Шервуду Андерсону ко дню святого Валентина. Джейн Хип села и мы начали разговаривать. Она осталась на ужин и она осталась на целую ночь а на рассвете крошка форд Годива которая всю ночь светила фарами и ждала когда ее отвезут домой еле-еле завелась когда пришлось отвозить домой Джейн. Джейн Хип ужасно тогда и всегда нравилась Гертруде Стайн, -321- Маргарет Андерсон интересовала ее намного меньше. И вот опять наступило лето и на этот раз мы поехали на Лазурный берег и встретились в Анти-бах с Пикассо. Это там я впервые увидела мать Пикассо. Пикассо необыкновенно на нее похож. Не имея общего языка Гертруда Стайн и мадам Пикассо разговаривая испытывали затруднения говорили достаточно много чтобы увлечься. Они говорили о Пикассо когда Гертруда Стайн только с ним познакомилась. Он тогда был безумно красивый, сказала Гертруда Стайн, он светился как будто его окружал ореол. О, сказала мадам Пикассо, если тогда он вам казался красивым то уверяю вас он был несравненно миловиднее в детстве. Он был ангельски и дьявольски красив, никто глаз не мог отвести. А теперь, немного обиженно спросил Пикассо. Теперь, хором ответили они, теперь такой красоты уже нет. Но, добавила его мать, ты очень милый и ты очень замечательный сын. Так что пришлось ему удовольствоваться этим. Это в то время Жан. Кокто который гордится тем что ему всегда тридцать писал небольшую биографию Пикассо и прислал ему телеграмму с просьбой сообщить когда он родился. А вы, телеграфировал в ответ Пикассо. О Пикассо и Жане Кокто есть очень много историй. Пикассо как и Гертруду Стайн легко расстроить если неожиданно его попросить что-нибудь сделать и Жан Кокто это делает очень успешно. Пикассо обижается и при случае мстит. Не так давно произошла одна длинная история. -322- Пикассо был в Испании, в Барселоне, и друг его юности, редактор газеты издающейся не по-испански, а по-каталонски, взял у него интервью. Зная что интервью напечатанное по-каталонски вероятно никогда не будет напечатано по-испански, Пикассо ни в чем себе не отказывал. Он сказал что Жан Кокто становится очень популярен в Париже, так популярен что сборник его стихов сделался настольной книгой всякого модного парикмахера. Давая это интервью как я уже говорила он ни в чем себе не отказывал а потом вернулся в Па-риле. Какой-то каталонец в Барселоне послал газету какому-то другу-каталонцу в Париже а друг-каталонец в Париже перевел ее другу-французу а друг-француз напечатал интервью во французской газете. Продолжение этой истории Пикассо и его жена рассказывали нам вместе. Как только Жан увидел статью, он попытался увидеть Пабло. Пабло видеть его отказался, он велел прислуге говорить что его всегда нет и днями они не могли подойти к телефону. В конце концов в одном интервью французской прессе Кокто заявил что то интервью которое так больно его ранило было оказывается интервью с Пикабиа а не интервью с Пикассо, его другом. Пикабиа разумеется это опроверг. Кокто умолял Пикассо дать публичное опровержение. Пикассо благоразумно сидел дома. В тот первый вечер когда Пикассо вышли из дому они пошли в театр и напротив них сидела -323- мать Жана Кокто. Во время первого антракта они к ней подошли, и окруженная всеми их общими друзьями она сказала, дорогой мой, вы не можете представить себе какое облегчение для нас с Жаном узнать что не вы дали то гнусное интервью, ну скажите что это были не вы. И как сказала жена Пикассо, я как мать не могла допустить чтобы мать страдала и я сказала конечно это был не Пикассо и Пикассо сказал, да да конечно нет, и таким образом публично взял свои слова обратно. Это тем летом, любуясь движением мелких волн на антибском берегу, Гертруда Стайн написала Законченный портрет Пикассо, Второй портрет Карла Ван Вехтена и Книгу завершающуюся любовной историей раз у жены есть корова прекрасно проиллюстрированную Хуаном Грисом. Роберт Мак Альмон уже точно решил опубликовать Становление американцев и тем летом мы должны были вычитывать корректуру. Предыдущим летом мы собирались как обычно встретиться с Пикассо в Антибах. Я читала Guide des Gourmets* и нашла среди прочих мест где хорошо кормят Отель Пернолле в городе Белле. Белле он и есть Белле, как заметил старший брат Гертруды Стайн. Мы приехали туда приблизительно в середине августа. По карте казалось что он высоко в горах а Гертруда Стайн не любит пропасти и когда мы ехали на машине через ущелье я нервничала а она возмущалась но наконец край прелестно рас- -324- кинулся перед нами и мы приехали в Белле. Гостиница была приятная хотя и без сада а мы рассчитывали на гостиницу с садом. Мы остановились там на несколько дней. Потом мадам Пернолле, приятная круглолицая женщина, сказала что раз мы по-видимому остаемся то почему бы нам не рассчитываться за день или за неделю. Мы сказали что так и будем рассчитываться. Между тем Пикассо начали интересоваться что с нами сталось. Мы ответили что мы в Белле. Мы узнали что Белле родина Бритта Саварена. Теперь в Билиньене мы с удовольствием пользуемся мебелью из дома Брийата Саварена а дом принадлежит владельцу этого дома. Мы также узнали что в Белле учился Ламартин а Гертруда Стайн говорит что всюду где хоть какое-то время пробыл Ламартин хорошо кормят. Мадам Рекамье тоже родом из этой области и там живет очень много потомков родственников ее мужа. Все это мы узнавали постепенно а пока что нам было удобно и мы остались и поздно уехали. Следующим летом мы должны были вычитывать корректуру Становления американцев поэтому мы рано уехали из Парижа и опять поехали в Белле. Какое это было лето. Становление американцев это книга длиной в тысячу страниц, тесно напечатанная на больших страницах. Дарантьер говорил что в ней пятьдесят миллионов шестьдесят пять тысяч слов. Она писалась с девятьсот шестого по девятьсот восьмой год, кроме отрывков напечатанных в Трансатлантике она пока что целиком была в рукописи. -325- Предложения в книге делаются чем дальше тем длиннее, они иногда длиною в несколько страниц а наборщики были французские и когда они ошибались или пропускали строчку то вставить ее обратно стоило невероятных усилий. Мы уходили из гостиницы утром с раскладными стульями, едой и корректурой, и целый день мы боролись с ошибками французских наборщиков. Корректуру нужно было почти всю править по четыре раза и в конце концов я разбила очки, ослепла и Гертруда Стайн кончала уже одна. Мы разнообразили обстановку наших трудов и находили чудные места но нас всегда сопровождали эти бесконечные страницы ошибок наборщиков. Одна из наших любимых горок откуда вдалеке был виден Монблан мы назвали мадам Монблан. Другое место куда мы часто ходили была небольшая заводь небольшой речушки у перепутья сельских дорог. Там было совершенно, как в средневековье, столько всего происходило, очень по-средневековому просто. Помню однажды к нам подошел селянин со своими волами. Он очень учтиво спросил, сударыни не случилось ли что со мной. Еще как случилось, ответили мы, у вас все лицо в крови. О, сказал он, понимаете мои волы стали скользить под гору а я их удерживал и тоже подскользнулся и я подумал а не случилось ли со мной что. Мы помогли ему смыть кровь и он отправился дальше. Это тем летом Гертруда Стайн начала две большие вещи Роман и Явления природы и потом это -326- вылилось в целый цикл статей, размышлений о предложениях и грамматике. Это вылилось сперва в Знакомство с описанием напечатанное потом в Зайцин Пресс. В то время она начала так описывать пейзаж как будто все что она видит это явления природы, вещи существующие в себе, и оно, это упражнение, показалось ей очень интересным и в конце концов вылилось в позднейший цикл Оперы и пьесы. Я стараюсь быть как можно банальней, мне говорила она. А потом иногда немного обеспокоенно, получается не очень банально. Последнюю вещь которую она закончила и которую я сейчас перечитываю Строфы размышления она считает своим истинным достижением по части банальности. Но вернемся назад. Мы с почти готовой корректурой возвратились в Париж а в Париже была Джейн Хип. Она была очень взволнована. У нее был потрясающий план, совершенно не помню какой, но Гертруде Стайн он ужасно понравился. Он имел какое-то отношение к плану переиздания Становления американцев в Америке. Как бы там ни было в ходе разнообразных осложнений с ним связанных Мак Альмон очень рассердился и не без причин, а Становление аме-риканщв вышло но друзьями Мак Альмон и Гертруда Стайн больше не были. Когда Гертруда Стайн была еще совсем молода ее брат однажды заметил что родившись в феврале она очень похожа на Джорджа Вашингтона, она импульсивна и медленно соображает. Многочисленные осложнения это несомненное следствие. -327- Однажды той же весной мы собрались пойти на новый весенний салон. Джейн Хип рассказывала о молодом русском чьи работы ее интересовали. Когда мы ехали через мост на Годиве мы увидели Джейн Хип и молодого русского. Мы увидели его картины и Гертруда Стайн тоже заинтересовалась. Конечно он к нам пришел. В Как писать Гертруда Стайн высказывает такое суждение, пережив период величия живопись вернулась теперь к тому чтобы быть второстепенным искусством. Ей было очень интересно кто станет вождем этого искусства. Получилось так. Молодой русский был интересный. Он писал, так он говорил, цвет который не был цветом и он писал три головы в одной. Пикассо когда-то рисовал три головы в одной. Вскоре русский уже писал три фигуры в одной. Был ли он единственный. В некотором смысле да хотя была группа. У этой группы, почти сразу после того как Гертруда Стайн познакомилась с русским, состоялась выставка в какой-то из галерей, по-моему у Дрюэ. В группу тогда входили один русский, один француз, один очень юный голландец и два русских брата. Всем кроме голландца было примерно по двадцать шесть. На этой выставке Гертруда Стайн познакомилась с Джорджем Антейлом который спросил можно ли ему будет прийти а когда пришел то привел Вирджила Томпсона Гертруда Стайн нашла Джорджа Антейла не особенно интересным хотя он ей -328- нравился, но Виджила Томпсона она находила очень интересным хотя он не нравился мне. Впрочем обо всем об этом я расскажу потом. Сейчас вернемся к живописи. Русский Челищев был самый сильный и самый зрелый и самый интересный художник в группе. Он уже страстно ненавидел француза которого они называли Бебе Берар и которого звали Кристиан Берар и который, говорил Челищев, все копировал. Со всеми этими художниками прежде дружил Рене Кревель. Через некоторое время у кого-то из них открывалась персональная выставка в Галери Пьер. Мы шли на нее и по дороге встретили Рене. Мы все остановились, он был гневно весел. Он говорил с характерной для него блистательной яростью. Эти художники, сказал он, продают свои картины по нескольку тысяч франков штука и они претенциозны претенциозностью тех чьи достоинства измеряются деньгами, а мы, писатели которые их вдвое талантливее и бесконечно жизнеспособнее, не можем заработать себе на жизнь и вынуждены попрошайничать и интриговать чтобы издатели нас печатали; но придет время, и Рене стал пророчествовать, и те же самые художники придут к нам в поисках обновления а мы тогда будем равнодушно на них взирать. Рене был тогда и до сих пор остается ревностным сюрреалистом. Он, француз, нуждается и нуждался и в рациональном и в сущностном оправдании своих экзальтированных страстей. Человек первого послевоенного поколения, он не мог его обрести ни в религии ни в патриотизме, потому -329- что война для его поколения уничтожила как страсти и патриотизм и религию. Сюрреализм это оправдание дал. Он прояснил ему то смятенное отрицание в котором он жил и любил. Он один в своем поколении действительно сумел его выразить, в ранних книгах немного, а в последней, Клавесин Дидро, очень полно и с той блистательной яростью которая составляет его достоинство. Эта группа художников поначалу была интересна Гертруде Стайн не как группа а только русским. Этот интерес постепенно возрастал а потом она забеспокоилась. Положим, говорила она, те импульсы которые рождают новые направления в искусстве и литературе не иссякли и рождают новое направление в искусстве и литературе; чтобы улавливать эти импульсы и рождать их а также и обновлять нужна очень буйная творческая энергия. У русского ее явно не было. Но все же была определенно новая творческая идея. Откуда она взялась. Когда молодые, художники жалуются что ее мнение об их творчестве часто меняется. Гертруда Стайн им всегда говорит, дело не в том что у меня меняется мнение о картинах, а в том что картины сливаются со стеной, я их больше не вижу а потом они естественно выходят за дверь. Между тем как я уже говорила Джордж Антейл привел к нам Вирджила Томпсона и Вирджил Томпсон и Гертруда Стайн стали друзьями и много виделись. Вирджил Томпсон положил на музыку некоторые вещи Гертруды Стайн, Сузи Азадо, Прециоциллу и Столица столиц. Гертруду Стайн очень интересовала музыка Вирджила Томпсона. -330- Он несомненно понял Сати и у него было вполне самостоятельное понимание просодии. Он многое понимал в творчестве Гертруды Стайн, ему снилось ночами что он там чего-то не понимает, но в целом его очень устраивало то что он все-таки понимал. Она с большим удовольствием слушала свои слова в обрамлении его музыки. Они много виделись. У Вирджила в комнате было очень много картин Кристиана Берара и Гертруда Стайн очень много на них смотрела. Она совершенно не понимала что она о них думает. Они с Вирджилом Томпсоном без конца о них говорили. Вирджил сказал что он не знаток в картинах но эти как ему кажется замечательные. Гертруда Стайн поделилась с ним своим беспокойством насчет нового направления и того что источник творческой энергии который его питает это не русский. Вирджил сказал что здесь он совершенно с нею согласен и он был убежден что это Бебе Берар, нареченный Кристианом. Она сказала что может быть это и есть ответ хотя она совсем не уверена. О картинах Берара она говорила, в них почти что-то есть а потом их просто нет. Как она объясняла Вирджилу, католическая церковь очень четко различает святого и истерика. То же в искусстве. Есть восприимчивость истерика которая имеет полную видимость творчества, но собственно творчество имеет опору в личности а это нечто совсем другое. Гертруда Стайн склонялась к тому что творчески Берар больше истерик чем святой. В время это она вновь с еще большим рвением взя- -331- лась за писание портретов и, как она сказала, чтобы прояснить голову написала портрет русского и портрет француза. Между тем через Вирджила Томпсона, она познакомилась с молодым французом по имени Жорж Юнье. Они с Гертрудой Стайн стали очень преданными друзьями. Ему нравилось звучание ее письма и потом ему нравился смысл и нравились предложения. У него дома было очень много портретов которые с него написали его друзья. В том числе и портрет работы одного из двух русских братьев и портрет работы одного молодого англичанина. Все эти портреты не особенно заинтересовали Гертруду Стайн. Но все же одна картина этого молодого англичанина с изображением руки хотя и не понравилась но запомнилась ей. Все стали в то время очень заняты собственными делами. Вирджил Томпсон давно просил Гертруду Стайн написать для него оперу. Среди святых было двое которые всегда ей нравились больше чем все остальные святые, святая Тереза Авильская и Игнатий Лойола, и она сказала что она и напишет ему оперу об этих двух святых. Она ее начала и всю ту весну очень усердно над ней работала и наконец закончила Четырех святых и отдала ее Вирджилу Томпсону чтобы он положил на музыку. Он положил. И это совершенно интересная опера и с точки зрения слов и с точки зрения музыки. Все эти годы мы продолжали ездить летом в гостиницу в Белле. Мы так полюбили тот край, все ту же долину Роны, и людей в том краю, и деревья в том краю, и волов в том краю, что стали при- -332- сматривать себе дом. Однажды мы увидели дом нашей мечты на противоположной стороне долины. Пойдите спросите у того земледельца чей это дом, сказала Гертруда Стайн. Я ответила, глупости, это солидный дом и в нем живут. Пойдите спросите, сказала она Очень неохотно я пошла и спросила. Он ответил, ну да, может быть сдается, он принадлежит маленькой девочке, вся ее родня умерла и по-моему там сейчас живет лейтенант из части которая стоит в Белле но я так понимаю что часть уходит. Сходили бы к агенту по недвижимости. Мы пошли. Это был добрый старый крестьянин который всегда нам говорил allez doucement, давайте потихоньку. Нам пообещали этот дом, а мы так и не видели его ближе чем с противоположной стороны долины, как только лейтенант уедет. Наконец три года тому назад лейтенант уехал в Марокко а мы купили дом виденный по-прежнему только с противоположной стороны долины и он чем дальше тем больше нам нравится. Пока мы жили еще в гостинице однажды приехала и отобедала Натали Барни, а с нею несколько человек друзей и в том числе графиня Клермон-Тоннер. Они с Гертрудой Стайн были в восторге друг от друга и знакомство имело много приятных последствий но об этом после. Вернемся к художникам. Сразу после того как была закончена опера и перед самым отъездом из Парижа мы как-то пошли на выставку в Галери Бонжан. Там мы встретили одного из братьев-русских, Женю Бермана, и Гертруда Стайн отнеслась -333- к его картинам не без интереса. Она сходила с ним к нему в мастерскую и посмотрела все что он вообще написал. У него казалось был более строгий ум чем у двух других художников которые безусловно не создали современное направление, может быть изначально идея была его. Она спросила, рассказав ему в чем дело как она тогда любила рассказывать всем кто слушал, не он ли родоначальник идеи. Он ответил умно про себя улыбаясь что наверное он. Она была совсем не уверена что он прав. Он приезжал к нам в Билиньен и она постепенно пришла к выводу что хотя художник он очень хороший для создателя идеи он художник слишком плохой. Таким образом снова начались поиски. Опять же перед самым отъездом и в той же самой галерее она увидела картину изображавшую поэта у водопада. Это кто, спросила она. Один молодой англичанин, Фрэнсис Роуз, ответили ей. Ах да он меня не интересует. Сколько стоит эта картина, спросила она Стоила она очень мало. Гертруда Стайн говорит что картина стоит или триста франков или триста тысяч франков. Эту она купила за триста франков и на лето мы уехали из Парижа. Жорж Юнье решил стать издателем и начал издавать Эдисьон де ла Монтань. Начал это издание вообще-то Жорж Марентьен, всеобщий друг, но он решил уехать в Америку и стать американцем, а Жорж Юнье его унаследовал. Первой книгой вышли шестьдесят страниц Становления американцев во французском переводе. Гертруда Стайн -334- и Жорж Юнье переводили их вместе и она была очень этому рада. Потом вышел сборник Десять портретов написанный Гертрудой Стайн и проиллюстрированный автопортретами художников и их портретами остальных, портретом Вирджила Томпсона Берара и графическим автопортретом Берара, автопортретом Челищева и автопортретом и портретом Гийома Аполлинера Пикассо и Эриком Сати Пикассо, автопортретом молодого голландца Кристианса Тонни и Бернаром Фаем Тонни. Эти выпуски были очень хорошо приняты и все были довольны. Вновь все разъехались. Гертруда Стайн зимой водила купать своего белого пуделя Баскета к ветеринару и пока Баскет сох она заходила в ту самую картинную галерею где она купила романтическую картину молодого англичанина. Каждый раз когда она приходила домой она приносила новые картины молодого англичанина. Она не очень об этом, говорила но они накапливались. Несколько человек начинали говорить ей об этом молодом человеке и предлагали его представить. Гертруда Стайн уклонялась. Она говорила, нет ей хватит знакомств с молодыми живописцами, теперь она будет довольствоваться знакомством с молодой живописью. Между тем Жорж Юнье написал стихотворение под названием Enfance*. Гертруда Стайн вызвалась его перевести но вместо этого написала о нем стихотворение. Сначала это очень понравилось * Детство (фр.) -335- Жоржу Юнье а потом ему это совсем не понравилось. Тогда Гертруда Стайн назвала стихотворение Дружба увяла прежде чем увяли ее цветы. Все вмешались. Группа распалась. Гертруда Стайн очень опечалилась а потом утешилась написав обо всем об этом прелестный рассказ Слева направо напечатанный в лондонском Харперс Базар. Это вскоре после того Гертруда Стайн однажды позвала дворника и попросила повесить все картины Фрэнсиса Роуза, к тому времени их было штук тридцать с лишним. Пока их вешали Гертруда Стайн очень печалилась. Я спросила зачем их вешать если ее это так печалит. Она сказала что ничего не поделаешь, ей кажется что так надо, но очень печально полностью менять облик комнаты этими тридцатью картинами. На том дело пока закончилось. Вернемся к тем временам когда только что опубликовали Становление американцев. В то время в Атенеуме появилась рецензия на книгу Гертруды Стайн География и пьесы за подписью Эдит Ситуэлл. Рецензия была длинная и немного снисходительная но она мне понравилась. Гертруда Стайн к ней никак не отнеслась. Год спустя в Лондон Воуг была статья опять Эдит Ситуэлл в которой говорилось что написав статью в Атенеуме она весь следующий год занималась тем что читала только Географию и пьесы и теперь хочет сказать какая это на ее взгляд важная и прекрасная книга. Однажды у Элмера Хардена мы познакомились с мисс Тод редактором Лондон Воуг. Она сказала что Эдит Ситуэлл скоро должна приехать в -336- Париж и очень хочет познакомиться с Гертрудой Стайн. Она сказала что Эдит Ситуэлл очень стесняется и не знает удобно ли прийти. Элмер Харден сказал что будет при ней эскортом. Я очень хорошо помню свое первое впечатление от нее, впечатление которое на самом деле никогда не менялось. Очень высокая, немного сутулящаяся, отступающая назад и нерешительно продвигающаяся вперед, и прекрасная самым изысканным носом какой мне только доводилось видеть у человека. И в тот раз и потом во время их разговоров с Гертрудой Стайн меня восхищала тонкость и полнота ее понимания поэзии. Они с Гертрудой Стайн сразу же подружились. Эта дружба как всякая дружба имела и свои сложности но я уверена что по крупному счету Гертруда Стайн и Эдит Ситуэлл друзья и им нравится быть друзьями. Мы много виделись с Эдит Ситуэлл в тот раз а потом она уехала в Лондон. Осенью того же тысяча девятьсот двадцать пятого года Гертруда Стайн получила письмо от председателя Литературного общества Кембриджа с просьбой выступить у них в начале весны. Гертруда Стайн совершенно наповал убитая одной мыслью об этом довольно быстро ответила отказом. Сразу же пришло письмо от Эдит Ситуэлл что отказ нужно переменить на согласие. Что это выступление чрезвычайно важно для Гертруды Стайн и более того в Оксфорде ждут когда будет дано согласие Кембриджу чтобы попросить ее сделать то же самое в Оксфорде. Было совершенно очевидно что делать нечего -337- как только согласиться и Гертруда Стайн согласилась. Ее очень убивала эта перспектива. Мир, сказала она, чреват гораздо большими ужасами чем война. Даже пропасти в сравнении с ними ничто. У нее было очень упавшее настроение. К счастью в начале января с фордом стало происходить все что только можно. В хороших гаражах не баловали вниманием старые форды и свой Гертруда Стайн возила на окраину в Монтруж в мастерскую где механики чинили его пока она там сидела. Если бы она уходила то ехать обратно скорее всего было бы уже не на чем. Одним холодным мрачным днем она поехала сидеть со своим фордом и пока она сидела на подножке другого разбитого форда и смотрела как ее собственный форд разбирают и собирают, она начала писать. Она просидела так несколько часов и когда продрогшая, с починенным фордом, она вернулась домой, она уже целиком написала Композицию как объяснение. Написать лекцию она написала но другая беда была как же ее читать. Все давали советы. Она читала ее всем кто бывал в доме а некоторые читали ее ей. Причард как раз тогда оказался в Париже и они на пару с Эмили Чадбурн давали советы и слушали. Причард показал ей английскую манеру но Эмили Чадбурн была решительно за американскую а Гертруда Стайн так волновалась что ей было не до манеры. Однажды мы пошли к Натали Барни. У нее сидел очень старый и очень обаятельный французский профессор истории. Натали Барни попросила -338- его объяснить Гертруде Стайн как читать лекции. Говорите как можно быстрее и никогда не смотрите на слушателей, посоветовал он. Причард велел говорить как можно медленнее и все время смотреть на слушателей. Как бы там ни было я заказала Гертруде Стайн новое платье и новую шляпу и в начале весны мы поехали в Лондон. Была весна двадцать шестого года и в Англии все еще продолжались строгости с паспортами. Наши были в порядке но Гертруда Стайн ненавидит отвечать на вопросы чиновников, она всегда волнуется а ввиду предстоящей лекции настроение у нее было уже и так отнюдь не радостное. Поэтому я взяла оба паспорта и пошла вниз к чиновникам. А где, спросил один из них, где мисс Гертруда Стайн. Она на палубе, ответила я, и ей неохота спускаться. Ей неохота спускаться, повторил он, и правильно что неохота, ей неохота спускаться, и поставил необходимые подписи. И вот мы приехали в Лондон. Эдит Ситуэлл дала прием в Нашу честь и брат ее Осберт тоже. Осберт был для Гертруды Стайн большим утешением.. Он так хорошо понимал как по-разному можно нервничать что когда он сидел рядом с нею в гостинице и описывал всевозможные формы в которых у него или у нее может выразиться испуг перед залом она вполне успокоилась. Ей всегда очень нравился Осберт. Она всегда говорила что он похож на дядюшку короля. Он отличался той приятной благодушно безответственной суетливой невозмутимостью какой всегда должен отличаться дядюшка английского короля. -339- Наконец в середине дня мы приехали в Кембридж, нас напоили чаем а потом мы пообедали с председателем общества и его друзьями. Это было очень приятно а после обеда мы пошли в лекционный зал. Аудитория была смешанная, и мужчины и женщины. Гертруда Стайн вскоре почувствовала себя непринужденно, лекция прошла очень хорошо, мужчины после лекции задавали очень много вопросов и выражали большой восторг. Женщины молчали. Гертруда Стайн не поняла потому ли это что им так положено или они просто молчали. На следующий день мы поехали в Оксфорд. В Оксфорде мы пообедали с молодым Эктоном а потом пошли на лекцию. Гертруда Стайн уже лучше чувствовала себя в качестве лектора и на этот раз было великолепно. Как она заметила после, я чувствовала себя прямо таки примадонной. Зал был полон, сзади многие стояли, а обсуждение после лекции длилось час и никто не ушел. Было ужасно интересно. Задавали. самые разные вопросы, чаще всего спрашивали почему Гертруда Стайн считает что когда она пишет так как она пишет она поступает правильно. Она отвечала что вопрос не в том что кто-то считает ведь пишет же она уже лет двадцать так как она пишет а они же захотели прийти на ее лекцию. Это конечно не означает что они начинают считать что ее путь возможен, это ничего не доказывает, но с другой стороны возможно все-таки о чем-то и говорит. Раздался смех. Потом вскочил один человек, потом оказалось, декан, и сказал что в Святых в семи его очень заинтересовало предложение о кольце вокруг -340- луны, кольце которое следует за луною. Он признавал что это одно из самых красивых по соразмерности предложений которые он вообще слышал, но все же следует ли кольцо за луною. Гертруда Стайн ответила, когда вы смотрите на луну а вокруг луны кольцо и луна движется разве кольцо не следует за луною. Может быть это только кажется, ответил он. А в таком случае, спросила она, откуда вы знаете что оно не следует; он сел. Другой человек, сосед первого, вскочил и тоже что-то спросил. Так повторялось несколько раз, они вскакивали по очереди. Потом первый человек вскочил и спросил, вот вы говорите что все всегда разное и поэтому всегда одинаковое как так может быть. Возьмем, сказала она, вас двоих, вот вы вскакиваете по очереди, в этом вы одинаковые и уж конечно вы не станете отрицать что вы всегда разные. Туше, сказал он и встреча закончилась. Один человек был настолько взволнован что когда мы выходили он доверительно мне сказал что эта лекция самое его сильное потрясение с тех пор как он прочитал Критику чистого разума Канта Эдит Ситуэлл, Осберт и Сашевраль все были и все были в восхищении. Они были в восхищении и от лекции и от того как доброжелательно и остроумно Гертруда Стайн отвечала на каверзные вопросы. Эдит Ситуэлл сказала что Саш вспоминал и усмехался всю дорогу домой. На следующий день мы вернулись в Париж. Ситуэллы хотели чтобы мы остались и дали интервью и вообще продолжили но Гертруда Стайн считала что ей достало славы и суеты. Не то чтобы, -341- как она всегда объясняет, ей когда-то достанет славы. Ведь художнику, как она всегда утверждает, не нужны критики, ему нужны лишь ценители. Если ему нужны критики он не художник. Несколько месяцев спустя Леонард Вулф опубликовал Композицию как объяснение в издательстве Хогарт в серии эссеистики. Кроме того ее напечатали в Дайл. Милдред Олдрич была ужасно довольна английскими успехами Гертруды Стайн. Она была добрая новоангличанка, и для нее признание Оксфорда и Кембриджа значило даже больше чем признание Трансатлантик Манфли. Мы навестили ее по приезде и ей нужно было чтобы ей опять прочли лекцию и подробно рассказали как это вообще все было. У Милдред Олдрич наступали тяжелые времена. Ее дотация неожиданно кончилась а мы долго об этом не знали. Однажды Даусон Джонстон, библиотекарь из Американской библиотеки, сказал Гертруде Стайн что мисс Олдрич написала ему чтобы он приехал и забрал у нее все книги потому что скоро она больше не будет жить в своем доме. Мы сразу же поехали к ней и Милдред сказала что ее дотация прекратилась. Кажется эту дотацию давала женщина которая впала в маразм и в один прекрасный день сказала своему юристу прекратить выплату всех дотаций которые она много лет давала разным людям Гертруда Стайн сказала Милдред не волноваться. Фонд Карнеги по ходатайству Кейт Басс прислал пятьсот долларов, Уильям Кук выдал Гертруде Стайн банковский чек на все первоочередные -342- нужды, другой знакомый Милдред из Провиденс, Род Айленд, сделал щедрое предложение а Атлантик Манфли создал фонд. Очень скоро Милдред Олдрич была обеспечена. Она печально сказала Гертруде Стайн, ты не дала мне красиво уйти в богадельню а я бы ушла красиво, но ты устроила богадельню здесь и я ее единственная обитательница. Гертруда Стайн утешила ее и сказала что можно так же красиво жить в одиночестве. В конце концов Милдред, говорила ей Гертруда Стайн, никто не скажет что за свои деньги ты не имела все двадцать четыре удовольствия. Последние годы жизни Милдред Олдрич была обеспечена. Уильям Кук после войны провел три года в России, в Тифлисе, занимаясь распределением от Красного Креста. Однажды вечером они с Гертрудой Стайн поехали навестить Милдред, это было во время ее последней болезни, и однажды туманным вечером они возвращались домой. У Кука был маленький открытый автомобиль но мощный прожектор, такой сильный что он пробивал туман. Прямо за ними и с той же скоростью ехал другой маленький автомобиль, Кук наддавал, они наддавали, Кук тормозил, они тормозили. Гертруда Стайн сказала, им повезло что у вас такой яркий прожектор, у них фонарь слабый и они пользуются вашим. Да, сказал Кук, любопытно что я и сам это себе говорю но знаете после трех лет Советской России и Чека даже мне, американцу, делается немного жутко, и я должен сам себе это говорить убеждая себя что машина сзади не машина тайной полиции. -343- Я говорила что в доме бывал Рене Кревель. Из всех молодых людей которые бывали в доме Рене мне наверное нравился больше всех. У него было французское обаяние, которое, в моменты своего наибольшего обаяния обаятельнее даже американского, как оно ни бывает обаятельно, обаяния. Марсель Дюшан и Рене Кревель может быть являют собою наиболее законченные примеры этого французского обаяния. Мы очень любили Рене. Молодой и яростный и больной он был революционен и мил и нежен. Гертруда Стайн и Рене Кревель очень любят друг друга, он пишет ей совершенно восхитительные письма по-английски а она его много ругает. Это он, давным-давно, первый нам рассказал о Бернаре Фае. Он сказал что это молодой университетский профессор из Клермон-Феррана и он хочет нас к нему повести. Однажды он нас повел. Бернар Фай был совсем не такой как думала Гертруда Стайн и им было особенно не о чем разговаривать. Насколько я помню той и следующей зимой мы устраивали много приемов. Мы устроили чаепитие Ситуэллам. От Карла Ван Вехтена приходило много негров а кроме того были негры нашего соседа мистера Рейгана который привез в Париж Жозефину Бейкер. От Карла пришел Пол Робсон. Пол Робсон интересовал Гертруду Стайн. Он знал американские ценности и американскую жизнь как мог знать только тот кто был их частью а не им причастен. И все же как только рядом появлялся какой-нибудь другой человек он становился безусловно не- -344- гром. Гертруда Стайн не любила как он поет спиричуэлз. Они не больше ваши чем все остальное, так зачем же заявлять на них права, сказала она. Он не ответил. Однажды была южанка, совершенно очаровательная южанка, и она спросила его, где вы родились, и он ответил, в Нью-Джерси, и она сказала, не на юге, как жалко, и он ответил, мне нет. Гертруда Стайн пришла к выводу что негры страдают не от гонений, они страдают от небытия. Она всегда утверждает что африканцы не первобытны, они несут в себе очень древнюю но очень ограниченную культуру и в них она и пребудет. Потому что ничего не происходит и не может произойти. Впервые после тех далеких времен плиссированной блузы приехал сам Карл Ван Вехтен. Все эти годы они с Гертрудой Стайн состояли в дружбе и в переписке. Теперь когда он действительно собрался приехать Гертруда Стайн чуть-чуть волновалась. Когда он приехал они были такие друзья как никогда. Гертруда Стайн сказала ему что она волновалась. Я нет, сказал Карл. Среди молодых людей которые бывали у нас когда их бывало так много был Брэвиг Имс. Нам нравился Брэвиг хотя, как говорила Гертруда Стайн, он был угодник. Это с ним пришел Эллиот Пол а с Эллиотом Полом Транзишн. Нам нравился Брэвиг Имс но Эллиот Пол нам нравился больше. Он был очень интересный. Эллиот Пол был новоангличанин но он был сарацин, сарацин каких иногда видишь во французских де- -345- ревнях где еще сохранилась порода потомков вассалов какого-нибудь крестоносца Такой был Эллиот Пол. В нем была некая не загадочность но эфемерность, на самом деле он понемногу явился а потом так же постепенно исчез, и явились Эжен Холас и Мария Холас. Они, однажды явившись, остались в своем явлении. В это время Эллиот Пол сотрудничал в Пэрис Чикаго Трибъюн и писал для них цикл статей о творчестве Гертруды Стайн, первый разбор ее творчества действительно для широкой публики. В то же время он делал писателей из молодых журналистов и корректоров. Он подсказал Брэвигу Имсу начало для его первой книги. Жена профессора, неожиданно прервав его в середине разговора и сказала, начните вот с этого. То же он делал и для других. Он играл на аккордеоне как не умел на нем играть никто другой кто с ним не родился и он разучил и играл для Гертруды Стайн в скрипичном сопровождении Брэвига Имса любимую частушку Гертруды Стайн Тропа одинокой сосны, Джун зовут меня, очень скоро я. Песня Тропа одинокой сосны имела для Гертруды Стайн непреходящее обаяние. У Милдред Олдрич она была на пластинке и когда мы приезжали на полдня к ней в Юири Гертруда Стайн неизменно ставила на граммофон Тропу одинокой сосны и крутила ее снова и снова Песня нравилась ей сама по себе а еще во время войны ее заворожила магия книги Тропа одинокой сосны как солдатского чтения. Как часто какой-нибудь солдат в госпитале если он успевал к ней особенно привя- -346- заться, ей говорил, я однажды читал отличную книгу, называется Тропа одинокой сосны, знаете такую. В конце концов одну книгу раздобыли для нимского гарнизона и она лежала у кровати каждого раненого солдата. Они не очень много ее читали, насколько она могла судить, иногда не больше абзаца за несколько дней, но у них срывался голос когда они о ней говорили, а те кто были Гертруде Стайн особенно преданы часто предлагали ей взять почитать эту очень замусоленную и рваную книгу. Она читает все что угодно, и она ее естественно прочла и пришла в недоумение. В ней почти ничего не происходило и не было ни увлекательного сюжета, ни приключений, а она была очень хорошо написана и в основном состояла из описаний горного пейзажа. Потом ей однажды попались воспоминания одной южанки которая рассказывала вещь не менее удивительную, как во время гражданской войны горцы в армии южан по очереди читали Les Miserables* Виктора Гюго, ведь опять же там почти нет сюжета и много описаний. Но Гертруда Стайн признает что точно так же как солдатики любили книгу Тропа одинокой сосны она любит песню и Эллиот Пол играл ее для нее на аккордеоне. Однажды Эллиот Пол вошел очень взволнованно, он казалось обычно испытывал сильное волнение но его не показывал и не выражал. Но на этот раз он его показал и выразил. Он сказал что хочет с Гертрудой Стайн посоветоваться. Ему предложи * Отверженные (фр.) -347- ли издавать журнал в Париже и он раздумывал браться или не браться. Гертруда Стайн естественно целиком была за то чтобы браться. В конце концов, как она сказала, мы же хотим чтобы нас печатали. Пишешь для себя и для чужих но как те же самые чужие услышат тебя без помощи отчаянного издателя. Но она любила Эллиота Пола и не хотела чтобы он чересчур рисковал. Я не рискую, сказал Эллиот Пол, деньги на несколько лет вперед гарантированы. Ну тогда, сказала Гертруда Стайн, верно одно никто не будет таким прекрасным издателем как вы. Вы не замкнуты на себе и понимаете что вы чувствуете. Транзишн появился и конечно он для всех много значил. Элиот Пол очень продуманно отбирал все что он хотел поместить в Транзишн. Он сказал что боится как бы журнал не сделался слишком популярным. Если подписчиков станет больше двух тысяч, я ухожу, говорил он. Он отобрал для первого номера Транзишн Толкование, первый опыт самообъяснения Гертруды Стайн написанный в Сен-Реми. Потом Любовную историю раз у жены есть корова. Он всегда относился к этой истории с большим воодушевлением. Ему, для Транзишн, понравились Сделано за милю, описание картин которые понравились Гертруде Стайн и позднее новелла о дезертирстве Если он думает. Он преследовал вполне определенную цель постепенно открывать публике глаза на творчество тех писателей которые его интересовали и как я уже говорила он очень продуманно отбирал то что -348- ему было нужно. Его очень интересовал Пикассо и стал очень глубоко интересовать Хуан Грис и после его смерти он напечатал в переводе в защиту живописи статью Хуана Гриса которую уже напечатали по-французски в Трансатлантик Ревью, и напечатал плач Гертруды Стайн Жизнь и смерть Хуана Гриса и ее Одного испанца. Эллиот Пол постепенно исчез и появились Эжен и Мария Холас Транзишн сделался толще. По просьбе Гертруды Стайн Транзишн перепечатал Нежные пуговицы, напечатал библиографию всех ее произведений на то время и позднее напечатал ее оперу Четверо святых. За эти напечатания Гертруда Стайн была очень признательна В последних номерах Транзишн ничего ее не печаталось. Транзишн умер. Из всех маленьких журнальчиков которые, как любит цитировать Гертруда Стайн, умерли за свободу стиха, самые наверное молодым и самым полным сил был Блюз. Его редактор Чарльз Генри Форд приезжал в Париж и он был молод и полон сил как и его Блюз а также честен что также приятно. Гертруда Стайн считает что из молодых людей только у него и у Роберта Коутса есть самостоятельное ощущение слова В это время оксфордцы и кембриджцы время от времени появлялись на рю де Флерюс. Один из них привел Бруэра из фирмы Пэйсон и Кларк. Бруэр интересовался творчеством Гертруды Стайн и хотя он не давал никаких обещаний они обсуждали возможности напечатания какой-нибудь ее книги его фирмой. Она как раз написала корот- -349- кий роман под названием Роман и работала над другим коротким романом который назывался С приятностью церковь в Люси и который она называет романом о романтической красоте и природе и который похож на гравюру. По просьбе Бруэра она написала аннотацию к этой книге в виде рекламы и он телеграфировал свой восторг. Тем не менее он хотел начать со сборника коротких вещей и она предложила что в таком случае пусть он соберет все ее короткие вещи об Америке и назовет сборник Полезные знания. Это было исполнено. Парижских галерейщиков которые любят риск в своем деле много, в Америке издателей которые любят риск в своем деле нет. В Париже есть галерейщики как Дюран-Рюэль который дважды терпел банкротство поддерживая импрессионистов, как Воллар у Сезанна, Саго у Пикассо и Канвейлер у всех кубистов. Они как могут делают деньги и они постоянно покупают что-то такое что не имеет сиюминутного спроса и настойчиво покупают и покупают до тех пор пока не создадут соответствующую публику. А рискуют эти рисковые головы потому что считают нужным. Есть другие которые выбрали хуже и обанкротились полностью. У самых рисковых парижских галерейщиков принято рисковать. Издатели не рискуют думаю что по многим причинам. Из издателей рисковал разве что Джон Лейн. Он может быть умер не очень богатым но очень хорошо жил и в меру богатым умер. Мы надеялись что вдруг таким издателем окажется Бруэр. Он напечатал Полезные знания, это -350- имело для него вовсе не те последствия на которые он рассчитывал и вместо того чтобы продолжать постепенно создавать Гертруде Стайн публику он начал тянуть, а потом отказал. Думаю что это было неизбежно. Тем не менее так было дело как оно было и как оно продолжало быть дальше. Тогда я начала размышлять о том чтобы самой публиковать Гертруду Стайн. Я попросила ее придумать название моему изданию и она засмеялась и сказала, назовите его Простое издание. И это и есть Простое издание. Все что я знала о том чем мне предстоит заниматься это что книгу надо сперва напечатать а потом распространить, то есть продать. Я со всеми поговорила о том как нужно делать то и другое. Сначала я думала взять кого-нибудь в компаньоны но эта мысль быстро мне разонравилась и я решила все делать сама Гертруда Стайн хотела чтобы первая книга С приятностью церковь в Люси выглядела как школьный учебник и была в голубом переплете. После печати у меня на очереди была другая проблема проблема распространения. На этот счет я получила много советов. Некоторые советы оказались хорошими а некоторые оказались плохими. Уильям А. Брэдли, друг и утешитель парижских писателей, сказал подписаться на Еженедельник издателя. Это был несомненно мудрый совет. Он мне помог кое-что узнать о моем новом деле но по-настоящему трудно было пробиться к книгопродавцам. Ральф Черч, философ и друг, сказал, держитесь книгопро- -351- давцев, в первую и в последнюю очередь. Прекрасный совет но как же пробиться к книгопродавцам. В это самое время любезная подруга сказала что попросит переписать для меня старый список книгопродавцев в одном издательстве. Список прислали и я стала рассылать свои проспекты. Проспект мне сначала нравился но потом я решила что он не совсем такой как надо. Тем не менее я все-таки получила заказы из Америки и без большого труда окупила свои расходы и воодушевилась. Заниматься распространением в Париже было легче и труднее одновременно. Устроить так чтобы книгу выставили на витрину во всех магазинах где продавались английские книги было легко. Это событие доставило Гертруде Стайн детскую радость доходившую почти до экстаза. Она никогда прежде не видела своей книги на витрине книжного магазина, кроме разве что Десяти портретов во французском переводе, и проводила все свои дни бродя по Парижу разглядывая экземпляры С приятностью церковь в Люси на витринах и приходя и мне об этом рассказывая. Те книги продали тоже а потом я препоручила работу по Парижу французскому агенту потому что половину того года меня в Париже не было. Поначалу это сработало но в итоге не очень. Впрочем нужно учиться всякому ремеслу. Я решила сделать следующей моей книгой Как писать и не вполне удовлетворенная оформлением Церкви в Люси хоть она и выглядела как школьный учебник решила печатать эту следующую книгу в Дижоне и эльзевиром. Опять же были трудности с переплетом. -352- Я стала действовать тем же манером чтобы продать Как писать но начала понимать что мой список книгопродавцев устарел. Еще мне сказали что на всех этапах с ними нужно вести переписку. С письмами мне помогла Эллен дю Пуа. Еще мне сказали что нужны рецензии. Эллен дю Пуа здесь тоже пришла на помощь. И что нужна реклама. Реклама заведомо встала бы слишком дорого; деньги мне нужны были на мои книги, ведь планы у меня делались все грандиозней и грандиозней. С рецензиями было сложно, Гертруду Стайн всегда много поминают в юмористическом духе, как Гертруда Стайн всегда говорит себе в утешение, меня все-таки цитируют, это значит мои слова и мои предложения все-таки залезают им в печенки хоть они этого и не знают. Было сложно получить серьезные рецензии. Многие писатели пишут ей восторженные письма но даже тогда когда положение им позволяет до рецензий на книги они не дописываются. Гертруда Стайн любит цитировать Браунинга когда тот познакомился на званом обеде с одним знаменитым литератором и литератор подошел к Браунингу и долго и в самых хвалебных выражениях говорил ему о его стихах. Браунинг слушал а потом спросил, напечатаете ли вы то что вы сейчас сказали. Ответа разумеется не последовало. В случае Гертруды Стайн бывали достойные исключения, Шервуд Андерсон, Эдит Ситуэлл, Бернар Фай и Луис Бромфильд. Я также напечатала в ста экземплярах очень красиво выпущенное в Шартре издание поэмы Гертруды Стайн Дружба увяла прежде чем увяли -353- ее цветы. Эти сто экземпляров разошлись очень быстро. Меня больше удовлетворяло оформление Как писать но всегда вставал вопрос переплета. Во Франции практически невозможно сделать приличный твердый переплет, свои книги французские издатели одевают только в бумажные обложки. Это меня очень беспокоило. Как-то вечером мы пошли на званый вечер к Жоржу Пупэ, нежному другу авторов. Там я встретила Мориса Дарантьера. Это он печатал Становление американцев и он всегда справедливо гордился этой книгой и как книгой и как изданием. Он уехал из Дижона и стал печатать книги на ручном станке в предместье Парижа и печатал очень красивые книги. Он человек добрый и я естественно стала с ним делиться своими бедами. Послушайте, сказал он, у меня есть решение. Но я его перебила, не забывайте я не хочу чтобы эти книги дорого стоили. Ведь Гертруду Стайн читают писатели, студенты, библиотекари и молодежь а у них очень мало денег. Гертруде Стайн нужны не коллекционеры а читатели. Вопреки ее желанию ее книги очень часто становились книгами для коллекционеров. За Нежные пуговицы и Портрет Мейбл Додж платят большие деньги а ей это не нравится, она хочет чтобы ее книги не имели а читали. Да да, сказал он, понимаю. Нет вот что я предлагаю. Мы наберем вашу книгу монотипом а это встанет сравнительно дешево, я вам обещаю, потом я их оттисну вручную на хорошей но не очень дорогой бумаге и ваши книги будут прекрасно -354- отпечатаны а вместо обложки я переплету их в плотную бумагу как Становление американцев, в совершенно такую же бумагу, и сделаю маленькие футляры точно по размеру книг, аккуратные маленькие футляры, и пожалуйста. И я сумею продать их по доступной цене. Да, вы увидите, сказал он. Мои планы делались все грандиозней я хотела теперь сделать трехтомник, чтобы вначале были Оперы и пьесы, дальше Матисс, Пикассо и Гертруда Стайн и Два рассказа покороче, а еще дальше Два длинных стихотворения и много коротких. Морис Дарантьер сдержал слово. Он напечатал Оперы и пьесы и это прекрасная книга и доступная по цене сейчас он печатает вторую книгу Матисс и Пикассо и Гертруда Стайн и два небольших рассказа. Теперь у меня новый список книгопродавцев и я снова взялась за дело. Как я уже говорила после возвращения из Англии и чтения лекций мы давали очень много приемов, было много поводов для приемов, приезжали все Ситуэллы, приезжал Карл Ван Вехтен. Приезжал Шервуд Андерсон. И вдобавок было много других поводов для приемов. Это тогда Гертруда Стайн и Бернар Фай познакомились во второй раз и на этот раз им было о чем разговаривать. Гертруда Стайн находила интеллектуальное общение с ним очень плодотворным и утешительным. Они понемногу становились друзьями. Помню однажды я вошла в комнату и услышала как Бернар Фай говорит что три человека -355- первой величины которых он встречал в своей жизни это Пикассо, Гертруда Стайн и Андре Жид а Гертруда Стайн совсем просто осведомилась, да совершенно верно но причем здесь Жид. Приблизительно годом позже он сказал ей имея в виду этот разговор, и я не уверен что вы не были правы. Шервуд приезжал в Париж той зимой и он был прелесть. Он получал удовольствие от жизни а мы получили удовольствие от его общества. Его обхаживали как литературного льва а он надо сказать был весьма появляющийся и исчезающий лев. Помню его пригласили в Пен-Клуб. Натали Барни и какой-то длиннобородый француз его представляли. Он хотел чтобы Гертруда Стайн тоже пошла. Она сказала что его она очень любит но Пен-Клуб нет. Натали Барни приходила ее приглашать. Гертруда Стайн, застигнутая на улице во время прогулки с собакой, сказалась больной. На следующий день пришел Шервуд. Ну как было, спросила Гертруда Стайн. Да так, ответил он, это же не в мою честь был прием, это был прием в честь одной большой шишки а она была точь-в-точь товарняк сошедший с рельсов. Мы поставили в мастерской электрические батареи, мы как сказала бы наша прислуга-финка делались современными. Ей трудно понять почему мы не современнее. Гертруда Стайн говорит что если уходишь на десять голов вперед головой то естественно в обыденной жизни все старомодно и правильно. А Пикассо прибавляет, думаете Микеланджело обрадовался бы ренессансному креслу в подарок, нет он хотел греческую монету. -356- Мы действительно поставили электрические батареи и Шервуд пришел и мы устроили ему рождественский ужин. Электричество пахло и было безумно жарко но всем нам было приятно потому что это был милый ужин. Шервуд в одном из своих наимоднейших шейных платков выглядел как обычно красавцем. Шервуд Андерсон правда хорошо одевается а сын его Джон следует папиному примеру. Джон и его сестра пришли вместе с отцом. Пока в Париже был Шервуд сын Джон был неловкий застенчивый мальчик. На следующий день после того как Шервуд уехал Джон пришел, непринужденно сел на подлокотник дивана и был заглядение и он это знал. Для внешнего взгляда не изменилось ничто но он изменился и он это знал. Это в тот приезд Шервуда Андерсона у них с Гертрудой Стайн были все эти забавные разговоры о Хемингуэе. Общество друг друга доставляло им огромное удовольствие. Они выяснили что для них обоих величайшим американским героем был и остается Грант. Они оба равнодушно относились к Линкольну. Они всегда и все еще любили Гранта Они даже решили вместе писать жизнеописание Гранта. Гертруда Стайн все еще с удовольствием думает об этой возможности. Тогда мы правда давали очень много приемов и очень часто приходила графиня Клермон-Тоннер. Они с Гертрудой Стайн чувствовали взаимную приязнь. Жизнь воспитание интересы у них были совершенно разные но им доставляло радость взаимное понимание. Еще только у них двоих из всех женщин с кем они поддерживали знакомство были -357- по-прежнему длинные волосы. Гертруда Стайн всегда носила волосы короной на макушке на старинный манер и никогда не меняла прическу. На один из этих приемов мадам де Клермон-Тоннер сильно опоздала, уже почти все разошлись, а волосы у нее были острижены. Вам нравится, спросила она. Нравится, ответила Гертруда Стайн. Ну, сказала мадам де Клермон-Тоннер, если вам нравится и моей дочери нравится а ей нравится то я рада В тот вечер Гертруда Стайн мне сказала, думаю мне тоже придется. Стригите, сказала она и я стала стричь. Я все еще стригла на следующий вечер, я отстригала понемногу весь день и уже осталась только маленькая шапочка волос когда вошел Шервуд Андерсон. Ну вам нравится, очень робко спросила я. Нравится, ответил он, так она похожа на монаха Пикассо, я уже говорила, когда увидел то сперва рассердился и сказал а мой портрет но очень быстро прибавил, в конце концов все при ней. Мы купили наш загородный дом, тот который мы видели только с противоположной стороны долины, и перед самым отъездом мы нашли белого пуделя Баскета. Это был маленький щенок на маленькой собачьей выставке неподалеку от нас, у него были голубые глаза, розовый нос, белая шерстка, и он прыгнул прямо на руки к Гертруде Стайн. С новым щенком и на новом форде мы поехали в наш новый дом и были чрезвычайно довольны и тем и другим и третьим. Хотя Баскет сейчас большой неуклюжий пудель, он по-прежнему норовит -358- забираться на колени к Гертруде Стайн и там сидеть. Она говорит что вслушиваясь в ритм его ла- кания она поняла чем отличаются предложения от абзацев, что абзацы эмоциональны а предложения нет. Бернар Фай приезжал тем летом и у нас жил. Они с Гертрудой Стайн говорили сидя в саду обо всем на свете, о жизни, и об Америке, и о самих себе и о дружбе. Тогда они упрочили дружбу, одну из четырех постоянных дружб в жизни Гертруды Стайн. Даже Баскета он терпел ради Гертруды Стайн. Недавно Пикабиа подарил нам крошечную мексиканскую собачку, назвали Байрон. Байрон нравится Бернару Фаю сам по себе. Гертруда Стайн его дразнит и говорит что естественно ему больше нравится Байрон потому что Байрон американец а ей точно так же естественно больше нравится Баскет потому что Баскет француз. С Билиньеном связано одно новое старое знакомство. Как-то раз Гертруда Стайн пришла домой со своей прогулки в банк и вынимая из кармана визитную карточку сказала, завтра мы обедаем у Бромфильдов. Давным-давно во времена Хемингуэя Гертруда Стайн познакомилась с Бром-фильдом и его женой и время от времени имело место поверхностное знакомство, имело место даже поверхностное знакомство с его сестрой, и вдруг мы обедаем у Бромфильдов. С чего это, спросила я, с того совершенно сияя ответила Гертруда Стайн, что он большой знаток по части садов. Мы пообедали у Бромфильдов и он действительно большой знаток по части садов и по части -359- цветов и по части почв. Они с Гертрудой Стайн сперва друг другу понравились как садовники, потом они друг другу понравились как писатели. Гертруда Стайн о нем говорит что он настолько же американец как Джейн Скадер, настолько же американец как наши парни, но не такой серьезный. Однажды Холасы привели в дом издателя Фермана. Он был исполнен как бывают многие издатели воодушевления и исполнен воодушевления насчет Становления американцев. Но оно же ужасно длинное, тысяча страниц, сказала Гертруда Стайн. Ну а нельзя, спросил он, сократить страниц до четырехсот. Да, ответила Гертруда Стайн, наверное можно. Ну так сократите а я опубликую, сказал Ферман. Гертруда Стайн подумала и сократила. Она потратила на это часть лета и Брэдли как и мы с ней решил что получилось неплохо. Между тем Гертруда Стайн рассказала о предложении Фермана Эллиоту Полу. Все ничего пока он тут, сказал Эллиот Пол, но когда он вернется ребята ему не дадут. Кто такие ребята не знаю но они безусловно не дали. Эллиот Пол был прав. Несмотря на усилия Роберта Коутса и Брэдли ничего не вышло. Между тем известность Гертруды Стайн среди французских писателей и читателей постоянно росла. Переведенные отрывки из Становления американцев и Десять портретов их заинтересовали. Это тогда Бернар Фай написал статью о ее творчестве которую напечатали в Ревю Европеен. Они также напечатали и ее единственную вещь напи- -360- санную по-французски небольшой сценарий о собаке Баскете. Их очень интересовало и ее позднее и ее раннее творчество. Марсель Брион написал серьезную критическую статью в Эшанж сравнивая ее творчество с Бахом. С тех пор он пишет в Ле Нувель Литтерер о каждой ее новой книге по мере их появления. Особенно его поразило эссе Как писать. Примерно в это же время Бернар Фай переводил из Трех жизней кусок из Меланкты для сборника Десять американских новеллистов, предваряемого его статьей из Ревю Европеен. Как-то он пришел и прочел перевод из Меланкты вслух. У нас была мадам де Клермон-Тоннер. и ее очень поразил его перевод. Как-то вскоре после этого она спросила можно ли ей прийти потому что ей нужно поговорить с Гертрудой Стайн. Она пришла и сказала, пришло время когда вас должна узнать широкая публика. Лично я верю в широкую публику. Гертруда Стайн тоже верит в широкую публику но путь был всегда прегражден. Нет, сказала мадам де Клермон-Тоннер, путь можно открыть. Давайте подумаем. Она сказала что открывать его нужно переводом большой книги, крупной книги. Гертруда Стайн предложила Становление американцев и рассказала как оно сокращалось для одного американского издателя страниц до четырехсот. Это как раз то что нужно, сказала она. И ушла В конце концов и не долго медля господин Бутло из Стока увиделся с Гертрудой Стайн и решил опубликовать книгу. Были некоторые трудности с -361- нахождением переводчика но в конце концов и это уладилось. За перевод взялись Бернар Фай с помощницей баронессой Сейер, и это тот перевод который выйдет этой весной и который заставил Гертруду Стайн сказать этим летом, я знала что это замечательная книга по-английски, но она, не могу сказать что едва ли не более но не менее замечательная по-французски. Прошлой осенью в тот день когда мы вернулись из Билиньена в Париж я как обычно занималась разными делами а Гертруда Стайн пошла купить гвоздей на базар на рю де Ренн. Там она встретила Гевару, чилийскою художника, и его жену. Они наши соседи и они сказали, приходите завтра на чай. Гертруда Стайн сказала, мы же только вернулись, обождите немного. Все-таки приходите, сказала Мерод Гевара. И потом прибавила, будет кое-кто кого вам будет приятно видеть. Кто же это, с неизменным любопытством спросила Гертруда Стайн. Сэр Фрэнсис Роуз, сказали они. Ладно придем, сказала Гертруда Стайн. В то время она уже ничего не имела против знакомства с Фрэнсисом Роузом. Мы тогда познакомились и он конечно тут же пошел с нею к нам. Он, как нетрудно себе представить, был от волнения совершенно пунцовый. А.что, спросил он, сказал Пикассо, когда увидел мои картины. Когда он увидел их в первый раз, ответила Гертруда Стайн, он сказал, они хотя бы не такие bete* как все остальные. А в другие разы, спросил он. А в другие разы он всегда * Дурацкий (фр.) -362- идет в угол и вертит холст когда их рассматривает н