Гертруда Стайн. Автобиография Алисы Б.Токлас --------------------------------------------------------------- © Copyright Гертруда Стайн © Copyright Ирина Нинова, перевод с английского © Copyright Лидия Андреевна Николаева-Нинова Изд. ООО Ина-Пресс, СПб, 2000 From: phil_arts()nextmail.ru Date: 17 Nov 2016 --------------------------------------------------------------- Гертруда Стайн АВТОБИОГРАФИЯ АЛИСЫ Б. ТОКЛАС Перевод с английского И.А. Ниновой СПб, Ина-Пресс 2000 Часть первая. ДО ПРИЕЗДА В ПАРИЖ Я родилась в Калифорнии, в Сан-Франциско. Поэтому я всегда предпочитала жить в умеренном климате но на европейском и даже на американском континенте очень трудно найти умеренный климат и в нем жить. Мой дед по матери был пионер, он приехал в Калифорнию в 49-м году и женился на моей бабке которая очень любила музыку. Она была ученицей отца Клары Шуман. Моя мать была очаровательная спокойная женщина по имени Эмили. Мой отец происходил из рода польских патриотов. Его двоюродный дед набрал полк в наполеоновское ополчение и был в нем полковником. Его отец, устремившись на парижские баррикады, оставил мать едва они поженились но быстро вернулся когда супруга лишила его содержания и зажил жизнью богатого помещика-ретрограда. Мне же всегда было не по душе насилие и милы были радости рукоделия и садоводства. Я люблю картины, мебель, вышивки, дома и цветы даже овощи и фруктовые деревья. Я люблю виды но люблю сидеть к ним спиной. В детстве и юности я жила как всякая благовоспитанная особа моего пола и состояния. У меня бывали в то время интеллектуальные увлечения, но очень спокойные. Лет в девятнадцать я была большой поклонницей Генри Джеймса. Мне казалось что из Переходного возраста выйдет прекрасная - 7 - пьеса и я написала Генри Джеймсу что я взялась бы инсценировать его роман. Я получила от него прелестный ответ а потом, когда я почувствовала свою беспомощность, мне стало очень стыдно и я не сохранила письмо. Может быть тогда я решила что не имею права его хранить, во всяком случае оно больше не существует. До двадцати лет я всерьез интересовалась музыкой. Я прилежно училась и прилежно играла но вскоре это показалось бессмысленным, мать уже умерла и не было невыносимой печали, но не было настоящего интереса который побуждал бы меня продолжать. В повести Ада из Географии и пьесы Гертруда Стайн очень точно описала меня какой я была в те годы. Следующие лет шесть я была вполне занята. Я вела приятный образ жизни, у меня было много друзей много развлечений много интересов, моя жизнь была в меру полной и приносила мне удовольствие но я была в ней не особенно горяча. Так я подхожу к пожару в Сан-Франциско из-за которого в Сан-Франциско приехал из Парижа старший брат Гертруды Стайн со своей женой и их приезд совершенно перевернул мою жизнь. Тогда я жила с отцом и братом. Мой отец был спокойный человек который все принимал спокойно, хотя переживал глубоко. В первое ужасное утро пожара в Сан-Франциско я разбудила его и сказала, было землетрясение и сейчас в городе пожар. Заработаем себе дурную славу на Востоке, ответил он поворачиваясь на другой бок и засыпая опять. Помню однажды, когда мой брат с товарищем - 8 - поехали кататься верхом и лошадь кого-то из них вернулась к гостинице без седока, мать товарища начала закатывать жуткую истерику. Успокойтесь сударыня, сказал отец, может быть это мой сын разбился. Одно его непреложное правило я помню всегда, если вынужден что-то делать, делай охотно. Еще он меня учил что хозяйке никогда не нужно извиняться за то что в доме у нее где-то беспорядок, ни малейшего беспорядка, коль скоро хозяйка есть, нет. Как я уже говорила, нам очень удобно жилось всем вместе, и у меня никогда не бывало ни мыслей о переменах, ни сильного желания перемен. С нарушением привычного течения нашей жизни пожаром а затем приездом старшего брата Гертруды Стайн и его жены стало иначе. Мисс Стайн привезла с собой три небольшие картины Матисса, те первые современные живописные вещи, которые пересекли Атлантику. Я познакомилась с нею в то сумбурное время и она мне их показала, а еще она много рассказывала о своей жизни в Париже. Немного погодя я сказала отцу что наверное уеду из Сан-Франциско. Он ничуть не встревожился, тогда ведь очень многие уезжали и приезжали и уезжали многие мои друзья. Меньше чем год спустя и я уже уехала и была в Париже. Там я пошла в гости к миссис Стайн которая тем временем вернулась в Париж и там у нее в доме я познакомилась с Гертрудой Стайн. Меня поразила ее коралловая брошь и поразил ее голос. Могу сказать что только три раза в своей жизни я встречала гениев, и каждый раз у меня - 9 - внутри что-то звенело и я не ошибалась, и могу сказать что все три раза это случалось задолго до всеобщего признания их гениальности. Те три гения о которых я хочу рассказать это Гертруда Стайн, Пабло Пикассо и Альфред Уайтхед. Я много встречала крупных людей, я встречала нескольких великих людей, но я знала всего лишь трех первоклассных гениев и когда я видела их впервые у меня внутри каждый раз раздавался звон. Ни в одном из трех случаев я не ошиблась. Так началась моя новая полная жизнь. - 10 - Часть вторая. МОЙ ПРИЕЗД В ПАРИЖ Это был 1907 год. У Гертруды Стайн как раз печатались Три жизни которые издавались за ее счет, и она была погружена в работу над Становлением американцев, своей книгой в тысячу страниц. Пикассо как раз закончил ее портрет, который в то время никому не нравился кроме самого писавшего и им изображенной и который так знаменит теперь, и как раз начал свою странную сложную картину Три Женщины, Матисс как раз закончил Bonheure de Vivre*, свою первую большую композицию за которую его окрестили диким или зоосадом. Это было время которое Макс Жакоб позднее назвал героическим веком кубизма. Помню недавно я слышала как Пикассо и Гертруда Стайн говорили обо всем том что происходило тогда и кто-то из них сказал, но не могло же все это произойти за один тот год, ну, ответил другой, вы радость моя забываете мы были тогда молодые и мы очень много успевали за год. Можно много рассказать о том что происходило тогда и о том что происходило перед этим и к этому привело, но теперь я должна описать что же я увидела по приезде. Дом на рю де Флерюс 27 состоял тогда как он состоит и теперь из маленького двухэтажного фли- * Радость жизни (фр.). - 13 - геля с четырьмя крошечными комнатами, кухней и ванной и очень большого смежного с ним ателье. Теперь ателье и флигель соединяются маленьким крытым переходом, его пристроили в 1914 году, а тогда вход в ателье был отдельный, гости звонили в дверь флигеля или стучали в дверь ателье, а очень часто и стучали и звонили но еще чаще стучали в ателье. У меня было особое право и стучать и звонить. Меня пригласили на ужин в субботу вечером, это был вечер когда все приходили, а приходили действительно все. Я пошла на ужин. Ужин готовила Элен. Нужно сказать несколько слов об Элен. Элен уже два года служила у Гертруды Стайн и ее брата. Она была из тех замечательных bonnes иначе говоря хорошей прислуги за все, какие отменно готовят, неусыпно радеют о хозяйском и о собственном благе и твердо убеждены что все к чему ни приценись непомерно дорого. Но ведь дорого, был ее ответ на всякий вопрос. У нее ничего не пропадало а расходы по хозяйству укладывались в неизменные восемь франков в день. В те же восемь франков, предмет ее гордости, она хотела включить даже прием гостей, но это конечно было трудно потому что для поддержания чести дома и в угоду хозяевам ей приходилось всех и всегда кормить досыта. Она была отменнейшая кухарка и очень хорошо готовила суфле. В те времена почти все гости жили более или менее случайными заработками, никто не голодал, кто-нибудь всегда выручал, но почти никто не жил в достатке. Брак, года четыре спустя когда они все уже начинали становиться известными, сказал вздохнув - 14 - и улыбнувшись, вот как жизнь переменилась, теперь у нас у всех есть кухарки и все они умеют готовить суфле. Элен обо всем имела свое мнение, она например не жаловала Матисса. Она говорила что француз не должен без предупреждения оставаться есть в чужом доме особенно если он перед тем спросил у прислуги что будет на ужин. Она говорила что иностранцы имеют полное право так поступать но француз нет, а Матисс однажды так поступил. Поэтому когда мисс Стайн говорила ей, месье Матисс останется сегодня на ужин, она отвечала, тогда я не буду готовить омлет а просто поджарю глазунью. Яиц это столько же и масла столько же а уважения меньше, и он поймет. Элен прослужила до конца 1913 года пока ее муж, она к тому времени вышла замуж и родила ребенка, не запретил ей работать на чужих. Она ушла к большому для себя сожалению и потом она всегда говорила что дома никогда не бывает так интересно как на рю де Флерюс. Много позже, года три всего тому назад, она вернулась еще на год, для них с мужем настали трудные времена а сын ее умер. Она держалась очень бодро и принимала во всем самое живое участие. Она говорила, ну не удивительно ли, я знала всех этих людей когда они были никто, а теперь о них все время пишут в газетах а на днях месье Пикассо упоминали по радио. Надо же, даже о месье Браке пишут в газетах, а он, он ведь был самый сильный, обычно держал большие картины которые вешали пока дворник заколачивал гвозди, и в Лувре, вы только - 15 - подумайте, в Лувре, повесят картину этого маленького месье Руссо, а он такой робкий был, бедняжка, что даже в дверь постучать у него не хватало духа. Ей было страшно интересно посмотреть на месье Пикассо с женой и ребенком и она приготовила для него свой самый роскошный ужин, но как он изменился, сказала она, вообще, сказала она, это наверное естественно а вот сын у него просто прелесть. Мы считали что на самом деле Элен вернулась затем чтобы произвести смотр молодому поколению. И она его отчасти произвела но вот увиденное не произвело на нее впечатления. Она сказала что они не кажутся ей интересными и все они очень загрустили потому что легенду Элен знал весь Париж. Через год ее дела стали поправляться, муж стал зарабатывать больше и с тех пор она сидит дома. Но вернемся к 1907 году. Прежде чем рассказывать о гостях нужно рассказать что я увидела. Приглашенная, как я уже говорила, на ужин я позвонила в дверь маленького флигеля и меня завели в крошечную прихожую а потом в маленькую столовую где все стены были сплошь заставлены книгами. На дверях, только там оставалось свободное место, было прикноплено несколько рисунков Пикассо и Матисса. Другие гости пока не пришли и мисс Стайн провела меня в ателье. В Париже часто шел дождь и всегда бывало неудобно идти под дождем в вечернем платье от маленького флигеля до двери ателье но такие вещи не должны были вас смущать как они не смущали хозяев и гостей большей частью тоже. Мы вошли в ателье которое отпиралось английским ключом - 16 - тогда единственным английским ключом на весь квартал, и это не столько для безопасности, ведь такие картины в те времена ценности не представляли, сколько потому что ключ был не огромный, как французские ключи, а маленький и умещался в кошельке. Вдоль стен кое-где стояла массивная итальянская мебель эпохи Возрождения и посередине стоял большой стол эпохи Возрождения а на нем красивый письменный прибор и на краю аккуратная стопка тетрадей, такие бывают у французских школьников, с изображением землетрясений и великих географических открытий на обложке. И на всех стенах до самого потолка висели картины. В одном конце ателье была большая чугунная печка и Элен пришла и с грохотом кинула в нее угля, а в углу стоял большой стол и на нем лежали гвозди от лошадиных подков, камушки и маленькие мундштуки которые вы с любопытством разглядывали но не трогали но которые как потом оказалось составляли содержимое карманов Пикассо и Гертруды Стайн. Но вернемся к картинам. Они были такие странные что поначалу вы совершенно непроизвольно смотрели на все что угодно лишь бы только смотреть не на них. Я освежила свои воспоминания по моментальным снимкам которые были сделаны тогда в ателье. Стулья в ателье были тоже все итальянские эпохи Возрождения, не слишком удобные для тех у кого короткие ноги, так что вырабатывалась привычка сидеть с ногами. Мисс Стайн сидела возле печки на одном таком красивом стуле с высокой спинкой и ноги у нее преспокойно свешивались, главное привычка, - 17 - а когда кто-нибудь из многочисленных посетителей подходил к ней и о чем-нибудь ее спрашивал, она привставала с этого стула и отвечала обычно по-французски, только не сейчас. Так она обычно говорила когда они хотели что-нибудь посмотреть, рисунки которые были убраны, какой-то немец однажды залил один чернилами, или когда желали еще чего-нибудь невозможного. Но вернемся к картинам. Картины, повторяю, сплошь закрывали все беленые стены с низу и до самого верху очень высокого потолка. Ателье тогда освещалось высоко подвешенными газовыми светильниками. Это был второй этап. Светильники появились совсем недавно. Прежде были только керосиновые лампы и какой-нибудь рослый гость стоял подняв лампу а остальные смотрели. Но недавно провели газ, и чтобы развеяться и не думать о рождении первенца изобретательный американский художник по фамилии Сэйен собирался установить такое механическое приспособление чтобы светильники зажигались сами. Очень консервативная старая домовладелица запрещала проводить электричество в своих домах и электричество провели только в 1914 году, старая домовладелица была тогда такая старая что уже ничего не понимала и ее управляющий разрешил. Но на этот раз я действительно расскажу о картинах. Теперь когда все ко всему привыкли очень трудно дать хотя бы приблизительное представление о том какого рода беспокойство охватывало вас при первом взгляде на все эти картины на этих стенах. В те времена там были картины самого разного - 18 - толка, еще не настало время когда они были только Сезанна, Ренуара, Матисса и Пикассо или, как еще позже, только Сезанна и Пикассо. В то время Сезанна, Ренуара, Матисса и Пикассо было очень много но других картин было тоже совсем не мало. Было два Гогена, был Манген, была большая Обнаженная Валлоттона которая только казалась похожей на Одалиску Мане, был один Тулуз-Лотрек. Однажды приблизительно в это время Пикассо на него глядя и отчаянно расхрабрившись сказал, а все равно я на самом деле пишу лучше чем он. Тулуз-Лотрек больше всех повлиял на его раннее творчество. Потом я купила крошечную картину Пикассо того периода Был портрет Гертруды Стайн работы Валлоттона который мог бы быть но не был портретом работы Давида, был один Морис Дени, небольшой Домье, много акварелей Сезанна, было короче говоря все, даже маленький Делакруа и средней величины Эль-Греко. Были громадные картины Пикассо периода цирка, было два ряда Матисса, большой женский портрет Сезанна и маленькие Сезанны, все эти картины имели свою историю и скоро я о них расскажу. А тогда я терялась и я смотрела и я смотрела и я терялась. Гертруда Стайн и ее брат так привыкли к этому душевному состоянию гостя что они не обращали внимания. Потом в дверь ателье резко постучали. Гертруда Стайн открыла и вошел маленький темный юркий человек с очень подвижными волосами, глазами, лицом, руками, ногами. Здравствуйте Элфи, сказала она, это мисс Токлас. Рад познакомиться с вами мисс Токлас, очень церемонно отве- - 19 - тил он. Это был Элфи Морер, давний завсегдатай дома. Он бывал там еще тогда когда не было этих картин а были только японские гравюры и он был один из тех кто светом зажженных спичек освещал кусочек портрета Сезанна. Конечно понятно что это законченная картина, объяснял он другим американским художникам которые приходили и выражали молчаливое сомнение, понятно по тому что она в раме а где это слыхано чтобы холст вставляли в раму если картина не закончена. Он следовал, следовал, следовал, всегда смиренно всегда искренне, и это он несколько лет спустя преданно и увлеченно отобрал первую партию картин для знаменитого собрания Барнса. Это он, когда Барнс потом появился в доме и стал размахивать чековой книжкой, сказал, Бог свидетель, я ею не приводил. Однажды вечером Гертруда Стайн пришла домой и застала там Элфи, своего брата и какого-то незнакомца Лицо незнакомца ей не понравилось. Это кто, спрашивает она у Элфи. Я его не приводил, отвечает Элфи. На еврея похож, говорит Гертруда Стайн. Он хуже, говорит Элфи. Но вернемся к тому первому вечеру. Через несколько минут после прихода Элфи послышался громкий стук в дверь и голос Элен, прошу к столу. Как странно что нет Пикассо, сказали они все, но мы ждать не будем, по крайней мере Элен ждать не будет. И мы вышли во двор и пошли во флигель и в столовую и сели за стол. Как странно, сказала мисс Стайн, Пабло всегда сама пунктуальность, он никогда не приходит раньше времени и никогда не опаздывает, он гордится тем что точность это вежливость - 20 - королей, даже Фернанда с ним становится пунктуальной. Конечно он часто говорит да когда он вовсе не собирается делать то на что согласился, он не может сказать нет, в его лексиконе нет слова нет и нужно всякий раз догадываться значит ли его да да или оно значит нет, но когда он говорит да и оно значит да а он именно так сказал насчет сегодняшнего вечера он всегда пунктуален. Время автомобилей еще не пришло и никого не волновали дорожные происшествия. Мы как раз доели первое когда во дворе послышались торопливые шаги и Элен открыла дверь прежде чем раздался звонок. Вошли, как их все тогда называли, Пабло и Фернанда. Он, маленький, быстрый но не суетливый, а глаза со странной способностью широко открываться и впитывать то что он хотел увидеть. У него был отрешенный вид и движения головы матадора возглавляющего процессию. Фернанда была высокая красивая женщина в потрясающей большой шляпе и совершенно явно новом платье, и он и она были сильно взбудоражены. Мне очень неприятно, сказал Пабло, вы прекрасно знаете Гертруда что я никогда не опаздываю но Фернанда заказала платье для завтрашнего вернисажа а его все никак не несли. Во всяком случае вы пришли, сказала мисс Стайн, на вас Элен сердиться не будет. И все мы сели. Я сидела рядом с Пикассо, он молчал а потом постепенно пришел в умиротворенное расположение духа Элфи любезничал с Фернандой и вскоре она стала спокойна и невозмутима Немного погодя я тихо сказала Пикассо что мне нравится его портрет Гертруды Стайн. Да, ответил - 21 - он, все говорят что она на него не похожа но это совершенно неважно; когда-нибудь будет похожа, сказал он. Вскоре разговор оживился говорили все только о дне открытия салона независимых, это было главное событие года. Всех интересовали все скандалы которые должны были или не должны были разразиться. Пикассо не выставлялся никогда но его последователи выставлялись и было очень много историй связанных с каждым последователем, так что надежды и опасения были бурны. Когда мы пили кофе во дворе послышались шаги, шаги многих пар ног, и мисс Стайн встала и сказала, не торопитесь я пока им открою. И ушла. Когда мы перебрались в ателье там было уже довольно много народу рассеявшегося там и сям группами, по одному или по двое, и все смотрели и смотрели. Гертруда Стайн сидела возле печки и говорила и слушала и вставала чтобы открыть дверь или подойти к разным людям которые кто говорили кто слушали. Она обычно открывала дверь на стук и обычная условная формула была такая, dе 1а раrt de qui venez-vous, от кого вы пришли. По идее прийти мог всякий но как дань условностям даже в Париже нужно иметь условную формулу, полагалось чтобы всякий мог сослаться на человека который ему сказал. Это была чистая условность, прийти на самом деле мог всякий но приходили, поскольку эти картины тогда не ценились а знакомство с теми кто там бывал не считалось престижным, только те кому было действительно интересно. Так что всякий мог прийти но тем не менее была условная формула. Как-то раз отрыв дверь - 22 - Стайн спросила как она спрашивала обычно, кто вас пригласил, и мы услышали как обиженный голос ответил, вы сами меня пригласили, мадам. Оказалось что это молодой человек с которым она где-то познакомилась и долго беседовала и которого радушно приглашала заходить но потом так же быстро и позабыла. Скоро народу набралось целое ателье но что это все были за люди. Толпы венгерских художников и писателей, кто-то один раз привел венгра а от него разошелся слух по всей Венгрии, в любом захолустье если там жил честолюбивый молодой человек прослышали о рю де Флерюс 27 и он тогда жил единственно с целью туда попасть, и очень многие из них правда туда попадали. Они бывали всегда, всех ростов и статей, всех уровней достатка и бедности, одни безумно обаятельные, другие совсем дремучие, и случалось мелькал иногда какой-нибудь очень красивый молодой крестьянин. Потом было много немцев, гостей не самых желанных потому что им всегда хотелось посмотреть именно то что уже убрали и они всегда норовили что-нибудь разбить, Гертруда Стайн питает слабость к бьющимся предметам, она не выносит людей которые собирают только небьющееся. Потом были заметные вкрапления американцев, то Милдред Олдрич приведет несколько человек, то Сэйен, электрик, то какой-нибудь художник, а иногда случайно забредал начинающий архитектор, и потом были завсегдатаи, в том числе мисс Марс и мисс Сквирс которых Гертруда Стайн позднее увековечила в рассказе о мисс Фер и мисс Скин. В тот первый вечер - 23 - мы с мисс Марс обсуждали как красить лицо, совершенно тогда новую тему. Она интересовалась типами, она знала что женщины делятся на femmes decoratives, femmes d'interieur и femmes intriguantes*. Фернанда Пикассо несомненно была femme decorative, а кто же тогда мадам Матисс, femme d'interieur, ответила я и она осталась очень довольна. Время от времени слышались высокий похожий на ржание испанский смех Пикассо веселое рокочущее контральто Гертруды Стайн, приходили одни уходили другие. Мисс Стайн сказала чтобы я посидела с Фернандой. Фернанда бывала всегда красивая но трудная в управлении. Я села, это я впервые сидела с женой гения. Пока я не решила написать эту книгу двадцать пять лет с Гертрудой Стайн, я часто говорила что напишу о женах гениев рядом с которыми я сидела. А сидела я с очень многими. Я сидела с ненастоящими женами настоящих гениев. Я сидела с настоящими женами ненастоящих гениев. Я сидела с женами гениев, почти гениев, неудавшихся гениев, короче говоря я сидела очень часто и очень подолгу со многими женами и с женами многих гениев. Так вот Фернанда, тогда она жила с Пикассо и уже давно то есть им всем было тогда по двадцать четыре но они давно были вместе, Фернанда была первая жена гения с которой я сидела и она была совершенно неинтересная. Мы говорили о шляпах. У Фернанды было две темы, шляпы и духи. В тот *Красавицы, домоседки и интриганки (фр.). - 24 - первый вечер мы говорили о шляпах. Она любила шляпы, к шляпам она относилась как истинная француженка, если шляпа не давала повода для острот прохожим на улице это была неудачная шляпа. Потом мы с ней как-то раз вместе шли по Монмартру. На ней была большая желтая шляпа а на мне голубая и размеров куда более скромных. Так мы шли и вдруг какой-то мастеровой остановился и закричал, смотрите вот на пару светят солнце и луна, А-а, сказала Фернанда с лучезарной улыбкой, видите, у нас удачные шляпы. Мисс Стайн окликнула меня и сказала что хочет познакомить с Матиссом. Она разговаривала с человеком среднего роста, с рыжеватой бородой и в очках. У него несмотря на некоторую полноту была очень энергическая наружность и казалось что они с мисс Стайн все время обмениваются какими-то скрытыми намеками. Подойдя ближе я услышала как она сказала, о да но теперь было бы сложнее. Мы говорили, сказала она, об одном обеде который мы здесь устроили в прошлом году. Мы просто повесили все картины и пригласили всех художников. Знаете что за люди художники, я хотела доставить им удовольствие ну и я усадила каждого перед его картиной, и они были довольны так довольны что нам пришлось посылать за хлебом еще два раза, когда вы лучше узнаете Францию вы поймете это значит они были довольны, без хлеба они не могут ни есть ни пить и нам пришлось два раза посылать за хлебом так они были довольны. Моей небольшой уловки не заметил никто кроме Матисса да и он заметил только - 25 - тогда когда уходил, а теперь говорит это доказательство того что я очень злая. Матисс рассмеялся и сказал, да я знаю мадемуазель Гертруда, мир для вас это театр, но есть театры и театры, и когда вы меня слушаете так участливо и так внимательно и не слышите ни единого слова из того что я говорю вот тогда я и говорю что вы очень злая. Потом они как и все остальные стали говорить о вернисаже независимых а я конечно совершенно не понимала что к чему. Но со временем я все-таки поняла и я еще расскажу о картинах, об их создателях и их подражателях и о том что значил весь этот разговор. Потом я оказалась рядом с Пикассо, он стоял в размышлении. Как вы думаете, спросил он, похож я на вашего президента Линкольна. В тот вечер я много что думала но я не думала этого. Понимаете, продолжал он, Гертруда (не могу даже приблизительно передать с какой искренней теплотой и доверием он всегда произносил ее имя а она всегда говорила Пабло. За всю их долгую дружбу, при всех ее иногда тревожных поворотах и всех ее сложностях, никогда не бывало иначе), Гертруда однажды показала мне его фотографию и с тех пор я стараюсь причесываться как он, по-моему у меня похожий лоб. Я не поняла серьезно это он или нет но слушала сочувственно. Тогда я еще не знала насколько Гертруда Стайн целиком и полностью американка. Потом я часто дразнила ее генералом, генералом гражданской войны все равно какой из сторон или обеих сразу. У нее была подборка фотографий времен гражданской войны, - 26 - льно поразительных фотографий, и они с Пабло подолгу их рассматривали. А потом он вдруг вспоминал испанскую войну и делался очень жестоким и очень испанцем, и Испания и Америка в их лице могли сказать друг о друге очень жестокие вещи. Но в тот мой первый вечер я ни о чем об этом не знала и просто вежливо слушала вот и все. А вечер приближался к концу. Все расходились и все по-прежнему говорили о вернисаже независимых. Я тоже ушла с пригласительным билетом на вернисаж. И так этот вечер, один из самых важных вечеров в моей жизни, закончился. На вернисаж я пошла с приятельницей, потому что приглашение у меня было на двоих. Мы пошли очень рано. Мне сказали что нужно пойти пораньше а иначе ничего не увидишь и не останется мест чтобы сидеть, а приятельница любила сидеть. Мы пошли в здание как раз построенное для этого салона. Во Франции всегда что-нибудь строят на день-два к определенному дню а потом опять разбирают. Старший брат Гертруды Стайн всегда говорит что секрет хронического отсутствия безработицы или полной занятости во Франции заключается в том сколько рабочих активно занято на строительстве и разборке временных зданий. Человеческая природа так постоянна во Франции что они могут иметь такие временные какие им заблагорассудится здания. Мы вошли в длинное низкое безусловно очень очень длинное временное здание которое каждый год строили для независимых. Когда не то после войны не то перед самой войной, точно не помню, независимым дали по- - 27 - стоянное помещение в большом выставочном здании, Гран Пале, было уже совсем не так интересно. Главное в конце концов неизведанность. Длинное здание красиво светилось парижским светом. В более ранние, в еще более ранние времена, во времена Сера, у независимых устраивались выставки в здании которое заливало в дождь. Ведь именно потому, при развешивании картин под дождем, простудился и умер несчастный Сера. Но теперь дождь не лил, был чудесный день и у нас было очень праздничное настроение. Пришли мы и в самом деле так рано как только было можно и первыми. Мы ходили из зала в зал и честно говоря мы не имели ни малейшего представления о том какие картины в той субботней компании считались бы искусством а какие просто упражнениями, как их называют во Франции, воскресных художников, рабочих, парикмахеров, ветеринаров и визионеров которые пишут только один день в неделю когда они не работают. Я говорю мы не понимали но нет наверное понимали. Но не насчет Руссо, а там была огромная и самая скандальная на выставке картина Руссо, это была картина с изображением государственных чиновников, теперь она принадлежит Пикассо, нет в этой картине мы не могли распознать картину которая станет одной из великих и, как потом скажет Элен, со временем окажется в Лувре. Еще если мне память не изменяет была там странная картина того же таможенника Руссо, как бы апофеоз Гийома Аполлинера с пожилой Мари Лорансен в виде музы. И ее я бы точно не отнесла к настоящим произведе- - 28 - ние искусства. Тогда конечно я ничего не знала о Гийоме Аполлинере и Мари Лорансен но о них я отдельно расскажу потом. Затем мы пошли дальше и увидели Матисса Вот когда мы стали понемногу осваиваться. Матисса мы всегда узнавали, узнавали сразу и любили, и понимали что это великое искусство и что это прекрасно. Это была большая женская фигура возлежащая среди кактусов. Картина которая после выставки должна была перекочевать на рю де Флерюс. И однажды пятилетний сынишка дворника который часто наведывался к Гертруде Стайн которая его очень любила, залез к ней на руки когда она стояла у открытой двери ателье и глядя ей через плечо и видя картину закричал, о-ла-ла, какое прекрасное женское тело. Мисс Стайн всегда рассказывала эту историю когда случайный незнакомец с напористостью случайного незнакомца спрашивал, глядя на эту картину, а что на ней собственно изображено. В том же самом зале что и Матисс, висел, немного заслоненный перегородкой, венгерский вариант той же самой картины в исполнении некоего Цобеля которого я вспомнила что видела на рю де Флерюс, это был счастливый независимый обычай помещать картину неистового последователя против картины неистового, но не столь же неистового мастера Мы шли и шли, было очень много залов и в залах очень много картин и в конце концов мы пришли в центральный зал и там была садовая скамейка а публики прибавлялось и прибавлялось так что мы сели на скамейку отдохнуть. - 29 - Мы отдыхали и всех рассматривали, и это правда была vie de Bohème *, прямо как я видела в опере, и смотреть на них было одно удовольствие. Вдруг кто-то подошел к нам сзади обнял за плечи и рассмеялся. Это была Гертруда Стайн. Вы отлично сидите, сказала она. Почему, спросили мы. Потому что прямо напротив вас самое главное. Мы стали смотреть но ничего не увидели кроме двух больших картин, вполне похожих но не вполне одинаковых. Одна это Брак а другая Дерен, пояснила Гертруда Стайн. Это были странные картины е изображением странных фигур составленных как бы из деревяшек, одна если я правильно помню изображала, нечто вроде мужчины и женщины, другая нечто вроде трех женщин. Ну как, спросила она продолжая смеяться. Мы не знали что ответить, мы уже видели столько странного что нам было непонятно чем же эти две страннее других. Она быстро исчезла в оживленной и говорливой толпе. Мы узнали Пабло Пикассо и Фернанду, нам казалось что мы узнали и много кого еще, всех конечно интересовал по-видимому наш угол и мы там остались, но нам было непонятно что же их так особенно интересует. Некоторое время спустя Гертруда Стайн подошла опять и на этот раз явно еще более оживленная и довольная. Она наклонилась к нам и деловым тоном спросила, вы не хотите брать уроки французского. Мы замялись, да, мы могли бы брать уроки французского. Ну так давать уроки французского вам будет Фернанда, найдите * Жизнь богемы (фр). - 30 - ее и скажите как вы безумно жаждете брать уроки французского. Но почему она должна давать уроки французского спросили мы. Потому, ну потому что они с Пабло решили расстаться навсегда. Такое по-моему бывало и раньше но не на моей памяти. Знаете Пабло говорит, если любишь моем женщину отдаешь ей деньги. Теперь он говорит так, если хочешь оставить женщину приходится ждать пока сможешь ей дать достаточно много денег. Воллар только что купил у него целую мастерскую так что средства ему позволяют с нею расстаться отдав ей ее половину. Она хочет снять себе комнату и жить себе давая уроки французского, вот при чем здесь вы. Ну а какое это имеет отношение к тем двум картинам, спросила моя неизменно любопытная приятельница. Никакого, ответила расхохотавшись Гертруда Стайн. Я еще расскажу эту историю целиком как она стала мне позднее известна но сейчас я должна была найти Фернанду и предложить, ей брать у нее уроки французского. Я немного побродила и посмотрела на публику, никогда я прежде не думала что существует так много разных мужчин которые рисуют и рассматривают картины. На выставках картин в Америке, даже в Сан-Франциско, я привыкла видеть женщин и отдельных мужчин, здесь же были мужчины, мужчины, мужчины, иногда с женщинами но чаще трое-четверо мужчин с одной женщиной или пятеро-шестеро мужчин с двумя. Позднее к этому соотношению я привыкла. В одной такой группе из пяти-шести мужчин и двух женщин я - 31 - увидела обоих Пикассо, вернее сперва я увидели Фернанду с поднятым вверх указательным пальцем в кольце, характерным для нее жестом. У нее, как выяснилось потом, указательный палец был как у Наполеона, одной длины со средним если не чуть-чуть длиннее, и этот палец, когда Фернанда бывала оживлена, а она была томная и потому бывала оживлена не очень-то часто, всегда поднимало; вверх. Я ждала не решаясь вторгаться в эту группу скрытыми центрами которой были с одного конца она а с другого Пикассо но все же собралась с духом, подошла, отозвала ее в сторону и сообщила, о своем желании. Да да, любезно сказала она, Гертруда говорила мне о вашем желании, я с большим удовольствием буду давать вам уроки, вам и вашей приятельнице, в ближайшие несколько дней я очень занята устройством на новой квартире Гертруда зайдет ко мне в конце недели и если бы вы с приятельницей пришли вместе с ней мы бы тогда могли обо всем договориться. Фернанда изъяснилась очень изысканным французским, временами, конечно, сбиваясь на монмартрский жаргон который я понимала плохо, но она была учительница по образованию, у нее был приятный голос и она была очень очень красивая и цвет лица у нее был прекрасный. Она была крупная но томная и поэтому не очень крупная и у нее были маленькие округлые руки которые придают всем француженкам характерную красоту. Было довольно жалко что стали носить короткие юбки потому что до тех пор никто не думал о мощных французских ногах типичной француженки, думали только о - 32 - красоте маленьких округлых ручек. Я согласилась на предложение Фернанды и отошла. Пока я шла обратно к приятельнице я начала привыкать не столько к картинам сколько к людям Я стала в них замечать определенную однотипность. Много лет спустя, то есть всего несколько лет тому назад, когда умер горячо всеми нами любимый Хуан Грис (он был самым дорогим другом Гертруды Стайн после Пабло Пикассо), я слышала как она спросила у Брака, они стояли рядом на похоронах, кто все эти люди, их так много и у всех такие знакомые лица а я никого не знаю по имени. Ну как же, ответил Брак, это все люди которых вы обычно видели на вернисаже у независимых и в осеннем салоне, и два раза в год, год за годом, вы видели их лица, потому они такие знакомые. Десять дней спустя мы с Гертрудой Стайн впервые пошли на Монмартр. Потом я никогда не переставала его любить. Мы ходим туда время от времени и меня всякий раз охватывает то же трепетное ожидание что тогда. Это место где всегда стояли а иногда ждали, ждали не то чтобы происшествий а просто пока стояли. Жители Монмартра мало сидели, они больше стояли а это было все едино потому что стулья, стулья столовых Франции, не вызывали большого желания долго сидеть. Итак я пошла на Монмартр и начала брать уроки стояния. Сперва мы пошли к Пикассо а потом мы пошли к Фернанде. Теперь Пикассо вообще не любит бывать на Монмартре, он не любит думать о нем и тем более о нем говорить. Даже с Гертру- - 33 - дой Стайн он говорит о нем неохотно, что-то тогда глубоко уязвило его испанскую гордость, конец его монмартрской жизни был исполнен горечи и разочарования, а нет ничего горше испанского разочарования. Но в то время он жил на Монмартре и жизнью Монмартра и занимал мастерскую на рю Ра-виньян. Мы дошли пешком до Одеона и там сели в омнибус, вернее поднялись на крышу омнибуса, милые старые конные омнибусы, они очень быстро и исправно ходили по всему Парижу и вверх по холму к Плас Бланш. Там мы вышли и поднялись круто вверх по рю Лепик, где по обе стороны были лавки где торговали съестным, а затем завернули за угол и поднялись еще выше и еще круче на самом деле почти отвесно и вышли на рю Равинь-ян, теперь Плас Эмиль-Гондо но в остальном такую как прежде, с ее лестницей ведущей к маленькому скверику с его редкими но трепетными деревцами, а в углу скверика сидел человек и что-то строгал, когда я была там в последний раз совсем недавно в углу по-прежнему сидел человек и что-то строгал, и с маленьким кафе внизу возле лестницы где все они ели, оно там по-прежнему есть, и низким деревянным зданием с мастерскими по левую руку которое там по-прежнему есть. Мы поднялись на несколько ступенек вверх и вошли в открытую дверь оставив слева ту мастерскую где позднее пережил свое мученичество Хуан Грис а тогда жил некто Вайян, малопримечательный живописец у которого в мастерской устроят - 34 - дамский гардероб во время знаменитого банкета в честь Руссо, а потом оставили позади крутую лестницу ведущую вниз туда где немного позже была мастерская у Макса Жакоба, а потом еще одну маленькую крутую лестницу ведущую в мастерскую где незадолго перед тем некий юноша покончил с собой а Пикассо написал одну из своих самых замечательных ранних картин где друзья собрались у гроба, все это мы оставили позади на пути к большой двери куда Гертруда Стайн постучала. Пикассо открыл дверь и мы вошли. Он был одет в то что у французов называется костюм singe то есть обезьяний, комбинезон из плотной хлопчатобумажной ткани, синей или коричневой, у него кажется был синий а называется он singe или обезьяна потому что он цельнокроеный и с поясом и пояс если он не застегнут, а не застегнут он очень часто, болтается сзади и получается обезьяна. Глаза у него были еще удивительнее чем мне запомнилось, такие выпуклые и такие карие, и такие смуглые и изящные и быстрые руки. Мы прошли дальше. В одном углу была кушетка, в другом крошечная печка, она же кухонная плита, были стулья, тот большой сломанный стул на котором сидела Гертруда Стайн когда он ее писал, всюду пахло собакой и красками и была большая собака и Пикассо ее двигал с места на место как комод или шкаф. Он предложил нам сесть но поскольку все стулья были чем-то завалены мы остались стоять и стояли пока не ушли. Это был мой первый опыт стояния но потом оказалось что они так стоят часами. К стене была прислонена огром- - 35 - ная картина, странная картина написанная светлыми и темными красками, больше ничего о ней сказать не могу, с изображением группы людей, огромной группы, а рядом была другая, красновато-коричневая, с изображением трех женщин, угловатых и в вывернутых позах, выглядело все это вместе довольно жутко. Пикассо и Гертруда Стайн стояли рядом и разговаривали. Я стояла немного поодаль и смотрела. Не могу сказать что я что-нибудь понимала но я чувствовала в этом что-то мучительное и прекрасное и что-то давящее но захватывающее. Я услышала как Гертруда Стайн сказала, а моя. Тогда Пикассо достал картину поменьше, сильно недописанную картину которую и нельзя было дописать, очень бледную почти белую, две фигуры, у них все было но очень недописанное и не поддающееся дописанию. Пикассо сказал, но он никогда такое не возьмет. Да, я знаю, ответила Гертруда Стайн. И все равно только в ней все есть. Да, я знаю, ответил он и они замолчали. Дальше они говорили вполголоса а потом мисс Стайн сказала, ну нам надо идти, мы идем на чай к Фернанде. Да, я знаю, отозвался Пикассо. Вы часто видитесь, спросила она, он сильно покраснел и смутился. Я ни разу у нее не был, задетым тоном ответил он. Она усмехнулась, ну мы во всяком случае к ней идем и мисс Токлас будет брать уроки французского. Ох уж эта мисс Токлас, сказал он, ножки как у испанки, серьги как у цыганки а отец польский король как Понятовские, еще бы ей не брать уроки. Мы все засмеялись и пошли к выходу. У двери стоял очень красивый человек, а Ахеро, сказал - 36 - Пикассо, вы знакомы с дамами. Он как с картины Эль Греко, сказала я по-английски. Пикассо уловил имя, поддельного Эль Греко, сказал он. Да чуть не забыла вам отдать сказала Гертруда Стайн протягивая ему пачку газет, это вас утешит. Он их раскрыл, это были воскресные приложения к американским газетам, это были малыши Катценьяммер. Оh oui, оh oui* сказал он с очень довольным видом, merci, спасибо Гертруда, и мы ушли. Мы ушли и стали подниматься дальше вверх по холму. Как вам показалось то что вы видели, спросила мисс Стайн. Ну кое-что я правда увидела. Увидеть увидели, но вы увидели какое это имеет отношение к тем двум картинам напротив которых вы так долго сидели на вернисаже. Только такое что у Пикассо картины довольно жуткие а те нет. Еще бы, сказала она, как Пабло однажды заметил, если что-то делаешь делать так сложно что обязательно выходит уродливо, а тем кто делают то же самое вслед за тобой им не надо терзаться над тем как это делать и они могут делать красиво, вот это и нравится всякому когда это делают другие. Мы шли прямо а потом свернули в маленькую улочку и там опять стоял маленький домишко и мы спросили мадемуазель Бельвалле и нам сказали пройти по маленькому коридорчику и мы постучали и вошли в небольшую комнату где была очень широкая кровать пианино маленький чайный столик Фернанда и еще две дамы. * Да, да (фр.) - 37- Одна была Алиса Принсе. С виду она была прямо-таки мадонна, большие красивые глаза и прелестные волосы. Фернанда потом разъяснила что у нее отец рабочий и грубые большие пальцы характерные конечно же для рабочих. Она, так разъяснила Фернанда, семь лет прожила с Принсе, государственным служащим, и была ему верна на монмартрский манер, то есть делила с ним радость и горе но попутно развлекалась на стороне. Теперь они собирались пожениться. Принсе стал начальником в своем небольшом департаменте на государственной службе и ему придется приглашать к себе домой других начальников департаментов так что конечно он должен узаконить их отношения. Действительно они поженились через несколько месяцев и как раз по случаю их бракосочетания Макс Жакоб произнес свои знаменитые слова, семь лет желать женщину и наконец овладеть ею, это прекрасно. Пикассо высказался более прозаически, какой смысл жениться только чтобы развестись. Он оказался пророком. Едва они поженились как Алиса Принсе встретила Дерена, а Дерен встретил ее. Это был, как говорят французы, un соup dе foudre, иначе говоря любовь с первого взгляда. Оба совершенно потеряли голову. Принсе сначала терпел но теперь они были женаты и это меняло дело. Вдобавок впервые в жизни он рассердился и в сердцах порвал первую Алисину шубу которую она себе купила к свадьбе. Все таким образом разрешилось, и не прожив в браке с Принсе даже полугода Алиса оставила его навсегда. Она ушла к Дерену и с тех пор - 38- они не расстаются. Мне всегда нравилась Алиса Дерен. В ней чувствовалась некая необузданность которая возможно была связана с ее грубыми большими пальцами и находилась у нее в любопытном соответствии с ликом мадонны. Вторая была Жермена Пишо, женщина совершенно иного типа Эта была серьезная спокойная испанка, с прямыми плечами и застывшим невидящим взглядом испанки. Она была очень добрая. Она была замужем за испанским художником Пишо, а он был создание весьма поразительное, он был худой и длинный наподобие какого-нибудь примитивного изображения Христа в испанских церквах, и когда он танцевал испанский танец а он его танцевал позднее на знаменитом банкете в честь Руссо, он проникался наводящей ужас религиозностью. Жермена, по словам Фернанды, была героиней многих странных историй. Как-то раз она отвезла в больницу молодого человека, он пострадал в драке в мюзик-холле а товарищи его бросили. Жермена понятно оказалась тут как тут и не дала ему пропасть. У нее было много сестер, и она и сестры родились и выросли на Монмартре и все были от разных отцов и замужем за мужьями разных национальностей, некоторые даже за турками и армянами. Жермена, гораздо позже, много лет тяжело болела и ее всегда окружали преданные друзья. Они носили ее в кресле в ближайший кинотеатр и они, и она сидя в своем кресле, смотрели всю программу от начала и до конца. Они регулярно это проделывали один раз в неделю. Полагаю они это проделывают до сих пор. - 40- Беседа у Фернанды за чаем протекала не очень оживленно, говорить было особенно не о чем. Было очень приятно познакомиться, это даже была большая честь, но вот пожалуй и все. Фернанда немного посетовала на то что приходящая прислуги плохо вытерла и вымыла чайный сервиз и на то что покупка кровати и пианино в рассрочку имеет свои неприятные стороны. И больше всем нам было действительно не о чем говорить. Наконец мы условились об уроках французского, я должна была платить пятьдесят центов в час а она должна была прийти ко мне через два дня и мы должны были начать. Ближе к концу визита они сделались непринужденнее. Фернанда спросила у мисс Стайн не осталось ли у нее комических приложений к американским газетам, Гертруда Стайн ответила что она только что отдала их Пабло. Фернанда взвилась как львица защищающая своих детенышей. Это такое свинство которого я никогда ему не прощу, сказала она. Я встречаю его на улице, он держит комическое приложение, я прошу дать мне его почитать чтобы отвлечься а он по-свински отказывается. Это было настолько жестоко что я никогда не прощу. Пожалуйста, Гертруда, когда у вас будут следующие номера комических приложений отдайте их прямо мне. Гертруда Стайн ответила, непременно, с удовольствием. Когда мы вышли она сказала, будем надеяться что к тому времени когда выйдут следующие номера комических приложений Малыши Катценъ- - 41- яммер они снова будут вместе потому что если я не отдам их Пабло он ужасно расстроится а если дам то Фернанда закатит страшный скандал. Наверное придется их потерять или брату придется по ошибке отдать их Пабло. Фернанда довольно точно пришла к назначенному часу и мы приступили к уроку. Чтобы получился урок французского нужно конечно беседовать а у Фернанды было три темы, шляпы, нам уже почти нечего было сказать о шляпах, духи, нам было что сказать о духах. На духи Фернанда транжирила деньги действительно безо всякого удержу, она оскандалилась на весь Монмартр тем что однажды купила флакон духов под названием Дым и отдала за него восемьдесят франков тогда шестнадцать долларов а духи совершенно не пахли но зато были такого чудного цвета, настоящий жидкий дым налитый в флакон. Третьей ее темой были сорта мехов. Меха бывали трех сортов, был первый сорт, соболя, второй сорт, горностай и шиншилла и третий сорт, рыжая лиса и белка. Это было самое удивительное из всего что я слышала в Париже. Я удивилась. Шиншилла второй, белку называют мехом а котика нет. В остальном наши беседы сводились к описанию модных тогда пород собак и выяснению их названий. Это была моя тема и после каждого моего описания она задумывалась, ах да, просияв, говорила она, вы хотите описать маленькую бельгийскую собачку которая называется грифон. Так это и шло, она была очень красивая но выходило несколько утомительно и однообразно и - 42- я предложила встречаться в городе, где-нибудь в кафе, или гулять по Монмартру. Она стала кое-что мне рассказывать. Я познакомилась с Максом Жакобом. Он и Фернанда выглядели вместе ужасно забавно. Они мнили себя галантной парой времен первой империи, он был 1е vieux marquis*, который целует ручку и говорит комплименты а она императрица Жозефина которая благосклонно ему внимает. Это была карикатура но карикатура весьма замечательная. Потом она рассказала мне о страшной загадочной женщине по имени Мари Лорансен которая издает утробные звуки как какое-нибудь животное и выводит из себя Пикассо. Она представлялась мне страшной старухой и когда я познакомилась со стильной молодой Мари похожей на женщин Клуэ она меня совершенно очаровала. Макс Жакоб прочитал мне мой гороскоп. Это была большая честь потому что он сам его переписал. Я не поняла этого тогда но поняла после и особенно в последнее время, когда всех юных джентльменов которые сейчас так восхищаются Максом очень изумляет и поражает то что мой он расписал потому что всегда считалось что он их никогда не расписывает а просто сразу говорит. Во всяком случае мой у меня есть и он расписан. Еще она рассказывала много странных историй о Ван-Донгене, о его голландской жене и голландской дочке. Слава Ван-Донгена началась с одного портрета который он написал с Фернанды. * старый маркиз (фр.) - 42- потом были в такой моде. Но у Фернанды глаза были миндалевидные от природы, к счастью или к несчастью у Фернанды все было от природы. Ван-Донген конечно же отрицал что эта картина была портретом Фернанды хотя она ему и позировала, и по этому поводу изливалось много яду. Ван-Донген в то время бедствовал, у него была голландская жена-вегетарианка и питались они только шпинатом. Ван-Донген часто сбегал от шпината в какое-нибудь заведение на Монмартре где он ел и пил на деньги девиц. Ван-донгеновской крошке было четыре года но она была потрясающая. Ван-Донген занимался с ней акробатикой и крутил ее над головой взяв за ногу. Всякий раз когда она стискивала в объятиях горячо ею любимого Пикассо она душила его чуть ли не до смерти, он безумно ее боялся. Было еще много других легенд о Жермене Пишо и о цирке где она знакомилась со своими любовниками и были легенды о настоящем и прошлом Монмартра. У самой Фернанды был один идеал. Это была Эвелина Тоу, героиня дня. И Фернанда боготворила ее как следующее поколение боготворило Мэри Пикфорд, она была такая белокурая, такая бледная, такая невесомая, и Фернанда испускала тяжкий вздох восхищения. Когда мы снова увиделись с Гертрудой Стайн она вдруг спросила, ходит ли Фернанда в серьгах. Не знаю, сказала я. Обратите внимание, сказала она. Когда мы снова увиделись с Гертрудой Стайн я сказала, да Фернанда ходит в серьгах. Ну ладно, сказала она, пока что ничего не поделаешь, какая - 43- досада, ведь у Пабло в мастерской никого нет и ему естественно не сидится дома. Неделю спустя я смогла объявить что Фернанда ходит без серег. Ну ладно, тогда все в порядке, у нее кончились деньги и все позади, сказала Гертруда Стайн. И все было правда позади. Неделю спустя я обедала с Фернандой и Пабло на рю де Флерюс. Я подарила Фернанде китайскую юбку из Сан-Франциско а Пабло подарил мне прелестный рисунок. А теперь я вам расскажу как две американки оказались в центре одного художественного течения о котором внешнему миру в то время было ничего неизвестно. - 44- Часть третья. ГЕРТРУДА СТАЙН В ПАРИЖЕ 1903-1907 Два последние курса Гертруды Стайн на медицинском факультете университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, с 1900 по 1903 год, ее брат жил во Флоренции. Там он услышал о художнике по имени Сезанн и увидел его картины у Чарльза Лессера. Когда они с сестрой на следующий год обосновались в Париже, они пошли к Воллару, только он продавал картины Сезанна, их смотреть. Воллар был огромный, черноволосый и слегка шепелявил. Его лавка была на рю Лафит недалеко от бульвара. Дальше по той же короткой улице был Дюран-Рюэль а еще дальше почти у церкви Мучеников галерея бывшего клоуна Саго. Выше по Монмартру на рю Виктор Массе был магазин мадемуазель Вейль, у нее продавались книги, картины и безделушки, и совершенно в другой части Парижа, на рю Фобур Сент Оноре, магазин бывшего хозяина кафе и фотографа Дрюэ. Еще на рю Лафит была кондитерская Фуке где можно было утешиться прекрасными медовыми кексами и засахаренными орехами и вместо картины иногда покупать земляничное варенье в стеклянной вазочке. Первый визит к Воллару произвел на Гертруду Стайн неизгладимое впечатление. Это было фантастическое заведение. Оно не было похоже на картинную галерею. Два-три холста были повернуты - 47- лицевой стороной к стене, в углу лежала маленькая горка холстов, и больших и маленьких, вперемешку сваленных один на другой, а посередине с хмурым видом стоял огромный черноволосый человек. Это был Воллар в хорошем расположении духа. Когда он был действительно в дурном расположении духа, то раскинув руки над головой и ухватившись за верхние углы косяка, он прислонялся своим огромным телом к стеклянной двери которая выходила на улицу и мрачно хмурясь смотрел на улицу. В такое время никто не делал попыток к нему зайти. Они попросили показать им Сезанна. Вид у него стал менее хмурый и он сделался очень учтив. Сезанн, как они узнали потом, был большой любовью всей жизни Воллара. Имя Сезанн для него было волшебным словом. Он узнал о Сезанне от художника Писарро. Писарро действительно был тем человеком от которого все первые поклонники Сезанна узнали о Сезанне. Мрачный и ожесточенный Сезанн в то время жил в Экс-ан-Провансе. Писарро рассказал о нем Воллару, рассказал Фабри, Флорентийцу, а тот рассказал Лессеру, рассказал Пикабиа, рассказал по существу всем кто тогда знал о Сезанне. Из картин Сезанна у Воллара было на что посмотреть. Позднее Гертруда Стайн написала стихотворение под названием Воллар и Сезанн а Генри Мак Брайд напечатал его в Нью-Йорк Сан. У Гертруды Стайн это было первое сочинение на случай которое так напечатали и как ей так и Воллару это доставило огромное удовольствие. Когда - 48- Воллар потом написал по предложению Гертруды Стайн книгу о Сезанне Воллар послал ее Генри к Брайду. Она сказала Воллару что его книге посвятят целую страницу в какой-нибудь крупной ежедневной нью-йоркской газете. Он не поверил, Париже ничего подобного ни с кем не случалось. С ним случилось и он был ужасно растроган и несказанно рад. Но вернемся к первому визиту. Они сказали господину Воллару что хотели бы посмотреть пейзажи Сезанна, они пришли по рекомендации г-на Лессера из Флоренции. Да, да, сказал Воллар, очень оживился и стал расхаживать взад и вперед, в конце концов он исчез за перегородкой в глубине и стало слышно как он тяжело поднимается по лестнице. После довольно длительного отсутствия он спустился и в руках у него была маленькая картина с изображением яблока и незаписанной большей частью холста. Все трое внимательно ее рассмотрели а потом сказали, да, но понимаете мы-то хотели посмотреть пейзаж. Ах да, вздохнул Воллар все более оживляясь, через минуту он опять исчез и на этот раз вернулся с картиной на которой изображалась спина, картина была прекрасная в этом нет никаких сомнений но брат и сестра еще были не способны в полной мере оценить обнаженных Сезанна и возобновили атаку. Они хотели посмотреть пейзаж. На этот раз после еще более длительного отсутствия Воллар вернулся с очень большим холстом и написанным на нем очень маленьким кусочком пейзажа. Вот-вот, сказали они, пейзаж, но они-то хотят холст поменьше но записанный целиком. Они, сказали - 49- они, хотели бы наверное посмотреть какой-нибудь именно такой холст. Уже сгущался ранний зимний парижский вечер, и в эту минуту по той же самой задней лестнице спустилась старая-престарая служанка, прошамкала, bon soir, monsier et madame*, и тихо вышла, а еще через минуту по той же самой лестнице спустилась другая старая служанка, прошамкала, bon soir, monsier et mesdames, и тихо вышла. Гертруда Стайн стала смеяться и сказала брату, это все глупости, Сезанна нет, Воллар ходит наверх и говорит старухам что рисовать, он не понимает нас, они не понимают его, они что-нибудь нарисуют он несет вниз и это и есть Сезанн. Оба начали безудержно хохотать. Потом они успокоились и еще раз объяснили про пейзаж. Они сказали что им хочется какой-нибудь из тех замечательно желтых солнечных окских пейзажей каких есть несколько примеров у Лессера. Воллар опять ушел и на этот раз вернулся с чудесным маленьким зеленым пейзажем. Пейзаж был прелестный, он занимал весь холст, он стоил недорого и они купили его. Воллар потом всем рассказывал что к нему приходили двое сумасшедших американцев и они смеялись и сильно его раздражали но постепенно он понял что когда они очень сильно смеются то потом обычно что-нибудь покупают и конечно он подождал пока они кончат смеяться. С этого времени они стали все время ходить к Воллару. Вскоре они получили право разбирать его * Добрый вечер, месье и мадам (фр.) - 50- горы холстов и искать в этой свалке то что им нравится. Они купили очень маленького Домье, голову старухи. Они заинтересовались обнаженной натурой Сезанна и в итоге купили два очень маленьких полотна с группами обнаженных. Они нашли очень очень маленького черно-белого Мане с Фореном на переднем плане и купили его, нашли двух очень маленьких Ренуаров. Часто они покупали по две картины сразу потому что кому-то больше нравилась одна а кому-то другая, и так прошел год. Весной Воллар устроил выставку Гогена и они впервые увидели картины Гогена. Картины были довольно ужасные но потом все-таки им понравились и они купили двух Гогенов. Гертруде Стайн подсолнухи у него нравились а люди нет, а брат отдавал предпочтение как раз людям. Сейчас кажется что это были безумные деньги но все это в те времена стоило недорого. И так шла зима. Посетителей у Воллара бывало не очень много но однажды Гертруда Стайн слышала там один разговор от которого она получила огромное удовольствие. Дюре был в Париже известной фигурой. Тогда он был очень стар и очень красив. В свое время он дружил с Уистлером, Уистлер изобразил его во фраке с белым оперным плащом перекинутым через руку. У Воллара он беседовал с несколькими молодыми людьми и один из них, Руссель, из группы Вюйллара-Боннара, бывших импрессионистов, пожаловался что он и его друзья не имеют признания, им даже не дают выставляться в салоне. Дюре ласково на него посмотрел, мой юный друг, сказал он, есть два вида искусства, никогда не - 51- забывайте об этом, есть искусство и есть официальное искусство. Как же вы, мой бедный юный друг, можете надеяться войти в официальное искусство. Да вы только на себя посмотрите. Предположим какая-нибудь важная персона приезжает во Францию и хочет познакомиться с представителями искусства и заказать свой портрет. Мой дорогой юный друг, вы только на себя посмотрите, важная персона придет в ужас от одного вашего вида. Вы милый молодой человек, воспитанный и умный, но на важное лицо вы произведете совсем другое, ужасное впечатление. Нет, в качестве представителя искусства им нужен человек среднего роста с брюшком, одетый не слишком шикарно а так как одеваются в его кругу, не лысый и не прилизанный, и чтобы почтительно кланялся. Теперь вы сами понимаете что вы не годитесь. Так что не говорите об официальном признании а если заговорите то посмотрите в зеркало и вспомните о важных персонах. Нет, мой дорогой юный друг, есть искусство и есть официальное искусство, так всегда было и будет. Еще до конца зимы, зайдя так далеко, Гертруда Стайн и ее брат решили идти еще дальше, они решили купить большого Сезанна и на этом остановиться. Потом они будут более благоразумны. Они убедили старшего брата что это трата последняя и просто необходима, и она, как скоро станет очевидно, была правда необходима. Они сказали Воллару что хотят купить большой портрет Сезанна. Из больших портретов Сезанна в то время не был продан практически ни один. Почти все - 52- принадлежали Воллару. Он остался чрезвычайно доволен таким решением. Теперь их пустили в комнату наверху за перегородкой где как была уверена раньше Гертруда Стайн старая служанка писала картины Сезанна, и они проводили там целые дни решая какой портрет купить. Их было штук восемь на выбор и решение давалось нелегко. Им часто приходилось наведываться к Фуке и подкрепляться медовыми кексами. В конце концов они сузили выбор до двух портретов, мужского и женского, но на этот раз не могли купить сразу два и в конце концов выбрали женский. Воллар сказал, обычно женский портрет стоит конечно дороже мужского, но у Сезанна, сказал он очень внимательно разглядывая картину, это на мой взгляд все равно. Они отнесли картину в кабриолет и поехали с нею домой. Именно об этой картине Элфи Морер говорил что она закончена и понятно что она закончена потому что она в раме. Это была очень важная покупка, потому что глядя и глядя на эту картину Гертруда Стайн написала Три жизни. Незадолго перед тем она начала в качестве литературного упражнения переводить Trois Contes* Флобера а потом появился этот портрет Сезанна, и она на него смотрела и под впечатлением от него написала Три жизни. То что произошло дальше было осенью. Это был первый год осеннего салона, самого первого осеннего салона в Париже, и они туда пошли, взволнованные и полные ожиданий. Там они нашли * Три повести (фр.) - 53- картину Матисса позднее известную под названием 1а Femme au Chapeau*. Первый осенний салон был шагом на пути к признанию тех кого отверг cалон независимых. Их картины должны были выставить в Пти Пале напротив Гран Пале где обычно проходил большой весенний салон. Вернее выставить должны были тех отверженных которые уже настолько преуспели что их картины продавались в крупных художественных магазинах. В сотрудничестве с отдельными бунтарями из прежних салонов они и создали осенний салон. На выставке было много оригинального и она не давала поводов к беспокойству. Было много приятных картин но была одна неприятная. Публика доходила до бешенства, пытались даже отковыривать краску. Гертруде Стайн картина понравилась, это был портрет женщины с длинным лицом и с веером Он был очень странный по цвету и построению. Она сказала что хочет его купить. Тем временем ее брат увидел женщину в белом на зеленом газоне и захотел купить ее. Поэтому они решили как обычно купить и то и другое и пошли в кабинет секретаря салона узнать цену. Они никогда прежде не бывали в каморке секретаря салона и им было ужасно интересно. Секретарь посмотрел цены в каталоге. Сколько стоила та картина где белое платье и женщина на зеленой траве и даже чья она была Гертруда Стайн не помнит, а Матисс стоил * Женщина в шляпе (фр.) - 54- пятьсот франков. Секретарь объяснил что столько сколько просит художник конечно никогда не дают, предлагают свою цену. Они спросили какую цену нужно предложить. Он спросил сколько они готовы заплатить. Они сказали что не знают. Он посоветовал предложить четыреста франков а ответ он потом им сообщит. Они согласились и ушли. На следующий день они получили от секретаря записку где говорилось что месье Матисс отказался принять их предложение и что они собираются делать. Они решили пойти в салон и еще раз посмотреть на картину. Пошли. Люди перед картиной покатывались со смеху и скребли краску пальцем. Почему, Гертруда Стайн понять не могла, ей картина казалась совершенно естественной. Портрет Сезанна поначалу не казался естественным ей понадобилось время чтобы понять что он естественный но эта картина Матисса была совершенно естественная и мисс Стайн не могла понять почему она вызывает такое бешенство. Брату она нравилась меньше но он все равно согласился и они купили ее. Потом она опять пошла смотреть картину и ей было очень неприятно видеть как все над ней насмехаются. Это беспокоило и сердило ее потому что она не понимала почему потому что ей она очень нравилась, точно так же как позднее она не понимала почему то что она пишет, если она пишет так естественно и ясно, вызывает насмешку и злобу. Вот как звучала история покупки 1а Femme au Chapeau в изложении покупателей а теперь та же самая история с точки зрения продавцов рассказанная несколько месяцев спустя месье и мадам - 55- Матисс. Вскоре после покупки картины все они предложили друг другу познакомиться. То ли Матисс написал и предложил, то ли они написали и предложили, Гертруда Стайн не помнит. Во всяком случае очень скоро они уже были знакомы друг с другом и знакомы очень близко. Матиссы жили на набережной в двух шагах от бульвара Сен-Мишель. У них была небольшая трехкомнатная квартира на последнем этаже с чудесным видом на реку и Нотр-Дам. Матисс писал его зимой. Вы поднимались и поднимались по лестнице. Тогда вы все время то поднимались то спускались по лестницам. Милдред Олдрич имела удручающую привычку прощаясь с человеком который стоял внизу ронять ключ со своего шестого этажа в пролет лестницы где мог бы быть лифт, и тогда или вам или ей приходилось снова подниматься или спускаться на все шесть этажей вверх или вниз. Разумеется она часто кричала, ничего, я выломаю дверь. Так делали только американцы. Однажды Сэйену в конце парижского лета сказали комплимент, как он загорел и как замечательно выглядит, и он ответил, да, больше поднимайтесь и спускайтесь по лестнице. Мадам Матисс была замечательная хозяйка. Квартира у нее была маленькая но в безупречном порядке. Она прибирала в доме, она была прекрасная кулинарка и кормилица семьи, она позировала для всех картин Матисса. Это она и была 1а Femme au Chapeau, женщина в шляпе. Она держала маленькую шляпную мастерскую чтобы они могли продержаться во времена их самой большой бед- - 56- ности у нее были темные волосы, очень прямая спина, длинное лицо и четкий большой вислогубый рот как у лошади. У нее были густые темные волосы. Гертруде Стайн всегда нравилось то как она прикалывает шляпу к волосам и однажды Матисс нарисовал свою жену делающей это характерное движение и подарил рисунок Гертруде Стайн. Она всегда одевалась в черное. Она всегда подносила большую черную шляпную булавку к самой середине шляпы на самой середине макушки и размашистым уверенным жестом ее втыкала. С ними жила дочь Матисса, дочь, родившаяся у него до брака и болевшая дифтеритом и перенесшая операцию и много лет вынужденная носить на шее черную ленту с серебряной пуговицей. Эту ленту Матисс писал на многих своих картинах. Девочка была вылитый отец, и мадам Матисс, как она однажды объяснила со всей своей простодушной пылкостью, делала для нее больше чем для собственных детей, потому что прочитав в юности роман где главная героиня делала именно так и была за то всю жизнь горячо любима, решила что и она будет делать так же. У нее самой было два сына но ни один тогда с ними не жил. Младший Пьер жил на юге Франции у испанской границы с родителями мадам Матисс а старший Жан с родителями месье Матисса на севере Франции у бельгийской границы. Матисс отличался удивительной мужественностью от которой вам всегда делалось необычайно приятно если вы перед тем какое-то время его не видели. Не так приятно когда вы его видели в пер- - 57- вый раз как потом. И вам продолжало быть приятно от его мужественности все то время пока он был с вами. Но жизни в этой мужественности почти не чувствовалось. Мадам Матисс была совсем другая, всякий кто ее знал чувствовал в ней очень сильную жизнь. У Матисса тогда была одна небольшая картина Сезанна и одна небольшая картина Гогена, он говорил что обе ему нужны. Сезанн был куплен на приданое жены а Гоген на ее кольцо, первое в ее жизни украшение. И они были счастливы потому что ему были нужны эти две картины. На картине Сезанна были купальщики и навес, на картине Гогена голова мальчика. Потом, когда Матисс стал очень богатым человеком, он продолжал покупать картины. Он говорил что понимает в картинах и в них уверен и не понимает ни в чем другом. Поэтому для собственного удовольствия и как самое лучшее что можно оставить в наследство детям он покупал Сезанна. Пикассо потом тоже когда разбогател начал покупать картины но собственные. Он тоже всегда верил в картины и тоже хочет оставить сыну самое лучшее наследство какое он может так что он оставляет себе и покупает собственные картины. Матиссы пережили тяжелые времена. Матисс приехал в Париж молодым учиться аптечному делу. Его родители были мелкие торговцы зерном на севере Франции. Он стал интересоваться живописью, начал копировать Пуссена в Лувре и стал художником явно без согласия родителей которые тем не менее продолжали выделять на его содер- - 58- жание ту же очень маленькую ежемесячную сумму что он получал студентом. Тогда же у него родилась дочь и его жизнь еще более усложнилась. Поначалу он имел некоторый успех. Он женился. Под влиянием живописи Пуссена и Шардена он написал натюрморты которые имели значительный успех в салоне на Марсовом поле, одном из двух больших весенних салонов. А потом он попал под влияние Сезанна а потом под влияние негритянской скульптуры. Из всего этого сложился Матисс периода 1а Femme au Chapeau. На следующий год после своих весьма значительных успехов в салоне он целую зиму работал над очень большой картиной где женщина накрывает на стол а на столе стоит роскошное блюдо с фруктами. Покупка этих фруктов истощила ресурсы семьи Матиссов, фрукты, даже самые обыкновенные, были тогда в Париже безумно дороги, а представьте себе насколько дороже были те совершенно необыкновенные фрукты и они должны были не испортиться до тех самых пор пока картина не будет закончена а на картину нужно было много времени. Чтобы они не портились как можно дольше они выстуживали комнату как можно больше, в мансарде и парижской зимой это нетрудно, Матисс писал в пальто и перчатках и писал ее всю зиму. Наконец она была закончена и отослана в салон где год тому назад Матисс имел значительный успех, и ее не приняли. И тогда начались настоящие невзгоды Матисса, очень болела дочь, его терзали творческие сомнения и он лишился всех возможностей выставляться. Теперь он работал не дома а в мастерской. Так - 59- было дешевле. Каждый день с утра он писал, в середине дня ваял, в конце дня рисовал обнаженную натуру в классе наброска а вечером играл на скрипке. Это были очень беспросветные времена и он был в полном отчаянии. Его жена открыла маленькую шляпную мастерскую и они умудрялись жить. Обоих сыновей отослали в деревню к его и ее родителям и продолжали жить. Поддержку он находил только в мастерской где он работал и где вокруг него стали собираться и попадать под его влияние разные молодые люди. Самым из них известным тогда был Манген, самый известный теперь Дерен. Дерен в то время был совсем молодой, он необычайно восхищался Матиссом, он ездил с ними в деревню, в Коллиур под Перпиньяном, и был для всех для них большим утешением. Он стал писать пейзажи обводя деревья красным и у него было вполне самостоятельное ощущение пространства которое впервые проявилось в пейзаже с телегой едущей по дороге обсаженной деревьями обведенными красным. Его картины начинали пользоваться известностью у независимых. Матисс работал ежедневно ежедневно и ежедневно и ужасно много работал. Однажды к нему пришел Воллар. Матисс любил рассказывать эту историю. Я часто слышала как он ее рассказывает. Пришел Воллар и сказал что хочет посмотреть ту большую картину которую не приняли. Матисс показал. Он не взглянул на нее. Он говорил с мадам Матисс и в основном о еде, как положено французу он был любитель готовить и вкусно поесть и она тоже. Матисс и мадам Матисс уже силь- - 60- но нервничали хотя она не показывала виду. А куда, заинтересованно спросил Воллар у Матисса, выходит эта дверь, она выходит во двор или она выходит на лестницу. Во двор, сказал Матисс. А-а да, сказал Воллар. И затем он ушел. Много дней Матиссы ломали себе голову над тем было ли в вопросе Воллара нечто символическое или же это было праздное любопытство. Воллару было совершенно не свойственно праздное любопытство, он всегда хотел знать что все думают обо всем потому что таким образом он понимал что думает он сам. Это было прекрасно известно и Матиссы спрашивали друг друга и всех своих друзей почему же он задал этот вопрос про дверь. Как бы там ни было он купил картину в том же году, за гроши но купил, и убрал ее и никто ее не видел и тем дело кончилось. С тех пор у Матисса ничего не менялось ни к лучшему ни к худшему и он стал разочарован и раздражителен. Потом был первый осенний салон, ему предложили прислать картину, он послал 1а Femme au Chapeau и ее повесили. Ее осмеяли и раскритиковали, и ее продали. Матиссу тогда было лет тридцать пять, он был подавлен. Сходив на открытие салона и услышав что говорят о его картине и увидев что пытаются с нею сделать, во второй раз он уже не пошел. Его жена ходила одна. Он сидел дома и переживал. Так обычно рассказывала эту историю мадам Матисс. Потом пришло письмо от секретаря салона и в нем говорилось что на картину есть предложение, - 61- предложение на четыреста франков. Матисс писал мадам Матисс как цыганку с гитарой. Гитара уже имела историю. Мадам Матисс ужасно нравилось ее рассказывать. У нее было очень много дел и вдобавок она позировала, и у нее было хорошее здоровье и хороший сон. Однажды она позировала, он писал, она начала клевать носом и оттого что она клевала носом гитара задребезжала. Прекрати, сказал Матисс, проснись. Она проснулась а потом вскоре стала опять клевать носом гитара задребезжала еще громче. Матисс в ярости схватил гитару и сломал ее. А дела у нас, горестно добавляла мадам Матисс, тогда были совсем плохи и тут еще пришлось ее чинить чтобы он мог дальше писать картину. Она держала эту самую починенную гитару и позировала когда пришло письмо от секретаря осеннего салона. Матисс ликовал, конечно я соглашусь, сказал Матисс. Э нет, сказала мадам Матисс, раз эти люди (сеs gеns) настолько заинтересованы что делают предложение о покупке значит они настолько заинтересованы что купят ее и по той цене которую ты просил, и добавила, а разница это одежда на зиму для Марго. Матисс сомневался но в конце концов она его убедила и они послали письмо в котором написали что он хочет свою цену. И ничего. Матисс был в ужасном состоянии и не мог ей простить, а потом через день или два когда мадам Матисс снова позировала с гитарой а Матисс писал, Марго принесла маленькую голубую телеграмму. Матисс ее вскрыл и его лицо исказилось. Мадам Матисс была в ужасе, она решила что случилось самое худшее. Гитара упала. Ну что, спросила она. Купили, ответил он. - 62- Зачем же ты делаешь такое страдальческое лицо и так пугаешь меня и наверняка портишь гитару, спросила она. Это я подмигивал тебе, ответил он, чтобы ты поняла потому что от волнения я не мог говорить. И вот, торжествующе заканчивала рассказ мадам Матисс, теперь вы видите что это я, и я правильно сделала что настояла на исходной цене, и мадемуазель Гертруда, она настояла на покупке, это мы с ней все так хорошо устроили. Дружба с Матиссами крепла быстро. Матисс в то время работал над своей первой большой декоративной картиной 1е Вопhеиr de Vivre*. Он писал к ней маленькие, большие и очень большие этюды. Именно в этой картине Матисс впервые отчетливо воплотил свое стремление исказить рисунок человеческого тела чтобы гармонизировать и усилить насыщенность всех открытых цветов смешанных только с белым. Он использовал искаженный рисунок все равно как в музыке используется диссонанс или как лимон или уксус в кулинарии или яичная скорлупа для осветления кофе. Я неизменно черпаю сравнения из области кухни потому что люблю вкусно поесть и люблю готовить и я большой по этой части знаток. Идея, во всяком случае, была такая. Сезанн пришел к незаконченности и искаженности вынужденным путем. Матисс этот путь выбрал сознательно. * Счастье жизни (фр.) - 63- Понемногу люди начали приходить на рю де Флерюс смотреть Матисса и Сезанна. Матисс при- водил людей, все кого-нибудь приводили, и они приходили в любое время и это становилось обременительным и это именно таким образом начались субботние вечера. И это в это же самое врема у Гертруды Стайн появилась привычка работать ночью. Только после одиннадцати она точно знала что никто уже больше не постучится в дверь мастерской. Она обдумывала тогда свою длинную книгу, Становление американцев, она боролась со своими предложениями, с теми самыми длинными предложениями которые требовали такой большой точности исполнения. Предложения не только слова но предложения и всегда предложения были страстью прошедшей через всю жизнь Гертруды Стайн Так вот тогда у нее появилась привычка и сохранялась она по существу до войны, которая положила конец столь многим привычкам, тогда у нес появилась привычка садиться работать в одиннадцать вечера и работать до рассвета. Она говорила что всегда старается кончить пока еще не совсем рассвело и не совсем ожили птицы потому что в такое время ложиться спать это очень неприятное ощущение. На частых деревьях за высокой стеной тогда жили птицы, теперь их меньше. Но нередко рассвет и птицы заставали ее за столом и она сто яла во дворе чтобы к ним привыкнуть а потом шла спать. В то время у нее появилась привычка спать часов до двенадцати, и выколачивание ковров во дворе потому что в те времена во всех до мах, даже в ее собственном доме выколачивал ковры, вызывало у нее приступы мучительного раздражения. И вот начались субботние вечера. - 64- Гертруда Стайн и ее брат бывали у Матиссов часто а Матиссы бывали у них все время. Иногда мадам Матисс приглашала их на обед, чаще всего это происходило тогда когда кто-нибудь из родственников присылал Матиссам зайца. Тушеный заяц приготовленный по-перпиньянски мадам /Матисс это было нечто совершенно особое. Еще у них давали необычайно вкусное вино, тяжеловатое, но превосходное. Еще у них давали мадеру сорта Ронсио которая была очень очень хороша. Скульптор Майоль родился в той же части Франции что и мадам Матисс и однажды, много лет спустя, когда я познакомилась с ним у Джо Дэвидсона он мне все рассказал об этих винах. Он рассказал тогда как хорошо он жил в студенческие годы в Париже на пятьдесят франков в месяц: Разумеется, сказал он, родители каждую неделю присылали мне хлеб домашней выпечки а я когда приехал привез столько вина что хватило на год а. грязные вещи каждый месяц отправлял стирать домой. На одном таком обеде в те далекие времена был Дерен. Между ним и Гертрудой Стайн возникли сильные разногласия. У них вышел спор на философские темы, и он обосновывал свои воззрения тем что читал вторую часть Фауста во французском переводе когда служил в армии. Друзьями они никогда не были. Гертруду Стайн никогда не интересовала его живопись. У него было чувство пространства но для нее в его картинах не было ни жизни ни глубины ни объемности. Потом они - 65- виделись редко. А тогда Дерен постоянно бывал у Матиссов и он был тем другом Матисса который больше всех нравился мадам Матисс. В это же приблизительно время брат Гертруды Стайн однажды случайно нашел картинную галерею Саго, бывшего циркового клоуна у которого тогда был художественный магазин дальше по рю Лафит. Здесь он, брат Гертруды Стайн, нашел картины двух молодых испанцев, как звали первого все уже позабыли а второй был Пикассо. И тот и другой его заинтересовали и он купил акварель забытого, сцену в кафе. Саго посоветовал ему также сходить в небольшой мебельный магазин где как раз выставлялось несколько картин Пикассо. Брат Гертруды Стайн заинтересовался, хотел одну картину купить и спросил цену но цену просили почти такую же как за Сезанна. Он пошел обратно к Саго и рассказал ему. Саго засмеялся. Он сказал, если вы придете через несколько дней у меня будет большая картина. Через несколько дней у него действительно была большая картина и стоила она очень дешево. Когда Гертруда Стайн и Пикассо рассказывают о тех временах у них иногда случаются разногласия относительно происходящего но по-моему в данном случае оба согласны что просили за нее сто пятьдесят франков. Картина была ныне широко известная обнаженная с корзиной красных цветов. Гертруде Стайн картина не нравилась, ей казалось что в изображении ног есть что-то довольно жуткое, что-то такое что отталкивало и пугало ее. Они с братом едва не поссорились из-за этой кар- - 66- тины. Он хотел иметь ее в доме а она не хотела. Саго догадался о чем идет речь и сказал, в чем же дело, раз вам не нравятся ноги ее можно гильотинировать и взять только голову. Нет, так не пойдет, сказали они и ничего не решили. Гертруда Стайн и ее брат продолжали каждый стоять на своем и очень друг на друга сердились. В конце концов было решено что раз он, брат, так безумно ее хочет то они ее купят, и таким образом на рю де Флерюс появился первый Пикассо. Как раз приблизительно в это время Раймонд Дункан, брат Айседоры, снял ателье на рю де Флерюс. Раймонд только что вернулся из своей первой поездки в Грецию и привез оттуда греческую подругу и греческую одежду. Раймонд знал старшего брата Гертруды Стайн и его жену еще по Сан-Франциско. В то время он подвизался в качестве импресарио Эммы Невада при которой был также виолончелист Пабло Касальс, в то время совсем неизвестный. Тогда у семейства Дункан был этап Омара Хайяма, они еще не были греками. Потом у них был период итальянского Ренессанса а теперь Раймонд сделался совершенным греком а это предполагало подругу-гречанку. Айседора интерес к нему потеряла, она считала подругу слишком современной гречанкой. Во всяком случае денег у Раймонда в то время не было ни гроша а его жена ждала ребенка. Гертруда Стайн дала ему угля и стул чтобы Пенелопе было на чем сидеть, остальные сидели на чемоданах. Им помогала еще одна приятельница, Кэтлин Брюс, очень красивая, очень атлетически - 67- сложенная молодая англичанка, скульпторша, она потом стала женой и вдовой первооткрывателя Южного полюса Скотта. Денег у нее тогда по-настоящему тоже не было и каждый вечер она приносила Пенелопе половину собственного обеда. В конце концов Пенелопа родила и ребенка назвали Раймондом потому что когда старший брат Гертруды Стайн и Раймонд Дункан пошли его регистрировать они заранее не подумали об имени Сейчас вопреки его желанию его зовут Меналкасом но может быть ему было бы приятно узнать что официально он Раймонд. Впрочем это отдельная история. Кэтлин Брюс была скульпторша и училась ваять фигурки детей и она попросила чтобы ей позировал для такой фигурки племянник Гертруды Стайн. Гертруда Стайн и ее племянник ходили в мастерскую Кэтлин Брюс. Там, в один прекрасный день, они познакомились с А. П. Роше. Роше был из той породы людей какие всегда есть в Париже. Это был очень честный, очень благородный, преданный, очень верный и очень восторженный человек который всех со всеми знакомил. Он знал всех, действительно всех знал, и он мог познакомить кого угодно и с кем угодно. Он хотел стать писателем. Он был высокий и рыжий и он всегда говорил только хорошо хорошо прекрасно и жил он с мамой и бабушкой. Он уже много успел, он бывал в австрийских горах с австрийцами, он бывал в Германии с немцами и он бывал в Венгрии с венграми и он бывал в Англии с англичанами. Он не бывал в России хотя бывал у русских в Париже. - 68- Как говорил о нем Пикассо, Роше очень милый но он только перевод. Потом он часто бывал на рю де Флерюс 27 со знакомыми разных национальностей и Гертруде Стайн он вполне нравился. Она всегда о нем говорила, он такой верный, даже если его может быть больше никогда не увидишь все равно будешь знать что где-то есть верный Роше. Благодаря ему на ранней поре их знакомства ей действительно довелось испытать одно восхитительное ощущение. Как раз тогда писались Три жизни, первая книга Гертруды Стайн, и она очень поразила Роше который читал по-английски. Однажды Гертруда Стайн что-то рассказывала о себе а Роше сказал, хорошо хорошо прекрасно, это очень важно для вашей биографии. Она была ужасно растрогана, она впервые по-настоящему поняла что когда-нибудь у нее будет биография. И это правда что хотя она не видела его долгие годы, где-то наверное есть неотступно верный Роше. Но вернемся к Роше в мастерской Кэтлин Брюс. Они говорили о том о сем и Гертруда Стайн обмолвилась что они недавно купили у Саго картину молодого испанца по имени Пикассо. Хорошо хорошо прекрасно, сказал Роше, это очень интересный молодой человек, я с ним знаком. Правда, спросила Гертруда Стайн, и настолько близко что можете к нему кого-то привести. Конечно а что, спросил Роше. Отлично, сказала Гертруда Стайн, мой брат я знаю очень хочет с ним познакомиться. Тогда же и там же договорились о встрече и вскоре Роше и брат Гертруды Стайн пошли к Пикассо. - 69- И это очень вскоре после того Пикассо начал писать портрет Гертруды Стайн ныне столь широко известный, но как так получилось толком никто не знает. Я слышала как Гертруда Стайн и Пикассо часто об этом говорят и они оба не помнят. Они помнят как Пикассо впервые ужинал на рю де Флерюс и они помнят как Гертруда Стайн впервые позировала для портрета на рю Равиньян но в промежутке наступает провал. Как так получилось им непонятно. Пикассо никто не позировал с его шестнадцати лет, тогда ему было двадцать четыре, а Гертруда Стайн никогда не думала о том чтобы иметь собственнный портрет, и ни ему ни ей непонятно как же так получилось. Во всяком случае так получилось, она позировала для портрета девяносто раз и за это время много чего произошло. Вернемся к первым разам. Пикассо и Фернанда пришли на ужин, Пикассо в те времена был этакий, как говорила моя любимая подруга и одноклассница Нелли Джэкот, красавец сапожник. Он был худой и черноволосый, весь огромные глаза-озера, и резкий но не грубый. За ужином он сидел рядом с Гертрудой Стайн и она взяла кусок хлеба. Это, сказал Пикассо и резко выхватил кусок у нее из рук, это мой кусок хлеба. Она засмеялась а он смутился. Это было началом их близости. В тот вечер брат Гертруды Стайн доставал папку за папкой японские гравюры и показывал их Пикассо, брат Гертруды Стайн любил японские гравюры. Пикассо серьезно и покорно рассматривал гравюру за гравюрой и выслушивал пояснения. - 70- 0н вполголоса сказал Гертруде Стайн, он очень симпатичный, ваш брат, но как все американцы, как Хэвиленд, он показывает японские гравюры. Moi, je n'aime pas ca, нет, мне такое не нравится. Гертруда Стайн и Пабло Пикассо как я уже говорила сразу друг друга поняли. Потом было первое позирование. Ателье Пикассо я уже описывала. В те времена было еще больше беспорядка и еще больше сутолоки, больше жару в докрасна раскаленной печке, больше перерывов на стряпню и ничегонеделание. Было большое сломанное кресло в котором позировала Гертруда Стайн. Была кушетка на которой сидели и спали. Был маленький кухонный стул на котором сидел Пикассо когда писал, был большой станок и было много очень больших полотен. Это был период расцвета конца периода цирка когда полотна были огромные, и фигуры тоже, и группы. Был там маленький фокстерьер с которым что-то случилось и его уже водили к собачьему эскулапу и собирались вести опять. Никогда французы или француженки не бывают так бедны или так беспечны или так скупы чтобы они не могли сводить и постоянно бы не водили к эскулапу собачку-лапу. Фернанда, как всегда, была очень крупная, очень красивая и очень благодушная. Она вызвалась читать вслух басни Лафонтена чтобы развлечь Гертруду Стайн пока Гертруда Стайн позирует. Она приняла свою позу Пикассо очень плотно и очень близко к холсту сел на свой стул и на очень маленькой палитре равномерно серо-коричневого - 71- цвета смешал еще немного серо-коричневого, и писание началось. Это был первый из восьмидесяти или девяноста сеансов. В конце дня оба брата Гертруды Стайн, ее невестка и Эндрю Грин пришли посмотреть. Они все были потрясены красотою наброска а Эндрю Грин просил и просил оставить его как есть. Но Пикассо покачал головой и сказал, non*. Очень плохо но никто в те времена не догадался сфотографировать картину такой какой она была тогда а конечно все кто ее тогда видели помнят как она выглядела ничуть не лучше чем Пикассо или Гертруда Стайн. Эндрю Грин, как они познакомились с Эндрю Грином они никто не знали, это был внучатый племянник Эндрю Грина известного как отец большого Нью-Йорка. Он родился и вырос в Чикаго но он был типичный длинный тощий новоангличанин, белокурый и добрый. У него была феноменальная память и он мог прочитать наизусть весь Потерянный рай Мильтона а также все переводы китайских стихотворений которые Гертруде Стайн очень нравились. Он бывал в Китае а потом, когда он в конце концов унаследовал внушительное состояние двоюродного дедушки любившего Потерянный рай Мильтона, он постоянно жил на островах Южных морей. У него была страсть к восточным тканям. Он обожал, как он говорил, гладкую середину и непрерывный орнамент. Он любил картины в музеях и ненавидел все современное. * Нет (фр.) - 72- Однажды, когда в отсутствие хозяев он месяц жил на рю де Флерюс он оскорбил чувства Элен тем что распорядился каждый день менять постельное белье и закрыл все картины кашемировыми шалями. Он говорил что картины действуют очень успокоительно, он этого не отрицает, но сам он терпеть их не может. Он говорил что по истечении этого месяца он конечно так и не сумел полюбить новые картины но самое ужасное что так их и не полюбив он потерял всякий вкус к старым и теперь никогда в жизни больше не сможет ходить ни в какие музеи и смотреть ни на какие картины. Он был необычайно потрясен красотой Фернанды. Он был на самом деле совершенно сражен. Если бы, сказал он Гертруде Стайн, я говорил по-французски, я бы ее завлек и увел от этого коротышки Пикассо. Разве завлекают словами, смеясь спросила Гертруда Стайн. Он уехал до моего приезда в Париж а через восемнадцать лет он вернулся и был очень скучный. Это был сравнительно спокойный год. Матиссы всю зиму были на юге Франции, в Коллиуре на Средиземном море недалеко от Перпиньяна где жила родня мадам Матисс. Семейство Раймонда Дункана исчезло сперва пополнившись сестрою Пенелопы а она была маленькая актриса и одевалась далеко не гречанкой, она изо всех сил старалась быть маленькой парижанкой. Ее сопровождал очень высокий темноволосый кузен-грек. Он пришел к Гертруде Стайн и он посмотрел по сторонам и объявил, я грек, то есть иначе говоря, у меня безупречный вкус и ни одна из этих картин мне - 73- не нравится. Очень скоро Раймонда с женой, ребенком, свояченицей и кузеном-греком исчезли со двора рю де Флерюс 27 и вместо них появилась немецкая дама Эта немецкая дама была племянница и крестница немецких фельдмаршалов а ее брат был капитан немецкого флота Ее мать была англичанка а сама она прежде играла на арфе при баварском дворе. Она была очень забавная и у нее было несколько странных друзей, и англичан и французов. Она ваяла, и она изваяла типично немецкую статуэтку маленького Роже, сына консьержки. Она изваяла три его головы, плачущую, смеющуюся и высовывающую язык, все три вместе на одном постаменте. Она продала эту вещь королевскому музею в Потсдаме. Во время войны консьержка часто начинала рыдать при мысли о том что ее сын Роже стоит, изваянный, там в Потсдамском музее. Она придумала одежду которую можно было носить на обе стороны и разнимать на части и удлинять или укорачивать и всем показывала ее с большой гордостью. Она взяла себе учителем рисования француза зловещего вида который очень походил своим видом на отца Гекльбери Финна с картинки в книжке. Она объясняла что его услугами пользуется из сострадания, в юности он получил золотую медаль в салоне но впоследствии не добился успеха. Еще она говорила что никогда не нанимает прислугу из сословья прислуги. Она говорила что разорившиеся дворянки куда аппетитнее и расторопнее и ей всегда шила или позировала какая-нибудь офицерская или чиновничья вдова. - 74- Одно время у нее была служанка-австриячка которая пекла совершенно восхитительное австрийское печенье но она держала ее недолго. Короче говоря она была очень забавная и они с Гертрудой Стайн обычно беседовали во дворе. Она всегда хотела знать что думает Гертруда Стайн обо всех входящих и выходящих. Она хотела знать приходит ли она к своим умозаключениям с помощью дедукции, наблюдения, воображения или анализа. Она была забавная а потом она исчезла и о ней не вспоминали до тех самых пор пока не началась война и тогда все стали думать не было ли вообще чего-то подозрительного в жизни этой немки в Париже. Почти каждый день Гертруда Стайн ехала на Монмартр, позировала, а затем она бродила по холму и обычно шла пешком по Парижу на рю де Флерюс. Тогда у нее появилась никогда уже не оставлявшая ее привычка гулять по Парижу, теперь в обществе собаки, в те времена в одиночестве. Во время этих долгих прогулок и долгих сеансов Гертруда Стайн размышляла и сочиняла предложения. Тогда она писала свою негритянскую повесть Меланкта Герберт, вторую повесть Трех Жизней, и душераздирающие сцены которыми она перемежала жизнь Меланкты были часто те сцены что она подмечала гуляя по холму на обратном пути с рю де Равиньян. Это в то время началось паломничество венгров на рю де Флерюс. Тогда там бывали странные группы американцев, Пикассо не привыкший к девственности этих молодых мужчин и женщин о - 75- них говорил, ils ne sont pas des hommes, ils ne sont pas des femmes, ils sont des américains. Это не мужчины и не женщины, это американцы. Однажды была питомица Брин Мора, жена известного портретиста, а она была очень высокая и красивая и однажды ударившись головой ходила со странным отсутствующим выражением. Ее он как раз одобрил и назвал Императрицей. Очень его удручали американские студенты-искусствоведы определенного типа, мужчины, он говорил, нет это не они в будущем прославят Америку. У него была характерная реакция когда он увидел первую фотографию небоскреба Боже мой, сказал он, представьте себе какие муки ревности должен испытывать влюбленный пока его любимая поднимается по всем этим лестницам к нему в мастерскую на последнем этаже. Это в то самое время коллекция пополнилась одной картиной Мориса Дени, одной картиной Тулуз-Лотрека и множеством огромных картин Пикассо. И в это же самое время начались знакомство и дружба с Валлоттонами. Воллар как-то сказал когда его спросили о картине одного художника, оh, са, с'еst un Cezanne pour 1es раuvres, это Сезанн для бедного коллекционера. Ну а Валлоттон это был Мане для неимущих. Его большой обнаженной были присущи вся резкость, вся неподвижность но отнюдь не совершенство Олимпии Мане а его портретам сухость но отнюдь не изысканность Давида И к тому же он имел несчастье жениться на сестре влиятельного коллекционера. Ему очень повезло с женой - 76- и она была очень обаятельная женщина но при этом были еженедельные семейные сборы, и еще было богатство жены и озлобленность пасынков. Он был нежная душа, Валлоттон, тонкий и очень честолюбивый но полный ощущения беспомощности, и все потому что он состоял в свойстве с коллекционерами. Тем не менее какое-то время у него были очень интересные картины. Он попросил Гертруду Стайн ему позировать. Она позировала на следующий год. Она полюбила позировать, тишина долгих часов и потом темнота долгих прогулок увеличивали сосредоточенность с которой она создавала свои предложения. Предложения о которых Марсель Брион, французский критик, писал, точностью, аскетизмом, отсутствием светотени, отказом от включения подсознания Гертруда Стайн добивается симметрии приближающейся к симметрии музыкальной фуги Баха Она часто описывала странное ощущение которое возникало у нее от того каким образом писал Валлоттон. Он был тогда уже не молод для художника, он получил широкую известность как художник еще на парижской выставке 1900 года. Когда он писал портрет он делал набросок карандашом а потом прямо по нему начинал сверху записывать холст. Гертруда Стайн говорила что это похоже на опускание шторы сползающей вниз так же медленно как его швейцарские ледники. Он медленно опускал штору и когда он доходил до низа холста выходили вы. Вся эта операция занимала недели две а потом он вручал вам холст. Но сперва он выставил его в осеннем салоне и он по- - 77- лучил широкий отклик и все остались довольны. Все ходили в цирк Медрано, раз в неделю по крайней мере, и обычно все ходили в один и тот же вечер. Клоуны в этом цирке уже начали одеваться в мешковатую одежду вместо прежнего классического костюма и эта одежда потом такая знакомая на Чарли Чаплине приводила в восторг Пикассо и всех его друзей с Монмартра. Были еще английские наездники и их костюмы задавали моду всему Монмартру. Недавно кто-то говорил о том как хорошо одеваются нынешние молодые художники и как жаль что они так тратят деньги. Пикассо засмеялся. Я уверен, сказал он, что они меньше платят за свой модный complet, костюмную пару, чем платили мы за пару простых и грубых штанов. Вы и не представляете себе как тогда было трудно и как дорого найти английский твид или похожий французский материал такой же грубый и замызганный с виду. И это истинная правда тогда художники так или иначе действительно тратили уйму денег и они тратили все что у них было потому что в те счастливые времена можно было жить в долг и годами не платить за холст и краски, за жилье и рестораны, не платить почти ни за что кроме угля и предметов роскоши. Зима продолжалась. Три жизни были написаны. Гертруда Стайн попросила свою невестку прийти и прочесть. Она пришла и прочла и была глубоко потрясена. Гертруде Стайн было ужасно приятно, она не думала что кто-то может читать то что она написала и испытывать интерес. В то время она всегда спрашивала не что люди думают о ее сочинениях, - 78- а только было ли им интересно читать. Теперь она говорит, если они могут заставить себя читать им будет интересно. Жена старшего брата всегда много значила в ее жизни но в те послеполуденные часы много как никогда.