не,-- ответил я.-- Остается только надеяться, что "Это случилось в Рочестере" получит Пулитцеровскую премию. -- Благодарю вас, Роберт. Обязательно приезжайте к нам в Нью-Джерси. -- Непременно.-- Я помахал ему на прощание и остался в баре. А он вернулся в театр -- к членам своей семьи, к актрисе, игравшей главную героиню и сидевшей, как свинцовый шкаф, на сцене, к пьесе, которую вынашивал целых двадцать лет. Все рецензии на спектакль оказались хуже некуда. "Таймс" напечатала очень коротенькую: "Вчера состоялась премьера пьесы "Это случилось в Рочестере" в театре Джэксона. Она написана и поставлена Леоном Сандстремом, выступившим и в роли продюсера". Все, больше ничего,-- самая благожелательная из всех рецензий. Смотреть пьесу я не пошел и не видел Сандстрема недели две. Встретил я его на Бродвее -- он брел как старик, небритый, и, к своему великому удивлению, я заметил седину у него в бороде; нес на себе два рекламных щита -- стал "бутербродом". "Непременно посмотрите "Это случилось в Рочестере"! -- значилось на первом, у него на груди.-- Абсолютно правдивая история"; "Сейчас идет на сцене театра Джэксона",-- было написано на втором, на спине. Сандстрем сам заметил меня -- пришлось остановиться. -- Хэлло, Роберт! -- поприветствовал он меня без улыбки. -- Хэлло! -- поздоровался я. -- Как вы считаете, Роберт, такая реклама поможет? -- Разумеется. -- Вот эти два щита. Заманят они народ в театр? Помогут ли людям понять, что такое реальная, правдивая история? -- Конечно, конечно. -- Критики ничего не понимают.-- Он покачал головой, и мне бросилось в глаза, что в нем не осталось и следа прежней детскости.-- Представили все так, будто то, что я написал, просто невозможно. Ну, я им всем послал письма,-- не желают верить, что все это на самом деле случилось со мной. Могу даже познакомить их с этой девушкой. Правда, она давно уже замужем и у нее трое детей; живет в Рочестере. У вас есть сигаретка, Роберт? Я дал ему сигарету, зажег ее для него. -- Пьеса шла две недели. Кое-кто ее посмотрел, и им очень понравилось. Увидели, что такое реальная жизнь. А критики -- это люди нереальные. За две недели мне пришлось выложить восемь тысяч долларов. Продал дом, машину.-- Он горестно вздохнул.-- Мне казалось, что повсюду побежит молва, что эта пьеса -- о подлинной жизненной ситуации. Сандстрем помолчал, потом сообщил: -- Я собираюсь вернуться к своей прежней профессии фокусника, если только появится возможность и мне удастся взять удачный старт. Но вся беда в том, что в наши дни спрос на фокусников очень невелик, да и руки у меня уже не такие крепкие, как раньше. Мне так хочется отложить сколько потребуется и написать другую пьесу.-- За все время нашего разговора он не улыбнулся ни разу.-- Не могу ли я стрельнуть у вас парочку-троечку сигарет, Роберт? Я отдал ему оставшуюся пачку. -- Почему бы вам не прийти и не посмотреть мою пьесу? Я дам вам контрамарку. -- Благодарю вас. -- Не за что. Приходите-ка лучше сегодня. Сегодня вечером последний спектакль: у меня больше нет денег, чтобы продолжать его играть, и члены моей семьи отдали все, что у них было.-- И снова тяжко вздохнул.-- Наверно, я ничего не смыслю в театре. Ну, я пойду. Пусть мою рекламу заметит как можно больше народу. -- Хорошая мысль. -- А неплохая реклама, что скажете? -- Очень хорошая. -- Потому что на ней -- правда.-- И зашагал по Бродвею, поправляя на плечах лямки щитов. Что касается меня, то я до сих пор так и не нашел другой работы. ТВЕРДАЯ СКАЛА ПРИНЦИПА -- Мы опаздываем! -- забеспокоилась Элен, когда такси остановилось на красный сигнал светофора.-- На целых двадцать минут.-- И бросила обвиняющий взгляд на мужа. -- Да ладно! -- отмахнулся Фитциммонс.-- Что я мог поделать? Оставалась еще работа, и нужно было... -- Единственный акт в году, на который я не хотела бы опаздывать. Это так интересно! Красный погас; такси рвануло вперед, но доехало лишь до половины перекрестка -- с ревом в него врезался седан марки "форд". Треск от удара, скрежет металла, скорбный визг тормозов, звон разбитых стекол... Машину затрясло, но вскоре она замерла. Таксист, седой, небольшого роста, тревожно обернулся к пассажирам, явно обеспокоенный их состоянием. -- Все живы-здоровы? -- нервно осведомился он. -- Все в порядке! -- зло ответила Элен, поправляя капюшон плаща, съехавший с головы после столкновения. -- Никто не пострадал.-- Фитциммонс бодро улыбнулся перепуганному таксисту. -- Очень приятно это слышать. Расстроенный водитель, выйдя из машины, разглядывал основательно сплющенное крыло и передние фары с выбитыми стеклами. Дверца "форда" открылась, и из него живо выскочил шофер -- крупный молодой человек в летней серой шляпе; быстро осмотрел помятое такси. -- Ты, черт тебя побери, хоть видишь, куда едешь? -- грубо заорал он. -- Я ехал, как и полагается, на зеленый,-- отвечал таксист -- небольшого роста, лет пятидесяти, в фуражке и рваном пальто; говорил он с заметным акцентом.-- Загорелся зеленый, и я поехал через перекресток. Прошу ваши водительские права, мистер. -- Какого черта?! -- снова заорал человек в серой шляпе.-- Твоя таратайка вроде цела. Так поезжай с Богом! Никакого ущерба я тебе не причинил.-- И собрался пойти назад, к своему автомобилю. Таксист, положив руку ему на локоть, твердо сказал: -- Прости, приятель. Ремонт обойдется мне как минимум в пять долларов. Так что хотелось бы взглянуть на твои водительские права. Молодой человек отдернул руку, бросив на таксиста уничтожающий взгляд. -- А-а-а! -- выдохнул он и, развернувшись, ударил таксиста. Кулак его обрушился точно на нос водителя -- раздался какой-то странный хруст. Таксист опустился на подножку своего кэба, обхватив голову руками. Молодой человек в серой шляпе стоял, наклонившись над ним, все еще не разжимая кулаков. -- Разве я не говорил тебе, что никакого ущерба твоей тачке не причинил?! -- орал он.-- Почему ты меня не слушаешь, а? Вот и пришлось... -- Послушайте, вы...-- Фитциммонс открыл свою дверцу и вылез из машины. -- А вам-то что нужно? -- Молодой человек, повернувшись к Фитциммонсу, недовольно зарычал, поднимая сжатые кулаки.-- Вас кто просил вмешиваться? -- Я все видел,-- начал объяснять Фитциммонс,-- и не думаю... -- А-а-а! -- выдохнул драчун.-- Ну-ка, заткнись! -- Клод! -- позвала Элен.-- Клод, не связывайся ты с ними! -- "Клод"! -- насмешливо повторил молодой человек.-- "Клод, прошу тебя, заткнись"! -- Ну как вы? Все в порядке? -- Фитциммонс участливо наклонился над таксистом. Тот все еще сидел, о чем-то, по-видимому, размышляя, на подножке своего кэба, низко уронив голову; старая, большая, не по размеру головы фуражка закрывала ему лицо, кровь капала на одежду. -- Ничего, ничего, со мной все в порядке,-- устало ответил таксист; поднялся, поглядывая на молодого обидчика.-- Ну, приятель, ты все же заставляешь меня поднять шум.-- И закричал: -- Полиция! Полиция! -- Послушай,-- завопил молодой человек в шляпе,-- на кой черт тебе понадобились здесь копы? А ну-ка, кончай с этим! -- Поли-иция! -- не унимался немолодой таксист, кажется, он не собирался уступать. -- Ты получил по заслугам! -- Молодой человек тряс кулаком у него перед носом и нервно подпрыгивал на месте.-- Ведь сущий пустяк! На черта здесь копы? Никому они не нужны! -- Поли-иция! -- продолжал свое таксист. -- Клод! -- Элен высунула из окошка голову.-- Давай-ка уйдем отсюда поскорее -- пусть эти два джентльмена сами разбираются как им угодно. -- Ладно, я прошу извинения! -- Молодой человек, схватив таксиста громадными ручищами за лацканы старого пальто, тряс его что было сил, считая, видно, что так его извинения доходчивее.-- Прости меня! Мне очень жаль, что так получилось! Да прекрати ты орать и звать на помощь полицию, Бога ради! -- Я отправлю тебя в каталажку! -- угрожающе заявил таксист. Он стоял перед молодым человеком, вытирая фуражкой кровь с разорванного, поношенного пальто. Седые волосы, густые и длинные, как у музыканта, слишком большая для таких узких плеч голова, печальное, в морщинах лицо. Фитциммонс решил: ему за пятьдесят, он очень беден, плохо питается, и за ним никто не ухаживает. -- Ты совершил преступление! -- настаивал он.-- За это полагается наказание! -- Может, вы с ним поговорите? -- обратился молодой человек -- он уже снова выходил из себя -- к Фитциммонсу.-- Объясните ему, что мне очень жаль... -- Это его личное дело,-- возразил тот. -- Мы опаздываем уже на полчаса! -- плаксиво вступила Элен.-- Какой там обед, какие гости! -- Сожалеть тут недостаточно,-- упрямо твердил таксист.-- Поли-иция! -- Послушай, приятель,-- торопливо заговорил молодой человек, и голос у него вдруг стал спокойно-доверительным,-- как тебя зовут? -- Леопольд Тарлоф. Я гоняю свою тачку по нью-йоркским улицам вот уже двадцать лет, и все вокруг считают: если ты таксист, так можно позволять с тобой что угодно. -- Послушай, Леопольд! -- молодой человек сдвинул летнюю серую шляпу далеко на затылок.-- Будем разумными людьми! Я ударил твою машину -- хорошо! Ну ударил, ну хорошо! -- Что же тут хорошего? -- Я к тому, что признаю, раскаиваюсь,-- вот я о чем. Хорошо! -- Схватив Леопольда за потертые, разорванные рукава пальто, он не ослаблял напора.-- Зачем шум поднимать? Эти уличные происшествия каждый день случаются. Полиция зачем? Совсем она здесь не нужна! Ладно, мы вот что сделаем, Леопольд. Пять долларов, как ты сказал, за помятое крыло. Ладно. Ну, еще столько же -- за расквашенный нос. Что скажешь, идет? Все довольны. Ты получаешь пятерку, а эти приличные люди едут на вечеринку и больше здесь не задерживаются. Тарлоф освободил рваные рукава из хватки мощных рук. Откинув голову, ладонями пригладил растрепавшиеся густые волосы и ледяным тоном произнес: -- Не желаю больше ничего слышать! Сколько оскорблений приходилось мне выносить в своей жизни! Молодой человек, сделав шаг назад, широко расставил руки, подняв вверх растопыренные ладони. -- Надо же -- я его оскорбил! -- И повернулся к Фитциммонсу.-- Вы слышали? Я кого-нибудь здесь оскорблял? -- Клод! -- снова позвала Элен.-- Мы что, всю ночь будем здесь торчать? -- Какой-то незнакомый человек подходит ко мне и разбивает мне нос! И считает, что все в порядке, все можно уладить пятью долларами. Но он сильно ошибается! Я не пойду на мировую даже за пятьсот! -- Послушай, сколько, по-твоему, может стоить удар в твою нюхалку? -- зарычал разъяренный миротворец.-- Ты за кого меня принимаешь -- за Джо Луиса? -- Да хоть десять тысяч долларов! -- упрямо стоял на своем Тарлоф, внешне очень спокойный, но внутри у него все бушевало -- это ясно.-- Хоть двадцать! Оскорблено мое чувство собственного достоинства! -- Его чувство собственного достоинства! -- От изумления молодой человек перешел на шепот: -- Что это он несет, объясните мне, ради Христа?! -- Что вы собираетесь делать? -- поинтересовался Фитциммонс, видя, как нервничает Элен. -- Отвести его в полицейский участок и составить протокол. И хотел бы, чтобы вы пошли с нами, очень вас прошу! Что вы думаете по поводу этого инцидента? -- Скажите же ему наконец, что копы здесь абсолютно не нужны! -- хрипло воззвала к нему и вторая сторона.-- Втолкуйте, прошу вас, этому ублюдку! -- Клод! -- нетерпеливо крикнула Элен. -- Вам решать.-- Фитциммонс старался глядеть на Тарлофа беспристрастно, быть рассудительным: остается надеяться, что Тарлоф больше не станет тратить время зря.-- Делайте, что считаете нужным. Тарлоф улыбнулся, демонстрируя три пожелтевших зуба в маленьком, как у ребенка, ротике, резко очерченном на красном, морщинистом, задубевшем от перемен погоды сухом лице. -- Благодарю вас. Я очень рад, что вы со мной заодно. Фитциммонс только вздохнул. -- Нет, ты точно сведешь меня с ума! -- заорал на Тарлофа обидчик. -- А с тобой,-- объявил с тем же внешним спокойствием Тарлоф,-- с этого момента я разговариваю только в зале суда. Это мое последнее слово. Молодой человек стоял перед ним, тяжело, прерывисто дыша, то сжимая, то разжимая в бессильной злобе кулаки; его серая шляпа поблескивала в свете уличного фонаря. Из-за угла вышел полицейский -- не спеша, вальяжно, развинченной походкой, не спуская глаз со стройных ножек девушки, вышагивавших по той стороне улицы. Фитциммонс приблизился к нему. -- Офицер, тут есть для вас кое-какая работа. Полицейский с сожалением оторвал взор от красивых ножек и, тяжело вздохнув, медленно направился к двум столкнувшимся автомобилям. -- Кто ты такой? -- выпытывал молодой человек у Тарлофа, когда к ним подошел Фитциммонс с полицейским.-- Никогда американский гражданин так не поступит! Кто ты такой? -- Я русский,-- отвечал Тарлоф.-- Но я живу в этой стране вот уже двадцать пять лет и знаю, что такое гражданские права любого человека. -- Да-а... Вот оно что...-- упавшим голосом протянул молодой человек, расставаясь с надеждой.-- Да-а... Чета Фитциммонс ехала в такси в полицейский участок без единого слова. Тарлоф вел машину осторожно, ехал совсем медленно, лежавшие на баранке руки его дрожали. Полицейский вез молодого человека в его "форде". Вдруг "форд" остановился у магазина сигар, молодой нарушитель выскочил, вбежал в магазин -- и прямиком к телефонной будке. -- Целых три месяца,-- канючила в машине Элен,-- я добивалась приглашения на обед от Адели Лоури. Наконец нам удалось достичь цели. Может, позвонить ей и пригласить всех ее гостей на ночное судебное разбирательство? -- Это не суд,-- терпеливо возразил Фитциммонс,-- это полицейский участок. По-моему, тебе стоит проявить большую снисходительность. В конце концов, за этого старика некому заступиться. -- Леопольд Тарлоф...-- повторила Элен.-- Какое старинное имя... Леопольд Тарлоф... Леопольд Тарлоф... Дальше, до самого полицейского участка, ехали молча. Остановив машину, Тарлоф вышел и предупредительно открыл перед ними дверцу. Сразу же за ними подкатил "форд" с полицейским и молодым человеком, и все они, группой, вошли в здание. Перед письменным столом лейтенанта ожидали своей очереди несколько человек: мужчина с длинными усами, хранивший отрешенный вид; шумная блондинка, которая утверждала, что этот мужчина трижды за вечер угрожал ей бейсбольной битой; два негра с окровавленными повязками на головах. -- Придется, по-видимому, подождать,-- сказал полицейский.-- Перед вами еще две жалобы. Моя фамилия Краус. -- Ах, только этого не хватало! -- возмутилась Элен. -- Ну что ты ворчишь? -- урезонил ее Фитциммонс.-- Лучше позвони Адели и скажи -- пусть на нас не рассчитывает на сегодняшнем обеде. Элен протянула руку за монетами. -- Мне очень жаль,-- забормотал Тарлоф,-- что я разрушил ваши планы на сегодняшний вечер. -- Ничего, ничего, не волнуйтесь! -- успокоил его Фитциммонс, пытаясь загородить собой недовольное лицо жены. Наклонившись, он рылся в карманах, пытаясь выудить пару никелей. Элен направилась к телефону-автомату, с отвращением придерживая юбку нарядного, длинного, для официальных встреч туалета в этом заплеванном, усеянном "бычками" коридоре полицейского участка. Фитциммонс инстинктивно следил за ее удаляющейся красивой, элегантной спиной. -- Устал я что-то...-- признался Тарлоф.-- Присяду-ка, если не возражаете.-- Уселся прямо на полу и поглядывал оттуда на всех с извиняющейся улыбкой на красном лице, изнуренном непогодой, ветрами, дождями и вечными приставаниями дорожных полицейских. Фитциммонс наблюдал за стариком: сидит на грязном полу, прислонившись спиной к стене; без фуражки, впечатление от пышной, седой шевелюры музыканта сразу пропадает, стоит взглянуть на усталую, дубленую физиономию. Двери вдруг широко распахнулись, и в полицейский участок вошли четверо -- уверенные в себе, чувствующие свою власть люди. У всех на головах летние, легкие серые шляпы с большими плоскими полями. Молодой человек, ударивший Тарлофа, сдержанно их приветствовал. -- Рад, что ты приехал, Пиджер! -- сказал он одному,-- судя по осанке, одежде, по изогнутым дугой бровям и опущенным уголкам губ лидеру среди них. Приятели что-то тихо, но живо обсуждали, устроившись в углу, в отдалении. -- Русский! -- раздался сердитый голос Пиджера.-- В метрополии работают около десятка тысяч водителей такси. И надо же тебе было отыскать среди них русского, чтобы расквасить ему нос! -- Я вообще человек легко возбудимый! -- завопил нарушитель.-- Ну что я мог с собой поделать, если я такой?! Мой отец тоже легко возбуждался -- это у нас семейная черта. -- Вот и объясни это русскому,-- посоветовал Пиджер. Из троицы своих спутников он отозвал в сторонку крупного, небритого мужчину, с расстегнутым воротничком,-- видимо, подобрать подходящий по размеру для этой массивной шеи не удавалось. Этот здоровяк, кивнув, направился к Тарлофу,-- тот терпеливо ждал, сидя на полу и прижавшись спиной к стене. -- Вы говорите по-русски? -- осведомился этот тип с расстегнутым воротничком. -- Да, сэр,-- ответил Тарлоф. Здоровяк опустился на пол рядом с ним, обхватил своей волосатой ручищей его колено и что-то стал возбужденно говорить ему по-русски,-- уговаривать. Пиджер с молодым человеком, ударившим Тарлофа, подошли к Фитциммонсу, оставив в стороне двух других своих приятелей, в одинаковых серых шляпах: они лишь заинтересованно глазели на все происходящее со своего места у двери. -- Моя фамилия Пиджер,-- обратился он к Фитциммонсу. Тот искренне восхищался -- как замечательно эффективно запустил в ход машину взаимодействия этот молодой водитель "форда": Пиджер -- человек явно с адвокатским складом ума; приятель его говорит по-русски, а двое настороженных внимательно следят за развитием событий, готовые в любую минуту вмешаться, чтобы восторжествовало правосудие. Все обстряпано за каких-то четверть часа! -- Элтон Пиджер,-- отрекомендовался он, улыбаясь Фитциммонсу как юрист-профессионал.-- Я представляю здесь интересы мистера Раска. -- Моя фамилия Фитциммонс. -- Буду с вами откровенен, мистер Фитциммонс,-- начал Пиджер.-- Я хотел бы, чтобы вы нам посодействовали и попросили мистера Тарлофа отозвать свою жалобу. Дело чрезвычайно щекотливое для всех вовлеченных в него сторон, и никто в результате не выиграет, если применять прессинг. Вернулась Элен, и Фитциммонс сразу по ее лицу понял -- ужасно зла и расстроена. -- Уже за суп принялись! -- громко сообщила она мужу.-- Адель сказала, чтобы мы не торопились, делали все, что нужно, они прекрасно обходятся без нас. -- Мистер Раск делает весьма щедрое предложение,-- уговаривал Фитциммонса Пиджер.-- Пять долларов -- за помятый автомобиль и еще пять -- за расквашенный нос... -- Только подумать! Едешь на обед с мужем,-- цедила сквозь зубы Элен,-- и в результате оказываешься в полицейском участке, в телефонной будке. "Ах, прости меня за опоздание, дорогая, но я звоню тебе из восьмого полицейского участка -- у нас сегодня вечер уличных драк..." -- Тсс, Элен, прошу тебя! -- взмолился Фитциммонс; он и сам ничего не ел с девяти утра, и у него урчало в пустом животе от голода. -- Произошла ошибка,-- ровным тоном говорил Пиджер,-- вполне естественная ошибка. Почему же этот человек так упирается? Ему ведь готовы компенсировать все его потери. Поговорите с ним, прошу вас, мистер Фитциммонс! Мы так сожалеем, что вам пришлось пренебречь светскими обязанностями. Зачем портить такой важный для вас обед из-за какого-то пустяка? Ведь все это пустяки -- так, мелочь! -- Он размахивал рукой перед лицом Фитциммонса. Фитциммонс посмотрел туда, где на полу, рядышком сидели Тарлоф и этот второй русский -- верзила. По выражению лица и жестам -- хотя они и разговаривают на непонятном ему русском языке -- ясно, что Тарлоф упорно стоит на своем и тверд, как и в самом начале. А Раск не спускает злых, прищуренных глаз с Тарлофа... -- Почему вы, собственно, так переживаете? -- поинтересовался у него Фитциммонс. Глаза Раска вдруг заволокло пеленой гнева, запульсировали жилки на горле, стянутом тесным воротничком. -- Да не желаю я появляться в суде! -- завопил он.-- И чтобы повторилась вся эта идиотская канитель; расследование, адвокаты, отпечатки пальцев... Пиджер вдруг нанес ему короткий, сильный, злой удар кулаком в ребра. -- Почему бы тебе не купить время для выступления по Общенациональному радио? Обратись с воззванием ко всем американцам -- от одного побережья до другого! Раск метнул на него короткий убийственный взгляд и, наклонившись к Фитциммонсу, хрипло прошептал, тыча в него длинным, согнутым пальцем: -- Не хотите ли, чтобы я воткнул вот этот палец вам в рот? -- Что все это значит?! -- громко воскликнула Элен.-- Что это за такое странное выражение -- "воткнуть палец в рот"? Зачем ему втыкать палец в твой рот? Раск метнул в нее взгляд, полный невыразимой ненависти, но, не в силах вымолвить ни словечка от охватившего его сильнейшего гнева, повернулся и отошел. За ним следом устремился Пиджер. Двое у двери, в серых шляпах, молча наблюдали за происходящим, не двигаясь с места ни на дюйм. -- Ну, что скажешь, Клод? -- начала снова заводиться Элен. -- Совершенно очевидно,-- понизив голос, стал объяснять ей муж,-- что мистеру Раску ужасно не хочется, чтобы кто-то взглянул на отпечатки его пальчиков. Без такой процедуры он явно чувствует себя значительно счастливее. -- Самый подходящий вечер ты выбрал для всего этого! -- покачала головой Элен.-- Почему бы нам сейчас не встать и не уйти отсюда? Раск и шествующий рядом с ним Пиджер вскоре вернулись; большими шагами подошли к Фитциммонсу, остановились перед ним. -- Послушайте, я ведь человек семейный! -- Раск состроил соответствующую физиономию.-- Прошу вас, сделайте мне одолжение -- поговорите с этим упрямым русским! -- Мне пришлось посетить модный магазин Бергдорфа Гудмана,-- вмешалась Элен (у нее у самой полно хлопот, будет она еще беспокоиться об этом Раске),-- и купить там дорогой туалет, чтобы провести в нем целый вечер в полицейском участке! Можно представить себе, что напишут завтра газеты: "Миссис Клод Фитциммонс вчера вечером блистала в своем великолепном бархатном голубом платье, с серебристой лисой на плечах, в приемной полицейского офицера Крауса в восьмом полицейском участке. Среди гостей выделялись всем хорошо известный Лепольд Тарлоф, а также мистеры Пиджер и Раск, в серых шляпах. Были также русский посол и два знаменитых итальянских офицера-артиллериста, тоже в серых шляпах". Пиджер вежливо засмеялся. -- Ваша жена -- очень остроумная женщина,-- заметил он. -- Да, этого у нее не отнимешь,-- согласился Фитциммонс, мысленно спрашивая себя, уж не потому ли он на ней женился. -- Ну, спросите вы его, ради Христа, что вам стоит? -- убеждал Раск.-- Вас от этого не убудет. -- Мы со своей стороны сделали все, что могли,-- отметил Пиджер.-- Мы даже привели с собой русского, чтобы обсудить все детали на его родном языке. Не пожалели ради этого никаких усилий. В пустом желудке Фитциммонса вдруг громко заурчало. -- Видите ли,-- смущаясь, объяснил он,-- я ничего не ел с самого утра. -- Вот видите! -- подхватил Пиджер.-- Все вполне естественно. -- Ну да! -- присовокупил Раск. -- Может, сходить купить тебе бутылку молока? -- холодно предложила Элен. Фитциммонс направился к стене, где сидели Тарлоф с другим русским. Остальные пошли за ним следом. -- Вы все еще намерены, мистер Тарлоф,-- задал вопрос Фитциммонс,-- выдвинуть обвинение? -- Да, совершенно верно,-- ни секунды не задумываясь, ответил тот. -- Десять долларов,-- предложил Раск.-- Я плачу вам десять долларов. Может ли кто-нибудь сделать для вас больше? -- Деньги -- это не цель.-- Тарлоф фуражкой вытирал нос -- оттуда все еще сочилась кровь; он ужасно опух, лицо окривело, и вообще вид у таксиста был ужасный. -- Какова же цель? -- захотел узнать Раск. -- Цель, мистер Раск,-- это принцип. -- Поговорите-ка вы с ним! -- обратился Раск к Фитциммонсу. -- Так, теперь можете все подойти! -- объявил офицер Краус. Все столпились у письменного стола -- лейтенант возвышался над ним на своем стуле. Тарлоф рассказал, как все было,-- дорожное происшествие, наглый удар по носу. -- Да, все верно,-- подтвердил Пиджер.-- В самом деле -- произошло столкновение, а потом -- небольшая потасовка. Но все -- по ошибке. И этот человек не так уж пострадал -- небольшая припухлость возле носа, больше ничего.-- И актерским жестом указал на Тарлофа. -- С физической точки зрения,-- Тарлоф сдернул с головы фуражку и гундосил, нос забила свернувшаяся кровь,-- я сильно не пострадал. Но с психологической...-- и пожал плечами,-- мне нанесено серьезное увечье. -- Мистер Раск предлагает ему компенсацию в размере десяти долларов,-- возвестил Пиджер.-- К тому же приносит свои извинения. Ему жаль, что так произошло. Лейтенант устало посмотрел на Раска. -- Вы в самом деле об этом сожалеете? -- Да, конечно, сожалею! -- Раск поднял правую руку.-- Могу поклясться на Библии, если нужно. -- Мистер Тарлоф,-- обратился к пострадавшему лейтенант,-- если вы хотите возбудить судебное дело против этого джентльмена, вам придется прежде предпринять кое-какие шаги. Нужны ваши письменные показания под присягой. У вас есть свидетели? -- Вот они.-- С робкой улыбкой Тарлоф, глазами указал на чету Фитциммонс. -- Они должны будут постоянно присутствовать,-- продолжал сонным голосом лейтенант. -- О Боже! -- застонала Элен. -- Потом будет суд. -- О Боже! -- еще громче возопила Элен. -- Вопрос заключается в следующем, мистер Тарлоф.-- Лейтенант зевнул.-- Готовы ли вы взять на себя все эти хлопоты? -- Факт налицо,-- не уступал несчастный Тарлоф.-- Он ударил меня по голове без малейшей провокации с моей стороны. Он виновен в совершении преступления против моей личности; нанес мне оскорбление; несправедливо обошелся со мной. Подобные проступки предусмотрены законодательством. Никому, ни одному человеку не позволено наносить побои другому человеку на городских улицах безнаказанно. За это полагается наказание на законном основании.-- Тарлоф энергично размахивал руками, убеждая всех в своей правоте: чету Фитциммонс, лейтенанта, Пиджера.-- Все дело в принципе -- в человеческом достоинстве, в справедливости. От дурного поступка одного страдает другой. Очень важно, чтобы... -- Я человек легко возбудимый! -- заорал Раск.-- Ну, если тебе так хочется,-- ударь меня по голове! -- Нет, это не выход,-- отказался Тарлоф. -- Этот джентльмен,-- лейтенант сонно растирал глаза,-- выражает сожаление, предлагает вам компенсацию в размере десяти долларов; чтобы привлечь его к суду, потребуется длительная и утомительная процедура; в результате будет потрачена куча денег налогоплательщиков; к тому же вы причиняете массу беспокойств этим приличным людям, у которых есть множество своих дел. Какой в этом смысл, мистер Тарлоф? Таксист медленно шаркал ногами по грязному полу, печально, с надеждой глядя на чету Фитциммонс. Муж уставился на жену, а она бросала на Тарлофа испепеляющие взгляды, нетерпеливо, все громче постукивая по полу каблучком. Фитциммонс снова перевел взор на Тарлофа -- маленький человечек стоял в своем рваном пальтишке перед столом лейтенанта; седая шевелюра, усталое, перекошенное, ужасно распухшее лицо, умоляющие, глубоко запавшие глаза -- и лишь печально пожал плечами. Тарлоф весь ссутулился, устало покачивал головой, недоуменно пожимал плечами; теперь, казалось, он один стоял перед столом лейтенанта, покинутый всеми, раз и навсегда,-- один на своей твердой скале принципа. -- О'кей,-- выдавил он. -- Вот, держи! -- Раск жестом фокусника извлек из кармана десятидолларовую купюру. Тарлоф оттолкнул его руку. -- Убирайся отсюда прочь! -- грубо выпалил он, не поднимая глаз... В такси, по дороге к дому Адели Лоури, все молчали. Тарлоф, открыв дверцу, глядел прямо перед собой, покуда его пассажиры вылезали из машины. Элен поскорее направилась к двери дома и позвонила. Фитциммонс протянул Тарлофу плату за проезд. Тот покачал головой. -- Нет, не нужно. Вы были так добры ко мне... Забудем об этом. Фитциммонс нерешительно засунул деньги обратно в карман. -- Клод! -- раздался крик Элен.-- Дверь заперта-а! В это мгновение, как ему показалось, он ненавидел свою жену,-- даже не повернулся на ее крик. Протянул руку Тарлофу, тот устало ее тряхнул. -- Мне ужасно жаль... Я хотел бы... Тарлоф пожал плечами. -- Ничего, все в порядке. Я все понимаю. Его лицо, при тусклом свете лампочки в машине,-- изможденное, старое, хранящее глубоко въевшиеся следы усталости от езженых-переезженых вдоль и поперек нью-йоркских улиц,-- казалось кладезем скорби. -- Нет времени,-- засмеялся он, пожав плечами.-- Нет времени на отстаивание принципа. Сейчас у нас нет ни для чего времени...-- И переключил скорость. Такси медленно отъехало, тарахтя разлаженным двигателем. -- Кло-од! -- снова крикнула Элен. -- Ах, заткнулась бы ты, дрянь! -- ругнулся про себя Фитциммонс. Повернулся и быстро зашагал к дому Адели Лоури. ЦЕНА ОБЕЩАНИЯ Все стояли в мокрых плащах, с которых еще скатывались капли дождя, оставляя влажные следы на коврике, перед легкой перегородкой, разделяющей офис на две части. За перегородкой девушка у коммутатора все время повторяла: -- Офис мистера Ван Митера. Мистера Ван Митера пока нет. Должен прийти в три. Мистер Ван Митер не набирает в данный момент актеров.-- И поглядывала время от времени на вымокших лауреатов, не выражая ни удивления, ни любопытства. -- Уже десять минут четвертого.-- Мисс Титтл потирала нос носовым платком, прикладывала его к глазам: она все еще плакала и сморкалась -- ей пришлось проделать пешком весь путь от Центрального вокзала сюда по такому холоду.-- Пришел бы он поскорее! Мне еще нужно вернуться в Стэмфорд. Я уезжаю в шесть. -- Вы играете там, в Стэмфорде? -- вежливо осведомился Шварц. -- Нет,-- отвечала мисс Титтл,-- работаю там в библиотеке. Мне надо уехать в шесть. -- Понятно,-- кивнул Шварц, улыбнувшись ей, переминаясь с ноги на ногу и все тяжелее опираясь на свою палку. -- Какая красивая трость! -- похвалил Мидкиф. -- Заплатил за нее девяносто пять центов,-- пояснил Шварц.-- У меня ревматизм. -- Ах вон оно что! -- сочувственно произнес Мидкиф и понимающе кивнул. Дауд, небрежно прислонившийся к перегородке, тоже кивнул. Мисс Титтл чуть подвинулась на маленькой скамейке у стены, приглашая Шварца сесть рядом. Он сел, протянул негнущиеся ноги, тяжело вздохнул и молвил печально: -- Такая вот погода -- как раз для ревматиков! Все молчали, только девушка у коммутатора говорила: -- Еще раз повторяю вам: это не "Круг". Семь -- девять -- один -- семь -- три -- один... -- Может, они передумали,-- предположил Мидкиф, крупный, толстый мужчина; его большие руки работяги, привыкшие к тяжелому труду, были усеяны шрамами от возни с инструментами: когда-то фермер, потом штукатур,-- обе профессии, конечно, оставили свои следы на руках.-- В конце-то концов, непонятно, зачем им платить каждому из нас по тысяче долларов за раз.-- Он сделал красноречивый жест -- свидетельство отсутствия всякой логики. -- Ты что, шутишь? -- нервно высказался Дауд. -- Нет, я прав! -- настаивал на своем Мидкиф, глядя сверху вниз на Дауда. Мидкиф в свои тридцать три уже облысел и казался гораздо старше остальных.-- Я прав, мой мальчик. Расстегнув пальто -- легкое, осеннее, несмотря на середину зимы,-- он похлопал его полами, чтобы стряхнуть капли дождя, промочившего его насквозь; ткань возле пуговиц и петлиц сильно истерлась и обтрепалась, на манжетах от ветхости бахрома. -- Сценаристы в кино,-- молвил Мидкиф,-- носят цилиндры.-- И с важным видом огляделся, а его тяжелые русые брови съехались на лбу.-- Мы с вами не так одеты для торжественной церемонии. Что ты собираешься делать со своими деньгами? -- обратился он к Дауду. Дауд нервно кусал верхнюю губу, то и дело облизывал свои песочные усы. -- Собираюсь перебраться в город,-- объяснил он,-- на Бэн-стрит. Сейчас живу в Бруклине. Там, в Бруклине, атмосфера, абсолютно непригодная для работы. Жил он в семье жены, работавшей в страховой компании, и все ненавидели Дауда за то, что он существовал на зарплату жены и занимали они ту же комнату, что она сама -- до замужества. Его заставляли бегать по разным поручениям: то в магазин за маслом и картошкой, то на почту заплатить за телефон, то в налоговое управление -- оспорить сумму налогов. Стоило сесть за пишущую машинку -- теща тут же придумывала для него новое задание. -- Я всегда работаю очень вдумчиво,-- Дауд словно просил извинения за эту свою особенность,-- у меня уходит много времени на обдумывание перед началом работы, и подвигается она очень медленно. Дауд опубликовал уже два своих рассказа в журнале "Рассказ". Ему пришлось затратить на каждый из них по три месяца, а получил он всего двадцать пять долларов, и его шурин с угрюмым видом тут же подсчитал, сколько же вышло у него в неделю. -- Мне нужно тихое место. Там, где живут творческие люди, где понимают все, что нужно для творчества.-- Он нервно улыбнулся. Мидкиф согласно кивнул. -- Мистера Ван Митера пока нет,-- снова сообщила девушка за коммутатором, как-то резко и отрывисто. Мидкиф принялся ходить взад и вперед по ограниченному пространству между стеной и перегородкой. -- Собираюсь внести кое-какие улучшения в свой сельский дом,-- поделился он своими планами: он жил в шестикомнатном номере, на отшибе, в "Астории", с женой и шестью детьми.-- Знаете, нам приходится топить камин ящиками от яиц. Негоже... Хочу поэкспериментировать с углем, если получу свою тысчонку. И еще -- с газовой компанией: предложу им заплатить за их труд, посмотрим, что из этого выйдет. Дважды продюсеры купили у него пьесы и чуть было даже не поставили; вполне естественно, обе -- на тему штукатурки. -- Эх, хорошо бы сейчас наступило лето! -- задумавшись, пробормотал Мидкиф. -- Да уж...-- откликнулся Шварц, потирая колено. Ему только двадцать девять, но он уже передвигается как глубокий старик. Написал одну, первую свою пьесу, которая имела успех, и потом еще три, провальные, и критики в один голос заявили: все, он, мол, выдохся. -- Лично я уезжаю в Альбукерке, штат Нью-Мексико. Там хоть и жарко, зато прозрачный воздух. Мне нужно беречься от холода, сырости.-- И стал энергично растирать колено.-- Знаете, по правде говоря, здорово, что фонд выделяет нам такие деньги. -- Просто чудесно! -- подхватила мисс Титтл, хихикнув. -- Шесть тысяч долларов на нужды Большого Искусства,-- произнес Мидкиф.-- Подарок от стальных королей. Сознательно выделяемые деньги. Девушка за коммутатором посмотрела на Мидкифа. Он коротко махнул ей в знак приветствия. -- Мистера Ван Митера пока нет,-- равнодушным тоном говорила она в трубку. Мидкиф стоял теперь рядом с мисс Титтл, глядя на нее сверху вниз. -- Ну а куда вы собираетесь потратить эти деньги? Сразу вспыхнув, она высморкалась. Мидкиф терпеливо ждал ответа. -- Положу в банк,-- спокойно ответила она.-- Для приданого. Ну, когда выйду замуж. Мидкиф кивнул. -- Вы помолвлены? Мисс Титтл вдохнула через мокрый платок. -- Нет. Мидкиф посмотрел на Дауда, пожал плечами. Повернувшись, подошел к открытой двери, выглянул в холл. -- Честно говоря, я страшно удивился, почему это они выбрали именно меня,-- признался Шварц.-- Мне казалось, что все согласны с мнением критиков: мне конец, я выдохся.-- И улыбнулся.-- Может, в фонде не читают Джона Мейсона Брауна? В Альбукерке есть свое преимущество -- он расположен очень далеко от Джона Мейсона Брауна.-- Шварц засмеялся. Никто его не поддержал; он медленно постукивал кончиком трости по подошве ботинка. Стоило Шварцу, маленькому уродцу, в очках с толстыми линзами, улыбнуться, как такое впечатление пропадало, и он казался человеком приятным, готовым угодить любому, хоть и печальным. Через дверь торопливо вошел Джонни Марбл. -- Я не опоздал? -- осведомился он с тревогой у Мидкифа. -- Нет, не опоздал,-- успокоил его Мидкиф.-- Мистер Ван Митер поехал на ланч, потом будет обедать -- есть вкусные ростбифы в компании прекрасных женщин, чьи имена повторяют все от одного побережья страны до другого. -- Пришлось порепетировать с двумя актерами, которых я ввожу в завтрашний спектакль,-- сообщил Марбл -- импресарио пьесы, которая еле держалась на подмостках от одной недели к другой; быстрыми, резкими движениями он зажег сигарету.-- Продержится еще месяц -- поверю в чудо. Мидкиф, взяв его за руку, подвел к мисс Титтл. -- Хочу представить вам, мисс Титтл, еще одного гения, явившегося за тысячей долларов,-- мистер Марбл. -- Как поживаете? -- приветствовала его мисс Титтл. Они с Марблом обменялись рукопожатиями. У него были длинные черные волосы и открытый воротник на рубашке, подчеркивавший, что никакой он не импресарио, а настоящий поэт. -- Мисс Титтл из Стэмфорда,-- уточнил Мидкиф. -- Какое отвратительное, просто смешное место! -- заявил Марбл.-- Разве могут там жить драматурги?! -- Он всегда считал, что говорит с остроумными обобщениями, как Ноэль Коуард, и всегда был очень дерзок с женщинами. -- Мисс Титтл -- библиотекарь,-- сообщил Мидкиф. -- Какое чудное место для драматурга,-- спохватился, широко улыбаясь, Марбл,-- библиотека! Там полно надежных, не раз испытанных материалов.-- И засмеялся. -- Чему это ты так радуешься? -- подивился Мидкиф. Марбл загасил сигарету о перегородку. -- Хочешь знать правду? -- Да, правду. -- Вовсе я ничему не радуюсь, чтоб ты знал. С улицы ввалился Джентлинг,-- в его густых усах поблескивали капельки дождя, черная шляпа съехала на ухо, как сомбреро мексиканца. -- Шестой по счету, но самый выдающийся драматург,-- пдытожил Марбл.-- Высокий, как каланча, как Роберт Шервуд. Мисс Титтл снова хихикнула, и Джентлинг от самой двери бросил на нее свирепый взгляд. Пальто на его плечах выглядело как романтически наброшенный плащ. Мисс Титтл тут же умолкла. -- Ах! -- вздохнул негромко Джентлинг; в его речи, а он был родом с Миссисипи, всегда сквозили трагические нотки.-- Итак, все нищие явились пораньше, чтобы выстроиться в очередь за подаянием от "Фаунтен фаундейшн", славящейся своей холодной, равнодушной пресвитерианской благотворительностью. Никто на его тираду не прореагировал, и драматург замолк и картинно прислонился к перегородке. -- Тысяча долларов...-- задумчиво произнес Марбл.-- Еще никогда в жизни не получал я за один раз такой большой суммы -- тысяча долларов. Просто невероятно! Не верится! -- Драматургия,-- поучал его Мидкиф,-- это призвание богатого человека, все равно как охота на тетеревов. Марбл засмеялся и, бормоча, повторил эту фразу, намереваясь позже, когда они выйдут отсюда, записать ее где-нибудь у себя. Мисс Титтл хихикнула. -- Кто она такая? -- поинтересовался Джентлинг. -- Мисс Титтл -- библиотекарь. -- Очень рад с вами познакомиться! -- Джентлинг с обезоруживающим, настырным южным шармом приподнял свое черное сомбреро с дырочками на складках.-- Оставайтесь и впредь библиотекарем. Мисс Титтл снова вспыхнула и высморкалась, поднеся к носу платочек; потом резко повернулась, чтобы не видеть перед собой нагловатого лица Джентлинга. -- Честно говоря, я страшно удивился, когда узнал, что мне присудили премию,-- высказался он.-- По-моему, впервые в театральном искусстве был отмечен такой хлам, а не что-нибудь еще, куда более достойное. Им нравятся трюки и всякая бессмысленная чепуха, этим писакам -- критикам с Парк-авеню. -- Где вы живете? -- спросил Мидкиф. -- На Двадцать третьей улице. -- Неплохо устроились. -- Из Нью-Йорка никогда не дождаться талантливой литературы,-- вдруг вслух сформулировал свою мысль Джентлинг. Никто не попросил его пояснить свой комментарий. Он потеребил кончики усов и объявил: -- Завтра я уезжаю в Натчес! Сразу же отсюда он собирался на Пенсильванский вокзал -- купить билет и поскорее уехать, покуда снова не надрался. В Натчесе он пить не будет. Сядет за письменный стол -- и писать по восемь часов в день... Тряхнув головой и свирепо оглядевшись по сторонам, он большими шагами подошел к коммутатору и рявкнул: -- Сколько можно ждать? Где, черт подери, этот Ван Митер? -- Эй! -- подбежал к нему Марбл.-- Полегче на поворотах! Без шума! Тут мне должны тысячу баксов, понимаешь? -- Мистера Ван Митера пока нет,-- холодно ответила девушка. -- Кто он такой, черт бы его побрал?! Что он о себе возомнил?! -- громко возмущался Джентлинг перед остальными драматургами.-- Если сказал в три, значит, в три, и ты должен неукоснительно соблюдать назначенное время, если ты настоящий джентльмен. -- Да тише вы, ша! -- пытался угомонить его Марбл. -- Какой-то жирный толстяк бросает кость нашему Искусству,-- витийствовал Джентлинг,-- и думает, что ему позволительно вести себя так, словно он король Англии! Дни августейших патронов давно канули в вечность, дорогая моя юная леди! -- Погрозил пальцем девушке за коммутатором.-- Ну, все, я ухожу! Если понадоблюсь -- вы все знаете мой адрес.-- И зашагал к двери. В эту секунду в офисе появился мистер Ван Митер, лицо у него раскраснелось от быстрой ходьбы. -- Прошу простить меня, джентльмены, что заставил вас ждать! -- Он тяжело дышал.-- Прошу вас! -- И придержал перед ними створку калиточки, улыбаясь мисс Титтл. Сам он вошел следом за драматургами в свой кабинет; высокий, холеный господин, с таким цветом лица, придать который не под силу даже опытному парикмахеру, он выглядел лет на пятнадцать моложе своих пятидесяти пяти. Кабинет его был отделан сосновыми панелями, на стенах большие фотопортреты знаменитостей сцены и киноэкрана с трогательными дарственными надписями: "Дорогому Ральфу", "Самому дорогому на свете Ральфу"... Среди них все увидели и портрет Герберта Гувера1: с серьезным, надутым видом он почему-то затесался в гущу актрис. -- Садитесь, леди и джентльмены! -- пригласил драматургов хозяин кабинета, сделав гостеприимный жест рукой, и сел за большой письменный стол, засыпанный сигаретным пеплом.-- Так вот, фонд поручил мне произнести что-то вроде торжественного спича... Драматурги молча следили за ним. -- Не знаю, право, что и сказать вам,-- продолжал Ван Митер, чувствуя себя немного неловко из-за воцарившейся в кабинете мертвой тишины: ему приходилось, по существу, говорить в пустоту.-- Само собой разумеется, фонд гордится тем, что может оказать помощь и поддержку шести творческим личностям, наделенным таким большим талантом...-- И с надеждой посмотрел в сторону Шварца. Но тот лишь, постукивая кончиком трости по подошве ботинка, задумчиво глядел на портрет Герберта Гувера. -- Мы считаем, что американский театр не должен умереть,-- Ван Митера несколько смущали сейчас такие высокие слова, хотя он и не находил в них ничего особенного, когда записывал в блокнот во время ланча,-- и его судьба сейчас находится целиком в руках таких вот молодых людей, как вы.-- Он обратил взор на Мидкифа, старательно, кругами поглаживающего свою лысину. -- К нашему большому несчастью,-- Ван Митер убыстрил речь и повысил голос,-- ни одна из шести пьес, выбранных менеджерами по просьбе фонда, не оказалась готовой для немедленной постановки. Джентлинг хрипло засмеялся. Ван Митер чуть подпрыгнул на стуле, но тем не менее заговорил еще быстрее: -- Посему мы хотим довести до вашего сведения, что выделенные вам премии -- это, скорее, аванс за ваш многообещающий талант...-- он затряс головой -- жаль, что не опрокинул за ланчем еще три "манхэттена",-- лишь небольшое вложение капитала в будущее американской драматургии. Вот как мы, если хотите знать, смотрим на все это. -- Когда мы получим деньги? -- сорвалось с языка у Дауда. Это произошло само по себе, без всяких усилий с его стороны. С виноватым видом озираясь по сторонам, он вытащил носовой платок и старательно вытер губы. Ван Митер глубоко вздохнул и улыбнулся Дауду со сдержанной теплотой. -- В свое время, мой друг, в свое время... -- Прошу меня извинить,-- пробормотал сквозь зубы Дауд. -- Цель нашего фонда,-- продолжал Ван Митер, хотя в его голосе уже чувствовались нотки отчаяния,-- выжать все, что можно, по максимуму, выражаясь художественно, из наших денег. Джентлинг снова громко засмеялся. Ван Митер бросил на него любопытный взгляд. Джентлинг без всяких церемоний, никого не стесняясь, поднял на виду у всех свой промокший, насквозь рваный ботинок и закинул ногу на ногу. -- Мы хотим еще и еще раз убедиться,-- говорил Ван Митер, сцепив руки,-- что наши деньги помогут таким талантливым людям, как вы, писать больше хороших пьес. -- Как нам будут платить -- наличными или чеком? -- спросил Мидкиф. Ван Митер улыбнулся ему, показывая всем своим видом, что благодарен ему за остроту. -- Для того чтобы предоставить вам как можно больше времени, свободного от финансовых забот, фонд решил разделить сумму премии на несколько еженедельных взносов. Нога Джентлинга в дырявом башмаке сорвалась с коленки другой ноги и опустилась, мягко стукнувшись о ковер с густым ворсом. -- Боже мой! -- с несчастным видом произнес Дауд. -- Послушайте, у фонда нет никакого желания навязывать вам какой-то определенный жизненный уровень, но принято решение,-- Ван Митер, колеблясь, все повышал голос,-- что на двадцать пять долларов в неделю можно жить вполне сносно и выполнять обычную работу. Все драматурги устремили взгляды мимо Ван Митера -- на фотопортреты звезд на стенах. -- Итак, если разделить тысячу долларов на двадцать пять, то получается, что всей суммы каждому из вас должно хватить месяцев на десять. Хотя, честно говоря, леди и джентльмены, очень трудно написать хорошую пьесу менее чем за десять месяцев, это точно. Все вы, конечно, знаете афоризм: "Пьеса не пишется,-- она постоянно переписывается". -- Так нам заплатят чеками или наличными? -- повторил свой вопрос Мидкиф.-- Что-то не могу припомнить, когда кто-нибудь заполнял для меня чек на двадцать пять долларов. -- Я уверен, что соглашения всегда можно достичь, мистер Мидкиф,-- успокоил его Ван Митер, в душе ненавидя за то, что тот принимался гладить свою лысую голову каждый раз, как он обращался к ним со словами "молодые люди". -- Тем лучше,-- откликнулся Мидкиф. -- Видите ли,-- Ван Митер улыбался, лишний раз демонстрируя свой шарм, в котором никто и не сомневался,-- нам приходилось и прежде иметь дело с творческой интеллигенцией, и мы с большим уважением к ней относимся. Мы хорошо понимаем творческих людей. Они, в сущности, дети -- талантливые, чудесные дети. Особенно в том, что касается финансовых вопросов. Уверен, что через десять месяцев вы будете только благодарить нас за такое мудрое решение.-- И встал. Все поднялись за ним. Расточая им щедрые улыбки, он кивал головой. Мисс Титтл кивнула в ответ. Все они стояли в этом кабинете, отделанном сосновыми панелями, с фотографиями бессмертных на стенах: подтянутый Ван Митер; Дауд -- с посеревшим лицом; дергающая носом мисс Титтл; Джентлинг, важный, как лорд, в своем полном безразличии; Шварц -- с задумчивым видом; Марбл, лихорадочно соображающий, сумеет ли уговорить кредиторов подождать еще. Давящая, мрачная атмосфера сменила общее приподнятое настроение, и никто теперь не вышел бы из этого кабинета с той же грациозностью, с теми же светлыми надеждами, с какими входил сюда. -- Да-да,-- повторял Ван Митер, весьма довольный, что все наконец благополучно завершилось.-- Да, именно так. -- Ну,-- наконец вымолвил Мидкиф, запахивая потуже свое потертое, промокшее насквозь пальто с великим достоинством, словно заворачивал себя в полковое знамя,-- не знаю, что вы, подонки, собираетесь делать с вашими деньгами, а лично я иду покупать себе "паккард"! -- И, чуть поклонившись Ван Митеру, водрузил на голову шляпу, величественной походкой покинул офис и взял курс на "Асторию". Остальные лауреаты немедленно последовали за ним. ЛЕМКЕ, ПОГРАН И БЛАУФОКС Машинные операторы, закройщики, молодые рабочие со склада -- все разошлись по домам спать. Свет горел только в демонстрационном зале компании "Лемке, Погран и Блауфокс": повсюду разложены вязаные изделия, пояса, бюстгальтеры, корсеты самых разнообразных моделей. Так тихо бывает только на фабрике спустя двадцать минут после того, как выключены все машины, все работницы-девушки давно ушли и свет во всех помещениях погашен. Сквозь мягкую пелену опустившейся на город темноты сюда из-за окон доносились далекие гудки автомобилей и шарканье подошв -- пешеходы спешили домой к обеду. Из лифтовых шахт доносилось нудное завывание, сообщающее о перемещении кабины. В демонстрационном зале сидели Лемке с Пограном; старались друг на друга не смотреть и не разговаривали. Слышали, как мягко, замедляя движение, приближался к залу лифт. Двери его раздвинулись, и оттуда с деловым видом выпорхнул Морис Блауфокс, тихо напевая себе под нос: -- "Не знаю, какой тогда был час..." Увидав их, он оборвал песню, всплеснул руками в искреннем удивлении и так, с поднятыми руками, замер перед ними. Блауфокс, по-видимому, только что вышел от парикмахера,-- тот над ним неплохо поработал: лицо розовое, лоснится, пенсне резво раскачивается на черной ленточке, короткие гетры на ногах безукоризненны. -- Лемке! Погран! -- закричал он.-- Боже, мои дорогие партнеры! Мало вам трудиться не покладая рук целый день, так вы еще и по ночам работаете, негодники! -- Он искренне засмеялся.-- Нельзя же, мальчики, ковать деньги день и ночь! Нужно порой еще выкраивать время жить! -- И по очереди хлопнул их рукой по спине. Ростом всего пять футов пять дюймов, Морис Блауфокс, когда стоял рядом со своими партнерами, казался высоким, исполненным самоуверенности и жизненных сил. -- Мы не ковали деньги,-- спокойно возразил Погран. -- Честно говоря,-- добавил Лемке,-- мы ждали тебя, Морис. -- Ах вон оно что! -- снова всплеснул руками Блауфокс.-- Я превысил расходную ведомость! Так прочтите мне нотацию, ребята,-- добродушно позволил он.-- Иногда деньги текут как вода сквозь пальцы, хотя покупатель у тебя на крючке. -- Речь не о расходной ведомости,-- опроверг это Погран. Блауфокс зажег сигару. -- В один прекрасный день, мальчики, я вытащу вас с собой на весь вечер за счет этой ведомости. Обед в Лонгшэм, музыкальная комедия -- билеты по спекулятивным ценам, ночной клуб.-- Он засмеялся.-- Все, все за счет фирмы! Вообще все так, словно вы оба -- наши покупатели. Неплохо, а? -- Да, неплохо,-- согласился Погран. -- Большое тебе спасибо,-- добавил Лемке. -- Итак, мальчики,-- Блауфокс размахивал сигарой,-- в чем дело? Лемке пригладил рукой несколько сохранившихся седых волосиков на лысом черепе. -- Морис,-- начал он жестким голосом,-- дело обстоит так...-- И осекся. -- Вы что-то хотите мне сказать? -- добродушно отозвался Блауфокс.-- Готов вас выслушать. Выкладывайте все, что накопилось на душе,-- все, о чем думаете. -- Морис,-- вмешался Погран, заговорив громче, чем сам ожидал,-- это по поводу той девушки... женщины... той дамы -- из французского варьете "Фоли бержер". По лицу, над которым так славно потрудился парикмахер, поползли жесткие морщины, Блауфокс отложил в сторону сигару. -- Прошу меня извинить,-- он направился к двери,-- у меня свидание. -- Морис! -- крикнул Лемке, устремляясь следом за ним.-- Прошу тебя, нечего так себя вести! К чему тебе все эти позы? -- Выслушай нас сперва.-- Погран держал Блауфокса за локоть.-- Нам потребуется всего пять минут -- вполне можешь уделить. В конце концов, мы все друзья и должны выслушивать друг друга. Блауфокс остановился, не отрывая, однако, руки от двери; молчал, стоял не двигаясь. -- Мы видели выписанные на ее имя чеки,-- продолжал Погран,-- выписанные твоей рукой, Морис Блауфокс. Мы видели тебя с ней в ресторане "Честерфилд". Выяснили, что тот телефон, который ты оставляешь нам дождливыми вечерами,-- это телефон номера в отеле "Лоури", на Двадцать третьей улице. Видели, как ты туда входил и выходил оттуда вместе с Энн Геренсон. -- Дорогие мои партнеры,-- с горечью произнес Блауфокс,-- да вы не партнеры, вы тайная полиция. Дик Трейси с друзьями. -- Мы ничего не имеем против,-- пояснил Лемке.-- Абсолютно ничего. Ни капли. -- Как раз наоборот! -- подхватил Погран. -- Итак,-- откликнулся Блауфокс,-- предположим -- на всякий случай,-- что это на самом деле так. Ну и что же? -- Очень красивая женщина,-- констатировал Лемке и вздохнул. -- Первый класс, что там говорить,-- согласился с ним Погран. -- Всю свою жизнь,-- признался Лемке,-- я мечтал о такой женщине. Выражение на лице Блауфокса сразу изменилось: появилось легкое самодовольство, удовлетворение, губы чувственно изогнулись. -- Да, выглядит неплохо. Настоящая актриса, если хотите, не какая-нибудь кривляка из кафешантана. Беда в том, что для нее нет хороших ролей. Театр ведь медленно умирает -- шесть тысяч безработных актрис. -- Да, знаем! -- одновременно закивали Погран с Лемке. -- Ей ведь нужно чем-то зарабатывать на жизнь, как вы думаете? -- спросил Блауфокс.-- Французское варьете, это "Фоли",-- дело временное. -- Да, да...-- соглашались партнеры,-- понимаем. -- Если хотите знать правду,-- он сел рядом с ними, закидывая одну на другую аккуратные, стройные ноги,-- всю правду,-- так я в самом деле помогаю ей, плачу за квартиру, не стану от вас скрывать, в конце концов, мы партнеры вот уже целых шестнадцать лет. Зачем нам что-то скрывать друг от друга? -- Ах,-- вздохнул Лемке,-- на что только не толкает жизнь коммивояжера. -- Плату за ее квартиру в расходную ведомость я не вносил. Прошу принять это к сведению с самого начала. В демонстрационном зале установилась тишина; лишь доносился через стекла окон отдаленный гул зимнего вечернего Нью-Йорка. -- А что я такого плохого делаю, смею вас спросить? -- продолжал Блауфокс с тревогой.-- Я все еще люблю жену. Но ведь она больна, моя Берта; располнела, у нее больные гланды. Я забочусь о ней как могу, сил не жалею, даже умереть за нее готов. Трачу на нее кучу денег. Но ведь она,-- и стряхнул пепел со стола в мусорную корзину на полу,-- лечится по шесть месяцев в год и дома ее не бывает. Зимой самое подходящее место для ее астмы -- штат Аризона. А летом самое лучшее место для ее сенной лихорадки1 -- Нью-Гэмпшир. Сами понимаете, мужику становится скучно -- не может же он проводить всю свою жизнь в компании покупателей. -- Мы тебя ни в чем и не виним,-- Лемке похлопал его по плечу,-- поверь. Блауфокс, вскинув голову, занялся внимательным изучением лиц приятелей -- в первый раз за весь вечер. -- А почему это вы вдруг ни с того ни с сего затронули эту тему, а? -- подозрительно осведомился он. Лемке посмотрел на Пограна, а тот в свою очередь, опустив голову, беспокойно шаркнул по ковру ногой. -- Прошу вас, продолжайте,-- призвал их Блауфокс.-- Коли вы уж так далеко зашли -- давайте дальше, нечего останавливаться на полпути. -- Ты везучий,-- отметил Лемке. Блауфокс пожал плечами. -- По-своему везучий, Морис,-- уточнил Лемке.-- Ведь и люди часто одиноки. Вот... несчастный Лемке. Мужик не должен жить один в номере отеля. Тысячу раз тебе говорил. -- Морис,-- начал Погран,-- переходим к сути дела. У тебя есть девушка -- красивая девушка, мы восхищены ею. Получили бы большое удовольствие, если бы иногда выходили куда-нибудь вместе с вами. На чисто социальное, скажем, мероприятие,-- например, по четвергам. Начинали бы с такого мероприятия каждый новый месяц.-- Он говорил торопливо, не вынимая рук из карманов, не спуская глаз с третьей пуговки на жилете Блауфокса.-- Подумать только -- обед в ресторане, в меню морские деликатесы... трое друзей за столом с очаровательной женщиной... -- Ах! -- выдохнул Блауфокс. -- Приятно, конечно,-- поддержал Лемке.-- А особенно приятно познакомиться с кем-то, кого не так часто встречаешь среди своих знакомых. С дамой из театрального мира, например, которая... ах! -- И, весь задрожав, плюхнулся на стул. Сидели молча, глядя в окно. -- Ничего, ничего...-- Лемке посидел немного, успокоился.-- Как-то я и не готов к такому -- я, маленький, смешной человечек... Такая дама наверняка не пожелает меня видеть рядом с собой... -- Вовсе ты не смешной человечек, Лемке,-- искренне, как друг, пытался успокоить Блауфокс Лемке. Тот потянулся за шляпой на вешалке. -- Дикая идея с самого начала,-- обратился он к Пограну.-- Блауфокс -- мужчина высокий, всегда весел, умеет себя вести с женщинами, знает, что сказать; шуточки всякие откалывает, коктейли один за другим пьет... Ну а я? Вы только посмотрите на меня! -- Пожал плечами и надел шляпу. -- А мне вот хотелось бы иметь такой талант, как у тебя,-- утешил его Блауфокс.-- Где в стране найдешь второго такого дизайнера шерстяных изделий, как Адольф Лемке? Настоящий художник! Лемке горько усмехнулся. -- "Художник"... Этот художник возвращается домой один. Ты идешь со мной, Погран? Погран тоже снял с полки свою шляпу. -- Подождите минутку,-- остановил их Блауфокс.-- Мы вот что сделаем. Пойдем сейчас к моей даме и поговорим с ней. Спросим -- пойдет она с нами пообедать или нет? -- Вот это справедливо! -- тут же согласился Погран.-- Вот это дружеский равный подход! Вышли все вместе, забыв закрыть на замок демонстрационный зал. -- Будь спокоен, все расходы поделим точно на троих, за счет фирмы,-- предложил Лемке.-- Почему бы не внести еще одну фамилию в отчетные книги нашей фирмы? Все трое дружно поддержали эту идею и, крикнув: "Такси!" -- поехали в отель "Лоури". Погран с Лемке остались ждать в холле, а Блауфокс поднялся в номер к Энн. Компаньоны сидели там под пальмами, стараясь сохранить абсолютное спокойствие и думая, что им это удастся, но стоило какому-нибудь клерку бросить на них взгляд, они вздрагивали и краснели. -- Нет, ничего не выйдет,-- высказал свои опасения Лемке.-- У меня какое-то такое ощущение... честно... Из лифта вышел Блауфокс и с величайшим достоинством приблизился к друзьям. -- Прошу вас, любезные господа, следовать за мной,-- пригласил он. Вошли в кабину лифта. -- Энн хочет посмотреть на тебя,-- заявил он Лемке. У того от неожиданности, что называется, отвисла челюсть. -- И для чего ей это? -- поинтересовался он, когда выходили на восьмом этаже. Энн с самым серьезным видом пожала всем руки. -- Прошу садиться, джентльмены. Джентльмены сели, опустив глаза. -- Мистер Блауфокс рассказал мне о вас, джентльмены,-- Энн посмотрела на Лемке.-- Что вас терзают сомнения. Вам кажется, будто вы такой замухрышка, что я даже не захочу появляться с вами на людях. Вовсе я этого не нахожу,-- это вы себе так представляете. Лемке пожирал ее сияющими глазами. -- Благодарю вас, мисс Геренсон. Вы так добры ко мне. Энн повернулась к Пограну: -- Мистер Блауфокс сказал мне, что вы человек семейный, мистер Погран. Погран вздохнул: -- Да, он прав. У меня жена, три дочери. -- Мистер Погран живет в доме на Албемарл-роуд, в Бруклине,-- пояснил Блауфокс.-- Первоклассная собственность. -- По правде говоря, мисс Геренсон,-- продолжал Погран,-- я чувствую себя таким одиноким -- хуже кота в заброшенной парковой аллее. Последние шестнадцать лет, мисс Геренсон, я работаю как проклятый, днем и ночью. -- Мозговой центр нашего бизнеса! -- похвастался Блауфокс.-- Нисколько не преувеличиваю. Просто не человек, а машина. -- И за эти шестнадцать лет моя жена все больше отдалялась от меня, словно ее сносило течением.-- Погран, задрав голову, изучал потолок.-- Посещает какие-то лекции, заседает в каких-то комитетах, читает все новинки... Если быть до конца искренним с вами -- она стыдится меня, мисс Геренсон. И мои дочери -- тоже. Они учатся в Нью-Йоркском университете. -- Прекрасное учебное заведение,-- вежливо отозвалась Энн. -- Когда я допоздна задерживаюсь на работе, так жена с дочерьми, видимо, чувствуют себя гораздо лучше, свободнее. Энн качала головой, о чем-то раздумывая. -- Вы очень славные ребята,-- подытожила она наконец.-- Истинные джентльмены.-- И улыбнулась им, обнажая белоснежные зубы.-- Что скажете, если мы все вместе поедем и пообедаем, а? Мужчины энергично закивали друг другу, а Блауфокс потрепал Энн по щечке, для чего ему пришлось встать на цыпочки. -- Это нужно отметить, отметить! -- закричал он; поднял трубку и набрал номер бара.-- Шампанского! Принесите бутылку хорошего шампанского по средней цене и четыре бокала в номер восемьсот четыре.-- Положил трубку и повернулся к партнерам: -- За счет фирмы! Смех, веселые, громкие голоса зазвенели в строгом номере. -- Послушайте, джентльмены,-- обратилась к новым знакомым Энн,-- вы не возражаете, если после обеда я приглашу к нам двух девушек? Очень привлекательных. Лемке и Погран переглянулись. -- Нет,-- ответил Погран,-- мы не возражаем. Они внимательно следили за Энн, когда она набирала телефон справочной и спрашивала номер ресторана "Челси". -- Ну разве все это не приятно? -- обратился Лемке к Блауфоксу.-- Разве не чудесно? ОБЕД В ДОРОГОМ РЕСТОРАНЕ Они сидели в дорогом ресторане, бокалы для вина стояли перед ними на столе. Официант каждые пять минут подходил к их столику и, критически его озирая -- скосив при этом один глаз,-- подкладывал им на тарелки по кусочку масла. -- Есть только одно,-- сказала женщина,-- одно, чего я больше выносить не намерена. Только одно. Сидевший напротив нее мужчина, улыбнувшись, отпил из бокала; поставил на стол, внимательно посмотрел на нее, брови поползли вверх, добавляя к улыбке что-то свое, особенное. Его дама ничем таким не выделялась -- простая женщина, с продолговатым лицом, лет сорока пяти. Маленькая шляпка из белой рисовой соломки, похожая на корзиночку, забавно чуть сдвинута на затылок; модный костюм с кружевами и замечательный корсет. -- Ты всегда лишь улыбаешься,-- упрекнула она.-- Всякий раз, когда я тебе говорю, что не выношу только одного и не собираюсь с этим больше мириться, ты так улыбаешься. -- Да, ты права, дорогая,-- и брови его вновь дружно поползли вверх. -- На сей раз, дорогой,-- она осторожно отложила в сторону нож и вилку,-- я говорю серьезно. -- Никто в этом не сомневается,-- успокоил он ее и аккуратно разрезал на маленькие кусочки бифштекс на тарелке. Вооружившись вилкой, она тоже стала есть, энергично двигая костлявыми руками. Костюм с длинными рукавами не скрывал худобы и сухости рук, и, когда она проглатывала кусочек, кадык ее живо двигался так, что сразу было заметно, какая у нее тонкая шея. -- Ты не проработал ни одного дня за пятнадцать лет, дорогой, и я не обмолвилась об этом ни словом, но... Над ними нагнулся официант. -- Бутылка пуста, мистер Худ, заказать еще одну? -- Дорогая, ты хочешь еще вина? -- Да.-- И она допила свой бокал. Официант прошествовал в глубь зала, чтобы принести еще бутылку бургундского. -- Я пристально наблюдала,-- призналась женщина.-- Всякий раз, как Лаура Чапин появляется, ты так светлеешь. А к вечеру, когда пора уходить, хватишься -- ни тебя, ни ее. Странное совпадение, не находишь? Он спокойно ел, наслаждаясь пищей; здоровые, розовые щеки ритмично двигались, а зубы отдавали должное бифштексу, со вкусом перемалывая его. -- Каждую неделю она меняет наряды, чтобы продемонстрировать понагляднее свои прелести. А показать в самом деле есть что. Мужчина засмеялся. -- Да, ты права.-- Разговаривая с ней, он постоянно улыбался, потому что точно знал: его улыбки действуют на нервы этой худосочной женщине -- и был очень этому рад.-- Действительно, дама солидная. -- Больше мы туда не пойдем играть в бридж! -- заявила она.-- В этом доме меня давно заедает скука. Вот мне и пришла в голову неплохая идея -- не перестать ли нам вообще ходить туда. -- Как скажешь, дорогая,-- вновь улыбнулся он.-- Моя главная забота состоит в том, чтобы сделать тебя счастливой, все об этом знают. -- К чему такие высокие слова? Не делай из себя посмешища. -- Вино, сэр. Оба с интересом следили, как официант разливает вино по бокалам. -- Еще один бифштекс для миссис Худ? -- снова предупредительно навис над ними официант. -- Да, прошу вас. Опять они завороженно взирали, как он выкладывает на тарелки толстые, необычайно аппетитные бифштексы, осторожно поливает соусом, сноровисто добавляет гарнир -- картофель с горошком,-- зажав в одной руке ложку с вилкой. Потом она смотрела, как ее сотрапезник разрезает мясо на своей тарелке. -- И ты ешь! -- не выдержала она.-- Спокойно ешь?.. Он кивнул, улыбнувшись. На полном, красном уже лице небольшой рот постоянно растягивался в улыбке, которой все только способствовало: и маленькие, как у мальчика, белесые брови, и ясные голубые глаза, и наморщенный нос. -- У тебя никогда не бывает несварения. Ты жрешь, как лошадь, дорогой, и никогда после не маешься желудком и даже не поправляешься. Ты по-прежнему такой плотненький, такой... поджарый. А ведь тебе уже сорок три.-- Она невольно улыбнулась в ответ на вечную его улыбку.-- Был бы поосмотрительнее, жил бы уже на крекерах и сельтерской, а не сжирал и не выпивал столько. Он согласно кивал -- его явно забавляли слова жены. -- Так ведь я очень берег себя смолоду. Кто я был? Честный, бедный парень. Вот и вел честную, нищенскую жизнь.-- Он фыркнул.-- Так и шло, пока не осознал, что дальше нельзя, дорогая. Прозрение наступило в пятнадцатилетнем возрасте. Подошел официант, долил вина в бокалы. -- Нравится ли вам вино, мистер Худ? -- осведомился он. -- Превосходное вино. Очень удачная бутылка. Официант, кивнув, с торжественным видом удалился. -- Что ты будешь делать, дорогой,-- заговорила она, наклонившись к столу и глядя на мужа в упор (он лишь снова убедился, какие у нее редкие ресницы и невыразительный, сухой взгляд),-- если я вдруг заявлю тебе: "Больше не получишь от меня ничего, иди и сам зарабатывай!"? Ну, что ты тогда поглощать станешь? -- Буду ходить в те же рестораны, дорогая,-- спокойно ответил он. -- Работать, конечно, не будешь, дорогой, зачем себя утруждать. Он широко улыбался жене. -- Конечно нет. Вокруг полно людей, готовых заплатить за мой обед,-- у меня много друзей. -- Но ты ведь уже не так хорош.-- Сжимая пальцами салфетку, она вытирала рот.-- Вовсе не так уж хорош. -- Да, ты права, дорогая.-- Он выпил полбокала. -- Жил за счет женщин всю свою жизнь, дорогой. Целых семнадцать лет тебя поддерживала твоя тетка Маргарэт. Ты носил костюмы от "Брукс бразерс", ел в дорогих ресторанах и никогда палец о палец не ударил, чтобы самому помочь себе. Абсолютно ничего не делал! Разве что по вторникам вечерами наносил ей визиты да помнил, когда у нее день рождения, чтобы вовремя поздравить. -- В апреле. Девятого апреля день рождения моей дорогой тетушки Маргарэт. -- И еще твоя кузина... Она и ее знаменитый муженек. Он с удовольствием ел -- всегда любил хорошую пищу, и все, что умел, так это вкусно поесть. -- До чего вольготно тебе было в твоей семье при жизни твоей кузины,-- продолжала женщина.-- Да и делал ты кое-что, а не только ее день рождения помнил, дорогой. -- Не стоит дурно отзываться о мертвых,-- посоветовал он с улыбкой на губах.-- Когда ты умрешь, тебе вряд ли будет приятно сознавать, что твои знакомые сидят в ресторане, где полно посетителей, и перемывают тебе косточки. -- Когда я умру,-- возразила она,-- мои знакомые, сидя в ресторане, скажут: "Боже, какой же дурой она была!" -- и будут отчасти правы, но не совсем -- ведь они всей истории до конца не знают. Он игриво похлопал ее по руке. -- К месту ли вульгарность, дорогая, в таком дорогом ресторане? -- Повезло тебе, должна сказать, что в этом мире полно женщин с приличными доходами. -- Хм... ты уверена? -- Едва ты поступаешь на работу, как тут же находишь предлог, чтобы поскорее от нее отделаться. Ты из тех, кому всегда удается ловко избежать ответственности. Тебе уже сорок три, и ты сожрал гораздо больше любого мужчины в Нью-Йорке, дорогой. А сколько работал? Кот наплакал -- меньше любого здорового мужчины во всей стране. -- Просто я вел удачливую жизнь.-- И он с улыбкой поднял бутылку, чтобы налить себе еще бокал вина. Подошел официант, убрал грязную посуду; затем принес десерт, разлил по чашечкам кофе и удалился. -- Ты сутенер, дорогой мой,-- бросила ему жена жестокое обвинение прямо в лицо, не спуская с него осуждающих глаз. Он спокойно помешивал ложечкой кофе. -- Ты сутенер, которому нравится изысканная пища, тонкие французские вина, и ты всем этим наслаждаешься вот уже двадцать пять лет.-- Тоже размешивая кофе, она говорила тихо, не повышая голоса, чтобы не выделяться среди посетителей, не заглушать обычного благовоспитанного гула за столиками.-- Шесть лет назад ты влюбился в Эдит Бликер, и это была твоя первая и последняя любовь в жизни; но ты позволил ей уйти от тебя, потому что тебе пришлось бы работать, чтобы содержать семью, а со мной ты ни о какой работе и не думаешь. Для чего, скажите на милость? -- Да, это моя привилегия,-- и он снова расплылся в улыбке. -- Я утратила последние жалкие крохи уважения к тебе! -- голос ее прозвучал резко.-- Шесть лет живу с тобой, дорогой, и все эти шесть лет ты вызываешь у меня лишь отвращение. -- Ты мне уже об этом говорила,-- ответил муж.-- Обычная беседа за обедом в семье Худов. -- Где ты был сегодня днем? -- Впервые она осмелилась повысить голос.-- С кем ты был? Говори, но только правду! Он опять улыбнулся,-- запас улыбок, судя по всему, у него был неисчерпаемым. -- Как "где"? В музее "Метрополитен", в компании шести матросов. Выпив кофе, она достала из сумочки пуховку, зеркальце, напудрила себе нос и вернулась к прежнему, ровному тону беседы за обеденным столом. -- Ах, если бы ты хоть время от времени испытывал угрызения совести, стыд за свои поступки. Нет, ничуть не бывало! Ты нагло брал деньги у своей тетки Маргарэт, у своей кузины, и бог ведает, у кого еще, у скольких несчастных женщин, и вот теперь доишь меня -- и при этом никогда, ни на минуту не испытываешь раскаяния. Другой на твоем месте в ответ на все те оскорбления, которыми я постоянно осыпаю тебя, возмутился бы, вскочил, надавал мне оплеух... Но только не ты, дорогой, такое не в твоем духе. Ты просто сидишь напротив, поглощаешь вкусные дорогие обеды, не оставляя после себя ни крошки, ни кусочка. У тебя, мой дорогой, абсолютно никакой гордости, ни капли. Ты мужчина только в одном. Муж широко улыбнулся, наклонился над столом, дотянулся до ее руки, спокойно, нежно поцеловал ее. Выудил из сжатой ладошки двадцатидолларовую купюру, выпустил ее руку и положил деньги поверх счета, лежавшего на серебряном подносике официанта, не глядя на выведенные там цифры. -- Но одного я не намерена больше выносить -- твоей измены. Теперь я окончательно решилась. Я прогоню тебя на улицу, на холод. -- Не знаю, о чем ты толкуешь.-- Мужа ее строгие слова, по-видимому, забавляли еще больше, и он этого не скрывал. -- Я просто не могу больше этого выносить! -- в отчаянии произнесла она, зная наперед, что все будет по-старому: все она будет прекрасно выносить и не сможет ничего с собой поделать. Знала, что и ему это отлично известно.-- Так вот, это мое последнее предупреждение. -- Само собой,-- подхватил он, забрал три доллара из сдачи с двадцатидолларовой бумажки, сунул себе в карман. Официант вежливо ему поклонился. Они встали и пошли к выходу. -- И что ты собираешься сейчас делать? -- спросил муж. -- Идти домой. -- Так рано? -- Да, так рано,-- мрачно подтвердила она, крепко сжимая его руку. Он церемонно поклонился, открывая перед ней двери ресторана. -- В своем завещании,-- сурово пообещала она,-- я не оставлю тебе ни цента! У тебя не будет ни пенни в кармане! Когда я умру, ты мне будешь больше не нужен. А теперь пошли домой, да побыстрее! И, взяв друг друга под руку, супруги быстро зашагали к дому. СЕТОВАНИЯ МАДАМ РЕШЕВСКИ Телефон звонил и звонил в комнате, обитой шелком, где царил сон и через шторы кое-где пробивались лучи утреннего солнца, оставляя яркие зайчики. Элен, вздохнув, перевернулась на другой бок, нехотя, с закрытыми глазами потянулась к телефону и сняла трубку; не преодолев до конца дремы, приложила к уху. Там, на другом конце провода, раздались горькие, глубокие рыдания. -- Привет, мам.-- Она не разнимала век. -- Элен,-- послышался голос мадам Решевски,-- как поживаешь? -- Все хорошо, мам.-- Элен с удовольствием потянулась под одеялом.-- А сколько времени? -- Девять. Элен, скривившись, еще крепче зажмурилась. -- Мама, дорогая,-- мягко произнесла она,-- почему ты звонишь так рано? -- В твоем возрасте,-- рыдала мадам Решевски,-- я вставала в шесть утра и работала как проклятая, не покладая рук. Женщина, которой всего тридцать восемь, не должна тратить всю жизнь на сон. -- Почему ты постоянно говоришь, что мне тридцать восемь? -- обиделась Элен.-- Мне, чтоб тебе было известно, тридцать шесть. Неужели так трудно запомнить? Тридцать шесть. -- Элен, дорогая моя,-- холодно, со слезами в голосе откликнулась мадам Решевски,-- я это запомню. Наконец открыв глаза, Элен медленно перевела взгляд на потолок, расчерченный солнечными линиями. -- Почему ты плачешь, мам? В трубке помолчали, потом рыдания возобновились -- искренние, отчаянные, правда, теперь уже тоном выше. -- Что с тобой, мама, скажи наконец? -- Мне просто необходимо побывать на могиле папочки! Так что приезжай немедленно -- отвезешь меня на кладбище. -- Мамочка,-- вздохнула Элен,-- мне сегодня предстоит побывать в трех местах... -- Надо же! И это говорит моя собственная дочь! -- прошептала мадам Решевски.-- Моя дочь отказывается проводить родную мать к могиле отца! Уму непостижимо! -- Хорошо, я готова, но только завтра,-- стала уговаривать ее Элен.-- Разве нельзя сделать это завтра? -- Нет, только сегодня! -- долетел до нее из Манхэттена высокий, с трагическими нотками голос, такой же, как когда-то в старину, когда она выходила большими шагами на сцену.-- Сегодня, проснувшись, я услыхала чей-то голос: "Ступай к могиле Абрахама, ступай немедленно! Отправляйся к могиле своего мужа!" -- Мамочка,-- тихо возразила Элен.-- Папа умер пятнадцать лет назад. Какая разница, когда к нему прийти -- днем раньше, днем позже? -- Ладно, успокойся! -- Мадам Решевски великолепно выразила в голосе обиду.-- Извини, что побеспокоила по такому пустячному поводу. Можешь идти куда хочешь -- на свидания, в салон красоты, на вечеринку с коктейлем... Обойдусь. Сама съезжу на его могилу, на метро. Элен снова закрыла глаза. -- Ладно, приеду за тобой через час. -- Вот это другое дело! -- решительно молвила мадам Решевски.-- И очень прошу тебя, не надевай эту отвратительную красную шляпку. -- Ладно, не надену.-- Положив трубку, Элен снова легла... -- Ничего себе, машина,-- проговорила мадам Решевски, когда выезжали из Бруклина.-- На такой ездить только на кладбище! Она сидела, как школьница, и по внешнему виду ей никак нельзя было дать семьдесят: элегантное котиковое манто, губы тщательно накрашены, стройные ноги в шелковых чулках. Она с презрением разглядывала салон, сиденья из красной кожи и никелированные части "роудстера" Элен. -- Спортивная модель. Этот великий человек лежит в могиле, а родственники навещают его в таком канареечном автомобиле с открывающимся верхом... -- Другого автомобиля, мамочка, у меня нет.-- Элен, в дорогих перчатках, осторожно крутила баранку руля -- на нее приятно было смотреть.-- Мне вообще повезло, что его не отобрали. -- Разве я тебе не говорила, что этот человек не для тебя? Не говорила? -- Мадам Решевски холодно смотрела на дочь серыми, глубоко посаженными, блестящими глазами, искусно подведенными.-- Сколько лет я тебя предупреждала? Я всегда была настроена против него. Разве не так? -- Да, мамочка. -- А теперь ты довольна уже тем, что он платит тебе алименты только за полгода, а не за весь год,-- горько усмехнулась мадам Решевски.-- Никто меня не слушает, никто, даже родные дети! Ну а теперь вам же приходится страдать. -- Да, мамочка, ты права. -- Ну а театр?! -- взмахнула руками мадам Решевски.-- Почему ты не занята этот театральный сезон? Элен пожала плечами. -- Пока не появилось для меня хорошей роли. -- "Хорошей роли"! Боже мой! -- горько засмеялась мадам Решевски.-- В мое время мы играли по семь пьес за сезон независимо от того, устраивала нас предложенная роль или нет. -- Мамочка, дорогая,-- покачала головой Элен,-- сегодня ведь все иначе. Во-первых, это тебе не еврейский театр, и на дворе не тысяча девятисотый год. -- Это был один из лучших театров,-- возвысила голос мадам Решевски.-- Но и времена тогда были получше. -- Да, мамочка, я согласна. -- Нужно работать! -- Мадам Решевски воздела руки, чтобы подчеркнуть эмфазу1.-- Мы-то работали! Актеры играли, драматург сочинял, публика аплодировала! Ну а теперь что -- одно кино! Тьфу! -- Да, мамочка. -- При всем при том ты еще и ленива.-- Мадам Решевски поглядела на себя в зеркальце сумочки, чтобы убедиться -- резкая мимика не сказалась на ее привлекательности.-- Ты просто сидишь ничего не делая, только ждешь, когда тебе пришлют алименты, но, увы, ты их так и не дожидаешься! К тому же...-- и бросила на Элен критический взгляд,-- ты только посмотри на себя! Как ты одеваешься?! -- И для пущей убедительности сделала кислую гримасу.-- Но все равно, впечатление ты производишь -- этого отрицать нельзя. Все мои дочери отличаются этим.-- Мадам Решевски покачала головой.-- Но, конечно, всем вам не сравниться со мной, когда я была чуть помоложе.-- Она откинулась на спинку сиденья; наступила тишина.-- Нет, со мной вам не сравниться! -- прошептала она.-- Ни за что! Элен бодро шла рядом с матерью по кладбищу, тесно заполненному могилами с мраморными памятниками, и под ногами у них хрустел песок ухоженных дорожек. Мадам Решевски держала в руке дюжину желтых хризантем; когда приблизились к могиле, на лице ее появилось выражение радостного ожидания. К ним подошел бородатый человек в аккуратном черном облачении, с румяной физиономией, и взял мадам Решевски за руку. -- Может быть... не угодно ли вам заказать молитву за усопшего, дорогая леди? -- Поди прочь! -- нетерпеливо отдернула руку мадам Решевски.-- Абрахаму Решевски не нужны профессионалы проповедники. Старик вежливо поклонился, затем мягко, без нажима, произнес: -- Я помолюсь за Абрахама Решевски безвозмездно. Мадам Решевски остановилась, посмотрела на старика; ее холодные серые глаза улыбнулись. -- Дай этому человеку доллар, Элен,-- сказала она, снисходительно прикоснувшись к руке старика. Порывшись в сумочке, Элен вытащила доллар. Старик с самым серьезным видом поклонился. Элен поторапливала мать. -- Вот видишь,-- удовлетворенно отметила мадам Решевски,-- он уже пятнадцать лет как в могиле, а до сих пор пользуется уважением во всем мире. Готова поспорить -- этот старик никому не предлагал помолиться за кого-нибудь бесплатно, по крайней мере, лет эдак двадцать пять.-- Она повернулась к Элен.-- А ты не хотела приезжать.-- И вновь пошла дальше крупными шагами, продолжая цедить сквозь зубы: -- Во всем мире... -- Мама, прошу тебя, не так быстро! -- запротестовала Элен.-- Не забывай о своем сердце... -- Нечего беспокоиться о моем сердце.-- Она остановилась, взяв дочь за руку.-- Все, мы уже близко. Останешься здесь. Я пойду к могиле одна. Она не глядела на Элен. Ее глаза приклеились к серому гранитному памятнику в тридцати ярдах от них. На нем была написана фамилия ее мужа и чуть ниже -- свободное пространство для нее, когда она к нему присоединится. Она заговорила очень мягко: -- Отвернись, Элен, прошу тебя, дорогая! Мне хочется побыть здесь наедине. Я позову тебя, когда смогу.-- И она медленно направилась к могиле, держа в руке хризантемы, словно большой букет невесты. Элен опустилась на мраморную скамеечку возле могилы человека по имени Аксельрод и отвернулась в сторону. Мадам Решевски подошла к могиле мужа: спокойное, сосредоточенное лицо, поджатые губы, высоко приподнятый подбородок, изящная шея над воротником котикового манто; грациозно наклонилась, положила хризантемы -- компактный желтый пучок -- на холодную землю рядом с гранитом; молча стояла, глядя на неживую, пожухлую, по-зимнему коричневую траву на могиле. Глядя на увядшую траву, медленно стащила перчатку с одной руки, затем с другой и рассеянно засунула в карман. Белые-белые руки с ярко-красным маникюром... -- Абрахам! -- закричала она, и ее высокий голос резко зазвенел -- такой пронзительный, отражающий ее самые глубокие, искренние чувства.-- Абрахам! -- Горделивый, звучный голос многократным эхом прокатился по холмистому кладбищу...-- Абрахам! Послушай меня! Глубоко вздохнув, не обращая внимания на памятник, она говорила прямо себе под ноги: -- Ты должен мне помочь, Абрахам! Беда, беда!.. Я стала стара, бедна, а ты покинул меня вот уже пятнадцать лет назад. И вдруг, понизив голос, стала говорить тихо-тихо, немного торопливо, как всегда женщины жалуются мужу: -- Во-первых, деньги. Всю свою жизнь ты зарабатывал не меньше пятнадцати тысяч долларов в неделю, а сейчас они донимают меня с квартплатой.-- И презрительно скривила губы, подумав об этом несчастном, стучавшем в ее двери первого числа каждого месяца...-- Ты разъезжал в каретах, Абрахам. У тебя всегда было как минимум четыре лошади. Когда ты выезжал, люди говорили: вон, глядите,-- это едет Абрахам Решевски! Когда ты садился за стол, вместе с тобой садились не меньше пятидесяти сотрапезников. Ты всегда пил вино за завтраком, обедом и ужином, и пятьдесят человек пили вместе с тобой. У тебя было от меня пять дочерей, и бог весть сколько еще -- от других женщин. И каждую девочку, как только она начинала ходить, ты одевал в наряды, привезенные только из Парижа. У тебя было шестеро сыновей, и у каждого из них -- свой личный преподаватель из Гарвардского университета. Ты питался в лучших ресторанах Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Будапешта, Вены, Берлина, Варшавы, Рио-де-Жанейро. Ты съедал гораздо больше любого человека, живущего на этом свете. У тебя всегда было два пальто с подкладкой из меха норки. Ты раздавал бриллианты, рубины, нитки жемчуга стольким женщинам -- из них можно было бы сколотить три балетные труппы! Иной раз ты платил за железнодорожные билеты пяти женщин, которые охотно следовали за тобой, когда ты путешествовал. Ты неизменно ел всласть, пил вдоволь, и всегда на твоих коленках сидела маленькая дочка, до самого дня твоей смерти. Ты проживал на этой земле как король, во всех смыслах.-- Мадам Решевски покачала головой стоя у могилы.-- Ну а что же я, твоя законная жена? Чем мне платить за квартиру? Мадам Решевски приблизилась к изголовью могилы и теперь общалась с мужем еще более откровенно. -- Ты был королем до последнего дня жизни. У тебя был свой специалист из Вены, три подготовленные сиделки, четыре доктора-консультанта, и это все -- для семидесятисемилетнего старика, который истощил себя, набивая брюхо, глотая вино, занимаясь любовью. Да, тебя похоронили. Но похоронили как короля, воздали воистину королевские почести. Похоронная процессия за твоим гробом растянулась по Второй авеню на три квартала,-- подумать только, тысячи взрослых мужчин шли за тобой молча, со скорбным видом; женщины плакали, утираясь носовыми платочками, прямо среди бела дня, не стесняясь своих слез. Ну а что оставалось мне, твоей законной жене? Всеми забыта! Все деньги истрачены, о театре пришлось забыть, муж умер, никакой страховки... Остались только дети. Мадам Решевски холодно улыбалась мужу, лежавшему перед ней в земле. -- А дети -- боже мой, вылитая копия папочки! Такие эгоисты! Думают только о себе. Такие глупые! Совершают одни безумства. Якшаются со смешными людьми. Просто беда, катастрофа! Весь мир переживает одну катастрофу за другой, и твои дети ведут полную опасностей жизнь. Алименты, кино, постоянные ссоры с девочками, денег нет, и, скорее всего, не предвидятся... Родители умирают в Германии. Какие-то пять сотен их наверняка бы спасли! Но их нет, этих пятисот долларов. Я старею с каждым днем, и те, кто может помочь, не помогают, а те, кто хотят оказать помощь, этого сделать не в силах. Трижды в неделю мне названивает портниха, требуя уплатить по старым счетам. Кошмар! Боже, почему такое происходит именно со мной?! Снова голос мадам зазвучал гораздо выше и отчетливым эхом разносился по пологим холмам маленького кладбища. -- Почему, спрашивается, это происходит со мной, скажи на милость?! Я работала на тебя как рабыня. Я вставала в пять утра. Я чинила тебе костюмы. Доставала билеты в театр. Ругалась со своими авторами из-за плохих пьес. Выбирала роли для тебя. Это я научила тебя играть на сцене, Абрахам. Великий актер -- так говорят о тебе, называют Гамлетом европейского театра; широкой публике хорошо известно твое имя -- от Южной Африки до Сан-Франциско. Женщины от избытка чувств разрывали платья на груди в твоей гримуборной. Кем ты был до встречи со мной? Жалким любителем. Я научила тебя всему. Каждая произнесенная тобой реплика с восторгом воспринималась театралами в зале. Я выпестовала тебя, как скульптор -- свою статую. Я сделала тебя артистом. Ну а еще...-- мадам Решевски с иронией передернула плечами,-- ну а еще я приобретала книги, нанимала билетерш, я играла с тобой лучше любой главной исполнительницы. Каждые два года я регулярно рожала тебе детей, потом кормила тех, которыми тебя одаривали другие женщины все остальное время. Собственными руками я натирала до блеска яблоки, которыми торговали в антрактах. Мадам Решевски расстегнула котиковое манто; голос ее перешел на шепот: -- Я так тебя любила, но ты не заслуживал моей любви, оставлял меня постоянно одну все эти пятнадцать лет. А я ведь старею, и мне не дают покоя с этой квартплатой...-- Она опустилась на холодную землю, прямо на траву могилы, по-зимнему пожухлую.-- Абрахам,-- шептала она,-- ты должен мне помочь! Прошу тебя, помоги мне, пожалуйста! Могу сказать тебе только одно... только одно: когда я оказывалась в беде, то всегда могла на тебя положиться, всегда... Помоги мне, прошу тебя, Абрахам! Немного помолчала, ощупывая голыми руками почву с неживой травой. Пожав плечами, выпрямилась, и на лице ее появилось расслабленное, умиротворенное, уверенное выражение -- точно такое, какое у нее бывало все эти месяцы. Отвернувшись от могилы, она закричала: -- Элен, дорогая, теперь можешь идти! Элен поднялась с мраморной скамеечки на могиле человека по фамилии Аксельрод и не торопясь направилась к могиле отца. ОБРАЗЕЦ ЛЮБВИ Кэтрин шла рядом с Гарольдом по улице к его дому, крепко прижимая к себе связку книг. -- Я уйду в монастырь,-- сказала вдруг она,-- уйду из этого мира, буду жить в уединении. Гарольд с чувством неловкости разглядывал ее через стекла очков. -- Ты этого не сделаешь. Они тебе этого никогда не позволят. -- Позволят, вот увидишь! -- стояла она на своем; шла твердым шагом, уверенно, глядя прямо перед собой; как ей хотелось, чтобы дом Гарольда стоял подальше, ну, кварталов через десять.-- Не забывай -- я католичка и имею полное право поступить в монастырь. -- Для чего? Какая в этом необходимость? -- робко пробормотал Гарольд. -- Как ты считаешь, я красива? Имей в виду, я не ищу комплиментов, просто мне это нужно знать в силу личных причин. -- Конечно, красива! -- отвел ее сомнения Гарольд.-- Мне кажется, красивее тебя нет девочки в школе. -- Все вы так говорите.-- Кэтрин чувствовала, как ее покоробило это словечко -- "кажется", но она не подала виду.-- Я сама в этом не уверена, но ведь все говорят. Да и ты вроде тоже не очень в этом уверен, как и я. -- Что ты! -- всполошился Гарольд.-- Совсем напротив! -- Ну, если судить по тому, как ты себя ведешь... -- Порой очень трудно сделать окончательные выводы о поведении человека. -- Я люблю тебя,-- холодно призналась Кэтрин. Гарольд, сняв очки, стал нервно протирать стекла носовым платком. -- Ну а что ты скажешь о Чарли Линче? -- Занимаясь своим делом, он старался не смотреть на Кэтрин.-- Кто не знает, что ты и Чарли Линч... -- Неужели я тебе совсем не нравлюсь? -- задала вопрос Кэтрин с каменным лицом. -- Конечно, нравишься. Очень нравишься! Но этот Чарли Линч... -- У нас с ним все кончено.-- Кэтрин от негодования клацнула зубами.-- Он мне жутко надоел. -- Очень приятный парень,-- заступился за него Гарольд, снова нацепив очки на нос.-- Во-первых, капитан бейсбольной команды, а во-вторых, староста восьмого класса и... -- Это меня совсем не интересует! -- оборвала его Кэтрин.-- Больше не интересует,-- уточнила она. -- Благодарю тебя,-- молвил Гарольд.-- Мне пора заниматься. -- В субботу вечером Элеонор Гринберг устраивает вечеринку.-- Кэтрин замедлила шаг -- до дома Гарольда оставалось совсем немного.-- Я могу прийти к ней с кем хочу. Не будешь ли моим кавалером? Ну, что скажешь? -- Видишь ли, в чем дело, моя бабушка...-- замялся Гарольд.-- В субботу мы едем к ней. Она живет в Дойлстауне, штат Пенсильвания. У нее семь коров. Я обычно езжу к ней летом. Я даже научился правильно доить коров, и они... -- В таком случае вечером, во вторник,-- быстро заговорила Кэтрин.-- Отец с матерью в этот день обычно уходят играть в бридж и не возвращаются домой раньше часа ночи. Я буду одна с маленьким ребенком, но младенец спит в своей комнатке, так что я буду практически одна. "Ну что это, как не откровенное приглашение?" -- подумал Гарольд. -- Может, придешь, составишь мне компанию? Гарольд, чувствуя себя абсолютно несчастным, с трудом сглотнул слюну; почувствовал, как краска заливает лицо, проникает даже под стекла очков... Громко кашлянул -- пусть Кэтрин подумает, если заметит его смущение, что он покраснел от приступа кашля, от натуги. -- Может, похлопать тебя по спинке? -- порывисто предложила Кэтрин. -- Нет, не нужно, благодарю тебя,-- спокойно ответил Гарольд.-- Приступа кашля как не бывало. -- Так ты придешь вечером во вторник? -- Мне бы очень хотелось... но мама не отпустит меня из дома так поздно. Она говорит: вот когда тебе исполнится пятнадцать... Кэтрин скривилась, и на лице ее появились отталкивающие морщинки. -- Но в среду я видела тебя в библиотеке в восемь вечера. -- Библиотека -- это другое дело,-- слабо оправдывался Гарольд.-- Иногда мама делает для меня исключение. -- Можешь сказать ей, что идешь в библиотеку,-- нашла выход Кэтрин.-- Что тебя останавливает? Гарольд мучительно, глубоко вздохнул. -- Стоит только мне соврать, как мама сразу догадается,-- объяснил он.-- В любом случае нельзя врать матери. Кэтрин закусила пухлые губы, не скрывая равнодушного удивления. -- Не смеши меня! Остановились у многоквартирного дома, где жил Гарольд. -- Очень часто днем,-- не унималась Кэтрин,-- я сижу дома одна, никого больше нет. Почему бы тебе, когда будешь возвращаться из школы, не свистнуть перед моим окном -- оно выходит на улицу. Я его открою и тоже свистну, давая тебе понять, что все в порядке. Идет? -- Знаешь, я все время ужасно занят.-- Гарольд с беспокойством поглядывал на привратника Джонсона, который не спускал с них глаз.-- Каждый день после полудня я занимаюсь бейсболом в клубе "Монтаук", потом -- час занятий на скрипке; к тому же у меня "хвост" по истории, и мне нужно прочитать столько глав из учебника к следующему месяцу и... -- Хорошо. В таком случае я буду провожать тебя из школы каждый день! -- упорствовала Кэтрин.-- Ты ведь из школы идешь домой? Гарольд вздохнул. -- Видишь ли, каждый день я играю в школьном оркестре... С несчастным видом он смотрел в упор на Джонсона, наблюдавшего за ними с заученным, циничным выражением на лице; как все привратники в мире, он знал, кто из жильцов когда выходит и возвращается домой, и у него, конечно, свое, особое мнение по поводу всех этих шастаний взад-вперед. -- Мы сейчас разучиваем "Поэта и крестьянина", там очень сложная партия первых скрипок, и я не знаю, когда, в котором часу закончится репетиция, и... -- Хорошо. Тогда я тебя подожду.-- Кэтрин глядела ему прямо в глаза, не скрывая, что горько в нем разочарована.-- Посижу у входа для девочек и подожду. -- Послушай,-- изворачивался, как умел, Гарольд,-- иногда репетиция затягивается до пяти вечера. -- Неважно. Я подожду! Гарольд с тоскливым видом поглядывал на входную дверь, всю из позолоченного металла и толстого, холодного стекла. -- Ладно, признаюсь тебе. Видишь ли, я не очень люблю девчонок. У меня столько других дел -- голова идет кругом. Не до них. -- Но тебя до дома провожает Элайн,-- не выдержала Кэтрин.-- Я вас видела. -- Хорошо, черт подери! -- заорал Гарольд, с трудом подавляя желание ударить кулаком по этому розовенькому, нежному личику, с холодными голубыми глазами обвинителя, с дрожащими пухлыми губками.-- Да, ты права! -- кричал он.-- Мне нравится, когда меня провожает домой Элайн! Оставь меня, наконец, в покое. У тебя есть свой ухажер -- Чарли Линч. Он у нас настоящий герой, питчер в бейсбольной команде. А я не могу даже сыграть правого края. Оставь меня в покое! -- Нет, он мне не нужен! -- закричала и Кэтрин.-- Мне неинтересен этот Чарли Линч! Как я тебя ненавижу! Как ненавижу! Все, решено -- я поступаю в монастырь! -- Отлично! -- Гарольд немного успокоился.-- Превосходно.-- И открыл дверь. Джонсон по-прежнему, застыв на том же месте как статуя, смотрел на него бесстрастно, все понимая. -- Гарольд,-- теперь уже мягко заговорила Кэтрин, с печальным видом касаясь его руки.-- Будешь проходить мимо моего дома -- насвистывай мелодию "Бегин зе Бегин". Тогда я пойму, что это ты. "Бегин зе Бегин", Гарольд... Резко отбросив ее руку, он скрылся в подъезде. Она смотрела ему вслед, а он даже ни разу не оглянулся; вошел в лифт, нажал кнопку, дверь закрылась за ним... Все кончено! Теперь его не вернешь... Слезы подступили к глазам, но она сумела взять себя в руки и не расплакаться, только печально устремила взор вверх, на окно четвертого этажа,-- там его спальня. Повернувшись, медленно, еле волоча ноги, прошла целый квартал до своего дома. На углу улицы, когда она шла опустив голову и глядя в асфальт, перед ней возник какой-то мальчишка, который бесцеремонно налетел на нее и извинился: -- Ах, прошу прощения! Она подняла голову и холодно осведомилась: -- Что тебе нужно, Чарли? Чарли Линч улыбался ей, правда через силу. -- Как смешно, что я неожиданно въехал в тебя! Ничего себе -- так столкнуться! Знаешь, я не смотрел, куда иду, думал о чем-то другом... -- Да, понятно.-- Кэтрин ускорила шаг к дому.-- Все ясно. -- Разве тебя не интересует, о чем я думал? -- осторожно осведомился Чарли, поравнявшись с ней. -- Прости меня.-- Слез как ни бывало; закинув голову, она старательно разглядывала какую-то точку на фоне вечернего неба.-- Это я спешу. -- А я думал о том вечере, два месяца назад,-- затараторил Чарли.-- О той вечеринке, которую устроила Нора О'Брайен. В тот вечер я проводил тебя до дома и поцеловал в шейку. Помнишь? -- Нет, не помню,-- разочаровала она его. Прибавила сколько могла скорости и пошла вдоль ряда совершенно одинаковых двухэтажных домиков; перед ними детишки играли в прятки, катались на роликовых коньках и, неожиданно выскакивая из-за крыльца, с криками "А-а-а, ма-а-а!" наставляли друг на друга игрушечные пистолеты и пулеметы. -- Прости меня, мне нужно поскорее домой, присмотреть за младенцем -- мама собирается куда-то уйти. -- Что-то ты не сильно торопилась, когда стояла с Гарольдом,-- напомнил Чарли, не отставая от нее ни на шаг; в глазах его мелькнула ярость.-- С ним ты шла медленно-медленно, никуда не спешила. Кэтрин бросила на него короткий, уничтожающий взгляд. -- Не понимаю, Чарли Линч, неужели ты вообразил, что это твое дело? Насколько я понимаю, это мое личное дело. -- В прошлом месяце ты меня провожала домой. -- Но это было в прошлом месяце! -- громко вымолвила Кэтрин. -- Чем же я перед тобой провинился? -- Лицо Чарли Линча исказилось от внутренней боли -- веснушчатое лицо, с мальчишеским носом, с шишкой на лбу, куда однажды угодил удар бейсбольной битой.-- Прошу тебя, Кэтрин, скажи мне, что я такого сделал? -- Ничего,-- ответила она по-деловому скучно.-- Абсолютно ничего. Чарли Линч увернулся от троицы карапузов, которые на полном серьезе вели дуэль на деревянных мечах: те глухо стучали по их щитам из крышек мусорных ведер. -- Нет, видно, я что-то натворил. -- Ничего! -- отрезала Кэтрин решительным, не терпящим возражений тоном. -- Убирайся отсюда, чужеземец! -- крикнул возникший прямо перед Чарли мальчишка лет семи, с игрушечным пистолетом, из которого он целился в дружка, такого же мальчишку, тоже с пистолетом.-- В этом городе нет места для нас двоих, чужеземец! Даю тебе на размышления двадцать четыре часа, потом заговорит моя пушка! -- Согласен! -- отвечал второй. Чарли обошел воинственных пацанов. -- Может, сходим сегодня в кино? -- Чарли догнал Кэтрин, в полной безопасности миновав обитателей Дикого Запада.-- Кэри Грант в главной роли. Говорят, очень смешная картина. -- С удовольствием пошла бы, да вот беда -- нужно сегодня вечером догонять по чтению. Чарли молча шел, стараясь не столкнуться с озорниками -- те увлеченно сражались на дуэлях, боролись, вели перестрелку. Кэтрин шла чуть впереди, с высоко поднятой головой, вся такая румяненькая, пухленькая, с розовыми коленками, а Чарли, вздыхая, высматривал у нее на шейке то местечко, куда поцеловал ее впервые,-- после этого нежного поцелуя душа его улетела на небо... Вдруг он засмеялся -- натянуто, неестественно. Кэтрин и бровью не повела, даже не оглянулась. -- Знаешь, я все думаю об этом парне, ну, о Гарольде,-- на