росил Рудольф. -- Нет, ты этого не сделаешь, я же твой старый друг Брэд, который сидел с тобой на одной скамье до дня нашего выпуска. Неужели ты пойдешь на такое, Руди? -- Непременно,-- огорчил его Рудольф. -- Погодите, погодите,-- перебил их Джонни.-- Пока рано говорить о тюрьме. Нас больше должно сейчас интересовать другое -- каким образом можем мы вернуть свои деньги, прежде чем сажать этого идиота за решетку! -- Ну это другое дело. Со мной нужно разговаривать разумно. -- Какие у тебя в данный момент активы? -- спросил Джонни. -- Вот это другой разговор,-- повторил Брэд.-- Вот теперь мы говорим по-деловому. Я пока чист. Еще пользуюсь кредитом. -- Как только ты выйдешь из этой комнаты, Брэд,-- сказал Рудольф,-- тебе не дадут ни в одном банке на территории всей страны и десяти центов в кредит. Уж об этом я позабочусь, будь спокоен.-- Пусть знает, что он ему противен. Зачем скрывать? -- Джонни.-- Брэд с мольбой в глазах повернулся к Джонни.-- Но это же месть. Поговори с ним, Джонни. Я понимаю, что он на меня немного обижен, но быть настолько мстительным... -- Я спросил тебя о твоих активах,-- продолжал настаивать Джонни. -- Ну, если судить по отчетности,-- уныло ответил Брэд,-- то картина не очень оптимистичная...-- Он ухмыльнулся, не теряя надежды на то, что сможет выкрутиться.-- Но мне удалось кое-что скопить. Как говорят, на черный день. Деньги лежат на депозитах, в маленьких сейфах в разных банках. Конечно, их не хватит, чтобы рассчитаться сполна, но вам, ребята, могу вернуть большую часть. -- Это случайно не деньги Вирджинии? -- спросил Рудольф. -- Деньги Вирджинии! Куда хватил! -- презрительно фыркнул Брэд.-- Этот прижимистый старик давал деньги с такими условиями, что на них я не смог бы купить себе хот-дог, если бы подыхал с голоду в грязной канаве. -- Он оказался куда умнее нас,-- сказал Рудольф. -- Боже, Рудольф,-- взмолился Брэд.-- Сколько можно говорить одно и то же? Мне и так не по себе. -- И сколько у тебя наличными? -- спросил Джонни. -- Ты ведь понимаешь, Джонни,-- ответил Брэд.-- Об этих деньгах нет сведений ни в одном из финансовых отчетов компании. -- Я все понимаю,-- ответил Джонни.-- Сколько? -- Около ста тысяч,-- ответил Брэд.-- Могу выплатить каждому из вас по пятьдесят тысяч под расписку. И лично гарантировать, что остальное выплачу позже. -- Когда? -- бесцеремонно спросил Рудольф напрямую. -- Ну, мы сейчас бурим кое-какие скважины...-- Рудольф по его голосу сразу понял, что он лжет.-- Потом могу съездить к Сандре, объяснить ей сложившуюся ситуацию. Скажу, что я сейчас в дерьме, попрошу вернуть мне кое-какие из подаренных ей драгоценностей. Рудольф недоверчиво покачал головой: -- И ты в самом деле считаешь, что она вернет? -- Она -- очень милая девочка, Руди. Как-нибудь я тебя с ней познакомлю. -- Послушай, Брэд, ради бога, да стань ты наконец взрослым человеком,-- резко оборвал его Рудольф. -- Подожди здесь,-- сказал Брэду Джонни.-- Нам нужно переговорить с Руди наедине. Джонни нарочито медленно взял со стола бумаги, над которыми работал, и пошел к двери спальни Рудольфа. -- Послушайте, ребята, не станете возражать, если я налью себе немного? Рудольф последовал за Джонни, и тот закрыл за ними дверь спальни. -- Нужно принимать решение,-- сказал он.-- Если он не врет и у него на самом деле есть сто тысяч или около этого, можно забрать у него деньги и таким образом сократить наши потери. Выходит по нескольку десятков тысяч долларов на нос, плюс-минус несколько баксов. Если мы их не возьмем, то придется сообщить обо всем кредиторам и, вероятно, провести его через процедуру банкротства. И, может быть, возбудить против него судебный процесс. Все кредиторы в таком случае получат либо по равной доле, либо пропорционально их капиталовложениям и фактической задолженности Брэда каждому из кредиторов. -- Имеет ли он право заплатить нам и не заплатить другим? -- Но ведь он пока еще не банкрот,-- ответил Джонни.-- Думаю, этот вопрос не может возникнуть в суде. -- Делать нечего,-- сказал Рудольф.-- Пусть эти сто тысяч пойдут в общий котел. Сегодня же вечером мы отберем у него ключи от его сейфов, чтобы он не снял без нас деньги и не улизнул. Джонни вздохнул. -- Я знал, что услышу от тебя эти слова,-- сказал он с подначкой,-- ты же у нас рыцарь... -- Если он мошенник,-- сказал Рудольф,-- то я не собираюсь сам прибегать к мошенничеству, чтобы сократить свои потери, как ты выразился. -- Я сказал только, что этот вопрос, вероятно, не всплывет в суде,-- напомнил Джонни. -- Как нехорошо,-- сказал Рудольф.-- Только этого мне не хватало! Джонни вопросительно посмотрел на Рудольфа: -- А что ты скажешь, если я подойду к нему и скажу: "О'кей, я беру свою половину, а на остальное мне наплевать"? -- Я сообщу о твоем поступке на встрече кредиторов,-- ровным, спокойным тоном ответил Рудольф,-- подам на тебя в суд и потребую возмещения нанесенного ущерба. -- Сдаюсь, дорогой,-- миролюбиво сказал Джонни.-- Ну что можно противопоставить честному политику? Они вошли к Брэду в гостиную. Тот стоял у окна со стаканом в руке, лучшие билеты на самую лучшую игру сезона лежали у него в бумажнике, и глядел на свой любимый город Даллас. Джонни сказал ему, какое решение они приняли. Он молча кивнул, хотя так до конца всего и не понял. -- И завтра, имей в виду, ты должен быть здесь ровно в девять,-- сказал Рудольф.-- До открытия банков. Мы пойдем с тобой, посмотрим на сейфы, о которых ты рассказал, и сами позаботимся о твоих деньгах. Выпишем тебе расписку для отчетности. Если опоздаешь хотя бы на минуту, я немедленно позвоню в полицию и выдвину против тебя обвинение в мошенничестве. -- Руди...-- жалостливо произнес Брэд. -- И если хочешь сохранить свои модные, дорогие жемчужные запонки,-- продолжал Рудольф,-- то лучше спрячь их подальше, потому что в конце месяца местный шериф явится к тебе, чтобы описать все твое имущество, включая и вот эту красивую с оборками рубашку, что на тебе, чтобы вырученными за все деньгами расплатиться за твои долги. -- Вы, ребята,-- упавшим голосом начал Брэд.-- Вы, ребята, и понятия не имеете, что такое оказаться в моей шкуре. Оба вы богачи -- у вас богатые жены, у них миллионы, у вас есть все, что нужно, и будет все, что пожелаете. Вы и не представляете, каково сейчас мне. -- Не надрывай нам сердце,-- грубо сказал Рудольф. Его еще никто в жизни так не раздражал и не злил, как этот Брэд. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься и не придушить его своими руками. -- Будь здесь, в этом номере, ровно в девять. -- Ладно, буду,-- пообещал Брэд.-- Вы, конечно, не согласитесь поужинать со мной... -- Убирайся отсюда, пока я тебя не убил,-- прорычал Рудольф. Брэд подошел к двери. -- Ну,-- сказал он, обернувшись,-- желаю вам приятно провести время в Далласе. Это очень большой город. И не забывайте,-- он жестом указал на комнаты, на выпивку на длинном столе.-- Все это -- за мой счет. И он вышел. * * * У Рудольфа утром не было времени, чтобы позвонить домой. Брэд пришел ровно в девять, как ему приказали, со связкой ключей от сейфов в разных банках Далласа, глаза у него были такими красными, словно он провел бессонную ночь. Оттман вечером не позвонил. Рудольф с Джонни поужинали в отеле, на случай, если он все же позвонит. Рудольф принял его молчание как знак того, что в университетском городке Уитби все обошлось и что страхи шефа полиции оказались явно преувеличенными. Рудольф с Джонни и Брэдом, плетущимся позади них, словно на буксире, зашли в контору одного адвоката, знакомого Джонни. Он оформил доверенность на имя Джонни, дающую тому право действовать в качестве полноправного представителя Рудольфа. Джонни оставался на несколько дней в Далласе, чтобы разгрести всю эту кучу дерьма. Потом в сопровождении клерка-свидетеля из адвокатской конторы они ходили от одного банка к другому, наблюдая за тем, как Брэд, уже без своих жемчужных запонок, открывал свои сейфы и вытаскивал оттуда аккуратно сложенные пачки денег. Все четверо старательно пересчитывали купюры, после чего клерк выписывал доверенность, которую подписывали Рудольф и Джонни, подтверждая своими подписями, что они получили указанную сумму от Брэда, и ставили даты. После того как клерк заверял эту бумажку, они поднимались из хранилища в операционный зал банка и там оформляли общий вклад на свои имена -- Рудольфа Джордаха и Джонни Хита. Всякие изъятия денежных средств с этого счета теперь могут производиться, только если на денежном документе будут стоять обе их подписи. Всю эту процедуру Рудольф с Джонни разработали во всех деталях ночью, полностью отдавая себе отчет, что все сделки с Брэдфордом Найтом теперь требуют самого тщательного контроля. После того как был вскрыт последний сейф, общая сумма достигла девяноста трех тысяч долларов. Брэд, таким образом, оказался довольно точным в своих подсчетах того, что отложил, как он выразился, на черный день. Ни Джонни, ни Рудольф не поинтересовались, откуда эти деньги. Пусть это выясняют другие. После визита к адвокату и походов по далласским банкам, на которые ушло почти все утро, Рудольфу пришлось поторопиться, чтобы не опоздать на самолет, вылетавший из Далласа в Вашингтон ровно в полдень. Выбегая из своих апартаментов с чемоданом и небольшим портфелем, он бросил прощальный взгляд на батарею бутылок на столе. Открыты были лишь бутылочка кока-колы, которую выпил он, и бутылка бурбона, из которой наливал себе Брэд. Брэд предложил отвезти его в аэропорт на своей машине. -- Сегодня утром,-- сказал он, пытаясь улыбнуться,-- у меня еще есть "кадиллак". Так что могу им пользоваться. Но Рудольф отказался и взял такси. Садясь в машину, он попросил Джонни позвонить ему в офис и предупредить секретаря, что сегодня вечером он домой не приедет, остановится на одну ночь в Вашингтоне, в отеле "Мейфлауэр". В самолете он отказался как от ланча, так и от двух "манхэттенов", положенных пассажирам первого класса. Достав из портфеля смету с предварительными оценками Счетного управления, он углубился в работу, но никак не мог сконцентрировать свое внимание на цифрах перед ним. Он все еще думал о Брэде, об этом обреченном, заклейменном ими банкроте, с висящим у него над головой как дамоклов меч приговором и тюремным сроком. Разориться, и из-за чего? Из-за какой-то голливудской шлюхи, сумевшей выкачать из него деньги. Просто тошнит от всего этого. Он любит ее, уверяет Брэд, она этого достойна. Ах, эта любовь, пятый всадник Апокалипсиса. По крайней мере, здесь, в Техасе. Просто невозможно ассоциировать Брэда с такими высокими чувствами, как любовь. Этот человек рожден для салунов и борделей, Рудольф всегда был в этом уверен, но оказалось, что тот способен полюбить. Может, он знал об этом и прежде, только не хотел признаваться в этом самому себе. Может быть, отказ верить в то, что Брэд способен на любовь, объясняется его снисходительным отношением к нему? Ведь он сам любит Джин, но готов ли он разориться ради нее? Ответ, конечно, может быть только отрицательным. Неужели он не способен на такое чувство, как этот слюнявый, исходящий потом человек в мятой рубашке? И не было ли и его вины в том, что его другу пришлось пережить этот ужасный, унизительный день и впереди у него будет еще немало таких и даже более ужасных. Когда он стоял на крыльце загородного клуба рядом с Калдервудом в день свадьбы Брэда, хладнокровно лишая его всех шансов на беспечное будущее, не готовил ли он подсознательно такую горькую судьбу для Брэда? Когда он из чувства вины стал вкладывать свои деньги в бизнес Брэда, не предвидел ли он, что тот отомстит ему за все единственным доступным Брэду способом -- мошенничеством? А разве он сам не хотел, чтобы такое случилось, чтобы, наконец, избавиться навсегда от Брэда, отомстить ему за то, что тот ему не поверил, когда Рудольф рассказал все о Вирджинии? Более того, что еще неприятнее, если бы он не преодолел соблазн, уступил домогательствам Вирджинии и переспал с ней, то она не вышла бы за Брэда замуж и не увезла бы его далеко, за пределы опеки над ним его друга? Ведь он все эти годы опекал Брэда, защищал его, в этом не может быть никаких сомнений. Вначале он позвал его на Восток, предложив ему работу, с которой гораздо успешнее справились бы десятки других кандидатов, потом старательно обучал его своему делу (значительно переплачивая ему в ходе учебного процесса), чтобы в мозгу у Брэда вызрела идея о возможности получения в качестве награды за свои старания высокого поста в фирме после ухода Рудольфа. Когда, с точки зрения морали, можно опекать своего друга? Может, вообще никогда? Проще было бы направить в Даллас Джонни Хита одного, пусть он сам уладил бы там все их дела. Джонни ведь тоже друг Брэда, он был у него шафером на свадьбе, но их не связывали такие близкие отношения, какие были у Брэда с Рудольфом. Конечно, отвечать за свои поступки перед Рудольфом, глядя ему в глаза, Брэду было гораздо труднее и болезненнее. А Рудольф ведь мог запросто сослаться на свою загруженность и отправить в Даллас одного Джонни. Он думал об этом, но потом отбросил эту мысль. Нет, он не будет трусом. Он совершил эту поездку, чтобы сохранить уважение к себе самому. На самом же деле речь шла о тщеславии. Может, постоянно сопутствовавший ему успех притупил его чувства, сделал его самодовольным лицемером? Когда будет вынесено окончательное решение о банкротстве Брэда, решил Рудольф, он назначит ему пенсию. Пять тысяч долларов в год. Он будет ему их выплачивать тайно, чтобы об этом не пронюхали ни его кредиторы, ни правительство. Достаточно ли этих денег, в которых Брэд будет отчаянно нуждаться и волей-неволей будет вынужден их принять от него, чтобы забыть об унижении, которому он подвергся от друга, повернувшегося к нему спиной в самую трудную минуту его жизни? Загорелась надпись "Застегните привязные ремни!". Они шли на посадку. Рудольф, засунув в портфель бумаги, вздохнул и щелкнул пряжкой ремня. В отеле "Мейфлауэр" его ждала записка от секретаря с просьбой срочно позвонить ему в Уитби. Он поднялся в свой номер, в котором ему никто не навязывал спиртного, позвонил в контору. Дважды линия оказалась занятой, и он уже хотел было бросить всю эту нудную затею и, вместо офиса, связаться с сенатором, который мог помочь ему отмазать Билли от армии, чтобы он был жив-здоров и не оказался бы во Вьетнаме. О таких вещах, конечно, по телефону не говорят, и он хотел пригласить сенатора на ланч на следующий день, после встречи он рассчитывал успеть на самолет, вылетающий в полдень в Нью-Йорк. С третьей попытки его все же соединили с секретарем. -- Мне ужасно жаль, господин мэр, но, боюсь, вам нужно немедленно прилететь.-- Голос у Уолтера был как у утомленного бессонной ночью человека.-- После того как я ушел домой, начался настоящий ад, но я узнал об этом только утром, хотел поскорее связаться с вами, но никак не мог. -- Что случилось? Что там произошло? -- нетерпеливо перебил его Рудольф. -- Здесь у нас такая неразбериха, что, боюсь, не смогу вам изложить все по порядку, вразумительно рассказать обо всех событиях,-- говорил Уолтер.-- Когда вчера вечером Оттман попытался проникнуть в общежитие, студенты забаррикадировали вход и не пустили туда полицейских. Президент Дорлэкер пытался заставить Оттмана увести от здания своих людей, но тот наотрез отказался. Они предприняли еще одну попытку войти в здание, но студенты стали швырять в них чем попало. Оттману попали камнем в глаз, говорят, ничего серьезного, но его все равно отправили в больницу, и в результате полицейские отказались от штурма, по крайней мере вчера вечером. Тем временем другие студенты организовали массовый марш протеста, и, боюсь, сейчас они все собрались перед вашим домом. Я недавно там побывал и должен с сожалением доложить, что лужайка перед домом в ужасном состоянии. Миссис Джордах держится только на успокоительном и... -- Расскажешь об остальном, когда вернусь,-- перебил его Рудольф.-- Вылетаю на первом же самолете рейсом из Вашингтона. -- Я этого ожидал,-- сказал Уолтер,-- и взял на себя смелость отправить Скэнлона на автомобиле за вами. Он будет ждать вас в аэропорту Ла Гуардия. Рудольф, схватив чемодан с портфелем, поспешил вниз и выписался из отеля. Военная карьера Билли Эбботта на некоторое время побудет в состоянии неопределенности. Скэнлон, толстый, грузный мужчина, всегда сопел при разговоре. Он все еще числился в полиции, но ему было под шестьдесят, и он готовился к своей отставке. Он страдал ревматизмом и воспринял как акт милосердия свое назначение на должность шофера к Рудольфу. Чтобы всем преподать наглядный урок экономии городской казны, Рудольф продал автомобиль прежнего мэра, собственность города, и теперь ездил только на своем собственном. -- Если бы мне пришлось начинать все сначала,-- громко сопя, говорил Скэнлон,-- то никогда не подписал бы контракт с полицией в городе, где так много этих проклятых студентов или ниггеров, клянусь богом! -- Скэнлон, прошу вас, поосторожнее,-- упрекнул его Рудольф. Он пытался с первого дня исправить словарь своего водителя. Но все попытки оказались бесполезными. Он сидел на переднем сиденье со старым полицейским, который ехал ужасно медленно и выводил Рудольфа из себя. С ума сойти можно! Но Рудольф не мог сам сесть за руль -- старик мог обидеться. -- Сэр, я прав,-- не унимался Скэнлон.-- Они настоящие дикари, звери. У них не больше уважения к закону, чем у стаи хищных гиен. Ну а что касается полиции, то они просто смеются над нами. Мне неудобно вмешиваться в ваши дела, господин мэр, но на вашем месте я немедленно обратился бы к губернатору штата с просьбой прислать войска. -- Не надо с этим торопиться,-- сказал Рудольф. -- Помяните мои слова,-- продолжал Скэнлон.-- Все к этому идет. Вы только посмотрите, что они натворили в Нью-Йорке и в Калифорнии. -- Мы с вами не в Нью-Йорке и не в Калифорнии,-- сказал Рудольф. -- У нас здесь полно студентов и ниггеров,-- упрямо гнул свое Скэнлон.-- Если бы вы только увидели собственными глазами, что они вытворяли у вашего дома, то не стали бы возражать. -- Я слышал об этом,-- ответил Рудольф.-- Они вытоптали всю лужайку перед домом, набезобразничали в саду. -- Они натворили куда больше,-- сказал Скэнлон.-- Я там сам, правда, не был, но там был Руберти, он мне все рассказал.-- Руберти был тоже полицейским.-- Грех даже упомянуть о том, что они делали, сказал мне Руберти. Так и сказал -- грех вспоминать. Они требовали вас, распевали похабные песенки, молодые девушки изъяснялись на самом грязном, самом непристойном языке. Потом вырвали с корнем все деревья в вашем саду, а когда миссис Джордах отворила дверь... -- Неужели она открыла дверь? -- в ужасе спросил Рудольф.-- Для чего она это сделала? -- Ну, они стали бросать в ваш дом чем попало. Кусками дерна, грязью, пивными банками, и орали словно безумные: "Пусть выходит этот сукин сын, мать его так!" Это они про вас, господин мэр. Мне даже стыдно повторять при вас эти слова. Там находились только Руберти и Цимерманн, остальные полицейские были в студенческом городке. Ну и что эти двое могли сделать с улюлюкающими, орущими дикарями, которых там собралось не меньше трехсот? Так вот, как я сказал, миссис Джин отворила дверь и заорала на них. -- О боже! -- вздохнул Рудольф. -- Я вам правду говорю, ее может подтвердить вам потом любой,-- рассказывал Скэнлон.-- Когда миссис Джордах открыла дверь, все увидели, что она сильно пьяна и, хуже того,-- абсолютно голая. Рудольф смотрел прямо перед собой на красные хвостовые огни впереди идущих машин, на яркие фары автомобилей, мчащихся им навстречу по другой стороне шоссе. -- Там оказался какой-то фотограф из студенческой газеты,-- продолжал Скэнлон.-- Он сделал несколько снимков со вспышкой. Руберти кинулся за ним, но остальные пацаны взяли его в "коробочку", и тот улизнул. Не знаю, право, для чего им понадобились такие фотографии, но они у них есть, это ясно. Рудольф попросил Скэнлона ехать прямо к университету. Главный административный корпус был ярко освещен юпитерами, и повсюду из открытых окон выглядывали студенты. Они выбрасывали наружу тысячи разных бумаг, орали на выстроившихся в линию полицейских, оцепивших здание. Полицейских было совсем мало, что внушало большую тревогу, но в руках у них теперь были дубинки. Когда они подъехали к автомобилю Оттмана, припаркованному под деревом, Рудольф сразу увидел, для чего им понадобилась фотография его обнаженной жены. Увеличенная до громадных размеров, она теперь свисала из окна на втором этаже. В свете прожекторов громадное изображение стройного, совершенного, без малейшего изъяна тела Джин, с ее полной грудью, с угрожающе сжатыми кулаками и безумным лицом, свешивалось, как потешное знамя, над входом в корпус, прямо над высеченными на камне словами: "Познай истину,-- и она сделает тебя свободным". Рудольф вышел из машины, несколько студентов, торчавших в проемах окон, узнав его, приветствовали диким свистом и улюлюканьем победителей. Кто-то из них, перегнувшись через подоконник, неистово размахивал фотографией голой Джин, и казалось, что она исполняет какой-то непристойный танец. Оттман стоял у своего полицейского автомобиля, с толстой марлевой повязкой на глазу, из-за которой его фуражка съехала на затылок. Только у шестерых полицейских на головах были шлемы. Рудольф вспомнил, что это он сам не подписал заявку Оттмана на еще две дюжины шлемов полгода назад, так как ему казалось, что это лишние расходы. -- Ваш секретарь сообщил, что вы возвращаетесь,-- сказал Оттман без всякой преамбулы.-- Поэтому мы не стали прибегать ни к каким насильственным мерам до вашего приезда. Они в шесть вечера захватили Дорлэкера и еще двух профессоров и заперли где-то в здании. Рудольф кивал, разглядывая административный корпус. В окне на первом этаже он увидал Квентина Макговерна. Он уже был аспирантом и даже получил работу ассистента на кафедре химии. Он насмешливо улыбался, глядя на происходящее. Рудольф был уверен, что Квентин его заметил, и чувствовал, что его наглая ухмылка предназначалась лично ему, Рудольфу. -- Что бы сегодня ни произошло, Оттман,-- сказал Рудольф, обращаясь к шефу полиции,-- я приказываю вам арестовать вон того чернокожего в третьем окне слева на первом этаже. Его фамилия -- Макговерн, и если вам не удастся задержать его здесь, арестуйте дома. Оттман кивнул. -- Они хотят поговорить с вами, сэр. Они хотят, чтобы вы пришли туда к ним и обсудили возникшую ситуацию. Рудольф энергично закачал головой. -- Я ничего не намерен обсуждать с ними.-- Он не собирался вступать с ними в переговоры под фотографией обнаженной жены.-- Ступайте и очистите здание. -- Легко сказать,-- ответил Оттман.-- Я уже трижды был у них и приказывал очистить здание. Они только смеются над нами. -- По-моему, я сказал -- очистить корпус.-- Рудольф чувствовал, как им овладевает ярость, но пытался сохранить хладнокровие. Он знал, что делает. -- Каким образом? -- спросил Оттман. -- У вас есть оружие. -- Надеюсь, вы не имеете в виду огнестрельное оружие? -- недоверчиво спросил Оттман.-- Насколько мне известно, все студенты не вооружены. Рудольф колебался, не зная, как поступить. -- Нет,-- наконец вымолвил он,-- огонь открывать не нужно. Но у вас есть дубинки и слезоточивый газ. -- Но, может, лучше подождать, пока они все устанут и им это надоест? -- спросил Оттман. Он выглядел гораздо более усталым, чем все эти студенты в здании.-- И если обстановка не улучшится, то вызвать войска? -- Нет, я не желаю, чтобы вы стояли здесь и ждали. Оттман понимал, что Рудольфу нужно в первую очередь, хотя тот и не сказал об этом ни слова. Ему нужно было убрать как можно скорее эту неприличную фотографию Джин. -- Прикажите своим людям начать с гранат со слезоточивым газом. -- Господин мэр,-- возразил Оттман.-- Вам придется отдать этот приказ в письменном виде. И поставить под ним свою подпись. Оттман протянул ему блокнот, и Рудольф, положив его на крыло автомобиля шефа полиции, написал приказ, стараясь, чтобы почерк его был ясным и разборчивым. Он, поставив под приказом подпись, вернул блокнот Оттману, а тот, оторвав верхний листок с написанным и аккуратно сложив его, сунул в карман рубашки. Застегнул карман на пуговичку и только после этого направился к пикету из ожидающих распоряжений тридцати полицейских, чтобы передать им приказ мэра. Он переходил от одного к другому по шеренге, и полицейские начали натягивать противогазы. Шеренга полицейских медленно двинулась вперед по лужайке к главному корпусу, и в свете ярко горящих прожекторов их тени четко вырисовывались на яркой зеленой траве. Их линия была изломанной и неуверенно извивалась, словно раненая змея, которая не хотела никого кусать, а лишь искала надежное место, чтобы укрыться от своих мучителей. Первая граната полетела через окно первого этажа и разорвалась. Оттуда донесся чей-то крик. В окна полетели другие гранаты, и торчавшие в них лица студентов тут же исчезли, а полицейские, помогая друг другу, стали карабкаться вверх и через окна проникать в здание. Полицейских было, конечно, мало, и некого было послать к черному ходу, через который убежало большинство мятежных студентов. Едкий запах слезоточивого газа чувствовался уже там, где стоял Рудольф, глядя вверх на все еще висевшую в окне фотографию обнаженной жены. Наконец в окне появился полицейский и, сорвав фотографию, унес ее с собой. Вся операция закончилась очень быстро. Было произведено около двадцати арестов. У троих студентов шла кровь из головы от полученных ран, а одного полицейские под руки вывели из корпуса. Он крепко прижимал ладони к глазам. Один полицейский сказал, что тот ослеп, но это, скорее всего, временное явление. Среди арестованных Макговерна не было. Из здания вышел Дорлэкер с двумя профессорами, глаза у них слезились. Рудольф подошел к ним. -- Ну, с вами все в порядке? -- спросил он. Дорлэкер прищурился, чтобы получше увидеть, кто к ним обращается. -- Я не желаю с вами разговаривать, Джордах,-- сказал он.-- Завтра я сделаю заявление для прессы, и вы узнаете, что я о вас думаю, из своей собственной газеты. Он сел в чью-то машину и уехал. -- Пойдемте,-- обратился Рудольф к Скэнлону.-- Отвезите меня домой. Они отъезжали все дальше от студенческого городка, а машины "скорой помощи", завывая сиренами, неслись им навстречу. Позади них маячил школьный автобус с арестованными студентами. -- Скэнлон,-- сказал Рудольф,-- с сегодняшнего вечера я уже не мэр этого города. Как вы думаете? Скэнлон долго молчал, лишь болезненно морщился, глядя на дорогу, да сипел, как старик, когда нужно было делать поворот. -- Да, мистер Джордах,-- наконец вымолвил он.-- Боюсь, вы уже больше не мэр... ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1968 год I В этот раз в аэропорту Кеннеди его никто не встречал. Он был в черных очках, шел неуверенно, словно на ощупь. Он не сообщил Рудольфу о своем приезде, зная от Гретхен, что у того и без него, его полуслепого брата, хлопот полон рот. Однажды зимой, в Антибе, когда он работал на палубе своей яхты, лопнувший линь хлестко ударил его по лицу, и уже на следующий день у него началось головокружение и стало двоиться перед глазами. Томас не подавал вида, убеждал всех, что все в порядке, не хотел зря волновать Кейт с Уэсли. Он написал Гудхарту письмо с просьбой порекомендовать ему какого-нибудь хорошего окулиста и, получив от него ответ, сообщил Кейт, что едет в Нью-Йорк для окончательного оформления развода. Кейт очень хотелось выйти за него замуж, и он ее понимал. Она забеременела, и ребенок должен был появиться на свет в октябре, а сейчас была уже середина апреля. Она заставила его купить себе новый костюм, и теперь Томас мог без всякого стеснения предстать перед любым адвокатом или швейцаром фешенебельного отеля. Правда, сам он предпочитал пиджак горохового цвета, доставшийся ему от умершего здоровяка-норвежца, который все еще был в приличном виде, и ему не хотелось зря сорить деньгами. До них в порту приземлился самолет, на котором возвращались лыжники с какого-то курорта, и весь зал ожидания был заставлен их багажом и лыжами. Ярко одетые мужчины и женщины громко разговаривали, смеялись, многие из них были не совсем трезвы. Он разыскивал свой чемодан, стараясь подавить в себе антиамериканские чувства. Он взял такси, хотя это, конечно, было дорогое удовольствие. Но в противном случае ему пришлось бы долго ждать автобуса, потом толкаться всю дорогу в нем от аэропорта до Нью-Йорка, потом таскать чемодан по улице в поисках такси. -- Отель "Парамаунт",-- сказал он водителю и, устало откинувшись на спинку заднего сиденья, закрыл глаза. Оформив документы, он поднялся в свой маленький темный номер и сразу позвонил врачу. Он мог бы поехать к нему на прием немедленно, но медсестра сказала, что доктор будет только завтра, после одиннадцати. Что делать? Раздевшись, он лег в кровать. Было только шесть часов по нью-йоркскому времени, но в Ницце, из которой он прилетел сейчас, одиннадцать. Все тело ныло, он чувствовал себя усталым, как будто провел без сна двое суток. -- У вас частичное отслоение сетчатки,-- сказал ему врач. Он долго и тщательно обследовал его глаза, и эта процедура оказалась довольно болезненной.-- Боюсь, придется показать вас хирургу. Томас кивнул. Ну вот, грозит еще одна травма. -- Сколько будет стоить операция? -- спросил он.-- Видите ли, я -- работяга и не могу платить по расценкам, принятым на Парк-авеню. -- Я вас понимаю,-- ответил доктор.-- Я постараюсь объяснить доктору Халлиуэлу. Ваш телефон есть у медсестры? -- Да, есть. -- Она позвонит, скажет, когда нужно будет явиться в больницу. Я передам вас в хорошие руки.-- Он улыбнулся, стараясь вселить в Томаса уверенность. У него были большие, ясные глаза, никаких швов, никаких повреждений сетчатки. Через три недели Томас выписался. Лицо у него было изможденное, бледное, врачи предупредили его, что он длительное время должен избегать резких движений, сильного напряжения. Том за эти три недели потерял фунтов пятнадцать, и теперь воротничок рубашки свободно ерзал по шее, а костюм висел на нем, как на вешалке. Но зато предметы вокруг утратили свое двойное изображение, и при повороте голова больше не кружилась. За все пришлось выложить более двенадцати сотен баксов, но операция стоила того. Он снова поселился в отеле "Парамаунт" и позвонил Рудольфу. Тот сам подошел к телефону. -- Руди,-- спросил Томас,-- ну как поживаешь? -- Кто это? -- Это я, Том. -- Том! Где ты? -- Здесь, в Нью-Йорке. В отеле "Парамаунт". Может, встретимся? -- Конечно.-- Чувствовалось, что Рудольф на самом деле рад его звонку.-- Приезжай ко мне немедленно. Перед входом в подъезд дома Рудольфа его остановил швейцар, плевать ему было, новый на нем костюм или старый. Когда он назвал свое имя, швейцар нажал кнопку домофона. -- Мистер Джордах, к вам пришел мистер Джордах. Томас слышал, как брат сказал: -- Прошу вас, пусть поднимается. По мраморному полу вестибюля он прошел к лифту. Несмотря на надежную защиту, его все же достали, подумал Том о брате с сожалением. Дверь лифта открылась. Перед ним в коридоре стоял Рудольф. -- Боже, неужели это ты, Том? -- воскликнул он, пожимая ему руку.-- Как я обрадовался, услышав твой голос. Сделав шаг назад, он критически осмотрел Тома с головы до ног. -- Что с тобой? -- спросил он.-- У тебя такой вид, словно ты долго болел. Томас хотел было ответить, что он сам выглядит нисколько не лучше, но сдержался. -- Все расскажу,-- сказал Том,-- если дашь что-нибудь выпить. Врач предупредил также, чтобы он не очень налегал на спиртное. Рудольф проводил его в гостиную, где все было точно так, как в прошлый раз,-- так же удобно, так же просторно,-- место, предназначенное для приятных семейных событий, а не для бед и неудач. -- Виски? -- спросил его Рудольф. Томас кивнул. Руди налил один стаканчик для него, второй -- для себя. Он был в костюме, рубашке с галстуком, как будто находился в своем офисе. Томас наблюдал, как он вынимал бутылки из бара, как маленьким серебряным молоточком колол в ведерке лед. С тех пор как Томас видел его в последний раз, брат явно постарел, вокруг глаз и на лбу залегли глубокие морщины. Да и движения стали какие-то другие -- неуверенные, замедленные. Он долго не мог найти открывалку для бутылки с содовой. Потом колебался, не зная, сколько долить содовой в каждый стакан. -- Садись, садись,-- приговаривал он.-- Рассказывай, какими судьбами оказался здесь, в Нью-Йорке? Давно ли приехал? -- Около трех недель назад.-- Взяв свой стакан, он сел на деревянный стул. -- Почему же не позвонил? -- спросил Рудольф, явно огорченный и даже обиженный. -- Пришлось лечь в больницу на операцию,-- объяснил Томас.-- На глазах. Когда я болею, то предпочитаю одиночество. -- Знаю,-- сказал Рудольф, усаживаясь на стул напротив. -- Ну, сейчас, слава богу, все в порядке,-- сказал Том.-- Нужно какое-то время, чтобы все это пережить, вот и все. Ну, будем здоровы! -- Том поднял свой стакан. Он всегда произносил этот тост, когда пил с Пинки Кимболлом и Кейт. -- Будем! -- эхом отозвался Рудольф. Он в упор посмотрел на брата.-- Да, Том, ты теперь уже не похож на боксера. -- А ты -- на мэра,-- ответил Томас и тут же пожалел об этих обидных словах. Но Рудольф лишь рассмеялся: -- Гретхен сказала, что написала тебе обо всем. Да, мне чуть не повезло! -- Она написала, что ты продал свой дом в Уитби,-- сказал Томас. -- Какой смысл было там оставаться? -- Рудольф задумчиво гонял кубики льда в стакане.-- Мы там, в Уитби, достаточно пожили. Инид сейчас гуляет с няней в парке. Они вернутся через несколько минут. Можешь ее увидеть. А как твой мальчик? -- Отлично,-- сказал Томас.-- Ты бы послушал, как он тараторит по-французски! Он управляется со всем на борту гораздо лучше меня. И теперь никто не заставляет его маршировать на плацу. -- Как я рад, что все обошлось,-- сказал Рудольф. Казалось, он говорит искренне.-- Сын Гретхен, Билли, служит в Брюсселе в штаб-квартире НАТО. -- Знаю, она мне писала. Она говорит, что это ты все устроил. -- Да, это одно из последних официальных моих благодеяний, когда я находился в должности. Можно даже сказать -- полуофициальных.-- У него появилась новая манера разговаривать, как будто он постоянно избегает делать категоричные громкие заявления. -- Мне очень жаль, что все так произошло, Руди,-- признался Томас. Впервые в жизни он пожалел брата. Рудольф пожал плечами: -- Все могло быть куда хуже, этого студента могли и убить. А он только ослеп. -- Чем ты собираешься теперь заниматься? -- Ну, найду чем -- не бездельничать же. Хотя, конечно, в Нью-Йорке широкое поле деятельности для праздного джентльмена. Когда вернется Джин, возможно, поедем с ней путешествовать. Может быть, навестим тебя. -- Где она? -- В одном заведении, на севере штата,-- ответил Рудольф, громче позвякивая кубиками льда в стакане.-- Это клиника для тех, кто хочет немного "просохнуть". Они там добились поразительных результатов в лечении пациентов. Джин там уже второй раз. После первого раза не брала ни капли в рот целых полгода. Мне не разрешают ее навещать -- все это идиотские выдумки врачей,-- но я слышал от владельца клиники, что она молодец, лечение идет ей на пользу. Сделав глоток, он закашлялся. Виски попало не в то горло. Когда приступ кашля прошел, он сказал, улыбнувшись: -- Может, и мне стоит немного полечиться... Ну а теперь, когда с глазами все в порядке, что ты собираешься делать? Какие у тебя планы? -- Прежде всего, получить развод,-- ответил Томас.-- И я думал, что ты мне поможешь и на сей раз. -- Тот адвокат, к которому я тебя посылал, говорил, что никаких проблем с этим не возникнет. Нужно было тогда все и завершить. -- У меня тогда не было времени,-- сказал Томас.-- Нужно было скорее увезти из страны Уэсли. И приехал я в Нью-Йорк еще по одной причине. Я не хочу, чтобы Уэсли узнал что-то о моем разводе. Зачем ему знать, что его мать -- проститутка? Но даже если я добьюсь развода здесь, в Нью-Йорке, придется потратить на это уйму времени. Придется долго болтаться здесь без дела, пропустить большую часть курортного сезона, а это мне не по карману. Мне нужно окончательно все оформить до октября. -- Почему? -- Ну... я живу с одной женщиной. Она -- англичанка. Замечательная девушка. И она должна родить в октябре. -- Понятно,-- протянул Рудольф.-- Поздравляю! Племя Джордахов разрастается. Может быть, неплохо впрыснуть в него немного английской крови? Что тебе нужно от меня? -- Я не хочу разговаривать с Терезой,-- ответил Томас.-- Если я ее увижу, то не могу поручиться за себя, это точно. Даже сейчас. Не мог бы ты сам поговорить с ней или попросить кого-нибудь сделать это за тебя? Уговорить ее поехать в Рено или в какое другое место... Рудольф осторожно поставил стакан и сказал: -- Конечно, я буду рад тебе помочь.-- У двери послышалась возня.-- Да, это Инид. Иди к нам, детка! -- крикнул он. Инид вбежала вприпрыжку в комнату в своем красном пальтишке. Увидев незнакомого человека рядом с отцом, она резко остановилась. Рудольф, обняв ее, поднял на руки и поцеловал. -- Ну-ка, поздоровайся со своим дядей Томасом,-- сказал он.-- Он живет на большой-пребольшой лодке. Через три дня Томасу позвонил Рудольф и пригласил его на ланч в бар "Пи-Джей Мориарти" на Третьей авеню. Там была особая, мужская, простая атмосфера, Томас там будет чувствовать себя достаточно уютно и не станет думать, что Рудольф выпендривается. Когда он вошел в бар, Томас сидел за стойкой, перед ним стоял стакан. -- Ну, все в порядке,-- сказал Рудольф, усаживаясь на высокий стул рядом с братом.-- Мадам уже на пути в Неваду. -- Ты шутишь,-- недоверчиво сказал Томас. -- Я лично отвез ее в аэропорт и даже дождался, когда взлетит самолет. -- Боже,-- воскликнул ошарашенный Томас,-- да ты настоящий чудотворец. -- В действительности все оказалось не так уж трудно,-- продолжал Рудольф. Он заказал себе мартини, чтобы избавиться от неприятного осадка, оставшегося у него после утреннего разговора с Терезой Джордах. -- Она тоже подумывает о втором браке,-- сообщил он ему.-- Во всяком случае, так утверждает.-- Рудольф, конечно, солгал, но сделал это вполне убедительно.-- К тому же она проявила мудрость, по ее словам, она не хочет, чтобы ее честное имя пятнали на разбирательствах в судах Нью-Йорка. -- Она тебя, конечно, выпотрошила? -- спросил Томас. Он-то хорошо знал свою жену.-- Ты много ей дал? -- Нет, ничего,-- снова солгал Рудольф.-- Она утверждает, что и сама неплохо зарабатывает и вполне может позволить себе такое путешествие. -- Что-то на нее не похоже,-- засомневался Томас. -- Может быть, жизнь ее исправила,-- предположил с иронией в голосе Рудольф. Мартини начинал на него действовать. Он уговаривал эту женщину целых два дня и в конце концов согласился заплатить за ее поездку туда и обратно в первом классе, оплатить ее счет в отеле в Рено за шесть недель проживания плюс еще обязался выплачивать ей по пятьсот долларов в неделю за "простой", как она сама выразилась. Он заплатил ей половину всей суммы авансом, а остальное пообещал отдать после возвращения, когда она вручит ему свидетельство о расторжении брака. Они за ланчем как следует подкрепились, выпили две бутылки вина, и Томас, чуть захмелев, теперь все время повторял, как он благодарен Руди за все, что тот для него сделал, и какой он был глупец, что все эти годы понятия не имел, какой отличный парень его брат. Когда принесли коньяк, он заявил: -- Послушай, ты на днях сказал мне, что собираешься отправиться в путешествие, когда твоя жена вернется из клиники. На первые две недели в июле моя яхта в вашем распоряжении. Приезжайте с женой, будете моими гостями, и мы совершим небольшой круиз. И если Гретхен сможет, привози и ее тоже. Я хочу тебя познакомить с Кейт. Боже, если к тому времени все разрешится с разводом, то ты сможешь погулять у меня на свадьбе. Приезжай, Руди, я не приму отказа. -- Все зависит от Джин,-- сказал Рудольф.-- Как она будет себя чувствовать... -- Ей это только пойдет на пользу. Она не найдет ничего лучше во всем мире,-- возбужденно уговаривал его Томас.-- Клянусь, на борту не будет ни одной бутылки спиртного. Руди, ты просто должен приехать. -- Ладно,-- уступил Рудольф.-- Первого июля. Может, нам на самом деле следует уехать на некоторое время из страны. Томас хотел заплатить за ланч, горячо настаивал на этом. -- Это самое малое, что я могу,-- говорил он.-- Нужно же отпраздновать такое событие! Мне вернули глаз, и я избавился наконец от своей жены, и все за один месяц! II Мэр был перепоясан широкой лентой. Невеста в васильковом платье совсем не была похожа на беременную женщину. Инид в белых перчаточках держала маму за руку и все время морщила лобик, пытаясь понять, в какие это таинственные игры сейчас играют взрослые и говорят при этом на непонятном ей языке. Томас выглядел таким, как прежде: загорелым, здоровым. Он восстановил потерянный вес, и теперь воротничок рубашки плотно облегал его мощную, мускулистую шею. Уэсли стоял за спиной отца -- высокий, стройный пятнадцатилетний мальчик, с очень загорелым лицом, белокурыми, выгоревшими на средиземноморском жарком солнце волосами. Курточка была ему коротка, и руки далеко высовывались из рукавов. Все они отлично загорели, потому что целую неделю проплавали по морю и вернулись в Антиб только ради брачной церемонии. Гретхен выглядит просто великолепно, подумал Рудольф, ее черные волосы с блестками седины строго обрамляли ее тонкое, красивое лицо с большими черными глазами. Настоящая королева -- благородная и печальная. Подобный "высокий штиль" был вполне в духе бракосочетания. Только за одну неделю, проведенную здесь, на море, Рудольф помолодел на несколько лет, он выглядел намного лучше, чем когда спускался по трапу самолета в аэропорту Ниццы, и сам хорошо знал об этом. Он внимательно слушал мэра. Тот его развлекал, когда старательно, подробно, со своим роскошным марсельским акцентом, напирая на грассирующее "р", перечислял супружеские обязанности невесты. Джин тоже понимала по-французски, и он с ней то и дело обменивался многозначительными улыбками, поглядывая на красноречивого городского голову. Джин ни разу не выпила после возвращения из клиники и теперь казалась ему такой близкой, такой родной, такой красивой, такой хрупкой в этой большой комнате, заполненной друзьями Томаса с бухты, этими тружениками моря с мужественными, обветренными смуглыми лицами, которые не соответствовали непривычным накрахмаленным воротничкам рубашек с галстуками. В этом уставленном цветами офисе мэра чувствовалась неуловимая аура солнечных морских путешествий, казалось Рудольфу, приятный запах соли и аромат тысяч портов. Среди всех приглашенных только один Дуайер был печален. Он неловко теребил белую гвоздику в петлице лацкана. Томас рассказал Рудольфу его историю, и вот сейчас, подумал Рудольф, когда его друг так счастлив, а Дуайер далеко нет, он, по-видимому, в эту минуту вспоминает свою девушку из Бостона, которой пожертвовал ради "Клотильды". Мэр, крепко сбитый мужчина, продолжал умело играть свою роль, и, казалось, что это ему по душе. Он был такой же смуглый, загорелый, как и все матросы вокруг. Когда я был мэром, думал Рудольф, я очень мало бывал на солнце. Интересно, беспокоят ли этого мэра дети, которые курят травку в общежитиях, и отдает ли он приказы полиции прибегать к бомбам со слезоточивым газом? В Уитби тоже когда-то царила полная идиллия. Увидев впервые Кейт, Рудольф был сильно разочарован выбором, сделанным его братом. Он всегда был неравнодушен к красивым женщинам, а Кейт с ее смуглым, скромным лицом, коренастым телом, конечно, никак нельзя было назвать красивой в обычном значении этого слова. Она напоминала ему таитянок на полотнах Гогена. В его отношении к женской красоте, конечно, главную роль сыграли такие журналы, как "Вог" и "Харперс базар". Все эти красотки с длинными, стройными ногами на их глянцевых страницах убивают в мужчинах восприятие более простой, примитивной красоты. Да и речь ее, робкая, неотшлифованная, грубоватая, чисто ливерпульская, резала ему ухо с самого начала. Странно, подумал Рудольф, почему американцы, сформировавшие свое представление об англичанах по заезжим актерам, актрисам и писателям, оказались такими снобами в отношении английского просторечия, не замечая точно такого изъяна у своих сограждан. Но, понаблюдав пару дней за Кейт, за тем, как она обращается с Томом и с его сыном, как она без всякого нытья, без всяких жалоб выполняет черную работу на борту, с какой искренней любовью, без показухи, с каким доверием относится к его брату и Уэсли, он почувствовал стыд за свою первую реакцию в отношении этой девушки. Да, Том, должно быть, счастливый человек. Рудольф сообщил ему об этом, и тот, конечно, был с ним совершенно согласен. Речь мэра подходила к концу, новобрачные обменялись обручальными кольцами и поцеловались. Мэр тоже чмокнул невесту, весь сияя, словно он блестяще выполнил необычную, весьма деликатную миссию. Последний раз Рудольф присутствовал на бракосочетании Брэда Найта с Вирджинией Калдервуд. Эта церемония ему понравилась больше. Рудольф с Гретхен поставили свои подписи свидетелей в книге регистрации новобрачных. Рудольф, преодолевая колебания, поцеловал невесту. Все вокруг крепко, до онемения, пожимали друг другу руки, и вся процессия вышла на залитую солнцем улицу города, возведенного две тысячи лет назад такими же суровыми, мужественными людьми, как и вот эти, что сопровождали его брата. В порту в баре "У Феликса" их всех ожидал ланч -- шампанское, дыня, традиционная тушеная рыба в белом вине. Аккордеонист весело играл, и все гости произносили торжественные тосты. Мэр -- за невесту, Пинки Кимболл -- за жениха на своем саутхэмтонском французском, Рудольф -- за обоих на таком отличном французском, что все гости вытаращили от удивления глаза и громко зааплодировали ему, когда он закончил. Джин принесла с собой фотоаппарат и все время щелкала им, изводя одну пленку за другой, чтобы достойным образом запечатлеть для истории такое знаменательное торжество. Она впервые делала снимки после того, как молотком разбила все свои фотоаппараты с прочими принадлежностями. Ланч закончился в четыре часа дня, и все гости, некоторые из них пошатываясь, сопровождали, как на параде, молодую супружескую пару к стоявшей у пирса "Клотильде". На корме их ждал большой ящик, перевязанный красной ленточкой. Свадебный подарок от Рудольфа. Он распорядился доставить его на борт незаметно, когда все находились в мэрии на торжественной церемонии. Он давно отослал его на пароходе из Нью-Йорка на адрес агента Томаса со строгими инструкциями хранить все в тайне до дня их свадьбы. Томас прочитал бирку. -- Что там? -- с удивлением спросил он. -- Открой, узнаешь! Дуайер пошел за молотком и долотом. Все гости, толпясь у ящика, дружно помогали Томасу вскрывать его. Невеста в привычной, родной атмосфере бесцеремонно щеголяла в лифчике, раздевшись до пояса. Когда ящик открыли, все ахнули. Это была замечательная радарная установка со сканером. Рудольф однажды спросил у мистера Гудхарта, что, по его мнению, сейчас больше всего нужно Томасу на "Клотильде", и тот посоветовал ему приобрести для брата радар. Томас с торжествующим видом сжимал в руках радар, а все гости дружно аплодировали Рудольфу, как будто он сам изобрел и собрал этот прибор собственными руками. На глаза Томаса навернулись слезы, чуть пьяные, само собой, и он энергично благодарил Рудольфа за дорогой подарок. -- Боже, радар! -- причитал он.-- Сколько лет я мечтал о нем! -- Кажется, это достойный свадебный подарок, как считаешь? -- спросил его Рудольф.-- Теперь ты точно сможешь определять линию горизонта, издалека видеть все препятствия по курсу, чтобы избежать кораблекрушения. Кейт, его жена-морячка, нежно гладила прибор, словно девочка красивую куклу. -- Такого замечательного свадебного подарка ни у кого не бывало, точно говорю,-- не скрывал своей радости Томас. Они должны были пойти в этот день в Портофино. Оттуда пойдут вдоль берега мимо Монте-Карло, Ментоны, Сан-Ремо, пересекут Генуэзский залив ночью и высадятся на Апеннинский полуостров на следующее утро. Метеосводка была хорошей, и на все это путешествие, по подсчетам Томаса, уйдет не более пятнадцати часов. Дуайер с Уэсли не позволяли ни Томасу, ни Кейт ничего делать на борту, даже прикасаться к линю. Они усадили их обоих на стульях на корме, как на троне, сами занялись подготовкой к выходу "Клотильды" в открытое море. Когда якорь наконец был поднят и яхта направилась к горизонту, со всех яхт в бухте до них доносились громкие гудки приветствовавших их труб и рожков, а за ними шла рыбацкая шхуна, усыпанная цветами, сопровождая их до самого ограничительного буя. Два рыбака бросали цветы в пенящийся след позади их яхты. Они вскоре вышли в открытое море и оттуда, покачиваясь на мягких волнах, смотрели через бухту Ангелов на белоснежные высокие башни Ниццы. -- Ах, какое все же это замечательное место для жизни,-- воскликнул Рудольф.-- Франция! -- Особенно если ты не француз,-- уточнил Томас. III Гретхен с Рудольфом сидели на стульях на палубе "Клотильды", в кормовой части, наблюдая за закатом солнца. Они проходили мимо аэропорта Ниццы и видели, как каждые несколько минут на посадку заходил самолет. Один за другим. Их крылья поблескивали на заходящем солнце, и казалось, что, подлетая к полосе, они едва не касались серебристой поверхности моря. Взлетая, они поднимались над крутой горой Монако, с востока все еще озаренной яркими солнечными лучами. Как все же приятно идти со скоростью десять узлов и наблюдать, как другие суда развивают только пять, подумал Рудольф. Джин внизу укладывала Инид. Когда малышка гуляла на палубе, они надевали на нее маленький спасательный круг оранжевого цвета и линем прикрепляли ее к металлическому кольцу на рулевой рубке, чтобы, не дай бог, она не соскользнула за борт. Жених ушел, чтобы проспаться после принятого шампанского. Дуайер с Кейт готовили на камбузе обед. Рудольф в связи с этим выразил свой официальный протест, сказал, что он приглашает их всех на обед в Монте-Карло или Ницце, но Кейт настояла на своем. -- Разве можно придумать что-то лучше, чем заняться в свадебный вечер? -- искренне удивилась она. Уэсли, в голубом свитере-"водолазке", так как уже становилось заметно холоднее, стоял у рулевого колеса. Он уверенно ходил босой по палубе, твердой рукой вертел штурвал, словно родился на море. Гретхен с Рудольфом тоже натянули свитера. -- Какая все же роскошь,-- сказал Рудольф,-- мерзнуть в июле! -- Ты рад, что приехал, да? -- спросила Гретхен. -- Очень,-- признался Рудольф. -- Итак, семья объединилась,-- сказала Гретхен.-- Нет, даже не так. Она собралась вместе, собралась впервые. И из всех нас инициативу проявил Том. -- Ему удалось понять что-то, чего не поняли мы,-- заметил Рудольф. -- Да, ты прав. Ты, наверное, обратил внимание -- где бы он ни появлялся, его окружает какая-то особая атмосфера любви. Возьми его жену, Дуайера, его друзей на свадьбе. Даже его сына.-- Она с горечью засмеялась. Она рассказала Рудольфу о своем посещении Билли в Брюсселе, куда съездила до их встречи в Антибе, так что Рудольф понимал, какова причина ее короткого, отнюдь не радостного смеха. Билли жив и здоров, ему ничто не угрожает в армии, он служит писарем, такой же циничный, лишенный всяких амбиций молодой человек, как и прежде, много работает, чтобы поскорее летело время службы, насмехается над всем и над всеми, не щадит даже родной матери. Якшается с глупыми девчонками в Париже и Брюсселе, меняя их как перчатки, курит марихуану, если только уже не перешел на дрянь покрепче, рискуя попасть в тюрьму, не проявляет ни к чему интереса, как и тогда, когда вылетел из университета, не меняет своего холодного отношения к ней, Гретхен. Во время их последнего обеда в Брюсселе, когда вдруг зашел разговор об Эвансе Кинселле, он закусил удила, просто взбесился. -- Знаю я всех этих людей твоего возраста,-- зло бросил он.-- У всех у них фальшивые великие идеалы, они взахлеб говорят о новых книгах, театральных пьесах, о политиках -- в общем, обо всем, над чем молодые люди моего возраста ржут как кони. Они намерены спасти этот мир и молятся то на одного несущего всякий вздор художника, то на другого, притворяются, что они все еще молоды, радуются, что нацистов как следует вздули и что прекрасный новый мир рядом -- за ближайшим углом или в чьей-то чужой постели. -- В определенном смысле,-- продолжала Гретхен,-- он, может, и прав. Хотя и пышет ненавистью, но прав, когда произносит слово "фальшивый". Ты ведь знаешь обо мне гораздо больше, чем другие. Когда пришло время призыва, я не сказала ему: "Если не хочешь в армию, иди в тюрьму или дезертируй!" Нет, я обратилась к своему влиятельному брату и таким образом спасла его шкуру -- пусть другие матери убеждают своих уклоняющихся от призыва сыновей садиться в тюрьму, дезертировать, организовывать марши на Пентагон или умирать где-то в джунглях. В любом случае, я уже подписала свою последнюю петицию. Ну что мог Рудольф ей ответить? Он стал ее соучастником, столь ей необходимым. Они оба были виноваты и оба осуждены. Но вся эта неделя, проведенная на море, оказала на него такое благотворное, просто целительное воздействие, свадьба была такой веселой, вселяющей оптимизм, что он сознательно старался вытеснить все мрачные мысли из головы. Только при виде Уэсли, стоящего за рулем, такого проворного, загорелого, они оба, помимо своей воли, начинали думать о Билли, и не в его пользу. -- Ты только посмотри на него,-- сказала Гретхен, не отводя пристального взгляда от Уэсли.-- Воспитан проституткой. Его отец так и не окончил среднюю школу и с тех пор никогда не открывал ни одной книги. Его отца притесняли, преследовали, били и, начиная с шестнадцатилетнего возраста, он постоянно жил среди отбросов общества. Но когда, по его мнению, пришло время действовать, Том забрал из военной школы своего сына, увез его в другую страну, заставил его выучить иностранный язык, и он работает с людьми, не умеющими ни читать, ни писать. Он заставил его работать упорно, тяжело, в том возрасте, когда мой Билли выпрашивал у меня по два доллара каждую субботу на кино. Ну а что касается жизненных удобств,-- она засмеялась,-- вероятно, этот мальчишка умеет сохранить в неприкосновенности свою частную жизнь, хотя и живет в каюте рядом с простой, маленькой английской девушкой-крестьянкой, любовницей отца, которая носит под сердцем зачатого во грехе ребенка. Ну и каков результат? Он здоров, вежлив со всеми и занимается на судне полезным делом. И он так любит своего отца, так предан ему, что Тому не нужно никогда повышать на него голос. Ему достаточно сказать, что от того требуется, и мальчик тут же все беспрекословно выполняет. Боже! Может, мне больше не читать все эти книги о воспитании детей? И этот мальчик уверен, что на призывном пункте никто не пошлет его воевать во Вьетнам. Его отец никогда этого не допустит. Хочешь, я кое-что скажу тебе? На твоем месте, когда Инид вырастет и будет спокойно ходить по палубе без риска свалиться за борт, я прислала бы ее сюда, к Тому, пусть он займется ее воспитанием. Господи, как хочется выпить. У Тома наверняка где-то припрятана бутылка на его корабле, предназначенном для трезвенниц. -- Думаю, ты права,-- согласился с ней Рудольф. Он встал со стула. Уже темнело, и Уэсли включил сигнальные огни. Он улыбнулся проходившему мимо дяде. -- По-моему, отец сильно перевозбудился. Он даже не проверил, каким курсом я следую. Может, я рулю прямо на Альпы? -- Ну, свадьбы бывают не каждый день,-- сказал Рудольф. -- Конечно нет,-- согласился Уэсли.-- Отцу в этом смысле повезло. Иначе даже его могучий организм не выдержал бы. Рудольф прошел на камбуз через салон. Там Дуайер мыл в раковине зеленый салат, а Кейт, уже в обычном своем затрапезном платье, тушила в духовке мясо. -- Кейт,-- обратился к ней Рудольф.-- Не спрятал ли где-нибудь здесь Том бутылочку? Кейт, захлопнув дверцу, выпрямилась, с тревогой посмотрела на Рудольфа. -- Мне казалось, он пообещал вам не держать на борту ни капли спиртного в течение всего круиза,-- ответила она. -- Да ладно тебе, Кейт.-- Рудольф продолжал добиваться своей цели.-- Джин в каюте с ребенком. А я прошу для меня с Гретхен. Мы сидим с ней на палубе. Что-то стало холодать... -- Кролик,-- сказала Кейт Дуайеру,-- сходи принеси! Дуайер сходил в каюту и вернулся оттуда с бутылкой джина в руках. Рудольф налил два стакана, разбавил тоником. Вернувшись на палубу к Гретхен, он протянул ей стакан. -- Джин с тоником,-- скорчила она физиономию.-- Я ненавижу эту смесь. -- Если Джин случайно появится на палубе, можно притвориться, что мы пьем только тоник. Он заглушает запах джина. -- Мечты, мечты... Они выпили. -- Любимый напиток Эванса,-- сказала Гретхен.-- И это тоже одно из различий между нами. -- Ну, как он там? -- Как обычно,-- небрежно бросила она.-- С каждым годом чуть хуже, но вообще-то, по существу, не меняется. Думаю, пора его бросить, но ведь я ему так нужна. Он, конечно, не очень-то понимает, что во мне нуждается, никуда не денешься, но не как в женщине. В моем возрасте это даже лучше, что в тебе нуждаются по иным причинам. На палубе показалась Джин в своих красных, сдвинутых на бедра хлопчатобумажных брючках и кашемировом свитере. Она посмотрела на стаканы в их руках, но ничего не сказала. -- Как там Инид? -- спросил Рудольф. -- Спит сном праведника. Спросила меня, сохранят ли Кейт и дядя Томас свои обручальные кольца.-- Она дрожала.-- Мне холодно,-- сказала она, прижимаясь к плечу Рудольфа. Он поцеловал ее в щеку. -- Фи-фо-фам! -- воскликнула Джин на манер знаменитого людоеда в английской сказке.-- Чую кровь британца! Тоник, конечно, не обманул. Ни на секунду не ввел в заблуждение. -- Дай капельку! -- попросила она. Рудольф колебался. Будь они одни, он, конечно, протянул бы ей свой стакан. Но здесь Гретхен. Она пристально смотрела на них. Ему не хотелось унижать перед сестрой жену. Он отдал ей свой джин. Она сделала крошечный глоток и вернула стакан. На палубу поднялся Дуайер и начал накрывать на стол. -- Пора ужинать. Он расставлял тяжелые медные лампы на случай урагана с горящими внутри свечами. На борту они всегда со вкусом убирали обеденный стол. По вечерам ставили свечи, клали соломенные салфетки для посуды, ставили вазочку с цветами, большую деревянную миску для салата. Следя за работой Дуайера в его опрятных, отглаженных хлопчатобумажных штанах и голубом свитере, Рудольф заметил, что у каждого из трех взрослых членов экипажа -- свой собственный стиль во всем. Горящие за толстым стеклом свечи мигали, словно светлячки, образуя маленькие теплые островки света в центре большого выскобленного стола. Вдруг раздался глухой удар по корпусу яхты, а за кормой послышался треск, что-то дробно застучало. Вся яхта задрожала, под палубой что-то лязгнуло. Уэсли тут же выключил двигатели. Дуайер подбежал к кормовому борту и, побледнев, напряженно вглядывался в оставляемый судном пенистый след. -- Черт возьми! -- выругался он, указывая рукой на какой-то черный предмет в воде. -- Мы напоролись на бревно. Вон, видите? Рудольф видел лишь какую-то тень, плывущую над поверхностью воды на высоте двух-трех дюймов. Из каюты на палубу выбежал Томас, босой, обнаженный по пояс, со свитером в руках. Кейт бежала за ним следом. -- Напоролись на бревно,-- сообщил ему Дуайер.-- Полетела одна, а может, обе лопасти винта. -- Мы потонем? -- испуганно спросила Джин.-- Может, сходить за Инид? -- Оставь ребенка в покое,-- спокойно ответил Томас.-- Мы не собираемся тонуть. Натянув свитер, он вошел в рубку, взял в руки штурвал. Судно сбилось с курса и теперь немного кренилось на легком ветерке, покачиваясь на волнах. Томас запустил левый двигатель. Он работал нормально, винт исправно крутился. Но стоило ему запустить правый, как снова послышался металлический скрежет внизу под палубой и "Клотильда" начала судорожно вздрагивать. Он тут же вырубил его, и они плавно поплыли вперед. -- Все дело в винте правого двигателя. Может, и вал полетел. Уэсли был готов расплакаться от досады. -- Папа,-- сказал он,-- прости меня. Я правда ничего не видел. Томас похлопал сына по плечу. -- Это не твоя вина, Уэсли,-- успокоил он мальчика.-- Ну-ка спустись в машинное отделение, посмотри, нет ли там в трюме воды.-- Он выключил левый двигатель, и теперь они плыли по течению.-- Вот тебе и свадебный подарок от Средиземного моря,-- беззлобно сказал он. Набив табаком трубку, раскурил ее и, обняв жену за талию, ждал, когда на палубу вернется Уэсли. -- Там все сухо,-- сообщил Уэсли. -- Яхта надежная,-- любовно сказал Томас.-- Старушка "Клотильда".-- Заметив в руках Рудольфа и Гретхен стаканы, спросил: -- Что, торжества продолжаются? -- Всего один глоток,-- оправдывался Рудольф. Томас кивнул. -- Уэсли,-- строго сказал он,-- стань к штурвалу. Возвращаемся в Антиб на одном левом двигателе. Сбавь обороты и внимательно следи за показаниями масла и охлаждением. Если резко упадет давление либо начнет перегреваться двигатель, немедленно его вырубай! Рудольф чувствовал, что Том сам хотел стать за штурвал, но все же предоставлял это право своему сыну, чтобы мальчишка избавился от чувства вины за столкновение. -- Ну, люди,-- сказал Томас, когда Уэсли запустил левый двигатель и "Клотильда" медленно повернулась носом назад, к берегу.-- Улыбнулось нам Портофино! -- Ты о нас не беспокойся! -- сказал ему Рудольф.-- Лучше думай о своей яхте. -- Сегодня мы уже ничего не сможем сделать,-- объяснил им Том.-- Завтра утром наденем маски, поднырнем под нее, посмотрим, в чем там дело. Если это то, что я предполагаю, нам понадобится новый винт, а может, и новый вал. Я бы мог, конечно, пойти в Вильфранш, но в Антибе можно все приобрести куда дешевле. -- Да, ты прав,-- поддержала его Джин.-- Мы все очень любим Антиб. -- Какая ты милая девочка,-- похвалил ее Томас.-- А теперь, может, сядем за стол и поужинаем? На одном двигателе они могли идти со скоростью только четыре узла и, когда вошли в Антиб, там стояла гробовая тишина. Никаких тебе труб, рожков, свистулек. Никто их не приветствовал. Никто не бросал цветы вслед "Клотильде". IV Сквозь сон до Томаса донесся негромкий настойчивый стук в дверь. Вырываясь из крепких объятий Морфея, Томас подумал, что это Пэппи, и открыл глаза. Он был в своей каюте, лежал на своей койке, Кейт посапывала рядом с ним. Он добавил к нижней койке еще одно ложе, и теперь они могли спать вдвоем с Кейт, не испытывая особых неудобств. Днем его убирали, чтобы не мешало ходить по крохотной каюте. Стук продолжался. -- Кто там? -- прошептал он. Ему не хотелось будить Кейт. -- Это я,-- послышалось в ответ.-- Пинки Кимболл. -- Минутку...-- Том не стал включать свет, оделся на ощупь. Кейт спокойно спала, утомившись за трудный день. В свитере и брюках, он босыми ногами прошлепал по полу до двери, вышел в коридор, где его ждал Пинки. От Пинки сильно разило перегаром, но в коридоре было темно, и Томас не мог точно определить, до какой стадии он надрался. Том пошел впереди него в рулевую рубку мимо каюты, в которой спали Дуайер и Уэсли. Посмотрел на часы. На фосфоресцирующем циферблате было два пятьдесят. Поднимаясь по лесенке, Пинки несколько раз споткнулся. -- Что стряслось, Пинки, черт бы тебя подрал? -- раздраженно спросил Томас. -- Я только что из Канн,-- сказал тот, еле ворочая языком. -- Ну и что из этого? Ты всегда будишь других, когда возвращаешься из Канн? -- Нет, ты, приятель, прежде послушай,-- сказал Пинки.-- Я видел там твою свояченицу. -- Ты напился, Пинки,-- с отвращением сказал Томас.-- Пойди проспись! -- В красных брючках. Разве мог я запомнить такую деталь, если бы ее не видел? Я ведь видел ее сегодня весь день. Провалиться мне на этом месте! И я не настолько пьян, чтобы не узнать женщину, которая целый день торчала у меня перед глазами. Я страшно удивился. Подошел к ней, спросил, почему она здесь. Я думал, что вы в это время идете к Портофино. А она сказала, что вы до Портофино не добрались, у вас произошла авария и вы прекрасно вернулись в Антиб, где вам всем чертовски хорошо. -- Она не могла сказать "чертовски хорошо"! -- возразил Томас. Ему не хотелось верить пьяной болтовне Пинки. Джин никуда не могла уйти, она сейчас спит без задних ног здесь, на "Клотильде". -- Подумаешь, речевой оборот... Но я на самом деле ее видел. -- Где именно? -- Он понизил голос, чтобы не разбудить других. -- В баре со стриптизом. "Порт роз" на улице Бивак Наполеона. Она была в баре с каким-то громадным югославом или кем-то вроде этого. Этот тип был в габардиновом костюме. Я его уже прежде там видел. Он -- сутенер. Отсидел срок. -- Господи! Она была пьяна? -- В стельку,-- сказал Пинки.-- Я предложил отвезти ее назад в Антиб. Но она отказалась, сказав: "Этот вот джентльмен отвезет меня туда, как только мы освободимся". -- Подожди здесь,-- бросил Том. Спустившись в салон, он прошел по коридору мимо кают, в которых спали Гретхен и Инид. Там все было тихо, ни звука не доносилось из-за дверей. Он толкнул дверь главной каюты. В коридоре всю ночь горел свет на случай, если Инид захочет в туалет. Приоткрыв дверь пошире, он увидел Рудольфа. Тот мирно спал на широкой койке, в пижаме. Один. -- Да, ты прав,-- сказал он, возвратившись к Пинки. -- Ну и что ты собираешься делать? -- Поеду туда и привезу ее на яхту. -- Мне поехать с тобой? Там довольно разношерстная компания. Грубияны. Том покачал головой. Пинки -- не ахти какой помощник и в трезвом состоянии. А в пьяном -- и думать нечего. -- Спасибо. Лучше иди спать. Увидимся утром.-- Пинки начал было артачиться, но Томас, не обращая на него внимания, мягко подталкивал его в спину к трапу.-- Иди, иди,-- приговаривал он. Он видел, как Пинки неуверенно, пошатываясь, шел по пирсу, то пропадая в тени, то выходя на свет, направляясь на свою "Вегу". Том ощупал карманы, там была только мелочь. Он пошел назад, к своей каюте, особенно осторожно ступая, когда проходил мимо каюты Дуайера с Уэсли. Легонько постучав пальцами по плечу Кейт, разбудил ее. -- Только тихо,-- предупредил он ее.-- Не разбуди мне всех на яхте.-- Он сообщил ей о том, что рассказал ему Пинки.-- Нужно поехать и забрать ее оттуда. -- Ты поедешь один? -- Чем меньше будет народу, тем лучше,-- ответил он.-- Я привезу ее сюда, положу под бок мужу, а завтра он может соврать, что у его жены -- сильная головная боль, и она проведет весь день в постели, в каюте. Так что никто ни о чем не догадается. Для чего Уэсли или Кролику видеть ее пьяной? -- Я еду с тобой,-- решительно сказала Кейт. Она хотела встать с койки. Он уложил ее назад. -- Для чего ей знать, что и ты видела ее пьяной, да еще в компании с сутенером? Нам теперь предстоит всю жизнь быть с ними друзьями. -- Но ты только поосторожней. Обещаешь? -- Само собой. Конечно, постараюсь быть поосторожней,-- обнадежил он ее и поцеловал.-- Ну, дорогая, спи спокойно, зря не волнуйся. Любая другая женщина подняла бы невыразимый гвалт, думал он, поднимаясь на палубу. Только не Кейт! Он надел сандалии, которые всегда ставил у трапа, сошел на пирс. Ему повезло. Когда он выходил из-под арки, подъехало такси, из которого вышла пара в вечерних туалетах. Он сел в машину и сказал: -- Канны, улица Бивак Наполеона. Когда он вошел в бар "Порт роз", ее там не было. Не было и югослава в габардиновом костюме. Двое-трое посетителей, стоя у стойки, наблюдали за шоу, рядом были две проститутки. За некоторыми столиками посетители сидели в одиночестве, недалеко от входа за одним столом сидела троица мужчин с одной из участниц представления, и рожи троих ему сразу не понравились. Шоу только начиналось. Джаз-банд громко заиграл, и рыжеволосая девица в вечернем платье, покачивая бедрами, ходила по сцене, стягивая с себя перчатку, доходившую ей чуть ли не до плеча. Томас заказал виски с содовой, и когда бармен принес заказ, он обратился к нему по-английски: -- Я ищу одну американскую леди. Она была здесь совсем недавно. Каштановые волосы. В красных брюках. С месье в габардиновом костюме. -- Никакой американской леди я не видел,-- ответил бармен. Томас выложил сотню франков на столик. -- Погодите, может, вспомню,-- сразу изменил свое мнение бармен. Томас выложил вторую сотенную. Бармен быстро огляделся вокруг. Обе банкноты враз исчезли. Взяв в руки стакан, он старательно наводил на него блеск полотенцем. Заговорил, не глядя на Томаса. Джаз-банд в баре гремел, и никто, конечно, не мог его слышать. -- За туалетом,-- быстро сообщал бармен,-- увидите лестницу, она ведет в каморку. Там после работы обычно спит наша посудомойка. Фамилия этого парня -- Данович. Грязный тип. Будьте с ним поосторожнее. У него здесь немало друзей. Томас смотрел на сцену. Стриптизерша, стянув с ноги чулок, помахала им, как флажком, и сразу же начала возиться с резинкой другого. Делая вид, что поглощен представлением, он медленно двигался в глубь салона, к горящей неоном надписи "Туалеты". Все посетители, казалось, впились глазами в девушку, освещенную софитами, и на него, конечно, никто не обращал никакого внимания, он был в этом уверен на все сто. Томас юркнул под арку с неоновой надписью. Прошел мимо вонючих туалетов, за ними увидел ступеньки, ведущие вниз, в подвал. Быстро сбежал по ним, остановился перед тонкой фанерной дверью с гнилыми филенками, освещенную тусклой лампочкой. Несмотря на громкую музыку, он различил за дверью женский голос, который о чем-то истерично умолял, потом вдруг смолк, словно кто-то закрыл ей ладонью рот. Он толкнул дверь -- закрыта. Отойдя от нее на пару шагов, он с размаху надавил на нее плечом. Гнилая фанера и замок на соплях не выдержали, и он очутился в каморке. На матраце лежала Джин. Она силилась подняться, сесть на кровати. Спутанные волосы закрывали ее лицо, свитер на одном плече был разорван. Данович, тип в габардиновом костюме, стоя возле нее, смотрел, ничего не понимая, на разбитую дверь. В свете одной лампочки, свешивавшейся на проводе с потолка, Томас разглядел батареи пустых винных бутылок, верстак, разбросанные вокруг столярные инструменты. -- Том! -- воскликнула Джин.-- Забери меня отсюда! -- Она либо протрезвела от испуга, либо не была до такой степени пьяна, как утверждал Пинки. Она попыталась подняться, но этот югослав грубо ее толкнул на кровать. Он не спускал с Томаса глаз. -- Я приехал за этой леди,-- сказал Томас. -- Что тебе нужно? -- спросил Данович по-английски, правда, весьма неразборчиво. Он был примерно таких же габаритов, что и Томас, с мощными, покатыми плечами. На одной щеке -- шрам, то ли от ножа, то ли от бритвы. -- Я приехал за этой леди,-- повторил Томас,-- и я хочу отвезти ее домой. -- Я сам отвезу эту леди, когда мне захочется, когда сочту нужным. А теперь пошел отсюда вон, Сэмми! -- добавил он по-французски и бесцеремонно пятерней мазнул Джин по лицу, толкая ее назад, когда она предприняла еще одну безуспешную попытку подняться. Над их головами грохот оркестра усилился, по-видимому, стриптизерша справилась со вторым чулком. Томас подошел ближе к кровати. -- Не нарывайся на неприятности,-- тихо сказал он сутенеру.-- Эта леди едет со мной. -- Если она тебе так понадобилась, Сэмми, то придется тебе ее у меня отнять. Резко повернувшись, он схватил с верстака молоток с шарообразным бойком и, зажав в кулаке, занес его над головой. Боже, подумал Томас, повсюду меня преследует Фальконетти. -- Прошу тебя, умоляю, Том,-- канючила между пьяными рыданиями Джин. -- Даю пять секунд, чтобы ты убрался отсюда! -- угрожающе произнес Данович, надвигаясь на Томаса с молотком наизготовку на уровне его головы. Томас сразу оценил обстановку. Что бы ни случилось, нужно уберечь голову от удара. Если этому типу удастся нанести ему по черепу даже скользящий удар, ему конец! -- О'кей, о'кей,-- сказал Том, отступая назад и выставляя вперед обе руки для предосторожности.-- Я не ищу драки.-- Молоток в руке Дановича взлетел, и в то же мгновение Томас кинулся ему в ноги, ударив изо всех сил головой в пах. Но молоток все же опустился ему на плечо, и оно сразу онемело. Югослав, пошатываясь, попятился, с трудом удерживая равновесие, но Томас, обхватив его колени руками, повалил на пол, оказавшись сверху. Очевидно, он нанес удар по весьма болезненному месту, так как югослав несколько мгновений не оказывал никакого сопротивления. Томас, воспользовавшись этим, вытянул вперед руку для защиты от удара. Данович, размахнувшись, ударил его молотком по локтю. Одной рукой Томасу удалось перехватить молоток, а второй он нанес серию ударов противнику по лицу и по глазам. Данович все же вырвал молоток. Следующий удар Томас пропустил, и молоток опустился ему на колено. Острая боль пронзила его. На сей раз он крепче ухватился за молоток. Он не обращал внимания на удары, которые наносил Данович второй рукой, стараясь поскорее вырвать молоток у югослава. В процессе борьбы тот выронил молоток. Он отскочил недалеко и теперь лежал почти рядом на цементном полу. Томас прыгнул, работая коленками, чтобы опередить Дановича, не дать ему первым поднять молоток. Теперь они оба вскочили на ноги. Томасу трудно было двигаться из-за сильной боли в колене и пришлось переложить молоток в левую руку, так как онемевшее правое плечо почти не действовало. Сквозь грохот джаза, к которому добавлялось его тяжкое, вырывавшееся со свистом дыхание, он слышал визг Джин, но ее крики доносились глухо, как будто она была где-то далеко от него. Данович знал, что Томасу трудно двигаться, и теперь старался обойти его сзади. Томас с трудом повернулся. Данович бросился на него, но Томас нанес ему сильнейший удар молотком повыше локтя. Рука у того безжизненно повисла, но он все еще угрожающе размахивал здоровой рукой. Томас, заметив брешь в его защите, ударил его в висок -- удар оказался не прямым, скользящим, но и его оказалось вполне достаточно. Данович, зашатавшись, упал на спину. Томас кинулся к нему, сел на него верхом и занес молоток над его головой. Противник тяжело дышал, закрывая лицо одной рукой. Томас трижды опустил молоток -- нанес мощные удары по кисти, по плечу, по локтю, и все было кончено. Обе руки Дановича неподвижно вытянулись вдоль туловища. Томас снова взмахнул молотком, чтобы его прикончить. Глаза югослава затуманились из-за животного страха, он зло, в упор глядел на Томаса, а из виска его текла по лицу струйка крови. -- Прошу тебя, прошу,-- закричал он, умоляя.-- Пожалуйста, не убивай меня.-- Он уже не кричал, а визжал. Томас все сидел на груди Дановича, восстанавливая дыхание, с молотком, все еще занесенным над его головой. Если кто и заслуживал, чтобы его убили, так только этот тип. Фальконетти тоже этого заслуживал. -- Ладно, пусть кто-нибудь другой выполняет эту грязную работу. Томас, перевернув молоток, глубоко загнал его ручку в зияющий рот Дановича с дергающимися губами. Он слышал, как хрустнули его передние зубы. Он не мог больше убивать, но изувечить -- это другое дело. -- Ну-ка помоги мне! -- сказал он Джин. Она сидела на матраце, прижав обе руки к своей груди. Тяжело дышала, как будто и она принимала участие в драке. Джин медленно встала с койки, неуверенно, пошатываясь подошла к нему и, взяв его под мышки, потянула на себя. Он с трудом поднялся на ноги и, сделав шаг, чуть не упал на дрожащее тело Дановича. У него кружилась голова, и каморка плыла у него перед глазами. Но, несмотря на это, он ясно соображал. Увидев белый плащ, висевший на спинке единственного здесь стула, он сразу понял, что это плащ Джин. -- Ну-ка надень,-- сказал он ей.-- Нельзя же идти через весь ночной клуб в разорванном свитере. Может, ему вообще не придется дойти до выхода. Поднимаясь по лестнице, он обеими руками помогал своей ушибленной ноге, с трудом преодолевая одну ступеньку за другой. Данович остался там, в каморке. Он лежал на цементном полу с молотком, торчавшим из его обезображенного рта, откуда вытекала, пузырясь, кровь. Когда они проходили под аркой с неоновыми надписями "Туалеты и телефон-автомат", на сцене уже появилась другая стриптизерша. Спектакль с раздеванием в "Порт роз" шел без остановки. К счастью, в салоне было темно, так как все софиты были повернуты в сторону "артистки", одетой в черный костюм наездницы, в котелке и с хлыстом в руках. Тяжело, всем телом опираясь на руку Джин, Томас старался не сильно хромать, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Они были уже почти у выхода, как вдруг их засекла эта троица с девушкой, сидевшая за столиком рядом с выходом. Один из них встал и крикнул по-французски: "Allo! Vous la. Les Americains. Arrкtez. Pas si vite"1. Но им все же удалось выскользнуть за дверь на улицу. К счастью, им пришлось пройти немного -- мимо проезжало такси и Томас его окликнул. Джин с трудом затолкала его внутрь, потом протиснулась в машину сама, и такси тронулось по направлению к Антибу. Им удалось все же опередить этого клиента, который выбежал из бара за ними. Томас, весь измочаленный, устало откинулся на спинку сиденья. Джин в своем белом плаще забилась в дальний угол, подальше от него. Он и сам с трудом переносил собственный запах, смешавшийся с запахом Дановича и крови в этом мерзком подвале, и не винил Джин за то, что она пыталась отстраниться от него, чтобы не нюхать эту вонь. Вскоре Том то ли отключился, то ли заснул. Он так и не понял. Когда открыл глаза, машина ехала по улице, ведущей в бухту. Джин безутешно плакала в своем уголке, но сегодня она уже не сможет причинить ему никакого беспокойства. Томас вдруг фыркнул, когда они подъехали к месту швартовки "Клотильды". Этот странный звук всполошил Джин, и она даже перестала плакать. -- Чему ты радуешься, Том? -- спросила она. -- Да я вспомнил врача из Нью-Йорка,-- объяснил он.-- Он запретил мне делать резкие движения и напрягаться. Хотелось бы посмотреть на выражение его лица, если бы он увидал меня сегодня в этой каморке. Он заставил себя без ее помощи выбраться из машины. Расплатившись с таксистом, заковылял вверх по трапу за Джин. Вдруг у него снова закружилась голова, и он чуть не свалился с трапа в темную воду. -- Проводить тебя до каюты? -- предложила Джин, когда они наконец поднялись на палубу. Он от нее отмахнулся. -- Иди вниз и сообщи мужу, что ты вернулась. И придумай для него любую историю, чтобы объяснить то, что случилось с тобой. Она, подавшись к нему, поцеловала его в губы. -- Клянусь тебе, что больше не возьму в рот ни капли спиртного до конца своей жизни,-- твердо сказала она. -- Ну да ладно,-- сразу подобрел он.-- Тем не менее у нас все сложилось удачно, не находишь? Он потрепал ее по гладкой детской щеке, чтобы смягчить свои слова, и глядел вслед, когда она через салон шла к своей каюте. Потом, превозмогая боль в ноге, подошел к своей, открыл дверь. Кейт не спала, и в каюте горел свет. Увидев, как его разукрасили, она лишь издала хриплый сдавленный звук. -- Тс-с-с,-- прошептал он ей. -- Что случилось? -- тихо, тоже шепотом, спросила она. -- Кое-что весьма значительное,-- сказал он.-- Мне удалось не убить человека.-- Он опустился на койку.-- Ну а теперь одевайся и иди за доктором. Он закрыл глаза, но слышал, как она быстро одевается. Когда она закрывала за собой дверь, он уже спал. Он проснулся рано, разбуженный звуком льющейся воды. Это Дуайер с Уэсли поливали из шланга палубу. Они не могли заняться уборкой раньше, так как поздно вернулись в бухту. На его колене была толстая повязка, а правое плечо при каждом движении заставляло морщиться от боли. Но все могло быть гораздо хуже. Врач после осмотра сказал, что у него все кости целы, но колено сильно повреждено, может, даже разорвано какое-нибудь сухожилие. Кейт готовила завтрак на камбузе, а он лежал один на широкой койке и вспоминал, сколько раз ему приходилось вот так просыпаться по утрам, когда все тело ныло, болело из-за синяков и кровоподтеков. Не тело -- а банк памяти. Он с трудом сполз с койки и, припадая на здоровую ногу, подошел к небольшому зеркалу на маленьком серванте. Да, не лицо, а кровавое месиво. Тогда, во время драки, он ничего не чувствовал. Но когда повалил Дановича, сильно ударился физиономией о бетонный пол. Нос у него распух, одна губа вздулась, на лбу и скулах были глубокие порезы. Он минут пять натягивал штаны, а с рубашкой так и не удалось совладать. Взяв ее с собой, он доковылял вприпрыжку до камбуза. Кофе уже был готов, а Кейт выжимала апельсины. После того как врач сказал, что у него ничего серьезного, она успокоилась и снова стала деловой, как всегда. После ухода доктора Томас, пока не заснул, рассказал ей обо всем, что случилось. -- Не хочешь ли поцеловать прекрасное личико своего жениха? -- спросил он ее. Она нежно его поцеловала, наградив улыбкой, помогла надеть рубашку. Он не стал признаваться, как ему больно двигать плечом. -- Кто-нибудь из наших об этом знает? -- спросил он. -- Я пока ничего не говорила ни Уэсли, ни Дуайеру,-- сказала она,-- а остальные пока не показывались. -- Ну, для всех,-- сказал Том,-- я подрался с каким-то пьяницей у "Ле Камео". То есть преподал человеку урок, чтобы он больше никому не портил настроение в свадебную ночь, если напьется ненароком. Кейт понимающе кивнула. -- Уэсли уже нырял сегодня в маске, осмотрел, что там случилось под днищем яхты,-- сообщила она ему.-- От правого винта отвалился большой кусок и, насколько он может судить, вал тоже погнулся. -- Если мы выйдем в море через неделю, то считай, что нам сильно повезло,-- сказал Томас.-- Ну да ладно. Пойду на палубу и начну излагать свою ложь. Кейт с апельсиновым соком и кофейником на подносе поднялась по лесенке. Томас пошел за ней. Увидев его на палубе, Уэсли с Дуайером ужасно удивились. -- Господи, кто же тебя так разукрасил? -- спросил Дуайер. А Уэсли только спросил: -- Папочка, что с тобой? -- Расскажу, когда все соберутся,-- ответил Том.-- Эту историю я расскажу только раз, не больше. На палубу вышли Рудольф с Инид. По выражению лица Рудольфа Томас понял, что Джин либо рассказала ему все, либо большую часть из того, что с ней произошло. -- Дядя Томас, какое у тебя сегодня смешное лицо! -- сказала малышка. -- Думаю, ты права,-- отозвался Томас. Рудольф особо не распространялся, только сказал, что у Джин сильно болит голова и ей придется полежать в постели. Он сам отнесет ей кофе и сок, и они с ней позавтракают в каюте. Они сидели все за столом, когда к ним подошла Гретхен. -- Боже, что с тобой, Том? -- воскликнула она.-- Что, черт возьми, с тобой стряслось? -- Как я ждал, когда же кто-нибудь, наконец, задаст мне такой вопрос,-- съехидничал Томас. Он и ей пересказал придуманную им историю о драке с пьяницей у бара "Ле Камео".-- Только,-- смеясь, заключил он,-- этот пьяница не был так пьян, как я сам. -- Ах, Том,-- сказала расстроенная Гретхен.-- Я-то думала, что ты завязал с драками. -- Ну, я-то завязал,-- ответил он.-- Но пьяница, по-видимому, нет! -- Ну а где же ты была, Кейт? -- обвиняющим тоном спросила Гретхен. -- Как где? В кровати, спала,-- спокойно ответила Кейт.-- Он незаметно удрал. А то вы не знаете этих мужиков! -- Какой позор! -- сокрушалась Гретхен.-- Взрослые, здоровые мужчины, и дерутся как петухи! -- Конечно, позор,-- согласился с ней Томас.-- Особенно когда над тобой одерживают верх. Ну а теперь давайте завтракать. V Позже тем же утром Томас с Рудольфом оказались одни на носу. Кейт с Гретхен пошли за покупками на рынок, взяв с собой маленькую Инид. Уэсли с Дуайером, снова надев маски, ныряли под яхту, пытаясь точно установить характер поломки. -- Джин мне все рассказала,-- признался ему Рудольф.-- Не знаю, Том, как и благодарить тебя. -- Забудь об этом! Не все было настолько серьезно. У страха глаза велики. Может, такое зрелище не для глаз такой воспитанной женщины, как Джин. -- Весь день пили, пили,-- с горечью в голосе говорил Рудольф.-- И вот вам, последняя капля,-- когда она увидала нас с Гретхен со стаканами в руках на палубе перед обедом. Она просто не могла вынести соблазна. А алкоголики -- люди очень хитрые. Как ей удалось меня обмануть, вылезти из постели, неслышно одеться, уйти, не разбудив при этом меня... ума не приложу...-- Он покачал головой.-- Она последнее время так хорошо себя вела, что я перестал о ней беспокоиться. Но стоит ей опрокинуть пару рюмок, все идет насмарку. Она уже не отвечает за свои поступки. Становится совсем другой. Ведь когда она трезвая, то не бродит по барам и не ищет там мужиков по ночам! -- О чем ты говоришь, Руди! -- Она мне все рассказала, все,-- продолжал Рудольф.-- Какой-то вежливый, умеющий хорошо говорить молодой человек подошел к ней, сказал, что у него есть автомобиль, что он знает один очень приятный ночной бар в Каннах, работающий до рассвета. Не хочет ли она прокатиться с ним туда, он ее привезет назад, как только она пожелает... -- Вежливый, умеющий хорошо говорить молодой человек,-- повторил за ним Томас, вспоминая этого Дановича, лежащего на цементном полу в этой каморке, с торчащим изо рта с разбитыми зубами молотком. Он фыркнул. -- Могу заверить тебя, что сегодня утром от его вежливости и хороших манер не осталось и следа. -- Когда они приехали в этот бар, в этот вертеп со стриптизом -- мне даже трудно представить себе, как Джин могла оказаться в таком мерзком месте,-- он сказал, что там слишком шумно, не хочет ли она спуститься с ним в один уютный клуб... ну а остальное ты и сам знаешь...-- Рудольф в отчаянии покачал головой. -- Не думай больше об этом, прошу тебя, Руди,-- сказал Томас. -- Почему ты не разбудил меня, поехали бы вместе,-- жестко, хриплым голосом сказал Рудольф. -- Такие поездки не для тебя, Руди. -- Но ведь я же ее муж, черт возьми! -- Это еще одна причина, почему я не будил тебя,-- сказал Томас. -- Но он мог тебя убить? -- Да, в какой-то момент это казалось вполне реальным,-- признал Томас. -- Да и ты мог его убить. -- Вот это мне больше всего понравилось той ночью,-- сказал Томас.-- Я вдруг осознал, что не могу пойти на убийство. Ну, теперь пошли посмотрим, что там делают наши ныряльщики. Он заковылял по палубе к корме, оставляя своего брата с чувствами собственной вины и искренней благодарности. VI Томас сидел один на палубе, наслаждаясь тишиной, вдыхая свежий воздух позднего вечера. Кейт хлопотала внизу, а все остальные поехали на двухдневную экскурсию на автомобиле по горным городкам с заездом в Италию. Уже прошло пять суток после возвращения "Клотильды" в бухту, а они все еще ожидали, когда им пришлют из Голландии новый винт с валом. Рудольф в этой связи заметил, что небольшая поездка по историческим местам не помешает. Джин после ночи пьянства все время была подозрительно тихой, и Рудольф, чуя опасность, делал все, что мог, чтобы отвлечь ее. Он пригласил Кейт с Томасом, но они отказались. Новобрачным нужно побыть вместе наедине -- объяснили они. Том даже попросил Рудольфа взять с собой Дуайера. Тот ему не давал прохода, требуя назвать имя этого пьяницы, который его избил перед баром "Ле Камео", и, по-видимому, Дуайер вынашивал план жестокой мести вместе с Уэсли. К тому же Джин повсюду ходила за ним следом, не спуская с него странного, печального, загнанного взгляда. Отважно лгать в течение пяти суток -- тяжкое испытание, и теперь они, с облегчением вздохнув, остались вдвоем с Кейт на борту. В бухте было тихо, на большинстве яхт погашены на ночь огни. Том встал, позевывая, потянулся. Теперь тело его уже не так ныло, и, хотя он все еще хромал, боли в колене прекратились, и ему уже не казалось при ходьбе, что нога у него переломлена пополам. После драки он все же занимался любовью с женой, и сегодня была такая славная ночь для этого удовольствия, размышлял он, когда вдруг увидел на пристани автомобиль. Он быстро, выключив фары, ехал по пирсу к яхте. Черный DS-19 остановился напротив "Клотильды". Дверцы отворились. Оттуда вышли двое, потом еще двое. Последним вылез Данович. Одна рука его была в гипсе. Если бы на борту не было Кейт, он сиганул бы через перила и уплыл -- пусть догоняют! Но теперь ему не оставалось ничего другого, как стоять на своем месте. На яхтах ни справа, ни слева не было ни души. Данович остался на пирсе, а трое его дружков поднялись на борт. -- Ну, джентльмены,-- мирно спросил Томас.-- Что вам угодно? На него обрушился сильнейший удар. Он только что вышел из состояния комы. В палате больницы с ним находились рядом Кейт и Уэсли. -- Больше никогда...-- произнес он и снова потерял сознание. Рудольф вызвал из Нью-Йорка специалиста по болезням мозга, но тот приехал в Ниццу, когда Томаса не стало. -- У него был проломлен череп,-- объяснил врач Рудольфу,-- и он потерял очень много крови. Рудольф заставил Гретхен, Джин и Инид переехать в отель. Гретхен получила от него строгие указания ни на минуту не отходить от Джин. Рудольф сообщил обо всем, что ему было известно, в полицию, и полицейские разговаривали по этому поводу с Джин, но через час допроса с ней произошла истерика. Она, правда, успела рассказать им все о "Порт роз", и они задержали Дановича. Но, к сожалению, никаких свидетелей избиения Томаса не было, к тому же Данович представил безукоризненное алиби на ту ночь, и к нему при всем желании нельзя было придраться. VII На следующее утро после кремации Рудольф и Гретхен поехали на такси в крематорий, чтобы забрать металлическую урну с прахом брата. Потом поехали назад, в Антибскую гавань, где их возвращения ждали Кейт, Дуайер и Уэсли. Джин с Инид находились в своем номере, в отеле. Нельзя заставлять Кейт сейчас находиться рядом с Джин -- слишком большая нагрузка на ее нервы, подумал Рудольф. Ну а если Джин и напьется, то для этого у нее будет веская причина. Теперь и Гретхен знала все подробности этой свадебной ночи. -- Только про Тома можно сказать,-- сказала Гретхен, когда они ехали в шумном потоке уличного движения в этом курортном городке,-- что у него одного из нас жизнь удалась. -- И он умер за того из нас, у кого она не заладилась,-- печально откликнулся Рудольф. -- Ты совершил только одну ошибку,-- сказала Гретхен,-- не проснулся вовремя в ту роковую ночь. -- Только одну,-- эхом отозвался Рудольф. Потом они уже ехали молча до самой стоянки "Клотильды". Кейт, Уэсли и Дуайер в рабочей робе ждали их, стоя на палубе. У Дуайера и Уэсли от слез покраснели глаза, а на лице Кейт не было видно ни слезинки. Рудольф поднялся на борт с урной в руках, за ним Гретхен. Он поставил ее в рубке. Дуайер, подойдя к штурвалу, запустил единственный работающий двигатель. Уэсли поднял трап, спрыгнул на пирс, чтобы отдать концы. Кейт их поймала на лету. Уэсли, перепрыгнув через полоску воды, мягко, словно кошка, приземлился на корме. Подбежал к Кейт, чтобы помочь ей справиться с якорем. Все было так знакомо, все так обычно, давно заведенная рутина, как это бывает всегда перед выходом в открытое море. Рудольф, стоявший на палубе, никак не мог отделаться от ощущения, что вот сейчас, в любую минуту, из рубки выйдет как ни в чем не бывало его младший брат, попыхивая трубкой. Безукоризненно чистая бело-голубая яхта, натужно гудя единственным дизелем, выходила из тихой бухты. На ее палубе стояли только неясно очерченные фигуры в черном траурном одеянии, и сейчас она абсолютно ничем не отличалась от других судов для развлечений, уходящих от берега на целый день, чтобы доставить удовольствие своим клиентам. Все молчали. Они еще накануне условились, что будут делать. Они плыли с час на юг, уходя все дальше от материка. Но у них работал только один двигатель, и они не рискнули слишком удаляться от берега. Ровно через час Дуайер, развернув яхту, вырубил двигатель. Поблизости не было ни одного судна, ни одного парусника, и волны были такими маленькими, что даже не слышалось их плеска. Рудольф вернулся в рубку, вынес урну и снял с нее крышку. К нему подошла Кейт с большим букетом белых и красных гладиолусов. Они все выстроились в шеренгу, лицом к открытому безлюдному морю. Уэсли, взяв урну из рук Рудольфа, помедлив несколько мгновений, без слезинки в глазах, стал пригоршнями разбрасывать прах отца по поверхности воды. Вся операция заняла какую-то минуту. Прах медленно поплыл прочь, матово поблескивающая черная пыль на голубой сверкающей водной глади Средиземного моря. Тело отца тоже пропало в глубокой пучине, подумал Рудольф. Кейт мягким, плавным жестом полных загорелых рук бросила в воду букет цветов. Уэсли кинул за борт урну с крышкой, и они тут же камнем пошли ко дну. Уэсли пошел в рубку, завел двигатель. Теперь они взяли курс к берегу, держась прямо на вход в бухту. Кейт спустилась вниз, в салон, а Дуайер пошел на нос, оставив на корме Рудольфа с Гретхен. Лица у них обоих были мертвенно-бледными. Стоя в одиночестве на носу яхты, Дуайер чувствовал, как его обдувает легкий свежий бриз, он пристально вглядывался в линию берега, белоснежные особняки, старые крепостные стены, зеленые сосны, которые все увеличивались в размерах на ярком, слепящем утреннем солнечном свете. "Вот он, благодатный простор для богача!" -- вспомнил Дуайер.