-- Больше дыма нет. Вообще больше ничего нет.
Эта толстая задница Куэйлс не выиграл ни одного поединка после того, как ваш
засранец-братишка разделался с  ним. У меня тогда  был реальный шанс надежно
заработать на нем. Хотя итальянцы могли обмануть  и лишить меня моей доли. А
ведь это я нашел Куэйлса, это я привел его на ринг. Нет,  дыма уже нет.  Кто
уже  умер,  кто сидит за решеткой. Никто,  по  сути дела, и  не помнит имени
вашего братца. Может разгуливать по Пятой авеню во главе колонны на параде в
честь Дня  Колумба1, и никто не тронет его и пальцем. Можете сообщить ему об
этом.  Скажите ему,  что моя  новость стоит  гораздо  больше ста  пятидесяти
долларов.
     --  Скажу,  мистер  Шульц,  обязательно передам.--  Рудольф старательно
изображал, что ему  якобы  понятно,  о  чем идет  речь.--  У  меня  еще один
вопрос...
     -- Не много ли вопросов за такие деньги?
     -- Он хочет знать, как там его жена.
     Шульц рассмеялся.
     --  Эта  проститутка?  --  спросил  он,  выговаривая  каждое  слово  по
слогам.-- Ее фотография попала в газету.  В "Дейли ньюс". Причем дважды.  Ее
задержали за приставания к мужчинам в барах. Репортеру она назвалась Терезой
Лаваль. Чтобы подумали, что речь идет о француженке. Но я-то сразу узнал эту
сучку.  Все они --  б... все, до последней. Я  мог бы рассказать вам многое,
мистер...
     -- Не знаете ли  вы, где  она живет?  -- Рудольфу совсем  не  улыбалось
проторчать  весь  день  в  этой  жаркой, вонючей комнате, выслушивая  мнение
Шульца о женщинах.-- И где их сын?
     Шульц покачал головой:
     -- А кто знает? Я не знаю толком, где сам живу. Надо же, Тереза Лаваль,
француженка.-- Он снова засмеялся.-- Тоже мне француженка!
     -- Благодарю вас, мистер Шульц,-- сказал Рудольф.--  Больше не буду вас
беспокоить.
     --  Ничего страшного. Очень  рад был побеседовать  с вами. Вы  на самом
деле пришлете мои деньги завтра утром?
     -- Гарантирую.
     -- На вас такой  дорогой костюм,-- сказал Шульц.-- Но это все же еще не
гарантия.
     Рудольф вышел, а Шульц так и остался сидеть на своей кровати,  в жаркой
комнате, покачивая  головой. Даже Пятьдесят третья улица  теперь  показалась
Рудольфу вполне  привлекательной после  того, как он оставил  за спиной  эти
вонючие меблированные комнаты.

        II

     Когда он сходил по трапу самолета в аэропорту Кеннеди, в кармане у него
лежала телеграмма от  Рудольфа.  Вместе с  сотнями  других  пассажиров Томас
встал в очередь, чтобы  покончить с  формальностями в секциях  санитарной  и
иммиграционной служб. Когда он был здесь в последний раз, аэропорт назывался
Айдлуайлд.  Чтобы  назвали аэропорт  твоим именем,  оказывается,  достаточно
получить дырку в голове. Сомнительная, весьма дорогостоящая честь.
     Крупный  ирландец со значком "Иммиграционная служба" на лацкане смотрел
на него  так,  словно ему не нравилась сама мысль  о том, чтобы впустить его
обратно в  страну.  Он  долго  листал большую  черную  тетрадь,  испещренную
фамилиями, пытаясь  отыскать на  ее страницах фамилию  Джордах, и, казалось,
сильно расстроился, когда не обнаружил ее.
     Томас прошел на таможню,  где стал дожидаться своего багажа. Как много,
однако,  здесь  народа!  Казалось,  все население  Америки  возвращается  из
отпусков, проведенных в Европе. Откуда у людей столько денег?
     Он посмотрел на балкон, где за стеклом толпились встречающие -- друзья,
родственники тех, кто сейчас находился внизу. Узнавая своих, они принимались
энергично махать им руками.  Он указал  в телеграмме Рудольфу  номер  своего
рейса и время прибытия самолета, но не увидел его в густой толпе встречающих
на  балконе.  Он  почувствовал,  как вспыхнуло раздражение.  Не  для того он
прилетел, чтобы по всему Нью-Йорку вылавливать своего братца!
     После  возвращения в Антиб из  рейса  с Хитом  и его женой  Тома  ждала
телеграмма от Рудольфа.
     "<i>Дорогой  Том,</i>-- сообщал тот в  телеграмме,--  <i>здесь все о'кей.  Точка.
Надеюсь найти адрес сына в самое ближайшее время. С любовью Рудольф</i>".
     Он наконец  увидел  на  конвейере свой чемодан,  схватил  его  и  занял
очередь к стойке таможенника.  Какой-то идиот  из Сиракуз, потея, запинаясь,
рассказывал  инспектору длинную историю о том, где он  достал два одинаковых
вышитых  платья  с широкими юбками  и кому они  предназначались. У  Томаса в
чемодане не было никаких подарков, и инспектор пропустил его без задержки.
     Он  отказался от услуг носильщика и сам  донес свой чемодан до выхода и
тут  увидел  Рудольфа:  тот  махал  ему  рукой. Рудольф  стоял  среди  толпы
встречающих без головного убора,  в узких брюках  и  спортивном пиджаке. Они
пожали друг другу руки.  Рудольф  хотел было взять у него из рук чемодан, но
Томас не позволил.
     -- Ну, как  долетел?  --  спросил  Рудольф, когда они  вышли  из здания
аэровокзала.
     -- Отлично.
     --  Мой  автомобиль на стоянке. Подожди  здесь. Я  вернусь  через  пару
минут.
     Провожая его взглядом, Томас отметил, что  у Рудольфа все та  же легкая
скользящая походка и он абсолютно не двигает плечами при ходьбе.
     Расстегнув воротник, он  ослабил галстук. Хотя уже было начало октября,
но  стояла  удушливая  жара,  чувствовалась  влажная  вонь от  смога: воняло
отработанным керосином. Он уже давно забыл о своеобразном климате Нью-Йорка.
Как тут живут люди?
     Минут  через  пять  Рудольф  подкатил  к  нему  в  голубом  двухместном
"бьюике". Томас бросил чемодан на заднее сиденье и сел рядом с ним. В машине
работал  кондиционер, это  было весьма  кстати. Рудольф ехал  на дозволенной
скорости, а Томасу вспомнилась их поездка много лет назад, когда они ехали к
умирающей  матери,  как их  задержал дорожный патруль, и бутылка  бурбона, и
револьвер "смит-и-вессон". Времена изменились, и явно к лучшему.
     -- Ну, что скажешь? -- спросил Томас.
     -- Я нашел Шульца,-- ответил Рудольф.-- Вот я и послал тебе телеграмму.
Шульц сказал, что дыма больше нет.  Кто уже умер, кто -- в тюрьме. Я не стал
уточнять, что он имел в виду.
     -- Ну а что Тереза, малыш?
     Рудольф, нахмурившись, подергал рычажок кондиционера.
     -- Шульц не знает, где они находятся  -- ни сын, ни она. Но сказал, что
фотография твоей жены появлялась в газетах. Причем дважды.
     --  Это  по  какому же случаю,  черт бы  ее  побрал?  --  Томас  был на
мгновение ошарашен.-- Может, эта сумасшедшая все же  пробилась на сцену? Или
устроилась в каком-то ночном клубе?
     -- Ее арестовали за приставания к мужчинам в баре. Дважды,-- подчеркнул
Рудольф.-- Мне, конечно, очень неприятно сообщать тебе об этом, Том.
     -- Забудь,-- зло бросил он.-- Этого следовало ожидать.
     -- Шульц сказал, что она назвала репортерам вымышленное  имя, но он все
равно ее  узнал,--  продолжал Рудольф.--  Я навел справки. Это на самом деле
она. В полиции мне дали ее адрес.
     --  Если она не заломит цену,-- мрачно сказал Томас.-- Может, стать  на
время ее клиентом? Может, она наконец научилась это делать как следует?
     Томас видел, как гримаса исказила от его слов лицо Рудольфа, но он ведь
летел через океан не для того, чтобы здесь миндальничать.
     -- Ну а что насчет сына?
     -- Он учится в военном училище возле Покипси,-- сказал Рудольф.-- Я это
выяснил всего пару дней назад.
     --  Военное училище,  боже  мой,-- произнес Томас.-- Может, его приняли
туда, чтобы офицеры могли трахать его мать на маневрах?
     Рудольф ехал молча, не обращая внимания на  слова Тома -- пусть изольет
свою горечь.
     -- Да, только об этом  я и мечтал,-- вздохнул Том.-- Чтобы мой сын стал
солдатом! Ничего себе! А как тебе удалось раздобыть все эти сведения?
     -- Нанял частного детектива.
     -- Он разговаривал с этой сукой?
     -- Нет.
     -- Значит, никто не знает, что я здесь?
     --  Никто,-- подтвердил Рудольф.-- Кроме меня, разумеется. Но  я сделал
еще кое-что. Надеюсь, ты на меня не обидишься.
     -- Что такое?
     -- Я поговорил  с  одним адвокатом, своим приятелем. Не называя никаких
имен. Ты можешь получить развод и опеку над сыном. Без всяких проблем. Из-за
двух ее задержаний.
     -- Остается только надеяться, что рано или поздно ее запрут в тюрьму, а
ключ от камеры выбросят.
     --  Пока ее  запирали на  одну ночь  и  в  первый, и  во  второй раз  и
штрафовали.
     -- В этом городе есть хорошие адвокаты? -- Томас вдруг вспомнил те дни,
что провел в тюрьме в Элизиуме. Таким образом, за  решеткой побывали двое из
их семьи.
     -- Послушай,-- сказал Рудольф.-- Мне сегодня вечером  нужно вернуться в
Уитби. Можешь поехать со  мной, если  хочешь. Или  оставайся  здесь, в  моей
квартире. Там сейчас никого нет. Утром приходит горничная убирать квартиру.
     -- Спасибо. Ловлю  тебя  на слове  и  занимаю твою квартиру. Утром  мне
прежде  всего  хотелось бы  поговорить  с адвокатом.  Ты  мне  устроишь  эту
встречу?
     -- Конечно.
     -- У тебя есть адрес и название военного училища и все прочее?
     Рудольф кивнул.
     -- Вот и все, больше мне ничего не требуется.
     -- Как долго ты думаешь пробыть в Нью-Йорке?
     -- Пока не получу развод. Потом съезжу за сыном и заберу его  с собой в
Антиб.
     Рудольф помолчал. Томас смотрел из правого окошка  на яхты, стоявшие на
якоре в  бухте Флашинг-Бей.  Как  хорошо,  что его "Клотильда"  находится  в
Антибской гавани, а не в этой грязной бухте-помойке.
     -- Джонни Хит писал мне, что он совершил чудесное путешествие с вами,--
сказал Рудольф.-- Его жене тоже понравилось.
     -- Не  знаю, право,  было  ли  у нее  время  для  восторгов,-- возразил
Томас.-- Она то и дело то спускалась по лесенке в свою каюту, то поднималась
снова на палубу, меняя свои наряды  каждые пять минут. У нее, по-моему, было
штук  тридцать чемоданов.  Хорошо,  что на  борту, кроме  них двоих, не было
других пассажиров. Ее багажом мы заставили две свободные каюты.
     Рудольф улыбнулся.
     -- Она -- из очень богатой семьи.
     -- Ее богатство так из нее и прет со всех  сторон. А твой друг неплохой
парень. Его не пугала штормовая погода, и он просто засыпал меня вопросами о
вождении яхты, так что,  вероятно,  уже и  сам  может  повести  под  парусом
"Клотильду" к берегам  Туниса. Он сказал, что  собирается  уговорить  тебя и
твою жену вместе с ними совершить на моей яхте круиз следующим летом.
     -- Если у меня будет свободное время,-- быстро среагировал Рудольф.
     -- А что это ты болтал по поводу выборов мэра в этом захолустном Уитби,
я правильно тебя понял? -- спросил Томас.
     -- Уитби вовсе не захолустный городок. Ну а как тебе сама идея?
     -- Я лично вытер бы ноги о любого, пусть даже самого лучшего политика в
нашей стране,-- отозвался Томас.
     -- Может,  мне  удастся  переубедить  тебя изменить  твое  отношение  к
политикам.
     --  Среди  них  оказался  только один порядочный  человек,--  продолжал
Томас.-- Так они и его пристрелили.
     -- Не могут же они перестрелять всех.
     -- Могут попытаться,-- предположил Томас.
     Наклонившись вперед, он включил радиоприемник. Рев толпы заполнил салон
автомобиля,   послышался   взволнованный   голос  диктора,   комментирующего
бейсбольную встречу: "...чистый  прорыв к центру поля, игрок тянет время, он
приближается  все  ближе, ближе,  ближе, скользит по траве. Верняк! Верняк!"
Томас выключил радиоприемник.
     -- Чемпионат страны,-- пояснил Рудольф.
     -- Знаю. Я получаю парижское издание "Геральд трибьюн".
     -- Том,-- спросил Рудольф.-- Неужели ты никогда не скучаешь по Америке?
     --  А что  она такого  сделала для  меня? --  ответил  он  вопросом  на
вопрос.-- Мне наплевать,  увижу ли я  ее когда-нибудь еще после  этого моего
визита.
     -- Не люблю, когда ты так говоришь.
     -- Одного патриота в семье вполне достаточно,-- стоял на своем Томас.
     -- Ну а как же сын?
     -- Что сын?
     -- Ты надолго заберешь его в Европу?
     --  Навсегда,--  резко  ответил  Томас.--  Если  только   тебя  изберут
президентом страны и ты выправишь все дела  в ней, посадишь  за решетку всех
этих  мошенников,  всех этих генералов, полицейских,  судей, конгрессменов и
высокооплачиваемых адвокатов,  если, правда, они тебя прежде не  пристрелят,
вот тогда я, может, и разрешу ему приехать сюда, но ненадолго.
     -- Ну а как  быть с образованием? -- настойчиво продолжал расспрашивать
его Рудольф.
     -- В Антибе тоже есть школы. Уж  во всяком случае  получше, чем военное
училище с его палочной дисциплиной.
     -- Но ведь он -- американец.
     -- Ну и что?
     -- А то, что он -- не француз.
     --  Он  и  не будет французом,--  решительно ответил Томас.--  Он будет
просто Уэсли Джордахом. Вот и все!
     -- Он будет человеком без родины.
     --  Ну а где моя родина? Здесь? -- Томас засмеялся.-- Родиной для моего
сына будет яхта в Средиземном море, где он будет ходить под парусом из одной
страны, где  делают  оливковое  масло  и вино,  в  другую, где  тоже  делают
оливковое масло и вино.
     Рудольф решил не продолжать разговор. Весь оставшийся путь они проехали
молча до  самой  Парк-авеню,  где  находилась квартира  Рудольфа.  Он сказал
швейцару,  что вернется через несколько  минут, и тот припарковал его машину
во втором ряду. Швейцар бросил любопытный взгляд на Томаса: на его рубашку с
расстегнутым воротом, с ослабленным  галстуком,  на  его  голубой  костюм  с
широкими штанами,  на зеленую фетровую шляпу с коричневой лентой, которую он
купил в Генуе.
     -- Твой  швейцар, по-видимому,  не  одобряет мой наряд,-- сказал Томас,
когда  они подошли к лифту.-- Скажи ему, что я одеваюсь в Марселе, и  любому
нормальному человеку хорошо  известно,  что  Марсель -- столица высокой моды
для всех мужчин в Европе.
     --  Не  переживай   из-за  мнения  швейцара,--  успокоил  его  Рудольф,
приглашая войти в квартиру.
     -- Неплохо  ты, я вижу, здесь устроился,--  сказал  Том,  стоя  посреди
большой  просторной  гостиной  с  камином  и  длинной,  обтянутой  вельветом
соломенного цвета кушеткой, с двумя креслами с  подлокотниками,  стоящими по
обе ее стороны.
     Свежие цветы в вазах на столах, ковер от стены до  стены, яркие картины
художников-модернистов  на  покрытых  темно-зелеными   обоями  стенах.  Окна
выходили на запад, и весь  день в них пробивались сквозь щели в шторах яркие
солнечные лучи.  Мерно  гудел  кондиционер,  и  в  комнате  стояла  приятная
прохлада.
     --  Мы не  так часто  приезжаем в город, как нам хотелось  бы,-- сказал
Рудольф.--  Джин беременна,  и сейчас  у нее самые трудные два  месяца.-- Он
открыл сервант.--  Вот здесь бар,-- сказал он.--  Лед  в холодильнике.  Если
захочешь  есть  не  в  ресторане,  а  здесь,  в  квартире,  предупреди утром
горничную. Она очень хорошо готовит.
     Он показал Томасу его комнату, которую  Джин сделала точно  такой,  как
комнату для  гостей  в  фермерском доме в  Уитби, на  сельский  манер, очень
удобной. Рудольф  не мог  не заметить, как странно выглядит его брат в  этой
опрятной, убранной заботливой женской рукой комнате, с ее двумя  одинаковыми
кроватями и пологом на четырех столбиках и пестрыми лоскутными покрывалами.
     Томас  бросил  свой  чемодан вместе  с  пиджаком и  шляпой  на  одну из
кроватей,  и  Рудольфу   пришлось   сделать  над  собой  усилие,   чтобы  не
поморщиться.  На  своей яхте, как писал ему Джонни Хит,  Томас  поддерживает
идеальную чистоту. По-видимому,  он оставлял свои  морские привычки на яхте,
когда сходил на берег.
     Вернувшись в гостиную, Рудольф  налил себе  и Томасу виски с содовой. И
пока они пили,  он,  вытащив  из ящика  бумаги  из полицейского департамента
полиции и отчет о работе частного  детектива, передал их Томасу. Позвонил  в
контору  своему  знакомому адвокату  и договорился о встрече Томаса утром, в
десять.
     -- Ну,-- сказал  Рудольф, когда  они все допили до  дна,-- что тебе еще
нужно? Хочешь, я съезжу с тобой в военное училище?
     -- Нет, я поеду один,-- отказался от его предложения Том.
     -- У тебя есть деньги?
     -- Я в них просто купаюсь,-- ответил Томас.-- Спасибо.
     -- Если возникнет что-то непредвиденное, сразу звони.
     -- О'кей, господин мэр,-- шутливо ответил Томас.
     Они пожали еще раз друг другу руки. Рудольф, выходя из комнаты, увидел,
что  Томас стоит у стола, на котором  разложил бумаги из полиции  и листочки
доклада частного  детектива. Читая каждый документ  по очереди, Том подносил
его поближе к глазам. Рудольф захлопнул за собой дверь.
     "Тереза  Джордах,--  читал он  в  полицейском  досье,--  она  же Тереза
Лаваль". Томас широко ухмыльнулся. Его  так и подмывало позвонить ей сейчас,
немедленно,  пригласить к себе.  Он,  конечно, изменит голос при разговоре с
ней по телефону.
     "Квартира 14 В, мисс Лаваль. Это на Парк-авеню, между Пятьдесят седьмой
и Пятьдесят восьмой улицами".  Даже самая осторожная  проститутка ничего  не
заподозрит, услыхав  такой адрес. Интересно  будет  посмотреть  на  ее рожу,
когда она позвонит, а дверь откроет он, ее муж. Он подошел  было к телефону,
поднял  трубку  и  уже  набирал  последнюю  цифру ее  телефона,  раздобытого
детективом, но передумал. Он, конечно, не  сможет сдержаться и не избить ее,
и она  вполне заслуживает такой взбучки, но разве для  этого  он прилетел  в
Америку?

     Он побрился, принял душ, воспользовавшись  душистым мылом,  лежавшим  в
ванной. Выпив  еще один стаканчик, надел чистую рубашку, голубой марсельский
костюм. Спустился в лифте,  вышел на Пятую авеню, где уже сгущались сумерки.
На  другой стороне он  увидел  закусочную,  зашел, заказал  себе  бифштекс и
полбутылки   вина,   неизменный  яблочный   пирог,   чтобы   таким   образом
поприветствовать родину. Потом  отправился на Бродвей.  Бродвей теперь  стал
куда  хуже, чем прежде,  из  музыкальных  магазинчиков  лилась оглушительная
музыка, реклама стала еще уродливее прежней, огромное количество болезненных
на  вид людей,  отчаянно  толкающих друг  друга.  Но  ему  все  равно  здесь
нравилось.  Он мог идти куда  ему вздумается,  зайти  в  любой бар, в  любой
кинотеатр. Ведь кто умер, кто в тюрьме.

     Военная  школа "Хиллтоп", как явствовало из ее названия,  располагалась
на вершине холма и  на самом деле  была  военной1.  Здание окружала  высокая
серая каменная стена, как в тюрьме, и Томас, въезжая на  ее территорию через
центральные ворота  на  взятом напрокат автомобиле, сразу увидел мальчиков в
серо-голубой   униформе,  маршировавших  по  пыльному   плацу  под   громкие
отрывистые  команды. Погода изменилась, стало холоднее, и  некоторые деревья
во дворе школы уже начали менять свой цвет.
     Дорожка  шла мимо плаца, и Томас, остановив  машину,  стал наблюдать за
воспитанниками. Они, разбившись на четыре группы, разошлись по разным местам
на  площадке. Одни  маршировали,  другие ездили  на велосипедах. Ближайшая к
нему группа, в которую входило человек тридцать, включала  воспитанников  от
двенадцати до четырнадцати лет, то  есть все  они были приблизительно такого
возраста, что и его Уэсли. Когда они прошли мимо него строем, он, сколько ни
вглядывался в их ряды, но сына среди них не узнал.
     Томас снова  завел машину,  поехал дальше по дорожке к каменному серому
зданию,  похожему  на  небольшой замок.  Вся  территория  была в  образцовом
порядке, на лужайках с подстриженной травой разбиты клумбы с цветами. Другие
строения  были тоже внушительные,  солидные, построенные из такого же серого
камня, что и маленький замок.
     Тереза,  вероятно, дерет с  клиентов втридорога,  если могла  позволить
себе устроить мальчишку в такое престижное учебное заведение, подумал Томас.
     Выйдя из машины, он вошел в здание.  В коридоре с гранитным полом  было
темно и прохладно.  На стенах повсюду висели флаги, сабли, скрещенные ружья,
мраморные доски с выбитыми золотом именами выпускников академии, погибших на
испано-американской войне,  во  время  мексиканской  карательной экспедиции,
Первой  и Второй  мировых  войнах  и  в Корее. Все  это  смахивало  на  офис
компании, рекламирующей свою продукцию. Мальчик со стрижкой ежиком и  массой
замысловатых  шевронов  на  рукавах  мундира   спускался  навстречу  ему  по
лестнице.
     -- Сынок, не скажешь, где здесь главный офис? -- спросил его Томас.
     Мальчик тут же  вытянулся перед ним  по стойке  "смирно", словно это не
он, Томас, а генерал Макартур, и сказал:
     -- Прошу сюда, сэр!
     По-видимому, здесь, в военной академии "Хиллтоп", воспитанников обучали
оказывать  почести старшему поколению. Может, поэтому Тереза и определила их
мальчика  сюда.  Она  таким образом  хотела  восполнить  утраченное  к  себе
уважение.
     Мальчик распахнул перед ним двери в большой  светлый офис. За  барьером
две женщины, сидя за столами, что-то писали.
     -- Вот мы и пришли, сэр,--  сказал мальчик и, звонко щелкнув каблуками,
повернулся.
     Одна  из  женщин, оторвавшись  от  бумаг, на которых  ставила  какие-то
пометки, спросила Томаса:
     -- Чем могу вам  помочь, сэр? -- На ней не было военной формы, и она не
щелкала каблуками.
     -- В вашей школе учится мой сын,-- объяснил Том.-- Моя фамилия Джордах.
Мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из начальства.
     Женщина бросила  на  него какой-то странный взгляд, словно названная им
фамилия ей была неприятна, резала слух. Встав со своего места, она сказала:
     -- Я сообщу  полковнику Бейнбриджу,  что  вы здесь, сэр.  Не  угодно ли
присесть?
     Она, указав на скамью у стены, вразвалочку пошла к двери в другом конце
офиса. Толстая, лет  пятидесяти, с перекрученными чулками. Они, по-видимому,
здесь  не  слишком  искушают молодых солдат  сексапильными  дамами,  подумал
Томас.
     Вскоре  она  снова  появилась  и, открыв  небольшую дверцу  в  барьере,
сказала:
     -- Полковник Бейнбридж  примет вас  сейчас, сэр. Извините, что пришлось
немного подождать.
     Она провела Томаса в глубь комнаты  в  кабинет полковника Бейнбриджа. В
нем  было  еще  больше  флагов   и  фотографии  генерала  Паттона,  генерала
Эйзенхауэра  и самого полковника Бейнбриджа, со свирепым выражением на лице,
в боевой  куртке, с пистолетом  на боку,  в  каске,  с  болтающимся  на  шее
биноклем. Его сфотографировали на фронте, во время Второй мировой войны.
     Полковник Бейнбридж в военной форме регулярной армии Соединенных Штатов
стоял за столом, готовый чинно  приветствовать посетителя. Он был худощавее,
чем на фотографии, почти  лысый, носил очки в  серебряной оправе, при нем не
было  ни оружия,  ни бинокля,  и сейчас  он был похож на актера  из военного
фильма.
     -- Добро пожаловать в "Хиллтоп",-- радушно сказал он.
     Он  не  стоял  перед ним  по  стойке  "смирно",  но  у  Тома  сложилось
впечатление, что он вытянулся, как того требует устав.
     --  Не угодно  ли присесть? -- Он тоже бросил на него  странный взгляд,
точно такой же, как швейцар в доме Рудольфа.
     Если мне придется остаться в  Америке подольше,  подумал Томас, то надо
купить другой костюм.
     -- Мне не хотелось бы злоупотреблять вашим временем, полковник,-- начал
Томас,-- но я приехал повидать своего сына Уэсли.
     --  Да,  конечно,  я  вас понимаю,--  ответил  Бейнбридж.--  Он  слегка
заикался.--  Скоро наступит  перерыв  в занятиях, и  мы пошлем  за ним.-- Он
смущенно откашлялся.-- Мне доставляет большое удовольствие  встреча с членом
семьи  этого  мальчика,  который  наконец  удосужился  нанести  нам   визит.
Насколько я понимаю, вы его отец. Я прав в своем предположении?
     -- Я все объяснил леди в приемной.
     --  Надеюсь,  вы меня  простите,  мистер...  мистер  Джордах,--  сказал
Бейнбридж,  рассеянно  глядя  на фотографию  Эйзенхауэра  на стене,--  но  в
заявлении о приеме Уэсли ясно указано, что его отец умер.
     Ах эта сука, подумал Томас, вонючая, мерзкая сука.
     -- Ну, как видите, я жив.
     -- Я, конечно, вижу,-- нервно  продолжал Бейнбридж.-- Само собой, я все
вижу воочию.  Но, должно  быть, здесь  вкралась какая-то ошибка, совершенная
клерком, хотя, конечно, трудно понять, каким образом...
     -- Меня не было в стране несколько лет,-- объяснил Томас.-- Кроме того,
нельзя сказать, что нас с женой связывают добрые отношения.
     --  Ах  вон  оно  что,--  Бейнбридж  постукивал  пальцами по  маленькой
бронзовой пушечке у него на столе.-- Конечно, не принято вмешиваться в чужие
семейные дела... Я никогда  не имел чести встречаться с миссис Джордах. Мы с
ней  только  переписывались. Это ведь та самая миссис Джордах? --  приходя в
замешательство, спросил Бейнбридж.-- Та, которая  занимается антиквариатом в
Нью-Йорке?
     --  Может,  среди  ее клиентов и  есть антиквары,-- ответил Томас.--  Я
этого не знаю. Дело не в этом, я хочу увидеть своего сына.
     --  Они  закончат  строевую   подготовку  через  пять  минут,--  сказал
Бейнбридж.--  Я  уверен,  что,  увидев   вас,  он  очень  обрадуется.  Очень
обрадуется. Встреча с вами -- вот что ему, прежде всего, требуется сейчас...
в этот момент...
     -- Почему вы так говорите? Что с ним случилось?
     --  Понимаете,  он  -- очень  трудный  мальчик,  мистер  Джордах. Очень
трудный. У нас с ним постоянно возникают проблемы.
     -- Какие такие проблемы?..
     --  Он  чрезвычайно... ну... он  чрезвычайно  драчлив.--  Бейнбридж был
ужасно  доволен, что  сумел  наконец подобрать нужное слово.-- Он  постоянно
завязывает драки. С кем угодно. Неважно, сколько лет противнику  и какого он
роста. В прошлом семестре он даже ударил одного преподавателя. Преподавателя
естественной  истории.  Тот  целую  неделю не мог  вести занятия.  Он  очень
ловко... как бы получше выразиться... орудует  своими  кулаками, юный Уэсли.
Конечно,  нам  нравится  любой мальчик, демонстрирующий обычную,  нормальную
агрессивность в школе,  такой, как наша, но Уэсли...-- Бейнбридж вздохнул.--
Его несогласие с  чем-нибудь приводит не к обычным школьным  потасовкам, а к
настоящим  дракам,  и  нам  даже  приходилось  после  них  отправлять  наших
воспитанников в  госпиталь, причем даже  из старшеклассников. Буду с вами до
конца откровенным,  в нем  преобладает злобность взрослого  человека, и  мы,
педагоги, считаем его весьма опасным.
     Ну  вот,  бурлит  кровь  Джордахов,  с  горечью  подумал  Томас,  кровь
Джордахов, черт бы ее побрал.
     --  Мне  не  хотелось бы вас  огорчать,  мистер  Джордах, но  весь этот
семестр  Уэсли  проходит  испытательный  срок и  в связи с  этим лишен  всех
привилегий...-- сказал Бейнбридж.
     -- Ну, полковник,-- заговорил Томас.-- У  меня хорошая новость для вас.
Я собираюсь  предпринять  кое-что  в  отношении  Уэсли  и  решить  все  ваши
проблемы.
     -- Рад это слышать  от вас!  Я очень  рад, что вы намерены все взять  в
свои руки, мистер  Джордах. Сколько раз мы писали  его матери, но,  судя  по
всему, она настолько занята, что у нее нет времени даже нам ответить.
     --  Я намерен забрать его  из школы сегодня же,-- сказал Томас.-- И вам
больше не нужно будет беспокоиться о нем.
     Рука Бейнбриджа, лежавшая на маленькой игрушечной пушечке, задрожала.
     --  Нет,  я  не  предлагал  ничего столь радикального,  сэр,  смею  вас
заверить.-- Голос у него тоже дрожал.
     Сражения  в Нормандии,  битвы  в  долине Рейна давно ушли в  прошлое, и
теперь это был просто старик в военной форме офицера.
     -- Ну а я вам предлагаю, полковник,-- решительно заявил Томас.
     Бейнбридж поднялся из-за своего стола.
     -- Боюсь,  что...  это не положено,-- сказал  он.--  У  нас должно быть
письменное разрешение от матери. В конце концов мы имели дело  только с ней.
Она оплатила обучение за целый учебный год. К тому же нам нужно знать, какие
отношения связывают вас с этим мальчиком.
     Томас,  вытащив бумажник, извлек из  него свой паспорт,  положил его на
стол перед Бейнбриджем.
     -- Ну, кто здесь на фото? -- спросил он.
     Бейнбридж открыл книжицу в зеленом переплете.
     -- Конечно, это вы,-- сказал он,-- и ваша фамилия Джордах. Но, с другой
стороны... Поймите, сэр, мне просто необходимо связаться  по этому поводу  с
матерью мальчика...
     -- Мне не хочется отнимать у вас драгоценное время, полковник.
     Порывшись  во внутреннем кармане, он вытащил из  него  пакет  и  извлек
бумаги, составленные  при задержании Терезы в полицейском  участке,  а также
доклад частного сыщика по поводу Терезы Джордах, или же Терезы Лаваль.
     --  Вот,  прошу   ознакомиться,--  сказал  он,   протягивая   документы
полковнику.
     Бейнбридж  бегло  просмотрел доклад  сыщика,  потом, сняв  очки,  потер
устало глаза.
     -- Ах, боже мой! -- Он поспешно вернул  бумаги Томасу, словно опасаясь,
что  побудь  они  еще  несколько  минут  в его кабинете,  то  так навечно  и
останутся в архиве школы.
     --  Ну, вы  все-таки  намерены  удерживать мальчишку? -- резко  спросил
Томас.
     --  Конечно,  это  меняет   дело,--  сказал  Бейнбридж.--  Кардинальным
образом.

     Полчаса  спустя они  выезжали  через  центральные ворота военной  школы
"Хиллтоп". Солдатский  сундучок Уэсли стоял на заднем  сиденье,  а сам он, в
военной форме,  сидел  на переднем рядом с  Томасом.  Довольно  крупный  для
своего  возраста  парнишка,  с  желтоватой,  как  у больного,  кожей, весь в
прыщах. Мрачный взгляд черных глаз, большой, резко очерченный рот с тонкими,
мягкими губами придавал ему сходство, скорее, с Акселем Джордахом, чем с его
отцом Томасом.  Когда его привели к  Томасу, он не проявил  никаких особенно
восторженных  чувств и  абсолютно  равнодушно, не выказывая  ни  радости, ни
огорчения, воспринял сообщение о том, что его забирают из школы,  и даже  не
поинтересовался, куда повезет его Томас.
     --  Завтра,-- сказал ему Томас,  когда серое  здание скрылось  у них за
спиной,-- ты  наденешь нормальную  одежду. И  имей в виду: здесь, в школе, у
тебя была последняя драка.
     Мальчик молчал.
     -- Ты меня слышишь?
     -- Да, сэр.
     -- Не называй меня сэром! Я твой отец!

        ГЛАВА ПЯТАЯ

     1966 год
     За своей работой  Гретхен  то и дело  на несколько  минут забывала, что
сегодня у  нее  день  рождения  --  ей  исполнилось  ровно  сорок.  Сидя  за
звукомонтажным аппаратом,  она напряженно  вглядывалась в  стеклянный экран,
двигая  то один,  то  другой  рычажок. Она  накладывала  звуковую дорожку на
пленку. На руках  у нее были грязные хлопчатобумажные белые перчатки, сплошь
в  пятнах от эмульсии. Следы от пленки. Она быстро метила красным карандашом
куски и отдавала  их ассистентке, чтобы та  склеивала и складывала в коробку
по порядку.  Из  соседних  монтажерских на этаже  их здания на Бродвее,  где
арендовали  помещения и  другие  кинокомпании,  до  нее  доносились  обрывки
голосов, зловещие хриплые крики, взрывы, оркестровые пассажи и пронзительный
визг, когда крутили назад  пленку на большой скорости. Но она была настолько
поглощена своей  работой, что не  слышала никаких посторонних шумов. Обычная
обстановка  монтажной --  щелкающие,  гудящие  аппараты,  искаженные  звуки,
круглые жестяные коробки с пленкой, сложенные на полках.
     Она делала  уже  третью свою картину в качестве главного монтажера. Сэм
Кори научил ее всему, что знал  сам, когда она была  у него  ассистенткой, и
потом, высоко отозвавшись о ней в разговоре с режиссерами и продюсерами, тем
самым  сделал ей  рекламу, благословил  Гретхен  на  самостоятельную работу.
Обладая   высоким   профессионализмом,   к   тому   же  наделенный   богатым
воображением,  без всяких амбиций и  стремления занять место режиссера,  что
неизменно  могло вызвать  только  зависть  со  стороны  окружающих,  Гретхен
пользовалась на студии большим спросом и теперь могла сама выбирать  то, что
ей нравится, из всего того, что ей наперебой предлагали.
     Картину, над которой она в данный момент работала, снимали в Нью-Йорке,
и безличностное разнообразие этого города пленило ее, освежило после никогда
не  меняющейся,   обманчиво  веселой   атмосферы  "одной  большой  семьи"  в
Голливуде, где  все знали друг  о  друге. В  свободное  время она продолжала
заниматься политической деятельностью, которой отдавала  львиную долю своего
досуга в Лос-Анджелесе после гибели Колина. Со своей ассистенткой Идой Коуэн
они ходили на  разные митинги, где  произносились пламенные речи за и против
войны  во  Вьетнаме,  горячо  обсуждалась  проблема  перевозки  учеников  на
школьных  автобусах. Она  подписывала  десятки  петиций,  пыталась уговорить
знаменитых людей в  кинобизнесе  тоже поставить свои подписи. Вся эта  суета
помогала ей  избавиться  от чувства вины  за  то,  что она бросила  учебу  в
Калифорнии. К тому же  Билли уже достиг призывного возраста,  и мысль о том,
что ее единственного сына могут убить там, во Вьетнаме, была для  нее просто
невыносимой. У  Иды  не  было  сыновей,  но  она проявляла еще большую,  чем
Гретхен,  активность  на политических  сборищах, антивоенных  демонстрациях,
распространяла куда больше петиций, чем она.  Обе они носили на блузках и на
отворотах пальто значки со словами "Запретим атомную бомбу!".
     Если вечером она не ходила на митинги, то довольно часто посещала театр
и  делала  это с куда большим удовольствием, чем прежде, словно  компенсируя
свое долголетнее отсутствие на Бродвее. Иногда  она  ходила на  спектакли  с
Идой, маленькой, безвкусно одевающейся проницательной  женщиной, с которой у
нее  завязалась  прочная  дружба,   или  с  режиссером  ее  картины  Эвансом
Кинселлой, с которым у нее был роман, иногда  с  Рудольфом  и Джин, если они
были в городе,  или же с кем-нибудь  из актеров, с которыми познакомилась на
съемочной площадке.
     На  стеклянном  экране  перед  ней мелькали  кадры,  и  она  болезненно
морщилась. Кинселла снимал  картину  так,  что  было очень  трудно  ухватить
тональность, которая соответствовала тому  или  иному  отрывку.  Если ей  не
удастся исправить дело с помощью  искусного монтажа или если сам Кинселла не
придумает  ничего нового, то всю сцену обязательно придется переснимать. Она
была в этом уверена на все сто.
     Она выключила аппарат, чтобы  выкурить сигарету. В жестяных  крышках от
коробок для пленки, которые они с  Идой превратили в пепельницы, всегда было
полно окурков. Повсюду в монтажной  стояли  бумажные стаканчики для  кофе со
следами губной помады.
     Да, сорок лет, горестно подумала она, затягиваясь сигаретой.
     Пока  никто ее не  поздравил с днем  рождения.  В  отеле она на  всякий
случай все же заглянула в свой почтовый ящик --  нет  ли там хоть телеграммы
от  Билли? Нет, телеграммы  не  было.  Она  ничего не  сказала  о  своем дне
рождения Иде, которая наматывала  на  бобину длинные куски пленки из большой
парусиновой корзины. Иде самой уже за сорок, для чего тревожить  ее душу? И,
конечно,  она  ничего не  сообщила  Эвансу.  Ему было  всего  тридцать  два.
Сорокалетней женщине не подобает напоминать тридцатидвухлетнему  любовнику о
своем дне  рождения.  Она  вспомнила  свою мать -- какой она была  в день ее
рождения сорок лет  назад? Первенец, к  тому же девочка, которую она родила,
когда  и  сама была  еще,  по сути, девочкой --  ей было  чуть за  двадцать.
Интересно, что Мэри  Пиз Джордах говорила тогда  своей новорожденной дочери,
проливала ли над ней слезы? А когда родился Билли...
     Дверь отворилась, и в монтажную вошел Эванс. На нем  был белый с поясом
плащ, вельветовые штаны, красная спортивная  рубашка, кашемировый свитер. Он
не делал Нью-Йорку никаких  уступок в  стиле одежды и  одевался, как всегда,
по-своему.  Гретхен заметила, что его  плащ -- мокрый. В течение  нескольких
часов она ни разу не выглянула в окно и не знала, что на улице идет дождь.
     -- Привет, девочки,-- поздоровался с ними Эванс. Высокий,  худощавый, с
взъерошенными   черными  волосами,  с   черной  щетиной,  которой  постоянно
требовалась бритва. Его враги утверждали, что он похож на волка. У Гретхен о
его  внешности  пока  не сложилось  устойчивое  мнение.  То  он  ей  казался
красивым, то по-еврейски уродливым, хотя он не был евреем. Кинселла было его
настоящее имя. Когда-то  три  года он  ходил  к врачу-психоаналитику. Он уже
снял  шесть  картин,  трем  из  них  сопутствовал успех,  по природе он  был
сибаритом  --  как только входил в комнату, то тут же прилипал к чему-нибудь
спиной или  садился прямо  на стол, а  если  видел  кушетку, то бесцеремонно
заваливался на нее, задирая ноги. Он носил замшевые армейские ботинки.
     Первой он поцеловал в щечку Иду, потом -- Гретхен. Он  сделал одну свою
картину в Париже и там научился  целовать всех подряд на съемочной площадке.
Картина его была просто ужасной.
     -- Какой отвратительный день,-- сказал он.
     Он с  размаху уселся  на металлический монтажный стол.  Он всегда  и  в
любом месте чувствовал себя как дома.
     -- Сегодня утром начали снимать две мизансцены, как  вдруг пошел дождь.
Но это  только к лучшему. Хейзен уже  напился  к полудню. (Ричард  Хейзен --
исполнитель главной  роли. Он всегда надирался к  полудню.) Ну, как дела? --
осведомился он.-- Все готовы? Можем смотреть?
     -- Почти,-- сказала Гретхен. Как жаль, что она не заметила, что уже так
поздно. Она бы привела в порядок волосы, освежила макияж ради Эванса.
     -- Ида,-- сказала Гретхен,-- возьми последнюю часть, а я попрошу Фредди
прокрутить ее после текущего съемочного материала.
     Они  вместе спустились в холл, дошли  до маленькой проекционной в конце
коридора. Эванс незаметно ущипнул ее за руку.
     -- Гретхен,-- сказал он,-- прекрасная, неутомимая труженица.
     Они  сидели  в темной  проекционной,  просматривая материал предыдущего
съемочного дня, одну и  ту же сцену, снятую с  разных ракурсов, которая, как
они   все    надеялись,   гармонично   войдет   в   фильм,   который   будет
демонстрироваться на больших экранах в кинотеатрах по всей стране.
     Глядя на экран,  Гретхен думала  о том,  как  проявляется  причудливый,
своеобразный талант Эванса  на каждом дециметре снятой пленки. Она  мысленно
отмечала,  где  ей  предстоит  сделать  первый  монтажный  кадр  в  отснятом
материале. Ричард Хейзен был  пьян и явно надрался  вчера еще до  полудня --
это  было прекрасно видно  в кадрах. Если  так будет продолжаться, то  через
пару лет никто ему не даст работу.
     -- Ну, что скажешь? -- спросил Эванс, когда включили свет.
     -- Лучше снимать Хейзена по  утрам, пока он еще не  надрался,-- сказала
она.
     -- Видно, да? -- спросил Эванс.
     Он сидел, глубоко съехав вниз на стуле, положив ноги на спинку другого,
стоявшего перед ним.
     -- А как ты думаешь? -- спросила Гретхен.
     -- Ладно, придется поговорить с его агентом.
     -- Лучше поговори с его барменом,-- посоветовала Гретхен.
     -- Выпивка,--  вздохнул Эванс.--  Проклятье  Кинселлы,  я  имею в виду,
когда пьют другие.
     Проекционная вновь  погрузилась в  темноту,  и они стали  смотреть  тот
кусок, над которым Гретхен работала  целый день. Сейчас, на  большом экране,
он казался ей гораздо хуже, чем тогда, в аппаратной. Но когда его прокрутили
и снова включили свет, Эванс сказал:
     -- Отлично! Мне нравится.
     Гретхен  знала Эванса  вот уже два года,  она сделала с ним картину  до
этой и пришла  к выводу, что режиссер ее слишком нетребователен  к себе, ему
всегда  нравится  то,  что он делает.  Где-то в подсознании,  подспудно,  он
решил, что высокомерие только способствует лучшему выражению его "эго" и что
для психического здоровья надо держаться  независимо  и не  допускать, чтобы
его критиковали, это чревато опасностью.
     --  Я не  совсем  уверена,-- возразила Гретхен.-- Мне  хотелось  бы еще
повозиться с этим куском...
     --  Напрасная трата времени,--  отозвался Эванс.-- Я же говорю тебе  --
все хорошо!
     Как и большинство режиссеров, он проявлял свое нетерпение в монтажной и
всегда небрежно относился к деталям.
     -- Не знаю,-- неуверенно сказала Гретхен.-- По-моему, сильно растянуто.
     --  Именно это мне и нужно,-- объяснил  ей Эванс.-- Я хочу, чтобы здесь
все было именно растянуто.-- Он возражал ей, как упрямый ребенок.
     -- Посмотри сам! Все эти люди входят в двери,  выходят,-- настаивала на
своем Гретхен,-- эти  зловещие тени  мелькают, мелькают, но в результате так
ничего зловещего и не происходит...
     -- Не нужно делать из меня Колина Берка,-- вспылил Эванс. Он вскочил на
ноги.--  Меня зовут Эванс Кинселла,  напоминаю, если  ты  забыла, и оно, мое
имя, таким  останется впредь  -- Эванс Кинселла. Прошу тебя, всегда помни об
этом.
     --  Прекрати  ребячиться,--  резко  ответила Гретхен.  Иногда две роли,
которые    она   исполняла   для   Эванса-любовника   и    Эванса-режиссера,
переплетались.
     -- Где мой плащ? Где я оставил этот проклятый  плащ? -- громко закричал
он.
     -- Ты его оставил в монтажной.
     Они возвращались в монтажную  вместе. Эванс не помог ей нести коробки с
только что просмотренным  материалом, который она получила в киноаппаратной.
Он  раздраженно натягивал плащ.  Ида готовила  монтажный  лист  для  фильма,
который  они снимали днем.  Эванс  подошел к двери,  но  вдруг  остановился,
вернулся к Гретхен.
     -- Я  хотел  пригласить тебя  вместе пообедать,  а  потом  -- в кино,--
сказал он.-- Ну, как? -- Он кротко ей улыбнулся. Мысль о том, что он кому-то
может  не  понравиться  даже  на  одно  мгновение,  была  для   него  просто
невыносима.
     -- Извини,  не могу,-- ответила Гретхен.-- За мной должен заехать брат.
На уик-энд я собираюсь к нему в Уитби.
     Эванс  сразу  опечалился, ушел  в себя. Его  настроение менялось каждую
секунду.
     -- На этот уик-энд, выходит, я свободен как птица. А я-то думал, что мы
сможем...-- Он посмотрел на Иду,  давая  понять, что она ему мешает, что она
здесь  лишняя.  Но  та,  не обращая  на  него никакого  внимания, продолжала
увлеченно работать над монтажными листами.
     -- Я вернусь в воскресенье, как раз к ужину,-- сказала Гретхен.
     --  О'кей. Посмотрю, что  у меня  выйдет.  Передай привет своему брату.
Поздравь его от моего имени.
     -- С чем это?
     --  Разве  ты  не видела  его фотографию  в  журнале  "Лук"? Он  теперь
знаменитость, его знает вся Америка. По меньшей мере, на одну неделю.
     -- Ах, это,-- вспомнила Гретхен.
     Журнал поместил статью под  заголовком  "Десять  молодых, не  достигших
сорока, политиков, подающих большие надежды" и две фотографии Рудольфа, одна
с Джин в гостиной их дома, а на второй он сидит за своим письменным столом в
городской мэрии. В статье  подробно рассказывалось о привлекательном молодом
мэре с красивой, молодой и  богатой женой, который стремительно идет вверх в
республиканских кругах. Умеренный либерал, энергичный  администратор, он  не
был  еще  одним оторванным от жизни политиком-теоретиком  и  никогда в своей
жизни зря не получал жалованье. Реформировал городскую управу, способствовал
развитию   жилищного   строительства,   прижал   промышленные   предприятия,
загрязняющие окружающую  среду, посадил  за решетку  бывшего шефа полиции  и
трех  полицейских за взятки, поднял вопрос о  выпуске облигаций для создания
новых  школ, стал  влиятельным  попечителем  университета Уитби,  ввел в нем
совместное обучение. Дальновидный реформатор, он провел успешный эксперимент
с закрытием центра города для движения транспорта по воскресеньям и вечерами
в будни,  чтобы  жители  могли,  не  нервничая,  спокойно  прогуливаться  по
проезжей части улиц, делая покупки в центральных магазинах, превратил газету
"Сентинел", владельцем которой стал, в пропагандистский центр, где регулярно
публикуют  острые, разоблачительные статьи  о проблемах как  местного, так и
общенационального значения, и его газета не раз получала  награды как лучший
орган среди печатных изданий в городах с населением менее пятидесяти  тысяч;
произнес  зажигательную  речь  на  съезде  мэров  Америки  в  Атлантик-Сити,
заслужившую  восторженные  аплодисменты; был принят в  Белом  доме  вместе с
группой лучших мэров страны.
     --  Когда   читаешь  эту   статью,--  сказала  Гретхен,--  складывается
впечатление, что он сделал в  Уитби все, что только  возможно,  кроме  разве
воскрешения мертвых. По-видимому,  ее писала журналистка, безумно влюбленная
в него. А мой братец умеет очаровывать, этого у него не отнимешь.
     Эванс засмеялся:
     --  Как  вижу,  ты  не  позволяешь  родственным  узам  влиять  на  твое
беспристрастное мнение о родных и близких.
     -- Мне просто  хочется  надеяться,  что мои родные  и близкие не станут
принимать всерьез всю чушь, которую о них пишут.
     --  Да,  дорогая, твоя острая  стрела попала в цель,-- сказал  Эванс.--
Сейчас  же  пойду домой  и  сожгу  там  все альбомы  с газетными вырезками о
себе.-- Он поцеловал на прощание прежде Иду, потом Гретхен и сказал ей:
     -- Заеду за тобой в отель в семь вечера в воскресенье.
     -- Буду ждать,-- ответила она.
     -- Ухожу, чтобы в одиночестве  провести сегодняшний вечер,-- театрально
сказал он, направляясь  к двери и потуже затягивая на ходу пояс белого плаща
вокруг тонкой талии -- молодой "двойной" агент, играющий свою опасную роль в
малобюджетном кино.
     Гретхен отлично знала, каким "одиноким" будет его вечер и весь уик-энд.
У него было еще две любовницы в Нью-Йорке. Она об этом прекрасно знала.
     --  Никогда толком не могу решить, кто он на самом деле  -- ничтожество
или гений! -- сказала Ида.
     -- Ни то ни  другое,--  ответила Гретхен, просматривая не понравившийся
ей эпизод снова, чтобы понять, можно ли с ним что-нибудь сделать.
     В шесть тридцать в монтажную вошел Рудольф, подающий надежды политик, в
темно-синем  плаще и бежевой  хлопчатобумажной шляпе  от дождя.  Из соседней
комнаты  сюда долетал грохот мчащегося по рельсам поезда, а где-то в глубине
холла оркестр  в расширенном составе исполнял  увертюру  к  симфонии  П.  И.
Чайковского "1812  год".  Гретхен перематывала свой  кусок, и  диалоги вдруг
превратились в свистящую, громкую неразбериху.
     -- Боже,-- воскликнул Рудольф.-- Как можно выносить такую какофонию?
     -- Эти  звуки ласкают мой слух,-- сказала  Гретхен. Закончив перемотку,
она отдала  бобину Иде.--  А теперь  немедленно отправляйся домой,-- сказала
она ей.
     Если за Идой не следить, то,  когда у нее не было вечером свидания, она
вполне могла просидеть  в монтажной  до  десяти или  одиннадцати вечера. Ида
ненавидела праздность и ничегонеделание.

     Они  с Рудольфом спустились вниз на лифте, вышли на Бродвей, но он пока
не  поздравил ее с днем рождения. Гретхен не хотела напоминать ему об  этом.
Рудольф нес ее небольшой  чемоданчик, который Гретхен захватила  на уик-энд.
Дождь все  еще  шел,  а  такси  нигде  не  было  видно. Они пошли  пешком  к
Парк-авеню.  Утром  дождя не было,  и она  не захватила  зонтик.  Когда  они
наконец дошли до Шестой авеню, она вымокла вся насквозь.
     -- Этому городу требуется еще тысяч  десять  такси,-- сказал Рудольф.--
Какое безумие -- жить в громадном городе и мириться с их нехваткой.
     --   Энергичный   администратор,    умеренный   либерал,   дальновидный
реформатор...
     -- А, я вижу, ты прочитала статью,-- засмеялся он.-- Какой вздор! -- Но
ей показалось, что все же он очень доволен.
     Когда они вышли на Пятьдесят вторую улицу, дождь припустил еще сильнее.
Перед клубом "21"1 Рудольф остановился:
     -- Давай где-нибудь укроемся, чего-нибудь  выпьем. Швейцар позже найдет
нам такси.
     Ей  не  хотелось  заходить  в  такое  заведение, как  "21",  с  мокрыми
волосами, с заляпанными сзади грязью чулками, со значком на отвороте  пальто
"Запретим ядерную бомбу!", но Рудольф уже подошел к двери.
     У двери стояли четверо или пятеро служащих -- гардеробщицы, менеджеры и
метрдотель. Все они дружно поздоровались с Рудольфом:
     -- Добрый вечер, мистер Джордах,-- и некоторые долго трясли ему руку.
     С волосами,  конечно, сейчас  уже ничего  не  сделаешь, да и с  чулками
тоже,  поэтому Гретхен не  пошла  в дамскую комнату,  чтобы  привести себя в
порядок, а сразу прошла вместе с Рудольфом  к стойке бара. Они не собирались
здесь ужинать и  поэтому  не  стали заказывать столик.  Устроились в дальнем
конце стойки, где  никого не было. У входа в бар за столиками сидели мужчины
с  гудящими,  как  у  рекламных  агентов,  голосами,  которые,  конечно,  не
собирались запрещать атомную бомбу, и женщины, пользующиеся косметикой фирмы
"Элизабет  Арден"1,  которые, судя  по их  виду, никогда не имели  проблем с
такси.
     --   Ты  сильно  рискуешь  погубить  здесь  свою  репутацию,--  сказала
Гретхен.-- Приводишь сюда женщину в таком ужасном виде.
     -- Они видели и похуже,-- пошутил Рудольф.-- Значительно хуже.
     -- Большое тебе спасибо, братец.
     -- Я неудачно выразился,-- серьезно  сказал Рудольф.-- На самом деле ты
очень красивая женщина.
     Но  она  не  чувствовала  себя  красивой.  Она  лишь  чувствовала,  что
промокла, что она потрепанная, старая, уставшая, легкоранимая женщина.
     -- Сегодня вечером я намерена  жалеть себя,-- сказала она.-- Не обращай
внимания. Как там Джин?
     Вторая   беременность  Джин   закончилась  выкидышем,  она  тяжело  это
переживала.  Когда  Гретхен  с  ней  встречалась,  Джин  ей  казалась  такой
подавленной,  такой далекой и  отрешенной.  Она  вдруг  обрывала  беседу  на
полуфразе,  поднималась из-за стола и  уходила в  другую комнату.  Забросила
свои  занятия фотографией и, когда однажды Гретхен  спросила,  собирается ли
она к ним вернуться, только печально покачала головой.
     -- Джин? -- переспросил Рудольф.-- Ей уже лучше.
     К ним подошел  бармен,  и Рудольф заказал для  себя виски, а Гретхен --
мартини.
     Подняв свой стакан, он сказал:
     -- С днем рождения!
     Оказывается, он не забыл.
     --  Не  будь  таким  милым  со  мной,--  попросила она  его.--  Иначе я
расплачусь.
     Вытащив  из  кармана продолговатую  коробочку,  он положил ее на стойку
перед ней.
     -- Ну-ка, примерь!
     Она открыла коробочку с  названием фирмы "Картье". Там  лежали красивые
золотые часики. Она тут же сняла с руки свои массивные металлические часы и,
надев  новые, защелкнула тонкую золотую цепочку. Ну  вот  -- теперь ее время
потечет в драгоценной, изысканной  оправе. Единственный подарок за день. Она
поцеловала Рудольфа в щеку, стараясь  сдержать  слезы. Нужно заставить  себя
изменить мнение о нем, подумала она, заказав себе еще один мартини.
     -- Ну, какие еще у тебя трофеи за сегодняшний день? --  шутливо спросил
Рудольф.
     -- Никаких.
     -- Ну а Билли звонил? -- словно невзначай спросил он.
     -- Нет, не звонил.
     -- Пару  дней назад я столкнулся с ним в студенческом городке, напомнил
ему о твоей дате.
     -- Он, наверное, ужасно занят,-- заступилась Гретхен за сына.
     -- Может, ему не понравилось мое  напоминание,-- предположил Рудольф.--
К тому же он недолюбливает своего дядюшку Рудольфа.
     -- Он вообще всех недолюбливает,-- сказала Гретхен.
     Билли поступил в университет Уитби. Окончив среднюю школу в Калифорнии,
он заявил  ей,  что  собирается  поступать в колледж на  востоке  страны.  А
Гретхен  в глубине  души  надеялась,  что  он  поступит  в  Лос-Анджелесский
университет или в университет Южной  Калифорнии, чтобы он  по-прежнему жил с
ней, дома. Но Билли недвусмысленно дал ей понять, что его это не устраивает.
Он не хочет больше жить дома. Хотя он был довольно умным и способным юношей,
но не любил перенапрягаться, и отметки его были не настолько высокими, чтобы
его  приняли в какое-нибудь  престижное учебное высшее заведение  на востоке
США.
     Гретхен  обратилась  тогда  к  Рудольфу с  просьбой  использовать  свое
влияние и помочь ему  устроиться в Уитби. Билли был принят в университет. Он
редко ей писал,  иногда  ничего не  сообщал  о себе по  два  месяца. А когда
письма  все же  приходили, то были очень лаконичными, и в них он  в основном
перечислял  те предметы, которые посещал,  делился своими планами на  летние
каникулы,  которые  он проводил  всегда  только  на востоке страны.  Гретхен
работала в Нью-Йорке уже больше месяца, но он ни разу к ней не приехал, хотя
отсюда до Уитби рукой подать. До этого уик-энда она была слишком гордой и не
хотела  сама  к нему ехать, но в конце концов она не смогла больше  выносить
разлуку с ним.
     -- Что происходит с мальчишкой? -- спросил Рудольф.
     --  Не  знаю.  Он наказывает  меня  и заставляет меня  так  страдать,--
ответила Гретхен.
     -- Чем ты это объясняешь?
     -- Все из-за Эванса.  Я старалась быть осторожной, никогда не оставляла
его  на ночь у себя, всегда  приходила ночевать домой, никогда  не уезжала с
ним на уик-энды, но, к  сожалению, от  Билли  ничего  нельзя было скрыть. Он
скоро обо  всем  догадался,  и  в  наших  отношениях  наступило  охлаждение.
Кажется,  женщины больше страдают, когда у них есть дети, а не тогда,  когда
их нет.
     -- Все пройдет,-- уверенно  сказал Рудольф.-- Это обычная  подростковая
ревность, больше ничего.
     -- Хочется надеяться. Он презирает Эванса. Называет его шарлатаном.
     -- А это так на самом деле?
     Гретхен пожала плечами:
     -- Не знаю, право. Его,  конечно, нельзя сравнить с Колином, но в таком
случае и меня тоже нельзя сравнить...
     -- Не унижай себя,-- мягко упрекнул ее Рудольф.
     -- А чем же, как не самоунижением, заняться женщине в сорок лет?
     -- Оставь, тебе не дашь больше тридцати,--  сказал Рудольф.--  И в свои
тридцать ты такая красивая, такая желанная.
     -- Ах, дорогой мой братец!
     -- Эванс собирается на тебе жениться?
     -- В Голливуде тридцатидвухлетние режиссеры, которым сопутствует успех,
не женятся на сорокалетних вдовах, если только  те  не знамениты и не богаты
или и то и другое вместе,-- ответила Гретхен.
     -- Он тебя любит?
     -- Кто знает...
     -- А ты?
     --  Тот  же  ответ.  Мне  нравится с  ним спать, мне нравится  на  него
работать,  я чувствую, что к нему привязана. Он не  дает мне забывать, что я
женщина.  Мне  необходимо  чувствовать  привязанность  к  мужчине, быть  ему
полезной, а Эванс оказался как  раз таким счастливчиком. Если  бы  он сделал
мне предложение, я бы  приняла его, не раздумывая ни секунды. Но он этого не
делает.
     --  Да,  счастливые  деньки,--   задумчиво   произнес   Рудольф.--  Ну,
заканчивай. Нам пора. Джин ждет нас дома.
     Гретхен посмотрела на свои новые часики.
     -- Сейчас  ровно восемнадцать минут  восьмого,  если  верить  господину
Картье.
     Дождь  все  еще лил, но к входу тут же подъехало такси. Из  него  вышла
пара. Швейцар, держа над головой Гретхен свой большой зонтик, бежал за ней к
машине. Если стоишь у клуба "21", то тебе  никогда и в голову не придет, что
городу не хватает десяти тысяч такси.

     Рудольф  пропустил  вперед  Гретхен. Вдруг  они оба  услышали  какие-то
неистовые  звуки,  словно  кто-то колотил  одним куском  металла  о  другой.
Рудольф  кинулся в  гостиную, Гретхен  за ним.  Джин сидела на полу, посреди
комнаты, широко раздвинув ноги, словно ребенок, играющий  в кубики. Молотком
методично,  удар  за  ударом,  она  разбивала  свои  фотоаппараты,  запасные
объективы  с  линзами  и  прочее  фотооборудование,  теперь  горой  осколков
возвышающееся  у нее между колен. На ней были узкие брючки и грязный свитер.
Немытые  волосы  свешивались   прядями,  закрывая  лицо.  Склонившись,   она
увлеченно работала молотком.
     --  Джин,--  крикнул  ошарашенный   Рудольф.--  Что,  черт  подери,  ты
делаешь?!
     Она,  вскинув  голову,  лукаво посмотрела на него сквозь темную  завесу
волос.
     -- Его честь господин мэр, по-видимому, хочет знать, чем занимается его
красивая, молодая, богатая жена. Могу сообщить его чести господину мэру, что
его  красивая,  молодая, богатая жена  делает. Она превращает орудия труда в
кучу утиля.-- Она еле ворочала языком, так она была пьяна.
     Рудольф выхватил у нее молоток. Она не сопротивлялась.
     -- Достопочтенный мэр забрал молоток у своей красивой, молодой, богатой
жены,-- продолжала  она  в том же  духе.--  Но  ничего, моя  маленькая кучка
хлама! В  доме есть и другие молотки.  Ты постепенно  будешь увеличиваться в
размерах и очень  скоро станешь самой прекрасной кучей утиля  в мире,  и его
честь господин мэр превратит тебя в городской парк для жителей Уитби.
     Держа молоток в руке, Рудольф беспомощно посмотрел на Гретхен. В глазах
у него промелькнул стыд, потом страх.
     -- Боже, Джин,  опомнись, что ты  делаешь! Да здесь  добра,  по крайней
мере, на пять тысяч долларов!
     -- Достопочтенной супруге  мэра не нужны больше фотоаппараты,-- сказала
Джин.--   Пусть  теперь  другие  фотографируют  меня.  Пусть   бедняки  меня
фотографируют.   Талантливые,   бедные   люди.   Опля!   --  Она   картинно,
по-балетному, развела руками.-- Принеси мне побольше молоток, Руди. Дорогой,
не кажется ли  тебе,  что нужно принести  чего-нибудь выпить твоей красивой,
молодой, богатой женушке?
     -- По-моему, тебе уже достаточно.
     -- Рудольф,-- обратилась к нему Гретхен.-- Пожалуй, я пойду. Сегодня мы
не поедем в Уитби.
     -- Прекрасный  Уитби,-- подхватила Джин.-- Там, где  красивой, молодой,
богатой  жене достопочтенного  мэра  все любезно улыбаются,  и  демократы  и
республиканцы,   где   она  открывает  благотворительные  базары   и  всегда
появляется  рядом  с  мужем  на  банкетах  и  политических  митингах, где ей
непременно  нужно  присутствовать  в  день   вручения  дипломов  выпускникам
университета, в дни торжеств, посвященных общенациональному празднику -- Дню
независимости, на  встречах  футбольных  студенческих команд,  при освящении
новых научных лабораторий  и  душещипательных церемониях  по случаю закладки
жилых домов с теплыми туалетами для цветных.
     -- Прекрати, Джин! -- хрипло потребовал Рудольф.
     -- Нет, действительно,  мне  лучше уйти,--  сказала  Гретхен.-- Я  тебе
позвоню.
     --  Сестра  достопочтенного  мэра,  к  чему  такая  спешка?  Почему  ты
убегаешь? -- упрямо  продолжала  Джин.--  Может, в  один прекрасный день ему
понадобится  твой  голос.  Оставайся   с  нами,   и  давайте   все   вместе,
по-семейному, выпьем. Оставайся, послушай. Это может оказаться для тебя...--
Она никак не могла найти нужное слово.-- Поучительным. Как стать приложением
к  собственному  мужу всего за сотню  легко  усваиваемых уроков. Я собираюсь
отпечатать   свои   визитные   карточки:   "Миссис  Джин   Джордах,   бывший
профессиональный  фотограф, теперь придаток к мужу. Один  из десяти подающих
самые  большие надежды  придатков  в  Соединенных  Штатах.  Специальность --
паразитизм  и лицемерие.  Организует специальные  курсы на  тему  "Как можно
стать придатком".-- Она хихикнула.-- Любой настоящей голубоглазой американке
гарантирован диплом".
     Гретхен выбежала  из комнаты в  коридор. Рудольф не стал ее удерживать.
Он  стоял  в нерешительности посреди комнаты с молотком в  руках, не спуская
глаз со своей захмелевшей жены.
     Дверь лифта открывалась прямо в квартиру, и Гретхен пришлось в прихожей
подождать  лифт. Когда перед  ней открылась  дверь,  она услышала  за спиной
последние, по-детски жалостливые произнесенные  Джин слова: "Люди  почему-то
всегда забирают у меня молотки!"

     Вернувшись к себе в отель "Алгонкин", она позвонила в гостиницу Эванса,
но в его  номере никто не отвечал. Она попросила телефонистку  передать ему,
что миссис  Берк на уик-энд  не уехала и  весь вечер будет  у себя в номере.
Потом приняла горячую ванну,  переоделась и спустилась в ресторан отеля, где
поужинала.

     Рудольф позвонил ей на следующее утро. Она была одна. Эванс ей так и не
позвонил.  Рудольф сообщил, что  после  ее ухода Джин  легла спать, а  когда
проснулась,  ей  было ужасно  стыдно,  и она  сильно  раскаивается  в  своем
безобразном поведении. Сейчас она  в полном порядке, и они все же собираются
ехать в Уитби и ждут Гретхен у себя в квартире.
     --  Может,  все  же лучше  вам провести  вдвоем  этот день? -- спросила
Гретхен.
     --  Напротив,  нам  гораздо  лучше,  когда  мы не  одни,--  убеждал  ее
Рудольф.-- Ты  оставила  у  нас  свой  чемоданчик.  Так что знай, ты  его не
потеряла!
     -- Я помню,-- ответила Гретхен.-- К десяти буду у вас.
     Одеваясь, она  с  недоумением размышляла о вечерней  сцене,  вспоминала
такое  же   вызывающее,   странное,  неистовое  поведение  Джин  при  других
обстоятельствах. Теперь все становилось ясным. До сих пор она не делилась  с
Рудольфом своими подозрениями, потому что не  так часто виделась с  Джин. Но
теперь  не  могло  быть  никаких  сомнений: Джин -- алкоголичка.  Интересно,
догадывается  ли об  этом  сам  Рудольф?  Если  да,  то  что  он  собирается
предпринять?
     Без четверти десять звонка от Эванса все не было.
     Гретхен  спустилась  на  лифте вниз,  вышла  на  залитую солнцем  Сорок
четвертую  улицу  -- стройная,  высокая женщина с красивыми ногами,  мягкими
черными волосами, с белой кожей, в твидовом костюме и блузке-джерси, готовая
провести уик-энд  в  приятной  загородной  местности. Лишь значок на лацкане
пиджака   "Запретим  атомную   бомбу!",  который  она  носила   как  брошку,
свидетельствовал,  что в Америке далеко не все так благополучно, как кажется
этим солнечным весенним утром 1966 года.

     Все обломки фотоаппаратов и осколки линз были убраны из гостиной, когда
Гретхен  вошла  в  квартиру.  Рудольф  с  Джин  слушали  по   радиоприемнику
фортепьянный  концерт Моцарта.  Рудольф  казался спокойным,  невозмутимым, а
Джин была  бледна  и  руки  ее  немного  дрожали.  Она  подошла  к Гретхен и
поцеловала ее в щеку,  сказав  "хелло". По-видимому, она пришла в себя после
вчерашнего вечера.
     Бросив  на  Гретхен быстрый  взгляд,  в  котором,  как  той показалось,
мелькнула  просьба о  снисхождении, она  своим  обычным  низким  голосом,  с
непринужденными жизнерадостными нотками, сказала:
     -- Гретхен, ты выглядишь просто потрясающе в этом костюме. Ну-ка скажи,
где можно достать такой значок? Его цвет оттеняет цвет моих глаз.
     --  Да,  она  права,-- подхватил Рудольф.--  Думаю,  что  он произведет
фурор,  когда в следующий раз мы поедем в Вашингтон! -- сказал он ласково и,
почувствовав облегчение, засмеялся.
     Джин  держала его за руку,  словно  ребенок на прогулке  с  отцом. Так,
держась  за  руки, они  спустились  вниз,  чтобы  подождать там механика  из
гаража,  который должен был  пригнать их автомобиль. Каштановые волосы Джин,
теперь  чистые и блестящие,  она заколола на затылке бантом-бабочкой, на ней
была рубашка с короткими рукавами. Красивые, прямые, уже загоревшие стройные
ноги были без чулок. Как всегда, ей нельзя было дать больше восемнадцати.
     Когда они ждали машину, Рудольф сказал Гретхен:
     -- Я позвонил своей секретарше, попросил ее найти Билли и сообщить ему,
что мы ждем его на ланч у нас дома.
     -- Спасибо тебе, Руди,-- ответила Гретхен.
     Она  так давно  не видела Билли  и  надеялась, что при  их  встрече она
сумеет быстрее преодолеть неловкость, если рядом будут родные.
     Механик наконец  подогнал  машину, обе  женщины устроились  на переднем
сиденье   рядом  с  Рудольфом.   Он  включил  радиоприемник.   Моцарт,  этот
беззаботный, весенний Моцарт сопровождал их в пути до самого Бронкса.
     Они мчались по шоссе мимо  кустарников кизила, мимо цветущих тюльпанов,
размеченных белой краской спортивных площадок,  на  которых взрослые  и дети
играли  в  баскетбол.  Моцарт  уступил  микрофон  Лессеру1, потом запел  Рей
Болджер2,  запел  вдохновенно,  неподражаемо:  "Я  крошку  Эми   полюбил,  а
разлюбить не смог", и Джин подпевала своим низким, приятным голосом. Все они
прекрасно помнили, какое удовольствие он  им доставил в своем мюзикле. Когда
они въезжали в Уитби и окрашенные первыми сумерками лилии сворачивали в саду
свои лепестки,  то  безобразный вечер,  который предшествовал этому,  ушел в
прошлое, будто его никогда и не было. Будто.
     Инид, которой  уже  исполнилось два годика, ждала их. Она  подбежала  к
матери,  и та,  подхватив  ее на руки, прижала  к  груди.  Они обнимались  и
целовались снова и  снова, не выпуская  друг  друга из объятий.  Рудольф,  с
чемоданчиком  Гретхен в руках, проводил ее по лестнице в комнату для гостей.
В ней было чисто, и она вся сверкала от множества цветов.
     Рудольф, поставив чемоданчик, сказал:
     -- Думаю, здесь ты найдешь все, что нужно.
     -- Руди,-- тихо сказала Гретхен.-- Давай обойдемся сегодня без выпивки!
     -- Это почему же? -- удивленно спросил он.
     -- Не стоит соблазнять Джин. Даже если  она  сама  не хочет  пить,  то,
глядя на других...
     -- Ах вон  оно что,-- отмахнулся от нее Рудольф.-- Нечего  беспокоиться
по этому поводу. Просто вчера вечером она была сильно расстроена...
     -- Нет, Руди, она алкоголичка,-- мягко сказала Гретхен.
     --  Не преувеличивай,-- небрежно ответил он.--  На тебя  это не похоже.
Иногда она позволяет себе лишнее, только и всего. Как ты и я.
     -- Нет, не так, как ты или я,-- стояла на своем Гретхен.-- Ей нельзя ни
капли спиртного. Даже глотка пива.  И ей нужно постоянно держаться как можно
дальше от пьющих людей.  Руди, поверь, я это хорошо знаю. В Голливуде  полно
таких  женщин.  На начальной стадии они  такие, как она сейчас. Но потом все
переходит в  другую, ужасную стадию, они доходят до ручки, а она к спиртному
очень восприимчива. Ты должен оградить ее от этого, защитить.
     --  Никто не может меня упрекнуть  в  том,  что я ее  не  оберегаю,-- в
голосе его зазвучали гневные нотки.
     --  Руди,  прошу тебя, спрячь все бутылки в доме  под замок,--  сказала
она.
     -- Успокойся,-- ответил раздраженно Рудольф.-- Здесь тебе не Голливуд.
     Внизу зазвонил телефон. Оттуда раздался голос Джин:
     -- Гретхен, это Билли. Спускайся сюда!
     -- Прошу тебя, прислушайся к моим словам! -- сказала Гретхен.
     -- Ступай, поговори с сыном! -- холодно ответил он.
     По телефону Билли говорил как взрослый.
     -- Привет, мать. Как чудесно, что ты приехала! -- Он  начал называть ее
мать,  когда на  сцене  появился  Эванс. До этого  для  него она была всегда
мамочкой. Тогда ей казалось, что это  звучит слишком по-детски для юноши его
возраста, но сейчас, слушая его по телефону, она хотела более всего услышать
прежнее "мамочка".-- Послушай, мне ужасно жаль,-- продолжал Билли.-- Но тебе
придется извиниться за меня перед Рудольфом. Он пригласил меня на ланч, но в
час у нас должна состояться игра в бейсбол, а я в команде -- питчер, так что
прошу перенести нашу встречу на другой раз.
     -- Хорошо, я  извинюсь за  тебя перед Рудольфом,-- пообещала Гретхен.--
Когда приедешь?
     --  Ну,  трудно  сказать.--  Билли,  казалось,   в  самом  деле  был  в
замешательстве.--  Дело в том, что после игры должна  состояться грандиозная
вечеринка с пивом в одном из домов и...
     -- Где вы играете? -- спросила Гретхен.-- Я приду, посмотрю,  на что ты
способен. Можем увидеться в перерыве.
     -- По-моему, ты расстроилась.
     -- Ничего я не расстроилась, напрасно ты так говоришь. Где вы играете?
     --  В восточной части  университетского городка, там  полно  спортивных
площадок,-- сказал Билли.-- Ты легко найдешь!
     -- Пока, Билли! -- сказала Гретхен и повесила трубку.
     Она  вернулась в  гостиную. Джин,  сидя на кушетке, укачивала маленькую
Инид. Малышка о чем-то  ворковала. Рудольф смешивал напитки, готовя коктейль
"дайкири".
     -- Мой сын извиняется,-- заявила Гретхен.--  У него  неотложные дела, и
он будет занят весь день. На ланч не придет.
     -- Очень жаль,-- сказал Рудольф.
     Он на секунду плотно сжал  губы,  потом приготовил коктейль  для себя и
Гретхен. Джин, занятая с ребенком, сказала, что пить не будет.

     После  ланча  Гретхен,  сев в машину  Руди, поехала  в  университетский
городок.  Она бывала  и раньше  в  Уитби, но сейчас  ее поразила  спокойная,
неброская  сельская  красота  этого  места  со  старинными  уютными  домами,
высокими  дубами  и вязами,  беспорядочно разбросанными на покрытых  зеленой
травой лужайках, усеянными гравием петляющими дорожками.
     Была суббота, на территории городка осталось  очень  мало  студентов, и
он,  казалось, дремал в солнечной безмятежной неподвижности,  как  в трансе.
Это чудное место просто создано для того, чтобы вспоминать о нем, воскрешать
его для грядущей  ностальгии, подумала она.  Если университет --  это место,
где готовят молодых  людей  для вступления в жизнь, то всех этих  задумчивых
лужаек, просторных  холлов и аудиторий будет  не  хватать им в их "взрослой"
жизни. Жизнь,  с которой придется  столкнуться выпускникам Уитби в последней
трети двадцатого столетия, будет, конечно, совершенно другой, не такой,  как
сейчас.
     На студенческих  площадках проходили три игры в бейсбол. Самой вялой, в
которой половину игроков составляли девушки, оказалась  та, где выступал  ее
Билли. Одна  девушка, сидя на траве, читала книгу и поднимала голову, только
когда кто-то из команды кричал ей, тогда она поднималась  и бежала за мячом.
Игра, должно быть,  уже шла какое-то время, и когда  Гретхен подошла к линии
первой базы,  то между игроком на  первой базе и его противниками  завязался
оживленный спор по поводу правильности счета: девятнадцать : шестнадцать или
восемнадцать  : пятнадцать.  Было очевидно, если бы Билли не пришел на игру,
его отсутствия никто бы и не заметил.
     В  голубых  с бахромой джинсах с выцветшими  пятнами, в серой рубашке с
открытым воротником, Билли был питчером. Он мягко перебрасывал мяч девочкам,
но довольно резко бросал его своим сверстникам. Билли сразу ее не заметил, и
Гретхен  с  интересом  наблюдала  за  ним:  высокий,   лениво   и  грациозно
передвигающийся на  площадке парень с длинными волосами, падающими на лоб,--
улучшенная копия Вилли Эбботта: то же чувственное, неудовлетворенное  лицо с
широким,  высоким лбом, глубоко  посаженные, еще  более темные, чем у  отца,
глаза, более длинный нос  с  широкими  ноздрями,  белоснежные,  свойственные
юности зубы. Когда он улыбался, на правой щеке появлялась, нарушая симметрию
лица, одна ямочка.
     Если бы только его характер соответствовал  его лицу, подумала Гретхен,
глядя,  как  сын  мягко  отбрасывал  мяч  хорошенькой,  полнощекой  девушке,
которая,  бросившись  за  ним,  промахнулась, не  поймала, громко закричав в
притворном отчаянии:
     -- Нет, я абсолютно безнадежна!
     Только после третьего  иннинга Билли наконец  увидел  Гретхен, стоявшую
позади первой базы. Он подошел к ней и поздоровался:
     --  Привет,  мать!  --  Поцеловал ее  в  щеку. В его  глазах  вспыхнули
насмешливые искорки, когда он увидел значок на лацкане ее  пиджака "Запретим
атомную бомбу!".-- Я же сказал, что ты легко меня здесь найдешь!
     --  Надеюсь, я тебе не помешала?  --  спросила она,  понимая, что взяла
явно не тот тон, дескать, люби меня -- ведь я твоя мать.
     --  Нет,  что ты, конечно  нет,-- ответил он и  крикнул: -- Эй, ребята!
Кто-нибудь не побросает за меня? Ко мне пришли. Увидимся позже в  доме.-- Он
ее не представил никому из  своих друзей.--  Может,  немного  прогуляемся? Я
покажу тебе здесь все.
     --  Рудольф  с Джин очень огорчились  из-за  того,  что ты не пришел на
ланч,-- сказала она, когда они отошли от площадки. Снова взяла неверный тон.
Какая жалость!
     -- На самом деле? -- спокойно осведомился Билли.-- Мне очень жаль.
     -- Рудольф говорит,  что неоднократно приглашал тебя к себе, но  ты так
ни разу и не пришел.
     -- Ну  ты же  знаешь,  как это  бывает,--  пожал  он плечами.--  Всегда
возникает что-то неожиданное.
     -- Все же мне было бы  приятно,  если бы ты  наведывался к нему хотя бы
изредка.
     --  Ладно,  приду  как-нибудь. Обсудим  с  ним  различия  между  нашими
поколениями.  Или как в  городке у нас  все курят  травку. Его  газета очень
подробно освещает эти темы.
     -- А ты куришь травку?
     -- Мать, дорогая, да вернись ты, наконец, в двадцатый век.
     --  Не  нужно  говорить  со мной  таким снисходительным тоном,--  резко
упрекнула она его.
     -- Какой прекрасный день,-- сказал он,-- я  так долго тебя  не видел. К
чему нам ссориться? Вот  это  здание --  общежитие, в котором  я  жил, когда
учился на первом курсе.
     -- В этой игре  принимала участие  твоя девушка?  (Он  как-то  в письме
обмолвился, что неравнодушен к одной девушке из их группы.)
     --  Нет.  На уик-энд сюда приезжали ее родители,  и  ей пришлось делать
вид, будто  меня не  существует  в  природе.  Ее отец меня не выносит,  как,
собственно, и я  его.  Я  оказываю на  нее дурное,  аморальное, развращающее
влияние -- так утверждает он. Просто какой-то неандерталец.
     -- Ты можешь сказать хоть одно доброе слово в чей-либо адрес?
     -- Конечно  могу. Например, об  Альбере Камю. Но, к сожалению, он умер.
Кстати, как там поживает другой мой любимец, Эванс Кинселла?
     -- Жив-здоров, в отличие от Камю.
     --  Какая  замечательная новость,--  воскликнул Билли.--  Просто  нечто
сенсационное!
     Если  бы Колин не  умер,  он не  вел бы  себя так  вызывающе,  подумала
Гретхен. Был  бы  наверняка другим. Рассеянный,  деловой человек садится  за
руль  и  врезается  в дерево, а  последствия  этого несчастного  случая  все
расходятся и  расходятся,  как  круги  по воде, распространяясь и  на другие
поколения.
     -- Ты хоть когда-нибудь приезжаешь в Нью-Йорк?
     -- Очень редко.
     -- В следующий раз, когда соберешься, дай мне знать,-- сказала она.-- Я
куплю билеты на какое-нибудь шоу. Привози с собой свою девушку, мне хотелось
бы познакомиться с ней.
     -- В ней нет ничего особенного,-- попытался разочаровать ее Билли.
     -- Все равно, предупреди меня.
     -- Обязательно.
     -- Ну а как твоя учеба? -- спросила Гретхен.
     Билли поморщился.
     -- Рудольф говорит, что у тебя далеко не все гладко. Он утверждает, что
тебя могут отчислить из университета. Это вполне реально.
     -- Выходит, работа мэра не такая уж напряженная,-- сказал Билли,-- если
он находит время проверять, сколько лекций я прогулял за семестр.
     -- Пойми, если тебя  отчислят из университета, то заберут в армию. Тебе
это нужно?
     -- Наплевать! В армии небось повеселее, чем на некоторых лекциях здесь,
в университете.
     -- А обо мне ты никогда не  думаешь? --  Опять неверный тон. Абсолютно,
классически  неверный. Но уже  ничего не  исправишь. Птичка вылетела  --  не
поймаешь.--  Как ты думаешь, что будет со мной, если тебя пошлют воевать  во
Вьетнам?
     -- Мужчины воюют, женщины льют слезы,-- ответил Билли.-- Чем мы с тобой
отличаемся от других?
     -- Ну  а  ты предпринимаешь что-нибудь,  чтобы изменить ситуацию? Чтобы
остановить войну, например? Очень многие студенты по всей стране трудятся не
покладая рук, день и ночь...
     --  Придурки,--  отрезал Билли.-- Только зря тратят время. Война -- это
слишком заманчивый рэкет для сильных мира сего. Плевать им на то, что делают
несколько  бьющихся  в  судорогах  молокососов.  Если хочешь,  я  тоже  могу
нацепить вот  такой же  значок. Большие дела! Пентагон  просто затрясется от
страха, узнав, что Билли Эбботт выражает протест против атомной бомбы.
     -- Билли,-- Гретхен  остановилась, посмотрела ему прямо  в глаза.--  Ты
вообще чем-нибудь интересуешься?
     -- Не особенно,-- спокойно ответил он.-- А что в этом плохого?
     --  Мне  остается  только надеяться,  что  это  --  только поза. Глупая
мальчишеская поза, больше ничего.
     -- Нет, мать, это не поза,-- возразил он.-- И я давно уже не мальчик, к
твоему сведению.  Я взрослый  мужчина и считаю, что  все вокруг прогнило. На
твоем месте я временно вообще забыл бы обо мне. Если тебе  трудно платить за
мое образование,  то можешь не присылать  деньги. Если  я тебе  не нравлюсь,
если ты винишь  себя  за то, что я  стал таким, ты, возможно, права, а может
быть, и нет.  Мне, конечно,  жаль, что приходится  разговаривать  с  тобой в
таком  тоне,  но я  не  хочу  быть  лицемером.  Мне кажется,  ты будешь куда
счастливее, если  перестанешь вообще беспокоиться обо мне, вернешься к моему
дорогому дяде Рудольфу и твоему  дорогому  Эвансу  Кинселле, а  я вернусь на
бейсбольную площадку и продолжу игру.-- И он, резко повернувшись, зашагал по
тропинке к бейсбольной площадке.
     Гретхен  смотрела  ему вслед,  покуда  он  не  превратился в  маленькую
серо-голубую  фигурку вдали, потом и сама медленно, тяжело ступая, поплелась
к припаркованному автомобилю Рудольфа.
     Больше  незачем было  оставаться  на весь уик-энд в Уитби. После тихого
семейного  обеда  в компании  Рудольфа и  Джин она села на  утренний поезд и
возвратилась в Нью-Йорк.
     В отеле ее  ждала записка от Эванса. Он сообщал, что сегодня вечером не
сможет с ней вместе поужинать.

        ГЛАВА ШЕСТАЯ

     1967 год
     Джонни  Хит сидел в самолете, летевшем в  Даллас, и  рылся  в бумагах в
своем  пухлом портфеле. Рудольф, сидевший  рядом, рылся  в  своем, таком  же
пухлом.  Он  должен  был  вскоре представить на городской  совет  бюджет  на
следующий год  и,  недовольно  нахмурившись,  листал  предварительную  смету
Счетного   департамента.   Цены   неуклонно  росли.   Полиции,   пожарникам,
преподавательскому составу  государственных  школ, мелким чиновникам -- всем
им  полагалось  повышение зарплаты.  К тому  же  у него  нешуточную  тревогу
вызывал рост числа людей,  получающих  пособия  по  социальному обеспечению,
особенно среди  негритянского  населения  города.  В ближайших  планах  было
строительство завода по очистке городских стоков. Все поголовно протестовали
против роста налогов,  искали всевозможные лазейки, а федеральная финансовая
помощь и помощь штата  оставались на прежнем  уровне. Ну вот, даже на высоте
тридцати тысяч футов  приходится заниматься  финансовыми  вопросами, подумал
он.
     Джонни Хит в кресле рядом тоже занимался финансовыми вопросами, но  ему
было  легче,  так  как  приходилось ломать голову  над  своими  собственными
деньгами и капиталом. После смерти отца Брэд Найт перевел свой офис из Тулсы
в  Даллас,  и  сейчас они  летели в  Техас, чтобы поговорить  о судьбе своих
капиталовложений в его  нефтяную компанию  "Питер Найт и  сын". Такова  была
главная цель их  поездки. Брэд утратил прежнее чутье опытного бизнесмена,  и
им с Джонни приходилось  вкладывать деньги в одну пустую скважину за другой.
Да  и  те нефтяные  колодцы, которые  вступили  в  эксплуатацию,  то  и дело
сталкивались  с  целым рядом  катастрофических  неприятностей --  то в нефти
появлялась   соленая  вода,   то   обрушивался  глинистый   сланец,   то   у
геологоразведчиков  на пути возникали  непредвиденные твердые  геологические
формации, и  для  бурения  требовались дополнительные  затраты. Джонни  Хит,
проведя  свое негласное расследование,  пришел к выводу, что Брэд "химичит",
дает  в отчетах  ложную  информацию и ворует таким образом у  них деньги,  и
большие деньги,  причем занимается  этим  уже давно.  Представленные  Джонни
Рудольфу  цифры  показались  тому вполне убедительными, но он  не  торопился
принимать  против  Брэда какие-либо меры, пока все  не  выяснит  с  ним  при
разговоре с глазу на глаз. Разве мог человек,  которого он  так давно  знал,
оказаться  такой  свиньей?  Просто  невероятно,  даже несмотря на  Вирджинию
Калдервуд.
     Самолет  приземлился,  но в аэропорту  Брэда не  было. Он не  пришел их
встретить. Вместо  себя он прислал  своего  помощника  -- крупного, высокого
мужчину в  соломенной  шляпе,  в  матерчатом  пиджаке  в  полоску,  с  узким
галстуком-шнурком. Он от лица  мистера  Найта  принес им извинения  (тот был
занят на каких-то важных переговорах, по словам помощника), отвез их в своем
"кадиллаке",  оснащенном  кондиционером,  по шоссе, на котором то и  дело от
адской  жары возникали странные  миражи, до отеля в центре Далласа, где Брэд
снял им номер с гостиной и двумя спальнями.
     Отель  был  новый, и  номера были  декорированы  так,  чтобы, по  мысли
дизайнера,  затмить все, что  существовало в  этой  области в  эпоху  Второй
империи1.
     На длинном столе у  стены выстроилась батарея из шести бутылок бурбона,
шести  --  шотландского  виски, шести  бутылок  джина  и водки плюс  бутылка
вермута,   ведерко,  набитое  кубиками   льда,  несколько   дюжин  бутылочек
кока-колы,  целая корзина лимонов, громадное блюдо  с  какими-то диковинными
фруктами и масса стаканов и стаканчиков разных размеров и конфигурации.
     -- Пиво и шампанское -- в  холодильнике,-- сказал  помощник,-- если это
вам больше нравится. Вы у нас уважаемые гости мистера Найта.
     -- Мы завтра улетаем,-- сказал Рудольф.
     --  Мистер  Найт  распорядился,  чтобы   я  устроил  вас  с  комфортом,
джентльмены,-- ответил помощник.-- Не забывайте, вы находитесь в Техасе!
     -- Если бы у защитников Аламо1 оказалась под рукой  вся эта выпивка, то
они держались бы там до сих пор,-- сострил Рудольф.
     Помощник  вежливо  засмеялся,  сообщив  им,  что мистер Найт  наверняка
освободится к пяти часам вечера. Сейчас было только чуть больше трех.
     -- Не забудьте,-- сказал он прощаясь,-- если вам что-то понадобится, то
немедленно звоните мне в контору.
     --  Вот  она,  показуха,--  сказал  Джонни, обводя рукой  апартаменты и
длинный стол с горой выпивки.
     Рудольф почувствовал легкое раздражение из-за Джонни -- вечно он суется
со своими подозрениями.
     -- Мне  нужно сделать  несколько звонков,-- сказал  он.-- Когда  придет
Брэд, постучи.
     Рудольф вошел в свою спальню, закрыл за собой дверь.
     Первым делом он позвонил домой. Он старался звонить Джин хотя бы трижды
в день. Рудольф  все  же внял  совету  Гретхен и  теперь  не  держал крепких
напитков в  доме, но ведь в Уитби было полно магазинов, торгующих ими, и еще
больше  баров.  Но сегодня  у него  не было никаких причин для беспокойства.
Джин казалась такой беззаботной,  такой веселой. Она  везла  Инид на детскую
вечеринку, первую в ее жизни. Два месяца назад  Джин попала в аварию, будучи
в  нетрезвом  состоянии за  рулем, а  их малышка  сидела на заднем  сиденье.
Машину  она  разбила  вдребезги,  но  за исключением  нескольких  пустяковых
царапин ни одна из них серьезно не пострадала.
     -- Ну как там, в Далласе? -- спросила она.
     --  Техасцам,  по-видимому,  нравится,--  ответил   Рудольф.--  Но  для
остального человечества он просто невыносим.
     -- Когда возвращаешься?
     -- Постараюсь быстрее.
     --  Давай поторапливайся,-- сказала Джин. Он не  сказал ей, почему  они
полетели с  Джонни  в Техас.  Не  хотел  ее  расстраивать,  пока до конца не
прояснит ситуацию.
     Потом  позвонил  в  мэрию  и  подозвал  к  телефону  своего  секретаря,
молодого,  чуть  женственного,  никогда  не  унывающего  молодого  человека.
Сегодня  он не  был  таким  безмятежным,  как  обычно. Утром  перед  зданием
редакции газеты "Сентинел" состоялась шумная студенческая демонстрация из-за
опубликованной в нем редакционной  статьи в пользу продолжения существования
в университете  кафедры подготовки  офицеров-резервистов. Рудольф  сам лично
одобрил статью,  так как она была написана в умеренном тоне и не призывала к
принудительной военной подготовке.  По его  мнению, на кафедру  должны  были
приходить те  студенты,  которые  хотели  связать  свое  будущее  с  военной
карьерой,  и  те  пылкие  патриоты,  готовые  в  любую   минуту   в   случае
необходимости  выступить на защиту своей страны. Но голос разума, увы, так и
не сумел переубедить студентов, заставить их  смягчить свою позицию. В  окна
полетели камни,  и пришлось  вызывать полицию. Секретарь  сообщил,  что  ему
звонил  президент  университета  Дорлэкер,  он  был  в  дурном настроении  и
возмущался,  говорил дословно следующее:  "Если он мэр, то почему его нет на
рабочем месте?" Рудольф не хотел раскрывать  перед секретарем характер своей
деловой поездки.  В  его  офисе,  оказывается,  побывал шеф местной  полиции
Оттман, он был сильно удручен случившимся.
     -- Возникли серьезные,  очень серьезные осложнения,-- сказал он.-- Мэру
лучше  побыстрее  вернуться.  Уже  дважды звонили  из  главного полицейского
управления  в  Олбани. Состоялась  еще шумная  демонстрация  чернокожих, они
вручили петицию, что-то насчет плавательного бассейна.
     -- Ладно, достаточно, Уолтер,-- устало прервал его Рудольф.
     Положив трубку, он  лег на  голубое, шелковое, скользкое покрывало. Он,
как  мэр  города, получал десять тысяч долларов в год,  но  отдавал  все эти
деньги  на  нужды  благотворительности.  Бескорыстное служение  обществу  --
ничего не поделаешь.
     Он встал, получив  постыдное удовольствие от  оставленных  на покрывале
грязных  следов  от своих  ботинок,  и  вошел в  гостиную.  Джонни,  сидя за
громадным письменным столом, в жилетке, изучал разложенные бумаги.
     --  Этот сукин сын неплохо нас нагрел -- в этом  не  может быть никаких
сомнений,-- сказал он.
     -- Оставь все это на  потом,-- посоветовал Рудольф.-- Сейчас  я слишком
занят, разыгрывая роль  преданного слуги народа,  приносящего в жертву всего
себя.-- Плеснув в стакан со льдом кока-колы, он подошел к окну, посмотрел на
Даллас. Город сверкал на жарком солнце, устремляясь  вверх со дна бесплодной
долины  бессмысленным  вулканическим  извержением  металла,   смешанного  со
стеклом,-- последствие какого-то космического катаклизма.
     Рудольф  вернулся  в  спальню, назвал  телефонистке номер телефона шефа
полиции в Уитби. Ожидая звонка, принялся разглядывать себя в зеркале. Да, он
действительно   похож  на  утомленного   человека,  которому   нужен  отдых.
Интересно, когда у него произойдет первый сердечный  приступ? По статистике,
в  Америке инфаркты случаются только у  бизнесменов --  он где-то  читал  об
этом.  Но теоретически  он  уже  давно покончил с бизнесом. Профессора живут
долго,  почти вечно, как  и  большинство генералов,-- об этом он тоже где-то
читал.
     Судя по голосу Оттмана в трубке, тот пребывал в скорбном настроении. Но
он всегда был  таким.  Свое ремесло  -- борьба с  преступностью  --  судя по
всему,  он считал  унизительным. Бейли, бывший шеф полиции, которого Рудольф
посадил за  решетку,  всегда казался  таким добродушным, веселым, счастливым
человеком,  и Рудольф  жалел  о  том,  что  его  пришлось посадить. Честному
человеку трудно избежать приступов меланхолии.
     --  Мы  разворошили  осиное  гнездо, господин  мэр,--  печально  сказал
Оттман.--   Офицер   Слаттери   сегодня   в  восемь  тридцать   утра  поймал
первокурсника в  Уитби. Он курил  марихуану.  Подумать только  --  в  восемь
тридцать  утра!  (Оттман,  человек семейный, строго придерживался распорядка
дня,  и  утренние  часы  для  него  были  святы.)  Обыскав его,  полицейский
обнаружил при  нем  унцию с лишним наркотика. Перед тем как отправить его  в
тюрьму, он долго с парнем беседовал. Нарушитель  признался, что в общежитии,
по крайней мере,  пятьдесят его сверстников курят гашиш и марихуану. Если мы
там произведем  обыск, то найдем никак не меньше  фунта  зелья. У парня есть
адвокат,  и к  вечеру его придется  отпустить под залог. Но этот адвокат уже
наверняка  растрепался  кому-нибудь о  случившемся, и что  теперь  прикажете
делать  нам? Позже  мне  позвонил президент  Дорлэкер  и  посоветовал больше
никогда не показываться в студенческом городке. За кого же он в таком случае
меня принимает?  Университет Уитби  -- это вам не Гавана  и не Буэнос-Айрес,
клянусь богом, и  он находится  в черте города, а закон везде закон, клянусь
богом.
     Да, неплохой денек я выбрал для поездки в Даллас, подумал Рудольф.
     -- Шеф, подождите минутку, дайте подумать.
     --  Если  я  не  смогу появляться на территории университета,  господин
мэр,-- решительно заявил начальник полиции,-- то можете принять мою отставку
хоть сейчас.
     Уж эти честные служаки, подумал Рудольф. Когда-нибудь он сам  попробует
марихуану и посмотрит, из-за чего  весь этот  шум. Может,  именно это  нужно
Джин?
     --   Между  прочим,  адвокат  задержанного  --  это   и  адвокат  Леона
Гаррисона,-- сообщил ему Оттман.-- Он уже побывал у меня, интересовался, что
мы  намерены в  этой связи  предпринять.  Говорит, что  нужно срочно созвать
чрезвычайное совещание совета попечителей университета.
     -- Ладно, шеф,-- примирительно сказал  Рудольф.-- Позвоните Дорлэкеру и
скажите,  что  переговорили  со  мной  и  я  распорядился провести  обыск  в
общежитии  сегодня в  восемь  вечера. Разрешение на  обыск  получите у судьи
Сатерли. Только пусть ваши парни  оставят свои  дубинки  дома.  Мне не нужны
ничьи увечья. Все,  конечно, в городе вскоре узнают об этом, и может быть, у
пацанов  хватит  ума, чтобы  выбросить  всю  эту  дрянь  до нашего обыска  в
общежитии.
     -- Вы не знаете  этих современных ребят,-- печально сказал Оттман.-- Им
не хватает здравого смысла подтереть себе задницу!
     Рудольф  назвал ему номер своего  телефона в отеле и велел  перезвонить
вечером,  как только будет завершен обыск у  студентов.  Положив трубку,  он
допил  коку. В самолете их накормили какой-то ужасной  дрянью, и  теперь  он
чувствовал сильную изжогу. К тому же, по  своей  глупости, он опрокинул пару
коктейлей "манхэттен", которые стюардесса  любезно поставила на  его поднос.
Почему-то он всегда, находясь в воздухе, пил "манхэттен". И никогда этого не
делал на земле. Интересно, почему? Не кроется ли в этом тайный смысл?
     Зазвонил  телефон.  Ему показалось, что это  телефон в спальне  Джонни.
Подождал  немного  -- пусть  тот  возьмет трубку.  Но оказалось,  звонил его
телефон. Он поднял трубку.
     -- Алло!
     -- Руди? -- он узнал голос Гретхен.
     -- Да, это я.
     С  того  момента,  когда  она  сказала,  что  Джин  алкоголичка,  в  их
отношениях явно наступило охлаждение. Гретхен  оказалась права,  но от этого
охлаждение лишь усиливалось.
     -- Я  позвонила тебе  домой,-- ответила  Джин.  Она  сказала,  где  ты.
Надеюсь,   я  тебя   не   побеспокоила?  --  Гретхен  сама  казалась  чем-то
озабоченной.
     -- Нет, нет,-- солгал Рудольф.-- Я тут бездельничаю на этом  знаменитом
курорте -- Далласе на водах. Откуда звонишь?
     -- Из Лос-Анджелеса. Не стала бы тебе звонить, но я сейчас просто с ума
схожу.
     Она выбрала подходящее время и место, чтобы сходить с ума, подумал он.
     -- Что стряслось? -- спросил Рудольф.
     -- Это все из-за Билли. Ты знал, что месяц назад он бросил университет?
     --  Нет,--  признался Рудольф.--  Ты  же  знаешь,  что  он  никогда  не
нашептывает мне на ухо свои секреты.
     -- Он сейчас в Нью-Йорке, живет с какой-то девицей...
     -- Гретхен, дорогая,-- пытался  урезонить ее Рудольф.-- В  Нью-Йорке не
меньше  полумиллиона  юношей  возраста  твоего Билли  живут  с  какой-нибудь
девушкой. Радуйся, что не с мальчиком.
     -- Но дело не в этом,--  сказала Гретхен.-- Его призывают в армию, ведь
он уже больше не студент.
     --  Ну, может, это и  к лучшему,-- предположил Рудольф.-- Армия за пару
лет может сделать из него настоящего мужчину.
     -- У тебя же самого маленькая  дочь,-- с горечью сказала Гретхен.-- Как
ты можешь так разговаривать со мной?  У меня только один сын. Не думаю, что,
если ему прострелят голову, он станет настоящим мужчиной.
     -- Успокойся, Гретхен, это не значит, что раз парня призывают, то через
два месяца его автоматически убьют. А сколько парней дослуживают весь срок и
возвращаются домой без единой царапины.
     -- Именно поэтому я  и звоню тебе,-- продолжала Гретхен.-- Я прошу тебя
сделать все, чтобы он действительно вернулся домой без единой царапины.
     -- Да что я могу?
     -- Ты знаешь многих в Вашингтоне.
     --  Но  никто,  поверь,  не  сможет освободить  призывника от  воинской
службы,  если  он  бросил  университет  и  если у  него  отличное  состояние
здоровья. Никто, даже люди из Вашингтона.
     -- Ну, я не столь уверена  в этом,--  возразила  Гретхен,--  по крайней
мере,  если  судить по  тому,  что я  слышала или читала. Я  не  прошу  тебя
отмазать Билли от службы в армии.
     -- В таком случае, о чем же ты меня просишь?
     -- Постарайся использовать  свои связи,  чтобы Билли, если его заберут,
не послали во Вьетнам.
     Рудольф  тяжело вздохнул. Все  дело  в том,  что он в  самом деле  знал
кое-кого из влиятельных людей в Вашингтоне, которые могли бы  это сделать  и
которые,  вероятно, это сделали бы, попроси он их о таком  одолжении.  Но он
больше всего на  свете презирал эту мелочную закулисную  дипломатию  с целью
добиться  каких-то   привилегий.  Такие  происки  подрывали  его  незыблемые
нравственные устои, ставили под сомнение  истинную причину его вступления на
ниву служения обществу. Другое дело -- мир бизнеса.
     В мире  бизнеса всегда можно обратиться к  кому-то  из влиятельных лиц,
попросить найти  доходное местечко для своего племянника или кузена. Все это
вполне  нормально. Все  зависело  от того,  скольким вы были обязаны  такому
человеку,  что ожидаете получить от него в будущем, и вообще, нравится ли он
вам. Да, в таком случае можно помочь племяннику или  кузену и сделать это не
моргнув глазом, без зазрения совести.  Но использовать власть, чтобы отвести
от сына  сестры угрозу гибели, власть, которой  ты добился с помощью голосов
твоих  избирателей, людей, которым  ты  обещал служить  верой  и  правдой  и
представлять  их  интересы,  неукоснительно  соблюдая  закон,  нет,  это  --
совершенно другое.  Ведь тысячи других парней, таких же как Билли, такого же
возраста, забирают  в армию, и они могут быть убиты,  а он, Рудольф, активно
этому содействует и молча одобряет.
     --  Гретхен,-- сказал он,  повышая  голос, чтобы  не мешало  гудение  в
трубке,-- может быть, тебе поискать иной способ...
     --  Кроме тебя, есть  только один человек, который  может мне помочь,--
сказала Гретхен, закипая от  гнева.-- Это брат  Колина Берка. Он -- генерал,
служит в ВВС.  Но он сейчас  во  Вьетнаме.  Я уверена,  что он вывернулся бы
наизнанку, только бы Билли никогда не услышал ни одного боевого выстрела.
     -- Да не кричи ты,-- сказал Рудольф, отстраняя от уха трубку.-- Я  тебя
отлично слышу.
     -- Послушай, что я  тебе скажу.-- Теперь она  уже не  кричала, а орала,
словно у нее началась истерика.--  Если  ты отказываешься мне помочь,  то  я
приеду в Нью-Йорк и заберу с собой Билли. Мы с ним уедем либо в Канаду, либо
в Швецию. И я растрезвоню повсюду, почему так поступаю.
     --  Боже, Гретхен,  опомнись,--  пытался успокоить  ее Рудольф.-- Что с
тобой? Что у тебя, климакс?
     Он  слышал, как она швырнула  трубку  на  том  конце  провода. Медленно
поднявшись, он подошел к окну, снова обвел взглядом Даллас. Город не менялся
-- смотри на него хоть из спальни, хоть из салона.
     Семья, подумал  он. Сам не зная почему, он всегда пытался защитить свою
семью. Он помогал отцу у печей, доставлял клиентам выпечку, поддерживал мать
до  самой смерти.  Занимался темными делишками  с  детективами, ему пришлось
вынести  эту ужасную сцену  с Вилли Эбботтом, это он  помог Гретхен добиться
развода  с  ним,  он  завязал дружеские отношения с ее вторым мужем.  Сделал
большие  деньги для Тома,  чтобы тот мог покончить со своей  дикой жизнью, к
которой  его принудили  жизненные обстоятельства.  Прилетел  с другого  края
континента на похороны Колина Берка, чтобы  поддержать  семью.  Взял на себя
всю  тяжесть  ответственности,  когда   решил   забрать  этого   насмешника,
неблагодарного Билли, из школы, где ему приходилось несладко; он устроил его
в  университет Уитби, хотя  по его оценкам  в  аттестате  зрелости ему  была
прямая дорога в техническое училище. Он разыскал Тома в гостинице "Эгейская"
ради  матери, все разузнал  о Западной Пятьдесят третьей  улице, вернул долг
Тома  Шульцу, заплатил адвокату,  чтобы Том  нашел своего  сына и развелся с
этой проституткой...
     Он не ждал от них благодарности, горько размышлял Рудольф. Он делал все
не ради благодарности, а ради того, чтобы быть всегда честным с самим собой.
Он сознавал свои обязательства перед собой и перед другими, и  если бы он их
не выполнял, то не смог бы спокойно жить.
     Но  как  выполнить  эти  обязательства  до  конца,  если  они постоянно
множатся? Это и было проблемой.
     Он   снова   подошел   к   телефону,  заказал  разговор   с  Гретхен  в
Лос-Анджелесе. Услышав в трубке ее голос, он сказал:
     -- Ладно, Гретхен. По пути домой я  остановлюсь в Вашингтоне, посмотрю,
что  мне удастся  сделать для тебя. Прошу  только об одном --  не нужно  так
волноваться.
     -- Спасибо тебе, Руди,-- тихо ответила она.-- Я знала, что ты позвонишь
и поможешь.

     Брэд, как и говорил его помощник,  пришел  в отель в пять тридцать.  От
техасского жаркого солнца и  техасских  крепких  напитков рожа его стала еще
краснее. Он явно  отяжелел, расширился  в объеме. На  нем  был темный летний
костюм в полоску, мятая голубая рубашка с большими жемчужными запонками.
     --  Простите, что  не  смог встретить  вас в  аэропорту,-- начал  он  с
порога.-- Надеюсь, мой  помощник сделал для вас все, что нужно,-- он плеснул
в стакан на кубики со льдом бурбона и, весь сияя, смотрел на своих друзей.--
Ну,  давно  было  пора,  ребята,  нанести  мне визит, приехать сюда, на  юг,
собственными глазами увидеть, откуда к вам текут денежки. Мы сейчас вводим в
эксплуатацию  новую скважину,  и  может  быть, завтра я  найму  самолет и мы
слетаем  туда,  посмотрим, как идут дела. А  в субботу сходим на бейсбольный
матч. Места лучшие. Прямо посреди трибуны, напротив пятидесятиярдовой линии.
Самая  главная игра  сезона. Техас против Оклахомы. Там  будут безумно орать
тридцать тысяч  блаженных  пьяниц.  Жаль, что в городе  нет Вирджинии, чтобы
поприветствовать вас лично. Она будет просто безутешна, когда узнает, что вы
были  здесь и  уехали, не  дождавшись ее. Но она сейчас на севере, гостит  у
папочки.  Насколько я  знаю,  он нездоров.  Остается надеяться,  что  ничего
серьезного. Мне действительно нравится эта старая развалина...
     Довольно трудно было вынести все это  сразу --  несдержанное,  показное
гостеприимство и отчаянный напор южного многословия.
     -- Уймись, Брэд,  прошу тебя,-- сказал Рудольф.-- Во-первых, нам хорошо
известно,  почему  здесь нет  Вирджинии.  И мы  знаем,  что она не  гостит у
папочки, как ты пытаешься это представить.
     Две недели назад к нему в офис зашел Калдервуд и сообщил, что Вирджиния
уехала  от  Брэда  навсегда,  так  как  он подцепил  какую-то актрисульку  в
Голливуде и теперь трижды в неделю летает к ней из Далласа. К тому же у него
были большие финансовые неприятности. После визита старика  Рудольф и  начал
подозревать неладное, он позвонил Джонни.
     --  Пардон,-- сказал Брэд,  потягивая  виски.-- Не  понимаю,  о  чем ты
толкуешь.  Я только что разговаривал с женой по телефону, и она сказала, что
ее можно ожидать здесь со дня на день и...
     -- Ты не разговаривал с женой,  и  она  сюда никогда больше не приедет,
Брэд,-- сказал Рудольф.-- И ты отлично об этом знаешь.
     -- Как и о многом другом,-- вмешался  в разговор Джонни. Он стоял между
Брэдом и дверью, словно опасаясь, как бы тот внезапно не убежал.-- И мы тоже
знаем.
     --  Боже,-- настороженно  произнес Брэд,-- если  бы  вы  не  были моими
друзьями, которых  я  знаю  всю  жизнь,  то я  бы  сказал, клянусь,  что  вы
проявляете по  отношению ко мне  враждебность.-- Несмотря  на  кондиционер в
номере, он весь вспотел, рубашка его покрылась темными влажными пятнами. Его
короткие, толстые пальцы дрожали, когда он брал ими кусочки льда.
     -- Давай начистоту, Брэд,-- сказал Джонни.
     --  Ну...-- засмеялся Брэд, точнее, пытался рассмеяться.-- Может,  я  и
позволял себе кое-какие  вольности по отношению к жене  время от времени. Но
ты же меня знаешь, Руди. У меня нет той силы характера, что у тебя, и я не в
силах преодолеть  соблазн, когда  передо  мной  мелькает  круглая, обтянутая
штанишками женская попка. Но Вирджиния  все  воспринимает  слишком серьезно,
делает из мухи слона. Она...
     --  Нас  не  интересуешь ни ты,  ни Вирджиния,--  сказал Джонни.--  Нас
интересует только одно -- куда подевались наши деньги.
     -- Но ведь вы каждый месяц получали финансовый отчет,-- ответил Брэд.
     -- Да, получали,-- подтвердил Джонни.
     -- В последнее время, правда, нам чуть  не  везет.-- Брэд вытирал пот с
лица  большим льняным носовым платком  с вышитой  монограммой.-- Как говорил
мой папочка, да благословит  Господь его  душу, по поводу нефтяного бизнеса:
не зная броду, не суйся в воду.
     -- Мы тут провели кое-какие проверки,-- монотонно продолжал Джонни,-- и
пришли к выводу,  что в прошлом году ты украл  у каждого из нас по семьдесят
тысяч долларов.
     --  Вы, ребята,  должно  быть,  шутите,--  сказал  Брэд.  Лицо  у  него
побагровело, на нем застыла улыбка, словно припаянная  навечно утюгом к  его
красной, туго  натянутой  коже  над  влажным,  пропитанным  потом воротником
рубашки.-- Вы что, шутите, ребята, да? Ничего себе, шутка! О боже, сто сорок
тысяч долларов!
     -- Брэд,-- предостерегающе начал Рудольф.
     -- Ладно, вы, конечно, не шутите.-- Брэд тяжело опустился на  цветастую
кушетку, грузный, уставший, сразу помрачневший человек,  с покатыми плечами,
контрастируя с яркими тонами самой лучшей мебели в самых лучших апартаментах
в самом лучшем отеле Далласа, штат Техас.
     -- Ладно, я расскажу вам, как все случилось.
     А  все случилось вот как:  Брэд  встретил юную  звезду  по имени Сандра
Дилсон.  Это произошло год назад, когда он уехал в Голливуд в  поисках новых
инвесторов для своего бизнеса. "Милая, невинная девушка",-- проговорил Брэд.
Он отчаянно  влюбился. Но она долго не позволяла ему дотронуться до нее даже
пальцем.  Чтобы  произвести  на нее должное впечатление, он стал покупать ей
драгоценные украшения.
     -- Вы  себе  даже представить не  можете, сколько  дерут здесь, в  этом
городе,  за  камушки, просто ужас! -- возмущался Брэд.-- Как будто здесь все
печатают  деньги.-- И  чтобы произвести на нее  еще большее впечатление,  он
зачастил  на  скачки,  где  делал  умопомрачительные  ставки.--  Сказать  по
правде,-- продолжал он,-- эта девушка  носит на себе драгоценностей на сумму
четыреста тысяч долларов, и я за  все заплатил сполна. Но в постели с ней,--
откровенничал  он дальше,-- я  испытывал  такие  мгновения, что ни капли  не
жалею об этом. Я люблю ее, я потерял из-за нее голову -- и горжусь этим, и я
готов ответить за все возможные последствия.
     Для   того   чтобы  раздобыть  деньги,   Брэд  начал  подделывать  свои
ежемесячные  доклады.  Он  выдавал  за  перспективные  тощие  месторождения,
"бурил"  скважины,  которые давным-давно  были вычерпаны до  дна и заброшены
много  лет тому назад, завышал  в десять, а то и в пятнадцать раз  стоимость
используемого нефтяного оборудования.
     Вместе  с ним в сговор вступил главный  бухгалтер, и Брэд  щедро платил
ему, чтобы  тот держал  язык за зубами. К нему поступали тревожные запросы и
от других инвесторов, но ему каким-то образом удавалось от них отбиваться.
     -- Сколько  у  тебя  в данный момент  инвесторов, принимающих участие в
твоем бизнесе? -- спросил Джонни.
     -- Пятьдесят два.
     -- Пятьдесят два идиота,-- с горечью заметил Джонни.
     -- Я никогда ничем подобным прежде не занимался,-- сказал Брэд как ни в
чем не бывало.-- У меня безупречная деловая репутация в Оклахоме и  здесь, в
Техасе.  Спросите  любого. Люди  мне доверяли  всегда,  и  у  них  были  все
основания для этого.
     -- Ты сядешь в тюрьму, Брэд,-- холодно б