ла бы дочери имя матери -- Инид.
     -- Инид Каннингем  Джордах. Мы,  Джордахи,  всегда  хотели возвыситься,
достигнуть  верха  социальной  лестницы.  Раньше  три  имени  давали  только
аристократам.--  Рудольф  не  возражал. Девочку не крестили и  не собирались
делать этого. Джин вполне разделяла атеистические взгляды  Рудольфа или, как
он  сам  предпочитал  выражаться,  взгляды  агностика. Он просто  заполнил в
свидетельстве  о  рождении  строчку,  вписав в нее имя  своей  дочери:  Инид
Каннингем Джордах. Не слишком ли много  букв для крохи,  весящей  всего семь
фунтов на старте жизни, подумал он. Брэд подарил мисочку, блюдечко и ложечку
из чистого серебра, и теперь у них в доме восемь серебряных мисочек, так что
Брэд не был оригинален. Но он еще открыл на имя Инид  счет в банке в пятьсот
долларов. А на  протест Рудольфа по поводу  его расточительства  он спокойно
ответил: "Никогда не знаешь, когда девушке придется платить за аборт,-- дети
так быстро растут".
     Один  из  партнеров  Брэда  возглавлял в клубе  спортивный  комитет  по
гольфу,  его  звали  Эрик Сандерлин.  Он  носился со своим  любимым проектом
расширения  и улучшения площадки  для  игры в гольф. Рядом с клубом пустовал
довольно большой  участок  земли с лесом и заброшенной  фермой,  и Сандерлин
обратился  к  членам клуба  с предложением собрать  деньги,  выпустив  заем,
купить участок.
     -- Для нас начнется новая эпоха,-- увлеченно говорил он.-- Мы  могли бы
даже принять участие  в турнире ассоциации профессиональных игроков в гольф.
Число членов сразу бы удвоилось!
     Никто в Америке, подумал презрительно Рудольф, не в силах устоять перед
тенденцией  что-то  удвоить, вступить  в новую, грандиозную эпоху.  Он сам в
гольф  не играл.  Но все же был  очень  доволен, что  они говорили в  баре о
гольфе, а не об этой гнусной статье в "Сентинел".
     --  Ну  а  ты,  Руди?  --  спросил  его  Сандерлин,  допивая свой  "Том
Коллинс".-- Ты подпишешься на заем?
     -- Я пока об этом  не  думал,-- ответил он.-- Дайте мне пару  недель на
размышление.
     -- О чем тут размышлять? -- напористо спросил Сандерлин.
     --  Ах,  старина Руди,--  раскатисто  произнес Брэд.--  Он  никогда  не
принимает непродуманных, быстрых решений. Если ему даже нужно постричься, он
раздумывает над этой проблемой недели две, не меньше.
     -- Если нас поддержит такой верный человек, как ты, то тем самым окажет
нам бесценную помощь,-- сказал Сандерлин.-- Я от тебя не отстану, Руди.
     --  Какие  могут  быть  сомнения,  Эрик!  --  ответил  Руди.  Сандерлин
рассмеялся от слов Рудольфа, словно это была похвала в его адрес.
     Он и  двое  игроков  пошли в душ,  постукивая  своими острыми шипами по
голому деревянному полу.  В клубе запрещалось находиться в шиповках: в баре,
ресторане или комнате для игры в карты, но на такое правило никто не обращал
никакого внимания.
     Ну,  если вы собираетесь  вступать  в новую, грандиозную эпоху, подумал
Рудольф, то придется перед входом все же снять ботинки.
     Брэд остался у стойки и заказал себе еще виски. Лицо у него всегда было
красным, и поэтому очень трудно различить отчего: то ли от жаркой погоды, то
ли от спиртного.
     -- Такой видный человек,-- повторил Брэд слова Сандерлина.-- Все в этом
городе всегда говорят о тебе, как будто ты -- великан ростом в десять футов.
     -- Вот поэтому я и привязался к городу,-- ответил Рудольф.
     -- Ты собираешься  остаться здесь, когда уйдешь из бизнеса?  -- спросил
Брэд, не повернувшись к Хэнку, который ставил перед ним стакан с виски.
     -- Кто говорил о моем уходе из бизнеса? -- Рудольф никогда не делился с
Брэдом своими планами.
     -- Слухами земля полнится.
     -- Ну а все же, кто тебе сказал?
     -- Но ты ведь действительно собираешься уходить, разве не так?
     -- Кто тебе сказал?
     -- Вирджиния Калдервуд.
     Снова   эта   чокнутая  сборщица   информации,  шпионка,   ненормальная
полуночница  Вирджиния Калдервуд, как призрак, оставаясь в  тени,  постоянно
что-то вынюхивает, ко всему прислушивается.
     -- Последние пару месяцев я с ней часто встречался,-- продолжал Брэд.--
По-моему, она очень милая девушка.
     Брэдфорд  Найт,  упрямый  студент в  прошлом,  уроженец  Оклахомы с  ее
необозримыми равнинами Запада, где все воспринимается так, как показалось на
первый взгляд.
     -- Ага-а,-- неопределенно выдавил в ответ Рудольф.
     -- Ты обсуждал со стариком, кто тебя заменит?
     -- Да, был разговор.
     -- Ну и кто, как ты думаешь?
     -- Мы еще не решили.
     --  Ну,-- продолжал Брэд улыбаясь, покраснев еще сильнее, чем обычно,--
слушай, надеюсь, сообщишь своему старому студенческому  корешу хотя бы минут
за десять до официального объявления о вашем решении.
     -- Обязательно. Ну, что тебе еще сообщила мисс Вирджиния Калдервуд?
     -- Совсем немного,-- небрежно бросил  Брэд.-- Что она меня любит. Ну  и
прочий вздор. Ты ее давно видел?
     -- Давно.-- Рудольф на самом деле  не  видел  ее после той ночи,  когда
родилась Инид. Шесть недель -- это действительно давно.
     --  Мы с ней от души  веселимся,-- сказал  Брэд.-- Ее  внешность, скажу
тебе, обманчива. Она очень веселая девушка.
     Вот новые особенности ее характера. Любит  посмеяться. Веселая девушка.
Он помнит ее бурное веселье на крыльце его дома в полночь.
     -- По правде говоря,--  продолжал Брэд,--  я подумываю,  не жениться ли
мне на ней.
     --  Для чего?  --  спросил  Рудольф, хотя, конечно,  мог легко  об этом
догадаться.
     --  Мне  надоело шататься  по  бабам.  Мне  скоро  сорок  и  захотелось
спокойной жизни.
     -- Нет, Брэд, ты далеко не откровенен.
     -- Может, на  меня  произвел сильное впечатление твой пример,--  сказал
Брэд.--  Если  брак  на  пользу  такому   видному  человеку...--  он  широко
улыбнулся,--  такому большому, сильному,  красноречивому, то он пригодится и
не столь видному человеку, как я. Супружеское блаженство...
     --  Особого  супружеского  блаженства в  первый  раз ты не испытывал,--
напомнил ему Рудольф.
     --  Это  точно,--  согласился  Брэд.  Его  первая  женитьба  на  дочери
владельца нефтяных скважин  не  задалась, брак продлился всего полгода.-- Но
тогда  я был моложе. И  моя жена была совершенно другой девушкой,  не  такая
порядочная и милая, как Вирджиния. Может, на этот раз мне повезет больше?
     Рудольф глубоко вздохнул.
     -- Не надейся  на  это, Брэд,--  тихо сказал он. И рассказал  ему все о
Вирджинии  Калдервуд. О ее письмах, телефонных  звонках, о засадах перед его
домом, о последней безумной сцене  шесть недель  назад.  Брэд  выслушал  его
молча.
     --  Должно  быть, здорово, когда тебя так  любят, так  страстно желают,
дружище,-- только и сказал он, когда Рудольф закончил.
     К  ним  подошла Джин, сияющая  чистотой после душа.  Она уложила волосы
узлом  на затылке, перехватив их черной бархатной  ленточкой  с бантиком, на
загорелых ногах без носков -- туфли с узкими носами.
     -- Привет,  мамочка,-- поздоровался Брэд, слезая с высокого табурета  и
целуя ее.-- Разреши мне угостить тебя!
     Они говорили об Инид, о гольфе, теннисе и о пьесе, которой открывался в
театре Уитби новый  сезон на  следующей неделе. Никто из них  не  произносил
имени Вирджинии Калдервуд, и Брэд, покончив с выпивкой, сказал:
     -- Ну ладно, я пошел в душ.
     Подписав  счет,  он  легкой  походкой  направился  в  сторону  душевой:
толстеющий,  стареющий мужчина  в аляповатых,  апельсинового  цвета  штанах,
постукивая,  словно дятел  клювом, своими дорогими шиповками  для гольфа  по
деревянному поцарапанному полу.
     Через две  недели Рудольф и Джин получили приглашение на бракосочетание
мисс Вирджинии Калдервуд с мистером Брэдфордом Найтом.

     Орган торжественно заиграл свадебный марш, и Вирджиния пошла по проходу
между скамьями в церкви, положив свою руку  на согнутую  в локте руку  отца.
Такая  красивая,  тонкая,  хрупкая,  сосредоточенная  и  собранная  в  своем
ослепительно  белом  платье  невесты. Проходя  мимо  Рудольфа,  она  даже не
удостоила  его взглядом,  хотя  они  с Джин  стояли  в  первом ряду.  Жених,
вспотевший и красный  от июньской жары,  ждал ее у  алтаря с  шафером Джонни
Хитом.  Оба в брюках в клеточку и с золотыми цепочками от  часов на жилетах.
Все вокруг удивлялись, почему  Брэд не выбрал шафером своего  близкого друга
Рудольфа, но Рудольфа это нисколько не удивило.
     Все, что  происходит,--  дело моих рук, думал Рудольф, слушая службу. Я
пригласил его сюда из  Оклахомы. Я  ввел  его в  корпорацию. Я  отказался от
невесты.  А  если  это  все  --  дело  моих  рук,  не  несу   ли  я  за  это
ответственность?
     Свадьба  проходила в загородном  клубе.  Длинный  стол  был накрыт  под
навесом,   а  на  лужайке  в  беспорядке   расставлены  столики  под  яркими
разноцветными  зонтиками.  Оркестр играл на  террасе.  Жених с невестой, уже
переодевшиеся  в  дорожные  костюмы   к  отъезду  в  свадебное  путешествие,
танцевали  первый танец, вальс. Рудольф, глядя на  Брэда, удивился, что этот
полный, лишенный грации человек так здорово танцует!
     После венчания,  как и полагалось, Рудольф поцеловал невесту. Вирджиния
улыбнулась ему точно так же, как и остальным гостям. Может, подумал Рудольф,
все кончено, и теперь она успокоилась.
     Джин настояла, чтобы  он станцевал с  невестой,  хотя Рудольф  долго не
соглашался.
     -- Как можно танцевать в такую жару? -- возмущался он.
     --  Обожаю свадьбы,-- призналась Джин, крепко прижимаясь к нему.  Потом
озорно добавила:  --  Может,  встанешь,  произнесешь  тост  в честь невесты?
Расскажешь гостям,  какой  она преданный друг, как постоянно терпеливо ждала
тебя  каждый  вечер  у  двери  твоего  дома,  чтобы удостовериться,  что  ты
благополучно добрался домой, как звонила тебе в любой час  дня и ночи, чтобы
убедиться,  что ты не боишься темноты, как предлагала  себя в компаньонши  в
твоей холодной одинокой постели?
     -- Ш-ш...--  Рудольф испуганно  оглянулся по сторонам. Он  не рассказал
Джин о той ночи, когда вернулся из больницы.
     --  Вирджиния  на   самом   деле  красива,--  сказала   Джин.--  Ты  не
раскаиваешься в сделанном выборе?
     -- Я в отчаянии. Прошу тебя, давай танцевать!
     Оркестранты,  студенты с разных  факультетов университета,  играли  так
хорошо, что у Рудольфа даже слегка  испортилось  настроение.  Он вспомнил их
джаз-банд,  как он сам  в их возрасте играл  на трубе. Современной  молодежи
сейчас  удается  все  гораздо  лучше.  Ребята из  легкоатлетической  сборной
Порт-Филипа теперь пробегали двести метров, его коронную дистанцию, быстрее,
по крайней мере, на две секунды.
     --  Пошли  отсюда  к чертовой  матери,--  взмолился  он.--  Меня  здесь
затолкали.
     Они  вышли  из  танцевального  круга  и,  выпив по бокалу  шампанского,
остановились поговорить с отцом  Брэда, который приехал на свадьбу из Тулсы.
Худой,  с  обветренным,  загорелым  лицом, с  глубокими морщинами  на шее от
палящего солнца, в своей широкополой шляпе "стетсон", он совсем не был похож
на  человека,  который  то наживал, то  проматывал  целые  состояния, скорее
смахивал на киноактера, снимающегося в  вестернах в эпизодах, где играл роль
шерифа.
     --  Брэд  мне  много  рассказывал о  вас,  сэр,--  сказал  старик  Найт
Рудольфу.--  И о  вашей красавице жене.-- Он галантным жестом поднял бокал в
честь Джин, а она, без шляпки, сейчас казалась юной студенткой.-- Да, мистер
Джордах,-- продолжал старик Найт,-- мой сын Брэд у вас в неоплатном долгу, и
он хорошо это знает.  Там, в Оклахоме,  он  крутился как белка в колесе,  не
зная,  что у него будет на  обед, когда  вдруг ему позвонили вы и пригласили
приехать сюда, на  Восточное побережье.  Да и  сам я  в то время  оказался в
тисках. Не  стану от вас этого скрывать,  не мог собрать  денег даже за свое
сломанное  нефтяное  оборудование,  чтобы  ему  помочь.  Но  теперь  могу  с
гордостью сказать, что сейчас снова  стою твердо  на ногах,  но тогда, скажу
вам,  было такое тяжелое время, что бедняга старик Пит Найт уже  подумывал о
том, чтобы успокоиться навеки. Мы с Брэдом жили в одной комнате и ели острый
красный  перец три раза в неделю, чтобы не  подохнуть с голоду,  и вот вдруг
как гром среди ясного неба: звонок от его друга Руди. Когда Брэд вернулся из
армии  домой,   я  сказал  ему:  "Послушай,  Брэд,  подумай   о  предложении
правительства  Соединенных  Штатов, иди  в  колледж, подавай  заявление  как
демобилизованный американский  солдат,  воспользуйся  "Солдатским  биллем  о
правах",  так как сейчас любой человек в  этой  стране  и  гроша ломаного не
стоит, если  у него  нет диплома об окончании колледжа".  Он славный парень,
мой Брэд, он  прислушался к словам отца,  и вот теперь поглядите-ка на него!
--  Отец  с сияющей  улыбкой посмотрел на  сына,  Вирджинию  и  Джонни Хита,
которых  окружала  группа гостей -- молодежи, они  пили  шампанское.-- Такой
нарядный, пьет шампанское, женат на  красивой богатой молодой  наследнице. И
если он когда-нибудь станет отрицать, будто он не  обязан всем своему  другу
Руди, то его отец первым назовет его лжецом.
     Брэд, Вирджиния и Джонни подошли к их  столику,  чтобы поприветствовать
Найта,  и  старик, расчувствовавшись,  пригласил на танец Вирджинию, а  Брэд
пригласил Джин.
     --  Что-то ты не очень весел сегодня, Руди, я не ошибся? -- спросил его
Джонни. От этих сонных глаз на гладком круглом лице ничего нельзя скрыть.
     -- Красивая  невеста, шампанское льется рекой, солнце ярко  светит, мой
друг  Брэд уверен, что все будет так продолжаться  всю  жизнь. Чего  же  мне
печалиться? -- ответил Рудольф.
     -- Так, показалось, извини,-- бросил Джонни.
     -- Мой бокал пуст,-- сказал Рудольф.-- Давай выпьем вина.-- Они подошли
к длинному столу под навесом, где был сооружен бар.
     --  Мы получим  ответ  от  Гаррисона в  понедельник,-- сказал Джонни.--
Думаю, что он пойдет на сделку. И ты получишь свою игрушку.
     Рудольф кивнул.  Хотя у него вызвало раздражение, что Джонни, который и
понятия не имел, как  можно  сделать большие  деньги  из  дышащей  на  ладан
газеты,  назвал  "Сентинел"  игрушкой.  Но какие бы  чувства он  к  нему  ни
испытывал, Джонни, как всегда, своего, по-видимому, добился. Он нашел одного
человека по фамилии Хэмлин, который создавал целую сеть  небольших городских
газет, и  тот  согласился  сыграть  роль подставного  покупателя.  Через три
месяца он должен был перепродать  газету Рудольфу. Но Хэмлин оказался тертым
калачом и потребовал три процента от первоначальной суммы за сделку. Рудольф
согласился, так как Хэмлину удалось существенно сбить цену.
     Рудольф стоял у стойки. Вдруг кто-то хлопнул его по спине. Обернувшись,
он  увидел  Сида Гросетта,  который до предыдущих выборов был  мэром  Уитби.
Каждые  четыре  года  его   посылали   депутатом  на  съезд  республиканцев.
Добродушный, дружелюбно настроенный человек, адвокат по профессии, он  умело
покончил со всеми слухами о том, что брал взятки, когда был мэром, но все же
не  стал  баллотироваться  на  последних выборах. Мудро поступил, говорили в
городе. Нынешний мэр, демократ, стоял сейчас у другого края  стойки, попивая
шампанское,  выставленное  Калдервудом. Никто не упустил  своей  возможности
побывать на этой свадьбе.
     -- Привет, молодой человек,-- обратился  к нему Гросетт.--  О вас много
говорят в последнее время.
     -- Хорошее или плохое? -- поинтересовался Рудольф.
     -- Кто  же  может говорить что-то плохое о таком  человеке, как Рудольф
Джордах,-- сказал Гросетт. Нет, не зря он был столько лет политиком.
     -- Ты слушай, слушай,-- сказал Джонни Хит.
     --  Привет, Джонни.-- Он пожал всем руку -- ведь  выборы пока  никто не
отменял.-- Я слышал  из надежного  источника,--  продолжал Гросетт,--  что в
конце месяца ты уходишь из "Д. К. Энтерпрайсиз".
     -- Ну и кто же этот источник на сей раз?
     -- Мистер Дункан Калдервуд.
     --  Из-за  переживаний  в  такой  день  старик,  по-видимому,   потерял
рассудок,-- сказал Рудольф.  Ему совсем не  хотелось  обсуждать свои планы с
Гросеттом, отвечать на  вопросы о том, что собирается делать в дальнейшем. У
него впереди будет еще много времени.
     --  В следующий раз, когда  из-за переживаний  старик  Калдервуд  снова
потеряет  рассудок,-- сказал  Гросетт,--  немедленно  звони  мне.  Я  тут же
прибегу. Он утверждает, что ему ничего неизвестно о твоих планах на будущее,
более того, говорит, что не знает, есть ли у тебя вообще какие-нибудь планы.
Но если ты готов  рассматривать кое-какие  предложения, я...-- Он повернулся
на вращающемся стуле, чтобы убедиться, нет ли поблизости демократов.-- Можно
встретиться и поговорить  через день-два. Может, заглянешь как-нибудь ко мне
в офис на следующей неделе?
     -- На следующей неделе я уезжаю в Нью-Йорк.
     -- Ладно, какой смысл ходить вокруг  да около?  -- сказал Гросетт.-- Ты
никогда не задумывался над тем, чтобы заняться политикой?
     -- Может, когда  мне было двадцать лет,-- сказал Рудольф.-- Но теперь я
постарел, стал мудрее...
     -- Нечего мне вешать лапшу на уши,-- грубо оборвал его Гросетт.-- Любой
человек мечтает о  политической карьере.  Особенно  такой,  как ты. Богатый,
популярный, которому всегда сопутствует  успех, красавица жена.  Такие,  как
ты, стремятся завоевать новые миры, и они их завоевывают.
     --  Только не говори, что советуешь мне выставить свою  кандидатуру  на
пост президента, раз Кеннеди убит...
     -- Это, конечно, шутка,  понимаю,--  с  самым  серьезным видом  ответил
Гросетт.-- Но будет ли она шуткой лет через десять -- двенадцать? Кто знает?
Никто.  Почему бы  не  попробовать начать  политическую карьеру  на  местном
уровне? Здесь,  в Уитби, где ты, Руди, всеобщий любимчик. Разве  я не  прав,
Джонни? -- Он с вопросительным видом повернулся к шаферу.
     -- Конечно, всеобщий любимчик, какие разговоры,-- кивнул Джонни.
     --  Из бедной  семьи,  окончил  колледж  в  этом  же городе,  красивый,
образованный, в нем силен общественный дух.
     -- Мне всегда казалось, что во  мне силен  личный дух,-- резко возразил
Рудольф, чтобы прекратить эти славословия.
     -- О'кей, можешь порисоваться. Но ты только посмотри, в работе скольких
комитетов ты принимаешь участие. И у тебя нет ни одного врага.
     --  Для   чего  ты   меня   оскорбляешь,  Сид?  --  Рудольфу  нравилось
поддразнивать этого настойчивого коротышку, но он прислушивался к его словам
гораздо внимательнее, чем казалось со стороны.
     -- Я знаю, о чем говорю.
     --  Но ты даже не  знаешь  --  демократ  я или  республиканец.-- сказал
Рудольф.-- Спроси у Леона Гаррисона и он тебе скажет, что я -- коммунист.
     --  Леон  Гаррисон -- старый болтун,-- бросил Гросетт.-- Будь моя воля,
то я собрал бы по подписке деньги и выкупил бы у него его газетенку.
     Рудольф не смог сдержаться и подмигнул Джонни Хиту.
     --  Я  знаю, кто  ты такой,--  продолжал  в  том же  духе Гросетт.-- Ты
республиканец, типа Кеннеди. А такой  образец обеспечит  победу на  выборах.
Именно такой человек требуется старой партии.
     --  Теперь, когда ты достал меня  своими похвалами,-- сказал Рудольф,--
тебе ничего  не остается, как поставить меня на пьедестал или  за стекло для
всеобщего обозрения.
     --  Я знаю,  куда  тебя поставить.  Твое место -- в городской  мэрии,--
сказал Гросетт.-- Ты должен стать мэром. И могу поспорить,  я способен этого
добиться. Ну, как тебе нравится такая перспектива? Вряд ли ты захочешь стать
сенатором. Сенатором от штата Нью-Йорк? Думаю, тебе это не с руки, не правда
ли?
     -- Сид,-- мягко сказал Рудольф.-- Да я же тебя поддразниваю, неужели ты
не понял?  Действительно, я польщен.  Загляну к тебе  на  следующей  неделе,
обещаю.
     -- А теперь  не мешает вспомнить, что мы на свадьбе, а не в прокуренном
номере отеля. Я намерен потанцевать  с невестой.-- Поставив на  стойку  свой
стакан, он, дружески хлопнув Сида по плечу, отправился на поиски  Вирджинии.
Он с ней  еще не танцевал и если  не станцует хотя бы  раз,  то, несомненно,
начнутся  всякие  разговоры.  Уитби  --  маленький  городок,  тебя   повсюду
преследуют острые глаза и болтливые языки.
     Последовательный  республиканец,  потенциальный  сенатор, он  подошел к
невесте.   Она   стояла  под  навесом,  скромная,  застенчивая,  в   веселом
настроении,   положив  свою  легкую   ласковую   ручку  на   локоть   своего
новоиспеченного мужа.
     -- Не окажете ли честь? -- церемонно спросил он.
     -- Все, что мое,-- твое,-- сказал Брэд.-- Ты же знаешь!
     Рудольф вихрем увлек Вирджинию в круг танцующих. Она танцевала так, как
и подобает невесте: ее холодная рука в его руке,  ее  прикосновение  к плечу
было  легким,  как перышко, ее  голова была гордо откинута  назад. Вирджиния
понимала, что сейчас все  девушки  с завистью взирают на нее, искренне желая
оказаться в эту минуту на ее месте, а мужчины -- на месте ее мужа.
     -- Желаю тебе много  счастья,-- сказал, танцуя, Рудольф.-- Много, много
лет безоблачного счастья.
     Она тихо засмеялась.
     -- Я, конечно, буду  счастлива,-- ответила она  и чуть прижалась к нему
бедром.-- Не беспокойся. Брэд будет моим мужем, а ты -- любовником!
     -- Господи, опомнись, Вирджиния!
     Она прижала пальчик к  его губам,  чтобы он замолчал, и  они в молчании
закончили танец.  Когда  он подвел ее к Брэду, то уже понимал, что ошибся,--
все не так просто. Далеко не все образуется, даже через миллион лет.

     Рудольф не осыпал рисом новобрачных вместе с другими гостями, когда они
на машине Брэда отъезжали в  свадебное путешествие. Начинался медовый месяц.
Он стоял на крыльце клуба рядом с Калдервудом. Калдервуд тоже не бросал рис.
Старик хмурился, и нельзя было понять -- то ли от  своих мыслей, то ли из-за
того, что солнце било ему прямо в глаза.  Еще раньше  Калдервуд сказал,  что
ему  надо поговорить  с  ним, и  поэтому  Рудольф дал  знак  Джин,  что  они
встретятся позже, и она оставила мужчин наедине.
     -- Ну, что ты обо всем этом думаешь? -- наконец спросил его Калдервуд.
     -- Прекрасная свадьба!
     -- Я не об этом.
     Рудольф пожал плечами:
     -- Кто знает, как сложится их совместная жизнь?
     -- Он теперь рассчитывает занять твою должность.
     -- Вполне естественно,-- ответил Рудольф.
     -- Клянусь Богом, мне так хотелось, чтобы сейчас ты с моей дочерью ехал
в свадебное путешествие.
     -- Жизнь далеко не всегда такая, как нам хочется.
     -- Ты прав, конечно.-- Калдервуд  покачал головой.-- Все равно я ему до
конца  не  доверяю,-- сказал  он.--  Мне, конечно, неприятно говорить так  о
человеке,  который работает на  меня и который  женился на моей  дочери,  но
правды от себя не скроешь.
     -- Но со времени  своего приезда сюда он не сделал ни одного  неверного
шага,-- сказал Рудольф. "Кроме  одного,-- мысленно добавил он.--  Не поверил
тому,  что я рассказал ему о Вирджинии.  Или же еще хуже -- поверил, но  это
его не остановило и он все равно женился". Но он ничего этого не мог сказать
Калдервуду.
     --  Он  ведь твой друг, я знаю,-- продолжал  Калдервуд.-- Он хитер  как
лиса.  Ты знаешь его  очень давно и веришь ему, и,  уж если  ты притащил его
сюда и поручил большой ответственный пост, значит, ты в нем уверен. Но в нем
есть  что-то   такое...--  Калдервуд  покачал  своей   большой   головой   с
желтовато-болезненным  лицом,  на  котором уже лежала печать  приближающейся
смерти.-- Он пьет, он любитель баб. Не нужно мне возражать, Рудольф, я знаю,
что говорю... любит азартные игры, и вообще он -- из Оклахомы...
     Рудольф фыркнул.
     -- Я все знаю,-- продолжал Калдервуд.-- Я -- старик, и у меня есть свои
предрассудки. Но против реальности не попрешь. По-моему,  ты избаловал меня,
Руди. За всю свою долгую жизнь я  никогда не доверял ни одному человеку так,
как тебе.  Даже если тебе  удавалось заставить меня  поступать вопреки моему
мнению,  а такое случалось не раз, я был уверен,  что ты никогда  не пойдешь
против моих интересов, никогда не ввяжешься в  интригу, не станешь подрывать
мою репутацию.
     -- Благодарю вас за добрые слова, мистер Калдервуд.
     --  "Мистер  Калдервуд",  все  время "мистер  Калдервуд",--  недовольно
заворчал старик.-- Неужели и тогда, когда я буду лежать на смертном одре, ты
будешь по-прежнему называть меня "мистер Калдервуд"?
     -- Благодарю  вас,  Дункан,--  сказал Рудольф.  Ему,  правда, с  трудом
удалось назвать его по имени.
     --  Передать  Брэду  Найту  все  свое  дело,  черт  бы его побрал.--  В
надтреснутом,  старческом  голосе Калдервуда послышалось  сожаление.--  Даже
если это произойдет после моей  смерти. У меня душа разрывается на части. Но
если ты скажешь, то...-- он замолчал.
     Рудольф вздохнул. Всегда в  жизни приходится кого-то предавать, подумал
он.
     --  Я ничего не говорю,-- тихо ответил  Рудольф.-- В нашем  юридическом
отделе есть один молодой юрист по имени Матерс.
     -- Я знаю его,-- сказал Калдервуд.--  Парень со светлым лицом, очкарик,
у него двое детишек. Из Филадельфии.
     --  У него ученая степень Уортонской школы бизнеса.  Потом он учился на
юридическом факультете  Гарвардского университета. Работает у нас уже четыре
года. Знает дело. Он не раз  приходил ко мне в офис.  Он  может зарабатывать
гораздо больше, чем  у нас, в любой юридической фирме в Нью-Йорке, но он  не
хочет, ему нравится жизнь здесь, в Уитби.
     -- О'кей,-- сказал Калдервуд.-- Скажи ему об этом завтра.
     -- Лучше вы, Дункан.-- Второй раз в жизни Рудольф назвал его по имени.
     -- Ну, как  всегда,--  ответил старик.--  Мне  не нравится то,  что  ты
советуешь мне сделать, но я чувствую, что ты прав. Ну а теперь пойдем выпьем
еще шампанского. Видит  Бог, я выложил  за него кучу денег, имею право и сам
выпить.

     О  новом  назначении  было  объявлено  в тот  день,  когда  новобрачные
вернулись из свадебного путешествия.
     Брэд воспринял новость спокойно, как и подобает джентльмену, и  никогда
не спрашивал у Рудольфа, кто принял такое решение.  Но через три месяца ушел
из корпорации и уехал с Вирджинией в Тулсу, где отец взял  его в  партнеры в
свой нефтяной бизнес.  В первый день рождения Инид он прислал чек на пятьсот
долларов на ее счет в банке.
     Брэд регулярно писал им веселые, беззаботные, дружеские  письма. Дела у
него идут  хорошо, сообщал он, и он зарабатывал  гораздо больше, чем раньше.
Ему  нравилось  жить в Тулсе,  где ставки  в игре  в гольф были  куда  выше,
щедрее, с типично западным размахом,  и за три  субботы подряд он выиграл на
площадке тысячу долларов. Вирджинию все здесь любят, и у нее появилась масса
друзей. Она тоже увлеклась гольфом. Брэд советовал Рудольфу вложить деньги в
нефть. "Это все равно что  снять  деньги с ветки дерева",-- писал он ему. По
его  словам, он  хочет только воздать должное Рудольфу за то, что он  сделал
для него, и это -- прекрасная возможность расплатиться с ним за все.
     Из-за грызущего чувства вины -- Рудольф не мог  забыть того разговора с
Дунканом Калдервудом на крыльце загородного клуба,-- Рудольф стал вкладывать
свои деньги в нефтяную  компанию  Брэда "Питер  Найт  и сын". Кроме того, по
заключению  Джонни  Хита, принимая во внимание двадцатисемипроцентную скидку
на   налоги,   которая    предоставлялась   нефтедобывающей   промышленности
Соединенных Штатов,  игра  стоила свеч.  Джонни  проверил кредитоспособность
компании  "Питер Найт и сын" и обнаружил, что она находится в категории "А",
и такие  кредиты  соответствовали  капиталовложениям  Рудольфа до последнего
доллара.

        ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     1965 год
     Том  сидел   на  корточках  на  верхней  палубе,  фальшиво  насвистывая
мотивчик,  надраивая  бронзовую катушку лебедки  для подъема  якоря.  Начало
июня, но уже тепло, он работал босой, обнаженный по пояс.  Плечи и спина его
потемнели  от  солнца, кожа  -- такая  же смуглая, как и  у  самых загорелых
греков или итальянцев на борту пароходов в бухте Антиб. Тело у него, правда,
уже не  такое  упругое, как тогда,  когда он  занимался  боксом.  Мускулы не
выпирали, как  прежде,  стали более  плоскими, но  не сглаженными.  Когда он
прикрывал  шапочкой облысевшую голову, то казался даже моложе, чем два  года
назад.  Он  надвинул на глаза  свою  американскую белую  матросскую  панаму,
опустив пониже ее поля, чтобы не резала глаза отражающая солнце рябь воды.
     Из машинного отделения  внизу  до  него доносилось  ровное гудение. Там
Пинки  Кимболл и  Дуайер  возились с насосом. Завтра -- их первый  чартерный
рейс,  а во  время  пробного  запуска  слегка  перегрелся двигатель.  Пинки,
механик, работающий на самом  большом в бухте судне,-- "Вега", сам предложил
прийти и посмотреть, что с двигателем. Дуайер и Том сами устраняли небольшие
поломки, но когда  случалось что-то серьезное, им приходилось обращаться  за
помощью. Том подружился с Кимболлом зимой. Он уже несколько раз помогал им в
подготовке  "Клотильды"  для  летнего   сезона.  В  Порто-Санто-Стефано  они
переименовали "Пенелопу" в "Клотильду",  но Томас  так и не объяснил, почему
он это сделал. Про себя он  думал, что яхту обычно называют  женским именем.
Почему бы в таком случае ей не быть "Клотильдой"? Но только не Тереза, упаси
бог!
     Он был очень доволен своей "Клотильдой", хотя, конечно, признавал,  что
она -- не самая лучшая яхта в Средиземноморье. Он понимал, что ее надстройка
немного тяжеловата, слишком большая поверхность  обдувается  ветром, а самая
большая ее скорость  -- двенадцать узлов, крейсерская --  десять, а довольно
большой крен при шторме вызывал тревогу.  Но  все, что могли сделать эти два
упорных человека, работая не покладая  рук месяц за месяцем,  они сделали. И
яхта  стала уютной, надежной,  безопасной для  любых морских переходов.  Они
превратили в совершенно иное  старый облупившийся  каркас, который приобрели
два с половиной года назад в Порто-Санто-Стефано.  Они уже успешно отплавали
два сезона,  и  хотя особенно  не разбогатели, но  у обоих на счету в  банке
лежали  кое-какие деньги на черный  день. Предстоящий сезон,  судя по всему,
должен  стать удачнее  двух  предыдущих, и  Томас с затаенным  удовольствием
надраивал бронзовую катушку, глядя, как на ее поверхности отражается солнце.
     Прежде, когда он еще не связал свою жизнь с морем, он и не предполагал,
что  такая простая,  бездумная работа,  как  полировка куска металла,  может
доставлять ему удовольствие.
     На своем судне ему  все  нравилось.  Он любил  не спеша расхаживать  по
палубе, взад-вперед, от кормы до носа, касаться руками ее перил, смотреть на
аккуратно   скрученные   кругами   канаты,   лежащие   на   проконопаченной,
выскобленной палубе  из тиковых досок, любоваться отполированными до  блеска
медными  рукоятками   старинного  рулевого  колеса   в  рубке,   старательно
разложенными  по своим ячейкам  морскими картами  и  сигнальными  флажками в
гнездах.  Он, который не вымыл ни одной  тарелки  в  своей жизни, часами  до
блеска выскабливал  сковородки  на  камбузе,  мыл, не  оставляя ни пятнышка,
холодильник,  чтобы в нем была  безукоризненная  чистота,  надраивал  плиту.
Когда на борту были пассажиры,  то они с Дуайером и с нанятым коком ходили в
желтовато-коричневых шортах, безукоризненных белых хлопчатобумажных рубашках
с  открытым  воротником,  с  оттиснутой на  них  надписью голубыми  большими
буквами "Клотильда".
     По вечерам или в холодную погоду  команда  надевала одинаковые  тяжелые
темно-синие морские свитера.
     Томас  научился  отлично  смешивать всевозможные  коктейли,  подавая их
охлажденными в  чуть запотевших красивых  стаканах, а  компания  пассажиров,
сплошь американцы, клялась, что они выбрали его яхту  только из-за того, что
он так ловко умел делать  "Кровавую Мэри". На такой  яхте, в развлекательных
рейсах из одной  страны  в другую, можно было легко спиться, учитывая  ящики
беспошлинного спиртного  на борту, бутылку виски можно  было купить всего за
полтора доллара. Но Томас пил мало,  за исключением умеренных доз  анисового
ликера  и  время  от времени  бутылочки  пива.  Когда  на  борт  поднимались
пассажиры, он надевал капитанскую фуражку с  высокой тульей, с  кокардой, на
которой были изображены позолоченный якорек и  морские  цепи. В  таком виде,
конечно,  больше морской  экзотики. Он выучил несколько фраз  по-французски,
по-итальянски и по-испански, и  такого словарного запаса ему  вполне хватало
для объяснений при прохождении портовых формальностей с администрацией бухты
и  для покупок в магазинах, но его явно недоставало, когда  возникали споры.
Дуайер гораздо быстрее усваивал языки и мог запросто болтать с кем угодно.
     Томас послал Гретхен фотографию  "Клотильды",  взлетающей  на волну.  И
сестра  написала ему,  что  фотография  стоит на каминной  доске в гостиной.
"Когда-нибудь,--  писала она,--  я  приеду, чтобы покататься на твоей яхте".
Она писала, что очень занята, выполняет кое-какую  работу на киностудии. Она
держала свое  слово  и  ничего не  сообщала  Рудольфу  ни о  местонахождении
Томаса, ни о том, чем Томас занимается.
     Гретхен  стала для него  единственным  связующим звеном  с Америкой,  и
когда  он особенно  остро  чувствовал одиночество  или  тосковал по сыну, то
писал только ей. Он попросил  Дуайера  написать своей девушке в Бостон, если
Дуайер еще не отказался от своего  намерения жениться на  ней.  Пусть, когда
она приедет в Нью-Йорк,  зайдет в гостиницу  "Эгейская", поговорит с Пэппи и
спросит у него о сыне. Но она пока не ответила на письмо.
     Он обязательно, несмотря  ни  на  что, скоро, может  через год или два,
поедет в Нью-Йорк и разыщет своего сына.
     После смерти Фальконетти он ни разу больше не  дрался. Фальконетти  все
еще ему снился. Томас, конечно,  не был человеком сентиментальным, но все же
ему было жаль Фальконетти, жаль,  что тот утонул, и время  было бессильно --
ничто не  могло  переубедить его  или  заставить  поверить, что этот человек
бросился за борт не по его вине.
     Покончив с катушкой, он выпрямился. Как приятно ощущать босыми ступнями
теплую палубу. Он пошел на корму, ведя рукой по недавно покрытому лаком  под
красное дерево  поручню  борта. Гул  внизу прекратился.  Из люка  на  палубу
поднялся  Кимболл  со  своей огненно-рыжей  шевелюрой.  Чтобы  добраться  до
двигателя,  нужно  было  прежде  убрать  дощатые  секции пола  в салоне.  За
Кимболлом появился  и Дуайер.  Оба  -- в замасленных зеленых комбинезонах. В
ограниченном пространстве  машинного  отделения было  тесно, о чистоте там и
речи  быть не могло. Кимболл,  вытерев  руки ветошью,  выбросил  маслянистый
комок в море.
     -- Ну, кажется, все, капитан. Давай опробуем -- как она на ходу!
     Томас вошел в рулевую рубку и запустил  двигатели. Пинки, отвязав канат
на пристани, поднялся  на  яхту, чтобы  поднять якорь.  Дуайер  крутил одной
рукой  лебедку,  одновременно  второй смывая  струей  из  шланга налипший на
якорную цепь мусор и водоросли. Только  после этого ее  можно было сложить в
колоду. Они  выбрали  несколько метров  цепи, чтобы  обеспечить устойчивость
яхты, а когда "Клотильда"  оказалась чуть не посреди гавани, Пинки дал знак,
что  они  на свободной воде,  и Дуайер, орудуя багром, помог ему вытащить на
борт якорь.
     Теперь  Томас  уверенно стоял  за  штурвалом  яхты, и только когда  они
входили в бухту, где было тесно от множества  судов и к тому же  дул сильный
ветер,  он,  чтобы зря не рисковать, передал управление  Дуайеру. Сейчас  он
развернул яхту к выходу из гавани,  не увеличивая скорость до предела.  Взяв
курс на Антибский мыс, миновал рыбаков с удочками в руках,  сидевших на краю
дамбы, и ограничительный буй. За ним он сразу увеличил скорость, оставляя за
спиной возвышающуюся над морем крепость "Vieux Carrе". Он внимательно следил
за  приборами и с облегчением  отметил, что  один  из  двигателей  больше не
перегревается.  Молодец,  старина  Пинки!  За эту зиму он сэкономил  им,  по
крайней  мере, тысячу долларов. Судно, на котором он плавал,-- "Вега",  было
новеньким и настолько отлаженным, что  после возвращения на стоянку в  бухту
ему  не  требовалось никакого ремонта. Пинки там явно  скучал без  работы  и
поэтому всегда с удовольствием хлопотал в тесном,  жарком машинном отделении
"Клотильды".
     У  Кимболла,  этого  жилистого  англичанина,  никогда  не загорало  его
веснушчатое лицо,  только  постоянно краснело  от летней жары. У  него  была
проблема с выпивкой, он и сам признавал свое пристрастие. Стоило ему выпить,
как  он становился драчливым, начинал приставать ко всем посетителям в баре.
Он  постоянно ссорился с  владельцами судов и редко оставался на одной  яхте
больше года,  но умел  хорошо работать и  ему ничего  не стоило быстро найти
себе новое место. Он работал только на очень больших яхтах, чтобы не тратить
зря свое  искусство  по мелочам. Он вырос в Плимуте и всю жизнь был связан с
морем. Пинки был просто  поражен  тем, что  такой человек,  как Томас, сумел
сделаться  настоящим  судовладельцем  и  стать  хозяином  такой  яхты,   как
"Клотильда", и поэтому старался из дружбы с ним выжать максимум для себя.
     -- Эти  янки,--  говорил он, покачивая  головой,--  чертовски способные
люди, черт их подери, недаром они захватили весь мир.
     Они сразу подружились  с  Томасом, всегда приветствовали друг друга при
встрече на  пристани, угощали друг друга  выпивкой в маленьком баре у самого
входа в бухту. Кимболл без труда догадался, что Томас бывший боксер, и Томас
рассказал ему  о некоторых своих матчах, как  ему  порой приходилось туго, о
своей  победе  в  Лондоне, о своих двух плаваниях и  даже о  своей последней
драке  с  Куэйлсом  в  отеле  Лас-Вегаса,  и  это особенно пришлось по  душе
воинственному Кимболлу. Он, правда, ничего не рассказал ему о Фальконетти, и
Дуайер знал, что ему тоже лучше об этом не распространяться.
     --  Боже, Томми,-- восхищенно говорил Кимболл,-- если  бы только я умел
так драться, как ты, то я очистил бы от подонков все бары от Гиба до Пирея.
     -- И в ходе такой очистки получил бы нож между ребер,-- охладил его пыл
Томас.
     --  Ты прав, конечно,-- согласился Кимболл.-- Но согласись, что  прежде
получил бы колоссальное удовольствие!
     Когда он сильно напивался и видел перед  собой Тома,  то  громко стучал
кулаком по стойке бара и орал:
     -- Видите  этого  парня?  Если бы только  он  не  был мне  другом, я бы
законопатил его в палубу,  а  он мой друг! -- И сразу  же нежно обнимал Тома
своей татуированной рукой.
     Их дружба была крепко сцементирована однажды вечером  в Ницце. Дуайер с
Томасом случайно забрели в один бар.  Там  они увидели Кимболла. Перед ним у
стойки образовалось небольшое  пространство, и  Кимболл, как всегда,  громко
"выступал"  перед  группой посетителей,  в  которой они  заметили  несколько
французских  матросов и  трех-четырех  молодых  людей, крикливо одетых  и  с
угрожающими физиономиями. Томас сразу распознавал таких и старался держаться
от них подальше. Это в основном были мелкие хулиганы, рэкетиры,  выполняющие
по  всему  побережью  различные  мелкие  поручения своих  главарей  банд  со
штаб-квартирами  в  Марселе.  Инстинктивно   он   чувствовал,  что  все  они
вооружены, если у них и нет пистолетов, то ножи есть уж наверняка.
     Пинки говорил на  таком языке, который  Том не  мог  понять, но  по его
агрессивному  тону и  мрачному выражению  на физиономиях постоянных клиентов
этого бара  он мог легко  догадаться, что Кимболл поливает их всех отборными
оскорблениями.
     Кимболл, когда напивался, оскорблял французов. Если напивался в Италии,
то  оскорблял  итальянцев.  Если  дело  происходило в Испании, то  оскорблял
испанцев. К тому же при этом  он забывал подчас про тот очевидный  факт, что
он один  и что явный перевес на стороне его противников, часто в соотношении
один к  пяти. Но это его отнюдь не сдерживало,  только подзадоривало  к  еще
более скандальным приступам насквозь пропитанного презрением красноречия.
     -- Его сегодня прикончат, прямо здесь, в баре,--  прошептал ему Дуайер,
понимая  большую часть  тех выражений, которые  употреблял  вошедший  в  раж
Кимболл.-- И нас заодно, если выяснится, что мы -- его приятели.
     Томас,  крепко  сжав  руку Дуайера,  потащил его за собой  к  Кимболлу,
поближе к стойке.
     -- Привет, Пинки,-- весело сказал он.
     Пинки резко повернулся, готовый к схватке с новыми врагами.
     -- Ах, это вы,-- с облегчением произнес он.-- Как  я рад, что вы здесь.
А я тут высказываю кое-какие истины этим сутенерам для их же блага.
     -- Кончай базарить, Пинки,-- строго сказал Томас. Потом бросил Дуайеру:
-- Я  сейчас скажу пару  слов  этим джентльменам.  Переведи им.  Но  ясно  и
понятно, только максимально вежливо.-- Он сердечно  улыбнулся  посетителям в
баре, которые начинали выстраиваться зловещим полукругом  вокруг  них.-- Как
видите, джентльмены,  этот англичанин  -- мой  друг.--  Он  подождал, покуда
Дуайер   нервно  переведет  его  обращение.  Но  на  их   недоброжелательных
физиономиях не произошло никакой перемены -- все то же мрачное  выражение.--
К  тому же  он  пьян,-- продолжал  Томас.--  Вполне  естественно, никому  не
понравится, если его друга обидят,  пьяного или трезвого. Я сейчас попытаюсь
его  урезонить,  попросить,  чтобы  он  больше   не  произносил  перед  вами
оскорбительных   речей,  но   сегодня,  даже  если   он  что-то   скажет,  я
предупреждаю,  никакой  расправы не будет...  Считайте,  что сегодня я вроде
полицейского  в  этом баре  и  я несу ответственность за  поддержание  здесь
мирной  обстановки.  Пожалуйста, переведи  все  это  поточнее,--  сказал  он
Дуайеру.
     Тот,  заикаясь,  переводил, а  Пинки,  поняв в чем дело, с  отвращением
громко произнес:
     -- Дерьмо, ребята, я вижу, вы опускаете флаг!
     -- А сейчас,-- продолжал  Томас,--  я  вас  всех угощаю. Бармен! --  Он
улыбался,  но чувствовал,  как  у него напряглись  все  мышцы,  как  сжались
кулаки, и он был готов в любую секунду  броситься  на самого крупного из них
-- корсиканца с тяжелой челюстью, в черной кожаной куртке.
     Французы неуверенно переглядывались. Они, конечно, пришли в бар  не для
драки,  и, поворчав  немного, все же стали по одному подходить  к стойке  за
выпивкой, которую им поставил щедрый Томас.
     --  Тоже  мне  боксер,-- презрительно  фыркнул Пинки.-- У вас,  у янки,
каждый божий день -- это день перемирия.
     Но все же он не стал упираться и минут через десять дал увести  себя из
бара. На следующий день он пришел на "Клотильду" с бутылкой анисового ликера
и, протягивая Томасу бутылку, сказал:
     -- Спасибо тебе, Томми. Они  наверняка бы проломили мне голову, если бы
только не вы. Просто не знаю, что со  мной происходит, стоит пропустить лишь
несколько стаканчиков. И самое главное, я никогда не побеждаю в драках, весь
покрыт  шрамами  от головы до пят --  вот расплата за кураж.-- Он добродушно
засмеялся.
     -- Если тебе охота драться,-- сказал Томас,  вспоминая те дни, когда он
сам  ввязывался  в  драки  просто так,  неважно  с  кем,  неважно  по  каким
причинам,-- то  дерись  только трезвым.  Старайся  разбираться  со всеми  по
одному.  И  не заставляй  меня  заступаться за  тебя.  Я  давно  уже  с этим
покончил.
     --  А  что  бы  ты  сделал,  Томми,--  спросил  Пинки,--  если  бы  они
набросились на меня?
     -- Ну, устроил бы для них небольшое развлечение с мордобоем,--  ответил
Томас,-- чтобы дать достаточно времени Дуайеру улизнуть из бара, и потом сам
бросился бы прочь, чтобы спасти свою шкуру.
     -- Развлечение,--  повторил Пинки.-- Я бы  не  пожалел  пары шиллингов,
чтобы посмотреть на это!
     Томас никак не мог понять, что случилось в  жизни Кимболла, что толкало
его,  превращая из милого,  дружелюбного,  пусть  не очень  далекого парня в
драчливого,  невменяемого   зверя,  стоило  ему  опрокинуть  лишь  несколько
стаканчиков. Может быть, когда-нибудь Пинки сам ему это расскажет.
     Пинки зашел в рубку, бросил взгляд на приборы, настороженно прислушался
к ровному гудению дизелей.
     -- Все, можешь начинать  летний сезон, парень,-- ободряюще сказал он.--
На собственной яхте. Как я тебе завидую!
     --   Нет,  мы   пока  не  готовы,--   возразил  Томас.--   Команда   не
укомплектована до конца. Не хватает одного человека.
     -- Как? -- удивился Пинки.-- А где же тот испанец, которого ты нанял на
прошлой неделе?
     Испанца ему порекомендовали как хорошего кока и стюарда, и к тому же он
не   просил  больших   денег.  Но   однажды  вечером,   когда  он  уходил  в
увольнительную на берег,  Томас заметил, как тот сунул в ботинок у щиколотки
нож. Из-под штанины он был, конечно, не виден.
     "Зачем тебе это?" -- спросил его Томас. "Чтобы меня уважали",-- ответил
испанец.
     На следующий  день  Томас уволил его. Ему не  нужен  на  борту человек,
который прибегает к ножу, чтобы заставить себя  уважать.  Теперь у него  был
недобор рабочей силы.
     -- Я его списал  на  берег,--  объяснил  Томас Пинки, в  это  время они
входили в  Лагарутский залив, и  объяснил почему.-- Мне нужен сейчас  кок  и
стюард.  Правда, дело может потерпеть недели  две. Моим первым клиентам яхта
нужна будет  только днем, и еду они будут приносить с собой. Но на лето  мне
нужен человек.
     -- А тебе никогда не  приходило в голову пригласить женщину? -- спросил
Пинки.
     Томас скорчил гримасу.
     -- Но ведь придется  выполнять массу  другой черной тяжелой  работы, не
только готовить.
     -- Я имею в виду физически сильную женщину.
     -- В большинстве несчастий в моей жизни,-- ответил Томас,-- виноваты  в
одинаковой степени все женщины, как слабые, так и сильные.
     -- А ты не думал, сколько дней летом тебе приходится терять понапрасну?
--  спросил Пинки.-- Пассажиры постоянно ворчат, что вынуждены терять  много
драгоценного времени на стоянках в  богом забытых портах,  чтобы постирать и
погладить белье.
     -- Да, на самом деле, это доставляет немало  хлопот,-- согласился с ним
Томас.-- У тебя кто-то есть на примете?
     --  Кейт,--  сказал Пинки.-- Она работает  стюардессой на  "Веге", и ей
осточертела эта работа. Она сходит с ума по морю,  а вынуждена проводить все
лето в прачечной на судне.
     -- О'кей,-- сказал  Томас.-- Я поговорю с ней. Но  предупреди ее, пусть
оставит все свои женские игры дома.
     Ему  не нужна была женщина на борту  как женщина. Во всех портах  полно
девиц,  которых  можно  было  подцепить  в любое время. Позабавишься с ними,
потратив на них несколько баксов, угостишь обедом, поведешь  в  ночной клуб,
поставишь пару стаканчиков --  и все,  плывешь дальше, до следующего  порта,
никаких тебе забот, никаких  осложнений. Он никогда не спрашивал, как Дуайер
удовлетворяет свои сексуальные потребности, для чего ему это знать?
     Он, развернувшись, повел "Клотильду"  назад, в бухту. Да, судно  теперь
было готово к  плаванию. Для чего зря тратить горючее? Ведь сейчас он платит
за него из  своего кармана, но только до завтрашнего дня, когда начнется его
первый в этом сезоне чартерный рейс.

     В шесть вечера он увидел, как  по пристани к нему идет Пинки с какой-то
женщиной. Невысокого роста, полноватая, волосы падают прядями по обе стороны
головы. В хлопчатобумажных  брюках,  голубом свитере, босоножках.  Перед тем
как подняться по трапу с кормы, она их сбросила. В средиземноморских гаванях
частенько  приходилось  швартоваться  кормой,  так как у  пирса всегда  было
тесно, и очень редко можно было подойти к нему правым или левым бортом.
     -- Знакомься, это Кейт,-- представил ее Пинки.-- Я рассказал ей о тебе.
     -- Привет, Кейт,-- протянул ей руку Томас. Она крепко ее пожала.
     Слишком мягкая у нее рука, подумал  Томас, для  девушки, работающей все
время  в  прачечной  или выполняющей разнообразную черную  работу. Она  была
тоже, как и Пинки,  англичанкой, родом из Саутхэмптона, и на вид ей было  не
больше двадцати  пяти. Она рассказывала о себе низким,  хрипловатым голосом,
что  умеет  готовить,  стирать,  может  быть  полезной  на  палубе,  говорит
по-французски и по-итальянски не "сногсшибательно",  как выразилась  она, но
может  понять  метеосводку  по радио  на  обоих  языках,  умеет сверяться  с
проложенным  на карте  курсом,  может  стоять на  вахте  и при необходимости
водить машину.
     Она готова  была работать за то  же  жалованье, которое получал и  этот
пылкий испанец  с  ножом  в ботинке. Красавицей ее, конечно, не назовешь, но
она была на  вид  здоровая,  полногрудая,  загорелая  девушка,  которая  при
разговоре с  собеседником  всегда  смотрела  ему в глаза.  Зимой,  когда нет
работы, она обычно возвращалась в Лондон, где работала официанткой. Она была
не замужем, не обручена  и настаивала на том, чтобы  к ней относились  точно
так же, как к любому члену экипажа,-- не лучше и не хуже.
     -- Дикая английская роза,-- сказал Пинки.-- Разве не так, Кейт?
     --  Кончай свои шуточки,  Пинки,-- строго сказала девушка.-- Мне  нужна
эта  работа.  Надоело  шататься  по   Средиземному  морю   вечно   одетой  в
накрахмаленную форму,  в белых  хлопчатобумажных  чулках,  словно нянечка  в
больнице, когда все к тебе обращаются "мисс" или "мадемуазель". Проходя мимо
вашей яхты, Том, я  частенько смотрела на нее, и она мне очень нравится.  Не
такая  большая,  не  такая  роскошная,  как  те,  в  Британском  королевском
яхт-клубе. Но чистенькая, ухоженная,  дружелюбная. И я  на все сто процентов
уверена, что на борту не будет много таких дам, которым в гавани Монте-Карло
вдруг  понадобится погладить  бальные платья  за один жаркий  день, так  как
вечером у них бал во дворце.
     --  Ну, по  сути дела, у нас  на борту бывают  люди далеко  не нищие,--
попытался заступиться за свою клиентуру Томас.
     -- Вы знаете, что я имею в виду,-- сказала девушка.-- И не желаю, чтобы
вы покупали кота в мешке. Вы сегодня уже обедали?
     -- Нет.
     Дуайер  отчаянно возился на  камбузе с рыбиной, принесенной им  сегодня
утром, но по звукам, доносившимся оттуда, Томас был уверен, что дело пока не
сдвинулось с мертвой точки.
     --  Я сейчас приготовлю  вам обед,-- предложила она.-- Немедленно. Если
он вам  понравится,  то  вы  меня берете, и  тогда  я возвращаюсь на "Вегу",
забираю свои вещички и сегодня же поднимаюсь на борт "Клотильды".
     Войдя на камбуз, девушка внимательно  огляделась. Одобрительно кивнула.
Открыла холодильник, шкафы,  выдвинула все ящики, чтобы  ознакомиться с тем,
что где  лежит. Бросив  взгляд на рыбину,  сказала, что  Дуайер  понятия  не
имеет,  какую рыбу  нужно  покупать, но  делать  нечего -- когда будет готов
обед, она их позовет. Пусть кто-нибудь  из них сходит в город, купит свежего
хлеба и две головки выдержанного сыра "Камамбер".
     Они ели на корме, за рубкой, а не в маленькой столовой в передней части
салона, которой они пользовались только тогда, когда на борту были  клиенты.
Кейт  накрыла  на  стол, и  вдруг  все  стало  выглядеть  иначе, не так, как
получалось у Дуайера. Вытащив две бутылки вина из  ведерка со льдом,  она их
быстро откупорила и поставила ведерко на стул рядом.
     Кейт приготовила тушеную рыбу с картошкой, чесноком, луком, помидорами,
а сверху добавила кубиками нарезанный бекон.  Они  сели  за стол, когда было
еще светло, солнце только заходило на безоблачном зеленовато-синем небе. Все
трое мужчин помылись, побрились, сменили одежду  и  теперь сидели на палубе,
потягивая  из  стаканчиков анисовку,  вдыхая ароматные запахи, долетавшие до
них со  стороны камбуза. В  гавани  царила  полная тишина,  лишь раздавались
всплески небольших волн, разбивавшихся о корму стоявших на якоре яхт.
     Кейт  принесла  большую супницу с  тушеной рыбой.  Хлеб  лежал рядом  с
масленкой и большой миской салата. Она положила каждому его порцию в тарелку
и неторопливо села сама, не показывая никаких признаков волнения. Томас, как
капитан,  разлил  вино.  Отправив  в рот  первую  ложку, он  задумчиво  стал
пережевывать рыбу.
     --  Пинки,-- сказал  он,--  какой же  ты  мне  друг? Ты явно вступил  в
заговор, чтобы превратить меня в жирного толстяка. Кейт, ты принята!
     Она подняла голову и улыбнулась. Они подняли стаканы и выпили за нового
члена экипажа.
     Теперь у кофе был настоящий вкус кофе.
     После обеда,  когда  Кейт начала мыть  посуду,  все трое  сидели молча,
курили принесенные Пинки сигары и наблюдали за тем, как поднимается луна над
розовато-лиловыми вершинами Приморских Альп.
     -- Кролик,--  вспомнил  вдруг  прозвище  Дуайера Томас, откидываясь  на
спинку стула  и вытягивая с наслаждением  ноги,-- это все, о чем мы с  тобой
мечтали.
     Дуайер не стал возражать.

     Позже Томас с Кейт  и Пинки отправились к стоянке  "Веги". Было поздно,
на судне  царила темнота, горело всего несколько огней. Томас  остался ждать
на почтительном расстоянии, а Кейт поднялась на борт за своими вещами. Томас
не хотел вступать  в спор с капитаном,  если тот не спал, из-за того,  что у
него умыкнули пару  рабочих рук, поставив в известность всего  за пять минут
до случившегося.
     Через четверть часа  появилась Кейт. Она бесшумно, осторожно спускалась
по трапу с саквояжем в руке.  Они возвращались вдвоем,  шли мимо  крепостной
стены,  мимо лодок, привязанных одна к другой, шли к  тому месту, где стояла
на причале "Клотильда". Кейт  остановилась, с серьезным  видом  рассматривая
бело-голубую  яхту,  поскрипывающую  на  двух  канатах  на   волнах,  крепко
пришвартованную к пирсу.
     --  Никогда  не  забуду  этот  вечер,--  сказала  она, сбросив  с  себя
босоножки. Держа их в руке, она босиком поднялась по трапу на борт.
     Их  ждал  Дуайер.  Он поставил  дополнительную койку  в  каюте Томаса и
постелил  свежие  простыни на койке  в своей бывшей каюте. Из-за  перебитого
носа Томас храпел по ночам, но ничего не поделаешь -- придется привыкать. По
крайней мере, пока.
     Через неделю Дуайер вернулся в  свою каюту,  потому что Кейт  перешла в
каюту Томаса. По ее словам, его храп ей совсем не мешал.
     * * *
     Гудхарты  -- старая  супружеская  чета --  приезжали на  Лазурный берег
каждый  год  в  июне,  останавливались в "Отель  де Кап". Он  был владельцем
хлопкоперерабатывающих фабрик в Северной Каролине,  но уже передал свое дело
сыну.  Высокий,  прямой, медленно передвигающийся  грузный  мужчина  с седой
шевелюрой, он был похож на полковника в отставке. Миссис Гудхарт была моложе
его, с мягкими седыми волосами,  еще довольно  стройной фигурой, позволяющей
ей ходить  в брюках. Гудхарты год назад  зафрахтовали "Клотильду",  и им так
понравилось путешествовать на ней, что они  в самом начале зимы списались  с
Томасом и зафрахтовали яхту на такой же срок.
     Оба они  были самыми нетребовательными  клиентами. Каждое утро, ровно в
десять, Томас  бросал якорь  как можно  ближе к  берегу  напротив  отеля,  и
Гудхартов на  яхту доставлял быстроходный катер. Они привозили с собой целые
корзины с  провизией, приготовленной в ресторане отеля,  коробки с бутылками
вина, завернутыми в белоснежные салфетки. Им обоим было уже за шестьдесят, и
когда море  штормило и их  поездка  на  катере  была связана с  определенным
риском, то в таких  случаях шофер доставлял  их на  "Клотильду", стоящую  на
причале в Антибской  бухте, на  машине. Иногда  вместе с  ними  приезжали  и
другие  супружеские  пары, такие же пожилые, как и они, или же Томас забирал
их знакомых в Каннах. Обычно они  выходили  в открытое море между Леренскими
островами,  расположенными  в четырехстах тысячах ярдов  от побережья, и там
бросали якорь на целый день. Между островами всегда  было очень спокойно, не
дул  ветер, глубина всего двенадцать  футов, и вода такая прозрачная, что  с
борта  было  отчетливо  видно,  как  колышутся  на дне  водоросли.  Гудхарты
надевали купальные костюмы, загорали,  лежа на надувных матрацах, читали или
дремали и время от времени ныряли, плавали в море.
     Мистер Гудхарт и его жена говорили, что чувствуют себя безопасно,  если
рядом с ними плавали Томас  или  Дуайер. Миссис  Гудхарт, крепкая женщина  с
полными плечами и молодыми, стройными ногами, превосходно плавала, но ее муж
постоянно  настаивал, чтобы  Томас или кто-нибудь другой  был рядом, и таким
образом они могли спокойно наслаждаться чистой, прохладной  водой и плавать,
когда им вздумается.
     Иногда, если  у  них были  гости, Томас стелил на  корме  одеяло  и они
играли несколько робберов в бридж. И миссис Гудхарт, и мистер Гудхарт всегда
говорили  спокойно,  никогда  не  повышая  голоса, и всегда были чрезвычайно
вежливы, как друг с другом, так и со всеми окружающими.
     В  час тридцать дня  Томас смешивал  им  коктейль,  неизменно  это была
"Кровавая  Мэри".  После  этого  Дуайер  устанавливал  на  палубе  навес,  и
супружеская  пара обедала в  тени всем тем, что привозила с собой в корзинах
из отеля. На  столе красовались холодные лангусты, холодный ростбиф,  рыбный
салат или  зубатка под  соусом  из зелени, дыня,  ветчина,  сыр, фрукты. Они
всегда  привозили  с собой так много провизии, что после них, даже когда они
бывали  на судне с  друзьями, оставалось очень много еды  для  команды  и не
только на обед, но хватало  еще и на ужин. К  обеду у  каждого из  них  была
бутылка вина.
     Томаса  всегда  беспокоила  только  одна  проблема  --  вкусный,  умело
сваренный, крепкий кофе, но с появлением Кейт проблема была решена.
     В  первый  день плавания Кейт вышла  из камбуза с кофейником в руках, в
белых  шортах  и  белой  рубашке,  обтягивающей  пышную  грудь,  с  надписью
"Клотильда".  Том  представил  ее  своим гостям,  а  мистер  Гудхарт  только
одобрительно покачал  головой и  сказал: "Капитан, ваша яхта с каждым  годом
становится все лучше".
     После ланча для мистера и миссис Гудхарт наступало время послеобеденной
сиесты. Часто Том слышал  звуки, говорившие, что они занимаются там любовью.
Гудхарты  были женаты уже более  тридцати пяти лет,  и Том,  узнав  об этом,
искренне удивился, что они еще могут получать от секса удовольствие.
     Пожилая супружеская чета Гудхартов перевернула все представления Томаса
о браке.
     Около четырех часов дня Гудхарты появлялись вновь на палубе, как всегда
серьезные,  очень церемонные, в  своих  купальных костюмах,  и  с  полчасика
плавали за бортом в  сопровождении либо Томаса, либо Дуайера.  Дуайер плавал
плохо,  и пару  раз, когда миссис Гудхарт  с ним заплывала ярдов  на сто  от
яхты,   Том  очень   опасался,  как  бы   ей  не  пришлось  буксировать  его
барахтающегося приятеля до судна.
     Ровно в пять,  после  душа, аккуратно  причесанный, в  хлопчатобумажных
штанах, белой рубашке и голубом блейзере Гудхарт поднимался снизу  на палубу
и говорил, обращаясь к Томасу:
     -- Не пора ли что-нибудь выпить, капитан? Как вы считаете?
     А если на борту не было гостей, говорил:
     -- Не окажете ли мне честь, капитан, и присоединитесь ко мне?
     Тогда  Томас делал два виски с содовой,  подавал знак Дуайеру, чтобы он
заводил двигатели и становился к штурвалу.
     Кейт поднимала на лебедке якорь, и они возвращались к берегу, взяв курс
на  их отель. Сидя на корме, мистер Гудхарт с Томасом потягивали виски; а их
яхта, выйдя  на  свободное  пространство, огибала  остров,  и они любовались
розовато-белыми высотными зданиями Канн с правого борта.
     Однажды Гудхарт спросил его:
     -- Капитан, скажите, в  этих местах часто встречаются  люди с  фамилией
Джордах?
     -- Не знаю,-- ответил Томас.-- А почему вы об этом спрашиваете?
     --  Дело  в том, что  вчера я  назвал  ваше имя  помощнику управляющего
отеля,-- сказал Гудхарт,-- и  он мне сообщил, что  мистер  и миссис  Рудольф
Джордах в их отеле -- частые гости.
     Томас, не отрываясь от стакана, сказал:
     -- Это мой брат.
     Он заметил, с  каким любопытством  на него  посмотрел  мистер  Гудхарт,
отлично понимая, о чем тот сейчас думает.
     --  Наши с  ним  пути разошлись,-- объяснил собеседнику Томас.-- Он был
самым ловким и удачливым в нашей семье.
     -- Мне,  конечно,  трудно  судить,--  Гудхарт, потряхивая  стаканчиком,
разглядывал  яхту,  водные  буруны,  рассекаемые  носом,  желтовато-зеленые,
пронизанные солнечными лучами холмы побережья.-- Может, это как  раз вы были
самым ловким и удачливым в семье.  Я работал всю свою жизнь, и, только когда
состарился,  у  меня появилась возможность  две  недели в году  наслаждаться
отдыхом на море.-- Он  горестно вздохнул.-- А ведь меня тоже считали в семье
самым ловким и удачливым.
     Тут к ним подошла  миссис Гудхарт,  такая же моложавая, в своих  ладных
брючках, в просторном свитере, и Томас, допив до конца свой стаканчик, пошел
приготовить  стаканчик для нее. Она никогда не  отставала от  своего мужа по
части спиртного.
     Гудхарт  платил по двести пятьдесят долларов за день фрахтовки плюс еще
стоимость горючего плюс двенадцать сотен старых  франков на  питание каждого
члена экипажа. После  завершения  их  плавания в  прошлом году  он  выплатил
Томасу пятьсот долларов премиальных. Томас  с Дуайером устали  подсчитывать,
как  же богат этот  человек, позволяющий  себе платить такую  сумму  за  две
недели:  за эксплуатацию яхты,  за  двухместный  номер в отеле,  считающемся
одним из самых дорогих в мире. Но, помучившись, они отказались от дальнейших
усилий.
     -- Богач всегда богач,-- твердил Дуайер.-- Боже праведный,-- возмущался
он.-- Представь себе, по скольку часов вынуждены трудиться тысячи несчастных
людей на фабриках  Гудхарта  в Северной Каролине, исходить потом, стоя у его
машин, кашлять, надрывая больные  легкие, чтобы он мог каждый год две недели
проводить на Средиземном море.
     Отношение  Дуайера  к капиталистам сформировалось  еще в молодости  под
влиянием его отца,  социалиста. Он работал на фабрике, и, по его мнению, все
рабочие страдают болезнями легких и харкают кровью.
     До встречи с четой Гудхартов чувства Томаса к людям с большими деньгами
если и не отличались такой  неприязнью, как у Дуайера, то представляли собой
смесь зависти, недоверия и подозрительности, заставившей  его  предполагать,
что любой  богач обязательно причинит как можно больше вреда  любому другому
человеку, если тот находится в его власти. Его  предубеждение по отношению к
брату,  начавшееся, когда  они  еще  были  мальчишками,  впоследствии только
усилилось, особенно после того, как Рудольф добился своего и так разбогател.
Но Гудхарты порвали путы его  прежней  веры. Они  не  только  заставили  его
по-новому взглянуть на институт брака, но и вообще на людей, включая и людей
богатых, и американцев в целом. Жаль, что Гудхарты приезжают в самом  начале
сезона и всего на две недели, потому что после их отъезда дела у Томаса  шли
обычно под гору  до самого  октября. Некоторые  из отдыхающих,  фрахтовавшие
яхту,  зачастую  с  лихвой  оправдывали  пессимистичный  взгляд  Дуайера   в
отношении правящих классов.
     В  последний день  пребывания  Гудхартов они  отправились  домой раньше
обычного. Поднялся сильный ветер, и море за грядой островов покрылось белыми
барашками.  Даже  в  укрытии между  островами  "Клотильду" сильно кренило из
стороны в сторону, а якорная цепь то и дело туго натягивалась. Гудхарт выпил
больше, чем  обычно, и ни  он, ни его супруга не изъявили желания спуститься
вниз, чтобы там, как обычно,  подремать после ланча. Дуайер  поднял якорь, а
они  стояли на палубе все  еще в  купальных  костюмах,  правда, поверх них в
свитерах, чтобы защититься от холодных брызг.  Они упрямо торчали на палубе,
словно дети  на  празднике,  который  вот-вот  должен  был закончиться, и не
хотели пропускать  ни  одного  мгновения радости, доставляемой им  угасающим
празднеством.  Мистер  Гудхарт  даже  сорвался,  позволил  себе  резкость  в
отношении Томаса, когда тот забыл смешать ему обычную дневную порцию виски.
     Как только они  вышли  из-за  укрытия  со  стороны островов,  море  уже
настолько разбушевалось, что нельзя было усидеть на палубных стульях, и чете
Гудхартов с Томасом пришлось пить виски с содовой, крепко держась руками  за
поручень кормового борта.
     --  Боюсь, в  такую погоду  не  удастся  причалить  яхту  к пристани  у
отеля,-- сказал Томас.-- Пусть Дуайер сделает круг  и  направит яхту прямо в
Антибскую гавань.
     Томас направился было к рубке, но Гудхарт  задержал его, положив ему на
локоть руку.
     -- Погодите,  дайте полюбоваться,--  сказал он. Глаза у него покраснели
от выпитого виски.-- Иногда приятно посмотреть на ненастную погоду.
     -- Как скажете, сэр. Я пойду скажу Дуайеру, что нужно делать,-- ответил
Томас.
     В рубке Дуайер  уже  с трудом  справлялся с непослушным штурвалом. Кейт
сидела на  скамье  сзади,  в  глубине  рубки, и жевала бутерброд с  холодным
ростбифом. У нее всегда был отличный  аппетит,  и она была отличной морячкой
при любой погоде.
     --   Можем   столкнуться   с  неприятностями,--   сказал  Дуайер.--   Я
поворачиваю.
     -- Нет, держи курс на отель.
     --  Ты что, с ума сошел?  -- удивился  Дуайер.-- Все  катера давно, еще
несколько  часов  назад, вернулись в бухту,  и нам не причалить к пристани в
шлюпке.
     -- Знаю,-- ответил Томас.-- Но они хотят полюбоваться штормом.
     -- Напрасная трата времени, больше ничего,-- заворчал Дуайер.
     Новых пассажиров они должны были взять на следующее утро в Сен-Тропезе,
и они планировали выйти туда немедленно после высадки  Гудхартов.  Даже если
бы море было спокойным и не дул свирепый ветер, возни -- на целый день, и им
пришлось бы  готовить яхту  к приему  новых  клиентов на ходу. Дул  северный
мистраль, и им придется идти как  можно  ближе  к берегу,  чтобы обезопасить
яхту, но это отнимало больше времени на их  переход.  Кроме  того,  придется
резко  сбросить  скорость,  чтобы удержать корпус от  опасного  крена. И при
такой плохой погоде во время движения  они не могли выполнять никакой нужной
работы внизу, в машинном отделении, об этом не могло быть и речи.
     -- На это уйдет всего несколько минут,-- сказал Томас, пытаясь развеять
тревогу  Дуайера.--  Они  очень  скоро  сами  убедятся,  что  вся  их  затея
нереальна, и мы направимся прямо в Антибскую бухту.
     -- Ты здесь капитан,-- отозвался Дуайер.
     Большая  волна  ударила  яхту  в  правый  бок, и "Клотильда" сбилась  в
сторону от курса. Дуайер отчаянно завертел штурвалом.
     Томас  не  уходил из рубки,  где, по крайней мере, он  оставался сухим.
Гудхарты  упрямо торчали на палубе,  насквозь уже  промокли  от  брызг,  но,
казалось,  им  все  это  очень  нравилось.  На небе  не было  ни  облачка, и
добравшееся  до  зенита  полуденное солнце  ярко  светило.  Когда  брызги от
ударявшей в  борт  очередной  волны рассыпались над  этой  пожилой парочкой,
вокруг них возникало множество маленьких радуг.
     Когда они  проходили через Жуанский залив, расположенный  еще далеко от
порта, и увидели, как приплясывают на гребнях  волн яхты и лодки на якорях в
маленькой бухточке,  Гудхарт сделал  Томасу  знак, что им с  миссис  Гудхарт
хочется еще выпить.
     Подойдя поближе к берегу на расстояние пятисот ярдов от сада, в котором
стояли коттеджи приморского отеля, они увидели,  с какой яростью разбиваются
громадные  волны  о небольшой бетонный пирс, к  которому обычно швартовались
скоростные моторные катера.  Как  и  предсказывал Дуайер, там не было уже ни
одного  катера.  Над пляжем вдоль  скалы  трепетал  белый  флаг, а  лесенка,
ведущая от ресторана "Райский утес" к воде, была перегорожена тяжелой цепью.
Волны, вздымаясь, с грохотом обрушивались на ее ступени и откатывались назад
с  зеленовато-белой  густой  пеной, и при их  откате  лестница  на  какое-то
мгновение была видна вся, до последней ступеньки. Но тут же на нее, грохоча,
набрасывалась следующая волна.
     Томас вышел из своего укрытия в рубке на палубу.
     -- Боюсь, я был прав,  мистер  Гудхарт. Здесь, при таких волнах, нельзя
высадиться на лодке. Придется идти в порт.
     --  Можете идти в порт, пожалуйста,-- спокойно ответил  Гудхарт.-- Мы с
женой решили  отправиться к отелю  вплавь.  А вас  я прошу  подойти к берегу
настолько близко, чтобы только не повредить киль яхты.
     -- Поднят  красный  флаг опасности,-- сказал Томас.-- В воде  ни одного
человека.
     -- Ну что  ждать  от пугливых  французов?  -- вздохнул Гудхарт.--  Мы с
женой плавали  и не при  таком  прибое  в Ньюпорте,  не  так ли, дорогая? Мы
пришлем потом нашу машину за вещами в порт, капитан.
     -- Здесь вам не Ньюпорт,  сэр,--  пытался его образумить Томас.-- Здесь
нет пляжа с песком. Волны вас бросят на скалы, если только вы...
     --  Как и  все во Франции,-- возразил  Гудхарт,-- все  на первый взгляд
выглядит  значительно хуже, чем есть на  самом деле. Вас  просят  только  об
одном: подойдите как можно ближе к  берегу, а об  остальном не беспокойтесь.
Нам обоим хочется поплавать.
     -- Слушаюсь, сэр,-- послушно ответил Томас.
     Он  вернулся  в  рубку,  где  Дуайер  яростно  вертел рулевым  колесом,
маневрируя  то  одним,  то другим  двигателем.  Он,  делая  небольшие круги,
пытался подойти  поближе  к  лестнице. Теперь до  нее  оставалось не  больше
трехсот ярдов.
     --  Подойди еще  на сотню,-- приказал Томас.-- Они собираются добраться
до нее вплавь.
     --  Они что,  с  ума  сошли?  --  изумился  Дуайер.--  Хотят  совершить
самоубийство?
     --  Пусть ломают себе кости, ведь свои, не  чужие,-- сказал равнодушным
тоном Томас. Повернувшись к Кейт, добавил: -- Надень-ка купальник!
     Сам он стоял в плавках и в свитере.
     Не говоря ни слова, Кейт пошла вниз за купальником.
     --  Как только мы прыгнем,-- сказал Томас Дуайеру,-- немедленно  отходи
назад. Держись подальше от скал. Как увидишь,  что мы в безопасности, следуй
сразу же в  порт. Мы приедем туда на машине. Сплавать в одну  сторону -- еще
куда ни шло. Но возвращаться вплавь назад я не собираюсь.
     Через пару  минут из каюты вышла  Кейт в старом  полинявшем купальнике.
Томас знал,  что она сильная девушка, хорошая  пловчиха. Томас стянул с себя
свитер,  и они  оба  пошли по палубе.  Гудхарты тоже  сняли свитера и теперь
ждали их.  В  длинных купальных трусах в цветочек Гудхарт  казался  крупным,
массивным мужчиной,  отлично  загоревшим за  время своего отпуска. Мускулы у
него сейчас, конечно, не те,  что раньше, но и сейчас он оставался крепким и
физически сильным человеком. На  коже миссис Гудхарт  были морщины,  но ноги
оставались стройными.
     Впереди,  как раз  на  половине расстояния, отделявшего  "Клотильду" от
лестницы на  берегу,  вытанцовывал подбрасываемый на волнах плавучий плотик.
Когда  его окатывала  особенно  большая  волна,  он  становился на  ребро  и
несколько мгновений торчал почти вертикально из воды.
     -- Прежде доплывем до  плотика,-- сказал  Томас,-- чтобы там  перевести
дух, отдохнуть, потом поплывем дальше.
     -- Кто это "мы"? -- спросил Гудхарт.-- Что вы имеете в виду? -- Он явно
был пьян. Миссис Гудхарт тоже.
     -- Мы с Кейт решили тоже немного поплавать,-- сказал Томас.
     -- Ну, как будет угодно, капитан,-- ответил Гудхарт.
     Переступив  через  борт,  он  прыгнул  в  воду.  За  ним  его  жена.  В
зеленовато-черной  воде то и дело на гребне волн взлетали две головы: его --
седая и ее -- совершенно белая.
     -- Держись за ней,-- сказал Том Кейт.-- А я поплыву за стариком.
     Том прыгнул за борт и услышал, как следом за ним бросилась в воду Кейт.
     Доплыть  до  плотика  оказалось не  так  трудно. Мистер  Гудхарт плавал
старомодным стилем  треджен. Он  все  время старался удерживать  голову  над
водой. Миссис Гудхарт плыла традиционным кролем. Томас то и дело бросал в ее
сторону взгляды, и  ему казалось,  что она уже  вдоволь  наглоталась воды  и
тяжело дышит.  Но Кейт была рядом  и в любую секунду могла прийти  к  ней на
помощь. Гудхарт  с  Томасом вскарабкались  на плотик,  но на нем нельзя было
устоять, и они,  упав на колени, помогли взобраться туда  миссис  Гудхарт. У
нее была легкая одышка и явно нездоровый вид.
     --  Думаю, нужно  немного  передохнуть здесь,-- сказала  она,  стараясь
удержать  равновесие  на  мокрой,  скользкой поверхности  подбрасываемого на
волнах плотика.-- Пока море немного не успокоится.
     --  Боюсь, миссис  Гудхарт,-- сказал  Томас,-- будет  еще  хуже.  Через
несколько минут у вас не останется ни малейшего шанса выбраться на берег.
     Дуайер,  обеспокоенный тем,  что яхта подошла  опасно близко  к берегу,
преодолев еще ярдов пятьдесят,  кружил на одном месте. Было совершенно ясно,
что  нельзя  сейчас  вернуть миссис Гудхарт  на борт  сильно раскачивающейся
яхты, не причинив этой безрассудной женщине какого-нибудь увечья.
     -- Вы сейчас же поплывете дальше вместе с нами,-- сказал ей Томас.
     -- Натаниель,-- обратилась она к мужу,-- скажи ему, что мы остаемся  на
плотике, подождем, пока море немного успокоится.
     Мистер Гудхарт молчал. Он уже отрезвел.
     --  Ты слышала, что он  сказал? -- спросил он  жену.--  Ты сама  хотела
добираться до берега вплавь. Вот и плыви!
     И он прыгнул в воду.
     Теперь на скалах на  берегу  собралось, по меньшей мере, около двадцати
зевак, сидевших в полной безопасности, далеко от пенных угрожающих волн. Они
с интересом наблюдали за тем, что происходит на плотике.
     Взяв миссис Гудхарт за руку, Томас сказал:
     -- Ну, поплыли!
     Он, пошатываясь из стороны в  сторону, выпрямился, поднял ее на ноги, и
они, взявшись за руки, бросились  в воду.  На воде она не так боялась, и они
поплыли рядышком  по направлению к  лестнице. Подплывая все ближе  к скалам,
они чувствовали, как их увлекают вперед волны и потом, разбившись с грохотом
о камни, откатываются назад, оттаскивая их за собой. Томас уверенно держался
на воде и орал во все горло, стараясь перекричать шум разъяренного моря:
     -- Я выйду первым! За мной, миссис Гудхарт! Следите за мной, как я буду
действовать.  Постараюсь на гребне  волны достичь берега и крепко ухватиться
за  поручень лестницы. Потом дам вам сигнал, когда  начать. Работайте руками
как  можно энергичнее.  Как только подплывете  к лестнице, я вас там схвачу.
Держитесь за меня покрепче. Все будет хорошо!
     Он, правда, в этом не был уверен на  все сто  процентов,  но ведь нужно
было что-то говорить, приободрить несчастных пловцов.
     Глядя  через плечо,  он ожидал  волны  побольше.  Увидев громадную, как
девятый вал, он,  активно заработав  руками, взлетел  на ее  гребень, и  она
стремительно вынесла его на берег, сильно шмякнув о стальную лестницу.
     Но Томас не растерялся. Быстро  ухватившись за перила, повис на них, не
давая убегавшей назад волне унести его вместе с собой. Выпрямился, посмотрел
на море.
     -- Вперед! -- крикнул он миссис Гудхарт.
     Она  замолотила  руками что было сил. Тут ее подхватила большая волна и
вынесла на  берег. На какое-то  мгновение  она оказалась  даже  над  головой
Томаса, но тут же заскользила вниз. Томас, изловчившись,  схватил ее, крепко
прижал к себе, не позволяя  пенящейся грозной  стихии  увлечь  ее назад.  Он
торопливо  подталкивал ее  сзади. Она, спотыкаясь,  поднималась по скользким
ступенькам,  но все же вовремя добралась  до ровной площадки  на скале, куда
волны уже не достигали.
     Подплыл и  Гудхарт. Томас  его  тоже  схватил, но  тот  оказался  таким
тяжелым, что Томас  невольно чуть не  выпустил из руки  поручень, и в голове
его мелькнула страшная мысль -- вот сейчас их обоих смоет, унесет в открытое
море. Но  старик  оказался жилистым, сильным. Сделав резвый рывок в воде, он
ловко одной рукой ухватился за перила, а второй -- за Томаса. Он не нуждался
в помощи, когда взбирался по лестнице вверх, делая это неторопливо, чинно, с
рисовкой,   презрительно   поглядывая   на   молчаливую   группу   зрителей,
сгрудившихся   у  него  над  головой,   так,   словно  он  застукал  их   за
подсматриванием в  тот  момент,  когда  те пытались  сунуть  свой  нос в его
ревниво оберегаемую частную жизнь.
     Кейт довольно  спокойно выбралась из воды, и  они вместе взбежали вверх
по лестнице.
     В раздевалке они получили от дежурного полотенца, вытерлись ими насухо,
но  это мало  помогло. Они  ведь не  могли снять свои  купальники, промокшие
насквозь.
     Мистер Гудхарт  позвонил в отель, попросил прислать за ним его  машину.
Когда  его шофер подкатил, чтобы  отвезти Томаса с Кейт в бухту, он произнес
только одну фразу:
     -- Отлично, капитан!
     Он взял  напрокат тяжелые махровые  халаты для  себя и  жены, заказал в
баре  выпивку для всех четверых,  и они пили  виски, понемногу согреваясь, а
Кейт с  Томасом  помаленьку высыхали. В длинном, как тога, халате у Гудхарта
был ужасно величественный  вид, и никому из посторонних и в  голову не могло
прийти, что вот этот пожилой человек пил целый день и чуть не утопил их всех
всего пятнадцать минут назад.
     Он открыл дверцу перед Томасом и  Кейт. Когда  Томас сел в  машину,  он
сказал:
     -- Мы все уладим, капитан. Будете ли вы в бухте после обеда?
     Томас  планировал  выйти в Сен-Тропез еще до  заката солнца, но вежливо
ответил:
     -- Да, сэр. Мы будем там весь вечер.
     -- Очень хорошо, капитан. Мы выпьем на борту на прощание.
     Томас  захлопнул  дверцу, и  они тронулись  по дороге  с  растущими  по
обочинам  высокими  соснами.  Их  ветви  трещали под  напором усиливающегося
ветра.
     Они доехали  до пристани,  и там Томас  с Кейт вышли. На заднем сиденье
осталось два мокрых пятна на дорогой обивке.
     "Клотильда"  еще  не  вошла  в  бухту, и они, завернувшись в полотенца,
сидели на днище перевернутой лодки, дрожа от холода.
     Минут  через  пятнадцать  показалась  "Клотильда".   Поймав   брошенные
Дуайером  концы  и  крепко привязав  их  к причалу,  они прыгнули  на борт и
помчались в каюту, чтобы поскорее переодеться. Кейт сварила кофе, и они пили
его из кофейника в рубке, а ветер угрожающе свистел, теребя оснастку.
     -- Уж  эти  мне богачи,--  сказал Дуайер.-- Они всегда  найдут  способ,
чтобы заставить тебя заплатить за свои причуды.
     Они  вытащили  шланг,  присоединили   его  к  водозаборной  колонке  на
пристани, и все трое принялись за уборку. Вся яхта покрылась тонкой корочкой
соли.
     Кейт приготовила  им обед из остатков ланча Гудхартов. Пообедав, они  с
Дуайером отправились  в Антиб с большим узлом грязных простыней, наволочек и
полотенец, собранных за целую неделю. Кейт сама стирала  все их личные вещи,
но постельное  белье приходилось отдавать в прачечную на  берегу. Ветер стих
так  же  внезапно,  как  и  возник, но  волны  все еще  с  ужасным  грохотом
разбивались о мол бухты. В самом порту  было тихо, и борта "Клотильды" глухо
тыкались в борт стоявших рядом с ней яхт.
     Стоял  теплый, ясный вечер. Томас  сидел  на  корме, покуривая трубку и
любуясь звездами в ожидании  прихода мистера  Гудхарта, которого  уже ждал в
рубке счет, составленный  Томасом. Сумма  не  бог весть  какая --  стоимость
горючего,  стирки, нескольких бутылок  виски и  водки, льда  плюс ежедневные
двенадцать  тысяч  старых  франков  на  питание  --  для  него  и  его  двух
помощников.  За  аренду яхты  Гудхарт выписал  ему чек  еще  в  первый  день
приезда.  Перед уходом в город Кейт сложила все вещи Гудхартов в две большие
корзины из отеля: их купальные костюмы, одежду, обувь, книги. Корзины стояли
на палубе на корме.
     Томас увидел  свет  от  фар  подъезжающего  автомобиля  Гудхарта. Когда
автомобиль  остановился,  Гудхарт вышел из машины и стал подниматься на борт
по трапу. Томас встал, чтобы его встретить.
     Он был одет для вечернего выхода -- серый костюм, белая рубашка, темный
шелковый галстук. В таком одеянии он казался старше, каким-то щуплым, словно
усох.
     -- Не хотите ли чего-нибудь выпить? -- спросил его Томас.
     --  Виски будет в самый раз, капитан,-- ответил Гудхарт.  Он сейчас был
трезв как стекло.-- Если только вы выпьете со мной.
     Он сел на складной деревянный  стул с сиденьем и спинкой из парусины, а
Томас  пошел в  салон за выпивкой. На  обратном пути  зашел  в  рубку,  взял
конверт со счетом.
     --  У  миссис  Гудхарт  небольшая  простуда,--  сказал  Гудхарт.  Томас
протянул  ему  стаканчик.-- Она  слегла, но думаю, за  ночь оклемается.  Она
просила меня передать, что нам очень понравились эти две недели.
     --  Она так  добра  ко  мне,--  сказал Томас.--  Мне самому было  очень
приятно побыть вместе с вами.
     Раз  мистеру Гудхарту угодно не вспоминать о том, что произошло, он тем
более не скажет ни слова.
     -- Я тут составил счет, сэр,-- сказал он и протянул конверт Гудхарту.--
Если хотите проверить...
     Гудхарт небрежно взял конверт:
     -- Я уверен, что все здесь в порядке.
     Вытащив  из конверта счет, он поднес его поближе  к палубному  фонарю и
бросил быстрый взгляд. Чековая книжка была у него с собой. Он тут же выписал
Томасу чек и пробормотал:
     --  Я  чуть  добавил  небольшие премиальные для вас  и членов  экипажа,
капитан.
     Томас посмотрел на чек. Пятьсот долларов. Как и в прошлом году.
     -- Вы очень щедры, сэр.-- Побольше  бы летних сезонов с  такими людьми,
как Гудхарт.
     Гудхарт небрежно отмахнулся от его благодарности.
     -- На  следующий год, может быть, мы приедем на месяц. Ведь,  насколько
мне известно,  нет  закона, требующего, чтобы мы проводили  все лето в своем
Ньюпорте, не так ли?
     Он как-то  рассказал Томасу, что с детства привык проводить два месяца,
июль  и  август,  в  семейном  доме  в Ньюпорте.  Теперь  к  ним на каникулы
приезжают его женатый сын с двумя дочерьми и их детишками.
     -- Можно передать наш  дом молодому поколению,-- продолжал Гудхарт, как
будто убеждая самого себя.-- Могут там устраивать оргии,  ходить на головах,
вообще заниматься тем, чем в наши дни занимается молодежь, но только,  когда
там не будет  нас. Может быть, удастся  взять внука или внучку, а может быть
даже обоих, и приехать сюда вместе с ними, чтобы поплавать на вашей яхте.
     Он, устроившись  поудобнее  на стуле, цедил виски, обдумывая  эту идею.
По-видимому, она ему понравилась.
     --  Скажите,  Томас, если в нашем распоряжении будет целый  месяц, куда
можно сходить?
     -- Ну,--  стал объяснять  ему Томас.-- Завтра в Сен-Тропезе мы берем на
борт новую группу, две французские супружеские пары.  Они  зафрахтовали яхту
на три  недели, и, если установится хорошая погода, можно сходить в Испанию,
полюбоваться ее побережьем: Коста-Брава,  Кадакус,  Росас,  Барселона, потом
можно махнуть на Балеарские острова. Потом мы возвращаемся сюда,  возьмем на
борт английскую семью, которая хочет совершить путешествие на юг, ну это еще
три недели круиза  -- Лигурийское побережье, Портофино, Порто-Венере, остров
Эльба, Порто-Эрколе, Корсика, Сардиния, Искья, Капри...
     Мистер Гудхарт фыркнул:
     -- После  ваших  слов  наш  Ньюпорт  становится похож  на Кони-Айленд в
Нью-Йорке. Вы сами-то бывали во всех этих местах?
     -- Угу.
     -- И люди, наверное, неплохо платят вам за эти круизы.
     -- Большинство из них заставляют  нас вкалывать, что называется, горбом
зарабатывать свои  деньги  и чаевые,-- сказал  Томас.-- Не  все  ведь  такие
щедрые, как вы с миссис Гудхарт.
     -- Может, мы стали мягче с возрастом,-- задумчиво произнес Гудхарт.-- В
какой-то мере. Как вы думаете, капитан, не выпить ли мне еще?
     -- Если только вы не  намерены поплавать еще немного  сегодня  ночью,--
ответил Томас, вставая и забирая у Гудхарта его стакан.
     Тот фыркнул:
     -- Такая  глупость может возникнуть не в голове, а в лошадиной заднице.
Что мы сегодня вытворяли, надо же!
     -- Это вы сказали, сэр.
     Томас  ужасно  удивился,  что мистер  Гудхарт употребил  такое  сильное
выражение. Он спустился в салон, приготовил еще два стакана виски с содовой.
Вернувшись на  палубу,  увидел, что мистер  Гудхарт, развалившись  на стуле,
вытянул закинутые одна на другую ноги и, задрав голову, разглядывает  звезды
на небе. Не меняя своего положения, он взял стакан из рук Томаса.
     -- Капитан,-- сказал  он,-- я  решил  немного  побаловать  себя. И жену
тоже. Сейчас вот здесь, перед вами, я беру на себя твердое обязательство. На
следующий год, начиная с первого июня, мы арендуем вашу "Клотильду" на шесть
недель и пойдем по морю, на  юг, посетим все те заманчивые места, которые вы
тут мне перечислили. Сегодня  же я положу деньги на депозит на  ваше  имя. И
если вы скажете: никому не  плавать за бортом, мы вам подчинимся. Что  вы на
это скажете?
     -- Меня-то это устраивает,  но...-- Томас  колебался, стоит ли говорить
об этом.
     -- Но что?
     -- Вам нравилась "Клотильда", когда вы  были на ней днем. Вы плавали до
облюбованных  вами островов... но шесть недель... жить  на  борту... большой
срок... право, не знаю. Может,  для кого-то это и  хорошо, но  не для людей,
привыкших к роскоши...
     --  Вы имеете  в виду  двух таких привередливых  древних  кляч, как я с
женой? -- спросил Гудхарт.-- Для нас ваша яхта недостаточно роскошна?
     --  Ну,-- чувствуя неловкость, продолжал Томас.-- Мне хочется, чтобы вы
получили от путешествия удовольствие. А "Клотильду" при плохой  погоде и при
шторме сильно качает, и в каюте бывает очень жарко, когда мы идем  при таких
погодных условиях, так как приходится задраивать все иллюминаторы, к тому же
на борту нет ванной комнаты, только душ, и...
     -- Эти трудности будут  только нам на пользу. Всю жизнь мы катались как
сыр в  масле,  не чувствуя никаких  неудобств. Бросьте, капитан,  это просто
смешно.-- Гудхарт выпрямился на  стуле.-- Приходится  стыдиться самого себя.
Вы хотите убедить меня в том, что путешествие по Средиземному  морю на такой
замечательной  яхте, как  ваша, неизбежно  связано  с  неудобствами, тяжкими
испытаниями. Да что подумают о нас люди? От одной мысли об этом у меня бегут
по спине мурашки.
     -- Люди ведь разные, живут в разных условиях,-- упорствовал Томас.
     --  По-видимому,  вам  приходилось  несладко  в жизни,  не  так ли?  --
проницательно спросил Гудхарт.
     -- Ну, не хуже, чем другим.
     -- Но, судя по  всему,  на  вас это нисколько  не отразилось,-- заметил
Гудхарт.--  Могу откровенно сказать, если  бы мой сын был похож на вас, я бы
куда больше им гордился, чем сейчас.
     --  Трудно  судить  об   этом,--  сказал   Томас,   стараясь  соблюдать
нейтралитет.  Если  бы  этот  старик  знал  о  нем  все  --  о его  жизни  в
Порт-Филипе;  о том, как он сжег крест в  День победы; как ударил отца;  как
брал деньги за траханье сексуально неудовлетворенных замужних дам  Элизиума,
штат Огайо; о его  шантаже Синклера в Бостоне; о  его  боксерских матчах;  о
драке с  Куэйлсом и его жене  в Лас-Вегасе; о Пэппи, Терезе и Фальконетти,--
то, вероятно, не  стал  бы  сидеть  здесь  с ним со стаканом виски в  руках,
испытывая  к нему, Томасу, искренние дружеские чувства, и не желал бы, чтобы
его сын был похож на капитана понравившейся ему яхты.
     --  В жизни я совершил немало такого, чем отнюдь  не горжусь,--  сказал
он.
     -- Но в этом вы ничем не отличаетесь от  других, капитан,-- тихо сказал
Гудхарт.-- Ну и  пока мы  тут обсуждаем эту тему, прошу вас простить меня за
сегодняшний день. Я был,  конечно,  пьян.  Целые  две недели  я  внимательно
следил за  тремя молодыми  счастливыми  людьми,  весело работающими  вместе,
передвигающимися по яхте с поразительной грацией, и я чувствовал,  насколько
я старый.  И  мне  захотелось  доказать,  что я  не  так уж стар, захотелось
тряхнуть  стариной, поэтому я и  рисковал  вашими жизнями.  И  сделал я  это
намеренно, капитан, намеренно, потому  что был  уверен, что вы ни за что  не
отпустите нас одних, не позволите нам с женой плыть одним к берегу.
     --  Лучше об  этом не  говорить, сэр,-- сказал  Том.-- К тому  же,  все
обошлось.
     --  Старость --  это патология, Том,--  с  горечью произнес  Гудхарт.--
Ужасная,  извращенная  патология.--  Он  встал, осторожно,  чтоб не уронить,
поставил свой стакан.--  Думаю, мне пора в  отель, я беспокоюсь, как там моя
жена.
     Он протянул Томасу руку, и тот ее крепко пожал.
     --  Ну,  до первого июня следующего года,-- сказал он и широкими шагами
спустился с яхты с двумя большими корзинками в руках.
     Когда вернулись Кейт с Дуайером с выстиранным  постельным бельем, Томас
рассказал им о визите Гудхарта.
     -- Итак, у нас уже есть первый клиент --  шестинедельная аренда яхты на
следующий год.
     Дуайер наконец-то получил письмо от своей девушки. Она была в гостинице
"Эгейская", но ничего не узнала для Тома, так как Пэппи убили. Его  закололи
ножом, а труп  с  кляпом во  рту обнаружили  в  его  собственной комнате. За
конторкой в гостинице теперь  сидит новый человек.  Это случилось три месяца
назад.
     Томас выслушал  это  печальное известие  без  особого удивления.  Пэппи
занимался опасным бизнесом, и вот теперь ему пришлось за это заплатить своей
жизнью.
     В  письме  наверняка было  кое-что  еще,  что  вызвало  беспокойство  у
Дуайера, хотя  тот ничего не говорил. Но Томас догадывался, в  чем дело. Его
девушка,  конечно, больше  не хотела ждать и не хотела уезжать из Бостона, а
если Дуайер еще не передумал за это время на ней жениться, то должен бросить
все и вернуться домой,  в Америку. Он пока  не спрашивал у Томаса совета, но
если Дуайер к  нему обратится, то  Томас  решительно скажет ему, что ни одна
женщина на свете не стоит того, чтобы ради нее бросать море.
     Они все легли спать раньше обычного, потому что предстояло выходить  из
бухты в четыре утра, до того, как снова подует сильный ветер.
     Кейт  приготовила  широкую  постель  в  капитанской  каюте  для  себя с
Томасом, так  как на  борту не  было  клиентов.  В эту  ночь у них появилась
возможность заниматься  любовью не в тесноте, а в комфорте, и Кейт ни за что
не хотела упустить этот шанс. В каюте внизу в их распоряжении были две узкие
койки, причем одна над другой.
     Твердое,  полногрудое  тело   Кейт   явно  не  было  предназначено  для
демонстрации  нарядов, а только для  любви. У  нее была  удивительно  мягкая
кожа,  и  она занималась любовью с  нежностью  и  страстной ненасытностью, а
когда  пароксизм страсти  миновал  и  она тихо  лежала  в его  объятиях,  он
мысленно благодарил свою судьбу  за то,  что он не стар, что его девушка  не
живет в Бостоне и что он позволил Пинки убедить себя взять на борт женщину.
     Засыпая, Кейт спросила:
     -- Дуайер  сказал  мне сегодня вечером, что когда ты купил эту яхту, то
поменял ее название. Кто эта Клотильда?
     -- Так звали французскую королеву,-- ответил Томас. Он  сильнее  прижал
ее  к себе.-- Я знал эту женщину, когда был еще мальчишкой. И  от нее так же
вкусно пахло, как и от тебя.

     Круиз в Испанию прошел  неплохо, хотя из-за дурной погоды, заставшей их
неподалеку от мыса Круз, им пришлось  проторчать целых пять дней в порту. Их
клиентами были две французские пары -- два парижских бизнесмена с животиками
и две молодые особы, явно не их жены. Они постоянно менялись партнершами, но
Томас бороздил воды Средиземного  моря не для того, чтобы учить  французских
бизнесменов, как нужно себя вести. Если они вовремя  платят  по счетам, если
не гуляют  по палубе на высоких шпильках и не делают дыр  в досках, то шут с
ними,  пусть резвятся,  он  не станет вмешиваться  в их дела. Женщины любили
загорать на палубе в одних трусиках, Кейт это очень не нравилось, но у одной
из них были поистине потрясающие  груди, которые не  очень мешали навигации,
хотя если бы  по курсу  вдруг встретились рифы, а за рулем в это время стоял
бы Дуайер, то, вполне вероятно, они напоролись бы  на них. Эта дама с пышной
грудью недвусмысленно намекнула Томасу, что она  не прочь  погулять глубокой
ночью с ним на  палубе,  когда  ее  Жюль безмятежно храпел внизу в каюте. Но
Томас объяснил, что исполнение этого ее желания  не  предусмотрено условиями
аренды яхты. Ему  вполне достаточно и других  осложнений  с клиентами  -- не
хватало только этого!
     Из-за вызванной штормом задержки обе французские пары сошли  в Марселе,
чтобы  добраться   поездом  до  Парижа.  Там  оба  бизнесмена   должны  были
встретиться со  своими женами и уехать на целое лето в Довиль. Расплачиваясь
с  Томасом  перед  мэрией  в старом порту, французы дали ему пятьдесят тысяч
франков  сверху -- совсем неплохая  сумма, учитывая, что они французы. После
их отъезда  Томас повел  Кейт  с  Дуайером в  тот ресторан,  в  котором  они
обедали, когда впервые вошли в  Марсель на своей "Элге Андерсон".  Жаль, что
их посудины не оказалось в порту. С каким бы удовольствием они проплыли мимо
ее заржавевших бортов на своей сияющей на солнце  бело-голубой  "Клотильде",
приспустив  флаг  на  клотике  в  честь  ее  старого  капитана, отъявленного
нациста.
     У них  оставалось  три  свободных дня до  принятия  на  борт  следующих
клиентов, и снова Кейт приготовила широкую кровать в главной каюте  для себя
с Томасом. Пришлось весь вечер держать открытыми иллюминаторы и двери, чтобы
улетучился оттуда запах духов француженки.
     --  А эта  курочка  хороша, ничего  не скажешь,--  возмущалась  Кейт  в
постели в темной каюте.-- Щеголяла голая,  как на параде. У  тебя, наверное,
стоял на нее все три недели.
     Томас засмеялся. Кейт иногда выражалась, как грубый матрос.
     -- Мне  не нравится  твой смех,-- обиделась Кейт.-- Хочу  предупредить:
если увижу, как ты лапаешь какую-нибудь, вроде нее, я сигану в койку в любой
ночлежке с первым же мужиком, которого встречу, как только сойду на берег.
     -- Существует только один надежный способ,  заставляющий меня сохранять
тебе верность,-- сказал Томас.
     Кейт тут  же  прибегла к этому  надежному способу, чтобы  сохранить его
верность. По  крайней  мере, на эту ночь. Она лежала в его объятиях, а он ей
нашептывал:
     -- Кейт,  каждый  раз,  когда я  занимаюсь с  тобой любовью,  я напрочь
забываю что-нибудь плохое из своей жизни.
     Через несколько мгновений он почувствовал на плече ее теплые слезы.
     В  роскошной мягкой кровати они проспали до утра и встали очень поздно.
Солнце уже ярко светило. Они выкроили время, чтобы выйти из бухты и посетить
местные  достопримечательности.  Доплыв  до  замка Иф,  погуляли  там вокруг
старой  крепости,  в темнице которой,  по преданию, был заточен закованный в
цепи граф Монте-Кристо. Кейт читала  книгу  о нем, а Томас видел фильм. Кейт
переводила  ему все таблички, на  которых  было написано, что  здесь  сидели
протестанты до своей отправки на галеры.
     -- Всегда кто-нибудь висит на шее у другого,-- сказал Дуайер.-- Если не
протестанты на шее у католиков, то католики на шее протестантов.
     --   Заткнись,  ты,  коммунист,--  добродушно  сказал  Томас.--  А   ты
протестантка? -- спросил он Кейт.
     -- Да.
     -- В таком случае я ссылаю тебя на свою галеру.
     К тому времени, когда они вернулись на "Клотильду", в капитанской каюте
наконец выдохся неистребимый, казалось, запах духов.
     Они плыли под  парусом без остановки, и Дуайеру пришлось отстоять ночью
восемь  часов  у  штурвала,  чтобы дать возможность  Томасу с Кейт  спокойно
поспать. Они добрались до Антиба еще до полудня. Там Томаса ждали два письма
-- одно от брата, а второе от кого-то другого. Почерк был незнаком Томасу.
     Вначале он вскрыл письмо от Рудольфа.
     "<i>Дорогой Том</i>,-- читал он.-- <i>В конце концов я получил кое-какие сведения
о тебе, и,  насколько  могу судить, ты --  в  полном порядке. Несколько дней
назад ко мне в офис позвонил некто  мистер  Гудхарт и  рассказал, что провел
пару недель на  твоей яхте или  корабле, не знаю,  уж как там называют  твою
яхту члены экипажа. Как выяснилось, мы с его фирмой имели кое-какие дела, и,
мне кажется,  ему захотелось встретиться  с твоим братом, поглядеть на него,
что за фрукт. Он пригласил нас  с Джин к себе на коктейль,  и он сам  и  его
жена оказались  очень  милыми людьми,  да ты,  вероятно,  и сам  знаешь. Они
просто в восторге от тебя,  твоей яхты и твоего образа жизни на море. Может,
ты  на   самом  деле  сделал   капиталовложение  века,   благодаря  деньгам,
заработанным на акциях компании "Д.  К. Энтерпрайсиз". Если бы  не занятость
(скорее  всего,  я  позволю  себя  уговорить выставить свою  кандидатуру  на
выборах  мэра Уитби), мы с Джин немедленно сели бы на самолет и прилетели бы
к тебе, чтобы побороздить на твоей яхте Средиземное море. Может, в следующем
году  это удастся  сделать.  А  пока  я взял  на себя смелость  и  предложил
арендовать твою  "Клотильду" (как видишь, Гудхарты от меня ничего не скрыли)
одному  моему другу,  который  сейчас женится и хочет провести  свой медовый
месяц на Средиземном море. Ты должен его помнить. Это -- Джонни Хит.
     Если говорить  серьезно, то я очень, очень рад  за тебя, и мне хотелось
бы получить  от  тебя весточку. Если чем-нибудь смогу  тебе  помочь,  то  не
стесняйся, дай мне знать.
     С любовью, твой Рудольф</i>".
     Томас болезненно поморщился. Ему не нравилось, что брат напоминал, кому
он  обязан приобретением  "Клотильды". Но  все  равно, письмо было  довольно
дружелюбное, стоит прекрасная погода, лето наверняка будет  хорошим  --  для
чего кукситься, вспоминать старые обиды?
     Аккуратно  сложив письмо, он сунул  его в  карман. Второе было от друга
Рудольфа.  Он интересовался, сможет ли арендовать "Клотильду" на  две недели
--  с пятнадцатого  сентября до конца месяца. Это  был конец сезона, работы,
как обычно, много не  бывает, да у них и  нет никаких заказов на  это время,
считай, они  случайно  нашли эти деньги.  Хит писал,  что хочет походить под
парусом  вдоль побережья между  Монте-Карло  и Сен-Тропезом,  что  на  борту
должны быть только он с женой,  и их не интересуют продолжительные переходы.
Так что на такую работу в конце сезона только ленивый не согласится.
     Томас тут же сел и написал Хиту письмо, сообщая ему, что встретит его в
аэропорту Ниццы или на автобусной станции в Антибе пятнадцатого сентября.
     Он рассказал Кейт о том, что у них появился  новый клиент, что его  ему
устроил  брат,  а  она  тут  же   заставила   написать  Рудольфу   письмо  и
поблагодарить его за заботу.  Том,  поставив свою подпись  внизу, хотел было
уже вложить листок в конверт и заклеить,  как вдруг вспомнил слова Рудольфа:
"если чем-нибудь смогу помочь, то не стесняйся, дай мне знать".
     Почему бы и нет, подумал он. Какой от этого вред?
     В постскриптуме он написал: "<i>Хочу  попросить тебя об одном одолжении. В
силу  разных причин я  не  мог вернуться  в Нью-Йорк,  но,  может быть, этих
причин больше не  существует.  Вот  уже несколько  лет  у меня  нет  никаких
сведений о моем маленьком сыне, я не знаю, где он, также не знаю, женат ли я
еще или уже нет. Прошу  тебя, узнай, где  они, и, если это возможно, привези
моего сына на яхту, когда приедешь. Помнишь мой  бой в Куинсе, на котором ты
был с Гретхен,  в раздевалке я  представил вам  своего менеджера, назвав его
Шульцем. Вообще-то его зовут Герман Шульц.  Последний его адрес, о котором я
знаю,--  отель "Бристоль"  на Восьмой  авеню, но,  может,  он  там больше не
живет. Разузнай в Сквер-Гардене,  где можно найти Шульца, они  должны знать,
узнай,  жив ли он еще, находится ли в городе. У него наверняка есть известия
о моем сыне и Терезе. Пока не говори ему, где я. Только  спроси, есть ли еще
дым. Он поймет,  о чем  речь. Сообщи мне немедленно, что  он скажет.  Ты мне
окажешь большую услугу, за которую я тебе буду очень благодарен</i>".
     Он отправил  оба письма  авиапочтой  с почтамта в Антибе и  вернулся на
судно, уже готовое к приему английских клиентов.

        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


        I

     В отеле  "Бристоль"  никто не помнил Германа Шульца,  но  когда Рудольф
обратился в Бюро рекламы и  информации на Мэдисон-Сквер-Гарден, там в  конце
концов разыскали его  адрес, он жил  в  каких-то  меблированных  комнатах на
Западной Пятьдесят третьей улице. Рудольф уже хорошо изучил Пятьдесят третью
улицу, так  как трижды в августе приезжал сюда во время каждой своей деловой
поездки  в  Нью-Йорк.  "Да,-- отвечал  ему  владелец  дома,--  мистер  Шульц
останавливается у них,  когда  приезжает в Нью-Йорк, но сейчас его  в городе
нет".  Он не  знал, где он  находится сейчас. Рудольф оставил ему свой номер
телефона, попросил Шульца позвонить ему, но тот так и не позвонил.
     Каждый раз, когда Рудольф нажимал кнопку звонка  у двери, он подавлял в
себе острое чувство брезгливости. Полуразвалившееся строение  в  заброшенном
квартале, в котором явно обитали  либо обреченные на скорую  смерть старики,
либо же молодые изгои.
     Шаркающий ногами, сгорбленный  старик с  растрепанными волосами  открыл
перед ним  облупившуюся дверь цвета  засохшей  крови.  Из мрака  коридора он
уставился  своими близорукими глазами  на Рудольфа,  стоявшего на крыльце на
жарком  сентябрьском солнце. Даже на расстоянии  Рудольф  чувствовал, как от
него разит затхлой плесенью и мочой.
     -- Дома ли мистер Шульц? -- спросил Рудольф.
     -- Четвертый этаж, в конце коридора,-- ответил старик, отступая на шаг,
чтобы пропустить Рудольфа.
     Поднимаясь по лестнице, Рудольф понял, что разит не  только от старика,
так  провонял  весь  дом.  По  радио  где-то передавали  испанские  мелодии,
какой-то  толстый, обнаженный по пояс человек  сидел  на  верхней  ступеньке
второго  пролета,  уронив  голову  себе  на  руки.  Он даже  не посмотрел на
Рудольфа, когда тот протискивался между ним и перилами.
     Дверь в  комнату  на четвертом этаже  была открыта.  Здесь,  под  самой
крышей,  стояла  ужасная  жара. Рудольф  сразу узнал  человека, которого ему
представил Томас в раздевалке  в Куинсе. Шульц сидел на  неубранной кровати,
на грязных простынях, уставившись в стену в трех футах от него.
     Рудольф  постучал о  дверную раму. Шульц медленно,  словно  через силу,
повернул к нему голову.
     -- Что вам угодно? -- спросил он. Голос у него хриплый, враждебный.
     Рудольф вошел.
     -- Я -- брат Тома Джордаха,-- сказал он, протягивая руку.
     Шульц  тут  же  спрятал свою  за спину.  На нем была пропитанная  потом
нижняя рубашка.  Живот выпирал, как баскетбольный мяч.  Он непрерывно двигал
челюстями, словно ему мешали плотно пригнанные пластинки во рту. Одутловатое
лицо, совершенно лысый.
     -- Я никому не пожимаю руки, извините,-- сказал Шульц.-- Из-за артрита.
     Он не  предложил  Рудольфу  сесть.  В любом случае садиться было негде,
только рядом с ним на кровать.
     -- Я не желаю слышать даже имени этого сукина сына,-- продолжил Шульц.
     Рудольф вытащил из бумажника две двадцатидолларовые купюры.
     -- Вот. Он просил передать вам это.
     --  Положите на  кровать.--  Безразличное выражение на  его мертвенном,
хищном лице не изменилось.-- Он должен мне полторы сотни.
     -- Завтра же попрошу его выслать остальные,-- сказал Рудольф.
     -- Давно пора, черт бы  его побрал,-- проворчал Шульц.-- Что теперь ему
нужно от меня? Что, снова кого-нибудь изуродовал?
     -- Нет,-- ответил Рудольф.-- С ним все в порядке.
     -- Очень жаль,-- сказал Шульц.
     -- Он просил меня узнать у вас, идет ли еще  дым? -- Какие-то  странные
слова, ему было непривычно их произносить.
     Лицо у Шульца вдруг стало хитрым, каким-то таинственным,  и он старался
не смотреть прямо на Рудольфа.
     -- Вы уверены, что завтра он вернет мне долг?
     -- Абсолютно,-- заверил его Рудольф.
     -- Ну-у,-- протянул Шульц.