Затем, что он животных отдал подо власть мужей, Чтоб получили имена, как нам, мужам, видней. Явимо благородство всех мужчин и из того, Что тварное их чистая землица вещество, Она же злато, серебро, пшеницу нам дает, Чем кормит, сохраняя людской обширный род. А женщину Господь родил, известно, из ребра, Затем, что ведал, что никчемна и пуста она, Как кости, от которых другой полезности нет, Как сделать из них игру, чтоб тешился белый свет. Играющих же затянет адская коловерть: Возникнут ссоры и ругань, драки за мнимую честь, И явятся ярость, позор, ненависть, месть и смерть. Ущербностью происхождения попрекали женщин постоянно и в самых различных вариантах. Якоб фон Кенигсхофен в своей эльзасской хронике ставит вопрос так: "Warumbe Frowen me claffen denne Man?" (Почему же женщины более скандальны, чем мужчины? (древне-средненемецкий)). Как считает хронист, потому что бог создал Адама из земли ("И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни" (Бытие, 2; 7), а Еву из ребра Адама ("И создал Господь Бог из ребра, взятого у человеке, жену" (Бытие, 2; 22). Если наполнить корзину землей, звучать она не будет, но, загруженная костями, загромыхает. Происхождение из ребра окажется роковым для женского пола и в день Страшного суда: Однако в отместку чертовке старой что мне сказать? В день гнева господнего всяк обретет свою часть, И женщин не станет, ибо воздается и им: Вернут твари женского пола, что считали своим -- В ту кость обратятся, из которой посеял их Бог, В грудь мужа вернутся на место -- исполнится рок. ЛИТЕРАТУРА, СКАНДАЛИЗИРУЮЩАЯ ЖЕНЩИН Удивляюсь, что еще никому не пришло в голову написать историю антиженской литературы. Какое бы то было, верно, удовольствие, прикрываясь благородным плащом науки, взять букетики из глупостей, неучтивостей и грубостей. Заглавие вот только не подходит: не верю я, что тьмы и тьмы пасквилей, которые пятнают женщин со времен шестой сатиры Ювенала, рождены одним лишь женоненавистничеством. Найдется не больше одного-двух писателей, которые хамили из неподдельной ненависти к женскому полу, остальные же хотели только позлить женщин, как откровенно признается Криштоф Армбруст,-- то "старую чертовку", то юную кокетку. Термином "антиженская литература" не воспользовался бы я и для обозначения жанра, для него больше годится другое наименование -- "литература, скандализирующая женщин". Венгерских сочинений, которые оскорбляли бы весь женский пол вообще, я не встречал. В тех, которые мне попадались, нападки всегда бывали конкретными -- на жену (женщину) злую, кокетливую, модницу-тряпичницу и т. п. Но уж этих зато предостаточно. Вот, например, образчик из сочинения Яноша Кони "Всегда смеющийся Демокрит, или Не без умысла отысканные курьезные истории", изданного в Буде в 1796 году. Автор, бывший сержант, пишет о тщеславных женщинах. Отставной гусар терпеть не мог сердечных отношений, издревле сложившихся между женщиной и зеркалом. За привязанность к зеркалу девушек он только укоряет: "И сколько таких, у которых зеркала повсюду: зеркало в комнате, зеркало в будуаре, по всем углам, на всех местах, даже в постели зеркало; и, как непредставимы лошадь без чесотки, птица без крыльев, телега без смазки, пьяница без кружки, так и они не могут без зеркала. А в наши времена они дошли до того, что вставляют зеркала в молитвенники, чтобы и в церкви ублажать себя рассматриванием своих пышных нарядов, своих волос в каленых и посыпанных мукой завитушках, заросли капусты на своих головах, нетопыриные гнезда". Под "зарослями капусты" и "нетопыриными гнездами" автор разумеет модные в эпоху рококо прически, нелепостью своей превосходящие всякую меру. На головах экзальтированных парижских дам парикмахеры-маги, вызывали к жизни целые цветники, причудливые птичьи гнезда, соломенные стога, корабли и т. п. Пожилые же дамы, влюбленные в зеркало, удостаиваются у Яноша Кони суждения более жесткого: "Но туда же и старые хрычовки, волосы которых похожи на паклю, свалявшуюся в семидесятилетних матрасах; губы которых настолько изборождены морщинами, что напоминают землю, вспаханную под посев, а лицо -- провалившийся печной под, нос -- фонтанный канал, рот -- проржавевшую замочную скважину в двери сарая, орган со снятыми трубками, шея -- усохшую кожаную котомку, в которой дети держат по осени клей для ловли птиц. Так вот, говорю, и эти старые хрычовки, которым только бы в мусоре рыться да верхом на помеле ездить, эти развалюхи тоже не расстаются с зеркалом, и все пятнышки, бородавки на своем носу, морщинистом, словно оборки на рубашечках бараняйских молодух, пятнистом, как березовая кора, из которой цыгане делают смолу, -- все это сваливают на зеркало. Они еще и брови выщипывают, эти высохшие к осени встопорщенные травянистые заросли, и опять-таки смотрятся в зеркало; вставшие утром с постели, они подобны огородным пугалам на корявых вишнях, в глазах у них ночники с полкулака, и все же они сразу бросаются к зеркалу посмотреть, помолодела ли их дряхлая кожа, и, одеваясь, они опять торчат перед зеркалом, любуются новым модным платком на своем дуплистом, коряжистом стане". Редко встретишь порицание, написанное такой трескучей бранью; ведь я еще к тому же многое просто не смог процитировать. И вот еще одно, уже совершенно бульварное издание конца XIX века, которое ныне является библиографической редкостью: "Истины о женщинах, их привилегии и совершенно новые их литании. Напечатано в этом году: Ты злое пресмыкающееся Ты отрава очага Ты отражение бешеной желчи Ты ядовитый дракон Ты горькая луковица Ты вонючая коза Ты трескучая мельница Ты тяжкий домашний крест Ты расстроенный орган Ты вместилище коварства Ты лавка лжи Ты мех для раздувания ссор Ты оковы своего мужа Ты погибель своего мужа Ты гвоздь во гроб своего мужа Через кротость своего мужа / Исправься Через честность своего мужа / Исправься Через любовь своего мужа / Исправься Через жизнерадостность своего мужа / Исправься Через прилежание своего мужа / Исправься Через милости своего мужа / Исправься Через заботливость своего мужа / Исправься Эта литания пригодна только для недобрых женщин; добрым женщинам пусть воздается почетом и поклонением". Чтобы не сложилось у читателей превратного впечатления, надо сказать, что число книг в защиту женщины в истории книги куда больше. Каждый из книгочеев легко отыщет множество их в своей памяти. За пределами художественной литературы самой популярной апологией женщины была книга Хайнриха Корнелия Агриппы "Declamatio de nobilitate et praecellentia foemini sexus" (Возглашение благородства и превосходства женского пола), изданная в Антверпене в 1529 году. Она имела широчайшее хождение в немецких, французских, английских и прочих переводах. Великий философ-оккультист перевешивает чашу в пользу женщин и доказывает, что они отличны от мужчин и выше их. Обеляет он и праматерь Еву, указывая на ясные слова Святого Писания: когда бог объявил свой запрет на яблоки райского сада, Евы еще не существовало, а значит, он ее не касался. Книга Агриппы дошла и до Венгрии. Иштван Колоши Терек воспользовался заглавием Агриппы для своей книги стихов, вышедшей в 1655 году: "Рифмы о благородстве, достоинстве Женского пола". По тогдашнему обычаю, содержание книги заключалось в заглавии, которое продолжается так: "Тому, кому дается добрая женщина, дается и наследство, достойное вспомоществование, опора состояния и покоя. И наоборот: там, где нет заслона, там расточается наследство, и где нет Женщины, приходят Беды и Нищета". Думаю, что излишне рассказывать о содержании книги Иштвана Колоши Терека. Все ведь знают, что значит этот "заслон" в жизни мужчины и в жизни вообще, жизни как таковой. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава СЛОВАРЬ ФЛЮГЕРОВ  * СЛОВАРЬ ФЛЮГЕРОВ Телега истории порою еле тащится, а порою мчится стремглав. Во времена революций и крупных социальных переворотов она проделывает путь больший, чем обычно. Оживляется тогда и пассажирское движение: люди входят и выходят чаще и в больших количествах, чем в медленно текущие годы мира. В 1815 году на парижском книжном рынке появилась курьезная книга. Скромный автор себя не назвал, но заглавие обещало много: "Dictionnaire des girouettes" (Словарь флюгеров). Этот странный словарь в алфавитном порядке приводит имена всех тех политических деятелей, жизненный путь которых напоминает вращение флюгеров,-- всех тех, кто не следовал примеру политических деятелей, писателей, художников, философов, идеологов и других, с ослиным упрямством цеплявшихся за свои устаревшие принципы и взгляды, кто, мудро приспосабливаясь к духу меняющегося времени, поворачивался всякий раз в ту сторону, куда дул ветер. Против каждого имени были нарисованы флажки -- столько флажков, сколько раз данное лицо меняло свои принципы. Больше всего флажков было у имени Фуше. Об этом абсолютном чемпионе двурушничества написано множество книг, но все эти жизнеописания можно сравнить с роскошной древесной кроной: за листьями не виден точный контур ветвления дерева. Так что было бы правильным сбросить с его биографии роскошное лиственное украшение и показать тем самым все ответвления ствола. Против его имени в словаре стояло двенадцать флажков: 1. Воспитывался в католическом духе в ораторианской школе. За прилежание и набожность орден наградил его местом учителя математики и философии. 2. Начинается Великая французская революция. Его избирают депутатом Конвента. У Фуше складываются дружеские отношения с лидерами Жиронды. 3. Покидает умеренных и примыкает к партии Горы. Во время суда над королевской семьей голосует за смертную казнь. 4. Конвент посылает его в провинцию, где он отличается на поприще дехристианизации: закрывает церкви, конфискует золотые и серебряные предметы -- пожертвования верующих. С ворот кладбищ снимает надпись: "Все мы воскреснем!" и заменяет ее другой: "Смерть -- это вечный сон". 5. Предчувствуя падение Робеспьера, быстро примыкает к Тальену. 6. Но этот маневр не помогает, Фуше арестован. Некоторое время проводит в тюрьме. Выйдя на свободу, втирается в доверие к Баррасу. Его назначают послом в Цизальпинскую республику. 7. Директория им недовольна, и Фуше отзывают в Париж. Ему вновь удается умыть руки и получить наиболее подходящий пост -- пост министра полиции. Бывший член партии Горы отличается в подавлении гражданских свобод. Приобретает громадное состояние. Предвидя будущее Бонапарта, становится доверенным лицом Жозефины, в скором времени императрицы. 8. В период императорства Наполеона получает титул графа и герцога Отрантского. Узнав, что Наполеон хочет вступить во второй брак, сообщает об этом Жозефине, а императору советует развод. 9. Император, раздраженный двуличием Фуше, лишает его своей милости. Не беда. Фуше уже предвидит падение Наполеона и вступает в отношения с партией Бурбонов. Узнав, что Наполеон возвращается, покидает Париж, чтобы следить за развитием событий издали. 10. В период Ста дней вновь министр полиции при Наполеоне. Понимая, что окончательное падение императора не за горами, предает Наполеона англичанам. Это предательство было, наверное, самым блистательным творением Фуше. Узнав о предстоящем бельгийском походе, он посылает план этой кампании Веллингтону, но при этом отдает распоряжение чинить своему курьеру все возможные препятствия, чтобы он прибыл к англичанам с опозданием, тем самым обеспечивая свою безопасность на все случаи. 11. После Ватерлоо становится президентом временного правительства. Порывает с бонапартистами и ориентируется на герцога Орлеанского. 12. Убедившись, что герцог Орлеанский королем не будет, что союзники возвращают Людовика XVIII, не моргнув глазом поступает на службу к Бурбонам и вновь становится министром полиции. Якобинец, голосовавший за казнь короля,-- министр королевского дома! Так толкуются в словаре двенадцать флажков при имени Фуше. Дополню эту словарную статью событиями последующих лет. Когда был издан декрет против "царей-убийц", обрекавший их на пожизненное изгнание, не избег этой участи и Фуше. Потеряв место посланника в Дрездене, он уехал в Триест, где принял австрийское подданство. Флюгер заржавел и вращаться больше не мог. Герцог Отрантский скончался в Триесте спустя четыре года после изгнания. "Словарь флюгеров" включает множество писателей, поэтов и ученых, которые заслужили флажки всей своей жизнью. Луи Фонтан, например, сделал блистательную карьеру. Начал поэтом, был журнальным издателем, во время Директории стал учителем в одной из средних школ Парижа и написал очень красивое сочинение об учительском призвании. Главная цель педагога, писал Фонтан, воспитать молодежь "в духе идей свободы и истинного республиканства", знамя которого несет Париж. И так далее -- о тех же идеях и о том же духе. Явился Наполеон. Фонтан был способным человеком: консул его полюбил, а император засыпал милостями. Фонтан стал профессором университета, сенатором, кавалером ордена Почетного легиона, затем -- "великим магистром университета, его главой, по-нашему -- ректором. 16 ноября 1809 года от имени университета он приветствовал императора большой речью. Вот отрывок из нее: "Сир! Университет с почтением склоняется пред троном Вашего Величества, преподнося Вашему Величеству обет целого поколения, которое Ваше Величество научило любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству. Университет, наследник древних принципов, говорит от имени столетий, заявляя, что как верный страж всегда будет бороться с вредными и новыми идеями, которые стремятся навлечь погибель на институции империи и на весь мир... Позвольте, Ваше Величество, отвлечь наш взгляд от трона, который Ваше Величество покрыло неизбывной славой, и устремить его к высочайшей колыбели, в которой отдыхает наследник величия Вашего Величества. Вместе с нами благословляет вся французская молодежь царственного ребенка, который будет повелевать нами. Мы клянемся ему в столь же безграничной преданности, которую храним к Вашему Величеству... Сейчас, когда континент обезоружен новыми победами Вашего Величества, нашего родного отца, который возвратился домой, дайте, Ваше Величество, на несколько минут отдохнуть взгляду Вашего Величества на отрадном зрелище юных талантов, подрастающих, чтобы любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству. Сейчас, когда перед триумфаторской коляской Вашего Величества слагают свои штандарты побежденные нации, мы предлагаем Вашему Величеству мирные трофеи наук и искусств, кои всегда пребудут союзниками власти Вашего Величества и могут цвести лишь в ореоле славы Вашего Величества. И т. д.". Наследник трона вывалился из царственной колыбели, империя потерпела крах, и в Париж вступил Людовик XVIII. Короля приветствовала университетская делегация. С приветственной речью выступил великий магистр Фонтан. Речь эта опубликована в пятом майском номере "Journal des Debats" от 1814 года: "Сир! Университет в глубочайшем почтении склоняется перед троном Вашего Величества и обращается к Вашему Величеству от имени отцов, которые видели на троне предков Вашего Величества и все свои надежды возлагали на царствующий дом Вашего Величества, университет говорит и от имени сынов, которые подрастают, чтобы любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству... Французы всех возрастов с надеждой приветствуют короля французов. Королевские добродетели, достояние Родины Вашего Величества, несомненно, заставят нас вскоре забыть те тяжкие времена, которые пережили мы в отсутствие Вашего Величества. Нравственность и религиозность Святого Людовика обеспечивают право Вашего Величества на французский трон. После стольких испытаний вновь мы можем устремить свои сердца к этим высочайшим идеям. Сир! Рассказывая молодежи о Вашем Величестве, мы тем самым возносим хвалу хранящему Францию Господу Богу за то благодеяние, которое содеял Он, вернув Ваше Величество на трон предков Вашего Величества". Король признал, что дело воспитания молодежи в надежных руках, и великого магистра Фонтана 4 июня того же года назначил пэром Франции. Подлый словарь поставил против его имени совсем мало флажков. Политическая карьера Талейрана-дипломата достаточно известна, и останавливаться на ней я в этой книге не буду. А вот какие флаги украшают его супружескую жизнь, известно мало. В Париж прибыла некая госпожа Гран, дама с бурным восточно-индийским прошлым. Приехала она из Лондона, и полиция заподозрила ее в связях с лондонскими эмигрантами. Над госпожой Гран нависла угроза ареста. Знакомые посоветовали ей обратиться за поддержкой к Талейрану, министру иностранных дел Директории. Нельзя было терять ни минуты. Испуганная дама позвонила у дверей резиденции Талейрана поздно ночью, попросила передать, что привезла из Лондона важные данные. Данные были таковы: стройна, большие черные глаза, лилейно-белая кожа, золотистые волосы. Министр иностранных дел понял, что эти данные следует пока держать в тайне, и юная дама осталась у него. Первый флажок. Пришедший к власти Наполеон потребовал от своих приближенных честной супружеской жизни. После того, как папа освободил епископа Отенского от обета, последний вступил в гражданский брак с госпожой Гран. Второй флажок. Между тем объявился господин Гран, ищущий свою жену. Надо было их официально развести. Мужу дали кучу денег и подыскали ему место в Южной Америке. Однако за это флажок еще не полагается. Но через некоторое время третий флажок стал реальностью. Королевство, сменившее империю, исповедовало иные принципы. Талейран, как ни крути, был все же священником, а быть женатым священнику нельзя. Но разве это проблема? Талейран разводится, назначает бывшей жене ежегодное содержание и отправляет ее в Англию. Помимо флажков за политическую жизнь, зерцалу дипломатов положено три флажка за жизнь брачную. Всего шестнадцать. Можно себе представить, какую сенсацию вызвал "Словарь флюгеров". Еще бы. Почитав его, подумаешь, что вся общественная жизнь Франции поражена язвой беспринципности. Так просто оставить это было нельзя. И именитый французский ученый Бешо вызвался спасти честь общественной жизни своей родины. Он составил и издал контрсловарь: "Dictionnaire des Immo-biles" (Словарь непоколебимых). В нем рассказывается о тех патриотах, которых не заставили отступить от своих принципов никакие бури, никакие перемены. Таким был Лафайет и многие другие. Какой замечательный словарь! Одна только беда: "флюгеры" заполнили 508 страниц, а "непоколебимым" едва удалось заселить 38. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава ГРАНИТНЫЙ ДНЕВНИК РЕТИФА ДЕ ЛА БРЕТОННА  * ГРАНИТНЫЙ ДНЕВНИК РЕТИФА ДЕ ЛА БРЕТОННА 25 октября 1734 года родился Ретиф де Ла Бретонн, предшественник Золя и Бальзака, дедушка реалистического романа, один из интереснейших писателей XVIII века. Много лет спустя Эдмон де Гонкур скажет: наипервейшая задача писателя -- собирание человеческих документов. В произведениях Ретифа перед нами встает такое обилие человеческих документов, как мало у кого другого. Главный его труд, шестнадцатитомный роман "Господин Никола", представляет собой настолько откровенную и подробную хронику жизни, душевных переживаний, поступков одного человека, что писатель с полным правом дал ему подзаголовок: "Le coeur humain devoile" (Сердце человеческое без прикрас (фр.)) Об этом романе Вильгельм фон Гумбольдт писал Гете, что это самая правдивая и жизненная книга из всех, какие когда-либо видели свет. Упоминает роман в письме к Гете и Шиллер: он называет его творением непревзойденной ценности. Ретиф и сам понимал огромное значение своей книги. Правда, он не мнит себя выше Руссо, но видит свое место рядом с ним. Он пишет, что Руссо в "Исповеди" показывает во всех подробностях великого человека, тогда как он, Ретиф,-- человека обыкновенного, раскрывая его действия с помощью самого беспощадного самоанализа. "Я дарю нации мой труд, который превосходит "Естественную историю" Бюффона, поучителен для современников и весьма полезен для потомков, ибо никогда уже, пожалуй, не появится больше на свете писатель такой безграничной искренности". Потомки во многом признали его правоту. Функ-Брентано в толстом труде, посвященном Ретифу, указывает сорок три исследования о писателе; его книга стала сорок четвертой. Из известных литераторов творчеством Ретифа де Ла Бретонна занимались Жерар де Нерваль, Монселе, Поль Лакруа, Ассеза, Альмера, Анрио, Гран-Картере, Коттен. Самую пространную и основательную (объемом в 32 печатных листа) монографию о нем написал немец Эуген Дюрен (псевдоним Ивана Блоха). Всех их покорила ни перед чем не останавливающаяся, ничего не приукрашивающая, не имеющая себе равной откровенность Ретифа; их влекло к нему то же волнение, которое чувствует врач, вскрывающий тело человеческое, -- и которое когда-то заставляло великого Везалия похищать с виселиц трупы и затем дома, при свете лампады, исследовать тайну тайн: человека. Мы, как правило, с некоторым недоверием -- хотя и не без уважения -- читаем мемуары, написанные авторами по памяти в преклонном возрасте. Ретиф работал совсем не так. У него сохранялась не только вся его переписка (в том числе и собственные письма в копиях), но и дневниковые записи, которые он вел с пятнадцатилетнего возраста вплоть до сорока пяти лет. К ним относится и знаменитый дневник на камне. За парижским собором Нотр-Дам есть маленький остров Сен-Луи; оставаясь вне парижской суеты, парижского шума, он и поныне сохраняет особую атмосферу древности и покоя. Здесь всегда селились поэты, писатели. Здесь жили Готье и Бодлер. В эпоху Ретифа остров был, вероятно, еще более тихим и старомодным. Здесь он бродил по вечерам, погруженный в пережитое. Ретиф был из тех, кто живет воспоминаниями. Когда с ним что-нибудь случалось, он записывал это, а после отмечал годовщину события: записи воскрешали в душе прошлое, позволяли заново его пережить. Годовщина важна была для него не менее, чем само событие. Он часто пишет (на милой его сердцу латыни): "Hodie dico: quid anno sequent, tali die, sentiam, dicam aut again" (Сегодня я говорю: что буду я чувствовать, говорить и делать в этот самый день год спустя?). Он испытывает бесконечное наслаждение при мысли: все, что год назад в этот день было неведомым, не поддающимся предвидению будущим, сегодня превратилось в известное настоящее. Сентиментальная натура Ретифа в такие дни заставляет его -- в зависимости от характера события -- трепетать от счастья или, расчувствовавшись, лить слезы и страдать от душевной боли. Вдоль берега Сены на острове тянулся низенький каменный парапет, покрытый сверху каменными же плитами. На этих-то плитах и выцарапывал он -- поначалу ключом, потом специально для этого подобранным стержнем -- знаменательные даты своей жизни, сопровождая их кратким латинским комментарием. Конечно, экзальтированная душа его воспринимала в самых ярких красках даже такие события, которые нормальный человек посчитает ничем не замечательными. Каменные скрижали увековечивали не только начало и конец любовных его увлечений и все то, что наполняло этот период, но и дни, проведенные в веселом кругу друзей или, наоборот, омраченные перебранкой с недругами; дни, когда он начинал или заканчивал новую работу или нес ее цензору; дни, когда он просматривал корректуру или имел счастье увидеть стройные женские ножки. В течение целых семи лет, с 1789 года по 1795-й, гулял Ретиф вечерами по берегам острова Сен-Луи, занося на камень свои заметки. Слухи о его странной мании стали распространяться в литературных кругах; но над ним не смеялись, напротив, считалось честью, если он брал с собой на прогулку кого-нибудь из собратьев по перу и они вместе, просматривая его заметки, вели философские беседы. Но в один прекрасный день романтическим прогулкам, тихому празднованию годовщин и занесению на камень новых впечатлений пришел конец. Жители острова Сен-Луи мало что понимали в литературе и в тонких движениях души; они видели в Ретифе всего лишь чудака, который бродит по берегу Сены и выцарапывает на парапете непонятные слова. Ретиф был в их глазах не знаменитым писателем, а смешным уличным чудаком. Взрослые не обижали его -- разве что посмеивались да пожимали плечами; ребятишки были куда более безжалостны. Окружив его, они кривлялись, хохотали, выкрикивали издевательские прозвища. "Грифон!" -- кричали они ему вслед; "грифон" -- это гриф, но можно понимать это слово и как "писака", "бумагомаратель". Но это бы еще ничего: маленькие варвары соскребали с камня его заметки Уличные дети отравили вечерние прогулки и сладостные мечтания Ретифа. Он перестал приходить на остров. Гранитный дневник мало-помалу стал исчезать. Дождь и снег стирали его с камня; плиты постепенно крошились, их заменяли новыми. В середине прошлого века почитатели Ретифа пытались отыскать его заметки, но от них и следа не осталось. Спустя сто лет после смерти Ретифа де Ла Бретонна, в 80-х годах XIX века, при разборке архива Бастилии была обнаружена связка бумаг с трудно поддающимся прочтению текстом. На первом листе стояло название: "Mes Inscripcions" ("Мои записки" (фр.)). Своеобразная орфография заголовка обратила на себя внимание исследователя Поля Коттена: изучив рукопись, он убедился, что перед ним почерк Ретифа. Не жалея времени и труда, он разбирал почти нечитаемые каракули, и вскоре, к неописуемому удивлению и радости ретифоведов, выяснилось вот что. Вынужденный из-за уличной шантрапы прекратить вечерние прогулки по острову, Ретиф решил хотя бы спасти свои записи -- и перенес их, в хронологическом порядке, в дневник (Коттен издал дневник в своей серии "Bibliotheque Elzevirienne" под заголовком "Mes inscripcions. Journal intime de Restif de la Bretonne" (Paris, 1889). Одно только великолепное предисловие занимает 125 страниц. Число снабженных комментариями "записок" -- 1164). Таким образом, найден был исторический документ, с помощью которого можно было проверить истинность событий в его литературных произведениях. (Как выяснилось позже, все совпадало полностью, то есть Ретиф в своих романах писал чистейшую правду.) Еще более интересной найденную рукопись делало то, что краткие латинские заметки Ретиф снабдил в дневнике пространными объяснениями, так что они обрели ясный и точный смысл. Таким образом, это был случай, когда копия оказалась гораздо ценнее подлинника -- выцарапанного на камне и исчезнувшего. Самая интересная часть дневника -- та, где стареющий Ретиф пишет о своей последней, романтически начавшейся, но скандально и унизительно закончившейся любви. Историю эту Ретиф использовал дважды: сначала описал ее в отдельном романе под названием "La derniere aventure d'un homme de quarantecinq ans" ("Последнее увлечение сорокапятилетнего мужчины" (фр.)), а позже вставил в роман "Господин Никола", где она заняла весь 12-й том. Сопоставление романов и дневника помогает вскрыть даже мельчайшие детали этой поздней любви. Еще в 1776 году Ретиф снял квартиру у некоей дамы по имени Дебе-Леман, из Бельгии переселившейся в Париж. У нее была дочь Сара, в то время четырнадцатилетняя девочка. Ретиф был занят своими делами, литературными и сердечными, и не обращал на девочку внимания. Но вот миновало четыре года, и Сара превратилась в очаровательную девушку. Она была белокура, высока и стройна; свежему, румяному лицу ее придавало необычность застенчивое, почти печальное выражение. Ретиф начинает заниматься с нею, дает книги, читает ей вслух свои новеллы -- словом, они становятся друзьями. Сначала они играют в отца и дочь; Сара даже зовет его mon papa (Мой папа (фр.)). Но игра принимает все более опасный оборот. В один прекрасный день "папа" целует "дочку" в губы, и та не только принимает это без сопротивления, но и отвечает поцелуем на поцелуй. Следуют обычные приметы расцветающей любви: в театре Ретиф и Сара держатся за руки, за обедом касаются друг друга коленями под столом. В день Нового года они поклялись друг другу в вечной дружбе; два месяца серая гусеница дружбы плела вокруг них свой кокон -- и в конце февраля из кокона выпорхнула пестрая бабочка страстной любви. Но пускай об этом расскажет гранитный дневник. Под датой 25 февраля 1780 года на парапете набережной Сены были выцарапаны слова: "Felicitas: data tota" (Счастье: все дано). Что именно имеется в виду под "все", сомневаться не приходится, ибо в последующие дни тесно выстраивается одно лишь слово: "Felix" (Счастлив), а некоторые дни были, видимо, особо памятны: там после даты стояло "Bis felix" (Вдвойне счастлив). Вплоть до конца мая идут дни счастливой любви; о подробностях дает представление роман. Только раз случилось, что в чистом небе любви Ретифа мелькнула тень. 27 апреля парапет у Сены сообщает: "Fere lupanaris modo agit". Как? Мечтательная Сара, дочка своего папы, ведет себя подобно девице из публичного дома? Ретиф, опытный сердцеед и соблазнитель, поражен до глубины души -- однако его подозрения быстро рассеиваются; скорее всего, он сам постарался их рассеять, чтобы без помех снимать и дальше урожай поцелуев. Но вскоре глаза его открываются. 21 мая. "Hie Lavalette" ("Здесь Лавалет" (лат.)). To есть появляется соперник по имени Лавалет, богатый пятидесятилетний адвокат, с физиономией смуглой, как у мулата. 30 мая разражается гром небесный: "Sara cubat foras, me non monita" (Сара не ночует дома, не известив меня). Краткости ради приведем строки из романа: "Сара была совершенной бестией, настолько распущенной, насколько распущенной может быть лишь блондинка с мечтательными глазами. Она, быть может, на свой манер даже любила сорокапятилетнего Ретифа; во всяком случае, ее тесно привязывали к нему 12 франков в неделю "на булавки", не говоря уж об обедах, ужинах, шелковых чулках и прочих подарках. Но когда появился кавалер более богатый, она без малейших колебаний изменила кавалеру бедному". Последовали дни страданий и унижений. Ретиф познает вероломство, но у него нет сил, чтобы порвать с Сарой. "Arctum cor indignitate",-- записывает он на камне (Сердце сжимается от негодования). И все же он не отказывается от нее. Иллюзии его разбиты, но без прекрасного ее тела он жить не может. 10 июня. "Reconcilitatio: cubat mecum" (Примирение: она со мной). Затем -- ссоры, взаимные обвинения, сцены, кончающиеся чуть ли не рукоприкладством. "Я не могу ее уважать -- и все-таки люблю",-- вырезает на камне потерявший голову влюбленный. Магическая власть женского тела увлекла его в такую пропасть, что он уже на все махнул рукой, лишь бы не потерять ее. 27 июня на парапете появляется одно слово: "Pax" (Мир). Под прекрасным этим словом скрывается самое большое унижение, которое способен вынести мужчина: "Мы заключили мир: Сара пообещала поровну делить себя между нами..." То, что следует дальше, представляет несомненную ценность для собирателя человеческих документов; но читатель с отвращением следит за событиями. Снова поссорились, снова помирились; девушка холодна, насмешлива, враждебна; перед носом Ретифа закрывают дверь. Потом Сара изменяет обоим с кем-то третьим, Ретиф злорадствует. Он съезжает с квартиры, чтобы облегчить разрыв; но, не выдержав, возвращается. Так продолжается целый год. Наконец, 22 июля следующего года на гранитной плите появляется заключительный аккорд: "Abitus postremus" (Ушел окончательно). Одна из более ранних записей делает понятным, что облегчило разрыв. 30 июня. "Deambulatio cum puella Leve" (Прогулка с крошкой Леве). Эта крошка Леве была ученицей ремесленника и занималась гравировкой по меди. Она готовила гравюры для новой книги Ретифа, огромного тома новелл "Современницы", находя время утешать перенесшего сердечную травму автора. Но и эта любовь была недолгой. Совсем не потому, что девушка наскучила Ретифу,-- нет, совсем по иной, необычной причине. Писатель взял в нем верх над любящим мужчиной. "Я бросил ее,-- пишет он в комментарии к дневниковым записям,-- ибо она испортила четыре гравюры; если так пойдет дальше, она испоганит мне всю книгу..." Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава ИЗ ПЕРВЫХ ПРОЕКТОВ ЛИГИ НАЦИЙ (1713 Г ОДИН ИЗ ПЕРВЫХ ПРОЕКТОВ ЛИГИ НАЦИЙ (1713 Г.) Аббат Сен-Пьер был первым из бессмертных, кого французская Академия лишила бессмертия. Ему пришлось вернуться в ряды обычных смертных потому, что он посмел критиковать грабительские походы Людовика XIV, Короля-Солнца; более того, он открыто дерзнул заявить, что король вообще не заслуживает эпитета "Великий", который прибавляли к его имени. В связи с этим лакеи из французской Академии изобразили столь сильное возмущение, что исключили аббата из числа своих членов. Академический нокдаун не смог выбить бравого аббата с публицистического ринга. Он продолжал писать, написал книги о том, как улучшить народное просвещение, как искоренить дуэли. И сам подавал пример своим современникам, деля последний грош с бедняками. Из многих его проектов нас сегодня интересует один, подробно изложенный в 1713 году в трехтомном труде "Projet pour rendre la paix perpetuelle en Europe" (Проект относительно того, как сделать мир в Европе постоянным). Прежде всего аббат констатирует: войну в Европе надо считать постоянной, договоры и соглашения означают лишь паузы в бесконечной войне. Почему? А потому, что любой договор, на каких бы условиях ни был он заключен, не имеет должного эффекта, так как одна из сторон при этом остается в худших условиях и будет ждать случая, чтобы перечеркнуть соглашение и снова начать войну. Когда представится такой случай? Когда пострадавшая сторона окрепнет или ее противник ослабеет. Такая логика приводит аббата к мысли, что вечный мир может сменить вечную войну лишь в том случае, если удастся создать орган, который сделает войну невозможной. Такой орган мог бы быть создан, если бы основные европейские державы объединились во всеевропейское общество (Union europeenne), образовав постоянный совет (Congres perpetuelle). Вот и родилась идея Лиги наций! В те времена Европа была огромным политическим болотом, где шум создавали не только ревущие выпью великие державы, но и квакающие мелкие суверенные княжества. Таких суверенных лягушек в одной только Германии было около двухсот. Как можно было всех их собрать за столом постоянного совета? Сколько должны были бы платить все они взносов? И т. д. Целых четыре года аббат Сен-Пьер ломал голову, пока разработал подробный план. Интересы маленьких княжеств он постарался соблюсти, прикрепив их к самым авторитетным их союзникам. Так он избрал 24 страны-члена с двадцатью четырьмя равноправными голосами. Вот эти страны: 1) Франция, 2) Испания, 3) Англия, 4) Голландия, 5) Савойя, 6) Португалия, 7) Бавария и ее союзники, 8) Венеция, 9) Генуя и ее союзники, 10) Флоренция и ее союзники, 11) Швейцария и ее союзники, 12) Лотарингия и ее союзники, 13) Швеция, 14) Дания, 15) Польша, 16) Папское государство, 17) Московия, 18) Австрия, 19) Курляндия и ее союзники, 20) Пруссия, 21) Саксония, 22) Палатинат и его союзники, 23) Ганновер и его союзники, 24) Майнц, Трир, Кельн и их союзники. Венгрию в ту пору поглотил австрийский двуглавый орел, и она не могла выступать самостоятельно. Что касается взносов, то аббат распределил их в соответствии с богатством стран-членов. Франция должна была платить в год 3 миллиона франков, Испания -- столько же, Англия -- 1,5 миллиона, Австрия -- 1 350 000 франков, Польша -- 1 миллион, Голландия -- 900 тысяч, Швеция -- 700 тысяч, прочие члены -- от 300 до 500 тысяч. Исключение составлял русский царь, которого строгий аббат намерен был обложить тремя с половиной миллионами. Позаботился аббат и о резиденции для "Лиги наций". Называться она должна была Ville de Paix (Город Мира (фр.)) и находиться в Утрехте. Аббат долго размышлял, прежде чем остановиться на Утрехте как Городе Мира. Доводы его весьма хитроумны. Голландцы, говорит он, первые в мире торговцы, к тому же они богаты, так что кто-кто, а они больше всех заинтересованы в вечном мире. Кроме того, голландцы отличаются религиозной терпимостью; это тем более знаменательно, что они -- самые отъявленные еретики. Немаловажно и то обстоятельство,-- завершает он перечисление прочих значительных и не очень значительных аргументов,-- что в Утрехте почти никогда не бывает жары. Ведь от работоспособности представителей стран-членов в "Лиге" во многом зависит мир в Европе. В жаркую же погоду работоспособность, как известно, снижается. Кроме того, местность с холодным климатом редко посещают эпидемии, и у делегатов не будет повода то и дело разъезжаться, ссылаясь на болезнь. Председательствовать в Совете страны-члены будут по очереди, так что с течением времени этой чести удостоятся все. Имея в виду различный характер вопросов, аббат предлагает создать при Совете четыре постоянных подкомитета, которые будут готовить дела к рассмотрению. Если какая-то из стран-членов обратится в Совет с жалобой, секретариат размножит текст жалобы и раздаст его членам Совета. Надо дать им время, чтобы они смогли связаться со своими правительствами. Если возникает необходимость, Совет, прежде чем представлять жалобу на рассмотрение, высылает примирительную комиссию. Любое предложение принимается большинством голосов (не менее чем три четверти). Что же будет с государством, не признающим решения? Точнее, с главой государства: в ту эпоху еще не существовало такого понятия "воля народа", судьбу народов вершили абсолютные монархи. Правителя, который отказывается выполнить решение, Совет объявляет врагом Сообщества и объявляет ему войну. Военные силы Сообщества состоят из равных количественно армий стран-членов. Таким объединенным силам нарушитель наверняка не сможет противиться, и тогда последует заслуженное наказание. Оно будет выражаться в следующем. Строптивый правитель оплатит военные расходы. На тот период, пока решение Сообщества не будет полностью выполнено, армия данного правителя будет полностью разоружена. Если какое-либо из владений данного правителя не захочет принять участие в несправедливой войне, оно объявляется независимым на вечные времена и само определяет форму правления, т. е.: стать ли республикой или выбрать себе другого монарха. Если какой-либо из военачальников решит бросить своего правителя и перебежит к войскам Сообщества, ему обеспечивается доход, который он имел у прежнего своего хозяина. И наконец: из числа политических деятелей, по вине которых развязана была несправедливая война, непослушный монарх должен выдать Сообществу двести человек как врагов мира и общей родины, Европы. Сообщество карает их смертью или пожизненным заключением. Свой проект аббат разработал до мельчайших деталей. В нем содержится много действительно умных предложений; но для изложения их не хватило бы и вдвое больше места. Нет сомнения, значительная часть проекта кажется современному читателю настоящим пророчеством. В то же время нельзя не сказать, что аббат предвидел будущее как бы одним глазом. Второй глаз не мог одолеть мрак эпохи абсолютизма. По его убеждению, "Лига наций" призвана была защищать интересы монархов. Ведь тронам, пишет он, угрожают не только внешние войны. Может случиться, что на трон попадет малолетний монарх или царствующая персона потеряет рассудок. В таких случаях возможны серьезные беспорядки. Могут, например, появиться претенденты на трон, которые будут добиваться своей цели вооруженным путем; не исключаются и бунты, революции. Сообщество должно было улаживать, ликвидировать подобные неурядицы. Собственно говоря, Сообщество являлось и защитником прав монарха в случае его несовершеннолетия или слабоумия, его опекуном; при возникновении беспорядков оно должно было силой оружия вмешаться и покарать виновных. Тяжкое наказание, грозящее за непокорность, непременно возымеет самое благотворное действие, считал Сен-Пьер, так как революционным комитетам нелегко будет найти вождей, и Европа на вечные времена будет застрахована от революций, самых ужасных и опасных ее врагов! Эта сторона дела весьма повредила авторитету проекта. Позже, когда мысль и слово стали свободны, аббата обвинили в том, что осуществление его проекта означало бы создание союза монархов, направленного против народов. Но вскоре новые события потрясли Европу, и мир забыл книгу аббата Сен-Пьера. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава КУРЬЕЗНЫЕ МОЛИТВЕННИКИ  * КУРЬЕЗНЫЕ МОЛИТВЕННИКИ Фридрих Тренк вошел в историю литературы не только благодаря своей автобиографии. Он написал еще много разных разностей, целых четыре тома. К ним относится и книга с таким пространным названием: "Новый способ молиться для тех, кто в известных доселе сборниках не нашел молитвы, подходящей его состоянию" (Вышла в 1788 году без обозначения места издания). Это очень редкая книга, я так и не смог достать ее. Пришлось удовлетвориться названиями двух молитв (библиографический сборник (Hayn-Gotendorf. Bibliotheca Germanorum erotica et curiosa. Статья "Trenck"), содержащий сведения о книге, сообщает только их): "Молитва невинной девицы о том, чтобы найти себе мужа". "Молитва нимфы с венского Грабена". О чем взывает к богу невинная девица, явствует уже из названия молитвы. Второй заголовок не дает сведений, побуждает ли предполагаемый текст гуляющую по Грабену и охотящуюся на мужчин нимфу к покаянию или, наоборот, учит ее, как просить Господа об увеличении клиентуры. Несколько больше сообщает о своем содержании другой молитвенник, под названием: "Нескромные пожелания богобоязненной и готовой к покаянию души на каждый день и по разным случаям" (1843, без обозначения места издания. См.: Wander К. F. W. Deutsches Sprichworter- Lexicon. Leipzig, 1867, I. 1382). Пробежав глазами названия отдельных молитв, поневоле соглашаешься с автором: в самом деле нескромно с утра до вечера одолевать всевышнего разными молитвами. Например, такими: Молитва при пробуждении. Молитва при умывании. Молитва во время вытирания рук и лица. Молитва при чистке зубов. Молитва при ополаскивании рта. Молитва во время причесывания. Молитва во время бритья. Молитва во время подстригания бороды. Молитва во время стрижки ногтей. Молитва во время завода настенных часов. Молитва, когда бьют часы. Молитва при расстилании постели. Молитва при отправлении естественных потребностей. Из названия последней молитвы не видно, о чем идет речь: о просьбе или о благодарении. А это существенная разница. молитва жены Это миниатюрное, в двенадцатую долю листа, издание вышло в 80-х годах XVIII века; заголовок его таков: "Достоверный текст остроумной молитвы из писаний Его Преосвященства, ныне почившего в Бозе, всемирно известного отца Абрахама-а-Санта-Клара, просмотрено и одобрено отцом Эгидием, наместником ордена Св. Григория". Название молитвы: "Благоговейное моление замужней жены, предназначено для произнесения ежедневно, до скончания жизни". Молитву в самом деле писал Абрахам-а-Санта-Клара. Я нашел ее в собрании его сочинений (Wien, 1846. 10-я часть: Abrahamisches Gehab dich wohl, 500 с.). Отец Абрахам, правда, вкладывает здесь молитву в уста не "замужней жены", а "некоей римской госпожи". С помощью этой маленькой хитрости он рассчитывал успокоить великосветских дам, слушательниц его проповедей: дескать, не волнуйтесь, это не к вам относится. Посмотрим же, что это за молитва. "Господь всемогущий, сотворивший женщину из ребра Адамова, сиречь из кисти его, будь ко мне милостив и помоги не быть с мужем моим упрямой и жесткой, аки кость, своевольной и себялюбивой. Освободи меня от грехов, что со мной родились на свет: от любопытства, и от нестойкости, и от тщеславия, и от пристрастия к плотским радостям. Удержи меня от румян и белил, от пустой болтовни, помоги держать язык за зубами и в церкви, и в праздной женской компании. Будь всегда со мной, чтобы с мужем моим, который дарован мне милосердием Твоим, никогда не быть мне лживой, коварной и вероломной. Дай мне, Господи, силы никогда не быть угрюмой и сварливой; друзей и подруг мужа во всякое время принимать с христианской любовью. Дай мне дома не чесать без умолку языком, не устраивать склоки и ссоры, блюсти тишину и порядок, безупречно вести хозяйство. Помоги мне быть всегда скромной и терпеливой, домовитой и работящей, благочестивой и благодарной мужу моему. Не допускай ко мне мысль дьявольскую, что заслужила я лучшего мужа: ибо я и этого-то недостойна. Дай мне, Господи, чтобы этого мужа я считала лучшим даром судьбы, величайшим сокровищем и чтила бы в нем господина своего до конца дней своих. Аминь!". Мог ли найтись муж, который эту сатиру принял на полном серьезе? Как ни странно, нашелся. Журнал "Берлинише Монатшрифт" в октябрьском номере за 1784 год сообщает о необычном бракоразводном процессе. Его возбудила, спустя несколько месяцев после замужества, молодая жена одного богатого торговца. Она жаловалась, что ее муж каждый вечер клал перед ней печатный текст какой-то молитвы, которую она должна была произносить вслух. Это и была наша "остроумная молитва": истица приложила ее к своей просьбе о разводе. Поначалу она принимала это за шутку и лишь от души смеялась над просьбой мужа; но потом ей пришлось с удивлением убедиться, что муж настаивает на ней с полной серьезностью, и, если она пыталась противиться, самым грубым образом заставлял ее все же прочесть молитву. Суд расторг брак, признав виновным мужа. Уместно, видимо, будет рядом с молитвой жены привести и молитву мужа. Это уже более серьезное произведение, хотя вышло оно не из-под пера профессионала-писателя, а вырвалось из души набожного мужа по случаю рождения дочери (Опубликовано в "Данцигер .Дампфбоот" (1836)). "Возлюбленная жена моя 27 числа сего месяца, с Божьей помощью разрешась от бремени, принесла на свет здоровенького младенца женского полу, о чем с радостью сообщаю всем любезным друзьям и знакомым. Ты же, всемилостивейший Господь, который бесчисленное множество раз давал доказательства милосердия и любви твоей и который помог мне перенести и эти тяжелые часы, будь и дальше благосклонным ко мне, дай мне сил и в дальнейшем выполнять свой долг по отношению к жене моей и позволь надеяться, что и впредь будешь помощником мне". Однако просить божьей помощи целесообразно не только в интимной обстановке супружеской спальни. Злые недруги могут вырвать тебя из семейного святилища и навязать тебе судебное дело. Тебе приходится сталкиваться с хитростью адвокатов, с пристрастностью судей: тут небесная помощь решительно не помешает. О том, как завоевать расположение господа, говорит книжечка Жака де Кам-Рона "Псалтырь честных тяжебщиков" ("Psalterium juste litingontium", Paris, 1597). Псалмы рекомендуется петь ежедневно на протяжения всего процесса. На каждый день недели автор сочинил по четыре псалма. Содержание их сводится к одному: пусть господь даст мне сил для защиты и повергнет во прах моих противников. Позаботился автор и о гимнах, в которых честный тяжебщик славит бога, если удалось склонить весы правосудия на свою сторону. ВЕЛИКОПОСТНЫЙ САЛАТ Набожные и богобоязненные авторы удивляют нас и другими чудачествами. В 1520 году неизвестный автор укреплял благочестивые чувства верующих книжкой под названием: "Духовный сорокадневный пост, или Великопостный салат" (Quadragesimal spirituel ou la salade du careme). О чем говорится там? "Во время поста салат, поданный в начале обеда, есть символ глаголов Господа, давшего нам к обеду сему аппетит. Ибо сладость масла напоминает нам о милости Господа, кислый же вкус уксуса -- о Господнем правосудии. Фасоль воплощает святую исповедь. Ее нужно хорошенько проварить, дабы она пропиталась водой -- вода благочестивого размышления пускай так же пропитает душу исповедующегося. Горох лучше всего размокает в сырой воде, символизируя этим, что за готовностью к покаянию должно следовать подлинное раскаяние. Пюре, продавленное сквозь густое сито, есть символ нашей решимости воздерживаться от греха. Дорогая и изысканная рыба минога напоминает об искуплении грехов: расплатимся за грехи наши, вернув все то, что присвоили незаконно, и удалим из сердец даже мысль о мести. Шафран, добавляемый во время поста в супы и соусы,-- символ райского блаженства, о котором мы должны помнить во всех наших действиях. Без шафрана не сварить вкусный суп или соус; точно так же не отведать нам супа духовного, если перед взором нашим не витают постоянно радости рая". Чтобы не нарушать стиль этих сравнений, скажу: многие столетия с тех пор варили свой суп на плите времени, и Великопостный салат с тех пор поиспортился. Да и в старые времена, думаю, нелегко было переварить эти вымученные символы, продавленные через сито аллегорий. БРАЧНЫЙ ДОГОВОР С ИИСУСОМ Одному французскому монаху пришла в голову оригинальная мысль: вместо того, чтобы печься о благе душевном одной из своих прихожанок посредством советов и наставлений, он решил в юридической форме обязать ее жить по христианским заветам. Аббат Жан-Батист Тьер, писатель-теолог и профессор парижского университета, обнаружил необычный документ и опубликовал его в своей книге о религиозных суевериях (Traite de superstions qui regardent les sacrements. Paris, 1703-- 1704). Документ этот -- брачный договор, заключенный неким отцом Арну, босоногим монахом-кармелитом, выступившим здесь в роли посаженного отца. В Обязательстве жениха слово в слово сказано следующее: "Я, Иисус, сын Бога единого, сим беру в жены Мадлен Гаслен и обещаю, что буду верным мужем и никогда ее не оставлю. В брачный залог обещаю ей свою милость до конца дней ее; обещаю, что после смерти получит она из наследства Отца моего. В сем заверяю документ подписью секретаря моего. Составлено в присутствии бессмертного Отца моего, возлюбленной матери моей, Марии, отца моего Св. Иосифа и всего небесного клира, в году 1650-м Рождества моего, в Иосифов день. Иисус, нареченный супруг верных мне душ. Мария, Божья матерь. Иосиф, муж Марии. Ангел-хранитель Мадлен. Заверил отец Арну, монах ордена босоногих кармелитов, недостойный секретарь Иисуса". А в чем же клялась, со своей стороны, невеста? "Я, Мадоон Гаслен, недостойная рабыня Иисуса -- иду в жены к возлюбленному моему Иисусу, в залог этого отдаю ему мое сердце и обещаю, что в жизни и смерти буду служить ему и выполнять все приказы его. Подтверждая слова свои, подписываюсь на сем, не подлежащем отмене и пересмотру договоре в присутствии Святой Троицы, Девы Марии, Святого Иосифа и достославного небесного клира, в году 1650-м от Рождества Христова, в Иосифов день. Мадлен, избранница Иисуса". (Прочее-- как выше). Чушь, конечно, неслыханная; но чушь эта прошла бы без сучка, без задоринки, если б Мадлен не была уже замужем. Христова жена так серьезно отнеслась к новому браку, что стала наотрез отвергать любовные притязания земного супруга. Тот некоторое время сносил вынужденный пост, но затем чаша его терпения переполнилась, и в отчаянии он обратился за помощью к отцам-кармелитам. Те долго качали головами, потом призвали к себе Мадлен, потолковали с ней и -- чтобы в дальнейшем у нее не было никаких колебаний в отношении супружеских обязанностей -- торжественно объявили брачный договор с Иисусом расторгнутым. А отца Арну, как был, босиком отослали в другой монастырь. интервью с иисусом христом На религиозной литературе не раз пытались греть руки и дельцы с тонким нюхом. Печатная рухлядь выкладывалась в первую очередь под ярмарочными шатрами. Откуда было знать простодушной ярмарочной публике, что за бред ей подсовывают в пахнущей ладаном обложке; покупатели охотно лезли в карман и выкладывали монеты за обещанное душеспасительное чтиво. На ярмарках близ Парижа в 1816 году, что называется, с руками отрывали одно такое издание. Мой источник (Moncelet Charles. Curiosites litteraires et bibliographiques. Paris, 1890) не упоминает заголовка, сообщая лишь, что книжка вышла тиражом в 100 000 экземпляров и рассказывала о том, как Святая Елизавета и Святая Бригитта взяли в раю интервью у Иисуса Христа. -- Господи,-- спросили они,-- мы хотели бы знать, сколько ударов Ты вынес во время страстей Твоих. Сестры мои, ради вас я пролил 62 000 слез и 97 307 капель крови, а святое тело мое подверглось 1667 ударам. По лицу ударили меня .... 110 раз. По шее ......... 120 раз. По спине ......... 380 раз. По груди ......... 43 раза. По голове ......... 85 раз. И так далее. Оплевали меня ....... 32 раза. Толкнули на землю ..... 83 раза. Дернули за бороду ...... 38 раз. Причинили ран терновым венцом 303 штуки. Из груди моей вылетело вздохов во имя вашего блаженства . . . 900 штук. Не хочется цитировать целиком эту кощунственную статистику. Те, кто старался удовлетворить духовный аппетит верующих великопостным салатом и сухарями, изготовленными в печи божьего благолепия, наверняка не думали, что безудержными преувеличениями своими они подадут пример спекулянтам от благолепия, выпустив их на толпу посетителей ярмарочных шатров и балаганов. НЕОБЫЧНЫЙ ГИМН ВО СЛАВУ ГОСПОДА Виктор Гюго во время своего изгнания участвовал в богослужении на острове Серк (Шарк), где его поразил странный текст одной песни. Позже он по памяти записал его и опубликовал в собрании своих сочинений. Текст, однако, не был полным. Французские этнографы, обратив на него внимание, начали поиски и с удивлением обнаружили, что и в других местах, особенно в церквах маленьких горных деревушек, паства с благоговением распевает одни и те же стихи, не замечая скрытого в них юмора. Полный текст звучит так: Tout le monde que Comme une charogne, N'y a que mon doux Jesus Qui sent l'eau de Cologne. N'y a que mon doux Sauveur Qui a la bonne odeur. Что можно перевести примерно следующим образом: Все люди на свете, Как падаль, зловонны. Один лишь Спаситель Пахнет одеколоном. Лишь один Иисус Христос Пахнет лучше всяких роз. КАТЕХИЗИС НАПОЛЕОНА В1806 году во Франции вышла книга "Catechisme de l'Empire francais" (Катехизис французской империи). Ниже заголовка значилось, что книга утверждена полномочным папским легатом, а еще ниже напечатан был декрет императора Наполеона, согласно которому французская католическая церковь с этого момента должна пользоваться только данным изданием. Верующие могли с благочестивым восторгом порадоваться, что государство и церковь наконец-то обменялись дружеским рукопожатием и теперь общими усилиями будут пролагать верующим путь к загробному блаженству. В катехизисе, однако, попадались странные вещи; читая, например, изложение и объяснение десяти заповедей, верующие, наверное, только рты открывали. За четвертой заповедью было подложено "кукушкино яйцо", и подложил его сам императорский орел. После заповеди "Чти отца своего и мать свою" шел такой текст: VII урок. Вопрос: Каковы обязанности верующих христиан по отношению к царствующей персоне и особенно к Наполеону I, императору нашему? Ответ: Верующие должны почитать и любить его, подчиняться ему, добросовестно выполнять обязанности, связанные с военной службой и уплатой налогов. Вопрос: Почему все это они должны соблюдать особенно по отношению к императору нашему? Ответ: Во-первых, потому, что Бог, создавший империи, распределивший их по воле своей и наделивший императора нашего щедрыми дарами на случай и войны и мира, сделал так, чтобы он был владыкой нашим, земным подобием и исполнителем Его воли. Почитать и любить императора нашего -- то же самое, что почитать и любить Бога. Во-вторых, потому, что Господь наш, Иисус Христос, учением своим и примером своим призывает воздать Богу Богово, а Цесарю -- Цесарево. Вопрос: Есть ли особые причины особо любить императора нашего. Наполеона I? Ответ: Есть. Он -- тот, кого Бог послал нам в трудную минуту, дабы укрепить культ святой религии наших отцов. Мудростью своей он восстановил общественный порядок, могучей дланью своей он защищает государство, глава вселенской церкви посвятил его в божьи помазанники. Вопрос: Что должны мы думать о тех, кто не выполняет обязанностей по отношению к императору нашему? Ответ: Как сказал апостол Павел, они восстают против самого Бога и потому заслуживают вечной кары. Вопрос: Распространяются ли обязанности наши перед императором и на его законных наследников? Ответ: Несомненно, ибо сказано, что Бог, господин земли и неба, подарил империи не только отдельным властителям, но семьям их... Объяснением "дружеского рукопожатия" было то, что Наполеон поднялся на трон не милостью божьей, а собственной милостью. Отсутствовал, таким образом, религиозный пьедестал, на котором должен был покоиться институт королевской власти. Поэтому и пришлось Наполеону заставить папу подлатать собрание старых догм новыми положениями. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава АВТОГРАФЫ С ТОГО СВЕТА  * АВТОГРАФЫ С ТОГО СВЕТА Рneumatologie positive et experimentale" -- т. е. "позитивная и экспериментальная спиритология" -- таково название книги, вышедшей в 1857 году в Париже и считающейся ныне у библиофилов огромной редкостью. Автор ее -- барон Л. Гольденштуббе, писатель-спирит. Речь в ней идет не о каких-то там пустяках. Барону удалось добиться феноменальных успехов в общении с духами: многие великие люди далекого или недавнего прошлого посылали ему на листке бумаги собственноручные послания или хотя бы удостоверяли подписью факт своего появления в этом мире. Сеанс проходил таким образом: барон приходил к могиле, к скульптурному изображению великого человека или к воздвигнутому ему памятнику. Клал туда лист бумаги, заверенный печатью или другим каким-либо отличительным знаком, и вместе со своей молодой сестрой, наделенной способностями медиума, вставал на колени и начинал горячо молиться. Через несколько минут на бумаге возникали написанные невидимой рукой слова. Эксперимент проходил при участии и контроле приглашенных высокопоставленных лиц. Среди них были два герцога, несколько графов, несколько писателей-спиритов и многочисленные "великосветские дамы". Места, где проводились эксперименты: кладбище Пер Лашез в Париже, собор в Сен-Дени с могилами королей, другие кладбища и церкви, парк в Версале, коллекция античных статуй в Лувре и т. д. Барон, видимо, полагал, что духи умерших бродят именно в этих местах и здесь проще всего взять у них интервью. Первый эксперимент проходил, в виде исключения, в парижской квартире барона, в годовщину смерти его отца, 17 августа 1856 года. У одного из свидетелей и контролеров, некоего графа Урша, возникло опасение: а вдруг им явится какой-нибудь злой дух и из чистого хулиганства надует честную компанию? Поэтому на листке бумаги сначала был задан один вопрос: "Веруете ли вы в Иисуса Христа?" Ответ был таков: "Je confesse Jesus en chair" (Верю в воплощение Христа). Удостоверив свою личность, дух старого барона написал несколько мудрых потусторонних изречений, которые вполне мог сказать и при жизни, и тем самым заложил основы позитивной спиритологии. 26 августа в одном из залов Лувра собралось небольшое, но изысканное общество. Лист бумаги был положен перед статуей императора Августа. Император-язычник выслушал молитву братьев-христиан и с готовностью, красивыми четкими буквами начертал свою подпись. Согласился расписаться на листке и Цицерон, находившийся в том же зале. Одна за другой следовали галереи Мюнхена, Вены. Здесь дали свои автографы такие античные знаменитости: Аполлоний Тианский, знаменитый древнегреческий маг (греческими буквами); Ганнибал; Ливия, жена императора Августа; император Пертинакс; Германик, брат императора Тиберия. Охотно давали свои автографы и великие люди нового времени: Вольтер, Руссо, Д'Аламбер, Дидро, Шиллер, Виланд и т. д. 20 ноября 1856 года шевельнулась рука Пушкина: он начертал -- по-русски -- три слова: "Вера, надежда, любовь". Автографы возникали чудесным образом. Брат и сестра углублялись в молитву, остальные пристально смотрели на бумагу. И вдруг на ней появлялись буквы, складывались в слова, в целые фразы. Все это было действительно неопровержимым доказательством загробного бытия. Однако у человека наших дней есть дурная привычка: он любит сомневаться. Я и сам, как "человек современный, задумался над вопросом: неужели, например, Абеляр на том свете позабыл латинский язык? Известно, что блестящий теолог XII века уже в 16 лет виртуозно владел латинским языком -- и вдруг в его автограф под номером 9 попадает грубейшая орфографическая ошибка. Он неправильно склоняет имя Adamus: дважды упоминая его, он дважды вместо Adamum пишет просто Adam. Да и почерк его так неуверен, словно принадлежит какому-нибудь нерадивому школьнику XIX века. Естественно, после Абеляра барон попытался уловить в свои сети и Элоизу. Ведь имена обоих прославила главным образом та высокая, чистая, как кристалл, любовь, плодом которой, среди прочего, стал и ребенок. Элоиза не только ничего не забыла, но, напротив, на том свете продолжала свое образование, следя, в частности, за развитием французского языка. Свое послание она написала не на старофранцузском, сейчас почти никому не понятном, а на современном литературном языке: "L'amour qui nous reunit a fait tout notre bonheur" (Любовь, что нас соединила, составила все наше счастье). Но это еще не все. На парижском кладбище Пер Лашез, в день поминовения, сентиментальные девушки-продавщицы осыпают цветами плиту, под которой якобы обрели вечный покой Абеляр и Элоиза. Сюда и положил барон свой листок, чтобы вызвать души влюбленных, наверняка околачивающиеся где-нибудь поблизости. В действительности же под этой плитой никто не покоится. В том, что легендарные влюбленные оказались соединенными после смерти, повинен только досужий вымысел. Так что барон со своим запросом заведомо стучался не в ту дверь. На подобные наивные фальсификации не стоит тратить и слов. Нынешнего читателя интересует скорее вопрос: каким образом барону удалось вводить свидетелей в заблуждение? Максимилиан Перти в своей книге (Die mystischen Erscheinungen der menschlichen Natur. (Leipzig und Heidelberg, 1872), посвященной всякого рода оккультным явлениям, объясняет загадку тем, что речь здесь идет о магических силах: молодая баронесса якобы заставляла появляться буквы на бумаге с помощью своих способностей медиума. Я бы предпочел искать объяснение в другом. Могло ли вообще быть, что буквы сами выступали на бумаге? Спиритизм, как правило, состоит в близком родстве с иллюзионизмом, с фокусами; кто знает, какими приемами баронесса воздействовала на верящих ей, более того -- желающих верить ей зрителей (Одного из них книга упоминает под именем -- в немецком написании -- Shakovszky и рекомендует как главу московских дворян. Кто-то из читателей моего экземпляра еще в прошлом веке исправил на полях это имя так: Shafkopfsky)? В дополнение вот еще что. В 80-х годах прошлого века круги спиритов облетела весть о сенсационном оккультном феномене. Сначала о нем, опираясь на рассказ очевидца, писал Роберт Дейл Оуэн, известный американский публицист и спирит; затем то же явление было подробно описано в книге А. Н. Аксакова "Animismus und Spiritismus", вышедшей на немецком языке. Место действия: пансион благородных девиц в окрестностях Риги. Сюда принимали барышень из знатных семей; в пансионе их содержалось сорок две. В 1842 году дирекция взяла в пансион воспитательницу-француженку по имени Эмили Саже. Тридцатидвухлетняя красивая дама обладала блестящими способностями, дело свое выполняла безупречно, все ее любили и уважали. Но вот вокруг нее стали происходить странные вещи. Из больших окон классной комнаты воспитанницы могли видеть сад, где мадемуазель Эмили как раз пропалывала клумбу и ухаживала за цветами. И в то же время она появилась в классной комнате, в кресле для классной дамы, молчаливая и неподвижная. Девушки оцепенели от испуга. Две воспитанницы посмелее приблизились к креслу и коснулись странной фигуры, второй экземпляр которой прилежно трудился в саду. Пальцы их прошли сквозь бесплотную фигуру, как сквозь воздух. Мадемуазель Эмили являлась в двух экземплярах еще много раз на протяжении целых полутора лет. Об этом узнала дирекция; но выдать расчет старательной и умной француженке, хорошей воспитательнице, долго никто не решался. В конце концов это все же вынуждены были сделать: слухи о странном явлении дошли до родителей, и те стали забирать своих дочерей из заведения, так что пансион едва не прогорел. Эмили со слезами жаловалась очевидцу, что это уже девятнадцатое место, откуда ее увольняют из-за необычной ее способности. Затем она куда-то уехала; очевидец больше никогда не слышал о ней. Ради полноты истины писатель мог бы обратиться за справками в дирекцию пансиона, который тогда еще существовал; однако он счел это излишним: настолько верил он в правдивость очевидца. Я должен, наконец, сказать, кто же был этот очевидец. Точнее, очевидица. Ею была баронесса Юлия Гольденштуббе, которая в тринадцатилетнем возрасте воспитывалась в том самом пансионе, а в 1856 году, во время проведения вместе с братом знаменитых спиритических сеансов, рассказала эту историю Роберту Дейлу Оуэну. Кто же после этого может сомневаться в правдивости ее слов! Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава ЛИТЕРАТУРА О ВАМПИРАХ  * ЛИТЕРАТУРА О ВАМПИРАХ Тело человека-вампира в могиле не подвержено тлению; в жилах его течет теплая кровь, иногда он даже дышит. Сохраняет он свое тело и кровь свежими потому, что каждую ночь выходит из могилы и, придя к выбранной жертве, перекусывает ей жилу на шее и сосет кровь. Жертва со дня на день слабеет, теряет силы, хотя признаков какой-либо болезни не видно, если не считать синеватых пятен на шее, которые и выдают причину беды. Жертва вампира тоже становится вампиром, то есть после смерти проделывает с живыми то же самое, что с ней делал первый вампир; так случается, что в какой-то деревне люди мрут без всякой на то причины. Однако мудрая природа, напустившая на человечество вампиров, дала и средство защиты от них: могилу человека, заподозренного в том, что он вампир, нужно разрыть и, если труп выглядит свежим, воткнуть в сердце кол, отрезать голову и сжечь ее вместе с телом. Там, где применят такой домашний метод лечения, напасть мгновенно прекратится. Вот вкратце все, что следует знать о вампирах. Нас, венгров, все это особенно интересует потому, что в 20-- 30-х годах XVIII века по всей Европе ходили страшные рассказы о разгуле вампиров в Венгрии. Не только газеты полны были такими известиями: появился целый ряд книг и трактатов о вампирах; вампиры наши проникли даже в зал заседаний берлинской Академии наук. Михаэль Ранфт в своем трактате (Tractat von dem Kauen und Schmatzen der Todten in Grabern, worin die wahre Beschaffenheit derer Hungarischen Vampyrs und Blut-Sauger gezeigt etc. Leipzig, 1734.) пишет, что о вампирах говорят в обществе всюду, и в высших кругах, и в компаниях простых горожан, и "даже дамы рассуждают о том же". Посетитель лейпцигской книжной ярмарки, заходя в книжные лавки, всюду видел истории про вампиров. Ранфт собрал даже библиографию по теме: лишь в 1732-- 1733 годах, по его подсчетам, вышло двадцать таких изданий! Волна бури, поднятой вокруг вампиров, выплеснулась и на литературный берег. Мы знаем роман Брама Штойера "Дракула", кинофильм, снятый по нему, и прочие кошмарные истории. Нет смысла расходовать на них бумагу. Но не лишена интереса одна книга, вышедшая в 1849 году в Веймаре; автором ее значится венгр, Ференц Керешхази. Название ее: "Die Vampyrbrant" (Невеста вампира). Это -- втиснутая в форму романа всякая всячина: известные истории про вампиров вперемежку с цыганскими легендами, предсказанием будущего, оборотнями, этнографическими описаниями, Йошкой Шобри и Банди Андялом -- словом, со всей той экзотикой, которую в те времена открывал для себя иностранец, приезжающий в Венгрию. Самое интересное здесь то, что венгерского писателя Ференца Керешхази в действительности не существовало. Книгу, по всей вероятности, написал немец Норк, который в предисловии говорит о себе как о хранителе рукописи рано умершего Керешхази. В общем, это довольно доброжелательная книга; в ней с улыбкой рассказан даже такой эпизод, якобы происшедший с героем книги: трясясь в своем экипаже по скверной дороге, он взмолился в отчаянии: "О Gott" (О, боже! (нем.)), на что возница высокомерно заметил: "Да как же, барин, вам господь поможет, когда вы с ним говорите на таком языке, которого он не понимает". Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава ИНФЕРНОГРАФИЯ  * ИНФЕРНОГРАФИЯ Речь здесь пойдет не о религиозных учениях о преисподней. Все знают: самые разные религии утверждают, что есть где-то ужасное место, где грешники несут заслуженное наказание,-- и все знают, насколько слабо картина грядущих мук удерживает людей от греха. Не интересуют меня ни кошмарные видения душевнобольных, одержимых религиозной манией, ни ужасы, описанные в средневековых хрониках. Речь пойдет только о книгах, авторы которых с научной дотошностью пытались найти ответ на вопрос: где, собственно говоря, находится ад и каково его внутреннее устройство? Не буду я говорить здесь и об адском путеводителе Данте. Это лишь поэтический шедевр. В 1621 году вышла книга профессора Миланского университета Антонио Руски об аде и демонах (De inferno et statu daemonum ante mundi exitium). Автор, известный в свое время авторитет в сфере инфернологии, опровергает один за другим ложные взгляды прочих писателей. Ад, по его мнению, нужно искать не на Северном или Южном полюсе, не в хвосте какой-то кометы, не на Луне и не на Солнце. Ад находится в чреве земли, в царстве вечного огня; через кратеры больших вулканов можно даже проникнуть в это огненное чрево. Прочие части книги не представляют особого интереса. Автор проштудировал мнения на этот счет трехсот отцов церкви и на шестистах страницах изложил все, что можно извлечь из их писаний. В одном месте, впрочем, он словно бы споткнулся. Отцы церкви пугают грешников не только разными видами огненных мук, но и страшным, пронизывающим до костей, неодолимым холодом. Но откуда берется холод в царстве вечного огня? Пламя не способно родить холод, это противоречит его природе. Огонь может лишь нагреть воду, но не остудить ее. Однако за старинного мыслителя можно не опасаться. Если у него нет никаких аргументов, на сцену выходит решающий довод: "Бог, который создал огонь, в силах получить из него и мороз". Возразить на это нечего. Через несколько лет, в 1631 году, подал голос еще один инфернолог, Иеремия Дрексель, придворный священник баварского курфюрста Максимилиана; этот стращал верующих книгой "Infernus damnatorum cancer et ragus". Особенно впечатляюще пишет он о том, что адские муки -- вечны. Прежде всего здесь встает вопрос: почему эти муки должны продолжаться вечно. Ответ гениально прост: "Осужденные божьим судом, терпя наказания, возносят хулу на Бога и тем самым совершают все новые прегрешения, а потому должны постоянно нести наказания" (Nec mirum damnatos semper torqueri: continue blasphemant: et sic quasi peccant semper, ergo plectuntur.). Ничего не скажешь: ясней ясного. Потруднее было бы решить великий парадокс: вечна ли вечность? Но наш автор с этим легко справляется: "Представим себе огромные горы, что тянутся во все стороны света и поднимаются до самого неба, а состоят из мельчайших песчинок. Представим далее, что каждые сто миллионов столетий прилетает воробей и уносит в клюве одну лишь песчинку. Вечность продолжается до тех пор, пока последняя песчинка не будет унесена". Или: "Представим себе муху, которая ежеминутно выпивает одну каплю из воды океанов. Вечность продолжается до тех пор, пока океаны не высохнут до дна". Правда, даже богатая фантазия автора не помогла ему решить парадокс до конца: вечность у него все же конечна. Уклонился он и от другого вопроса: куда воробей уносит песчинки? Где собираются вновь те капли воды, что выпивает из океана муха? Пожалуй, ему нужно было бы завершить свои сравнения так: и тут все начинается заново. Подробно описывает преисподнюю и ее устройство Юстус Георг Шоттель, советник при Брауншвейгском и Люнебургском дворе, в своей книге, появившейся в 1670 году. Уже заголовок ее должен вызвать благотворный страх в тех, кто склонен к греху: "Ужасное описание и изображение ада и адских мук" (Grausame Beschreibung und Vorstellung der hollischen Qual). Не доверяя читательскому воображению, автор дает совершенно точную картину ада. По его утверждениям, это невероятной величины огненное колесо. Надпись на ступице гласит, что вращение его вечно ("Ewig bin, ewig herum"). Все оно представляет собой сплошной океан огня, и надписи на отдельных спицах указывают, какие муки ждут грешников. Голод и жажда. Зловоние и тьма. Горящая смола -- 1000 лет, горящая сера -- 20 000 лет, скрежет зубовный -- 100 000 лет. Все это -- лишь телесные муки (Poena positiva). Надписи по окружности колеса перечисляют и муки душевные (Poena privativa): страх, раскаяние, отчаяние и т. д. Колесо состоит из огнеупорного железа и нисколько не портится, совершая многие сотни миллионов оборотов, каждый из которых длится миллион лет. Наказание огнем производится таким образом: грешник сто лет лежит над огнем на левом боку, тысячу лет -- на правом, двадцать тысяч -- на спине и сто тысяч -- на животе. А потом поджаривание начинается снова -- сообщает автор, которого, видно, сам бог наказал скрипучим, как немазаное колесо, воображением. Но тщетно пылал адский огонь в такого рода литературе: интерес к ней читателей все слабел, примитивные детские сказки не пугали даже старушек. Тем удивительней был неожиданный успех одной книги, написанной уже в прошлом веке. Сочинил ее некий отец Фарнис (Furniss), англичанин, иезуит. Книга называлась "Зрелище ада" ("The Sight of Hell") и вышла в 1861 году. Секрет успеха крылся в том, что зрители восприняли сочинение отца Фарниса как юмористическое произведение и ужасно смеялись над изображенными в нем ужасами. Дело в том, что автор от большого старания забрел в те части ада, которые доселе оставались неизвестными, и, в частности, туда, где несут наказание за земные грехи дети. Одна шестнадцатилетняя девочка попадает сюда за то, что красила лицо, посещала танцевальную школу и по воскресеньям гуляла в парке, вместо того, чтобы идти в церковь. Расплата за неправильное поведение не замедлила наступить: вскоре она попала в ад, где до скончания веков будет стоять босиком на докрасна раскаленном пороге. Другая юная девочка ночами бродила по улицам, "занималась предосудительными делами". За что и была по заслугам осуждена на муки в печи огненной, откуда вечно будут нестись ее душераздирающие вопли. В ад попала и девочка, ходившая вместо мессы в театр. Ей досталось особо страшное наказание: в жилах у нее закипела кровь, а в костях -- костный мозг; причем она сама могла слышать их клокотание. Один мальчик попал в дурную компанию и никогда не слушал мессу. Надо ли удивляться, что теперь его по шею окунают в котел с кипятком, под которым пылает вечный огонь. Читатель может сказать, что одна ласточка весны не делает и три эти книги, написанные без лишнего ума, не имеют ни малейшего отношения к догмам религии, являясь не более чем курьезом. Однако другая мудрость гласит: глупость -- заразительна. В прошлом веке один библиофил, И. Г. Т. Грессе, составил исключительно интересную библиографию литературы о научных суевериях былых эпох (Grasse Y. G. Т. Bibliotheca magica et pneumatica. Leipzig, 1843). Две главы в ней занимают ученые-инфернологи. Я отбросил тех, чьи книги не полностью посвящены этой теме, и получил цифру, которая поневоле внушает мысль о дьявольском вмешательстве: в списке осталось ровно сто книг. Судя по заголовкам, большинство авторов ломало голову над все тем же парадоксом: есть ли конец у бесконечности? Кроме того, весьма занимал их вопрос, какие методы мучений преобладают в аду и вообще, где находится ад. Я упоминал уже разные научные концепции относительно местонахождения ада. В библиографии Грессе я нашел и такого автора, который убежден, что ад находится на солнце. Книга его носит такое название: "Размышления Швиндена о сущности адского огня и о месте ада, в которых особенно рассматривается вопрос, что ад следует искать на солнце" (Имя автора правильно -- Суинден (Swinden). Он был англиканским священником в Кэкстоне, графство Кент.) (немецкий перевод: 1728, без указания места издания). Были авторы, снабдившие свои книги иллюстрациями, дабы читатель как можно нагляднее представлял себе место, где вечно слышны стоны и скрежет зубовный. Такова, например, книга Джованни Баттисты Манни, монаха-доминиканца, о вечных адских страданиях (по-немецки вышла в Нюрнберге в 1677 году). Заголовок ее мало о чем говорит, но из другого источника известно о ней больше (О ней пишет Джеймс Мью: Mew James. Traditional Aspects of Hell. London, 1903). Манни считает, что страшное, почти непереносимое мучение доставляет человеку сам вид чертей. Он ссылается при этом на Св. Катарину, которая в своих видениях заглянула в ад -- и, вспоминая о чертях, говорит, что предпочла бы до Страшного суда ходить босиком по улицам, выложенным раскаленными углями, чем один раз увидеть черта. Автор пишет о некоем человеке, который повстречался где-то с двумя чертями. Человек этот тоже говорил, что пусть лучше его столкнут в озеро из расплавленного металла, чем встретиться с третьим чертом. А ведь в аду демонам несть числа. Иллюстрация показывает всего трех адских чудищ, но и этого вполне достаточно, чтобы у неискушенного читателя побежали мурашки по спине. А если бы он их увидел в бесчисленном множестве!.. Лишь отчасти относится сюда книга каноника Франсуа Арну "Чудеса потустороннего мира: страшные муки ада и дивные наслаждения рая" (Arnoult Francois. Les merveilles de 1'autre monde, les horribles tourments de 1'enfer et les admirables joyes du paradis. Arras, 1616. Автора не следует путать с Жаном Арну, исповедником французского короля Людовика XIII. Неизвестно, от чего он помешался: не от тех ли тайн, что шептал ему король,-- факт тот, что помешался. Он воображал себя петухом: велел установить в своей комнате перекладину и на ночь влезал на этот насест, а зарю приветствовал громким кукареканьем.). То, что касается рая, я вынужден отложить до следующей главы; относительно же мук, грозящих в аду, достаточно рассказать о главе, в которой перечисляются наказания за прелюбодеяния. В месте сем, пишет каноник, забудьте о всяких белилах и румянах, о нарядной одежде. Грешных женщин и девиц обнаженными приводят показывать остальным обитателям ада, открывая самые потаенные части их тела, которыми они грешили здесь, на земле. В воображении каноника эта унизительная процедура протекает следующим образом: "Что вы скажете, дамы, когда черти под гром труб будут таскать вас по широким площадям ада и, хохоча мерзко, выкрикивать: "Глядите, вот прелюбодейка, вот шлюха, вот благородная дама, зовут ее так-то и так-то, живет она там-то и там-то, занималась прелюбодеянием с тем-то и тем-то, столько-то и столько-то раз". И все это услышат ваши родители, мужья, братья, сестры, родственники. (Здесь он осторожно добавляет: если они попали сюда же.) И сбегутся завистливые соседи (эти уже тоже здесь?) и, смеясь во все горло, станут кричать чертям: так ее, так ее, терзайте, мучьте потаскуху столько, сколько она грешила!" Не будем, однако, подозревать каноника в женоненавистничестве. Сурово расправляется он и с морально неустойчивыми мужчинами. Вместо мягкого ложа нечистой любви они будут лежать на раскаленной плите, в наказание за бесчестные объятия огненный змей обовьет их тела, изрыгая серное пламя и вдыхая в них серные газы, которые сожгут им внутренности и будут терзать их невыносимыми коликами... Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава КНИГИ О РАЕ  * КНИГИ О РАЕ Теперь мы попросим каноника Арну провести нас по райским полям. Фантазия его и здесь поднимается высоко -- однако что-то словно бы связывает ее с землей: Арну никак не может оторваться от земных образов и ассоциаций. Устроен рай точно по подобию старой Франции. Бог в нем -- король, архангелы -- его придворные. Дева Мария -- королева, святые девственницы -- ее придворные и наперсницы. Из девяти ангельских сонмов набирается целая табель о рангах: герцоги, графы, маркизы, бароны; святые образуют дворянство, а удостоившиеся блаженства -- народ. Иисус Христос -- верховный судья, евангелисты -- его секретари. (Чисто феодальная структура. Конституции -- никакой.) Дворец господа состоит из семи этажей: собственно, это семь этажей небес. Каждый этаж охраняется ангелом в капитанском чине; подчиненная ему охрана обитает в хрустальном дворце. Во дворце -- 1200 окон, это звезды; два самых больших окна -- солнце и луна. Здесь нет земных забот, нет печали, нет страха смерти. Это -- царство блаженства и радости. Здесь у всех лишь одна забота: как бы поприятнее провести время, наслаждаясь отдыхом и не ведая труда. Наслаждения, захлестывающие удостоившихся блаженства, относятся к земным радостям в той же пропорции, в какой море относится к капле. Тело блаженных сияет, как солнце, с той лишь разницей, что сияние это в семь раз сильнее солнечного. И сияющие эти тела совершенно прозрачны, каждая частица их словно бы сделана из хрусталя. Интересно, что фантазия каноника предваряет здесь еще не открытый рентген... В то же время, однако, он позабыл все, что писал о распутных женщинах, которых раздетыми показывают в аду. То, что там в естественности своей было позором, здесь сверкает в семь раз ярче солнца. Арну даже добавляет, что "Господь этим дает понять, как он ценит даже мельчайшую частицу уподобившегося ему нашего тела". Сверкающие эти фигуры так сильны, что любая из них способна была бы взять земной шар и играть им, словно мячиком Глаза у блаженных в тысячи и тысячи раз зорче, чем на земле. Они видят под собой солнце, луну, звезды -- но они могут видеть и края, где родились, свой дом, семью, родственников, знакомых (разумеется, если те не попали в ад). Тело праведных источает аромат, словно сосуд, полный роз, гвоздик, разных прочих цветов, амбры и мускуса. Этот же запах, только в несколько раз более сильный, исходит от тел Марии и Иисуса; кроме того, весь рай залит сладким, словно корица (?), ароматом, льющимся из тела Господа. "А можно ли описать наслаждение сладостных поцелуев, чистых объятий и святых прикосновений (saints attouchements), в которых ни Мария, ни даже сам Спаситель не отказывают ни одному из праведников". Блаженным нет нужды поддерживать свои силы едой и питьем, поскольку они и так бессмертны. Но, чтобы уж и язык не остался обделенным райскими наслаждениями, в раю существует дивно пахнущий, вкусом же заменяющий хоть тысячу ростбифов и отбивных напиток -- вроде слюны (salive). Тут автор снова вступает в противоречие с самим собой. Несколькими страницами раньше он говорит о великолепных банкетах, которые серафимы, херувимы и прочие генералы ангельских сонмов устраивают в честь праведников. Торжественные эти пиры невероятно многочисленны. Кроме праведников, туда приглашаются все святые, обитающие на небесах, и десять тысяч великомучеников, и принявшие мученическую смерть одиннадцать тысяч девственниц. "О, достославные гости,-- с воодушевлением восклицает каноник,-- о, дивный стол, достойный господа и его избранников!" А на дивном том столе -- только слюни!.. Остаются еще наслаждения для слуха. В раю действует хор из тысячи миллионов певцов; дирижер в нем -- сам Христос. Он задает тон, и по его знаку огромный хор затягивает только что сочиненный мотет. Каноник рассказывает и о том, как совершается в небесах прием новых душ, удостоившихся райского блаженства. Навстречу им распахиваются райские врата, столпившиеся обитатели рая видят приближающегося праведника, а когда тот прибывает на небо, радостно обнимают его. Затем отряженные для этого ангелы ведут нового райского жителя пред очи господни. Он вступает в тронный зал, в глубине которого на высоком троне восседает бог, и преклоняет перед ним колени. Тогда бог сходит к нему, обнимает нового гостя и касается его лба поцелуем. После этого новичок становится полноправным членом небесного коллектива, и все пять органов его чувств могут теперь хмелеть от райских блаженств. Читатель, вероятно, подумает, что это гротескное порождение религиозной фантазии не имеет себе равных в теологической литературе. Читатель ошибается. В 1631 году увидела свет книга испанского иезуита Энрикеса "О том, чем занимаются святые в раю" (Об этой книге я знаю лишь то, что сообщает о ней Г. П. Филом-нест (Габриель Пеньо): Philomneste G. P. Le livre des singularites. Dijon et Paris, 1841, p. 416) (под святыми автор понимает всех жителей рая). Самым-самым главным наслаждением является бассейн с приятной водой. Блаженные плавают в нем наподобие рыб, а зрители с большим удовольствием созерцают их с берега. Женщины в раю носят точно такие же красивые платья и точно так же украшают себя, как и в земной своей жизни. Красивее всех одеваются ангелы: они ходят в женской одежде, в юбках "вертюгаден" (vertugadin -- модная в те времена пышная юбка на обручах); волосы у них завиты и уложены; белье сшито из самой тонкой льняной ткани. Светская жизнь в раю бьет ключом; праздники, балы и балеты сменяют друг друга; весь рай звенит от песен; женщины поют столь сладкозвучно, что не уступают жаворонкам и соловьям. Пожалуй, этого достаточно, чтобы зачислить отца Энрикеса сто первым после ста инфернологов. Однако просто ума не приложу, где найти местечко для священника Томаса Бостона (1672-- 1732), одного из самых популярных проповедников Шотландии. Тираж его книги "Human Nature in its Fourfold State" (Человеческая натура в четырех состояниях) превышает тираж почти всех теологических трудов той эпохи. В ней он пишет и о райских радостях. В том числе и о том, что за наслаждение для блаженных -- видеть поднимающиеся из ада столбы дыма. В такие моменты они думают о страданиях грешников и, еще больше ценя свое счастье, поют аллилуйю. Некрасиво, ей-богу Возвратимся ненадолго к инфернологии. Специалисты по аду размышляют и о том, сколько грешников там находится. В одном они все соглашаются: в том, что со времен Адама число это выросло невероятно и места в аду остается все меньше. Один инфернолог из ста придумал даже некий ключ и с его помощью пришел к выводу, что число грешников составляет квадриллион. Или, если выразить в цифрах: 1 000 000 000 000 000 000 000 000. Если так пойдет дальше, то скоро в аду яблоку негде будет упасть. В раю же о чем-либо подобном нет речи. Там места вдоволь. Там спокойно умещается и бассейн, и театры, и залы для различных увеселений и торжественных празднеств. Все это объясняется тем, что праведников куда меньше, чем грешников. Так выглядит пропорция грехов и добродетелей человечества в зеркале гротескной теологии. Устами младенцев и безумцев глаголет истина. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава МЕЦЕНАТЫ И ГОНОРАРЫ  * МЕЦЕНАТЫ И ГОНОРАРЫ Давно минул золотой век, когда Софокл за свои трагедии был вознагражден лишь венком из дубовых листьев. Слава -- это прекрасно, но какой толк мог бы извлечь из этого венка, скажем, наш Шебештен Тиноди Лантош, который говорил о себе в стихах: "Лишь дыханьем руки грею". Что из того, что поэт пил из кастальского родника: даже к такому напитку требовалась какая-то пища. А времена были такие, что не было рядом руки издателя, который бы хоть что-то бросил в тощий его кошелек. Единственной надеждой был меценат. Когда не существовало еще литературных союзов и фондов, одни лишь вельможи и князья брали на себя обязанность вознаградить труд поэта. Размер вознаграждения, конечно, зависел не от эстетической ценности произведения. Единственным мерилом его была прихоть, то широко, то чуть-чуть приоткрывающая для поэта набитый господский карман. Один из персонажей Петрония, поэт Эумольп, хвастливо говорит, что имя его известно всему свету. "Почему же ты ходишь в драной одежде, если ты такой великий поэт?" -- спрашивают его. "Именно потому",-- отвечает он. Однако о наградах, полученных некоторыми поэтами, сохранились поражающие воображение сведения. Императору Августу так понравилась одна трагедия Вария, что он отвалил счастливому автору миллион сестерциев. Близкому другу Вария, Вергилию, также рекой текли императорские милости. После смерти Вергилия его наследство составило десять миллионов сестерциев! Третий друг, Гораций, благодаря щедрости Мецената мог без забот творить свои стихи, что "долговечней металла". И как имя Горация стало бессмертным, так имя Мецената превратилось в вечный символ покровителя поэзии и искусства. Лучшим примером каприза владыки может служить история взаимоотношений одного греческого поэта и Александра Македонского. Поэт так долго надоедал царю, что тот наконец заключил с ним джентльменское соглашение. Хорошо, пусть он воспевает его, Александра, славные подвиги -- за каждую хорошую строчку он получит один золотой. Но только за хорошую строчку. Плохие строчки тоже упоминались в договоре; за них поэт должен был подставлять не ладонь, а щеку: одна строка -- одна оплеуха. Говорят, в результате кошелек у поэта так и не распух, но зато распухла физиономия. Владыки, ценители прекрасного, вообще любили платить построчно. Так, Оппиан прочитал императору Марку Аврелию две свои поэмы, об охоте и рыбной ловле, и в благодарность за полученное удовольствие тот отвалил ему по золотому за строчку. Если верить жившему позже историку Суиду, в обеих поэмах было вместе двадцать тысяч строк. Что же заслужил бедняга император, выслушавший такое количество виршей Величайшему персидскому поэту Фирдоуси один шах поручил написать в стихах историю правителей Персии, обещая за каждое двустишие по золотому. Тридцать лет проработал Фирдоуси над поэмой -- и закончил ее, когда ему уже было под семьдесят. Шестьдесят тысяч двустиший "Книги королей" увековечили героические деяния предков заказчика. Однако если человек сидит на троне из чистого золота, это отнюдь не значит еще, что он человек слова. Правда, от построчной платы шах не отказался -- он только о золоте не желал ничего слышать. Вместо шестидесяти тысяч золотых он выдал поэту столько же серебряных монет. Высочайшая скупость так опечалила Фирдоуси, что он раздал деньги слугам и навсегда попрощался с золотыми ли, с серебряными ли вратами персидского двора. Если уж мы коснулись вопроса верности данному слову, я перепрыгну несколько столетий, чтобы воздать должное щедрости английского короля Якова I. Награжден был некто Джон Стоу, бедняк, несколько десятилетий собиравший материал для главного труда своей жизни. Он пешком обошел всю Англию, вместо обеда глотал архивную пыль -- и наконец его работа, летопись английской истории, была завершена. Награда не заставила себя ждать. Известен выданный Стоу диплом, скрепленный большой королевской печатью. Вот что в нем сказано. "Имея в виду, что возлюбленный подданный наш, Джон Стоу, сорок пять лет собирал материалы для составления хроники Англии и еще восемь лет работал над историей Лондона и Вестминстера, то есть почти всю жизнь служил родине,-- в награду за эту большую работу Мы милостиво позволяем ему у подданных наших на свои личные нужды собирать милостыню. Срок действия разрешения -- один год". Великодушный жест короля требует пояснения. В Англии боролись с нищенством довольно оригинальным способом: нищих просто отправляли на виселицу. За тридцать семь лет правления Генриха VIII было повешено несколько тысяч человек. Яков I, таким образом, не только избавил писателя от сурового наказания за попрошайничество, но и предоставил англичанам возможность выразить Джону Стоу свою благодарность. Правда, плоды благодарности были довольно скудными. В одном из приходов Лондон-Сити ученому, например, удалось собрать у верноподданных его величества всего семь с половиной шиллингов. Сам король в свой карман не решился лезть. С его стороны большая милость -- вообще взять перо ради какого-то бродяги-писателя. Чтобы закончить поучительную историю Джона Стоу, скажу еще: прах его покоится в церкви того самого прихода, который вознаградил его многолетнюю службу для родины семью с половиной шиллингами. Над могилой стоит бюст, изображающий писателя за работой с настоящим гусиным пером в руке. Каждый год, в день смерти Стоу, у могилы его собираются знатные люди Лондон-Сити; после службы лорд-мэр подходит к статуе, вынимает из гипсовых пальцев перо и кладет туда новое. Это перо, каждый год обновляемое, символизирует бессмертие историка Лондона... Но где, спрашивается, то перо, которым Яков I подписал разрешение протягивать руку за милостыней? И в какой церкви устраивают службу в его память? Случай Джона Стоу наглядно показывает -- есть два вида литературных наград: один вид достается счастливцам при жизни, другой благодарное потомство вручает пасынкам судьбы после их смерти. Настоящим, в хорошем смысле слова, меценатом был Людовик XIV. История возводит против него немало тяжких обвинений, и все они справедливы; но нельзя забывать при этом, что в годы его правления на вечнозеленом дереве французской литературы созрело немало прекрасных плодов. Король-Солнце разбрасывал литературные премии не капризной рукой, не от случая к случаю: нет, он велел переписать всех писателей и назначить им что-то вроде стипендии. Размер ее колебался от 800 до 3000 ливров в год. Составить список, в котором писатели располагались бы соответственно заслугам, король поручил своему министру, Кольберу. Тот передал поручение Шаплену, самому модному в ту эпоху поэту, чье имя сейчас знают разве что составители энциклопедий. Список, вышедший из рук Шаплена, имел странный вид. Многие бездарные стихоплеты удостоены были в нем стипендии куда выше 1000 ливров, тогда как Мольеру досталась лишь тысяча, Расину же -- и того меньше: 800. Возглавлял список, естественно, сам Шаплен, возле его имени стояла скромная приписка: "Г-ну Шаплену, величайшему французскому поэту из всех, кто когда-либо жил на свете,-- 3000 ливров". Кроме более или менее регулярных гонораров, поступающих от меценатов, писатель мог надеяться еще на один источник -- литературную премию. Первая литературная премия была предложена соискателям в Риме, в эпоху императора Августа: по греческому образцу это был венок, дубовый или лавровый. При Домициане процедура увенчания проходила в Капитолии. Позже, в средние века, когда воскрешен был обычай увенчания поэтов, Капитолий снова стал ареной торжеств. Здесь 8 апреля 1341 года, в воскресенье Пасхи, был увенчан венком Петрарка. Текст врученного ему диплома гласил: "Мы, нижеподписавшиеся сенаторы, сим объявляем Франческо Петрарку великим поэтом и великим историком, в знак чего возлагаем на главу его лавровый венок. Вместе с тем именем короля Роберта, сената и народа Рима представляем ему право как здесь, в Священном городе, так и в любом другом месте делать доклады по любым вопросам поэзии и истории, организовывать диспуты, толковать старые книги и писать новые, сочинять стихи, которые с божьей помощью да будут иметь вечную жизнь." Право это означало нечто большее, чем разрешение короля Якова собирать милостыню. В те времена цензура не удовлетворялась конфискацией книг, противоречащих церковным и светским законам, а отправляла их на костер вместе с автором. Так что диплом выражал полное доверие к поэту. Институт "poeta laureatus" (поэт, увенчанный лаврами) переняли и императоры Священной Римской империи, которые раздавали венки направо и налево, в том числе таким поэтам, чья слава рассыпалась в прах раньше, чем лавровые листья их венков. Сегодня "увенчанные лаврами поэты" существуют лишь в одной стране -- Англии. Звание это утверждается королевским указом, к нему прилагается неплохое годовое жалованье. Прежде жалованье включало в себя и натуральную часть -- бочку испанского вина. Трезвые англичане не позволяли себе уходить мыслью в туманную сферу мифологии и справедливо считали, что кастальский ключ -- это, конечно, хорошо, но огненные испанские вина надежнее возбуждают творческое вдохновение. В истории литературных премий есть один совершенно необычный случай, когда победитель поэтического турнира получил награду куда более дорогую, чем венок или деньги,-- королевскую корону. Этот случай рассказывает датский летописец Сакс Грамматик (XII в.) в своей книге об истории Дании. Умер король Фрото, и не осталось у него наследников. И тогда вожди народа решили: пусть принадлежит трон тому, кто лучше всех увековечит в стихах славные дела умершего короля. Победителем стал бард Хьярно, он и получил корону Дании. Под конец перед нами встает один вопрос: всегда ли премию -- будь то деньги или лавровый венок -- получали те, кто ее заслужил? Увы, не всегда. Имена победителей конкурсов в Капитолии едва нам известны; одно мы знаем твердо: великих поэтов среди них не было. Маленькие же попадались, даже в буквальном смысле слова: например, в 110 г.н.э. венок был единогласно присужден Валерию Пуденсу, тринадцатилетнему мальчику. Да стоит ли так далеко уходить в глубь времен! Мы знаем, что и наш Йожеф Катона попытался выступить со своим "Баном Банком" в конкурсе, объявленном трансильванским журналом. Результат: из двенадцати присланных пьес жюри удостоило похвалы пять; о "Бане Банке" никто не заикнулся. Правда, перечень лауреат