команды и перебрасывать друг другу мяч. Поначалу Люра, которой никогда не приходилось участвовать в подобных играх, немного растерялась, но, будучи от природы крепкой и подвижной девочкой, настоящей заводилой, она очень быстро сообразила что к чему и даже начала получать от этой забавы удовольствие. Крики детей, вопли и визг альмов сотрясали стены зальчика и гнали все страшные мысли прочь. А чего еще нужно? Ведь именно такую цель преследовали занятия. Подошло время обеда. Стоя в очереди к раздаточному окошку, Люра услышала, как Пан радостно чирикнул. Обернувшись, она сразу же узнала мальчика у себя за спиной. Это был Билли Коста. -- Роджер сказал, что ты здесь, -- шепнул от, едва шевеля губами. -- За тобой приехали, -- тихонько сказала Люра. -- Брат твой старший, Джон Фаа и целый отряд цаган. Они хотят забрать тебя домой. Чтобы подавить вопль радости, Билли пришлось притворно закашляться. -- Запомни, я Лиззи, не Люра, а Лиззи. Ты должен рассказать мне все, что знаешь про эту станцию. Они постарались сесть рядом, а сбоку примостился Роджер. За обедом разговаривать было куда сподручнее: в столовой яблоку негде было упасть, дети постоянно сновали с подносами туда-сюда. В общем шуме и гаме на них никто не обращал внимания. Мальчишки мигом выложили Люре все, что знали сами. Билли слыхал от одной из медсестер, что после операции детей переводят со станции куда-то южнее. Вот почему бедный Тони Макариос оказался так далеко от Больвангара. Зато Роджер рассказал кое-что поинтереснее: -- Я знаю, где тут можно спрятаться. -- Где? -- Видите эту картину? -- спросил он, показывая взглядом на огромную литографию, занимавшую всю торцевую стену. -- Вон там, в правом верхнем углу, видите? Где потолочная панель. Потолок был собран из прямоугольных панелей, соединенных между собой металлическими полосами, набитыми крест-накрест. В правом верхнем углу одна панель чуточку отходила. -- Я как это увидел, -- объяснял Роджер шепотом, -- так сразу и подумал: а что, если другие тоже отходят? Я тогда в другом месте попробовал -- точно. Их только чуть надави -- они почти не закреплены. Мы с одним тут ночью в спальне у нас проверили, давно еще, его потом забрали, так вот, оказалось, там между потолком и крышей зазор есть, и туда можно заползти. -- Ты пробовал? Там что, длинный лаз? -- Ну, не знаю даже. Мы залезли, конечно, но совсем недалеко. Еще подумали, что там можно отсидеться, когда за нами придут. Только ведь найдут все равно. У Люры заблестели глаза. Зачем отсиживаться? Ведь это же прямой путь на волю! Но только она хотела открыть рот, чтобы спросить еще что-то, как раздался голос доктора. -- Дети, дети! -- произнес он и постучал ложкой о столешницу, желая привлечь к себе внимание. Гул в столовой затих. -- Послушайте меня внимательно. У нас на станции сегодня проводится учебная пожарная тревога. Ничего страшного. По сигналу вы должны немедленно прекратить любые занятия и строго выполнять распоряжения взрослых. Запомните хорошенько, куда вас поведут, потому что в случае возникновения настоящего пожара вам надо будет идти туда самим. Повторяю, ничего в этом страшного нет. У нас такие учебные тревоги проходят регулярно, просто нужно всем тепло одеться и выйти на улицу без паники и без давки. "Все как по заказу", -- пронеслось у Люры в голове. Сразу после обеда ее и еще четверых девочек повели к врачам. Пришло время проб на Серебристую Пыль. Детям никто ничего не сообщал, но догадаться было несложно. Насмерть перепуганных девчонок по одной вызывали в процедурную. Неужели им прямо сейчас будут делать эту операцию? Что же это получается: вот так взять и сгинуть за здорово живешь и даже не успеть им отомстить, этим гадам?! Нет, вроде бы здесь что-то другое. -- Мы просто кое-что измерим, -- успокаивающе произнес доктор. Для Люры все они были на одно лицо: на каждом -- белый халат, в одной руке -- папка с бланками, в другой -- карандаш. И медсестры какие-то до странности одинаковые, но не только из-за того, что они одеты как близнецы, нет, их роднила какая-то общая спокойно-улыбчивая отрешенность. -- Меня уже вчера всю обмерили, -- ворчливо сказала девочка. -- Мы сегодня совсем другое замеряем. Давай-ка вставай на эту металлическую пластину, так, тапочки сними. Хорошо. Альма своего возьми на руки. Молодец. Головкой не верти, смотри перед собой, на зеленую лампочку. Вот умница. Что-то вспыхнуло. Доктор попросил Люру повернуть голову в другую сторону, потом развернуться правым боком, потом левым. Каждый раз за этим следовали легкий щелчок и вспышка. -- Замечательно. Теперь подойди к аппарату и положи руки вот сюда, внутрь раструба. Не бойся. Больно не будет, я обещаю. Отлично. Пальчики растопырь, не двигайся. -- А что это вы измеряете? -- с любопытством спросила девочка. -- Серебряную Пыль, да? Доктор слегка опешил: -- Батюшки! А ты откуда знаешь про Пыль? -- Да так, -- небрежно отозвалась Люра, -- девчонка одна сказала, только я не знаю, как ее звать. Она говорит, мы все в этой пыли. Только это совсем даже не так. Меня, например, вчера в душе мыли, так что на мне никакой пыли нет. -- Нет, деточка, это Пыль особенная, ее глазом не увидишь. Давай-ка сожми кулачок -- вот так. Замечательно. А теперь постарайся нащупать там, внутри, такой выступ, вроде рукоятки. Нашла? Молодец. Возьмись-ка за него, да покрепче. Умница. Другую ручку положи вот на этот набалдашник, видишь? Медный, блестящий. Все правильно. Очень хорошо. Сейчас будет чуть-чуть покалывать, ничего страшного, это просто электрический ток, только очень слабый. Пантелеймон, воплощенная недоверчивость, не находил себе места. Он диким котом шнырял по процедурной, подозрительно поглядывая по сторонам, крутился вокруг Люры и все терся спиной об ее ноги. Теперь, когда девочка была уверена, что никакой операции прямо сейчас никто делать не собирается, она осмелела. Судя по всему, личность Лиззи Брукс подозрений у врачей не вызывает. Что, если прямо взять и спросить: -- А зачем вы отрезаете наших альмов? -- Что? -- врач опешил от неожиданности. -- С чего ты взяла? Кто тебе это сказал? -- Одна девчонка. Давно еще. Она сказала, что вы берете ребят и отрезаете от них альмов. -- Какой вздор! Однако доктор всполошился не на шутку. Люра продолжала как ни в чем не бывало: -- Совсем не вздор! Вы же ребят по одному забираете, а назад-то никто не приходит. А вдруг вы их убиваете? Все разное говорят, а эта девчонка вообще сказала, что вы отрезаете... -- Зачем же ты повторяешь всякую чепуху? -- перебил ее доктор. -- Мы забираем ребятишек, когда подходит их срок. Просто они взрослеют, и мы переводим их в другое место. В этом нет решительно ничего страшного. Твоя подружка слышала звон, да не знает, где он. Она зря тревожится и зря вас пугает. Ты помнишь, как ее зовут? -- Не-а. Я новенькая. Меня только вчера привезли. Я еще тут никого не знаю. -- Ну, а как она выглядит, ты, надеюсь, помнишь? -- Не-а. Не знаю я. У нее такие волосы. Темные. И немножко еще светлые. Я забыла. Доктор о чем-то вполголоса заговорил с медсестрой. Пока они шушукались, Люра краем глаза наблюдала за их альмами: альм медсестры, хорошенький волнистый попугайчик, повадками до странности напоминал шпица сестры Клары -- такой же аккуратненький и ко всему безразличный. Альм доктора -- большая грузная бабочка, тоже вела себя как-то на редкость апатично. Во-первых, оба они почти не шевелились, хотя явно не спали. Попугайчик поблескивал глазками, бабочка вяло поводила усиками, но оба казались какими-то неживыми. Альмы двух беседующих о чем-то людей никогда себя так не ведут. Правда, может, разговор был очень скучный, неважный какой-нибудь. Наконец, доктор снова принялся за работу. Он взвесил сперва Люру, а потом Пантелеймона на весах, затем рассматривал их через какой-то специальный экран, слушал Люрино сердце, измерял пульс, велел девочке лечь на кушетку, а сверху опустил небольшую насадочку, вроде душа, откуда с легким шипением вырывалась пахнущая озоном воздушная струя. В самый разгар какой-то очередной процедуры раздался сигнал. С каждой секундой трезвон становился все громче и громче. -- Так. Пожарная тревога, -- досадливо вздохнул доктор. -- Ну что ж, ничего не поделаешь. На сегодня все, Лиззи, ступай. Сестра Бетти тебя проводит. -- Но, доктор, я же не могу вывести ее на улицу без куртки, -- нерешительно сказала медсестра. -- Все теплые вещи в спальном корпусе. Наверное, нам сперва нужно пойти туда? Доктор явно злился из-за того, что вся эта ерунда нарушала ход его научных изысканий. -- Вот-вот, начинается, -- буркнул он и раздраженно прищелкнул пальцами. -- И, помяните мое слово, таких неувязок будет еще сколько угодно. Собственно, ради того, чтобы их выявить, они и затеяли эту дурацкую тревогу. Как все это не ко времени! Не раньше, не позже... Люра почувствовала, что пора брать инициативу в свои руки. -- Когда меня вчера привезли, то сестра Клара все мои вещи положила в стенной шкаф. Она меня осмотрела, а вещи прямо там и остались в этой комнате. Давайте я их надену. Здесь совсем близко, я могу показать. -- Замечательно! Так мы и сделаем, -- согласилась медсестра. -- Ну-ка, поживей. Внутренне ликуя, Люра бежала следом за ней по коридору. Не прошло и минуты, как в руках у девочки оказался целый ворох одежды: шуба, сапоги, чулки из оленьей кожи. Все это она в мгновение ока натянула на себя. Сестра Бетти тем временем застегивала теплую стеганую куртку. Одевшись, они помчались к выходу. На открытой площадке перед корпусами уже топтались на холоде человек сто. Тут были и дети, и взрослые; кто приплясывал от возбуждения, кто раздраженно хмурился, но по большей части в толпе царила растерянность. -- Именно, -- говорил один из сотрудников, -- именно так. Такие учебные тревоги необходимы хотя бы для того, чтобы мы наглядно убедились, какой хаос начнется, случись на станции настоящий пожар. Кто-то из взрослых свистел в свисток и отчаянно размахивал руками, безуспешно пытаясь привлечь к себе внимание. Люра заметила в толпе Роджера и сделала ему знак. Он тут же дернул за рукав Билли, и мгновение спустя, незаметно для посторонних глаз, всех троих словно прибило друг к другу в человеческом водовороте. -- Ну, вот что, -- решительно сказала девочка. -- Пошли посмотрим, что к чему. Все одно никто не заметит. Они тут до вечера будут всех по головам считать. В крайнем случае скажем, что побежали за кем-нибудь и заблудились. Надо было выждать момент, чтобы никто из взрослых не смотрел в их сторону. В нужную минуту Люра схватила горсть снега, скатала в ладонях снежок и, не целясь, швырнула его в гущу детей. И тут же в воздухе засвистели снежные комья, потому что мгновение спустя в снежки уже играли все. Крики взрослых, отчаянно пытавшихся призвать шалунов к порядку, тонули в детском хохоте и визге. Воспользовавшись всеобщей суматохой, наша троица незаметно скользнула за угол дома. Быстро идти по глубокому снегу они не могли, да это было и не нужно, за ними никто не гнался. Люра и мальчики перелезли через покатую, засыпанную снегом крышу одного из тоннелей и оказались на противоположной стороне. Перед ними расстилался какой-то странный, почти лунный пейзаж: на фоне черного неба ясно выделялись находящиеся на равном расстоянии друг от друга кратеры и холмики, покрытые снежной пеленой. Белый снег отражал лучи фонарей, освещавших площадку по периметру. -- А чего мы ищем-то? -- спросил Билли. -- Пока не знаю. Посмотреть надо, -- негромко отозвалась Люра. Она двинулась к небольшому приземистому зданию, стоявшему чуть поодаль. Сбоку на стене у него горела тусклая яндарическая лампочка. Гвалт и хохот все так же звонко разносились в морозном воздухе. Дети явно вовсю упивались свободой, и Люра надеялась, что это продлится как можно дольше. Она решила обойти здание кругом, чтобы заглянуть в окно. Странная это была постройка: невысокая, метра два от земли, не больше, и, что интересно, в отличие от всех остальных корпусов станции, к этому домику не вели крытые тоннели, он стоял особняком. Окна Люра не нашла, зато увидела дверь, на которой большими красными буквами было написано: "ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН". Девочка хотела толкнуть ее, но не успела она взяться за ручку, как Роджер тихонько выдохнул: -- Гляди! Птица! Ух ты! В этом его "ух ты!" прозвучало изумление, потому что птица, стремительно летящая вниз, была вовсе не птица. Но Люра уже знала, кто перед ней. -- Это же альм ведуньи! Два сильных крыла взвихрили снег, и с черного неба на землю рядом с детьми опустился альм-гусь. -- Привет тебе, Люра, -- промолвил Кайса. -- Я неотступно следовал за тобой, хоть ты меня и не видела. Все это время я ждал, когда ты выйдешь на улицу. Ну, рассказывай. В двух словах девочка поведала гусю о событиях последних дней. Но ей и самой не терпелось о многом спросить: -- А цагане? Где они? Джон Фаа жив? Они отбились от самоедов? -- Да. Почти все живы. Джон Фаа ранен, но легко, ты не волнуйся. Тебя захватили охотники. Они частенько нападают на путешественников и с добычей легко уходят от погони, потому что в одиночку могут двигаться куда быстрее, чем большой отряд. Твоим друзьям-цаганам досюда еще день пути, не меньше. Мальчишки с благоговейным ужасом взирали на альма-гуся и на то, как Люра запросто с ним разговаривает. Им ведь никогда не приходилось видеть альма отдельно от человека, да и про ведуний они ничего не слыхали. -- Вот что, -- повернулась к ним девочка, -- нужно покараулить, не идет ли кто. Билли, ты идешь туда, Роджер, давай за угол и смотри за той дорогой, откуда мы пришли. Не зевайте. Мы быстро. Мальчишки беспрекословно подчинились, а Люра снова занялась дверью. -- Ты хочешь войти? -- негромко спросил Кайса. -- Зачем? -- Понимаешь, я уже знаю, чем они тут занимаются. Они альмов отрезают, -- словно испугавшись собственных слов, девочка понизила голос. -- Берут детей и отрезают от них альмов. Только где все это происходит? Может, здесь? Здесь же что-то есть. Вот я и хотела посмотреть, только дверь заперта. -- Я помогу, -- быстро ответил Кайса. Два могучих крыла взметнулись вверх: раз, другой, снежный вихрь рванулся в сторону двери, и в этот момент вдалеке что-то явственно щелкнуло. -- Будь осторожна, -- шепнул гусь девочке. Люра потянула на себя примерзшую дверь и скользнула внутрь. Кайса не отставал ни на шаг. Пантелеймон места себе не находил от страха и беспокойства, но все-таки не мог смириться с тем, что альм ведуньи своими глазами увидит, как он боится, поэтому несчастный зверек нырнул девочке под шубу, ища защиты у нее на груди. Едва Люрины глаза привыкли к свету, она мгновенно поняла причину его паники. На стеллажах вдоль стен стояли ряды стеклянных ящиков и в каждом сидел альм, альм кого-то из прооперированных детишек: заморенные котята, птички, крысы, еще какие-то существа, бесплотные, словно выцветшие, раздавленные ужасом и страхом. Кайса гортанно вскрикнул от гнева, а Люра судорожно прижала Пана к себе. -- Не смотри туда! Только не смотри, -- шептала она. -- Где дети этих альмов? -- прошипел гусь, дрожа от ярости. Люра трясущимися губами рассказала о страшной судьбе несчастного Тони Макариоса. Она медленно обводила глазами эту невиданную темницу. Несчастные узники прилипли к стеклам своих ящиков-камер. Люра слышала их тоненький визг. Они кричали от страха и отчаяния. В тусклом свете слабой яндарической лампочки, горевшей вполнакала, девочка заметила, что каждый ящик был снабжен карточкой с именем. Вот и надпись: "Тони Макариос", но внутри никого нет. Вот еще один пустой, и еще, всего четыре или пять, и на каждом имя, но внутри никого. С искаженным от гнева лицом Люра повернулась к гусю: -- Я хочу их выпустить! Я разобью эти чертовы банки и выпущу этих несчастных на волю! Девочка лихорадочно оглядывалась вокруг в поисках чего-нибудь потяжелее, но в комнате были только стеллажи с ящиками. -- Погоди. Спокойный голос Кайсы заставил ее остановиться. Альм ведуньи был старше и мудрее, она должна была подчиниться. -- Послушай, -- продолжал гусь, -- нужно, чтобы все это выглядело так, словно кто-то из сотрудников по оплошности забыл запереть дверь домика. Если они увидят битые стекла и твои следы на снегу, тебе несдобровать. Они мигом поймут, кто ты на самом деле, и тогда всему конец. А тебе нужно продержаться до прихода цаганского отряда. Остынь и делай то, что я тебе говорю. Возьми пригоршню снега и по моему сигналу развей его здесь, так чтобы снег попал на каждый ящик. Девочка выскользнула на улицу. Билли и Роджер караулили у входа, с площадки по-прежнему доносились детские голоса, взрывы хохота и отчаянный визг. Ничего не изменилось, ведь прошло не более минуты. Подхватив обеими руками легкий пушистый снег, Люра метнулась назад. Она осторожно дунула в сторону одного стеклянного ящика, Кайса издал гортанный клекот, и в тот же миг задвижка щелкнула. Готово! Теперь еще один, и еще один, и... Затем нужно было поднять передние стенки ящиков и выпустить узников на волю. Первой из стеклянной клетки выбралась маленькая жалкая ласточка, но лететь она не могла. Гусь ласково наклонился над распластанным тельцем птички и осторожно приподнял ей клювом головку, помогая встать. Ласточка обернулась мышкой, она сжалась на полу в испуганный комочек. Пантелеймон юркнул к ней, чтобы ободрить и утешить. Люра работала не покладая рук, открывала одну стеклянную клетку за другой. Не прошло и нескольких минут, как все альмы были на свободе. Что-то лепеча, они сгрудились вокруг девочки, некоторые тянули шеи, чтобы потереться об ее ноги, но табу чужого человека удерживало их. Как отчетливо Люра понимала, что чувствуют эти несчастные! Они стосковались по теплу настоящего, осязаемого человеческого тела. Они так хотели услышать знакомый стук сердца, прижаться к груди и затихнуть, совсем как ее Пан. -- Надо спешить, -- сказал Кайса. -- Тебе нужно успеть вернуться, пока тебя не хватились. Мужайся, дитя мое. Цагане уже близко, держись. А я помогу этим страдальцам вновь обрести своих детишек. Только... -- Голос гуся дрогнул. -- Только им уже никогда не стать единым целым. Они разделены навеки. Это самое чудовищное изуверство, которое мне доводилось видеть. Ступай, Люра, о своих следах не беспокойся, я их замету. Ступай, не мешкай. -- Хорошо. Я только хотела спросить... А ведуньи, они правда летают? Я ведь их тогда ночью своими глазами видела, не приснилось же мне! -- Конечно, дитя мое, но почему ты спрашиваешь? -- Просто... А ведуньи могут удержать воздушный шар? -- Ну конечно могут, только... -- А почему Серафина Пеккала не прилетает? -- Это очень сложный вопрос. Сейчас не время вдаваться в подробности. Просто поверь мне. Тут задействованы могущественные силы, и Серафина Пеккала в первую очередь блюдет интересы своего клана. На самом деле все, что происходит сейчас здесь -- лишь отражение того, что творится в большом мире. Это звенья одной цепи. Люра, дитя мое, не мешкай, тебя ждут. Беги, детка, беги! Она выскочила на улицу. Навстречу ей, утопая по грудь в снегу, мчался Роджер. Расширенными от ужаса глазами он следил за бесплотными фигурками осиротевших альмов, которые один за другим покидали страшное узилище. -- Это же... это же альмы, как тогда, в склепе, помнишь? В колледже, а, Люра? Это же... альмы! -- Да, да, только тихо. Билли ни слова. Никому ни слова. Быстро бежим назад. За их спиной раздалось хлопанье могучих крыльев. Кайса заметал следы детей, а несчастные альмы-узники то жались к нему, то отшатывались прочь, и в воздухе едва слышно разносились их жалобные всхлипы. Вот наконец снежное поле вновь стало ровным; тогда гусь собрал вокруг себя своих призрачных подопечных. Выгнув длинную шею, он что-то сказал, и один за другим, медленно, с великим трудом альмы стали менять обличье. Было видно, чего им это стоило, но вот наконец рядом с Кайсой выстроилась стайка птичек, которые послушно потянулись за альмом-гусем. Неуклюжие, как только что оперившиеся птенцы, они беспомощно махали крыльями, падали в снег, барахтались, бежали, спотыкаясь на непослушных ногах, пока, наконец, не оторвались от земли. Неровный клин поднялся в воздух, такой бледный, почти прозрачный на фоне чернильного неба. Медленно и неуверенно он начал набирать высоту. Кто-то вдруг ослаб, кто-то испугался, кто-то терял силы и волю, кто-то складывал крылышки, но могучий серый гусь был рядом, поддерживая, опекая, нежно, но твердо направляя их вперед, пока ночная тьма не поглотила стаю. Роджер рванул Люру за рукав: -- Бежим! Их, наверное, уже загнали! Проваливаясь по колено, они помчались к Билли, который ждал их на углу главного корпуса. Дети, видать, наигрались и замерзли, а может, взрослым наконец удалось каким-то образом обуздать их, так что теперь они с грехом пополам построились перед центральным входом и, нещадно толкаясь, ждали своей очереди, чтобы войти внутрь. Люра и ее спутники незаметно вынырнули из-за угла и смешались с толпой. Воспользовавшись общей сутолокой, Люра шепнула: -- Скажите остальным, пусть будут наготове. Нужно, чтобы каждый знал, где его теплая одежда. По моему сигналу надо быстро одеться и бежать, но только по сигналу, а пока -- молчок, понятно? Билли кивнул, а Роджер спросил с любопытством: -- А сигнал-то какой? -- Пожарная тревога. Придет время -- услышишь. Им пришлось долго ждать, пока их всех пересчитают, пока каждого найдут в длиннющем списке и поставят против его фамилии крестик. Список был составлен не по алфавиту, а в порядке поступления детей на станцию, кроме того, никому никогда не приходило в голову разбить детишек на четкие группы. Конечно, поработай кто-нибудь из сотрудников хоть недельку в самой обычной школе, дело пошло бы куда быстрее. Но сейчас было очевидно, что взрослые с трудом справляются с толпой детей, и, хотя уже никто не бегал и не шалил, в воздухе чувствовались всеобщая растерянность и смятение. Люра подмечала каждую мелочь, каждый промах. Да у этих взрослых очень много слабых мест: они ворчат по поводу пожарной тревоги; они не торопятся к выходу; они не знают, где именно должна храниться верхняя одежда; они не в состоянии построить детей в две шеренги... И каждое из этих слабых мест можно обернуть себе на пользу. Процедура проверки уже почти закончилась, как вдруг случилось еще одно непредвиденное обстоятельство. Случилось то, чего Люра боялась больше всего на свете. Откуда-то сверху донесся все нарастающий гул. Все подняли головы и начали вглядываться в черноту неба. В ледяном воздухе отчетливо раздавался рокот газовых двигателей дирижабля. К счастью, он приближался к станции со стороны, противоположной той, куда Кайса, дикий гусь, увел за собой стайку альмов. Гул моторов становился все ближе и ближе и вот, наконец, дирижабль повис в небе над станцией. По взбудораженной толпе пронесся ропот. Гладкие серебристые бока выпукло поблескивали в лучах яндарических фонарей, и к ним примешивался свет бортовых огней самого дирижабля, горевших на носу и по бокам. Вот пилот сбросил скорость и начал понемногу сбавлять высоту. Теперь наконец Люра сообразила, для чего предназначалась гигантская мачта перед входом. Ну конечно же! Это была причальная мачта! Взрослые, не теряя времени, загоняли детей в корпус. Все взгляды были прикованы к дирижаблю. Какие-то люди уже карабкались по лестницам на мачту, готовясь принять причальные концы. Двигатели ревели, взметая с земли снежный вихрь. В иллюминаторах показались лица пассажиров. Люра украдкой подняла глаза. Сомнений быть не могло. Пантелеймон в ярости выгнул спину и вцепился ей когтями в шубу, потому что вниз на землю с любопытством смотрела прелестная темноволосая дама с золотистым тамарином в руках. Миссис Кольтер. Это была она. Глава 16. Серебряная гильотина Люра мгновенно надвинула поглубже свой пушистый меховой капюшон и торопливо пошла внутрь корпуса вместе с остальными детьми, стараясь не задерживаться в дверях. Сейчас некогда было раздумывать о том, что они скажут друг другу при встрече. Куда важнее было так припрятать шубу и прочие теплые вещи, чтобы в случае надобности она могла тут же их найти и надеть. К счастью, в корпусе царила такая неразбериха, что на Люру никто не обратил особого внимания. Взрослые подгоняли детей и хотели только одного: чтобы они поскорее разошлись по палатам и не путались под ногами у пассажиров дирижабля. Люра мигом стащила с себя шубу, штаны и сапоги, скатала одежду в плотный узел и, прижимая его к груди, начала пробираться по запруженному детьми коридору в свою палату. Там еще никого не было. Девочка подтащила тумбочку к стене, встала на нее ногами и, дотянувшись до потолка, со всей силы надавила на панель. Она действительно поддалась, и в открывшийся зазор Люра мигом закинула свои сапоги и теплые штаны. Оставалась шуба. Повинуясь какому-то безотчетному зову, она вытащила из сумочки на поясе веритометр, сунула его в карман шубы и только потом закинула ее наверх. Ну все, дело сделано. Люра спрыгнула на пол, подвинула тумбочку на место и шепнула Пану: -- В случае чего попробуем дурочку свалять. Если они нас увидят, скажем, что, дескать, похитили... О цаганах ни слова, о Йореке Бьернисоне тоже. Люра с удивительной остротой сознавала, что весь страх, который могло вместить в себя ее естество, направлен только на миссис Кольтер, подобно тому, как стрелка компаса всегда направлена строго на север. Странно, что она никогда не задумывалась об этом раньше. Она ведь успела повидать немало по-настоящему страшных вещей, но все это, даже чудовищные по своему изуверству последствия операций, которые мертвяки проделывали над детьми, не так ее пугало. Она чувствовала, что сильная, что справится. Но стоило ей хотя бы мысленно представить себе миссис Кольтер, ее нежный голос, ее бойкого альма -- золотистого тамарина, как у Люры начинало предательски сосать под ложечкой, по лицу разливалась мертвенная бледность, а к горлу подкатывала дурнота. Но ведь цагане уже совсем близко. Думай о них. Думай о Йореке Бьернисоне. И не выдавай себя. Все эти мысли вихрем проносились в Люриной голове, когда она бежала в столовую, где уже стоял страшный гвалт. Дети выстроились в очередь к раздаточному окошку. Каждому полагался стакан горячего какао и кусок кекса. Многие все еще не сняли теплые куртки и так и стояли в них. Все разговоры кружились вокруг дирижабля и его пассажиров. -- Это она, с альмом-тамарином. -- А тебя что, тоже она приманила? -- Она обещала, что маме моей напишет, а сама наверняка не написала. -- И никогда не говорила, что здесь детей убивают. Правда же, она нам ни слова про это не сказала! -- Но самое страшное -- ее альм, обезьяныш. Он мою Кароссу когда схватил, то я подумал -- все. Он ее чуть не убил. И меня всего прямо зашатало... Все дети в столовой были напуганы не меньше Люры. Она нашла глазами Анни и двух других девчонок и подсела к их столику. -- Мне надо вам кое-что сказать. Только это страшная тайна. -- О-о-о! -- Три пары глаз заблестели от любопытства. -- Отсюда можно сбежать, -- заговорила Люра, еле шевеля губами. -- Нас обязательно спасут, помощь уже совсем близко. Может быть, это случится завтра, а может, даже раньше. Но мы должны быть наготове, и как только прозвучит сигнал, всем надо хватать теплую одежду и бежать. Запомните: не ждать, не прятаться. А сразу же бежать. Но без теплой одежды вы замерзнете насмерть, так что надо взять куртку, шапку, сапоги, поняли? Как только вы услышите сигнал. -- А какой сигнал-то? -- нетерпеливо спросила Анни. -- Сигнал пожарной тревоги, такой же, как сегодня. Мы все устроим. Знать будут только ребята. Взрослым ни слова. А самое главное, ЕЙ ни слова. Детские личики засветились надеждой. Новость в ту же секунду облетела всю столовую. Люра сразу почувствовала, насколько приезд миссис Кольтер изменил общее настроение. Там, на улице, дети шалили, играли, были полны сил. Стоило им увидеть миссис Кольтер, как самый шум их голосов стал другим: в нем звенел отчаянный, панический страх, загнанный глубоко внутрь. Зато теперь, когда они говорили друг с другом, в этих разговорах чувствовалась общая цель и даже какая-то сила. Как же много может сделать пусть самая слабая искра надежды! Размышляя обо всем этом, Люра посматривала в сторону коридора, инстинктивно пригибая голову при малейшем звуке голосов взрослых, а они становились все ближе, вот и сама миссис Кольтер прошествовала мимо двери в столовую, мимоходом одарив детей ласковой улыбкой: милые крошки, как им тут тепло, как сытно и вкусно их кормят, какое дивное какао, какие чудные кексы! По столовой, казалось, пробежала дрожь. Дети замерли и завороженно смотрели на гостью. Она улыбнулась им еще раз и, не сказав ни слова, проследовала дальше. Мало-помалу разговоры зазвучали вновь. -- Куда это они? -- спросила Люра. -- Не знаю, -- отозвалась Анни. -- Может, в конференц-зал. Нас туда водили, да, Кириллион? -- наклонилась она к своему альму-лисенку. -- Там какой-то дяденька лекцию читал, а другие, человек, наверное, двадцать, его слушали. Сперва он мне велел встать и делать все как он скажет. Сначала он проверять начал, может ли Кириллион от меня отдельно быть. Потом велел ему отойти как можно дальше, а после вообще меня загипнотизировал, правда. Он еще какие-то штуки делал, только я больше ничего не помню. А сам зал знаешь какой здоровый? Там столько стульев, столы всякие и что-то вроде сцены. Слушай-ка, Лиззи, а ты как думаешь, они расскажут ей, как мы во время пожарной тревоги бесились? Наверняка нет. Они ее сами до смерти боятся, еще больше, чем мы. Весь остаток дня Люра держалась поближе к девчонкам. Она старалась говорить поменьше, слушать побольше, по сторонам не зевать и выглядеть как можно незаметнее. Их отвели в спортзал, потом на урок рукоделия, а там и ужин подоспел. Перед сном детям позволили поиграть в общей комнате, довольно просторной, хоть и обшарпанной. Там стоял стол для пинг-понга да валялись какие-то настольные игры и растрепанные книжки без начала и конца. В какой-то момент дети почувствовали, что на станции происходит подспудный аврал: взрослые или сновали туда-сюда, или же с озабоченными лицами о чем-то вполголоса нервно шушукались. Люра догадалась, что они обнаружили пропажу альмов и теперь ищут виноватого. К счастью, миссис Кольтер она за весь вечер так и не увидела. Подошло время ложиться спать. Теперь Люре необходимо было заручиться поддержкой девочек. -- А как тут по вечерам, обход бывает? -- спросила она. -- Они что, ходят и смотрят, спим мы или нет? -- Ну, ходят, конечно, -- неуверенно сказала Белла, -- фонариком посветят по палате и уйдут. Никто особенно не смотрит. Так, зайдут разок... -- Отлично. Мне надо сходить кое-что разведать. Тут в потолке лаз есть, мне мальчишка один сказал... Люра начала объяснять, но Анни, не дослушав, тут же выпалила: -- Я с тобой. -- Погоди. Лучше я одна, иначе они нас мигом хватятся. А так вы можете сказать, что спали и ничего не видели и не слышали. -- Но если бы мы вдвоем... -- Они нас сцапают. Оба альма -- дикий кот Пантелеймон и лисенок Кириллион так и ели друг друга глазами. Обоих била дрожь. Вот Пан выгнул спину, оскалил зубы и еле слышно зашипел. Кириллион отступил назад, отвернулся и начал с безразличным видом тщательно вылизывать шерстку. -- Ну ладно, -- вздохнула Анни, сдаваясь. Как правило, подобные стычки между двумя детьми всегда разрешались именно таким образом: один альм просто признавал превосходство другого, а детям даже в голову не приходило оспаривать исход, они принимали его без тени недовольства, как данность, поэтому Люра не стала ничего объяснять Анни, ведь и так все было ясно. Девчонки общими усилиями натаскали на Люрину кровать всяких одежек и накрыли их сверху одеялом, чтобы казалось, что здесь спит человек. Они торжественно поклялись, что никому ничего не скажут. Люра опасливо прислушалась, не идет ли кто по коридору, и, убедившись, что все тихо, подтащила тумбочку в угол палаты, вскарабкалась на нее, отжала потолочную панель и, подтянувшись на руках, протиснулась в открывшуюся щель. -- Никому ни слова, -- шепнула она на прощанье, глядя сверху на три испуганных запрокинутых лица. Люра осторожно задвинула панель на место и осмотрелась по сторонам. Она стояла на четвереньках в узком металлическом тоннеле, свод которого поддерживали перекрещивающиеся балки и распорки. Потолочные панели были сделаны из какого-то полупрозрачного материала, поэтому они слегка пропускали свет, так что худо-бедно можно было разглядеть тесный извилистый коридор высотой не более полуметра, который уходил далеко вперед. Из-за бесконечных хитросплетений труб и трубочек в нем было легко заблудиться, но Люра сообразила, что если держаться ближе к металлической стенке и ни в коем случае не наступать на панели, чтобы не продавить их, то всю станцию можно пройти из конца в конец. Главное -- двигаться как можно тише и осторожнее. -- Совсем как тогда, в колледже, -- шепнула девочка Пану, -- помнишь, когда мы хотели пробраться в Рекреацию? -- Если бы ты все это тогда не заварила... -- буркнул Пан, но Люра не дала ему договорить. -- Я заварила, мне и расхлебывать. Она покрутила головой, пытаясь хотя бы приблизительно определить, где находится конференц-зал. Кажется, вон там. Ну что, тронулись? Дело это оказалось нелегким. Тоннель низенький, не выпрямишься, так что ползти приходилось на четвереньках. Кроме того, мешали постоянные препятствия: то массивный квадратный в сечении воздуховод, а под него иначе как на животе не протиснешься, то трубы отопления, через которые, наоборот, надо перелезать поверху. Металлический тоннель опирался на потолочные перекрытия и внутренние стены, и на этих его участках Люра чувствовала под собой твердую, надежную опору; жаль только, что стены были очень узкими. Кроме того, их острые шершавые углы до крови ободрали ей руки и коленки. Очень скоро на ней живого места не осталось: вся в порезах, грязная, пыльная. К счастью, она пусть хоть очень смутно, но представляла себе, где находится. Узел с теплыми вещами должен был помочь ей найти дорогу назад, Люра предусмотрительно пристроила его точно над лазом в свою спальню. Девочка медленно ползла по тоннелю. Если сквозь потолочные панели свет не пробивался, значит, комната под ней была пуста. Время от времени она слышала какие-то голоса и замирала, но, как выяснилось, это разговаривали всего лишь повара на кухне да медсестры, у которых, наверное, была специальная комната, вроде преподавательской в колледже Вод Иорданских. Не услышав ничего интересного, Люра продолжала ползти дальше. Вот наконец она добралась до места, где, по ее расчетам, находился этот злосчастный конференц-зал. Лабиринт труб здесь обрывался: воздуховод и отопительная система располагались в дальнем углу, а широкие прямоугольные панели потолка заливал ровный электрический свет. Приникнув ухом к одной из них, Люра услышала приглушенные мужские голоса. Сомнений быть не могло. Она нашла то, что искала! Настороженно прислушиваясь, девочка попыталась подползти как можно ближе к говорящим. Важно было не делать резких движений, так, чтобы расстояние сокращалось на волос, не больше. Наконец ей это удалось. Распластавшись вдоль металлической стенки тоннеля, она замерла, вытянув шею куда-то вбок, чтобы лучше слышать, что делается внизу. Из конференц-зала доносилось позвякивание ножей и вилок и перезвон бокалов. Судя по всему, беседа проходила во время ужина. Люра ясно различала четыре голоса: три мужских и один женский, без сомнения принадлежавший миссис Кольтер. Речь шла о пропавших альмах. -- В чьем ведении находится лаборатория? -- прозвучало нежное певучее сопрано. -- Кто там у вас работает? -- МакКей, стажер-исследователь, -- доложил один из мужчин. -- Кроме того, там установлена автоматическая охранная система, задачей которой является не допускать подобного рода инцидентов. -- Значит, эта система неисправна, -- произнесла миссис Кольтер. -- Это не совсем так. МакКей вышел из лаборатории ровно в одиннадцать ноль-ноль. Он клянется, что ящики с альмами были закрыты. Кроме того, он, разумеется, воспользовался внутренним выходом, то есть наружную дверь тоже никто не открывал. Ею вообще никогда не пользуются. Для того чтобы открыть или закрыть замок, нужно ввести в регулятор специальный цифровой код. МакКей это сделал, потому что код сохранился в памяти регулятора, а иначе тут же включилась бы сирена. -- Где же была ваша сирена, когда открыли наружную дверь? -- Она включилась, но, к сожалению, в корпусе в это время никого не было из-за пожарной тревоги. -- Ах, из-за пожарной тревоги... Но что же вам помешало, когда тревога закончилась... -- Прошу прощения, но дело в том, что сирена и противопожарная сигнализация соединены последовательно и представляют собой единую яндарическую цепь, а это значит, что, когда отключили сигнализацию, сирена тоже оказалась отключена. К сожалению, это конструкторский просчет, который, безусловно, необходимо устранить. Неполадки в лаборатории непременно бы выявили во время обязательного обхода, который всегда проводится в случае нарушения распорядка работы станции, но, миссис Кольтер, вы же помните, что тут как раз произошел ваш... столь неожиданный... прилет. Вы пожелали незамедлительно встретиться с сотрудниками лаборатории у себя в кабинете, так что прошло какое-то время, прежде чем они вернулись на свои рабочие места. Надеюсь, вы понимаете... -- Я все понимаю, -- ледяным голосом произнесла миссис Кольтер. -- Но означать это может только одно: альмов выпустили во время учебной пожарной тревоги, что существенно расширяет круг подозреваемых. В него автоматически попадает каждый -- вы отдаете себе в этом отчет? -- каждый сотрудник станции! -- Но, может быть, это сделал кто-то из детей? -- осторожно вступил в разговор чей-то голос. Ответа не последовало, и ему пришлось развить свою мысль: -- У каждого сотрудника станции есть четкий круг обязанностей, требующих полной концентрации сил и времени. В течение всего периода пожарной тревоги станция действовала бесперебойно, а это означает, что ни один из сотрудников просто физически не имел возможности открыть наружную дверь лаборатории, потому что никто никуда не отлучался. Таким образом, либо на станцию проник посторонний, либо кому-то из детей удалось ускользнуть, открыть дверь и ящики с альмами, а потом вернуться на площадку перед главным корпусом. -- И вы уже, разумеется, делаете все возможное, чтобы выяснить, кто это, -- вновь прозвучал насмешливый голос миссис Кольтер. -- Не надо, доктор Купер, не оправдывайтесь. Поверьте, я отнюдь не собираюсь кого-то обижать, я лишь хочу напомнить: осторожность и еще раз осторожность. По чьему-то чудовищному недосмотру обе сигнализации оказались последовательно соединенными звеньями яндарической цепи. Это необходимо как можно скорее исправить. Кроме того, если уж речь зашла об охране станции... А кстати, дежурный офицер тартарской дивизии, тот, что был в карауле, он не может быть нам полезен в нашем расследовании? Возможно, он что-нибудь знает... Где вообще находилась охрана во время пожарной тревоги? Вы уже это выяснили? -- Да, разумеется. -- Голос мужчины звучал как-то безнадежно. -- Во время тревоги все были на местах и тщательно патрулировали территорию. Мы постараемся сделать все возможное... -- В том, что вы постараетесь, я не сомневаюсь. Ну, довольно об этом. Расскажите мне о новом сепараторе. Люра ощутила, как по ее спине пробежал ледяной холодок. "Сепаратор", то есть разделитель! Это слово может означать только одну вещь... -- Конечно, -- с готовностью отозвался доктор, чувствуя явное облегчение от того, что разговор переходит в новое русло. -- Это наша гордость. Можно сказать, настоящий прорыв. Дело в том, что в предыдущей модели нам не удавалось исключить возможность смерти пациента от шока. Мы, конечно, всеми силами совершенствовали технологию, пытаясь этого не допустить... -- Скраелинги делают такие вещи руками, -- вступил в разговор третий человек, который все это время молчал. -- Не будем сбрасывать со счетов многовековой опыт, -- вставил первый голос. -- В любом случае, -- продолжил тот, кого миссис Кольтер назвала "доктором Купером", -- до сего времени речь шла только о механическом разрыве и альтернатив этому методу не существовало, как ни прискорбно это было для техников-операторов. Надеюсь, вы помните, что по причине срывов на нервной почве нам даже пришлось расстаться с несколькими сотрудниками, причем количество их было довольно велико. Первым по-настоящему эффективным шагом вперед стало применение метода Майштадта, сочетавшего яндарический скальпель-нож и общую анестезию, что сразу принесло ощутимые результаты и позволило нам сократить количество летальных исходов от болевого шока при оперативном вмешательстве до пяти процентов от общего... -- Я бы хотела узнать о новом сепараторе, -- напомнила докладчику миссис Кольтер. Люру била дрожь. Кровь гулко стучала у нее в висках, в глазах было темно, и только голос Пантелеймона, белым горностаем забившегося девочке под локоть, звенел у нее в ушах: "Люрушка, не верь, так не будет! Так ни за что не будет!!!" -- Так вот, -- продолжал разглагольствовать мужской голос, -- курьез ситуации в том, что ключ, так сказать, к разработке новой методики мы получили непосредственно от лорда Азриела, который установил, что сплав марганца и титана обладает способностью разделять альм и тело. Прошу прощения, миссис Кольтер, какова, к слову сказать, дальнейшая судьба лорда Азриела? -- А судьба его, если вы до сих пор не знаете, такова, что он приговорен к смертной казни с отсрочкой приведения приговора в исполнение. Одним из условий его ссылки в Свальбард является полное прекращение любых философских исследований. Вопреки этому, ему удалось раздобыть необходимые книги, материалы и продолжить свои еретические изыскания, подойдя наконец к той грани, преступать которую не вправе ни один смертный. Он положительно опасен, и оставлять его в живых далее невозможно. Насколько мне известно, Дисциплинарный Суд Духовной Консистории вернулся к обсуждению вопроса о смертном приговоре, так что, весьма вероятно, он будет приведен в исполнение. Но вернемся к вашему новому инструменту, доктор. Итак, как же он работает? -- Боже милостивый, смертный приговор, вы сказали? Кто бы мог подумать... Хм. -- Доктор судорожно сглотнул. -- Прошу прощения. Итак, новый инструмент. Дело в том, что процесс Майштадта не давал нам возможности производить рассечение таким образом, чтобы испытуемый оставался в полном сознании. А для наших исследований было необходимо именно это. Посему мы разработали такую, с позволения сказать, гильотину. Ее лезвие сделано из сплава титана и марганца. Пациента помещают в специальную камеру, выполненную из металлической ячеистой сетки, проволока, разумеется, из того же сплава, и в аналогичную же камеру помещают его альма. Сначала обе камеры соединены, и, пока они соединены, связь между телом и альмом сохраняется. Но когда между камерами проходит лезвие, оно эту связь мгновенно рассекает. Раз -- и все. Альм и человек более не являются единым целым. -- Очень интересно, -- негромко произнесла миссис Кольтер. -- Надеюсь, я смогу увидеть этот метод в действии в самое ближайшее время. А сейчас я очень устала. Мне нужно отдохнуть. Завтра я хочу увидеть детей. Всех. Мы должны выяснить, кто же все-таки открыл дверь лаборатории. Послышался звук отодвигаемых от стола стульев, потом какие-то вежливые прощальные фразы и, наконец, стук закрываемой двери. Трое оставшихся в конференц-зале мужчин снова вернулись к столу, но теперь они говорили куда тише. Люре пришлось навострить уши. -- А чем занимается лорд Азриел? -- Трудно сказать. Дело в том, что у него принципиально иное представление о природе Серебристой Пыли, а Дисциплинарный Суд Духовной Консистории считает любое отклонение от официальной точки зрения злейшей ересью и существования никаких иных представлений допустить не может. Кроме того, его светлость желали лично проводить эксперименты. -- Эксперименты? С Серебристой Пылью? -- Тише, пожалуйста, не так громко, коллега. -- Как вам показалось, у нее сложилось неблагоприятное впечатление? Она же будет представлять отчет... -- Неблагоприятное? Не думаю. На мой взгляд, вы вели себя с ней идеально. -- Меня несколько смущает ее отношение... -- Что вы имеете в виду? Не совсем философский, так сказать, интерес? -- Именно, коллега, именно. Ее интерес носит скорее личный характер, и есть в этом что-то, как бы это помягче, вурдалакское, что ли. -- Ну ... я думаю, это сильно сказано. -- А вы вспомните наши первые эксперименты, вспомните, как она... упивалась, когда детей раздирали на части. Более сдерживаться у Люры не было сил. Сдавленный крик вырвался у нее изо рта, по всему телу пробежала судорога, и тут... Нога девочки случайно зацепила металлическую балку. -- Что это было? -- Там, на потолке! -- Быстрее! С грохотом полетел отброшенный в сторону стул, потом раздался топот ног, скрип передвигаемой мебели. Люра в панике заметалась, пытаясь спрятаться, но в тесном тоннеле это было невозможно. Не успела она проползти и пару метров, как потолочная панель перед ней отскочила и совсем рядом с собой девочка увидела чье-то переполошенное лицо. Человек был так близко, что Люра могла разглядеть каждый седой волос у него в усах. Судя по всему, он тоже был до смерти напуган, но, в отличие от девочки, обладал большей свободой маневра. В образовавшееся отверстие мигом просунулась рука, которая цепко схватила Люру за запястье. -- Девчонка! Там девчонка! -- Держите ее! Только не дайте ей уйти. Люра впилась зубами в эту мясистую веснушчатую руку. Человек закричал от боли, но пальцев не разжал, хотя девочка прокусила ему кожу до крови. Пантелеймон рычал и плевался, но все напрасно. Враг был слишком силен, и он тащил, тащил ее наружу, пока наконец ее пальцы, которыми Люра отчаянно хваталась за балку, не разжались и она не рухнула вниз. Но и тут девочка не издала ни единого звука. Из последних сил цепляясь ногами за какую-то металлическую арматуру под потолком, Люра продолжала яростно сражаться. Она царапалась, кусалась, плевалась, отбивалась от своих врагов руками. Люди внизу хрипели не то от боли, не то от изнеможения, но не сдавались. Они упрямо тащили Люру вниз. Внезапно силы оставили ее. Она вдруг почувствовала, как чужая рука грубо вторгается прямо внутрь ее, проникает туда, куда нет доступа никому, и с кровью вырывает оттуда что-то сокровенное, что-то самое главное. В глазах у нее потемнело, ее замутило от ужаса и омерзения, все тело обмякло, стало словно неживым. Один из людей внизу держал Пантелеймона. Он схватил Люриного альма своими потными ручищами, и несчастный Пан бился в них, почти теряя рассудок от безумного страха и отвращения. Вот мелькнуло его кошачье тельце, тусклый, свалявшийся, как у больного, мех... Вспыхнули какие-то сигнальные яндарические лампочки... Вот он из последних сил тянется к Люре, к своей Люре, и она простирает к нему руки... Оба словно надломились. Борьба была бесполезна. Она ощущала на себе прикосновение этих рук. Это же запрещено... Так нельзя... Так не бывает... -- Она одна? Кто там еще? Есть там кто-нибудь? Человек пытался заглянуть в отверстие на потолке. -- Вроде одна... -- Кто она такая? -- Новенькая. -- Самоедский найденыш? -- Она самая. -- А вам не кажется, что... альмы в лаборатории -- ее рук дело? -- Очень может быть, хотя... Но тогда у нее должны быть сообщники! -- Вы полагаете, нам следует сообщить... -- Тогда неминуемо последуют санкции. -- Да, пожалуй. В таком случае, лучше вообще Ей ничего не говорить. -- А с этой что делать? -- С девчонкой? Но вы же понимаете, что назад ее отпускать нельзя. -- Да, это совершенно невозможно. -- Остается только одно... -- Прямо сейчас? -- Конечно, сейчас. В любом случае, до утра мы это оставить не можем. Кроме того, она говорила, что хотела бы посмотреть лично... -- И потом, нас же трое, так что звать никого не надо, мы справимся. Один из мужчин цепко держал Люру, другой -- Пана. Третий, очевидно их начальник, нервно покусывал ноготь большого пальца. Глаза его беспокойно бегали: то скользили, то лихорадочно шнярыли по сторонам, ни на миг не застывая на чем-то одном. Наконец, человек кивнул. -- Да, пожалуй. Сейчас... Сделайте это прямо сейчас, иначе она проболтается. А так... Все-таки шок, она забудет, кто она такая, что видела, что слышала... Ну, давайте. Люра лишилась дара речи. Она едва могла дышать и не сопротивлялась, когда чужие руки поволокли ее куда-то на другой конец станции по пустым белым коридорам, мимо комнат, откуда доносилось мерное гудение яндарических ламп, мимо палат, где спали дети, и рядом с каждым малышом свернулся калачиком на подушке его альм, так что оба видели одни и те же сны. Каждое мгновение этого страшного пути девочка смотрела только на Пантелеймона, и он отчаянно тянулся к ней, глаза их ни на секунду не отрывались друг от друга. Но вот перед ними тяжелая дверь. Ее отпирают, повернув какое-то колесо, раздается шипение воздуха, вспыхивает свет, и нестерпимый блеск белого кафеля и нержавеющей стали слепит глаза. Люрин страх перерастает в почти физическую боль. Да это и есть физическая боль, ведь грубые руки тащат ее и Пана к большой клетке из серебристой ячеистой сетки, над которой застыло тусклое металлическое лезвие; застыло перед тем, как опуститься и разделить девочку и ее альма. Разделить навеки. Люра вновь обретает голос и начинает визжать. Звонкое эхо, отражаясь от гладких кафельных стен, делает звук еще пронзительней, но тяжелая дверь с противным чмоканьем уже захлопнулась, и теперь девочка может кричать и биться тут хоть до утра, ее все равно не услышит ни одна живая душа. Но Пантелеймон, заслышав ее вопль, вырывается из ненавистных рук -- вот он лев, а вот уже орел, могучие когти рвут его преследователей, сильные крылья хлещут их по головам; вот он волк, вот он медведь, вот он ощерившийся хорь, он рычит, разит, мечется молнией, ежесекундно меняя обличья, то взмывая в воздух, то камнем бросаясь вниз, то ужом выворачиваясь из неуклюжих рук своих врагов, и они с проклятьями ловят лишь воздух. Но у этих людей тоже есть альмы, и против них двоих уже оказывается не трое, а шестеро. Сова, длиннорукая обезьяна и куница-харза гонят Пантелеймона, прижимают его к полу, и Люра кричит им, захлебываясь от слез: -- Вы...вы... зачем же вы... Вы же за нас должны быть... Как же вы за них?! Почему вы за них?!! Она с удвоенной силой начинает кусаться, царапаться и, наконец, на мгновение высвобождается из этих лап. Тогда Пан, словно молния, бросается к ней, а она обеими руками судорожно прижимает альма к своей груди, откуда рвутся неистовые хрипы. Цепкие кошачьи когти Пантелеймона до крови впиваются ей в кожу, и нет для нее ничего слаще, чем эта боль. -- Не дамся! Не дамся! -- кричит Люра, отступая к стене. -- Не дамся! Она готова защищать его до последнего вздоха, их общего вздоха. Но преследователи снова бросаются на нее. Их трое, они большие и сильные, а она -- всего только маленькая, насмерть перепуганная девочка. Их руки отдирают Пантелеймона от Люры, а ее саму запихивают в клетку из ячеистой сетки. Пана, который бьется и вырывается, засовывают в ту же самую клетку, но с противоположной стороны. Между ними решетка, но альм все еще Люрина часть, оба они -- одно целое, пусть лишь на миг, пусть на мгновение, он все еще ее сердце, ее душа. И вот к сопению и пыхтению утомленных преследователей, к рвущим сердце всхлипываниям девочки, к отчаянному тоненькому визгу ее альма примешивается еще один звук -- мерное негромкое гудение. Люра видит, что один из мужчин, шмыгая разбитым в кровь носом, начинает щелкать какими-то тумблерами на пульте. Тусклое серебристое лезвие оживает, оно медленно ползет вверх и нестерпимо вспыхивает в свете яндарических ламп. Наступает последний, самый страшный миг такой коротенькой Люриной жизни... -- Что здесь происходит? -- прозвучал вдруг тихий певучий голос, ЕЕ голос. Все замерло. -- Что вы делаете? Кто эта девоч... Она не смогла договорить последнее слово до конца, потому что узнала Люру. Сквозь застилающие глаза слезы девочка видела, как беспомощно, словно ища опору, шарит по стене рука миссис Кольтер, как лицо ее, такое прекрасное и безмятежное, искажается страхом и становится вдруг жалким, измученным. -- Люра, -- шепнула она непослушными губами. Золотистый тамарин одним прыжком бросился к Пану и выволок его из проволочной клетки. Люра вылезла сама. Пантелеймон рывком высвободился из заботливо-цепких обезьяньих лапок и пополз к девочке. -- Не дамся... не дамся, -- повторяла она, зарываясь лицом в его шубку и чувствуя, как его сердце отчаянно бьется у нее на груди. Дрожа всем телом, они вцепились друг в друга, как двое потерпевших кораблекрушение на чужом пустынном берегу. Словно через подушку Люра смутно слышала, как миссис Кольтер что-то говорит этим людям, но ни слов, ни даже тона ее голоса девочка разобрать не могла, да и не пыталась. Наконец двери ненавистной комнаты закрылись за ними, и они оказались в коридоре. Миссис Кольтер не то вела Люру, не то несла ее куда-то. Вот еще одна дверь, а за ней спальня, и мягкий свет, и запах духов... Миссис Кольтер бережно уложила девочку на кровать. Из последних сил Люра дрожащими руками отчаянно прижимала к себе Пантелеймона. Мягкая душистая ладонь легла ей на лоб. -- Деточка, деточка моя, -- тихонько прошептал нежный женский голос. -- Как же ты здесь оказалась, деточка моя? Глава 17. Ведуньи Люра застонала. Ее бил озноб, словно мгновение назад кто-то вытащил ее за волосы из ледяной проруби, такой холодной, что сердце чуть не застыло. Пантелеймон ничком распластался у нее на груди, под пижамкой, всем телом прильнув к ее коже, и она чувствовала исходящую от него любовь, но вместе с этим ее альм ощущал, что совсем рядом по комнате ходит миссис Кольтер, а самое главное -- ее золотистый тамарин, чьи цепкие черные пальчики уже успели в один только Пану ведомый миг обшарить безвольное Люрино тело и нащупать у нее на поясе клеенчатую сумочку. Миссис Кольтер хлопотала, приготовляя какое-то питье. -- Давай, моя дорогая, я тебе помогу, -- тихонько сказала она, подходя к кровати. Ее нежная рука скользнула Люре под спину, чтобы помочь девочке сесть. -- Это надо выпить, солнышко. Люра судорожно сжалась, но в тот же миг обмякла, ведь Пантелеймон успел подумать с ней вместе: "Не выдавай себя, иначе нам конец". Она открыла глаза и вдруг, к своему стыду и изумлению, поняла, что они полны слез и она плачет, да так горько, так отчаянно. Миссис Кольтер журчала что-то успокоительное. Она сунула чашку с питьем тамарину, а сама принялась утирать Люре слезы своим надушенным носовым платочком. -- Поплачь, поплачь, моя деточка, -- тихонько приговаривала она, и Люре тут же захотелось перестать плакать. Закусив губы, она изо всех сил пыталась загнать глупые слезы назад и унять всхлипы, сотрясающие все ее существо. Пантелеймон хорошо запомнил правила, по которым им предстояло играть: обмани их! Обдури! Робким мышонком он выполз из-под Люриного локтя и осторожно понюхал кружку, которую сжимал тамарин. Кажется, ничего страшного, безобидный настой ромашки. Шмыгнув Люре на плечо, он шепнул: -- Пей, не бойся. Она села, взяла чашку обеими руками, поднесла к губам, осторожно дуя на горячее питье. Главное сейчас -- не поднимать глаз. Притворяться надо мастерски, так, как ей еще ни разу в жизни не приходилось. -- Люрочка, дорогая, -- журчала миссис Кольтер, ласково гладя девочку по голове. -- Ну куда же ты пропала? Я уже боялась, что мы тебя никогда не найдем. Как же так получилось? Тебя что, кто-то выманил из квартиры на улицу, и ты заблудилась? -- Да, -- прошептала Люра. -- Но кто же тебя выманил? -- Дяденька и тетенька. -- Какие дяденька и тетенька? Ты их видела на приеме? -- Кажется, видела. Они сказали, что вы просили меня что-то снизу принести, я спустилась по лестнице, а они меня -- хвать! И в машину, и повезли куда-то. А когда машина остановилась, я выскочила и побежала, чтоб они меня не догнали. Только я ведь не знала, куда они меня завезли... Люра снова почувствовала, что плачет, но на этот раз уже не так отчаянно. Можно даже попробовать сделать вид, что она плачет, вспоминая о своих злоключениях. -- И я все ходила, ходила, хотела назад дорогу найти, а тут меня мертвяки поймали. Посадили в свой фургон вместе с другими ребятами и повезли, а куда -- сама не знаю. В какой-то дом большой... С каждой секундой, с каждым сказанным словом Люра чувствовала, как к ней возвращаются силы. Сейчас она была занята пусть очень трудным, пусть весьма непредсказуемым, но зато хорошо ей знакомым делом -- она врала и, сознавая собственную виртуозность, испытывала при этом то же чувство, какое доселе знала, лишь читая по веритометру: пусть все хитро и запутано, но ей подвластно. Главное, не сорваться и не брякнуть какую-то очевидную нелепицу. Где-то можно туману напустить, где-то, наоборот, живописную детальку добавить - словом, подойти к вранью творчески, а на это она мастерица. -- И сколько же они продержали тебя в этом здании? -- встревоженно спросила миссис Кольтер. Люра не спешила с ответом. Ее плаванье на лодке семейства Коста и пребывание на Мшистых Болотах длилось не одну неделю. Значит... Значит, надо рассказать, как мертвяки перевезли ее в Тролльзунд, как она сбежала от них, как поступила в услужение к Эйнарссону, владельцу питейного заведения (тут удивительно кстати пришлись колоритные детали, которые она успела подметить, когда была в городе), как делала там самую черную работу, как потом нанялась на ферму где-то в глубине материка, как стала там добычей охотников-самоедов, которые поймали ее и привезли в Больвангар. -- И они... они хотели разрезать меня... -- Ш-ш-ш, -- шептала миссис Кольтер, -- я все улажу, я все у них сама спрошу... -- Но почему? За что они нас так? Ведь я же ничего плохого не сделала! Все ребята знают, что с нами хотят сделать что-то страшное. Все очень боятся. Только на самом деле это ведь еще страшнее. Страшнее ничего и быть не может... Миссис Кольтер, но почему... почему они так... Зачем они это делают? Они что, звери? -- Успокойся, дорогая, успокойся. Теперь ты со мной, тебе ничто не грозит. Никто и никогда не сможет сделать тебе ничего дурного. Теперь ты нашлась, мы вместе, и эти люди не посмеют тебя и пальцем тронуть. Я не дам тебя в обиду... -- А как же другие? Как же все остальные ребята? Ведь их... -- Полно, солнышко, полно. -- Это все из-за Серебристой Пыли? -- Откуда ты знаешь? Тебе что, доктор сказал? -- Да все ребята знают. Об этом все говорят, только никто точно не знает, что там на самом деле... А со мной это уже почти сделали! Миссис Кольтер, вы должны, должны мне все объяснить! Вы не имеете права от меня скрывать! -- Люра, -- негромко перебила девочку прелестная дама, -- никто не собирается от тебя ничего скрывать. Это просто все такие сложные, взрослые вещи: и Серебристая Пыль, и научные исследования... Поверь мне, это не детского ума дело. А доктора... Ну разве доктор может сделать ребенку что-то плохое, а, солнышко? Ну зачем вам эта Пыль? От нее же одно зло. Но взрослые и их альмы заражены ею так глубоко, что им уже ничем не поможешь. Слишком поздно! А вот если сделать операцию ребенку -- совсем маленькую, коротенькую, -- то его еще можно спасти, и эта Пыль никогда к нему не пристанет. И он будет здоров и счастлив, всегда-всегда. У Люры перед глазами стоял маленький Тони Макариос. Она почувствовала, что ее сейчас вырвет, и резко наклонилась вперед. Миссис Кольтер вздрогнула и отпрянула назад. -- Что с тобой, деточка, может быть, тебе нужно в ванную? Отвести тебя? Люра мучительно сглотнула и подняла голову, медленно утирая тыльной стороной ладони глаза. -- Зачем же вы с нами это делаете? -- Она медленно подбирала слова. -- Ведь вас никто не принуждает, вы же сами... Вы же запросто можете нас оставить в покое... Если бы лорд Азриел узнал, что вы делаете, он бы никому не позволил! Ведь эта Пыль, она есть и в нем, и в вас, и в магистре колледжа Вод Иорданских. Если она есть в каждом взрослом, значит, никакая она не вредная! И я всем про это расскажу, я молчать не буду! Если эта операция такая уж замечательная, что же вы не дали им ее закончить? Пусть бы разделили нас, раз это так хорошо, а? А вы бы радовались. Почему же вы им помешали?! Миссис Кольтер с печальной мудрой улыбкой смотрела на взъерошенную Люру. -- Дружочек, -- она покачала головой, -- иногда даже благо может причинить боль, пусть небольшую, но боль. И когда больно тебе, больно мне. Но ты зря испугалась. Это же совсем не означает, что у человека отбирают его альма. Нет-нет, они по-прежнему вместе. Да вот, пожалуйста, здесь на станции полно людей, которым сделали такие операции. Ты же видела здешних медсестер? Они что, плохо себя чувствуют? По-моему, они совершенно счастливы. Люра внезапно поняла, чем объяснялось деловитое равнодушие сестры Клары и ее коллег, почему их альмы семенили себе, как лунатики, безразличные решительно ко всему. Только бы не сказать ни слова в ответ! Лучше язык себе откусить. -- Пойми, деточка, никто и никогда не станет делать ребенку операцию, не опробовав ее многократно. И конечно же, никто и никогда даже в мыслях представить себе не сможет, что ребенка и альма нужно разлучить. Какой вздор! Ведь это даже не операция, а всего лишь маленький аккуратный разрез. Чик -- и все. Спору нет, альм для ребенка -- лучший и самый верный друг, лучший товарищ для игр и забав. Но ребенок взрослеет, и, рано или поздно, он достигает того возраста, который мы называем отрочеством. И ты, моя радость, скоро перестанешь быть маленькой девочкой. Тогда-то альм становится для человека источником различных мыслей и чувств, которые бередят разум и сердце. Они-то и притягивают Серебристую Пыль. Если сделать ребенку операцию, пока он не достиг отрочества, то его можно уберечь от всех этих неприятностей. А его альм, безусловно, останется с ним... как... как прелестная собачка или котенок. Ты же любишь котят, правда? Лгунья, изворотливая, омерзительная лгунья! Во всех ее речах не было ни слова правды! И даже если бы Люра своими глазами не видела доказательств этой лжи -- несчастного Тони Макариоса, осиротевших альмов в стеклянных ящиках, -- то все равно самое естество девочки восстало бы против этой кощунственной идеи. Как же это можно представить себе, что кто-то берет твою душу, прекрасную живую душу, отсекает от тела и она превращается в жалкую, виляющую хвостом собачку? Или котенка? Задыхаясь от ярости, Люра прижала к себе Пантелеймона, который вдруг обернулся хорьком -- самым страшным и злобным из всех своих обличий -- и оскалил зубы. Но оба они не проронили ни слова. Вцепившись альму в шерсть, Люра даже дала миссис Кольтер погладить себя по волосам. -- Допивай свою ромашку, моя милая, -- ласково сказала прелестная дама, -- и ложись. Давай-ка постелим тебе прямо здесь. Я думаю, тебе незачем возвращаться в палату к девочкам. Я так соскучилась по тебе, мое солнышко, моя помощница. Самая лучшая помощница на свете! Если бы ты только знала, как мы тебя искали! Мы весь Лондон вверх дном перевернули, а потом полиция обыскала каждый дом, каждый уголок во всей Англии. Ну где же ты была? Я так стосковалась по тебе. Боже мой, какое счастье, что ты снова со мной! Все это время золотистый тамарин не знал ни минуты покоя. Он то ерзал на краешке стола, возбужденно поводя хвостом, то вдруг бросался к миссис Кольтер и что-то нашептывал ей на ухо, то нервно метался по комнате, задрав хвост, как кошка. Его поведение выдавало миссис Кольтер с головой, и, наконец, мадам не выдержала. -- Люра, деточка, -- произнесла она и сглотнула, -- я знаю, что магистр колледжа Вод Иорданских перед самым твоим отъездом дал тебе одну вещицу, верно? Магистр дал тебе веритометр, но, к сожалению, он не имел никакого права распоряжаться им по своему усмотрению. Веритометр ему не принадлежал, а был лишь вверен его заботам. Вещь эта представляет огромную ценность. Я не знаю, говорил ли тебе магистр, что во всем мире веритометров осталось два, ну, может быть, три, так что посуди сама, разве можно просто таскать его с собой, а? Тебе дали этот прибор для того, чтобы ты передала его лорду Азриелу, да? И наверняка предупредили, что мне ты ни в коем случае ничего не должна говорить. Я права, Люра? Девочка прикусила задрожавшую губу. Миссис Кольтер продолжала: -- Вижу, что права. Не тревожься, дорогая, твоей вины тут нет, никаких клятв ты не нарушала, ведь я все узнала сама. Однако прибор этот вещь настолько хрупкая и ценная, что мы не имеем права рисковать. С веритометром должно обращаться очень бережно. Люра сидела, не шевелясь, и слушала. -- А почему нельзя передать его лорду Азриелу? -- спросила она. -- Потому что лорд Азриел занимается страшными делами. То, что он затеял, не только безнравственно, но и опасно для всех остальных; опасно настолько, что этого человека пришлось отправить в ссылку. Он хочет заполучить веритометр, чтобы привести свои кощунственные планы в исполнение. Но поверь мне, дорогая, отдать ему этот прибор было бы непоправимой ошибкой. Магистр колледжа Вод Иорданских трагически заблуждался. Теперь ты знаешь правду и понимаешь, что разумнее всего было бы оставить веритометр у меня. Подумай сама, разве это дело -- всюду носить его с собой, не знать ни минуты покоя... Да и вообще, на что она тебе сдалась, эта старая железяка? Тем более что ты не знаешь, что с ней делать... Люра смотрела на миссис Кольтер, искренне не понимая, каким образом эта женщина еще недавно казалась ей такой умной, такой замечательной... -- Он ведь у тебя, лапонька, да? -- лихорадочно тараторила миссис Кольтер. -- В сумочке на поясе... Как же ты ловко придумала, какая ты умница. Давай оставим его у меня, солнышко. Руки ее скользнули Люре под пижамку и безошибочно нащупали заскорузлую клеенку. Девочка замерла. Золотистый тамарин, дрожа от нетерпения, еле сидел на месте. Его цепкие черные лапки застыли возле рта, шея напряженно вытянулась вперед. Вот клеенчатый пояс уже у миссис Кольтер, вздрагивающие пальцы расстегивают сумочку. Девочка слышит ее прерывистое дыхание, когда на свет Божий появляется замотанная в черный бархат коробочка, искусно сработанная Йореком Бьернисоном. Пантелеймон, обернувшийся котом, напружинился перед прыжком. Люра осторожно отодвинулась от сидящей рядом миссис Кольтер и медленно спустила ноги с кровати на пол. Теперь она тоже готова бежать. Сейчас, еще немного... -- Что бы это могло быть? -- с наигранным оживлением щебетала миссис Кольтер, не сводя глаз с коробочки. -- Какая смешная шкатулочка! Ты что, положила веритометр внутрь, чтобы не повредить его, да? Какая ты умница, обо всем подумала. Боже мой, а там еще одна коробочка, запаянная. Кто же тебе помогал, солнышко? На самом деле Люрины ответы ее вовсе не занимали. Сейчас миссис Кольтер хотелось только одного: как можно быстрее открыть коробочку. Лихорадочно порывшись у себя в ридикюле, она вынула оттуда складной нож со множеством лезвий. Раскрыв его, она поддела острием край крышки. Комнату заполнило свирепое жужжание. Люра и Пантелеймон напружинились. Миссис Кольтер, изнывая от нетерпения и любопытства, потянула тугую крышку вверх. Золотистый тамарин низко наклонился над коробочкой. И в ту же секунду из металлического плена вырвался черный силуэт. Жук-шпион яростно впился тамарину в самую морду. Обезьяныш пронзительно заверещал и опрокинулся навзничь. Воплем боли и ужаса ответила ему миссис Кольтер. Цепкие механические лапки уже ползли по ее груди, горлу, чтобы, наконец, вцепиться в прелестное лицо. Медлить больше было нельзя. Пантелеймон одним прыжком оказался у двери. Люра рванулась следом за ним и помчалась вниз по коридору. Никогда в жизни ей не приходилось бегать так быстро. -- Пожарная сигнализация! -- обернувшись, прокричал Пантелеймон, который был чуть впереди. Точно! Вот она, на стене! Разбив стекло отчаянным ударом кулачка, Люра нажала кнопку сигнала и помчалась дальше. Она неслась по направлению к спальням. Вот одна кнопка. И еще одна. Завыла сирена. В коридор высыпали люди, спрашивая друг друга, где пожар. В этот момент Люра уже была возле кухни. У Пантелеймона молнией мелькнула одна мысль, и девочка тут же ворвалась внутрь. Она повернула краны у всех газовых горелок и швырнула горящую спичку в сторону ближайшей конфорки. Потом стащила с верхней полки мешок с мукой и вывалила все его содержимое на стол рядом с плитой. Ей кто-то говорил, что мука от печного жара начинает взрываться. Вот и пусть себе взорвется и повиснет в воздухе сплошной завесой. Снова выскочив в коридор, где уже было не протолкнуться, Люра понеслась к своей спальне. Вокруг возбужденно галдели дети, и слово "побег" носилось в воздухе. Те, кто постарше, мчались к бельевым, где хранилась верхняя одежда, увлекая за собой малышей. Взрослые сотрудники станции пытались как-то организовать ребят, но никто из них не понимал, что происходит. Всюду кричали, вопили, толкались и теснились люди. Люра и Пан, как две юрких рыбки, нырнули в этот водоворот, упрямо стремясь к спальне. Не успели они добежать до дверей, как все здание потряс глухой взрыв. Спальня была пуста, девчонки уже убежали. Лихорадочно подвинув тумбочку в угол, Люра вскочила на нее, вытащила из отверстия на потолке свои теплые вещи и первым делом нащупала в складках меха веритометр. На месте! Быстро натянув на себя шубейку и сапоги, девочка надвинула капюшон пониже, и тут Пантелеймон, воробьем притаившийся на косяке, чирикнул: -- По-р-р-ра! Люра выскочила в коридор. К счастью, мимо мчалась стайка детей, уже одетых в теплые куртки. Они направлялись к центральному входу. Люра замешалась в их группку. Лицо ее заливал пот, сердце бешено стучало где-то в горле. Надо бежать что есть силы, иначе конец. Дальше пути не было. В кухне вовсю бушевал огонь, и пожар распространялся с неимоверной быстротой. То ли газ рванул, то ли мука, но прогремевшим взрывом снесло часть крыши. Люди карабкались наружу по искореженным балкам и стропилам, только бы вырваться на обжигающе холодный воздух. Всюду чувствовался сильный запах газа. Вот грянул еще один взрыв, на этот раз куда ближе и громче, чем первый. Несколько человек, отброшенные взрывной волной, упали как подкошенные. Воздух разрывался от криков боли и ужаса. Люра пробивалась наверх. Над заполошными воплями альмов и общим смятением звенел голос Пантелеймона, который звал: -- Сюда! Сюда! За мной! Отчаянно упираясь руками, она выползла на ледяной накат крыши и жадно хватала ртом воздух. Только бы всем детям удалось найти теплые куртки, иначе стоило бежать со станции, чтобы насмерть замерзнуть в снегах. Внизу полыхал настоящий пожар. Лежа на кровле, Люра видела, как сквозь огромный пролом в стене вырываются в ночную тьму жадные языки пламени. У центрального входа беспорядочно толкались взрослые и дети, совсем, как давеча, во время учебной пожарной тревоги, только на лицах взрослых теперь было написано неподдельное беспокойство, а дети казались до смерти напуганными. -- Роджер! Роджер! -- закричала Люра. Филин-Пантелеймон негромко ухнул, заметив мальчика в толпе своими зоркими глазами. Не прошло и секунды, как дети были рядом. -- Скажи всем, чтоб шли за мной! -- проорала она ему в ухо. -- Не пойдут! -- Роджер едва различал свой голос в общем гвалте. -- Им очень страшно! -- Надо сказать им про пропавших детей! Я знаю, что с ними делают! Их альмов отсекают огромным страшным ножом! Ты же сам видел днем в этой лаборатории, когда мы альмов выпустили, какие они! Скажи им! Скажи, что с ними будет то же самое, если они останутся здесь! Роджер судорожно глотнул. Глаза его расширились от ужаса. Потом, словно очнувшись, он рванулся к ближайшей кучке растерянных детишек. Люра помчалась к другим, и вот уже страшная правда распространялась подобно пожару, и вот уже кто-то тоненько закричал, прижимая к груди своего альма. -- Идите со мной! -- бешено выкрикивала Люра. -- Помощь идет! Нам надо вырваться за ограждение! Не ждите, бегите за мной! Заслышав ее голос, они мчались следом, через огороженный двор и дальше, где горели два ряда фонарей. В ночной тьме раздавался легкий топот детских ног и скрип плотно утоптанного снега под сапогами. Где-то позади остались крики взрослых. Внезапно со страшным грохотом обрушилась еще одна часть корпуса. Вверх взметнулись снопы искр, языки пламени вырвались наружу, воздух заполнил сухой звук, похожий на треск рвущегося полотна, но, постепенно перекрывая его, все нарастая и нарастая, к этому звуку примешивался другой, леденящий душу и пугающе близкий. Люра никогда прежде его не слышала. Но сразу же поняла, что это. Так выли волчицы, альмы тартар-охранников. И от этого воя все ее тело становилось слабым и безвольным. Дети в ужасе поворачивали головы и, не в силах бежать, застывали на месте, потому что длинными скользящими скачками, пугающими в своей неутомимости, к ним приближался первый охранник с ружьем на изготовку, а следом тенью стлалась по снегу могучая серая волчица -- его альм. И за ним еще один воин, и еще, и еще... На них были толстые войлочные панцири, а на головах шлемы с узкими прорезями для глаз, так что казалось, что глаз у них вообще нет. На детей смотрели лишь черные зрачки ружейных стволов да горящие желтым огнем глаза волчиц над оскаленными, исходящими жадной слюной пастями. У Люры подкосились ноги. Она ведь даже и помыслить не могла, насколько страшны эти звери. Боже мой, но ведь здесь, в Больвангаре, для людей не существует великого табу, значит... Она содрогнулась, представив себе, как эти острые влажные клыки... Тартары выстроились цепью, перегородив выход с центральной площадки на подъездную аллею, освещенную двумя рядами фонарей. Рядом с каждым воином застыла его волчица-альм, такая же вымуштрованная и вышколенная, как ее человек. Еще мгновение, и за первой цепью вырастет вторая, тартары все прибывали и прибывали. Люра в ужасе зажмурилась. Все пропало. Детям с солдатами не сладить. Это вам не глиной друг в друга лупиться, как тогда, на глиняном карьере в Оксфорде. А может... Девочка вдруг ясно увидела себя в разгар той славной битвы, когда, зацепив пригоршню сырой глины, она яростно швырнула ее прямо в рожу одному карьерскому мальчишке, который пер на нее, как медведь. Он еще остановился, затряс головой, пытаясь продрать залепленные глиной глаза, и тут "городские" его мигом скрутили. Тогда она стояла по колено в глине. Сейчас кругом был снег. И вот совсем как давеча, только на этот раз без тени баловства, потому что речь шла о жизни и смерти, Люра метнула горсть снега в лицо тартарского воина. -- В глаза! Цельтесь им в глаза! -- закричала она что было силы, продолжая швырять пригоршню за пригоршней. Дети не заставили себя долго упрашивать. Вдруг чей-то находчивый альм, обернувшись стрижом, ухитрился направлять летящий в воздухе снежок таким образом, что он попал точнехонько в вырез глазниц на тартарском шлеме. Теперь другие альмы знали, что делать. Не прошло и секунды, как цепь охранников рассыпалась. Они отплевывались и бешено трясли головами, пытаясь выцарапать плотно скатанный в детских ладонях снег из узких глазниц шлемов. -- За мной! -- закричала Люра, бросаясь к заветному выходу на освещенную аллею. Уворачиваясь от оскаленных волчьих пастей, дети ринулись за ней. Они мчались что было духу между двумя рядами фонарей, туда, где начиналось чистое поле и спасительная темнота. Сзади раздался хриплый окрик. Тартарский офицер пролаял приказ, лязгнули ружейные затворы, офицер гаркнул что-то еще, а потом наступила гнетущая тишина. Дети слышали только топот собственных ног да свое прерывистое дыхание. Тартары молча целились. Теперь они не промахнутся. Но прежде чем прозвучала команда: "Пли!" - один солдат вдруг захрипел, а другой в страхе отступил назад и вскрикнул. Заслышав этот вопль, Люра непроизвольно оглянулась и увидела ничком лежащего на снегу тартарина, у которого из спины торчала стрела с серым оперением. Он еще бился и корчился, харкая кровью, а остальные охранники в панике оглядывались по сторонам, не понимая, где же этот невидимый лучник. И тут еще одна стрела упала с небес и вонзилась тартарину прямо в шею. Он рухнул замертво. Офицер что-то гаркнул, и охранники, запрокинув головы, посмотрели вверх. Люра тоже подняла глаза. -- Ведуньи! -- выдохнул Пантелеймон. Он не ошибся. В темном ночном небе, высоко-высоко, метались грациозные черные тени в развевающихся одеждах. Ветер с воем и свистом рвал их лохмотья и запутывался в иглах заоблачных сосен, верхом на ветвях которых они летели. Люра видела, как одна из них вдруг резко пошла вниз и, заложив вираж, натянула тетиву своего лука. Запела стрела, и еще один тартарин упал. Охранники, словно очнувшись, принялись стрелять вверх, палить наугад, не целясь, в пустоту, в облака, в мечущиеся тени, а ведуньи с небес осыпали и осыпали их дождем стрел. Но тут офицер, заметив, что дети уже почти добежали до конца аллеи, отдал новый приказ, и тартары пустились в погоню. Кто-то из ребят в ужасе закричал, потом еще один, еще один. Внезапно бегущие впереди замедлили шаг и в панике повернули назад, потому что из ночной тьмы, расстилавшейся за освещенной фонарями аллеей, на них надвигалась гигантская косматая тень. -- Йорек! -- завопила Люра, чувствуя, что сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди от восторга. -- Йорек Бьернисон! Медведь мчался вперед с таким проворством, словно над исполинской его тушей вообще не властно земное тяготение. Он пронесся мимо девочки сплошным белым вихрем и врезался в строй тартар, разметав по сторонам людей с ружьями и их альмов. Тут он остановился и завертелся на месте волчком, подобравшись всем своим гибким могучим телом, а потом распрямился и двумя ударами мощных лап, правой и левой, сокрушил головы тех, кто оказался рядом. Волчица-альм бросилась на медведя, но панцербьорн полоснул по ней когтями, и, зависнув в прыжке, она вдруг вспыхнула, как бенгальский огонь, и рухнула на снег, шипя и воя, покуда не истаяла. Ее человек тут же испустил дух. Офицер-тартарин мгновенно понял, что драться теперь предстоит на два фронта. Вот как удар хлыста прозвучала команда, и солдаты разделились на две неравные группы: та, что поменьше, отражала удары ведуний, та, что побольше, билась с медведем. Тартары дрались с отчаянной храбростью. Разбившись на четверки, стрелки хладнокровно целились, упав на одно колено, словно они не на поле брани, а на учениях. Ни один из них не дрогнул и не отступил ни на шаг, когда Йорек всей своей звериной мощью ринулся на них. Не прошло и секунды, как все они были мертвы. Йорек ударил снова. Теперь он, подобно стрелке часов, вертелся в одну сторону, разя, круша и сметая все на своем пути. Злые пули свистели вокруг, но вреда от них было не больше, чем от осиных укусов. Медведь был неуязвим. Люра мчалась по освещенной алее, увлекая за собой детей все дальше и дальше в спасительную темноту. Только бы успеть, только бы выбраться, ведь, кроме охранников-тартар, в Больвангаре есть еще врачи, которые куда опаснее. Из последних сил она подбадривала, подталкивала, подгоняла, только бы дети не стояли на месте. Огни фонарей оставались за спиной, на снегу плясали длинные тени, и Люра чувствовала, как стремится ее сердце навстречу бездонной черноте полярной ночи с ее чистым леденящим дыханием, как рвется из груди сердце, готовое запрыгать от счастья, совсем как Пан, который зайчонком самозабвенно скакал по снегу, наслаждаясь кульбитами да петлями. -- Куда мы бежим? -- пискнул кто-то из детей. -- Здесь же ничего нет, снег один! -- К нам уже идет помощь, -- успокаивала малышню Люра. -- Большой цаганский отряд, человек, наверное, пятьдесят. Наверняка там родственники ваши есть, потому что каждая цаганская семья, в которой пропал ребенок, отрядила одного воина. -- А если я не цаган? -- захныкал какой-то паренек. -- Ну и что? Какая разница? Все равно тебя уведут. -- Куда? -- испуганно спросил кто-то. -- Домой, -- твердо ответила Люра. -- Вас всех отведут домой. Я же нарочно для этого приехала, чтоб вас вызволить. Для того и цаган с собой привела. Нам только чуть-чуть надо пройти, и мы их найдем. Это недалеко, ведь медведь пришел с ними, так что они уже где-нибудь совсем рядом. -- А помните, как он по волчице ка-а-ак даст лапой, -- заговорил один из мальчишек, -- и прям все брюхо ей распорол. А человек ее, раз -- и сразу умер, будто у него сердце из груди вырвали, помните? -- А я думала, что альма убить нельзя, -- вставила девочка. Теперь все говорили хором, не слушая друг друга. Языки развязались, причиной тому было лихорадочное возбуждение и чувство облегчения, которое они испытывали. "Ничего, -- подумала Люра, -- пусть поговорят, только бы не стояли на месте". -- А они там, на станции, правда это все делали? -- спросила незнакомая девчушка. -- Правда, -- горько ответила Люра. -- Я раньше тоже никогда не думала, что бывает человек без альма. А по дороге сюда мы мальчика подобрали, и он остался совсем один, а альма с ним не было. Он ее все звал, все спрашивал, как она его найдет, так ее ждал. Его Тони звали. Тони Макариос. -- А я его знаю, -- задумчиво сказал кто-то из детей. -- И я, -- присоединились к разговору сразу несколько голосов. -- Его на прошлой неделе забрали. -- Да, забрали, -- сказала Люра с нажимом, -- забрали, чтобы отрезать его альма. - Она знала, какой эффект произведут на детей ее слова, и лихорадочно продолжала: -- Он умер. Сразу же после того, как мы его подобрали в тундре. Только он такой не один был. Они там, на станции, всех альмов, которых отрезали, держали в специальных ящиках, как все равно в клетках, в маленьком таком домике за главным корпусом. -- Правда, правда, -- подтвердил Роджер. -- Люра их всех на волю выпустила во время пожарной тревоги. -- Точно, -- вставил Билли Коста, -- я сам видел. Я сперва даже не понял, что это, только заметил, как они за диким гусем летели. -- Я только все равно не понял, зачем они это делают? -- упрямо спрашивал какой-то мальчик. -- Как же так можно -- отрезать альма? Это же мучительство! Зачем они так? -- Может, из-за Серебристой Пыли, -- нерешительно предположил кто-то из детей. -- Из-за Пыли, как же! -- Мальчишка пренебрежительно хмыкнул. -- Держи карман шире. Кто ее видел-то, Пыль эту? Чепуха одна! Они все это нарочно выдумали. -- Смотрите, смотрите! -- воскликнул кто-то, показывая рукой вверх. -- Смотрите, что с дирижаблем стало! Все головы мгновенно повернулись назад. Над освещенной аллеей, где все еще кипела битва, вздымалась мощная причальная мачта, но дирижабль миссис Кольтер уже не парил подле нее, как раньше. Напротив, один конец его скукожился и обвис, а рядом мало-помалу расправлялся и вырастал... -- Воздушный шар Ли Скорсби! -- завизжала Люра, прыгая на месте и хлопая в ладоши от восторга. Правда, в теплых меховых варежках не очень-то похлопаешь. Остальные дети ошарашенно молчали. Люра, ничего не объясняя, только поторапливала их. Сама она тоже недоумевала, как же ее другу удалось добраться сюда с шаром. А вообще здорово он это придумал: наполнить свой шар газом из дирижабля. Получается, одним ударом можно убить двух зайцев: и самим есть на чем удрать, и врага удалось обезвредить -- ведь догнать будет не на чем. -- Ну же, вперед! Нужно обязательно идти вперед, -- твердила Люра детворе, -- иначе вы замерзнете. Многие уже стучали зубами и плакали от холода. К детским всхлипываниям примешивался тоненький визг их альмов. Пантелеймону-барсуку все это ужасно не нравилось, и он сердито цыкнул на альма-бурундучка, который без сил распластался на плече у своей девочки и жалобно попискивал. -- А ну, живо, лезь ей под куртку! Ты что, не можешь стать кем-нибудь большим? Ее же согреть надо! -- прорычал он, оскалив зубы, и перепуганный альм тут же нырнул девчушке под одежки. С одежкой и впрямь была беда. На детях были стеганые куртки из искусственного шелка, а их сколько ни простегивай, все равно с натуральным мехом никакого сравнения. В качестве утеплителя там использовалось такое же искусственное рыхлое волокно из каменноугольной смолы. У некоторых детей куртки были настолько пухлыми, что напоминали подушки для булавок. Все дело в том, что придумали и сшили эти неуклюжие одеяния на фабриках и в лабораториях, где о настоящем холоде никто и слыхом не слыхивал. Пусть Люрина шуба висела клочьями и немилосердно воняла, зато тепло держала знатно, а эти куртки -- нет. -- Если мы не найдем отряд Джона Фаа, они долго не протянут, -- шепнула девочка Пантелеймону. -- Только не давай им останавливаться, -- еле слышно шепнул он в ответ. -- Тереби их, как хочешь, только не давай им ложиться на снег. Тебе же Фардер Корам рассказывал... Старый цаган не раз рассказывал девочке о своих походах на север, да и миссис Кольтер успела ей кое-что поведать, с большим, между прочим, знанием дела. Сходились они в одном. На морозе нельзя прекращать двигаться, иначе -- смерть. -- А нам еще долго идти? -- спросил Люру какой-то карапуз. -- Она нас сюда специально заманила, чтобы убить, -- захныкала маленькая девочка. -- По мне уж лучше здесь замерзнуть, чем на станции быть, -- прозвучал чей-то голос. -- А вот и нет. На станции хоть тепло. Молоко дают горячее, еда есть. -- Да, как же! Там же пожар, забыли? -- А здесь что с нами будет? Мы же замерзнем или с голоду помрем. В Люриной голове роились смутные вопросы, которые, подобно ведуньям, проносились и тут же ускользали так стремительно, что не ухватишь, и вместе с тем откуда-то из сокровенной, недосягаемой глубины поднимались блаженство и трепет, но постичь их она не могла. Правда, ей стало легче, и с новыми силами наша Люра принялась вытаскивать какую-то измученную малышку из сугроба, тормошить мальчишек, чтоб не медлили. -- Держитесь, -- твердила она, -- надо идти вперед, по следам медведя. Он же пришел вместе с цаганами, значит, по его следу мы их обязательно найдем. Только не останавливайтесь! Вперед, осталось немного. Снег повалил крупными хлопьями, заметая следы Йорека Бьернисона. Огни Больвангара скрылись из виду, зарево бушующего на станции пожара лишь краешком тлело на горизонте, так что теперь единственным источником света оставалось призрачное мерцание снегов. Тяжелые облака затянули небо, не пропуская ни луну, ни северное сияние, и детям приходилось двигаться почти на ощупь, только бы не потерять глубокую колею, которую пробили в снегу могучие лапы панцербьорна. Из последних сил Люра подбадривала, тормошила, стращала, пихала, волокла на себе, кляла, трясла, тащила, толкала, ласково и бережно поднимала детишек: кого так, кого эдак, а верный Пантелеймон, едва взглянув на альма девочки или мальчика, тут же подсказывал ей с кем надо так, а с кем -- эдак. -- Я вас все равно... я вас вытащу, -- бормотала она, с трудом шевеля губами. -- Не надейтесь... Я столько шла, чтоб вас... вытащить. И вытащу. Роджер, как мог, помогал своей подружке. Маленький Билли Коста, который лучше других видел в темноте, старался идти впереди. Тем временем снег повалил так сильно, что дети, боясь сбиться со следа, могли двигаться только гуськом, вцепившись друг в друга. Господи, если бы вырыть берлогу, поглубже, лечь всем вместе... Прижаться потеснее, тогда не замерзнешь... Люре все время чудились какие-то звуки. То словно бы слышался рокот двигателя, но не тяжелый, глухой, как у дирижабля, а тоненький, зудящий такой, он то возникал, то пропадал снова. И вой... собачий? Неужели ездовые собаки? Звук еле пробивался сквозь мириады висевших в воздухе снежных хлопьев, он был такой слабый, что малейшее дуновение ветра сносило его куда-то в сторону. Может, это цаганские собачьи упряжки? А если нет? Мало ли по тундре бродит всяких духов... А может, это альмы-сиротки плачут по своим мальчикам и девочкам... Кто знает? То ей вдруг казалось, что она видит какие-то огни. Но какие огни в чистом поле? Значит, привиделось. Или духи... А может, они заплутали в снегу и опять вышли к воротам Больвангара? Нет, там ведь огни были белые, яндарические, а тут впереди маячил тусклый желтый свет лигроиновых фонарей. Они становились все ближе, и вой собак слышался все отчетливее, и уже совершенно не понимая, наяву она или во сне, Люра видит такие родные лица... Закутанные в меха люди не дают ей упасть, могучие руки Джона Фаа бережно подхватывают девочку и поднимают высоко над землей. Фардер Корам... Как радостно он смеется! У Люры слипаются глаза. Она еле различает сквозь снежную наволочь, как хлопочут цагане вокруг замерзших детей, как усаживают их в нарты, кутают в шубы, суют им полоски тюленьего мяса, чтоб утолить голод. А вот и Тони Коста... Он то бросается обнимать Билли, то легонько толкает его, то тормошит и снова прижимает к себе... И Роджер... -- Фардер Корам, миленький, Роджер поедет с нами, хорошо? Это ведь я за ним приехала, чтобы его спасти. А потом мы в Оксфорд вернемся, в колледж Вод Иорданских, и там будем... А что это за шум такой? В воздухе все нарастало давешнее зудение, словно жужжали десять тысяч обезумевших от ярости жуков-шпионов. И вдруг -- неведомая сила швырнула Люру наземь, и Пантелеймон, верный Пантелеймон был бессилен помочь ей, потому что золотистый тамарин... Миссис Кольтер! Мерзкие обезьяньи лапы вцепились в Пана, крутили его, душили, царапали, а он, меняя обличья с такой быстротой, что в глазах рябило, бился не на жизнь, а на смерть, разя, жаля, язвя ненавистного врага. Тем временем закутанная в меха миссис Кольтер, не дрогнув ни единым мускулом лица, на котором застыло выражение напряженной решимости, тащила Люру к снегоходу, а девочка, совсем как ее альм, рвалась и сопротивлялась. Снег был такой густой, что свет яндарических фар выхватывал из темноты лишь вихрящиеся белые хлопья и словно запутывался в них. В двух шагах уже было не видать ни зги. Казалось, что Люра и миссис Кольтер отгорожены этой плотной завесой метели от всего мира. -- На помощь! -- отчаянно звала девочка своих друзей, которые были рядом, но ничего не видели, только этот клубящийся в воздухе снег. -- Спасите! Джон Фаа! Фардер Корам! На помощь! Хоть кто-нибудь! Помогите! Миссис Кольтер повелительно крикнула что-то на наречии северных тартар. Команда прозвучала резко и хлестко, как удар бича. Снежный вихрь расступился, и Люра увидела группу вооруженных людей. Как же их много, целый отряд, и рядом с каждым воином застыла оскалившаяся волчица-альм. Их командир мгновенно пришел миссис Кольтер на помощь. Он одной рукой подхватил Люру и швырнул ее, как тряпичную куклу, на заднее сиденье снегохода. Ошеломленная девочка никак не могла взять в толк, что все это происходит наяву, а не в кошмарном сне. Грянул выстрел, потом еще один. Цагане поняли, что стряслась беда, но вести огонь вслепую они не могли. Тартары, плотным кольцом окружив снегоход, палили в белый свет как в копеечку, а Люриным друзьям приходилось осторожничать, уж слишком велик был риск задеть девочку в этой снежной круговерти. Люра не чувствовала ничего, кроме горечи и опустошенности. Все еще не в силах стряхнуть с себя накатившее странное оцепенение, она попыталась приподняться на локтях. В голове стоял трезвон. Где же Пан? Вон он, все еще сражался с золотистым тамарином, только обличья перестали сменять одно другое. Теперь в обезьяньих лапах с угрюмой решимостью бился, оскалив зубы, барсук. Но кто же там с ними рядом? Неужели Роджер? Маленький Роджер, отчаянно размахивая руками и ногами, наскакивал на миссис Кольтер, молотя ее кулачками. Он пинался, брыкался, бодался, пока тартарский офицер небрежным движением, словно отгоняя назойливую муху, не отшвырнул его в сторону. И снова все закружилось у Люры перед глазами в фантастическом танце: черно-белый вихрь, мгновенные зеленые вспышки, рваные тени, мечущиеся сполохи света... Внезапно бешеный рывок разорвал снежную завесу, и из черной темноты вырос Йорек Бьернисон. Страшный скрежет железа о железо повис в воздухе. Лязгнули могучие челюсти, бросок вправо, влево, вот гигантская лапа поднимается и шутя вспарывает толстенный войлочный панцирь на вражеской груди. И снова все смешалось: белые зубы, черный металл, красный, набухший кровью мех... Какая-то неведомая сила вздергивает девочку вверх и тащит все выше, выше. Она цепляется за Роджера, вырывает его из рук миссис Кольтер, и, прильнув друг к другу, дети взмывают в воздух. Их альмы -- птицы, оглушительно чирикая и щебеча, плещут крылышками, не понимая, что с ними происходит, а порывы ветра вокруг все нарастают и нарастают, и внезапно совсем рядом с собой Люра видит ведунью, одну из тех, чьи грациозно-стремительные мятущиеся тени рассекали небесную высь, тольо сейчас она так близко, что можно дотронуться. В руках у девы оказывается лук. Широкие рукава ниспадают, обнажая прозрачные тонкие локти, которые почему-то не зябнут среди ледяного вихря. Вот запела тетива, и острая стрела без промаха бьет точнехонько в недобрый прищур глазницы тартарского шлема. Наконечник пробивает шлем насквозь, выходит откуда-то из затылка, тартарский альм-волчица зависает в предсмертном прыжке и исчезает, так и не успев коснуться земли. А Люра и Роджер снова взмывают вверх, все выше и выше. Их слабеющие пальцы из последних сил цепляются за ветку заоблачной сосны, на которой с напряженной, пружинистой грацией сидит юная дева-ведунья. Вот она отклоняется влево и на вираже мчится вниз, к земле, где не ясно вырисовывается какой-то гигантский силуэт. Дети обрушиваются в сугроб рядом с гондолой воздушного шара. -- Залезай! -- кричит девочке Ли Скорби. -- Давай, шевелись! И дружка с собой бери! Быстрей! Ну дает Йорек, а? Герой! Люра замечает, что три ведуньи держат в руках причальный канат, обвязанный вокруг скалы, а наполненная газом махина шара уже рвется, рвется вверх от земли, туда, ввысь. -- Давай, Роджер! -- вопит она что есть силы и рывком опрокидывается через обтянутый кожей борт гондолы на дно, где уже намело целый сугроб снега. Сверху на нее падает Роджер, а потом землю сотрясает не то чей-то рев, не то рык. -- Давай, Йорек, на борт, старина, не зевай! -- радостно кричит Ли Скорби, и в гондолу прыгает панцирный медведь. Днище и борта корзины жалобно стонут и угрожающе ходят ходуном. Внезапно налетевший легкий порыв ветра на секунду сдергивает снежную наволочь, и Люриному взору открывается все, что творится в этот момент вокруг. Она видит, как боевой отряд цаган бьет и гонит тартарский арьергард, беспощадно тесня их к дымящимся развалинам Больвангара. Она видит, как другие цагане заботливо хлопочут вокруг ребят, усаживая их на нарты, потуже запахивая вокруг них меховые полости. Она видит старого Фардера Корама, который, опираясь на костыль, торопливо хромает куда-то, а рядом с ним мелкими прыжками несется по снегу его кошка-альм, похожая на золотисто-багряный ворох осенней листвы. Они оба кого-то ищут. -- Фардер Корам! -- кричит Люра во все горло. -- Я здесь! Наверху! Старый цаган, услышав ее голос, останавливается и, запрокинув голову, изумленно вглядывается в рвущийся в небо воздушный шар, который все пляшет на своем туго натянутом канате, а три ведуньи не дают ему взлететь. Теперь он замечает девочку, отчаянно машущую ему руками из гондолы. -- Люра, деточка, моя золотая! -- кричит старик. -- Ты жива? Жива? -- Живее не бывает! -- вопит она в ответ. -- До свидания, Фардер Корам, миленький, до свидания! Детей до дома довезите! -- Довезем, моя хорошая! Жизнью клянусь, что довезем, обязательно! Береги себя, детонька моя ненаглядная! Береги себя! В этот момент Ли Скорби резко машет рукой, и, повинуясь условному сигналу, ведуньи отпускают причальный канат. Воздушный шар рванулся вверх, в снежную круговерть и начал набирать высоту так стремительно, что Люра и Роджер только диву дались. Через какое-то мгновение земля скрылась из виду, а шар продолжал подниматься все выше и выше, не хуже какой-нибудь ракеты. Прижавшись друг к дружке, дети упали на дно гондолы; так легче было переносить вжимавшую их в доски днища все нарастающую скорость. Зато Ли Скорби чувствовал себя в своей стихии. Он просто приплясывал от восторга, радостно хохоча и улюлюкая. Йорек Бьернисон тем временем неторопливыми движениями снимал с себя панцирь. Пользуясь изогнутым когтем, как отверткой, медведь, не глядя, поддевал им стыки и сцепки между пластинами, а потом поворот -- и пластины отстегивались. Ветер, завывая, свистел в иглах заоблачных сосен ведуний. Только по этому звуку да по хлопанью развевающихся одежд можно было догадаться, что они где-то рядом и даже на этой головокружительной высоте неотступно следуют за шаром. Мало-помалу Люра поняла, где верх, где низ, отдышалась и, почувствовав, что кровь больше не стучит молотом в висках, попробовала сесть и оглядеться по сторонам. Оказалось, что гондола на самом деле куда больше, чем она думала. Вдоль бортов ее громоздились какие-то стойки с философскими инструментами, валялись кипы меховых одеял, баллоны с воздухом и еще куча всяких вещей и вещиц, которые трудно было разглядеть в густом киселе тумана, через который наши воздухоплаватели пробивались наверх. -- Мы что, в облако попали? -- спросила девочка. -- Именно так, -- весело отозвался Ли. -- Давай-ка, заверни своего дружка потеплее, пока он не превратился в сосульку. Тут уже здорово холодно, а будет еще холоднее. -- Как же вы нас нашли? -- Это все ведуньи. Между прочим, одна из них, самая главная, хочет с тобой поговорить. Вот погоди, сейчас из облака выйдем, отдышимся малек, тут вам самое время сесть да потолковать. -- Йорек, миленький, спасибо тебе. Спасибо, что ты пришел, -- бла