утром рассказать ей... Хотя, может быть, и рассказывать-то не о чем... Может, это просто куница... Или ему почудилось... А может, это дух какой лесной никак не угомонится. Пантелеймон чувствовал, что кто-то следует за санным поездом, кто-то неслышно перелетает с ветки на ветку, хоронясь в вершинах сосен. А вдруг этот "кто-то" -- золотистый тамарин, не к ночи будь помянут? Глава 12. Потерянный мальчик Они мчались вперед уже несколько часов и наконец остановились, чтобы сделать привал. Пока цагане разводили костры да растапливали снег в котелках, пока Ли Скорсби под недреманным оком Йорека Бьернисона жарил в сторонке тюленье мясо, Джон Фаа с озабоченным лицом подошел к Люре. -- Где у тебя этот твой прибор, далеко? Сможешь при таком свете знаки разобрать? Света и в самом деле было маловато. Луна давно зашла. Свет от северного сияния был даже ярче, чем лунный, но уж очень неровный, сполохами. Но зорким глазам Люры все было ни по чем, и она с готовностью вытащила из недр своей шубы замотанный в черную тряпицу веритометр. -- Вы не волнуйтесь, я все вижу. И вообще, я все знаки уже давно наизусть выучила, где какой находится. Что вы хотите у него спросить, лорд Фаа? -- Спроси, как охраняется эта станция, Больвангар то есть. Он еще не успел договорить до конца, как Люрины пальцы уже устанавливали стрелки веритометра на нужные символы: шлем, грифон, плавильный тигель. Словно повинуясь чьей-то воле, разум девочки мгновенно выбрал три нужных значения и совместил их воедино, так что получилось своего рода трехмерное изображение. Тонкая стрелка-иголочка мгновенно пришла в движение: поворот, шаг назад, опять поворот -- ни дать, ни взять танец пчелы, когда она рассказывает товаркам по улью, куда лететь за нектаром. Люра с удивительным спокойствием следила за движениями стрелки, понимая, что если сначала смысл этого танца от нее сокрыт, то рано или поздно он все равно ей откроется, вот он уже совсем рядом. Нужно просто дать иголочке танцевать до тех пор, пока все не станет совершенно ясным. -- Он говорит то же самое, что и альм ведуньи. Больвангар охраняет целая рота северных тартар, а сама станция со всех сторон обнесена проволокой. Никакого нападения они не ждут. Только, знаете что, лорд Фаа... -- Что? -- нетерпеливо спросил старый цаган. -- Он мне еще кое-что сказал. Он сказал, что в соседней долине, возле озера, лежит деревня, где людям является какой-то дух, а они его боятся. Джон Фаа досадливо отмахнулся: -- Не время сейчас об этом. Мало ли по этим лесам бродит всякой нечисти. Самое место для них. Давай-ка лучше про тартар спросим. Сколько их, чем вооружены, а? Люра послушно завертела стрелками. -- Там шестьдесят человек с ружьями, а еще у них две таких, ну, вроде как пушки. Потом у них огнеметы. И... ах, да! Еще он сказал, что у тартар все альмы -- волки. По спинам старых вояк-цаган пробежал холодок. Они мгновенно поняли, что означают последние Люрины слова. -- Это тартары из Сибирского полка. У них у всех альмы -- волки, -- промолвил кто-то из стариков. -- И в бою они такие же, -- добавил Джон Фаа. -- Я не встречал врагов опаснее. Ну что ж, значит, будем драться, как львы. Да и с Йореком посоветоваться не мешает, он ведь воин опытный. -- Лорд Фаа, а как же этот дух? -- взмолилась девочка. -- А вдруг это дух кого-нибудь из детишек? -- Послушай меня, Люра, даже если это так, что мы можем сделать? Значит, шестьдесят стрелков из Сибирского полка, да еще и огнеметы в придачу. Мистер Скорсби, -- позвал Джон Фаа, -- можно вас на пару слов? Пока они беседовали, Люре удалось пошептаться с медведем. -- Йорек, миленький, ты знаешь эти места? -- Немного, -- равнодушно бросил медведь. -- Это правда, что где-то здесь рядом есть деревня? -- За перевалом. -- Он мотнул головой в сторону редколесья. -- А далеко это? -- Для тебя или для меня? -- Для меня, -- осторожно спросила девочка. -- Для тебя -- очень, для меня -- не очень. -- А сколько туда твоего ходу? -- Я могу трижды обернуться туда и обратно до того, как луна взойдет. -- Слушай-ка, Йорек, я уже тебе говорила, что у меня есть один такой прибор, он может предсказывать будущее. Так вот он говорит, что мне непременно нужно попасть в эту деревню. А Джон Фаа меня ни за что не отпустит, ведь задерживаться-то нельзя, я же не маленькая, все понимаю. Только в деревню все равно надо, иначе как же мы узнаем, что эти мертвяки творят с детьми? Медведь молчал. Он сидел совсем как человек, сложив передние лапы на животе и опустив голову на грудь. Маленькие глазки выжидательно смотрели на девочку. Она замялась. Пантелеймон не выдержал: -- А ты смог бы отвести нас в деревню, а потом нагнать сонный поезд, а? -- Смог бы. Но только я дал слово Джону Фаа. Поэтому я повинуюсь ему, и никому другому. -- А если он позволит? -- Тогда я согласен. Люра, не разбирая дороги, прямо через сугробы рванулась к Джону Фаа. -- Лорд Фаа, -- задыхалась она, -- Йорек, он может меня отвести через перевал в эту деревню, а потом, когда мы все узнаем, мы вас нагоним. Он... он знает дорогу. Голос девочки звучал все настойчивее: -- Я же не зря прошу. Это как в тот раз было, с хамелеоном, можете у Фардера Корама спросить. Я тогда тоже не могла понять, что он показывал, ну, веритометр, только он все правильно показывал, мы это потом узнали, а было уже поздно. Вот и сейчас я все то же самое чувствую. Я не могу точно объяснить, что он говорит, но только это что-то очень важное. И Йорек, он знает дорогу, он сам сказал, что до восхода луны может целых три раза туда-назад обернуться, и меня с ним никто не тронет, ведь правда же? Но только, -- тут голос девочки упал, -- он и шагу не сделает, пока вы, лорд Фаа, ему не разрешите. В напряженной тишине слышно было, как тяжело вздохнул старый Фардер Корам. Джон Фаа нахмурился, губы его плотно сжались. Но тут совершенно неожиданно в разговор вступил аэронавт Ли Скорсби: -- Не мне вам советовать, лорд Фаа, но только если ваша барышня пойдет с Йореком Бьернисоном, она будет в полной безопасности, поверьте. Панцербьорны слов на ветер не бросают, а уж старину Йорека я знаю много лет. Нет такой силы, которая заставила бы его нарушить клятву. Вы ему только скажите, что барышню нужно оберегать. Он костьми ляжет, но сделает, будьте благонадежны. Домчит в лучшем виде, тем более что бежать он может несколько часов кряду без роздыху. -- Но почему именно медведь? -- резко спросил Джон Фаа. -- В конце концов, может пойти кто-нибудь из нас! -- Так ведь вам же придется идти пешком! -- затараторила Люра. -- На собаках через перевал не проедешь, там горы. Так что Йорек туда все равно доберется быстрее всех, а я легкая, он меня на спину посадит и не устанет. Лорд Фаа, честное слово, мы быстро, только узнаем все -- и назад. И очень осторожно, правда, комар носа не подточит! И ни во что ввязываться не будем. Ну, пожалуйста! -- Но почему ты так уверена, что тебе нужно куда-то ехать? А вдруг этот твой прибор шутки с тобой шутит, тогда как? -- В голосе Джона Фаа все еще звучало сомнение. -- Какие еще шутки? -- обиделась Люра. -- Он, между прочим, никогда не врет. Всегда правду говорит. Старый цаган в задумчивости поскреб подбородок. -- Ладно, была не была. Если повезет, так, может, узнаем хоть что-нибудь. Йорек Бьернисон! -- позвал он медведя. -- Согласен ты выполнить просьбу девочки? -- Я согласен выполнить ТВОЮ просьбу, Джон Фаа, -- с нажимом ответил медведь. -- Прикажешь мне отвезти девочку -- я отвезу. -- Значит, так тому и быть. Отвезешь ее, куда она скажет, и сделаешь все, как она велит. А теперь, Люра, слушай и запоминай. Ты идешь за старшую. Люра послушно кивнула головой. -- Значит, поедешь, посмотришь, узнаешь, что надо, и вихрем назад. Нам здесь задерживаться нельзя, так что, Йорек, придется тебе нас догонять, дорогу ты знаешь. Медведь повернул к Люре свою огромную косматую голову: -- В деревне есть солдаты? Если их там нет, панцирь можно не надевать. Тогда мы будем двигаться быстрее. -- Там нет солдат, -- быстро ответила девочка. -- Я это знаю точно. Спасибо вам, лорд Фаа, я сделаю все, как вы говорите, честное слово. Тони Коста выдал ей полоску вяленого тюленьего мяса, и, захватив с собой этот немудреный провиант и верного Пантелеймона, который мышонком свернулся у нее в капюшоне, Люра вскарабкалась на могучую спину медведя. Ее маленькие руки в варежках цепко держались за густой белый мех, а коленки сжимали мускулистые бока зверя. Шуба Йорека была на удивление пышной. Всем своим существом девочка ощущала дыхание могучей силы, исходившей от панцербьорна. Для него она была легче перышка. Словно и не замечая своей ноши, медведь рванулся вперед. Он бежал длинными скользящими скачками, чуть вперевалочку, бежал туда, где кончалась тундра и начинался горный кряж. Сперва Люре было немножко не по себе, но когда она привыкла к ритму, ее захлестнуло чувство пьянящей радости. Подумать только, она едет верхом на медведе, над их головами качаются в небе золотые арки и изгибы северного сияния, и дышит леденящим холодом молчаливая неприступная Арктика. Они почти достигли края тундры. Йорек Бьернисен бесшумно и мягко ступал по снегу. То здесь, то там виднелись чахлые, низкорослые деревца, путь преграждали заросли куманики и цепкие колючие ветви кустарника, но медведь шел напролом, словно весь этот спотыкач был жалкой паутиной. Петляя между валунами, они взобрались на гребень невысокого хребта, перевалили через него и совсем скрылись из вида тех, кто остался далеко внизу. Люре ужасно хотелось поговорить с медведем. Будь на ее месте человек, они бы уже давно сошлись накоротке, но от Йорека веяло чем-то непонятным, отчужденно холодным, и в присутствии этой первозданной силы Люра впервые в жизни растерялась и прикусила язык. Так что всю дорогу, пока мощный зверь без устали мчался вперед, она тихонечко сидела у него на спине и молчала. "Ну и ладно, -- думала она про себя. -- Захотел бы -- сам бы заговорил. Кто я для него? Мелочь пузатая, сосунок. Он-то во-он какой большой, медведь панцирный". Раньше ей как-то не приходилось оценивать себя со стороны. Оказалось, что это совсем как езда верхом на медведе: в равной степени занимательно и неприятно. Йорек мчался вперед мощной иноходью, переваливаясь с боку на бок, и Люра довольно скоро поняла, что просто сидеть на месте невозможно. Ей нужно попасть в ритм этого движения, слиться с ним -- только тогда они смогут ехать дальше. Они мчались уже около часа. Тело девочки немилосердно ломило, но душу ее переполнял восторг. Внезапно Йорек Бьернисен замер на месте. -- Смотри вверх, -- приказал он. Люра попыталась поднять глаза. Они слезились от холода, так что пришлось потереть их тыльной стороной запястья, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Проморгавшись, девочка взглянула вверх и негромко вскрикнула. Северное сияние словно бы устало полыхать, оно сменилось бледным трепещущим светом, зато теперь ярче проступили звезды. По усеянному алмазами небосводу двигались крошечные темные силуэты. Много, сотня за сотней, с востока и с юга они упрямо стремились в одном направлении -- на север. -- Это что, птицы? -- спросила Люра. -- Это ведуньи, -- отозвался Йорек. -- Ведуньи? А что они здесь делают? -- Не знаю. Может, готовятся к войне. Я никогда не видел их так много сразу. -- А ты что, знаком с ведуньями? -- Одним служил, с другими сражался. Лорд Фаа, я думаю, испугался бы, повстречай он их сейчас. Если они летят на подмогу вашим врагам, я вам не завидую. -- Лорд Фаа ни за что бы не испугался, -- возмущенно возразила Люра и хитренько спросила: -- Ты же не боишься? -- Пока нет. А если и забоюсь, то знаю, как сладить со страхом. В лагере их наверняка не видели, надо бы сказать про ведуний лорду Фаа. Он снова двинулся вперед, но на этот раз чуть помедленнее. Люра до рези в глазах все всматривалась и всматривалась в небо, в бесчисленные полчища ведуний, летящих на север. Наконец Йорек Бьернисон остановился и произнес: -- Приехали. Вот деревня. Они стояли над крутым обрывом. Внизу несколько деревянных домишек жались по краям ровной, засыпанной снегом ледяной глади. -- Наверное, замерзшее озеро, -- мелькнуло у Люры в голове. -- Точно, вон и причал. До деревни было каких-нибудь пять минут ходу. -- Что ты собираешься делать? -- спросил медведь. Люра сползла у него со спины. Ноги затекли и были как чужие, кожа на лице задубела от холода. Вцепившись негнущимися пальцами в густой медвежий мех, она потопталась на месте, пока ноги от коленок вниз не закололо, как иголками. Ну вот, кажется, полегчало. -- Там, в деревне или в окрестностях, кто-то бродит. Может, ребенок, а может, дух какой, я точно не знаю. Я должна его разыскать и, если получится, отвезти к господину Фаа. Знаешь, Йорек, я все-таки думаю, что это не человек, но вдруг мой прибор мне все совсем другое сказал, а я просто неправильно поняла. -- В такой холод без крыши над головой долго не протянешь, -- негромко сказал медведь. -- Может быть, он все-таки живой. -- В голосе Люры звучала растерянность. Веритометр показывал что-то непонятное, и это непонятное было каким-то образом связано с нежитью. Страшно, конечно, только негоже ей трусить. Она тоже не вчера на свет родилась, как-никак дочка лорда Азриела, да и под началом у нее не кто-нибудь, а могучий панцирный медведь. -- Вот что, -- твердо сказала девочка, -- давай пойдем и посмотрим. Она вновь вскарабкалась Йореку на спину. Медведь начал осторожно спускаться вниз с обрыва. Теперь он не торопился и вместо размашистой иноходи двигался косолапой рысцой. Почуяв их приближение, деревенские собаки испуганно завыли, в загонах беспокойно задвигались олени, задевая друг друга рогами, так что раздавался сухой деревянный стук. В ледяном ночном воздухе каждый звук разносился далеко вокруг. Вот, наконец, и первый дом. Люра зорко смотрела по сторонам. Было темно, северное сияние почти погасло, а луна и не думала всходить. То тут, то там в заваленных снегом домиках мелькали огоньки. Люре даже показалось, что она видит чьи-то приклеенные к оконным стеклам бледные носы. Да уж, интересную картину они сейчас наблюдают: маленькая девочка верхом на гигантском белом медведе. В центре деревни, перед дощатым причалом, к которому привязывали лодки, сейчас погребенные под снегом, была открытая площадка. К тому времени, как Люра и Йорек туда добрались, лай собак стал просто оглушительным. "Да они же и мертвого поднимут", -- испуганно подумала девочка. В этот момент дверь одного из домов распахнулась, и на пороге возник человек с ружьем в руках. Его альм-росомаха вскарабкалась на поленницу, и оттуда во все стороны полетели комья снега. Люра мгновенно соскользнула со спины медведя и встала между ним и человеком с ружьем. Девочка очень хорошо помнила, что сама сказала Йореку, будто панцирь ему не понадобится. Значит, ей и отвечать. Человек произнес несколько слов на неизвестном наречии. Люра ничего не поняла, но Йорек что-то ответил ему на том же языке. Человек в ужасе отпрянул. -- Он думает, мы демоны, -- перевел Йорек. -- Что я должен ему сказать? -- Скажи, что сами мы -- не демоны, но если мы захотим, то демоны нам помогут. И что мы ищем, как бы это сказать, ребенка, странного такого ребенка. Давай, говори. Не успел медведь договорить, как человек замахал рукой, указывая куда-то вправо, и опять залопотал на своем языке. Йорек повернул голову к Люре: -- Он спрашивает, заберем ли мы этого ребенка. Они его боятся. Прогоняли, прогоняли, а он все назад возвращается. -- Скажи, что мы его заберем, но они не должны были так с ним поступать. Скажи, что они нехорошие люди. Где он сейчас, спроси. Человек объяснил, испуганно всплескивая руками. Люра все боялась, как бы он с перепугу не нажал случайно на курок, но, к счастью, их собеседник быстро выложил все, что знал, и проворно юркнул в дом, захлопнув за собой дверь. Теперь переполошенные лица маячили уже в каждом окне. -- Где он? -- нетерпеливо спросила девочка. -- В рыбном сарае. -- Медведь уже трусил к причалу. Люра шла за ним следом. Ее била дрожь. Йорек держал путь к невысокому дощатому домику, похожему на амбар или склад. Время от времени он задирал голову и втягивал носом воздух. Возле двери он остановился и произнес: -- Здесь. Люрино сердце колотилось где-то в горле, так что девочка едва могла дышать. Она подняла было руку, чтобы постучать, но потом, сообразив, насколько это нелепо, судорожно глотнула воздух и открыла рот, собираясь окликнуть того, кто был внутри. Господи, что же сказать? Все мысли куда-то разбежались. И тьма такая. Эх, надо было фонарик взять. Отступать было некуда, да и медведю негоже показывать, как ей страшно. Что он там говорил про страх? Что знает, как с ним сладить... Научиться бы... Как бы ей сейчас это пригодилось. Трясущейся рукой девочка откинула ременную петлю из оленьей кожи, служившую запором, и потянула на себя примерзшую дверь. Та нехотя поддалась, но, чтобы открыть ее, нужно было отгрести от порога снег, а горностай -- Пантелеймон, вместо того чтобы помогать, белой молнией метался по снежному насту, издавая коротенькие отчаянные вопли. -- Пан, Пан, тише, -- задыхаясь, шептала Люра. -- Господи, да уймись же ты. Давай обернись летучей мышью и посмотри, что там, внутри, а? Обезумевший от ужаса альм ее не слушал. Говорить он тоже не мог. Однажды она уже видела его в таком состоянии. Это было, когда они с Роджером решили перемешать все золотые диски с изображением альмов и рассовать их по разным черепам в склепе колледжа Вод Иорданских. Что же делать? Ведь Пан боится больше ее. А Йорек Бьернисон лежит себе спокойно на снегу и бесстрастно наблюдает за происходящим. Люра собралась с духом. -- Эй, выходи, -- выдавила она из себя, стараясь говорить как можно громче. -- Выходи! В ответ не последовало ни звука. Тогда Люра снова потянула на себя дверь. Пантелеймон, обернувшись котом, вихрем взлетел ей на руки. Он лапами упирался девочке в грудь, отпихивая ее назад, и твердил, не помня себя от ужаса: -- Уходи, Люра! Не стой здесь! Туда нельзя! Уходи быстрее! Люра пыталась его унять и вдруг заметила, что Йорек Бьернисон, с равнодушным видом лежавший до этого на снегу, привстал на лапы. Со стороны деревни к ним кто-то бежал. Человек подошел поближе и поднял вверх руку с фонарем. В тусклом желтом свете Люра увидела широкоскулое, сморщенное, как печеное яблоко, лицо. Раскосые глазки тонули в глубоких складках морщин. Рядом крутился альм старика -- серебристая лисица. Незнакомец что-то сказал на местном наречии. Йорек перевел: -- Он говорит, тут таких детей много. Он их видел в лесу. Некоторые сразу умирают, а некоторые нет. И этот, говорит, живучий. Только лучше бы ему помереть, говорит, легче бы было. -- Спроси его, не даст ли он мне на минутку свой фонарь. Медведь послушно спросил, и старик тут же согласно закивал и с готовностью протянул девочке фонарь. Люра догадалась, что он специально прибежал сюда, чтобы посветить им. Она благодарно улыбнулась; старик опять закивал и опасливо отошел в сторонку, подальше от медведя, подальше от Люры, подальше от рыбного сарая. Вдруг Люру как огнем обожгло: "А если этот ребенок в сарае -- Роджер? Господи, миленький, сделай так, чтобы это был не он!". Острые коготки Пантелеймона вцепились ей в шубу. Он снова обернулся горностаем и дрожал, как в лихорадке. Высоко держа фонарь над головой, девочка храбро шагнула внутрь. Так вот чем на самом деле занимается это Министерство по Делам Посвященных, вот в чем суть этих жертвоприношений, вот что творят с несчастными обманутыми детьми! В дальнем углу сарая, почти невидимый на фоне дощатых сушильных полок, сидел, сжавшись в комочек, маленький мальчик. Над его головой висели жесткие бревна выпотрошенных рыбин. Обеими руками мальчик прижимал к сердцу сушеную рыбку, прижимал так же, как Люра прижимала к груди Пантелеймона: тем же судорожным жестом, с тем же отчаянием. Только в руках у него был не альм, а кусок выпотрошенной сушеной рыбы. Альма у него не было. Его отсекли мертвяки. Перед Люрой сидел ребенок после рассечения. Глава 13. Схватка Первым желанием Люры было повернуться и бежать, бежать отсюда без оглядки, иначе ее вырвет. Господи, да как же это -- человек без альма. Ведь это то же самое, что человек, которому оторвали лицо или вспороли ножом грудь и вынули оттуда сердце. На это невозможно смотреть, потому что это противно естеству, такое бывает только в кошмарных снах, а наяву никогда. Трясущимися руками девочка прижимала к себе Пантелеймона. Перед глазами у нее плыли круги, к горлу подкатывала дурнота, а по спине, несмотря на лютый мороз, ползли струйки липкого холодного пота, заставляя ее зябко ежиться. -- Шмыга, -- еле слышно прошептал мальчик. -- Где моя Шмыга? Она... у вас? Люра мгновенно поняла, кого он зовет. -- Н-н-нет. -- Внезапно собственный голос показался ей чужим, так тихо и испуганно он звучал.-- Как тебя зовут, мальчик? -- Тони... Тони Макариос, -- с трудом шевельнулись губы. -- Где Шмыга? -- Я не знаю... -- Люра сглотнула, чтобы справиться с подкатившей к горлу тошнотой. -- Мертвяки... Продолжать не было сил. Цепляясь за стену сарая, она вышла на улицу и опустилась на снег. Нужно побыть одной. Одной? Но ведь она никогда не была одна. Каждую минуту ее жизни Пантелеймон всегда был рядом. Боже мой, а если их когда-нибудь разлучат! А если кто-нибудь отрежет ее от Пана, как этого мальчика отрезали от Шмыги. Как же тогда жить? Ведь страшнее этого ничего не может... Она вдруг поняла, что плачет навзрыд, и Пантелеймон скулил и взвизгивал, прижимаясь к ней всем тельцем, и у обоих разрывалось сердце от ужаса и жалости при одной только мысли о полуживом обрубке, которого звали Тони Макариос. Люра, пошатываясь, встала на ноги. -- Тони, -- голос ее предательски дрожал. -- Тони, не бойся нас. Ну, иди сюда. Тебя больше никто не обидит. Мы тебя заберем. Внутри послышался какой-то шорох, и на пороге возникла детская фигурка. Мальчик по-прежнему прижимал к груди сушеную рыбку. Даже там, в сарае, когда при тусклом свете фонаря Люра впервые увидела скорчившееся возле сушильных полок тельце, Тони не казался ей таким жалким и потерянным, как сейчас, на фоне бескрайней снежно-белой равнины, озаренной почти догоревшими сполохами северного сияния. И нельзя сказать, чтобы он был плохо одет -- на нем была толстая стеганая куртка с капюшоном и меховые унты, -- но все явно не по росту, словно бы с чужого плеча. Старик, который принес Люре фонарь, опасливо попятился и что-то залопотал на своем языке. -- Он говорит, что за рыбу надо заплатить, -- бесстрастно перевел Йорек. "А вот сейчас как скажу медведю, чтобы разорвал тебя на части, выжига проклятый", -- мелькнуло у Люры в голове, но она сдержалась. -- Скажи, что мы забираем мальчика с собой. Он больше не будет их тревожить. Я думаю, это стоит дороже, чем рыба. Йорек перевел. Старик что-то недовольно буркнул, но возражать не посмел. Люра поставила фонарь на снег и осторожно взяла безжизненную руку мальчика в свою, чтобы подвести его к медведю. Тони безучастно пошел за ней, не выказывая ни страха, ни хотя бы удивления при виде гигантского зверя, который стоял так близко. Девочка помогла ему влезть Йореку на спину, но и тут все, что он сказал, было: -- Шмыга... Я не знаю, где моя Шмыга. -- У нас ее нет, Тони, но я... я клянусь тебе, мы отомстим. Они за это заплатят. Йорек, тебе будет не очень тяжело, если я тоже сяду? -- Мой панцирь весит куда больше, чем двое детей, -- отрезал медведь. Люра кое-как вскарабкалась ему на спину и примостилась за Тони. Взяв его руки в свои, она заставила мальчика держаться за длинный густой мех. Пантелеймон притаился у нее в капюшоне, такой теплый, такой родной. Она чувствовала переполнявшую его жалость. Она знала, как ему хочется дотянуться и приласкать несчастного обездоленного малыша, обхватить его лапками, лизнуть в нос, в щеки, потыкаться мордочкой ему в лицо, как сделал бы его собственный альм. Но ведь нельзя. Чужой альм -- это табу. Они ехали по деревне. На лицах местных жителей ясно читался ужас при виде девочки верхом на могучем белом медведе, но вместе с этим и нескрываемое облегчение, ведь невиданные гости увозили с собой леденящий душу обрубок, то, что осталось от мальчика. В Люриной душе отвращение и страх боролись со жгучей жалостью, и жалость взяла верх. Девочка осторожно протянула вперед руки и притянула к себе тощее, почти бесплотное тельце. Дорога назад была куда тяжелее: казалось, ночь стала еще морознее и чернее. Но для Люры время бежало быстрее, чем раньше. Йорек без устали мчался вперед, девочка почти автоматически раскачивалась с ним в такт, словно бы слившись с медведем в единое целое. Застывшая фигурка перед ней не сопротивлялась движению Люриных рук, но и никак не отзывалась на них. Мальчик сидел абсолютно неподвижно, не шевелясь, так что Люре стоило немалых сил удержать его на спине Йорека. Время от времени несчастный начинал что-то говорить. -- Что? -- кричала Люра сквозь ледяной ветер. -- Что ты сказал? -- А как же она узнает, где я? -- Узнает. Она тебя обязательно найдет. И мы... Мы ее тоже найдем. Держись крепче, Тони, мы уже почти приехали. Йорек рвался вперед и вперед. Только нагнав цаган, Люра поняла, как же измотало ее это путешествие. Отряд Джона Фаа решил сделать привал, чтобы дать возможность ездовым собакам передохнуть. Завидев приближающегося медведя, все они: и старый Джон, и Фардер Корам, и Ли Скорсби бросились к девочке с распростертыми объятиями и внезапно замерли. Радостные возгласы застыли у них на губах. На спине у Йорека, прямо перед Люрой, они увидели еще одну фигурку. Девочка никак не могла разнять затекших рук, она продолжала прижимать к себе щуплое тельце. Тогда Джону Фаа пришлось помочь ей. Он бережно разжал Люрины пальцы и опустил ее на землю. -- Силы небесные, -- только и смог вымолвить старый цаган. -- Ты кого же к нам привела, девочка? -- Это Тони. -- Люра еле-еле шевелила окоченевшими губами. -- Мертвяки... Они отсекли его альма. Они со всеми так делают. Мужчины в ужасе попятились. И тут внезапно заговорил медведь: -- Стыдитесь! Пусть даже храбрость вам изменяет, но как же можно вот так, на глазах у всех труса праздновать? Да еще перед лицом этой девочки! Вы понимаете, что ей пришлось пережить? Люра слишком устала, чтобы удивляться такому заступничеству. Но гневный окрик Йорека возымел свое действие. -- Твоя правда, Йорек Бьернисон, -- покаянно проронил Джон Фаа. Мгновение спустя он уже властно распоряжался: -- Подбросьте-ка дров в огонь, да согрейте супа для девочки. Для них обоих. Фардер Корам, как там у тебя, места хватит? -- Хватит, Джон, хватит. Неси ее к моим саням, мы ее мигом согреем. -- И мальчонку бы тоже надо, -- раздался чей-то неуверенный голос. -- Пусть хоть поест да отогреется, раз уж... Люра понимала, что нужно обязательно рассказать Джону Фаа про ведуний, но язык у нее заплетался от усталости, да и все вокруг были ужасно заняты. Несколько минут она осоловевшими глазами смотрела на дым от костров, на суетливо снующих туда-сюда людей, на желтые круги фонарей, а потом словно провалилась куда-то. Девочка очнулась оттого, что горностай-Пантелеймон легонько покусывал ее за ухо. Прямо над собой она увидела знакомую медвежью морду. -- Ведуньи, Люра. Ты что, забыла? -- шептал ей в ухо Пан. -- Это я позвал Йорека. -- А, -- слабо отозвалась девочка. -- Йорек, миленький, спасибо тебе, что ты меня отвез и назад тоже привез. Только еще про ведуний скажи сам Джону Фаа, а то я забуду. Сквозь сон Люра услыхала, как медведь что-то утвердительно бурчит, но что именно, она уж не разобрала, потому что крепко спала. Когда она проснулась, уже почти рассвело, если только это можно было назвать рассветом. Правда, светлее здесь в эту пору и не бывает. Край неба на юго-востоке словно бы побледнел, и в воздухе висела серая пелена, сквозь которую неуклюжими тенями двигались цагане. Они грузили нарты, закрепляли постромки на собаках. Дел было много. Люра смотрела на всю эту суету, лежа под грудой шуб в санях Фардера Корама. Над ними соорудили навес, так что получилась эдакая кибитка на полозьях. Пантелеймон уже давно проснулся и раздумывал, кем бы ему обернуться: песцом или горностаем, примеряя то одно, то другое обличье по очереди. Рядом с нартами, прямо на снегу, уронив голову на лапы, богатырским сном спал Йорек Бьернисон. Старый Фардер Корам был уже на ногах, так что стоило ему заметить возню Пантелеймона, как он торопливо захромал к своим саням. Ему не терпелось поговорить с девочкой. Увидев его, Люра села, протирая сонные глаза. -- Фардер Корам, я теперь знаю, что же я по веритометру никак прочитать не могла. Там было два символа: "птичка" и "нет", и он их все время повторял, а я не понимала, -- ведь это означает "нет альма", но так же не бывает... Как же это, а, Фардер Корам? -- Мне больно говорить тебе об этом, детонька моя, ведь ты так старалась, но... час назад этот мальчик, найденыш, умер. Он все метался, места себе не находил, все звал свою Шмыгу, все спрашивал, где она, да скоро ли придет. И кусок этой рыбы сушеной к груди прижимал, совсем как... Эх, да что тут говорить! Только, знаешь, как он глазки-то закрыл, да замер, наконец, тут нам всем и показалось, что отмучился он, бедняжка. Так он спокойно лежал, как бы любой из нас лежал, кабы умер. Будто альм его просто истаял, как всегда бывает. Мы тут пытались могилку ему вырыть, да куда там, земля-то мерзлая, точно камень. Вот Джон Фаа и приказал погребальный костер сложить, чтобы не стал он добычей падальщиков да трупоедов. А ты, детка моя, себя не кори. Ты у нас храбрая, я горжусь тобой. Теперь-то мы знаем, на что способны наши враги, на какое изуверство чудовищное. Кровь невинных вопиет к отмщению, но мы свой долг выполним. А тебе сейчас надо отдохнуть и, самое главное, покушать, а то ты вчера ни крошки не съела, так сразу и заснула. В этих краях так нельзя, надо кушать, милая, а то ослабнешь. Старик говорил, говорил, а сам все время что-то делал: рассовывал по тюкам меховые одеяла, проверял на прочность стяжки на нартах, дергая за постромки упряжи, суетливо перебирая их пальцами. -- Фардер Корам, -- в голосе Люры звучала твердая решимость, -- а где он сейчас? Погребальный костер уже был? -- Нет еще, детка. Он пока там лежит. -- Я хочу взглянуть на него. Старик не стал ее удерживать. Она видала вещи и пострашнее. Пускай, раз ей так легче. Еле переставляя ноги, Люра побрела вдоль вереницы нарт. Пантелеймон белым зайчонком трусил рядом. Чуть поодаль несколько человек таскали хворост и складывали его в большую кучу. Тело мальчика лежало тут же рядом, под клетчатым одеялом. Опустившись на колени, Люра неловкими руками приподняла покров. Пальцы в варежках плохо ее слушались. Один из цаган попытался было остановить девочку, но остальные лишь попятились в страхе. Пантелеймон просунул мордочку Люре под локоть, и они вместе смотрели на маленькое измученное личико. Девочка стряхнула с руки варежку и дотронулась кончиками пальцев до глаз Тони. Ей показалось, что она коснулась ледяного мрамора. Да, Фардер Корам правду сказал. Мертвый мальчик лежал так спокойно, а его альм будто бы истаял. Господи, а если бы все это случилось с ней, если бы это ее оторвали от Пантелеймона! Люра в панике схватила зверька и прижала Пана к груди так, словно хотела спрятать его у себя в сердце. Боже мой, ведь все, что осталось у Тони -- это жалкий кусочек сушеной рыбы. Стоп. Где она, эта рыба? Девочка пошарила под одеялом. Там ничего не было. Встав с колен, она обвела сгрудившихся поодаль цаган недобрыми глазами. -- Где его рыба? -- В голосе девочки клокотала ненависть. Они растерянно переминались с ноги на ногу, явно не понимая, о чем идет речь. А вот их альмы все сразу поняли и украдкой перешептывались между собой. Один из цаган попытался было улыбнуться. -- Гады! Я вам посмеюсь! Я вам глаза повыцарапаю! Гады проклятые! Ведь у него больше ничего не было, только этот несчастный кусок сушеной рыбы, а он думал, что это альм, из рук его не выпускал, к сердцу прижимал, а вы... Куда вы его дели? Ощерившийся Пантелеймон обернулся снежным барсом, до странности похожим на Стельмарию, альма лорда Азриела, но Люре было не до него, она ничего не видела вокруг себя, одну только содеянную черную несправедливость. Кто-то из цаган попробовал унять ее. -- Ну, ну, Люра, что ты расходилась-то? -- Я спрашиваю, -- срывающимся он бешеной ярости голосом повторила девочка, -- кто посмел отнять у него рыбу? Человек отступил назад, словно боясь обжечься. -- Я же не знал, -- пробормотал он, оправдываясь. -- Я-то думал, это просто, ну, объедок, вот и убрал. Что, думаю, покойник с куском в руках лежать будет. Правда, Люра, я же как лучше хотел, чтоб культурно... -- Куда ты ее положил? Цаган понурил голову. -- Да не положил я. Думал, чего зря еде пропадать, вот и бросил собакам. Кто же знал-то. Ты уж прости меня, а, Люра? -- Не у того прощенья просишь. У него вон проси. Люра снова опустилась на колени и бережно дотронулась до мертвой детской щечки. Внезапно, словно одержимая какой-то идеей, она вскочила на ноги и начала рывками расстегивать шубу. Ледяной воздух забирался ей под мышки, но девочка не обращала на это внимания, продолжая что-то искать в карманах. Через мгновение в руках у нее была золотая монета. -- Мне нож нужен, -- сказала она тому цагану, который взял рыбу. Он молча повиновался. -- Как ее звали, Пан? Альм мгновенно понял, о ком идет речь. -- Шмыга. Кое-как зажав монету в левой руке, Люра стынущими на холоде пальцами взяла нож, как карандаш, и попыталась выцарапать на монете имя альма. Лезвие оставляло на золоте неглубокие бороздки. -- Ты уж прости меня, -- шептала она, глотая слезы. -- Это все, что я могу. Зато я хороню тебя, как настоящего профессора из колледжа Вод Иорданских. Теперь надо было каким-то образом разжать Тони зубы, чтобы положить ему монетку в рот. С превеликим трудом ей это удалось. Она даже смогла сделать так, чтобы челюсть не отвисла. Люра вернула цагану нож и побрела назад, к нартам Фардера Корама. Начинало светать. Старик ждал ее с котелком горячего супа. Обжигаясь, она начала жадно хлебать его. -- Вам про ведуний рассказали? -- облизав ложку, спросила она старика. -- А вдруг ваша там тоже была? -- Моя? -- удивленно поднял седые брови Фардер Корам. -- Не знаю, деточка, не знаю. -- А куда они летели? -- Ну, мало ли. У них-то, у ведуний, столько дел, нам и не уразуметь. Человеческому уму сие не подвластно. Скажем, хворь какая-нибудь их косит загадочная, а мы и не чихнем. Или война разразится, а из-за чего -- нам неведомо. А то начнут они, скажем, ликовать или, напротив, убиваться из-за какой-нибудь малой былинки в тундре. Эх, дорого бы я дал, чтобы хоть одним глазком увидеть, как летят они по небосводу. Такая, наверное, картина. Да что же ты не ешь-то, Люрушка? Ты ешь, не слушай меня, старика. Давай, весь супчик выгребай. Может, еще хочешь? Тут вот уже и лепешки подоспели. Кушай, моя деточка, а то нам ведь скоро в путь. От горячей похлебки Люра ожила. Мало-помалу и заледеневшая душа начала оттаивать. Вместе с толпой других цаган она пошла взглянуть, как маленький детский трупик опускают на погребальный одр. Низко наклонив голову и крепко зажмурившись, она слушала слова молитвы, которую читал над ним Джон Фаа. Вот и тельце Тони, и груда хвороста облиты спиртом, чиркает спичка, и синеватые языки пламени объемлют все. Убедившись, что костер прогорел дотла, отряд вновь двинулся в путь. Странное, призрачное это было путешествие. Повалил густой снег, и вскоре в мире не осталось ничего, кроме расплывчатых силуэтов собак где-то впереди, санного бега, скрипящих полозьев, жгучего холода да мятущейся наволочи, тяжелых снежных хлопьев, чуть темнее, чем небо над головой, и чуть светлее, чем хрусткий наст под ногами. Сквозь снежную эту круговерть бежали и бежали собачьи упряжки, только хвосты развевались да из пастей с высунутыми языками пар валил. Они мчались на север, все дальше и дальше, а луна тем временем всходила и заходила, и бледный млечный свет ее сменялся предрассветными сумерками. Нужно было отдохнуть; напоить и накормить собак и людей, так что в узкой лощине между холмами решили сделать привал. Пока Джон Фаа и Ли Скорсби увлеченно обсуждали, как же наилучшим образом использовать воздушный шар, Люра вдруг вспомнила про металлического жучка-шпиона, который наделал столько шума на цаганской лодке. Фардер Корам еще засадил его в жестянку из-под табака. Интересно, а где же она сейчас? -- Да лежит где-то, -- ответил девочке старый цаган. -- Я ее на самое дно вещевого мешка сунул и не вынимал с тех пор. А что там смотреть-то? Я, как обещал, еще на корабле по краю крышки паяльником прошел. Ума не приложу, что нам с ней делать. Я уж тут даже подумал грешным делом, может, ее в шахту сбросить огненную? Пусть себе сгинет в пламени. Но ты, девочка, не беспокойся. Пока жестянка эта у меня, ничего тебе не грозит. Однако при первой же возможности Люра полезла в задубевший от холода вещмешок и, хорошенько порывшись в нем, извлекла на свет Божий маленькую жестяную коробочку. Еще до того, как девочка взяла ее в руки, она услышала злобное жужжание. Воспользовавшись тем, что Фардер Корам был занят какими-то разговорами с главами кланов, Люра решила показать жестянку Йореку Бьернисену. Она ведь помнила, как ловко медведь управлялся с железом, с какой легкостью он вспорол когтем толстенный металлический капот трактора. В голове у нее созрел план. Йорек выслушал девочку, наклонив голову, потом взял в лапы крышку от пустой жестянки из-под галет и с быстротой фокусника расплющил ее, так что получился аккуратный кругляш. Люра не сводила с медведя восхищенных глаз. У Йорека, как и у всех панцирбьорнов были не лапы, а настоящие руки с противолежащим большим пальцем, совсем как у человека. Когтем этого пальца он мог удобно захватывать и держать предметы во время работы. Кроме того, Йорек каким-то непостижимым образом чувствовал прочность и гибкость металла. Ему достаточно было пару раз покрутить его, попробовать на изгиб и ловко очертить острым когтем будущую линию сгиба. Именно это он сейчас и делал. Не прошло и минуты, как он искусно отогнул вверх края металлического кругляшка, так что получились боковые стенки и донце. Теперь оставалось только вытянуть крышку. По Люриной просьбе он изготовил таких коробочек две: одну точно в размер старой жестянки из-под табака, а другую побольше. В нее-то и положили коробочку с жуком-шпионом, а образовавшийся зазор заполнили клочками шерсти, мхом, лишайниками и утрамбовали все это получше, чтобы зудящее жужжание было меньше слышно. Потом отогнули крышку, плотно обжали края -- и готово дело. Получился аккуратный невысокий цилиндрик, по размеру и форме в точности как Люрин веритометр. Теперь можно было и отдохнуть. Йорек обгладывал мороженую оленью ногу, твердую как камень. Люра сидела рядом. -- Йорек, -- нерешительно начала девочка. -- Наверное, очень плохо, когда у тебя нет альма, правда? Тебе ведь одиноко так жить. -- Одиноко? -- недоуменно произнес Йорек. -- Откуда мне знать? Вон мне говорят, что здесь холодно. А мне и невдомек, что такое холод, я-то не мерзну никогда. И про одиночество не ведаю. Медведям компания ни к чему. Заведено так. -- А как же медведи из Свальбарда? Ведь их там целые тысячи, я сама слышала. Йорек ничего не ответил, только рванул зубами задубевший кусок мяса так, что треск пошел, будто кто-то сучья ломает. -- Ты прости меня, пожалуйста. -- Люра неловко заерзала на своем месте. -- Я же не хотела тебя обидеть. Просто мне ужасно интересно. А уж к Свальбарду и к тамошним медведям у меня интерес особый. Там ведь мой папа. -- Кто такой? -- Его зовут лорд Азриел. Его держат в Свальбарде пленником. А выдали его медведям мертвяки. Заплатили им, наверное, чтобы стерегли его получше. -- Не знаю. Я не свальбардский медведь. -- Я думала, что раньше... -- Нет. Меня изгнали. В наказание. За то, что я убил другого медведя. Лишили славы, богатства, лишили панциря и сослали сюда, на задворки вашего мира. Так что теперь я обречен либо быть наемным воином, когда есть наниматель, либо работать, как вьючная скотина, и хлестать спирт, чтобы навсегда забыть, кто я. -- А как же ты убил другого медведя? -- В гневе. У панцербьорнов не принято изливать гнев друг на друга. А я вот со своим не совладал. Убил, за что и получил по заслугам. -- Подумать только, -- в голосе Люры звенело нескрываемое восхищение, -- ты был богат, знатен, ну прямо как мой папа! С ним ведь все то же самое случилось, когда я родилась. Правда-правда, он тоже убил одного человека в гневе, а его за это лишили всех прав и состояния. Только это давно было, а пленником Свальбарда он уже потом стал. Жалко только, что я про этот Свальбард ничегошеньки не знаю. Знаю только, что это Крайний Север. Там что, всюду лед? А море замерзает? Вдруг по замерзшему морю туда дойти можно? -- Отсюда не дойдешь. Мы южнее, а к югу от Свальбарда море когда замерзает, когда нет. Год на год не приходится. Лодка нужна. Корабль. -- Или шар воздушный. -- Или шар воздушный, да еще попутный ветер в придачу. Медведь снова принялся за мороженую оленью ногу, а у Люры в голове мелькнула безумная идея. Перед глазами у нее снова пронеслась вереница летящих меж звездами ведуний, которых она видела той ночью. Но Йореку она пока ничего не сказала, а вместо этого начала расспрашивать его про Свальбард и, замирая от восторга, слушала о вековых льдах, о голых скалах и торосах, среди которых переваливаются с боку на бок сотни моржей, о холодном море, где кишат тюлени, где нарвалы, взмывая над ледяной свинцовой водой, бьются друг с другом длинными бивнями, о суровом неприступном береге, о скалистых утесах высотой чуть не до самого неба, в которых гнездятся и поджидают свои жертвы целые полчища отвратительных скальных упырей, об огненных шахтах и угольных ямах, где искусные кузнецы-панцербьорны выковывают из метеоритного железа толстенные пластины, прочней которых не сыщешь, а потом превращают их в панцири. -- Но, Йорек, если они лишили тебя панциря, то откуда же у тебя вот этот? -- Сам делал. Заново. На Новой Земле. Из небесного железа. А без панциря я был не я, а так, серединка наполовинку. -- Получается, медведь может сам сотворить свою душу, -- изумленно прошептала Люра. -- Ну и ну! А кто правит Свальбардом? -- снова спросила девочка. -- У медведей есть король? -- Его зовут Йофур Ракнисон. Странно. Она ведь уже слышала это имя. Но где, когда? Кто же его произносил? Не медведь, не цаган... Кто же тогда? Она вдруг отчетливо услышала этот голос: сухой, бесстрастный, чуть высокомерно растягивающий слова. Так говорили в колледже Вод Иорданских. Ну же, Люра, вспоминай, ведь ты же так хорошо знала этот голос... Но где ты его слышала? Господи, ну конечно же! Как она могла забыть? В рекреации, в тот памятный вечер, когда лорд Азриел выступал перед профессорами колледжа Вод Иорданских. И один из них, профессор-паломник, помянул этого Йофура Ракнисона. Тогда Люра впервые услышала непонятное слово "панцербьорн", а ей и невдомек было, что Йофур Ракнисон -- медведь. Но ведь он же еще что-то про него говорил... Что он опасен, но к нему можно найти подход, если... Если что? Вспомнить бы... С того времени столько воды утекло. -- Если твой отец действительно в плену у медведей Свальбарда, -- словно подслушав ее мысли, продолжал Йорек, -- то оттуда не убежишь. Вплавь не получится, лодку не построить, ведь деревья там не растут. Правда, если он хорошего роду-племени, то с ним будут обращаться учтиво. Разрешат иметь дом, лакея и о пище с топливом позаботятся. -- Значит, получается, панцирных медведей не одолеть? -- Нет. -- И перехитрить тоже не получится? Йорек оторвался от своей трапезы. Он поднял голову и в упор посмотрел на девочку. -- Никто и никогда не сможет одолеть панцербьорна. Панцирь мой ты уже видела. А теперь посмотри на мое оружие. С этими словами медведь протянул вперед лапу. С внутренней стороны ее покрывала черная ороговевшая кожа толщиной сантиметра три, а то и более. Каждый палец заканчивался длинным и острым как бритва когтем. Люра с благоговейным трепетом дотронулась до них. Вот это да! Когти длиннее, чем ее ладонь! -- Одного удара достаточно, чтобы тюленю череп проломить. Или человеку шею свернуть. Или руки-ноги оторвать. И про зубы мои не забывай. Не удержи ты меня тогда в Тролльзунде, я бы этому часовому голову расколол, как орех гнилой. А теперь про хитрости. Запомни, панцербьорна не проведешь. Не веришь? Ну, давай попробуем. Бери в руки палку и нападай. Два раза Люру уговаривать не пришлось. Она мгновенно выломала себе длинную толстую ветку, очистила ее от боковых побегов, так что получилось что-то вроде шпаги или копья. Йорек Бьернисон сидел, сложив передние лапы на животе, и терпеливо ждал. У него был до того спокойный и невозмутимый вид, что девочке даже совестно стало. Ну, как на такого бросаться, да еще с палкой! Ветка со свистом рассекала воздух: выпад вправо, выпад влево, но самого Йорека Люра старалась не задевать. Медведь сидел, не шелохнувшись. Наконец она решилась атаковать, но легонько. Просто чуть-чуть ткнуть его в живот. В ту же секунду могучая лапа неуловимым движением отбила ветку в сторону. Ничего не понимая, девочка попробовала еще раз, потом еще раз. Тщетно! Медведь двигался куда быстрее и точнее, чем она. Раззадорившаяся Люра старалась изо всех сил, но ни разу ей не удалось даже дотронуться до Йорека. Казалось, медведь еще прежде нее самой знал, что она сделает в каждую следующую секунду. Бросок вперед, выпад в голову -- и огромная лапища отбрасывает ветку в сторону, а на медведе ни царапины. На все Люрины потуги он просто не реагировал. Очертя голову Люра ринулась в атаку. Она пробовала то пырнуть Йорека, то хлестнуть, то пихнуть, то уколоть. Но лапы были тут как тут. Казалось, они всюду. В нужную секунду они то отражали удар, то перехватывали ветку и отшвыривали ее в сторону. Люра испугалась не на шутку. Она вся взмокла, едва стояла на ногах от усталости и жадно ловила ртом воздух. Медведь продолжал сидеть, не дрогнув ни единой мышцей. Окажись у девочки в руках настоящий клинок со смертоносным лезвием, проку от него было бы ровно столько же. Йорек Бьернисон был неуязвим. -- Ты, наверное, и пули на лету ловишь, да? -- спросила Люра, с досадой отшвырнув в сторону бесполезную палку. -- Но как тебе это удается? В чем твой секрет? -- В том, что я не человек. Медведя перехитрить нельзя. Мы видим уловки и хитрости так же ясно, как, скажем, руки противника или его ноги. Это древнее знание, люди его забыли. Но тебе, девочка, оно открыто. Не зря же ты умеешь читать значения символов. -- Ну, при чем тут это? -- неловко пробормотала Люра. Даже в гневе медведь внушал ей куда меньший трепет, чем сейчас, когда он был так странно спокоен. -- А при том. Взрослые-то их читать не умеют. Вот и получается, что мы с тобой умеем то, что взрослым не дано: я -- сражаться, ты -- по прибору своему читать. -- Н-наверное, ты прав, -- неуверенно кивнула Люра. Внезапно ей пришла в голову еще одна мыль: -- Что же я тогда, разучусь читать по веритометру, когда вырасту? -- Кто же знает? -- пожал плечами медведь. -- Честно говоря, мне не приходилось раньше ни прибор этот видеть, ни тех, кто по нему читать умеет. Может, ты какая-нибудь особенная. Он снова опустился на четвереньки и принялся терзать оленью ногу. Люра, разгорячившись во время схватки, распахнула было свою шубейку, но ледяной ветер вмиг пробрал ее до костей, так что она опять закуталась в мех поплотнее. Ее грызли какие-то странные сомнения. Эх, спросить бы обо всем веритометр прямо сейчас! Но, во-первых, было жутко холодно, во-вторых, пришло время трогаться в путь. Люра подхватила коробочки, которые сделал Йорек. Одну, пустую, она засунула в вещевой мешок Фардера Корама. Другую побольше, в которой томился жук-шпион, она осторожно положила в сумочку на поясе, рядом с веритометром. Ну, вот и все. Теперь можно ехать. Главы шести цаганских кланов условились, что на следующей стоянке Ли Скорсби надует свой шар и произведет разведку с воздуха. Люра, разумеется, тут же вызвалась лететь с ним, и ей, разумеется, это строго-настрого запретили. Тогда она решила, что поедет на его нартах, и всю дорогу донимала аэронавта расспросами. -- Господин Скорсби, а до Свальбарда можно долететь? -- Долететь-то можно, но понадобится специальный дирижабль, наподобие цеппелина, с газовым двигателем. Или хороший ветер с юга. Но честно тебе скажу, я бы ни в жисть туда не сунулся. Знаешь, что такое твой Свальбард? Голое, мрачное, всем ветрам открытое, всеми богами забытое место на задворках мироздания. -- Да я просто подумала, может, Йорек Бьернисон хочет домой вернуться, и тогда... -- И тогда его сразу же убьют. Йорек ссыльный. Как только он ступит на землю Свальбарда, они его в клочья разорвут. Мокрого места не оставят. -- А чем вы будете надувать шар? -- Есть два способа. Можно водородом. Понимаешь, берут железные опилки, заливают их серной кислотой, а газ, который начинает выделяться, собирают и отводят в шар, так он и наполняется. А можно и природным газом, подземным, если найдешь отдушину рядом с огненной шахтой. Здесь этого добра хватает: и газа, и масла каменного. Да на самом деле газ получить -- дело нехитрое. Я могу его и из нефти добыть, и из угля. Возни, правда, много. С отдушиной-то быстрее всего. Если повезет, без хлопот наполнишь шар подземным газом всего за час. -- А сколько человек он может поднять? -- Ну, шестерых, если нужно. -- А Йорека может поднять, если на нем панцирь? -- Почему же нет? Поднимал, приходилось. В Тунгусскую-то кампанию я его только на шаре от тартар и вызволил. Так получилось, что они его от основных сил отрезали. Он уже с голоду помирал. Я тогда прорвался на шаре да забрал его. Ну, дельце было, доложу я тебе. Так кажется -- ерунда, но на самом деле -- адова работенка. Во-первых, вес его мне пришлось на глазок рассчитывать. Во-вторых, чтоб спуститься, газ из шара надо выпустить, а как потом подниматься? Я, конечно, на авось понадеялся, что под его крепостью ледовой, где он оборону держал, что-нибудь да накопаю. У меня уже на это дело глаз наметанный, я с воздуха могу землю оценить. Вниз посмотрел -- понял, что газ там наверняка есть. Так что справились мы: и старину Йорека на борт взяли, и панцирь его. -- Господин Скорсби, а правду говорят, будто бы тартары у людей в головах дырки пробивают? -- Конечно правду. Так уж у них заведено. Не вчера придумано. Да вот в Тунгусскую кампанию мы пятерых тартар живьем захватили, так у троих дыры в башке, а у одного целых две, представляешь? -- То есть как это у тартар? Они это сами себе делают, так что ли? -- То-то и оно. Я ж говорю, заведено так. Обычай древний, уж сколько тысяч лет ему. Сперва кожу на черепе надрезают, но не до конца, а так, чтоб лоскут-то приподнять да кость обнажить. Потом аккуратненько так в кости отверстие делают, но очень осторожно, чтоб мозг не повредить, а в конце лоскут кожи на место пришивают. -- А я-то думала, что это пытка такая. Что они так только с врагами поступают. -- Что ты, что ты, какая пытка, это честь великая! Так они открывают себя для беседы с богами. -- А про такого ученого, Станислауса Груммана, вам не приходилось слышать? -- Грумман... Грумман... Помнится, я встречал одного парня из его экспедиции года два назад. Я тогда как раз через Енисей летел. Так он мне рассказал, что Грумман вроде собирается куда-то в верховья Енисея, чтобы жить там в тартарском племени. К слову сказать, ему, по-моему, как раз такую дырку в голове пробили. Это что-то вроде обряда посвящения. Врать не буду, я точнее ничего не знаю. Да и парень, который мне обо всем рассказал, тоже мало что знал. -- Но если Грумман для них все равно что знатный тартарин, значит, они не должны были его убивать? -- Как то есть убивать? Он что, умер? -- Умер. Я своими глазами его голову видела, -- похвасталась Люра. -- Ее мой папа нашел, а потом отвез в Оксфорд, в колледж Вод Иорданских, чтобы профессорам показать. И я тоже видела. Они с нее скальп сняли. Страшно так! -- Кто с кого скальп снял? -- Ну, кто, тартары, конечно, с Груммана. Так один профессор сказал... Хотя... -- Нет, -- скептически покачал головой Ли. -- Тартары тут ни при чем. Или это был не Грумман. Папаша твой, видать, темнил чего-то. -- Может, и темнил, -- согласилась Люра. -- Он ведь у колледжа денег просил. -- Значит, голову им показал, а они ему сразу денег дали, так что ли? -- Так. -- Ну, молодец парень! Лихо он их! Ясное дело, как тебе такое покажут, сердце в пятки уйдет. Тут уж не до подробностей, верно? -- Верно. Особенно если ты профессор из колледжа. -- Ну, тут уж тебе видней. Так вот, даже если допустить, что это действительно была голова Груммана, то тут не тартары руку приложили, чем угодно клянусь. Тартары снимают скальпы только с врагов, своих они не трогают, а Грумман стал им свой, все равно что тартарин, даже если не по крови. Люра пыталась хоть как-то осмыслить все услышанное. Собаки резво бежали вперед. Девочка чувствовала, что навстречу ей несутся могучие потоки и все в них имеет смысл: мертвяки, их жестокость, их панический страх перед Серебристой Пылью, город за завесой северного сияния, ее отец, томящийся в Свальбарде, ее мать... Она же совсем о ней забыла! Где она? А еще веритометр, ведуньи, летящие на север. И бедный маленький Тони Макариос. И механический жук-шпион, и Йорек Бьернисон с его пугающей неуязвимостью в схватке... Веки девочки тяжелели, ее сморил сон. А собаки все бежали и бежали вперед, с каждым часом неумолимо приближаясь к Больвангару. Глава 14. Огни Больвангара На самом деле, что бы там ни думала Люра, но и Джон Фаа, и старый Фардер Корам ни на минуту не забывали о миссис Кольтер, и это временное затишье их весьма тревожило. Однако они и представить себе не могли, что творится в душе у девочки. Люра часто возвращалась мыслями к миссис Кольтер, но если она уже почти научилась считать лорда Азриела папой, то ей и в голову не приходило думать об этой женщине как о маме. Миссис Кольтер внушала ей почти суеверный ужас. Всему виной был ее альм, золотистый тамарин. У Пана он не вызывал ничего, кроме всепоглощающей ненависти. Кроме того, Люра чувствовала, что от него ничего не скроешь. Мерзкая тварь наверняка прознала про веритометр. Нет, в покое они ее не оставят. Найдут и под землей. И жук-шпион наверняка их рук дело. Однако первый удар пришел откуда не ждали. Цагане собирались сделать большой привал. Нужно было дать собакам передохнуть, починить парочку нарт и приготовить оружие к бою, ведь штурм Больвангара уже не за горами. Джон Фаа надеялся, что Ли Скорсби сможет найти выход подземного газа и наполнить свой воздушный шар. К слову сказать, у бесстрашного аэронавта таких шаров было два, так вот, на том, что поменьше, и предполагалось провести разведку воздуха. Однако ничего не вышло. Ли, который чувствовал малейшие изменения в погоде не хуже заправского морского волка, сказал, что будет туман. И точно, не успели они сделать привал, как начала сгущаться мутная наволочь. Подниматься в воздух было бесполезно, все равно ни зги не видать, вот Ли и пришлось довольствоваться тем, что он в очередной раз проверил готовность своего оборудования, хотя все и так находилось в идеальном порядке. И вдруг из темноты на лагерь обрушился град стрел. Трое цаган рухнули наземь, как подкошенные, и в мгновение ока испустили дух. Никто не услышал ни звука, просто кто-то вдруг заметил, что стоявший только что рядом с ним человек как-то неловко оседает на снег и больше не встает. Но когда, почуяв недоброе, цагане начали бить тревогу, было уже слишком поздно. Все новые и новые стрелы летели в них из тумана, рассекая воздух со свистом, пронзая насквозь задубевшую от холода парусину кибиток, впиваясь в деревянные части нарт. Люди, не понимая, что творится, испуганно озирались вокруг. Первым опомнился Джон Фаа, по лагерю зычно раскатился его приказ. Застывшие на морозе руки, занемевшие ноги задвигались быстрее, но все новые и новые стрелы смертоносным дождем сыпались с небес. Люра даже не сообразила, что нужно прятаться, когда смерть витает у тебя над головой. Пантелеймон, обернувшийся снежным барсом, оказался куда догадливее и, ни слова не говоря, швырнул девочку в снег, чтобы не маячила на виду, как живая мишень. Протирая запорошенные глаза и отплевываясь, она пыталась хоть что-нибудь разобрать в общем шуме и хаосе. Вот послышался мощный рык и металлический лязг панциря, а вслед за этим Йорек Бьернисон в полном боевом облачении перемахнул одним прыжком через нарты и исчез в серой туманной мгле. Раздались чьи-то отчаянные вопли, злобный рев, хруст костей, грохот, звук богатырских ударов, истошные крики ужаса и все перекрывающий яростный медвежий рык, рык зверя, сеющего в стане врагов смерть и разрушение. Но кто они, эти враги? Пока что Люра не заметила ни единой, даже самой неверной тени. Цагане, сбившись в кучки возле нарт, пытались защитить обоз, но это явно было ошибкой. Даже Люра понимала, что теперь они как на ладони. Стрелять из ружей, когда на руках у тебя перчатки или меховые рукавицы, оказалось делом нелегким, раздалось лишь три-четыре неуверенных выстрела, и все это под непрекращающимся ливнем стрел, который косил цаган одного за другим, и они падали и падали замертво. -- Простите меня, простите, -- шептала Люра в отчаянии. -- Вы же не знали, а я не предупредила. Внезапно она услышала рычание Пантелеймона, перешедшее в хрип, потому что кто-то впился ему в горло. У Люры потемнело в глазах от удушья... Она почувствовала, как чьи-то цепкие руки хватают ее. Вонючая рукавица зажимает ей рот. Девочка отчаянно бьется, но ее безжалостно вздергивают в воздух и, словно куль с мукой, перешвыривают кому-то другому, потом снова толкают в снег, лицом вниз. Перед глазами все плывет, к горлу подкатывает дурнота, заломленные назад руки безумно болят. Ей кажется, что она слышит хруст собственных лопаток. Кто-то сноровисто связывает ей запястья за спиной и нахлобучивает капюшон пониже, чтобы заглушить рвущиеся из ее горла вопли, ведь все это время она что есть силы зовет: -- Йорек! Йорек Бьернисон! На помощь! Но слышит ли он? Этого девочка не знает. Она чувствует, что ее вновь поднимают, куда-то тащат и швыряют лицом вниз на какую-то жесткую поверхность, которая вдруг начинает подпрыгивать, как на ухабах. Значит, это нарты, и они стремительно мчатся... Но куда? До ее слуха доносятся отголоски всеобщего хаоса и смятения. Ей чудится, что она слышит могучий рык Йорека, но ездовые собаки рвутся вперед. Ее подбрасывает, как тряпичную куклу, руки скручены за спиной, рот забит грязным снегом, слезы ярости и страха неудержимо бегут по щекам. Она ничего не видит, только слышит чужую непонятную речь. -- Пан, -- хрипит Люра. -- Ш-ш-ш, -- шелестит в ответ мышонок Пантелеймон. -- Тихо, тихо, я с тобой. Сейчас вздохнешь, сейчас. Я помогу... Крошечные лапки отчаянно пытаются расправить капюшон, чтобы дать девочке возможность дышать. Люра отплевывается и жадно хватает ртом ледяной воздух. Теперь она может шевелить губами. -- Кто эти люди? -- Похоже, тартары. И Джона Фаа они... -- Нет! -- Что "нет", я сам видел, как он упал. Но как же он так попался, как мальчишка, врасплох! -- Это мы виноваты. Ведь надо было, надо было взглянуть на веритометр! Я же хотела! Надо было предупредить... -- Ч-ш-ш, не двигайся. Пусть думают, что ты без сознания. В холодном воздухе разносилось лишь щелканье кнута да повизгивание ездовых собак. По тому, как сильно ее швыряло и подбрасывало, Люра сообразила, что разогнались они не на шутку. Она изо всех сил прислушивалась, пытаясь разобрать в отдалении шум битвы, но тщетно. Лишь несколько приглушенных залпов, а потом стихли и они, и вновь ничего, кроме скрипа полозьев, свиста ветра да собачьего визга. -- Они нас везут к мертвякам. Слова застывали у нее на губах, и самое страшное из них -- "рассечение", наполняло все ее существо леденящим ужасом. Пан, дрожа, прильнул к ее щеке. -- Я им не дамся, -- прошептал он девочке. -- Я тоже. Мы им еще всем покажем. -- И Йорек, он уж точно покажет. Он от них мокрого места не оставит. -- Где этот Больвангар, далеко? Этого Пан не знал. Может, день пути, может, меньше. Они мчались все дальше и дальше. Немилосердная тряска причиняла девочке чудовищные страдания. Внезапно нарты чуть замедлили ход, и чья-то рука грубо сдернула с Люриной головы капюшон, перевернув девочку на спину. Прямо над собой в тусклом свете фонаря она увидела широкоскулое лицо с раскосыми щелками глаз, в которых блеснул жадный огонек, особенно когда Пантелеймон белым горностаем выскользнул из-под опушки капюшона и угрожающе зашипел, оскалив острые мелкие зубы. Альм незнакомца, крупная неуклюжая росомаха, ощерилась в ответ, но Пан не дрогнул. Человек резко рванул Люру на себя и посадил ее, так что спиной девочка упиралась в борт саней. Но из-за того, что руки у нее по-прежнему были связаны сзади, она не могла сохранять равновесие и все время неловко заваливалась на бок. Что-то бормоча, человек распустил ей веревку на запястьях, но зато крепко привязал одну щиколотку к другой. Несмотря на густой снег и туман, Люра хорошо разглядела незнакомца. И он, и каюр, правивший упряжкой собак, обладали, судя по всему, недюжинной силой; в санях сидели цепко, совсем не так, как цагане. Чувствовалось, что они здесь в своей стихии. Человек заговорил, но Люра не поняла ни слова. Он произнес еще что-то, на другом наречии, но, догадавшись, что девочка его тоже не знает, перешел на ломаный английский. -- Твоя звать? Пантелеймон вздыбил шерсть на холке и предостерегающе выгнул спину. Люра мгновенно догадалась, что он хочет ей сказать. Эти люди не знают, кто она такая! Значит, их послала не миссис Кольтер! Господи, а может, они вовсе не на службе у мертвяков, а так, сами по себе? -- Лиззи Брукс, -- выпалила Люра и ткнула себя пальцем в грудь. -- Лиззи Брукс, -- радостно закивал человек, -- моя везет тебя хорошая места. Хорошая люди. -- Кто вы такие? -- Моя охотник. Моя самоед, Север живем. -- Куда вы меня везете? -- Хорошая места. Хорошая люди. Зачем твоя панцербьорн? -- Чтобы охранять нас. Человек радостно захохотал: -- Твоя плохо охранять! Моя твоя поймал! Люра чуть не до крови прикусила губу, чтобы не отвечать. -- Кто твоя люди? Там? -- вновь принялся за расспросы самоед, показывая рукой в ту сторону, откуда они ехали. -- Купцы. Продают, покупают. -- Продавай -- покупай... Чего продавай -- покупай? -- Меха, спирт... Табак, разное. -- Табак продавай, мех покупай? -- Правильно. Самоед залопотал, обращаясь к каюру, тот, не оборачиваясь, прокричал ему что-то в ответ. Нарты тем временем мчались и мчались дальше. Люра изо всех сил тянула шею, стараясь разглядеть, что там впереди, но снег повалил густыми хлопьями, в темном небе не видно было ни зги, и вскоре девочка совсем окоченела на ледяном ветру. Лучше уж лежать ничком, все-таки меньше продувает. Человек и его альм без слов понимали друг друга, так что Люра и Пантелеймон изо всех сил старались не трусить, но стоило им хоть на секунду представить себе, что Джона Фаа больше нет... А как же Фардер Корам, что с ним сейчас? И Йорек, могучий Йорек Бьернисон? А вдруг он разметал этих самоедов и уже мчится за ней вдогонку! Только как же они теперь найдут ее? От всех этих мыслей Люре впервые в жизни стало себя жалко. Прошло еще несколько часов. Самоед грубо тряхнул девочку за плечо и сунул ей в руки полоску вяленой оленины. Жесткое, как ремень, мясо приванивало тухлятиной, но у Люры уже почти сутки во рту не было ни крошки, а это какая-никакая, но еда. Дожевав последний кусочек, она почувствовала себя получше. Равнодушно глядя в сторону, девочка осторожно скользнула рукой под шубу и нащупала в сумочке на поясе веритометр. Пусть тут и остается. А вот сработанную Йореком коробочку, в которой сидел механический жук-шпион, она медленно вытащила и незаметно сунула за голенище мехового сапога. Пантелеймон мышонком шмыгнул туда следом и принялся пропихивать жестянку все глубже и глубже, пока не упрятал ее Люре под пятку. Теперь наконец можно было прикрыть глаза. Пережитый ужас и дорога вконец умотали девочку, и она провалилась в тяжелый сон. Проснулась Люра оттого, что нарты бежали по-другому. Ход их стал ровнее. Стоило девочке разлепить тяжелые веки, как в глаза ей брызнул ослепительный свет, такой нестерпимо яркий, что она испуганно надвинула на брови капюшон, и только потом опасливо подняла голову. Все ее тело занемело от холода, со сна она не чувствовала ни рук, ни ног, но кое-как удалось приподняться и посмотреть, что же делается вокруг. Нарты мчались между двумя рядами высоких столбов, на каждом из которых горел яндарический фонарь. Не успела Люра и глазом моргнуть, как они доехали до конца освещенной аллеи и через распахнутые металлические ворота вывернули на широкое, обнесенное со всех сторон высоким металлическим же забором поле, ровное-ровное, все засыпанное девственно-белым снегом. В поперечнике оно было метров сто и напоминало не то площадь, не то плац, не то спортивную площадку. В дальнем конце этого поля собаки замерли и нарты остановились. Теперь Люра увидела невысокое здание с толстой снежной шапкой вместо крыши. А может быть, это было даже не одно здание, а несколько корпусов. Непонятно почему, но Люра точно знала, что эти корпуса соединяются между собой крытыми галереями, которые сейчас лежат под снегом. У входа в правое крыло вздымалась ввысь мощная металлическая мачта. На что-то она была удивительно похожа, и Люра тщетно пыталась понять, на что именно. Долго вспоминать ей не дали. Самоед перерезал веревку, спутывающую Люрины ноги, и грубым движением спихнул девочку с нарт. Каюр тем временем пытался утихомирить возбужденных собак. В здании приоткрылась дверца, и оттуда выскользнул луч света. Вот он метнулся туда-сюда и двинулся им навстречу. Кто-то шел к ним с яндарическим фонарем в руках. Люрин похититель вытолкнул ее вперед. Он держал девочку за шиворот, демонстрируя ее, как товар на рынке, и что-то выкрикивал на своем языке. Подошедший к ним человек в толстой стеганой куртке с капюшоном ответил охотнику на том же наречии. Он скользнул взглядом по Люриной фигурке и чуть задержался глазами на Пантелеймоне. Страшное дело! Судя по всему, перед ними стоял не тартарин и не самоед. Такие лица Люра видела только в колледже Вод Иорданских. Охотник опять залопотал что-то. Теперь человек из Больвангара заговорил, обращаясь к девочке: -- Значит, ты говоришь по-английски? Люра кивнула. -- Твой альм умеет меняться? Или он всегда такой? Ничего себе вопросик! Пока застигнутая врасплох Люра ошарашенно хлопала глазами, Пантелеймон ответил незнакомцу весьма доходчиво: обернувшись ястребом, он взвился в небо и вдруг камнем упал с высоты, целясь прямо в морду больвангарскому альму, грузной ондатре. Водяная крыса вскинулась было, но, поймав лишь воздух, негодующе зафыркала. Незнакомец проводил Пана глазами и чуть усмехнулся, увидев, что он как ни в чем не бывало устроился у Люры на плече. -- Отлично! Самоед выжидательно посмотрел на человека из Больвангара. Незнакомец кивнул и, стряхнув с руки варежку, порылся в кармане куртки и вытащил оттуда кожаный кошель. Распустив тесемки, он отсчитал охотнику десять золотых. Самоеды тут же попробовали все монеты на зуб, потом поделили их, и каждый, опасливо озираясь, припрятал свою часть. Не говоря более ни слова, они вскочили на нарты, каюр щелкнул бичом, что-то гортанно крикнул собакам, и упряжка с места рванула к воротам. Все набирая скорость, она промчалась через запорошенную снегом площадку, потом вырвалась на освещенную фонарями аллею и в мгновение ока растаяла в ночной мгле. Незнакомец приоткрыл дверь в здание. -- Давай-ка, заходи, -- кивнул он Люре. -- Не будем же мы на морозе стоять. У нас тут хорошо, тепло. Как тебя зовут, девочка? Он говорил по-английски с безукоризненным столичным выговором, совсем как те важные персоны, которых Люре доводилось встречать в салоне миссис Кольтер. -- Лиззи Брукс, -- ответила девочка, чуть робея. -- Вот и хорошо, Лиззи. Главное, ничего не бойся. Ты заходи, заходи. Было видно, что незнакомец здорово замерз, и ему не терпелось вернуться в помещение. Люра, напротив, туда не торопилась. Она решила поломать дурочку. Ничего, пусть подумают, что она какая-нибудь слабоумная. Медленно волоча ноги, девочка потопталась на пороге, чтобы обить с унтов снег, и наконец вошла в дом. Двери здесь были двойные, чтобы комнаты не выстужались. Пройдя через тамбур и открыв вторую дверь, Люра почувствовала, что, если она немедленно не расстегнет шубу и не скинет с головы капюшон, то ее хватит тепловой удар. Они оказались в маленькой комнатке. Направо и налево вели коридоры, а прямо перед дверью находилась регистратурная стойка, совсем как в больнице... Все вокруг было белым-белым, беспощадный свет яндарических ламп отражался от сверкающих поверхностей и никелированной фурнитуры. В комнате пахло едой, но к этому запаху, такому знакомому запаху кофе и яичницы с беконом, отчетливо примешивалось еще что-то. Так пахнет в больнице: не то лекарствами, не то карболкой. И еще казалось, что стены издают какое-то странное, еле слышное равномерное гудение, к которому лучше побыстрее привыкнуть, чтобы перестать его замечать, иначе сойдешь с ума. Щегол-Пантелеймон предостерегающе чирикнул Люре на ухо: -- Здесь надо быть дурочкой. Давай-ка, глазами не блести, рот приоткрой и говори помедленнее. В комнате, кроме Люриного провожатого, находились еще двое взрослых: мужчина в белом халате и женщина, по виду -- медицинская сестра. Они внимательно разглядывали девочку и негромко переговаривались между собой. -- Из Англии, -- объяснял провожатый. -- Наверное, торговцы. -- Через охотников? Как всегда? -- Да. Насколько я могу судить, двое из того же племени. Сестра Клара, я бы очень просил вас позаботиться о... нашей... новенькой, хорошо? -- Конечно, доктор. Пойдем со мной, детка. -- Медсестра ласково улыбнулась Люре, и девочка покорно поплелась за ней. Они шли по коридору мимо запертых дверей, мимо столовой, откуда плыли запахи еды и доносились обрывки чьих-то разговоров да звяканье ножей и вилок. Глядя на прямую спину сестры Клары, Люра подумала, что она, наверное, ужасно энергичная, ужасно правильная и ужасно скучная. Мигом любую рану зашьет, накрепко забинтует, а вот утешить или сказку рассказать -- это вряд ли. Интересно, сколько ей лет? Наверное, она как миссис Кольтер. Люра опустила глаза, чтобы посмотреть, какой у нее альм. Непонятно почему, сердце ее вдруг сжала какая-то холодная рука. Рядом с сестрой Кларой семенил белый пушистый шпиц. Мгновение спустя девочка уже забыла о своих недобрых предчувствиях. Сестра толкнула тяжелую дверь и вошла в комнату. -- Как тебя зовут, малышка? -- Лиззи. -- Просто Лиззи, и все? -- Нет, Лиззи Брукс. -- А лет тебе сколько? -- Одиннадцать. Люре не раз приходилось слышать, что она для своего возраста мелковата. Ей самой и в голову не приходило переживать по этому поводу, но ведь Лиззи Брукс не Люра Белаква. Так что пусть теперь коротышка Лиззи пугается любого шороха. Робко втянув голову в плечи, она подошла к столу. Девочка надеялась, что сейчас начнутся расспросы про то, откуда она да как попала на север, и у нее наготове уже была целая история, но сестра Клара, судя по всему, не отличалась ни пылким воображением, ни живым любопытством. Глядя на ее невозмутимое лицо, можно было подумать, что Больвангар находится где-нибудь в пригороде Лондона, а не на Крайнем Севере, и дети, наверное, поступают сюда сплошным потоком. Чистенький, беленький альм-шпиц вяло крутился у сестры Клары под ногами с точно таким же деловито-безразличным видом. Судя по обстановке, комната, куда они вошли, представляла собой смотровую. В ней не было ничего, кроме стола, двух стульев да клеенчатой кушетки. Только в углу, возле раковины, стоял узкий стеклянный шкаф, где на полочках в образцовом порядке были разложены медикаменты и перевязочные материалы. Едва за ними закрылась дверь, сестра Клара помогла Люре снять шубу. -- Давай, милочка, раздевайся. Одежду складывай прямо на пол. Сейчас мы тебя осмотрим хорошенько, удостоверимся, что ты нигде не поморозилась, не простудилась, что носик дышит хорошо. А потом подберем тебе пижамку. Только сначала надо помыться. Дело в том, что Люра уже забыла, когда в последний раз брала в руки мыло и мочалку, но если на морозе это было не слишком заметно, то в душной теплой комнате необходимость помыться и переодеться в чистое становилась все более и более очевидной. Пантелеймон было ощерился негодующе, но девочка метнула в его сторону грозный взгляд. Он вспорхнул на кушетку, а Люра медленно начала раздеваться. Ей было ужасно неловко и стыдно, но усилием воли она отогнала смущение, стараясь вести себя как послушная, покорная дурочка. -- Раздевайся, раздевайся, Лиззи, -- ободряюще сказала сестра Клара. -- И сумочку свою снимай. Давай-ка я помогу. Цепкие сильные пальцы мигом распутали завязки, и сумочка с веритометром оказалась в руках у медсестры. Она уже собиралась бросить ее в общую груду одежды на полу, как вдруг нащупала внутри что-то твердое. -- Что тут у тебя? -- спросила сестра, расстегивая клеенчатый кармашек. -- Это мое, -- капризно протянула девочка. -- Нельзя брать! Это моя игрушка. -- Конечно, милочка, это твоя игрушка. Быстрые пальцы проворно разворачивали черный бархатный лоскут. -- У тебя ее никто не отбирает. Надо же, какая прелестная вещица. Давай-ка, бери свой компас и отправляйся с ним в душ. Его тоже надо помыть. Сунув Люре веритометр, сестра Клара подтолкнула девочку к прозрачной клеенчатой занавеске, за которой находилась душевая кабина. Люра, скрепя сердце, залезла под теплую воду и медленно принялась водить по себе намыленной мочалкой. Пантелеймон примостился на карнизе от занавески. И он, и девочка отлично понимали, что излишняя бойкость им обоим ни к чему, ведь у заторможенных людей альмы тоже заторможенные. После того, как с мытьем было покончено, ее вытерли махровым полотенцем, а потом сестра Клара принялась за дело. Она померила Люре температуру, тщательно посмотрела ее глаза, горло и даже уши, измерила девочке рост, поставила ее на весы и взвесила, а все данные исправно занесла в специальную карточку. После этого Люре позволили одеться. Ей выдали пижаму и халатик, все чистое и хорошего качества, но девочке почему-то стало жутко. Как и куртка бедного Тони Макариоса, это была одежда с чужого плеча. -- Я это не хочу. Я только свое хочу, -- испуганно сказала Люра. -- Нет, Лиззи, об этом не может быть и речи. Твоя одежда очень грязная. -- А когда мне ее назад отдадут? -- Скоро. -- А это что, больница? -- Это научно-исследовательская станция. Люра Белаква не удовольствовалась бы такими ответами. Она задала бы еще миллион вопросов, но Лиззи Брукс была из другого теста, поэтому девочка без единого слова покорно принялась натягивать на себя пижаму. -- Можно игрушку взять? -- спросила она, теребя пояс халатика. -- Конечно, конечно. А может, тебе больше хочется плюшевого мишку? Или куколку? Сестра Клара выдвинула ящик, в котором, безжизненно запрокинув головы, валялись мягкие игрушки. Люра заставила себя подойти поближе, притворившись, что выбирает, и наконец вытащила за ногу большую тряпичную куклу с бессмысленно улыбающимся лупоглазым лицом. У нее в жизни не было кукол, и она не знала, как в них играют, но, мигом сообразив, чего от нее ждут, прижала игрушку к груди. -- А сумочку можно взять? -- спросила девочка, показывая на валявшийся на полу клеенчатый пояс. -- Пусть моя старая игрушка в ней живет. -- Бери, бери, -- рассеянно отозвалась сестра Клара, не поднимая головы. Она что-то деловито писала на бланке розового цвета. Люра неловко задрала пижамную курточку и кое-как приладила сумочку на прежнее место. -- А куда все мои другие вещи девать? Варежки, сапоги, шубу мою? -- Не трогай их. Их нужно почистить, они грязные, -- ответила сестра Клара, продолжая писать. В этот момент зазвонил телефон. Воспользовавшись тем, что медсестра не смотрит в ее сторону, девочка с быстротой фокусника выудила из груды одежды жестянку с механическим жуком-шпионом и сунула ее под курточку. Пусть, как раньше, лежит рядом с веритометром. Сестра Клара положила трубку на рычаг и встала. -- Ну, Лиззи, ты готова? Пойдем-ка посмотрим, чем нам тебя покормить, ты, наверное, проголодалась. В столовой, куда они пришли, не было ни единого окна, поэтому, чтобы создать иллюзию света и пространства, на торцевую стену наклеили огромную раскрашенную литографию, на которой, неизвестно почему, был изображен тропический пейзаж: белый песок, лазурное море, синее небо и кокосовые пальмы. Десять белых круглых столиков ждали, когда их приберут: смахнут засохшие крошки, вытрут липкие круги от кружек и стаканов. Грязная посуда, немытые ножи и вилки громоздились на тележке у стены. Давешний незнакомец уже ждал их с подносом, который ему подали через сервировочное окошечко. -- Кушай, не стесняйся, -- сказал он, ставя тарелки с едой на стол перед Люрой. Стесняться действительно было некого, и, решив, что глупо морить себя голодом, Люра за милую душу смолотила порцию гуляша с картофельным пюре да еще компот из консервированных персиков и мороженое в придачу. Пока она ела, сестра Клара и этот мужчина о чем-то вполголоса беседовали за соседним столиком. Увидев, что Люра поужинала, взрослые подошли к ней. Сестра Клара принесла девочке стакан горячего молока, а незнакомец сел напротив. Его альм-ондатра, не в пример безразличному ко всему шпицу медсестры, смотрела и слушала весьма заинтересованно, столбиком замерев у мужчины на коленях. -- Ну что, Лиззи, наелась? Еще хочешь? -- Нет, спасибо. -- Тогда давай с тобой поговорим, хорошо? Расскажи мне, как называется город, в котором ты живешь? -- Лондон. -- Лондон? А как же ты попала так далеко на Север? -- С папой, -- пролепетала Люра, пряча глаза от сверлившей ее взглядом ондатры. Девочка шмыгнула носом. Пусть думают, что она вот-вот заплачет. -- Ах, с папой? А кто твой папа, расскажи мне, пожалуйста. Чем он занимается? -- Ну, он всякие вещи продает, и еще покупает. Табак, там, из Новой Дании. Это он продает. А мех покупает. -- Понятно. И вы с ним только вдвоем путешествовали в этих краях? -- Нет, -- протянула Люра, лихорадочно соображая, что же успел ему рассказать охотник-самоед. -- С нами еще его братья были, дядьки мои, и все другие люди. -- А зачем же он взял тебя с собой в такое опасное путешествие, а, Лиззи? -- Потому что он уже давно моего братика брал, а меня нет, и мне только обещал и не брал, целых два года. Я просилась, просилась, он и взял. -- А сколько же тебе лет? -- Одиннадцать. -- Молодец, хорошая девочка. Знаешь, тебе ведь на самом деле повезло. Эти двое охотников, что подобрали тебя в тундре, привезли тебя сюда, а у нас тебе будет замечательно. -- Чего это они меня подобрали? -- недоверчиво проворчала Люра. -- Там целая битва была. Их знаете как много было? И у всех стрелы. -- Тебе показалось. Я думаю, что ты, скорее всего, отбилась от своих, заблудилась, а эти двое подобрали тебя, посадили на нарты и привезли сюда. Вот как оно все было на самом деле. -- Не так, -- упрямо твердила девочка. -- Вы не знаете. Они все со стрелами были, и стреляли. -- Теперь в голосе девочки явно звенели слезы. -- Где мой папа? Я хочу к нему! -- Ну, полно, полно, он скоро приедет. А пока ты побудешь тут. Тебе здесь будет хорошо. -- Но ведь я сама видела, как они стреляли! -- Нет. Тебе показалось. Так часто бывает, если человек сильно устанет и замерзнет. Ты заблудилась и заснула на холоде. Тебе приснился страшный сон, и сейчас ты уже не помнишь, что было наяву, а что во сне. Никаких стрел не было, папа твой жив-здоров, ищет тебя сейчас, беспокоится. Вот он скоро приедет сюда, потому что на сотни миль вокруг другого жилья нет. Так что он обязательно приедет к нам, а мы ему такой сюрприз приготовили: его дочка живехонька-здоровехонька, ждет его не дождется. Сейчас сестра Клара отведет тебя в спальню, там ты познакомишься с другими детками, которые тоже заблудились в тундре и теперь живут у нас. Давай иди, а утречком мы еще с тобой поговорим, хорошо? Люра покорно встала, прижимая к груди лупоглазую куклу. Пантелеймон вспрыгнул ей на плечо, и сестра Клара повела их за собой. Они снова шли по длинному коридору. Теперь Люре не надо было притворяться. Она и в самом деле устала не на шутку. Поминутно зевая, девочка еле волочила ноги, спотыкалась в неудобных шерстяных шлепанцах, которые ей выдала сестра Клара. Пан тоже клевал носом и, чтобы не упасть, залез Люре в карман халатика и свернулся там белым мышонком. Последнее, что осталось у Люры в памяти -- ровные ряды кроваток, какие-то детские лица, подушка... Больше она ничего не видела, потому что спала. Люра проснулась оттого, что кто-то сильно тряс ее за плечо. Ничего не соображая со сна, Люра первым делом схватилась за сумочку на поясе. Слава богу, все было на месте: и веритометр, и коробочка. Убедившись в том, что их никто не трогал, девочка попыталась разлепить веки, но глаза никак не хотели открываться. В голове гудело, но кто-то продолжал немилосердно тормошить ее. -- Девочка! Ты слышишь? Проснись! Да проснись же! -- шептали сразу несколько голосов. Нечеловеческим усилием воли Люра заставила себя открыть глаза. Ей показалось, что она, как Сизиф, вкатывает на гору тяжелую каменную глыбу. В комнате было темно, только над дверью горела тусклая яндарическая лампочка. Возле Люриной кровати стояли девочки. Кажется, их было трое. Люра бессмысленно таращила сонные глаза, не очень понимая, где она находится, но ей показалось, что девочки эти примерно одного с ней возраста. Говорили они по-английски. -- Тише, тише, смотрите, просыпается! -- Бедняга, они ее, поди, снотворным напичкали. -- Она проснулась! Тебя как зовут? -- Лиззи, -- пробормотала Люра, еле ворочая языком. -- Ты из новой партии? Сколько еще детей привезли? -- тормошила ее одна из девочек. -- Я не знаю. Я одна. -- Кто же тебя привез? Люра попыталась сесть на кровати. Она не помнила, чтобы ей давали какие-нибудь таблетки или порошки. Значит, они подмешали что-то в молоко. В висках у нее стучало, а голова была тяжелая, словно чугунная. -- Где я? -- Где-где? На станции, вот где. -- А станция где? -- Кто же нам скажет? -- А как это тебя одну привезли? Они никогда детей по одному не привозят. -- Что они хотят с нами сделать? -- теперь Люра соображала чуть яснее, да и Пан вроде бы начал возвращаться к жизни. Ох, бедная ее голова! -- Мы и сами не знаем, -- сказала высокая, рыженькая девочка. Она казалась побойчее других и, судя по выговору, была коренной жительницей лондонских трущоб. Быстрые резкие движения делали ее похожей на птичку. -- Знаешь, они нам анализы всякие делают, измеряют чего-то, проверяют... -- Они Серебристую Пыль проверяют, -- вставила другая девочка, темноволосая толстушка. -- Ой, много ты знаешь! -- оборвала ее рыженькая. -- Я тоже про Пыль знаю, -- тихонько подхватила третья, прижимавшая к груди альма-кролика. Из всех троих она была самой маленькой и худой. -- Я слышала, как они про это говорили. -- Они, знаешь, забирают нас по одному и куда-то уводят, -- зашептала рыженькая. -- А назад никто не возвращается. -- А помните, мальчик нам рассказывал, -- начала было толстушка, но рыженькая не дала ей договорить: -- Не надо, не пугай ее зря. -- Какой мальчик? -- слабым голосом спросила Люра. -- Разве тут есть мальчики? -- Конечно! Тут знаешь сколько ребят?! Человек тридцать, не меньше. -- Ты что? -- возмутилась толстушка. -- Нас тут, наверное, сорок, вот сколько! -- Понимаешь, -- опять зашептала рыженькая, -- ведь точно не посчитаешь. Они же все время кого-то уводят. А потом как привезут сразу целую партию -- тогда нас тут полным-полно. И опять по одному забирают, пока всех не переберут. -- Это все мертвяки делают, -- испуганно покосилась на дверь толстушка. -- Мы их знаешь как боялись, пока нас не поймали. Люра постепенно приходила в себя. Альмы двух девочек -- рыженькой и толстушки -- караулили под дверью и следили, не идет ли кто по коридору. На всякий случай все старались не шуметь и говорили только шепотом. Люра узнала, что рыженькую девочку зовут Анни, толстушку -- Белла, а худенькую малышку -- Марта. А как зовут мальчиков, они не знали, потому что мальчиков и девочек держат отдельно. -- Знаешь, тут вообще нормально, -- сказала Белла. -- Делать ничего не заставляют, только анализы всякие берут, велят гимнастикой заниматься, приходят, измеряют нас, градусники ставят и все такое. Не больно совсем, только скучно. Все время одно и то же. -- Пока миссис Кольтер не приедет, -- вставила Анни. Люра с трудом подавила рвущийся из горла крик, и Пан так резко дернул крылышками, что девочки сразу же почуяли неладное. -- Он разнервничался, -- торопливо зашептала Люра, гладя своего альма по головке. -- Они, наверное, накормили нас какой-то гадостью, вот он никак в себя со сна и не придет. Мы оба еле сидим. А эта миссис, кто она? -- Это она нас всех приманила. Так все ребята говорят, -- выпалила маленькая Марта, -- все на нее показывают. И всегда, как она приедет сюда, нас начинают по одному уводить. И никто назад не приходит. -- Точно. Она специально приезжает, чтоб посмотреть, как нас уводят. Сидит и смотрит, что они там с нами делают. Один мальчик, Саймон, он сказал, что они нас всех убьют. А ей это только нравится. -- Как убьют? -- У Люры стучали зубы. -- Очень просто. Назад же никто не приходит. -- И еще они наших альмов все время теребят: то взвешивают, то измеряют чего-то. От последних слов толстенькой Беллы у Люры потемнело в глазах. -- Как "теребят"? Они, что, трогают ваших альмов? -- Что ты? -- успокаивала ее Белла. -- Нет, конечно, они приносят такие весы специальные и говорят, что твой альм должен на них залезть. Потом они просят, чтобы он кем-нибудь обернулся, а сами снимки делают и записывают чего-то. А тебя в такой шкафчик заводят и там измеряют Серебристую Пыль. Они это все время делают, каждый божий день. Измеряют, измеряют, надоело уже. -- Какую еще Пыль? -- спросила Люра. -- Мы сами толком не знаем, -- зашептала рыженькая Анни. -- Говорят, она из космоса. Ты не думай, это не настоящая пыль, не серая. И если у тебя ее нет, то все в порядке. Только в конце концов она у всех появляется. -- А Саймон говорит, -- у Беллы даже глаза округлились, -- я сама слышала, он говорит, что тартары себе в голове такие дырки делают, чтобы туда попадала Серебристая Пыль. Представляете? Прямо внутрь! -- Много он понимает, твой Саймон, -- дернула плечиком Анни. -- Давайте лучше спросим у миссис Кольтер, когда она приедет! -- Ты что! Ты не забоишься?! -- Марта прижала к груди прозрачные ручки. -- Конечно, не забоюсь. Вот возьму и спрошу. -- А когда она приезжает? -- тихонько спросила Люра. -- Послезавтра. По спине Люры пробежал озноб. Пантелеймон, дрожа от ужаса, забился ей под бочок. Послезавтра. Значит, у нее всего сутки на то, чтобы найти Роджера и разузнать хоть что-нибудь про это проклятое место. А потом? Что потом? Бежать? Ждать подмоги? Но если все цагане погибли в бою, кто же поможет детям выжить в этой ледяной пустыне? Девочки продолжали шушукаться. Люра и Пан заползли под одеяло и, прижавшись друг к другу, тщетно пытались унять колотившую их дрожь. Оба чувствовали, что на сотни миль вокруг не было ничего, кроме беспросветного ужаса. Глава 15. Узилище альмов Люра никогда не умела подолгу расстраиваться. Во-первых, она по натуре была деятельной оптимисткой, а во-вторых, природа, увы, не наделила ее пылким воображением. Ну скажите на милость, разве хоть одному фантазеру придет в голову, что можно вот так, за здорово живешь, проделать весь этот путь и спасти Роджера? А даже если и придет в его голову эта шальная мысль, то пылкое воображение мгновенно нарисует нашему фантазеру тысячу всевозможных препон для ее осуществления. Если человек часто и удачно врет, это отнюдь не означает, что у него богатая фантазия. Более того, чем меньше у человека воображения, тем больше его вранье похоже на правду, ведь в нем столько неподдельной, чистоглазой искренности! Так что, оказавшись в лапах Министерства Единых Решений по Делам Посвященных, наша Люра отнюдь не собиралась предаваться отчаянию по поводу гибели цаганского отряда. А кто вообще сказал, что они погибли? Цагане -- отличные воины, а даже если Пану почудилось, что Джон Фаа упал, кто сказал, что он упал замертво? Может, он только чуть-чуть ранен? И вообще, кто сказал, что это был Джон Фаа, а не кто-нибудь другой? Ну ладно, допустим, ей не повезло, она угодила в руки самоедов-кочевников, но ведь цагане не дремлют, они ее обязательно спасут. А если у них вдруг что-то не получится, то ведь есть же Йорек! Разве кто-нибудь сможет помешать Йореку Бьернисону вызволить ее отсюда? И тогда они полетят на воздушном шаре в Свальбард и вместе с Ли Скорсби освободят лорда Азриела. Вот как все казалось хорошо и просто. Так что когда утром следующего дня Люра открыла глаза, то на жизнь она смотрела с любопытством, интересом и уверенностью в том, что справится с любой неожиданностью, которую уготовил ей этот новый день. А главное, она знала, что сегодня увидит Роджера. Важно только устроить все так, чтобы она увидела его первой, до того, как он сам обнаружит ее присутствие на станции. Подходящий момент не заставил себя долго ждать. Согласно распорядку ровно в половине восьмого утра медсестры заходили в детские спальни и объявляли подъем. После этого ребята умывались, одевались и шли в столовую на завтрак. Вот тут Люра и увидела Роджера. Он сидел за столом вместе с пятью другими мальчишками, причем стол находился прямо напротив двери, так что все складывалось как нельзя лучше. К сервировочному окошку уже выстроилась целая очередь. Проходя мимо Роджера, Люра будто бы случайно уронила на пол носовой платок и присела на корточки, чтобы поднять его. В эту секунду Пантелеймон успел шепнуть словечко Сальцилии, альму Роджера. Трясогузка-Сальцилия так отчаянно замахала крылышками, что, для того чтобы поговорить с ней, Пану пришлось прыгнуть на нее котом и прижать птичку мягкой лапой к полу. К счастью, такие стычки между альмами были делом обычным, и никто не обратил на их возню особого внимания. Но Роджер побледнел, как полотно. Люра даже немножко испугалась, увидев, какой он стал белый. Мальчик поднял глаза и натолкнулся на Люрин ничего не выражающий взгляд, направленный куда-то поверх его головы. Внезапно краска вновь прилила к его щекам, так что он весь засветился от переполнявшей его надежды и отчаянной радости. Если бы не цепкие когти Пантелеймона, в которых билась Сальцилия, мальчик, забыв обо всем, с воплем бросился бы на шею своей маленькой подружке. Предоставив Пану объясняться самому, Люра отчужденно смотрела в сторону. Увидев своих вчерашних знакомых девочек, она подхватила поднос с завтраком и направилась к ним. Все четверо уселись за одним столом и принялись за кукурузные хлопья с молоком и бутерброды. Четыре языка безостановочно перемывали косточки остальным ребятам, опасливо поглядывавшим на дружную стайку. Здешние начальники хорошо понимали, что запертые в четырех стенах дети начнут изнывать от безделья, если их ничем не занимать. Поэтому распорядок дня маленьких узников Больвангара весьма напоминал школьное расписание: здесь были "занятия", которые в определенные часы проводили с детьми медсестры, были активные игры в спортзале, причем в течение всего дня мальчики находились отдельно от девочек. Увидеть друг друга они могли только на переменках да еще в столовой. Так что только после полуторачасового урока кройки и шитья Люре наконец удалось перекинуться с Роджером словечком, но здесь требовалась особая осторожность. Дело в том, что в большинстве своем дети на станции были не старше одиннадцати-двенадцати лет, а в этом возрасте мальчики, как правило, стараются держаться с мальчиками, девочки с девочками, напрочь игнорируя противоположный пол. На перемене детей снова повели в столовую, где каждому полагался стакан молока с сухариком. Пан и Сальцилия, обернувшись мухами, примостились на стене, в то время как Люра и Роджер, не глядя друг на друга, сидели каждый за своим столиком, он -- с мальчиками, она -- с девочками. Право слово, не так уж легко сохранять осмысленное выражение лица, когда твой альм занят чем-то совсем другим, вот Люре и пришлось набычиться, чтоб никто не приставал к ней с разговорами. Какая-то часть ее сознания прислушивалась к еле слышному жужжанию двух альмов, так что девчоночья болтовня скользила мимо, не задевая ее; как вдруг одна из девочек, яркая блондинка, громко произнесла имя, которое заставило Люру вздрогнуть. Это было имя Тони Макариоса, и стоило ему прозвучать, как Люра мгновенно обратилась в слух. Пан тут же прекратил шушукаться с Сальцилией. Теперь и Люра, и Роджер внимательно слушали, что же рассказывала блондиночка сгрудившимися вокруг нее детям. -- И совсем даже не потому. Я лучше знаю, почему они его увели. Если хочешь знать, они заметили, что у него альм не меняется. Вот они и решили, что он на самом деле старше, просто ростом не вышел. Только это не так. Я сама видела его Шмыгу. Она менялась, только редко. Тони такой тихий был, пришибленный какой-то. Вот и Шмыга... -- А зачем им наши альмы? -- спросила Люра. -- Не знаю, -- пожала плечами блондиночка. -- А я знаю, -- вмешался в их разговор какой-то мальчуган. -- Они альма убивают, а потом смотрят, ты помрешь или нет. -- Но тогда зачем им так много детей? Посмотрели бы разок, и хватит, -- недоверчиво отозвался кто-то из слушателей. -- А то они, получается, раз за разом смотрят... Странно как-то. -- А я знаю, что они делают, -- выпалила блондиночка. Все присутствующие навострили уши, но, чтобы не привлекать излишнего внимания взрослых, предусмотрительно напустили на себя рассеянно-отсутствующий вид, только сердца бешено колотились под пижамными курточками. -- Откуда ты знаешь? -- тихонько спросил кто-то. -- А вот и знаю. Если хотите знать, мы с Тони вместе в бельевой были, когда за ним пришли. Выпалив это, блондиночка залилась краской до корней волос. Она, наверное, ждала дурацких шуточек и насмешек, но их не последовало. Дети подавленно молчали, никто даже не улыбнулся. Тогда девочка продолжала: -- Мы в бельевой прятались, а медсестра, знаете, ну, эта, у которой еще голосочек сладенький такой, под дверь пришла и давай Тони уговаривать. Дескать, открой, да я знаю, что ты тут, мы тебе ничего не сделаем... Тогда Тони ее спрашивает: а что, мол, со мной будет? А она, такая, ничего, мол, не будет. Укольчик сделаем, ты уснешь, а потом, после маленькой такой операции, проснешься: живехонек-здоровехонек. Только Тони ей все равно не поверил. Он сказал... -- Дырки! -- не выдержал кто-то из детей. -- Я знаю, они берут и в головах дырки делают. Как тартары... -- Да заткнись ты, -- мгновенно оборвали его. -- Чего перебиваешь-то? Что еще сестра говорила? К этому времени возле столика девочек сгрудились человек десять детей. И они, и их альмы не сводили с рассказчицы напряженно-распахнутых глаз. -- Тони тогда спросил, что они с его Шмыгой хотят сделать. А сестра говорит, что ничего особенного, она, дескать, тоже уснет. Только Тони не поверил. Вы, говорит, убить ее хотите. Так прямо и сказал. Все, говорит, знают, что вы убиваете. А сестра, конечно, нет, совсем даже не так, операция будет совсем ерундовой, и боли никакой не почувствуешь, чик -- и готово, а наркоз -- так, на всякий случай. В столовой стояла гробовая тишина. Медсестра, надзиравшая за детьми, куда-то на минутку отлучилась, сервировочное окошко было закрыто, так что из кухни их тоже не могли подслушать. -- Какой еще "чик"? -- испуганно прошептал тонкий мальчишеский голос. -- Она сказала еще что-нибудь про эту операцию? -- Ну, она просто сказала, что это нужно, чтобы стать взрослым. Что это всем делают. У взрослых альмы не могут меняться, как у нас. И если такую операцию сделать, то альм как будто застывает и уже больше никогда не меняется, так что ты становишься взрослым. -- Но... -- Что же это... -- Получается, что всем взрослым делают такую операцию, так, что ли? -- А как же тогда... Внезапно хор детских голосов умолк, словно кто-то выключил звук. В наступившей тишине все лица, как по команде, повернулись в одну сторону. В дверях столовой стояла сестра Клара: как всегда спокойная, улыбчивая и невозмутимая. За ее спиной маячил какой-то мужчина в белом халате, Люра прежде его никогда не видела. -- Бриджет МакДжинн, -- раздался его голос. Блондиночка медленно встала на неверных от страха ногах, альм-бурундук судорожно вцепился ей в пижамную курточку, словно ища защиты у нее на груди. -- Это я, сэр, -- еле слышно прошептала девочка. -- Допивай молоко, а потом сестра Клара проводит тебя. А остальным пора на занятия. Давайте-ка, поживее. Дети послушно потянулись к выходу; каждый подходил, молча ставил пустую чашку на тележку из нержавеющей стали. На Бриджет никто не смотрел. Только Люра подняла глаза и увидела, какой ужас был написан на ее лице. До обеда девочки занимались подвижными играми. Разумеется, не на открытом воздухе, а в помещении, ведь, когда на дворе полярная ночь, на улице не погуляешь. На станции был небольшой спортивный зальчик, где группы мальчиков и девочек занимались по очереди, а медсестры за ними присматривали. Девочкам велели разбиться на две