Филип Пулман. Полярные огни



---------------------------------------------------------------
  © Copyright 1995 Филип Пулман
  © Copyright 2002 О.В.Новицкая (anna_lilas()mtu-net.ru), перевод с английского
---------------------------------------------------------------


     <i>Philip Pullman</i>
     <i>Northern Lights</i>
     <i>© Philip Pullman, 1995.</i>
     <i>First published Scholastic Ltd .1995</i>
     <i>Scholastic Children's Books</i>
     <i>Commonwealth House, 1-19 Oxford Street, London WCIA INU, UK</i>
     <i>a division of Scholastic Ltd.</i>
     <i>London-  New York  -Toronto- Sydney -Auckland- Mexico City  - New Delhi
-Hong Kong.</i>
     <i>© О.В.Новицкая, перевод, 2002</i>



     ...На краю
     Пучины дикой - зыбки, а быть может
     Могилы Мирозданья, где огня
     И воздуха, материков, морей,
     В помине даже нет, но все они
     В правеществе загадочно кишат,
     Смесившись и воюя меж собой,
     Пока Творец Всевластный не велит
     Им новые миры образовать....
     ...Укрыв
     В глубокой тьме причины всех вещей...

     <i>Джон Милтон "Потерянный Рай", кн. 2 и 3.</i>


     "ПОЛЯРНЫЕ ОГНИ" - это первая часть трилогии "ПРИЧИНЫ ВСЕХ ВЕЩЕЙ" .
     В первой части действие происходит в мире , в чем-то похожем на наш, но
в чем-то отличном от него.
     Во второй части действие происходит в нашем мире.
     В третьей части действие переносится из одних миров в другие.

        КНИГА ПЕРВАЯ

         * Часть первая * ОКСФОРД.


        Глава 1. Графин токайского

     Люра  и ее  альм крались вдоль стены парадной обеденной залы, стараясь,
чтобы их не заметили из кухни.
     Три стоявших в ряд гигантских стола уже накрыли к ужину,  и в полумраке
тускло поблескивали  серебро и хрусталь. Для удобства гостей слуги заботливо
отодвинули тяжелые дубовые скамьи. По стенам  залы,  почти теряясь во мраке,
висели портреты предшественников нынешнего магистра.
     Стараясь не скрипеть половицами, Люра добралась  наконец  до невысокого
подиума, метнула  настороженный  взгляд  в  сторону  кухни и, увидев, что  в
дверях  никого  нет,  на  цыпочках приблизилась  к  стоявшему  на возвышении
почетному столу. Ножи и вилки здесь были не из серебра, а из чистого золота,
и гостей поджидали не дубовые скамьи, а четырнадцать резных  кресел красного
дерева с бархатной обивкой.
     Подойдя  к   креслу   магистра,   Люра  легонько   щелкнула  ногтем  по
хрустальному бокалу. Раздался чистый, нежный звон.
     -- Ты что творишь! -- негодующе прошелестел альм. -- Тише!
     Пантелеймон,  а  именно так звался  Люрин  альм,  сейчас был в  обличье
бражника, и его бурые крылышки почти растворялись в сумраке полутемной залы.
     --  Ничего я  не творю, -- буркнула Люра в ответ. -- Какая разница? Они
там,  в кухне, так гремят  кастрюлями, что все равно  ничего  не  услышат. А
лакей явится только со звонком. Кого бояться-то?
     Однако она проворно накрыла ладошкой хрустальный  бокал, и  звон затих.
Взмахнув  крылышками,  Пантелеймон  сквозь  приоткрытую   дверь  впорхнул  в
рекреацию, а мгновение спустя уже снова был рядом с Люрой.
     -- Все чисто. Давай шевелись!
     Пригибая  голову  к коленкам,  Люра  стрелой  прошмыгнула вдоль  стола,
юркнула в дверь рекреации и застыла как вкопанная посередине комнаты.
     Внутри  было  темно, но в  камине  жарко  пылали  поленья,  то  и  дело
взметывая вверх огненные снопы искр.
     Люра прожила в колледже всю  свою коротенькую  жизнь, но никогда еще ей
не  приходилось  переступать порог рекреации. Да и  немудрено. Входить  сюда
могли только профессора, да их гости,  причем, заметьте, гости исключительно
мужского  пола.  Женщины  внутрь  не допускались. Даже пыль  вытирать  здесь
должны были не горничные, а дворецкий. Он, и никто другой.
     Пантелеймон опустился на Люрино плечико.
     -- Ну что, довольна? Нагляделась? Пошли отсюда!
     -- Еще чего! Мы же только пришли! Я хочу посмотре-е-е-ть.
     В центре  комнаты  блестел  полированной  столешницей  розового  дерева
огромный овальный стол, на котором красовались хрустальные графины с вином и
бокалы. Там же примостились серебряная мельничка для табачного листа и целая
батарея курительных трубок. На буфетной  полке ждали своего  часа жаровня  и
корзинка с маковыми головками.
     -- А неплохо они тут устроились, а, Пан? -- прищелкнула языком Люра.
     Она  опустилась в обитое зеленой кожей кресло и почти утонула в нем,  -
таким оно  оказалось  глубоким. Ухватившись  обеими руками за  подлокотники,
Люра  выпрямилась,  залезла в кресло с  ногами и  огляделась по сторонам.  С
портретов на  нее  с явным  неодобрением  взирали ученые  мужи --  почтенные
бородатые старцы, облаченные в профессорские мантии.
     -- А интересно, о чем они тут разгова... -- Люра осеклась на полуслове,
поскольку за дверью раздались голоса.
     --  Говорил же  я! Давай за  кресло, живо!  -- выдохнул  Пантелеймон, и
послушная Люра с быстротой молнии скрылась за креслом. Правда, "скрылась" --
это сильно  сказано. Кресло  стояло посередине комнаты, так что  Люра просто
притаилась за его спинкой, сжавшись в комочек.
     Дверь отворилась, и комнату залил яркий свет. Один из вошедших держал в
руках лампу. Из  своего укрытия Люра видела  только его ноги в темно-зеленых
брюках  да  начищенные до блеска  кожаные  башмаки. Кто  же  это?  Наверное,
кто-нибудь  из слуг. Вот он прошел  через  всю  комнату и поставил  лампу на
боковой столик.
     Низкий голос прорезал тишину:
     -- Лорд Азриел уже прибыл, Рен?
     Это был  голос магистра. Люра сидела ни жива ни  мертва от страха. Альм
дворецкого (собака, как у всех слуг) дробной  рысцой протрусил через комнату
и послушно улегся у ног Рена.
     А вот  наконец и  сам магистр, вернее,  его  ноги  в  стоптанных черных
туфлях, которые ни с чем не спутаешь.
     -- Никак  нет, ваша милость, -- ответил дворецкий. -- И из аердока тоже
никаких известий.
     -- Как только он приедет, проводите его в обеденную залу. Он, вероятно,
будет голоден с дороги.
     -- Слушаюсь.
     -- Вы приготовили для него токайское?
     --  Как  вы  изволили  приказать,  урожая  тысяча  восемьсот  девяносто
восьмого года. Помнится, это его слабость.
     -- Отлично. Я вас более не задерживаю.
     -- Прикажете оставить лампу здесь?
     -- Да, разумеется. И во время ужина зайдите еще разок поправить фитиль.
     -- Слушаюсь.
     Дворецкий  почтительно поклонился и вышел; его альм потрусил следом. Из
своего  ненадежного  укрытия  Люра  видела,  как магистр подошел  к высокому
дубовому  гардеробу,  стоявшему в углу комнаты, достал из него  магистерскую
мантию и, не торопясь, облачился в нее. Он двигался по-стариковски  медленно
и словно бы с усилием, ведь лет ему было немало, за семьдесят, хотя на вид и
не скажешь.  Ворона,  альм  магистра, примостилась  на  дверце  гардероба  и
терпеливо  ждала,  когда  процедура  облачения  закончится.  Вот  она тяжело
слетела вниз и устроилась у старика на правом плече.
     Люра чувствовала, что Пантелеймон, хоть он и молчит, весь напрягся, как
туго  натянутая струна. Сама же она просто умирала  от любопытства.  Дело  в
том, что лорд Азриел, о котором магистр говорил дворецкому, приходился нашей
Люре родным  дядей. И дядю  этого она  в  равной  степени обожала и боялась.
Занимался он  чем-то  ужасно важным  и ужасно непонятным:  какой-то "большой
политикой", какими-то сверхсекретными экспедициями, чуть ли даже  не войной,
только где-то  очень  далеко, на краю света. Так что Люра никогда не  знала,
расставаясь с  дядей, когда им  доведется свидеться  вновь. Значит, сегодня.
Вот  и  всыплет  же  он ей, если поймает  ее  здесь. Ну и  пусть всыплет. Не
привыкать.
     "Как-нибудь переживу. В первый  раз, что ли?" --  пронеслось у  Люры  в
мыслях.
     Как вдруг...
     Как вдруг  она увидела нечто  такое, что разом поставило  все  с ног на
голову.
     Магистр достал из кармана маленький бумажный пакетик и положил  его  на
край  стола.  Затем  он  с  трудом  вытащил  притертую  пробку  из  графина,
наполненного золотистым вином, развернул  пакетик и тонкой струйкой всыпал в
вино  какой-то  белый  порошок.  Достав  из  кармана  карандаш, он тщательно
перемешал содержимое  и,  убедившись,  что  порошок  полностью  растворился,
закупорил узкое горлышко графина пробкой.
     Альм-ворона хрипло каркнула. Магистр что-то прогудел ей в ответ, метнул
настороженный взгляд из-под тяжелых  набрякших  век  и  вышел,  притворив за
собой дверь.
     -- Пан, ты видел, видел? -- выдохнула Люра.
     -- Ой, да все я видел. Быстро... Уходим, пока лакей не вернулся.
     Не успел он договорить, как из обеденной залы позвонили.
     --  Все,  -- упавшим  голосом произнесла Люра. -- Это  звонок  к ужину.
Что-то я со временем не рассчитала.
     Верный Пантелеймон в мгновение ока произвел разведку на местности.
     -- Там уже полно лакеев, -- сообщил  он, вернувшись  из залы. -- Может,
через другую дверь? Нет, туда тоже нельзя.
     Другая  дверь,  которой,  кстати,  воспользовался  магистр,  выходила в
коридор  между библиотекой  и  преподавательской.  Именно  в  это  время там
толпится  весь колледж:  кому-то надо мантию взять, кому-то бумаги оставить,
не идти же с ними к ужину.
     Можно было бы рискнуть и затеряться в толпе ученых мужей. Можно было бы
ретироваться через столовую.  Ну, подумаешь, попадешься под руку кому-нибудь
из  лакеев. Ну наорут. Большое дело! Но из-за этого белого порошка,  который
магистр  всыпал  в  графин с  вином,  мысли в  голове  у бедной  Люры совсем
разбрелись, так что она решительно не знала, что делать.
     За дверью раздались шаги. Это лакей. Хочет проверить, все ли в порядке.
По традиции после ужина профессора собираются в рекреации, чтобы насладиться
бокалом доброго вина и жареным маком.
     Люра сломя голову бросилась к  стоявшему в углу гардеробу и  скользнула
внутрь, едва успев прикрыть за собой дверцу. За Пантелеймона она не боялась.
Стены в  комнате  темные,  да и  кто заметит бражника? Ну, в крайнем случае,
залетит под кресло.
     В комнате  стояла тишина, только слышно было,  как сопит лакей.  Сквозь
щелочку  между  дверцами Люра увидела, как он  поровнее разложил курительные
трубки и придирчиво осмотрел батарею  графинов и бокалов на столе. Затем  он
обеими руками пригладил волосы и что-то негромко сказал своему альму. У всех
слуг альмы были собаками. Но этот  слуга был  не просто лакей, а обер-лакей,
так  что альмом его была не просто какая-то там шавка с хвостом, а гончая. И
гончая эта что-то явно  учуяла, но, к великому облегчению Люры, к  гардеробу
не подошла. А попадись девочка обер-лакею --  ей  несдобровать, ведь  он уже
дважды так колотил ее!
     Вдруг  Люра  услышала  где-то  возле  своего  плеча шепоток.  А, да это
Пантелеймон! Проскользнул-таки за ней следом!
     -- Все. Пиши  пропало.  Теперь  будем здесь  сидеть. Ведь говорил  же я
тебе! Ну почему ты меня никогда не слушаешь, скажи на милость!
     Люра дождалась, пока обер-лакей выйдет, ведь ему пора было прислуживать
за  магистерским  столом. Из обеденной  залы доносился  гул  голосов; слышно
было, как там собирается народ.
     -- Да, не послушалась и правильно сделала, -- зашипела она в ответ, как
только за лакеем  закрылась дверь. -- Иначе мы  бы ничего не узнали. Ты что,
не понимаешь?  Ведь магистр всыпал в графин с вином яд. Пан, миленький,  это
то самое токайское, про которое он говорил дворецкому. Они же хотят отравить
лорда Азриела!
     -- А может, никакой это не яд?
     --  Как это не  яд?  Конечно яд!  А зачем  же тогда  магистр специально
дожидался, пока дворецкий уйдет, и только  потом  подсыпал порошок? Если  бы
это был не яд, он бы спокойно всыпал его и  при дворецком. Не-е-ет, все  это
неспроста. Я чувствую. Тут пахнет политикой. Не зря слуги без конца шепчутся
об  этом  по  углам,  я  же  не  глухая!  Ой, Пан, а  вдруг  мы предотвратим
злодейство?
     -- Вздор! -- отозвался Пан неожиданно резко. --  Ты хочешь сказать, что
собираешься  четыре часа кряду просидеть в этом гробу? Вот так, скорчившись?
Послушай меня: я слетаю посмотрю, как там, в коридоре, а  когда будет чисто,
скажу тебе, ладно?
     Бражник с готовностью вспорхнул с Люриного плеча. В узкой полоске света
был четко виден его силуэт.
     -- Нет, Пан, не ладно, -- твердо сказала девочка. -- Никуда я отсюда не
уйду. Я должна, должна понять, что они затевают. И никакой это не  гроб. Вон
смотри, тут  какая-то мантия висит. Ее  можно  подстелить под  себя, и будет
мягко.
     Все   это  время  Люра   сидела  на  корточках.  Теперь  она  осторожно
выпрямилась  в  полный  рост  и,  стараясь не  шуметь,  попыталась на  ощупь
определить,  что  же  именно  висит в шкафу на  распялках.  Гардероб,  между
прочим,  оказался  куда   просторнее,  чем  она  думала.  А  висели  в   нем
профессорские и докторские мантии, все  крытые шелком,  а  некоторые даже  с
меховой оторочкой.
     --  Это что, все одного магистра? -- изумленно прошептала Люра. -- Куда
ему столько? Разве у одного человека может быть так много мантий? А-а, знаю,
наверное, когда его приглашают в какой-нибудь другой  университет и избирают
там  почетным доктором, то  в придачу к диплому  дают  какую-нибудь красивую
накидушку. Вот он привозит  ее сюда, вешает  в шкаф и  потом наряжается, да?
Слушай-ка, Пан, а может, это все-таки не яд, ты как думаешь?
     -- Я думаю, что это яд. И еще я думаю, что не  нашего все это ума дело.
И еще  я  думаю,  что самая большая глупость, которую  ты можешь сделать,  а
понаделала ты  их,  к  слову  сказать, немало, так это  ввязаться в историю,
которая к тебе, Люре, никакого отношения не имеет.
     -- То есть  как  это не имеет? -- возмутилась Люра. -- Не могу же я вот
так, за здорово живешь, сидеть и смотреть, как они травят моего дядю?
     -- Не можешь -- не смотри, кто тебя неволит? Уйди куда-нибудь.
     -- Эх, Пан, сдрейфил, да?
     -- Да, сдрейфил,  и  не боюсь в этом признаться. Скажи-ка  мне,  что ты
собираешься делать? Что? Как  выскочишь,  как  выпрыгнешь из шкафа и  метким
ударом  ноги выбьешь стакан с ядом из  его  слабеющих  рук?  Очень  красиво,
нечего сказать.
     --  Ничего  подобного  я делать не собираюсь, --  отчеканила  Люра.  --
Заметь, тебе это известно лучше, чем кому бы  то ни было. Пойми, пожалуйста,
Пан, ведь после того, что я видела, у меня  выбора нет. Ты  когда-нибудь про
совесть  слышал?  Знаешь, что  это за штука такая? Сам посуди: могу я сидеть
себе  где-нибудь в библиотеке, болтать ногами  и знать при этом, что здесь в
эту самую минуту творится? Поверь, я же не нарочно. Я не хотела.
     Пан помолчал немного, подумал и сказал:
     -- А  вот  и врешь.  Именно,  что  хотела. Ты всегда мечтала пробраться
сюда, спрятаться и подглядеть. Как же я раньше-то не догадался!
     -- Хорошо. Да, я  всегда  этого хотела. Да, мне  интересно. Ведь все же
знают, что  они  тут  что-то делают. Тайны у  них какие-то, посвящения. Что,
посмотреть нельзя?
     -- Нельзя. Потому что нас это не касается.  Хочется  им играть в прятки
-- пусть играют.  Ты выше должна  быть, понимаешь? Выше. А не подслушивать и
не прятаться тут по шкафам, как дитя малое.
     --  Ой-ой-ой,  какие  мы   важные,  какие   мы  взрослые!  Хватит  меня
отчитывать, я не маленькая!
     Какое-то время  Люра  и альм  молчали, при  этом Люра ерзала на жестких
досках, путаясь в  полах мантии,  а исполненный праведного гнева Пантелеймон
сидел у одной из этих мантий на воротнике и оскорбленно поводил усиками.
     Казалось, все мысли  в голове  у Люры сбились  в  пестрый беспорядочный
клубок. Эх, поговорить бы с Паном, все, глядишь, и  встало бы на свои места.
Ну  уж  нет.  Первой мириться --  ни за что! Ничего  не поделаешь, попробуем
разобраться сами.
     Итак, что  же ее сильнее  всего тревожит?  Страх. А за кого? Ведь не за
себя  же. Она  так часто попадала во всякие  дурацкие передряги, что за себя
уже  давно не боялась. Разучилась. Значит, страх  за лорда Азриела. Зачем он
приезжает? Он и так-то в  колледже  редкий гость, а уж сейчас,  со всей этой
политической неразберихой...
     Не   станет  же  такой   занятой   человек  приезжать,   только   чтобы
выпить-закусить да трубочку  выкурить со старинными  приятелями. Нет, что-то
непохоже.   Правда,  и  лорд  Азриел,   и  магистр  были  членами  какого-то
Правительственного  Совета.  Про Совет  этот  Люра знала, что они что-то там
такое  советуют  премьер-министру. Но  тогда заседания  этого Совета  должны
проходить во дворце, а уж никак не в рекреации колледжа Вод Иорданских.
     Ничего  не  понятно.  Все  последние дни  слуги шушукались, что тартары
захватили Московию и рвутся на север, к Санкт-Петербургу. Санкт-Петербург --
ключ к могуществу  над  Балтией и всей Западной  Европой. А куда  ездил лорд
Азриел?  Куда-то  на  Север.  В  Лапландию,  что  ли.  Когда они виделись  в
последний раз, он собирался в экспедицию.
     -- Пан, а Пан, -- позвала Люра.
     -- Что?
     -- А как ты думаешь, только честно, война будет?
     -- Сейчас -- нет. Иначе  стал бы лорд  Азриел приезжать сюда с визитом!
Так что на этой неделе войны не будет.
     -- И я так думаю. А потом?
     -- Ш-ш-ш.. Сюда идут.
     Люра  приникла  к  щелочке  между  дверцами  шкафа. В  рекреацию  вошел
дворецкий, чтобы, как велел магистр, подправить у лампы фитиль. Дело в  том,
что  и  в  преподавательской,   и   в   библиотеке  уже  давно  пользовались
современными  яндарическими лампами,  но  здесь,  в  рекреации,  по-прежнему
зажигали лигроиновые, свет которых был мягче и приятнее глазу. Здесь магистр
не потерпел бы никаких нововведений.
     Дворецкий  поправил фитиль,  подбросил  в  камин  еще  одно  полено  и,
воровато оглянувшись на дверь,  зачерпнул пригоршню табаку из мельнички.  Не
успел он  приладить  на место  крышечку, как  на двери,  ведущей  в коридор,
щелкнул,  отворяясь,  замок.  К  восторгу  Люры, дворецкий  подпрыгнул,  как
ужаленный, проворно сунул табак в карман и повернулся навстречу гостю.
     -- Мое почтение, лорд Азриел, -- произнес он с поклоном.
     Люра почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Настал великий
миг! Из ее укрытия двери в коридор видно не было, и ей стоило великого труда
сидеть тихо и не высовываться.
     -- А, это вы, Рен, -- раздался хрипловатый низкий  голос лорда Азриела,
всегда  отзывавшийся  в  душе  Люры  каким-то  смешанным  чувством  ужаса  и
восторга. -- Ну, к ужину я, надо полагать, опоздал, так что обожду здесь.
     Дворецкий  растерянно  покрутил  головой.  Как  правило, гости получали
доступ в рекреацию только по личному  приглашению магистра, и лорд Азриел не
знать об этом просто не мог. Однако, заметив пристальный взгляд его милости,
устремленный на подозрительно оттопыренный карман ливреи, где лежал краденый
табачок, верный слуга благоразумно решил сделать, как велено.
     -- Прикажете доложить их милости магистру, что вы прибыли?
     -- Да, пожалуй. И насчет кофе распорядитесь.
     -- Слушаюсь, милорд.
     Дворецкий  почтительно поклонился и  вышел.  Альм  потрусил за  ним  по
пятам.  Лорд Азриел подошел к камину,  передернул плечами  и с  наслаждением
потянулся всем своим длинным телом, облаченным в дорожное платье. Ни дать ни
взять проснувшийся лев! Как всегда при виде дядюшки,  Люра затрепетала. Все.
Теперь  и речи не может  быть  о том,  чтобы  как-нибудь выползти  из шкафа.
Придется сидеть и ждать. Авось пронесет.
     Альм лорда Азриела, снежно-белая пума, потерлась об его ноги.
     -- Здесь будешь показывать?.. -- промурлыкала она.
     -- Наверное. Это удобнее,  чем в лекционном зале.  Потом еще разговоров
не оберешься. К слову сказать, они  ведь захотят на образцы  взглянуть. Надо
приказать, чтобы кофры занесли сюда... Плохо дело, Стельмария.  Что же нам с
тобой делать, а? Вот-вот жди беды.
     -- Тебе бы отдохнуть. Ты сядь.
     Лорд Азриел рухнул в кресло. Теперь Люра не видела его лица, потому что
он сидел к ней спиной.
     -- Отдохнуть -- это хорошо. Да и переодеться  не мешало бы. У них тут с
этим строго.  Штрафанут меня на дюжину бургундского за неподобающий вид,  а?
Отдохнуть... Будь моя воля, я бы проспал трое суток, не меньше. Так ведь...
     В  дверь постучали, и  в рекреацию  вновь вошел дворецкий с  серебряным
кофейным прибором на подносе.
     -- Благодарю вас, Рен, -- улыбнулся лорд Азриел. -- А что это за графин
на столе? Токайское? Мое любимое?
     -- По  личному распоряжению  их  милости магистра. Специально  для вас,
милорд, -- с готовностью ответил  дворецкий.  -- Вина-то этого, токай урожая
девяносто восьмого года, почитай, не больше трех дюжин осталось.
     -- Увы, ничто не вечно  под луной, -- насмешливо протянул  лорд Азриел.
-- Поставьте поднос сюда. Ах, да, Рен,  присмотрите, чтобы те два кофра, что
я оставил внизу, подняли в рекреацию.
     -- Что, прямо сюда, милорд?
     -- Именно так. И  еще мне понадобится экран и волшебный фонарь, их тоже
необходимо принести прямо сюда и прямо сейчас.
     Дворецкий невольно  открыл  рот и хотел не то возразить, не то спросить
что-то, но вовремя осекся под ледяным взглядом лорда Азриела.
     -- Вы, кажется, забываетесь, милейший, -- процедил он. -- Делайте,  как
вам говорят, без разговоров.
     -- Слушаюсь,  милорд. Прошу  меня извинить... Не сочтите за дерзость, я
просто  подумал, может, нужно  обер-лакею Кавсону сказать; он ведь не знает,
натворит еще дел с перепугу.
     -- Как хотите. Можете сказать.
     Между  обер-лакеем Кавсоном и дворецким Реном  существовало многолетнее
подспудное  соперничество. Обер-лакей был выше по рангу,  зато дворецкий был
вхож в профессорские круги,  чем дорожил и гордился  чрезвычайно. Сейчас ему
представился  шанс  натянуть нос задаваке-лакею  и лишний раз проявить  свою
осведомленность  о  том, что  же  на  самом деле  творится  в  святая святых
колледжа.
     Дворецкий поклонился и вышел. Люра, затаив дыхание, следила за тем, как
дядя налил себе чашку кофе и осушил ее единым духом.  Потом налил еще одну и
начал  прихлебывать  обжигающий  кофе  маленькими   глоточками.  Гардеробная
пленница  изнывала  от  любопытства.  Подумать только:  кофры  с  образцами!
Волшебный фонарь!  Зачем все  это?  Почему  такая срочность? Почему здесь, в
рекреации?
     Лорд Азриел поднялся с кресла и повернулся к камину спиной. Теперь Люра
его хорошо видела. Она вновь поразилась тому,  насколько он не похож на всех
этих дряхлых согбенных старцев в докторских  мантиях. Он  был совсем другой:
высокий, широкоплечий,  поджарый,  с жестким обветренным лицом и  глазами, в
которых, казалось, плясами  черти. Что ты  чувствуешь, когда  смотришь в эти
глаза?  Трепет? Пожалуй.  Ненависть?  И  это возможно. Но только не жалость.
Такого  не  пожалеешь. И  таким  не  покомандуешь.  Все  его  движения  были
исполнены  могучей силы и  какой-то  звериной  грации.  В  этой заставленной
мебелью комнате ему было тесно, как тесно тигру в клетке.
     Видно было,  что  мысли его где-то  далеко-далеко. Пума-альм  подошла к
Азриелу  и потерлась ему головой о колено. Он долго, с какой-то непостижимой
задумчивостью,  смотрел  в  ее  зеленые  глаза,  потом повернулся  к  столу.
Внезапно  Люра  почувствовала,  что сердце  у  нее  падает. В руках  у лорда
Азриела был графин с токайским. Вино золотистой струей хлынуло в бокал.
     -- Не-е-е-т! -- раздался Люрин сдавленный крик.
     Лорд Азриел резко повернулся.
     -- Кто здесь?
     Более медлить  девочка была не  в силах. Она как-то боком вывалилась из
шкафа и,  уже совершенно не соображая, что делает, выбила бокал из рук дяди.
Остановившимися  глазами   она  ошеломленно  следила   за  тем,  как   токай
взметывается  вверх, выплескивается  на  край стола, на  ковер, потом  бокал
падает и разбивается вдребезги.
     Лорд Азриел резко схватил ее за руку и рывком заломил запястье назад.
     -- Люра?! Да как ты посмела!
     -- Ой! Больно! Дядя, я все скажу, только руку... руку отпустите.
     --  Девчонка! Я  тебе покажу больно! Еще не  так больно  будет!  Как ты
посмела сюда прийти?!
     -- Дядя, я же вас от смерти спасла!
     На мгновение в комнате повисла тишина. Давясь от рыданий, Люра пыталась
вырвать  руку  из  железной хватки  лорда  Азриела.  Не  плакать!  Только не
плакать!
     -- Что ты сказала? -- спросил дядя чуть мягче, но лицо у него все равно
было мрачнее тучи.
     -- Что вино  отравлено, --  выдавила из себя девочка. -- Я сама видела,
как магистр подсыпал в него какой-то порошок.
     Лорд Азриел разжал  пальцы. Люра,  обмякнув,  сползла на пол, и  верный
Пантелеймон тут же примостился у нее на плече. Девочка  сидела, оцепенев  от
страха. Никакая сила не смогла бы заставить ее поднять глаза.
     -- Итак. -- В голосе лорда Азриела звенело ледяное бешенство.
     -- Я пробралась  в рекреацию, --  пробормотала Люра несчастным голосом,
-- потому что хотела... Ну, просто хотела посмотреть, какая она. Я знаю, что
нельзя. Я хотела убежать  потихоньку, пока никто  не пришел. Потом  услышала
шаги. Пришел магистр. Пришлось прятаться. Вот сюда, в шкаф. Больше некуда. И
я в щелочку видела, как он  сыпал в  вино какой-то белый... ну, порошочек. А
если бы я не сказа...
     В дверь постучали.
     -- Принесли кофры, -- прошипел лорд Азриел. --  Марш в шкаф. И чтобы ни
звука! Лучше не шути со мной.
     Словно маленький хорек, Люра скользнула внутрь гардероба и  едва успела
прикрыть за собой дверцу, как голос дяди произнес:
     -- Да-да, входите!
     Как он и говорил, снизу принесли кофры.
     -- Прикажете заносить, милорд? -- услышала Люра.
     Сквозь  щелочку   между   дверцами   она  увидела  старика-привратника,
нерешительно  переминавшегося с  ноги  на ногу на  пороге рекреации. За  его
спиной маячил огромный деревянный сундук.
     -- Давайте, Шустер, давайте, -- распорядился лорд  Азриел. --  Заносите
оба. Ставьте вот сюда, рядом со столом.
     Ну  все. Теперь  Люра  могла  наконец  перевести  дух  и даже чуть-чуть
пожалеть себя. Плечо  и запястье ныли немилосердно. Любая другая  девочка на
ее месте  ревела бы в три  ручья,  но Люра была не из таковских.  Она только
закусила губу и осторожно попробовала подвигать больной рукой. Ага, вот так,
кажется, легче. Боль потихоньку отпускала.
     Вдруг  в комнате  раздался звон  бьющегося стекла  и словно  бы  что-то
пролилось на пол.
     --  Проклятье, -- прорычал лорд Азриел. -- Где были ваши глаза, Шустер?
Вы только посмотрите, что вы наделали, старый вы осел!
     Люра  сразу  все  поняла.  Дядя  украдкой  смахнул  со  стола  графин с
токайским,  да  так ловко,  что казалось, будто сделал это не он, а бедолага
Шустер. Старик опустил тяжелый кофр на пол, кряхтя, распрямился и попятился.
     --  Прошу  прощения, милорд.  Уж  не знаю, как  это я...  Недоглядел...
Близко слишком подошел... Виноват...
     -- Хватит. Быстро несите тряпку какую-нибудь. Все же в ковер впитается!
Ну, что вы стоите? Живо уберите этот свинарник!
     Шустер и его  подручный со  всех ног кинулись  выполнять приказание. Не
успела за  ними закрыться  дверь, как лорд Азриел уже стоял у шкафа и, почти
не разжимая губ, говорил, обращаясь к Люре:
     --  Слушай  меня  внимательно. Раз  уж  ты все равно здесь,  будешь мне
помогать. Как только магистр войдет в комнату, глаз с него не спускай! Потом
все мне расскажешь. Сделаешь все толково -- так  и быть, помогу, вытащу тебя
отсюда. Но только смотри у меня!
     -- Я поняла, дядечка, -- пискнула Люра.
     -- И если я услышу хоть один звук... Пеняй на себя.
     Он отошел от  шкафа и вновь стал  спиной  к камину, словно бы грелся. В
этот  момент  в  рекреацию  вернулись Шустер  и  его  подручный, вооруженные
ведром, тряпкой, а также совком и веником, чтобы замести осколки.
     -- Еще раз нижайше  прошу меня извинить, милорд.  Уж не знаю,  как  это
я...
     -- Вздор. Лучше уберите тут, да поживее.
     Шустер заелозил  тряпкой по ковру,  пытаясь  собрать  пролитое вино.  В
дверь  вновь  постучали,  и   в  рекреации  появились  дворецкий  и  Торолд,
камердинер  лорда  Азриела.  Они  вдвоем  втащили  в  комнату  тяжелый  кофр
полированного   дерева  с   блестящими  медными  ручками.   Увидев  Шустера,
ползающего на четвереньках с тряпкой, оба остановились, как вкопанные.
     -- Увы. Вот  оно, бывшее токайское, как  ни  прискорбно, -- раздраженно
прокомментировал лорд Азриел.
     --  Что это? Волшебный фонарь? Сюда, пожалуйста, Торолд, ближе к шкафу.
А экран, я думаю, мы повесим там,  -- и он  показал рукой на противоположный
конец комнаты.
     Люра мгновенно сообразила, что ей из шкафа экран будет отлично виден. А
интересно, дядя так нарочно устроил или нечаянно? Воспользовавшись  всеобщей
суматохой --  слуги  разворачивали крахмальное полотно и натягивали  его  на
раму, чтобы сделать экран, -- Люра торжествующе шепнула Пантелеймону:
     -- Видал? Не зря мы все это затеяли.
     --  Может,   и  не  зря,  --  пискнул  непреклонный  Пантелеймон  своим
бабочкиным голоском, -- а может, и очень даже зря.
     Прихлебывая  остывший  кофе,  лорд  Азриел мрачно наблюдал за  тем, как
Торолд  с  величайшим  тщанием  распаковывает  кофр с  волшебным фонарем. Он
бережно снял крышечку с объектива и проверил уровень масла в лампе.
     -- Все в порядке. Прикажете послать за техником, милорд?
     -- Это лишнее. Я все сделаю сам. Спасибо, Торолд, вы свободны. Рен, как
там, все уже поужинали?
     --  Заканчивают, милорд. Если я правильно понял обер-лакея  Кавсона, то
их милость магистр и профессора лишней минутки не помедлят, как  узнают, что
милорд здесь. Прикажете кофе унести?
     -- Да, вы свободны.
     -- Слушаюсь, сэр.
     С  легким  поклоном пухленький дворецкий  подхватил  поднос и  вышел из
комнаты.  Следом за  ним  удалился и Торолд.  Как  только за  ними закрылась
дверь,  лорд Азриел метнул в сторону гардероба  такой взгляд, что Люра не на
шутку испугалась, как  бы дверцы  шкафа под  этим взглядом  не разлетелись в
щепья, словно от удара копьем или дротиком. Но вот он отвел глаза и о чем-то
тихо заговорил со своим альмом-пумой.
     Пума медленно опустилась  на ковер  у его ног: красивая, настороженная,
готовая к прыжку. Изумрудные  глаза с  вертикальными зрачками скользнули  по
комнате и сузились, застыв на ручке двери, ведущей в обеденную залу.
     Лорд Азриел, не отрываясь, смотрел туда же.
     Люре  из шкафа  дверь  было не видно.  Вдруг  она  услышала  порывистый
вдох... Наконец-то! В рекреацию кто-то вошел.
     -- А,  магистр, не ждали меня! --  шутливо произнес  лорд Азриел, делая
широкий жест  рукой. -- Прошу-прошу, приглашайте своих  гостей. Я обещаю вам
много интересного.

        Глава 2. Цель -- Север

     -- Лорд  Азриел, сколько лет, сколько зим, -- прогудел магистр, входя в
рекреацию  и  пожимая  руку  гостя. Из своего укрытия Люра  успела  заметить
быстрый  взгляд,  который ученый старец  бросил  на стол,  где еще несколько
минут назад стоял злополучный графин токайского.
     --  Увы,  магистр, к ужину я не поспел, так что прошел  прямо сюда, без
лишних  церемоний, чтобы вас зря не беспокоить, -- отозвался лорд Азриел. --
О, господин проректор, мое  почтение. Каким вы молодцом. Прошу  прощения  за
неподобающий вид, я, что называется, с корабля на бал. Да-да, магистр, вы, я
вижу, тоже  заметили. Не судьба  мне отведать вашего знаменитого токайского.
Между прочим, не промочите ноги, потому  что, по всей вероятности, вы  прямо
на нем  и стоите. Я недоглядел, ну, и старик Шустер  случайно смахнул графин
на  пол.  Мое  почтение,  капеллан,  я как раз недавно прочел вашу последнюю
работу. Очень, очень интересно.
     Беседуя  с  капелланом, лорд  Азриел  отошел  от  стола,  и взору  Люры
предстало бесстрастное лицо магистра. Ни один мускул  на нем не  дрогнул, но
альм-ворона, примостившаяся  на  правом  плече старика,  суетливо перебирала
клювом  перья  и ерзала, словно не  находя  себе места.  В рекреации  теперь
безраздельно  царил лорд  Азриел, и,  хотя  он  был безукоризненно  учтив  с
владыкой здешних  мест, расстановка  сил сомнений  не вызывала.  Перевес был
явно не в пользу магистра.
     В комнату один за другим входили профессора и неторопливо рассаживались
в креслах  вокруг  стола и  вдоль  стен. Судя по  всему,  ученые  мужи  были
заинтригованы, увидев  деревянный кофр, экран и волшебный  фонарь. Рекреацию
заполнил гул  голосов. Главный библиотекарь,  проректор,  дознаватель... Как
хорошо Люра знала их. Ведь это они все эти годы ходили вокруг нее хороводом:
учили, наставляли  на  путь истинный, утешали, совали  под подушку маленькие
подарочки,  гоняли из  сада, чтоб  не  лазила по деревьям и не  ела  зеленых
яблок... Кроме них, у  Люры никого  в целом свете не было. И вероятно,  знай
она, что это за штука такая, --  семья, то, глядишь, и привязалась бы к ним,
почитая их  за семью. А  может быть,  даже  не их, а, скорее всего, кухонную
челядь.  Ведь  у высокоученых профессоров есть  дела поважнее, чем  душевный
покой маленькой  девочки, полупомоечного  котенка,  которого злодейка-судьба
забросила в стены колледжа Вод Иорданских.
     Магистр  зажег  под  серебряной   жаровней  спиртовку  и  распустил  на
маленьком блюде кусочек масла.  Потом неторопливо  раскрыл несколько маковых
головок  и высыпал  их содержимое на горячий противень. Жареный  мак  всегда
подавался после обильной  трапезы. Принято  было  считать, что он  проясняет
голову  и  способствует подлинно  сладостной  беседе.  По  традиции  магистр
приготовлял это лакомство для гостей собственными руками.
     Под  шипение  масла  и разноголосый  гомон Люра, чуть  осмелев,  решила
устроиться в своем шкафу поуютнее. Стараясь не шуметь,  она сняла с распялки
длинную, подбитую мехом мантию и подстелила ее под себя.
     --  Ну  и зря, --  буркнул  Пантелеймон.  --  Подстелила  бы что-нибудь
поплоше. Смотри, разнежишься и, не ровен час, заснешь.
     --  А ты на что?  --  беспечно  ответила Люра. -- Вот и разбудишь меня,
если я усну.
     Она приникла глазом к щели и стала вслушиваться  в разговор, хотя особо
вслушиваться было не во что. Все о политике, да что об этом скажет Лондон, а
про  тартар ни  слова.  Скука.  Вот потянуло  ароматом жареного  мака, потом
запахом табака, и Люра  начала было клевать носом, как вдруг кто-то легонько
постучал  по столу. Разговоры разом  прекратились,  и низкий голос  магистра
прогудел:
     -- Господа,  я  думаю,  что выражу  общее  мнение,  если от  лица  всех
присутствующих  поприветствую лорда  Азриела. Он в  наших  палестинах  гость
редкий,  а значит, особенно  нам дорогой,  и, насколько я  понимаю,  сегодня
вечером мы услышим кое-что чрезвычайно интересное.  Не мне вам говорить, что
время  нынче непростое,  уже  завтра  утром политическая  ситуация призывает
лорда Азриела в Лондон, его доклада  ждут члены  правительства в Уайт-Холле.
Можно сказать,  не преувеличивая,  что лондонский поезд  стоит под парами  и
ждет, чтобы принять нашего гостя, так сказать, на борт, едва его выступление
перед  нами  закончится.  Так  что  не будем терять  времени  понапрасну.  Я
предоставляю  слово  лорду  Азриелу.  Полагаю,  что  после  его   доклада  у
присутствующих  возникнут кое-какие вопросы. Постараемся  сформулировать  их
четко и кратко. Итак, прошу вас, милорд.
     --  Благодарю, -- прозвучал голос лорда Азриела. -- Для начала  я хотел
бы показать всем присутствующим  несколько слайдов. Господин проректор, вам,
вероятно,  отсюда будет  лучше  видно.  Может  быть,  мы попросим  господина
магистра пересесть в кресло рядом со шкафом...
     Седенький  проректор  к  старости  почти  ничего  не   видел,  так  что
элементарные приличия требовали усадить его поближе к экрану,  а это, в свою
очередь, означало,  что магистр должен будет занять  место  рядом с  главным
библиотекарем, то есть буквально в метре от притаившейся в глубине гардероба
Люры. Скрипнуло кресло, и девочка услышала, как магистр прошептал:
     -- Хитер, каналья! Он знал про вино. Голову даю на отсечение, что знал!
     --  Что  будем  делать,  если  он  начнет  требовать  денег? --  шепнул
библиотекарь в ответ.
     -- А что нам остается? Будем стоять насмерть.
     Лорд Азриел резко прибавил пламя,  чтобы лампа волшебного фонаря горела
поярче.  Люра заерзала в своем шкафу,  стараясь  ничего не пропустить. Яркий
круг на экране вдруг засветился.
     -- Свет, пожалуйста, погасите, -- повелительно произнес лорд  Азриел, и
комната в тот же миг погрузилась во тьму.
     --   Многие,   вероятно,   знают,   что   год  назад   я  отправился  с
дипломатической  миссией на Север, к его величеству королю Лапландии. Такова
официальная легенда. На самом же деле я намеревался достичь Крайнего Севера,
то есть  полярных льдов,  чтобы  узнать  о  судьбе  экспедиции  Груммана.  В
последней  депеше,  адресованной   Грумманом  в  Германскую  Академию  наук,
говорится  о  некоем  явлении  природы,  наблюдать которое можно  только  на
Крайнем  Севере.  Именно  это  явление  и  составляло  главный  объект  моих
исследований. Кроме того,  я пытался найти хоть какие-нибудь следы пропавшей
экспедиции  Груммана. Однако  слайды,  которые  вы  сейчас  увидите, прямого
отношения ни к одной из этих задач не имеют. Ну-с, начнем, пожалуй.
     С этими словами он вставил слайд в рамку и передвинул ее так, чтобы она
оказалась строго напротив линзы проектора.
     Вместо ярко освещенного  круга  на экране  возникла  четкая черно-белая
картинка. Снимок был  сделан ночью,  при полной  луне. На  фоне белого снега
ясно вырисовывалась стоявшая чуть в отдалении  избушка,  возле  стен которой
выстроилась целая батарея разных  приборов и приспособлений  для философских
изысканий:  какие-то  антенны,  провода,  фарфоровые   изоляторы.  На  Люрин
непосвященный  взгляд, все это очень напоминало участок яндарического  депо,
мимо  которого они проезжали  по дороге на Ярнтон, только  на экране все эти
штуки  были  покрыты  густой изморозью  и  серебрились  в  лунном свете.  На
переднем плане, вскинув руку в приветственном жесте, стоял человек в меховой
парке с  низко надвинутым на глаза  капюшоном,  так что и лица не различить.
Рядом с  ним стоял еще кто-то,  росточком пониже. И все  вокруг заливало это
странное безжизненное сияние.
     --  Обратите внимание, этот снимок был  сделан  на пластинку с  обычной
эмульсией нитрата серебра, -- пояснил лорд Азриел. -- А вот взгляните  на то
же самое место,  но снятое  с  применением  специальной  новейшей  эмульсии.
Разница во времени между двумя этими снимками -- что-то около минуты.
     Он заменил слайд  в рамке, и  на экране возникло новое изображение. Оно
было  намного  темнее,  словно   лунный  свет  каким-то  образом  притушили.
По-прежнему в отдалении маячила избушка, на черном небе ясно прорисовывалась
ее засыпанная снегом крыша,  но хитросплетения приборов тонули во  мраке.  А
вот человек на этом снимке выглядел совсем по-другому. Он, казалось, купался
в мерцающем  сиянии, а из  его  воздетой кверху руки бил серебристый  фонтан
света.
     -- Этот световой поток,  -- раздался голос Капеллана, -- он  восходящий
или нисходящий?
     --  Нисходящий, -- быстро ответил лорд Азриел, -- но это  не  свет. Это
Серебристая Пыль.
     Он произнес последние слова с таким нажимом, что Люра мгновенно поняла,
что  речь  идет  об особенном  явлении,  ничего общего  с  обычной пылью  не
имеющем.  Судя  по  реакции  аудитории,  девочка была  недалека от истины. В
комнате на мгновение повисла напряженная  тишина,  а потом начались вопросы,
вопросы: недоверчивые, перебивающие друг друга.
     -- Не хотите же вы сказать...
     -- Помилуйте, неужели...
     -- Это что же...
     -- Коллеги,  --  поднял  голос  Капеллан, -- я думаю, что  лорд  Азриел
согласится нам кое-что пояснить.
     --  Я повторяю еще раз, -- вновь заговорил лорд Азриел в полной тишине,
-- что перед вами изображение Серебристой Пыли, частицы которой оказывают на
новую эмульсию воздействие, подобное воздействию  фотонов на нитрат серебра.
Именно этот феномен и являлся первоочередным  объектом моих исследований  во
время  экспедиции  на  Север.  Обратите внимание,  что  фигура  стоящего  на
переднем плане человека великолепно  читается. Но мне  хотелось бы, чтобы вы
посмотрели  вот сюда, на силуэт слева.  --  С  этими  словами он  указал  на
размытый абрис маленькой фигурки.
     -- Я было подумал, что это альм, -- удивленно произнес дознаватель.
     -- Отнюдь. Его  альм-змея преспокойно  обвилась у него вокруг шеи. Нет,
господа, сей расплывчатый силуэт -- это ребенок.
     -- Ребенок после... рассечения? -- осторожно спросил чей-то голос и тут
же  осекся,  словно  сказал  что-то лишнее, что-то  такое,  чего говорить не
следовало.
     -- Нет, целый, и  это особенно  важно в свете  того, что нам известно о
природе Серебристой Пыли.
     Вновь повисло  напряженное молчание, которое нарушил лишь хриплый выдох
Капеллана. Такой звук издает человек, который много часов подряд  изнывал от
жажды, дорвался  до кувшина  с водой,  осушил его одним глотком и наконец-то
смог перевести дух.
     --  Та-а-а-к,  --  не  то   выдохнул,  не   то   крякнул  Капеллан.  --
Следовательно, эти потоки Серебристой Пыли...
     --  ...  нисходят  с  неба,  как  вы  совершенно  справедливо  изволили
заметить, и словно  бы окутывают собой человека. Я не собираюсь забирать эти
снимки с собой,  они останутся в колледже, так что у  вас будет  возможность
рассмотреть их  как можно  тщательнее. Собственно, все, чего я  хотел -- это
продемонстрировать  вам  возможности  новой  эмульсии.  А теперь  перейдем к
следующему снимку.
     Лорд  Азриел вновь щелкнул  рамкой  проектора.  Появившееся  на  экране
изображение  было сделано ночью,  но  только  безлунной.  На переднем  плане
виднелись едва различимые во тьме  палатки, сиротливо жмущиеся друг к другу.
Рядом валялись какие-то ящики, брошенные нарты. А на бескрайнем небе плясали
сполохи  света,  словно  бы  кто-то   высоко-высоко  подвесил  сотканные  из
мерцающих  нитей волшебные  занавеси,  и они ниспадают  мириадами  мерцающих
складок,  фестонов,  фалд  и  вновь  вздымаются,  дышат,  как  под  порывами
раздувающего их ветра.
     -- Что это? -- тихо спросил проректор.
     -- Аurora Borealis, -- по-латыни ответил лорд Азриел.
     --   Замечательный   снимок,    --    восхищенно    причмокнул   губами
профессор-паломник. -- Наверное,  самый лучший  из  всех, что  я  когда-либо
видел.
     --  Простите мне мое невежество, -- произнес дребезжащим  тенорком отец
регент,  --  но боюсь,  что  я  подзабыл, что  это за Aurora такая. Кажется,
туземцы называют ее северным сиянием, верно?
     -- Верно. И не только так. У этого природного явления великое множество
имен.  Его порождают потоки заряженных частиц  и солнечные  лучи невероятной
интенсивности. Сами по себе они  не  видны, но,  вступая во взаимодействие с
атмосферой, вызывают эффект  свечения. Жаль,  что время  поджимало и  нам не
удалось раскрасить  снимок,  тогда бы вы увидели все это в цвете. Волшебное,
доложу вам, зрелище: переливы  от бледно-зеленого до розового,  а  по краям,
вот здесь,  внизу,  пунцовый,  почти багровый  отлив. Этот снимок  сделан на
пластинку с обычной эмульсией. А вот эмульсия специальная. Взгляните-ка.
     Пока лорд Азриел менял слайд в рамке, Люра услышала, как магистр шепнул
на ухо библиотекарю:
     -- Если он поставит вопрос на голосование, попробуем прибегнуть к цензу
оседлости.   За  последний  год,  то  есть  за  пятьдесят  две   недели,  он
отсутствовал в течение тридцати.
     -- Сложновато  будет.  Капеллан  уже  на его  стороне,  --  еле  слышно
отозвался библиотекарь.
     Тем временем на экране появился новый снимок. Изображал он ту  же самую
местность, и  вновь предметы, так отчетливо видимые на  обыкновенном снимке,
показались  здесь смазанными,  приглушенными. Сполохи  северного сияния тоже
словно бы потускнели.
     Но в самом сердце загадочной Aurora borealis, высоко-высоко в небе Люра
вдруг увидела плывущий  над мертвой равниной...  что?  Она приникла глазом к
щели  между дверцами,  стараясь разобрать, что  же  там изображено. Судя  по
тому, как подались вперед ученые в рекреации, они явно  пытались  сделать то
же  самое. Люра всматривалась  в экран, задыхаясь от возбуждения, потому что
неясная картинка постепенно  обретала очертания. Можно было различить купола
и  шпили  соборов,  высокие башни, стены домов, улицы... Сомнений не было! В
небе над ледяной пустыней парил...
     "Город!" -- чуть было не выпалила Люра, но вовремя прикусила язык.
     --  А вам не кажется, что это похоже  на город?  --  осторожно  спросил
профессор из Кассингтона.
     -- Именно так, -- отчеканил лорд Азриел.
     -- И  город  этот,  разумеется, принадлежит  другому миру! -- ернически
всплеснул руками декан.
     В ответ на этот выпад лорд Азриел даже бровью не повел. Среди остальных
ученых  царило  лихорадочное  возбуждение.  И  немудрено.  Представьте  себе
чувства   седобородого  старца,   который  написал   множество   многотомных
трактатов, доказывающих  существование единорога, но самого единорога  так и
не  видел,  как  вдруг ему  предлагают  взглянуть  на  только что  пойманный
экземпляр.
     --  Это  ведь...  Значит,   согласно  теории  Барнарда  --  Стокса,  --
нетерпеливо спрашивал профессор-паломник. -- Как вы думаете, лорд Азриел?
     -- Я бы сам хотел это выяснить, -- отозвался Люрин дядя.
     Он стоял  чуть  в стороне от освещенного экрана. Люра из своего укрытия
видела то, что ускользнуло от прикованных к неведомому  городу профессорских
глаз:   жесткий  взгляд  лорда   Азриела  буквально  ощупывал   каждого   из
присутствующих.  Она  видела,  как  вспыхнули   зеленым   огнем   очи  белой
пумы-альма, ни на шаг не отходившей от своего человека. А старички ничего не
замечают:  почтенные  седины  взъерошены от  возбуждения,  очки  воинственно
блестят, и  лишь магистр  да библиотекарь словно бы приросли к спинкам своих
кресел и, склонив головы друг к другу, о чем-то перешептываются.
     -- Милорд, -- обратился к лорду Азриелу Капеллан, -- вы ведь, помнится,
говорили, что пытались напасть на след  экспедиции Груммана.  Значит ли это,
что доктор Грумман тоже занимался изучением этого феномена?
     -- Думаю,  что  да.  Более  того, я  абсолютно уверен,  что ему удалось
собрать интереснейшие данные по этому вопросу, но, увы, мы так  никогда и не
узнаем, какие именно, потому что доктор Грумман погиб.
     -- Неправда! -- выдохнул Капеллан.
     -- Боюсь, что правда. И доказательство этому здесь.
     По  рекреации  вновь  пробежала  зыбь  лихорадочного  ожидания.  Следуя
указаниям  лорда  Азриела,  несколько  профессоров  помоложе подняли большой
деревянный  кофр  и  вынесли  его  на  середину  комнаты.  Волшебный  фонарь
продолжал  работать,  и,  хотя  слайда  в  рамке  уже  не  было,  на  экране
по-прежнему мерцал ярко освещенный  круг.  На его  фоне  отчетливо выделялся
черный  силуэт  лорда  Азриела.  Вот  он склонился  над  кофром и  отщелкнул
металлические  рычаги  замков. Магистр привстал в своем кресле,  не  в силах
усидеть  на  месте. Теперь  Люра ничего  не  видела,  ей  оставалось  только
слушать.
     -- Надеюсь,  вы помните, -- зазвучал в рекреации голос дяди Азриела, --
что связь с экспедицией Груммана прервалась полтора  года  назад. По заданию
Германской Академии  наук они должны  были  продвинуться  на север и достичь
магнитного полюса. Кроме того, им было поручено произвести ряд наблюдений за
движением небесных  тел. Так  вот, именно  в ходе своей последней экспедиции
доктор Грумман  становится свидетелем явления,  которое мы  все  только  что
видели на снимках.  Вскоре  после  этого он  исчезает.  Многие  думали, что,
возможно,  произошел  несчастный  случай  и  Грумман  провалился  в  ледовую
трещину. Но,  господа, это  не так.  Причиной гибели  доктора  Груммана стал
отнюдь не несчастный случай.
     --  А  что  это  за кофр? --  внезапно перебил его декан. --  Это  что,
какой-то вакуумный контейнер?
     Лорд  Азриел не спешил с ответом. Люра вновь услышала щелканье  замков,
свист всасываемого  воздуха, а потом  в рекреации воцарилась мертвая тишина.
Но продлилась она недолго,  буквально одно мгновение,  и на смену  ей пришла
чудовищная разноголосица: вопли ужаса, отчаяния, страха, гнева.
     -- Не верю!
     -- Бесчеловечно!
     -- Как же это?
     -- Допустить, чтоб такое могло случиться?!
     Горестный хор прервал глубокий бас магистра:
     -- Может быть, вы все-таки потрудитесь объяснить, в чем дело, милорд?
     --  Господа,  -- прозвучал  голос дяди  Азриела.  --  Перед вами голова
несчастного Станислауса Груммана.
     Сквозь общий шум в комнате Люра услыхала, как кто-то из присутствующих,
давясь и задыхаясь, бросился вон из рекреации. Эх, вечно она пропускает  все
самое интересное! Сидит в этом дурацком шкафу и ничего не видит.
     Вот снова заговорил дядя Азриел:
     --  Его  тело  я  обнаружил  во льдах Свальбарда.  Обратите внимание на
характерный прием скальпирования. Узнаете почерк, господин проректор?
     Старенький проректор ответил на удивление твердым голосом:
     -- Мне доводилось встречать  такое  у тартар. Прием  весьма характерный
для коренного населения Сибири  и  Тунгуски. Вне всякого сомнения,  он также
распространен на всей  территории  обитания скраелингов, но, если память мне
не изменяет, в Новой  Дании такие вещи не в ходу, они там запрещены законом.
Вы позволите мне взглянуть поближе, лорд Азриел?
     После непродолжительного молчания Люра вновь услыхала голос старика:
     -- Глаза у меня уже  не те, да и лед очень грязный. Там что, на темени,
отверстие?
     -- Именно так.
     -- Трепанация?
     -- Без сомнения.
     Вновь  все заговорили разом. Магистр наконец опустился в свое кресло, и
Люра увидела,  что же  происходит  в  комнате. Стоя в круге  света,  который
отбрасывала  лампа волшебного фонаря, проректор  подслеповато всматривался в
содержимое большого ледяного куба, где внутри виднелось окровавленное месиво
-- все, что осталось от человеческой головы.
     Пантелеймон заметался  от  стенки  к  стенке,  его  отчаяние  мгновенно
передалось девочке.
     -- Ну, тише, тише, -- еле пошевелила она губами. -- Давай послушаем.
     -- Доктор Грумман некогда  работал в этих стенах,  --  горько  проронил
декан.
     -- Какой страшный конец!
     -- Попасть в руки тартар...
     -- Помилуйте, какие тартары? Это же Крайний Север!
     -- А что мы о них знаем? Они могли проникнуть сколь угодно далеко.
     -- Вы сказали, что обнаружили это во льдах Свальбарда.  Я вас правильно
понял? -- спросил декан.
     -- Совершенно верно.
     --  Так  не  означает ли  это,  что  к  трагедии  могли  быть причастны
панцербьорны?
     Люра  не  вполне разобрала  последнее  слово,  потому  что слышала  его
впервые, но, судя по всему, остальным оно было хорошо знакомо.
     --  Это невозможно, -- решительно возразил профессор из Кассингтона. --
Панцербьорны на это не способны.
     -- Стало быть,  вы плохо знаете Йофура Ракнисона, -- негромко отозвался
профессор-паломник, к словам которого все прислушивались  очень внимательно,
поскольку на его счету была не одна арктическая экспедиция.
     -- Вполне возможно, что  теперь  он  снимает  со своих жертв скальпы на
тартарский манер. Меня это ничуть не удивляет.
     Люра быстро посмотрела на дядю  Азриела.  Скрестив руки  на груди, он с
сардонической усмешкой взирал на разгорячившийся цвет науки.
     -- А кто это такой, как бишь его, Йофур Ракнисон?
     -- Это владыка Свальбарда, -- ответил паломник. -- Совершенно верно, он
один  из панцербьорнов. Такой, знаете  ли,  узурпатор, хитростью проложивший
себе дорогу  к трону. Во всяком случае, насколько я понимаю, он представляет
собой фигуру довольно серьезную. И что бы  там ни говорили о  его... затеях,
он далеко не так прост. Хотя затеи эти, прямо скажем... Дворец себе отстроил
из привозного мрамора. Университет даже основал.
     -- Что? Университет? Для кого же? Не иначе как для медведей, -- сострил
кто-то под общие смешки.
     --  И тем  не менее, -- продолжал паломник, -- я убежден, что трагедия,
приключившаяся с  доктором  Грумманом,  вполне во  вкусе  Йофура  Ракнисона.
Однако, друзья мои,  как  это  ни удивительно, но к нему можно найти подход,
если понадобится, конечно. И тогда он начнет вести себя по-другому.
     --  А вы, Трелони разумеется знаете, как  этот самый  подход найти,  --
колко осведомился желчный декан.
     -- Разумеется  знаю.  Ему просто  нужно дать то,  чего он жаждет  более
всего  на свете. Более славы, более почестей. Ему нужен альм. Найдите способ
наделить его альмом -- и он у вас в кармане.
     Всех присутствующих эти слова от души позабавили.
     Люра  ошарашенно  покрутила  головой. Для  нее все то,  о  чем  говорил
профессор, звучало, как  тарабарщина. И вообще, куда  интереснее слушать про
скальпы,  про северное  сияние, про Серебристую Пыль  эту  загадочную.  Но к
вящему  ее  разочарованию,  дядя Азриел явно не собирался  больше  ни снимки
показывать,  ни находки демонстрировать. Разговоры  свелись  к  ожесточенной
полемике  по  поводу  того, давать или  не  давать  лорду Азриелу  денег  на
снаряжение еще одной экспедиции. В самый разгар  этой словесной баталии Люра
почувствовала,  как  веки  ее  наливаются свинцом,  голова клонится вниз,  и
вскоре она уже крепко спала. Пантелеймон тоже дремал, уютно обвившись вокруг
ее шейки. Как всегда, чтобы выспаться получше, он обернулся горностаем.
     Люра проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо.
     -- Т-ш-ш,  -- прошептал  дядя. Он  сидел  на  корточках  перед открытой
дверцей шкафа. -- Все уже разошлись, но слуги еще не спят. Живо, марш в свою
комнату, и никому ни слова!
     -- Они вам дали денег? -- спросила Люра сонным голосом.
     -- Дали, дали.
     --  А  что  такое Серебристая  Пыль?  -- пискнула  девочка, пошатываясь
спросонья.
     -- Не твоего ума дело.
     --  А вот и моего. Сами же  мне  велели подслушивать, а  теперь  ничего
рассказать не хотите. А можно мне на отрезанную голову посмотреть?
     Пантелеймон заерзал,  шерстка  у него  поднялась дыбом,  и  Люре  стало
щекотно  вокруг  шеи.   Глядя   на  ее  заспанную   мордочку,  лорд   Азриел
расхохотался.
     --  Ой, не  зли меня, -- простонал он и принялся упаковывать слайды. --
Успела ты проследить за магистром?
     -- Конечно. Знаете, как он всполошился из-за вина!
     -- Хорошо, хорошо.  Ну, на этот раз мы  его обошли. А теперь давай-ка в
кровать и без разговоров.
     -- Дядя, а вы куда едете?
     -- Я возвращаюсь на Север. У меня всего десять минут, дружок.
     -- Возьмите меня с собой.
     Лорд Азриел поднял голову и посмотрел на Люру так,  словно бы увидел ее
впервые. Кошачьи зрачки  пумы-альма  сузились. Под этими  взглядами  девочка
почувствовала себя как под перекрестным огнем, но глаз не  опустила, хоть  и
залилась краской до корней волос.
     --  Это исключено,  -- помолчав,  произнес лорд  Азриел. -- Сейчас твое
место здесь.
     -- Но почему? -- взмолилась Люра.  -- Почему оно  здесь? Я так  хочу на
Север, чтобы самой все увидеть: и медведей,  и айсберги, и  северное сияние.
Мне так интересно про эту Серебристую Пыль. И про город в небе. А это правда
другой мир?
     -- Послушай меня, девочка, и постарайся понять. Тебе туда нельзя. Время
сейчас опасное, так что давай-ка  будь умницей и отправляйся в кровать.  А я
тебе моржовый бивень привезу.  Хочешь? Настоящий, резной. Все, все, ни слова
больше. Не буди во мне зверя.
     При  этих словах альм-пума издала  негромкий утробный рык, и Люра вдруг
как-то на  удивление  ясно  поняла смысл выражения "разбудить зверя" и легко
представила свои ощущения,  когда оба  ряда вот этих  вот  белоснежных зубов
сомкнутся на ее горле.
     Нет,  лучше  было  ретироваться.  Люра  насупилась,   поджала  губы   и
исподлобья посмотрела на  дядю. Но он, казалось, забыл о ней, поскольку  был
целиком  поглощен выкачиванием  воздуха  из  вакуум-контейнера. Не говоря ни
слова, все с  тем  же решительно-мрачным лицом,  Люра  вышла  из  комнаты  и
отправилась спать.
     ***
     Магистр  и  библиотекарь, два старинных друга  и соратника,  всякий раз
после  горьких поражений, если  таковые  случались,  садились  вместе, чтобы
утопить утрату в стакане доброго вина. Так было и на  этот  раз.  Как только
лорд  Азриел уехал, они отправились в покои  магистра и расположились  в его
кабинете. Шторы на окнах были плотно  задернуты, в камине уютно горел огонь,
оба альма привычно примостились один на плече, другой на коленях. Наконец-то
можно было спокойно обдумать то, что произошло.
     -- Вы  действительно считаете, что он обо всем догадался? Я имею в виду
токайское, -- спросил библиотекарь.
     -- Нет, дружище,  он не  догадался. Он  знал. И знал наверное. Так  что
графин этот он, вне всякого сомнения, разбил сам.
     -- Вы уж простите меня, --  сокрушенно сказал библиотекарь, --  но  мне
все-таки кажется, что это к лучшему. Я никак не мог смириться с мыслью о...
     -- О яде?
     -- Давайте не будем лукавить. О смертоубийстве.
     -- Поверьте моему слову, Чарльз, мне это тоже глубоко отвратительно. Но
вопрос-то стоит  иначе.  Что страшнее: взятый  на  душу грех  или  возможные
последствия  того, что  будет,  если  этот  грех  на  душу  не  взять.  Само
провидение  вмешалось  и  предотвратило  гибель  лорда  Азриела.  Право  же,
старина, мне очень жаль, что  я посвящаю вас во все это.  Все-таки камень на
сердце...
     -- Что  вы, что  вы, -- всплеснул руками библиотекарь. --  Жаль только,
что вы не открыли мне всю правду.
     Магистр задумчиво вертел в пальцах стакан.
     --  Пожалуй,  вы  правы.   Мне  следовало  бы  рассказать  вам  больше.
Веритометр  показывает,  что  изыскания  лорда Азриела могут  иметь поистине
чудовищные последствия.  И, что самое  главное, к этому будет причастна наша
девочка. Я хотел только одного: уберечь ее, спрятать, хотя бы на время.
     --  А скажите  мне, эти его  исследования,  они  что, каким-то  образом
связаны с  деятельностью  Дисциплинарного Суда  Духовной  Консистории? Или с
этим, как бишь его, Министерством Единых Решений по Делам Посвященных?
     --   Отнюдь.   Министерство  Единых   Решений   неподотчетно   Духовной
Консистории. Мне вообще  кажется, что вся эта  интрига --  дело  рук  одного
человека,  которому  лорд  Азриел,  мягко говоря,  не  симпатичен. Так  что,
дружище,  боюсь,  что  попали  мы   с  вами  прямехонько   между  молотом  и
наковальней. Ну, что скажете?
     Библиотекарь не спешил  с ответом. Да  и что тут было говорить?  С того
момента,  как  папа  Кальвин  перенес  Святой престол  в  Женеву  и  учредил
Дисциплинарный  Суд Духовной  Консистории, власть церкви над всеми сторонами
жизни  общества стала абсолютной. Вскоре после смерти Кальвина  папство было
упразднено и  его  место занял Магистерий,  представляющий собой  сложнейшую
систему   колледжей,   судов,   консультативных   советов.   Однако  единого
централизованного руководства над ними не было, отчего зачастую они отчаянно
соперничали  друг  с  другом.  Так, например,  в  конце прошлого века  самым
могущественным считался Епископальный колледж, но за последние несколько лет
в политических хитросплетениях  наметился новый лидер  -- Дисциплинарный Суд
Духовной Консистории. На сегодняшний день он пользовался наибольшим влиянием
и, следовательно, представлял наибольшую опасность.
     Но  это  еще не  все. В разных концах  паутины  Магистерия, под  эгидой
какого-нибудь сильного союзника, могли, словно грибы, вырастать организации,
никому на первый взгляд  впрямую не подчиненные.  Именно  такова была судьба
пресловутого Министерства Единых Решений по Делам Посвященных.  Сколь далеко
простирались интересы этого ведомства, библиотекарь не знал. Но то немногое,
что он о них слышал, наполняло его душу ужасом и отвращением, так что горечь
магистра была ему вполне понятна.
     -- Да, к слову сказать, --  вдруг поднял голову библиотекарь. -- Давеча
Профессор-паломник помянул  теорию  Барнарда--Стокса.  Может быть,  вы  меня
просветите?
     --  Дело  в том, Чарльз,  что это не  совсем мой профиль... Насколько я
знаю, суть проблемы состоит в следующем: Святая Церковь учит, что существует
два мира,  то есть мир земной, наш с вами, где  все можно увидеть, услышать,
потрогать наконец, и мир потусторонний, то есть рай и ад. А эти два молодца,
Барнард  и Стокс, были, как бы это  сказать  помягче,  ренегатами-теологами,
которые предположили существование великого множества других  миров, похожих
на наш. То есть это не  ад, не рай, жизнь там материальна, а  следовательно,
греховна, и они рядом, но ни увидеть,  ни достичь их нельзя. Ну, разумеется,
Святая  Церковь камня на камне не оставила от  этой наукообразной  ереси,  и
господ Барнарда и Стокса быстренько  заставили  замолчать. Правда,  есть тут
одна загвоздка. К вящему неудовольствию Магистерия, эта теория существования
множества  миров подкреплена блестящими математическими выкладками. Я  сам с
ними  не  знаком, но  профессор  из  Кассингтона  считает,  что  они  весьма
убедительны.
     --  Но теперь лорд Азриел привез с Севера снимки одного  из этих миров,
--  подхватил библиотекарь, -- а мы с дорогой душой дали ему денег, да еще и
снарядили для дальнейших поисков.
     -- Именно, дружище, именно. Теперь Министерство Единых Решений с полным
правом может заподозрить, что колледж Вод  Иорданских есть оплот ереси.  Вот
мне и приходится балансировать между Консисторией и Министерством, а малютка
наша  тем временем  растет, и, поверьте моему слову, Чарльз, они  помнят  об
этом  не хуже нас. Так что рано или поздно  ее непременно  втянут во все эти
игры, как бы я ни пытался им помешать.
     --  Силы небесные, -- ошеломлено воскликнул библиотекарь, --  но кто же
вам все это открыл? Неужели опять веритометр?
     --  Разумеется. Нашей  Люре  отведена  в  этой пьесе своя  роль, и роль
главная.  Однако парадокс  в  том,  что она ничего не  должна знать, так что
предостеречь  ее  нельзя.  Помочь,  правда, можно.  И если бы  моя  затея  с
токайским  удалась, я  бы смог выиграть время и обеспечить ей еще  несколько
лет спокойной жизни,  уберечь ее от  этой  экспедиции  на Север. Бог ты мой,
если бы я только мог объяснить ей все...
     --  Смею заверить, --  тонко улыбнулся  библиотекарь, -- она бы вряд ли
стала вас  слушать. Вы же знаете ее не  хуже меня. Объясняешь  ей что-нибудь
серьезное, она пять минут честно слушает вполуха, а потом начинает  ерзать и
смотреть по сторонам. А  попробуй спроси ее  на следующий  день,  о  чем шла
речь, -- глаза округлит и скажет, что не помнит.
     -- Даже  если речь пойдет о Серебристой  Пыли? По-вашему,  это  ей тоже
будет не интересно?
     Библиотекарь задумчиво пожевал губами:
     -- Вряд ли. Да и с какой  стати, скажите  на милость, здоровую, веселую
девчонку, без  единой  мысли  в голове должна  заинтересовать  теологическая
закавыка многовековой давности?
     -- А с такой стати,  что эту  девчонку ждут  великие  испытания и даже,
представьте себе, предательство.
     -- Бог ты мой, да кто же предаст нашу Люру?
     -- В  том-то и беда, Чарльз, что  предадут не ее. Предаст она. И одному
Богу известно, сколь  горька будет  чаша,  которую ей  предстоит испить.  Об
этом, разумеется,  мы с ней говорить не  вправе.  Но  о Серебристой  Пыли...
Помилуйте, Чарльз,  что  же тут худого, если  мы расскажем  ей о Серебристой
Пыли!  Можно же  объяснить  все  доступно,  так,  чтобы  она  поняла.  Вдруг
когда-нибудь ей это пригодится, а? А то ведь душа за нее болит.
     --  Таков  уж удел старости,  --  улыбнулся  библиотекарь.  --  У  нас,
стариков, за молодых  душа ноет, а молодые  ноют, что мы их душим,  и ничего
тут не попишешь.
     Долго в тот вечер  сидели вместе  два мудрых старца, и у каждого из них
болела и ныла от страшного предчувствия душа.

        Глава 3. Колледж Вод Иорданских и маленькая девочка

     Не  было в  Оксфорде колледжа  богаче и  влиятельнее,  чем колледж  Вод
Иорданских. Кроме  того, он,  возможно,  был и самым  большим, но, наверное,
этого  никто  не  знал.  Со  времен  раннего  Средневековья  и  до  середины
восемнадцатого столетия колледж непрерывно  строился, и сейчас его  основные
здания и службы представляли собой три гигантских корпуса, каждый с огромным
внутренним двором в  форме  неправильного четырехугольника.  Строили колледж
безо  всякого генерального плана, как  бог  на душу положит. Строили,  потом
перестраивали,  и  на  каждом квадратном дюйме прошлое тесно переплеталось с
настоящим.  Конечный  же  результат  выглядел  несколько  сумбурно, но,  без
сомнения, весьма  величественно. Правда,  кое-какие фрагменты  этого  былого
величия   временами  отваливались   и  падали  на  голову,  но  для  того  и
существовало  семейство Парслоу. Пять поколений  этой семьи верой  и правдой
служили колледжу Вод Иорданских и выполняли в нем все кровельные, каменные и
ремонтные работы. Вот и сейчас папаша Парслоу растил себе  смену,  так что и
он, и его сын, и трое их подручных целыми днями,  как  трудолюбивые муравьи,
сновали по лесам,  которые сами же  и возвели в дальнем углу библиотеки, или
же  ползали  по крыше  храмины  и  работали, работали не  покладая  рук:  то
поднимали  наверх отполированные  каменные  блоки,  то  тащили блестящие  на
солнце листы свинцовой кровли, то трелевали бревна.
     Колледжу  принадлежали фермы  и угодья по всей  Британии.  Поговаривали
даже,  что можно  проехать  всю страну  с запада на восток,  от Бристоля  до
Лондона, ни разу  не  выходя  за пределы  земель колледжа Вод Иорданских.  В
любом  уголке  королевства  трудились   красильщики,  кирпичники,  лесорубы,
рабочие на верфях атомоходов, а все  для того,  чтобы  колледж  получил свою
десятину. Раз  в три месяца: в Богородицын день,  в день середины  лета,  на
Михайлов  день  и  в  канун  Рождества  -- отец  казначей  и  его  помощники
подсчитывали  доходы,  подводили итоги и  оглашали их на заседании Совета. В
честь такого праздника к обеду подавали парочку лебедей.
     Какая-то   часть  полученных   средств   сразу  вкладывалась  в   новые
предприятия.   Так,   например,   на   последнем  заседании   Совет  одобрил
приобретение двух доходных  домов в центре  Манчестера, чтобы сдавать  их  в
аренду. Деньги  же, которые оставались, шли на скромные выплаты профессорам,
на стипендии студентам,  на жалованье слугам (тем же отцу и сыну Парслоу, да
еще  дюжине  потомственных мастеровых  и  торговцев, которые из  поколения в
поколение служили колледжу).
     Кроме  того,  надо  было  пополнять  винный  погреб,  закупать книги  и
яндарографы  для  богатейшей  библиотеки, которая  занимала добрую  половину
корпуса Мельроза,  да еще, подобно  катакомбам, уходила вглубь  на несколько
этажей, и, наконец, не будем забывать  о том, что приборы и  инструменты для
философских изысканий в Храмине тоже стоили денег.
     Оборудование Храмины  должно  было  поддерживать на высочайшем  уровне,
поскольку   колледж   Вод    Иорданских   уверенно   лидировал   в   мировой
экспериментальной теологии, и ни в Европе, ни в Новой Франции равных себе не
знал.  По крайней мере, так  думала Люра. Научные  лавры профессоров  из  ЕЕ
колледжа  были  для  девочки предметом особой гордости,  и она  не  упускала
случая похвастаться  ими перед уличными оборвышами, с которыми вместе играла
на канале  или на глиняном карьере.  Любой  заезжий профессор, пусть он даже
был   мировой  величиной,  значил  в   Люриных   глазах  куда   меньше,  чем
недоучившийся школяр из ЕЕ колледжа. Причем она  свято верила, что школяр на
самом деле много умнее, ведь он же учился в колледже Вод Иорданских!
     Что же касается основ  экспериментальной теологии,  то  в познаниях  по
этому предмету Люра недалеко ушла  от своих чумазых товарищей по  играм. Она
смутно  представляла себе, что наука эта, наверное, как-то связана с магией,
с движением светил и каких-то там частиц материи.
     Дальше  начинались уже  чистой воды фантазии. А  вдруг, думала  Люра, у
звезд,  как  и  у  людей, тоже  есть  альмы, только  звездные,  и с  помощью
экспериментальной  теологии с ними можно  разговаривать. Вот  здорово: сидит
важный-преважный Капеллан и  беседует себе  со звездным альмом, слушает, что
он там  ему рассказывает,  головой кивает, дескать, согласен или,  наоборот,
плечами  пожимает  сокрушенно.  Но о  чем  именно они  беседуют,  наша  Люра
абсолютно себе не представляла.
     Правда, она не  особенно задумывалась  о  высоких материях и росла себе
эдаким маленьким дикарем. Не  было для нее большей радости, чем в компании с
поваренком  Роджером,  закадычным ее дружком,  залезть на  крышу колледжа  и
плеваться  оттуда   сливовыми   косточками  на   головы   проходящих   внизу
профессоров. А  еще  лучше  --  притаиться  под  окном аудитории,  где  идут
занятия, да как ухнуть совой! А что может быть слаще, чем гонять по узеньким
улочкам, воровать у  торговок  яблоки  и драться с  чужаками. О,  эти войны!
Насколько Люра не  подозревала о подводных  политических течениях, бурливших
под  зеркальной гладью мирной  жизни  колледжа, настолько  же ученые мужи  в
мантиях понятия не имели о том, что представляет собой жизнь ребенка в таком
городе,   как  Оксфорд,  об   этом  компоте   из  союзов   наступательных  и
оборонительных, о  заклятых врагах,  кровной мести и пактах о ненападении. А
ведь  на  первый взгляд и не догадаешься: милые детки, как славно они играют
вместе. Ангелочки, да и только.
     На самом же деле Люра и иже с ней вели изматывающую  войну не на жизнь,
а на смерть. Вернее, даже несколько войн. Ну, во-первых, все без  исключения
дети из одного колледжа (дети -- это слуги-подростки, отпрыски взрослых слуг
и, конечно, Люра) враждовали  с детьми из другого оксфордского  колледжа. Но
стоило хоть кому-нибудь из "университетских" пасть жертвой "городских",  как
непримиримая вражда вмиг  сменялась  самой горячей  солидарностью  и  против
"городских" выступали единым фронтом. Такой антагонизм уходил корнями далеко
в прошлое, и равноуважаемые стороны получали от него живейшее удовольствие.
     Однако  и эти распри мгновенно забывались,  едва на  горизонте  брезжил
внешний враг.  Один  такой враг  был, можно сказать,  извечным: речь  идет о
детях  из  поселка   на   глиняном  карьере,   где  располагались  кирпичные
мастерские.  "Карьерских" ненавидели  и  "городские"  и "университетские". В
прошлом  году  Люра  и  К<sup>0</sup>  заключили  с  "городскими"  временное
перемирие  и учинили  совместный набег на карьер, где порезвились  на славу:
швыряли  в  "карьерских" комьями  мокрой тяжелой  глины,  сровняли  с землей
уродский  замок,  который они,  дурачки,  построили,  а  в  довершение всего
хорошенько  изваляли  их  в  липком  коричневом  месиве  --  ничего,  им  не
привыкать.
     По  окончании  этого  геройского  налета  и  победители,  и побежденные
напоминали орду вопящих глиняных големчиков.
     Другой общий враг появлялся в  городе дважды в  год, весной  и  осенью,
когда  на  ярмарку в Оксфорд приплывали в  своих лодках  цагане. Они прямо в
этих лодках  и  жили, целыми  семьями. Одно семейство из года в  год ставило
свой  плавающий  домик на прикол в  Иерихоне,  так  называлась нищая окраина
Оксфорда. Именно с ними Люра и начала вести войну на уничтожение, как только
впервые сообразила, что камни под ногами валяются не просто так, а для того,
чтобы швыряться ими в цель.
     Прошлой осенью они с  Роджером да еще  пара-тройка  поварят из колледжа
Святого Михаила  устроили засаду  и  бомбардировали  чистенькую,  сверкающую
свежей краской лодочку комьями грязи до  тех пор, пока разъяренные цагане не
высыпали на  берег, чтобы  примерно  наказать  поганцев.  Вот  тут-то группа
захвата во главе с Люрой взяла лодку  на  абордаж и смело направила ее прочь
от  берега, вызвав тем самым немалый  переполох  среди  судов и  катеров  на
канале. А  маленькие  пираты тем временем обшаривали  лодку вдоль и поперек,
потому  что  им нужно  было непременно  найти затычку. В существование  этой
затычки  Люра  свято верила и авторитетно пообещала своей команде, что, если
они  ее найдут  и выдернут, лодка тут же пойдет ко дну. Увы, никакой затычки
они так и не нашли, и  с  захваченного корабля пришлось  спасаться бегством,
вернее, вплавь,  опасаясь праведного гнева владельцев, так  что с визгами  и
брызгами неугомонная ватага промчалась по горбатым улочкам  Иерихона, смущая
покой горожан.
     Так вот и жила наша Люра, и жизнь эта ей необычайно нравилась. Какая-то
часть   ее  естества   представляла  собой   эдакого   маленького,   цепкого
кровожадного  дикаря, который нигде не  пропадет.  Но что-то глубоко  внутри
подсказывало девочке, что это далеко не все, что она не чужда блеску и славе
колледжа Вод  Иорданских, что каким-то краешком причастна и  к сильным  мира
сего,  таким,  как лорд  Азриел. Правда, Люре от  этого  было  ни  тепло  ни
холодно, разве  что при случае она  могла щегольнуть голубыми  кровями перед
уличными мальчишками. Ей и в голову  никогда  не приходило задуматься, а кто
же она на самом деле?
     Так  и  прошло ее детство, детство щенка дворняжки,  который, может,  и
породистый, но очень тщательно это скрывает. Привычное течение Люриной жизни
резко  менялось  лишь во  время  нечастых приездов в  Оксфорд лорда Азриела.
Спору нет,  куда  как приятно рассказывать приятелям о  богатом и знаменитом
дядюшке,  но за  удовольствия надо  платить. И  вот наступал  час  расплаты.
Сперва  какой-нибудь  профессор  пошустрее ловил  Люру  и за ухо приводил  к
экономке, где ее до блеска  мыли и наряжали  в новое платье, а потом,  после
надлежащей порции  "то не  делай,  се не  смей",  под  конвоем доставляли  в
преподавательскую, где  лорд  Азриел  ожидал ее на чашку чая. Кроме того, на
чай  приглашались  и  наиболее  именитые  профессора.  Оскорбленная в лучших
чувствах Люра с  шумом плюхалась  в глубокое кресло,  а магистр с металлом в
голосе требовал, чтобы она села ровно. Так она и сидела, исподлобья глядя на
всех присутствующих, пока они, один  за  другим, включая  даже Капеллана, не
начинали хохотать.
     Процедура этих скучных визитов никогда не менялась: после чая магистр и
профессора откланивались и Люра с дядей оставались  одни. Лорд Азриел учинял
ей допрос с  пристрастием, поскольку девочка должна была  показать ему, чему
она научилась за  время его отсутствия.  Закинув  ногу на  ногу, он вальяжно
располагался  в  кресле и, не  дрогнув  ни  единым мускулом лица,  терпеливо
выслушивал, как Люра барахтается  в  каше  из геометрических теорем,  дат по
истории,  арабского,  яндарологии, время от  времени  беспомощно замолкая  и
хватая воздух ртом.
     В прошлом году, перед отъездом на Север, лорд Азриел неожиданно спросил
ее:
     -- А что ты делаешь, когда не учишься в поте лица?
     -- Как что? Ну, играю... там в игры всякие. В колледже. Честно, дядя, я
играю.
     -- Позволь-ка мне взглянуть на твои руки.
     Ничего не  подозревая,  она  протянула ему  открытые ладошки,  но  дядя
перевернул  их, чтобы посмотреть  на  ногти.  На  ковре у  его ног,  подобно
сфинксу, лежала  белая  пума-альм  и  поводила  хвостом,  не  сводя  с  Люры
немигающих глаз.
     -- Грязные,  -- проронил лорд Азриел, отпуская руку племянницы. -- Тебя
здесь что, не моют?
     -- Моют, моют, -- заверила его  Люра. -- Нормальные ногти. У  Капеллана
они еще грязнее моих.
     -- Он ученый. Ему можно. А вот тебе...
     -- Наверное, они запачкались после того, как я их помыла.
     -- И где же это ты играла, позволь спросить, раз так выпачкалась?
     Люра опасливо посмотрела на дядю. Что-то подсказывало ей, что вообще-то
на крыше  играть запрещено, хотя ей лично  этого  никто  никогда не говорил.
Поэтому на всякий случай она ограничилась неопределенным:
     -- Ну, там, в одной комнате.
     -- В одной комнате. Понятно. А еще где?
     -- Еще на глиняном карьере.
     -- Та-а-а-к. Еще где?
     -- В Иерихоне. В порту еще иногда.
     -- И больше нигде?
     -- Нигде.
     -- Лжешь. Я сам вчера видел тебя на крыше.
     Люра  надулась и опустила голову. Лорд  Азриел насмешливо смотрел на ее
понурую фигурку.
     -- Значит,  --  продолжал  он,  -- мы  гуляем  по  крышам. А  на  крышу
библиотеки мы, случайно, не лазаем?
     -- Нет, -- храбро ответила Люра. -- Я там только один раз грача нашла.
     -- Да ну? И что же? Поймала?
     --  Да  у него лапа  перебита была. Мы  его сперва  хотели заэкарить, а
Роджер  сказал, что лучше мы будем его лечить. Вот мы и стали давать ему еду
всякую. Еще остатки вина давали. Он тогда поправился и улетел.
     -- А что это еще за Роджер?
     -- Поваренок. Он мой друг.
     -- Понятно. Значит, ты облазила всю крышу.
     -- А вот  и не всю.  На корпус Шелдона не залезешь, туда надо прыгать с
Пилигримовой башни, через  проход  между двумя зданиями. Вообще-то  там окно
есть чердачное, только я не достаю.
     -- То  есть, насколько  я понимаю,  вся крыша колледжа, за  исключением
корпуса Шелдона, -- это пройденный этап, так? А подземелье?
     -- Какое подземелье?
     --  Да   будет  тебе  известно,  что   колледж  Вод  Иорданских   равно
простирается и над  землей, и  под ней. Как же  это  ты просмотрела,  а? Ну,
довольно. Мне пора. Выглядишь ты нормально. Ах, да, чуть не забыл...
     Лорд  Азриел  порылся  в  карманах  и  достал  оттуда пригоршню  монет.
Отсчитав пять золотых, он протянул их девочке.
     -- Волшебное слово не забудь, -- хмыкнул дядя.
     -- Спасибо, -- выдавила из себя Люра.
     -- Надеюсь, что магистра ты слушаешься.
     -- Слушаюсь.
     -- И профессоров почитаешь, не так ли?
     -- Почитаю.
     Пума-альм  издала мурлыкающий смешок. Это был первый звук, прозвучавший
из ее уст за все время разговора. Люра вспыхнула и потупилась.
     -- Ну что ж, беги играй.
     Со  вздохом облегчения  девочка  скользнула  к  двери,  но  на прощанье
все-таки оглянулась и буркнула:
     -- До свидания, дядя.
     Такова  была Люрина жизнь  до  того  злополучного  вечера, пока она  не
прознала о загадочной Серебристой Пыли.
     И конечно же, старенький библиотекарь ошибался,  когда уверял магистра,
что  девочке это неинтересно.  Напротив,  ей  было  интересно, да  еще  как!
Недалек тот час, когда она будет слышать эти два слова вновь и вновь, ведь в
конечном итоге  ей предстояло узнать о  природе Серебристой Пыли больше, чем
кому бы то ни было из ныне живущих.
     Но пока события шли своим чередом, и в их пестром хороводе Люре некогда
было скучать.
     По  городу,  словно  сквозняки,  гуляли  слухи, и  от слухов  этих одни
посмеивались,  другие  поеживались, ведь  разные же  на свете  бывают  люди.
Кто-то, например, не верит  в привидения, а кто-то боится их до смерти. Дело
в том, что в округе стали вдруг исчезать дети.
     Вот как это произошло.
     Если двигаться от Оксфорда  на восток, вниз  по течению реки Айсис,  по
фарватеру,  где  яблоку  негде  упасть  от  неповоротливых  барж,  груженных
кирпичом и  черным битумом, где  гудят  сухогрузы, везущие зерно,  и дальше,
дальше, мимо городов Хенли и Мейденхед, мимо Теддингтона, где бьются о скалы
волны  Германского  океана,  и еще дальше, на Мортлейк, мимо  замка великого
чародея  Ди,  мимо  тенистых  садов  Фольксхолла,  где днем  призывно журчат
фонтаны,  а  ночью  на  деревьях  мерцают  разноцветные фонарики, и  в  небе
распускаются  огненные  цветы  фейерверков,  и  опять  дальше, дальше,  мимо
Уайтхолльского   дворца,   где   король   еженедельно   проводит   заседания
Государственного  Совета,  мимо  Орудийной  башни, из  которой  нескончаемым
потоком льется  в  гигантские  чаны с  черной  водой расплавленный свинцовый
дождь,  и еще дальше,  до  излучины,  где,  наконец, мутная полноводная река
поворачивает на юг, и где лежит городок Лаймхаус.
     А вот и дом мальчика, о котором пойдет речь.
     Зовут его Тони Макариос.  Мать думает, что ему  лет девять, но какой  с
нее спрос. Память  у бедолаги никудышная, да и пьет она сильно. Так что Тони
может быть и восемь лет, и десять, кто знает? Фамилию он носит греческую, но
очень  может быть, что это  все  мамашины  фантазии.  На  вид-то  он  больше
смахивает  на  китайчонка, чем на грека, к тому же  с материнской стороны  у
него в  роду и  ирландцы, и скраелинги,  и  еще бог знает кто.  Даже ласкары
попадаются.  Ума  Тони,  может,  и  невеликого,  но  есть в  этом мальчугане
какая-то  теплота,  которая   вдруг  толкает  его  к  матери   и  заставляет
застенчиво-неуклюже обнять ее и чмокнуть в увядшую щеку.
     В ее  одурманенной вином голове мысли о материнской любви не возникают,
но уж если ласкается сынок, так она его не отпихивает. Если узнает, конечно.
Пускай себе ласкается. Не чужой ведь.
     Сейчас голодный Тони болтается по  рынку, что на улице Пирожников. День
клонится к  вечеру, а дома его  вряд  ли  ждут с ужином.  В  кармане у  него
шиллинг,  который  он честно заработал -- отнес  записочку от  солдата к его
подружке. Но Тони не  настолько  прост, чтобы бросать деньги на ветер. Зачем
же платить за то, что можно взять даром?
     Вот  он  бродит  по  рынку,  трется  возле лотков, где  торгуют  старым
тряпьем,  крутится вокруг  гадалок, торговок  жареной  рыбой, поглядывает на
прилавки  с фруктами. Альм-синичка  сидит на правом  плече  мальчика и зорко
смотрит  по  сторонам.  Стоит  какой-нибудь  торговке   зазеваться,  как  --
чир-р-руп! -- маленькая грязная рука проворно прячет  под  рубаху то яблоко,
то пару орехов, а если повезет, то и горячий  пухлый пирог. Правда, торговка
начеку, и ее рыжий  кот-альм  тоже не  дремлет,  но  где им поймать воришек!
Синица взмывает в воздух, а мальчонка пятками сверкнул -- и был таков. Вслед
неразлучной парочке  несутся проклятия и угрозы, но им не привыкать. Добежав
до лестницы перед часовней Святой Екатерины, Тони опускается на ступеньки  и
вытаскивает из-под  рубахи  изрядно помятый,  но  все еще горячий, исходящий
жирным  соком пирог. Теперь можно и дух перевести. Он и  не подозревает, что
за  ним  наблюдают  чьи-то  внимательные  глаза.  В  портале  часовни Святой
Екатерины  стоит  стройная  женщина,  закутанная в  пушистую  лисью  шубку с
капюшоном. Огненно-рыжий мех  красиво оттеняет ее блестящие темные волосы  и
нежную кожу. Наверное, служба  подходит к концу,  потому  что из приоткрытых
дверей  храма  брезжит свет  и льются  звуки  органа.  Прелестная  богомолка
сжимает  в  руках  инкрустированный  драгоценными  камнями  молитвенник. Она
совсем  рядом с Тони, буквально в десяти шагах,  но  мальчуган так  поглощен
своим ужином, что ничего не замечает. Поджав под себя грязные босые ноги, он
упоенно жует пирог и смакует каждую крошечку, а его альм -- теперь это мышка
-- сосредоточенно чистит усы.
     Вдруг  из-под  полы  лисьей  шубы  выскакивает  обезьянка-альм  молодой
дамы-богомолки. Но обезьянка эта необычная.  Верткое  тельце зверька покрыто
густым длинным мехом цвета червонного золота. Перед нами золотистый тамарин.
     Скользящими  движениями  тамарин  неслышно  подкрадывается  к  Тони   и
тихонько опускается на ступеньку рядом с ним.
     Тут  мышка,  которая что-то почуяла, вмиг оборачивается  синицей  и  на
секунду застывает, склонив на бок головку.
     Тамарин не сводит глаз с птички, птичка смотрит на тамарина.
     Вот зверек медленно протягивает к ней лапку. Лапка маленькая, черная, с
аккуратными коготками. Все движения плавные, завораживающие.  Синичка  не  в
силах противиться. Она,  словно  маленький мячик, подскакивает разок,  потом
еще разок, ближе, ближе, взмах крыльев -- и вот уже тамарин цепко держит ее.
     Зверек  осторожно подносит  птичку к самому носу и  внимательно, как-то
странно-пристально  смотрит ей  в глаза,  а  потом,  не  выпуская  из  лапки
синицу-альма, поворачивается и подходит  к  даме в  лисьей шубке. Дама низко
склоняет свою прелестную голову и о чем-то шепчется с тамарином.
     И  тут  наконец  Тони  оборачивается,  словно  какая-то  неведомая сила
заставляет его сделать это.
     -- Шмыга, ты где? -- говорит  он  с набитым ртом, но  в голосе его явно
звучит тревога.
     -- Тиньк! -- тоненько отзывается синица. С ней явно все в порядке. Тони
облизывает сальные губы и поднимает глаза на нарядную даму.
     -- Добрый день, -- негромко говорит она. -- Как тебя зовут?
     -- Тони, мэм.
     -- А где ты живешь, Тони?
     -- В проулке Святой Клариссы.
     -- Вкусный был пирог?
     -- Нормальный.
     -- А с чем он?
     -- С мясом, мэм.
     -- А шоколад ты любишь?
     -- Кто ж его не любит?
     -- Видишь ли в чем дело, Тони. У меня так много  горячего шоколада, что
мне одной не справиться. Придется тебе, дружочек, мне помочь.
     И  Тони  идет  с  ней,  ведь  он попался  с той самой  минуты,  как его
безмозглая синица-альм  доверчиво  вспорхнула  на  лапку  тамарина.  Мальчик
покорно следует за  прелестной  дамой и  ее  золотистой обезьянкой сперва по
Датской  улице, потом  через пристань до Угла Висельника и  вниз по лестнице
Короля Георга,  прямо  к неприметной зеленой двери в  стене  не то какого-то
склада, не  то амбара. Дама  поднимает надушенную ручку  и  негромко стучит.
Дверь отворяется,  они проскальзывают  внутрь. Больше из этой двери Тони уже
никогда не выйдет.
     И мать свою беспутную он никогда не увидит. Несчастная  пьянчужка будет
думать, что он сбежал из дому, и каждый раз, вспоминая его, все будет корить
себя, дуру старую, и плакать, плакать так, что сердце разрывается.
     Маленький оборвыш Тони  Макариос оказался не единственным гостем дамы с
золотистым тамарином. Там,  в складской  подсобке, он  увидел добрый десяток
мальчиков  и  девочек  своего  же примерно возраста. Почему  "примерно"?  Да
потому, что  дети эти были одного с ним поля ягоды, и о возрасте своем имели
представление весьма смутное. Но  всех их роднило  одно обстоятельство, хотя
Тони  сперва не  обратил на  него внимания: в теплой духоте  подсобки сидели
дети. Не подростки, а дети; самым старшим на вид было лет двенадцать.
     Добрая дама в лисьей шубке заботливо усадила Тони на скамью возле стены
и распорядилась,  чтобы  неразговорчивая  служанка  с плотно сжатыми  губами
налила ему  большую  кружку горячего  шоколада, кипевшего  в  кастрюльке  на
плите.
     Уписывая  остатки  пирога  и  запивая  их  горячим  шоколадом, Тони  не
больно-то смотрел  по  сторонам. Да и новые соседи на него никакого внимания
не  обращали. Опасности он для  них  не представлял  -- мал слишком, да и  в
мальчики для битья не годился -- сдачи мог дать.
     Так что вопрос, который давно бы  надо было задать, прозвучал не из уст
Тони, а из  уст совсем  другого мальчика, хулиганистого на  вид  оборвыша  с
черной  крысой-альмом  на  плече.  Облизав перемазанные шоколадом  губы,  он
спросил:
     -- Тетенька, а тетенька, а зачем вы нас сюда привели?
     Дама в этот момент негромко беседовала о чем-то с дородным господином в
морской форме, вероятно,  с капитаном какого-нибудь  корабля. Услышав вопрос
оборвыша,  она повернула голову и в неверном  свете лигроиновой лампы  вдруг
показалась  детям   такой  невыразимо   прекрасной,   что   они   замерли  в
благоговейном молчании.
     --  Нам очень нужна ваша помощь, --  тихо произнесла  дама.  -- Ведь вы
согласитесь нам помочь, да?
     Никто  из  малышей  не  мог  вымолвить ни  слова. Их  внезапно  сковала
необъяснимая робость. Впервые в  жизни они видели перед собой такую красоту.
Все  в этой женщине было исполнено такого совершенства, такой грации,  такой
чистоты, что каждый  невольно осознавал собственное  ничтожество. Да попроси
она  о  чем угодно,  дети  согласились  бы  не раздумывая,  лишь бы еще хоть
мгновение побыть рядом с этой прелестью.
     Дама рассказала,  что они поплывут далеко-далеко,  на корабле, что  они
всегда  будут сыты,  и еще  добавила, что если им хочется, то можно написать
родным письма, чтобы они зря не волновались  и знали, что с их детишками все
в порядке.
     Сейчас нужно только дождаться прилива, тогда капитан  Магнуссен возьмет
их на борт и они поплывут на корабле далеко-далеко, на Север.
     Те, кто захотел отправить своим родным записочки, обступили даму тесным
кружком,  а  она  послушно писала  под их  диктовку  несколько строк,  потом
терпеливо ждала, пока они выведут внизу листочка корявый крестик, вкладывала
письма в душистые конверты и изящным почерком надписывала адреса.
     Тони тоже захотел предупредить мать,  но, зная, какой из нее  читатель,
мальчик  быстро сообразил, что писать ей бессмысленно. Протиснувшись вперед,
он подергал  даму за рукав шубки  и, дотянувшись  до душистого ушка, шепнул,
чтобы она передала его мамке, что он жив и здоров.
     Дама  внимательно   слушала,   склонив  голову  и  не   отшатываясь  от
прикосновения  немытого  детского  тельца. Потом она нежно  провела лилейной
ручкой  по  лохматой макушке мальчугана и  серьезно пообещала  ему,  что все
передаст.
     Дети  вереницей потянулись прощаться. Тамарин ласково  погладил каждого
альма.  Грязные  детские пальчики  старались  дотронуться до  пушистого меха
лисьей шубки,  хоть  в последний  раз, на  счастье. От прекрасной незнакомки
словно  бы исходила сила и надежда,  а дети, казалось, проникались ими.  Вот
наконец дама шепнула:
     --  В  добрый  путь!  -- и  препоручила  малюток  заботам  бесстрашного
капитана,  корабль  которого  стоял у  пирса и только  ждал  приказа поднять
якорь.  На  улице  было темно,  в черной речной воде плясали  огоньки.  Дама
стояла на пирсе и махала вслед отплывающему  кораблю, а дети с палубы махали
ей в ответ и жадно следили глазами, как тает во мгле ее стройный силуэт.
     Нежно  прижимая к  груди альма-тамарина, дама вернулась в комнатку, где
еще так  недавно сидели дети, и швырнула в  огонь пачку  писем  в надушенных
конвертах. Потом обвела комнату глазами и вышла, тихонько притворив за собой
дверь.




     ***
     Дети  городских  трущоб  были   легкой  добычей,  но  мало-помалу  люди
забеспокоились,  и  полиция,  позевывая,  принялась  за  поиски   пропавших.
Какое-то время все было тихо, никто больше никуда не пропадал, но слухи есть
слухи.  Они  потихоньку поползли  по округе,  обрастая все новыми  и  новыми
подробностями.
     Поэтому,  когда  несколько детишек  исчезли сперва  в  Норвиче, потом в
Шеффилде, потом в Манчестере, то страшные сказки, которые  уже где-то кто-то
слышал, вдруг стали  стремительно набирать  силу.  Теперь  об  этом  знали и
говорили   все.   Говорили   о    том,   что    детей   похищают   неведомые
заклинатели-гипнотизеры,  которые  лишают их воли. Говорили, что главарем  у
них какая-то сказочно прекрасная дама. Говорили о каком-то высоком мужчине с
горящими  красным огнем  глазами.  Говорили о  парне, который  умеет петь  и
танцевать,  а  его  жертвы идут  за  его  пляской,  как  крысы за  волшебной
дудочкой.
     А  уж сколько говорили о  том, куда исчезают дети, -- не перечесть. Тут
уж, поистине, не было двух одинаковых  версий. Кто  уверял, что они прямиком
отправляются в  ад,  кто слышал о  зачарованном волшебном  крае,  кто вообще
считал, что детей держат в хлеву и откармливают на убой. Да еще поговаривали
о маленьких невольниках для богатых тартар.
     В одном, правда, все были едины: в том, как же назывались  эти никем не
виданные  похитители  детей.  Должно  же  быть  у  злодеев  имя,  иначе  как
рассказывать все  эти  леденящие душу  истории.  И  как  же  сладко было  их
рассказывать, сидя, например, в надежной крепости колледжа Вод Иорданских.
     Имя нашлось мгновенно, и прозвали этих душегубов  мертвяками,  а почему
-- никто не знал.
     -- Поздно на улицу не выходи, утащит тебя мертвяк -- будешь знать.
     -- У моей тетки в Норгемптоне мертвяки соседкиного сына сманили.
     -- Мертвяки в Стратфорде были. Сказывают, на юг они пробираются.
     -- А давай играть в мертвяков и детей!
     Рано или поздно Люра и  Роджер, поваренок  из  колледжа Вод Иорданских,
должны были додуматься до этой веселой игры.  Идея, разумеется, принадлежала
Люре, а  верный Роджер готов был ради подружки на все, предложи она ему хоть
с крыши прыгнуть.
     -- А как мы будем в них играть-то?
     -- Очень  просто. Ты давай прячься, а я тебя потом поймаю и  разрежу на
мелкие кусочки, как мертвяки делают.
     -- Ты почем знаешь, что они делают? Может, они все другое делают.
     -- Сдрейфил, -- презрительно процедила Люра. -- По глазам  вижу, что ты
мертвяков боишься.
     -- Никого я не боюсь, -- пискнул Роджер. -- Нет никаких мертвяков.
     -- Нет,  есть,  --  авторитетно заявила Люра.  -- Только я  их тоже  не
боюсь. Если они придут, я одну штуку сделаю, меня дядя научил, когда он сюда
в последний раз приезжал. Знаешь, в рекреации был один профессор, из другого
колледжа,  очень нахальный.  А мой дядя,  лорд Азриел, посмотрел на него вот
так, пристально, и он ка-а-ак упадет -- и все.  Мертвый. Только изо рта пена
идет.
     --  Ты ври, да не завирайся, --  неуверенно заморгал глазами Роджер. --
Кто  тебя  пустил-то  в рекреации.  И  потом, я что-то  не слышал, чтобы там
кто-нибудь помер.
     -- Где тебе, -- надменно отчеканила Люра. --  Слугам о таких  вещах  не
говорят.  И в  рекреации я, к твоему сведению, была. Между прочим,  мой дядя
всегда так делает. Один раз его тартары поймали,  связали по рукам и ногам и
хотели  ему заживо  кишки  выпустить.  А  дядя не испугался  и когда  к нему
тартарин с ножом подошел, он ему прямо в глаза посмотрел, а тот -- раз! -- и
тоже  умер. А третьему  тартарину  дядя  говорит: "Ты  меня развяжи,  я тебя
убивать не буду". Ну он и развязал, а дядя его все равно убил, чтобы знал.
     История  эта  внушала  Роджеру  еще  большие сомнения,  чем  сказки про
мертвяков. Но тут  уж сам  Бог  велел  поиграть в  лорда  Азриела,  взглядом
умертвляющего тартар, а в качестве пены изо рта  решено было воспользоваться
сиропом. Чтоб никто не обижался,  лорда Азриела они представляли по очереди,
то Люра, то Роджер.
     Но  Люра не  привыкла отказываться  от своих планов, так что не мытьем,
так  катаньем, но Роджера нужно было склонить к игре в мертвяков. Для начала
она   предложила   поваренку   совершить   экскурсию   в    винный   погреб,
воспользовавшись  для этого  связкой  запасных  ключей,  которые она  совсем
случайно выудила у дворецкого из кармана.
     Дети на цыпочках крались вдоль стен подвала, где под замшелыми  сводами
хранились   богатейшие   запасы   токайского,   канарского,  бургундского  и
благородного брантвейна.
     Изъеденные временем  потолки опирались на могучие колонны толщиной не в
три обхвата,  а,  по  меньшей  мере,  в десять. Каждый  шаг  по  вымощенному
каменными  плитами полу гулко отзывался  в  настороженной тишине. И повсюду,
куда ни бросишь взгляд, -- полки, полки, ярусы полок, а на них -- оплетенные
паутиной бутыли и бочонки. Мертвяки опять  были  забыты.  Замирая от ужаса и
восторга, дети  скользили  вдоль  стен,  стараясь ступать как  можно тише. В
дрожащих пальцах Люры плясал огонек свечи, а в голове  ворочался один и  тот
же, никак не дававший покоя вопрос: а вино -- это вкусно?
     Грех  было  его  не  попробовать.  И,  невзирая  на отчаянные  протесты
Роджера, наша  Люра  выудила  откуда-то снизу  самую грязную, самую  старую,
самую пузатую бутыль из самого толстого стекла и, не найдя подходящей замены
штопору, попросту хряпнула  камнем по горлышку.  Забившись в  дальний  угол,
дети по очереди прикладывались к отбитому краю и жадно лакали густую терпкую
влагу,  алую,  словно кровь.  Люре  вкус вина  не  больно-то понравился,  он
показался ей каким-то неожиданным, что ли. А интересно, как  они с  Роджером
узнают, что  уже опьянели? Пока веселее всего было наблюдать за подвыпившими
альмами:  они оба уже не стояли на ногах, то и дело  заливались беспричинным
хохотом и превращались в каких-то  горгулий, пытаясь перещеголять друг друга
в уродстве.
     Как  вдруг и  Люра,  и  Роджер предельно ясно  ощутили,  что  же  такое
опьянение, причем наступило это практически одновременно.
     -- Неужели  им это нравится?  -- простонал поваренок, с трудом поднимая
голову после того, как его в очередной раз вывернуло наизнанку.
     -- Конечно, --  сипло отозвалась Люра,  которой было немногим лучше. --
Мне тоже нравится, -- упрямо добавила она, и ее вновь вырвало.
     Единственно полезный  опыт,  который  наша  героиня  вынесла  из  этого
трагического  происшествия,  сводился к  следующему: игры в мертвяков  могут
завести тебя  во  всякие интересные места. К  тому же  слова  дяди  Азриела,
сказанные во время  его  последнего приезда  в  Оксфорд, не  давали  девочке
покоя, и она с жаром принялась  обследовать подвалы колледжа, поскольку, как
выяснилось, на поверхности земли лежала лишь самая  малая и  отнюдь не самая
интересная его часть.
     Наверху колледжу Вод Иорданских было не развернуться: справа -- колледж
Святого  Михаила,   слева   --  колледж   Архангела   Гавриила,   сзади   --
Университетская  библиотека.  Так  что  еще  в период  раннего Средневековья
колледж  принялся расти вглубь, прогрызая под землей подвалы, тоннели, целые
этажи подземных помещений и служб, соединенных меж собой крутыми лестницами;
сперва только  под  учебными корпусами,  но дальше  --  больше.  Шли годы, и
гигантская паутина, словно разветвленная грибница, начала расползаться вширь
на  многие  сотни  ярдов,  превратив  весь  прилегающий  участок  в  подобие
подземных каменных сот.
     Сколько неизведанных возможностей  сулила Люре  эта сокрытая от людских
глаз терра инкогнита! Ради нее были забыты героические восхождения на гребни
крыш. Теперь Люра  и верный  Роджер  с упорством  кротов  обследовали каждый
закоулок подземелья. Как-то постепенно игра в мертвяков превратилась в охоту
на мертвяков, потому что где же  им еще прятаться и отсиживаться, как  не по
подвалам?
     Однажды дети набрели на склеп под домовой церковью.
     Здесь,  в глубоких вырубленных  в стене  нишах, стояли тяжелые  дубовые
гробы со свинцовыми наугольниками, где  покоились останки почивших магистров
колледжа Вод  Иорданских. Над каждой нишей была табличка с  надписью: "Симон
Ле Клерк, магистр 1765 -- 1789. Requiescant in pace. Церебейтон".
     -- Что тут написано? -- прошептал Роджер.
     -- Что, не видишь? -- зашипела Люра в ответ. --  Симон Ле Клерк  -- это
его  имя.  Цифры означают  годы,  когда он  был магистром.  Внизу  по-латыни
написано "Покойтесь с миром". А Церебейтон, наверное, его альм.
     Озираясь по сторонам, дети двинулись вдоль стены, ощупывая руками буквы
на других табличках:
     "Фрэнсис Лайелл, магистр 1748 -- 1765. Requiescant in pace. Захариель".
     "Игнатий Коуль, магистр 1745 -- 1748 Requiescant in pace. Муска".

     Люра  вдруг с  изумлением увидела,  что  в крышку  каждого  гроба  была
врезана  бронзовая  пластина  с изображением какого-либо существа: горгульи,
пери, змеи, мартышки. Она догадалась, что видит  перед собой  альмы покойных
магистров.  Ведь с возрастом, когда  люди становятся взрослыми, альмы теряют
способность   принимать  разные   обличья   и  навсегда   становятся  чем-то
определенным.
     -- Там, наверно, скелеты в гробах, -- пискнул Роджер.
     -- Точно. И тлен! И прах! И черви вылезают из глазниц, -- захлебывалась
от восторга Люра.
     --  А  вдруг  тут есть  привидения? -- сладко замирая от ужаса, спросил
Роджер.
     Они  прошли  склеп  насквозь  и  добрались до  узкого  коридора,  вдоль
которого  стояли  стеллажи,  разделенные на небольшие квадратные  секции.  В
каждой секции лежал человеческий череп.
     Альм Роджера, смешная черно-подпалая такса, испуганно поджала хвостик и
жалобно взвизгнула, дрожа всем телом.
     -- Фу, -- шикнул на нее мальчик.
     Люра не могла разглядеть Пантелеймона в кромешной тьме, но чувствовала,
что его бабочкино тельце тоже трепещет у нее на плече.
     Она встала на цыпочки и осторожно сняла с полки череп.
     --  Положи!  --  предостерегающе  замахал  руками Роджер.  -- Их нельзя
брать.
     Но ей было  море по колено.  Не обращая ни малейшего внимания  на своих
спутников,  Люра крутила череп в руках и так, и сяк, как вдруг из него выпал
какой-то  предмет, скользнул сквозь Люрины пальцы и со  звоном  запрыгал  по
каменным плитам. От неожиданности и ужаса  девочка чуть не уронила череп  на
пол.
     --  Монета! --  завопил  Роджер,  поднимая золотой  кругляшок.  --  Тут
сокровища!
     Он  поднес свою  находку  ближе к  свету.  Две лохматые детские головки
склонились над пламенем свечи. Нет, это была не  монета. На ладони у Роджера
лежал гладкий бронзовый диск с грубо нацарапанным изображением кошки.
     --  Похоже на  пластины,  помнишь, на крышках  гробов,  --  завороженно
прошептала Люра. -- Я знаю. Это его альм.
     -- Давай положим как было, -- опасливо покосился на нее Роджер.
     Люра послушно  засунула  диск  внутрь и  осторожно  водрузила череп  на
пыльную полку, служившую ему местом  вечного упокоения.  Из  любопытства она
потрясла  еще несколько  черепов, и  в каждом  внутри  лежал  диск-альм,  не
покидавший своего человека и за последней чертой.
     -- Ты как думаешь, чьи это черепа? -- рассеянно спросила  Люра и тут же
сама себе  ответила: -- Наверное, профессоров. Гробы после смерти полагаются
только магистрам, а профессоров этих так много, что их уже и хоронить негде.
Вот  они,  наверное,  и  решили  хоронить  только  черепа.  И  правильно.  У
профессора что, по-твоему, самое главное? Голова, ясное дело.
     Никаких  мертвяков  они  не поймали, но  проползали  в  катакомбах  под
домовой церковью целый день  до самого вечера. И назавтра пришли туда снова.
И послезавтра. Как-то раз Люре пришла в голову замечательно веселая мысль: а
что,  если  перемешать  все альмы покойных ученых и  рассовать  их по разным
черепам? Пусть у каждого будет чужой альм. Бедный Пантелеймон пришел в такое
страшное возбуждение, что обернулся летучей мышью и с пронзительными воплями
метался   перед  Люриным  лицом,  отчаянно  хлопая  крыльями.  Люра   только
отмахивалась. Подумаешь! Что, пошутить нельзя? Она и не  знала,  как страшно
поплатится за свою шалость.
     Той же ночью, когда она мирно  досматривала какой-то сон, в ее комнатку
на  двенадцатой  лестнице  явились призраки.  Осипшим от  ужаса голосом Люра
завизжала,  увидев  три  склоненные  над  ее кроватью фигуры в саванах.  Вот
костлявые  персты  отбрасывают  белые  капюшоны  и указуют  на окровавленные
обрубки -- все, что осталось от шеи  после усекновения  головы. Слава  богу,
что  обернувшийся  львом  Пантелеймон  заставил  призраков отступить,  и они
исчезли  в  толще  стены,  медленно  растворяясь  и  все протягивая  к  Люре
изжелта-серые тощие руки. Потом исчезли и руки, и сухие пергаментные ладони,
а цепкие паучьи пальцы все тянулись к горлу девочки, пока не истаяли и  они.
На следующее утро маленькая осквернительница могил первым делом прокралась в
катакомбы и разложила диски  с альмами по местам,  покаянно шепча над каждым
черепом:
     -- Простите меня! Простите, пожалуйста. Я больше так не буду.
     Катакомбы  были куда  обширнее,  чем  винные погреба,  но и у них  были
границы, так что в один прекрасный день  Люра  и Роджер, так и  не найдя  ни
одного мертвяка, с сожалением вынуждены были признать, что  больше  им здесь
делать