ктирщицы возникли подозрения относительно связи Винсента с одной из них, и в один прекрасный день в пылу размолвки она бросила в него пивной бокал. С разбитым лицом тот выбежал на улицу. По дороге ему попался полицейский, который даже не осведомился о причинах ранения, а лишь сказал: 'Уходи отсюда быстрее'. Полиция в те годы часто была в сговоре с владельцами подобных сомнительных учреждений и не вмешивалась в разлады и потасовки". После ссоры с Сегатори Ван Гог устраивает выставку импрессионистов в другом месте: дешевом ресторане на бульваре Клиши 43. Значительные размеры зала позволяют выставить более чем тысячу картин. Сам Винсент собирается показать около сотни своих работ. Он просит коллег - Луи Анкетена, Эмиля Бернара и своего соотечественника Арнольда Конинга помочь ему организовать выставку. Экспозицию посещают художники Писсарро, Гоген, Сера, коммерсанты и торговцы. Приходят, разумеется, и посетители ресторана, но раскрывшаяся перед ними диковинная цветовая симфония оставляет их безучастными. Винсент замечает, что и его собратья по искусству не особо интересуются творчеством своих товарищей. Из письма W-20 младшей сестре Виллемине: "Художники мало любезны друг к другу. Порой вовсе не обращают внимания на работы коллег, а если и хвалят, то нарочито преувеличенно, неискренне". Сам Ван Гог не таков: он всегда находит слова поощрения для других и, несмотря на преследующие его неудачи, не проявляет ни тени зависти. В тот период в жизни Винсента появляется женщина, о которой известно очень немного. В письмах братьев она фигурирует как С. Эта С. вначале была любовницей Тео и жила с ним на улице Де Лаваль. Очевидно, именно из-за нее тот не хотел, чтобы старший брат переехал к нему в Париж, тем более С. была не совсем здорова - как физически, так и душевно. В конце концов отношения Тео с сожительницей заходят в тупик. Женщина находится на грани нервного срыва, да и состояние самого Тео не лучше. Он ломает голову над тем, как избавиться от надоевшей подруги, тем более, у него возникли планы женитьбы на голландской девушке, сестре его приятеля Андриса Бонгера. Последний, кстати, хорошо знаком и с Винсентом. Бонгер был четырьмя годами младше художника и в то время работал в одной из парижских посреднических контор. Андрис и Винсент читают одни и те же книги и оживленно их обсуждают. Андрис ценит общество Винсента, особенно, если у того ровное и хорошее настроение. Он даже временно переезжает на улицу Лепик, когда Тео по делам отправляется в Голландию. С. в это время тоже находится в доме. Во время отсутствия брата Винсент часто обсуждает с Андрисом, как вернуть Тео свободу, но таким образом, чтобы С. не стала жертвой. Винсент выступает с неожиданным предложением. Из письма 460 брату: "Мы с Бонгером посоветовались и пришли к выводу, что С. должна перейти под покровительство кого-то другого, и само собой напрашивается мысль, что этим другим буду я. Хотелось бы, правда, обойтись без брака, но и эту возможность я не отвергаю - если так будет лучше для всех. Пишу коротко и советую тебе подумать о нашей затее". Как эта история закончилась, осталось неизвестным: в корреспонденции Винсента имя С. больше не упоминается. В 1888 году Тео, соблюдая все необходимые правила и обряды, обручился с Йоханной Бонгер. Как ладили братья между собой в то время? Если исходить из вышеприведенного письма Тео к матери и великодушного предложения Винсента относительно С., их отношения представляются дружескими и теплыми. Так ли это было в действительности? Сведений об этом мало, поскольку, проживая в одном доме, Тео и Винсент писем друг другу, естественно, не писали. Но согласно малочисленным свидетельствам очевидцев, младшему брату нелегко было делить квартиру со старшим - человеком с трудным характером, к тому же шумным и неряшливым. Тот ссорится по пустякам не только с ним самим, но и с его гостями, из-за чего те приходят все реже. По отношению к Тео он часто нелюбезен и груб. Он с презрением относится к его профессии торговца предметами искусства, и не скрывает этого. Ситуация в доме накаляется до предела. Тео чувствует себя бесконечно усталым, почти больным. Андрис Бонгер, непосредственный свидетель многих ссор и размолвок, рассказывает: "По крайней мере раз в неделю Винсент затевал долгую дискуссию о живописи, обычно на тему импрессионизма. При этом он выражался предельно категорично, не признавая другого мнения. Однажды терпению Тео пришел конец, и тот покинул дом со словами, что не вернется, пока брат не найдет для себя другого жилища. Вскоре после этого Винсент переехал на юг. Вообще он всегда хотел доминировать над Тео, что тому вовсе не нравилось". Настоящего раскола между братьями не произошло - его вовремя предотвратил отъезд Ван Гога. Жизнь в одном доме неизбежно привела бы к окончанию их дружбы, которая была необходима Винсенту. Тео был самым близким ему человеком. Кроме того он помогал ему материально. И именно он ввел его в среду художников. Винсент решил отправиться на юг: его влекут солнце и яркие цвета. Он считает, что столица больше ничего не может ему дать. Он пишет Полю Гогену (письмо 553а): "Когда я уезжал из Парижа, то чувствовал себя ужасно, я и в самом деле был болен. К тому же я пристрастился к алкоголю, надеясь с его помощью вернуть иссякшие силы. Я был тогда бесконечно одинок, всякая надежда оставила меня". Тем не менее Винсент понимает, как важно было для него время, проведенное в Париже, центре культуры и искусства. Из письма W-4 сестре Виллемине: "Когда я увидел Париж впервые, меня охватила тоска, такая навязчивая и неистребимая, как больничный запах. От этой тоски я так и не избавился. И в то же время я обнаружил там гигантскую кладовую идей, находок, возможностей Другие города кажутся крошечными по сравнению с этим - огромным, как море. Покидая его, оставляешь в нем частичку жизни". В феврале 1888 года художник оставляет французскую столицу. К тому времени разногласия с Тео уже не были такими острыми, но Винсент тверд в своем решении уехать. Вспоминает Эмиль Бернар: "Как-то вечером Ван Гог сказал мне: 'Я завтра уезжаю. Давай так обставим ателье, чтобы брату казалось, что я все еще здесь'. Он повесил японские гравюры на стены, поставил несколько полотен на мольберты. Другие сложил в стопки и оставил на полу. Он показал мне несколько китайских картин, которые ему удалось в последний момент уберечь от уничтожения: один старьевщик использовал их для упаковки товаров. Потом сообщил, что уезжает в Арль, и надеется, что это место подойдет и для меня. 'Мы создадим там ателье будущего'. Я проводил его до Авеню де Клиши, которую он метко называл маленьким бульваром. Я пожал его руку, и это было в последний раз. Я никогда не увижу его больше, никогда не смогу подойти к нему близко до того момента, когда смерть вновь объединит нас. Чего же достиг Винсент в Париже, как художник? В его рисунках появился цвет, что положило начало формированию его неповторимой цветовой техники. Его новое увлечение - японские гравюры - оказали большое влияние на его собственный стиль. Он считал, что они сильно и непосредственно воздействуют на зрителей. И сам стремился к тому же в своем искусстве, которое по его замыслам должно тронуть как богатого знатока, так и простого труженика. В японских гравюрах его привлекают не только стиль и композиция, но и скорость, с которой художники их создавали, и он пытается следовать их примеру. Своих лучших результатов в будущем он достигнет как раз за счет быстрого и насыщенного труда. Как от его рисунков, так и картин исходят особые сила и энергия. Его работы, созданные в течение двух парижских лет, неровны по своим художественным достоинствам. Следует помнить, что Ван Гог нашел свою манеру не сразу: ему потребовался примерно год, чтобы от мрачной голландской палитры перейти к светлой импрессионистской гамме. В Париже он много экспериментировал, пробуя различные стили, что, впрочем, свойственно ему: он всегда искал новые средства выражения. Со своими коллегами он вел бесконечные дискуссии о цветовых приемах. В 1886 году, на восьмой выставке импрессионистов, Винсент увидел работы многих художников: Дега, Гогена, Гийомена, Писсарро, Сера, Синьяка, Моне, Ренуара, Монтичелли. Его привлекало мрачное, трагическое напряжение полотен Делакруа и, исследуя его приемы, он многому научился. Однако изучение живописи коллег - импрессионистов, неоимпрессионистов и символистов - пока не привело Винсента к открытию его собственного уникального стиля. Он неустанно ищет, учится и набирается опыта. 10. Арль: март 1888 - декабрь 1888 20 февраля 1888 года Винсент прибывает в Арль. К его удивлению городок покрыт снегом. Согласно воспоминаниям Серре, служащего библиотеки, считавшего себя другом Винсента, художник вовсе не собирался задерживаться здесь. Огромное впечатление, произведенное на него японским искусством, не дает ему покоя, и он мечтает сам побывать в этой далекой стране. Арль - лишь остановка в пути. Но город не отпускает его: ярко-голубое небо и южно-африканский пейзаж поразили его воображение. Он принимает неожиданное решение: остаться. Впрочем, у него и не было денег на дальнейшую дорогу. Библиотекарь Серре вспоминает: "В Винсенте меня поразили его чрезвычайная скромность и застенчивость. По сути, он был ребенком. Хотя я высоко ценил его художественную манеру, он привлекал меня прежде всего как человек. Я видел, что он несчастен и много страдал, и что он достойно и благородно несет свои страдания. Жил он до крайности просто и бедно". Эти наблюдения подтверждает рассказ доктора Феликса Рея. С ним у Винсента установились доверительные отношения, и впоследствии он будет оказывать художнику врачебную помощь. Рей: "Он все время носил пальто, больше напоминавшее балахон, и все испачканное краской. Ведь рисовал он обычно большим пальцем, вытирая его о ткань. Кроме того, он - подобно пастуху - носил соломенную шляпу с огромными полями, защищавшую его от солнца. Перед тем как утром с мольбертом и холстами выйти из дома, он ставил в камин котел с серыми бобами. Когда он вечером, смертельно усталый и голодный, возвращался домой, то, разумеется, заставал камин уже остывшим, а бобы были готовы лишь наполовину и мало съедобны. Однако он безропотно съедал это малопривлекательное варево. А бывало, что не ел вовсе, а лишь выпивал что-то крепкое". И снова Серре: "Непосильная работа вытягивала из Ван Гога все силы, поскольку лишь одна вещь в мире была важна для него: искусство. Случалось, что запасы красок, присланные Тео из Парижа, кончались, а у него самого не было денег, чтобы их купить, и приходилось временно отказываться от занятий живописью. Но знакомый аптекарь Арманд часто из сострадания снабжал Винсента красками бесплатно". Холсты для картин Ван Гог покупает в магазине Жака Калмена. Один раз за этим наблюдала дочка хозяина, тогда совсем маленькая девочка. В 1987 году она, достигнув 112 лет, станет самой старой жительницей Франции. В этом преклонном возрасте, несмотря на плохой слух, она выступит на французском телевидении: "Что я помню о Ван Гоге? У нас была мануфактурная лавка, среди прочего мы торговали холстами для рисования. Время от времени он заходил за ними к нам. К счастью, у отца было много терпения, поскольку Ван Гог был клиентом непростым. А лицом он был страшнее ночи и носил шапку, которая еще больше его уродовала. Смотрел всегда угрюмо. Даже мало зная его, было видно, что он понемногу сходит с ума. Отец как-то сказал мне: 'Если хочешь познакомиться с Ван Гогом, я позову тебя и представлю ему, когда он придет'. Так и случилось. Я спустилась вниз, вся сияя улыбкой - сама любезность! Он мрачно взглянул на меня и отвернулся. Моя улыбка словно окаменела. Больше ничего не могу вспомнить". Другие жители Арля также не особо благоволят Винсенту. Один из них объяснил причину: "Мы избегали Ван Гога, поскольку тот постоянно захаживал в дома терпимости. А вообще, я его часто видел: мы жили по соседству. Я тогда был еще ребенком, и мы с приятелями любили его высмеивать. Что с нас взять: дети Впрочем, он и в самом деле выглядел очень комично. Длинная блуза, большая шляпа, привычка надолго останавливаться и уставиться на что-то - все это вызывало у нас неудержимый смех". Однако маловероятно, что нелюбезность местных жителей объяснялась посещением Винсентом публичных домов. Ведь на юге Франции отношение к этому - в отличии от северных провинций - было простым и открытым. В апреле 1888 года Винсент описывает один из таких визитов в письме коллеге Бернару (письмо B-4): "В воскресенье я зашел в бордель. [ ] Оказался в большом зале с голубыми стенами, похожим на деревенскую школу. Там присутствовало, наверно, с пятьдесят военных в красном и гражданских в черном. Их лица отливали желтым или оранжевым, что характерно для здешнего населения. Женщины были в небесно-голубых и ярко-красных нарядах. Цвета до невозможности контрастные и кричащие, все ярко освещено. Мне показалось, что там не такая угрюмая обстановка, как в подобных парижских заведениях". Но были у Винсента и добрые знакомые. Один из них - Поль-Эжен Милле, молодой офицер, позировавший художнику и считавший его своим другом. Спустя сорок пять лет лейтенант в отставке Милле рассказал: "Я часто наблюдал за ним во время работы. Он давал мне уроки, но я и сам учил его каким-то приемам. Частенько в поле мы зарисовывали один и тот же ландшафт, и бывало, что поправляли друг друга. Ваг Гог часто принимал мои замечания всерьез. Да, часто, но все же не всегда, а лишь, когда речь шла о рисовании. Как только он принимался писать красками, я замолкал, иначе мы бы неизбежно поссорились. Он был не так уж прост в обхождении: если гневался, то становился просто невыносимым. Впрочем, я не принимал все это близко к сердцу. В моей скитальческой солдатской жизни я уже сталкивался со всяким. Как я уже говорил, рисовать он умел, хотя с красками, на мой взгляд, обходился непрофессионально. Цвета выбирал преувеличенные, немыслимые, безумные. Слишком яркие, непомерно живые, неудержимые. А ведь художник должен вкладывать в свое искусство любовь, но не страсть. К полотну надо подходить осторожно, а Ван Гог буквально набрасывался на него. Настроение у него легко менялось, он был чрезмерно нервным, а часто еще и сверхчувствительным, как женщина. Не выносил критических замечаний о своих работах. Но долго никогда не сердился. Что не отнимешь у него, это гордости и веры в себя. Он нисколько не сомневался в собственном таланте и был уверен в своем предназначении. Жаль, что здоровье его часто подводило. Подводя черту, я бы сказал, что в целом он был неплохим парнем, и мы с ним прекрасно ладили". Бывший офицер явно преувеличивал свои достоинства как художника и знатока живописи. Однако достоверно известно, что Винсент возлагал на него надежды и пытался приобщить к тайнам искусства рисования. Но этим урокам скоро приходит конец, поскольку молодой лейтенант получает назначение в Африку. Лучшим другом Винсента в этот период был, несомненно, Жозеф Рулен. Годы спустя его дочь Марселла почти ничего не может припомнить о художнике, но все же хочет поделиться обрывками воспоминаний: "Я ни разу в жизни не видела своего отца выпившим", - этим словами начинается интервью с ней в 1955 году. (67-летняя Марселла все еще не могла простить Ван Гогу предположения о пристрастии Рулена к вину, высказанном в одном из его писем). В 1955 году из всей семьи Рулен только она еще оставалась жива. А эта семья сыграла немаловажную роль в последний год жизни Винсента. По прибытии в Арль в конце февраля 1888 года Ван Гог первоначально поселился в пансионе при ресторане Каррель на улице Кавалерии. Где и как он познакомился с почтальоном Руленом, в точности неизвестно, но вполне вероятно, что их встреча как раз и произошла в том ресторане. 47-летний Рулен со своими двумя метрами роста и разделенной на две половины каштановой бородой выглядел весьма колоритно на фоне своих сограждан. Хоть он официально и звался почтальоном, но стоял выше простых служащих: заведовал отсылкой и доставкой всех писем и посылок. Сам он именовал себя управляющим почтовой конторы. 31 июля 1888 года Винсент начинает работу над его портретом. Из письма 516: " почтарь в синей казенной форме, украшенной золотыми нашивками, с толстой бородатой головой, напоминающий Сократа. На редкость интересная фигура". Винсент работает, как всегда, быстро. 4 или 5 августа картина готова. "Я сделал портрет почтальона, точнее два портрета. Это настоящий сократовский тип. Ни спутанная рыжая борода, ни любовь к выпивке не разрушают образ мудреца. Его жена как раз родила, и добряк так и светился радостью. Он - истинный республиканец, совсем как старина Танги. Бог дал мне неповторимый сюжет для картины! Во время позирования он был несколько напряжен, вот почему я изобразил его дважды, второй раз - лишь за один сеанс. На светло-голубом, почти белом фоне, в разных перемежающихся тонах: желтом, зеленом, фиолетовом, розовом и красном. Форма синяя с золотым. Он по-дружески не захотел брать денег за сеансы, однако обошелся мне весьма дорого, поскольку ел и пил вместе со мной, и кроме того я покупал ему La Lanterne de Rochefort (левая газета). В общем, небольшие неудобства, которые можно пережить, поскольку позировал он замечательно. Надеюсь вскоре написать и новорожденную". Упомянутая малышка в свои 67 лет совсем не помнила художника, но сохранила в памяти частые упоминания о нем своих родителей. Те всегда называли его по имени, поскольку фамилия Ван Гог была по своему звучанию непривычна для местных жителей. Марселла Рулен выросла в окружении картин Винсента. На стенах родительской спальни висели портреты ее отца, матери, братьев Армана и Камилла, и ее самой, недавно появившейся на свет. И еще натюрморт: ваза с цветами. Но владелец этой обширной живописной коллекции был небогат, что и отметил Винсент: "Его зарплата составляла 135 франков в месяц, на которые он перебивался с женой и тремя детьми. Что за правительство! В какое время мы живем?!" Тяжелое материальное положение пробудило у Рулена интерес к революционным идеям. Из письма Ван Гога W-6 сестре Виллемине: "В ближайшие дни напишу новорожденную в колыбели, разумеется, с позволения ее родителей. Отец, будучи радикально настроенным, не хотел крестить младенца, но вынужден был уступить настояниям родственникам, поставив однако условие, что обряд будет проводить он сам. При этом он пропел Марсельезу. Поступок весьма неосторожный! Он дал дочери имя Марселла, поскольку так зовут и дочь 'почтенного' генерала Буланже. Бабка ребенка в отчаянии от такого безрассудства, и остальные члены семьи на ее стороне". Жорж Эрнест Буланже (1837-1891) был в то время министром военных дел. В те дни во Франции его имя было у всех на устах, при этом его часто именовали генералом Реванш. Буланже стоял во главе ультранациональной партии. Его последователи, называвшие себя буланжистами, ставили перед собой цель свергнуть республику и установить монархию по наполеоновской модели. В апреле 1888 года Буланже стал активным членом правительства. 13 июля 1888 года состоялась его дуэль с министром-президентом Флокетом, его яростным идеологическим противником. Многие современники, в том числе Рулен и Ван Гог, ожидали, что Буланже в своем стремлении к власти возглавит государственный переворот. Первоначально эти ожидания подтвердились блестящей победой генерала на парижских выборах в январе 1989го. Но на дальнейшую борьбу у Буланже так и не хватило решимости. Вскоре он тайно эмигрировал в Бельгию. 30 сентября 1991 года он покончил собой в Брюсселе, на могиле своей возлюбленной, умершей двумя с половиной месяцами раннее. Марселла Рулен вспоминает, что отец часто говорил: "Винсент зайдет к нам на тарелку супа". Между мужчинами установились приятельские отношения. Хотя жизненная ситуация и того и другого была не простой, оба были в то время по-своему счастливы. Картины Винсента излучают радость жизни, а похожий на Сократа великан Рулен наслаждается едой, вином и своей женой. Но в 1889 году обстоятельства разлучают их. Рулена назначают на службу в Марсель. Он тяжело переживает расставание с семьей и многочисленными друзьями. Винсент теряет в нем хорошего и преданного товарища. Из письма 573: "Вчера уехал Рулен. Последний день, проведенный с ним и детьми, был особенным. Как он играл с малышкой: пел и заставлял ее плясать у себя на коленях! В его голосе звучали незнакомые мне до сих пор нежные серебряные нотки. Колыбельная в его устах - мягкая и грустная - походила на удаляющийся звук трубы времен Французской революции". Между тем весной 1888 года Винсент впервые добивается успеха. Благодаря хлопотам Тео он получает возможность выставить свои работы в парижском Салоне Независимых, учрежденным в мае 1884 года группой художников, отвергнутых официальными галереями. Двери салона были открыты для всех, независимо от их школы и стиля. Предпочтение отдавалось неоимпрессионистам. В начале мая Винсент находит для себя новое жилище: за 15 франков в месяц он снимает квартиру и ателье в правом крыле так называемого Желтого дома на площади Ламартин. Ван Гог строит далеко идущие планы. Из письма сестре Виллемине: "В настоящее время я обустраиваю свое ателье и помещение для гостей. Наверху у меня две комнатки с прекрасным видом на парк, откуда по утрам можно видеть восход солнца. Одну из них я обставлю так, что там смогут останавливаться друзья, а другая будет моей. В ней я поставлю только стулья с соломенными сидениями, стол и кровать. Стены побелю, а пол будет из красного камня". Переезд в Желтый дом проходит не гладко. Когда Винсент собирается оплатить аренду прежнему хозяину, тот требует более крупную сумму, чем ту, которая обговаривалась ранее: 67,4 франков. И в качестве залога забирает у Винсента его чемодан. По мнению же самого художника, с него полагается лишь 40 франков. Ван Гог вынужден подать иск в гражданский суд и пока не решается ни на какие покупки для новой квартиры. У него нет даже матраса, поэтому он не может ночевать в Желтом доме и ищет другой, временный, приют. Он вновь вынужден обратиться к Тео за деньгами. К счастью, суд встает на сторону Винсента. "Мне даже выплатили еще двенадцать франков, а моего хозяина оштрафовали, поскольку он незаконно присвоил мое имущество ". Речь идет все о том же злополучном чемодане. Винсент собирается основать в Арле общество художников, и Тео готов оказать ему в этом материальную поддержку. Первым в Желтом доме должен остановиться Поль Гоген. В ожидании друга Винсент не бездействует: он хочет к его приезду в особой манере разрисовать стены их совместного ателье. Из письма 526 брату, приблизительно 23 августа 1888 года: "В данный момент я работаю с таким рвением, которое можно сравнить лишь с аппетитом марсельца, уплетающего свою рыбную селянку. И ты поймешь меня, когда узнаешь, что я рисую гигантские подсолнухи. Я работаю сразу над тремя полотнами. На первом три больших цветка на светлом фоне, в зеленой вазе. На втором тоже три и один с созревшими семечками и опавшими лепестками. И еще один бутон: всего, значит, пять цветков на ярко-голубом фоне. На третьем двенадцать цветков в желтой вазе, светлых на светлом. Это будет лучшим - так я, по крайней мере, надеюсь. И на этом я, наверно, закончу. В ожидании Гогена и в надежде, что он поселится здесь, и мы будем работать вместе в нашем общем ателье, я хочу еще многое сделать. Если удастся осуществить мой план, я напишу дюжину картин. Настоящая симфония голубого и желтого! Я начинаю работать с восходом солнца, ведь цветы быстро вянут". Ван Гог скоро заканчивает работу над тремя полотнами, описанными в письме брату. Он так доволен натюрмортом с тремя цветками, что тут же рисует вариацию на ту же тему. "С моими подсолнухами дела идут как нельзя лучше, сейчас я написал букет из четырнадцати на желто-голубом фоне. Картина производит такой же эффект, как та, что есть у тебя: айва и лимонами. Лишь по размеру она значительно больше твоей. А рисовать подсолнухи куда легче". В письме художнику Эмилю Бернару Винсент рассказывает о своих планах на будущее: "Я мечтаю украсить ателье полдюжиной полотен с подсолнухами. На этой стенной росписи чистый желтый цвет будет составлять контраст с самыми разными формами синего: от темного до светлейшего веронского голубого и до королевского голубого с тонкими полосами оранжевого". Всего - с июня 1888 по январь 1889 - Винсент пишет семь картин с подсолнухами. Сейчас две из них находятся в Соединенных Штатах (одна в Филадельфии, другая в частной коллекции), остальные в Мюнхене, Лондоне и Амстердаме. Амстердамское полотно всемирно известно, и с него создано множество репродукций. Шестая картина выставлялась на аукционе в Лондоне 30 мая 1987 года. С 1901 года она находилась в частной коллекции Эмиля Шуффенекера, с 1907 по 1910 демонстрировалась в галерее Э.Друэ, потом перешла во владение Пауля фон Мендельсона-Бартольди в Берлине. В 1934 картину купил лондонский миллионер Альфред Честер Битти: своему капиталу он был в значительной степени обязан медным шахтам в Замбии. После его смерти в 1968 году полотно перешло к его сыну, а после смерти сына 1983 году - к его вдове. В 1986 году картина размером 76 на 100 см, которая в течение ряда лет сдавалась в аренду Лондонской Национальной галерее, была выставлена на аукцион внуками последнего владельца за астрономическую сумму 75 миллионов гульденов и была приобретена японской компанией Yasuda Fire & Marine. Возможно, японцы увидели в ней влияние своего национального искусства. Седьмой экземпляр, холст с пятью цветками, во время Второй мировой войны оказался в Японии и пропал во время бомбежек. Было много предположений и рассуждений об увлечении Винсента сюжетами с подсолнухами. Некоторые исследователи называли его выбор случайным. Эти цветы вообще были популярны в художественных европейских кругах того периода. Следовал ли Винсент общей моде или увлекся необыкновенно чистыми солнечными красками - сказать трудно. 23 октября Гоген из Понт-Авена прибывает в Арль. К сожалению, попытка сотрудничества двух художников кончилась - спустя всего два месяца - глубоким душевным кризисом Винсента. Вот, что об этом пишет сам Гоген. 11. Рассказ Поля Гогена Я уже давно собирался написать о Ван Гоге, и когда-нибудь непременно это сделаю, а сейчас только наброски, скорее даже не о нем, а о нас. Надеюсь положить этим конец разным слухам и домыслам, которыми окружены наши имена. Так уж получилось, что судьба не раз сталкивала меня с людьми, которых впоследствии постигла трагедия безумия. В их числе и братья Ван Гог. Некоторые люди - кто из дурных намерений, а кто по наивности - причисляли к безумным и меня. Разумеется, все мы находимся под влиянием других, общение с ними меняет наше поведение, но не до такой степени, чтобы заставить сойти с ума. Задолго до катастрофы Винсент писал мне из больницы, где проходил лечение: "Какая удача для Вас, что Вы в Париже! Там много замечательных специалистов, и среди них непременно найдется тот, кто поможет Вам избавиться от душевной болезни". Совет был дан от чистого сердца, однако я ему не последовал - возможно, лишь из чувства противоречия. Да и не все ли мы слегка душевно больны? Читатели журнала "Меркурий", в котором несколько лет назад было опубликовано одно из писем Ван Гога, несомненно, обратили внимание на то, как упорно Винсент настаивал на моем приезде в Арль. Его необыкновенно увлекла идея о создании там художественного ателье, директором которого должен был стать я. Я же работал в то время в Бретани, в Понт-Авене. Я долго не поддавался уговорам Винсента - как из-за моих начатых трудов, так и из-за смутного скверного предчувствия. Но его настойчивость и моя дружба с ним заставили меня в конце концов пуститься в путь. Я прибыл в Арль ранним утром и решил дождаться начала дня в ночном кафе. Привратник, взглянув на меня, закричал: "Это вы, дружище, я сразу узнал вас!". Оказывается, Ван Гог показывал ему мой автопортрет, который когда-то получил от меня в подарок, и сообщил при этом, что в скором времени ожидает меня в Арле. Не слишком рано, но и не слишком поздно пошел я будить Винсента. Весь день мы провели в разговорах и прогулках по Арлю, природа которого, честно говоря, меня разочаровала. За работу принялись на следующий день: он продолжил то, чем занимался накануне, а я начал новую картину. Должен признаться, что не способен сразу, не раздумывая, броситься к мольберту. Другим же это удается. Я знаю художников, которые сойдя с поезда, тут же берут в руки палитру, в течение нескольких часов пишут картину и ставят под ней свою подпись. Стоит только подсохнуть краске, они отсылают ее в Люксембург. Такие полотна мало волнуют меня, но перед их авторами я готов преклонить колени: какая твердость характера, какая уверенность в себе! У меня таких качеств нет. Мне надо сначала привыкнуть к обстановке, постичь и почувствовать каждое дерево, каждый цветок и вообще всю природу, такую изменчивую и непредсказуемую! В Арле мне для этого понадобились две недели. Тем временем Винсент ревностно трудился. Между нами двумя - один подобен вулкану, другой тоже горящий, только изнутри - установилось своего рода состязание. С самого начала меня шокировал ужасающий беспорядок в доме Винсента. Рабочий шкаф был доверху набит тюбиками с красками: новыми и почти пустыми, причем, все были открыты! Но несмотря на этот хаос, его полотна, как и его слова, излучали глубокую мысль и мощный дух. В голове этого голландца вмещались и Библия, и Доде, и Гонкур. Мосты, пристани и набережные Арля напоминали ему Голландию. Удивительно, что письма брату он писал не на родном языке, а по-французски. Его речи часто были сумбурны, мне трудно было понять их логику. Его художественные вкусы ставили меня в тупик. Например, он благоговел перед Мейсонье и совершенно не принимал Энгра. Последнего он просто считал безнадежным. Он впадал в отчаянье от Дега, а Сезанна считал лжецом. И буквально плакал, когда говорил о Монтичелли. Его смущал мой низкий лоб (признак слабоумия), вместе с тем он признавал мою высокую интеллигентность. При этом он был необыкновенно нежен, проявляя истинный евангелический альтруизм. С первого же месяца наши общие денежные дела безнадежно запутались. Касса пополнялась скромными вкладами Тео, брата Винсента, служащего в фирме Гупиль, и с моей стороны - выручкой от продажи картин. Необходимо было серьезно обсудить финансовую ситуацию, но такой разговор грозил неизбежно закончиться ссорой. А ведь размолвки о деньгах очень неприятны и даже опасны. Пришлось мне, переступая через собственный характер, приложить особые старания. В итоге вопрос разрешился проще, чем я ожидал. Мы договорились, что каждый из нас будет ежемесячно вносить определенную сумму на общие расходы. Для этих денег мы выделили две коробки. Первая предназначалась для квартирной платы, табака, ночных мужских прогулок и некоторых непредвиденных трат. Тот, кто брал из нее деньги, должен был аккуратно и честно записывать сумму на специальном листе. Деньги, хранящиеся во второй коробке, служили для необходимых жизненных нужд, их мы ежемесячно делили на четыре части: каждая на неделю. Из экономии мы отказались от ресторана, и я сам готовил на нашей маленькой газовой плите. Покупки делал Винсент, в магазинчике неподалеку. Один раз он все же отважился сварить суп. Не знаю, что он туда намешал: это варево играло всеми цветами его картин, и вкус у него был ужасный. Как хохотал мой Винсент, выкрикивая: "Настоящий Тараскон, да здравствует милый папа Доде!". Ситуация показалась ему забавной, напомнив приключения Тартарена из Тараскона из знаменитого произведения Доде. Как долго мы жили вместе? Не могу сказать точно, я это совершенно забыл. Хотя катастрофа приближалась стремительно, я испытывал необыкновенные подъем и вдохновение, что длилось, как мне сейчас кажется, целую вечность В последний период моего пребывания в Арле настроение Винсента постоянно менялось: то он становился шумным и беспокойным, то упорно молчал. Иногда ночью он вставал и приближался к моей кровати. И искренне удивлялся, увидев, что я проснулся. Тогда я серьезно спрашивал "Что случилось, Винсент?", после чего он молча ложился в постель и проваливался в сон. Однажды мне пришла в голову идея написать его портрет, в то время как он набрасывал свой любимый сюжет: подсолнухи. Когда картина была готова, Ван Гог сказал: "Это, действительно я, вот только, сошедший с ума". В тот же вечер мы зашли в кафе. Он заказал себе легкий абсент и вдруг, без всякого повода, бросил полный стакан мне в лицо. Я едва успел увернуться. Я схватил друга под руку и повел его домой через площадь Виктора Гюго (ошибка Гогена: это была площадь Ламартин). Спустя несколько минут Винсент забылся крепким сном и проснулся лишь следующим утром. Первые его слова были: "Дорогой Гоген, я смутно припоминаю, что вчера обидел тебя". Я ответил: "Охотно прощаю тебе эту выходку, но вчерашняя сцена не должна повториться. Если бы ты в меня попал, не могу ручаться, что не бросился бы тебя душить. Разреши мне написать твоему брату, что я уезжаю". Тот день мне никогда не забыть! После вечерней трапезы меня неудержимо потянуло на свежий воздух, чтобы покурить в одиночестве и вдохнуть аромат цветущих лавров. Я уже почти пересек площадь, как услышал за собой знакомые резкие и быстрые шаги. Обернувшись, увидел Винсента. В руках у него была бритва для бритья, и он явно хотел броситься с ней на меня. Однако мой пристальный взгляд удержал его, и он быстро удалился, опустив голову. Наверно, мне надо было успокоить его, отнять нож. Почему я это не сделал? Возможно, просто не хватило смелости. Тем не менее, вспоминая впоследствии этот эпизод и взывая к собственной совести, я ни в чем не мог себя упрекнуть. Кто сам не грешен, пусть первый бросит в меня камень! (Камень был, действительно, брошен, и не раз. Рассказ о нападении с ножом никогда, никем и ничем не был подтвержден, и поэтому может быть подвергнут сомнениям. Этот эпизод также не упоминается в материалах частного исследования арльской полиции, проведенного в феврале 1889 года.) Гоген продолжает. Я сразу направился в одну из арльских гостиниц, снял комнату и лег в постель. Из-за крайнего волнения я не мог заснуть и сомкнул глаза лишь в четвертом часу ночи, а в восемь был уже на ногах. Выйдя на улицу и приблизившись к площади, я увидел около нашего с Винсентом дома большую толпу, в которой различил несколько полицейских агентов и господина в круглой шляпе: комиссара полиции. 12. Ухо 20 сентября 1929 года, в арльской газете появилось сообщение: "Арль, проводы на заслуженный отдых. По поступившим к нам сведениям, Альфонс Робер, охранник городской тюрьмы, с 1 октября уходит на пенсию по собственному желанию. Если господин Робер, находясь на заслуженном отдыхе, посвятит себя написанию мемуаров, то, несомненно, найдет в Арле заинтересованных читателей. Ведь он знает немало любопытных историй, с ним охотно делились даже заключенные - в благодарность за хорошее отношение к ним. Что - заметим - не мешало ему хорошо выполнять свои обязанности, оставаясь строгим и принципиальным. Напоминаем, что именно господин Робер арестовал в марте 1888 года вблизи здания муниципалитета одного из убийц Дюпона и Дестанкью, офицеров нашего гарнизона. И именно ему одна из служащих публичного дома вручила окровавленный сверток с ухом знаменитого голландского живописца Винсента Ван Гога, которое художник отсек себе в порыве безумия и оставил в борделе как знак памяти. И именно господин Робер пресек попытку взлома, предпринятую бывшим акробатом Мюллером, вступив с преступником в неравную схватку. Господи Робер известен и своим участием во многих других сенсационных делах, в которых он всегда проявлял верность, последовательность и мужество. Но мы предоставим ему самому рассказать об этом: ведь теперь у него появится свободное время. Мы желаем ему еще долгих счастливых лет". Насколько нам известно, господин Робер так и не написал воспоминаний. Но сохранился его устный рассказ об известном эпизоде с ухом Ван Гога. "В 1888 году я был агентом полиции. В тот пресловутый день я нес службу в довольно спокойном районе, на улице Дю Бу-де-Арль, где и находился бордель номер один. Им заведовала некая Виржиния, которая больше известна под именем Габи: так все ее называли. Она и дала мне тот самый газетный сверток, весь пропитанный кровью, сказав, что это подарок художника. Я опросил ее и, рассмотрев содержимое свертка, удостоверился, что это ничто иное как целое человеческое ухо. Конечно, я тут же доложил обо всем своему шефу. Срочно собрали совещание, но не успело оно еще закончиться, как явился комиссар д' Орнано с заявлением, что Ван Гога нашли, и что тот, не проявив сопротивления, позволил довести себя до дома. Раньше я не замечал в этом человеке ничего особенного. Тихий, обходительный. Под мышкой сумка. Даже дети не задирали его". Напомним, что Винсент прибыл в Арль 20 февраля 1888 года. Как раз в период его пребывания произошло убийство двух офицеров. Согласно письму Тео именно в тот день художник впервые посетил публичный дом, где позже, в конце года, произошла драма с ухом. До сих пор не ясно до конца, какое ухо и какую его часть отсек Винсент. Ответ на первый вопрос почти однозначен: левое. Такой вывод исходит в частности из того, что Ван Гог был праворуким, и отрубить левое ухо ему было бы гораздо легче, чем правое. Но есть и сомнения. Ван Гог написал два автопортрета с отсеченным ухом, но ни на одном из них не видно раны: ее закрывала повязка. Барт де ла Фай записал в каталоге картин Ван Гога: "Повязка была наложена на правое ухо", что подтверждают и автопортреты. Но нельзя забывать, что Винсент изображал свое отражение в зеркале. На гравюре и рисунке углем, сделанным доктором Гаше, последним лечащим врачом Винсента, видно, что покалечено левое ухо. На второй вопрос - какая именно его часть была отрезана - ответить труднее. Согласно рассказу полицейского агента Робера, в свертке было целое ухо. Это подтвердил - тридцать лет после инцидента - врач арльской больницы доктор Рей. Согласно его воспоминаниям отсеченный орган поступил к нему слишком поздно, чтобы его еще можно было пришить. Врач сохранил его, положив в крепкий раствор спирта, но спустя три месяца другой сотрудник больницы по ошибке выбросил содержимое колбы. Есть однако свидетельства, что речь шла лишь о части уха. Среди прочих это утверждают художник Синьяк и жена Тео, Йоханна Ван Гог Бонгер. Винсент нанес себе травму резким взмахом ножа. Если он при этом отсек и не целое ухо, то, вряд ли дело ограничилось одной лишь мочкой. По-видимому, он, придерживая мочку левой рукой, держал нож в правой и резал снизу вверх. По имеющимся сведениям трудно судить о серьезности раны. Но нет сомнения в утверждении Гогена, что кровотечение было весьма сильным, поскольку в наружном ухе содержится множество кровеносных сосудов. Вопрос же - почему Винсент это сделал - остается без ответа, хотя на этот счет в течение прошедших лет появился целый ряд (в том числе и психоаналитических) теорий. Мы еще расскажем о них. 13. Арль: январь 1889 - май 1889, Сен-Реми май 1889 май 18