ПОВЕСТЬ

Бесконечное разнообразие серых тонов, каким одаривает Париж, пришло мне на память при мысли о том, как поменялись на противоположные все мои непроизвольные жизненные рефлексы. В то самое время, когда там я готовился совершить ежедневный променад по улицам и площадям, здесь я испытываю потребность вернуться домой и, наглухо затворившись, сесть писать. Там мой рабочий день был бы уже окончен и мною двигало бы инстинктивное стремление смешаться с праздной толпой. Здесь толпа, растерявшая всю свою яркость, всю примечательность, все богатство индивидуальных оттенков, замыкает меня в самом себе, загоняет в стены моей берлоги в попытке выжать из собственного воображения те крупицы отсутствующего бытия, какие, упав и перемешавшись, быть может, сло-
__________
* gris -- серое       COLOR="#800000">(фр.).

313

В Париже пасмурными днями я нередко оказывался в окрестностях Плас Клиши на Монмартре. Оттуда в сторону Обервилье тянется нескончаемая череда кафе, ресторанчиков, театриков, кинозалов, галантерейных лавок, отелей и борделей. Это парижский Бродвей: он соответствует длинному пролету между Сорок .второй и Пятьдесят третьей улицами. Однако Бродвей подгоняет, ослепляет, ошеломляет, он не дает прохожему возможности остановиться, присесть, перевести дух. Монмартр же расслаблен, замедлен, потерт по всем швам, он как бы не обращает на вас внимания; в нем не столько явного блеска, сколько тайного соблазна; он не сверкает огнем, а тлеет невидимым пламенем. Бродвей может заинтриговать, озадачить, подчас поразить, но в нем нет горения, нет внутреннего накала;

он весь-- ярко расцвеченная витрина с гипсовыми манекенами, картина райского блаженства для рекламных агентов. Монмартр тускл, приземлен, беспризорен, откровенно порочен, продажен, вульгарен. Он скорее отталкивающ, нежели привлекателен, но, как и сам порок, заразительно отталкивающ. Он -- прибежище населенных почти без исключения проститутками, сутенерами, ворами и шулерами маленьких баров, которые, даже если вы прекрасно осведомлены о их существовании, в назначенный срок втянут вас внутрь хищными щупальцами, чтобы сделать вас своей очередной жертвой. На узких улочках, протянувшихся вдоль бульвара, гнездятся отели, самый вид которых столь зловещ, что вызывает у вас дрожь; и тем не менее рано или поздно наверняка придет день, когда вы проведете в одном из них .ночь, а может и неделю, а может и месяц. Может статься, вы так привяжетесь к этим местам, что, однажды проснувшись, обнаружите, что вся ваша жизнь неприметно потекла в другую сторону и то, что казалось вам грязным, постыдным, убогим, вдруг предстанет нежным, дорогим, зачаровывающим. Этим тайным очарованием Монмартр в огромной мере обязан, как я подозреваю, процветающей на его тротуарах неприкрытой торговле сексом. Секс (в особенности, когда он поставлен на ком-

314

мерческие рельсы) отнюдь не романтичен; однако он испускает острый и ностальгический аромат, в конечном счете несравненно более волнующий и соблазнительный, нежели сияющая всеми рекламными огнями Веселая Белая Дорога. Ведь было бы нелепостью отрицать то самоочевидное обстоятельство, что сексуальная жизнь наиболее интенсивна при неярком, рассеянном освещении; ее естественная среда -- полумрак, а не слепящее свечение неоновых трубок.

В пасмурные дни, когда везде, за исключением больших кафе, бывало холодновато, я пристрастился проводить в "Кафе Веплер" часок-другой перед ужином. Источником розоватого свечения, плывшего по залу, была небольшая группка шлюх, обычно кантовавшихся у входа. По мере того, как они рассредоточивались среди посетителей, воздух в кафе не только теплел и розовел, но начинал благоухать. Они порхали в сгущавшихся сумерках, как надушенные светлячки. Те, кому не выпало на долю обзавестись клиентом, медленно выплывали на улицу, а спустя непродолжительное время возвращались, занимая прежние места. Возникали на пороге и новые, свеженакрашенные и исполненные готовности поработать во славу своей профессии. Уголок, где они обычно толклись, как две капли воды походил на биржу -- биржу сексуальных услуг, на

315

Когда ко мне вновь подошел официант, я кивнул в ее сторону и осведомился, знает ли он ее. Он ответил отрицательно; тогда я попросил передать, что приглашаю ее за мой стол. Он исполнял мое поручение, а я следил за выражением ее лица. Увидев, что она мимолетно улыбнулась и

316

с легким кивком обернулась в моем направлении, я весь просиял, ожидая, что она тут же поднимется и подойдет. Однако, продолжая сидеть, она вновь улыбнулась, еще мимолетнее, а затем повернулась лицом к окну и, казалось, вся ушла в мечтательное созерцание открывшегося за ним вида. Из вежливости я выждал еще чуть-чуть, а потом, удостоверившись, что она и не помышляет сдвинуться с места, встал и направился к ее столу. Она отреагировала вполне дружелюбно, будто я и впрямь был с ней знаком, однако от меня не укрылось, что она слегка покраснела; на ее лице было написано минутное замешательство. Все еще не до конца уверенный в том, что делаю то, что нужно, я тем не менее сел, заказал выпивку и безотлагательно попытался вовлечь ее в разговор. Тембр ее голоса -- хорошо поставленного, грудного и довольно низкого -- действовал на меня еще сильнее, нежели ее улыбка. Тембр женщины, которая счастлива уже тем, что существует, не привыкла обуздывать свои желания и аппетиты, столь же бескорыстна, сколь неимуща и которая готова на что угодно, лишь бы отстоять за собой ту малую толику свободы, какая еще в ее распоряжении. Это был голос дарительницы, растратчицы, мотовки; он взывал скорее к диафрагме, нежели к сердцу.

Не скрою, меня несколько удивило, когда она мягко попеняла мне на то, что и погрешил против правил, с места в карьер устремившись к ее столу. "Мне казалось, вы поняли, что я подойду к вам снаружи, -- сказала она. -- Я пыталась объяснить вам это знаками". Ее вовсе не радовала перспектива обзавестись здесь репутацией прожженной профессионалки, откровенно поведала мне она. Извинившись за бестактность, я предложил тут же пропасть с ее горизонта -- жест вежливости, который она оценила как должное, пожав мне руку и одарив обворожительной улыбкой.

-- Что это за вещи? -- спросила она, быстро сменив тему и демонстрируя светский интерес к сверткам, которые, садясь, я положил на стол.

-- Так, ничего особенного, пластинки и книги, -- ответил я тоном, подразумевавшим, что в них вряд ли может найтись что-то примечательное для нее.

-- Книги французских авторов? -- переспросила она, и в ее голосе, мне показалось, внезапно прозвучала нотка искренней заинтересованности.

-- Да, -- отозвался я, -- но боюсь, по большей части скучных. Пруста, Селина, Эли Фора... Вы бы наверняка предпочли Мориса Декобра, не правда ли?

317

-- Покажите мне пожалуйста. Мне любопытно, кого из французских писателей читают американцы.

Развернув одну из упаковок, я подал ей томик Эли Фора. Это был "Танец над огнем и водой". Улыбаясь, она листала страницы, задерживаясь то на одном, то на другом месте и время от времени издавая негромкие возгласы. Затем с решительным видом закрыла книгу и положила на стол, не снимая руки с переплета.

Только я собрался ответить, что прекрасно понимаю, что она имеет в виду, как вдруг моя собеседница откинулась назад, завладела моей рукой и с лукавой улыбкой, призванной добавить шарма ее непосредственности, вздохнула:

-- Знаете, я ужасно ленива. Книги -- у меня не хватает на них терпения. Это чересчур для моих слабеньких мозгов.

-- Ну, в жизни есть масса другого, чем можно заняться, -- ответил я, возвращая ей улыбку. С этими словами я опустил руку и нежно сжал ее колено. В мгновение ока ее рука накрыла мою и передвинула выше, туда, где плоть была мягче и обильнее. Затем, столь же быстро, укоряющим движением оттолкнула ее:

318

обретя форму, будто прежде, чем доверить их внешнему пространству, где звук и значение так часто меняются местами, она обкатывала их во рту. Ее медлительная грация, в которой был привкус чувственности, смягчала траекторию их полета; невесомые, как клубочки пуха, они ласкали мои уши. Ее полное, тяжеловатое тело тяготело к земле, а вот в звуках, излетавших из ее горла, слышался чистый звон колокольчиков.

Она легонько коснулась меня рукой, и тут же, подобно дрессированному тюленю, мое мужское естество воспрянуло, воодушевленное ее ласковым поощрением.

-- Имейте терпение, -- пробормотала она, -- преждевременно возбуждаться вредно.

-- Пошли отсюда, -- сказал я, подавая знак официанту.

Чем меньше разговоров, тем лучше, думал я про себя, собирая свои покупки и следом за ней  продвигаясь к выходу. Бывают же на белом свете такие, подивился я, глядя, как она выплывает наружу через вращающиеся двери. Я уже видел, как она трепещет на кончике моего члена, этакий сгусток цветущей, дурманящей плоти, нуждающейся в удовлетворении и укрощении.

Болтая о том, о сем, мы поравнялись с каким-то отелем, который, судя по всему, был ей хорошо знаком. -- Здесь чисто и уютно, -- сказала она. -- А станет холодновато -- в постели согреемся. -- И нежно взяла меня за локоть.

В номере было уютно, как в гнездышке. Я подождал, пока принесут мыло и полотенца, выдал горничной чаевые и запер дверь на ключ. Она сняла шляпу и меховой жакет
_________
* Хотите? (фр.).

319

и остановилась у окна, готовясь заключить меня в объятия. Что за дивное создание, источающее тепло и негу, точно дерево в цвету! Казалось, стоит чуть прикоснуться к ней, и из нее тут же выпадут семена. Пару секунд спустя мы начали раздеваться. Я присел на край кровати расшнуровать ботинки. Она стоя стягивала с себя одну вещь за другой. Когда я поднял глаза, она стояла в одних чулках. Стояла, не двигаясь, давая мне возможность разглядеть себя во всех деталях. Я встал и снова обнял ее, с наслаждением проводя руками по мягким складкам ее плоти. Она вынырнула из моих рук и, слегка отодвинувшись, с оттенком робости спросила, не слишком ли я разочарован.

-- Разочарован? -- повторил я, не веря своим ушам.:-- Что ты хочешь сказать?

-- Я не чересчур толста? -- спросила она, опустив глаза и стыдливо воззрившись на свой пупок.

-- Чересчур толста? Что за чушь, ты бесподобна. Ты вся как из Ренуара. Она покраснела.

-- Откуда -- откуда?-- переспросила она неуверенно, похоже, впервые в жизни слыша это имя. -- Ты меня разыгрываешь?

-- Ладно, оставим это. Иди сюда, дай мне погладить твою шерстку.

-- Подожди, сначала мне надо подмыться. -- И, присев над биде, добавила: -- А ты ложись. Ты ведь уже готов, не так ли?

320

га; я думал, этому не будет конца. В завершение всего, вытащив его наружу, я убедился, что пребываю в состоянии еще большей эрекции, чем вначале.

Мы встали, подмылись и забрались обратно в постель. Опершись на локоть, я провел другой рукой вверх и вниз по ее телу. Когда Она в полном изнеможении, широко раскинув ноги, повернулась на спину, глаза ее поблескивали как тлеющие угли, а от каждой клеточки кожи отскакивали искорки. На протяжении бесконечно долгого времени мы не произнесли ни слова. Чиркнув спичкой, я закурил сигарету, вложил ей в рот и откинулся на спину, удовлетворенно уставившись в потолок.

-- Мы еще увидимся? -- решился я нарушить молчание.

-- Это от тебя будет зависеть, -- отозвалась она, делая глубокую затяжку. Перевернувшись отложить сигарету, а затем придвинувшись ко мне вплотную и пристально глядя мне в глаза, она вновь заговорила -- с улыбкой, но серьезным тоном -- своим низким, грудным голосом:

-- Слушай, мне надо поговорить с тобой о важном деле. Хочу попросить тебя о большом'одолжении... У меня неприятности, крупные неприятности. Ты бы согласился помочь мне, если я попрошу?

-- Само собой, -- отозвался я, -- но как?

-- Деньгами, -- ответила она тихо и просто. -- Мне нужны деньги... Много. И дозарезу. Не хочу рассказывать на что. Ты уж поверь мне на слово, хорошо?

Я протянул руку и взял со стула свои брюки. Извлек из них бумажные купюры и всю мелочь, какая была в карманах, и вложил ей в ладонь.

-- Вот все, что у меня есть, -- сказал я. -- Это все, что я могу для тебя сделать.

Не глядя она положила деньги на ночной столик и, наклонившись, поцеловала меня в лоб. -- Ты гигант, -- сказала она. Не разгибаясь, она смотрела мне в глаза взглядом, полным какой-то молчаливой, застенчивой признательности, затем поцеловала в губы -- не страстно, но медленно, нежно, как бы стремясь вложить в поцелуй то, чего не умела выразить в словах и не решалась доверить немому языку своего тела.
_________
* Ну и принадлежность у тебя (фр.)

321

Старая история; я испытывал чуть ли не стыд за то, что волею случая еще раз оказался в роли щедрого американца. Произошла чистая случайность, пояснил я ей; если бы не эта случайность, у меня не было бы в карманах столько денег. Она ответила лишь, что это придает моему поступку, моему благородному жесту еще большую ценность.

Я приник лицом к ее груди. Затем скользнул вниз и прижался губами к ее пупку. Затем спустился еще ниже, зарывшись в густую поросль ее волос. Она медленно подняла мою голову вверх и, побуждая меня занять испытанную позицию, проникла языком мне в рот. Мой член отреагировал автоматически: он вошел в нее так же легко и беспрепятственно, как трогается с места автомобиль, когда нажимаешь на стартер. У меня возникла одна из тех долгих, нескончаемых эрекций, какие сводят женщин с ума. Я обладал ею как хотел -- сверху, снизу, сбоку, с намеренной, дразнящей неспешностью буравя своим инструментом содрогающиеся стенки ее штолен, безжалостно попирая его жестким концом их колышащиеся входы. А в завершение -- шутливо обрисовал им полушария ее гру-
__________
* Слишком волнуюсь, вот и все (фр.)
** Знаю я эту песенку (фр.)

322

дей. Ее глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит

-- Ты кончил? -- спросила она.

-- Ну нет, -- отвечал я. -- Сейчас самое время попробовать еще кое-что. -- И, вытащив ее из постели, водрузил на пол в позицию, наиболее удобную, чтобы, заткнув пробоину в корпусе, ликвидировать течь. Просунув руку снизу и не переставая зазывно вилять бедрами, она направила мое естество в требуемое русло. Крепко держа ее за талию, я вогнал его туда до самого основания. -- Ах, ах, чудно, восхитительно, -- бормотала она, вращая тазом в немыслимо ускорившемся темпе. Стремясь продлить удовольствие, я вновь извлек его на свежий воздух, игриво покалывая им ее атласные ягодицы. -- Нет, нет, перестань, -- взмолилась она. -- Вставь его туда, вставь весь, до конца... Я больше не могу. -- Снова, выгнувшись колесом и выставив зад вверх, будто вознамерившись ухватить им люстру, она просунула снизу руку и завладела моим членом. Откуда-то из середины позвоночного столба до меня донесся финальный сигнал; чуть согнув колени, я продвинул его вперед еще на четверть или полдюйма. И вдруг -- хлоп! -- он взорвался взмывающей в небо ракетой.

Когда мы расстались на улице возле писсуара, было уже совсем темно. Я не назначал ей свидания, не поинтересовался даже, где она живет; В случае чего, заключил я, найти ее можно будет в кафе. Когда мы уже разошлись в разные стороны, мне вдруг пришло в голову, что я так и не спросил, как ее зовут. Окликнув ее на ходу, я громко задал свой запоздалый вопрос.

Поравнявшись с Плас Клиши, я внезапно ощутил, что зверски проголодался. Остановился у дверей рыбного ресторана на авеню Клиши, дегустируя вывешенное у входа меню. Мысленно я уже поглощал крабов, устриц, омаров, жареную голубую рыбу, омлет с помидорами, молодую спаржу, ломтики чеддера с хлебом, инжир и орехи, запивая все это прозрачным холодным вином. Пошарив в карманах (так я всегда делаю, входя в ресторан), я наткнулся на единственное жалкое су. -- Черт, -- выругался я про себя, -- уж несколько-то франков она могла мне оставить.

Быстрым шагом я направился домой, надеясь, что смогу
________
* Nice -- Ницца (фр.)

323

отыскать что-нибудь на кухне. От этого места до нашего обиталища в Клиши добрых полчаса ходу. Карл, судя по всему, уже отужинал, но не исключено, что после его трапезы на столе остались кусочки хлеба и полстакана вина. Я шел быстрее и быстрее, и с каждым шагом голод мой усиливался.

Влетев в квартиру, я с первого же взгляда понял, что Карл дома не ужинал. Проинспектировал все что мог, но нигде не обнаружил ни крошки съестного. Не было и пустых бутылок, которые всегда можно сдать. Я выскочил на улицу, вознамерившись воззвать о кредите в маленьком ресторанчике неподалеку от Плас Клиши, где часто бывал. Но только дошел до его дверей, как всю мою решимость будто рукой сняло. Так и не сунув носа внутрь, я машинально двинулся дальше, не имея в голове никакого плана действий, удерживаемый на ногах лишь нелепой надеждой, что чудом набреду на кого-либо -из своих знакомых. Без толку прослонявшись по улицам еще час, я почувствовал такую усталость, что решил вернуться домой и отправиться на боковую. На обратном пути мне вспомнилось, что в этих краях, на внешнем бульварном кольце, обитает мой приятель, эмигрант из России. Уже вечность, как мы с ним не виделись. Что, спрашивается, он подумает, если я ни с того ни с сего свалюсь ему на голову и попрошу о подаянии? Затем мне на ум пришла великолепная идея: заскочить домой, сунуть под мышку пластинки и преподнести их ему в виде подарка. Так будет легче, после вводных околичностей, напроситься на сэндвич или ломтик бисквита. Воодушевившись этой мыслью, я прибавил шагу, хотя и вымотался как собака в своих вечерних пробежках по городу.

324

И все-таки мне как воздух требовался еще кусок хлеба, и требовался безотлагательно. Может, рискнуть воззвать к соседу по этажу? Открыв входную дверь, я на цыпочках вышел на лестницу. Во всем доме царило могильное молчание. Приложив ухо к одной из дверей, я прислушался. Где-то негромко кашлянул ребенок. Мертвое дело. Даже если в квартире кто-нибудь и не спит, у них это не принято. Только не во Франции. Слыханое ли дело, чтобы француз среди ночи постучался в дверь к своему соседу попросить кусочек хлеба? -- Дерьмо, -- пробурчал я сквозь зубы, -- подумать только, какую уйму хлеба выбросили мы в этот бачок для мусора! -- Я мрачно вгрызся зубами в кусок рокфора. Старый и горький, он крошился, как штукатурка, которую обильно поливали мочой. Черт бы побрал эту шлюху Нис! Знай я, где она живет, я мог бы заявиться к ней на дом и выпросить у нее пару-тройку франков. Как я мог дойти до того, чтобы не оставить себе про запас какую-нибудь мелочь? Выбрасывать деньги на

325

проституток -- то же самое, что спускать их в канализацию. Видите ли, ей очень нужно! Дозарезу! Скорее всего, для того, чтобы обзавестись очередным пеньюаром или парой шелковых трусов, которую она себе приглядела в магазинной витрине, прохаживаясь по улице.

Продолжая^ негодовать, я не на шутку распалился. И все потому, что в доме не нашлось лишнего кусочка хлеба. Кретинизм! Чистый кретинизм! В голодной эйфории мне начинали грезиться молочные коктейли с содовой и то, неизменно поражавшее меня обстоятельство, что в Америке на дне миксера всегда оставалось достаточно молока еще на стакан. О чем бы ни заходила речь, Америка всегда предлагала вам больше, чем требовалось. Раздеваясь, я ощупал собственные ребра. Они выпирали наружу, как жесткие стенки аккордеона. Что до Нис, этой упитанной сучки, то она-то явно не страдала от недоедания. Дерьмо, дерьмо, дерьмо -- хватит, ложусь и отключаюсь.

Не успел я проваляться и часа в постели, как услышал, что Карл отпирает входную дверь. Он прошел прямо к себе и затворился в комнате. Мною овладело сильное искушение попросить его выйти на улицу и принести мне сэндвич и бутылку вина. Затем меня осенила более удачная мысль. Встану утром пораньше, пока он еще будет храпеть, и пройдусь по его карманам. Ворочаясь в кровати, я услышал, как он открывает свою дверь, направляясь в ванную. При этом он подхихикивал и с кем-то перешептывался -- судя по всему, с какой-то кралей, подобранной по пути домой.

Когда он вышел из ванной, я громко произнес его имя.

Я объяснил ему, что голоден, смертельно голоден. Есть ли у него при себе какая-нибудь мелочишка?

-- Ни черта нет, -- с готовностью отреагировал он. Но отреагировал непривычным, почти веселым тоном, будто это ровно ничего не значило.

-- Ну хоть франк-то у тебя есть? -- не отставал я.

326

-- Да хватит тебе о франках, -- отмахнулся он, присаживаясь на край кровати с видом человека, намеревающегося доверить собеседнику нечто непреходяще важное. -- Сейчас у нас с тобой забота посерьезнее. Дело в том, что я привел домой девчонку. Беспризорницу. Ей не больше четырнадцати. Только что я ее трахнул. Слышишь, черт тебя побери? Надеюсь, не наградил ее ребенком. Она девственница.

-- Ты хочешь сказать, она была девственницей, -- уточнил я.

-- К черту урожай! -- не выдержал я. -- Можешь мне не расписывать, как вы там объедались. У меня в животе пусто, как в пепельнице в доме у некурящих. Теперь нам придется кормить три рта, а у нас ни одного су.

В этот момент в дверь просунулась девичья голова. Карл вскочил и подвел ее к кровати. -- Это Колетт,-- сказал он;

я протянул ей руку. -- Ну, как ты ее находишь?

Не успел я произнести ни слова, как девушка, обернувшись к нему всем корпусом, испуганным тоном спросила, на каком языке мы говорим.

-- Ты что, неспособна на слух узнать английский? -- отреагировал Карл, одаряя меня взглядом, призванным засвидетельствовать его правоту: говорил же я, мол, тебе, что У нее не все дома.

Зардевшись от смущения, девушка сбивчиво принялась объяснять, что ей сначала показалось, будто мы говорим по-немецки, а, быть может, по-бельгийски.

327

-- По-бельгийски... Да нет такого языка на белом свете! -- презрительно фыркнул Карл. -- Извини, она малость туповата. Но посмотри только на эти грудки! Вполне созрели в четырнадцать-то лет, а? Она клянется, что ей семнадцать, но я ей не верю.

Колетт продолжала стоять на месте, вслушиваясь в звучание неведомого ей языка и, похоже, тщетно силясь осознать, что Карл может изъясняться на любом языке, кроме французского. Наконец она во всеуслышание осведомилась, а француз ли он вообще. Судя по всему, это обстоятельство имело для нее непреходящее значение.

-- Само собой, -- ответил Карл безмятежно. -- Ты что, не слышишь, какой у меня акцент? Или я, по-твоему, шпрехаю как бош? Хочешь, паспорт покажу?

-- Лучше не надо, -- предостерег я, вспомнив, что паспорт у него чешский.

-- Джо, может, поднимешься и кинешь взгляд на простыни? -- продолжал он, обнимая Колетт за талию. -- Боюсь, придется их выбросить. Не могу же отправлять их в прачечную: там подумают, будто я опасный преступник.

-- А ты заставь ее хорошенько их выстирать, -- предложил я шутливо. -- Знаешь, если уж она намерена застрять здесь, ей наверняка найдется у нас много чем заняться.

-- Итак, ты не против того, чтобы она тут осталась? Ты ведь в курсе, это противозаконно. Нас с тобой за это по головке не погладят.

-- Лучше подыщи ей халат или пижаму, -- ответил я, -- ибо если она и дальше будет разгуливать по квартире в твоей рубашке, я ненароком могу забыться и трахнуть ее.

Он взглянул на Колетт и разразился смехом.

-- В чем дело? -- вопросила она с негодованием. -- Вы что, оба надо мной смеетесь? Почему твой приятель не хочет говорить по-французски?

Ее свежее личико просияло детской радостью. Нагнувшись, она чмокнула меня в обе щеки. В тот же миг обе ее грудки выскочили из ворота рубашки и погладили меня по подбородку. Рубашка распахнулась донизу, открывая безупречно сложенное молодое тело.

328

нате, -- проворчал я. -- Если она будет расхаживать в таком виде, я ни за что не отвечаю.

Эскортировав ее к себе, Карл вернулся и опять присел на краешек постели. -- Понимаешь, Джо, -- начал он, -- все это не так просто, и ты должен помочь мне. Мне не важно, что ты с ней будешь делать в мое отсутствие. Ты ведь знаешь, ревность -- не моя добродетель. Но нельзя допускать, чтобы обо всем этом прознала полиция. Если они наложат на нее лапу, ее отправят к родителям. А нас с тобой, всего вероятнее, еще подальше. Проблема заключается в том, что сказать консьержке. Нельзя же изо дня в день запирать ее в доме как собаку. Пожалуй, придется сказать, что это моя кузина, дескать, погостить приехала. Вечерами, когда я на работе, придется тебе выводить, ее в кино. Или просто На прогулку. Она совсем непривередлива, вот увидишь. Ну, дай ей несколько уроков географии или еще чего-нибудь -- у нее ведь ни о чем нет ни малейшего представления. Это и тебя развлечет, Джо. Сможешь вволю попрактиковаться во французском. Да, и вот что еще: по возможности не сделай ей ребенка. Не так уж в настоящий момент я богат, чтобы разбрасываться на аборты. К тому же я и понятия не имею, куда переехал мой доктор-венгр.

Я слушал его, не перебивая. У Карла был особый дар попадать в неловкие положения. Его проблема (а, возможно, и добродетель) заключалась в полнейшей неспособности сказать кому бы то ни было "нет". Подавляющее большинство людей отвечает "нет" на ходу, из чистого инстинкта самосохранения. Карл же всегда "да", "разумеется", "непременно". Под влиянием минутного импульса он готов был связать себя обязательством на всю оставшуюся жизнь, сохраняя, как я подозреваю, внутреннюю убежденность, что в критический момент его вывезет тот же инстинкт самосохранения, который побуждал других произносить немедленное "нет". Ибо, несмотря на все свое великодушие, теплоту, приступы спонтанной доброты и нежности, он оставался самым уклончивым И неуловимым существом, с каким мне доводилось иметь дело. Никто, ни одна сила, земная ли, небесная ли, не могла принудить его сохранить верность собственному слову, коль скоро он решился нарушить ее. А решившись, становился скользким, как угорь, хитрым, коварным, изворотливым, абсолютно аморальным. Он обожал заигрывать с опасностью -- не из врожденной отваги, но потому, что это давало ему возможность оттачивать свою изобретательность, тренироваться в приемах эмоционального джиу-джитсу. Он мог на пари зайти внутрь полицейского участка и ни с того ни с

329

Обнаружив, что сидит без денег. Карл неизменно относил в заклад свою пишущую машинку. Поначалу ему давали за нее четыреста франков -- в те годы сумму немалую. А коль скоро ему частенько приходилось прибегать к такому способу выживания, он холил и лелеял ее, как только мог. Он и сейчас у меня перед глазами: садящийся за стол, тщательно смазывающий и протирающий каждую деталь прежде, чем начать печатать, столь же тщательно закрывающий ее чехлом, окончив работать. Я также замечал, что он испытывал тайное облегчение всякий раз, как сдавал машинку в заклад: это открывало ему возможность взять очередной отгул без гнетущего чувства вины. Но вот деньги протрачивались, безделье начинало угнетать его и он становился раздражительным; именно в такие моменты, клялся Карл, его осеняли самые блестящие идеи. Когда они становились неотступными, принимали навязчивый характер, он покупал маленькую записную книжку и прятался куда-нибудь в уголок, где заносил их на бумагу самой дорогой паркеровской ручкой, какую я когда-либо видел. Он никогда не признавался мне, что тайком делает заметки; нет, возвращался в дом мрачный и взбудораженный, заявляя, что опять потерял день ни за понюшку табаку. А когда я советовал ему пойти в редакцию, где он работал ночами, и воспользоваться одной из стоящих там машинок, изобретал тысячи резонов, почему это было совершенно невозможно.

330

Да, странная птица был Карл. В отличие от большинства он мог разложить по полочкам, как пружинки швейцарских часов, собственные чувства и подвергнуть их внимательному рассмотрению.

Для художника кризисные состояния столь же -- а, быть может, и более -- творчески плодотворны, как и благополучные. Любые переживания обогащают его и в конечном счете могут пойти на пользу. Карл относился к тому типу художников, которые опасаются превысить меру предоставленного в их распоряжение. Он отдавал предпочтение не расширению пределов опыта, а хозяйственному рационированию уже имеющегося. И потому стремился сузить поток своего вдохновения до тонкой струйки.

Ведь даже когда мы пребываем в состоянии неподвижности, жизнь непрерывно открывает перед нами новые сокровища, новые ресурсы. В ее приходной книге не существует такой статьи, как замороженные активы.

Иными словами, Карл, неведомо для него самого, постоянно обкрадывал себя. Он прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы остаться на прежнем месте и не сделать шаг вперед. И когда этот шаг все-таки делался -- в жизни или в творчестве, -- все его существование приобретало призрачный, галлюцинативный оттенок. Его настигало -- причем в самый неподходящий момент, момент, когда он был в наименьшей степени готов к этому, -- то самое, что он больше всего страшился пережить или выразить. Поэтому в самой сердцевине его смелости' таилось отчаяние. Его поведение, даже писательское, подчас напоминало метания загнанной в угол крысы. Окружающие недоумевали, откуда он черпал отвагу для того-то и того-то, что говорил или делал. Им было невдомек, что он постоянно пребывал на распутье, с которого нормальный человек делает шаг к самоубийству. Для Карла самоубийство выходом не было. Будь он в силах покончить самоубийством и запечатлеть это событие на бумаге, такой вариант его бы вполне устроил. Он не раз жаловался, что и представить себе не

331

может, какая сила, не считая какой-нибудь вселенской катастрофы, способна  поставить предел его бренному существованию. И констатировал это не тоном человека, до краев переполненного жизнью; нет, в его голосе звучали интонации механизма, заведенного так, чтобы не допускать ни малейшей утечки питания, часовщика, поставившего себе целью, чтобы часы никогда не остановились.

Когда я вспоминаю о времени нашей совместной жизни в Клиши, оно представляется мне разновидностью райских кущ. Тогда перед нами всерьез стоял только один вопрос -- пропитаться. Все остальные невзгоды были мнимые. То же самое я говорил и ему -- в те моменты, когда он принимался сетовать на рабский жребий, якобы выпавший на его долю. В ответ он нарек меня неизлечимым оптимистом. Но это был не оптимизм -- это было глубинное осознание того, что, несмотря на то, что мир продолжает деловито рыть себе могилу, еще есть время радоваться жизни, веселиться, совершать безумства, работать или не работать.

Этот период продолжался добрый год. И за этот год я написал "Черную весну", объездил на велосипеде оба побережья Сены, наведался в Миди и в Страну замков и, наконец, устроил себе и Карлу бешеный пикник в Люксембурге.

332

Возникла на нашем пути и еще одна девушка (ей нас представила Жанна) -- на вид сама невинность, но коварная, как змея. Зацикленная на преданиях о принцессе Покахонтас, она причудливо (а на мой вкус -- просто нелепо) одевалась. Уроженка столицы, она была любовницей знаменитого поэта-сюрреалиста -- факт, о котором нам довелось узнать много позднее.

Вскоре после знакомства мы столкнулись с ней при весьма странных обстоятельствах: застав ее разгуливающей в полном одиночестве вдоль линии оборонных укреплений. Иными словами, в месте мало подходящем -- и даже не на шутку подозрительном -- для прогулок в ночные

333

часы. С какой-то непонятной рассеянностью ответила она на наше приветствие. Казалось, она узнает наши лица, но начисто забыла, где и когда мы познакомились. И непохоже было, чтобы это ее сколько-нибудь занимало. Судя по всему, наше общество значило для нее ни больше ни меньше, нежели общество любого, кому случилось бы оказаться рядом. Она не сделала попытки завязать с нами разговор;

ей необходима именно эта сумма. Впору было заключить, что она перечисляет, чем следует заполнить буфетную полку: "Вам, де, понадобятся яйца, масло, хлеб, может быть, чуточку джема". И вот -- нате вам, без пафоса, без эмоций: -- Любым способом: сверху, сзади, в рот -- как пожелаете, меня все устраивает, -- заявила она, отхлебывая чай с видом герцогини на благотворительной ярмарке. -- Между прочим, у меня еще крепкая и красивая грудь, -- продолжала наша посетительница, расстегнув блузку и демонстрируя соблазнительное полушарие. -- В Париже полно мужчин, готовых расстаться с тысячью франков, лишь бы со мной переспать, только мне лень их выискивать. Короче, моя такса двести франков, ни больше ни меньше. -- Взглянув на книгу, лежащую рядом на столе, она минуту помолчала, потом заговорила тем же бесстрастным тоном: -- Я тоже пишу стихи, я их вам покажу. Возможно, они получше этих. -- И кивнула в сторону томика, который удостоила лишь беглым взглядом.

Услышав это. Карл, стоявший в дверях, начал судорожно объяснять мне знаками, что у нашей гостьи не все дома. Девушка, рывшаяся в сумке в поисках своих стихов, внезапно подняла глаза и, поймав его полный замешательства взгляд, без тени смущения, спокойно и хладнокровно кон-

334

статировала, что мой приятель не в своем уме. -- У вас есть биде? -- спросила она, не меняя интонации. -- Я взяла с собой одно стихотворение; прочту вам чуть попозже. В нем воссоздан сон, который приснился мне на днях. -- С этими словами она встала и не спеша сняла блузку и юбку. -- Скажи своему другу, чтоб был готов, -- обратилась она ко мне, выдергивая заколку из волос. -- Я начну с него.

Тут Карл невольно вздрогнул. Судя по всему, ее манера себя вести путала его все больше и больше; в то же время он с трудом сдерживался, чтобы не разразиться гомерическим хохотом.

-- Подожди минутку, -- проговорил он. -- Сначала выпей, потом вымоешься. Глоток не помешает. -- Он проворно извлек из буфета бутылку и налил ей полный стакан. Она опорожнила его залпом, точно стакан воды.

Не успела она скрыться за дверью ванной, как Карл преобразился. Он хохотал как одержимый, хохотал и не мог остановиться. Все дело заключалось в том, что он был до смерти напуган и не мог этого скрыть.

-- Пожалуй, воздержусь, -- сказал он. -- А то еще откусит, чего доброго... Слушай, давай-ка уберем ее отсюда. Дам ей пятьдесят франков и посажу в такси.

-- Вряд ли она так легко отпустит тебя на покаяние, -- заметил я, наслаждаясь его растерянностью. -- У нее дело на уме. К тому же, если она действительно не в себе, может, она и не вспомнит о деньгах.

335

Я облачился в пижаму и залез в постель. Однако время шло, а она никак не появлялась из ванной. Мы оба забеспокоились.

-- Сходи узнай, что там с ней,--сказал я Карлу.

-- Сам сходи, -- отозвался он. -- Я ее боюсь. Поднявшись, я постучал в дверь ванной.

-- Войдите, -- отозвалась она тем же ровным, невыразительным голосом.

Я открыл дверь. Раздетая донага, она стояла ко мне спиной. Запечатлевая губной помадой на стене очередной из своих шедевров.

Мне не оставалось ничего другого, как призвать на помощь Карла.

-- Ну, совсем сбрендила, -- выдавил я из себя. -- Расписывает стены своими стихами.

336

в него, -- в состоянии транса. Ни малейшей вероятности того, что на обратном пути ей взбредет в голову выяснять его местонахождение, я не допускал.

337

-- Посмотри, есть ли в сумке пистолет, -- выдохнул Карл, не давая ей подняться с земли. Я рывком стянул сумку со стола и тут же убедился, что револьвера в ней нет и в помине; одновременно я выхватил оттуда обе кредитки и накрыл их пресс-папье.

-- Принеси-ка водички, да поживее, -- сказал Карл. -- По-моему, у нее сейчас начнется припадок.

Я подбежал к умывальнику, доверху наполнил графин водой и выплеснул ей на голову. Она фыркнула, отряхнулась, дернулась всем корпусом, точно вытащенная из воды рыба и, выдавив из себя кривую улыбку, проговорила:

Слава богу, подумал я про себя, наконец-то мы от нее избавимся. И наказал Карлу: -- Не спускай с нее глаз. Пойду соберу ее тряпки. Придется одеть ее и посадить в машину.

Мы вытерли и одели ее со всем тщанием, на какое были способны. Однако меня не покидало смутное ощущение, что прежде, чем нам удастся выпроводить ее из квартиры, она успеет выкинуть еще какой-нибудь фортель. Или вдруг, скажем, ни с того, ни с сего поднимет крик на улице?

По очереди, ни на миг не выпуская из поля зрения нашу беспокойную посетительницу, мы наскоро оделись. И уже были готовы выйти, как она вспомнила о забытом на столе листке бумаги -- своем неоконченном стихотворении. Нырнув за ним из-под наших рук, она, естественно, заприметила и выглядывавшие из-под пресс-пасье злополучные кредитки.

-- Мои деньги! -- завопила она.

-- Ну, не глупи, -- отвечал я спокойно, положив руку ей на предплечье. -- Или ты всерьез считаешь, что с нас станется тебя ограбить? Твои -- у тебя в сумке.

Смерив меня быстрым, пронизывающим взглядом, она опустила глаза.

-- Ну, вот видишь, -- сказал Карл, поворачивая ее в сторону двери. -- Это ты здорово придумал, Джо, -- добавил он по-английски, пока мы спускались по лестнице.

-- Где ты живешь? -- спросил он, подзывая такси.
______________
* Ну, хватит, уже все в порядке... позвольте мне уйти (фр.)
** Извините меня Сегодня вечером я что-то такая нервная (фр.)

338

-- Нигде, -- ответила она. -- Я устала. Скажи ему, чтоб высадил меня у гостиницы, первой попавшейся.

Карл, казалось, был тронут. -- Хочешь, мы тебя проводим? -- спросил он.

-- Нет, -- отозвалась она. -- Хочу спать.

-- Ну, пошли, -- вмешался я, дернув его за рукав. -- Теперь с ней все в порядке.

Захлопнув дверцу, я помахал ей на прощанье. Карл с озадаченным видом смотрел вслед удаляющейся машине.

-- Что на тебя нашло? Тревожишься о том, где она приземлится? Не волнуйся: если она не в себе, ей не понадобятся ни гостиница, ни деньги.

-- Да, -- невозмутимо проговорил я, -- хорошо, что я заранее прознал, где ты хранишь свои капиталь.

-- Ты хочешь сказать, это были мои деньги? -- переспросил он, внезапно начиная понимать, что я имею в виду.

-- Ничего не поделаешь, Джо, -- проронил он после долгой паузы, -- нас неуклонно влечет к себе вечная женственность. Великое творение "Фауст".

С этими словами он отошел к стене, прислонился к ней и вдруг согнулся вдвое, обессилев от сотрясавшего его смеха.

-- А я-то, я-то льстил себе мыслью что быстро шевелю мозгами, -- заговорил он, отдышавшись. -- Да по сравнению с тобой я чистый простофиля... Решено: завтра же найдем им достойное применение. Поедим где-нибудь как следует. Свожу-ка я тебя для разнообразия в настоящий ресторан.

-- Да, между прочим, -- поинтересовался я, -- а как ее стихи? Стоят чего-нибудь? Я ведь так и не удосужился с ними познакомиться. Я имею в виду те, что она накорябала в ванной.

-- Одна толковая строчка была, -- ответил он. -- Все остальное -- лунатический бред.

--Лунатический? Полно, нет такого слова в английском.

339

-- Револьвера? Да не было же никакого револьвера.

-- Представь себе, был, -- отозвался он с кривой усмешкой. -- Я спрятал его в хлебнице.

-- Так, значит, это ты первым прошелся по ее сумке?

-- Да знаешь, мне понадобилась мелочишка, -- промямлил он, понурив голову, будто и сейчас испытывал неловкость по этому поводу.

-- Не верю, -- отрезал я. -- Тебе понадобилось что-то другое.

-- У тебя светлая голова, Джо, -- тут же отреагировал он, повеселев, -- но временами ты кое-что упускаешь из вида. Помнишь, как она присела по маленькому делу -- там, на крепостном валу? Она попросила меня подержать ее сумку. Внутри я нащупал что-то твердое, похожее на пистолет. Тогда я не подал виду, тебя не хотел путать. А вот двинулся ты домой, тут-то до меня и дошло по-настоящему. Когда она вышла в ванную, я открыл сумку и обнаружил там револьвер. Заряженный. Вот, полюбуйся на пули, если не веришь...

Я смотрел на них в полном отупении. Холодный пот бежал у меня по спине.

-- Ну, значит, она и впрямь свихнулась, -- с трудом выговорил я, подавляя вздох облегчения.

--Нет, -- возразил Карл, -- вовсе нет. Она работала под свихнувшуюся. И в стихах ее нет и намека на безумие;

они лунатические. Должно быть, ее просто загипнотизировали. Кто-то погрузил ее в сон, вложил в руку пистолет и отправил добывать две сотни франков.

-- Но это же чистейший бред! -- воскликнул я. Карл молчал. Прошелся по тротуару, не поднимая головы, и несколько минут не раскрывал рта.

-- Одного не могу понять, -- заговорил он наконец, -- что побудило ее так быстро забыть о пропаже револьвера? И что ей помешало, когда ты лгал ей в лицо, просто-напросто раскрыть сумку и удостовериться, что ее деньги в целости и сохранности? Сдается мне, Джо, она знала, что револьвер у нее стянули, да и деньги впридачу. Похоже, не кого-нибудь, а нас с тобой она так перепугалась. А сейчас, правду сказать, и мне становится страшновато. Знаешь что, пойдем переночуем куда-нибудь в гостиницу? А завтра съездим куда-нибудь... ну, просто снимемся на несколько дней.

Не говоря друг другу ни слова, мы развернулись и быстрым шагом двинулись по направлению к Монмартру. Страх не давал нам остановиться...

340

341

оказать ему посильную помощь. -- Я весь измочален,; -- жаловался он. -- У моей недоделанной мозги набекрень. Только этим местом она и соображает.

-- Ну и что же ты там будешь делать? -- спросил я ее однажды.

-- Делать? -- переспросила она в недоумении. -- Ничего. Просто жить.

Какая мысль! Какая здравая мысль! Я отчаянно завидовал ее невозмутимости, ее праздности, ее беззаботности. Мне хотелось вовлечь ее в долгий разговор на эту тему -- в разговор о блаженстве ничего не делать. Такого рода идеал до той поры был мне неведом. Для того, чтобы он осуществился, надо обладать либо абсолютно пустым, не отягощенным ни малейшим грузом, либо, наоборот, исключительно богатым, зрелым умом. Но мне представлялось, что обладать ничем не отягощенным умом предпочтительнее.

Наблюдать, как Нис ест, само по себе было удовольствием. У нее был дар извлекать максимум чувственного наслаждения из каждого глотка, каждого кусочка того или иного кушанья или блюда, к выбору которых она относилась с неизменной тщательностью; Поясню: под словом "тщательность" я отнюдь не имею в виду озабоченность числом поглощаемых калорий или наличием витаминов. Нет, ее целью был выбор блюд, в наибольшей степени отвечавших ее вкусу, в полной мере согласовавшихся с ее натурой, ибо Нис смаковала пищу. В ее случае трапеза могла тянуться до бесконечности, неустанно сдабриваемая ее здоровым, доброжелательным юмором, ее все больше и больше заражавшей окружающих беззаботностью, все ярче и ярче разгоравшимся огоньком ее неистребимого оп-

342

Вот какие грезы рождались в моем воображении после дней, проведенных с Нис на лоне природы.

А каким удовольствием было разжиться кругленькой суммой, чтобы затем, в момент прощания, передать ее в руки Нис! Сопровождать ее в поездках -- скажем, в Оранж или в Авиньон. По-бродяжьи выкинуть на ветер месяц-другой, купаясь в теплых волнах ее сладострастной лени. Стараться услужить ей во всем, в чем только можно, и при этом ощущать на себе биотоки испытываемого ею наслаждения.

По ночам, лишенный ее общества (в это время суток она принадлежала клиентам), я одиноко бродил по улицам, проводя часы в затерявшихся в переулках небольших барах или маленьких подвальных кафе, где другие девушки трудолюбиво и уныло ткали однообразную пряжу той же профессии. Случалось, от нечего делать я останавливал свой выбор то на одной, то на другой из них, хотя к каждому из подобных общений для меня неуловимо примешивался привкус пепла.

343

Однажды, вернувшись глубоко за полночь, я обнаружил, что забыл ключ. Громко постучал в дверь, но безрезультатно Подумал: опять она пустилась в свои целомуд-

344

Карл впал в уныние. Он не сомневался, что днем к нам заявилась полиция и увела Колетт с собой. -- Ну, теперь уж они заявятся за мной, -- мрачно проронил он. -- Это конец.

В знак такого развития событий мы решили прошвырнуться по окрестностям. Было начало четвертого. Плас Клиши совсем опустела, если не считать нескольких баров, работавших круглосуточно. Шлюха с деревянной ногой несла вахту на своем обычном месте по соседству с Гомон Палас: собственная постоянная клиентура не давала ей соскучиться без дела. Неподалеку от Плас Пигаль, бок о бок с такими же любителями ночного уюта, мы сели перекусить. Наведались в маленький дансинг, где работала наша подружка-гардеробщица, но он как раз закрывался. Затем поднялись вверх по улице к Сакр-Кер. У церковных врат задержались, вглядываясь в океан разноцветных огней, озарявших город. В ночную пору Париж делается необъятным. Искусственное освещение скрадывает острые очертания домов и неприбранность улиц. Ночью, когда вы взираете на него с Монмартра, Париж раскрывает свою истинную магию; он -- словно драгоценный камень, со дна хрустального кубка переливающийся всеми гранями.

С наступлением рассвета, подавляя писательское воображение, пленительно преображается и сам Монмартр. Его беловатые стены вспыхивают розоватым светом. Чувственной свежестью, кажется, напоены гигантские буквы на рекламных щитах, краснеющих и синеющих на фоне блед-
_____________
* С добрым утром, мадам Урсель, как вы себя чувствуете сегодня?       COLOR="#800000">(фр.).

345

ных фасадов домов. На обратном пути мы столкнулись с группкой юных монахинь, гуськом шествовавших по улице со столь непорочным, столь благостным, столь неприступным видом, что мы устыдились самих себя. А чуть позже дорогу нам пересекло стадо коз, нестройно спускавшихся по пологому склону; за ними трусил какой-то толстый недоумок, время от времени исторгавший жиденькие звуки из своей дудочки. На до всем царило ощущение несбыточной умиротворенности, нездешнего покоя; наступающее утро таило в себе утренний аромат четырнадцатого столетия.

И вот на пороге с обескураженным и одновременно негодующим видом возник Карл. -- Слушай, она не оставляла где-нибудь у тебя свои часы? -- спросил он. -- Часы ее найти не могут.

-- Не могут? Кто не может? -- переспросил я.

-- Ее мать... А кто мужчина, не знаю. Скорее всего, частный сыщик. Зайди на минуту, я тебя представлю.

Мать Колетт оказалась поразительно интересной дамой средних лет с безукоризненными манерами, лицо и фигура которой являли несомненные следы былой красоты. Вид мужчины в строгом, неярких тонов костюме безошибочно свидетельствовал о его причастности к юридическому сословию. Все говорили понизив голос, будто в присутствии покойника.

Я моментально почувствовал, что мое появление не осталось без внимания.

-- Пишете на французском? -- продолжал он допрос. В ответ я скорбно посетовал что, несмотря на то, что вот уже пять или шесть лет живу во Франции и неплохо знаком с французской литературой, время от времени даже пытаюсь ее переводить, давние пробелы в моем образовании, увы, не позволили мне освоить великолепный

язык, на котором говорят в этой стране, в той мере, какая необходима для беспрепятственного творческого самовыражения.

Мне пришлось призвать на помощь все мое красноречие, дабы произнести в подобающе корректном тоне эту льстиво-высокопарную тираду. Дальнейшее, однако, показало, что моя изысканная обходительность не осталась втуне.

-- Разумеется, -- ответил я и возвратился к себе, чтобы вновь погрузиться в хаос спонтанного машинописного творчества.

Не успела закрыться за нашими непрошенными гостями дверь, как Карл ворвался ко мне в комнату и заключил
_______________
* Ну, ну (фр.).

347

-- А ты шикарно ввернул это о Гермесе Трисмегисте, -- перебил я его. -- Как тебя угораздило наплести такое?

-- А мать? Что она говорила?

348

Итак, едва подошла к концу эта эпопея, как на горизонте показались танцовщицы-англичанки, затем девушка из бакалейной лавки, помешавшаяся на уроках английского, потом Жанна, а в промежутках -- наша подруга-гардеробщица и еще шлюха из тупика за кафе "Веплер" -- из "капкана", как мы его прозвали, ибо пробраться домой этим проулком в ночную пору и все свое принести с собой было не легче, нежели целым и невредимым пройти сквозь строй.

А потом уж пришел черед сомнамбулы с револьвером, из-за которой несколько дней мы просидели как на иголках.

После очередной затянувшейся до утра посиделки за алжирским вином (его, помнится, было невообразимое количество) Карл и выдвинул свою идею блицэкскурсии -- так, на пару-тройку дней -- по тем историческим местам европейского континента, в которых мы еще не бывали. На стене в моей комнате висела большая карта Европы; по ней-то мы лихорадочно шныряли, стремясь уразуметь, на какое расстояние можем позволить себе отъехать с учетом критического положения наших финансов. Сначала нам взбрело в голову посетить Брюссель, однако чуть позже мы без сожаления похоронили этот проект. Бельгийцы -- народ неинтересный; в этом выводе мы обнаружили полную солидарность друг с другом. Приблизительно во столько же должна была обойтись поездка в Люксембург. Мы были порядком на взводе, и Люксембург представлялся
___________
* Хорошо, мадам, как прикажете (фр.)

349

Спустя несколько часов мы пересекли границу в отделанном изнутри полированным деревом и обитом роскошным плюшем купе железнодорожного состава, которому предстояло доставить нас в опереточное государство, издавна вызывавшее у меня непритворное любопытство. В Люксембург мы прибыли около полудня, толком не проспавшись и не протрезвившись. Мы плотно пообедали в отеле, воздали должное труду местных виноградарей и завалились на боковую. Незадолго до шести нехотя поднялись и выбрались на воздух. Перед нами лежала мирная, тучная, беззаботная земля, до краев напоенная звуками немецкой музыки; с лиц ее обитателей, казалось, никогда не сходило выражение дремотного, бессмысленного блаженства.

Прошло не слишком много времени прежде, чем мы завязали дружбу с Белоснежкой -- главной достопримечательностью привокзального кабаре. Белоснежке было около тридцати пяти лет; у нее были длинные, соломенного цвета волосы и живые голубые глаза. В этих местах она появилась всего неделю назад и уже изнывала от скуки. Мы опрокинули с нею пару коктейлей, несколько раз провальсировали по залу, поставили выпивку всем оркестрантам (все это составило несуразно мизерную сумму), а затем пригласили ее совместно отужинать. Хороший ужин в хорошем отеле обошелся нам во что-то столь же анекдотическое -- по семь-восемь франков с носа. Швейцарка по национальности, Белоснежка была недостаточно смекалиста -- или, напротив, слишком добродушна, -- чтобы заставить нас всерьез раскошелиться. В голове у нее вертелась только одна мысль -- не дай бог опоздать на работу. Когда мы вышли из ресторана, уже стемнело. Наугад двинувшись в сторону, противоположную центру, мы без труда отыскали укромное местечко на побережье, где и показали ей, из какого теста сделаны. Она отнеслась к этому так же, как к коктейлю, -- с нерушимым добродушием и попросила заглянуть попозже вечером в кабаре; там у нее была подружка, которая, по ее убеждению, не могла нам не

350

понравиться. Мы сопроводили Белоснежку до ее рабочего места, а затем предприняли более основательную попытку ознакомиться с городом.

Он продолжал глазеть на нас, всем видом являя полное недоумение. Тут пришла очередь Карла пустить в ход изысканный набор сочных выражений на арго, который сделал бы честь королю парижских клоак.

Договорив это, он чуть не задохнулся: его буквально распирало от смеха. Похоже, в этот момент обескураженному владельцу кафе пришло на ум, что перед ним -- пара буйно помешанных. Безудержно хохоча и корча немыслимые гримасы, мы в конце концов выкатились на улицу.
__________________
* "Кафе, куда заказан вход евреям" (нем.).
** "Кафе, где не подают лимбургеров" (нем.).

351

А тугодумного болвана хватило только на то, чтобы без сил опуститься на стул и вытереть пот со лба.

Пройдя вверх по улице два десятка шагов, мы встретили сонного полицейского. Карл приблизился к нему, вежливо приподнял шляпу и на безукоризненном немецком сообщил, что минуту назад мы вышли из "арийского кафе", где завязалась какая-то потасовка. Он убедительно просит блюстителя порядка поторопиться, поскольку -- тут Карл доверительно понизил голос -- владелец кафе впал в бешенство и вполне способен кого-нибудь убить. Страж закона степенно, с сознанием своего должностного статуса поблагодарил его и не спеша двинулся в сторону кафе. На углу, завидев такси, мы попросили подвезти нас к гранд-отелю, который заприметили несколько часов назад.

Сказать по правде, перед нами лежала плодородная, беззаботная, словно ходом планет обреченная на устойчивое процветание земля, все население которой было добродушно, участливо, сердобольно, терпимо. И, однако, на ней неуловимо давали себя почувствовать какие-то болезнетворные вирусы. Что-то, что ощущаешь в воздухе, остановившись у края болота. В самой доброте люксембуржцев было нечто ненатуральное, исподволь подрывавшее силу их духа.

352

Все, что их всерьез волновало, -- это с какой стороны намазан маслом их хлеб насущный. Для них не было проблемой добывать его в поте лица, вот они и оказались мастерами в том, как его умаслить.

В глубине моей души зрело неподдельное отвращение. Нет уж, лучше подыхать как вошь в Париже, нежели накапливать жирок здесь, на соках тучной земли, раздумывал я про себя.

-- Вот что, давай двинем восвояси. Может, нам повезет, и Париж наградит нас добрым, старым триппером, -- сказал я, заметив, что Карл впал в состояние крайней апатии.

-- Что?'О чем это ты? -- вытаращил он глаза, медленно приходя в себя.

-- Да, -- был неумолим я, -- пора выбираться отсюда. Это место смердит. Люксембург -- то же, что Бруклин, только сильнее кружит голову и быстрее всасывается в кровь. Вернемся в Клиши и ударимся в загул. Надо поскорее отбить этот привкус во рту.

Меня снедало искушение остановить на улице первую попавшуюся шлюху. -- Трахну ее, с триппером, без триппера, со всем, что в ней есть, -- думал я. -- Черт побери, заполучишь триппер -- по крайней мере, будет что вспомнить. А то из этих люксембургских влагалищ текло одно жирное молоко.

Карл, впрочем, был не столь однозначен по части того, чтобы в очередной раз заработать триппер. Его член и так зудит, поведал он мне доверительно. У него не было ясности в вопросе, кто именно им его наградил -- коль скоро это был действительно триппер, как подозревал мой приятель.

-- Ну, если у тебя и так триппер, то ты, ничем не рискуя, можешь попробовать еще раз, -- ободряюще напутствовал я его. -- Схватил двойной заряд -- поделись им с другими. Надо заразить весь континент! Лучше уж нормальная венерическая болезнь, чем кладбищенские тишь да гладь. Теперь мне понятно, на чем зиждется цивилизация: на пороке, болезни, лжи, воровстве, похоти. Черт

353

побери, французы -- великая нация, даже если от них взял начало сифилис. И пожалуйста, никогда не проси меня впредь наносить визиты в нейтральные страны. Нет у меня больше желания общаться с коровами -- в человеческом или любом ином обличье.

Я до того возбудился, что готов был оприходовать монахиню.

С таким боевым настроением мы и ступили на пол маленького дансинга, где обитала наша подруга-гардеробщица. Было чуть-чуть за полночь, и веселье только набирало темп. К стойке бара присосалась тройка-четверка шлюх и пара надравшихся мужиков -- само собой разумеется, англичан. И, судя по всему, педиков. Мы протанцевали несколько танцев, а затем нас принялись осаждать шлюхи.

Просто поразительно, сколь многое позволено во французском баре при всем честном народе. В глазах проститутки любой, кто говорит по-английски -- мужского ли, женского ли пола, -- непременно извращенец. Француженка никогда не станет выдрючиваться, чтобы привлечь к себе внимание иностранца, так же как тюлень никогда не станет домашним животным, хоть обучи его выполнять цирковые номера.

354

нило чашу: не сходя с места, я кончил ей прямо в руку.

В полном изнеможении Карл опустился на табурет; утолок сорочки игриво торчал наружу из проема его брюк. Девица вызвалась застегнуть ему ширинку. И вдруг передумала: распахнув ее донизу и вытащив на свет божий предмет его гордости, присосалась к нему губами. Судя по всему, это было уже чересчур. В мгновение ока рядом возник метр, строгим тоном уведомивший, что нам придется либо умерить пыл, либо покинуть это заведение. Что до девиц, то обрушиваться на них у него, похоже, и в мыслях не было: он просто добродушно пожурил их, как расшалившихся детишек.

Мы настроились было тут же убраться восвояси, но помешала Адриенна: она настояла, чтобы мы остались до закрытия дансинга. Как заявила это особа, она намерена сопроводить нас домой.

И вот, когда мы наконец подозвали и загрузились в такси, выяснилось, что в машине нас пятеро. Карл склонен был без лишних церемоний тут же высадить одну из девиц, но так и не смог решить, которую. По пути мы накупили сэндвичей, сыру, оливок и изрядное количество выпивки.

-- Ну и конфуз же будет, когда они узнают, что у нас почти не осталось денег, -- негромко заметил Карл.

-- Все к лучшему, -- отозвался я, -- тогда, может, разбегутся пораньше. Я до смерти устал. Все, что мне нужно, -- это принять ванну и забраться в постель.

Едва мы вломились в квартиру, я разделся и открыл кран в ванной. Девицы сгрудились на кухне, накрывая на стол. Стоило мне, однако, влезть в ванну и взять в руки мыло, как откуда ни возьмись Адриенна и одна из ее подружек. Нашим гостьям взбрело в голову, что не худо бы и им сделать то же самое. Быстро стянув себя тряпье, Адриенна нырнула в воду следом за мной. Вторая тоже

355

разделась, подошла и остановилась у края. Адриенна и я сидели визави, касаясь друг друга скрещенными ногами. Вторая девица, перегнувшись всем корпусом, принялась внимательнейшим образом изучать мою анатомию. Откинувшись назад в расслабляюще горячей воде, я позволил ей обхватить мыльными пальцами мое естество. Тем временем Адриенна вся ушла в исследование собственного влагалища, как бы давая понять: "Ничего, ничего, пусть себе поиграется; когда надо будет, я выхвачу у нее из рук этот предмет".

К этому моменту я настолько возродился, что готов был выкинуть что угодно. Почувствовав желание облегчиться, я тут же проделал это, не вылезая из ванны. Девицы пришли в ужас. Судя по их реакции, я позволил себе нечто неуместное. Внезапно наших гостий обуял демон подозрительности. А собираются ли им платить? Если да, то сколько? Когда Карл невозмутимо объявил, что у нас на двоих осталось девять франков, ни больше ни меньше, поднялся форменный бедлам. Потом они угомонились, решив, что им отпустили очередную шутку -- шутку в дурном вкусе, вроде того, чтобы помочиться в ванну. Мы, однако, были непоколебимы. Тогда они поклялись, что им никогда еще не доводилось встречать таких, как мы -- бессовестных, бесчеловечных, бесчестных.

-- Вы -- пара грязных бошей, -- изрекла одна.

Адриенна предпринимала отчаянные попытки спасти

356

положение. Казалось, я так и слышу, как она старается измыслить выход.

-- Может быть, выпишете им чек? -- спросила она. На это Карл громко расхохотался. Он собрался уже во всеуслышание объявить, что у нас и книжки-то чековой нет, как я, предотвратив поток его красноречия, заговорил: -- Пожалуй, это мысль... Как насчет того, чтобы каждой из вас выписать по чеку? -- Не тратя слов, я зашел в комнату Карла и извлек оттуда его старую чековую книжку. Прихватил также его роскошное паркеровское перо и, вернувшись, протянул все это обладателю.

И тут-то Карл явил очередной пример своей изворотливости. С блеском демонстрируя на публику свое законное недовольство тем, что я распоряжаюсь его чековой книжкой и вообще влезаю в его дела, он проронил сквозь зубы:

-- Вот-вот, всегда так. -- Все это, разумеется, по-французски, дабы быть услышанным нашими посетительницами. -- За все эти фокусы неизменно расплачиваюсь я. Почему бы тебе для разнообразия не выписать пару-тройку чеков?

На этот призыв я, сделав подобающе пристыженную мину, ответствовал, что не могу, ибо счет мой пуст. Тем не менее он еще упирался -- точнее, делал вид, что упирается.

-- А почему бы им не подождать до завтра? -- спросил он, поворачиваясь к Адриенне. -- Они что, нам не доверяют?

-- С какой стати мы должны вам доверять? -- вознегодовала одна из девиц. -- Минуту назад вы делали вид, что у вас нет ни гроша. Теперь хотите, чтобы мы подождали до завтра. Э, нет, так не пойдет.

-- Ну, раз так, можете все убираться, -- отрезал Карл, швыряя чековую книжку на пол.

-- Ну, конечно, -- отозвалась она. -- Это не так уж много.

-- Ты всегда так говоришь, -- проворчал Карл. -- Кончай ломать комедию, -- сказал я ему по-анг-

357

лийски. -- Выписывай чеки и пусть убираются к чертям собачьим.

-- Пусть убираются? Что? Ты хочешь, чтобы я выписал им чеки, а потом показал на дверь? Ну нет, сэр, за свои денежки я намерен получить то, что мне причитается, даже если эти чеки ни к черту не годны. Ведь они-то этого не знают. И если мы просто так, за здорово живешь их отпустим, заподозрят что-то неладное.

Про себя я молился, чтобы они ограничились показухой, а не заставляли нас проходить через все стадии стопроцентного траха. Я был весь измочален. Вымотан как бездомная собака. Потребуются сверхъестественные усилия, чтобы вызвать у меня хотя бы отдаленное подобие эрекции. Что до Карла, то он вел себя так, будто в самом деле только что раздал направо-налево три сотни франков. За них он намеревался получить свой фунт мяса, и этот фунт должен был быть обильно сдобрен пряностями.

Пока они обсуждали между собой частности, я забрался в постель. Внутренне я столь дистанцировался от творившегося под самым носом, что немедленно задремал и мне привиделся рассказ, который я начал писать несколько дней назад и к которому предполагал вернуться сразу же, как проснусь. Это был рассказ об убийстве топором. Быть может, стоит свести описание к минимуму, всецело сосредоточившись на фигуре алкоголика-убийцы, которого я оставил у обезглавленного тела нелюбимой жены? Врезать в зачин газетную заметку о преступлении, а затем, оттолкнувшись от нее, развернуть собственную версию убийства -- с момента, когда голова скатывается со стола? Это

358

как нельзя лучше ляжет в ряд, размышлял я, с линией безрукого, безногого инвалида, по вечерам раскатывающего по улицам на низенькой платформе на колесиках -- так, что голова его оказывается вровень с коленями идущих. На этом фабульном витке мне как воздух требовалось что-то пугающее, ибо я загодя припрятал в рукаве бесподобный фарсовый ход, каковой, по моему разумению, должен был стать превосходной завязкой ко всей истории.

Нескольких секунд, подаренных мне забытьем, оказалось достаточно, чтобы ко мне вернулось настроение, напрочь утраченное в день, когда к нам снизошла наша сомнамбула -- наша своенравная принцесса Покахонтас.

-- Они спрашивали, не наберется ли у вас мелочи им на проезд. Они далеко живут.

-- В Менильмонтане, -- ответила Адриенна.

-- Подай-ка мне карандаш и бумагу -- вон оттуда, со стола, -- попросил я.

-- Менильмонтан... Менильмонтан... -- повторял я машинально, набрасывая ключевые слова: "резиновые колесики", "деревянные галоши", "пробковые протезы" и тому подобное.

-- Что ты делаешь? -- зашипела Адриенна, резко дергая меня за руку. -- Что на тебя нашло?

359

Спустя целый геологический период наши гостьи удалились. На прощание Адриенна одарила меня воздушным поцелуем -- жест столь нежданный, что я поймал себя на том, что с любопытством вглядываюсь в изгиб ее руки. Вот она плывет от меня вдаль по коридору, в конце которого ее всосет темная воронка дымохода; рука еще видна, еще согнута в приветствии, но уже так тонка, так мала, так преображена расстоянием, что превратилась в соломинку
____________
* Господи, да он спит (фр.)

360

Колесики, ноги, скатывающаяся со стола голова... Все к лучшему. Завтра будет таким же, как сегодня, только лучше, свежее, богаче оттенками. Человечек на низенькой платформе бултыхнется в воду с причала. И всплывет на поверхность с селедкой в зубах. Да не с какой-нибудь, а с маасской.

Опять чувство голода. Я поднялся посмотреть, не завалялся ли где-нибудь недоеденный сэндвич. Стол оказался девственно пуст. Рассеянно двинулся в ванную, намереваясь заодно отлить. На полу нашли себе пристанище два ломтика хлеба, кусочки раскрошившегося сыра да несколько подпорченных оливок. Судя по всему, выброшенных за непригодностью.

361

сигареты. Увы, остались только бычки. Выбрал самый длинный и чиркнул спичкой. Какой восхитительный аромат! Не то что эти надушенные опилки из Штатов! Настоящий, крепкий табак. Это синий "голуаз", который так любит Карл, сомневаться не приходится.

Итак, о чем я раздумывал?

Усевшись за кухонный стол, я с комфортом водрузил на него ноги... О чем, в самом деле?

Сколько ни старался, не мог ни вспомнить, ни сосредоточиться. Слишком уж хорошо мне было.

В конце концов, с какой стати вообще о чем-то думать?

На подоконнике чирикнула ранняя пташка. В сладком дремотном тумане мне припомнилось, что много лет назад я вот так же встречал рассвет в Бруклине. Встречал в какой-то другой жизни. Отнюдь не исключено, что мне больше никогда не доведется побывать в Бруклине. Ни в Бруклине, ни на Канарских островах, ни на Шелтер-Айленде, ни на мысе Монток, ни в Секакусе, ни на озере Покотопаг, ни спуститься по Неверсинк-ривер; не доведется отведать ни моллюсков с беконом, ни копченой трески, ни устриц с прибрежий горных рек. Странно: можно копошиться на дне помойной ямы и воображать, будто ты -- дома. Пока кто-нибудь не прогогочет над ухом: "Миннегага" -- или: "Уолла-Уолла". Дом. Дом -- это то, где ты обитаешь. Другими словами, гвоздь, на который вешаешь шляпу. Далеко, сказала она, подразумевая: в Менильмонтане. Разве это далеко? Вот Китай -- он действительно далеко. Или Мозамбик. Малютка, а как насчет того, чтобы всю жизнь перемещаться в пространстве? Париж вреден для здоровья. Может, в том, что она сказала, и впрямь есть доля истины. Почему бы тебе для разнообразия не пожить в Люксембурге, крошка? Какого черта, на земле -- тысячи обитаемых мест. Остров Бали, например. Или Каролинский архипелаг. Это сумасшествие -- все время клянчить и клянчить денег. Деньги, деньги. Нет денег. Куча денег. Да,

362

Я оторвал зад от сиденья, зевнул во весь рот, потянулся, доплелся до кровати.

Плотный, запоминающийся, бодрящий, весь высвеченный каким-то мистическим синим сиянием сон. Я обнаружил себя в тех коварных глубинах, на которых то ли из чувства блаженного восторга, то ли из чувства немого изумления растворяешься, утрачиваешь форму, превращаешься в чистый эмбрион. Каким-то непостижимым сновидческим инстинктом я сознавал, что мне предстоит сделать гигантское усилие. Многократные попытки всплыть на поверхность изнуряли, изматывали, отнимали последние силы. На какие-то доли секунды мне удавалось раскрыть глаза: сквозь густую пелену я прозревал комнату, в которой спал, но тело мое пребывало где-то неизмеримо глубже, в пенящейся океанской бездне. В этом галлюцинативном движении вверх, движении вопреки всему было что-то непередаваемо чувственное. Втянутый водоворотом в жерло по видимости бездонного кратера, я падал все ниже и ниже, влекомый невидимой твердью, на которой я поджидал сам себя. Поджидал, ощерясь, как акула. Затем медленно, очень медленно начал подниматься -- невесомый, как проб-

363

ка, и скользкий, как рыба, но без плавников. Всплытие оказалось несказанно трудным делом. И уже почти вынырнув на поверхность, я почувствовал, как меня, восхитительно беспомощного, снова засасывает в пустоту бездонной воронки, откуда спустя бессчетные световые эры моей воле, собравшись в стальной комок, суждено будет вынести меня на поверхность, как затонувший буй...

Я проснулся от гомона птиц, чирикавших мне прямо в уши. Комнату больше не окутывал влажный туман; контуры ее стен были четки и узнаваемы. На столе примостилась, ожесточенно оспаривая друг у друга хлебную крошку, пара воробышков. Опершись головой на локоть, я следил, как они просвистели крыльями к закрытому окну. Выпорхнули в прихожую, затем влетели обратно, заметавшись в поисках выхода.

Это было в полдень на третий или четвертый день весны...

ПОВЕСТЬ

Я повстречался с нею у кафе "Мариньян", что на Елисейских Полях.

В те дни я с трудом обретал самого себя, расставшись с Марой с Острова святого Людовика. Разумеется, мою избранницу звали иначе, но на этих страницах я предпочитаю именовать ее так: в конце концов она была родом из этих мест, и по пустынным улочкам этого острова я бродил темными вечерами, чувствуя, как в мою душу все глубже вторгается ржавое лезвие одиночества.

Только благодаря тому, что несколько дней назад она подала о себе весть (а ведь я уже утвердился в мысли, что утратил ее навсегда), я почувствовал себя в силах рассказать обо всем этом. Правда, теперь, когда мне впервые открылись некоторые обстоятельства этой истории, она выглядит намного сложнее.

Замечу в скобках, что вся моя жизнь, стоит лишь взглянуть на нее со сколько-нибудь отдаленной дистанции, сводится к одному неустанному поиску той единственной Мары, которая поглотила бы всех остальных, сообщив значимую реальность их существованию.

Элиана была молода, стройна, привлекательна; придирчивому критику впору было отметить лишь легкий пушок, росший у нее над верхней губой, да невероятное множество родинок, усеивавших ее кожу в самых разных местах. Первое время мой приятель был склонен считать, что эти дефекты лишь составляют выгодный контрапункт ее красоте; однако по мере того, как Карл начинал тяготиться

367

Элианой, их наличие стало делаться для него источником раздражения, зачастую оказываясь предлогом для язвительного подтрунивания, порой заставлявшего ее болезненно кривить брови. Впрочем, как ни странно, в слезах Элиана казалась прекраснее, чем когда-либо. В ее лице, когда оно было омыто слезами, проступала уверенная зрелая женственность, какую трудно было заподозрить в субтильном создании неопределенного пола, некогда воспламенившем воображение Карла.

Муж Элианы и Карл были давними друзьями. Познакомились они в Будапеште, где первый сначала спас Карла от голодного прозябания, а затем снабдил деньгами для переезда в Париж. Однако признательность, которую испытывал к нему Карл, тотчас сменилась насмешливостью и презрением, стоило последнему убедиться в его глупости и эмоциональной глухоте. Спустя десять лет они случайно столкнулись на одной из парижских улиц. Последовало приглашение к обеду. Карл, разумеется, и не помыслил бы ответить на него согласием, не помахай его давнишний знакомец в воздухе фотографией своей молодой жены. Карл тут же воспылал. По его словам, запечатленная на портрете женщина напомнила ему девушку по имени Марсьенн -- героиню рассказа, над которым Карл в то время работал.

Мне хорошо' запомнилось, что по мере того, как становились дольше и продолжительнее тайные свидания Карла с Элианой, история Марсьенн шла по восходящей, обогащалась, обрастала плотью новых подробностей. С Марсьенн он виделся всего три-четыре раза, впервые повстречав ее в Марли, где та прогуливала свою выхоленную борзую. Четвероногая спутница Марсьенн и впрямь заслуживает упоминания, ибо на ранней стадии создания данной истории она -- по крайней мере, для меня -- обладала гораздо большей степенью реальности, нежели та женщина, к которой, как предлагалось заключить читателю, проникся страстью автор рассказа. С появлением Элианы в существовании Карла образ Марсьенн обрел конкретность;

он даже не преминул наделить свою героиню родинкой внизу подбородка -- одной из многих украшавших кожу Элианы и той самой, которая, по его заверениям, с каждым поцелуем лишь умножала пыл его любовных желаний.

И вот уже несколько месяцев у Карла были практически неограниченные возможности прикладываться губами к любой из бесчисленных родинок Элианы, включая и самую интимную -- на левой ляжке, во взрывоопасном соседстве с пахом. Увы, эти родинки утратили для него

368

былую неотразимость. История Марсьенн была дописана, а вместе с нею канула в небытие и его страсть к Элиане.

В день, когда он уговорил меня составить ему компанию, Карл был не в настроении. Утром он получил от Элианы телеграмму, где говорилось, что она взяла выходной и ждет его у себя как можно раньше. Он предполагал появиться в ее краях около четырех, намереваясь вскоре после обеда отбыть оттуда вместе со мной. Мне же надлежало изобрести благовидный предлог, каковой обеспечил бы ему возможность удалиться без скандала.

По прибытии я не без удивления обнаружил, что в доме обитают не двое, а трое детей; оказывается, Карл упустил Из вида поставить меня в известность, что у Элианы с мужем был еще один отпрыск -- младенческого возраста. Забыл по чистой рассеянности, заверил меня он. Не могу сказать, чтобы царившая в доме атмосфера вполне отвечала представлению о любовном гнездышке. Возле каменных ступеней у подъезда, выходившего в грязный, унылый двор, стояла детская коляска; обитатель ее заливался плачем во всю мочь своих легких. Внутри повсюду были развешены детские пеленки. Окна широко распахнуты наружу; по квартире летало множество мух. Старший из детей называл Карла папой, что вызывало у моего друга живейшее раздражение. Он грубо приказал Элиане убрать детей с

369

глаз долой. При этих словах она чуть не разрыдалась. Тогда Карл обратил ко мне один из своих излюбленных, исполненных беспомощности взглядов, как бы призывая меня в свидетели: -- Ну, вот, началось... Сам понимаешь, надолго ли меня хватит?

Загнанный в угол, он попробовал испытать диаметрально противоположную тактику: принялся изображать подчеркнутое благодушие, потребовал поставить на стол выпивку, усадил детей к себе на колени, начал читать им стишки, то и дело, буднично и без видимой заинтересованности похлопывая Элиану по мягким частям, словно стремясь убедиться в сохранности купленного по случаю окорока. В своей демонстрации наигранной веселости он зашел еще дальше: не выпуская из рук стакана, знаком велел Элиане приблизиться, запечатлел сочный поцелуй на месте его любимой родинки, а затем, заговорщически подмигнув мне, запустил свободную руку в проем ее блузки и извлек на свет божий левую грудь своей сожительницы, достоинства каковой тут же, не утрачивая прежнего хладнокровия, и предложил мне объективно оценить.

Почувствовав повисшее в комнате напряжение, я вызвался вывести детей, включая и младенца в коляске, на свежий воздух. Карл тут же встрепенулся: похоже, мое исчезновение со сцены (по крайней мере, в данный момент) не входило в его планы. Из его гримас и жестов, обращаемых ко мне за спиной Элианы, я уловил лишь, что необходимость немедленно приступить к исполнению лю-

370

371

доставив любовникам выяснять свои отношения без свидетелей.

В таком настроении мы всегда пели немецкие песни. Включалась и Элиана, хотя она и презирала немецкий. Теперь Карл вел себя совсем по-иному. Ни следа прежней суетливости. Судя по всему, недавний трах доставил удовольствие обоим, на дне его желудка спорили друг с другом три или четыре аперитива, его воодушевляло здоровое чувство голода. Не говоря уже о том, что все ближе подступала ночь, а с ней -- конец его супружеской вахты. Иными словами, все обстояло как нельзя лучше.

372

В ходе ужина, оказавшегося прекрасным, мы перешли к вещам странным и неординарным. Карл, с пиететом относившийся к собственному гурманству, имел обыкновение сдабривать прием пищи, особенно когда она была ему по вкусу, каким-нибудь ни к чему не обязывающим разговором. Стремясь избежать всего сколь бы то ни было серьезного (и, следовательно, грозившего внести диссонанс в процесс его пищеварения), мой приятель любил, готовясь проглотить очередной кусок или сделать очередной глоток вина, предварить его отрывистой, никак не связанной с предыдущим обменом мнениями репликой. Так и на сей раз: само собой разумеющимся тоном он заявил, что недавно познакомился с девушкой -- шлюхой или нет, он не имеет ни малейшего понятия, да и какое это имеет значение? -- которую намерен мне представить. И, не дав мне открыть рта для дальнейших расспросов, добавил: -- Она как раз твоего типа.

-- Знаю я, какие тебе нравятся, -- продолжал он, явно намекая на Мару с Острова святого Людовика. -- Так вот:

эта -- гораздо лучше, -- заключил он. -- Не волнуйся, я обо всем позабочусь...

373

Надо отдать Карлу должное: когда дело касалось вещей, проверка которых не предусматривала каких-либо чрезвычайных действий: вроде того, чтобы встать из-за стола в разгаре дружеского застолья или как-то еще нарушить привычный ритм вечерних развлечений, -- его прогнозы так часто сбывались, что окружающим невольно казалось, что по их спинам стекает холодный пот, когда на моего друга, что называется "накатывало". То, что начиналось

374

как досужая причуда или подобие циркового розыгрыша, нередко оборачивалось страшной, леденящей кровь стороной. Если, скажем, случалось новолуние (я не раз замечал, что эти озарения Карла были таинственно связаны с теми или иными фазами луны), тогда во всей атмосфере вечера ощущалось нечто зловещее. Карл, например, совершенно не выносил, когда на него внезапно падал лунный свет. -- Вот он, вот он! -- истерически взвизгивал он, будто завидев привидение. И долго бормотал потом: -- Это не к добру, не к добру, -- машинально потирая руки и расхаживая взад-вперед по комнате с опущенной головой и полуоткрытым ртом, из которого, как кусок красной фланели, безжизненно свешивался его язык.

К счастью, в тот вечер, о котором я рассказываю, луны не было, а если и была, ее неверное сияние еще не проникло внутрь маленького дворика, куда выходили окна тесного приюта Элианы. И единственным итогом возбужденного состояния Карла стало то, что он в энный раз принялся во всех подробностях рассказывать о грехопадении недалекого супруга своей избранницы. Эта комическая история, как мне довелось узнать впоследствии, вполне соответствовала истине. Источником его злоключений явились две таксы, на которых с вожделением поглядывал муж Элианы. Увидев, как они непринужденно разгуливают по округе -- без поводка и вне поля зрения хозяина, -- он, не довольствуясь сбытом фальшивых банкнот, составлявшим постоянный источник его благосостояния, решил приманить их к себе, чтобы потом -- разумеется, за определенную мзду -- возвратить законному владельцу. И вот в одно прекрасное утро, услышав звонок в дверь и обнаружив за ней французского полицейского, он просто онемел от неожиданности. Надо же: как раз в этот момент он кормил своих собачек. Нет необходимости добавлять, что к этому времени он успел так к ним привязаться, что напрочь забыл о награде, каковую первоначально вознамерился получить. Что за жестокий удар судьбы, размышлял он: подвергнуться аресту за то, что проявил доброту к животным... История эта воскресила в памяти Карла множество других происшествий, свидетелем которых он был, деля крышу в Будапеште с будущим мужем Элианы: глупых, нелепых, какие могли приключиться только с недоумком, как именовал его мой приятель.

К концу ужина Карл преисполнился такого благодушия, что ему вздумалось чуточку подремать.. Видя, что он захрапел, я распрощался с Элианой и откланялся. Никаких определенных намерений у меня не было. Я не спеша прошел несколько кварталов до площади Этуаль, затем маши-

375

нально свернул на Елисейские Поля в сторону Тюильри, рассчитывая где-нибудь по пути выпить чашку кофе. Наевшись и выпив, я основательно подобрел и чувствовал себя примиренным со всем миром. Праздничный блеск и гомон Елисейских Полей странным образом контрастировали с тишиной безлюдного дворика, где у входа в жилище Элианы притулилась детская коляска. Меня не только напоили и накормили до отвала; в виде исключения я был хорошо одет и обут. Помню, в тот день мне до блеска начистили башмаки.

Мне вдруг вспомнилось, как пять или шесть лет назад я впервые появился на Елисейских Полях. Тогда, посидев в кинематографе и выйдя наружу в прекрасном настроении, я решил прогуляться и опрокинуть стаканчик прежде, чем отправиться на боковую. В маленьком баре на одной из окрестных улочек в одиночестве выпил несколько коктейлей. С бокалом в руке вспомнил своего старого бруклинского друга и подумал, как здорово было бы, окажись он в этот момент рядом со мной. Вступил с ним в мысленный диалог и, продолжая его, сам не заметил, как оказался на асфальте Елисейских Полей. Слегка охмелев и не на шутку расчувствовавшись, я озадаченно озирался по сторонам, обнаружив, что нахожусь среди деревьев. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, двинулся к путеводным огням кафе. На подходе к Мариньяну рядом со мной возникла попутчица -- статная, энергичная, с манерами знатной дамы шлюха; тараторя без умолку, она тут же без особых проволочек вцепилась мне в локоть. В то время я знал не больше десятка слов по-французски и, дезориентированный мигающими бликами уличных огней, подступавшими отовсюду деревьями, одурманенный весенними ароматами, ощущая внутри приятное тепло от выпитого, оказался совершенно беспомощен. Я понял: мне крышка. Понял: теперь уж меня обдерут как липку.

Я сделал неуклюжую попытку замедлить шаг, добиться с нею хоть какого-то понимания. Помню: мы вдвоем стояли на тротуаре, а напротив нас сияла, искрилась, переливалась нарядным людом открытая площадка "Кафе Мариньян". Помню: она встала между мною и толпой и, не переставая что-то тараторить, расстегнула на мне пальто и решительно взяла быка за рога, зазывно шевеля уголками губ. И тут окончательно пали последние бастионы робкого сопротивления, какое я вознамерился было оказать. Несколько минут спустя мы были с ней в комнате безымянного отеля, где, не успел я и слова вымолвить, она сосредоточенно и со знанием дела приникла ртом к моему, уже не сопро-

376

тивлявшемуся естеству, предварительно очистив мои карманы ото всего, кроме случайной мелочи.

Перебирая в памяти детали этого происшествия и последовавшие за ним смехотворные походы в американский госпиталь в Нейи (где я поставил себе целью излечиться от существовавшего лишь в моем воображении сифилиса), я внезапно заметил в нескольких шагах девушку, стремившуюся обратить на себя мое внимание. Она остановилась и молча ждала, пока я подойду к ней, словно ни секунды не сомневалась в том, что я возьму ее под руку и как ни в чем не бывало продолжу прогулку по проспекту. В точности это я и сделал. Даже не потрудившись замедлить шаг, когда поравнялся с нею. Ведь, казалось, нет ничего более естественного под луной, нежели на традиционное:

"Привет, куда вы направляетесь?" -- ответить: "Да в общем никуда, давайте зайдем куда-нибудь и выпьем".

377

И вот м-р Уинчелл растворился в безвозвратном прошлом; давно был проеден и чек, который он подарил Маре, отплывая за океан. Проеден с поразительной быстротой, ибо не успел м-р Уинчелл сесть на пароход, как на горизонте замаячил Рамон. Мадридец, он намеревался открыть там свое кабаре, но разразилась революция и ему пришлось взять ноги в руки; так удивительно ли, что в Париже он оказался гол как сокол? Судя по отзыву Мары, Рамон тоже был свой в доску; она безраздельно доверяла ему. Но скоро и он сгинул без следа. Не имея ни малейшего понятия в том, в каком направлении "сгинул" Рамон, Мара, тем не менее, была убеждена, что в один прекрасный день ее избранник даст о себе знать и они будут вместе. И ничто не могло поколебать ее в этой уверенности, хотя вот уже больше года от него не было вестей.

378

диционным: "Через десять минут она будет стоять на перекрестке такой-то и такой-то улиц".

379

ее заверениям, она уже по горло пресытилась этим ремеслом.

Ощутив голодный спазм и слегка задрожав, она поплотнее запахнула на шее свою нелепую, обносившуюся горжетку. Ее предплечья покрылись гусиной кожей, а в улыбке проступило что-то жалкое и в то же время отважно-небрежное. Не желая дольше длить ее муки, я готов был тут же подняться с места, но она, казалось, не может остановиться. И конвульсивный поток слов, лившихся из ее горла, безотчетно соединился в моем сознании с мыслью о еде -- той, в которой она так отчаянно нуждалась и которую, скорее всего, ей суждено тут же извергнуть на ресторанную скатерть.

-- Человеку, которому достанусь я, очень повезет, -- внезапно донеслось до меня. Моя собеседница замолчала, положив руки на стол ладонями вверх. И попросила меня хорошенько вглядеться в них.

-- Вот что делает с тобой жизнь, -- вырвалось у нее.

-- Но вы красивы, -- искренне и горячо возразил я. -- И ваши руки меня ни в чем не разубедят.

Она осталась при своем мнении, прибавив задумчиво:

380

у нее назначено свидание с одним набитым деньгами старикашкой. Не исключено, конечно, что он уже смылся, но проверить все же не мешает. Если он еще там, можно чуточку подзаработать. Она обслужит его по-быстрому и как можно скорее вернется. Я сказал, чтобы обо мне она не тревожилась.

-- Не торопись и вытяни из старого павиана все, что сможешь, -- напутствовал ее я. -- Мне спешить некуда. Я подожду тебя здесь. Только не забудь: у нас с тобой ужин на очереди.

К моему удивлению не прошло и десяти минут, как она вернулась. Разочарованная и повеселевшая одновременно.

-- Мужики редко держат свое слово, -- заметила она. Само собой, за исключением м-ра Уинчелла. М-р Уинчелл-- тот вел себя по-другому. -- Он всегда выполнял свои обещания, -- сказала она. -- Пока не отбыл за океан.

Молчание м-ра Уинчелла не на шутку озадачивало ее. Договорились, что он будет регулярно писать ей, но с момента отъезда прошло три месяца, а она не получила от него ни строки. Она пошарила в сумочке, надеясь отыскать там его визитную карточку. Может быть, если я, на моем английском, напишу за нее письмо, он ответит? Но карточка так и не обнаружилась. Ей, правда, запомнилось, что живет он в помещении какого-то клуба атлетов в Нью-Йорке. По ее словам, там же обитает и его супруга. Подошел гарсон; она заказала еще чашку черного кофе. Было уже одиннадцать, а, быть может, и больше, и я всерьез засомневался, что нам удастся попасть в простой, недорогой ресторанчик из числа тех, что она имела в виду.

381

Вне зависимости от того, сколь многое в рассказе Мары было плодом фантазии, я сознавал: чувства ее честны и неподдельны. Стремясь хоть как-то облегчить ее положение, я предложил ей -- пожалуй, не слишком осмотрительно -- все деньги, что у меня были с собой, намереваясь тут же встать и распрощаться. У меня не было никаких задних мыслей: просто хотелось дать ей понять, что она не обязана терпеть мое присутствие в благодарность за такую малость, как ужин. Даже намекнул, что, быть может, ей стоит побыть одной: прогуляться по улицам, напиться, выплакаться. Намекнул так деликатно и тактично, как только умел.

И все же она не обнаружила стремления расстаться со мной. В ней явно боролись противоречивые импульсы. Она уже забыла, что голодна и замерзла. Несомненно, в ее сознании я уже пополнил ряды тех, кого она любила, кому отдавалась телом и душой, -- и тех, кому, по ее словам, суждено было запомнить ее навсегда.

Ситуация становилась столь щекотливой, что я вынужден был попросить ее перейти на французский: не хотелось, чтобы все нежное, хрупкое, интимное, что, рождаясь в ее душе, находило выход наружу, обезображивалось, облекаясь в ее чудовищный костариканский английский.

В такси, по пути к Авеню Ваграм, похоже, ее совсем развезло. -- Куда вы меня везете? -- спросила она, будто нас занесло в какую-то неизвестную и нежилую часть города. -- Всего-навсего въезжаем на Авеню Ваграм, -- отозвался я. -- Что с тобой? -- Она озадаченно огляделась вокруг, словно для нее было новостью само существование улицы с таким названием. Потом, уловив мой недоумеваю-

382

Мы уже проехали место, в которое я намеревался ее пригласить. Перегнувшись к водителю, я попросил его развернуться. Когда мы вышли из машины, она глазам своим не поверила. Мы стояли у входа в большое кафе на склоне Мариньяна. Из зала доносились звуки оркестра. Чуть ли не силой я втолкнул ее внутрь.

Сделав заказ, Мара извинилась и вышла: ей надо привести себя в порядок. И только когда она вернулась за стол, мне впервые бросилось в глаза, как плохо она одета. Я устыдился, что заставил ее появиться в столь ярко освещенном месте. В ожидании заказанных телячьих котлет она, вооружившись длинной пилочкой для ногтей, занялась маникюром. На некоторых лак уже облупился, и оттого ее пальцы казались еще некрасивее, чем были на самом деле. Но вот принесли первое, и она на время отложила пилочку в сторону. Рядом с ней она выложила на стол гребенку. Намазав маслом ломтик хлеба, я протянул его ей; она покраснела. Быстро покончила с супом, затем с опущенной головой, как бы стыдясь, что проявляет на людях такой зверский аппетит, в мгновение ока расправилась с хлебом. И вдруг подняла глаза и, порывисто схватив меня за руку, проговорила:

-- Послушайте, Мара все помнит. То, как вы говорили со мной сегодня, мне этого никогда не забыть. Для меня это дороже, чем если бы вы подарили мне тысячу франков. Слушайте, мы этого еще не касались, но... словом, если у вас есть желание... я хочу сказать...

-- Я понимаю, -- перебила она меня горячо. -- У меня и в мыслях не было обесценивать ваш благородный поступок. Мне ясно, что вы имеете в виду. И все-таки, если вдруг вам захочется навестить Мару, -- тут она принялась что-то судорожно искать в сумочке, -- я хочу сказать, вы
______________
* Господи, подождите минутку, подождите, прошу вас (фр.). 383

Я вновь всмотрелся в название улицы. А мне-то казалось, что я хорошо знаю этот квартал... Чем пристальнее вглядывался я в крупные буквы на обрывке бумаги, тем сильнее подозревал, что ни в этом, ни в любом ином квартале Парижа таковой не существует. С другой стороны, разве удержишь в памяти имена всех улиц...

-- Так, значит, ты полька?

На это я ничего не ответил, и затронутая тема иссякла так же быстро, как и возникла.

Интересно, как она себя поведет, если я на пару минут исчезну? Движимый любопытством, я заказал кофе, а затем, извинившись, отправился в клозет. Когда я вернулся в зал, она с безмятежным спокойствием попыхивала сигаретой; стороны, похоже, успели прийти к обоюдному соглашению. Мужчина с головой погрузился в чтение своей газеты. Казалось, в условия заключенного между ними договора входит, что он терпеливо выждет, пока Мара закончит все дела со мной.

Когда вновь подошел гарсон, я осведомился о времени. Без малого час, объявил он. -- Уже поздно, Мара. Мне пора двигаться, -- сказал я. Положив руку на мою, она понимающе улыбнулась. -- Вам нет нужды играть со мной в эти игры, -- отозвалась она. -- Думаете, я не поняла, зачем вы выходили из зала? Вы так добры со мной, прямо не знаю, как вас отблагодарить. Посидите еще немножко, прошу вас. Можете не торопиться: он подождет. Я преду-

384

предила его... Послушайте, а может быть, мы чуть-чуть пройдемся? Хочется еще поговорить, прежде чем мы расстанемся, можно?

Мы молча побрели по пустой улице. -- Вы ведь не сердитесь на меня, правда? -- спросила она, взяв меня за

руку.

-- Нет, Мара, не сержусь. Вовсе нет.

-- Вы, наверное, в кого-то влюблены? -- заговорила она, помолчав.

-- Да, Мара, я влюблен.

сильными пальцами она впивалась в мое предплечье, словно стремясь облечь в тактильную азбуку прикосновения то невыразимое, что были бессильны донести до меня ее слова.

И вдруг, в самый разгар этого душераздирающего словоизвержения, смолкла. -- Обними меня покрепче, -- попросила она. -- И поцелуй -- поцелуй как тогда, в машине. -- Мы стояли в подворотне огромного пустующего особняка. Прижав Мару к стене, я стиснул ее как обезумевший. Ощутил, как сомкнулись на мочке моего уха ее зубы. Обняв меня за пояс, она что было сил притянула меня к себе. -- Мара умеет любить. Мара сделает для тебя

386

-- Слушай, Мара, -- спросил я, -- а что если он тебя не дождется?

-- О, дождется, -- ответила она едва слышным голосом.

387

Слова Карла вновь и вновь всплывали в моей памяти. Я поднял голову; в небе повисла луна -- не голубовато-серебристая, а ядовито-ртутного цвета. Она медленно плыла в океане замерзшего жира. Вокруг нее в пустоту разбегались огромные, устрашающие кровавые круги. Как громом пораженный, я застыл на месте. Задрожал всем телом. И вдруг без повода, без причины, без предупреждения, словно кровь из лопнувшей артерии, из меня хлынул плач. Я разревелся как ребенок.

Спустя несколько дней я вынырнул в еврейском квартале. Разумеется, ни в окрестностях Сен-Поль, ни в любом ином округе Парижа не отыскалось той улицы, которую она указала на обрывке салфетки. Справившись по телефонной книге, я убедился, что в городе не один, а несколько отелей носят названное ею имя; однако все они помещались на значительном отдалении от квартала Сен-Поль. Меня это не удивило, скорее озадачило. Честно говоря, с момента, когда я устремился в бегство по темной безлюдной улице, я не часто вспоминал о ней.

Само собой разумеется, об этом происшествии я не преминул рассказать Карлу. Выслушав меня, он изрек две вещи, прочно запечатлевшиеся в моей памяти.

-- Надеюсь, ты понял, кого она тебе напоминает? Когда я признался, что нет, он рассмеялся. -- Пораскинь мозгами, -- напутствовал он меня, -- и поймешь.

Другое замечание как нельзя более точно характеризовало моего друга:

-- Я наверняка знал, что тебе кто-то встретится. Между прочим, в момент твоего ухода я вовсе не спал: я только делал вид. Скажи я тебе наперед, что тебя ожидает, ты бы просто выбрал другой маршрут. Всего лишь ради того, чтобы доказать мне, что я неправ.

В еврейский квартал я попал в субботу после обеда. Направлялся-то я, собственно, на Плас де Вож, каковую и ныне считаю одним из прекраснейших мест в Париже. Однако в субботний день ее без остатка оккупировала детвора. Между тем Плас де Вож создана для другого: это место, которое навещаешь в вечерний час, достигнув полного примирения с самим собой, дабы насладиться безбрежным одиночеством. Плас де Вож -- что угодно, только не детская площадка; это приют воспоминаний, тихая обитель исцеления, где набираешься сил.

Напутствие Карла всплыло в моем сознании, когда я проходил под аркой в сторону Фобург-Сент-Антуан. И в тот же миг меня осенило. Я вспомнил, кого мне неуловимо напомнила Мара: конечно же, Мару с острова святого Людовика, вошедшую в мою жизнь под именем Кристины.

388

Поскольку до отхода поезда оставался час с лишним, мы отпустили пролетку и присели на парапет возле арки. В тот вечер на Плас де Вож, помню, царило необычайное оживление: парижане пели, дети кружились вокруг столиков, хлопая в ладоши, опрокидывали стулья, случалось, падали наземь и тотчас же бодро вскакивали на ноги. Неожиданно запела и Кристина -- запела какую-то простенькую песенку, выученную еще в детстве. Окружающие узнали мелодию и принялись подтягивать. Никогда еще она не была так красива. Казалось немыслимым, что через час она сядет на поезд и навсегда пропадет из моей жизни. В тот вечер, покидая площадь, мы источали вокруг себя ауру такого безоблачного веселья, что непосвященному впору было заключить, будто нас ждет медовый месяц...

На рю де Розьер, что в еврейском квартале, я задержался у малюсенькой лавчонки по соседству с синагогой, где торговали селедкой и солеными огурцами. Девчонки-продавщицы, розовощекой толстушки, радостно улыбавшейся мне при каждом появлении, в этот раз не было. А ведь не кто иной как она во время оно (помню, я был тогда вместе с Кристиной) напророчила, что нам необходимо как можно скорее пожениться; в противном случае, предостерегла толстушка, обоим придется здорово пожалеть.

-- Она уже замужем, -- ответил я смеясь.

-- Ты думаешь, вместе мы будем счастливы?

-- Вы будете счастливы только друг с другом. Вы предназначены друг для друга; что бы ни случилось, вам нельзя расставаться.

И вот я снова в том же квартале, прокручивая в памяти подробности странного давнего разговора и теряясь в до-

389

Быть может, Мара была ниспослана мне в напоминание, что мне не суждено быть счастливым, пока я снова не обрету Кристину...

Неделей позже в доме танцовщицы-индуски меня познакомили с поразительно красивой молодой датчанкой, только что прибывшей из Копенгагена. Женщина определенно не "моего типа", она, тем не менее, была обворожительна, иначе не скажешь.'Этакая ожившая дева-воительница из скандинавских легенд. Естественно, за ней увивались все кому не лень. Не давая повода заключить, что обращаю на нее заинтересованное внимание, я, однако, не выпускал ее из поля зрения, терпеливо выжидая

390

удобного случая. Наконец мы оказались бок о бок друг с другом в небольшой комнатке, где смешивали коктейли. К этому времени все, исключая самое танцовщицу, были порядком навеселе. Держа в руке бокал, датская красотка расслабленно прислонилась к стене. В ее ледяном самообладании появилась маленькая брешь. Судя по виду, она не стала бы возражать против некоторого нарушения регламентов. Увидев, как я приближаюсь, она с соблазнительной гримаской осведомилась: -- Так это вы тот писатель, который пишет ужасные книги? -- Я не удостоил ее ответом. Отставил бокал и с ходу отрезал ей путь к отступлению короткой очередью слепых, грубых, не допускающих возражений поцелуев. С силой оттолкнув меня, она высвободилась. Но не рассердилась. Напротив, интуиция подсказывала мне, что с моей стороны ожидается еще одна атака на ее неприступную добродетель. -- Не здесь, -- проговорила она, не понижая голоса.

Тем временем девушка-индуска начала свой танец; гости чин-чином расселись по местам. Молодая датчанка, которую, как выяснилось, звали Кристина, вытащила меня на кухню под пустяковым предлогом, что ей, дескать, нужно помочь с сэндвичами.

-- Знаете, я ведь замужем, -- сказала она, как только мы остались наедине. -- И у меня двое детей. Двое прекрасных детей. Вы любите детей?

-- Я люблю вас, -- отозвался я, без лишних церемоний вновь давая волю рукам и запечатлев на ее лице жадный поцелуй.

-- Скажите: женились бы вы на мне, -- перешла она в наступление, -- будь я свободна?

Вот тебе на: взяла и открыла огонь, не сделав даже холостого залпа. Я был так ошарашен, что ответил единственное, что может сказать мужчина в данной ситуаций. Я ответил "да".

-- Да, -- повторил я. -- Хоть завтра... Хоть сейчас -- скажите только слово.

-- Не торопитесь, -- отпарировала она, -- неровен час, поймаю вас на слове. -- Это было сказано с такой прямолинейностью, что на мгновение я совершенно протрезвел, чуть ли не запаниковал. -- Ну, не тревожьтесь, в мои планы не входит призывать вас делать это немедленно, -- продолжала она, наслаждаясь моей растерянностью. -- Мне просто любопытно было узнать, относитесь вы к типу мужчин, склонных к женитьбе, или нет. Мой муж умер. Вот уже больше года как я вдова.

391

Преждевременный конец вечеру положила кулачная драка, завязавшаяся между двумя пьяными американцами. В разгар общего замешательства Кристина слиняла вместе с понурого вида графом, в чьей компании и появилась. К счастью, я успел заблаговременно обзавестись ее адресом.

Вернувшись домой, я во всех подробностях описал Карлу мою невинную эскападу. Он тотчас загорелся. Надо непременно пригласить ее отужинать -- и чем скорее, тем лучше. Заодно он приведет и свою подружку -- новенькую, с которой познакомился в цирке Медрано. По словам Кар-
___________
*Разговор наедине (фр.)

392

ла, она была гимнасткой. Не поверив ничему из того, что он наговорил, я, тем не менее, усмехнулся и заявил, что предложенный вариант считаю оптимальным.

-- Ну, как она тебе? -- спросил .он, отведя меня в сторону. -- Думаешь, сойдет? Правда, неплоха? -- И, помолчав, добавил: -- Между прочим, Элиана, похоже, совсем втюрилась в тебя. Может, наведаешься к ней как-нибудь? Не самое худшее для траха, могу тебе поручиться. С ней нет необходимости тратить время на ухаживание:

скажи пару добрых слов, а затем можешь валить ее на кровать. А уж как дойдет до этого места, оно у нее срабатывает бесперебойно, как пожарный насос...

Произнеся столь многообещающее предварение, он сделал знак Коринне, своей подружке-акробатке, приблизиться. -- Повернись, -- приказал он. -- Хочу, чтобы он полюбовался твоим задом. -- Оценивающе похлопал ее по ягодицам. -- Ты только пощупай их, Джо, -- подначивал он. -- Как бархатные.

Только я вознамерился убедиться в этом лично, как послышался стук в дверь. -- Ну, это, должно быть, твоя телка, -- заметил Карл. Открыв дверь и завидев Кристину, он испустил восторженный вопль и, облапив ее обеими руками, буквально втянул в комнату, без устали приговаривая: --Она же великолепна, великолепна! Какого черты ты скрывал от меня, что она так хороша?

Услышав слово "телка", Кристина насторожилась. -- Что это значит? -- спросила она подозрительно.

-- Это значит: вы прекрасны, несравненны, ослепительны, -- заверил Карл, воздевая руки в экстазе. Его

393

округлившиеся глаза, подернувшись влагой, стали совсем щенячьими.

Кристинин английский не простирался дальше начальных классов; что до Коринны, то она разбиралась в нем еще хуже; так что в конце концов мы все перешли на французский. Для затравки глотнули эльзасского. Кто-то завел граммофон, а потом Карл, приняв на себя функции увеселителя, с лицом багровым, как свекла, горящим взглядом и влажным ртом, запел громким, пронзительным голосом. В промежутках он подкатывался к Коринне и смачно чмокал ее в губы, не раз испытанным способом демонстрируя, что помнит о ее присутствии. Однако весь напыщенный вздор, который сыпался из него, адресовался исключительно Кристине.

Кристина, которую не так-то легко было оторвать от земли, прервала его пылкие излияния, рассудительно осведомившись о том, готов ли ужин. Карл тут же напустил на себя оскорбленный вид. -- Как столь прекрасное создание, как вы, в такой момент может думать о еде? -- изумился он громко.

394

привели наших дам в некоторое замешательство. Похоже, им было не совсем ясно, в каком направлении будут развиваться дальше события.

А я -- я пока и пальцем не прикоснулся к Кристине. Мне любопытно было просто наблюдать за ней: как она говорит, смеется, ест, пьет. Карл беспрерывно подливал всем в стаканы, будто на столе громоздилась галерея бутылок не с вином, а с лимонадом. Поначалу у меня сложилось впечатление, что Кристина держит себя несколько скованно; однако действие алкоголя не замедлило проявиться. К тайному моему удовлетворению вскоре я ощутил, как ее рука под столом сжала мне колено. Недолго мешкая, я накрыл ее своей и потянул выше, к самой прорези в брюках. Словно испугавшись, она отдернула руку.

Есть что-то в людях с Севера, что и поныне остается для меня непостижимым. Мне не доводилось встретить ни одного из них -- неважно, мужчину ли, женщину ли, -- к кому я мог бы по-настоящему потеплеть душой. Этим я вовсе не хочу сказать, что присутствие Кристины замораживающе действовало на окружающих. Совсем наоборот: на нашей вечеринке все шло как по-писаному. Покончив с ужином, Карл уединился со своей гимнасткой на диване. В другой комнате я улегся на ковер с Кристиной. В первые минуты мне пришлось помучиться, но стоило лишь возникнуть небольшому зазору между нижними ее
___________
* Послушай, крошка       COLOR="#800000">(фр.).
** Он умер, мой муж (фр.).
*** Я люблю тебя (фр.).

395

В этот момент, услышав, как встает, направляясь в ванную, Карл, я громко спросил, не желает ли он выпить. -- Подожди минутку, -- отозвался он, -- из этой сучки хлещет как из недорезанного поросенка. -- Когда он возник на пороге, я, перейдя на английский, посоветовал ему попытать счастья с Кристиной. Вслед за чем, извинившись, удалился в ванную. Когда я вернулся, она, в той же позе, что и раньше, лежала на ковре и курила. Рядом пристроился Карл, делавший деликатные попытки обеспечить себе проход в ее неприступную цитадель. А Кристина -- Кристина хранила полную невозмутимость, заложив ногу за ногу и с отсутствующим выражением вперившись в потолок. Налив всем вина, я ретировался в соседнюю комнату -- почесать языком с Коринной. Та тоже лежала на диване с сигаретой, вполне готовая, как мне показалось, к очередному раунду, коль скоро рядом появится кто-то склонный проявить инициативу. Присев с краю, я вовлек ее в бесконечный разговор, дабы обеспечить Карлу оперативный простор для требуемого маневра.

396

Внезапно все кончилось. Кристина одним махом соскочила с дивана и устремилась в ванную. На секунду или две в комнате воцарилось молчание. Затем, будто всем троим в рот одновременно попала смешинка, мы разом расхохотались. Громче всех Карл, чьему кудахчущему смешочку, казалось, не будет конца.

Мы еще ржали как одержимые, как вдруг дверь ванной широко распахнулась. На пороге, в полосе яркого света, стояла нагая Кристина с пламенеющим лицом, в негодовании вопрошавшая, куда подевалась ее одежда.

-- Вы мне отвратительны! -- заорала она. -- Выпустите меня отсюда!

397

Карл сделал попытку смягчить ее праведный гнев, но я резко оборвал его, отрезав: -- Если хочет, пусть убирается. -- Я даже не потрудился встать помочь ей собрать вещи. Только услышал издали, как Карл что-то говорит ей, понизив голос, и в, ответ -- сердитый голос Кристины: -- Оставь меня в покое, ты, грязная свинья! -- Затем послышался стук захлопнувшейся двери, и она скрылась.

-- Ну, вот тебе скандинавская красавица, -- резюмировал я.

-- Что плохо? -- переспросил я. -- Не будь идиотом! Она обязана нам высшим кайфом своей жизни.

Он опять разразился своим кудахчущим смешком. -- А что если у нее триппер? -- проговорил он и ринулся в ванную, где начал шумно полоскать горло. -- Послушай, Джо, -- прокричал он оттуда, -- выплевывая изо рта воду, -- как ты думаешь, с чего это она так осердилась? За живое взяло, что мы хохочем?

-- Я проголодался, -- заявил Карл. -- Давайте-ка'еще поедим. Чем черт не шутит, вдруг она передумает и вернется. -- Он пробормотал про себя еще что-то, потом, как бы подводя итог, добавил: -- Ничего не понимаю.

РАССКАЗ

Я хорошо помню, как впервые привел ее к себе -- я вел себя, как последний идиот. Когда дело касается женщин, я всегда веду себя, как идиот. Беда в том, что я их
________
* Пусть будет так! (фр.).
**       COLOR="#800000">Зд. любовник (фр.).

401

обожаю, а женщины не хотят, чтобы их обожали. Они хотят... ну да ладно, как бы то ни было, в первую ночь, хотите верьте, хотите нет, я вел себя так, будто никогда в жизни не спал с женщиной. До сих пор не понимаю почему. Но именно так все и было.

Помню тот момент, когда она стояла, не раздеваясь, возле моей постели и смотрела на меня, словно ожидая, что я что-нибудь предприму. Меня всего трясло. Меня начало трясти, как только мы вышли из кафе. Едва касаясь, я поцеловал ее -- кажется, в губы, -- а может, попал в бровь -- я никогда не занимался... этим... с незнакомыми женщинами. Почему-то мне казалось, что она делает мне величайшее одолжение... И шлюха порой может пробудить в мужчине такое чувство. Но, как я уже сказал, Клод не была шлюхой.

Не снимая шляпки, она подошла к окну, закрыла его, опустила шторы. Потом искоса взглянула на меня, улыбнулась и произнесла что-то о том, что пора бы и раздеться. Пока она возилась возле биде, я мучительно стягивал с себя одежду. Я волновался, как школьник. Я не хотел смущать ее своим нетерпеливым взглядом, поэтому тупо топтался возле письменного стола, перекладывал бумажки, сделал несколько абсолютно бессмысленных записей, накрыл чехлом пишущую машинку. Когда я обернулся, она стояла в одной сорочке возле умывальника и вытирала ноги.

-- Ложись скорей! -- сказала она, не прекращая своего занятия. -- Надо согреть постель.

Все было так естественно, что моя неловкость и смущение стали потихоньку проходить. Ее чулки были аккуратно сложены, на поясе висело нечто, напоминавшее сбрую (впрочем, вскоре это нечто плавно опустилось на спинку стула).

В комнате было довольно прохладно. Уютно прижавшись, мы молча лежали, согревая друг друга, молчание грозило затянуться. Одной рукой я обнимал ее за шею, другой крепко прижимал к себе. В ее глазах стояло то самое ожидание, которое я заметил, едва мы переступили порог комнаты. Меня опять затрясло. Из головы разом вылетели все французские слова.

Не помню, говорил ли я, что люблю ее. Наверное, говорил. Даже если и говорил, то она наверняка немедленно забыла об этом. Когда она собралась уходить, я протянул ей экземпляр "Афродиты" -- она не читала ее -- и пару шелковых чулок, купленных для кого-то другого. Я успел заметить, что она питает слабость к чулкам.

Когда мы встретились вновь, я уже переехал в другой отель. Она с любопытством огляделась, и одного взгляда ей

402

оказалось достаточно, чтобы понять, что дела мои идут неважно. Она простодушно осведомилась, хорошо ли я питаюсь.

-- Тебе нельзя тут оставаться надолго. Здесь слишком уныло. -- Может, она и не произнесла слова "уныло", но я знал, что именно это она и имела в виду.

Здесь и вправду царило уныние. Мебель разваливалась, подоконник растрескался, ковер истрепался и нуждался в чистке, в кране не было воды. Освещение было слишком тусклым, тусклый желтый свет падал на покрывало, придавая ему несвежий, слегка заплесневевший вид.

Ночью она вдруг решила сделать вид, будто ревнует меня.

-- У тебя есть еще кто-то, кого ты любишь.

-- Нет, больше никого.

-- Тогда поцелуй меня, -- попросила она и пылко прильнула ко мне, ее жаркое тело вздрагивало и трепетало. Я погружался в горячее тепло ее плоти, купался в ней... нет, не купался, а утопал в неге и блаженстве.

Потом мы немного поболтали о Пьере Лоти и о Стамбуле. Она призналась, что хотела бы когда-нибудь попасть туда. Я согласился, сказав, что и сам не прочь побывать там. Неожиданно она произнесла -- кажется, это прозвучало так: "у тебя есть душа". Я не нашелся, что ответить -- наверное, я был слишком счастлив. Когда шлюха говорит, что у вас есть душа, это кое-что значит. Не часто шлюхи пускаются в рассуждения о душе.

Но на этом чудеса не кончились. Она отказалась взять у меня деньги.

-- Ты не должен думать о деньгах, -- заявила она. -- Мы же теперь друзья. К тому же ты так беден...

Она не позволила мне встать, чтобы проводить ее домой. Достав из сумочки несколько сигарет, она высыпала их на столик возле кровати. Одну сунула мне в рот и поднесла к ней подаренную кем-то бронзовую зажигалку. Потом наклонилась поцеловать меня на прощанье.

Я взял ее за руку.

403

На рассвете она снова покинула меня. Опять эта тетка. Я уже почти смирился с ее существованием. В конце концов, если тетя окажется кем-нибудь еще, вскоре я узнаю об этом. Клод была никудышной притворщицей и не умела лгать -- и потом весь этот сладкий бред... слишком уж глубоко он запал ей в душу...

404

постели. Нет, в Клод был уверен. Возможно когда-нибудь все это надоест и наскучит -- но ведь это потом... потом. Хорошо все-таки, что мне посчастливилось снять именно шлюху. Верную, преданную шлюху! Бог ты мой, если бы меня кто-нибудь сейчас услышал, то решил бы, что я спятил.

Я все продумал самым тщательным образом: отели, где мы будем останавливаться, платья, которые она будет носить, наши разговоры... все... абсолютно все... Она наверняка католичка, но плевал я на это. По правде говоря, мне это даже нравилось. Лучше ходить к мессе, чем притворно умиляться архитектуре и прочей ерунде. Если она захочет, я обращусь в католичество... один черт! Я сделаю все, о чем она попросит -- лишь бы доставить ей радость. Интересно, есть ли у нее ребенок, -- как у большинства таких женщин. Подумать только, ребенок Клод! Похоже, я уже любил его больше, чем если бы он был моим собственным. Ну конечно, у нее должен быть ребенок -- надо будет все разузнать! Придет время, я знаю, когда у нас будет большая комната с балконом, с которого открывается вид на реку, и цветы на подоконнике, и будут петь птицы. Воображаю себя идущим по улице с птичьей клеткой в руке! О'кей. Все равно, лишь бы она была счастлива! Но река -- там должна быть река! Я обожаю реки! Помню, как-то в Роттердаме... Как подумаешь об этих утренних пробуждениях, когда в окна льется солнечный свет, а рядом с тобой лежит преданная тебе шлюха, которая любит тебя, любит до кончика мизинца, до умопомрачения, и птички поют, и стол накрыт, а она умывается, причесывается, и все мужчины, которые были с ней до тебя, а сейчас -- ты, только -- ты, баржи, проплывающие мимо, их корпуса и мачты, этот чертов поток человеческой жизни, текущий через тебя, через нее, через всех, бывших до тебя и после тебя, цветы, птицы, солнце, и аромат, который душит, уничтожает. Господи! Посылай мне шлюх всегда, ныне и во веки веков!

Я предложил Клод съехаться, но она ответила отказом. Для меня это было ударом. Я знаю, что причина кроется не в моей бедности -- Клод в курсе моих финансовых дел, она знает и о том, что я пишу книгу, и о многом другом. Нет, дело не в этом, должна существовать более веская причина. Но она не собирается меня посвящать в нее.

И потом вот еще что -- я стал вести слишком праведную жизнь. Подолгу гуляю один, пишу то, что не имеет никакого отношения к моей книге. Мне кажется, что я один во всей вселенной, что моя жизнь обрела законченную, завершенную форму, форму статуи. Только я даже не помню имени создателя. И чувствую, что все мои действия словно вдохновляются кем-то свыше, будто мое единст-

405

венное предназначение -- в том, чтобы творить добро. Я не ищу ничьего одобрения.

Когда она уходит, колокола разражаются неистовым звоном.

Она примиряет меня с самим собой, вносит в мою душу мир и покой. Я лежу, откинувшись на подушках, и блаженно затягиваюсь легкой сигаретой, конечно тоже оставленной ею. Мне не о чем беспокоиться. Если бы у меня была вставная челюсть, я уверен, она бы не преминула опустить ее в стакан, что стоит на столике возле кровати, рядом со спичками, будильником и прочей дребеденью. Мои брюки аккуратно сложены, шляпа и пальто висят на вешалке у двери. Все на своем месте. Восхитительно! Если вам в спутницы досталась шлюха, считайте себя обладателем бесценного клада...

И наконец, самое прекрасное в том, что вам все это нравится. Поразительное, мистическое ощущение, а мистика в том, что чувствуешь целостность, единство бытия, чувствуешь себя частичкой этой жизни, сливаешься с ней, растворяешься... Откровенно говоря, мне плевать, святой я или нет. Удел святых -- вечное страдание, вечное преодоление. Я же источаю покой и безмятежность. Нахожу для Клод все новых и новых клиентов, и теперь, проходя мимо нее, замечаю, что печаль ушла из ее глаз. Мы вместе
________
* Совсем забыл, вот возьми, я тут заработал немного (фр.)
** О чем ты думаешь? (фр.)
*** Ни о чем (фр.)

406

обедаем чуть ли не каждый день. Она таскает меня по дорогим ресторанам, и я уже не отказываюсь. Я наслаждаюсь каждым мгновением жизни -- дорогие места ничуть не хуже дешевых. Если она этим счастлива...

Отныне каждое утро, -- заедая керосин апельсином, -- я думаю о тех преступниках, которые заражают женщин. Ложка от керосина становится очень липкой. Непременно нужно ее хорошенько отмыть. Тщательно мою нож и ложку. Я все делаю тщательно -- такой у меня характер. Потом умываюсь и смотрю на полотенце. Патрон никогда не дает больше трех полотенец на неделю; ко вторнику они уже все грязные. Вытираю нож и ложку полотенцем, а лицо покрывалом. Краешком аккуратно промакиваю щеки.

Какая гадость эта Рю Ипполит Мандрон. Ненавижу все
____________
* Однако, я думаю о чем-то таком... (фр.).
** Нечего сказать (фр.).
*** Ни за что... Для удовольствия (фр.).
**** Правда, ничего? (фр.).

407

эти грязные, узкие, кривые улочки с романтическими названиями, что разбегаются в разные стороны от моего дома. Париж представляется мне огромной уродливой язвой. Улицы поражены гангреной. У каждого если не триппер, так сифилис. Вся-Европа заражена, и заразила ее Франция. Вот чем обернулось восхищение Вольтером и Рабле. Надо было мне вместо этого съездить в Москву, как я собирался. Что с того, что в России нет воскресений! Воскресенье теперь, как две капли воды, похоже на все остальные дни, только улицы кишат людьми, кишат жертвами, ищущими друг друга в надежде поделиться своей заразой.

408

РАССКАЗ

Итак, мне захотелось вновь, хотя бы ненадолго оказаться среди говорящих по-английски людей. Ничего не имею против французов, напротив, в Клиши я наконец-то обрел некое подобие своего дома, и все было бы чудесно, не дай моя супружеская жизнь трещину. Жена обитала на Монпарнассе, а я перебрался к своему другу Фреду, снимавшему квартиру в Клиши, неподалеку от Порте. Мы решили дать друг другу свободу: она собиралась вернуться в Америку, как только появятся деньги на пароходный билет.

Еще через несколько дней она забежала к нам вечером пообедать. Ну а что в этом такого? У нас всегда найдется что пожевать, тогда как на Монпарнассе среди подонков, у которых ни гроша за душой, пожрать было попросту не у кого. После обеда у нее началась истерика: она заявила, что мучается от дизентерии с того момента, как мы расстались, и что виноват в этом я, что я пытался отравить ее. Я проводил ее до метро к Порте, не проронив по дороге ни слова. Я обозлился настолько, что от возмущения и обиды не мог ничего сказать в ответ. Она тоже, главным образом, из-за того, что я отказался поддерживать этот разговор. На обратном пути я решил, что это вожделенная последняя капля, и что теперь-то уж она наверняка никогда больше

411

Постепенно у меня в голове складывалась пренеприятнейшая картина. Я казался себе вошью. И чем хуже себя чувствовал, тем больше у меня опускались руки. Предложил ей даже вернуться ко мне, пока не сможет уехать. Она, естественно, даже слышать об этом не захотела. Хотя почему естественно? Вконец запутавшись, я уже не знал, что естественно, а что нет. Деньги. Деньги. Всю мою жизнь передо мной всегда стоял вопрос денег. Видимо, я не способен разрешить эту проблему, да никогда и не питал на это особых надежд.

412

побыть среди людей, говорящих по-английски; сутки напролет слушать английскую речь и ничего, кроме английской речи. В моем плачевном положении это было все равно, что спрятаться под крылышком у Господа. Я пошел по пути наименьшего сопротивления и загорелся желанием окунуться в английскую среду. Видит Бог, ситуация, в которой приходится либо самому говорить на чужом языке, либо слушать других, -- ибо при всем желании не заткнешь же себе уши! -- что это, как не разновидность утонченной, изощренной пытки?

Не откладывая, я раздобыл себе визу, выложил деньги за обратный билет. Визу приобрел сроком на год, решив, что если мое мнение об англичанах переменится, то можно будет еще раз-друтой туда к ним съездить. Близилось Рождество, и старый, славный Лондон, должно быть, недурное место на праздник. Возможно, мне посчастливится увидеть его не таким, каким он запомнился мне однажды; диккенсовский Лондон, мечта всех туристов. В моем кармане лежала виза, билет и какая-то наличность, которая позволит мне провести там дней десять. Я возликовал в сладостном предвкушении поездки.

В Клиши я вернулся к обеду. Заглянув на кухню, увидел свою жену, которая помогала Фреду готовить. Когда я вошел, они смеялись и перешучивались. Я знал, что Фред ни словом не обмолвится о моей предстоящей поездке, поэтому спокойно сел за стол и принял участие в общем веселье. Должен сказать, еда была восхитительной, и все было бы прекрасно, если бы после обеда Фред не уехал в редакцию газеты. Меня несколько недель тому назад уволили, а он пока держался, хотя и его со дня на день ожидала та же участь. Меня уволили, так как, несмотря на мое американское происхождение, я не имел права работать в американской газете корректором. Согласно французским представлениям, эту работу мог выполнять любой француз, знающий английский. Я был удручен, и это лишь подлило масла в огонь моих недобрых чувств к французам, возникших в последние недели. Но что сделано, то сделано,

413

теперь с этим покончено, я опять свободный человек, скоро я буду в Лондоне, буду говорить по-английски с утра до вечера и с вечера до утра, если захочу. Кроме того, вскоре должна выйти моя книга, и жизнь коренным образом изменится. Все обстояло совсем не так плохо, как несколько дней назад. Увлекшись приятными мыслями о том, как хитро я придумал выкрутиться из этой ситуации, я потерял бдительность и рванул в ближайший магазин за бутылкой ее любимого шартреза. Это было роковой ошибкой. От шартреза она раскисла, с ней сделалась истерика, кончилось все обвинениями и упреками в мой адрес. Сидя вдвоем за столом, мы, казалось, пережевывали старую, давно потерявшую вкус, жвачку. В конце концов, я дошел до черты, за которой кроме раскаяния и нежности ничего нет, я чувствовал себя таким виноватым, что не заметил, как выложил все -- о поездке в Лондон, о деньгах, которые занял, и т.д. и т.п. Плохо соображая, что делаю, я, можно сказать, на блюдечке выложил ей все, что у меня было. Не знаю, сколько фунтов и шиллингов, все в новеньких, хрустящих британских купюрах. Сказал, что очень сожалею, что черт с ней, с поездкой, и что завтра я постараюсь вернуть деньги за билеты и отдам ей все до последнего пенни.

-- Передумал. Я похоронил эту идею. Кроме того, те-

414

перь я и не могу никуда ехать. На какие шиши, спрашивается?

415

цев, отозвался я... Я сказал, что во мне нет ни грамма патриотизма. Проходивший мимо моего столика мужчина при этих словах остановился и стал прислушиваться. Я решил, что это либо шпион, либо сыщик. Немедленно сбавил тон и повернулся к мужчине, сидевшему возле меня, который тоже попросил пива и сэндвич.

Он с явным интересом воспринял мою тираду. Спросил, откуда я и что намереваюсь делать в Англии. Я сказал, что хочу отметить здесь Рождество, и затем в порыве откровенности поинтересовался, не знает ли он, где найти самую дешевую гостиницу. Он объяснил, что долгое время отсутствовал и вообще не слишком хорошо знает Лондон. Сказал, что последние годы жил в Австралии. На мою беду рядом случился стюард, и молодой человек, оборвав себя на полуслове, начал допытываться у него, не знает ли тот в Лондоне какого-нибудь приличного, но недорогого отеля. Стюард подозвал официанта и задал ему тот же самый вопрос, и тут-то подошел похожий на шпика человек и прислушался. По серьезности, с которой обсуждался этот вопрос, я понял, что допустил серьезную ошибку. Подобные вещи нельзя обсуждать со стюардами и официантами. Ощущая на себе подозрительные взгляды, пронизывающие меня насквозь, как рентгеновские лучи, я залпом осушил остатки пива и, словно желая доказать, что деньги волнуют меня меньше всего, приказал принести еще. Повернувшись к молодому человеку, спросил, не могу ли угостить его. Когда стюард вернулся с напитками, мы увлеченно обсуждали вельды Австралии. Он заикнулся было насчет гостиницы, но я прервал его, сказав, чтобы он выбросил это из головы. Это всего лишь праздное любопытство, добавил я. Мое заявление поставило его в тупик. Несколько секунд он стоял, не Зная, что делать, и неожиданно, в порыве дружеских чувств, заявил, что с удовольствием пригласит меня к себе, в собственный дом в Нью-Хэвене, если я надумаю задержаться там на ночь. Я от души поблагодарил его, попросив не волноваться за меня и пояснив, что мне все равно нужно будет вернуться в Лондон. Это не имеет значения, добавил я. И понял, что вновь ошибся, ибо непостижимым образом это стало важным абсолютно для каждого из присутствующих.

Делать было нечего, поэтому я смиренно внимал молодому англичанину, который в Австралии, вдали от родины вел довольно странную жизнь. Он пас баранов, и сейчас захлебывался словами, вспоминая, как их что ни день кастрировали чуть ли не тысячами. Не дай бог зазеваешься. Сложность заключалась в том, что в яйца барана нужно было вцепиться зубами, мгновенно отхватить их ножом и

416

быстренько выплюнуть. Он пытался подсчитать, сколько дар яичек прошли через его руки и зубы, пока он жил в Австралии. За этой сложной арифметикой он время от времени машинально вытирал рот.

-- У вас, должно быть, до сих пор во рту престраннейший вкус, -- заметил я, невольно коснувшись губ руками.

-- Это не так противно, как кажется, -- спокойно ответил он. -- Со временем ко всему привыкаешь. Правда, совсем не противно... Сама по себе мысль гораздо более отвратительна, чем действие. Да разве мог я представить, покидая уютный английский дом, что мне придется отплевываться бараньими яйцами, чтобы заработать на жизнь? Ко всему на свете привыкаешь, даже к мерзости.

На палубе темно, моросит. В мой прошлый приезд в Англию мы поднимались по Темзе, тоже было темно, моросил дождь, все вокруг были одеты в черное, с пепельно-серыми лицами, а покрытые сажей, закопченные дома казались мрачными и зловещими. Проходя каждое утро по Хай-Холборн-стрит, я видел самых респектабельных, жалких оборванных нищих, каких только сотворил Господь. Серых, бледнолицых ничтожеств в котелках, в визитках и с тем нелепым респектабельным видом, который только англичане могут напускать на себя, попадая в разные пере-

417

Иммиграционная служба. Жду, пока до меня дойдет очередь. Как всегда, впереди сволочи с толстой мошной. Очередь почти не движется. Счастливчики, прошедшие контроль, ждут, пока осмотрят их багаж. Снуют грузчики, похожие на навьюченных ишаков. Передо мной осталось только двое. В руках у меня паспорт, билет, багажные квитанции. И вот я у цели, протягиваю паспорт. Он смотрит на большой лист бумаги, находит в нем мое имя, что-то отмечает.

-- Как долго вы собираетесь пробыть в Англии, господин Миллер? -- спрашивает он, держа паспорт наготове.

-- Неделю, может две.

-- Вы ведь направляетесь в Лондон, не так ли?

-- Совершенно верно.

-- В какой гостинице вы хотите остановиться, господин Миллер?

-- Я еще не решил, -- отвечаю я, улыбаясь. -- Может, вы мне что-нибудь посоветуете?

-- У вас есть друзья в Лондоне, господин Миллер?

-- Нет.

-- Не сочтите за нескромность вопрос, что вы собираетесь делать в Лондоне?

-- Вообще-то я хотел немного отдохнуть. -- Я все еще улыбаюсь.

-- Надеюсь, у вас при себе достаточно денег, чтобы прожить в Англии?

-- Я тоже на это надеюсь, -- беспечно отвечаю я, улыбка не сходит с моего лица. Меня начинает раздражать его придирчивость, такими вопросами только людей запугивают.

-- Будьте добры, не будете ли вы столь любезны показать мне ваши деньги, господин Миллер?

-- Бога ради, пожалуйста. -- Я лезу в карман джинсов и извлекаю то, что уцелело от ста франков. Вокруг меня раздаются смешки. Я тоже делаю попытку рассмеяться, но мне это не слишком удается. Мой мучитель издает слабый

418

звук, похожий на кудахтанье, и, буравя меня взглядом, произносит с сарказмом:

-- Вы ведь не собираетесь надолго задерживаться в Лондоне, господин Миллер, не правда ли?

И при каждой фразе "господин Миллер"! Этот сукин сын, кажется испытывает мое терпение. Мною начинает овладевать беспокойство.

-- Послушайте, -- дружелюбно говорю я, пытаясь сохранять беззаботный вид. -- Неужели вы думаете, что я собираюсь жить на э т о. Как только остановлюсь в гостинице, я свяжусь с Парижем, мне пришлют деньги. Я уезжал второпях и...

Он нетерпеливо перебивает меня. Не затруднит ли меня назвать свой банк в Париже.

-- У меня нет счета в банке, -- вынужден признать я. Мой ответ производит очень плохое впечатление на слушателя. Чувствую, как вокруг сгущается враждебность. Стоящие в очереди люди поставили на пол свои чемоданы, словно в ожидании долгой осады. Паспорт, который он держал в руках, как миниатюрную святыню, он же кончиками пальцев кладет на стойку, будто это серьезная улика.

-- Откуда вы намереваетесь получить деньги? -- вкрадчиво, как никогда, спрашивают меня.

-- От моего друга, мы живем вместе в Париже.

-- А у него есть банковский счет?

-- Нет, но у него есть работа. Он работает в "Чикаго Трибьюн".

-- И вы полагаете, что он вышлет вам деньги на отпуск?

-- Не полагаю, а знаю, -- резко отвечаю я. -- Какой смысл мне вам врать? Я же сказал, что уезжал в спешке. Мы условились, что мне пришлют деньги, как только я приеду в Лондон. Кроме того, это мои деньги, а не его.

-- Вы предпочли доверить-деньги ему вместо того, чтобы держать их в банке, я правильно понял, господин Миллер?

-- Видите ли, там не такая уж большая сумма, и вообще я не очень хорошо понимаю, о чем мы спорим. Если вы мне не верите, готов подождать прямо здесь. Пошлете телеграмму и выясните все сами.

-- Одну минутку, господин Миллер. Вы упомянули, что проживаете вместе... в гостинице или в квартире?

-- На чье имя она снята?

419

-- На его. Дело в том, что мы снимаем ее вместе, но на имя друга, так как он француз, и так было проще уладить все формальности.

-- Вы храните у него ваши деньги?

-- Нет, не всегда. Понимаете, я покидал Париж при необычных обстоятельствах. Я...

-- Минуточку, господин Миллер, -- мне делают знак выйти из очереди. Одновременно он подзывает одного из своих помощников и отдает ему мой паспорт. Последний забирает его и скрывается за ширмой неподалеку. Я стою, наблюдая за тем, как проходят контроль остальные.

-- Вы пока можете пройти багажный досмотр, -- его голос выводит меня из транса. Я подхожу к навесу и открываю чемодан. Поезд ждет. Он похож на упряжку лаек, готовых в любой момент сорваться с места. Паровоз пыхтит и выпускает клубы пара. Наконец я возвращаюсь обратно и оказываюсь напротив своего собеседника. Оставшиеся пассажиры торопливо теснят друг друга, спеша поскорее закончить с досмотром.

Из-за ширмы появляется длинный, тощий таможенник с моим паспортом в руке. Его вид говорит о том, что он заранее уверен в моей неблагонадежности.

-- Господин Миллер, вы американский гражданин?

-- Как видите. -- Да, от этого пощады не дождешься. Чувство юмора у него отсутствует начисто.

-- Сколько времени вы живете во Франции?

-- Года два, может три. Там же написано... А в чем собственно дело? При чем тут это?

-- Вы ведь собирались провести в Англии несколько месяцев, не так ли?

-- Да нет. Я собирался провести неделю или дней десять, и все. Но теперь...

-- И вы приобрели визу сроком на год, собираясь провести здесь всего неделю?

-- Я и обратный билет купил, если вас интересует.

-- Обратный билет можно выбросить, -- отвечает он, злобно скривившись.

-- Если человек -- идиот, то конечно можно. Я до этого еще не дошел. Послушайте, в конце концов, мне уже надоел весь этот бред. Я переночую в Нью-Хэвене и завтра же сяду на пароход. Я передумал проводить отпуск в Англии.

-- Не стоит так торопиться, господин Миллер. Надо во всем разобраться.

В эту секунду раздался паровозный свисток. Пассажиры уже заняли свои места, и поезд начал трогаться. Я подумал о чемодане, который отправил багажом в Лондон. В нем почти все мои рукописи и пишущая машинка. Хоро-

420

шенькое дело, подумал я. И все из-за каких-то жалких грошей, брошенных на стойку.

Теперь к нам присоединился толстяк-коротышка с непроницаемо-вежливой физиономией. Судя по его виду, он собирался весело провести время.

Прислушиваясь к стуку колес отходящего состава, я приготовился к самому худшему. Раз уж меня поимели, придется вытерпеть все до конца. Я потребовал, чтобы мне вернули паспорт. Хотите учинить допрос с пристрастием -- валяйте. Делать все равно нечего, до прибытия парохода успеем повеселиться.

К моему изумлению, длинный тощий чиновник отказался отдать обратно мой документ. Это привело меня в неописуемую ярость. Я сказал, что немедленно обращусь к американскому консулу.

-- Послушайте, вы можете подозревать меня в чем угодно, но это мой паспорт, и я хочу получить его назад.

-- Зачем так волноваться, господин Миллер? Вы получите паспорт перед отъездом. Но сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов... Как я понял, вы женаты. Ваша жена живет с вами -- и вашим другом? Или она в Америке?

-- По-моему, вас это не касается. Но раз уж вы сами завели этот разговор, то я вам кое-что расскажу. Я уехал с такой мизерной суммой из-за того, что все отпускные деньги отдал жене. Мы разводимся, на днях она уезжает в Америку. Я отдал ей деньги, поскольку у нее нет ни гроша.

-- Могу я узнать, сколько вы ей дали?

-- Вы мне задали уже столько вопросов, которых не имеете права задавать, так что почему бы мне не ответить вам и на этот. Если вам так интересно, я дал ей шестьдесят фунтов. Это легко проверить. В моем бумажнике наверняка завалялась квитанция. -- Я потянулся за бумажником посмотреть, нет ли там квитанции обменного пункта.

-- Но ведь это очень глупо -- отдать все жене и прибыть в Англию без единого пенни, или почти без единого пенни за душой?

Я кисло улыбнулся.

421

Мне просто захотелось увидеть Англию, услышать английскую речь, можете вы в это поверить? -- и, отчасти, отделаться от жены. Улавливаете смысл?

-- Кажется, улавливаю. Вы намерены сбежать от жены и предоставить государству заботиться о ней. А вы уверены, что она не последует за вами в Англию? И как вы собираетесь содержать ее в Англии -- если у вас нет денег?

Разговаривать с ним было все равно, что биться лбом о каменную стену. Не начинать же все с начала?

-- Послушайте, меня совершенно не волнует ее дальнейшая судьба. Если она захочет, чтобы о ней заботилось государство, право же, это ее личное дело.

-- Вы упомянули, что работаете в "Чикаго Трибьюн"?

-- Я не говорил ничего подобного. Я сказал, что мой друг, тот, который должен прислать мне деньги, что он работает в "Чикаго Трибьюн".

-- Значит, вы никогда не работали в этой газете?

-- Работал, но больше не работаю. На днях меня уволили.

-- Так значит вы выполняли работу в газете в Париже?

-- Ну да, я так и сказал. А в чем дело? Почему вы спрашиваете?

-- Но это вид на жительство неработающего человека -- а вы утверждаете, что работали для "Чикаго Трибьюн" корректором. Как вы это объясните, господин Миллер?

-- Извините, но, боюсь, что никак. Мне кажется бессмысленным доказывать вам, что я американский гражданин, что "Чикаго Трибьюн" -- это американская газета, и что...

-- Простите, но почему вас уволили?

-- Как раз об этом я и хочу сказать. Дело в том, что французские чиновники, -- я хочу сказать, те, кто ведает этой волокитой, относятся к таким вещам примерно так же, как и вы. Я бы до сих пор спокойно сидел в "Чикаго Трибьюн", если бы не зарекомендовал себя плохим корректором. Потому меня и уволили.

-- Кажется, вы даже гордитесь этим.

422

-- Таким образом, оставшись без работы, вы решили немного отдохнуть в Англии. Оформили себе визу на год, запаслись обратным билетом.

-- Да, чтобы послушать английскую речь и сбежать от жены, -- добавил я.

Тут подал голос круглолицый коротышка. Длинный же, как мне показалось, готов уже был сдаться.

-- Вы писатель, господин Миллер?

-- Да.

-- То есть, вы хотите сказать, что пишете книги, рассказы?

-- Да.

-- Вы пишете для американских журналов?

--Да.

-- Для каких, если не секрет? Можете назвать какие-нибудь?

-- Конечно. "Америкен Меркьюри", "Харпер", "Атлан-тик Мансли", "Скрибнер", "Вирджиния Куотерли", "Йейл Ревью"...

-- Одну минутку. -- Он подошел к стойке, нагнулся и достал откуда-то огромный толстенный справочник. -- Америкен Меркьюри... Америкен Меркьюри... -- бормотал он, листая страницы. -- Генри В. Миллер, да? Генри В. Миллер... Генри В. Миллер... В этом году или в прошлом, мистер Миллер?

-- Года три назад -- для "Меркьюри", -- бесцветно отозвался я.

Такого древнего справочника у него, понятно, под рукой не оказалось. А за последние года два писал ли я для каких-нибудь журналов? Нет, потому что все это время был слишком занят своей книгой.

-- А книга вышла? Как зовут американского издателя? Я сказал, что книгу опубликовал англичанин.

-- Название издательства?

-- "Обелиск Пресс".

Он почесал в затылке. -- Английский издатель? -- Он не мог вспомнить издательства с таким названием. Подозвал коллегу, успевшего скрыться за ширмой вместе с моим паспортом.

-- Вам что-нибудь говорит название "Обелиск Пресс"? -- спросил он.

Я понял, что настал момент сообщить им, что английское издательство выпускает книги в Париже. Как они

423

взвились! Оба чуть не взвились до потолка. Английское издательство в Париже! Это же нарушение законов природы! И какие же книги в нем выходят?

-- Я написал только одну. Она называется "Тропик Рака".

Тут я перепугался не на шутку, решив, что его сейчас хватит удар. С ним творилось что-то странное. Кое-как он взял себя в руки и голосом, в котором боролись сарказм и учтивость, произнес:

-- Ах вот как, господин Миллер, уж не хотите ли вы меня уверить, что пишете еще и книги по медицине?

Я остолбенело уставился на него. Они надоели мне до чертиков, эти двое, сверлившие меня своими маленькими глазками-буравчиками.

-- "Тропик Рака", -- замогильным тоном медленно ответил я, -- это не медицинская книга.

-- А какая? -- хором спросили они.

Эти слова положили конец дискуссии. Длинный сложил бумаги в портфель, надел шляпу, пальто и, нетерпеливо переминаясь, стал дожидаться своего низкорослого напарника. Я опять напомнил им о паспорте. Длинный нырнул за ширму и вернулся с моим документом. Раскрыв его, я увидел, что моя виза перечеркнута жирным черным крестом.

424

Я пришел в неописуемую ярость. Как будто на моем добром имени поставили черную метку.

-- В этом городишке есть гостиница, где можно переночевать приличному человеку? -- желчно осведомился я, вложив в свой вопрос все презрение, на которое был способен.

_ Констебль позаботится об этом, -- криво улыбнувшись, на ходу бросил долговязый. Я ошарашенно смотрел, как из дальнего неосвещенного угла комнаты ко мне приближался невероятно высокий человек в черном, в большом шлеме на голове, с мертвенно бледным лицом.

-- Что все это значит? -- не выдержав, завопил я. -- Я, что, арестован?

-- Не волнуйтесь, господин Миллер. Констебль позаботится о вашем ночлеге и утром проводит вас на корабль, идущий в Дьепп. -- С этими словами он вновь собрался уходить.

-- О'кей. Но имейте в виду, что я скоро вернусь, может быть, даже на следующей неделе.

В этот момент моего локтя коснулась рука констебля. Я побелел от бешенства, но железная хватка убедила меня в бесполезности дальнейших препирательств. До меня словно дотронулась рука Смерти.

В сопровождении констебля я направился к двери, по дороге вежливо и мирно объясняя, что мой чемодан сейчас находится на пути в Лондон, а в нем остались все мои рукописи и вещи.

-- Мы позаботимся об этом, господин Миллер, -- ответил он низким, ровным голосом. -- Следуйте за мной.

Мы пошли в комнату, где сидел телеграфист. Я дал ему всю необходимую информацию, он же спокойным, дружелюбным тоном успокоил меня, что первое, что он сделает утром, это проследит, чтобы мне были доставлены мои вещи. По тону, которым были произнесены эти слова, я понял, что имею дело с человеком слова. Во мне даже зашевелилось смутное уважение к этому господину. Правда, в тот момент я мечтал только о том, чтобы он наконец отпустил мою руку. Черт подери, не преступник же я в конце концов, и если бы я даже хотел сбежать, то, спрашивается, куда? Не в море же прыгать! Но затевать склоку было явно бессмысленно. Этот человек беспрекословно повиновался приказам свыше, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что вышколенности могла бы позавидовать любая служебная собака. Мягко, но решительно он повел меня к месту моего заключения. Чтобы

425

добраться до него, нам пришлось идти через пустые, еле освещенные комнаты и залы. Каждый раз, перед тем, как открыть очередную дверь, мой конвоир вытаскивал связку ключей и запирал предыдущую. Впечатляюще, ничего не скажешь. Меня начала бить нервная дрожь. И смех, и грех. Одному Богу известно, как повел бы себя констебль, окажись я и вправду опасным преступником. Скорей всего, первым делом надел бы на меня наручники. Наконец мы дошли до моей темницы, которая представляла из себя обычную тусклую залу ожидания. Вокруг не было ни души, в темноте я смог разглядеть лишь несколько длинных пустых скамеек.

-- Здесь мы и заночуем, -- сообщил констебль тем же ровным спокойным голосом. Голос у него был и вправду приятный. Этот человек начинал мне нравиться.

-- Ванная комната там, -- добавил он, показывая пальцем на дверь у меня за спиной.

-- Умываться я не собираюсь. Но с удовольствием бы сходил в сортир.

-- Там есть все необходимое, --' заверил он меня, открывая дверь и зажигая свет.

Я зашел внутрь, снял верхнюю одежду и уселся. Случайно подняв глаза, я в изумлении увидел констебля, примостившегося на маленьком стульчике возле двери. Не то чтобы он пялился на меня в упор, но одним глазком все же приглядывал. Мои внутренности разом свело судорогой. Ну уж это слишком! Надо об этом написать!

Застегиваясь, я высказал некоторое недоумение по поводу такой бдительности. Констебль добродушно отреагировал на мои слова, пояснив, что это входит в его обязанности.

-- Я должен не спускать с вас глаз до утра, пока не передам вас капитану. Таков порядок.

-- А что, бывает, бегут?

-- Хотите, сэр, я разведу огонь? -- неожиданно предложил констебль.

Чертовски мило проявлять подобную заботу об арестанте.

426

-- Даже не знаю. А вы? Вы сами-то хотите?

-- Дело не во мне, сэр. Для вас по закону должен быть разведен огонь, если вы пожелаете.

-- Плевать на закон! Если вас не затруднит, давайте разведем. Я могу вам помочь.

-- Не беспокойтесь, это входит в мои обязанности, если вы пожелаете. Мне все равно нечего делать, кроме как приглядывать за вами.

-- Ну раз так, разожгите, -- согласился я. Сев на скамью, я стал наблюдать, как он занялся приготовлениями. Мило, ничего не скажешь, думал я. Значит, законом камин не возбраняется. Ну и дела, черт меня побери! Закон!

Констебль сидел на маленьком стульчике у камина, уткнувшись в вечернюю газету. Он сказал, что почитает, пока я не усну. Это было произнесено вполне по-добрососедски, без тени злобы или сарказма, что разительно отличало его от тех двух ублюдков, от которых я только что отделался.

Понаблюдав за ним некоторое время, я завел с ним разговор о том о сем, стараясь забыть о том, что он тюремщик, а я узник, просто захотелось немного поболтать по-человечески. Его нельзя было обвинить ни в невежестве, ни в глупости, ему нельзя было отказать в восприимчивости. Он поразил мое воображение своим сходством с породистой борзой благородных кровей, получившей и родословную, и воспитание, тогда как те олухи, точно так же находящиеся на государственной службе, были лишь парочкой мелких злобных шавок, подлых лизоблюдов, упивающихся своей грязной работой. Если долг прикажет констеблю убить человека, он, не рассуждая, сделает это, но его можно будет простить. Но эти выродки! Тьфу! Я с отвращением сплюнул в огонь.

427

Я полюбопытствовал, читал ли констебль каких-нибудь серьезных писателей. С удивлением услышал, что он прочел Шоу, Беллока, Честертона и даже Моэма. "Бремя страстей человеческих" он назвал великой книгой. Я был полностью согласен с такой оценкой, поэтому засчитал еще одно очко в его пользу.

-- А вы тоже писатель? -- осторожно, чуть ли не с испугом спросил он.

-- Так, сочиняю понемногу, -- скромно ответил я. И тут меня словно прорвало. Запинаясь и спотыкаясь на каждом слове, я повел его по... "Тропику Рака". Я рассказывал ему об улочках и забегаловках. Говорил о том, как пытался втиснуть, уместить все это в книгу, делился своими сомнениями, получилось или нет.

Он собственноручно вписал в мою записную книжку свое имя и адрес, явно польщенный моими словами.

-- Вы очень интересный человек, -- сказал он. -- Жаль, что нам довелось встретиться при столь плачевных обстоятельствах.

-- Не будем об этом. Давайте лучше укладываться. Как вы насчет этого?

-- Неплохая идея. Вы устраивайтесь на этой скамейке, а я тут вздремну немного. Кстати, если хотите, я скажу, чтобы утром вам принесли завтрак.

До чего милый, достойный человек, подумал я. С этой мыслью я закрыл глаза и уснул.

428

умилении. Все кажется тихим, умиротворенным, цивилизованным. Я стоял, смотрел на Нью-Хэвен, на глазах у меня выступили слезы. Пытался представить себе, где живет стюард, гадал, чем он сейчас занимается, наверное уже проснулся и завтракает или возится в саду. В Англии у каждого должен быть свой сад: таков заведенный порядок, это сразу чувствуется. Никогда я не видел Англию столь прелестной, столь гостеприимной. Мои мысли вновь перенеслись к констеблю: как славно, как гармонично вписывается он в этот пейзаж. Если ему когда-нибудь попадется в руки эта книга, то я хочу, чтобы он знал, что я безгранично сожалею о том, что в присутствии такого тонкого, благородного человека справлял свои естественные надобности. Если бы я мог представить, что ему придется сидеть и наблюдать за мной, то уж как-нибудь бы дотерпел, пока пароход не отчалит от берега. Я хочу, чтобы он знал это. А тех двух подонков -- их я предупреждаю, что попадись они мне когда-нибудь, я плюну им в глаза. Да падет проклятие Иова на их головы, и пусть терзаются они до конца дней своих. И сгинут в муках на чужбине!

Самое волшебное утро в моей жизни. Крохотная деревушка Нью-Хэвен, угнездившаяся среди белых меловых утесов. Край земли, с которого цивилизация плавно соскальзывает в море. Я долго стоял, погрузившись в мечты, и на меня снизошли покой и благодать. В такие минуты кажется, что все, что с тобой происходит, происходит к лучшему. Объятый сонным покоем, я вспоминал другой Нью-Хэвен -- в штате Коннектикут, где я однажды навещал в тюрьме одного человека. В свое время он работал у меня курьером, и мы незаметно подружились. В один прекрасный день в припадке ревности он выстрелил в свою жену, а потом в себя. К счастью, обоих удалось спасти. Когда его перевели из больницы в тюрьму, я навестил его. Мы долго проговорили, разделенные стальной сеткой. Когда я вышел на улицу, меня внезапно пронзило острое ощущение прелести свободы. Повинуясь неожиданному порыву, я спустился на берег к океану и, глубоко вдохнув, нырнул в воду. Это был один из самых удивительных дней, проведенных мною у океана. Когда я летел с трамплина вниз, мне казалось, что я навсегда покидаю эту землю. Я не собирался расставаться с жизнью, но в тот момент мне было плевать, утону я или нет. Невозможно передать словами ощущение, которое испытываешь, когда бросаешься

429

с земли, оставляя за собой всю эту помойку рукотворной мерзости, которую люди хвастливо именуют цивилизацией. Когда я вынырнул и поплыл, я увидел мир совершенно новыми глазами. Все изменилось. Вышедшие посидеть у моря люди казались до странности разобщенными; они валялись на берегу, словно морские котики, грея на солнце свои бока. Они были начисто лишены элементарных признаков индивидуальности. Были такой же частью пейзажа, как скалы, деревья, коровы на лугу. Для меня остается загадкой, как этим ничтожным существам удалось возвыситься над всеми остальными, стать царями природы. Я воспринимал их как неотъемлемую часть природы, как животных, как растения, не больше. В тот день я почувствовал, что с чистой совестью могу пойти на самое гнусное преступление, прекрасно осознавая его гнусность. Преступление без причины. Да, я чувствовал, что могу запросто убить кого-нибудь, ни в чем не повинного.

Судно взяло курс на Дьепп, и мои мысли потекли по новому руслу. Я никогда прежде не выезжал из Франции и вот возвращаюсь с позорной черной меткой, перечеркнувшей мою визу, мое имя. Что подумают французы? Вдруг они тоже устроят мне перекрестный допрос? Что я делаю во Франции? Как зарабатываю на жизнь? Не отнимаю ли кусок хлеба у французских рабочих? Не собираюсь ли повиснуть на шее у государства?

Тут меня обуяла паника. Что, если меня не впустят обратно во Францию. Не дай бог, посадят на корабль и отправят в Америку. Я до смерти перепугался. Америка! Быть отправленным в Нью-Йорк и выброшенным на помойку, словно мешок гнилых яблок. Ну нет, если они вздумают выкинуть такой фокус, я выброшусь за борт. Мне ненавистна мысль о возвращении в Америку. Я стремился только в Париж. Никогда в жизни не стану больше жаловаться на судьбу. И пусть остаток дней моих буду там нищенствовать. Лучше быть нищим в Париже, чем миллионером в Нью-Йорке!

Я сочинил грандиозную речь на французском, -- собираясь произнести ее перед французскими чиновниками. Я так старался, так увлекся возвышенными оборотами, что не заметил, как мы пересекли Ла-Манш. Как раз пытался проспрягать глагол в сослагательном наклонении, когда впереди неожиданно показалась земля, и пассажиры обле-

430

пили перила. Начинается, мелькнуло у меня в мозгу. Не робей, приятель, выше голову, к черту сослагательное наклонение!

"Один ест ь!" Один кочан капусты! Одна голова скота! Я был скорее поражен, чем пристыжен. Все оказалось предельно ясно и логично, не придерешься. Как ни крути, я на судне, судно причаливает, меня ищут, спрашивается, к чему возиться с телеграммами или утруждать себя ненужными телефонными звонками, если достаточно одного взмаха руки? Так и проще, и дешевле.

Когда я увидел того, кому предстояло решать мою дальнейшую участь, у меня упало сердце. Им оказался детина устрашающего вида с черными, лихо закрученными усами, в огромном котелке, наполовину прикрывавшем его внушительных размеров уши. Даже издали его руки наводили на мысль об окороках. Излишне говорить, что одет он был во все черное. Все было против меня.

431

432

Как я уже сказал, ему потребовалось немало времени, прежде чем он занес в свои книги все данные. Нужно было подложить копирку, оторвать бланки квитанций, наклеить наклейки и так далее. Чтобы не точить новый карандаш, в корпус ручки вставлялся очередной карандаш-
__________
* Некто, какой-нибудь       COLOR="#800000">(фр.).

433

ной огрызок, затем куда-то запропастились ножницы, завалившиеся, как оказалось, в корзину для бумаг, налить свежих чернил, достать новую промокашку, нужно было сделать массу вещей... В довершение всего в последний момент обнаружилось, что моя французская виза просрочена. Мне деликатно предложили возобновить ее -- на случай, если я когда-нибудь надумаю опять попутешествовать. Я не стал спорить, зная наверняка, что пройдет много времени, прежде чем мне взбредет в голову мысль покинуть Францию. Согласился скорее из вежливости и уважения к героическим усилиям, затраченным на меня.

Мы вернулись на набережную, раздался свисток, мы сердечно пожали друг другу руки, и он пожелал мне счастливого пути. Он помахал рукой и повторил:

Над Пикардией моросил мелкий дождик. Почерневшие соломенные крыши звали и манили к себе, сочная зеленая трава дрожала на ветру. Иногда передо мной начинал маячить океан, чтобы быть тут же проглоченным колышащимися песчаными дюнами, передо мной мелькали фермы, луга, ручьи. Мирный сельский пейзаж, каждый занимается своим делом.
___________
* До свидания, господин Миллер, счастливого пути (фр.).

434

435

смешливое эхо, елейный, противный, слабый, безжизненный английский голос, недоверчиво вопрошающий: "Полноте, мистер Миллер, уж не хотите ли вы сказать, что пишете еще и книги по медицине?" Да, черт подери, теперь я могу утверждать это с полной уверенностью. Да, мистер Никто из Нью-Хэвена, я действительно пишу книги по медицине, прекрасные книги по медицине, которые исцеляют от всех недугов во времени и пространстве. Вот и сейчас, в эту самую минуту я создаю грандиозное слабительное для человеческого сознания: оно называется ощущение путешествия!

РАССКАЗ

Я познакомился с Джеральдом в фойе театра в антракте. Не успели нас представить друг другу, как он поинтересовался датой моего рождения.

-- Двадцать шестого декабря 1891 года.. днем, в половине первого... В Нью-Йорк Сити... При стечении Марса, Урана и Луны в восьмой фазе. Устраивает?

Он просиял.

-- Вы разбираетесь в астрологии, -- обрадовался он, растроганно глядя на меня, словно я был его лучшим учеником.

Наша беседа была прервана появлением очаровательной молодой особы, радостно приветствовавшей Джеральда. Он торопливо познакомил нас.

Я так и не узнал, как зовут очаровательную даму, впрочем, она также не знала моего имени. Для Джеральда это не имело никакого значения. Люди существовали для него лишь постольку, поскольку они подтверждали его астрологические выкладки. Он заранее знал, кто есть кто, -- на лету схватывая самую суть. В каком-то смысле он был сродни врачу-рентгенологу. Моментально высвечивал ваш астральный скелет. Там, где непосвященным виделся Млечный путь, Джеральд наблюдал созвездия, планеты, астероиды, падающие звезды и туманности.

-- Не затевайте ничего серьезного в ближайшие дни, -- мог сказать он. -- Лягте на дно. Ваш Марс сходится с Меркурием. Воздержитесь от принятия решений. Дождитесь полнолуния... Вы человек импульсивный, склонный к необдуманным поступкам, я правильно угадал? -- Испытующе лукаво он поглядывал на свою жертву, словно предупреждая: "Меня не проведешь, я вижу тебя насквозь".

В антракте все высыпали в фойе, дружно пожимая друг другу руки. Каждого представляли по имени его знака Зодиака. Среди присутствующих в большинстве оказались Рыбы -- прохладные, слегка замороженные, в меру доброжелательные, безликие создания, все как на подбор с гла-

439

зами навыкате, вялые и флегматичные, у которых, казалось, в жилах вместо крови течет вода. Меня больше тянуло к Скорпионам и Львам, особенно это касалось представительниц прекрасного пола. Водолеев я старался избегать.

Когда в тот же вечер мы с Джеральдом сидели в ресторане, я уяснил для себя одну важную вещь. Хоть убей, не вспомню, был он Близнецом или Девой, но с уверенностью могу сказать -- увертливости и апломба ему было не занимать. Было в нем что-то андрогинное. Присутствие Весов, Львов и Стрельцов вызывало в нем нездоровый ажиотаж. Он то и дело, словно мимоходом, ронял какие-то двусмысленности о Козерогах, -- осторожно, словно исподтишка сыпал соль на птичий хвост.

Он без умолку говорил о различных органах человеческого тела, суставах, мускулах, слизистой оболочке и прочих жизненно важных частях организма. Он посоветовал хозяину, которого недавно сбил грузовик, быть поосторожней со своей коленной чашечкой в следующем месяце. Молодой даме слева от меня следовало поберечь почки -- из одного из близлежащих домов исходит какое-то пагубное влияние, которое действует на почки и железы внутренней секреции. Интересно, каким астральным сложением обладал он сам -- с нездоровым цветом лица, свидетельствующим о плохой печени, и почему бы ему самому не посоветоваться хотя бы с местным фармацевтом.

Я уже проглотил три коктейля с шампанским и соображал довольно туго. То ли он говорил, что следующая неделя обещает быть удачной в финансовых отношениях, то ли что надо опасаться переломанных костей. Но надо сказать, меня это и не особенно интересовало. Любые влияния Сатурна, обнаруженные в моем гороскопе, значат для меня больше, чем все вместе взятые милости великодушного благодетеля Юпитера. Я заметил, что о Венере не было сказано ни единого слова. Похоже, сферу личных отношений он ни в грош не ставил. Он был мастак по части несчастных случаев, прибавок к жалованью, путешествий. Разговор принял вкус давно остывшей яичницы в клинике для ревматиков. Я пытался было завести разговор о Плутоне, потому что эта планета и ее тайны более остальных занимали меня, но он не поддержал меня, напротив, как-то сразу помрачнел и замкнулся. Больше всего он оживлялся, когда ему задавали сугубо земные вопросы, например:

-- Как вы считаете, мне не повредит немного спагетти?

-- Можно мне заниматься гимнастикой в данное время суток?

440

-- Как насчет этой вакансии в Сан-Франциско? Не пора ли подсуетиться?

На подобные вопросы у него всегда был готов ответ. Его самонадеянность не знала границ. Время от времени, желая придать своим словам больший вес и драматизм, он закрывал глаза, словно окидывая мысленным взором астральную карту звездного неба. Он мог предсказывать будущее, правда, довольно неохотно, но странное дело: пока мы разговаривали, ему, как и простому смертному, пришлось купить утреннюю газету, чтобы узнать, что творится на русском фронте. Спроси я его о положении дел на бирже (не упал ли, допустим, уровень цен), вряд ли он проявил бы большую осведомленность, нежели я. Спустя несколько недель ожидалось затмение Луны, и он зорко следил за всевозможными землетрясениями и колебаниями почвы; к счастью, какая-то богом забытая сейсмографическая станция зафиксировала колебания почвы в пяти-шести тысячах миль от берега в Тихом Океане. Никто не пострадал, разве что какие-нибудь глубоководные чудища...

Где-то через неделю Джеральд позвонил мне и пригласил на новоселье. Он пообещал мне встречу с восхитительной Стрельчихой с грудью, как налитые яблоки, и губами цвета спелой малины.

-- Вы очень скоро вступите в фазу повышенной активности, -- выпустил Джеральд на прощанье стрелу. В его устах это прозвучало весьма многообещающе. Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что активность сама по себе вещь крайне бессмысленная. Муравьи с пчелами тоже активны, причем, постоянно и что с того? К тому же меня раздражала сама идея активности. Я жил в мире с самим собой и хотел, чтобы все оставалось, как есть, по крайней мере, пока.

Ближе к вечеру мы подъехали к дому Джеральда. Я прихватил с собой двух друзей, Весы и Стрельца. По обеим сторонам улицы вдоль всего квартала тянулась вереница авто, -- преимущественно лимузинов -- глянцево сверкающих в лучах заходящего солнца. Между холеными, "ливрейными" шоферами уже установились вполне панибратские отношения. Когда мы вылезли из двухместного "фордика", нас удостоили критическими взглядами, смерив с головы до ног.

Новое обиталище Джеральда находилось в милом, небольшом особнячке. Я бы сказал, приятно никаком. Здесь мог жить и состоятельный хиромант, и преуспевающий виолончелист. Гостиная кишела людьми, они сидели, стояли, разговаривали, пили чай, жевали пирожные. Когда мы вошли, Джеральд устремился нам навстречу и стал пооче-

441

редно представлять своим гостям: Весы -- Близнецы, Стрелец -- Водолей, Лев -- Козерог и так далее. Мы чувствовали почти то же самое, что и Алиса, когда она попала в Страну Чудес, а Джеральд при ближайшем рассмотрении был как две капли воды похож на Даму Червей.

Когда все перезнакомились, я пристроился в уголке у окна и огляделся. Интересно, кто пристанет первым. Долго ждать не пришлось.

-- Вы увлекаетесь астрологией? -- поинтересовалась бледная личность с запавшими глазами и впалыми щеками, безуспешно пытаясь подняться с дивана, где была зажата между двумя дамами с одутловатыми расплывшимися лицами, одетыми так, словно они долго рылись в бабушкиных сундуках.

-- Весьма относительно, -- ответил я, пожимая его вялую руку.

-- Мы все просто без ума от Джеральда. Он настоящий волшебник! Не представляю, что бы мы без него делали. Я промолчал, повисла неловкая пауза. Он продолжал:

-- Вы живете в Голливуде, мистер... Простите, запамятовал ваше имя. Меня зовут Хелблингер, Джулиус Хелблингер.

Я еще раз пожал ему руку.

-- Рад познакомиться, мистер Хелблингер. Нет, я живу не здесь. Я пришел в гости.

-- Вы адвокат, да?

-- Нет, я писатель.

-- Писатель! Ах, как интересно! В самом деле? Если не секрет, о чем вы пишете?

Тут как нельзя более кстати подоспел Джеральд -- он подслушивал разговор и торопливо порхнул к нам, весь трепеща от возбуждения.

-- Ни в коем случае не читайте его книги, -- начал он, протягивая безвольно болтавшуюся кисть, с которой, будто переломанные, свисали пальцы. -- У него извращенный склад ума, не правда ли, Двадцать Шестое Декабря?

Одна из каракатиц пыталась подняться с дивана, опираясь на тонкую трость с золотым набалдашником. Увидев, что она плюхнулась, словно снулая рыба, на мягкое, я поспешил ей на помощь. Случайно мой взгляд упал на ее ноги, похожие на две щепки. Судя по всему, она никогда не ходила дальше, чем от машины до подъезда. На одутловатом белом лице выделялись маленькие птичьи глазки. Проблеск сознания в них отсутствовал, разве что иногда вспыхивал алчный огонек обжорства. Она могла быть сестрой-близнецом Кэрри Нейшн кисти Гранта Вуда, создавшего ее в момент сатанинского просветления. Я без труда

442

представлял ее на лужайке возле собственного дома в Пасадене, поливающую цветы из дырявой лейки. Наверное она проводит день, посещая парикмахера, потом астролога, от астролога направляется к хироманту, потом идет в чайную, где после второй чашки чая начинает ощущать легкое брожение в кишечнике, и поздравляет себя с тем, что ей больше не нужно принимать ежедневно слабительное. Высшее счастье для нее, -- это, без сомнения, хороший стул. Я несильно сдернул ее с дивана, поставил на ноги, слыша, как стучит ее грязное сердце, подражая ржавому хрипу неисправного движка.

-- Вы так любезны, -- поблагодарила она, тщетно пытаясь изобразить на высеченном из чугуна лице очаровательную улыбку. -- Увы, мой дорогой, мои бедные ножки совсем меня не слушаются. Джеральд говорит, что у меня Марс противостоит Сатурну. Приходится нести свой крест. А вы кто. Овен? Хотя нет, дайте подумать... вы Близнец, угадала?

-- Совершенно верно, я Близнец, а также моя мать и сестра. Забавно, не правда ли?

-- Действительно, -- из ее груди рвался хриплый свист, она безуспешно пыталась справиться с головокружением. Кровь хлюпала в ее жилах, словно слизь просачивалась через промокашку.

Я не произнес ни слова. Я только улыбался ей, может быть, немного грустно.

-- Вы иностранец? -- вдруг спохватилась она, на ее лице отразилась паника.

-- Американец всего-навсего.

-- Откуда вы? Средний Запад?

-- Нет, Нью-Йорк. Я там родился.

-- Вы уехали оттуда, да? Я не осуждаю вас, там невозможно жить... все эти иностранцы. Я уехала отсюда

443

Я стоял, как дурак, с тростью в руках. Старая сука, казалось, забыла обо мне, хотя я был совсем рядом, готовый в любую минуту подхватить ее трясущуюся бренную оболочку, если она споткнется или грохнется наземь. Наконец, заметив, что леди Эстенброк бросает на меня явно недоуменные взгляды, она слегка шевельнула проржавевшими суставами и легким движением, почти незаметным, дала мне понять, что я не забыт.

-- Леди Эстенброк, позвольте представить вам мистера... Прошу прощения, не скажете ли вы еще раз, как вас зовут?

-- А я и не говорил вам, -- бесцветно ответил я. И выдержав приличествующую паузу, добавил:

-- Химмельвейс... Август Химмельвейс.

Леди Эстенброк скривилась, заслышав это жуткое тевтонское имя. Она протянула мне два ледяных пальца, которые я радостно стиснул в непристойно крепком и бодром пожатии. Но не моя экспансивность обеспокоила леди Эстенброк, а та дерзость, с которой мои глаза изучали три вишенки, свисавшие с ее немыслимой шляпки. Только безумная из высшего английского общества могла напялить на себя такое. Она была похожа на даму с портрета подвыпившего Гейнсборо, последние мазки на котором сделал Марк Шагал. Для пущего присутствия имперского духа не хватало лишь букетика спаржи, воткнутого между обвисших пустых грудей. Ее грудь! Мои глаза машинально блуждали по тому месту, где должна быть грудь. Я подозревал, что в последний момент она подложила туда немного эксельсиора (амер. -- мягкая упаковочная стружка), возможно, тогда, когда выжимала последнюю каплю духов из пульверизатора. Готов ручаться, она ни разу в жизни никогда не видела своих гениталий. Омерзительное, должно быть, зрелище. Всегда было омерзительным... Если бы не приходилось иногда писать, то про них вообще можно было бы забыть...

-- Прошу прощения, но я первый раз в жизни слышу о Уинни Уимпл.

444

-- Позвольте, мистер...

-- Химмельвейс, -- пробубнил я.

-- Позвольте, мистер Химмельвейс, не хотите же вы сказать, что никогда не слышали о Уинни Уимпл. Этого не может быть, все читали про Уинни Уимпл. Где же вы были все это время? Вы что, с луны свалились? Дорогуша, это неслыханно!

Леди Эстенброк снисходительно произнесла:

-- Мистер Химмельвейс вероятно читает Томаса Манна, Кроче, Унамуно. Ничего обидного в этом нет. Я ведь сама пишу лишь для того, чтобы не умереть от скуки. И вряд ли когда-нибудь удосужусь прочитать свою писанину. Это же примитив.

-- Что вы, дорогая леди Эстенброк, как вы можете говорить такие вещи! Ваши книги восхитительны! Я перечитываю каждую из них по нескольку раз! Каждую! Какая прихотливость! Столько очарования! Не представляю, что бы мы делали без вашей Уинни Уимпл, я серьезно. Барон Хафнейджел! Я должна поздороваться с ним! Прошу прощения, леди Эстенброк!

Она заковыляла в другой конец комнаты, истошно вереща:

-- Барон Хафнейджел! Барон Хафнейджел! Леди Эстенброк с осторожностью, словно у нее была хрустальная задница, опустилась на софу. Я предложил ей чаю с пирожными, но она не слышала меня. Стеклянными глазами она уставилась на стоящую на столике фотографию страстной, полураздетой блондинки. Я слегка отодвинулся и тут же уперся в округлые прелести увядающей актрисы. Я хотел было извиниться, но услышал сухой надтреснутый смешок, напоминавший хруст слюды.

-- Я -- Двенадцатое Ноября, а вы?

-- Двадцать Шестое Декабря, -- ответил я. -- Самый настоящий козел с парой рогов.

-- Как мило! А я не знаю, кто я, то ли змея, то ли сороконожка. Во мне есть что-то дьявольское и страшно сексуальное.

Она похотливо прищурила фарфоровые глазки.

-- Вам не кажется, -- она теснее прижалась ко мне, -- что надо найти что-нибудь выпить, а? Я все ждала, что вон тот гусь, -- жест в сторону Джеральда, -- соизволит

445

поухаживать за мной, но, похоже, не дождусь. А что здесь творится? Намечается скандал, или что? Кстати, меня зовут Пегги. А вас?

-- Официально меня здесь знают как Химмельвейса. -- В моем сознании возник образ подмигивающей лошади.

-- Официально, -- эхом откликнулась она. -- Не понимаю. Официально что?

-- Бредятина, полный бред. -- Я постучал себя по голове.

-- Понятно. Я попала на сборище мудаков. Я сразу так и подумала. Послушайте, а из-за чего сыр-бор? Зачем он их собрал? Хочет вытрясти из них монету? Пусть начнет с меня, я устрою ему небольшой сюрприз.

-- Вряд ли он станет приставать к вам. Во всяком случае таким образом. -- Снова образ подмигивающей лошади.

-- Ах, даже так! Все ясно! -- Она холодным взглядом окинула собравшихся. -- Выбор невелик. Слепцы' -- Она смерила презрительным взглядом, явно желая поддразнить, столпившихся вокруг ведьм.

-- А вы чем занимаетесь? -- неожиданно поинтересовалась она.

-- Чем занимаюсь? Пишу...

-- А дальше? В самом деле? А что вы пишете? История? Биология?..

-- Непристойные книжки. -- Я постарался изобразить на лице смущение.

-- В каком смысле непристойные? Непристойные-непристойные или просто неприличные?

-- Мне кажется просто неприличные.

-- Вроде истории леди Чаттерби или Чаттерсли, как там ее звали? Надеюсь, не такое дерьмо? Я засмеялся.

-- Нет, нет, совсем другое... Просто порнокнижки. Вы же знаете все эти вещи: душки-крошки-страсти-мордасти...

-- Тише! Не забывайте, где находитесь! -- она оглянулась украдкой.

-- А почему бы нам не найти уголок, где можно спокойно посидеть и поговорить. А что еще вы знаете? Начало прозвучало многообещающе. Как вы сказали, вы -- козел, да? Ну, в смысле Стрелец?

-- Козерог.

-- Козерог. Отлично, пошли! Я забыла, когда вы родились? Я хочу запомнить... Все Козероги такие, как вы? Боже правый, я-то думала, что я невероятно сексуальна,

446

но, похоже, мне предстоит многому научиться. Пошли туда, где нас никто не услышит. Итак, все сначала. Что вы пишете? Неприкрытые что?

-- Душки-крошки-чмок-трах...

Она взглянула на меня, словно собираясь благословить. Потом протянула мне руку.

-- Дайте вашу пять, дружище! Мы говорим на одном языке. А теперь попробуйте это немного приукрасить, с того места, где вы остановились. Хорошо было сказано, чистая монета. Расскажите-ка мне о каких-нибудь любовных штучках. Давайте! Смелее! У меня уже намокли штанишки! Придумайте что-нибудь! Немного фантазии! Мать вашу, встретить такого человека! И где! Здесь! Надо выпить! Только не приносите эту прокисшую ослиную мочу! Лучше бурбон, если, конечно, найдете. Подождите, не убегайте. Скажите что-нибудь перед уходом. Начните с крошек, -- как в прошлый раз. Только прибавьте что-нибудь этакое. Мы с вами еще прогремим сегодня. Только не говорите таких слов, хорошо? Это слишком грубо. Подойдите, я хочу шепнуть вам кое-что на ухо.

Наклоняясь к ней, я заметил Джеральда, направляющегося прямо к нам.

-- Прогоните его, -- прошептала моя спутница, -- он похож на кусок триппера.

-- Э, братец мой, никогда не догадаетесь... Не догадаетесь ведь? -- она развязно рассмеялась. По выражению лица Джеральда я понял, что смех получился слишком громким.

-- Надеюсь, не о сексе?

Женщина изумленно воззрилась на него, в ее взгляде сквозил притворный ужас.

-- Вы ясновидящий! Как вы догадались? Прочитали по губам?

-- По вашим губам я могу читать даже в темноте. -- Джеральд смерил ее испепеляющим взором.

-- Надеюсь, вы не опуститесь до оскорблений. Я и сама немного разбираюсь в этих фокусах. Пусть я и не сильна в астрологии, но вас я раскусила. Ваш номер не пройдет.

-- Ш-ш-ш, тише, -- Джеральд прижал палец к губам. -- Умоляю, только не здесь. Вы ведь не станете меня разоблачать перед всеми!

-- Не стану, если вы раздобудете что-нибудь выпить.

-- В Китае -- символ счастья

447

Где ваши запасы? Я принесу. Скажите только, где взять. А то от вас только лимонада и можно дождаться.

Джеральд начал было опять что-то нашептывать ей на ухо, но в этот момент его ухватила за полы пиджака только что впорхнувшее очаровательное создание.

-- Диана! Вы? Вот радость-то! Я и мечтать не мог о вашем приходе! -- Он, вальсируя, увлек ее в дальний угол комнаты, не потрудившись даже представить нам гостью. И наверное поздравляя себя с нежданным избавлением.

-- Грязный, дешевый потаскун, -- процедила сквозь зубы блондинка. -- Так и не сказал, где хранится выпивка. Голову, видите ли, потерял от этой Дианы... Ха! Да он грохнется в обморок при виде ... -- этой, ну понимаете, о чем я, -- мохнатенькой...

В таких местах не дадут спокойно посидеть, обязательно кто-нибудь привяжется. Пока Пегги шарила в буфете в поисках ликера, норвежка с лицом старой девы, разливавшая чай в соседней комнате, решительно направилась ко мне, таща за собой известного психоаналитика -- Водолея, явно обойденного вниманием Венеры. Он был похож на дантиста, превратившегося в одинокую крысу. Вставные зубы голубовато поблескивали из-под налипшей жевательной резинки. Рот был растянут в приклеенной улыбке, попеременно выражавшей удовлетворение, подозрение, восторг и омерзение. Норвежка, бывшая медиумом, взирала на него с благоговейным трепетом, ловя каждый вздох, каждый звук, срывавшийся с его губ. Она была классической Рыбой, в ее жилах текло молоко сострадания ближнему. Ей хотелось, чтобы все исстрадавшиеся души приходили излечиваться к доктору Бландербассу. "Это -- уникум", -- захлебываясь от восторга, рассказывала она, когда доктор откланялся. Она сравнивала его с Парацельсом, с Пифагором и даже с Гермесом Трисмегистом. Слово за слово мы незаметно затронули тему реинкарнации. Она помнила три своих перевоплощения, в одном из которых ей довелось быть мужчиной. Это было во времена фараонов, задолго до того, как церковники извратили древнюю мудрость. Она не спеша плела свою карму, свято веря, что лет так через миллион ей удастся вырваться из колеса жизни и смерти.

-- Время -- ничто, -- полуприкрыв глаза, бормотала она. -- Столько нужно сделать... столько дел... Почему вы не пробуете пирожные? Сама пекла.

Она взяла меня под руку и повела в соседнюю комнату, где разливала чай престарелая дама, чей возраст вполне позволял ей быть Дочерью Революции.

-- Миссис фарквар, -- сказала моя спутница, продол-

448

жая держать меня за руку, -- этот джентльмен хочет попробовать наши пирожные. Мы только что имели грандиозную беседу с доктором Бландербассом, не правда ли? -- она заискивающе посмотрела мне в глаза взглядом дрессированного пуделя.

-- Миссис Фарквар -- настоящая ясновидица, -- продолжала она, протягивая мне восхитительное пирожное и чашку чая. -- Она дружила с самой мадам Блаватской. Вы, конечно, читали "Тайную доктрину"? Да что я спрашиваю... вы же наш.

Я заметил, что миссис фарквар как-то странно поглядывает на меня. Она смотрела не в глаза, а куда-то поверх, откуда у меня начинали расти волосы на голове. Я решил, что сзади стоит леди Эстенброк, и над моей головой раскачиваются три вишенки.

Тут миссис Фарквар раскрыла рот.

-- Норма, видишь? Сощурь один глаз. Теперь видишь?.. Да вот же она!

Норма скрючилась в три погибели, изо всех сил прищурившись, но была вынуждена признаться, что ничего не видит.

-- Это же видно невооруженным взглядом. Ее просто нельзя не увидеть. Смотри-смотри. Сейчас и ты увидишь.

Теперь вокруг меня столпилось уже несколько женщин, квохтая, как наседки, и извиваясь, силились разглядеть сияние, окутавшее мой череп. Одна из них клялась и божилась, что видит его вполне отчетливо, но оказалось, что в зеленых и черных тонах -- вместо лилового с цикламеном. Это окончательно вывело миссис Фарквар из равновесия. Она принялась столь яростно разливать чай, что опрокинула полную до краев чашку с горячей жидкостью на свое лавандовое платье. Норма страшно переполошилась. Она бестолково суетилась вокруг миссис Фарквар, ну вылитая мокрая курица.

Когда миссис фарквар выпрямилась, все увидели ужасное пятно. Можно было подумать, что миссис Фарквар, закрутившись с делами, совсем забылась... Я стоял, не сводя глаз с пятна, и непроизвольно провел рукой над головой, словно желая окунуть ее в лиловое сияние собственной ауры.

Откуда ни возьмись появился гладковыбритый, пред-

449

ставительный декоратор интерьеров, типичный "голубой" понимающе улыбнулся мне и вкрадчивым бархатным голосом сказал, что у меня просто сногосшибательная аура.

-- Я не видел ничего подобного уже целую вечность! -- воскликнул он, небрежным жестом набирая полную горсть домашних пирожных. -- Моя собственная настолько безобразна, что о ней даже говорить не хочется... Во всяком случае, мне так говорили. У вас, должно быть, прекрасный характер. От остальных я отличаюсь лишь тем, что я яснослышащий. Моя мечта -- иметь дар ясновидения, а вы? или вы им обладаете? Мне кажется, что вы... ах, как глупо с моей стороны спрашивать. С такой аурой, как ваша... -- Он слегка придвинулся и игриво вильнул бедрами. Я подумал, что он сейчас взмахнет рукой и закричит "Йо-хо-хо!" Но этого не произошло.

-- Вы художник? -- отважился спросить я, когда прекратились заигрывания.

Я поинтересовался, не связана ли она с Адвентистами Седьмого Дня. Она широко улыбнулась, обнажив золотые зубы.

-- Нет, уже не имею. Верую сама по себе.

-- А откуда вы знаете Джеральда? -- спросил я.

-- Ах, Джеральд... -- от ее жуткого смеха у меня зашевелились волосы; -- Мы познакомились на матче по боксу. Он сидел с каким-то человеком, похожим на индийского

450

набоба, я попросила дать мне прикурить. Он спросил, не Весы ли я. Я не поняла, о чем он спрашивает. Тогда он

сказал:

-- А вы не можете устроить меня в кино? -- полюбопытствовал я. -- Джеральд сказал, что у меня сейчас удачное время.

-- Разве вы актер? -- она выглядела заметно удивленной.

-- Нет, писатель. Из меня мог выйти неплохой сценарист, добротный киношный писака, если бы мне представился счастливый случай.

-- Как у вас с диалогами?

-- Вроде ничего. Хотите послушать? Ну скажем... Идут двое по улице. Они поспешно удаляются подальше с места происшествия. Стемнело, они заблудились. Один из них взвинчен до предела... Диалог...

"Взволнованный человек:

-- Не знаешь, куда я мог засунуть эти бумаги? Спокойный человек:

-- Строить предположения зачастую то же самое, что изучать траекторию биллиардного шара, катящегося по столу без сукна.

Взволнованный:

-- Что? Ах, если они попадут в чужие руки, я пропал. Спокойный:

-- Ты и так пропал. Твоя песенка уже спета... Взволнованный:

-- Думаешь, меня обчистили, пока мы там стояли? Но почему тогда не взяли мой часы с цепочкой? Как это объяснить?

Спокойный:

-- Никак. Я ничего не предполагаю и ничего не объясняю. Я всего лишь наблюдатель. Взволнованный:

-- Может, позвонить в полицию? Господи, нельзя же сидеть сложа руки. Спокойный:

-- Ты хочешь сказать, что ты должен что-то пред-

451

принять. Лично я собираюсь домой спать. Ну вот, здесь мы и разойдемся. Спокойной ночи, приятных сновидений. Пока!

-- Ты не можешь бросить меня вот так! Ты хотел сказать, что пойдешь со мной дальше... Ведь так? Спокойный:

-- Я всегда говорю только то, что хочу сказать. Спокойной ночи и приятных сновидений."

-- Я могу продолжать в таком же духе еще полчаса. Ну как? Очень плохо? Это экспромт, без подготовки. Если это записать на бумаге, то получится немножко иначе. Если не возражаете, я попробую еще раз. На этот раз, две женщины. Ждут автобуса. Идет дождь, у них нет зонтиков...

-- Прошу прощения, -- перебила меня мадам Весы, -- но мне пора. Рада была познакомиться. Я уверена, что вы без труда найдете себе работу в Голливуде.

Меня оставили, словно забытый мокрый зонтик. Интересно, моя аура еще светится или уже погасла. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

Старые перечницы, прополоскав свои кишки тепловатым чаем, засобирались по домам, чтобы успеть к обеду. По очереди они осторожно отрывали свои задницы с насиженных мест и ковыляли к двери, опираясь, кто на трости, кто на костыли, кто на зонтики, а кто на клюшки для гольфа. В конце концов, осталась одна леди Эстенброк. Она о чем-то увлеченно беседовала с толстой кубинкой, одетой в мутоновую шубку от Батрика. Они говорили сразу на нескольких языках. Их леди Эстенброк знала в совершенстве. Я стоял за каучуковым деревом в двух футах позади них, пытаясь разобрать эту белиберду. Когда гости подходили прощаться, леди Эстенброк кренилась вперед, словно у нее были сломаны суставы:, поворачивалась, словно механическая кукла, и протягивала свою холодную липкую и влажную лапку, на которой, переливаясь, сверкали кольца с драгоценными камнями. Шоферы полукругом стояли у дверей, готовые в любой момент подхватить своих престарелых подопечных. Джеральд каждого своего клиента доводил до автомобиля. Его можно было принять за маститого костоправа, только что положившего в карман солидный гонорар. Когда последние гости ушли, он встал у двери, потирая бровь, вытащил из кармана брюк серебрянный портсигар, зажег сигарету и выпустил из ноздрей тоненькую струйку дыма. Серп полумесяца низко висел над линией горизонта. Джеральд несколько мгновений смотрел на него, сделал еще пару затяжек, отбросил сигарету в сторону. Перед тем, как зайти в дом, он ищущим

452

взглядом обвел опустевшую улицу. На его лице мелькнула тень разочарования; интересующая его особа так и не появилась. Он рассеянно пожевал губами пустоту, причмокнул.

-- Проклятье! Совсем забыл! -- чуть не вырвалось у него, и он ринулся на кухню, где наверняка припас что-нибудь для "внутреннего употребления".

Леди Эстенброк все еще говорила с кубинкой, на этот раз по-французски. Из нее лились потоки слов о Жан ле Пин, Каннах, По, других известных курортах. Да, она повидала мир, долгое время жила на юге Франции, исколесила Италию, Турцию, Югославию, Северную Африку. Лицо кубинки ничего не выражало, она поигрывала миниатюрным веером с ручкой, выточенной из слоновой кости, скорей всего украденным из какого-то музея. Пот крупными каплями падал на ее гигантский бюст. Она то и дело вытирала гигантскую щель между туго стиснутыми грудями крошечным шелковым платочком. Причем проделывала она это как бы между прочим, ни разу не опустив глаз. Леди Эстенброк делала вид, что не замечает этих неподобающих жестов. Задумайся она хоть на секунду, она бы пришла в ужас. Леди Эстенброк, судя по всему, потеряла интерес к собственной груди в тот момент, когда та высохла и потеряла свою актуальность.

Кубинка была невероятно толста, и стул ей был явно мал. Ей было безумно неудобно. Ее задняя часть свешивалась с сиденья, словно кусок размороженной печени. Когда леди Эстенброк отводила глаза, кубинка украдкой почесывала задницу ручкой крохотного веера. В какой-то момент, не подозревая о моем присутствии, она с остервенением стала чесаться чуть ли не от шеи до того места, где кончалась спина. Ей явно было не до бессвязных высказываний леди Эстенброк. Ее единственным желанием было как можно скорей добраться до дома, содрать корсет и скрестись, скрестись, словно шелудивая собака.

453

прыгает с потолка, раскачивается на люстре. Его легко можно было представить в средневековом камзоле с огромным алым сердцем поперек груди и облегающих икры чулках.

В комнате осталось человек десять, не больше. В основном Девы и Близнецы. Они пребывали в легком оцепенении, вялой апатии, вызванной изнуряющим, душным зноем и несмолкаемым гудением насекомых. Джеральд был у себя в спальне, на стенах которой горделиво красовались фотографии его любимых кинозвезд -- само собой из числа его клиентов. Рядом с ним за письменным столом сидела довольно симпатичная особа. Они были поглощены изучением гороскопа. Я вспомнил, что она пришла с красивым молодым человеком, то ли любовником, то ли мужем, и что они разбежались в разные стороны, едва переступив порог дома.

Молодой человек оказался актером; он снимался в вестернах студии "Юниверсал" и обладал особой привлекательностью человека, находящегося на грани безумия. Он нервно слонялся из угла в угол, метался от одной кучки гостей к другой, ни к кому не приближаясь слишком близко, пристраивался где-то с краю, некоторое время прислушивался и неожиданно шарахался в сторону, как резвый жеребенок. Я видел, что ему смертельно хочется хоть с кем-нибудь поговорить. Но никто не давал ему такой возможности. Наконец он обессиленно рухнул на диван, рядом с уродливой низкорослой дамой, на которую он даже не обратил внимания. Он безутешно озирался вокруг, готовый взорваться в ответ на любую провокацию.

454

Бразильский павлин -- вот самое подходящее определение для нее. Суета сует! Тщеславие -- и только оно! -- было написано на ее лице. Она выдвинула стул на середину комнаты -- чтобы внимание оцепенелого собрания было всецело отдано ей и никому больше.

-- Мы прилетели из Рио, -- рассказывала она. -- Я всегда путешествую самолетом. Конечно, это экстравагантно, но мне всегда не терпится!.. Собаку пришлось оставить горничной. Я ненавижу эти глупые церемонии... Я...

Я... Я... Я... Я... Похоже, мысль о существовании второго или третьего лица никогда не приходила ей в голову. Даже о погоде она говорила, постоянно вставляя бесчисленные "Я". Она была подобна сверкающему айсбергу, "Я" затопляло собой все вокруг, подчиняло себе все, было необходимо ей, как Иона киту. Мыски ее туфелек пританцовывали в такт ее словам. Элегантные мыски лаковых туфелек, способные выписывать любые замысловатые фигуры. От этих мысков можно было свалиться замертво.

Меня удивила некоторая скованность ее тела. Только пальцы ног и голова жили своей жизнью, -- остальное словно было под анестезией. Из глубин этого неподвижного торса шел удивительный голос, обольстительный и отталкивающий одновременно, он очаровывал и вместе с тем нестерпимо резал слух. Каждое слово было заранее отрепетировано и произнесено сотни, а то и тысячи раз. Ее можно было сравнить с крысоловом, насвистывающим одну и ту же мелодию, в цепких, живых глазах читалась смертельная -- до слез -- скука, она задыхалась от скуки. Она ничего из себя не представляла, никого, кроме себя, не слышала, ее не замутненное мыслью сознание напоминало нержавеющую сталь.

-- Само собой, я Близнец, -- доносились до меня ее слова, произнесенные тоном, не оставляющим сомнений в том, что, пролетая над грешной землей, именно ее Господь отметил своим поцелуем. -- Да-да, я весьма двойственная натура. -- Я... Я... Я... Даже свою двойственность она преподносила с заглавной буквы.

455

-- Лолита! -- воскликнул он, придавая своему фальцету дополнительную визгливую восторженность. -- Как мило с твоей стороны! Ты грандиозна! -- Он открыл свои объятия, едва касаясь ее кончиками пальцев, как партнер по танцу, восхищенный взгляд жадно обшаривал ее с головы до пят. Джеральд буквально пожирал ее глазами.

Мне надоел этот фарс, мой взгляд остановился на женщине, сидевшей за письменным столом в спальне. Она достала из сумочки носовой платок и поднесла его к глазам. Потом, стиснув руки, вознесла очи. Казалось, она обезумела от горя.

-- Дорогая Лолита, как славно, что ты приехала! Ты самолетом? Это прелестно! Ах, душечка, ты такая сумасбродка! Какая восхитительная шляпка... откуда? Конечно из Рио! Надеюсь, ты не торопишься нас покинуть! Мне столько нужно рассказать тебе! Твоя Венера сегодня просто обворожительна!

Когда она встала, ее тело несколько ожило. От ее бедер, казалось, исходило сияние, незаметное в сидячей позе. Она играла ими так же, как кокетка бровями, -- с лукавством изгибая то одно, то другое. Это была скрытая под маской легкого флирта мастурбация, сродни тем штучкам, к которым прибегали благонравные пансионерки, когда их руки были заняты.

С живостью подтаявшей сосульки она продефилировала в спальню. Ее голос зазвучал по-иному. Он шел, казалось, из самого пояса Венеры; он был сочный и жирный, точно редиска в сметане.

-- Когда вы освободитесь, -- произнесла она, бросив взгляд через плечо на фигуру в спальню, -- я бы хотела немного поболтать с вами.

Это прозвучало как: "Побыстрей отделайся от этой сопли в сахаре и я расскажу тебе о своих сногсшибательных похождениях".

-- Мы сейчас закончим, -- пообещал Джеральд, напряженно поворачивая голову в сторону спальни.

-- Поторопись! -- предупредила Лолита, -- а то я скоро

456

ухожу. -- Неуловимое движение левого бедра подстегивало: -- Пошевеливайся. Я не собираюсь тут рассиживаться!

В этот момент вошел бразильский воздухоплаватель, нагруженный подносом с сэндвичами и шерри. Лолита с жадностью набросилась на еду. Ковбой с безумным взглядом маньяка вскочил на ноги и без разбора стал хватать руками все, что лежало на подносе. Леди Эстенброк сидела, забившись в свой угол, презрительно ожидая, пока ей передадут блюдо. Все вдруг насторожились. Смолкло гудение насекомых, спала жара. От всеобщей апатии не осталось и следа.

Минута, о которой так долго мечтал ковбой, наконец-то настала. Минута его коронного выхода, которой он немедленно воспользовался. Его глубокий голос, несмотря на истеричные нотки, был тем не менее не лишен обаяния. Он принадлежал к той породе хи-менов, созданных на киностудиях, которые более всего страдают от собственной благоприобретенной мужественности. Ему хотелось поделиться одолевающими его страхами. Было заметно, что он не знает, с чего начать, но он был полон решимости заставить всех себя слушать чего бы ему это не стоило. И вот, словно все весь день только это и обсуждали, он заговорил о шрапнельных ранах. Он хотел заставить всех почувствовать, каково это -- быть разорванным в клочья, истекать кровью, -- особенно под чужим небом, -- без надежды на спасение. Ему до чертиков надоели эти сумасшедшие скачки на диких лошадях, надоело продираться сквозь непролазные заросли колючей чапарелли за сто пятьдесят баксов в неделю. Когда-то он лицедействовал на Востоке, причем был неплохим актером, и хотя звезд с неба он не хватал, тем не менее, он был больше, чем просто ковбой, объезжающий перед камерой лошадей. Он мечтал ринуться очертя голову в ситуацию, в которой раскрылись бы его истинные таланты. Он был голоден, и не исключено, что возможная причина, по которой его жена уединилась с Джеральдом в спальне, крылась в том, что там можно было поесть. Судя по всему, сто пятьдесят долларов в неделю случались раз в месяц, а то и реже, а остальное время им приходилось грызть лошадиную шкуру. Вполне возможно и то, что его жена уединилась с Джеральдом, чтобы выяснить причины импотенции мужа. Множество вопросов висело в воздухе, вне и внутри жестоких описаний шрапнельных ран, от которых застывала кровь.

Это был на редкость решительный дикоглазый молодой человек -- настоящий Скорпион. Казалось, будь ему дозволено упасть в корчах на ковер, вцепиться зубами Лолите

457

в лодыжку, запустить бокалом шерри в открытое окно, он так и сделает. Что-то, имеющее весьма смутное отношение к актерской профессии, снедало его изнутри. То ли его незавидное положение в кино. То ли тот факт, что его жена слишком скоро забеременела. То ли масса проблем, связанных с мировой катастрофой. Как бы то ни было, он по всем статьям оказался в мертвой точке, и чем больше он метался, тем сильнее запутывался, тем сильнее затуманивался его рассудок... Если бы хоть кто-нибудь поговорил с ним, если бы хоть кто-нибудь возмутился его дикими, бессвязными высказываниями... Но нет, никто и рта не раскрыл. Все сидели как послушное стадо баранов и наблюдали, как он постепенно увязает в непроходимых дебрях своих кошмаров.

Не выдержав эту лихорадочную агонию, я решил побродить по саду вокруг дома. На дорожке, ведущей в сад, я встретил уже знакомого Стрельца Умберто, который только что выскользнул из объятий горбуньи, обезображенной экземой. Мы пошли в сад, где обнаружили столик для пинг-понга. Юная пара, представившаяся братом и сестрой, предложила нам сыграть партию, разделившись на пары. Только мы начали, как на заднем крыльце возник злополучный ковбой; некоторое время он молча и угрюмо изучал нас, потом скрылся в доме. Тут выскочила невероятно загорелая дама, из которой ключом била энергия, и

458

Через несколько секунд вышел Джеральд и попросил остаться на обед. "Оформитель интерьеров самолично готовит для нас спагетти", -- сказал Джеральд.

-- Не вздумайте сбежать, -- предупредил он, притворно грозя нам пальцем.

Мы хором отказались от его приглашения. (Неужели он не видит, что мы умираем от скуки?)

-- Вы, что, не любите спагетти? Они не достаточно хороши для вас, да? -- Джеральд стал похож на избалованного ребенка, у которого отняли любимую игрушку.

-- Может, выпьем немного вина? -- предложил я в надежде, что он поймет намек и скажет, что уже готовят коктейли.

-- Не волнуйтесь. Вы, Козероги, чертовски практичны. Конечно, у нас найдется что-нибудь для вас выпить.

-- А что именно? -- поинтересовался Умберто, у которого за весь день изрядно пересохло в горле.

-- Ш-ш-ш, тише! Играйте в пинг-понг. Где ваши манеры? -- ужаснулся Джеральд.

-- Но я умираю от жажды, -- продолжал настаивать Умберто.

-- Зайдите в дом, я дам вам стакан холодной воды. Вам станет гораздо лучше. Вы слишком взволнованы. Кроме того, вам следует беречь свою печень. Вино для вас яд.

-- Тогда предложите мне что-нибудь взамен вина, -- потребовал Умберто, твердо вознамеревшись выдавить из хозяина хоть каплю алкоголя.

-- Опомнитесь, Стрелец! Извольте вести себя, как джентльмен. Здесь вам не ночлежка какого-нибудь Бэрримора. Идите проветритесь и продолжайте вашу игру. Я пришлю вам очаровательную девушку, она сыграет с вами пару партий. -- С этими словами он развернулся и просочился в дверь.

-- Как вам это нравится? -- взорвался Умберто, отшвыривая ракетку в сторону и натягивая пиджак. -- В таком случае я сам найду себе что-нибудь выпить. -- Он осмотрелся по сторонам, надеясь, что кто-нибудь составит ему компанию. Брат восхитительной Лео согласился сопровождать его.
_________
* Сорт дыни.

459

-- Только не долго! -- произнесла жена Умберто. Умберто внезапно вспомнил, что забыл что-то важное. Он подошел к жене и спросил, где ее сумочка.

-- Мне нужно немного мелочи. -- Порывшись, он выудил оттуда пару чеков.

-- Значит, мы не увидим его несколько часов, -- заметила его жена.

Не успели они отойти, как появилась обещанная "очаровашка" лет шестнадцати, застенчивая, неуклюжая, усыпанная юношескими прыщами, с морковно-рыжими волосами. Джеральд высунул голову и ободряюще кивнул. Но оказалось, что у всех одновременно пропало желание продолжать игру. Девочка чуть не плакала. Но в этот момент вновь появился бык в юбке; рванувшись к столу, она схватила ракетку.

-- Я сыграю с тобой, -- сказала она прыщавой красотке, и над головой последней со свистом пронесся шарик.

-- Круто... -- пробормотал бык в юбке, в нетерпении хлопая себя ракеткой по бедрам, пока юная разиня ползала на карачках среди розовых кустов в поисках шарика.

Мы сели на крыльцо, наблюдая за этой парой. Сестра Лео с золотыми искорками в глазах с увлечением делилась впечатлениями от австралийских дюн. Она призналась, что приехала в Калифорнию, чтобы быть поближе к брату, чья воинская часть базируется неподалеку. Она устроилась на работу в магазин, в кондитерский отдел, где продает сладости.

-- Только бы Родни не напился, -- пробормотала она. -- Ему много не надо. Умберто не станет спаивать его, как вы думаете?

Мы уверили ее, что ее брат в хороших руках.

-- А то влипнет в какую-нибудь историю. Пьяный, он готов приставать к кому угодно. А вокруг столько всякой заразы, вы понимаете, о чем я говорю. Это одна из причин, по которой я стараюсь не оставлять его одного. Ладно, если бы он нашел себе приличную девушку из хорошей семьи, а то все эти женщины... Конечно, все мальчишки иногда цепляют какую-нибудь гадость... Родни не очень любил сидеть дома. Но мы с ним всегда отлично ладили... -- Тут она посмотрела на меня и воскликнула:

-- Вы улыбаетесь... Я глупости говорю, глупости?

-- Что вы, напротив. Меня очень тронула ваша история.

-- Тронула? Что вы хотите сказать? Думаете, Родни неженка?

-- Я ничего не думаю о Родни.

460

-- Вы думаете, что что-то не в порядке со мной.

-- Я вообще не думаю, что что-то не в порядке...

-- Вы, наверное, решили, что я влюблена в него, да? -- Это предположение развеселило ее. -- Что ж, если хотите знать правду, я действительно влюблена в него. Не будь он моим братом, я вышла бы за него замуж. А вы?

-- Не знаю, -- отозвался я. -- Мне никогда не доводилось быть сестрой.

На заднем крыльце показалась женщина. Она выбросила мусор в помойное ведро. Странно, она была не похожа на кухарку -- у ее был слишком одухотворенный

вид.

-- Не простудитесь, -- предупредила она. -- Здесь очень коварные ночи. Обед скоро будет готов. -- Она одарила нас материнской улыбкой, постояла минутку, придерживая руками опущенную матку, и скрылась в доме.

-- Кто это? -- удивился я.

-- Моя мама, -- ответила мисс Лео. -- Правда, милая?

-- В самом деле, -- меня удивило, что ее мать прислуживает Джеральду, выполняя грязную работу.

-- Она квакерша. Кстати, можете звать меня просто Кэрол. Это мое имя. Мама не верит в астрологию, но она любит Джеральда. Она считает его беспомощным.

-- А вы тоже квакерша?

-- Нет, я неверующая. Я простая провинциалка. Весьма недалекая.

-- Вы мне не кажетесь недалекой.

-- Ну может быть, не так уж чтобы совсем... Но все равно...

-- С чего вы взяли?

-- Я прислушиваюсь к разговорам других. Я знаю, какое впечатление производят мои слова, когда я открываю рот. Видите ли, у меня простые, банальные мысли. Большинство людей так сложны для меня. Я слушаю их, но не понимаю, о чем они говорят.

-- Это звучит в высшей степени разумно, -- признал я. -- Скажите, вы часто видите сны? Вопрос ошарашил ее.

-- Почему вы спросили? Откуда вы знаете?

-- Все люди видят сны, разве вам это неизвестно?

-- Да, я слышала об этом... но вы ведь не это имели в виду. Большинство забывает свои сны, не так ли? Я кивнул.

-- А я нет, -- неожиданно просияла Кэрол. -- Я помню все до мельчайших подробностей. Мне снятся чудесные сны. Может быть, именно поэтому я больше никак не развиваю свой ум. Я вижу сны дни напролет, так же, как и

461

ночью. Это проще, мне кажется. Я предпочитаю видеть сны, нежели размышлять... понимаете, о чем я? Я притворился озадаченным.

-- Конечно, вы понимаете, -- продолжала она. -- Можно долго-долго думать о чем-нибудь и ни до чего не додуматься. Но когда вы спите, у вас есть все -- все, что душе угодно, все происходит так, как вам хочется. Наверное, это отупляет, но мне все равно. Я бы не стала ничего менять, даже если бы и могла...

-- Послушайте, Кэрол, -- перебил я ее, -- а вы не могли бы мне рассказать свои сны. Вы можете вспомнить, например, тот, что вы видели вчера? Или позавчера?

Кэрол милостиво улыбнулась.

-- Конечно, могу. Я расскажу вам тот, который мне снится постоянно... Хотя слова только портят. Я не могу описать великолепные краски, которые я вижу, или музыку, которую слышу. Даже если бы я была писателем, вряд ли я смогла бы передать их. Во всяком случае, в книжках я не смогла найти ничего похожего на мои сны. Конечно, писателей не очень интересуют сны. Они описывают жизнь или то, о чем люди думают. Наверное, они просто не видят сны, как я. Мне снится то, что никогда не произойдет... не может произойти, мне так кажется... хотя я не понимаю, почему бы и нет. Во сне все происходит так, как нам бы хотелось, чтобы это происходило. Я живу в своем воображении, поэтому со мной ничего не происходит. Я ничего по-настоящему не хочу -- просто жить... жить вечно. Возможно, это звучит глупо, но это именно так. Я не понимаю, почему мы должны умирать. Люди умирают, потому что сами этого хотят, так я думаю. Я где-то читала, что жизнь -- это лишь сон. Эта мысль крепко засела в моей голове. И чем больше я наблюдаю жизнь, тем более справедливым кажется мне это утверждение. Мы все живем выдуманной нами жизнью... в выдуманном нами мире.

Она умолкла и серьезно посмотрела на. меня.

-- Вам не кажутся бессмыслицей мои слова? Я бы не хотела продолжать разговор, пока не почувствую, что вы меня-понимаете.

Я заверил ее, что слушаю очень внимательно, и что все, что она говорит, мне глубоко симпатично. От этих слов она расцвела и несказанно похорошела. Радужная, с поволокой, оболочка глаз вспыхнула золотистыми искорками. Она не сказала ничего, что могло показаться глупым, подумал я, ожидая продолжения.

-- Я не рассказала вам об этом, о моих снах, но может быть, вы уже и сами догадались... Я часто заранее знаю,

462

что со мной произойдет. Например, прошлой ночью мне снилось, что я собираюсь на праздник, праздник в лунном свете, там я должна встретить человека, который расскажет мне странные вещи обо мне самой. Над его головой сияние. Он приехал из чужой страны, но он не иностранец. У него мягкий, успокаивающий голос; протяжная, неспешная речь -- совсем, как у вас.

-- Что вы ожидаете услышать о себе, Кэрол? -- я опять перебил ее. -- Какие странные вещи?

Она замолчала, словно подыскивая нужные слова. Потом произнесла с неподдельной искренностью и наивностью:

464

хотелось убежать, но я не могла, меня парализовал страх... И я проснулась.

-- Едва ли можно назвать это хорошим сном, не правда, ли?

465

толкнул меня локтем и неслышно прошептал: еле слышно прошелестел: "Ненавижу спагетти... Гадость!"

Эта сцена была прервана появлением очередных гостей -- молоденьких существ -- возможно, среди них были будущие звезды. Одного из них звали Клод, пухлощекий блондин с вьющимися волосами. Похоже, он знал всех и вся, особенно это касалось женщин, которые сюсюкали и тискали его, словно любимую игрушку.

-- А я-то думал, что вечеринка уже закончилась, -- извинился он за свой "пижамный" вид. Пронзительным голосом, напоминавшим козлиное блеяние, он завопил на всю комнату:

-- Джеральд! Джеральд! Ну где же ты, Джеральд? (Джеральд тем временем нырнул на кухню, чтобы скрыть свое раздражение.)

-- Эй, Джеральд! Когда я наконец получу работу? Джеральд, ты слышишь меня? Когда я начну работать? Джеральд вышел с шипящей сковородкой в руках.

-- Если ты не заткнешь свой поганый рот, -- произнес он, угрожающе приближаясь к душке Клоду и размахивая сковородкой у него над головой, -- я огрею тебя вот этой штукой!

-- Но ты обещал, что я получу что-нибудь до конца месяца! -- взвизгнул Клод, явно получая удовольствие от того, что поставил Джеральда в неловкое положение.

-- Я не обещал этого, -- возмутился Джеральд. -- Я сказал, что у тебя есть все шансы. Если ты будешь упорно работать. А ты, лентяй, ждешь, когда на тебя посыплется манна небесная. Уймись и съешь немного спагетти. От тебя столько шума... -- Джеральд вновь скрылся в кухне.

Клод вскочил на ноги и последовал за ним. Я слышал, как он канючил:

-- Джеральдине, я сморозил глупость, да? -- его голос звучал все глуше и глуше и в результате совсем стих, словно кто-то зажал ему рот ладонью.

466

Тарзаном. Клод смотрел на них с нескрываемым презрением. Он без конца теребил свои непослушные кудри и вызывающе откидывал голову назад.

К моему изумлению, Джеральд вдруг разошелся и начал приставать к жене Умберто. Он был невероятно напорист и потрясающе самоуверен. Джеральд наседал на даму, цокая каблуками, словно петух, вышедший на прогулку. Деликатность и изысканность ему с успехом заменяла поразительная гибкость и артистизм. У него были свои представления об исполнении джиттербага.

Будучи уже навеселе, он остановился перед Умберто и спросил:

Умберто редко танцевал с женой -- это уже давно осталось в прошлом. Но Джеральд был настойчив.

-- Нет, вы должны станцевать с ней! -- воскликнул он, привлекая всеобщее внимание к Умберто.

Умберто поволокся на нетвердых ногах, с трудом отрывая их от пола и что-то бессвязно бормоча. Он проклинал Джеральда за то, что тот поставил его перед всеми в идиотское положение.

Лолита кипела от ярости, что ее никто не приглашает. Она проплыла через всю комнату, оглушительно стуча каблуками, и подошла к своему бразильцу.

-- Нам пора, -- прошипела она. -- Отвези меня домой Не дожидаясь ответа, она схватила его за руку и потащила прочь из комнаты, весело восклицая голосом, в котором, однако, слышался яд:

В ее звонком медовом голосе слышались отравленные нотки. У двери, где уже торчал Джеральд, чтобы попрощаться с ней, она остановилась, чтобы оглядеть остающихся, посмотреть на эффект, произведенный ее внезапным уходом. Никто не обращал на нее внимания. Необходимо было что-то сделать, что-то из ряда вон выходящее чтобы привлечь к себе внимание. И она громко позвала своим пронзительным, театральным, британским голосом:

-- Леди Эстенброк! Прошу вас, на одну минутку! Мне надо вам кое-что сказать...

Леди Эстенброк, сидевшая в кресле, будто ее пригвоздили, с трудом поднялась на ноги. Видимо, ее никогда так

467

не звали, словно на судебное разбирательство, но волнение, охватившее ее при звуке собственного имени, сознание того, что все глаза устремлены сейчас на нее одну, пересилили возмущение и обиду, клокотавшие в ней. Она двигалась, точно корабль, терпящий бедствие, шляпка сбилась на бок и колыхалась под нелепым углом, внушительный нос-клюв придавал ей сходство с хищной птицей.

-- Моя дорогая леди Эстенброк, -- Лолита говорила вроде бы приглушенным, замогильным голосом опытной чревовещательницы, который, однако, разносился по всей комнате.

-- Надеюсь, вы простите меня за столь поспешное исчезновение. Обязательно приходите на генеральную репетицию, хорошо? Было ужасно приятно повидать вас. Непременно навестите меня в Рио, обещайте! Я улетаю через несколько дней. До свидания, счастливо оставаться! До свидания всем!

Она бросила в нашу сторону легкий снисходительный кивок, словно говоря: "Теперь, когда вы поняли, кто я такая, может быть, в другой раз вы будете более вежливы. Все видели леди Эстенброк, со всех ног ковыляющую ко мне? Мне стоит только пальцем шевельнуть, и весь мир будет плясать вокруг меня".

Ее эскорт, с увешанной медалями грудью, удалился, как и возник -- без единого слова. Смерть на поле боя была его единственным шансом прославиться. К тому же это должно было укрепить имидж Лолиты в глазах общественного мнения. В глазах рябило от будущих заголовков первых полос газет. "Отважный бразильский летчик убит в Ливии." Несколько строк о боевых успехах воздушного аса и длинная душещипательная история о его безутешной невесте Лолите, прославленной танцовщице, играющей главную роль в большой картине совместного производства Мицу---Вайолет--Люфтганза под названием "Роза пустыни". И, конечно, фотографии, демонстрирующие прогремевшие на весь мир бедра Лолиты. А где-нибудь в самом низу или на другой странице маленькими буквами будет "по секрету" сообщено о том, что Лолита, чье сердце навсегда разбито трагической гибелью бразильца, положила глаз на очередного лихого офицера, на этот раз -- артиллериста. Их неоднократно видели вместе в отсутствие бразильца. Лолита питала слабость к высоким широкоплечим молодым людям, отличившимся в борьбе за свободу... И т. д. и т. п. до тех пор, пока рекламный отдел Мицу--Вайолет--Люфтганза не сочтет, что тема гибели

468

бразильца исчерпана до конца. Конечно, на следующем фильме не удастся кривотолков, сплетен и шушуканья по углам. А если удача по-прежнему будет сопутствовать Лолите, то артиллериста ждет та же славная участь -- геройская смерть. Тогда можно будет надеяться попасть уже на двойной разворот...

Я рассеянно опустился на диван, ровно возле приземистого, словоохотливого создания, которого весь день старался избегать.

-- Меня зовут Рубиоль, -- пропела она, оборачиваясь и глядя на меня неприятно уплывающим взглядом. -- Миссис Рубиоль...

Вместо того, чтобы представиться в ответ, я забормотал:

-- Рубиоль... Рубиоль... Где-то я слышал это имя раньше. -- И хотя дураку было ясно, что во всех Соединенных Штатах может быть только один такой монстр, миссис Рубиоль засветилась, задохнувшись от удовольствия.

-- Вам приходилось бывать в Венеции? А Карлсбаде? -- по-птичьи куковала она. -- Мы с мужем жили за границей -- до войны. Вы, вероятно, слышали о н е м... он очень известный изобретатель. Знаете, эти трехзубые сверла... для бурения нефтяных скважин...

Я улыбнулся.

-- Единственные сверла, которые мне доводилось видеть -- это в кабинете у зубного.

-- У вас не технического склада ум, так? Мы-то страсть как любим всю эту технику с механикой. Время такое. Мы живем в техническом веке.

-- Да, я уже это где-то слышал -- отозвался я.

-- Хотите сказать, что не верите в это?

-- Ну что вы, верю. Только нахожу это весьма и весьма прискорбным. Я ненавижу все механическое.

-- Живи вы среди нас, вы бы так не говорили. Мы ни о чем другом не говорим. Вам стоит как-нибудь пообедать с нами, вечером... Наши обеденные вечеринки пользуются большим успехом.

Я решил не прерывать ее.

-- От каждого требуется какой-то вклад... новая идея... что-то, что заинтересовало бы всех...

-- А как у вас кормят? --заинтересовался я. -- У вас хороший повар? Меня не волнует, о чем говорят, когда еда хорошо приготовлена.

-- Какой вы забавный! -- хихикнула она. -- Само собой, кормят прекрасно.

469

-- Изобретатель.

-- Ах, ну конечно, изобретатель. Это уже лучше. А какой он? Компанейский?

-- Вам он понравится. Вы с ним чем-то похожи... Он даже говорит примерно, как вы. -- Ее опять понесло. Он такая душка, когда начинает рассказывать о своих изобретениях...

-- Конечно... Так о чем я говорила? Ах да, о моем муже. Когда мы были в Лондоне, Черчилль пригласил его...

-- Черчилль? -- с идиотским видом переспросил я, словно никогда не слышал этого имени.

-- Ну да... Уинстон Черчилль, премьер...

-- Ах да, я что-то слышал о нем.

-- Эта война будет выиграна в воздухе, так говорит мой муж. Мы должны строить больше самолетов. Поэтому Черч...

-- Я ничего не смыслю в самолетах... Никогда не доводилось летать, -- вставил я.

-- Это не имеет значения, -- не растерялась миссис Рубиоль. -- Я сама поднималась в воздух всего раза три или четыре. Но если...

-- Давайте поговорим о воздушных шарах... Они нравятся мне куда больше. Помните Сантоса Дюмона? Направляясь в Новую Шотландию, он стартовал с верхушки Эйфелевой башни. Это, должно быть, захватывающее зрелище... Так что вы говорили о Черчилле? Простите, я перебил вас.

-- Я вам сейчас кое-что расскажу, -- не дав ей раскрыть рта, поспешно произнес я. -- Больше всего я уважаю обеды, где не скупятся на спиртное. Знаете, все расслабляются, потом возникает спор, кто-то получает удар в челюсть. Обсуждение серьезных проблем за обеденным столом плохо сказывается на пищеварении. Кстати, на ва-

470

-- Приходите в чем хотите, естественно, -- миссис Рубиоль едва ли обращала внимание на мои перебивания.

-- Порой вы напоминаете мне Сомерсета Моэма, -- прощебетала она. -- Я познакомилась с ним на судне, возвращаясь из Италии. Такой обаятельный скромный человек! Никто, кроме меня, не знал, кто он такой. Он путешествовал инкогнито...

-- Вы случайно не заметили, он косолапил?

-- Косолапил? -- с тупым изумлением переспросила миссис Рубиоль.

-- Ну да, косолапил... Разве вы не читали его знаменитейший роман "Бремя ...

-- Он ужасный, но не мерзкий, -- отважился возразить я. -- По-веселому ужасный.

-- Мне совсем не понравилась Анабелл, -- сказала миссис Рубиоль.

-- Мне тоже. Но зато Бэтт Дэвис была совсем не плоха

-- Не помню. А кого она играла? -- спросила миссис Рубиоль.

-- Дочь стрелочника, разве вы не помните?

-- Отчего же, конечно, помню! -- воскликнула миссис Рубиоль, тщетно силясь вспомнить то, чего она никогда не видела.

-- Помните, она еще грохнулась с лестницы с полным подносом тарелок?

-- Да, да, разумеется! Конечно, теперь я все вспомнила Она была прелестна, не правда ли? Какое это было падение!

-- Так мы говорили о Черчилле.

-- Да, так вот, значит... Постойте, дайте мне подумать.. О чем же я хотела вам рассказать?

-- Прежде всего, скажите мне, -- заметил я, -- правда ли, что он никогда не вынимает изо рта сигару, ни на минуту? Говорят, он даже во сне не расстается с ней. Хотя, это не важно. Я лишь хотел узнать, в жизни он такой же дурак, каким его показывают на экране, или нет.

471

-- Что???? -- заверещала миссис Рубиоль.-- Черчилль дурак? Несльканно! Да он самый выдающийся человек в Англии!

-- Следующий после Уайтхеда, вы хотите сказать.

-- Уайтхеда?

-- Ну да, человека, который вывел в свет Гертруду Стайн. Вы слышали о Гертруде Стайн? Нет? Ну тогда вы должны были слышать об Эрнесте Хемингуэе.

-- Да-да, конечно, теперь припоминаю. Она была его первой женой.

-- Совершенно верно, -- согласился я. -- Они поженились в Понт-Эйвене и развелись в Авиньоне. О Уайтхеде тогда еще никто не слышал. Ему принадлежит крылатая фраза "божественная энтропия"... или это Эддингтон сказал... Не помню точно. Неважно, в общем, году в 1919 Гертруда Стайн написала свои "Нежные бутоны", -- Хемингуэй тогда еще не перебесился. Вы помните процесс Ставинского? -- когда Ловенштейн прыгнул с аэроплана и упал в Северное море.. С тех пор много воды утекло...

-- Я, наверное, в то время была во Флоренции, -- сказала миссис Рубиоль.

-- А я в Люксембурге. Вам доводилось бывать в Люксембурге, миссис Рубиоль? Нет? Прелестное место. Никогда не забуду завтрак с Великой Герцогиней. Ее нельзя назвать красавицей в общепринятом смысле, эту Великую Герцогиню. А ссора между Элеонорой Рузвельт и королевой Вильгельминой -- улавливаете, о чем я? Она тогда страдала подагрой. Да, так что вы хотели сказать о Черчилле?

-- Я уже не помню. Вы совершенно запутали меня, -- пожаловалась миссис Рубиоль. -- Вы скачете с одной темы на другую. Вы очень странный собеседник. -- Она вновь было попыталась изречь что-то... -- Расскажите немного о себе, -- продолжила она. -- Вы до сих пор ни слова о себе не произнесли.

-- О, это легко исправить, -- ответил я. -- Что вас интересует? Я был пять раз женат, у меня трое детей, двое из них нормальные. Я зарабатываю 375 тысяч в год, много путешествую, не увлекаюсь ни охотой, ни рыбалкой, люблю животных, верю в астрологию, магию, телепатию, не делаю по утрам зарядку, медленно пережевываю пищу, обожаю землю, мух, всякую заразу, ненавижу аэропланы и автомобили, верю в рассвет и т. д. По случайному стечению обстоятельств родился 26 декабря 1891 года. Это

472

сделало меня Козерогом с двойной грыжей. Всего три года, как я обхожусь без бандажа. Вы слышали о Лурде, городе чудес? Так вот, в Лурде я навсегда расстался с бандажом. Никакого чуда не произошло. Бандаж раскололся, а я был слишком беден, чтобы купить новый. Меня воспитывали в лютеранской вере, а лютеране не верят в чудеса. В гроте Святой Бернардетты я видел множество костылей, горы костылей, но ни одного бандажа. По правде говоря, миссис Рубиоль, грыжа вовсе не так страшна, как о ней говорят. В особенности, двойная грыжа. Срабатывает закон компенсации. Я вспоминаю своего друга, который страдал от сенной лихорадки. Тут действительно есть из-за чего беспокоиться. Конечно, не поедешь в Лурд за излечением от сенной лихорадки. Дело в том, что еще не изобрели лекарства от сенной лихорадки, вам это известно?

Миссис Рубиоль покачала головой с непритворным испугом и изумлением.

473

Миссис Рубиоль не имела ничего против сигареты. (Мне показалось, что она лихорадочно озирается в поисках другого собеседника.)

-- Моя дорогая миссис Рубиоль, -- продолжал я, поднося ей зажигалку и чуть не опалив ей губы. -- Мне было весьма приятно побеседовать с вами. Наша беседа доставила мне огромное наслаждение. Вы не знаете, который час? На прошлой неделе я заложил свои часы.

-- Боюсь, мне пора, -- поспешно произнесла миссис Рубиоль, взглянув на часы.

-- Ради бога, не уходите, -- взмолился я. -- Вы не представляете, как я счастлив общаться с вами. Вы начали говорить о Черчилле, но я грубейшим, возмутительным образом перебил вас...

Миссис Рубиоль, несколько смягчившись, вновь скорчила гримаску...

-- Перед тем, как вы начнете, -- сказал я, приятно удивившись легкой судороге, исказившей ее лицо, -- должен сказать одну вещь. О Уайтхеде. Я недавно упоминал о нем. Так вот, о теории "божественной энтропии". Энтропия -- значит остановка ... как у часов. Идея заключается в том, что со временем, или, как говорят физики, с течением времени, все имеет тенденцию останавливаться. Вопрос вот в чем. Что будет, если наша вселенная замедлит свой ход -- и вовсе остановится? Вы никогда не задумывались над этим? А в этом нет ничего невозможного. Конечно, Спиноза давным-давно сформулировал свою теорию космологического часового механизма. Из данного пантеизма логически вытекает то, что в один прекрасный день все кончится, так повелел Господь. Греки пришли к тому же выводу лет за пятьсот до Рождества Христова.

474

475

Дослушав до этих слов, миссис Рубиоль внезапно начала по-настоящему трястись. Проследив направление, которое указывал ее нос, ставший голубоватым, словно брюшко кобры, в тусклом свете гостиной, мои глаза увидели нечто, похожее на страшный сон. "Наша прелесть" Клод, сидя на коленях у Джеральда, вливал по глоточку драгоценный элексир в пересохшую глотку Джеральда. Джеральд тем временем играл с золотыми кудрями Клода. Миссис Рубиоль сделала вид, будто ничего не заметила. Она достала маленькое зеркальце и начала усердно припудривать нос.

Из смежной комнаты неожиданно показался Умберто. В одной руке он держал бутылку виски, в другой пустой бокал. Раскланиваясь во все стороны, он нежно всем улыбался, словно благословляя нас.

-- Кто это? -- пролепетала миссис Рубиоль, силясь вспомнить, где она видела этого человека.

476

-- Как же, неужели вы забыли? -- удивился я. -- Мы виделись с ним в доме профессора Шенберга прошлой осенью. Умберто -- помощник гинеколога в санатории для шизофреников в Новой Каледонии.

-- Выпить хотите? -- предложил Умберто, уставившись в немом изумлении на миссис Рубиоль.

-- Конечно, хочет. Дайте сюда бутылку. -- Я поднялся, схватил бутылку и прижал ее к губам миссис Рубиоль. Дрожа и задыхаясь, совершенно не соображая, что ей делать, миссис Рубиоль сделала несколько больших глотков и в горле у нее забулькало. Тогда я приложился к бутылке сам и тоже проглотил изрядно.

-- Дело принимает интересный оборот, -- заметил я. -- Вот теперь мы наконец-то можем усесться где-нибудь и спокойно без помех, удобно устроившись, уютно поболтать, вам не кажется?

Заметив на столе позади миссис Рубиоль хорошенькую маленькую вазочку, я быстро выбросил из нее уже увядшие цветы и щедрой рукой наполнил ее виски.

-- Будем пить отсюда, --предложил я. -- Так проще.

-- Если не ошибаюсь, вы Рыба, -- проговорил Умберто, яростно раскачиваясь над миссис Рубиоль. -- Я вижу это по вашим глазам. Не говорите мне, когда вы родились, скажите только дату...

-- Он имеет в виду место... широту и долготу. Назовите заодно и азимут; ему будет проще.

-- Минутку, минутку, -- вмешался Умберто. -- Не сбивайте ее с толку.

-- Сбиваю? Ничто не собьет с толку нашу миссис Рубиоль. Я прав, миссис Рубиоль?

-- Да, -- пролепетала она.

Я поднес вазу к ее губам и влил в нее полчашки виски. В столовой Джеральд и Клод продолжали кормление из клювика в клювик. Казалось, они забыли обо всем на свете. В жутковатом, неестественном свете, слившиеся, как сиамские близнецы, они мне живо напомнили акварель, которую я недавно нарисовал. Она так и называлась: "Молодожены".

477

-- Вы что-то хотели сказать, -- напомнил я, глядя в упор на Умберто, который описывал круги вокруг своей оси и с замороженным изумлением таращился на "молодоженов".

-- М-да, -- ответствовал Умберто, медленно поворачиваясь в мою сторону, но не в силах отвести глаз от запретного зрелища. -- Я хотел спросить, не дадите ли вы мне немного выпить.

-- Сейчас я вам налью.

-- Куда? -- спросил он, глядя в дальний угол комнаты, будто там стояла чистая красивая плевательница, в которой было припрятано охлажденное спиртное.

-- Интересно, -- продолжал он, -- куда запропастилась моя жена. Надеюсь, она не забрала машину. -- Он выжидательно протянул свободную руку, словно был уверен, что бутылка вернется в исходное положение сама собой. Это напоминало замедленную съемку фокусника в индийских клубах.

-- Ваша жена давно уехала, -- сказал я. -- С авиатором.

-- В Южную Америку? Да она рехнулась! -- Он сделал несколько нетвердых шагов по направлению к бутылке.

-- Вам не кажется, что надо было бы спросить миссис Рубиоль, не хочет ли она тоже выпить? -- намекнул я. Он замер, как вкопанный.

-- Выпить? Да она уже и так вылакала не меньше галлона. Или у меня глюки?

-- Дорогой друг, да она еще и наперстка не выпила. Она лишь понюхала, вот и все. Дайте-ка мне ваш стакан. Пусть она хоть попробует.

Он машинально протянул бокал. Не успел я его схватить, как он выронил его из рук и, развернувшись на каблуках, шатаясь, побрел на кухню.

-- В этом доме должны быть еще стаканы, -- хрипло пробормотал он, рассекая столовую, словно она была окутана густым туманом.

-- Это ужасно, ужасно, -- раздался голос Джеральда. -- Стрельцов постоянно мучает жажда. -- Пауза. Потом, резко, словно выжившая из ума, раскудахтавшаяся наседка:

-- Эй вы, только не переверните там все вверх дном, вы, мелкий пакостник! Стаканы на верхней полке, слева, у стенки. Бестолковый вы стрелок. От этих стрельцов одни неприятности... -- Опять тишина. -- Между прочим, сей-

478

час полтретьего ночи. А вечер закончился в полночь. Золушка сегодня уже не появится.

-- Что такое? -- заволновался Умберто, выходя из кухни с полным подносом стаканов.

-- Я сказал, что вечеринка давным-давно закончилась. Но вы такая эксклюзивная штучка, что мы сделали для вас исключение -- и для ваших друзей, там, в другой комнате. Особенно этот грязный писателишка, ваш приятель. Это самый странный Козерог, какого я только встречал в жизни. Если бы он не был человеком, я бы решил, что он пиявка.

Миссис Рубиоль с немым ужасом посмотрела на меня.

-- Как вы думаете, он собирается выставить нас? -- вопрошали ее глаза.

-- Моя дорогая миссис Рубиоль, -- сказал я рассудительно, -- он не осмелится выставить нас -- это сильно подорвет репутацию этого дома.

-- Не хотите ли вы сказать, что выпили эту вазу до дна?

Я буквально чувствовал, как ее бьет нервная дрожь, когда она шатаясь вставала на ноги.

-- Сядьте, -- невежливо остановил ее Умберто, толкая ее обратно. Он потянулся за бутылкой, вернее туда, где он думал, находится бутылка, и начал разливать так, словно у него на самом деле что-то было в руках. -- Сначала надо выпить, -- промурлыкал он.

На подносе стояло пять стаканов. Пустых.

-- Вам мало? Разве этого не достаточно? -- Он пошарил под кушеткой, ища бутылку.

-- Мало чего? -- спросил я. -- Я спрашиваю про людей.

-- А я пытаюсь найти бутылку. Остальные стаканы на полке, -- упрямо ответил Умберто.

-- Почему вы не идете домой? -- закричал Джеральд.

-- Кажется, что нам действительно следует уйти, -- сказала миссис Рубиоль, не делая попытки подняться.

Умберто уже наполовину залез под кушетку. Бутылка стояла на полу рядом с миссис Рубиоль.

-- Как вы думаете, что он ищет? -- спросила она. С отсутствующим видом она потягивала из вазы вино маленькими глотками.

-- Выключите свет, когда будете уходить, -- крикнул

479

Джеральд. -- И непременно заберите с собой Стрельца. Я не собираюсь отвечать за него.

Умберто пытался встать на ноги -- с кушеткой на спине и миссис Рубиоль на кушетке. В смятении миссис Рубиоль пролила немного виски Умберто на брюки.

-- Кто это писает на меня? -- завопил он, совершая какие-то невероятные ухищрения, пытаясь освободиться от кушетки.

-- Если кто-то писает, -- подал голос Джеральд, -- то это наверняка этот козел Козерог.

Миссис Рубиоль вцепилась в спинку кушетки, словно моряк, чудом выбравшийся из кораблекрушения.

-- Лежите спокойно, Умберто, -- сказал я, -- я вытащу вас.

-- Что это на меня упало? -- жалобно заныл Умберто. -- Какой бардак! -- Он ощупал свой зад, думая, уж не приснилось ли ему, что он промок. -- Поскольку я не ходил по-большому ... Ха-ха! Кака! Чудесно! -- хихикнул он.

Миссис Рубиоль очень рассмешили последние слова. Она издала какие-то кудахтающие звуки и начала задыхаться от смеха.

-- Если вы отправитесь спать, все до одного, я не буду возражать! -- прокричал Джеральд. -- У вас нет чувства собственности? Ни минуты нельзя побыть одному!

Умберто наконец высвободился; он лежал распластавшись на полу и сопел как рыба-кит, вытащенная из воды. Тут в поле его зрения попала бутылка. Он буквально на глазах расплющился, как по волшебству, и потянулся к ней руками, словно это был спасательный крут. Манипулируя таким образом, он обхватил колени миссис Рубиоль.

-- Пожалуйста... -- прошептала она растерянно.

-- Пожалуйста, иди к черту! -- ответил Умберто, -- сейчас моя очередь!

-- Поосторожней с ковром, -- заорал Джеральд. -- Надеюсь, это не тот козел, у которого были сложности. Туалет наверху.

-- Ну это уж слишком, -- сказала миссис Рубиоль, -- я не привыкла к такому обращению. -- Она замолкла с обезумевшим видом. Глядя на меня в упор, она сказала:

-- Отвезите меня кто-нибудь домой, пожалуйста.

-- О чем разговор! -- ответил я. -- Умберто отвезет вас на машине домой.

-- Но разве он может вести машину -- в таком состоянии?

480

-- Он может вести в любом состоянии, главное, чтобы под руками был руль. '

-- Но может быть, безопаснее будет, если меня отвезете вы?

-- Я не умею водить машину. Хотя могу поучиться, -- быстро добавил я, -- если вы покажете мне, как работает эта проклятая штука.

-- Почему бы вам не поехать самой? -- осведомился Умберто, вливая в себя еще глоток.

-- Я бы давно это сделала, -- ответила миссис Рубиоль, но у меня вместо ноги протез.

-- Что??? -- опешил Умберто. --Вы хотите сказать, что...

Но миссис Рубиоль не дали возможности объяснить, что она хотела сказать.

-- Позвоните в полицию! -- загудел Джеральд. -- Они отвезут вас за бесплатно.

-- Отличная мысль! Звоните в полицию, -- откликнулся Умберто.

"Неплохая идея!" -- подумал я про себя. Я уже собирался спросить, где телефон, но Джеральд опередил меня.

-- Друзья мои, он в комнате... Только осторожно, не уроните лампу. -- Голос звучал устало.

-- А нас не арестуют? -- услышал я миссис Рубиоль, идя в соседнюю комнату.

Сняв трубку, я вдруг сообразил, что не знаю, как вызывают полицию.

-- Как туда звонить?

-- Просто вопите ПОЛИЦИЯ! -- посоветовал Умберто. -- Вас услышат.

Я вызвал телефонистку и попросил соединить меня с полицией.

-- Что-нибудь случилось? -- спросила она.

Через секунду в трубке раздался хриплый заспанный голос.

-- Слушаю!

-- Алло! Добрый вечер! -- сказал я. Никакого ответа. -- Алло, алло, вы слышите меня?-- закричал я. После долгого молчания тот же хриплый голос осведомился:

-- Слушаю, говорите, что случилось? Умер кто-нибудь?

-- Нет, никто не умер.

481

--Говорите же! Вы что, с перепугу язык проглотили?

-- Нет, со мной все в порядке.

-- Рассказывайте! Облегчите душу! Что случилось, несчастный случай?

-- Да нет же, все в порядке. Только...

-- Что значит в порядке? А что вы тогда звоните? В чем дело?

-- Минутку. Давайте я все объясню...

-- Хорошо, хорошо, продолжайте, объясняйте. Но только в темпе. Да поживей! Я не могу всю ночь сидеть на телефоне.

-- Значит так... Дело вот в чем... -- начал я.

-- Послушайте, давайте без предисловий. Что случилось? Кто пострадал? На вас напали?

-- Нет, нет, ничего подобного. Послушайте, мы только хотели узнать...

-- Ах вот как! Очень умный, да? Время хотел спросить, да?

-- Нет, честное слово. Я не обманываю вас. Я серьезно.

-- В таком случае говорите. Если вы не можете говорить, я сейчас пришлю за вами полицейский фургон.

-- Фургон? Нет, пожалуйста, не надо фургон. Не могли бы вы прислать машину... Ну, обычную полицейскую машину с радио и всем остальным...

-- И с мягкими сиденьями? Я вас понял. Уверен, мы сможем выслать прелестную маленькую машинку. Вам "паккард" или "роллс-ройс"?

-- Послушайте, шеф...

-- Я вам не шеф! А теперь для разнообразия вы послушайте меня. Заткните свою пасть, вы слышите меня? Сколько вас там?

-- Нас тут трое, шеф. Мы думали...

-- Трое, говорите? Превосходно! Насколько я понимаю, среди вас дама. Она растянула ногу, правильно? А теперь слушайте. Вы хотите спать по ночам? И вы не хотите, чтобы на вас надели браслеты, да? Вот что я вам скажу! Подите в ванную... положите туда мягкую подушку... и не забудьте одеяла! Теперь все трое полезайте в ванну -- слышите меня? -- и чтоб я вас не слышал. Эй! Когда вы там удобно устроитесь, включите холодную воду и утопитесь!

Отбой! В трубке раздались короткие гудки.

-- Ну что? -- проорал Джеральд. -- Приедут?

482

-- Не думаю. Нам посоветовали забраться в ванну и утопиться.

-- А вам не приходило в голову отправиться домой пешком? По-моему небольшая прогулка вам не повредит. Козероги довольно активные существа. -- С этими словами он появился из темноты.

-- Но у миссис Рубиоль протез, -- взмолился я.

-- Ничего, допрыгает.

Миссис Рубиоль была оскорблена до глубины души. Она поднялась с неожиданной резвостью и пошла к двери.

-- Не отпускайте ее, -- закричал Умберто. -- Я провожу ее.

-- Прекрасно, -- проорал Джеральд. -- Будьте паинькой, проводите ее и возьмите с полки пирожок. Да не забудьте прихватить с собой этого козла.

Он посмотрел на меня с неприкрытой угрозой во взгляде. Клод в пижаме бочком прокрался к нам. Миссис Рубиоль отвернулась.

У меня возникло предчувствие, что нас сейчас возьмут за шиворот и вышвырнут.

-- Минутку, -- сказал Умберто, так и не выпустив из рук бутылку. Он тоскливо посмотрел на миссис Рубиоль

-- Ну, что еще? -- поторопил Джеральд, подходя ближе.

-- Но миссис Рубиоль... -- запинаясь, начал Умберто. И с болью и изумлением уставился на ее ногу.

-- Я тут подумал, -- продолжал он, не зная, как сформулировать свою мысль. -- Мне пришло в голову, что раз уж мы собрались на прогулку, то если она снимет... то есть, я хочу сказать, что могли бы... -- Он беспомощно взмахнул руками. Бутылка выскользнула на пол.

Сидя на полу, не зная, как выразить словами свое беспокойство, Умберто импульсивно пополз к миссис Рубиоль Неожиданно, оказавшись от нее в непосредственной близости, он обхватил ее колени руками.

-- Прошу простить, я только хотел узнать, какая... -- пробормотал он.

Миссис Рубиоль подняла здоровую ногу и с силой отпихнула Умберто. Он откатился к кривоногой, шаткой этажерке, увлекая за собой мраморную статуэтку. К счастью, она упала на ковер; только рука отломалась у локтя.

-- Уберите его отсюда, пока он не перевернул весь дом! -- прошипел Джеральд. С этими словами он склонился над распростертой фигурой Умберто и с помощью Клода кое-как усадил его.

483

-- Бог мой, да он сделан из резины. -- Он чуть не плакал от злости.

-- Ему надо выпить, -- тихо подсказал я.

-- Дайте ему бутылку и пусть выкатывается отсюда. Тут вам не винный завод. Втроем мы стали пытаться поставить Умберто на ноги. Миссис Рубиоль любезно забрала у него из рук бутылку и поднесла ее ко- рту Умберто.

-- Есть хочу, -- слабо пробормотал он.

-- Кажется, он хочет сэндвич, -- перевел я, не повышая голоса.

-- И сигарету, -- прошептал Умберто. -- Маленькую затяжку.

--Драконовы яйца! -- простонал Клод. -- Пойду погрею спагетти.

--Не хочу спагетти, -- запротестовал Умберто. -- Только фрикадельки.

-- Уже поздно, -- подал голос Умберто. -- Если только миссис Рубиоль...

-- Забудьте про миссис Рубиоль, -- огрызнулся Джеральд. -- Я сам провожу ее домой.

-- Какой вы милый! -- пробормотал Умберто. Он секунду поразмышлял. -- Интересно, почему вы этого не сделали с самого начала? Почему вам это сразу не пришло в голову?

-- Ш-ш-ш. Заткнитесь! Вы, Стрельцы, как малые дети. Неожиданно раздался звонок в дверь. Наверняка, полиция.

Джеральд вдруг превратился в электрического угря. Он в мгновение ока сгреб Умберто и усадил на кушетку. Бутылку ногой отбросили под кушетку.

-- Теперь слушай внимательно, Козерог, -- произнес он, хватая меня за лацканы пиджака. -- Быстро думай! Шевели мозгами. Это твой дом и это ты устраивал эту пирушку. Ты это я. Понял? Ситуация под контролем. Кто-то звонил, но он уже ушел. Я присмотрю за Клодом. Иди открывай, -- и он исчез словно вспышка молнии.

Я открыл дверь и увидел человека в строгом костюме. Он не спешил врываться и снимать у нас отпечатки пальцев.

-- Заходите, -- сказал я, стараясь держаться как можно естественней, чтобы все поверили, что это мой дом и что сейчас на дворе белый день.

484

-- Где труп? -- первое, что я услышал от него.

-- Здесь нет никакого трупа. Мы все живы.

-- Я вижу.

-- Позвольте, я все объясню... -- я начал заикаться.

-- Успокойтесь, -- мягко сказал он. -- Все о'кей. Не возражаете, я присяду.

-- Это ваш брат? -- спросил он, кивая на Умберто.

-- Нет, постоялец.

-- Трепач? Подходящее имя. Простите, вы не предложите мне выпить? Я увидел свет и подумал...

-- Дайте ему выпить, -- сказал Умберто. -- И мне тоже. Не надо мне никаких спагетти.

-- Спагетти? -- переспросил незнакомец. -- Я просил только выпить.

-- Вы приехали на машине? -- спросил Умберто.

-- Нет, -- последовал ответ. После короткой паузы он почтительно спросил:

-- Тело наверху?

-- Здесь нет никакого тела.

-- Странно, -- удивился посетитель.,-- Меня послали забрать тело. -- Он был невозмутим, как скала.

-- Кто вы? -- спросил я. -- Кто вас послал?

-- А разве вы не вызывали нас? -- удивился человечек.

-- Никто вас не вызывал.

-- Должно быть я перепутал адрес. А вы уверены, что здесь никто не умер, примерно с час назад?

-- Дайте ему выпить, -- сказал Умберто, пошатываясь. -- Я хочу послушать, что он скажет.

-- Кто просил вас приехать? -- вставил я. -- Кто вы?

-- Он прав, дайте мне выпить, и я все вам расскажу. Мы всегда сперва принимаем по маленькой.

-- Кто это мы? -- поинтересовался Умберто, трезвея просто на глазах. -- Ну дайте же ему кто-нибудь выпить. И не забудьте про меня.

-- А вы астролог? -- осведомился человечек.

-- Д-да. -- Интересно, что он еще спросит.

-- Люди говорят вам, когда они родились, да? Но никто никогда не сможет сказать вам, когда умрет, так?

-- Здесь никто не умирал. -- Его руки пытались нашарить стакан.

-- Успокойтесь, пожалуйста. Я верю вам. Но мы не приходим, пока не наступает окоченение.

-- Опять это "мы". Кто вы, наконец? Чем вы занимаетесь? -- Умберто почти кричал.

485

-- Я одеваю их, -- вежливо улыбнувшись, ответил человечек.

-- А другие, они что делают?

-- Они сидят вокруг и весело ждут.

-- Чего? -- спросил я.

-- Ждут клиентов.

Миссис Рубиоль наконец извлекла бутылку из-под кушетки. Я подумал, что должен представить ее.

-- Это миссис Рубиоль. Еще одно тело... еще теплое.

-- Вы сыщик? -- спросила она, протягивая руку.

-- Сыщик? С чего вы взяли? Пауза.

. -- Миледи, я всего навсего гробовщик. Кто-то позвонил и попросил нас приехать. Я надел шляпу и направился сюда. Мы тут всего в двух кварталах от вас. -- Он достал бумажник, вытащил визитную карточку и протянул ей. -- МакАллистер и компания. Это мы. Никакого шума, никакой суеты.

-- О боже! -- воскликнул Умберто. -- Гробовщик, ни больше, ни меньше. Нет, я должен съесть фрикадельку. Спотыкаясь, он пошел в столовую. -- Эй, -- раздался его вопль. -- Что происходит? Куда подевались эти субъекты?

Я пошел на кухню. Они словно испарились. Я открыл заднюю дверь и выглянул на улицу. Тишина.

-- Удрали, -- объявил я. -- Давайте заглянем в кладовую и посмотрим, что осталось там. Я бы не отказался от яичницы с ветчиной.

-- И я, -- присоединился Умберто. -- Яичница с ветчиной. -- Он замолчал, словно обдумывая что-то. -- Как вы думаете, там не завалялась где-нибудь еще одна бутылка?

-- Наверняка, завалялась, -- заверил я его. -- Все перевернем, но найдем. Здесь должна быть золотая жила. Попросите гробовщика вам помочь.

ЭССЕ

489

хом человеческие создания, как их пациенты, которые обращаются к ним в поисках облегчения. Многие из них перепутали оправданное принятие на себя роли с самопожертвованием, с напрасным принесением себя в жертву. Вместо того, чтобы, к примеру, раскрывать тайну физического и душевного здоровья, они избирают более легкий путь, обычно имеющий разрушительные последствия, оставляя эту тайну своим пациентам. Вместо того, чтобы просто оставаться людьми, они пытаются исцелять и обращать в свою веру, стать дарующими жизнь спасателями для того только, чтобы в конце обнаружить, что распяли самих себя. Если Христос умер на кресте, дабы проповедать идею самопожертвования, то это было сделано ради того, чтобы указать на важность этого сущностного закона жизни, а не для того, чтобы люди следовали Его примеру. "Распятие -- закон жизни", -- говорит Хоу, и так оно и есть, но это должно понимать символически, а не буквально.

490

страдания, несчастья и так далее. Это окружная дорога, которая, в конце концов, всегда оказывается самой короткой. Подобное миропонимание подразумевает усвоение жизненного опыта, самоосуществление, послушание и дисциплину: кривая временной дуги естественного развития предпочтительней быстрой, гибельной прямой. Это -- путь мудрости, путь, который должен, в конечном счете, быть выбран, потому что все другие пути только подводят к нему.

Жизнь, как все мы знаем, -- битва, и человек, будучи частью жизни, сам есть воплощение битвы. Если он видит факт и приемлет его, он способен, невзирая на битву, изведать мир души и радоваться ему. Но чтобы прийти к такому концу, который есть начало (ибо мы еще не начинали жить!), человек должен усвоить доктрину приятия, или, что то же самое, безусловного самоотвержения, которое есть любовь. И тут я должен сказать, что, по моему мнению, автор идет дальше любых теорий жизни, какие до сих пор излагали психоаналитики; он показывает себя чем-

491

492

освободить нас -- чистое безумие. На всех спасательных шлюпок не хватит, и в любом случае, как указывает автор, нужнее спасательных шлюпок -- маяки. Более полное, более ясное понимание, а не большее количество спасательных средств.

493

болезнь, нежели медицину или ее проводника; она ставит семя выше бомбы, преображение -- выше решения и уникальность -- выше нормы.

494

вается напористый талант. Несовершенное законодательство упорно требует агрессивного отношения к агрессивному поведению, тем самым ради установления справедливости нарушая права правонарушителей. Наши развлечения механизированы, чтобы мы не могли развлекаться самостоятельно. Кто сам не умеет играть в футбол, те в болельщицком раже поощряют воплями и освистывают доблестные, но хорошо оплаченные усилия других. Кто не может ни скакать, ни рисковать, те ставят на лошадь. Кто не в силах выносить тишину, те без всяких усилий услаждают свой слух или идут в кинотеатр получить удовольствие от псевдопреимуществ синтетической киноверсии культуры нашего века. Такую систему мы называем нормальной и растим своих детей, что обходится нам так дорого, для жизни в этом безумном мире. Система грозит катастрофой, а мы ни о чем другом не думаем, как лишь бы поддержать ее, и шумно требуем мира, чтобы жить и радоваться ей. Потому что мы живем внутри этой системы, она кажется нам такой же святыней, как мы сами. Этот образ жизни беглецов от реализма, этот хваленый дворец прогресса и культуры -- их никогда не должны потрясти перемены. И это нормально! Кто так сказал? И что это значит -- нормально?"

495

-выщенный и простой, самый яркий благодарственный гимн "Песнь солнцу". Приемли и радуйся! -- внушает Хоу. Бытие это горение, в самом прямом смысле, и если должен быть на земле мир, он наступит тогда, когда главным станет быть, а не иметь.

То, что эта древняя философия жизни должна была быть подтверждена практикующим психоаналитиком, "врачевателем", кажется мне одновременно логичным и справедливым. Что может быть большим искушением для врачевателя, чем сыграть роль Бога -- и кто лучше его знает природу и мудрость Бога? И. Грэм Хоу человек в расцвете сил, не жалующийся на здоровье, нормальный с ненормальной точки зрения, удачливый в том смысле, какой вкладывается в это слово, и более всего желающий жить своим умом. Он знает, что врачеватель прежде всего художник, а не маг или бог. Выражая публично свои взгляды, он пытается освободить людей от зависимости, которая

496

"Не нужно, -- .говорит он в конце "Воинственного танца", -- болезненно воспринимать трудности, с которыми мы сталкиваемся, поскольку не так сложно понять, если попытаемся, что сами создаем их себе тем, что пытаемся изменить неизменяемое. "Ограниченный" человек так боится всего чрезмерного, но "Личность" жаждет этого;

"Ограниченному" человеку не по вкусу очень многое, с чем он сталкивается в жизни, он считает это вредным, но для "Личности" все в жизни -- хлеб насущный, у него и дверь нараспашку для всех своих врагов; "Ограниченный" человек до ужаса боится, как бы не соскользнуть из света -во тьму, из видимого в невидимое, но "Личность" понимает, что это всего лишь сон или смерть, а они-то есть настоящее отдохновение; "Ограниченному" человеку необходимы "блага" или гольф, чтобы чувствовать себя хорошо, врачи или иные спасители, но "Личность" нутром понимает, истина парадоксальна, и что он в большей безопасности, когда наименее защищен... Война жизни -- это одно; война человека -- другое, это война с войной, война против войны, нескончаемый регресс наступательного и оборонительного аргумента".

По цитатам может показаться, что "Воинственный танец" я предпочитаю двум другим книгам, но дело не в

497

этом. Может быть, ежедневное столкновение с войной заставило меня ссылаться на эту книгу, в которой по-настоящему говорится о мире. Все три книги одинаково ценны и являют собой разные грани одной и той же безыскусной философии, которая, повторюсь, есть не учение, кое автор блестяще излагает и отстаивает, но жизненная мудрость, возвеличивающая жизнь. У нее нет иной цели, как делать жизнь более похожей на жизнь, как ни странно это может прозвучать.

498

С ним время--пространство приобретает всецело иной характер: каждое явление жизни отныне выглядит иначе.)

499

500

мы находимся во власти демонических сил, сотворенных нашим страхом и невежеством. Мы инстинктивно всему говорим "нет". Сами наши инстинкты извращены, так что слово "инстинкт" теряет всякий смысл. Цельный человек действует не по инстинкту, а по интуиции, потому что "его желания находятся в согласии с законом, как и сам он". Но чтобы поступать интуитивно, человек должен повиноваться глубинному закону любви, который основан на абсолютной терпимости, закону, который позволяет вещам быть самими собой. Настоящая любовь никогда не усложняет, никогда не оценивает, не отвергает, не требует. Она возвращает жизнь милостью возрождаемого "бесконечного круговорота". Она сжигает, потому что ей ведом истинный смысл самопожертвования. Это -- жизнь озаренная.

Идея "бесконечного круговорота", не только того, без чего жизнь не существует, но всего на свете, привносит, если такое возможно, магию в философию Хоу. Это наиболее практичный способ бития, хотя и кажущийся непрактичным. Согласимся мы с этим или нет, есть иерархия бытия, так же как иерархия роли. Лучшие представители рода человеческого всегда были сторонниками "бесконечного круговорота". Они были сравнительно бесстрашны и не искали иного богатства и безопасности, кроме как внутри себя. Отказываясь от всего самого для себя дорогого, они находили путь к высшей ступени жизни. Их пример все еще вдохновляет нас, хотя мы следуем за ними больше

501