---------------------------------------------------------------
     OCR: Граф Зеро (grafzero2000@mail.ru)
     Origin: Марк Твен - лучшие рассказы (www.twain.narod.ru)
---------------------------------------------------------------

     Если   вашему  соседу  доставляет   удовольствие   нарушать   священное
спокойствие ночи  хрюканьем нечестивого тромбона, то ваш долг  примириться с
этой  злосчастной  музыкой и ваше  святое  право пожалеть беднягу,  которого
неодолимый инстинкт заставляет находить усладу в столь нестройных звуках. Не
всегда  я думал так;  подобное отношение  к музыкантам-любителям родилось во
мне на основе некоторого тяжелого  личного  опыта, сопутствовавшего развитию
сходного инстинкта по мне самом. Ныне, когда этот  язычник напротив, который
с неправдоподобно малым успехом обучается  игре на  тромбоне, принимается по
ночам за свое инквизиторское занятие,  я  не шлю ему  проклятий, но горько о
нем  сожалею. Десятью  годами  раньше  я  спалил  бы  его  дом  за  подобное
издевательство.  Мне  случилось в  те поры стать на  две-три  недели жертвой
скрипача-любителя, и муки, которые я претерпел от него, не опишешь  никакими
словами. Единственное, что он умел  играть, была песня "Старый Дэн  Тэккер",
но играл он ее так  отвратительно,  что у  меня просто  судороги делались, а
если я  в  это  время спал, меня начинали  мучить  кошмары. Все  же, пока он
ограничивался "Дэном  Тэккером",  я терпел и воздерживался  от  насилия.  Но
когда он затеял новое надругательство  и попытался сыграть "Мой дом родной",
у  меня  лопнуло терпение, и  я  спалил  его. Потом  я подвергся агрессии со
стороны  другого  несчастного,  который  чувствовал  призвание  к   игре  на
кларнете. Инструмент у него был из рук вон плох, но он играл всего лишь одну
гамму, и я позволил ему,  как и  первому, пастись  в пределах своей привязи;
когда же он наконец отважился на какую-то ужасающую мелодию, я почувствовал,
что под воздействием этой утонченной пытки разум покидает меня, отправился к
нему,  и его  постигла  та  же  участь.  В  последующие  два года  я  спалил
любителя-корнетиста,  трубача,  студента-фаготиста  и какого-то  дикаря, чьи
музыкальные запросы удовлетворялись простым барабаном.
     Разумеется, я подпалил бы и этого тромбониста, попадись он  мне  тогда.
Теперь же, как я уже сказал, я предоставляю ему  погибать самому, ибо у меня
есть  личный  опыт  музыканта-любителя, и  я испытываю  к  такого рода людям
только глубочайшее сочувствие.  Кроме  того, я убедился, что в душе  каждого
человека  дремлет  склонность  к  какому-нибудь музыкальному  инструменту  и
неосознанное стремление  научиться играть на нем, которое в  один прекрасный
день  может  пробудиться и заявить о своих правах. А потому вы,  извергающие
ругательства,   когда   вашу   сладостную   дрему  нарушают  безуспешные   и
деморализующие попытки подчинить себе  скрипку,  берегитесь,  ибо раньше или
позже, а пробьет  и  ваш час! Вошло в обычай и стало общепринятым проклинать
бедных  любителей, когда они отрывают нас от сладких сновидений какой-нибудь
особенно дьявольской нотой, но, принимая во внимание,  что все мы сделаны из
одного теста  и  всем  нам для  развития своего  музыкального таланта  нужна
пропасть  времени, это несправедливо. Я  милосерден  по отношению  к  своему
тромбонисту. Охваченный  вдохновением,  он иногда  испускает  такой  хриплый
вопль, что  я  вскакиваю  с  постели, обливаясь  холодным потом. Сперва  мне
кажется, что происходит землетрясение, потом я соображаю, что это тромбон, и
у меня мелькает мысль, что самоубийство и безмолвие могилы  были бы желанным
избавлением  от этого ночного кошмара. И старый инстинкт властно влечет меня
к спичкам.  Но первая же спокойная,  хладнокровная мысль  возвращает меня  к
сознанию,  что тромбонист -- невольник своей судьбы,  несущий  свой  крест в
страданиях  и  горе.  И я  отгоняю  прочь внушенное  недостойным  инстинктом
желание пойти и спалить его.
     После   довольно   долгого  периода  невосприимчивости  к   чудовищному
умопомешательству, заставляющему человека делаться музыкантом, тогда как бог
повелел  ему  пилить дрова,  я  в  конце  концов  пал  жертвой  инструмента,
называемого аккордеоном. Ныне я страстно ненавижу это  изобретение, но в  то
время,  о   котором  я  рассказываю,  меня  внезапно  обуяло  возмутительное
идолопоклонническое  влечение  к  нему.  Я  раздобыл  аккордеон  достаточной
мощности и принялся разучивать на  нем "Застольную". Теперь мне кажется, что
на меня снизошло тогда какое-то вдохновение, позволившее мне, пребывавшему в
состоянии  полнейшего невежества, выбрать  из  всех существующих музыкальных
сочинений именно то, которое  наиболее отвратительно и невыносимо звучит  на
аккордеоне.  Не думаю,  чтобы  на  свете нашлась  другая  мелодия, с помощью
которой  я  смог  бы за  недолгий срок  своей музыкальной  карьеры причинить
столько страданий окружающим.
     Поупражнявшись  неделю,  я  пришел   к  тщеславному  выводу,  что  могу
несколько  улучшить  мелодию  этой песни,  и  начал  добавлять к ней  разные
маленькие украшения и  вариации,  впрочем,  по-видимому, без особого успеха,
так  как явилась моя хозяйка,  явно недовольная столь безрассудными затеями.
Она сказала: "Вы не знаете еще какой-нибудь мелодии, мистер Твен?" Я скромно
ответил,  что не знаю.  "Раз так, -- сказала она, --  придерживайтесь  ее  в
точности,  не добавляйте  к  ней разных вариаций, потому что она  и без того
достаточно действует на жильцов".
     На  деле же  она  действовала,  по-моему,  более  чем  достаточно,  ибо
половина жильцов съехала, а  другая половина последовала бы  их  примеру, не
отделайся миссис Джонс от меня.
     На следующем своем  месте жительства я задержался всего  на одну  ночь.
Миссис Смит заявилась ко мне с утра,  пораньше. Она сказала: "Сэр, вы можете
уходить отсюда. Вы мне не нужны. У меня был тут один бедняга вроде вас, тоже
сумасшедший, он играл  на банджо и отплясывал так, что все окна  дребезжали.
Вы всю  ночь не давали мне спать, а если  вы собираетесь проделать  это  еще
раз,  я  возьму и разобью  эту штуковину  о  вашу  голову". Я понял, что эта
женщина не любит музыки, и переехал к миссис Браун.
     Три  ночи я без  помех преподносил соседям  "Застольную" в чистом виде,
без  всякой фальсификации, разве только с несколькими диссонансами, по-моему
даже  улучшавшими общее впечатление.  Но едва  я  принялся за вариации,  как
жильцы восстали. Я ни  разу не  встречал  человека,  который мог бы спокойно
перенести эти  вариации. Все же я был вполне доволен  своими успехами в этом
доме и покинул его без  сожаления. Под влиянием моей  игры один жилец спятил
почище мартовского зайца, а другой сделал попытку оскальпировать  свою мать.
И я  уверен, что, если бы этот последний  чуть дольше послушал мои вариации,
он бы прикончил старушку.
     Я переехал к миссис Мэрфи, итальянке, женщине  весьма достойной. Сразу,
как только я принялся за свои вариации, ко мне в  комнату вошел осунувшийся,
изможденный, бледный, как мертвец,  старик и уставился па меня, сияя улыбкой
невыразимого  счастья.  Затем он  положил  мне  руку  на голову,  устремил в
потолок  благочестивый взор  и с искренней набожностью произнес  дрожащим от
избытка чувств голосом: "Господь да благословит  тебя, сынок! Да благословит
тебя господь, ибо то, что ты сделал  для меня, превыше  всех благодарностей.
Много лет я  страдал  от  неизлечимой болезни, и,  зная,  что  приговор  мой
подписан, что я должен умереть, я изо всех сил старался примириться со своей
злосчастной судьбой, но тщетно -- жажда жизни была слишком сильна по мне. Да
пребудет  с тобой  благословение небес,  благодетель мой!  С тех  пор  как я
услышал твою игру и эти  вариации,  я не томлюсь  более жаждой жизни, я хочу
умереть, точнее сказать -- я тороплюсь умереть". Тут старик упал мне на  шею
и  затопил меня счастливыми слезами. Я был удивлен этим происшествием, но не
мог  удержаться от некоторого чувства гордости за дело рук своих. Не  мог  я
удержаться и от того, чтобы не послать вдогонку  старику прощального привета
в виде особенно душераздирающих вариаций.  Он скрючился пополам, как большой
складной  нож, и в  следующий раз расстался  со своим  ложем  страданий  уже
навсегда -- в металлическом гробу.
     В  конце концов моя страсть к аккордеону изжила себя,  испарилась,  и я
был очень рад, когда почувствовал,  что свободен от ее  нездорового влияния.
Пока эта зараза сидела во мне, я был неким живым передвижным бедствием; куда
бы я ни пошел, несчастья и запустение следовали за мной по пятам. Я разрушал
семейные очаги, я изгонял веселье,  я превращал грусть в отчаяние, я торопил
недужных  к  преждевременному концу и даже, боюсь, нарушал покой мертвецов в
могилах.  Я  причинил  неисчислимый вред, неописуемые  страдания  окружающим
своей жуткой  музыкой, но  во искупление всего этого я сделал и одно  доброе
дело, внушив тому усталому старцу  желание  переселиться  в  свой  последний
приют.
     Однако я извлек  и некоторую  пользу из этого аккордеона,  потому  что,
пока я  упражнялся на нем,  я  ни разу не платил  за квартиру,  --  хозяевам
всегда было достаточно того, что я съеду до истечения месяца.
     Так вот, все это я написал, имея в  виду две цели: во-первых, примирить
людей с несчастными  горемыками, которые чувствуют в себе музыкальный талант
и еженощно  сводят с ума своих  соседей,  пытаясь  вынянчить и развить  его;
во-вторых,  я  хотел подготовиться  должным образом  к  рассказу О Маленьком
Джордже Вашингтоне, Который Не Умел Лгать, и о Яблоне -- или там Вишне,-- не
помню точно,  хотя  мне  только вчера рассказали  этот замечательный случай.
Однако, пока я писал столь длинное и всесторонне разработанное вступление, я
позабыл суть этого рассказа; но уверяю вас, он очень трогательный.

Популярность: 1, Last-modified: Sun, 01 Jul 2001 16:03:39 GmT