ием и  насмешками,  но  сейчас  все
охотно повиновались этому старику, над которым  потешались  еще  пять  минут
назад. Шахтеры протянули ему свои  лампы.  Он  быстро  схватил  одной  рукой
лампу, а другой меня, и мы очутились впереди всех. Так как мы  шли  в  одном
направлении с потоком, то  двигались  довольно  быстро.  Сколько  минут  или
секунд мы шли по галерее, не знаю, но вдруг "учитель" остановился.
   - Мы не успеем, - объявил он, - вода прибывает слишком быстро.
   И в самом деле, она уже доходила мне до бедер и поднималась все выше.
   - Нам нужно укрыться в забое, - продолжал "учитель".
   - А дальше?
   - Забой никуда не ведет.
   Подняться туда - означало попасть в тупик, но  выбирать  не  приходилось.
Надо было спешить в забой, выиграть несколько минут и, может быть, спастись.
   Мы бросились в забой. Двое из наших товарищей побежали вдоль  галереи,  и
мы их больше никогда не увидели. Немного придя в себя, мы  услышали,  как  к
шуму обвалов, падению воды,  треску  бревен  и  взрывам  газа  присоединился
оглушительный рев.
   - Это потоп!
   - Конец света!
   - Ребята, - сказал "учитель", - нам нельзя утомляться. Если мы будем  так
цепляться ногами и руками, то быстро  выдохнемся.  Необходимо  вырыть  ямки,
чтобы иметь под собой опору.
   Совет был правильный, но трудно выполнимый, потому что, кроме ламп, ни  у
кого не было никаких инструментов.
   - Попробуем рыть крючками от лампочек, - продолжал "учитель".
   Мы принялись рыть землю. Работа была трудная, так как забой был наклонный
и скользкий. Но сознание того, что падение грозит нам смертью, удвоило  нашу
силу и ловкость. В несколько минут каждый  из  нас  выдолбил  впадину,  куда
можно было поставить ногу.
   После этого мы перевели дух и рассмотрели друг друга. Нас  было  шестеро:
"учитель", дядя Гаспар, два забойщика: Пажес и  Бергуну,  и  два  откатчика:
Карори и я. Остальные шахтеры пропали в галерее.
   Шум продолжал раздаваться с той же неистовой силой. Желая его преодолеть,
мы говорили громко, и все-таки наши голоса звучали глухо.
   - Скажи-ка что-нибудь, - попросил меня "учитель".
   - А что мне сказать?
   - Да все, что захочешь. Я произнес несколько слов.
   - Хорошо, теперь немного тише. Так, прекрасно!
   - Ты, верно, с ума сходишь, "учитель"! - сказал Пажес.
   - Он со страха помешался.
   - Или ты думаешь, что уже помер?
   - Я думаю, что вода до нас не доберется, и если нам суждено  умереть,  то
мы, во всяком случае, не утонем. Что ты этим хочешь сказать?
   - Погляди на свою лампу.
   - Так что ж - она горит.
   - Горит, как всегда?
   - Нет, пламя ярче, но короче обычного.
   - Разве здесь гремучий газ?
   - Нет, - сказал "учитель", - этого тоже не приходится опасаться.
   - Не строй из себя колдуна.
   - И не думаю. Мы находимся сейчас внутри  воздушного  колодца,  и  сжатый
воздух мешает подъему воды. Забой является для нас тем  же,  чем  стеклянный
колпак для водолаза. Вытесненный водой воздух  скопился  в  этой  галерее  и
теперь сам вытесняет воду.
   Услыхав объяснения "учителя", шахтеры недоверчиво заворчали:
   - Вот глупость-то! Разве вода не сильнее всего?
   - Да, когда она свободно течет. Но если ты погружаешь  в  ведро  с  водой
стакан дном кверху, доходит ли вода до дна стакана? Нет, там остается пустое
пространство. Здесь такая же  самая  штука.  Мы  находимся  как  бы  на  дне
опрокинутого стакана, и вода до нас не дойдет.
   - Понятно, - сказал дядя  Гаспар,  -  и  вижу  теперь,  что  мы  напрасно
смеялись над "учителем". Он знает многое, чего мы не знаем.
   - Значит, мы спасемся? - спросил Карори.
   - Спасемся?  Неизвестно.  Но  что  мы  не  утонем,  это  я  могу  сказать
наверняка. Наше спасение в том, что забой закрыт и воздух благодаря этому не
выходит. Но как раз то, что  сейчас  нас  спасает,  может  впоследствии  нас
погубить. Воздух не может отсюда выйти, но и мы тоже не можем выйти.
   - А когда вода спадет?
   - Спадет ли она, тоже  неизвестно.  Для  этого  надо  знать,  откуда  она
взялась. Вышла ли из берегов Дивона и залила шахты? Буря ли  это?  Прорвался
ли какой-нибудь источник? Было ли  землетрясение?  Ответить  на  это  можно,
только находясь наверху, а мы, к несчастью, находимся под землей.
   - Возможно, что весь город снесен водой?
   - Возможно...
   Наступило тяжелое молчание. Шум воды прекратился. По  временам  слышались
только глухие взрывы и чувствовались какие-то толчки.
   - Шахта, верно, наполнилась водой, и ей больше некуда литься, -  объяснил
"учитель".
   - Ладно, но что же нам делать? - спросил через минуту Бергуну.
   - Ничего не делать, ждать, - ответил "учитель".
   - Ждать чего?
   - Просто ждать. Разве ты можешь прорыть ламповым  крючком  те  сорок  или
пятьдесят метров, которые отделяют нас от поверхности земли!
   - Но мы умрем с голоду!
   - Самая большая опасность не в этом.
   - Послушай, "учитель", не пугай!  В  чем  же,  по-твоему,  самая  большая
опасность?
   - Голод не так страшен. Я читал, что однажды  рабочие,  так  же  как  мы,
застигнутые водой в шахте, просидели без еды целых двадцать четыре дня. Нет,
голод меня не пугает.
   - А чего ты боишься, если думаешь, что вода больше не поднимется?
   - Мы находимся под землей на глубине сорока метров, и, вероятно, над нами
тридцать пять или сорок метров воды. Это  значит,  что  воздух  подвергается
давлению четырех или пяти атмосфер. Сколько времени можно  прожить  в  таком
сжатом воздухе? Вот что меня беспокоит и что мы узнаем на собственной шкуре.
   Я не имел никакого представления о сжатом воздухе, и потому  меня  сильно
испугали слова "учителя". Остальные мои товарищи знали не  больше  моего,  а
потому их, так же как и меня,  пугала  неизвестность.  Несмотря  на  то  что
"учитель" сознавал всю безнадежность нашего положения, он продолжал думать о
том, как бы подольше продержаться.
   - Главное, надо устроиться так, чтобы не свалиться в воду, - заявил он.
   - Мы уже вырыли ступеньки.
   - Вы скоро устанете стоять в одном положении.
   - А ты полагаешь, что мы здесь долго проторчим? Нам придут на помощь.
   - Безусловно. Но сколько времени пройдет, пока организуют наше  спасение?
Только те, кто наверху, могли бы это сказать. Мы же находимся под землей,  и
нам  следует  устроиться  как  можно   лучше;   если   кто-нибудь   из   нас
поскользнется, он погиб.
   - Давайте свяжемся веревкой.
   - А где веревка?
   - Будем держаться за руки.
   - По-моему, лучше всего вырыть площадки. Нас шестеро, на  двух  площадках
мы гложем расположиться все.
   - А чем рыть?
   - Кирок-то у нас нет!
   - Крючками от лампочек - там, где мягкий грунт, и ножами - где твердый.
   Своим хладнокровием и решимостью  "учитель"  завоевал  у  нас  авторитет,
который возрастал с каждой минутой. В этом величие и красота мужества -  оно
внушает уважение. Мы чувствовали, что  "учитель"  морально  сильнее  нас,  и
ждали теперь от него спасения.
   Все усердно принялись за работу, потому что поняли, что нужно  устроиться
так, чтобы не скатиться в воду.
   - Сперва выберем места, где легче рыть, - предложил "учитель".
   - Послушайте, - обратился к нам дядя Гаспар, - у меня  есть  предложение.
Среди нас только один "учитель" сохранил присутствие духа. Хотя он такой  же
шахтер, как  мы,  но  он  знает  больше  других.  Я  предлагаю  выбрать  его
начальником и руководителем работ. Что вы на это скажете, товарищи?
   - Мы ждем твоих распоряжений, "учитель".
   - И будем тебя слушаться.
   - Ладно, - ответил "учитель", - если вы так решаете  -  я  согласен,  при
условии, что вы будете делать все, что я прикажу.  Нам,  вероятно,  придется
здесь пробыть долго, и неизвестно, что может еще случиться.  Но  что  бы  ни
произошло, вы обязаны меня слушаться. как своего начальника.
   - Будем слушаться, - ответили все хором.
   - Клянетесь? - спросил "учитель".
   - Клянемся, - снова ответили шахтеры. И мы принялись за  работу.  У  всех
имелись хорошие ножи с крепкой ручкой и прочным лезвием.
   - Трое самых сильных будут рыть, - сказал "учитель", -  а  более  слабые:
Реми, Пажес и я - выравнивать площадку и убирать породу.
   - Нет, только не ты, - перебили его шахтеры. - Ты наш инженер, и  ты  уже
стар, чтобы работать.
   Нам предстояло вырыть в сланце две  площадки  такой  величины,  чтобы  на
каждой из них без риска скатиться вниз могло поместиться трое.  Сделать  это
одними ножами было делом нелегким. Двое рыли грунт, а третий сбрасывал куски
сланца. "Учитель" с лампой в руке следил за  работой.  При  рытье  мы  нашли
несколько обломков деревянной крепи, и они нам  очень  пригодились.  Ими  мы
удерживали щебень, не позволяя ему скатываться вниз.
   После непрерывной трехчасовой работы мы вырыли площадку, на которой могли
усесться.
   - Пока довольно, - объявил "учитель". -  Позже  мы  увеличим  площадку  с
таким расчетом, чтобы можно было на ней лежать. Не следует сразу расходовать
много сил и утомляться.
   "Учитель",  дядя  Гаспар  и  я  разместились  на  нижней  площадке,  трое
остальных - на верхней.
   - Надо поберечь лампы, - сказал "учитель".  -  Потушим  их,  пусть  горит
только одна.
   Все  его  приказания  выполнялись  немедленно,  но  только  мы  собрались
потушить лампочки, как "учитель" остановил нас;
   - Минутку... А вдруг лампа потухнет? Есть у кого-нибудь спички?
   Несмотря на то что в шахтах строго запрещалось зажигать  огонь,  почти  у
всех рабочих оказались в кармане спички. Четверо ответили:
   - У меня!
   - У меня тоже есть, - продолжал "учитель", - но они мокрые.
   То же самое оказалось и у других, потому  что  у  всех  спички  лежали  в
карманах брюк.
   Карори, который соображал очень туго, наконец ответил:
   - У меня тоже есть спички.
   - Мокрые?
   - Не знаю. Они у меня в шапке.
   - Давай сюда шапку!
   Вместо того чтобы подать свою огромную меховую шапку, Карори передал  нам
коробку спичек. Спички оказались сухими.
   - Тушите лампы! - приказал "учитель". Осталась гореть одна лампочка,  еле
освещавшая нашу клетку.
   ГЛАВА V. В ЗАБОЕ.
   Теперь в шахте стояла полная тишина. Шахта была затоплена, как  правильно
сказал "учитель", и вода, залив все галереи, замуровала нас в  нашей  тюрьме
более прочно, чем  каменная  кладка.  Это  тяжелое,  непроницаемое,  мертвое
молчание было страшнее того оглушительного шума, который мы слышали во время
низвержения воды. Мы оказались в  могиле,  погребенные  заживо.  Над  нашими
головами находилось около сорока метров земли.
   Работа отвлекает, и, окончив ее, мы все сразу пали духом.
   В спертом воздухе становилось трудно дышать. Я чувствовал тяжесть в груди
и звон в ушах. Вероятно, "учителю" было не легче, чем нам, но, желая отвлечь
нас от мрачных мыслей, он заговорил:
   - А теперь давайте посмотрим, что у нас есть из  провизии.  У  кого  есть
хлеб? Все молчали.
   - У меня в кармане корка хлеба, - ответил я
   - В каком кармане?
   - В кармане брюк.
   - Тогда твой хлеб превратился в кашу. Но все-таки покажи его.
   Я полез в карман,  куда  утром  положил  вкусную,  хрустящую  корочку,  и
вытащил оттуда какую-то слякоть. Я собирался уже бросить  ее,  но  "учитель"
остановил меня:
   - Побереги эту похлебку, скоро она покажется тебе очень вкусной.
   Такое предсказание было мало утешительным, но в то время мы  не  обратили
на него внимания.
   - Ни у кого больше нет хлеба? - спросил он. Никто не откликнулся.
   - Это очень неприятно, - продолжал он.
   - Ты что, голоден разве?
   - Я забочусь не о себе, а о Реми и Карори. Хлеб нужен будет для них.
   - А почему не для нас всех? - спросил Бергуну. - Это несправедливо.
   - Значит, если б у нас был хлеб, мы бы сейчас  перессорились?  А  вы  как
будто дали обещание слушаться меня. Но я не желаю никакого спора  и  объясню
вам сейчас, почему хлеб предназначается для Реми и Карори. Установлено,  что
люди зрелого возраста, но не свыше шестидесяти лет, обычно более  выносливы,
чем молодежь. А Реми и Карори моложе всех пас.
   - Ну, а тебе-то ведь больше шестидесяти?
   - Я не в счет. К тому же я привык есть мало.
   - Значит, - сказал Карори после минутного размышления, - если  б  у  меня
был хлеб, он достался бы мне.
   - Тебе и Реми.
   - А если б я не захотел его отдать?
   - У тебя бы его отняли. Разве ты не обещал мне слушаться?
   Карори довольно долго молчал, потом вдруг вынул из шапки краюху хлеба.
   - Возьми, вот мой кусок.
   - Шапка Карори полна сокровищ! Дайте-ка мне ее, - приказал "учитель".
   Карори очень не хотелось отдавать шапку, но у него ее отняли  и  передали
"учителю".
   "Учитель" взял лампу и стал рассматривать содержимое шапки.  Несмотря  на
наше грустное положение, мы все на минуту развеселились.  В  шапке  оказался
целый склад: трубка, табак,  ключ,  кусок  колбасы,  свисток,  сделанный  из
косточки персика, бабки, три свежих ореха и луковица.
   - Хлеб и колбасу мы поделим вечером между тобой и Реми.
   - Но я уже сейчас хочу есть! - жалобным тоном заявил Карори.
   - Вечером ты будешь еще голоднее.
   - Какое несчастье, что в шапке этого малого не  оказалось  часов!  Мы  бы
знали теперь, который час.
   Мои  часы.  после  того  как  побывали  в  воде,   остановились   совсем.
Действительно, сколько могло быть времени? С каких пор находимся мы в забое?
Одним казалось, что был полдень, другим - что шесть  вечера.  Одни  считали,
что мы сидим уже десять часов, другие думали, что не прошло и пяти.
   Когда вопрос о времени был исчерпан, все  замолчали.  О  чем  думали  мои
товарищи, не знаю, но если судить по себе, то, вероятно, об очень  печальных
вещах. Я боялся воды, боялся темноты, боялся смерти. Молчание угнетало меня,
а ненадежные стены забоя, казалось, давили  меня  своей  тяжестью.  Итак,  я
никогда больше не увижу Лизу, Этьеннету, Алексиса и Бенжамена. Как будут они
теперь получать известия друг о друге? Артура, госпожу  Миллиган,  Маттиа  и
Капи - их я тоже никогда больше не увижу. А матушка Барберен, бедная матушка
Барберен! Мысли одна мрачнее другой сменялись в моей голове.
   Вдруг среди тишины раздался голос дяди Гаспара.
   - По-моему, - сказал он, - о нашем спасении еще и не думают.
   - Почему ты так решил?
   - Мы ничего не слышим.
   - Возможно, произошло землетрясение и весь город разрушен.
   А может быть, в городе считают, что все погибли и ничего сделать нельзя.
   - Значит, нас бросили на произвол судьбы?
   - Отчего  вы  так  скверно  думаете  о  ваших  товарищах?  -  перебил  их
"учитель". - Вы прекрасно знаете, что, когда  случается  несчастье,  шахтеры
скорее погибнут сами, чем оставят своего товарища без помощи. Разве не так?
   - Да, это правда.
   - Тогда почему же вы решаете, что нам не помогут?
   - Ничего не слышно.
   - Не слышно, это верно. Но я  сомневаюсь,  можем  ли  мы  здесь  что-либо
услышать. Если работы по спасению не начаты, то это еще не значит,  что  нас
бросили. Ведь мы не знаем, как произошла катастрофа. Если это землетрясение,
то для оставшихся в живых работы и в  городе  достаточно.  Если  это  только
наводнение, как я думаю, то надо знать, в каком состоянии  находятся  стволы
шахт. Возможно,  и  они  и  галерея  для  спуска  рабочих  разрушены.  Я  не
утверждаю, что мы будем спасены, но уверен, что работы  по  нашему  спасению
уже ведутся.
   Он  сказал  это  с  такой  уверенностью,  что  даже  наиболее  малодушные
перестали сомневаться.
   Один только Бергуну возразил:
   - А если решат, что мы погибли?
   - Работать все равно будут; но мы  постараемся  доказать,  что  мы  живы.
Давайте стучать в стену как  можно  сильнее.  Вы  знаете,  что  звук  хорошо
передается через землю. Если нас услышат, то поймут, что следует торопиться,
и будут знать, где нас искать.
   Бергуну, у которого были толстые сапоги, тотчас же  принялся  колотить  в
стену ногами, как бы созывая шахтеров.
   - А как ты думаешь, "учитель", - спросил дядя Гаспар, - как они будут нас
спасать?
   - Есть две возможности; первая - прорыть ход к этому забою,  а  вторая  -
выкачать воду.
   - Вырыть ход!
   - Выкачать воду!
   Эти восклицания не смутили "учителя":
   - Мы находимся на глубине сорока метров. Если будут рыть по восьми метров
в день, то дней через семь-восемь до нас доберутся.
   - В день не вырыть шести метров
   - Трудно, но для спасения своих товарищей возможно.
   - Мы не продержимся восемь дней.  Подумай  только,  "учитель",  -  восемь
дней!
   - Ну ладно, а вода? Как ее выкачать?
   Начался спор о том, каким образом лучше действовать.  Из  этого  спора  я
понял только одно: что  при  самых  благоприятных  обстоятельствах  придется
прожить в нашем склепе не меньше восьми дней. Восемь дней! Не знаю,  сколько
времени  я  был  под  впечатлением  этой  ужасной  мысли,  как  вдруг   спор
прекратился.
   - Слушайте, слушайте! - сказал Карори.
   - Ну что?
   - С водой что-то творится!
   - Ты, верно, уронил в нее камень.
   - Нет, звук какой-то глухой. Все прислушались.
   - Да, - сказал "учитель", - с водой что-то происходит.
   - Что же, "учитель"?
   - Не знаю.
   - Вода спадает?
   - Нет, не то. Стук раздается через равные промежутки времени.
   - Через равные промежутки! Ребята, мы  спасены!  Это  бадьями  откачивают
воду!
   - Откачивают воду! - вскрикнули все в  один  голос  и  вскочили,  как  от
электрического тока.
   Мы забыли о том, что над нами сорок метров земли. не  чувствовали  больше
спертого воздуха. Стены забоя уже нас не давили, звон в ушах прекратился. Мы
дышали легко, сердца свободно бились в груди.
   Теперь, чтобы точнее  описать  вам  эту  страшную  катастрофу,  я  должен
рассказать, как она произошла и что было сделано для нашего спасения.
   В понедельник утром, когда шахтеры спускались в шахту, небо было  покрыто
тучами и все предвещало грозу. Около семи часов утра  разразилась  гроза  со
страшным ливнем. Это был настоящий потоп. В несколько минут Дивона вышла  из
берегов, и вода затопила поверхность земли, где находились шахтеры. Рабочие,
занятые наверху  промывкой  руды,  спрятались  от  грозы  и  были  в  полной
безопасности. В этой местности наводнения случались не раз; но так как входы
в шахты расположены на значительной высоте, все считали, что вода не может в
них проникнуть, и беспокоились только о том,  как  бы  спасти  кучу  бревен,
приготовленную для крепления галерей.
   За этой работой и наблюдал  инженер  рудника.  Вдруг  он  заметил  поток,
который стремился в только что образовавшуюся пробоину. Он  сразу  понял,  в
чем дело. Вода врывалась в шахту и убывала  на  поверхности.  Следовательно,
шахты будут затоплены. Полтораста рабочих находились в этот день под землей,
потому что полтораста ламп было роздано утром. Тридцать ламп было возвращено
обратно, но сто двадцать шахтеров еще оставались  в  шахтах.  Живы  ли  они?
Смогут ли укрыться от воды в каком-либо убежище?
   В это время в некоторых местах земля и камни начали взлетать  на  большую
высоту. Дома дрожали, как от землетрясения. Газ и воздух, вытесняемые водой,
скапливались  и  там,  где  давление  земли  было   слабее,   прорывали   ее
поверхность, как стенки котла. Катастрофа совершилась.
   Новость быстро распространилась по Варсу. Со всех сторон к руднику  бежал
народ: рабочие, любопытные, жены и дети шахтеров, находившихся в шахтах. Они
задавали вопросы, требовали ответа, кричали:
   - От нас скрывают правду! Виноват инженер! Смерть ему!
   И толпа ринулась в  контору,  где  инженер,  склонившись  над  чертежами,
отыскивал места, где могли укрыться  шахтеры,  и  решал,  откуда  надо  было
начинать спасательные работы.
   К счастью, подоспели  инженеры  и  шахтеры  соседних  рудников,  а  также
городские рабочие, и толпу удалось сдержать.
   -  Отец  мой!  Где  мой  муж?!  Отдайте  мне  моего  сына!  -   слышались
взволнованные крики, прерываемые рыданиями.
   Что можно было ответить этим несчастным детям, женам, матерям?
   - Мы сделаем все возможное, мы отыщем  и  спасем  их,  -  успокаивали  их
инженеры.
   Работа была организована именно  так,  как  предполагал  "учитель".  Вода
вычерпывалась бадьями  в  трех  стволах  шахт,  и  эта  работа  должна  была
производиться и днем и ночью, до тех пор пока последняя капля воды не  будет
выкачана в Дивону. В то  же  время  начали  рыть  подземные  ходы.  В  каком
направлении следовало их вести, никто не знал. Рыли наугад. По этому  поводу
среди  инженеров  возникли  разногласия.  Некоторые  считали  такую   работу
бесполезной. Но  инженер  рудника  надеялся,  что  люди  укрылись  в  старых
выработках, и настаивал, чтобы ход вели по направлению  к  ним.  Ход  делали
очень узким: в нем помещался только один забойщик. Отбитый уголь сваливали в
корзины, которые  передавали  по  контейнеру  наружу.  Как  только  забойщик
уставал, его сейчас же сменял другой.  Так,  без  перерыва,  днем  и  ночью,
производились обе работы: откачка воды и рытье хода
   Если время тянулось медленно для тех, кто работал наверху,  то  насколько
медленнее тянулось оно под землей!  Нам,  несчастным  пленникам,  оставалось
только одно: ждать и ждать, не зная наверное,  успеют  ли  нас  спасти.  Шум
бадей, черпающих воду, недолго радовал нас. Скоро у всех появились сомнения.
Спасательные работы начались - это верно, но как  долго  они  продолжатся  -
неизвестно. В этом-то  и  заключался  весь  ужас.  К  нравственным  мучениям
присоединялись теперь и физические.
   Находясь на узкой площадке, мы не могли сделать ни одного движения, чтобы
размяться, и это нас  страшно  утомляло.  У  всех  начались  головные  боли,
которые становились все сильнее и мучительнее. Лучше других чувствовал  себя
почему-то Карори.
   - Я голоден, - твердил он время от времени. - "Учитель", дайте хлебца!
   В конце концов "учитель" решил отрезать нам по куску от  краюхи,  вынутой
из шапки Карори.
   - Мне мало, - заявил Карори.
   - Придется есть понемногу, чтобы хлеба хватило подольше.
   Остальные с наслаждением разделили бы с нами  эту  еду.  но  они  обещали
слушаться и держали свое слово.
   - Нам запрещается есть, но пить, я думаю, можно? - спросил Бергуну.
   - Пей сколько влезет, воды у нас хватит.
   - Выпей хоть всю галерею.
   Пажес хотел спуститься вниз, но "учитель" ему не позволил:
   - Ты свалишь туда мусор. Реми легче тебя и более ловок,  он  спустится  и
достанет нам воды.
   - В чем?
   - В моем сапоге.
   Мне дали сапог, и я приготовился соскользнуть вниз.
   - Подожди, - сказал "учитель", - я подержу тебя.
   - Не бойтесь, я умею плавать.
   - Держись за меня, - и он протянул руку.
   Оттого ли, что "учитель"  плохо  рассчитал  свои  движения,  или  у  него
онемели ноги, но он поскользнулся и полетел в темную яму головой вниз.  Туда
же полетела лампа, которой он мне светил. Мы очутились в полной тьме. У всех
вырвался крик ужаса. К счастью, я уже спустился и бросился в воду  вслед  за
"учителем".
   Во время моих странствий с Виталисом я хорошо научился плавать и нырять и
чувствовал себя в воде так же уверенно, как на земле. Но как ориентироваться
здесь, в такой темноте? Об этом я  не  думал,  а  боялся  только  того,  что
"учитель" утонет. Где его искать? Куда нырять? Вдруг я почувствовал, как его
рука судорожно схватила меня за плечо и потащила под  воду.  Сильным  ударом
ноги я поднялся на поверхность.
   - Держитесь за меня, "учитель", опирайтесь сильнее и поднимайте голову! Я
вас спасу.
   Но до спасения было еще далеко, так  как  я  не  имел  понятия,  в  какую
сторону следовало плыть.
   - Что же вы молчите? - закричал я.
   - Реми, где ты?
   Это был голос дяди Гаспара. Теперь я знал, что следует плыть налево.
   - Зажгите лампу!
   Почти тотчас же загорелся свет. Я ухватился за  глыбу  каменного  угля  и
вытащил "учителя". Это было как раз вовремя, так как он  наглотался  воды  и
уже начал задыхаться. Дядя Гаспар и Карори подняли  "учителя"  на  площадку.
Вслед за ним взобрался и я. "Учитель" довольно скоро пришел в себя.
   Правда, мы не утонули, но промокли с  головы  до  ног,  что  было  весьма
неприятно. Сначала мы не обратили на это внимания, но вскоре холод дал  себя
знать.
   - Дайте какую-нибудь куртку Реми, - приказал "учитель".
   Никто не ответил.
   - Все молчат?
   - Мне самому холодно, - заявил Карори.
   - А ты думаешь, нам тепло? Ведь мы промокли насквозь, - сказал "учитель".
   - Вольно же вам было падать в воду!
   - Раз так, - сказал "учитель", -  придется  кинуть  жребий,  кто  из  вас
должен отдать что-либо из одежды.
   Мне посчастливилось: я получил куртку Бергуну.  А  так  как  Бергуну  был
человек длинноногий, то его куртка оказалась сухой. Завернувшись  в  нее,  я
быстро согрелся.
   После этого неприятного случая, на какое-то время расшевелившего всех, мы
снова впали в оцепенение и к нам вернулись мысли о смерти. По-видимому,  эти
мысли сильнее угнетали моих товарищей, чем меня, потому  что  они  не  могли
спать, а я заснул. "Учитель", опасаясь, как бы я во сне не скатился в  воду,
стал меня поддерживать, и я почувствовал  себя  как  ребенок  на  коленях  у
матери.
   "Учитель" был не только умным, но  и  очень  добрым  человеком.  Когда  я
просыпался, он менял положение своей онемевшей руки и говорил:
   - Спи, мальчик, не бойся, я держу тебя. Спи мой маленький!
   И я снова спокойно засыпал, зная, что он меня не уронит.
   ГЛАВА VI. СПАСЕНЫ!
   Пребывание в одном и том же  положении  на  узких  площадках  становилось
невыносимым. Было решено увеличить их, и все  дружно  принялись  за  работу.
Снова мы начали долбить почву и выбрасывать щебень. Так как у нас под ногами
имелась твердая точка опоры. работа шла легче, и мы  быстро  расширили  нашу
тюрьму. Теперь мы могли растянуться во всю длину, а не сидеть,  как  прежде,
свесив ноги, что было крайне мучительно.  Хотя  краюха  хлеба  давалась  нам
маленькими порциями, ей все же пришел конец. Впрочем, последние  куски  были
съедены нами как раз вовремя. Когда "учитель" передавал их нам. мы поняли по
взглядам остальных, что если бы им еще раз не дали хлеба, они взяли  бы  его
силой.
   Мы больше не говорили о спасении,  так  как  потеряли  всякую  надежду  и
думали только о смерти. Когда кто-нибудь  из  нас  начинал  особенно  сильно
отчаиваться, "учитель" старался ободрить его:
   - Ты не пробудешь здесь дольше других. Бадьи работают, вода спадает.
   - Как бы ты нас ни уверял, "учитель", бадьи никогда не вычерпают  столько
воды.
   - Я уже много раз доказывал вам, что это возможно. Потерпите немного.
   Если спасательные работы шли недостаточно быстро, то это  происходило  не
по  вине  инженеров  или  шахтеров.  Рытье  наклонного   хода   продолжалось
непрерывно,  но  было  делом  весьма  трудным.  Пласт  угля,  через  который
прокладывали ход. оказался очень твердым, и  это  задерживало  проходку.  На
седьмой день нашего заключения было прорыто всего двадцать метров. В обычных
условиях такая работа заняла бы больше месяца,  и  только  благодаря  рвению
работающих дело шло так быстро.
   Но вот на седьмой день один из  шахтеров  услышал  легкий  шум  и  слабые
удары. Он прекратил долбить киркой и приложил ухо к земле.  Думая,  что  это
ему только кажется, он подозвал одного  из  своих  товарищей,  и  они  стали
слушать вдвоем. Через минуту слабый  стук,  повторявшийся  через  правильные
промежутки времени, долетел до них. Тотчас же новость стала передаваться  из
уст в уста. Ее встретили с недоверием, но когда она дошла  до  инженера,  он
поспешил к проходке. Наконец-то! Он отстранил  шахтеров  и  приложил  ухо  к
земле. но был настолько взволнован, что ничего не услышал.
   - Я не слышу! - воскликнул он в отчаянии.
   Однако те забойщики, которые первыми услышали стук, уверяли, что  они  не
ошибаются и что стуки раздаются в ответ на их удары. Это были опытные  люди,
состарившиеся в руднике, и их словам нельзя было не доверять.
   Инженер заставил выйти всех, кто пришел с ним, и остался только  с  двумя
забойщиками. Они несколько  раз  сильно  ударили  киркой,  а  затем,  затаив
дыхание, прильнули ухом к почве.
   Прошла  минута  томительного  ожидания,  и  вдруг  в  ответ  на  их  стук
послышались равномерные удары.
   - Стучите еще раз, чтобы убедиться, что это не эхо.
   Забойщики снова постучали, и в ответ раздались удары  -  условный  сигнал
шахтеров.
   Без сомнения, там были живые люди.
   Новость распространилась по городу, и огромная толпа ринулась к  руднику,
еще более взволнованная, чем в день катастрофы. Прибежали жены, дети, матери
и родственники пострадавших.
   Доносившиеся из-под земли звуки были настолько слабы, что невозможно было
точно определить место, откуда они исходят. Но было ясно, что  спасшиеся  от
наводнения находятся в одной из трех старых выработок. Чтобы достигнуть этих
забоев, нужно было рыть целых три хода. В дальнейшем ненужные проходы решено
было оставить и все усилия сосредоточить на одном.
   Работы возобновились с еще большим жаром. Соседние  рудники  прислали  на
место катастрофы своих лучших забойщиков. Появилась также надежда  добраться
до нас и через галерею, потому что уровень воды в шахтах стал понижаться.
   Когда до нас дошли сигналы инженера, мы испытали ту же огромную  радость,
что и тогда, когда услышали шум откачивающих воду бадей.
   - Спасены!
   Потом, так же как и в тот раз, надежда сменилась  отчаянием.  Стук  кирок
ясно указывал, что работающие находятся  еще  очень  далеко.  Нас  разделяли
двадцать, а может быть, и все тридцать метров. Сколько  потребуется  на  то,
чтобы пробить такую толщу? Несколько дней, неделя, месяц? Кто из нас  сможет
прожить так долго? Мы уже столько времени ничего не ели! Один "учитель"  еще
оставался по-прежнему мужественным, но в конце концов наше отчаяние заразило
и его. Кроме того, он начал заметно ослабевать физически.
   Пить мы могли сколько угодно, но есть было нечего, и голод сделался таким
мучительным, что мы даже пробовали есть гнилое дерево, размоченное  в  воде,
Карори, страдавший  от  голода  больше  нас  всех,  разрезал  свой  сапог  и
беспрерывно жевал куски кожи.
   Отсутствие света тоже доставляло  нам  много  мучений.  Масло  постепенно
выгорало. И когда выяснилось, что масло осталось только  в  двух  лампочках,
"учитель" решил зажигать свет лишь в случае крайней необходимости. Теперь мы
все время сидели в темноте. Это было не только страшно, но и  очень  опасно:
при малейшем неловком движении мы могли скатиться в воду.
   Изредка мы стучали в стену, желая показать нашим спасителям, что  мы  еще
живы. Мы слышали, как их кирки долбят без отдыха,  но  слабые  звуки  ударов
указывали, что они находятся еще очень далеко от нас.
   Когда я спустился однажды, чтобы набрать воды для питья, мне  показалось,
что вода понизилась на несколько сантиметров.
   - Вода спадает!
   - Боже мой!
   И мы еще раз пережили восторг  надежды.  Нам  очень  не  хотелось  тушить
лампочки, чтобы видеть, как будет спадать вода, но "учитель" запротестовал:
   - Лампочки понадобятся нам позднее. Если масло сейчас выгорит, то что  мы
будем делать, когда нам будет необходим свет? У нас осталось еще  тринадцать
спичек. Каждый раз, как вам этого захочется, мы сможем ими воспользоваться.
   Лампочка была потушена. Мы все  напились  воды,  а  затем  в  продолжение
долгих часов, а может быть, и дней,  не  двигались.  Единственное,  что  нас
поддерживало, был стук кирок, долбящих проход, и шум бадей в стволах шахт.
   Постепенно звуки становились слышнее, вода спадала, к  нам  приближались.
Но успеют ли нас спасти?
   Если спасательные  работы  продвигались  с  каждой  минутой,  то  и  наша
слабость с  каждой  минутой  увеличивалась  и  становилась  мучительнее:  мы
слабели и телом и духом. Со дня наводнения мои товарищи ничего  не  ели.  Но
хуже всего было то, что из-за отсутствия свежего воздуха становилось трудней
и трудней дышать. К счастью, по мере  того  как  убывала  вода,  атмосферное
давление уменьшалось, иначе бы мы все задохнулись.
   Наконец удары киркой  сделались  более  отчетливыми.  Несомненно,  к  нам
приближались. "Учитель", желая подбодрить нас, сообщил,  что  скоро  до  нас
доберутся.
   - Если бы они были так близко, как ты думаешь, мы бы слышали их голоса, а
то мы друг друга не слышим.
   - Они могут находиться всего за несколько метров и не  слышать  нас.  Это
зависит от той породы, которую они пробивают.
   - Или от расстояния!
   Тем временем уровень воды сильно понизился, и вскоре мы поняли, что  вода
не доходит больше до крыши галереи Мы услышали царапанье по сланцу  забоя  и
плеск воды, как если бы в нее упали куски угля. Мы зажгли  лампу  и  увидели
крыс, бежавших по низу забоя. Так же как и мы,  они  спасались  в  воздушном
колоколе и теперь покинули свое пристанище в поисках пищи. Если  им  удалось
добраться до нас, следовательно, вода не наполняла больше галерею доверху.
   Мне  захотелось  спуститься  вниз,  чтобы  посмотреть,  насколько  быстро
исчезает вода.  Между  водой  и  крышей  галереи  образовалось  уже  большое
пространство.
   - Налови нам крыс, - закричал Карори, - мы их съедим!
   Но чтобы поймать крысу,  следовало  быть  более  ловким,  чем  я.  Однако
понизившийся уровень воды в галерее внушил мне  мысль,  которая  взволновала
меня и окрылила надеждой. Я влез обратно на площадку.
   - Вот что я думаю, "учитель".  Крысы  бегут  по  галерее  -  значит,  там
образовалось свободное пространство, по которому я могу доплыть до  лестниц.
Я начну кричать, меня услышат, и до нас доберутся скорее, чем через проход.
   - Нет, я тебе запрещаю!
   - "Учитель", я плаваю очень хорошо и чувствую себя в воде, как рыба.
   - А если ты задохнешься от спертого воздуха?
   - Но раз крысы не задохнулись, то и я проплыву.
   - Ступай, Реми! - закричал Пажес. - Я подарю тебе мои часы.
   - Гаспар, что вы на это скажете? - спросил "учитель".
   - Ничего. Если он думает достичь лестниц, пускай плывет, я не имею  права
ему мешать.
   - А вдруг он утонет?
   - А может быть, наоборот, спасется, вместо того чтобы умереть здесь.
   "Учитель" с минуту подумал, потом, взяв меня за руку, сказал:
   -  Ну,  мальчик,  поступай,  как  знаешь.  Я  считаю,  что  это   сделать
невозможно, но и невозможное иногда удается. Обними нас.
   Я поцеловал его и дядю Гаспара и спустился в воду.
   - Кричите все время, - попросил я. -  Ваши  голоса  будут  указывать  мне
путь.
   Было ли пространство между крышей галереи и водой достаточным  для  того,
чтобы я мог свободно проплыть? Вот что меня интересовало.
   Сделав несколько движений, я решил, что могу спокойно плыть, но медленно,
дабы не стукнуться головой Попытка оказалась возможной,  но  что  ждет  меня
впереди: смерть или спасение?
   Я обернулся и увидел свет лампочки, отражавшейся в темной  воде.  У  меня
был маяк.
   - Плывешь хорошо? - закричал "учитель".
   - Да.
   И я продолжал осторожно плыть дальше.
   Путь от забоя до лестниц представлял затруднение в том отношении,  что  в
одном месте галереи перекрещивались. В темноте легко можно было ошибиться  и
сбиться  с  пути.  Крыша  и  стены  галереи  не  могли  служить  достаточным
ориентиром, но на полу был надежный указатель - рельсы. Плывя вдоль рельсов,
я мог наверняка добраться до лестниц.
   От времени до времени я опускал ноги и,  нащупав  рельсы,  медленно  плыл
дальше. Рельсы и голоса товарищей убеждали меня в том, что я на верном пути.
Голоса становились глуше, шум черпаков - сильнее; значит, я продвигался.
   Наконец-то я увижу  дневной  свет  и  благодаря  мне  будут  спасены  мои
товарищи! Эти мысли придавали мне силы. Я плыл посередине галереи, и  стоило
мне опустить ногу, как я касался  ею  рельса.  Но  вдруг,  сделав  очередное
движение, я не нащупал рельса. Тогда я нырнул, желая достать рельсы  руками,
затем проплыл от одной стены галереи до другой и тоже не нашел их. Неужели я
сбился с пути?
   Отдышавшись и набрав воздуху, я  снова  нырнул,  но  так  же  безуспешно:
рельсов не было. Очевидно, я ошибся и поплыл не по той  галерее.  Надо  было
возвращаться обратно. Но куда? Мои товарищи больше не кричали или  я  их  не
слышал, что было одно и  то  же.  На  мгновение  я  остановился,  охваченный
мучительной тревогой, не зная, куда направиться. Неужели я погибну здесь,  в
этой непроглядной тьме, под этим душным сводом, в холодной, как  лед,  воде!
Но вдруг я снова услышал голоса и сообразил, в какую сторону повернуть.
   Проплыв немного назад, я нырнул и  ощупал  рельсы.  Следовательно,  здесь
начиналось разветвление. Я искал поворотный круг и  не  находил  его,  искал
выходы, которые должны иметься в галерее, но и справа и  слева  наталкивался
на  стены.  Тогда  я  сообразил,  что  пути  разрушены  и  что   мне   нечем
руководствоваться.
   При  этих  условиях   мой   план   оказался   невыполнимым;   приходилось
возвращаться обратно. Дорога теперь  была  мне  знакома,  я  знал,  что  она
безопасна, а потому плыл  быстро,  желая  скорее  достигнуть  забоя.  Голоса
товарищей указывали мне направление. Я скоро очутился у входа в забой.
   - Плыви, плыви! - закричал "учитель".
   - Я не нашел выхода.
   - Не важно, рытье хода быстро продвигается. Они слышат наши голоса, а  мы
- их. Скоро мы сможем разговаривать.
   Я быстро вскарабкался наверх и прислушался. В  самом  деле,  удары  кирки
раздавались гораздо отчетливее и  крики  спасающих  нас  доносились  хотя  и
слабо, но вполне ясно.
   Когда первые  мгновения  радости  прошли,  я  почувствовал,  что  страшно
прозяб. Так как теплой одежды не было, меня зарыли по шею  в  мелкий  уголь,
который всегда сохраняет в себе известную теплоту, а дядя Гаспар и "учитель"
прижались ко мне. Тут я им рассказал про свою разведку и о том, что  потерял
рельсы.
   - Как ты не боялся нырять!
   - Чего же бояться? Обидно только, что я ничего не нашел.
   Но, как уже сказал "учитель", теперь это не имело значения.  Если  мы  не
будем освобождены через галерею, мы будем спасены через прорытый ход.
   Крики становились все яснее. Вскоре мы услышали три слова,  произнесенные
медленно и раздельно:
   - Сколько вас тут?
   Дядя Гаспар ответил громче всех; ему было поручено ответить:
   - Шестеро!
   Последовало мучительное молчание. Без сомнения,  наверху  надеялись,  что
нас больше.
   - Торопитесь! - закричал дядя Гаспар. - Мы еле живы.
   - Ваши имена?
   Он перечислил всех: Бергуну, Пажес, "учитель", Гаспар, Карори, Реми.
   Для тех, кто был снаружи,  этот  момент  оказался  особенно  трагическим.
Когда узнали, что с нами скоро  можно  будет  разговаривать,  прибежали  все
родные и близкие пропавших шахтеров, и солдаты с великим  трудом  удерживали
их у входа в галерею.
   После того как инженер объявил, что нас только шестеро, наступило тяжелое
разочарование; но у каждого еще таилась надежда, что среди  этих  шести  мог
оказаться его близкий.
   Инженер повторил наши имена. Увы! Сбылись надежды только у  родственников
четырех шахтеров. Сколько горя и слез для всех остальных матерей и жен!
   Мы, в свою очередь, захотели узнать, кто еще спасся.
   - Сколько всего спаслось? - спросил дядя Гаспар.
   Нам не ответили.
   - Теперь недолго ждать. Мужайтесь! Не  будем  больше  разговаривать,  это
тормозит работу. Потерпите еще несколько часов.
   Эти часы были для нас самыми длинными и самыми мучительными. Каждый  удар
киркой казался нам последним. Но за этим ударом следовал другой,  а  за  ним
следующий. Время от времени раздавались новые вопросы.
   - Вы голодны?
   - Ужасно!
   - Если вы очень ослабли,  мы  сделаем  буровую  скважину  и  пришлем  вам
бульону, но это задержит работу. Лучше потерпите, скорее будете на свободе.
   - Потерпим! Торопитесь!
   Откачка бадьями тоже не прерывалась  ни  на  минуту,  и  вода  продолжала
убывать.
   - Крикни им, что вода спадает, - сказал "учитель".
   - Знаем. Через ход или через галерею, но мы доберемся до вас очень скоро.
   Удары киркой стали ослабевать. Очевидно, готовились пробить отверстие, но
боялись обвала, который мог задавить нас или столкнуть в воду.
   "Учитель" объяснил, что следовало также опасаться воздушного толчка.  Как
только отверстие будет пробито, воздух может ворваться  наподобие  пушечного
ядра и все разрушить. Приходилось быть настороже.  Сверху  от  ударов  кирки
сыпались небольшие куски угля, которые скатывались вниз и падали в воду.
   Странное дело: чем больше приближался  момент  нашего  освобождения,  тем
слабее мы становились. Что касается меня, то я уже не мог  больше  двигаться
и. хотя мне не было холодно, дрожал с головы до ног.
   Наконец несколько больших кусков откололось и упало  между  нами.  Вверху
забоя образовалось отверстие, и мы были ослеплены ярким светом. Затем  сразу
же наступил мрак: сильнейший вихрь затушил лампы.
   - Не бойтесь, сейчас зажжем свет! Подождите немного.
   Ждать, снова ждать!
   Но вдруг раздался плеск воды в галерее, и, обернувшись, я увидел свет.
   - Мужайтесь, мужайтесь!  -  кричали  нам.  К  нам  подходили  со  стороны
галереи. Впереди всех шел инженер; он первым поднялся в забой, и я  очутился
у него на руках раньше, чем успел вымолвить слово.
   Помощь  подоспела  вовремя,  я  уже  терял   сознание.   Однако   я   еще
почувствовал, что меня уносят и завертывают в одеяло.  Я  закрыл  глаза,  но
яркий дневной свет заставил меня их открыть Мы оказались на воздухе.  В  тот
же миг что-то белое бросилось на меня  -  это  был  Капи  Одним  прыжком  он
вскочил на руки к инженеру и теперь лизал мне лицо. Затем кто-то  взял  меня
за правую руку и поцеловал.
   - Реми! - произнес слабым голосом Маттиа.
   Я огляделся вокруг и увидел огромную толпу, которая стояла двумя плотными
рядами, образовав посередине проход.  Толпа  молчала  -  было  приказано  не
волновать нас криками, но их взволнованный вид и взгляды были  красноречивее
слов.
   Двадцать рук протянулось ко мне, чтобы взять меня, но инженер, счастливый
и гордый своим успехом, сам захотел донести меня до  конторы,  где  для  нас
были приготовлены постели.
   Два дня спустя я уже  гулял  по  улицам  Варса  в  сопровождении  Маттиа,
Алексиса и Капи, и все встречные останавливались, чтобы поглядеть  на  меня.
Некоторые подходили и пожимали  мне  руку  со  слезами  на  глазах.  Другие,
напротив, отворачивались. Это были те,  кто  потерял  близких.  Некоторые  с
горечью спрашивали себя, почему спасся этот сирота-ребенок, в то  время  как
их отец или сын погибли в шахте. Некоторые приглашали меня обедать или пойти
с ними в кафе.
   - Расскажи нам все, что испытал, - просили они. Я благодарил  их,  но  не
соглашался:  мне  вовсе  не  хотелось  рассказывать  о   моих   переживаниях
равнодушным людям, которые думали заплатить мне за это  обедом  или  кружкой
пива. К тому же я предпочитал слушать рассказы Алексиса или  Маттиа  о  том,
что происходило наверху, пока мы находились под землей.
   - Я никогда не верил тому, что ты умер, - говорил Маттиа - Я был убежден,
что утонуть ты не можешь  и,  если  спасательные  работы  пойдут  достаточно
быстро, тебя где-нибудь да отыщут. И  я  спрашивал  всех:  "Сколько  времени
можно прожить без еды? Когда выкачают воду? Когда пророют ход?" Но никто  не
мог мне толком ничего ответить. Когда инженер назвал ваши имена, я  упал  на
землю и заплакал. Кто-то наступил на меня, но я был так счастлив, что  почти
не почувствовал боли.
   То, что Маттиа даже не допускал мысли о моей смерти, наполнило  мне  душу
чувством гордости. Вот как сильно он верил в меня!
   ГЛАВА VII. УРОК МУЗЫКИ.
   Теперь у меня в  Варсе  появились  друзья.  События,  которые  заставляют
столько пережить и перестрадать, обычно сближают людей.
   Дядя Гаспар и в особенности "учитель" сильно  привязались  ко  мне.  Всем
хотелось, чтобы я остался жить в Варсе.
   - Я найду тебе хорошего забойщика, - говорил дядя Гаспар, - и мы с  тобой
не расстанемся.
   - Хочешь получить место в конторе? - предлагал инженер.
   Во  время  этих  разговоров  Маттиа  был  задумчив  и  очень  мрачен.   Я
неоднократно спрашивал его, в чем дело, но он каждый  раз  отвечал,  что  он
такой, как всегда*
   Только когда я объявил ему о нашем уходе из Варса, он признался в причине
своей грусти.
   - Значит, ты не собираешься покинуть меня? - воскликнул он.
   Вместо ответа я дал ему хорошего тумака - отчасти за то,  что  он  посмел
усомниться во мне, отчасти желая скрыть то волнение, которое вызвали в  моем
сердце его слова. Ведь Маттиа вовсе не был заинтересован в том, что я с  ним
оставался, - он отлично мог существовать и зарабатывать без меня.
   Сказать по правде, он обладал такими  огромными  способностями,  каких  у
меня не было.
   Он гораздо лучше  меня  играл  на  всех  музыкальных  инструментах,  пел,
танцевал, исполнял различные роли. За тот  короткий  срок,  пока  я  работал
откатчиком, он накопил восемнадцать франков, что было  значительной  суммой.
Сто двадцать восемь франков, которые были у  нас,  и  восемнадцать  франков,
заработанных Маттиа, составляли уже сто  сорок  шесть  франков.  Теперь  для
покупки коровы не хватало всего нескольких франков.
   Хотя я не думал оставаться в Варсе и работать в шахте, мне все-таки  было
очень грустно покидать Алексиса, дядю Гаспара и "учителя".  Но  так  мне  уж
было суждено: разлучаться со всеми, кого я любил и кто привязывался ко мне.
   И вот с арфой на плече и с мешком за спиной мы с  Маттиа  снова  идем  по
большим дорогам. Капи очень счастлив и радостно катается в пыли.
   Признаюсь, я тоже  с  удовольствием  шагал  по  твердой  дороге,  которая
звучала совсем иначе, нежели топкая почва рудника.  Какое  чудесное  солнце,
какие красивые деревья!
   Перед уходом мы с Маттиа долго обсуждали маршрут.
   В то время, когда я работал откатчиком, Маттиа встретился с одним вожаком
медведя, который возвращался с курортов.  По  его  словам,  там  можно  было
недурно заработать. Маттиа очень хотелось заработать  побольше  денег.  Ведь
тогда мы сможем купить самую лучшую корову, и матушка Барберен  будет  очень
довольна,
   И мы решили идти в Шаванон через Клермон.
   По пути из Парижа в Варс я начал заниматься с Маттиа. Я выучил его читать
и дал ему некоторое понятие о музыке.  По  дороге  из  Варса  в  Клермон  мы
продолжали наши уроки.
   Был ли я плохим учителем, что  вполне  возможно;  был  ли  Маттиа  плохим
учеником, что также возможно, но  чтение  давалось  ему  с  большим  трудом.
Маттиа вычитывал в книге всевозможные фантастические  вещи.  делавшие  честь
его воображению, но отнюдь не его вниманию.
   Тогда, теряя терпение, я со злостью кричал, что у него деревянная  башка.
Он не обижался и, глядя на меня своими большими ласковыми глазами, с улыбкой
говорил:
   - Правда, моя башка чувствительна только тогда,  когда  по  ней  колотят.
Гарафоли был неглуп, он это сразу заметил.
   Невозможно было сердиться, когда он так отвечал. Я начинал смеяться, и мы
снова принимались за урок.
   Но с музыкой дело обстояло совсем иначе. Здесь  Маттиа  с  самого  начала
делал такие удивительные и необычайные успехи, что очень скоро начал ставить
меня в тупик своими вопросами.
   Признаюсь, это меня и задевало и огорчало. Я принимал всерьез  свою  роль
учителя и считал унизительным, что Маттиа обращался ко  мне  с  бесконечными
вопросами, на которые  я  не  мог  ответить.  Не  умея  дать  ему  толкового
разъяснения, я нетерпеливо отвечал:
   - Это потому, что так должно быть. Таковы правила. Не в характере  Маттиа
было восставать против правил. Но когда я ему это  говорил,  он  смотрел  на
меня, открыв рот и вытаращив глаза, и я чувствовал себя очень смущенным.
   Через три дня после того, как мы ушли из Варса,  он  задал  мне  один  из
подобных вопросов. Вместо того чтобы просто сознаться, что я этого не  знаю,
я заявил: "Потому что  это  так".  Тогда  он  принял  озабоченный  вид  и  в
продолжение целого часа молчал, что для него являлось делом  необыкновенным,
так как он любил поболтать и посмеяться. Я стал  приставать  к  нему,  и  он
наконец заговорил:
   - Конечно, ты хороший учитель, и я уверен, что никто бы не мог  объяснить
мне лучше тебя все то, что я знаю, но все же... - Он запнулся.
   - Что - все же?
   - Все же, вероятно, есть вещи, которых ты не знаешь. Ведь это бывает и  с
самыми учеными людьми, не правда ли? Я думаю, мы должны купить себе  книжку,
конечно, недорогую, в которой будут изложены основные правила музыки.
   - Давай купим.
   - Я так и думал, что ты со мной согласишься. В конце концов, ты не можешь
знать всего, что есть в книгах, да ты ведь и не учился по книгам.
   - Хороший учитель лучше самой хорошей книги.
   - То, что ты сейчас сказал, наводит  меня  на  одну  мысль.  Если  ты  не
возражаешь, я хочу взять урок у настоящего  учителя,  -  только  один  урок.
Пусть он мне объяснит все то, чего я не знаю.
   - Почему же ты не взял урока у настоящего учителя, когда был один?
   - Потому что настоящим учителям надо платить, а я не хотел  тратить  твои
деньги.
   И хотя я был уязвлен словами Маттиа о "настоящем учителе", его  последние
слова меня очень тронули.
   - Напрасно, - сказал я ему. - Деньги у нас общие, и ты  зарабатываешь  не
меньше, чем я. А потому возьми столько уроков, сколько тебе нужно.
   Затем я мужественно признался в своем невежестве.
   - Таким образом и я тоже смогу научиться тому, чего не знаю.
   Учителя,  настоящего  учителя,  который  был  нам  нужен,   не   простого
деревенского музыканта, а артиста, мы могли найти только в  большом  городе.
По карте я узнал, что самым замечательным городом на нашем пути будет Мант.
   В Манте мы решили позволить себе этот большой расход и взять урок музыки.
Я хотел как можно скорее доставить удовольствие Маттиа.
   Пройдя через Межеанское плоскогорье, вероятно самую  печальную  местность
на всем свете, где нет ни лесов, ни рек, ни обработанных полей, ни деревень,
ни жителей, а только огромные и мрачные пустыри, мы наконец пришли в Мант.
   Так как уже наступила ночь, мы не могли в тот  вечер  искать  учителя.  К
тому же мы до смерти устали.
   Но Маттиа не терпелось узнать, есть ли  в  Манте  учитель  музыки,  и  за
ужином я спросил у хозяйки харчевни, где мы остановились, есть ли  у  них  в
городе хороший музыкант. Она была очень поражена моим вопросом: "Разве вы не
знаете господина Эспинассу?"
   - Мы пришли издалека, - сказал я
   - Издалека? Откуда же?
   - Из Италии, - ответил Маттиа. Она перестала удивляться и  заметила,  что
тогда мы, понятно, можем не знать о таком музыканте, как господин Эспинассу.
Но если бы мы пришли из какого-нибудь французского города, то она  не  стала
бы даже разговаривать с такими невеждами, никогда не слыхавшими о  господине
Эспинассу.
   - Кажется, мы нашли того. кто нам нужен, - обратился  я  по-итальянски  к
Маттиа.
   Но я боялся, что такой знаменитый артист  не  захочет  дать  урок  бедным
бродячим музыкантам.
   - А господин Эспинассу очень занят? - спросил я.
   - Наверно, очень занят Как же иначе! - Как вы думаете, он сможет  принять
нас завтра утром?
   - Конечно. Он принимает всех, у кого есть деньги в кармане.
   Мы успокоились и, несмотря на  усталость,  долго  обсуждали  те  вопросы,
какие завтра зададим этому знаменитому учителю.
   Утром,  тщательно  умывшись  и  переодевшись  во  все  чистое,  мы  взяли
инструменты:  Маттиа  -  скрипку,  я  -  арфу,  и  отправились  к  господину
Эспинассу. Капи хотел, конечно, отправиться с нами, но мы  привязали  его  к
конюшне, считая неприличным идти с собакой к  знаменитому  музыканту  города
Манта.
   Придя по указанному адресу, мы растерялись: в витрине дома  качались  два
маленьких медных тазика для бритья, что  никак  не  могло  служить  вывеской
учителя музыки. Пока мы рассматривали эту вывеску, подошла какая-то женщина,
и мы ее спросили, где живет господин Эспинассу.
   - Тут, - ответила она, указывая на парикмахерскую. В конце концов, почему
профессор музыки не может жить у парикмахера?
   Мы вошли Лавка была разделена на две части. В правой половине  на  полках
лежали щетки, гребни, банки с помадой, мыло В  левой  на  прилавке  и  возле
стены  были  разложены  и  развешаны   музыкальные   инструменты:   скрипки,
корнет-а-пистоны, трубы.
   - Можно видеть господина Эспинассу? - спросил Маттиа.
   Маленький человек, живой и подвижной, бривший в  это  время  крестьянина,
ответил басом:
   - Это я.
   Я посмотрел на Маттиа, давая ему понять, что такой музыкант-парикмахер  -
совсем не тот человек, который нам нужен, и вряд ли стоит к нему  обращаться
и бросать деньги на ветер. Но вместо того  чтобы  меня  послушаться,  Маттиа
уселся на стул и спросил с независимым видом:
   - Не пострижете ли вы меня, после того как окончите бритье?
   - Конечно, молодой человек. Могу и побрить вас, если пожелаете.
   - Благодарю вас, - как-нибудь в другой раз, - ответил Маттиа. - Сегодня я
не собираюсь бриться.
   Я был ошеломлен поведением Маттиа, но он украдкой бросил на меня  взгляд,
прося не сердиться, а подождать.
   Вскоре Эспинассу кончил брить крестьянина и с салфеткой в руке подошел  к
Маттиа.
   - Сударь, - сказал Маттиа в то время, когда тот завязывал ему вокруг  шеи
салфетку, - у нас с товарищем спор, а так как мы знаем,  что  вы  знаменитый
музыкант, то вы, верно, сможете нам его разрешить.
   - В чем он заключается, молодые люди? Я  понял,  чего  добивался  Маттиа.
Прежде всего он  хотел  узнать,  в  состоянии  ли  этот  парикмахер-музыкант
ответить на его вопросы, затем заплатить ему за урок столько, сколько стоила
стрижка волос. Маттиа оказался большим хитрецом!
   - Почему, - спросил Маттиа, - скрипку настраивают на  одних  определенных
нотах?
   Я думал, что парикмахер даст ему  ответ  вроде  моего  и  уже  втихомолку
посмеивался, но тот серьезно сказал:
   - Вторая струна  должна  издавать  по  камертону  звук  ля,  а  остальные
подстраиваются к ней таким образом. чтобы между ними получилась квинта14, то
есть соль на четвертой струне, ре - на третьей, ля - на второй  и  ми  -  на
первой, или самой высокой, струне.
   Смеялся не я, а Маттиа. Потешался ли он над моей изумленной  физиономией,
радовался ли тому, что наконец узнал то, что ему давно хотелось знать, но он
смеялся от всего сердца.
   Пока продолжалась стрижка волос, Маттиа засыпал Эспинассу вопросами, и на
все, о чем бы он ни спрашивал, парикмахер отвечал так же легко  и  уверенно,
как и на вопрос о скрипке. Затем он, в свою очередь, стал расспрашивать  нас
и скоро понял, с какой целью мы к нему явились.
   Он громко расхохотался:
   - Вот вы какие проказники!
   Потом он захотел, чтобы Маттиа сыграл ему что-нибудь.
   Маттиа, взяв скрипку, начал играть вальс.
   - И ты не знаешь ни одной ноты? - удивился парикмахер, хлопая в ладоши  и
говоря Маттиа "ты", как будто знал его давно.
   Я уже, кажется, упоминал о том, что в лавке были  и  другие  инструменты.
Окончив игру на скрипке, Маттиа взял кларнет:
   - Я играю также на кларнете и на корнет-а-пистоне.
   - Тогда сыграй, - попросил Эспинассу. И Маттиа сыграл по небольшой пьеске
на каждом из этих инструментов.
   - Мальчишка - настоящее чудо! - закричал Эспинассу. - Если ты  останешься
со мной, я  сделаю  из  тебя  большого  музыканта,  слышишь  ли  -  большого
музыканта! По утрам ты будешь брить вместе со мной  моих  клиентов,  а  весь
остальной день будешь учиться. Не думай.  что  я  не  смогу  быть  для  тебя
настоящим учителем, оттого что я парикмахер. Надо жить, есть, пить - вот для
чего мне служит бритва.
   Слушая его речь, я  смотрел  на  Маттиа.  Что  он  ответит?  Неужели  мне
придется лишиться моего друга, товарища и брата, так же как я потерял одного
за другим всех тех, кого любил? Сердце мое сжалось.
   Положение до известной степени напоминало то, в каком находился я,  когда
госпожа Миллиган просила Виталиса оставить меня у нее. Я не  хотел  упрекать
себя так. как упрекал себя впоследствии Виталис.
   - Думай только о себе, Маттиа, - взволнованно прошептал я.
   Но он быстро подошел ко мне и взял меня за руку:
   - Расстаться с моим другом! Нет, этого я не могу, благодарю вас.
   Эспинассу продолжал настаивать и добавил, что, когда Маттиа закончит свое
первоначальное образование, он найдет средства послать его в Тулузу, а потом
в Париж, в консерваторию. Но Маттиа твердил по-прежнему:
   - Расстаться с Реми? Никогда!
   - Ну ладно, парень, - сказал Эспинассу, - я все же  хочу  что-нибудь  для
тебя сделать. Я подарю тебе книжку, в которой ты найдешь то, чего не знаешь.
   И он стал рыться в ящиках, пока не нашел книжку  под  заглавием:  "Теория
музыки". Она была очень старая, очень истрепанная, но какое это могло  иметь
значение!
   Взяв перо, он написал на первой странице книги:
   "Пусть мальчик, когда станет большим артистом, вспомнит о парикмахере  из
города Манта".
   Не знаю, были ли тогда в Манте другие учителя музыки,  кроме  парикмахера
Эспинассу, но нам посчастливилось встретить его, и, конечно, ни я, ни Маттиа
никогда его не забудем.
   ГЛАВА VIII. КОРОВА.
   Я всегда очень любил Маттиа, но после Манта я полюбил  его  еще  сильнее.
Ведь  Маттиа  отказался  от  спокойного,  обеспеченного  существования,   от
возможности  получить  образование,  от  будущего  успеха,  для  того  чтобы
разделить со мной жизнь, полную случайностей и опасностей,  без  уверенности
не только в будущем, но и в сегодняшнем дне.
   Я не мог сказать в присутствии  Эспинассу,  как  взволновали  меня  слова
Маттиа о том, что он никогда со мной не расстанется. Но когда  мы  вышли,  я
взял Маттиа за руку и крепко сжал ее:
   - Знаешь, теперь мы друзья навеки! Он улыбнулся,  глядя  на  меня  своими
большими глазами:
   - Я и раньше был в этом уверен.
   Маттиа,  прежде  так  плохо  справлявшийся   с   чтением,   стал   делать
поразительные успехи, с тех пор как начал читать "Теорию музыки" Куна.
   К несчастью, он не мог уделять ученью  столько  времени,  сколько  хотел:
приходилось с утра до ночи быть в пути.
   Наконец мы дошли до курортов с минеральными водами,  которые  были  целью
нашего  путешествия.  Действительно,   советы   вожака   медведя   оказались
правильными,  и  мы  довольно  быстро  набрали  шестьдесят  восемь  франков.
Шестьдесят восемь франков с  имевшимися  у  нас  раньше  ста  сорока  шестью
составляли сумму в двести четырнадцать  франков.  Теперь  мы  могли  идти  в
Шаванон, причем решили пройти через Юссель, где. ожидалась  большая  ярмарка
рогатого скота и где мы могли приобрести корову.
   До сих пор эта корова существовала только  в  нашем  воображении,  причем
каждый из нас представлял ее по-своему. Маттиа хотелось купить  белую,  а  я
мечтал о рыжей, в память  нашей  бедной  Рыжухи.  Она  должна  быть  доброй,
ласковой и давать много молока. В мечтах все это было чудесно!
   Но как превратить эту мечту в действительность? Выбрать хорошую корову  -
дело нелегкое. По каким признакам следует ее выбирать, мы  не  знали.  Кроме
того, в харчевнях мы наслушались еще различных страшных историй.  Крестьянин
купил на ярмарке корову с прекрасным хвостом, таким длинным, что  она  могла
отгонять им мух даже с кончика носа. На следующее утро оказалось, что  хвост
у нее приклеенный. Другой человек купил корову с фальшивыми рогами,  третий,
когда захотел подоить корову. увидел, что у нее вымя надуто и что она дает в
сутки не больше двух стаканов молока.
   Какой ужас, если мы подарим матушке Барберен такую  безрогую  корову  или
корову, совсем не дающую молока! Но однажды мы услышали рассказ о  том,  как
ветеринар разоблачил плутни торговца. Тогда мы решили пригласить для покупки
коровы ветеринара. Это будет стоить  лишних  денег,  зато  он  поможет  нам.
Приняв это решение, мы весело пустились в путь и через два  дня  рано  утром
пришли в Юссель.
   Здесь я уже чувствовал себя как дома. В Юсселе я впервые  выступал  перед
зрителями в пьесе "Слуга генерала Душки", и тут же в  Юсселе  Виталис  купил
мне первые кожаные  башмаки  на  гвоздях,  доставившие  мне  такую  огромную
радость.
   Оставив наши мешки и инструменты на том постоялом дворе, где мы  когда-то
останавливались с Виталисом, мы отправились разыскивать ветеринара. Выслушав
нашу просьбу, ветеринар расхохотался:
   - В нашей местности нет дрессированных коров.
   - Нам совсем не нужна корова, умеющая  показывать  фокусы,  -  нам  нужна
корова, дающая хорошее молоко.
   - ...и у которой настоящий хвост,  -  прибавил  Маттиа,  потому  что  его
сильно беспокоила мысль о приклеенном хвосте
   - Господин ветеринар, мы решили просить вас помочь нам:  мы  боимся  быть
обманутыми барышниками
   - А на кой черт нужна вам корова? - заинтересовался ветеринар.
   В нескольких словах я рассказал ему, для кого мы ее покупаем.
   - Вы славные мальчуганы. - сказал он. - Я  пойду  с  вами  на  ярмарку  и
выберу для вас хорошую корову.  Ручаюсь,  что  у  нее  не  будет  фальшивого
хвоста.
   - Ни фальшивых рогов? - спросил Маттиа.
   - Ни фальшивых рогов!
   - Ни надутого вымени?
   - Нет, это будет красивая, хорошая корова.  Только,  для  того  чтобы  ее
купить, надо иметь деньги.
   Я молча развернул платок, в котором находились наши сокровища.
   - Чудесно, приходите за мной завтра, в семь часов утра.
   - А сколько мы должны заплатить вам, господин ветеринар?
   - Ничего. Неужели я возьму деньги с таких ребят, как вы!
   Тихий городок Юссель на следующее утро был полон движения и шума. Еще  до
восхода солнца мы услышали непрерывный грохот катящихся по  мостовой  телег,
ржанье лошадей, мычанье коров, блеянье овец и крики крестьян, приехавших  на
ярмарку.
   Когда мы спустились вниз, двор нашей харчевни был загроможден телегами  и
прибывающими повозками, из которых вылезали празднично разодетые крестьяне.
   Ровно в  семь  часов  мы  пришли  в  ветеринару;  он  уже  ждал  нас.  Мы
отправились вместе на ярмарку,  объяснив  ему  еще  раз,  какую  корову  нам
хочется купить. В двух словах это можно было изложить так: она должна давать
много молока и мало есть.
   - Вот эта очень хороша, - заявил Маттиа, указывая на белую корову.
   - Думаю, что та лучше, - возразил я, показывая на рыжую.
   Ветеринар примирил нас тем, что, не остановившись ни перед той, ни  перед
другой, подошел к третьей. Это была небольшая  рыжая  корова  с  коричневыми
ушами, черным ободком вокруг глаз и белым пятном на морде.
   - Вот корова, которая вам подходит, - объявил ветеринар.
   Тщедушный крестьянин держал ее за веревку. Ветеринар спросил, сколько  он
за нее хочет.
   - Триста франков.
   Нам сразу понравилась эта небольшая  корова  с  лукавой  мордой,  но  при
словах "триста франков" у меня опустились руки: таких денег у нас не было. Я
дал понять ветеринару, что следует искать что-нибудь подешевле. Он с этим не
согласился. Тогда между ним и крестьянином начался торг. Ветеринар предложил
полтораста франков, крестьянин сбавил  десять.  Ветеринар  прибавил  до  ста
семидесяти, крестьянин спустил до двухсот восьмидесяти. Наконец,  постепенно
снижая цену, он дошел до двухсот десяти франков и  на  этом  уперся.  В  это
время Маттиа, подойдя сзади к корове, вырвал у нее из  хвоста  большой  клок
волос, за что корова лягнула его.
   - Ладно, я согласен дать двести десять франков, - сказал я  и  уже  хотел
взяться за веревку, но крестьянин не отдал ее:
   - А на подарок жене?
   Мы снова начали торговаться и в конце  концов  сошлись  на  двадцати  су.
Теперь у нас оставалось всего три франка.
   Я опять протянул руку; крестьянин взял и крепко, по-дружески пожал ее.
   Понятно, раз я его друг, то не забуду дать дочке  на  угощение.  Угощение
дочки обошлось мне в десять су.
   Я в третий раз взялся за веревку, но крестьянин снова остановил меня.
   - А вы захватили с собой веревку? - спросил он. -  Я  продаю  корову  без
веревки.
   По дружбе он согласился уступить мне свою веревку  за  тридцать  су.  Без
веревки нельзя было вести корову, и я расстался с тридцатью  су,  подсчитав,
что у нас останется еще двадцать.
   Я вынул двести тринадцать франков и  в  четвертый  раз  протянул  руку  к
корове.
   Наконец корова была нам передана вместе с веревкой. Но теперь у нас почти
ничего не оставалось, чтобы кормить ее и кормиться самим.
   - Не беспокойся, - сказал Маттиа, - харчевни переполнены. Если мы  пойдем
порознь, то обойдем их все и к вечеру будем иметь хорошую выручку.
   Мы отвели  нашу  корову  в  харчевню  и,  крепко  привязав  ее  в  хлеву,
отправились каждый своей дорогой.
   Вечером оказалось, что Маттиа заработал четыре франка пятьдесят сантимов,
а я три франка. Имея  в  кармане  семь  франков  и  пятьдесят  сантимов,  мы
чувствовали себя богачами.
   Мы попросили служанку подоить нашу корову и вместо ужина  выпили  молока.
Никогда в жизни не пили мы такого вкусного молока! Маттиа объявил,  что  оно
сладкое и пахнет померанцем, как то, которое  он  пил  в  больнице,  но  еще
гораздо лучше. Мы были в восторге и пошли поцеловать  нашу  коровушку  в  ее
черную морду. В ответ она облизала наши лица своим жестким языком.
   На следующий день утром мы поднялись с восходом солнца  и  отправились  в
Шаванон. Теперь я уже не заглядывал поминутно в карту.  Я  знал  куда  идти,
хотя прошло немало лет с тех пор, как я побывал здесь когда-то с Виталисом.
   Боясь утомить корову и не желая являться  в  Шаванон  слишком  поздно,  я
решил переночевать в той деревне, где провел свою первую  ночь  с  хозяином.
Отсюда на следующее утро мы и отправились в путь,  чтобы  как  можно  раньше
прийти к матушке Барберен.
   До сего времени все шло прекрасно и судьба нам благоприятствовала. но тут
случилось нечто совершенно непредвиденное.
   Мы решили по дороге сделать привал, чтобы позавтракать самим, а  главное,
попасти нашу корову. Часов в  десять  мы  нашли  местечко,  заросшее  густой
зеленой травой. сняли свои мешки и пустили корову в канаву. Вначале я держал
ее привязанной, но она так спокойно и  мирно  паслась.  что  я  очень  скоро
замотал веревку вокруг ее рогов и уселся возле нее с куском хлеба.  Понятно,
что мы кончили  свой  завтрак  гораздо  быстрее,  чем  она.  Тогда,  вдоволь
налюбовавшись на нее и не зная что делать, мы  стали  играть  в  шарики.  Мы
очень любили всякие детские игры, и не проходило дня, чтобы мы не поиграли в
шарики, в мяч или в чехарду. Часто Маттиа  неожиданно  говорил  мне:  "Давай
поиграем!" Мы быстро сбрасывали мешки  и  инструменты  и  тут-же  на  дороге
начинали игру. Если бы у меня не  было  часов,  мы  зачастую  играли  бы  до
поздней ночи. Но часы всегда  напоминали  мне  о  том,  что  надо  работать,
зарабатывать деньги на жизнь, и тогда я снова надевал арфу на свое  натертое
лямкой плечо и говорил: "Вперед!"
   Мы кончили играть раньше, чем корова кончила пастись. Когда она  увидела,
что мы подходим к ней, она начала жадно щипать траву, как бы желая показать,
что она еще голодна.
   - Подождем немного, - сказал Маттиа.
   - Разве ты не знаешь, что корова может есть целый день!
   - Тогда я сыграю ей на  корнете,  -  предложил  Маттиа.  который  не  мог
оставаться без дела. - У нас в цирке Гассо была  корова,  она  очень  любила
музыку.
   И Маттиа заиграл туш.
   При первых звуках музыки корова подняла голову, а  затем,  прежде  чем  я
успел схватить ее за веревку, помчалась галопом.
   Мы бросились за ней вдогонку.
   Я закричал Капи, чтобы он остановил ее. Собака пастуха запрыгала бы перед
носом у коровы, но ученый пес Капи начал хватать ее за ноги. Разумеется, это
ее не остановило, наоборот, она помчалась еще быстрее. Мы бежали за ней.  На
ходу я кричал Маттиа: "Ты дурак!", а он, не останавливаясь, отвечал: "Можешь
меня вздуть, я это заслужил".
   Ближайшая деревня была в двух километрах от того места, где мы  отдыхали;
и вот по направлению к этой  деревне  и  мчалась  теперь  наша  корова.  Она
влетела туда, конечно, прежде нас, и мы издали увидели, что люди  преградили
ей путь и схватили ее. Тогда мы немного замедлили бег; корова не потеряется,
ее остановили  и  отдадут  нам,  когда  мы  придем.  По  мере  того  как  мы
приближались, толпа вокруг коровы росла, и когда мы подошли к ней, здесь уже
было человек двадцать мужчин, женщин  и  детей,  которые  что-то  обсуждали,
посматривая на нас.
   Я воображал, что мне стоит только сказать, что я владелец коровы, как мне
ее отдадут. Но вместо этого крестьяне окружили нас и начали задавать  вопрос
за вопросом: откуда мы идем? Где мы взяли корову? Наши чистосердечные ответы
их, однако, не убедили, и некоторые стали говорить, что корова,  безусловно,
украдена и что до выяснения дела нас следует отвести в тюрьму.
   От страха,  который  внушало  мне  слово  "тюрьма",  я  побледнел,  начал
запинаться, а так как от бега запыхался, то и не мог ничего сказать  в  свое
оправдание.  Между  тем  появился  полицейский.  В  нескольких  словах   ему
рассказали, в чем дело. Наши объяснения показались ему подозрительными, и он
заявил, что задержит корову, а нас отведет в тюрьму.
   Я хотел возражать, Маттиа тоже хотел что-то сказать, но полицейский грубо
оборвал нас. Тогда, вспомнив о той сцене, которая  произошла  у  Виталиса  с
полицейским Тулузы, я велел Маттиа замолчать.
   Вся деревня шла за  нами  до  того  места,  где  находилась  тюрьма.  Нас
окружили со всех сторон, толкали, ругали и, вероятно, не будь  полицейского,
охранявшего нас, побили бы камнями как воров и преступников.
   Тюремный сторож подвел нас к  двери,  запертой  большим  замком  и  двумя
железными засовами, и открыл ее.
   Затем нас обыскали, отобрали  деньги,  ножи,  спички,  после  чего  дверь
камеры закрылась  с  ужасающим  скрипом.  Мы  были  в  тюрьме.  Надолго  ли,
неизвестно! Когда я мысленно задал себе этот вопрос, Маттиа подошел  ко  мне
и, наклоняя голову, сказал:
   - Бей меня, бей по голове, бей изо всей силы за мою глупость!
   - Ты сделал глупость, а я тебя не остановил, следовательно,  я  такой  же
дурак, как ты,
   - Я хочу, чтобы ты меня побил, мне  будет  не  так  горько.  Бедная  наша
корова! Бедная корова! - И он заплакал.
   Пришлось утешать его. Я объяснил ему, что наше положение не так уж плохо.
Мы сумеем доказать, что не украли, а купили корову. У нас есть  свидетель  -
ветеринар из Юсселя.
   - А если нас обвинят в том, что мы купили корову на краденые деньги,  как
мы докажем, что они нами заработаны?
   Маттиа был прав.
   - Затем, - говорил Маттиа, продолжая плакать, - если мы  даже  выйдем  из
этой тюрьмы и нам вернут корову, можем ли мы быть уверены в том, что  найдем
матушку Барберен?
   - А почему мы ее не найдем?
   - С тех пор как ты с ней расстался, она могла умереть.
   Я был поражен в самое сердце этим предположением. И в самом деле: матушка
Барберен могла умереть. Хотя я находился в  том  возрасте,  когда  с  трудом
веришь в смерть, но уже знал по опыту, что можно потерять любимого человека.
Разве я не потерял Виталиса?
   - Почему ты раньше не говорил этого? - спросил я.
   - Потому что, когда я счастлив, в моей дурацкой голове бывают одни только
радостные мысли, а когда я несчастлив - одни только грустные. А  я  был  так
счастлив, что мы подарим корову матушке Барберен, что больше  ни  о  чем  не
думал.
   - У меня такая же дурацкая голова, как у тебя, милый Маттиа. Так же,  как
ты, я был вне себя от радости.
   - Ах, наша корова! - плача, восклицал Маттиа. - Бедная наша корова!
   Потом он вскочил и. сильно размахивая руками, продолжал:
   - Что, если матушка Барберен умерла, а гадкий, злой  Барберен  жив?  Что,
если он возьмет нашу корову и заберет тебя самого?
   Без сомнения, крики и угрозы толпы, полицейский, тюрьма  навеяли  на  нас
такие печальные мысли. Но Маттиа горевал не только о нас  -  он  беспокоился
также и о нашей корове.
   - Кто ее покормит, кто ее подоит?
   Несколько часов прошли в этих грустных размышлениях, и чем дальше, тем мы
все сильнее и сильнее отчаивались.
   Я всячески старался утешить Маттиа, говоря, что нас обязательно  допросят
и неизвестно, как еще обернется дело.
   - Ладно, ну а что мы скажем на допросе?
   - Правду?
   Тогда тебя отдадут Барберену или  же  допросят  матушку  Барберен,  чтобы
проверить, не врешь ли ты... И тогда пропал весь сюрприз!
   Дверь с грохотом отворилась, и мы увидели  пожилого  господина  с  седыми
волосами. Его открытое и доброе лицо сразу успокоило нас.
   - Вставайте, паршивцы, и отвечайте господину судье,  -  обратился  к  нам
тюремщик.
   - Хорошо-хорошо, - прервал его судья, - я сейчас допрошу вот этого,  -  и
он пальцем указал на меня. - А вы уведите пока другого;  с  ним  я  поговорю
после.
   Маттиа вышел.
   - Вас обвиняют в краже коровы, - заявил судья, глядя мне прямо в глаза.
   Я ответил, что мы купили эту  корову  в  Юсселе,  на  ярмарке,  и  назвал
фамилию ветеринара, присутствовавшего при этой покупке.
   - Это будет проверено.
   - Очень хорошо. Тогда вы убедитесь, что мы не воры.
   - А для чего вы купили корову?
   -  Чтобы  отвести  ее  в  Шаванон  и  там  подарить  моей   кормилице   в
благодарность за ее любовь и заботы обо мне.
   - Как зовут эту женщину?
   - Матушка Барберен.
   - Не жена ли она того каменщика, который был искалечен в Париже несколько
лет тому назад?
   - Да, сударь.
   - Хорошо, я проверю.
   На эти слова я не откликнулся так радостно, как на  слова  об  юссельском
ветеринаре.
   Видя мое  замешательство,  судья  стал  допытываться,  в  чем  дело...  Я
объяснил ему, что если он будет допрашивать матушку Барберен, то наш сюрприз
не получится, и это меня огорчает. С другой стороны,  я  чувствовал  большую
радость. Если судья собирается  допрашивать  матушку  Барберен,  значит  она
жива. Затем судья сообщил мне  еще  одну  важную  новость;  сам  Барберен  с
некоторых пор находится в Париже. Последнее меня окончательно успокоило, и я
сумел убедить судью ограничиться показаниями одного только ветеринара.
   - А откуда вы взяли деньги на  покупку  коровы?  Он  задал  как  раз  тот
вопрос, которого опасался Маттиа.
   - Мы их заработали.
   - Где и как?
   Тогда я рассказал, как мы прошли от Парижа до Варса и от Варса до  Юсселя
и как по пути зарабатывали и копили деньги.
   - А что вы делали в Варсе?
   Этот вопрос заставил меня приступить к  новому  рассказу.  Когда  мировой
судья услышал, что я был заживо погребен на руднике,  он  остановил  меня  и
спросил мягким, почти дружеским тоном:
   - А кто из вас Реми?
   - Я, господин судья.
   - Как ты это докажешь? Жандарм говорит, что у тебя нет паспорта.
   - Это верно, господин судья.
   - Хорошо. Расскажи, как произошла катастрофа в Варсе. Я  читал  о  ней  в
газетах, и ты меня не обманешь. Начинай, я тебя слушаю.
   То, что судья стал говорить мне "ты", придало мне храбрости. Я видел, что
он настроен благожелательно.
   Когда я закончил свой рассказ, судья долго  смотрел  на  меня  добрыми  и
растроганными глазами. Я уже воображал, что он немедленно нас освободит,  но
этого не случилось. Он  ушел,  не  сказав  мне  ни  слова.  Вероятно,  пошел
допрашивать Маттиа, чтобы узнать, совпадают ли наши показания.
   Я довольно долго оставался в раздумье один. Наконец судья вернулся вместе
с Маттиа.
   - Я наведу справки в Юсселе,  и  если,  как  я  надеюсь.  ваши  показания
подтвердятся, вы завтра утром будете освобождены.
   - А как же наша корова? - спросил Маттиа.
   - Вам ее вернут.
   - Я не об этом хотел спросить, - ответил Маттиа.  -  Кто  ее  покормит  и
подоит?
   - Не беспокойся, мальчуган. Теперь Маттиа вполне успокоился.
   - Когда подоят нашу корову, нельзя ли нам дать немного молока? - попросил
он. - Мы бы славно поужинали.
   После ухода судьи я сообщил Маттиа две важные новости, которые  заставили
меня забыть о том, что  я  нахожусь  в  тюрьме:  матушка  Барберен  жива,  а
Барберен в Париже.
   - Наша корова торжественно войдет в Шаванон! - воскликнул Маттиа.
   И от радости он начал плясать и петь Увлеченный его веселостью, я схватил
его за руки, а Капи вскочил на задние лапки и начал прыгать между  нами.  Мы
подняли  такой  шум,  что  напугали  тюремного   сторожа,   который   пришел
посмотреть, не взбунтовались ли мы.
   Он приказал нам замолчать. Но говорил  с  нами  уже  не  так  грубо,  как
раньше. Мы решили, что наше положение не так уж  плохо,  и  вскоре  получили
этому подтверждение. Сторож не замедлил вернуться к нам  с  большой  крынкой
молока - молока от нашей коровы. Но это было не все.  Вместе  с  крынкой  он
принес большой ломоть белого хлеба и кусок холодной телятины,  которые,  как
он сказал, послал нам судья. Никогда, вероятно, с заключенными не обращались
так хорошо. Уплетая телятину и запивая ее молоком, я изменил свое  мнение  о
тюрьме. Положительно, в ней было совсем не плохо! Таково же  было  и  мнение
Маттиа.
   - Бесплатные еда и ночлег, - сказал он смеясь. - Нам здорово повезло!
   Мне захотелось его попугать:
   - А если ветеринар умер, кто будет свидетелем?
   - Печальные мысли приходят в голову только тогда, когда ты  несчастен,  а
сейчас для этого неподходящий момент, - ответил он мне, не рассердившись.
   ГЛАВА IX. МАТУШКА БАРБЕРЕН.
   Мы неплохо переночевали в  тюрьме,  во  всяком  случае,  нам  приходилось
проводить гораздо менее приятные ночи под открытым небом.
   - Я видел во сне, как мы приводим корову, - сказал мне Маттиа.
   - И я тоже.
   В восемь часов утра дверь камеры отворилась. Вошел судья в  сопровождении
нашего друга ветеринара, который приехал сам, чтобы убедиться в том, что нас
освободили. Судья не ограничился присланным нам накануне обедом - он передал
мне красивую гербовую бумагу:
   - Нельзя путешествовать без документов по большим дорогам.  Вот  паспорт,
который я получил для вас у мэра. Отныне он будет вашей  охранной  грамотой.
Счастливого пути, ребята!
   Он пожал нам руки, а ветеринар расцеловал нас обоих.
   Мы входили в эту деревню в довольно плачевном и  жалком  состоянии,  зато
выходили из нее торжествующие, гордо подняв голову и  ведя  на  поводу  нашу
корову. Стоявшие у своих домов крестьяне провожали нас ласковыми взглядами.
   Мы скоро дошли до той деревни, где я когда-то ночевал с Виталисом.  Когда
мы проходили по деревенской улице, мимо того дома, где Зербино стащил  хлеб,
мне пришла в голову мысль, которой я поспешил поделиться с Маттиа.
   - Помнишь, я обещал угостить тебя блинами  у  матушки  Барберен?  Но  для
блинов необходимо иметь масло, муку и яйца.
   - Это, должно быть, чертовски вкусно!
   - Ужасно вкусно, ты увидишь. Их свертывают в трубочку и запихивают в рот.
Но, вероятно, у матушки Барберен нет ни муки, ни  масла  -  ведь  она  очень
бедная. Как ты думаешь, будет хорошо, если мы ей все это принесем?
   - Замечательная мысль!
   - Тогда держи корову, но смотри не выпусти ее. Я пойду в  лавочку,  куплю
муки и масла. Яиц лучше не брать, мы можем их  разбить  по  дороге.  Если  у
матушки Барберен их нет, она займет у кого-нибудь.
   Я пошел в лавку и купил все необходимое, а затем мы снова  отправились  в
путь.
   Я не хотел утомлять корову, и все же, торопясь поскорее прийти,  невольно
ускорял шаг. Оставалось десять  километров,  потом  восемь,  потом  шесть...
Странное дело, теперь, когда я шел к матушке Барберен, дорога  казалась  мне
длиннее, чем в тот день, когда я от нее уходил. Я  был  страшно  взволнован,
лихорадочно возбужден и поминутно смотрел на часы.
   - Не правда ли, какая красивая местность? - спрашивал я Маттиа.
   - Да, деревья не заслоняют вида.
   - Когда мы с холма спустимся к Шаванону, ты там увидишь чудесные деревья:
дубы и каштаны.
   - А каштаны на них есть?
   - Еще бы! А во дворе у матушки Барберен есть кривое грушевое  дерево,  на
котором удобно ездить верхом. На нем растут большие груши - вот  такие...  и
очень вкусные! Да ты сам увидишь.
   Что бы я ни описывал ему, я каждый раз повторял:  "сам  увидишь".  Я  был
искренне убежден, что веду Маттиа в страну чудес. И в самом деле, разве  она
не была такой для меня? Ведь там мои глаза в первый раз увидели свет, там  я
начал свою сознательную  жизнь,  там  я  был  счастлив  и  любим.  Мне  живо
вспомнились мои детские  годы,  и  я  невольно  сравнивал  их  с  горестями,
страданиями и приключениями моей тяжелой бродячей жизни. Радость все  больше
охватывала меня, по мере того как мы  подходили  к  деревне.  Воздух  родной
деревни опьянял меня.  Я  все  видел  в  розовом  свете.  Все  мне  казалось
прекрасным!
   Наконец мы пришли на  верхушку  холма,  откуда  начинается  спуск  и  где
многочисленные тропинки ведут к Шаванону мимо домика матушки Барберен.
   Сделав несколько шагов, мы дошли до того места, где я попросил у Виталиса
позволения присесть, чтобы посмотреть  в  последний  раз  на  домик  матушки
Барберен.
   - Держи веревку, - сказал я Маттиа.
   Одним прыжком я вскочил на вал. Ничего не изменилось в нашей долине - она
выглядела, как прежде. Между двумя группами деревьев я различил крышу домика
матушки Барберен. Из  трубы  поднималась  прямо  к  небу  тоненькая  струйка
желтого дыма.
   - Матушка Барберен дома! -  воскликнул  я.  Легкий  ветерок  пробежал  по
деревьям и, коснувшись струйки дыма, пахнул им мне прямо в  лицо.  Этот  дым
имел запах листьев дуба. Тогда глаза мои наполнились слезами и,  соскочив  с
вала, я обнял Маттиа. Капи бросился на меня, я  взял  его  на  руки  и  тоже
поцеловал. А Маттиа стал целовать морду коровы.
   - Давай скорее спускаться, - сказал я.
   - Если матушка Барберен дома, то как же мы устроим ей сюрприз? -  спросил
Маттиа.
   - Ты войдешь  один  и  скажешь,  что  привел  ей  корову,  присланную  ей
неизвестным, а когда она тебя спросит, кто этот неизвестный, - появлюсь я.
   - Как жаль, что мы не можем устроить торжественный вход с  музыкой!  Было
бы замечательно.
   - Маттиа, не дури!
   - Не беспокойся, второй раз я не сделаю такой глупости. Но  если  бы  эта
дикарка любила музыку, звуки фанфары были бы сейчас очень кстати.
   Когда мы очутились на одном из поворотов дороги, находящемся как раз  над
домиком матушки Барберен, мы увидели на дворе белый чепчик. Это была матушка
Барберен. Она открыла калитку и, выйдя на дорогу, направилась к деревне.
   Я указал Маттиа на нее.
   - Она уходит! А как же наш сюрприз? - спросил он.
   - Придумаем что-нибудь другое.
   - Что же?
   - Не знаю.
   - Окликнем ее!
   Искушение было велико, но я устоял. Я столько времени мечтал о  сюрпризе,
что не мог теперь от него отказаться.
   Мы быстро подошли к калитке моего родного домика, и я вошел в нее так же,
как входил много раз прежде.
   Зная привычки матушки Барберен, я был уверен в том. что  калитка  закрыта
только на щеколду и что мы сможем беспрепятственно войти в  дом.  Но  прежде
всего нужно было поставить в хлев корову. Я нашел хлев таким  же,  каким  он
был когда-то, только сейчас в нем хранился  хворост.  Я  позвал  Маттиа,  мы
сложили хворост в угол и привязали корову к стойлу.  Все  это  мы  проделали
очень быстро, потому что запас хвороста у матушки Барберен был невелик.
   - Теперь, - обратился я к Маттиа, - войдем в дом.  Я  сяду  в  уголок,  у
печки. Как только скрипнет калитка, ты спрячешься за кровать вместе с  Капи,
и она увидит только меня. Представляешь себе, как она будет рада!
   Так мы и сделали.
   Мы вошли в дом. Я уселся у очага, на том самом месте, где провел  столько
зимних вечеров.  Свои  длинные  волосы  я  спрятал  под  воротник  куртки  и
свернулся клубком, стараясь как можно больше походить  на  прежнего  Реми  -
маленького Реми матушки Барберен.
   Отсюда калитка была хорошо видна, и потому я мог не бояться, что  матушка
Барберен появится неожиданно. Я стал осматриваться вокруг. Мне казалось, что
я покинул этот дом только вчера. Ничто здесь  не  изменилось,  все  было  на
старых местах. Даже бумага, которой было заклеено разбитое мной стекло, была
та же, только сильно пожелтевшая и закопченная.  Если  бы  я  мог  сойти  со
своего места, я бы с удовольствием посмотрел  поближе  на  каждую  вещь,  но
матушка Барберен могла вернуться с минуты на минуту, и  мне  следовало  быть
настороже. Вдруг я увидел белый чепчик, и в то же время заскрипела калитка.
   - Прячься скорее! - шепнул я Маттиа. И съежился насколько мог.
   Дверь отворилась. Уже с порога матушка Барберен заметила меня.
   - Кто там? - спросила она.
   Я смотрел на нее, ничего не отвечая, и она так же молча смотрела на меня.
   Вдруг руки ее задрожали.
   - Боже мой, - пробормотала она, - боже мой. неужели это Реми?
   Я вскочил, бросился к ней и крепко обнял ее:
   - Матушка!
   - Мальчик мой! Это мой мальчик! Нам  потребовалось  немало  времени,  для
того чтобы успокоиться и перестать плакать.
   - Если бы я постоянно не думала о тебе, то ни за что не узнала  бы  тебя.
Как ты изменился, окреп и вырос!
   Сопенье Маттиа напомнило мне о  том,  что  он  сидит  за  кроватью,  и  я
окликнул его. Он подошел.
   - А вот мой брат, Маттиа.
   - Значит, ты нашел своих родителей? - воскликнула матушка Барберен.
   - Нет, это мой товарищ и друг. которого я так называю, а вот Капи -  тоже
мой товарищ и друг. Капи. поздоровайся с матушкой Барберен!
   Капи вскочил на задние лапы и, прижав лапку к груди, важно поклонился.
   Это очень рассмешило матушку Барберен и окончательно осушило ее слезы.
   Маттиа, который не был так расстроган. как я, знаком напомнил мне о нашем
подарке.
   - Пойдем во двор. -  обратился  я  к  матушке  Барберен.  -  Мне  хочется
посмотреть на кривую грушу, я о ней часто рассказывал Маттиа.
   - Ты можешь также пойти посмотреть на свой садик, я его сохранила  в  том
виде, как ты его насадил. Я всегда верила, что ты вернешься.
   - А мои земляные груши понравились тебе?
   - Значит, это ты сделал тогда мне такой подарок? Я  так  и  подумала.  Ты
всегда любил делать сюрпризы. Момент был подходящий.
   - А хлев? - спросил я. - Изменился ли он с тех пор, как не стало  Рыжухи?
Бедняжка, так же как я, не хотела отсюда уходить.
   - Хлев все тот же. Теперь я складываю туда хворост. Мы находились как раз
перед хлевом, и матушка Барберен толкнула дверь. Наша корова, решив, что  ей
принесли поесть, замычала.
   - Корова! Корова в хлеву! - воскликнула матушка Барберен.
   Тогда, не в силах более сдерживаться, мы с Маттиа расхохотались.  Матушка
Барберен с удивлением смотрела на нас. Но появление в хлеву коровы было  для
нее такой неожиданностью, что, несмотря на наш смех, она ничего не поняла.
   - Это подарок! - воскликнул я. - Наш подарок тебе! Думаю, что он не  хуже
земляных груш, не правда ли?
   - Ох, какой же ты добрый, дорогой  мой  мальчик!  -  воскликнула  матушка
Барберен, целуя меня.
   Затем мы вошли в хлев, чтобы матушка Барберен могла  получше  рассмотреть
корову. Во время этого осмотра она то и  дело  радостно  восклицала:  "Какая
чудесная корова!"
   Вдруг она спросила:
   - Значит, ты разбогател?
   - Конечно, - смеясь, ответил Маттиа.  -  У  нас  осталось  еще  пятьдесят
восемь су.
   Матушка Барберен снова  повторила  свое  восклицание,  но  уже  несколько
иначе:
   - Добрые вы мальчики!
   Тем временем корова продолжала мычать
   - Она просит, чтобы ее подоили, - сказал Маттиа. Я сейчас  же  побежал  в
дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело  на
своем  обычном  месте.  По  дороге  я  наполнил  его  водой,  чтобы   вымыть
запылившееся вымя коровы
   Как была счастлива матушка Барберен, когда  увидела,  что  ведро  на  три
четверти наполнилось чудесным пенистым молоком!
   - Я думаю, что эта корова будет  давать  больше  молока,  чем  Рыжуха,  -
объявила она.
   Подоив корову, мы выпустили ее на двор пастись и вернулись в дом. Там  на
столе на самом видном месте лежали масло и мука,  которые  я  успел  вынуть,
прибегая за ведром.
   Когда матушка Барберен это  заметила,  она  снова  принялась  восторженно
охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для  нее,
сколько для нас.
   - Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз  нам
как будто никто не помешает.
   - Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? - спросила матушка Барберен.
   - Да.
   - И знаешь также, зачем он поехал в Париж?
   - Нет.
   - Дело касается тебя.
   - Меня? - спросил я испуганно. Но  вместо  ответа  матушка  Барберен  так
посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нем.
   - Маттиа для меня все равно что брат, и я от него ничего  не  скрываю,  -
сказал я.
   - Это очень долго рассказывать, - ответила  она.  Я  понял,  что  она  не
хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал.
   - А Барберен намерен скоро вернуться? - спросил я.
   - Думаю, что нет.
   - Тогда займемся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал.  Есть
у тебя яйца?
   - У меня нет кур
   - Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты
займешь у кого-нибудь?
   Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей
неудобно занимать снова.
   - Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, - сказал я, - а ты тем  временем
поставишь  тесто.  Скажи  Маттиа,  чтобы  он  приготовил  хворосту.   Маттиа
прекрасно умеет ломать его.
   Я купил не только яиц, но еще и небольшой кусок сала. Когда  я  вернулся,
тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца.  Правда,  оно
еще не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать.
   - Ну, хорошо, - говорила матушка Барберен, яростно  взбивая  тесто,  -  а
почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала  тебя  погибшим  "Не  может
быть, - думала я, - чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив".
   - Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь  прочесть  мое  письмо,  а
кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня  за  сорок
франков старому музыканту?
   - Не вспоминай об этом, мой маленький Реми!
   - Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся,  что
если Барберен узнает, где я, он снова  захочет  продать  меня.  Потому-то  я
ничего и не написал тебе,  когда  потерял  своего  хозяина,  которого  очень
любил.
   - Значит, он умер?
   - Да, и я о нем сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю,  если
я могу прокормить себя, то этим я обязан только  ему.  После  его  смерти  я
снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если
бы  я  написал  тебе,  что  работаю  садовником  в  Париже,  меня  бы  стали
разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел  ни  того,
ни другого.
   - Да, я понимаю тебя.
   - Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне  подчас  было
тяжело, я всегда мысленно призывал тебя  на  помощь.  И,  как  только  смог,
пришел навестить тебя. Правда, сделал я это не  сразу,  но  ведь  не  всегда
поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в  голову  мысль  купить
тебе корову, а для этого надо было сначала заработать  деньги.  Сколько  нам
пришлось сыграть  всевозможных  песенок,  и  веселых,  и  грустных,  сколько
километров пройти пешком, сколько  потрудиться,  претерпеть  лишений,  чтобы
осуществить задуманное!  Но  чем  больше  было  трудностей,  тем  больше  мы
радовались. Не правда ли, Маттиа?
   - Ах вы мои добрые, славные мальчуганы! Во время этого разговора  матушка
Барберен месила тесто для блинов, Маттиа ломал  хворост,  а  я  накрывал  на
стол. Затем я сбегал и принес кувшин свежей воды.
   Когда я вернулся, миска была полна прекрасным желтым  тестом,  а  матушка
Барберен приготовляла  сковородку.  В  печке  ярко  горел  огонь,  и  Маттиа
подбрасывал в него ветку за веткой. Капи, сидя у очага, умильно  смотрел  на
все эти приготовления, а так как огонь по временам обжигал его, он с  легким
визгом поднимал то одну, то другую лапу. Пламя было такое сильное, что  свет
проникал в самые темные уголки, и я видел, как на занавесках кровати плясали
тени. которые в детстве часто пугали меня по ночам.
   Матушка Барберен поставила сковородку на  огонь  и.  взяв  кончиком  ножа
кусок масла, бросила его на сковородку, где оно сейчас же растаяло.
   - Ах, как вкусно пахнет! - закричал Маттиа. Масло зашипело.
   - Оно поет, - воскликнул Маттиа. - Сейчас я начну ему аккомпанировать!
   Маттиа считал, что все должно делаться под музыку. Он схватил  скрипку  и
под  сурдинку  стал  подбирать  аккорды  в  тон  шипенью  масла,  что  очень
рассмешило матушку Барберен. Но минута  была  слишком  торжественной.  чтобы
предаваться несвоевременному веселью. Матушка Барберен взяла большую  ложку,
погрузила ее в миску, зачерпнула оттуда тесто и вылила его на сковородку.
   Я нагнулся  вперед.  Матушка  Барберен  встряхнула  сковородку  и  ловким
движением руки подбросила блин, к великому ужасу  Маттиа.  Но  его  опасения
были напрасны. Блин снова лег на  сковородку,  но  только  другой  стороной,
показывая нам свой подрумяненный бок. Я едва успел подставить  тарелку,  как
блин соскользнул на нее.
   Первый блин достался Маттиа. Обжигая себе пальцы, губы. язык и горло,  он
быстро проглотил его.
   - До чего же вкусно! - сказал он с набитым ртом. Теперь была моя очередь,
и я, так же, как Маттиа, не думал о том, что могу обжечься. Третий блин  был
готов, и Маттиа протянул за ним  руку,  но  теперь  яростно  закричал  Капи,
заявляя о своих правах. Находя это вполне  справедливым,  Маттиа  отдал  ему
блин. к  великому  негодованию  матушки  Барберен.  Чтобы  успокоить  ее.  я
объяснил, что Капи ученый пес, который вместе с нами зарабатывал  деньги  на
покупку коровы. Он наш товарищ и потому должен есть то же, что и мы. Сама же
матушка Барберен заявила, что не будет есть блины, пока мы не насытимся.
   Потребовалось довольно много времени, чтобы мы  наконец  наелись.  Однако
такой момент наступил, и мы оба дружно заявили,  что  не  съедим  больше  ни
одного блина. если матушка Барберен не съест хотя бы несколько штук.
   Нам очень захотелось самим печь блины. Положить масло и налить тесто было
нетрудно, но что нам никак не удавалось, это подбросить и  перевернуть  блин
на сковородке. Я уронил свой в золу, а Маттиа угодил  горячим  блином  прямо
себе на руку.
   Когда миска опустела, Маттиа, отлично понявший, что матушка  Барберен  не
хотела говорить при нем  о  моих  делах,  изъявил  желание  посмотреть,  как
чувствует себя корова, и, не слушая наших возражений, отправился во двор.
   Я ждал этой минуты с большим нетерпением  и,  как  только  Маттиа  вышел,
обратился к матушке Барберен:
   - Теперь, я надеюсь, ты скажешь мне, зачем Барберен поехал в Париж?
   - Конечно, дитя мое, и даже с большим удовольствием.
   С большим удовольствием? Я был поражен. Но прежде чем продолжать, матушка
Барберен посмотрела на дверь.  Затем,  успокоившись,  подошла  ко  мне  и  с
улыбкой тихо сказала:
   - Реми, твоя семья разыскивает тебя.
   - Моя семья?
   - Да, твоя семья.
   - Кто меня ищет? Матушка Барберен, говори же, говори скорее, прошу  тебя!
Нет, это невозможно - меня ищет Барберен!
   - Да, конечно, он ищет тебя, чтобы вернуть семье.
   - А не для того ли, чтобы снова забрать меня и снова продать? Но ему  это
не удастся!
   - Реми, как можешь ты думать, что я согласилась бы  участвовать  в  таком
деле!
   - Он тебя обманывает.
   - Выслушай меня спокойно и не выдумывай новых ужасов.
   - Я помню, как...
   - Расскажу тебе все, что сама слышала, и чему ты,  надеюсь,  поверишь.  В
следующий понедельник этому будет ровно месяц. Какой-то  незнакомый  мужчина
вошел в дом,  где  в  то  время  находился  Барберен.  Я  работала  в  нашей
хлебопекарне. "Ваша фамилия Барберен?" - спросил  незнакомец,  говоривший  с
иностранным акцентом. "Да, - ответил Жером, - я Барберен". - "Это  вы  нашли
на улице в Париже ребенка и воспитали его?" - "Да". - "Скажите,  пожалуйста,
где теперь этот ребенок?" - "А вам что за дело?" - спросил Жером.
   Если бы я даже сомневался в правдивости  слов  матушки  Барберен,  то  по
любезному ответу Барберена мог убедиться, что дело происходило именно так.
   - Ты ведь знаешь, - продолжала она, - что в хлебопекарне слышно все,  что
здесь говорится. К тому же разговор шел о тебе, и мне хотелось послушать.  Я
подошла ближе и нечаянно наступила на ветку. Ветка хрустнула. "Мы не  одни?"
- тревожно спросил пришедший. "Это моя жена", - ответил Жером. "Здесь  очень
жарко, - сказал неизвестный. - Выйдем на улицу и там поговорим".  Они  ушли.
Спустя три или четыре часа Жером вернулся домой один. Мне  страшно  хотелось
знать, о чем говорил с Жеромом приехавший. Но  Жером  ничего  путем  не  мог
рассказать. Он сказал только, что человек этот  тебе  не  отец,  но  что  он
разыскивает тебя по поручению твоей семьи.
   - Но где моя семья? Из кого она состоит? Есть ли у меня отец и мать?
   - То же самое спросила и я у Жерома. Он ответил,  что  ничего  не  знает.
Потом прибавил, что поедет в Париж разыскивать старого музыканта по  адресу,
который  тот  ему  оставил:  Париж,  улица  де-Лурсин,  Гарафоли.  Я  хорошо
запомнила его слова, запомни и ты их.
   - Не беспокойся, я их знаю. А из Парижа Барберен ничего не писал тебе?
   - Нет. Очевидно, он еще занят поисками. В это время Маттиа проходил  мимо
двери; я крикнул ему:
   - Маттиа, мои родители разыскивают меня! У меня есть семья!
   Но, странное дело, Маттиа совсем не разделял ни моей  радости,  ни  моего
восторга. Тем не менее  я  рассказал  ему  все.  что  мне  сообщила  матушка
Барберен.
   ГЛАВА X. СТАРАЯ И НОВАЯ СЕМЬЯ.
   Сколько раз во время моих скитаний я  мечтал  о  том,  как  лягу  в  свою
детскую кроватку и как  сладко  буду  в  ней  спать,  свернувшись  калачиком
укрывшись до подбородка! Сколько раз, ночуя под открытым небом,  иззябший  и
промокший до нитки, я с грустью вспоминал о своем теплом одеяле!
   Когда я лег, то сразу заснул, так как очень устал  от  прошедшего  дня  и
ночи, проведенной в тюрьме. Однако я очень быстро  проснулся  и  уже  больше
заснуть не мог. Я был слишком взволнован мыслями о моей семье.
   Моя семья разыскивает меня, но чтобы найти ее,  я  должен  встретиться  с
Барбереном. Одна эта мысль уже отравляла все мое счастье.
   Где  он  находится?   Точного   адреса   матушка   Барберен   не   знала.
Предполагалось, что он остановился у одного из  хозяев,  сдающих  комнаты  в
квартале Муфтар, фамилии которых ей были сообщены.
   Значит, я сам должен был отправиться в Париж на розыски того,  кто  искал
меня.
   Конечно, известие о том. что у меня есть семья, было для меня неожиданной
и большой радостью, но эта радость омрачалась следующими обстоятельствами. Я
надеялся отдохнуть и провести несколько дней с матушкой Барберен, поиграть с
Маттиа во все свои любимые игры, а приходилось чуть ли не на следующий  день
снова пускаться в путь.
   После пребывания у матушки  Барберен  я  собирался  идти  на  берег  моря
повидаться с Этьеннетой, а затем побывать у Лизы и  сообщить  ей  новости  о
братьях и сестре. Теперь же нужно было  от  всего  отказаться  и  спешить  в
Париж.
   Почти всю ночь я не спал, думал и  колебался.  То  мне  казалось,  что  я
обязан сперва выполнить свое обещание и  навестить  Этьеннету  и  Лизу,  то,
наоборот, что я должен идти скорее в Париж и разыскать свою семью. Я заснул,
так ничего и не решив, и эта ночь, о которой  я  столько  мечтал,  оказалась
самой тяжелой и беспокойной из всех оставшихся в моей памяти.
   Утром, когда матушка Барберен, Маттиа и я собрались у очага, мы  устроили
совет. Я рассказал о своих ночных сомнениях.
   - Надо сейчас же идти в Париж, - говорила матушка  Барберен.  -  Родители
тебя ищут, не заставляй их ждать.
   - Значит, решено, идем в Париж. - согласился я. Но Маттиа,  казалось,  не
одобрял моего решения.
   - Ты считаешь, что нам не следует идти  в  Париж?  -  спросил  я  его.  -
Объясни почему.
   Он отрицательно покачал головой.
   - Я считаю, - ответил он наконец, - что  нельзя  забывать  старых  друзей
ради новых. До сегодняшнего дня Лиза, Этьеннета.  Алексис  и  Бенжамен  были
твоими братьями и сестрами и любили тебя. Своей новой семьи ты не  знаешь  -
она ничего для тебя не сделала, кроме того, что  когда-то  бросила  тебя  на
улице, и ты сразу же ради нее покидаешь тех, кто был к тебе добр.
   - Нехорошо говорить, что родители Реми его  бросили,  -  перебила  Маттиа
матушка Барберен. - Возможно, что у них украли ребенка  и  они  до  сих  пор
оплакивают его, ищут и ждут.
   - Этого я не знаю. Но я знаю, что Пьер Акен подобрал умирающего Реми, что
во время болезни он ухаживал за ним, как за  своим  сыном,  и  что  Алексис,
Бенжамен, Этьеннета и Лиза любили его, как брата.  По-моему,  они  имеют  не
меньше прав на его дружбу, чем те, кто по своей или чужой вине потеряли его.
Для семьи Акен Реми не был родным, и они не обязаны были о нем заботиться.
   Маттиа произнес эти слова таким тоном, словно он на  меня  сердился.  Это
меня очень огорчило.
   - Маттиа прав, я не могу идти в Париж, не повидав  Этьеннеты  и  Лизы,  -
сказал я.
   - Но как же быть с твоими родителями?  -  продолжала  настаивать  матушка
Барберен.
   - Ладно, мы не пойдем к Этьеннете, - решил я, - это будет слишком большим
крюком. Кроме того, я могу послать ей письмо. Но по пути в Париж мы зайдем в
Дрези и повидаем Лизу. Задержка будет небольшая. Лиза писать не умеет,  и  я
главным образом ради нее  предпринял  это  путешествие.  Я  расскажу  ей  об
Алексисе и попрошу Этьеннету написать мне в Дрези, а потом  прочту  Лизе  ее
письмо.
   - Хорошо, - улыбаясь, согласился Маттиа.
   Было решено, что мы уйдем завтра. Я почти целый день провел за письмом  к
Этьеннете, в котором объяснил ей, почему не могу  прийти  повидать  ее,  как
намеревался раньше.
   На следующий день мне уже пришлось распрощаться с матушкой Барберен,  но,
конечно, эта разлука не была такой печальной, как тогда, когда  я  уходил  с
Виталисом. Я горячо  обнял  матушку  Барберен  и  обещал  в  скором  времени
навестить ее вместе с моими родителями.
   И вот мы снова идем по большим дорогам с мешками за  спиной.  Капи  бежит
впереди. Мы идем большими шагами, торопясь поскорее попасть в Париж.
   Маттиа, сначала послушно следовавший за мною, говорит мне,  что  если  мы
будем так спешить, то быстро выбьемся из сил. Я  замедляю  шаги,  но  вскоре
опять ускоряю их.
   - Как ты торопишься! - огорченно говорит Маттиа
   - Верно, но мне кажется, что и ты должен был бы спешить. Разве моя  семья
не будет также твоей семьей?
   Он отрицательно покачал головой.
   Я огорчился, заметив это движение, которое уже не раз замечал у  него,  с
тех пор как речь заходила о моей семье.
   - Разве мы с тобой не братья?
   - О, что касается нас, конечно, я в этом не  сомневаюсь  Я  твой  брат  и
останусь им навсегда.
   - Ну так что же?
   - А почему ты думаешь, что я стану братом твоих братьев, если они у  тебя
имеются, и сыном твоих родителей? Вероятнее всего, они не захотят принять  в
свою семью такого маленького оборванца, как я,  и  мне  придется  продолжать
свой путь одному. Но я никогда  не  забуду  тебя,  как,  надеюсь,  и  ты  не
забудешь меня.
   - Мой дорогой Маттиа, как можешь ты так говорить!
   - Я говорю то, что думаю. Я не могу радоваться, так как  боюсь,  что  нам
придется расстаться, а я надеялся  всю  жизнь  прожить  с  тобой  вместе.  Я
мечтал, что мы не останемся навсегда бедными уличными музыкантами, а  начнем
работать, учиться, будем настоящими артистами.  Я  прекрасно  знаю,  что  ты
также этого хочешь, но ведь теперь ты  не  сможешь  распоряжаться  собой  по
своему усмотрению.
   Тогда я понял наконец причину его грусти. Маттиа боялся разлуки со  мной.
Он горячо любил меня, думал только  о  нашей  дружбе  и  не  хотел  со  мной
расставаться.
   Так как нам нужно было зарабатывать  себе  на  пропитание,  то  мы  часто
останавливались и играли в больших деревнях, встречавших