шумом - можно подумать будто Георг Аадниель проглотил парочку мельничных жерновов. Ему необходимо пойти... Кийр тихонько приоткрывает дверь, ведущую из кладовки в прихожую, и прислушивается. Да, эти там, в комнате, все еще продолжают галдеть, и если он станет ждать, когда они уберутся, с ним может приключиться нечто неприятное. Вперед! Расчет пихлакаского хозяина был совершенно верен, и псе шло бы своим чередом, если бы в дело не сунул свой нос некий своенравный господин, которому время от времени приходит охота ставить с ног на голову всяческие планы и намерения. Имя этого господина - Случай. Вот и случается, что как раз в то время, когда Георг Аадниель бочком выбирается из кладовки в прихожую, дверь, ведущая в комнаты, внезапно распахивается и - словно бы кем-то вытолкнутый - нос к носу с крадущимся Кийром оказывается какой-то человек. - Ну? - Паавель выпучивает глаза на обитателя кладовки, будто перед ним привидение. - Ну?! - восклицает в свою очередь хозяин хутора Кийр, поскольку никакое другое слово на язык ему не наворачивается. Зато с противоположного конца выворачивается - прр и трр. - Ты вроде бы находишься в Паунвере. - К-кт-то это сказал? - Твоя собственная супруга. - Кхе-гм, нуда, я и нахожусь в Паунвере. Нет, я только что из Паунвере вернулся. Нет, я только еще иду в Паунвере... Я был в хлеву, подновил скотине подстилку. - Гм... - Паавель мотает головой. - А я опьянел, никак не пойму, о чем это ты говоришь. Был и пришел, и... и теперь ты тут. Да и вообще Бог знает, ты это или не ты. Скажи, как твое имя? - Кийр, ну! - Да, верно - Кийр! Но ты же находишься в Паунвере. Супруга сказала. - Ах Юули, что ли? - Ну да. - Ох уж эта Юули! - Хозяин Пихлака быстренько приходит в себя. - Она немного... ну, того... - Он стучит себя по виску. - Ее не стоит принимать всерьез. Я только обещал пойти в Паунвере, но это вовсе не значит, будто я уже пошел. Был в хлеву, подбросил кое-что скотине пол бок и в ясли. Ты же понимаешь - крестьянские заботы Ежели бы я знал, что ты здесь, сразу бы пришел и... Ну, как твои дела? - Погоди, схожу до ветру, тогда и скажу. - Мне тоже надо до ветру. Разве ты не слышишь, как внутри у меня бурчит - брр, брр? - Слышу, а как же. Вот и сходим: одна дорога - два дела. - Да, сходим. У меня... черт, как бы не опоздать! После этих слов Кийр, придерживая штаны, припускается куда-то в неопределенном направлении. Паавелю приходится довольно долго стоять во дворе и ожидании Кийра, капитан хочет самолично ввести пихлакаского хозяина в дом, как бы в подарок своим спутникам. Садится на ступеньку крыльца, закуривает и подпирает рукой щеку. Голова у него тяжелая, но все же работает. Ну да, стало быть, он снова находится в своем дорогом Пихлака и... Но что это такое? Погоди, повремени, как это понимать? Дорогой Пихлака... Собственно, так ли уж он ему дорог, как представлялось из Тарту? Довольно-таки заурядный хуторской надельчик теперь, в руках Кийра, заметно пришел в упадок. И вот что... Поскольку в Тарту у него, Паавеля, не было лучшего занятия ему там вообще нечем было заняться! - он постоянно и беспрерывно думал о своем прежнем владении, раздул и мечтах его красоту и преувеличил свою любовь к нему. Вот как обстояло дело! И все-таки негоже ему теперь ни с того ни с сего впадать в другую крайность. Наконец невесть откуда появляется Кийр, он кисло улыбается. - Ну а теперь - айда в дом, поглядим, что другие-прочие там поделывают! - Что за другие-прочие? - Кийр разыгрывает из себя ничего не ведающего. - Небось увидишь. Иди же, иди, теперь я тебя уже не отпущу, не то ты опять умчишься Бог знает куда. А ну, взгляните, мои господа, - капитан подталкивает Кийра "перед, - вот он, пихлакаский хозяин во всю свою величину! - И, обращаясь к самому Кийру, спрашивает: - Узнаешь этих господ? - Не узнаю, - врет Аадниель и мотает головой. - Что ты паясничаешь, Кийр!? - Леста поднимается из-за стола и хватает школьного приятеля за руку. - Ты не узнаешь меня? Погляди мне в лицо! - Так вы... так вы... - бормочет Кийр, заикаясь, - Леста? - Разумеется. Кто же еще? - Гляди-ка, каким большим вырос, да и постарел! Ох, здрасьте, здрасьте, дорогой школьный друг! Подумать только, как много времени прошло с тех пор, как мы в последний раз виделись. Чего же тут удивляться, что я тебя на сразу узнал. - Хорошо, а этого господина? - Леста делает жест в сторону Тали. - Ты что, и его тоже не узнаешь? Снова Кийр вначале разыгрывает небольшую комедию. - Господи помилуй! - восклицает он наконец. - Это же Арно Тали! Здрасьте! Как идет жизнь? Так ведь я и тебя тоже давным-давно не видел. Слышал только, будто теперь ты живешь в Таллинне... Ну да, отчего бы и нет! Таллинн - город красивый. - Так, - вновь включается в разговор Леста, - но господина Киппеля ты, конечно же, знаешь? - Узнаю, а как же, и если не по чему другому, то хотя бы по узлу, который он всегда на себе таскает. Здрасьте, господин Киппель! - Здрасьте, чудо Господне! Стало быть, только по узлу и узнаете? А меня самого вроде бы и нет вовсе? - Не совсем так, но все же... - Хорошо! - произносит Паавель. - Сядем снова за стол и с радостью насладимся тем, что Бог послал. Господин Киппель! Только что шла речь о вашем рюкзаке, не найдется ли там часом еще чего-нибудь для нас? - Как не найтись, - предприниматель извлекает из своей заначки новую бутылку. - Поглядите, господин ландрат40 Кийр, и не относитесь с презрением к моему заплечному мешку. Этот мешок, или узел, как вы его называете, творит чудеса. Не далее, как сегодня утром, я сунул в него всего лишь одну бутылку, а теперь их уже... Не знаю точно, сколько их там, потому что они все время приумножаются. - Фуй! - Кийр сопит, - такие разговорчики разводите где-нибудь в другом месте, а в Пихлака в черную магию не верят. Но Господи помилуй! на столе нет ничего съестного! И о чем только хозяйка думает! До чего бестолковое существо! Юули! - зовет Кийр. - Юули! - Когда же перепуганная хозяйка появляется в дверях заднем комнаты, продолжает: - Послушай-ка, душа моя! Ты что, решила уморить наших дорогих гостей голодом? - Вовсе нет, но я подумала, что вы теперь хотите между собой побеседовать, вот и ушла, чтобы не мешать. - Побеседовать между собой удается только в том случае, - повторяет Кийр с ударением, - если желудки полны и настроение хорошее. Поэтому, старушка Юули, на жарь нам ветчины и залей ее яичницей - ну да ты сама знаешь. - Столько-то я знаю, - хозяйка бросает робкий взгляд на сидящих за столом и отправляется в кладовку. "Ох, Боже милостивый! - Она подносит дрожащую руку ко лбу. - Если я теперь приготовлю мало, будет плохо, а если много, будет еще хуже. Не знаю, как и быть..." Тем временем капитан Паавель отпивает отменный глоток, устанавливает локти на столе, обхватывает руками голову и командует: - Ну, Кийр, теперь, когда мы тебя все-таки заполучи ли, теперь отчитайся перед нами, каким образом ты ведешь хозяйство. - К-ка-ак я должен это сделать? - спрашивает Георг Аадниель, заикаясь. - Расскажи о своих полях, о лошадях и коровах, о скотине помельче, о видах на будущее и так далее. Любому бобылю41 и то есть что сказать о своем хозяйстве, о тебе же и говорить нечего. Давай выкладывай! - Да-да, но ведь я еще только начинающий, и пусть господа не удивляются, у меня пока что всего в обрез, и все мое устройство еще не набрало полных оборотов. Две лошади, четыре коровы, одна телка, две свиньи с поросятами, пять овец, куры... вот и весь мой домашний зверинец. - Для начала достаточно! - Леста кончиками пальцев выбивает по столу дробь. - Как мне известно, многие, многие начинали на своих двадцати пяти гектарах с гораздо меньшего. - Нет, я ведь не жалуюсь, дорогой школьный друг, - Кийр склоняет голову слегка набок, - но самое большое наказание, что в наше время никак не найдешь путных батраков. К примеру, был тут уже с самого начала батрак по имени Март, фамилия его Прууэль... - Послушай, Кийр, - Паавель стучит по столу. - Что-6ы о Марте - ни одного дурного слова! Март - золотой человек, мы с ним прошли всю войну, а после работали бок о бок тут, в этом самом Пихлака. И если он отсюда ушел, так в этом ты сам и виноват. Святая правда! Пихлакаский хозяин бросает на капитана испытующий взгляд и продолжает: - Теперь у меня некто Яакуп, человек уже старый, одним глазом все же немного видит, а вторым - нисколечко. Он, правда, старается, да работа в его руках не очень-то спорится. Я и взял бы кого-нибудь помоложе и посильнее, и жалованья положил бы побольше, но где такого возьмешь, все прежние хуторские батраки перебрались в город на хлеба полегче. - Тут ты частично прав, - Паавель кивает. - Меня и самого-то потащили в город затем, чтобы лишь пирожными из кондитерской питаться. - Постой, Йорх! - восклицает Леста. - У тебя же были родители, братья и... Где они? - Средний брат погиб на войне, мать умерла прошлой зимой, отец и младший брат живут в Паунвере, там же, где и прежде. В их хибарке пристроилась и моя свояченица Маали, она, так сказать, при них двоих за экономку, да еще и вяжет помаленьку, когда время позволяет. - Отчего же они не переезжают сюда? - А-а, почем я знаю! - Георг Аадниель машет рукой. - Отец и брат уже давно не в ладах со мной. - А теперь ответь, Кийр, совершенно откровенно и правдиво, - капитан продвигает свои локти чуть ли не к противоположной стороне стола, - доволен ли ты, что купил этот хутор или жалеешь? Нет, ты подумай, подумай сначала, а потом ответь; главное, чтобы ты сказал правду. - А что за резон мне врать? У меня и без того голова дурная стала, да я и не умею больше врать, запутаюсь. - Ог-го-о! Иные именно с дурной головы и начинают врать. - Видишь ли, Паавель, - пихлакаский хозяин прищуривает глаза, - я могу, положа руку на сердце, сказать, что я и сам не знаю, доволен я этой покупкой или же нет. Когда так, а когда и этак. - Гм... - Паавель убирает со стола свою правую руку и чешет в затылке, - в таком случае, это все-таки минус Вот если бы ты всегда был доволен, тогда все было бы в порядке. Ну а виды на будущее - разработка целины и так далее? - Где ж мне целину разрабатывать - с этим полуслепым Яакупом! Дай Бог с текущей работой справиться. Да я и впрямь собирался выкорчевать ольшаник там, на краю пастбища, сделать поле, но... да вы уже слышали. - Второй минус, - бормочет капитан. - Нет, пусть все так, - произносит Леста, кашлянув, но я поражаюсь твоей предприимчивости и смелости, дорогой школьный друг. И у меня тоже есть своя доля предприимчивости, но взяться за такое большое дело - нет! Так высоко взлететь я не в состоянии. - Ох, дорогой Леста, об этом можно бы много чего порассказать. Ну да ведь я уже и рассказывал. Яичницу с ветчиной приносят на стол, она пахнет так соблазнительно, что у всех текут слюнки. Только душа Кийра исходит желчью: смотри-ка, сколько всего съестного опять уплывает... просто так... ни за понюшку табаку. - Спасибо, хозяюшка! - восклицает Паавель. - Это как раз то самое, чего в данный момент жаждут наше сердце и душа. Теперь быстренько под закуску еще по доброму глотку, тогда... Ох, простите! Пусть все же и сама хозяйка за стол сядет, тогда все будет, как надо. - Ну куда мне! - Хозяйка нарезает для стола хлеб. Но хотя бы вот это питье она должна отведать, тут ей не отвертеться. - Ай-ай! - внезапно восклицает Киппель и поднимает вверх мизинец. - Чуть было не забыл... Предприниматель выходит из-за стола, роется в своем рюкзаке, извлекает оттуда маленькую плиточку шоколада и, галантно поклонившись и щелкнув каблуками своих шикарных бахил, подает ее хозяйке. - Это специально для вас! - произносит он с мягкой улыбкой, и кажется, будто при этом улыбается даже его борода; в лучах солнца белые пряди, которые уже никогда не изменят своей окраски, отливают синевой. Киппель возвращается на свое прежнее место, и в передней комнате хутора Пихлака воцаряется почти полная тишина - до тех пор, пока гости не утоляют первый голод. - Вообще-то я предложил бы вам чего-нибудь и посущественнее, - первым подает голос Кийр, - да нечего предложить в теперешнее время года. Если господа желают, я распоряжусь приготовить еще вторую порцию этого же блюда. Распорядиться? - Нет, нет! - отвечают гости вразнобой. - Достаточно! Затем уже один Паавель убежденно добавляет: - Достаточно, достаточно! Если мы наедимся сверх меры, мы не сможем идти. А нам сегодня надо еще одолеть порядочное расстояние. Перво-наперво - до Тоотса, оттуда - в Паунвере, а там и еще дальше. Вместо того, чтобы наедаться себе во вред, я кое-что скажу тебе, Георг Аадниель. Готов ли ты выслушать? - Почему бы и нет! Говори же, говори, дорогой друг! - Видишь ли, братец, из твоего рассказа касательно Пихлака я уловил два минуса. Их, разумеется, больше, но достаточно и двух. - Ну и что дальше? - Продай мне обратно хутор. - К-как-кой хутор? - Ну, этот же самый - Пихлака - Гм... гм... Все время мы вели серьезный разговор, теперь, поди, он так и норовит обернуться издевкой. Если бы такую байку завел какой-нибудь Тоотс, тогда еще куда ни... - Нет, дорогой друг, я не собираюсь над тобой издеваться. А если бы и собирался, то хуже всего пришлось бы мне самому: глядите-ка, описал где-то там круг, ничего лучшего не нашел и теперь вернулся назад выпрашивать свой прежний хутор. - Гм! И впрямь, не успел ты его продать, как уже хочешь купить обратно! - Да, такова жизнь: сегодня она поворачивается к тебе одним боком, завтра другим. Кийр впадает в глубокое раздумье и в еще более глубокое сомнение. - Гм... - наконец он оживляется. - Все возможно, но об этом поговорим осенью. Я купил этот хутор осенью, и если я его продам - если я вообще стану его продавать! - так тоже только осенней порой. - Хорошо! Я бы на твоем месте поступил точно так же Не думаешь же ты, в самом деле, будто я уже с прибыл сюда готовым покупателем? Нет мысль о покупке явилась ко мне лишь сию минуту, во время нашего разговора. - Господин Паавель! - Предприниматель Киппель зажигает погасшую сигару. - Что вы станете делать с хутором? Мы ведь имели намерение... - Погодите, погодите, господин Киппель! - Капитан машет рукой. - Об этом мы еще успеем поговорить, у нас впереди длинная дорога. Тем более, что теперь нам остается только одно: айда в путь, мои господа! - Я ничего не имею против этого, - поддерживает его Леста. - Мои глаза увидели то, что они увидели и теперь я могу с миром удалиться. Как ты думаешь, Тали? - Я совершенно согласен - в путь! - А ты все молчишь, молчишь, - тихонько укоряет его Леста, - будто на похоронах! Погоди, я пожалуюсь Тоотсу, небось, мы воскресим тебя к жизни. И вот уже капитан Паавель начинает командовать. Кажется, будто от выпитого коньяка он в конце концов протрезвел. - Кийр! - рявкает он. - Куда это ты запропастился, мошенник? Ага, вот ты где! Опять хотел улизнуть, а? Разве ты не говорил, что пойдешь в Паунвере? - Да-да, сейчас! Я только переоденусь, тогда и пойдем. - Вот и прекрасно. Наша рота станет и больше, и внушительнее. Однако они направляются в сторону Паунвере не единой ротой, а словно бы сами собой разделяются на две группы. В первой - предприниматель Киппель и капитан Паавель, во второй - школьные друзья Леста и Тали. Кийр болтается между упомянутыми двумя группами, присоединяясь то к той, то к этой. Однако, стоит ему появиться возле какой-нибудь из них, разговор там сразу же обрывается и заводится новый, к прежнему ни малейшего отношения не имеющий. Кийр волей-неволей напоминает во время этого путешествия пятое колесо в телеге. - Ну, Арно, - спрашивает друга Леста, когда пихлакаский хозяин пристраивается к первой группе путников, - как тебе нравится Кийр? - Он сейчас почти такой же, каким был в школе. Да и все мы сейчас те же, только держим свои личностные проявления под более жестким контролем. У Кийра же самоконтроль, по-видимому, слабоват. - Точно такое же мнение о нем и у меня. Не выкинул ли он и сегодня штуку? Интересно, обратил ли ты внимание? Сказали, что его нет дома, что ушел в Паунвере, не так ли? А он был дома. Поди знай, как он Паавелю в руки попал. Кийр, правда, говорил за столом то и се, пытался следы запутать, но ведь и мы тоже не вчера родились. Да, и что из этого следует? Он спрятался, он не хотел нас принять. - Ну-у!? Ты действительно так считаешь? - Дорогой мой, я не только считаю так, я совершенно в этом уверен. Его жена, эта кроткая и робкая женщина, врала, будто его нет дома, по принуждению. Ты заметил, как она при появлении мужа совершенно смешалась и убежала в другую комнату? - Гм... - Тали усмехается. - Сразу видно, что имеешь дело с писателем: он все замечает, все слышит. Внезапно Кийр отстает от капитана и торговца и поджидает школьных приятелей, он даже делает два-три шага навстречу им и улыбается дружелюбно... нет... все же недружелюбно. У него где-то там, внутри, нечто вроде ледышки, которая дышит холодом. - Ну, дорогие школьные друзья, - спрашивает Кийр. о чем таком хорошеньком вы беседуете? - Да так, разговариваем с Тали о том, до чего славно жить летом в деревне! Словно на руках у Бога, тут должны бы улетучиваться все дурные помыслы и все мелочные уловки, у кого они есть. - Да, сущая правда, - поспешно подтверждает Георг Аадниель. - Вы вот наслаждаетесь природой, а у тех двоих там, впереди, только одна торговля на уме! Природа и их глазах не стоит и трех копеек. Никак не пойму, что они за люди? Добро бы еще были какие-никакие, но дельцы! У Киппеля, этого мешочника, рвань - спереди, рвань - сзади да носогрейка в зубах - вот и все его обзаведение, все имущество. - Но у него весьма приличные бахилы, - высказывает свое мнение Леста. - Ха, может, и так! Но ссужать ему деньги под одни 6ахилы - это по меньшей мере рискованно. Я бы никак не стал этого делать. - Кто же ссужает? - Ты и Тали, насколько я понял из их разговора. - Ах вот что. Ну и как, продашь ты свой Пихлака Паавелю? - Гм, а на какие шиши он купит? Деньги, которые он получил от меня за этот самый Пихлака, уже давно профуканы, он голый, как пуговица. - Но к осени положение может измениться. - С чего это оно изменится? Спустить денежки может каждый, а вот заработать снова - на это способен далеко не всякий. В то же время между Киппелем и отставным капитаном происходит разговор совершенно иного рода. - Знаете ли, господин Паавель, почему Кийр сейчас от нас отделился? - Точно не знаю, но... у него там школьные друзья и... - Друзья друзьями, однако главная причина в другом. Скоро мы пойдем по лесной пильбастеской дороге, мимо деревни Пильбасте, а у него, голубчика, с этим местом связаны довольно кислые воспоминания. Он боится, что я напомню ему об этом. - Понимаю, вы о том фарсе, который он разыграл с пильбастеским поселенцем? Эпилогом же, по слухам, должен быть суд, о чем нам не далее, как сегодня, поведал Март, прежний пихлакаский батрак. Кийр может еще и за решетку угодить. - Это так, но здесь еще и до этой истории происходили довольно странные вещи. Точнехонько в тот день, когда мы впервые попали в Пихлака. Вы как раз возвращались из Паунвере, с мельницы. - Помню, конечно, как не помнить. - Да, что было, то было, но оставим это, лучше поговорим о чем-нибудь более серьезном, хотя бы о том, с чего это вы так вдруг пришли к мысли купить хутор? Мы ведь собирались объединиться и открыть торговлю. Собственно говоря, мы уже и образовали товарищество, не правда ли? - Совершеннейшая правда, господин Киппель, но как было не позондировать почву, когда я увидел, что Кийр хозяйство Пихлака заваливает? С другой стороны, если посмотреть на дело вполне серьезно, возникает вопрос: какой же из меня торговец и делец? Вот если бы мы завели корчму, но для более деликатной торговли модными вещами и галантереей... Ну представьте себе, господин Киппель, что за прилавком стоит чурбан вроде меня... мужчина, правда, здоровенный что твой бык, но по сути своей - простак простаком. Зайдут изысканные дамы и господа... Я уже одним своим видом отпугну их. - Ах, господин капитан, вы просто ищете оправдание чтобы от меня избавиться! Да-да! Ведь я все вижу и понимаю. Но до чего же верно вы в тот раз изволили заметить по поводу своего характера - это было назавтра после того дня, как вы ездили на мельницу... - И что же именно я заметил? - Сказали, что у вас каждые пять минут шесть раз меняется настроение. Теперь я вижу, что это и вправду так испытываю это на своей собственной шкуре. - Господин Киппель! - восклицает капитан с загоревшимся взором. - Не думаете же вы, будто я хочу вас подвести? Ради всего святого! Делайте свои займы у господ Лесты и Тали, а также у Тоотса - я стану лишь поддерживать вас по мере своих сил; я готов ставить свою подпись... сделаю все возможное и не захочу взять ни цента в свою пользу. Если мое достаточно дерзкое намерение пройдет, то есть, если оно осуществится тогда я тоже смогу вам помочь. Только, Боже упаси! не останавливайтесь на полпути из-за меня! Если же мой план сорвется, то весьма возможно, я с какой-нибудь суммой денег все-таки прибьюсь к вам, словно пес у которого нет хозяина. Понимаете ли вы меня, господин Киппель? - Понимаю, - Киппель протягивает капитану руку. - И одновременно осознаю, что слова мои на ваш счет были несправедливы. Простите! - Вот и прекрасно! - капитан принимает предложенную ему сигару. - Присядем ненадолго на край канавы, передохнем. - Именно это я и собирался сейчас предложить. Киппель издал сдержанный смешок. - Посидим, подождем остальных господ. Кстати, вот оно - Пильбасте. Здесь будет приятно вместе с дядюшкой Кийром освежить некоторые старые воспоминания. Он вечно подкусывал меня из-за моего заплечного мешка, дай-ка и я подкушу немного его самого. Нет, я вовсе не затаил против Кийра злобу или еще чего в этом духе; пусть это будут просто... маленькие уколы ради времяпрепровождения. - Просим присаживаться! - зовет Паавель приближающихся спутников, при этом он расстегивает пуговицы на своем френче и смахивает со лба пот. - Тут отель-ресторан "Пильбасте". Узнаете ли вы еще это дорогое для вас местечко, господин Кийр? - Небось, узнает, - подхватывает Киппель. - Он побывал тут когда-то в роли доброго покупателя. - Доброго покупателя? - Пихлакаский хозяин останавливается на краю канавы, и лицо его принимает такое выражение, будто он выпил чернил. - Что вы хотите этим сказать, господин Киппель? - Разве же вы не помните, как нас тут, в одном из домов, приняли? Фамилию хозяина я запамятовал, но имя бойкой хозяйки - Линда. Лихая бабенка! Интересно, где она теперь, после смерти мужа? - Не стройте иллюзий, господин Киппель, она снова замужем. - Конечно, это не моего ума дело, но объясните же, наконец, какого рожна вам недоставало, что вы этого несчастного человека догола раздели? Правда, он был по отношению к нам несколько невежлив, но как вы с ним обошлись - это все же чересчур. - Все было вовсе не так, как раструбил по всей округе Тыниссон. Тыниссон - пустомеля. - Ничего подобного! - рявкает Паавель. - Тыниссон самый золотой человек из всех, кого я когда-либо встречал: доблестный муж, как в повседневной жизни, так и на войне. - Чертово брюхо жирное! От обжорства у него даже мозги заплыли салом, сам не знает, что говорит и что есть на самом деле. - Гм! - капитан мотает головой. - Слова, которые вы говорите о моем фронтовом друге - тяжелые слова. Вообще, послушав вас, можно подумать, будто вы никогда не имели дела с порядочными людьми. Отчего это происходит? Здорова ли ваша печень? Может, у вас камни в желчном пузыре? Или же у вас обнаружился bandvurm, то бишь солитер? Допустим, что налицо все три недуга - в случае очень полезно время от времени принять добрую рюмку алкоголя. Что вы на этот счет думаете, господин профессор Киппель? - Oalrait!42 - отзывается предприниматель и берется за свой заплечный мешок. - Если бы господин Кийр только людей ненавидел!.. А то для него даже мой рюкзак - как соринка в глазу. Ну да, всеконечно! Но рюкзаку этому цены нет, мы должны быть ему премного благодарны. - Совершеннейшая правда! - восклицает капитан. - Так сомкнемте же наши ряды, мои господа, подсядем поближе друг к другу, как и положено старым друзьям и добрым соседям! У меня сегодня такое хорошее настроение, словно в ладошку мне птичка какнула.43 И все время не оставляет предчувствие, будто меня сегодня еще ждет нечто такое, что возвысит мой дух. - А как же! - ворчит Кийр. - Бутылка в твоих руках пока что непочата. - Нет, дело тут не только в бутылке, должно, должно существовать еще что-то другое. Время проходит, но счастье не переводится. Выпьем! Пусть живет! Пусть живет Паунвере и все добрые духи, охраняющие эту милую обитель! Бутылка весело ходит по кругу... то против солнца, то по солнцу, и никто не замечает, что Киппель уже давненько исчез. Это обнаруживается лишь, когда он выходит из лесу, в руке у него - только что вырезанная дорожная палка. Куда это он ходил, спрашивают его. - Зашел немного поглубже в лес, - объясняет Киппель. - срезал эту палку. Но второй раз я туда не пойду, во всяком случае, в одиночку. - Ну, что же там такое? Волк, что ли? Медведь? - Нет, нет. Там бродит какой-то голый человек Сплошной скелет, борода - обвисла, волосы - всклокочены. Брр! "Что ты тут делаешь?" - спросил я. - "Мне холодно", - ответил он и передернул плечами, да так, что все его кости загремели. Брр! - Ог-го-о! Ну и ну! Кто же это был? - Не знаю. Только уж очень смахивал на того пильбастеского поселенца, о котором у нас как раз перед этим разговор шел. Так ли, нет ли, но один я в этот лес больше не ходок ни ночью, ни днем. Прошу, позвольте мне разочек глотнуть, - что-то не по себе. - Да-а, да-а, - Паавель протягивает торговцу бутылку, - небось от подобных встреч здоровья не прибавится. И не странно ли - сейчас, средь бела дня?! Да и то сказать, здешний лес - густой, и там, в глубине, хоть день, хоть ночь - все едино. - А ч-что, вы рассказу Киппеля к впрямь верите или к-как? - спрашивает Кийр, губы его дергаются. - Отчего же не верить, - капитан подмигивает Киппелю, - если пожилой человек говорит. - Слышишь, Арно, - Леста толкает школьного друга в бок, - все это уже начинает смахивать на те самые тоотсовские проделки, которые Лутс описывает. - А чего же проще, - Киппель протягивает капитану трубку и достает вторую - для себя, - вы, господин Кийр, подите в лес и срежьте себе такую же палку, как у меня. Очень возможно, что он... тот самый господин... и вам тоже покажется - до кого же еще у него может быть больше дела, чем до вас. Ему холодно, как он сказал. Подите прикройте его! - Оставьте меня в покое! - Кийр нервничает, втягивает голову в плечи. - Идите, поскачите у него на спине, если желаете, только перестаньте терзать мою душу! А в душе Арно Тали, когда путники продолжают свой путь к хутору Юлесоо, устанавливается такой покой, такая тихая радость, каких он уже давным-давно не испытывал. - Ну и хороша же тут лесная дорога! - произносит он с воодушевлением. - Этот смолистый воздух можно не только вдыхать, но и пить! Как правильно ты поступил, Леста, что вытащил меня оттуда, из тесноты городских стен! Здесь совершенно, совершенно иная жизнь! Предстоит интересная встреча со школьным другом Тоотсом и его женой, прежней раяской Тээле... Потом он, Арно, вновь в кои-то веки увидит своих стариков на хуторе Сааре... Сходит на кладбище, проведает могилу бабушки... побродит по хуторской меже, покосу, посидит на перекрестке дорог, где в школьные годы поджидал раяскую Тээле... Ой, сколько чарующих мгновений ждет его впереди! Сейчас Киппелю было бы самое время завести речь о займе: он говорил бы не для глухих ушей и не для замкнутого сердца. И Киппель, действительно, заводит речь, но не о займе. - Да, - говорит он, - здесь и впрямь иная жизнь! До сих пор я только осенью бродил по сельской местности и не видел красот весны и лета. Теперь вижу. Может быть, это моя последняя весна, последнее лето, но что с тою Тем точнее попадает в цель теперешнее путешествие. Только Кийр пребывает в беспрерывном расстройстве, он будто в котле с кипящей водой живет. Ему кажется, что обитатели всей округи носят на плече лопату, чтобы выкопать ему яму. Путники добираются до хутора Юлесоо, о котором уже столько говорено и писано. В правой части просторного двора находится старый жилой дом и при нем - рига, гумно и конюшня, а прямо против проселочной дороги красуется новый двухэтажный, совершенно достроенный дом. Тут не цеплялись за установившееся обыкновение: закончив строительство нового дома, непременно разрушить старый, словно стыдясь своего прошлого и его предметов. Из новых дворовых построек достойны внимания амбар и коровник. Что сразу бросается в глаза пришедшим, так это порядок, в котором содержится двор, необычная чистота всюду. Нигде, ни возле амбара, ни под стрехой, не валяется никаких ненужных предметов. Как видно, все находится на своем определенном месте. Посреди двора посажена стройная береза, вдоль дворовой ограды растут молодые клены и готовые вот-вот расцвести сиреньки. - О-о, Юлесоо теперь и не узнать! - Леста делает большие глаза, на мгновение останавливается и оглядывается вокруг. - Да, - Тали в свою очередь останавливается и кивает головой, - гляди, как развернулся наш школьный друг Тоотс! - Фуй! Тоотс тут ничего не сделал, - ворчит Кийр. - Все деньги и хлопоты - от хутора Рая. - Но ведь и он тоже... - Да ничегошеньки! Сам Йоозеп и палец о палец не ударил. Все ему готовеньким преподнесли. Я же сам видел. Бывший школьный приятель все больше раздражает Лесту, он уже хочет резко ответить Кийру, но именно в этот момент возле нового дома раздаются громкие голоса, можно подумать - там происходит ссора. Юлесооскому хозяину Йоозепу Тоотсу, который только что вышел из дому, Киппель уже успел представить капитана Паавеля. Последний же повел себя при этом неожиданно шумно. Леста и Тали приближаются к ним, прислушиваясь. Следом, насупив брови, с хмурым лицом семенит Кийр. - Стало быть, вы и есть господин Тоотс! - радостно восклицает капитан. - Я о вас много наслышан и читал тоже! Наконец-то мне выпало это счастье: увидеть вас собственными глазами! Дай вам Бог здоровья и удачи в делах! Ведь вы - хоть мирное время взять, хоть военное - личность легендарная, вы стали героем уже на школьной скамье! Капитан хватает обеими руками руку Тоотса и трясет с такой силой, что тот в своей хворости поначалу не в состоянии и слова вымолвить, лишь растерянно улыбается. - Ну что такого я... - бормочет он наконец. - Люди преувеличивают. Так ведь и о вас мне тоже доводилось слышать, господин капитан. Да, да. - Ну чего же обо мне-то!.. - Паавель машет рукой. - Я того не стою, чтобы про меня говорить. - И все-таки молва о вас идет, взять хотя бы Тыниссона из деревни Кантькюла, каждый раз, когда нам случается где-нибудь встретиться, он о вас вспоминает. - А-а, Тыниссон! Да, да, он мой старый боевой соратник. Ого, с ним мы проделывали головокружительные трюки, и не раз! Но... я веду себя так, будто я единственный человек на свете, - капитан оглядывается, - ваши школьные друзья тоже хотят с вами поздороваться. - О да, вижу! Гляди-ка, Леста! Кийр! Гляди-ка... гляди-ка... Тали! Не сразу и узнаешь! Здрасьте! Здрасьте! Но как и каким образом вы все так дружно сюда прибыли. Чудеса да и только! Тоотс с радостью пожимает руки школьным друзьям, даже глаза его увлажняются. - Идемте, - он увлекает их за собою, - посидим поначалу немного в саду, передохните. Издалека ли вы, господа, путь держите? - Всего лишь от станции, - отвечает Леста. - Мы вовсе не Бог весть как устали: передохнули у Кийра, отдыхали в лесу... Но до чего же тут у тебя, Тоотс, славное житье! - восклицает писатель, входя в юлесооский молодой сад с декоративными и плодовыми деревьями, который, конечно же, был разбит уже после свадьбы Тоотса. - Что есть, то есть, - хозяин пожимает плечами, - но вообще-то лучше, чем в прежнее время. - Великолепно! - Паавель потирает руки. - Именно таким и должно быть хозяйство, если жизнь и пребывание на этом свете принимать всерьез. Глядишь, и я тоже превратил бы свое Пихлака в нечто... хоть немного похожее, но... Но что об этом теперь говорить! Еще подумают, будто я завидую господину Тоотсу. - Да, везет же некоторым... - Кийр склоняет несколько набок свою кунью голову. - Везти-то везет, но надобно и самому везти, высказывает свое мнение капитан, особенно выделяя слово "самому". - А ты, Йоозеп, не мог бы присоветовать мне какого-нибудь стоящего батрака и служанку? - Георг Аадниель напускает на себя деловитость. - Вообще-то я затем сюда, в Юлесоо, и пришел. - Гм... Батрака и служанку?.. Чего ж ты с этим так припозднился, сейчас все сельские работники уже наняты и при деле. Но мы еще поговорим об этом. А теперь пойдем, посидим там. Возле изгороди, между двух лип стоит большой прямоугольный стол с двумя длинными скамейками. Все рассаживаются, курящие вытаскивают свои припасы и угощают куревом друг друга. - Нет, всякого можно было ожидать, на всякое надеяться, - заговаривает Тоотс, - но что на горизонте появится также и наш друг Тали - это, впрямь, и во сне не снилось! Ой-ой-ой! И школьному другу Тали приходится хотя бы в двух-трех словах поведать, где он живет, чем занят и как вообще его дела. Как раз в тот момент, когда он заканчивает свое нехитрое повествование, возле садовой калитки появляется пышущая здоровьем, в меру полная женщина и, заслонив рукой глаза от солнца, смотрит в сад. "Ог-го! Какие редкие гости!" - с улыбкой бормочет она себе под нос. Одета она только что не по-воскресному и соответствующим образом причесана. Не иначе как уже увидела из окна или же услышала через раскрытую дверь, что во дворе целый полк мужчин, и - само собою! - она тоже должна им показаться. Несколько неуверенно приближается она к сидящим за столом мужчинам, сожалея, что не заняла руки каким-нибудь предметом, - они вдруг становятся словно бы лишними, их некуда деть, где бы они выглядели естественными... более или менее на своем месте. Но она пересиливает себя и здоровается ясным и звонким голосом. Все, за исключением самого Тоотса, поднимаются и отвешивают ей вежливый поклон. - Ну, Тээле, - произносит хозяин Юлесоо с соответствующим жестом, - ты, конечно же, узнаешь всех этих господ, кроме господина капитана Паавеля. Познакомьтесь! Моя жена и... - Весьма приятно! Действительно или только кажется такому человеку, как Кийр, но госпожа Тоотс, бывшая раяская Тээле, вроде бы задерживает руку Арно Тали в своей на какое-то мгновение дольше, чем руки прочих. Как знать? Ведь рядом никто не стоит с хронометром и не измеряет точное время. А когда юлесооская хозяйка встречается с Арно Тали взглядом, в ее глазах вспыхивает яркий язычок пламени. И снова никто не может утверждать, предназначается ли эта вспышка ее давнишнему поклоннику и другу или же кому-нибудь другому? Остается лишь догадываться... Затем Тээле отступает на несколько шагов, вскидывает голову, подбоченивается (должна же она куда-нибудь деть руки!) и заявляет, что видит чудо из чудес: происходит встреча четырех школьных друзей и одной школьной подруги, и не когда-нибудь, а в совершенно рядовой будний день... и не где-то, а в Юлесоо! Подобное обычно случается лишь в книгах и никак не в повседневной жизни. Но пусть ей позволят сначала немного прийти в себя, небось потом она расспросит подробнее, как и каким образом, если употребить излюбленное выражение Тоотса, когда происходит что-нибудь из ряда вон выходящее. А теперь пусть ее извинят! - она должна на минутку уйти. Но - скоро вернется назад. Тээле и впрямь торопливо идет к жилому дому и приостанавливается возле калитки, где появился хозяйский сын Лекси, порядком измазанный, с пальцем во рту. - Не ходи туда, - предупреждает мать, - пока я не приведу тебя в порядок! Что это ты вечно палец во рту держишь, ведь уже большой мальчик! Лучше уж засунь в рот весь кулак. - И про себя почти с неприязнью: "Надо же, чтобы у него проявились все тоотсовы замашки школьных времен!" И вновь обращается к сыну: - Иди в дом, вымой лицо и надень что-нибудь поновее, не то ты - как чумичка-замарашка. Хозяйка уходит в дом, а Лекси и не думает выполнить материнское распоряжение. Подгоняемый любопытством, мальчик подкрадывается все ближе к гостям, пока его не замечают. - Послушай, Йоозеп, - Леста толкает школьного друга в бок, - а этот мальчуган случайно не твой сын? - Мой, а как же. - И зовет сына: - Что ты там прячешься, Лекси? Подойди сюда, поздоровайся с гостями-дядями! Палец изо рта! Робко и как-то боком подходит мальчик к столу и протягивает всем по очереди свою грязную ладошку. Проделав это, он мигом смелеет. - Это ты, дядя бородатый, дал мне в тот раз маленький ножик? - Лекси задерживается возле Киппеля. - Я, а то кто же. Он у тебя цел? - Не-ет! Потерял. Давно уже. - Жаль! Мне сегодня нечего дать тебе в замен. Сегодня у меня нет с собой ничего такого, золотко, разве что... постой, постой, я погляжу в своем мешке!.. вот плиточка шоколада. Но если ты когда-нибудь приедешь с отцом в город и разыщешь меня, я, всеконечно, подарю тебе новый ножик, да побольше, чтобы не так легко потерялся. - Спасибо! - Лекси отвешивает поклон и - мало того! - даже шаркает ножкой по песку дорожки. - Славный у вас мальчик, господин Тоотс! - Паавель трясет правой рукой ручонку Лекси, а левой поглаживает спои обвисшие усы. - Поживем - увидим! - Кийр усмехается. - Дайте срок, небось подрастет и начнет выкидывать фокусы, до которых у Тоотса в свое время руки не дошли. - Ну-у? И какие же такие фокусы Тоотс выкидывал? Лично я, да и многие другие, знаем господина Тоотса, как отважного воина и верного защитника родной земли - что значат в сравнение с этим какие-то школьные проделки! Да и кто из нас был в школе лучше? Но это не имеет значения. Важно, чем и как человек займется в своей последующей жизни, став взрослым. - Совершенно правильно! - восклицает Леста. - Безоговорочно присоединяюсь к вашему мнению, господин Паавель. Какой прок в том, что какой-нибудь мальчик или же девочка были в школе, так сказать "образцовыми", если они, вступив в жизнь, беспомощны и ни к чему не способны. Ведь с окончанием школы жизнь человека не заканчивается, а всего лишь начинается. "Ну, это в некотором роде и в мой огород камешек! - думает Тали. - И как бы я тут ни пытался возразить, все это было бы ребячеством, было бы смехотворным". И на Тали вновь наваливается беспросветная хандра, от которой, как ему казалось, он, по меньшей мере на сегодня, освободился. Взгляд его блуждает по молодому плодовому саду, тот вскоре зацветет - и это будет так, словно сила явью какая-то волшебная сказка. Тоотс наклоняется к уху сына и шепчет ему то же самое, что сказала прежде мать: пусть идет в дом, вымоется и приведет в порядок свою внешность, в таком виде некрасиво появляться за обеденным столом. - Но ведь ты и сам - точно арап! - Лекси хихикает. - Небось, я сам о себе позабочусь. Ступай! И не вздумай кривляться перед гостями! Мальчик вытягивает губы трубочкой и уходит, сдирая с шоколада обертку. - Та-ак, ты, стало быть, все-таки побывал там и продолжаешь упрямиться, - говорит мать, идя ему навстречу из кухни. - Хорошо же! А теперь марш в погреб, я выдам тебе хорошую порцию березовой каши! - Гордая душа Тээле никак не может смириться с тем, что ее сын бегает таким сорванцом. Никто ведь не обвинит самого мальчика, обвинят именно ее, его мать. И что только подумает о ней Арно Тали, этот тонко чувствующий господин, этот эстет?! - Не подходи со своими розгами! - Мальчуган пятится, не спуская с матери глаз. - Я заору, да так, что и чужие дяди услышат! - А я тебе рот завяжу, ты и пикнуть не сможешь! - Не кипятись ты! На, возьми лучше кусок шоколада" - Бессовестный мальчишка! Погоди, пусть только уйдут гости, небось, я попрошу отца всыпать тебе таких горячих, что надолго запомнишь! Умойся, поросенок! "Не к спеху", - думает Лекси, делает поворот на пятке и отправляется к рыжебородому батраку Мадису - поговорить. - Знаешь, что это такое? - Лекси показывает ему плитку шоколада... - Ну а как ты-то поживаешь, дорогой Арно? - осведомляется Тоотс, затягиваясь предложенной Киппелем сигарой. - Все молчишь, как и в школьные годы... - Живу, не жалуюсь. Заговорю, когда у меня будет что сказать. - Ну, господа, теперь прошу в дом! - Тээле бабочкой впархивает в сад. - Подкрепимся немного. - Гм... - Паавель приподнимает свое грузное тело. - Давно ли мы подкреплялись в Пихлака, выходит - теперь снова? - Ничего! Горожане говорят, что в деревне от движения на чистом воздухе у них развивается тройной аппетит. - Да, пойдем, поглядим, - Тоотс встает со скамейки, - может, найдется, чем потешить душу. - Вот и настал черед последней и решительной из моего рюкзака, - Киппель берется за свой заплечный мешок. - После будет видно, с чем мы дальше, к Тыниссону, пойдем. Однако на этот раз предприниматель ошибается так сильно, как вообще можно ошибиться. Стол в юлесооской столовой накрыт так богато, будто на хуторе Тоотса в разгаре какое-нибудь торжество. Между маслом, ветчиной, вареными яйцами, сыром и тонко нарезанными ломтями хлеба, словно грушевые деревья среди ягодных кустов, красуются два пузатых графина с водкой. - Прошу, садитесь, - хозяйка делает радушный жест, - попробуйте из того малого, что послал Господь. - Ничего себе из "малого"!.. - отставной капитан Паавель усмехается себе в усы. - Сюда Господь послал довольно-таки щедрой рукой, а его добрые ангелы еще и подсыпали из рога изобилия. Ой-йей! Сам хозяин - он где-то в задней комнате немного пригладил свои волосы - возвращается и сразу же садится за стол. - Ну, будьте добры! - говорит он. - Садись-ка ты сюда! - Хозяйка указывает место Арно Тали и сама устраивается подле него. Киппель и Леста оказываются друг возле друга, тогда как Паавель - никак не иначе - помещается рядом с Тоотсом. У них ведь так много общих воспоминаний о войне, будет о чем поговорить, даже еще останется. Кийр вначале дотрагивается до одного стула, затем до другого, после чего садится на третий, между двумя пустыми. Завершив этот трудный выбор, он ссутуливается, перегнувшись, будто складной ножик, и испускает глубокий вздох. - Ну-ну, Аадниель, что с тобой стряслось? - заботливо спрашивает хозяйка дома. - Ничего не стряслось, - Кийр прищуривает глаза, сморкнувшись разок по своей давней привычке внутрь себя. - Смотрю, что придут еще двое - тут два пустых стула. - Если даже и придут, что с того, ведь они не потревожат тебя. Они очень тихие. - А что, если они захотят сесть вместе, тогда я должен буду подвинуться. - Поступай, как знаешь, это неважно. Эти двое теперь всегда рядом, может быть, им даже и захочется побыть иной раз врозь. - О ком это вы... о ком ты говоришь, Тээле? - Кийр выпрямляется. - Я имею в виду отца и мать Йоозепа. - Отца и мать Йоозепа?! - У пихлакаского хозяина но спине пробегает холодная дрожь. - Н-но он-они же уж-же ум-ум-умерли! - Это верно, но Йоозеп Тоотс вроде бы где-то вычитал, что в богобоязненном и приличном семействе ставят на стол приборы и оставляют стулья также и для любимых усопших, тогда - в случае, если окажутся в этих краях - они увидят, что их не забыли. - Оставь, Тээле! - Тоотс усмехается, махнув рукой. - Это было когда-то сказано просто так... между прочим и не всерьез. Что об этом еще!.. Пихлакаский хозяин вновь ссутуливается. "Что за чертов сегодня день", - рассуждает он. С самого утра суют ему в нос покойников, а теперь он должен еще и сидеть между двумя такими экземплярами! Дурак же он был, что ушел из дому! - Оставим такие разговоры, - произносит Тоотс веско, - лучше выпьем по доброй рюмке. Ваше здоровье! Да здравствуют школьные друзья! - ...и школьные подруги! - добавляет Леста, улыбаясь хозяйке. Звенят рюмки, как звенели некогда на свадьбе Тоотса. Капитан Паавель, по всему видно, томится желанием поговорить, словно курица, которой пора снести яйцо. Но бравый Кентукский Лев предоставляет ему пока что попариться в собственном соку и разглагольствует сам; мол, пусть каждый быстренько положит себе еды в тарелку, сколько успеет, не то будет поздно, скоро на столе уже не останется ни кусочка, ни глоточка! Мол, на него, Тоотса, вдруг напал такой волчий аппетит, что он смолотит все, прежде чем гости успеют досчитать до трех. Мол, пусть гости опрокинут по рюмочке за одну и за вторую да еще и за эту, третью, ногу и... - Йоозеп! - Тээле вскидывает брови. - Ты вовсе от рук отбился! Что с тобой происходит? - Со мной? Со мной ничего не происходит, но от рук я и впрямь могу отбиться: я до чертиков рад, что мои друзья и однокашники так дружно пришли меня проведать. Сейчас я даже о своих старых болячках забыл и готов пуститься в пляс. Стало быть, тем же путем - вперед! Будьте здоровы! Чем чаще поднимаются рюмки, тем оживленнее становится разговор, особенно - между Тоотсом и Паавелем. Прочие же сидящие за столом, за исключением Киппеля, скорее лишь пробуют крепенькое, а от "основательной работы" уклоняются. Кийр, насупившись, глядит на беседующих и сравнивает юлесооскую жизнь со своим житьем в Пихлака. Рай - и ад! В Пихлака постоянный вой и зубовный скрежет, тогда как тут, в Юлесоо... Откуда, черт побери, берется у них это хорошее настроение, эта радость? Небось, все - от достатка, который царит в доме. Да, дом Тоотса - как полная чаша, видали, даже и винный погребок он у себя держит. - Эх, чего вам не жить, господин Тоотс! - Капитан Паавель хлопает юлесооского хозяина по плечу. - Вы уже начиная со школьных времен - герой. Били врагов, словно прибрежный житель - крыс, всюду выделялись своей храбростью, и... и вот теперь у вас тут, в Юлесоо, божественная жизнь. - Что верно, то верно, - Тоотс кивает. - Грех жаловаться. - Да, так оно и есть. Каждому свое. И я тоже был на -войне и тоже совершал и то, и это. Получил в награду славный хуторок, мог бы жить да жить... Ну, что из этого получилось, вы и сами знаете. Сейчас я с радостью объединился бы с господином Киппелем, стал бы хоть продавцом в колониальной лавочке, но у меня даже и на это денег нет. Если друзья не помогут, то... - Какие друзья? - Господин Леста, Тали и старый толстяк Тыниссон. мой верный соратник по битвам, к нему-то я отсюда и направлюсь. - Ежели дело обстоит таким образом, то и я могу внести свой посильный вклад. Негоже мне отставать от своих славных школьных друзей! Можете смело рассчитывать и на меня. - Прекрасно! - произносит Паавель. - Дай вам Бог на сто лет здоровья! Все будет в свое время вам честь по чести выплачено. Мне бы только снова встать на ноги, тогда сразу... - С этим спешить незачем. Мужчины пожимают друг другу руки и - по меньшем мере одна из целей этого путешествия уже достигнута. Тээле и Тали разговаривают то тише, то громче, временами голоса их понижаются даже до шепота, и тогда Кийр мысленно отпускает на их счет такие замечания, какие не каждый бы себе позволил. - У тебя, Тээле, есть сестра, кажется, Алийде... Где она? - спрашивает Тали между прочим. - В Рая, по крайней мере пока что там. Она при отце за хозяйку. Наша матушка умерла, ты, может быть, слышал. - Да-да. Но почему ты сказала, что Алийде там пока? - Гм... да ну тебя, Арно! Неужто ты до сих пор не знаешь, что жизнь каждого человека переменчива. Вот и кораблю сестрицы подошла пора пристать к так называемому берегу семейной жизни. - Это верно. А за кого она идет? - Догадайся. - Где ж мне догадаться. Я за прошедшие годы отстал от паунвереской жизни, здешние новости, из тех, что посвежее, доходят до меня лишь случайно и с большим опозданием. - Помнишь ли ты еще нашего школьного друга Тыниссона? - Господь милосердный! Как же не помнить! А-а, стало быть, за Тыниссона она и выходит? - Ну да. Имей в виду, зайдешь в Рая, так сестрица наверняка пригласит и тебя к себе на свадьбу. - Но ведь... я то ли слышал, то ли читал где-то, - припоминает Арно, - будто на Лийде собирался жениться писатель Лутс... - Ах, слушай болтовню Лутса! Он долгое время околачивался где-то там, в России, и разумеется позабыл все свои обещания. - Аг-га-а, стало быть, вот как обстоит дело. - Да, так, дорогой Арно. Ну а теперь расскажи, как живешь ты... со своей Вирве? - С Вирве... гм... Я и не живу больше с Вирве. - Что? Как? - Тээле опускает на стол нож и вилку, которые были у нее в руках. -Это что за разговор? - Разговор на полном серьезе, но мне сейчас не хочется об этом распространяться. - Боже правый! - Сраженная услышанным, Тээле судорожно сжимает на груди руки и устремляет взгляд к потолку. Однако дальнейшее выражение ее эмоций прерывает Леста, которому уже набили оскомину разглагольствования Киппеля о торговле, и он пересаживается к Тээле и Арно. Кроме того, Тоотс опять хочет что-то произнести. - Ну что же, дорогие друзья, - он поднимает свою рюмку, - нам не остается ничего другого, как выпить еще чуток все той же марки, потому что у нас тут сидят двое грустных друзей, ослабевшему духу которых мы должны поставить подпорки. Я, правда, не знаю, какие такие камни лежат на сердце Кийра и Тали, но оба молчат... как молчали израильтяне во времена древнего пророка Илии.44 Поэтому наш долг... - Пусть Кийр сам за себя отвечает, - возражает Тали, - что же до меня, так я болтаю безостановочно. Я уже и не помню, где и когда так много разговаривал. Кийр отвечает за себя отменным сопением, втягивает разок вовнутрь содержимое носа, прошмыгивает мимо одного из "покойников", который от него слева, и садится на место Лесты рядом с Киппелем. - Знаете ли, господин Киппель, - он наклоняется к уху предпринимателя, - я сам стану вашим компаньоном, если продам хутор. Как вы думаете, сможет ли Паавель купить его обратно? - Поди знай. Сейчас-то у него, насколько мне известно, больших денег нет, но он говорит, что имеет добрых друзей, которые ему помогут. - Кто же это такие? - Он очень надеется на своего друга и соратника Тыниссона. - Ну-у! От этого жмота и свиноубийцы он ждет помощи! Скорее палка плясать пойдет, чем этот человек одолжит кому-нибудь копейку. До чего же наивны некоторые люди! И пусть Паавель также не надеется, что я за ним хоть один цент долга оставлю. Нет, нет! Я сам купил у него это хламье за наличные и продам на таких же точно условиях. Да, верно, для меня этот проклятый хутор то же, что дубина для собаки, но... в долг я не продам. - Ну что ж, - Киппель почесывает бороду и шею, поступайте, как знаете. Дверь столовой медленно с легким скрипом открывается. Кийр оборачивается и видит на пороге два существа: один - слаб по малолетству, другой - беспомощен от старости. Хозяйский сын Лекси еще только будет человеком, тогда как звонарь паунвереской церкви Кристьян Либле - был человеком. "Ну не чудо ли, что жалкие кости звонаря все еще не рассыпались", - думает Кийр. морща нос; этот старик всегда был ему не по нраву. Но если бы тот, кто всех насквозь видит, стоял тут где-нибудь рядом, он непременно спросил бы: "А нравился ли кто-нибудь когда-нибудь Георгу Аадниелю Кийру?" - Ну входите, входите, раз уж вы решили прийти! - кричит Тээле, глядя на дверь. - Не устраивайте сквозняка! - Ой, Тээле, госпожа хорошая, - начинает Либле хриплым голосом, ковыляя от порога, - так я сюда, в комнату, вроде как и не пошел бы, да Лекси пристал, иди да иди! Здрасьте, почтенная публика! Я ведь и не враз разгляжу, кто здесь есть-то - один глазок, и тот вроде как во дворе на солнышке остался. Небось не прозреет, покуда не пообвыкнет к комнате. - Хорошо! - произносит хозяйка. - Садись вон туда, там есть два свободных места... Лекси, проведи! - Вот тебе и на! - Кийр смотрит на своего нового соседа по столу. - Опять, если и не совсем покойник, то во всяком случае из тех, кто не сегодня-завтра отправится в адский котел. - Да-да, - Либле надсадно и хрипло дышит, - иной раз мне сдается, что я вроде как старею. Да что тут поделать, как тут быть. - Давай-ка поешь! - Хозяйка накладывает ему на тарелку еду. - Смотри, вот тебе даже и стопка водки. Ешь и пей, поговорить успеешь. - Спасибочко, спасибочко, дорогая хозяюшка! Вот уж никак не могу хоть денек пропустить да не притащиться сюда, в Юлесоо, а нет - так вроде как кому-то чего задолжал. Лекси не нравится из еды ни то, ни это - капризничает, хнычет, наконец отхлебывает из отцовской рюмки и на закуску лижет чистую горчицу. - Он что, всегда так поступает? - спрашивает Леста. - Да, каждый раз, когда у нас гости. Знает, что тогда у меня нет времени всыпать ему как следует. Сам-то Йоозеп его не трогает - волк волчонка не заест. Порою люди тут, в Юлесоо, становятся прямо-таки несносными. - Ну, ну?! - произносят Леста и Тали в один голос. - Да, совершеннейшая правда. Мне частенько здешнее житье-бытье надоедает, и я удираю на денек-другой в Рая, передохнуть. "Эг-ге-е! - Кийр слушает, затаив дыхание. - Стало быть, жизнь тут вовсе не столь гладкая, как показалось с первого взгляда. Да, да, большая ложка рот дерет, да и как знать, такая ли уж большая величина в здешнем доме этот Кентукский Лев!" И сразу же хозяину хутора Пихлака становится так приятно, будто он отхлебнул славный глоток сладкого вина. Кийр заводит разговор даже с этим отвратительным Либле, который сидит рядом и от одежды которого несет табачищем. Но старик и не слушает Кийра, а обращается ко всему столу. - Вот теперь я уже вроде как начинаю слышать и видеть, кто тут есть в наличии, кроме хозяев, - рассуждает он. - Один - мой старый дружок Арно Тали, другой - его я, правда, знаю меньше, но все ж таки помню - это Леста, молодой господин, он в приходской школе был до того малого росточка, что... А Кийра, пустопорожнего, я сей же час распознал: вечно-то он сопит и сопливится. что твоя дурная погода. А вот этих двоих господ я и впрямь не знаю. Ну, как же ты поживаешь, дорогой Арно? - Живу... грех жаловаться. - Благодарение Господу! Вот ведь оно как, снова сподобился мой глаз тебя увидеть, но это, похоже, и есть тот самый, последний разок. Больше уж... Да, и я бы тоже не жаловался на свою жизнь, только вот здоровьишко вроде как на нет сходит. А так-то можно хоть бы и жить. Дочка давно замужем, уже и двое ребятишек у нее есть, теперь нам со старухой было бы куда как славно грызи, друг друга, чтобы убить время. И то сказать, оно чистая правда, когда говорят, будто жизнь человека - тот же сапог: чуть по ноге обносится, тут ему и конец. Похоже, болтовня старого звонаря раздражает не только Кийра, но и кое-кого еще. - Господа, - хозяйка обводит взглядом застолье, - отчего это вы не едите и не пьете? Все благодарно кланяются. Довольно, довольно! Затем уже только господин Паавель добавляет: - О-о, госпожа, если бы мы в городе знали, что вы нас так обильно угостите, мы бы два-три дня до поездки в деревню ни крошки бы не ели. И еще вопрос, в состоянии ли мы теперь двинуться в дальнейший путь? Не нужно преувеличивать! Но если гости и вправду уже ничего не желают, можно бы пойти и взглянуть на прочие помещения хутора Юлесоо, хотя там и нет ничего стоящего внимания. - С удовольствием! С удовольствием! - Все, кроме Лекси и Либле, поднимаются из-за стола и переходят в соседнюю комнату. - Либле, - спрашивает хозяйский сын, когда они остаются вдвоем, - чего это ты водку не пьешь? - Поди знай, позволят ли хозяева? - говорит звонарь в нерешительности. - Какие еще хозяева?! - храбро возражает Лекси. - Теперь я за хозяина, и я разрешаю. Он наполняет стопку для Либле и себе тоже наливает половину. - Будь здоров! Раз праздник, так пусть будет праздник! А Тоотс и Тээле показывают гостям помещения, и капитан Паавель не находит иных слов, кроме как "превосходно!" и "великолепно!" И хотя жилой дом хутора Юлесоо не представляет собой ничего из ряда вон выходящего, все помещения его сообразны своему назначению и хорошо обставлены. Леста и Тали с удивлением видят, что в "кабинете" Тоотса имеется и порядочное собрание книг. - Гляди-ка, - Леста толкает школьного друга в бок, - даже и дядюшка Лутс на полке стоит. - Да, здесь должны быть все книги Лутса, - объясняет хозяйка, - жаль, что он сам не приехал вместе с вами. - Ничего, он еще приедет, - высказывает свое мнение Тали. - Если не раньше, то на свадьбу Лийде мы его приведем, пусть даже придется применить силу. - Да, да, непременно приведите его с собой! - На чью свадьбу? - удивляется Леста. - Кто это снова собирается "грызть друг друга, чтобы убить время", как говорит Либле? - Узнаешь. Но погляди, чьи тут книги стоят! - Пустое, - произносит Леста, застеснявшись, - что они есть, что их нету! - Это решать читателям, а не тебе. Но одно я хотел бы услышать от тебя самого: почему их так мало? - Да так, - Леста пожимает плечами, - в этом, само собой, повинны либо недостаток таланта у автора, либо лень. - Нет, ни то, ни другое. - Тали энергично трясет головой. И добавляет наполовину для себя: - Сидит человек там, в своей аптеке, и словно ворует время для писательской работы... Вот многие и считают его всего лишь дилетантом. Давно пора отбросить все остальное и пойти своим, избранным путем. - И я об этом думал, по меньшей мере, тысячу раз, но... гм... Стань я писателем-профессионалом, у меня - я знаю! - было бы такое чувство, словно я стою перед своими читателями обнаженным. Все бы думали, будто я считаю себя очень важной персоной. А я не хочу быть важным. Хочу быть... гм... ничем. - Вот те на! - Тали разводит руками, - сделайте милость, поймите его! - Я-то и впрямь не пойму, - чистосердечно признается Тоотс. - Я тоже, - присоединяется к нему Тээле, смахивая концом передника пыль то с одного, то с другого края полки. - Но попозже я обдумаю эти слова. На немудреном письменном столе Тоотса возвышается стопка газет и журналов, тут же - письменные принадлежности, блокноты и какая-то раскрытая книга. - Что же, Тоотс, ты не заведешь себе письменного стола помоднее? - спрашивает Тали, разглядывая титульным лист книги. - Все прочее здесь - как на подбор, а стол маленький и убогий. - Но ведь и я тоже не хочу казаться важнее, чем я есть на самом деле, - возражает юлесооский хозяин. - Много ли у такого человека, как я, поводов сидеть за письменным столом? Читаю... по большей части лежа в кровати. - Ого, вы словно сговорились с Лутсом, - замечает Леста. - Как-то к его дню рождения сотрудники одного издательства хотели подарить ему современный письменный стол - с ящиками и всем прочим. Нет, куда там, и слушать не захотел! "Раз уж я начинал за этим самым столом, который у меня стоит, - стал писатель отбиваться руками и ногами, - так я и закончу за ним же". М-да, Лутс - мужичок суеверный, боялся, что вместе со старым письменным столом сгинет также и его дух, и писательский дар. - Возможно ли такое? - спрашивает Тээле, делая большие глаза. - Отчего же нет. Мне рассказывал директор этого издательства. - Но ведь сам-то Лутс не упускает случая позубоскалить над всякими суевериями... - Слова и дела - вещи разные, - высказывает свое мнение Тоотс, являя пример мудрости, достойной пророка Моисея.45 Сверху, с балкона второго этажа, юлесооский сад декоративных и плодовых деревьев видится таким маленьким, что впору завязать его в носовой платок и унести с собой. На одной яблоне уже распустилось несколько бутонов, и это, по-видимому, произошло только что, в течение какого-нибудь часа. Сидя недавно в саду, гости не заметили ни одного цветка. - Великолепно! - вновь повторяет капитан Паавель. Наконец все спускаются обратно вниз, - гости осмотрели новый жилой дом Тоотсов как изнутри, так и снаружи. Лекси и Либле, привалившись к столу, все еще сидят в столовой, оба пьяны, несут всякую чушь, словно старики на ярмарке. - Ой, ой, что тут творится! - восклицает Тээле, хватая водочный графин со стола. - Пока нас не было, здесь пошла настоящая пьянка. Погоди, Лекси, погоди - сегодняшний день еще не кончился! - Ай-я-яй, - капитан качает головой, - кажется, мне придется взять назад свои слова, что Лекси славный мальчик. - Ну и берите, - хозяйский сын беспечно машет рукой, - мне-то они зачем! - Вон из-за стола, вон из комнаты! - вскрикивает мать, покраснев от стыда и гнева. Горожане собираются уходить. "На земле - сто дорог, хватило бы ног" - говорит народная пословица. - А ты, Йоозеп, не пойдешь с нами в Паунвере? - спрашивает Леста. - Не надо ему сегодня никуда идти, - отвечает за мужа юлесооская хозяйка. - Пусть остается дома. Не то опять станет жаловаться, что все кости да суставы ноют. "Гляди-ка, гляди-ка, - Кийр мысленно перескакивает с ноги на ногу. - Я, по крайней мере, волен свободно передвигаться, не надо мне ни перед кем держать ответ, куда я пошел. А тут, в Юлесоо, совсем другой табак, Йоозеп не смеет и шагу из дому сделать, не спросясь у жены. Хи-хи-хи-и! Что за прок ему от этих хором, если он живет здесь как арестант?!" Гости благодарят за хлеб-соль и прощаются с хозяевами, обещая еще раз заглянуть... если не раньше, то на обратном пути в город непременно. - Добро! - Тоотс сердечно пожимает руку каждому из уходящих. И при этом тихо говорит Паавелю: - Небось тогда обговорим и то самое, о чем у нас недавно шла речь. Даже и Либле пытается встать из-за стола и произнести какие-то слова, но расслабленно шлепается назад на стул, бормоча что-то невнятное. - Ну так всего наилучшего, мои господа! - торжественно произносит Георг Аадниель Кийр, когда путешественники поравнялись с жилищем старого портного. - И доброго вам пути! - Как?! - восклицают остальные, останавливаясь. - Разве дальше не пойдете? В Паунвере? - Нет, нечего мне туда идти. Я поразмыслил и пришел к выводу: лучше зайду погляжу, что поделывает мой старикан и братишка. - А к школьному другу Тыниссону? - осведомляется и капитан, не без задней мысли. - К Тыниссону?! - Лицо Кийра вспыхивает огнем, и нижняя губа начинает трястись. - Скорее я навещу старого черта и его семерых подмастерьев, чем эту лживую жирную утробу, что пытается заживо содрать с меня шкуру. Передайте ему от моего имени мое глубочайшее презрение и проклятие. Да изничтожится его скот, его поля и он сам! - Ог-го-о! - Горожане смотрят на Кийра широко раскрытыми глазами. - Какой ужас! - Арно Тали отступает на два-три шага. - Пойдемте отсюда! - Да, да, доброго пути! - Кийр тоже пятится, приподнимая свою шляпу с узкими полями. - И пусть Тыниссон свернет себе шею! - Слышали? - спрашивает Леста, когда путники отходят на некоторое расстояние от домика портного. - Как же не слышать! - отвечает Паавель. - А ведь и мне тоже довелось иметь дело с этим господином, правда, все происходило более или менее прилично. Но очень возможно, мне с ним и еще придется встретиться на дедовой почве... А именно по поводу хутора Пихлака. Посмотрим, как тогда дело обернется. - Думаю, все пройдет достаточно гладко, - предполагает Киппель. - Кийр хочет от хутора избавиться. - Откуда вы знаете? - Он сам мне сказал. - Гм... Но прежде необходимо выяснить, какой песней встретит меня Тыниссон. Боюсь, эта кийрова брань - плохое предзнаменование. - Пустое! - возражает Леста. - Кого же Кийр не костит? Думаете вам самому не достается... хотя и за спиной? - Что он делает за моей спиной - от этого мне ни жарко ни холодно, но... Вообще-то там будет видно! Но взгляните вперед, мои господа! Мне все время кажется, будто не мы приближаемся к Паунвере, а само Паунвере идет нам навстречу. Особенно быстро шагает церковная колокольня. - Вполне возможно, - соглашается Леста, - и сама церковь, и колокольня перестроены и теперь им из-за их внешнего вида нет нужды опускать глаза ни перед своими прихожанами, ни перед людьми пришлыми. Даже пастор - новый, только кистер и звонарь прежние, но похоже, и они тоже нуждаются в ремонте. Вы же видели до какого состояния дожил Либле. - Да, он очень состарился, даже одряхлел, - Тали качает головой. - Так жаль его! - Еще бы! Он ведь с незапамятных времен был твоим большим другом. - Я хоть и весьма поверхностно знаю паунвереское житье-бытье, - произносит капитан Паавель, кашлянув. - Но все-таки в свое время кое-что слышал... когда еще там, в Пихлака, жил. Скажем так: звонарь Либле - какой он ни есть - все же выносит свои невзгоды и муки сам, тогда как кистер, по слухам, кое-кого здесь, как принято говорить, подвел под монастырь, между прочим, и нашего общего друга Йоозепа Тоотса. - Интересно, каким образом? - Через векселя. Подпись поручителя и так далее... - Кто это вам рассказывал? Тоотс, что ли? - Нет, Тоотс об этом и словом не обмолвился. Говорили в лавке, на маслобойне и... да мало ли любителей почесать языком - хоть в деревне, хоть в городе. Всюду так и смотрят, как бы поперемывать косточки своим ближним... словно бы сами лучше. Да что говорить о Тоотсе! Тоотса под монастырь подвести трудновато: под ним, как вы сами видели, твердая почва, да еще и проворная жена в доме, ему не так-то просто ножку подставить; речь - о тех, других, кто теперь чешет себе в затылке, и не только в затылке. Я не очень-то доверяю каждому встречному-поперечному, однако в одном уверен: если тут, в Паунвере, кто и должен отправиться в ремонт, так в первую очередь кистер. Что же до звонаря, этого старикашки - он и без того вскоре отойдет туда... ну, туда, куда отходят, и станет звонить по нам, когда мы сами туда отправимся. А что все мы отправимся туда - в этом можете быть уверены, мои господа и благодетели, даже мой отец не остался здесь, хотя шел по жизни с Библией в одной руке и с трубкой в другой. - И уже совсем иным тоном капитан продолжает: - Господин Киппель, есть ли у нас еще что-нибудь в недрах вашего рюкзака? - В моем рюкзаке много чего есть, - отвечает предприниматель, - но нам сейчас предстоит пройти по деревне. Не лучше ли будет, если мы проверим содержимое этого мешка, когда из нее выйдем? - Хорошо, хорошо! - соглашается капитан Паавель, - сегодня вожжи в ваших руках, поступайте, как знаете. Но взгляните-ка, господа, навстречу нам идет старая женщинa: стало быть, в Паунвере нам счастья не будет. Не осуждайте меня, пожалуйста, но я сегодня и впрямь, кажется, немного суеверен. - Но эта старушка вовсе не первая, кого мы сегодня встретили, - произносит Леста, утешая его. - Во-вторых, мы пришли в Паунвере вовсе не в поисках какого-то счастья и, в-третьих, она вовсе не встречная, потому что до встречи с нею мы успеем свернуть - вот на ту самую, на паунверескую улицу Кистера. Меня так и подмывает снова после долгой разлуки взглянуть на нашу старую школу. Заодно и церковь увидим вблизи. Что ты, Арно, на этот счет думаешь? Само собой, и он тоже любит старые знакомые дома и старые дорожки, по которым когда-то хожено. Вот уже и река виднеется, у которой на каждые два километра приходится три названия, и все же она остается той же, что была и в прежние, и в допотопные времена - рекой-кормилицей. - Взгляни теперь повнимательнее, Арно, и скажи, узнаешь ли ты это строение? - Леста указывает жестом на школу. - Она, правда, обрела теперь новую крышу и пытается выглядеть незнакомой, но это лишь поначалу, небось, она скоро узнает своих старых друзей и подзовет их поближе. Жаль, нет здесь скамейки, присели бы отдохнуть и поразмышляли бы. - О чем же это господа говорят с такой нежностью? - интересуется капитан Паавель. - О своей старой школе. Вот она там стоит. - Разве вы тоже ходили в эту школу, господин Леста? - Да, так же, как и мой друг Тали. - Гм, - бывший воин вскидывает голову и пускает к небу облачко дыма. - А случаем, не в одно ли время с господином Тоотсом? - А то как же. Разве вы, будучи в Юлесоо, не слышали нашего разговора о четырех школьных друзьях и одной школьной подруге? - Аг-га-а! Только теперь до меня дошло! Стало быть, и вы тоже были свидетелем проделок Тоотса, которые Лутс описывает в своей повести "Весна"? - Конечно. - А действительно ли все было так, как повествует Лутс? Леста быстро бросает на Тали многозначительный взгляд и усмехается. - В точности ли так все было, кто теперь помнит! Не всегда же Лутс был рядом, чтобы все видеть и слышать. - Как жаль, что самого Тоотса здесь нет! - Паавель чешет за ухом. - Конечно, да и Кийр не помешал бы. Послушали бы новые проклятия и ругательства. - Если бы я, находясь в Юлесоо, догадывался об истинном положении вещей и знал, что мы окажемся здесь, я хоть на своей спине, а притащил бы сюда и Тоотса, и Кийра. Но, к сожалению, там почти ничего не говорилось о совместной учебе в школе. - Зато прежде говорилось предостаточно. Не всегда же... - И то правда, - соглашается отставной капитан. - Я премного рад и тому, что довелось лично познакомиться с главными героями повестей "Весна" и "Лето", увидеть собственными глазами места, где они некогда действовали. Ведь я знаю, что происходило тут, на школьном дворе, на речке и на речном берегу. Теперь еще покажите мне, где та самая баня - не то кистера, не то учителя - в которой... и я оставлю в покое ваши души. - Бани что-то не видно, наверное, снесли. Но она стояла там, под косогором, на месте того клена. - Благодарю, - Паавель кланяется. - И это, стало быть более или менее все. Когда я снова попаду домой, непременно прочту еще разок истории Лутса о детских годах. Внезапно школа, до того тихая, оживает. Хлопает входная дверь, слышится топот ног, на крыльцо и во двор вытекает внушительная мальчишеская ватага. - Переменка! - шепчет Леста и подносит ладонь ко рту, словно боится кому-то помешать. - Да, - Тали кивает. - В паунвереской приходской школе - переменка. Поглядим-ка, что они станут делать. - Они ведут себя гораздо спокойнее, чем мы в свое время. - Вероятно, нас стесняются. Четверо незнакомых дяденек... Мы подошли чересчур близко. Вот было бы славно, если бы смогли стать невидимками. - О-о! - восклицает Леста с улыбкой. - Такое хорошее свойство весьма пригодилось бы нам и в некоторых других случаях. Посмотри, как прилично одеты мальчики, почти все при галстуках. В наше время ничего подобного ни у кого не было. Разве что у Кийра под жабрами торчал воротничок цвета глины. Отставной капитан с усмешкой смотрит на школьных друзей. - Я бы отдал десять лет своей жизни, - произносит он с ударением, - чтобы среди этих мальчуганов каким-нибудь чудом увидеть Тоотса и Кийра времен "Весны", а также и вас обоих, мои господа! - И я тоже, - поддерживает его Тали, - но мне все же хотелось бы в таком случае увидеть всех, всю тогдашнюю школьную семью. А как ты, Микк? - обращается он к Лесте. - А я уже и вижу ее. - Вот как... в воображении, разумеется. Ведь ты - писатель. Вижу и я, но - частично и смутно. Хорошо различаю лишь тех, кто сейчас у меня перед глазами. Поглядите же, наконец, ведь у каждого из них даже своя собственная прическа, нам же хорошо, если два раза в году подстригали волосы. Помнишь ли ты еще, какими лохматыми носились мы по этому самому двору?! А обувь... у всех на городской манер. Не вижу существенной разницы между этими мальчиками и моими таллиннскими учениками! - А как же, всеконечно! - Киппель зевает себе в бороду. - Меняются времена, меняются и нравы. Чему тут удивляться? В мое время в тартускую Кашеварную школу (была такая приходская школа для детей бедняков близ церкви Святого Петра) ходили даже босиком и без шапки, на голове - вшей, как ягод в лесу, в животе - лишь черствый хлеб да тухлые ерши. Школьники сбиваются в стайки, сдвигают головы, шепчутся друг с другом и поглядывают на незнакомцев. - Им не нравится наше присутствие, - Тали качает головой. - Уйдемте! Зачем мешать их свободе на переменке. - Верно, верно! - соглашается с этим доводом Леста. - К тому же, мы можем сюда вернуться в какое-нибудь воскресенье, когда эти мальчуганы разойдутся по домам. Тогда я пойду на берег реки и постараюсь найти то кострище, где Тоотс... - А что, если вам с господином Тали все же к ним подойти, - капитан Паавель поднимает руку, - и сказать, что вы такие-то и такие-то персонажи из повести "Весна"? Любопытно, какие у них будут физиономии. Школьные друзья вопросительно смотрят друг на друга и улыбаются. Наконец Арно Тали произносит: - Нет, так не пойдет. Это выглядело бы бахвальством, мол, видали, с какими важными людьми вы имеете дело, мол, мы даже в литературу попали, и так далее. Будь здесь сам Лутс, тогда бы и впрямь можно было бы так поступить. Но сейчас... Нет, пошли отсюда, это самое правильное. Они проходят на церковный двор и останавливаются возле грубо выделанного каменного креста в каменном же круге. И когда Тали оглядывается на школу, то видит, что на ее обращенном в сад крыльце стоит какой-то молодой человек с курчавыми волосами и рыжеватыми бакенбардами, с которым он вроде бы где-то когда-то уже встречался. - Новый учитель... - Арно толкает Лесту в бок. - Похоже, что так, - соглашается Леста, тоже оглянувшись. - Наш друг Лаур уже давно из школы уволился. Бог знает, где он теперь. Надо бы разведать его местонахождение и посетить этого славного человека. - Да, это был бы правильный шаг. Не забыть бы его сделать. Путники со всех сторон осматривают перестроенный дом господний: паунвереская церковь - как новая! Новая, и еще красивее прежнего, но та, старая, была милее сердцу. Жаль, что нельзя зайти в церковь и обозреть ее изнутри. Но ведь и сюда тоже можно вернуться в воскресенье, тогда получится: одна дорога - два дела. Киппелю и Паавелю от вида церкви ни жарко ни холодно, первый даже начинает проявлять беспокойство, поправляет свой заплечный мешок, скребет бороду и смотрит куда-то в сторону. - А не пора ли нам двигаться? - обращается он к капитану. - Вы говорили, что дотуда, до Тыниссона, еще порядочное расстояние. - Да, да, сейчас отправимся, - Паавель энергично кивает. И, обращаясь к школьным друзьям, спрашивает: - Может быть, господа и к Тыниссону пойдут вместе с нами? Нет-нет, Леста и Тали отправляются теперь проведывать своих родителей. А с Тыниссоном повидаются и в Паунвере, у этого парня - хе-хе! - теперь, как видно, частенько возникает повод бывать в этой стороне. - Да и они тоже побудут здесь отнюдь не день или два, а гораздо дольше. - Ну что ж, тогда с Богом! - отставной капитан жмет руку паунвересцам. - Если мы не увидимся в Паунвере, то в Тарту - непременно. Киппель тоже прощается, щелкнув каблуками своих шикарных бахил, и каждое его движение говорит о том, что теперь, наконец, они с Паавелем действительно отправляются в путь. - Что ж, сегодняшним днем мы можем быть совершенно довольны, - говорит Тали Лесте, когда они выходят со двора церкви на улицу Кистера. - И впрямь можем, - соглашается Леста. - Повидали и тех, и этих, и... Если бы только не омерзительная брань Кийра! Но забудем о нем, пусть его, как говорится. Побеседуем о чем-нибудь другом или... как бы это сказать... Все время вертелось у меня на языке... Хотел у тебя кое-что спросить. - Отчего же не спрашиваешь? - Хотел у тебя спросить... гм... какие чувства возбудила в тебе сегодняшняя встреча с раяской... нет, с госпожой Тоотс? - Совершенно дружеские. Я мог бы с нею еще и еще разговаривать... все равно сколько времени... и вполне спокойно. Нет, я бы не только мог, я желал бы побеседовать с нею подольше. Сегодняшний разговор был... ну, так... весьма поверхностным. Немножко о том, немножко о сем. Но я же прекрасно понимаю, ты хотел спросить, покрылась ли уже ржавчиной моя старая любовь. Не так ли? - Да, да. - На эту старую любовь, на эту детскую мечту, детское увлечение теперь можно смотреть лишь с доброжелательной улыбкой. От нее сохранился только интерес к теперешней жизни раяской Тээле. Госпожа Тоотс тоже интересуется моей судьбой. Вот и все. И если к этому, на манер какой-нибудь старой тетушки, добавить еще, что я всем сердцем желаю Тээле всего доброго, то будет сказано даже чуточку более того, что ты хотел знать. Ох, если бы моя новая любовь разрешилась так же просто, как та, старая, о которой сейчас шла речь! Возникает пауза. Друзья шагают по улице Кистера к дороге, ведущей на кладбище. - Теперь ты придал моим мыслям совершенно иное направление, - произносит наконец Леста тихо, осторожно нащупывая почву для продолжения разговора. - Да, я сделал это... даже и для себя неожиданно, - Тали улыбается. - Улавливаю направление твоих мыслей. Но, дорогой мой, мне уже и не припомнить, на какой именно ноте я прервал свою песню печали. И если я теперь продолжу разматывать клубок своих воспоминаний, то могу иной раз и назад вернуться, к известным тебе событиям и состояниям, стану повторяться. Однако, если ты не боишься умереть со скуки... - Д-да, свадьба, свадьба... - Арно смотрит куда-то вдаль, словно бы в свое прошлое, - и Вирве захотела остаться в Тарту, у своей матери. Своеобразное начало семейной жизни, не правда ли? Переживания переживаниями, но я не упрашивал и не умолял ее поехать со мной. Тем более, что отныне она была в известной степени за мною закреплена... если можно так выразиться. Я молча упаковал свои нехитрые пожитки и приготовился к отъезду - ведь меня ждала моя должность в Таллинне. Но Вирве, по всей вероятности, получив откуда-то извне толчок - скорее всего от матери! - пришла и сказала: "Я все-таки поеду с тобой". "Как знаешь", - ответил я. "Да, я должна поехать, представь, как бы это выглядело, если бы..." Ты только вникни как следует, мой друг, в ее слова: "Я должна поехать, представь, как бы это выглядело, если бы..." Это означало, что она едет вовсе не ради меня, а только для того, чтобы люди не стали обсуждать ее странности. А теперь позволь мне закурить папиросу, я немного нервничаю. Хотя - когда было иначе? Я нервничал всю мою жизнь, то меньше, то больше, нервы мои были напряжены всегда... кроме разве некоторых редких моментов, которые можно чуть ли не по пальцам перечесть. Среди людей бывают такие, кто всю свою жизнь словно в горячей воде живут. Некоторым из них, правда, удается скрывать свою истинную суть, но тем тяжелее им приходится. Хорошо же, переехали мы в Таллинн, где нас ожидала сравнительно удобно обставленная квартира и увядшие цветы. Вирве познакомилась со всеми помещениями, но не произнесла ни слова. А ведь я чуть ли не затаив дыхание ждал, когда же моя молодая жена заговорит о более целесообразном использовании комнат, о перестановке мебели и так далее. Но она вошла в квартиру как посторонняя, не испытывая ни малейшего интереса к внутреннему убранству своего временного пристанища. "Ничего. - Она пожала плечами. - Довольно мило". Но нет ли у нее каких-нибудь особых пожеланий? "Особых пожеланий... - Она рассмеялась мне в лицо! - Какие же особые пожелания могут быть у меня, если это твоя квартира?" "Она вроде бы предназначается для нас обоих..." "Ну что ж, будет видно. Время терпит. Сейчас я желаю только одного: немного привести себя в порядок, а затем осмотреть город". Хорошо же! Пошли осматривать город и осматривали его чуть ли не до полуночи. Время от времени, разумеется, заходили в рестораны, ели и даже пили. Потом - кино, потом - снова какой-то ресторан, где играла музыка. Я не был ограничен во времени: занятия в школе начинались лишь через неделю-другую. Так, стало быть, и прошли эти дни... в сплошном осмотре города, у себя дома мы находились лишь по ночам. Я мужественно разделял такой образ жизни, однако какая-то частица меня была начеку и начинала беспокоиться. Конечно, эта "частица" не требовала, чтобы Вирве немедленно взялась за поварешку и сковородку, но моя милая вообще ничего не делала: даже ее дорожные чемоданы стояли нераспакованными. Она жила, как истинная гостья, которая сегодня тут, а завтра там. У нас была приходящая прислуга, - что могла подумать эта женщина, прибирая нашу спальню?! Настал день, когда я начал ходить на работу. Думал, теперь-то и Вирве будет немного шевелиться, но... с течением времени мне пришлось убедиться в том, что моя жена гнушается какой бы то ни было работы. Дома я ее заставал чрезвычайно редко. В таких случаях она лежала на диване, курила сигарету и читала книгу - по большей части какой-нибудь совершенно пустой любовный роман, который Бог знает где раздобыла. Она, как я заметил, любила читать, но не любила книги. Листы новых изданий она разрезала все равно каким предметом, лишь бы он мало-мальски мог для этого подойти. Карандашом, гребенкой... или же просто пальцем. Больно было смотреть на те книги, которые она, прочитав, бросала куда попало - то на диван, а то и на пол. А ведь разрезной нож всегда лежал тут же, на столе, в пределах ее протянутой руки! Видишь, Микк, о каких великих событиях я тебе рассказываю. А ты, дурашка, верно, ожидал иного, чего-нибудь значительного, потрясающего, не так ли? Почему ты не смеешься? - С чего это я должен смеяться? - спрашивает Леста тихо. - Тогда хотя бы усмехнись, я ведь знаю, что ты сейчас обо мне думаешь. Ты уверен, что старик Арно Тали по известной причине впал в детство и рассказывает тебе всякую белиберду, которая к делу никак не относится. - Гм! Если ты даже и ко мне проявляешь такое недоверие, - произносит Леста, - чего уж в таком случае говорить о других. Что же касается мелочей - разве не из них именно и состоит жизнь человека, так же, как и семейная жизнь? - Хорошо же, - Тали закуривает новую папиросу, - я продолжу свой рассказ с той мерой добра и зла, какая мне доступна. Но общую картину моей супружеской жизни ты должен получить, пусть даже эта картина будет столь неясной и запутанной, сколь это вообще свойственно делам такого рода. Так вот, я начал замечать, что у Вирве - два лица: одно - для меня, второе - для всех прочих. Однажды я довольно случайно оказался в одном из кафе - у меня был свободный урок - и увидел там Вирве, сидящую в совершенно незнакомой мне компании... две дамы и два господина. Я занял столик в полутемном углу, заказал себе чашечку кофе и стал оттуда наблюдать... в первую очередь, конечно, за Вирве. О-о, она была достойна любви, была разговорчива и смеялась так зажигательно, что не было бы ничего удивительного, если бы и я заодно с нею засмеялся, сидя в своем углу. Это была далеко не та Вирве, которую я знал в моем обществе. Здесь - жизнерадостная, искрящаяся энергией, а для меня у нее находилась лишь какая-нибудь невыразительная фраза да изредка слабая и бледная улыбка - словно подачка. Возникал вопрос: почему так? Откуда такая разница? Если я не нравился ей или даже возбуждал в ней чувство отвращения, зачем она вышла за меня замуж? Правда она видела, что я любил ее, мучился из-за нее, но мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь из мужчин или женщин вступил в брак только лишь под воздействием сочувствия. Уже вечером того же дня я собирался спросить у нее о причине такого двоедушия, но, к счастью, она меня опередила, "Видела тебя сегодня в кафе..." - сказала она как бы мимоходом. "Да, я сегодня в кафе заходил. У меня было немного свободного времени". "А меня ты разве не видел?" И по выражению ее лица, и по всему ее поведению было ясно, что этот вопрос чрезвычайно ее интересовал, нет, даже более того: этот вопрос был для нее жгучим. Я мгновенно понял, что еще не время выкладывать сноп карты и о чем-нибудь спрашивать, поэтому соврал довольно непринужденно: "Не видел". "Да, там ведь было столько посетителей... Я заметила тебя, лишь когда ты уходил". А одна ли она была? "Нет, я сидела со знакомой дамой", - ответила Вирве просто, с видом полнейшего прямодушия. Итак, мы с нею вполне сквитались; соврал я, и она тоже соврала. Разница была лишь в том, что от меня, как от начинающего, этот трюк потребовал все же известного напряжения, от нее - насколько я смог заметить - ни малейшего. Затем я видел, как постепенно исчезало эфирное существо, которое я нарисовал в своем воображении и страстно желал в своих мечтах, видел, как взамен появлялся человек - из плоти и крови. Вирве все же стала кое-что делать: поливала цветы, приводила в порядок свое платье и белье, ходила к портнихе и сделала некоторые покупки. Я наблюдал за этими действиями с удивлением и про себя шутил. "Милая Вирве собирается замуж, - объяснял я себе, - к чему же иначе эти хлопоты?" Однако милая Вирве вовсе не собиралась выходить замуж, она просто-напросто готовилась к рождественской поездке в Тарту. Разговор об этом у нас уже заходил загодя, но время еще терпело. Тем более врасплох застигла меня новость, когда в один из вечеров жена, вернувшись из кино, села на диван, скрестила руки и сообщила, что завтра уедет. "Уедешь? - Я оторопел. - Куда же это, смею спросить? " "Да, спросить об этом ты вполне смеешь, дорогой Арно, - ответила она тоном издевки, покачивая носками своих лаковых туфель. - Я уеду, уеду, уеду..." Произнеся это, она замолчала, конечно же, чтобы меня позлить. Я долго ждал ее ответа, наконец ушел в свой кабинет, хотя какой из меня был работник после подобного сообщения! Выбить меня из колеи ничего ей не стоило. "Я уеду, уеду, уеду..." - нараспев повторяла она в соседней комнате. Затем уже серьезно, с некоторой долей металла в голосе: "А разве ты сказал мне, куда уедешь, в тот раз, когда исчез из Тарту?" "Тогда мы еще не 6ыли мужем и женой, - ответил я. - Тогда каждый из нас мог делать все, что ему заблагорассудится". "Аг-га-а! Верно, верно! Тогда мы оба могли делать все, что заблагорассудится. Да, да - именно то, что могло когда-либо заблагорассудиться. И никто из нас не мог тогда, да и сейчас не может ни в чем упрекнуть другого, не так ли?" Думаю, она выпила ликера, так как была в тот вечер необычайно разговорчива. К тому же с се приходом в квартире повеяло приторно-сладким запашком. "Подойди поближе! - позвала она. - Зачем нам кричать из комнаты в комнату, когда мы в одной можем в одной поместиться?!" Я вернулся к ней назад. "Какой же ты странный, - сказала она со смехом. - Куда это я по-твоему могу поехать? Я ведь не такая, как ты, чтобы взять да и умчаться куда-нибудь туда... на край света. Что это вообще за вопрос: куда я поеду? Само собой разумеется, в Тарту". Но мы же должны были ехать вместе, как договаривались? "Верно, но разве это так важно? К тому же, в поездах накануне праздников страшная давка, чего я не люблю, кроме того, в Тарту я смогу помочь маме в праздничных приготовлениях". Пусть поступает, как считает нужным. "Но я вижу, это не нравится тебе". Мало ли, что мне не нравится... "Hy не будь таким обидчивым, милый Арно!" - Она сделалась нежной и внимательной, взяла меня за руку и притянула сесть с нею рядом. Успокоился и я и уже поверил было, что она без меня никак не уедет, что ее желание уехать было всего лишь мимолетным капризом... Однако на следующий день, уже трезвая и холодная, она взяла свои чемоданы и отбыла. И отбыла... Друзья поднимаются на горку, к воротам кладбища - Зайдем-ка, право, сюда, в царство мертвых, - Тали останавливается, - и посидим где-нибудь на скамейке, Я устал, не пойму отчего. Они проходят по главной кладбищенской дорожка, словно бы отороченной лишь недавно бледно зазеленевшими деревьями и кустами. В воздухе разлит чуть слышный звон бесконечной жизнерадостности, им переполнено все поднебесье, нет ни границ, ни передышки. Здесь, наверху, вновь роится новая жизнь, тогда как там, внизу, парит тишина. Тали опускается на ближайшую придорожную скамейку возле небольшого захоронения. "Якоб Лейватегия"46 - читает он на прикрепленной к кресту табличке. "Кем был тот Лейватегия? - спрашивает Арно сам себя. - Может, тоже из тех, кто обрел покой, лишь обратившись в прах?" Затем спрашивает уже у Лесты: - Что же ты не присаживаешься, браток? Или желаешь слушать меня стоя? Не многовато ли чести для моего незначительного рассказа! Садись, я поведаю тебе еще кое-что, и сброшу со своей души эту историю, очень возможно, мне тогда полегчает. Вирве уехала в Тарту, и я был уверен, что она там и останется: с чего бы иначе ей брать с собою чуть ли не все ее тряпки и вещи. Мне вспомнились ее ласки накануне вечером, и они показались мне притворными. Кто знает, с какой целью была задумана эта сцена, но не исключено, что жена хотела оставить о себе хотя бы одно приятное воспоминание. Но вот сердце мне кольнули ее вчерашние, странно подчеркнутые слова: "Тогда мы оба могли делать все, что заблагорассудится". И в особенности дополнение к этим словам; "Да, да, - именно то, что могло когда-либо заблагорассудиться". Что хотела она этим сказать? Имела ли в виду какой-нибудь свой поступок, воспоминание о котором, возможно, угнетало ее до этого вечера? Но тут и я тоже захотел показать свою стойкость и на Рождество поехал вовсе не в Тарту, а сюда, на хутор Сааре, хотя решение это и стоило мне нескольких дней мучений и нескольких бессонных ночей. Когда я вернулся в Таллинн, меня ждало дома письмо, в котором спрашивали, куда я подевался. И я вновь немного себя потешил и в ответ прокричал довольно громко, словно они могли меня оттуда, из Тарту, услышать: "Ах, куда и подевался? Исчез по дороге. В поездах накануне праздников страшная давка!" Это и было моим ответом. Я не написал. Нашу прислугу Марту прямо распирало от любопытства, она спросила: "Когда госпожа приедет?" "Не знаю", - ответил я. Но наша Марта была далеко не такого сорта, как твоя тихая монашка Анна, там, в Тарту. Женщина проницательная и бесцеремонная, Марта, вероятно, уже заметила некоторый диссонанс между мною и Вирве. Примерно неделю спустя она снова спросила: "А госпожа не написала, когда приедет?" "Нет". "Но она все же приедет?" "Не имею понятия". "Но как же тогда?.." - Вдруг оказалось, что Марат не знает, куда деть свои руки, и они жестикулируют сами но себе. - "Как это?" Тогда я спросил, что у нее за нужда в госпоже. Ведь она, Марта, вела тут хозяйство и прежде, когда госпожи еще и в помине не было. "Я но ней соскучилась, - соврала она, наклонив свою узкую селедочную голову. - Госпожа всегда была такой милой и доброй". Я бы с удовольствием и вовсе отлучил эту женщину от моего жилья, если бы не видел, что она очень чистоплотна. В феврале из Тарту пришло письмо. "Жив ли ты еще? - спрашивала Вирве. - Если жив и находишься по-прежнему в Таллинне, напиши, могу ли я тебя навестить". Гм... Ну а если бы я ответил, что уже не жив - интересно, как бы она тогда поступила? Но на такой ответ у меня не хватило ни юмора, ни силы духа, и моя молодая жена получила от меня письмо, полностью соответствующее действительности. Спустя несколько дней Вирве была уже в Таллинне вместе со своими чемоданами. "Почему ты не писал? - спросила она с упреком. - Заставляешь меня сидеть там и высиживать всякие мысли". "Какие, к примеру?" "Ну, может, ты болен или стряслось Бог знает что". В таком случае я на ее месте сразу бы поехал в Таллинн... без всякого дальнейшего высиживания. "Я бы тоже так поступила, но мама была больна". Она, разумеется, либо врала, либо преувеличивала - обстоятельства того требовали. Да и много ли ей это стоило, если она врала и без всякой необходимости. На сей раз она была расторопнее, словно бы оставила в Тарту свою флегматичность: быстренько распаковала веши, одежду и белье разместила в шкафу и в комоде. "Знаешь, Арно, что мне мама посоветовала?" - сказала она, когда справилась с этим занятием. Откуда же мне было знать. "Она посоветовала мне готовить обеды дома. Это должно выйти гораздо дешевле, чем ресторанные". "Еще бы! - впал я в радостное состояние, - Будем хотя бы знать, что мы едим: домашний обед гораздо сытнее. Но у тебя нет кухонной посуды". "Ее можно купить. А мама дала мне поваренную книгу". "О-о, в таком случае начало уже положено!" - воскликнул я, стремясь доставить Вирве удовольствие. А про себя подумал: "Дала бы в таком случае в придачу к поваренной книге две-три кастрюльки, хотя бы в качестве приданого". Но у охваченной жаждой деятельности молодой жены не было времени разводить со мной долгие разговоры. "Дай мне денег, - торопила она, - я прихвачу с собой Марту и куплю все необходимое". Зачем же такая спешка? Пусть сначала отдохнет с дороги. "Нет, я хочу уже сегодня скомбинировать что-нибудь вкусненькое. Это так интересно". Мог ли я иметь что-нибудь против этого. Пусть действует, пусть действует! Удачи! И этот обед, хотя и припозднившийся, был действительно великолепен. Я не успел толком и рот обтереть, как уже полез в знак благодарности целовать свою жену, эту повариху-искусницу. Я не мог нахвалиться ее умением. Так и пошло. Мы с Вирве словно бы начали новую жизнь, и я, как шпротина, купался в масле, потолстел, даже стыдно было в зеркало взглянуть. "Кто тебя научил гак вкусно готовить?" - спросил я. "Работа научила. - Польщенная, она улыбалась. - Не боги горшки обжигают, как ты сам иной раз говоришь. И не забывай, у меня есть поваренная книга, мамин подарок". Но затем случилось так, что наша прислуга Марта упала, вывихнула себе ногу и должна была лежать в постели. Она не могла больше помогать нам, более того, сама нуждалась в помощи; и Вирве приняла в ее судьбе участие с таким воодушевлением и усердием, что не имела больше времени даже и обеды готовить. Опять мы обедали в кабаке... то бишь в ресторане. Мне это не понравилось, и я завел об этом разговор. "Почему ты должна, - сказал я Вирве, - просиживать всю утреннюю половину дня у Марты? Она ведь не при смерти. К тому же, за ней есть кому поухаживать и кроме тебя. Не пора ли тебе снова начать готовить для нас домашние обеды? Теперь, когда я к ним привык, ресторанная еда мне поперек горла встает". "Но, Арно, - Вирве серьезно взглянула мне в лицо, - как ты можешь быть таким эгоистичным?!" "Речь идет вовсе не об эгоизме, - объяснял я. - Я разговаривал с врачом, и он сказал мне, что здоровью Марты не угрожает никакая опасность, она уже вполне свободно может передвигаться по комнате без посторонней помощи". "Ах так? Это меняет дело. Завтра же станем обедать дома". Так мы и поступили, и я опять был счастлив, пока не подхватил легкий грипп - я слег в постель - наполовину лишь потому, что так принято - и сказал своей молодой жене, что теперь у нее есть больной и дома, незачем ей искать их по всему городу. Уже не помню, что она на это ответила, да и так ли важно каждое слово, каким мы в том или ином случае обменивались, тем паче, что мое повествование все равно с пробелами; остаются незатронутыми даже и немалые промежутки времени, которые либо позабылись, либо не имеют особого значений. Но только я заметил уже во время первого дня своей болезни, что моя Вирве забеспокоилась. "Ну а все же, - она остановилась возле моей кровати, может быть, ты соберешься с силами и мы пойдем пообедаем?" "Куда?" "Все туда же, куда всегда ходим. У меня сегодня нет ни малейшего желания торчать на кухне". Тогда пусть она приготовит просто так... что-нибудь полегче, без особой возни. На улицу выходить, пожалуй, все же немного опасно: болезнь может принять более серьезный оборот. К тому же, как бы меня не увидел там кто-нибудь из коллег... Что это за больной, если он сидит в кабаке? "Хорошо", - согласилась с этим доводом моя молодая хозяйка и направилась на кухню. Довольно долго она воевала с плитой, а вернувшись в комнату, сообщила, что сегодняшние дрова не загораются, она сготовит что-нибудь на примусе. Будто не все равно, на чем и как. В конце концов Вирве появилась с чайником, от которого шел пар, и мы поели сухую и холодную пищу, запивая ее горячей водой. На следующий день у Вирве получилась осечка: жаркое не удалось до такой степени, что она не рискнула подать его на стол. Пусть по меньшей мере покажет, попросил я. Нет, и показать не захотела. На третий день, когда я случайно оказался на кухне, я увидел, как Вирве со слезами на глазах вырывала страницы из до небес расхваленной маминой поваренной книги и швыряла их под плиту, в огонь. Теперь мне стало ясно, каково поварское искусство моей жены. Как только на горизонте появилась Марта, мы снова стали вкусно обедать. Так мы и жили - в атмосфере большого и маленького вранья и всяческих странностей. Ты, мой дружочек, конечно, удивляешься, что несмотря на все это я все-таки был к ней привязан и даже не собирался делать какой-нибудь более или менее серьезный шаг. Да, я любил ее со всеми ее недостатками, и если время от времени противился, то есть играл в молчанку, за этим следовали мольбы и просьбы о прощении. Что я мог поделать, если каждые пять минут у меня шесть раз менялось настроение. Конечно же, и у Вирве тоже случались перепады настроения и "душевные порывы" - она была неизменно холодной и сдержанной лишь по отношению ко мне. Незначительные же и редкие исключения обусловливались скорее всего ничем иным, как чувством долга, и не могли изменить наших взаимоотношений. Вновь и вновь передо мной вставал все тот же вопрос: почему она вышла за меня замуж, если терпела меня рядом с собой лишь как неизбежное зло? С точки зрения Вирве, - рассуждал я иной раз, - я оказался для нее все же приемлемой партией; известные материальные блага были теперь за нею закреплены... так же, как сама она, по моему мнению, была закреплена за мною таинством перед святым алтарем. На Пасху Вирве снова поехала в Тарту, однако надолго там не задержалась: город, по ее словам, был пустой и жуткий, и еще скучнее, чем Таллинн. Вскоре разговор у нас зашел о моем летнем отпуске, о том, куда на это время отправиться. Большого значения это для меня не имело, но все же я предпочитал побывать тут, в Паунвере и, главное, на хуторе Сааре. Однако уже в первый же день нашего приезда сюда мне стало ясно, что жизнь в деревне Вирве не по нутру. Да и могло ли быть иначе! Что говорить о здешнем захолустье, если и город Тарту казался ей пустым и жутким. Даже мои старые тропинки и тихие уголки, с которыми были связаны дорогие мне воспоминания, оставили ее совершенно равнодушной. Примерно неделю она все же выдержала, затем ее терпению пришел конец. Между прочим, не понравились Вирве и мои старики, равно как и она сама не понравилась им. А ведь было лишь начало моего отпуска - основная е