ы красными. Теперь мой шеф уже не заговаривал ни о любви, ни  о  повышении
оклада, ни о заграничной  поездке.  Зато  он  не  скупился  на  восклицания,
которые невозможно было бы опубликовать ни в  одном  печатном  произведении.
Какой-нибудь порочный филолог мог бы почерпнуть из этого словесного  фонтана
всю терминологию разврата и  сквернословия.  Но,  как  сказал  один  мудрец:
"Бойся мужчину, который говорит, что ненавидит тебя, ибо  ярость  его  любви
может вспыхнуть в любой момент!"
     Так вышло и на этот раз. Он стер кровь с усов и губ, с трудом  поднялся
на ноги и снова начал доказывать подлинность своей любви.
     - Минна, милая, дорогая Минна... Будь моей!.. Заплачу  сколько  угодно.
Не смей сопротивляться, ведь ты женщина, обыкновенная женщина...
     Он приблизился ко  мне,  угрожающе  опустив  голову,  словно  собирался
боднуть меня в живот,  и  вдруг,  неожиданно  подпрыгнув,  ухватил  меня  за
волосы. Я взвизгнула от боли. Казалось, будто с меня сдирают скальп. Пригнув
мою голову к коленям, он  тащил  меня  куда-то  за  волосы,  как  собаку  на
поводке, и говорил о  любви.  Притащив  меня  к  широкому  кожаному  дивану,
который,  как  можно  догадываться,   использовался   для   подобного   рода
"представительства" довольно часто, он отпустил мои волосы и начал привычные
поиски дикой розы, к которой, обычно столь односторонне,  бывает  направлена
мужская любовь. Они восхищаются поверхностными женщинами, но всегда  ищут  в
них некоторой глубины. Однако на сей раз все попытки Сеппо  Свина  были  уже
заранее обречены на провал. Оттолкнув его в угол дивана,  я  двумя  кулаками
нанесла резкий удар прямо в помутневшее зеркало его души. Не зря я прошла  в
американской школе курс бокса. Я нокаутировала моего противника и тем  самым
решила деликатный вопрос авторитета  без  рысистых  состязаний  красноречия.
Наскоро поправив прическу, которая была приведена в некоторый беспорядок,  я
поспешила к выходу, но тут у меня мелькнула злая мысль. Я схватила  висевшие
на спинке стула брюки моего высокоуважаемого шефа  и  удалилась  из  комнаты
быстрыми, неслышными шагами, как ночной вор.
     Потом я много размышляла над этим поступком, означавшим для меня потерю
службы. Если бы я согласилась на требования шефа,  которые  кому-либо  могут
показаться незначительными, я бы наверняка добилась денег, власти и  успеха.
Возможно, я даже стала бы акционером  компании,  ибо  известно,  что  многие
важные торговые сделки и переход из рук в руки целых состояний  решаются  не
за столом совещаний, а в постели. Среди моих знакомых есть  десятки  богатых
деловых женщин, которые приобрели первичный капитал исключительно  благодаря
своей женской привлекательности. Но ни один политэконом не обращает внимания
на это важное обстоятельство, существенным образом влияющее  на  образование
капиталов  и  на  распределение  доходов.  Каждая  красивая  женщина   может
обеспечить себе состояние исключительно благодаря своей красоте,  ибо  очень
многие мужчины всегда вкладывали и будут  по-прежнему  вкладывать  деньги  в
предприятия,  не  приносящие  никаких  процентов.  Мужчина  -   это   вечный
многоженец, который старается получить от жизни больше, чем она может  дать.
И мы, женщины, знаем это обстоятельство слишком хорошо!
     Хотя Сеппо Свину пришлось после этого несколько  недель  носить  темные
очки, он не подал на меня в суд за "избиение".  Он  также  не  делал  больше
попыток хоть сколько-нибудь приподнять мой подол и мой оклад.  "Избиение"  -
он употребил именно это слово - все же не явилось  решающей  причиной  моего
увольнения. Причина заключалась в обыкновенной угрозе развода,  поводом  для
которой послужила моя невинная проделка: я послала наложенным платежом брюки
моего  шефа  его  жене.  В  посылку   я   вложила   маленькое   письмецо   с
соответствующей благодарностью директору за  его  чрезвычайно  увлекательную
попытку, которая, к сожалению, осталась слишком односторонней.  Похоже,  что
мое послание вызвало в прекрасной семье Свинов совещание, на котором символы
и приметы социального положения толковались по-разному. Я догадалась об этом
прежде всего по пластырю, который украсил лоб Сеппо Свина. Именно  эта  рана
была нанесена не моей рукой.
     Я охотно признаюсь, что  с  моей  стороны  было  до  некоторой  степени
низостью подбросить горошину в ботинок ближнего своего и не  без  злорадства
смотреть  на  его  страдания.  Все-таки  в  Сеппо  Свине  было   что-то   от
джентльмена: он никогда не забывал дня рождения своей жены, хотя  не  помнил
ее возраста. В глубине его души жила жгучая тоска: он тосковал  в  ресторане
по домашней обстановке, а дома - по ресторанному обслуживанию. Он верил, что
установил хорошие отношения с богом, так как ежегодно  жертвовал  поношенное
платье для рождественской распродажи в приходе и являлся  членом-учредителем
целого ряда благотворительных обществ.  Вполне  естественно,  что  президент
республики  через  несколько  лет  присвоил  ему  почетное  звание  и  титул
общественного советника.
     Сеппо Свин был Рак. Он не ходил носками внутрь. И хотя  я  покидаю  его
теперь почти окончательно, я скажу еще несколько слов о наиболее характерных
представителях этого типа. Обычно они  участвуют  в  общественной  жизни  на
важнейших ролях. Они  избрали  своей  специальностью  руководство.  Наиболее
способные действительно выбираются на руководящие  посты  и  тогда  получают
удобную возможность участвовать во всем. Если они нормального роста, от  них
обществу нет особой  опасности,  но  если  они  коротышки,  словно  нечаянно
обрубленные, тогда они  очень  опасны  и  обременительны  для  нас,  женщин.
Поэтому  я  предупреждаю:  берегитесь,  женщины,  низкорослых  мужчин!   Они
страдают неизлечимым комплексом  низости,  вызывающим  осложнения.  Симптомы
болезни: неудержимое властолюбие и честолюбие, не  говоря  уж  о  страсти  к
деньгам и плотском сладострастии. С тайным коварством эти  мужчины-недомерки
охотятся за рослыми, высокими женщинами, как бы желая взять у жизни  реванш.
Они носят ботинки на высоких каблуках и шляпы с  пером,  чтобы  прибавить  к
своему росту хоть два-три сантиметра.  Боязнь  казаться  маленькими  толкает
этих мужчин на безумные поступки. Недостаточный рост развивает у них  важную
осанку и способность пробираться повыше с помощью интриг и локтей.  Если  бы
Наполеон был на десять сантиметров выше ростом, он ни за что  не  отправился
бы на поиски приключений в бескрайние просторы России. А если бы Сеппо  Свин
был ростом хотя бы с Наполеона, он не стал бы преследовать женщину,  которая
выше, сильней и умней его!
     Дальнейшие сведения о Сеппо Свине и обо всех его делах  читатель  может
найти в следующих главах моих воспоминаний, а также в протоколах  городского
суда за 1944 и 1946 годы.


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

        ПЕРВОЕ ЗАМУЖЕСТВО И ПЕРВЫЙ МИЛЛИОН

     Армас Карлссон был Дева и  ходил  носками  внутрь.  Высокий  блондин  с
голубыми глазами, он был на шестнадцать лет старше меня, вдовец; волосы  его
уже начинали становиться тускло-серыми от незаметно пробивающей  их  седины,
но его надежды  все  еще  не  увенчивались  успехом.  У  него  в  Эйра  была
собственная  прекрасная  квартира,  а  в  Оулункюля   -   маленький   завод,
выпускавший типографскую краску и клейстер. Последний  продукт  не  был  тем
знаменитым и усиленно  рекламируемым  "Карлссоновым  клеем",  которым  можно
приклеить все, что хотите, к чему угодно, даже подметки к облакам, и который
к  тому  же  является  импортным  товаром,  а  был  просто  честным  финским
клейстером для обоев, только  на  то  и  пригодным,  чтобы  держать  бумагу,
налепленную на стену. Типографская краска и клейстер характерны тем, что они
всегда в моде, как и бюстгальтеры, благодаря чему  их  производство  и  сбыт
относят к статичным явлениям экономической  жизни.  Однако  великий  мировой
кризис все же показал, что  экономическая  жизнь  динамична  и  представляет
собой волнообразное движение.  Мир  стал  обходиться  гораздо  меньшим,  чем
раньше, количеством типографской краски и клейстера. Это можно было заметить
по газетным полосам, которые стали бледнее, потеряли блеск и яркость  и  обо
всем сообщали в приглушенных тонах. То,  что  страницы  больших  скандальных
газет были  уже  не  так  черны,  как  в  добрые,  сытые  годы  преуспеяния,
происходило вовсе  не  оттого,  что  скандалы  стали  бледнее,  а  просто  в
результате стремления издателей экономить  черную  краску.  Закон  спроса  и
предложения влиял также  на  расход  клейстера:  когда  никто  не  уверен  в
завтрашнем дне и никому не расчет оклеивать обоями стены своих жилищ,  то  и
клейстер не находит сбыта.
     Учтя все выше сказанное, можно понять экономические затруднения  Армаса
Карлссона. Кризис сбыта. Каждый не без удовольствия посматривал на трудности
соседа, но никто не пытался их облегчить.
     Армас Карлссон был  в  течение  многих  лет  одним  из  лучших  деловых
партнеров "ПОТС и К<sup>o</sup>". Я знала, что его долг Свину растет из месяца в  месяц
и что он усердно занимается писанием векселей. Я испытывала по  отношению  к
нему честное сочувствие и, возможно, даже некоторую жалость. Он был чуть  ли
не ежедневным гостем нашей конторы. Он  не  страдал  манией  руководства  и,
несмотря на то, что стоимость  жизни  все  возрастала,  решил  прежде  всего
пользоваться жизнью. Всегда подчеркнуто вежливый  (и  притом,  как-никак,  -
вдовец!), он, сам того не желая и  не  сознавая,  стал  объектом  неусыпного
внимания всех женщин нашей конторы.
     Одна машинистка, которая  после  развода  чувствовала  себя  прямо-таки
новым человеком, без конца говорила об огромных богатствах Армаса Карлссона:
"Фабрикант Карлссон просто купается в золоте!" А молоденькая  кассирша  была
того мнения, что фабрикант Карлссон - скрытен и  скуп,  трясется  над  своим
богатством и потому не женится вторично.  Счетовод,  рыжеволосая  вдова,  со
своей стороны считала, что скупость мужчины не имеет  никакого  отношения  к
женитьбе. Все дело, по ее мнению, в  необычайной  застенчивости  фабриканта.
Говорят, он настолько стеснителен, что, думая о  женщинах,  гасит  лампу,  и
вообще  вносит  в  свою  жизнь  как  можно  больше  неудобств,  считая   это
высоконравственным. Но бухгалтер компании - женщина, настолько привыкшая  во
всем сомневаться, что пересчитывала даже пальцы у  себя  на  руке,  когда  с
кем-нибудь  здоровалась,  -  прекращала  все   эти   споры   обычно   весьма
реалистично.
     - Фабрикант Карлссон не  застенчив  и  не  богат,  он  просто  здоровый
мужчина, но бедный, ибо у него почти полностью отсутствует деловая сметка  и
коммерческая смелость. Если "ПОТС и К<sup>o</sup>" в  один  прекрасный  день  потребует
уплаты по всем счетам, у него ничего не останется, кроме грустной  улыбки  и
титула экономического советника.
     Действительно, улыбка его всегда чуть-чуть отдавала грустью.
     А  когда  две  грустные  улыбки  встречаются,  очень  легко   возникает
интимность.
     Через неделю после событий, описанных выше, мне объявили, что больше  я
не гожусь для ведения иностранной переписки "ПОТС и К<sup>o</sup>". В  вестибюле  нашей
конторы я встретила Армаса Карлссона. Он  уже  два  часа  ждал  аудиенции  у
генерального директора Сеппо Свина и, сидя в приемной, читал Шекспира. Да не
что-нибудь, а "Венецианского купца"! Кто знает,  может  быть,  он  готовился
отдать кредиторам фунт мяса из собственного тела? А может, искал  подходящей
реплики, чтобы вымолить отсрочку платежа? Во всяком случае, вид у  него  был
исключительно грустный и как бы отсутствующий.  На  приветствие  он  ответил
рассеянно и спросил, как водится, о здоровье. Я сказала, что мне сообщили об
увольнении. Он стал еще печальнее,  задумался  на  минуту  и  тихим  голосом
спросил:
     - За что?
     - Говорят, я вела себя неподобающим образом.
     - Неподобающим? Вы, нейти Баранаускас?
     - Я.
     Он покачал головой так, что его  бесцветная  шевелюра  заколыхалась,  и
ответил философически:
     - История человеческой  мысли  знает  лишь  одно  убедительное  правило
хорошего поведения: "Поступайте с людьми  так,  как  вы  хотите,  чтобы  они
поступали с вами".
     - Хорошо сказано, - ответила я со смехом.  -  Но  мой  случай  как  раз
обратный: я не желала, чтобы  со  мною  поступали  определенным  образом,  а
потому не хотела так поступать с ним...
     - С ним? С кем же это?
     Я запнулась и не могла ответить. По счастью, спас положение швейцар. Он
пришел объявить фабриканту Карлссону, что генеральный директор  Свин  только
что погрузился в предписанный врачом оздоровительный сон у себя  в  кабинете
на диване. Фабрикант посмотрел на часы и спокойно спросил:
     - Как долго он будет спать?
     - Трудно сказать, - ответил кроткий придверный советник нашей компании,
наделенный правами спальника. - Может, час, а может, два.
     - Я уже прождал два часа. Пожалуй, могу подождать и еще.
     - Не стоит. На прием записаны трое до вас. Они ждут со вчерашнего дня.
     - Весьма странно, - вздохнул фабрикант. - А я договаривался  о  встрече
еще на прошлой неделе.
     - Ничего странного в этом нет. Те трое договаривались гораздо раньше.
     Армас Карлссон подбросил на ладони "Венецианского купца" и вдруг сделал
дерзкое предложение:
     - Не можете ли вы пойти разбудить генерального директора? У меня важное
дело.
     - Господин экономический  советник,  -  ответил  старший  привратник  с
поклоном, ибо он отлично исполнял свою трудную роль, - мне дано право будить
генерального директора в служебное  время  лишь  в  исключительных  случаях,
которые суть следующие:  пожар  в  конторе,  прибытие  супруги  генерального
директора, посещение нашей компании делегацией, которая  собирается  вручить
генеральному директору орден,  приезд  иностранных  гостей,  ходатайствующих
перед генеральным директором об учреждении  новых  торговых  или  культурных
обществ (так, например, в последние дни возникли общества "Финляндия-Кувейт"
и туристическое общество путешествий вокруг Огненной Земли), а также  приезд
личных посланцев президента, епископа и Алкогольного треста. Вот  и  все.  А
сделать исключение, как я уже вам говорил, никак невозможно.
     Армас Карлссон заметил, что он как раз является исключением,  поскольку
никогда не завидовал  ни  спокойствию  бедных,  ни  имуществу  богатых.  Как
мучительно и больно ему видеть людей, которые поклоняются всемогущим Деньгам
и клянутся именем Мамоны, для которых  правда  всего  лишь  диковинный  плод
воображения, а христианство все равно, что страхование жизни.  Они,  подобно
театральному суфлеру, всегда стремятся играть главные роли и  в  напряженном
уличном движении жизни уступают дорогу бедному пешеходу лишь в  том  случае,
когда его везет карета скорой помощи.
     Старший привратник решил, что исполнил свой  долг,  и  удалился.  Мы  с
фабрикантом клейстера опять остались вдвоем. Высокий светловолосый  Дева,  у
которого были ботинки минимум сорок  шестого  размера,  взгляд,  исполненный
грусти, и детский ум, верящий в доброту человеческую, пробудил в моем сердце
самые нежные чувства.
     - Ну что же, ничего не поделаешь, - проговорил он, обращаясь  больше  к
себе самому, - придется подождать.
     - Мне жаль, что я ничем не могу вам помочь, - сказала я.
     Он посмотрел на меня и попытался  беспечно  улыбнуться.  В  глазах  его
мелькнула мысль, которая через мгновение облеклась в слова.
     - Нейти Баранаускас, я хотел бы встретиться с вами. Мне  нужно  с  вами
поговорить.
     Я согласилась на его предложение, мы условились о встрече, и  он  вышел
из  конторы  бодрыми  (не  скажу,  что  легкими)  шагами,  как   будто   ему
предоставили дополнительный кредит или разрешили отсрочку платежей.
     Меня раздражала его походка. Он двигался, как античная  боевая  галера:
слегка покачиваясь и поклевывая носом.  Помнится,  носки  его  были  слишком
обращены внутрь. То же,  пожалуй,  можно  было  сказать  и  о  его  взгляде.
Совесть - или что-то в этом роде - осыпала меня упреками: разве можно судить
о человеке только по его внешности? Как  утверждал  один  гениальный  знаток
гештальт-психологии, которому я  давала  уроки  английского  языка,  негодяи
часто имеют хорошую осанку, а послушные  рабы  жениного  каблука  -  волевой
подбородок.


        x x x

     Так  это  началось.  Ни  лунного  света  романтиков,   ни   сковывающей
набожности. Немножко алхимии улыбок, некоторое сходство  занятий  и  мыслей,
безотчетное чувство общности судьбы и боязнь одиночества. Мы не походили  на
литературных критиков,  которые  постоянно  ищут  чудес  и  героев,  а  были
простыми рядовыми душами, ищущими права  убежища  в  сердце  друг  у  друга.
Весьма просто и прямолинейно,  не  правда  ли?  Совсем  как  кроссворд,  для
решения которого надо иметь лишь карандаш.
     Нас обвенчали в начале августа. До этого мы оформили брачный договор, в
котором были точно определены имущественные права жены  и  мужа.  Каждый  из
супругов сам отвечал за всякий долг, сделанный им до брака или уже в браке.
     Договор был зарегистрирован в городском  суде  Хельсинки  второго  июля
1934 года, внесен в протокол, о  чем  была  дана  публикация  в  официальных
органах печати.
     По-моему, вовсе не нужно и,  я  бы  сказала,  даже  бестактно  было  бы
излагать во всех подробностях события и переживания,  связанные  с  периодом
обручения, первой брачной ночью и первыми буднями после свадьбы. Я не из тех
женщин, что с плачем жалуются на разочарования брачной ночи. У меня не  было
никаких напрасных иллюзий, а у моего  мужа  -  так  называемого  jus  primae
noctis. Мне ведь как раз исполнилось тридцать лет и я по опыту  уже  слишком
хорошо знала, что на свете ни одна вещь не рождается сразу готовой, а  менее
всего - муж, которого надо постоянно воспитывать  и  воспитывать.  Во  время
ухаживания мужчины имеют обыкновение рассказывать своим возлюбленным  старые
бредни о вечной любви, точно о пенсии,  которая  дается  либо  за  долгую  и
безупречную службу, либо просто из чувства сострадания.  Подобным  угощением
Армас Карлссон никогда меня не соблазнял. Он умел всегда вовремя призвать на
помощь разум, ибо он знал или по крайней мере догадывался, что любовь, как и
грех, требует согласованных действий единомышленников.
     Когда Свины узнали, что я занялась наведением экономии у экономического
советника Карлссона, они стали преследовать  нас  обоих.  Мой  муж  оказался
чем-то вроде козла отпущения. Я унизила генерального директора Свина,  и  он
ни за что не мог мне этого простить. Теперь ему представился удобный  случай
для мести, и он злорадно мстил нам. В один прекрасный  день  мой  муж  вдруг
приобрел известность. Его имя было опубликовано, правда, пока еще  только  в
бюллетене опротестованных векселей, но это все  же  был  авторитетный  орган
экономической жизни, который вполне удовлетворяет  читательскую  потребность
деловых  людей  и  любопытство  их  жен.  Если  человек  желает   когда-либо
проснуться  знаменитым,  он  должен  поменьше  спать  по  ночам  -   говорят
американские кинозвезды и гангстеры. Бедный Армас не спал все ночи  напролет
и приобретал все большую известность  как  человек,  который  не  платит  по
счетам. Векселя сыпались  на  него  со  всех  сторон,  как  ночью  на  улице
легкомысленные женщины.  Я  продала  полученную  в  наследство  квартиру  на
Хаканиеми и одолжила деньги мужу. Разумеется, под расписку, ибо у нас имелся
брачный договор, который необходимо было уважать.
     Я стала помогать мужу в управлении заводом и сразу заметила, что  среди
служебного персонала надо провести реорганизацию. Самое главное  было  найти
способного  заведующего  рекламой,  человека,  который  сумел  бы  продавать
холодильники  эскимосам  и  валенки   неграм   Центральной   Африки.   После
тщательного отбора нам удалось найти такую человеко-единицу, молодого поэта,
с малых лет страдавшего неизлечимым писательским зудом. Дело  рекламирования
печатных красок и клейстеров оказалось настолько  близким  его  литературным
идеалам, что он отдал все свои  силы  тому,  чтобы  ежемесячно  зарабатывать
приличное вознаграждение.  Его  поэмы  были  ниже  всякой  критики,  но  его
рекламные тексты были оригинальны и достигали  цели.  Лучшим  подтверждением
этому явился возрастающий сбыт клейстера. В течение первого же  месяца  этот
прирожденный  мастер  слова  доставил  нашему  заводу  увеличение  сбыта  на
тридцать  процентов  и  два  вызова  в  суд  за  лживую  рекламу,   вводящую
покупателей  в  заблуждение.  Я  была  очень  довольна  деятельностью  поэта
Хеймонена и с радостью признала, что вовсе  не  обязательно  поэту  страдать
безумием,  хотя  последнее  часто  помогает  ему.  Во  всяком  случае,   его
плодотворный труд, который,  как  говорят,  питался  каким-то  вдохновением,
заслужил признание, точно так же как в театре красивый поклон артиста всегда
заслуживает аплодисменты.
     Для  повышения  производительности  и  сокращения  издержек  на  заводе
необходимо  было  провести  ряд  значительных  нововведений.  Было   приятно
чувствовать себя сподвижником мужа и его товарищем по работе, оказывать  ему
поддержку и помощь и в то же время получать каждый  месяц  немалые  прибыли,
которые я тут же вносила в банк,  естественно,  на  свой  собственный  счет.
Однако, несмотря на ослабление всемирного кризиса и возрастающий сбыт  нашей
продукции, мы все еще находились в очень напряженном  положении.  Деньги  не
прибавляли счастья, но  они  обеспечивали  удобства,  а  именно  это  нам  и
требовалось. Армас был идеалистом, у него всегда имелись в  изобилии  свежие
слова, но зато - ни одной свежей идеи, которую можно было  бы  претворить  в
жизнь. А в наше время требовались действия, конкретные меры, ибо  только  на
телеграфе платят за слова, а  не  за  дела.  Я  взяла  на  себя  обязанности
заведующего сбытом готовой продукции нашего завода и пригласила  на  деловой
завтрак издателей газет и художников. На неразвращенных  художников  завтрак
подействовал, и они, все без  исключения,  стали  сотрудничать  с  нами,  но
издатели газет и полиграфисты уже  успели,  видно,  не  раз  позавтракать  и
пообедать в обществе генерального директора Сеппо Свина. И тут я узнала, что
"Свин и  компания"  ввозят  из-за  границы  дешевые  типографские  краски  и
поставляют их бывшим клиентам нашей фирмы. Мы теряли рынки. Не  в  состоянии
более конкурировать со Свинами, мы вынуждены  были  покорнейше  признать  их
власть и силу. О,  я  была  уверена,  что  когда-нибудь  они  станут  самыми
внушительными покойниками на кладбище Хиетаниеми...
     Мой обожаемый Ги де Мопассан когда-то сказал, между прочим (с  присущей
ему легкостью мысли), что наша жизнь - это  постель:  в  ней  мы  рождаемся,
любим и в ней же умираем. Мне очень хотелось бы к этому добавить, что многие
важнейшие совещания между супругами проводятся тоже в постели.  Здесь  легче
открыть спутнику жизни свою душу или же показать ему спину.  Армас  открывал
мне свою душу. Он поверял мне свои заботы и печали, прося у  меня  совета  и
деликатно разведывая мое настроение. Однажды поздним вечером он  с  глубокой
грустью сказал:
     - Минна, ты была для меня доброй и все  понимающей...  гораздо  больше,
чем просто женой. Но все имеет свои границы, так и твое терпение, конечно.
     Он ласково погладил мои волосы, помолчал минутку и тихо продолжал:
     - Я должен тебе сто восемьдесят тысяч, но не знаю, когда смогу  вернуть
их. Моя фирма на грани банкротства. Если я не получу в течение  двух  недель
шестисот тысяч взаймы, я погиб... И  тогда  все  мое  имущество  перейдет  к
Свинам.
     - Постарайся уговорить их, предложи сделку.
     - Я предлагал, но они неумолимы. Минна...
     - Ну?
     - Можешь ли ты помочь мне?
     - У меня на счету всего двести тысяч.
     - А не можешь ли ты написать своей матери в Америку и попросить  взаймы
у нее?
     - Нет.
     - В таком случае моя песенка спета.
     Голос моего мужа задрожал. Это было самое мрачное постельное  совещание
в нашей жизни. Я попыталась бросить  хоть  пятнышко  света  на  уныло  серый
ландшафт его души и сказала:
     - Сегодня я смотрела гороскоп, и он обещает одно  только  хорошее.  Но,
правда, с будущей недели.
     Армас заставил себя улыбнуться.
     - Ты оптимистка...
     - Временами.
     - Я тоже верил в лучшее в те времена, когда я сватался к тебе...
     - Конечно, ты думал, что я богата.
     - Нет, я рассчитывал на собственные силы. Но я не учел того, что  Сеппо
Свин будет моим соперником.
     - Взаймы брать лучше всего у пессимистов, так как они  уже  заранее  не
надеются что-либо получить обратно.
     Возникла долгая, томительная пауза, нагоняющая зевоту. Холодный осенний
ветер забился в вентиляционный канал и там играл на своей жалобной флейте. С
улицы донесся резкий вой пожарной сирены. Армас погасил  свет,  пожелал  мне
прекрасных  сновидений,  но  спины  не  повернул.  Мы   старались   как   бы
подслушивать мысли друг друга, сохраняя молчание и сдерживая вздохи. Наконец
муж заснул, и через минуту раздался  его  громкий  храп  -  этот  неприятный
сигнал спокойствия, после чего я уже заснуть не могла. Я разбудила мужа.  Он
встрепенулся, включил свет и стал испуганно озираться.
     - Кошмар... Я заснул в неудобном положении...
     - И храпел.
     - Неужели? Да, кстати, что же там говорится, в твоем гороскопе?
     - Только  хорошее.   Денежные   дела   устраиваются   блестяще,   новые
знакомства, какое-то торжество и уже не помню, что еще.
     - Значит, торжество? Неужто действительно торжество?
     - Да, а что?
     Армас потер глаза и, зевая, сказал:
     - Я забыл передать тебе, что нас на той неделе приглашают  на  семейное
торжество. Я не люблю семейные торжества.
     - Я тоже, но ведь у нас есть обязанности. Горный советник Карьюла - мой
троюродный брат. Мы не можем отказаться.
     Согласно  неофициальной  статистике,  в  Финляндии  тогда  было   сорок
богачей, которые получали больше,  чем  успевали  тратить.  Горный  советник
Карьюла относился к их числу. Я с ним никогда не встречалась, но  одна  наша
знакомая,  госпожа  С.,  которую  называли  "маленьким  великаном"   сплетен
хельсинкского высшего света, так описывала его:
     - Это седеющий пожилой мужчина, с  холеной  козлиной  бородкой,  юркими
глазами  и  хитрым  сердцем.  Он  способен  по  волшебству  превращать  леса
Финляндии в бумагу, а бумагу - в ассигнации. Перед едой  он  пьет  коктейль,
ибо не может есть на пустой  желудок;  ездит  специальным  поездом,  ибо  не
любит, чтобы ему мешали; гоняется за женами ближних своих,  ибо  собственная
жена его уже до того загнана, что вынуждена скрывать свой возраст, свой  вес
и свое горе.
     Вооруженная такими сведениями, я в сопровождении супруга  появилась  на
вечере у горного советника Карьюла, в его роскошном доме, где уже  собралось
много народу, но мало людей  -  говоря  словами  одного  известного  циника.
Вечерние туалеты и высшие  ордена  составляли  внушительный  реквизит  этого
торжества, где принятие пищи превратили в ритуал, а поглощение напитков -  в
тошнотворное зрелище. Поскольку этот вечер произвел крутой  поворот  в  моей
жизни и решительно повлиял на мою дальнейшую деловую деятельность, я  считаю
необходимым рассказать о нем несколько подробнее и тем самым пресечь  всякие
толки и анонимные слухи, которым никогда нельзя вполне доверять.
     Я была одета  в  темно-красное  бархатное  платье  очень  красивого  и,
пожалуй, даже несколько смелого покроя.  Платье  было  мое  собственное,  но
украшение мне пришлось взять напрокат в ювелирном магазине  Виландера.  Люди
вообще, как правило, о себе хорошего мнения, а я  была  прямо-таки  довольна
собой. Но Армас, бедняга, в своем тесном фраке, приобретенном еще  в  добрые
докризисные времена, имел довольно жалкий вид.
     Мне впервые довелось присутствовать  на  семейном  званом  вечере,  где
большие деньги и высокие  титулы  обменивались  комплиментами.  Взглянув  на
список приглашенных, я заметила, что у моего мужа был  среди  прочих  гостей
самый дешевый титул: экономический советник. Кстати, он оплатил  этот  титул
своими кровными деньгами в то время, когда типографская  краска  и  клейстер
имели хороший сбыт.
     Зубную боль и зависть очень трудно скрывать. Зубной боли я не заметила,
зато зависть явственно отразилась на лицах гостей,  когда  меня  усадили  за
пиршественный стол рядом с  хозяином.  Насколько  верно  сказано  в  библии:
"Много званых, но мало избранных"!
     Весьма избранными были также и слова, с  которыми  хозяин,  приветствуя
собравшихся гостей, обращался преимущественно  ко  мне.  Я  была  не  просто
госпожой Карлссон, муж которой варил  клейстер  и  читал  вместо  поваренной
книги драмы  Шекспира,  а  светской  женщиной,  американкой  и  божественной
красавицей, которую надо бы держать под стеклом.
     Горные, коммерческие и индустриальные советники дарили  мне  милостивые
взгляды, но взоры их жен становились  все  мрачнее  и  мрачнее.  Я  невольно
попала под истребительный перекрестный  огонь  мужской  глупости  и  женской
зависти. Армас сидел по другую сторону  стола,  напротив  меня,  и  сиял  от
счастья. Я положительно влияла на его троюродного брата,  влиятельного,  как
Цезарь, и богатого, как Крез, но не устойчивого в отношении вина и  женского
пола. Он привык покупать за деньги все: друзей, выборные  должности,  власть
и,  конечно,  женщин,  единственная  привлекательность  которых  состояла  в
постельной готовности, а единственный признак ума - в быстроте реакции.
     Начало вечера прошло под знаком некоторой скованности, торжественности,
привычных фраз и констатаций, вроде: "Исключительно приятно познакомиться  с
вами" - и тому подобное. Было интересно узнать, что жена  горного  советника
Т. каждую неделю ездила в Стокгольм причесываться, а каждый месяц - в Париж,
где косметичка ухаживала за ее лицом. Она  принимала  деятельное  участие  в
девяти благотворительных обществах и была членом кружка  рукоделия  домашних
хозяек, которые вязали чулки  для  некрещеных  детей  страны  Амбо.  Супруга
генерального директора Ф. сидела  с  такой  злобной  миной  на  лице,  точно
представляла новое литературное  направление,  ненавидящее  шутки  вообще  и
презирающее всякую развлекательность. Она с особым удовольствием произносила
слова: "глупо", "дрянь" и "ерунда". Она понимала человеческие  слабости,  но
не прощала их. Это было необычайно интересное знакомство!
     У жены горного и коммерческого советника О. было, говорят,  тоже  очень
много любимых занятий. Она  была  почетной  председательницей  хельсинкского
собаководческого "Боксер-клуба", членом правления  союза  "Цветы  -  в  дома
престарелых",  вице-председательницей  союзов  "Борьбы  со  скарлатиной"   и
"Помощи актерам", а также постоянным членом судейской комиссии конкурсов  на
"Мисс  Финляндию".  Она  посещала  все  званые  вечера  и  вернисажи,  чтобы
показывать свои новые шляпы, а также все  премьеры  в  Национальном  театре,
чтобы слушать суфлера. Она когда-то начиталась Фрейда и  теперь  во  всем  и
везде  видела  проявления  полового  влечения.  К  сожалению,  судить  о  ее
привлекательности можно было  только  по  ее  собственным  словам.  Придумав
какую-то давно до нее придуманную двусмысленность, она от души расхохоталась
и спросила, подмигивая:
     - Не так ли, госпожа Карлссон?
     Я подтверждающе кивнула, хотя и не была того же  мнения.  Она  завязала
разговор со мной и как бы между прочим заметила, что ее муж дважды советник:
и горный и коммерческий. И все же им приходилось  несколько  стеснять  себя,
потому что они с прошлого года жили только на  проценты:  "Вы  ведь  знаете,
госпожа Карлссон, каким низким процентом прибыли принято довольствоваться  у
нас в стране. Мой Вольдемар говорит, что  высокие  проценты  идут  денежному
человеку точно так же, как  женщине  с  хорошенькими  ножками  идут  высокие
каблуки".
     Госпожа О. была необычайно хорошо осведомлена обо  всех  событиях  дня.
Она получала свежие новости от  своей  парикмахерши,  а  собственные  мнения
черпала из газет. От мужа она никогда не могла ничего добиться, не  поплакав
сначала.
     Обстановка становилась  постепенно  все  более  непринужденной.  Горный
советник был известен как человек, который обычно угасает раньше, чем  гости
успеют  воспламениться.  Но  на  этот  раз  он  упорно  держался  на   своем
председательском месте и старался разогреть меня. Он не верил, чтобы женщина
вообще могла похитить сердце мужчины, поскольку его сердце ни  одна  женщина
никогда не пыталась похищать. Рядом со мной он мог быть  вполне  спокоен  за
свой ожиревший насос жизни. Я  испытала  прямо-таки  отвращение,  когда  его
пальцы, унизанные драгоценными камнями, начали ощупывать мое платье.  Армас,
бедняга, усиленно делал мне знаки глазами, как бы говоря:
     - Минночка,  моя  дорогая!  Ради  бога  не  огорчай  горного  советника
Карьюла, впадающего в детство! Я хочу, чтобы он поручился  за  меня,  а  для
этого необходимо оберегать его хорошее настроение.
     Гости  были  уже  настолько  "непосредственными"  и  чувствовали   себя
настолько свободно, что перестали  обращать  внимание  на  хозяина,  который
слизывал с бороды мороженое и ликер и пытался  словесным  бальзамом  напоить
мою бедную, встревоженную душу.
     - Госпожа Карлссон... Э, к черту!.. Лучше  просто  -  Минна...  Слушай,
девочка моя... Ой, Иисусов брат, от твоего взгляда  кровь  бежит  быстрее  в
жилах мужчины!.. Ну, не обращай внимания! Мою бабу  это  уже  не  волнует...
Дай-ка я тебя слегка ущипну...
     Армас старался подбодрить  меня  взглядом.  Госпожа  О.  начала  что-то
шептать на ухо сидевшему рядом с ней  князю  коммерции,  показывая  на  меня
пальцем, на котором был перстень, ценою равный автомобилю. Жена генерального
директора Ф. имела все основания громко воскликнуть: "Как это глупо!"
     Горный советник продолжал преследовать меня словом и действием. Я почти
физически чувствовала его обжигающий взгляд. Старичок достиг уже той степени
опьянения,  когда  человек  теряет  последние   остатки   джентльменства   и
опускается до  уровня  троглодитов.  Он  теребил  свою  козлиную  бородку  и
облизывал языком липкие губы. Вдруг он воскликнул громким голосом:
     - О Мария, что за грудь! Какая грудь!
     Воцарилась обманчивая тишина. Все  взоры  обратились  к  хозяину  дома,
который уставился на меня, как глухонемой на проповедника. Две  дамы  встали
из-за стола, внезапно  почувствовав  изжогу.  Это  было  почти  нескрываемое
моральное  возмущение,  поводом   для   которого   послужило   мое   слишком
декольтированное  платье.  Коммерческий  советник  Херне,  который  когда-то
женился на своей  стенографистке  и  с  тех  пор  перестал  вообще  что-либо
диктовать, теперь громко заявил под диктовку жены:
     - Ее платье - это просто скандал... Слишком по-американски, не  годится
для наших широт!
     Можно ли осуждать женщин  за  их  манеру  одеваться,  когда  они  почти
раздеты? Я бросила умоляющий  взгляд  на  мужа.  Армас  героически  старался
побороть в себе стыд.  Но  горный  советник  Карьюла  свой  стыд  уже  давно
поборол. Он схватился за кромку моего декольте и бормотал:
     - Какой прелестный вид! За эту грудь я  отдал  бы  что  угодно...  хоть
целое состояние.
     - Ну-ну, Ээмиль, -  сказал  генеральный  директор  Ф.  -  Не  надо  так
преувеличивать. Это уж ты слишком...
     Я оттолкнула руку горного  советника  и  попыталась  встать,  но  Армас
остановил меня, призывая успокоиться:
     - Минна, надо же понимать шутки!
     Горный советник бросил на своего троюродного брата  сердитый  взгляд  и
рявкнул:
     - Ты, клеевар, сиди да помалкивай! Я не собираюсь обольщать твою  жену,
но разве я не имею права восхищаться красотой? А эта грудь,  я  уже  сказал,
достойное зрелище...
     - Ээмиль! - воскликнула наконец госпожа Карьюла, хватаясь за  виски.  -
Перестань, ты портишь весь вечер.
     - Я порчу? Что за вздор? Мы тут не в церкви. Слушай, Минна, открой свою
грудь - и я кладу миллион на стол!
     Хозяйка дома была права: вечер пошел насмарку. Кое-кто из гостей  встал
из-за стола и начал пробираться к  выходу.  То  здесь,  то  там  раздавались
игривые восклицания. Обстановка напоминала аукцион. Горный советник был,  во
всяком случае, из тех людей,  которые  не  отступаются  и,  выкрикнув  цену,
непременно желают уплатить ее, даже вопреки здравому смыслу.  Он  достал  из
кармана чековую книжку, выписал на мое имя миллион  марок  и,  протянув  мне
чек, вызывающе сказал:
     - Откроешь?
     - Ээмиль! - снова закричала госпожа Карьюла.
     - Молчать! Я спрашиваю, откроешь? Или прибавить еще столько же? У  меня
ресурсов хватит.
     - Ээмиль, Ээмиль! Ты совсем пьян, - всполошилась хозяйка дома.
     - Я пьян и потому желаю развлекаться. Ну как, госпожа Карлссон! Что  ты
думаешь?
     Наступила такая тишина, от которой падают в обморок. В  глазах  у  меня
потемнело и опять посветлело. Я взглянула на мужа.  Он  пребывал  в  том  же
напряжении, что и остальные гости. Наконец он глазами и, кажется, даже рукой
сделал мне знак, смысл  которого  не  нужно  было  разгадывать.  Я  внезапно
приняла смелое решение: обнажив  грудь,  схватила  чек  со  стола  и  быстро
спрятала его в сумочку. Быстро взглянув на мужа, который начал  со  страстью
опустошать рюмку за рюмкой, я отошла от стола. Хозяин  дома  попытался  было
следовать за мной, но опрокинул стол  и  растянулся  ничком.  Наконец-то  он
остыл. Лежал на полу и больше ничего не требовал.
     Когда хозяина отнесли в спальню, многие гости  раздумали  уходить,  как
будто только теперь наконец почувствовали себя как дома. Я  предложила  мужу
немедленно убраться восвояси, но вы же знаете, что такое дева во хмелю!  Для
подобного упрямства и по сей день еще не  найдено  подходящего  определения.
Армас желал непременно пировать до  конца.  Он  был  точно  комар,  кусающий
кормящую его руку, словно герой, который, презрев смерть,  празднует  победу
своего друга.
     Я на минуту оставила его в обществе более высоких  советников,  а  сама
вышла из зала в прихожую,  где  столкнулась  с  живым  воплощением  зависти.
Кипящие  сливки  высшего  общества,  все  эти  чопорные  женщины,  мгновенно
показали мне свои спины. Жена генерального  директора  Ф.  произнесла  очень
внятно:
     - Дурной вкус и ничего более. Просто глупо, исключительно  глупо!  Она,
по-моему, патологически извращенная эксгибиционистка!..
     Я протиснулась сквозь толпу дам и сказала холодно:
     - Простите, сударыня, вы ошибаетесь.  Я  не  патологически  извращенная
эксгибиционистка, а практически мыслящая экономистка.
     Они пришли в ужас, что было,  впрочем,  вполне  естественно.  Ведь  они
долгие  годы  показывали  мужьям  гораздо  больше,  чем  я  показала   этому
богатейшему  горному  советнику,  и  в  довершение  всего  они  делали   это
бесплатно! Вот откуда происходил их священный ужас. Их презрительные взгляды
вызвали меня на дерзость. Я спросила с деланной вежливостью:
     - Любезные дамы, вы когда-нибудь читали романтичную книгу  Пьера  Луиса
"Песни Билитис"? Нет? Очень жаль, потому что чтение ее необходимо для общего
образования. "Песнь песней" в сравнении с этой вещью - пустая  бумажка.  Что
вы скажете о таких, например, восхитительных словах  Билитис:  "Цветы  моего
тела! О, мои груди!.. Раньше вы были бесчувственны, как у статуи, и холодны,
точно мрамор. Ваша пышная округлость - мое лучшее украшение.  Заключу  ли  я
вас в золотую сеть или выпущу нагими на  свободу  -  ваше  роскошное  сияние
всегда предшествует мне. Итак, я счастлива нынешней ночью!"
     Толпа советников, собравшихся за моей  спиной,  громко  зааплодировала.
Жена горного и  коммерческого  советника  О.,  которая,  по  ее  собственным
словам, как раз достигла полного расцвета своей привлекательности, бросилась
мне на шею и залепетала, едва не плача от растроганности:
     - О, как прекрасно, как упоительно!  Госпожа  Карлссон,  мы  непременно
должны ближе познакомиться. Меня зовут Карин Оливия, урожденная Тахванайнен.
     Хозяйка дома уже давно удалилась в спальню мужа,  чтобы  проверить  его
пульс и бумажник, но ее отсутствие никого не стесняло. Коммерческий советник
Б., владелец большой фабрики готового платья и нескольких модных  магазинов,
обратился с речью к женщинам. Вероятно, он никогда  не  учился  говорить  по
часам, а привык измерять время только по календарю, и вот он  все  продолжал
свою речь, хотя большая часть слушателей уже разошлась по домам, а остальные
уснули - кто на чем.
     Какому  жестокому  испытанию  подвергается  терпение  жены,  когда   ей
приходится уговаривать мужа уйти домой с праздника, который давно  кончился.
За четыре месяца нашей супружеской жизни мой муж впервые захмелел. Он не был
противен, но всему противился. Хотя он уже так  устал,  что  не  мог  и  рта
раскрыть, он все-таки желал продолжать  бессмысленный  разгул.  Когда  же  я
наконец вытащила его на улицу, он вдруг  расплакался  и  начал  рассказывать
прохожим, что  он  самый  счастливый  человек  на  свете,  обладающий  самой
красивой в мире женой. Пока мы ждали такси, подвергаясь непрестанным  атакам
ледяного ноябрьского ветра, он ударился  в  лирику  и  громко  декламировал,
разумеется, из "Венецианского купца":

                     Стенанья прочь, Антонио, смелее!
                     Пусть мясо, кровь мою и кости - все
                     Получит иудей, но не позволю
                     Тебе из-за меня пролить кровинку...


        x x x

     Утром я быстро сбегала в банк, обменяла чек на кредитные билеты и после
этого начала деловые переговоры с мужем. Я купила у него клееваренный  завод
со  всем  оборудованием  и  со  всеми  долгами  за  семьсот   тысяч   марок,
расквиталась по всем  особым  счетам  и  произвела  себя  в  чин  директора,
назначив Армаса Карлссона помощником директора.  А  чтобы  муж  мой  никогда
впоследствии не мог сказать, что с ним поступили  жестоко,  я  подарила  ему
одну  акцию.  Таким  образом,  он  превратился  в  безгласного   компаньона,
участвующего во всех делах фирмы "Карлссон. Производство красок и клея" лишь
своим, вложенным в предприятие капиталом.
     Финансовое положение нашей компании значительно улучшилось (слава моему
бюсту!), и я смогла почти безболезненно высвободить необходимые средства для
расширения  производства.  Полгода  спустя  завод  уже  работал  на   полную
мощность, порождая вокруг себя широкую молву. Теперь повсюду  говорили,  что
горный советник Карьюла был моим любовником, а бедный Армас  тянул  лямку  -
достойный жалости муж-труженик, жизнь которого подобна шаткому  мостику  над
бездной. Мы все ужасно любим  строго  судить  других,  дабы  самим  не  быть
судимыми. Злые слухи больно  ранили  чуткую,  наивную  душу  моего  мужа,  и
временами он впадал в глубокую меланхолию. Когда один фельетонист  предложил
мне почетное звание и титул  "бюстсоветницы",  муж  хотел  возбудить  против
газеты дело об оскорблении чести. Ему и в голову не могло прийти, что  через
каких-нибудь  двадцать  лет  женский  бюст  станет  козырем,  перед  которым
опустятся  на  колени  даже  кинорецензенты,  не  говоря   уже   о   богатых
бизнесменах, у которых интимные домашние торжества никогда не обходились без
ночных туфель.
     Первое  время  меня  раздражало  поднятое  блюстителями  нравственности
облако нюхательно-табачной пыли, от которой муж чихал даже во сне, но  потом
я призвала на помощь свое хладнокровие. Меня перестали волновать  и  женская
зависть, и мужская глупость. Я видела перед собой лишь  одну,  высшую  цель:
добывать столько  денег,  чтобы  можно  было  заставить  всех  замолчать.  Я
невольно  восхищалась  бессердечными  женщинами,  которые  умели   выставить
напоказ смехотворную дурость мужчин. По опыту я знала, что  женская  юбка  -
это знамя, за которым мужчины готовы маршировать  куда  угодно,  как  верные
солдатики. И если я теперь решила поднять  мое  знамя  как  можно  выше,  то
причина была отнюдь не в слабости характера, а в некотором моем ехидстве.
     Армас становился все более безнадежным. Порой он даже сомневался в моей
верности. Право же, совершенно  безосновательно,  ибо  я  только  заставляла
мужчин маршировать. И заключала хорошие сделки.
     Мне живо  вспоминается  постельное  совещание,  состоявшееся  у  нас  в
сентябре 1935 года.  Я  рассказала  мужу,  что  продала  одному  богатейшему
строительному  подрядчику  огромное   количество   нашей   доброкачественной
продукции с отправкой в течение двух месяцев и оплатой через пятнадцать дней
по получении. Армас обеспокоенно сказал:
     - Минна... Ты все-таки берегись его...
     - Отчего же? Он аккуратно платит по счетам.
     - Да, но... Он известный охотник до женщин...
     - Он известный делец и охотится только за деньгами. Я думаю, он  больше
ни на что и не способен.
     Армас схватился за голову, потер виски и заговорил, с трудом подыскивая
слова:
     - Минна, не обижайся, если я тебе скажу кое-что. Люди завистливы  и  от
зависти становятся отвратительными. О тебе в городе говорят  очень  много...
очень много, дорогая Минна! Видишь ли, ты теперь на виду у публики, а  таких
людей каждый имеет право судить.
     - Знаю, знаю. Но ведь это все чепуха. Слухи и сплетни начались  с  того
самого вечера, когда я обнажила... Да,  кстати,  я  сделала  это  по  твоему
настоянию...
     - Конечно, конечно... Я тогда был немного пьян.
     - А я нет.
     - Ты не пила, это верно. Ты ведь терпеть не можешь спиртных напитков.
     - Не спиртных напитков, а  людей,  которые  пьют  не  зная  меры.  Твой
троюродный брат, будь он трезв, ни за что  не  сделал  бы  такого  безумного
предложения, в котором он теперь будет раскаиваться до самой смерти.
     - Да, Ээмиль, больше и знать нас не желает.
     - И не надо. Неужели ты очень стремишься бывать  на  его  приемах,  где
скорее устают ноги, чем мозги?
     Армас замолчал, я старалась узнать, что же его мучило, и  мне  пришлось
чуть ли не выдаивать из него  слово  за  словом.  Наконец  он  решился  и  с
тысячами извинений рассказал, что обо мне говорили. Я не могла удержаться от
смеха.  Именно  этого  я  и  ожидала!  Меня  прямо   называли   общественной
Мессалиной!  Это  необычайно  лестное  для  меня  прозвище  придумала   жена
генерального директора Ф., которая сама в первый год брачной жизни подвергла
способности мужа испытанию огнем - после чего он уже совсем не  годился  для
испытаний.
     Я, словно мать, потрепала небритую щеку моего чувствительного Клавдия и
сказала:
     - И из-за этого ты впал в такую  глубокую  тоску?  Ах,  вы,  несчастные
мужчины!
     - Милая Минна, - пытался оправдаться мой муж. - Ведь я же не виню тебя.
Я не верю сплетням. Я знаю, что твоя  нравственность  непоколебима.  Но  что
делать, если нынче люди так подлы? Они стараются всячески  очернить  тебя  и
говорят, что ты продаешь денежным тузам не только краски да клейстер...
     - А почему бы и не продавать? -  сказала  я  холодно.  -  Мужчины  ведь
способны купить все, что только ни предложит им красивая женщина.
     - Минна, ты злишься.
     - Нисколько. Я говорю только правду. Теперь,  когда  я  пригляделась  к
мужчинам более критично, я могу сказать,  что  они  порядочные  свиньи.  Они
говорят о любви, точно  о  какой-то  болезни.  Но  нынче  каждому  разумному
человеку известно, что патология любви - это ад, ворота которого  вообще  не
следовало бы открывать. Мужчин увлекает все  новое  и  непривычное.  Мужчина
женится на Берте лишь потому, что думает о Герте и никак не  может  овладеть
Мартой. Если ты с первого взгляда не проявишь пламенной любви к мужчине,  он
скажет, что ты не настоящая женщина,  если  же  проявишь,  он  назовет  тебя
легкомысленной,     слишком     чувственной,     продажной,     распущенной,
соблазнительницей, дешевой потаскушкой или еще что-нибудь в этом роде.  Весь
словарь человеческого языка словно нарочно создан  для  унижения  женщины  и
превознесения мужчины. Минуточку терпения,  я  докажу  это!  Как  часто  про
женщину говорят: она падшая, заблудшая, но зато мужчина в  таких  случаях  -
гордый  разбиватель  сердец;  женщину  называют  девицей  для   развлечений,
кокоткой  и  проституткой,  а  мужчину   -   донжуаном,   героем-любовником.
Супружеская  неверность  женщины  -  это  всегда  позорное  преступление,  а
неверность мужчины - просто свободомыслие здорового человека,  для  которого
естественны кое-какие шалости и веселые "заскоки", хотя на самом деле  такой
мужчина, несомненно, либо импотент, либо попросту - всеядное  животное,  как
свинья. Я никогда не слыхала, чтобы говорили о  "мужчинах  для  развлечений"
или об "уличных мужчинах", хотя их существует значительно больше, чем женщин
в подобном положении. Жаль, что финский язык  мне  не  родной,  а  то  я  бы
создала несколько новых слов для  обогащения  этого,  впрочем,  красивого  и
благозвучного  языка.  Но,  как  природная  американка,  я  осмелюсь  внести
предложение, чтобы в издающийся ныне "Словарь современного  финского  языка"
хотя   бы   параллельно   с   "проституткой"   и   "потаскушкой"    включили
соответствующие существительные мужского рода: "проститут" и "потаскун"...
     Мне пришлось прервать мою страстную и  несколько  издевательскую  речь.
Мой дорогой, мой бесценный муж громко всхлипывал:
     - Минна... Минночка, милая... Не бей больше...
     Я дотронулась кончиками  пальцев  до  его  широкой  волосатой  груди  и
сказала примирительно:
     - Ты у меня, конечно, исключение... Не могу же я  ненавидеть  человека,
который к тому же совершенная дева...
     Разумеется, ненависть - очень низкое чувство. Но я часто замечала,  что
биологически оно бывает даже полезно, ибо слепая ярость, повышая  содержание
адреналина  в  крови,  способствует  усилению  деятельности   организма.   И
неудивительно, что ненависть и любовь нередко так  близко  сопутствуют  друг
другу.


        ГЛАВА ПЯТАЯ

        ГРУСТНАЯ

     В один из ничем не примечательных декабрьских дней,  когда  Армас  ушел
посмотреть, как идут дела на заводе,  ко  мне  в  кабинет  явился  судейский
помощник Энсио Хююпия - юрист Сеппо Свина и сказал, что  хочет  продать  мне
кое-какие идеи. Я знала  его  еще  со  времен  работы  в  "ПОТС  и  К<sup>o</sup>"  как
приятного, но ненадежного джентльмена, он  успел  даже  побывать  в  тюрьме,
расплачиваясь за какие-то противозаконные поступки. Тюрьма оказала  на  него
благотворное воспитательное действие, какое она оказывает на всех порядочных
людей, когда им представляется случай оценить красоту и  прочие  достоинства
жизни с точки зрения птички в клетке. Это был довольно молодой человек,  его
совесть еще не целиком состояла из  боязни  полиции,  а  патриотизм  его  не
испарялся, даже когда речь заходила о налогообложении. Он  очень  откровенно
рассказал мне о своих хозяевах - Сеппо Свине и Симо Сяхля, которые как раз в
это время замышляли учинить мне разгром. "ПОТС  и  К<sup>o</sup>"  уже  договорились  о
ввозе  большого  количества  иностранного  клейстера,  чтобы  подорвать  нас
демпингом.
     Я усилием воли удержала на своем лице спокойное и равнодушное выражение
и ничем не мешала толкователю законов продолжать неторопливый рассказ. Время
от времени он старался  оживлять  повествование  приправой  занимательности:
рассказал об изменениях с семейном положении  сотрудников  "ПОТС  и  К<sup>o</sup>",  о
последних похождениях генерального директора, о переходе  вице-директора  на
новый сорт карандашей, а также о  двух  незаконных  абортах,  совершенных  в
последнее время. Энсио Хююпия был еще весьма далек от того  возраста,  когда
все   кажется   дурным   и   заслуживающим    осуждения.    Напротив,    его
терпимо-снисходительное отношение к слабостям человеческим как будто  только
усиливалось и становилось глубже. Он  готов  был  понять  тех,  кто  нарушал
шестую заповедь и кто подделывал векселя, готов был простить растратчиков  и
тех, кто совершил ограбление  кассы,  но  ему  были  ненавистны  черствые  и
бессердечные типы, поклонявшиеся не Аллаху  и  не  Будде,  а  Мамоне;  люди,
которые не знают ни горя, ни чистой радости, ни  беспокойства,  ни  грызущих
мук совести. К этому сорту  людей  он  относил  своих  начальников,  Свинов,
которые, видимо, обошлись с юристом несправедливо и унизили его человеческое
достоинство.
     - Если Свины начнут продавать клей по демпинговым ценам, тебе  придется
закрыть свой завод, - сказал он серьезно, вертя в руках шляпу, изношенную до
дыр.
     - Ты выдал мне очень важные сведения, - сказала я бесцветным голосом. -
Но ты ведь обещал дать мне хороший совет.
     - Да... Конечно, но...
     - Сколько ты хочешь?
     - Ну, не надо, милая Минна, понимать меня так...
     - Говори прямо.
     Энсио Хююпия стал беспокойно осматривать пол и ответил уклончиво:
     - Право же, мне  от  тебя  ничего  не  нужно.  Ты  была  таким  хорошим
товарищем, приятным сослуживцем. И ты так умна. Собственно, ты  единственный
человек в "ПОТС и К<sup>o</sup>"...
     - Я  ведь  больше  там  не  служу.  Так  что  можешь  говорить   вполне
откровенно. Ну, выкладывай же! Судя по всему,  ты  ждешь  от  меня  ответной
услуги?
     - Минна! - воскликнул молодой юрисконсульт. - Я не могу  ничего  скрыть
от тебя. Действительно, я беден, как студент, а скоро рождество...
     - И ты должен купить подарки, чтобы задобрить жену, - перебила я,  -  и
детям игрушки, которыми ты сам потом сможешь играть.
     - Верно, Минна! Я знал, что ты мне поможешь.
     - Ошибаешься! Я не собираюсь ничего дарить тебе. Я лишь иду на  сделку.
Выставляй свои условия.
     Энсио поглядел опасливо на дверь, сбавил голос наполовину и сказал:
     - Достаточно я натерпелся от Свинов. Думаю бросить их, как только найду
себе новую службу. Если бы ты мне оказала доверие, я смог бы добыть  большие
деньги и себе и тебе.
     - Каким образом?
     - Я сорвал бы планы Свинов. Если будем действовать быстро и сообща,  мы
перехватим у них иностранную клиентуру и сорвем коварный клеевой демпинг.
     Он достал из портфеля пачку документов,  разложил  их  передо  мною  на
столе и продолжал с воодушевлением:
     - Все проекты договоров находятся в моих руках. Если  ты  захочешь,  их
еще не поздно переписать на фирму "Карлссон".
     - А риск?
     - Ни малейшей опасности. Все произойдет юридически безупречно.  Правда,
мне после этого придется менять  место  службы,  но,  может  быть,  ты  меня
порекомендуешь...
     Энсио Хююпия вовсе не был книжником и фарисеем, который  дрожит,  боясь
хоть в чем-либо признаться.  Напротив,  он  откровенно  сознавался  в  своих
человеческих слабостях и маленьких пороках, сам говорил о своем озлоблении и
жажде мести. Я согласилась сотрудничать с ним скрепя сердце,  но  уже  через
три   месяца   поняла,   что   сделала   действительно   счастливый   выбор.
Представительство иностранного производства клея перешло  ко  мне,  а  Энсио
Хююпия стал юристом моей фирмы.  Я  неоднократно  подвергала  испытанию  его
надежность и преданность, и результат всегда был  положительным.  Энсио  был
прирожденным чиновником и все-таки не брал взяток. У  него  была  страсть  к
самоуничижению, и поэтому он никогда не  скрывал  своей  бедности  и  других
несчастий. Его семейная жизнь трещала по всем  швам.  Жена  была  склонна  к
мотовству, дети распущенны,  а  сам  он  испытывал  необычайное  влечение  к
алкоголю и азартным играм. Я  жалела  его  и  старалась  направить  на  путь
истинный. Он бывал очень счастлив, когда его жалели, и потому ко  всем  тем,
кто относился к нему с сочувствием, он проявлял огромную любовь. Но мой  муж
его терпеть не мог, несмотря даже на то, что  Энсио  завоевал  для  нас  все
клеевые рынки и планировал новое наступление  на  Свинов.  Армас  постепенно
сделался глубоко религиозным по причине своего  слабого  здоровья  и  теперь
следил за  нашими  деловыми  мероприятиями  как  посторонний  наблюдатель  и
строгий моралист. Он искренне верил, что всех людей можно  разделить  только
на две категории: нравственных и безнравственных, а те, кто  производит  это
разделение, само собой разумеется, - люди нравственные.
     Экономическое   благосостояние   повлекло   за   собой   и   неприятные
обязанности: приемы-коктейли, которые  были  испытанием  для  моих  мозолей,
новые знакомства, приносившие с собой ветхие,  пропыленные  мнения,  деловые
связи, долговые обязательства, ничего не значащие слова, а  также  гостей  и
необходимость отдавать визиты. Невольно, почти  даже  не  заметив,  как  это
произошло, я попала в  избранное  общество,  члены  которого  избирались  на
основании данных "Календаря крупнейших налогоплательщиков города Хельсинки".
Я стала богатой женщиной, и мое имя упоминалось все  чаще  и  чаще  рядом  с
именами  двух  других  деловых  женщин:  одна  из  них   была   фабриканткой
постельного белья, а другая -  крупнейшей  поставщицей  лифов  для  кормящих
матерей. Обе были коммерции советницы, обе умели читать и писать, но обе  не
сумели  выйти  замуж,  хотя  их  девство  было  потеряно  давно,  столь   же
непостижимым образом, как и молочные зубы. Они завидовали мне,  поскольку  я
обеспечила себе мужское общество и все связанные с этим  удобства  до  самой
старости. Они не подозревали, что мой муж был подобен  завещанию,  сулившему
наследникам неудовлетворенность: они не знали,  что  экономический  советник
Армас Карлссон живет на свете последнее лето.
     Накануне первого мая мой муж попал в больницу. Запущенный  рак  желудка
медленно и мучительно доконал его. С каким прекрасным мужеством и  кротостью
встречал Армас Карлссон приближающийся конец! Ничего  нельзя  было  сделать.
Деньги стыдливо признали свое полное бессилие.
     Казалось глупым и бессмысленным заниматься в  это  время  производством
клейстера, канцелярского клея и чернил. Я передала управление заводом  моему
юристу и  заведующему  конторой,  отказалась  от  всех  приемов  и  визитов,
проводила все дни, а часто и ночи у постели больного мужа. Он не стонал,  не
жаловался,  не  предавался  мрачным  мыслям  и  не  говорил  о   смерти.   Я
чувствовала, что только теперь начала по-настоящему понимать  его.  Это  был
великан с кроткой душой младенца, он ни разу  не  огорчил  меня,  безвестный
поэт, по иронии судьбы ставший фабрикантом.
     Я считала себя сильной, волевой женщиной, способной нести  бремя  жизни
без колебаний. Но я ошибалась. Увидав  совершенно  бескровное  лицо  мужа  и
глаза его, точно провалившиеся в глубокий  колодезь,  я  не  могла  сдержать
душевного волнения. Я плакала навзрыд, отчаянно. Он пытался пожать мою  руку
и тихо проговорил:
     - Мужайся, Минна! Мужество нам необходимо...
     Я вспомнила изречение моей старой учительницы в американском  колледже:
"Мужское мужество - велосипед: если на нем не ехать, он падает".
     Армас хотел, старался быть мужественным до последнего мгновения. Каждый
раз, когда я уходила из больничной палаты, он ободрял меня:
     - Завтра я уж наверняка буду чувствовать себя гораздо лучше...


        x x x

     Хельсинки не знает милой, сладостной сиесты южных стран. Хотя  июльское
солнце накалило улицы так, что невозможно было дышать и полдневный зной гнал
с каждого прохожего ручьями пот, работа продолжалась повсюду: на заводах и в
магазинах, в конторах и на улицах. И в больницах...
     Небо было густо-синее, точно несколько раз  покрашенное.  Лишь  редкие,
распухшие от жары кучевые облака лениво  плыли  высоко  в  небе,  куда-то  в
недостижимую даль. Маленькие скверики, разбросанные тут  и  там,  ошеломляли
пышной зеленью листвы, яркими цветами южных растений, высаженных из  теплиц,
и беспечным гомоном детских голосов.  Автомобили  и  трамваи  с  грохотом  и
звоном вели свой  бесконечный  рассказ  о  непрерывной  спешке,  о  гложущей
серости будней, о сложности  социальных  отношений,  о  счастье  и  горе,  о
современной цивилизации. Да, о цивилизации, которая облегчала страдания  ног
человеческих, но увеличивала общий объем человеческого страдания  и  нищеты,
создавала   общественные   удовольствия   и    окончательно    ликвидировала
спокойствие.
     Мне уже  некуда  было  спешить.  Время  остановилось.  Жизнь  заключила
торговую  сделку,  а  смерть  подводила  итоги...  Смерть  была   неизбежной
переменой...
     Финляндия переживала жаркое лето, Хельсинки изнывал  от  зноя,  духоты,
запаха асфальта, автомобильного перегара, грохота, уличной су толоки, давки,
толкотни, беспокойства и  необъяснимого  желания  убежать  куда-нибудь,  все
равно куда, лишь бы бежать и бежать. И когда вдруг  среди  этого  кромешного
ада замечаешь общественный  садик  -  этакое  социальное  благо  длительного
потребления,  -  жестокая  действительность   начинает   казаться   поистине
прекрасной мечтой.
     У меня не было больше никаких грез, никаких надежд, не было ни цели, ни
вчерашнего, ни завтрашнего дня. Был  только  мертвый  неподвижный  настоящий
момент.
     Под  липами  стояла  пустая  скамья,  я  присела  на  нее   и   сделала
математически холодный подсчет: от этой скамьи примерно такое же  расстояние
до ресторана "Элит", как и до больницы Мехиляйнена. Ресторан в это время дня
привлекал  главным  образом  артистов,  там  можно   было   застать   Хелину
Свенссон-Тимари и, вероятно, также Лаури Хаарла. А в больнице люди  умирали.
Малодушные стонали, мудрые умирали спокойно.
     Я смотрела на жизнь, точно со дна глубокой ямы, и все, кто был наверху,
по краям этой ямы, казались мне такими низенькими... Я была одинока  и  жила
лишь воспоминаниями, корни которых уходили глубоко в прошлое.  Необходимость
супруга замечаешь по-настоящему тогда, когда его потеряешь.
     На противоположной стороне широкой аллеи находилась другая  общественно
полезная скамья, которая у меня на глазах сияла молодостью и радостью жизни:
юная пара мало-помалу, как бы нечаянно распускала узел созревающих  желаний.
У парнишки еще ломался голос, и он ржал, как  десять  необузданных  жеребят.
Девушка была в том возрасте,  когда  примитивные  нервные  центры  порождают
милое ощущение удовольствия во всем организме,  когда  все  так  раздражающе
интересно, когда можно "умереть от смеха" или "лопнуть от счастья"  и  когда
"ах" и "ой" составляют прелестный и несложный реквизит эмоциональности.
     Я следила за веселым маленьким спектаклем, в котором  здоровые  желания
искали себе удовлетворения. Я не видела в этом ничего предосудительного  или
неестественного. Немножко ласк и поцелуев, романтика лунного света в  жаркий
летний полдень, влюбленные взгляды, успешное притворство и кокетство, ничего
не значащие слова и многозначительные  вздохи  -  и  только.  Это  было  так
красиво и мило, что хотелось даже записать на магнитофон,  для  памяти.  Это
было хорошо, потому что им самим нравилось. И мне  это  вернуло  бодрость  и
мужество: я поверила, что закон непрерывности жизни по-прежнему  остается  в
силе.
     Я машинально взглянула на часы и встала. С минуту я смотрела в  сторону
зеленых стен Мехиляйнена, а потом  не  спеша  перешла  улицу  и  побрела  по
тротуару. Я победила спешку, но не могла одолеть печали.  Когда  я  села  на
пыльное сиденье такси и назвала водителю адрес, мне показалось,  что  кто-то
шепнул на ухо:
     - Нам необходимо мужество. Смелее, вдова Карлссон...


        x x x

     Не прошло и недели со дня похорон, как  родственники  Армаса  Карлссона
начали осведомляться о содержании завещания. Я  не  могла  даже  представить
себе, что у мужа было такое  множество  родственников  и,  что  удивительнее
всего, - столько бедных и болезненных страдальцев, которые внезапно впали  в
глубочайшую нищету! Я ничем не могла их утешить, ибо муж  завещал  все  свое
имущество мне.
     Едва лишь избавилась я от родственников мужа, как меня  стали  осаждать
другие соискатели. Многие именитые светские дамы справлялись о том,  сколько
мой  муж  завещал  на  благотворительные  цели.  Утратившая   свою   женскую
привлекательность госпожа О. считала просто невероятным, чтобы Армас забыл в
своем завещании о миллионах ребятишек острова Борнео, у  которых  "нет  даже
тряпки на теле". Супруга коммерции советника Б. определенно рассчитывала  на
солидное завещание в пользу общества "Владычицы очага",  которое  отстаивает
права женщин. В свою очередь,  супруга  генерального  директора  Ф.  ожидала
щедрой  милостыни  для  только  что  организованного  союза   "Вспомним   об
индейцах", благородная цель которого состояла в  спасении  индейских  племен
Северной Америки от угрозы алкоголизма и туберкулеза. Представители церкви и
различных  сект,  правления  благотворительных  денежных  фондов  содействия
культуре, приходские и миссионерские общества тоже,  оказывается,  терпеливо
ждали смерти моего мужа, чтобы принять  участие  в  дележе  добычи.  Мне,  к
сожалению, пришлось опрокинуть все их надежды  собственными  словами  Армаса
Карлссона:
     "Я не даю денег на  благотворительность,  поскольку  большая  часть  их
расходуется на жалованье чиновникам или расхищается".
     Естественно, у меня появилось множество врагов, которые приписывали мне
порок жадности. Они заявляли, что я отнимаю хлеб у  вдов  и  сирот.  Хотя  я
говорила сущую правду, что муж  оставил  мне  в  наследство  лишь  несколько
сомнительных дебиторских счетов, старую мебель и свою фамилию, все  же  люди
называли меня циничной капиталисткой, у которой сердце  твердо,  как  алмаз;
если же я вообще молчала, они возмущались моей неслыханной дерзостью.
     В ту пору мне  было  невыносимо  тяжело  сидеть  в  конторе  и  вежливо
отвечать на соболезнования деловых  знакомых.  Многие  люди  еще  с  детства
привыкают к тому, что притворство выгодно, - и  как  же  много  встретила  я
притворного сочувствия! Симо Сяхля прислал мне черную орхидею  и  предлинное
письмо, в котором хитро выспрашивал относительно  моих  планов  на  будущее.
Приписанный  в  конце  письма  постскриптум  содержал  главное  зерно  всего
многословного послания: "Поскольку все так хорошо сложилось,  мы,  очевидно,
сможем снова наладить деловые отношения". Горный  советник  Карьюла  выразил
свое соболезнование по меньшей мере как теплокровное животное: "Я помог тебе
встать на ноги при жизни мужа, а теперь готов утешить тебя в твоем маленьком
горе. Назначь сама место и время". Мой  бывший  ученик  Харрас  К<sup>o</sup>,  который
преподавал  математику  в  одном  государственном  училище,  успокоил   меня
сообщением статистических данных о том,  что  людей  рождается  больше,  чем
погибает  при  автомобильных  катастрофах,  а  поскольку  подавляющую  часть
новорожденных составляют младенцы мужского  пола,  то  преждевременный  уход
моего мужа лишь уменьшает статистическую диспропорцию.
     И для меня лишний раз открывался  печальный  факт:  человек  создан  из
праха, но его чувствам и желаниям не, положено никаких пределов.
     Единственный  человек,  с  которым  в  эти  грустные  времена  я  могла
обмениваться мыслями, был юрист моего предприятия Энсио Хююпия.  Добродетель
рисовалась ему лишь весьма отдаленно, в виде призрака, к которому не  стоило
слишком энергично стремиться, однако он не стремился и  к  пороку,  ибо  тот
всегда находился под рукой.  Я  часто  замечала,  что  страх  перед  сатаной
побуждал его любить бога, а боязнь ада заставляла делать все, чтобы  попасть
в рай. Он свел употребление алкоголя до минимума (больше в рабочее время  не
пил), а от страсти к азартным играм совершенно избавился. В "ПОТС и  К<sup>o</sup>"  он
был молчаливым мистером Хайдом, но теперь он превратился  в  милого  доктора
Джекилля, после чего я рискнула назначить его помощником директора.


        ГЛАВА ШЕСТАЯ

        ПЕРЕДВИЖНЫЕ УДОБСТВА

     Сеппо Свин  старался  любыми  способами  тормозить  деятельность  моего
завода, но его попытки терпели провал. Клейстер, канцелярский клей и чернила
находили хороший сбыт, прибыли росли, и я все больше средств вносила в  банк
и помещала в промышленные акции. В конце 1937 года я купила довольно крупное
лесное хозяйство и приобрела контрольный пакет акций лесопильного комбината.
В то же время я получила представительство одной известнейшей немецкой фирмы
типографских красок и стала конкурировать с Сеппо Свином. Полгода  спустя  я
стала уже самодержавно царить  в  области  печатных  красок.  Мое  богатство
вызывало необычайное почтение; десятки женских обществ  избрали  меня  своим
почетным членом, не меньшее число благотворительных фондов проявило огромный
интерес к  моим  деньгам.  Меня  выбирали  чуть  ли  не  во  все  делегации,
направлявшиеся  к  супруге  президента,  чтобы  просить  ее   оказать   свое
покровительство той или иной компании. Круг моих  знакомств  расширился,  но
друзей найти не удалось. Я оставалась одинокой и порой  начинала  испытывать
что-то вроде отвращения к самой себе. Я не жила,  а  только  существовала  и
накапливала богатство.
     Гороскоп рекомендовал мне пока оставаться вдовой. Да и  вряд  ли  нужна
была рекомендация гороскопа, ибо чем больше я думала о мужчинах, тем  меньше
мне хотелось думать о них. Старые холостяки были самовлюбленными  эгоистами,
занятыми созерцанием собственного пупа,  вдовцы  казались  жалкими  в  своей
покорности судьбе, а женатые - либо тиранами, либо просто ничтожествами.  Но
в одном они все были одинаковы: обладание женщиной мгновенно убивало в них и
желание и верность. У меня вызывали сомнение все, кто приближался ко мне  "с
серьезными намерениями", - ведь  серьезное  намерение  мужчин  обычно  имеет
очень узкую направленность. Стоило дать им малейший аванс, малейшую зацепку,
чтобы вызвать их на тетеревиное токование, и зачастую они называли свое  имя
лишь после того, как признавались  в  любви.  Кружевной  подол  нижней  юбки
сильнее увлекал их фантазию, чем короткая женская сорочка, а  ум  в  женщине
внушал им большее отвращение, чем потливость под мышками. Трудно понять, как
могла природа возложить венец первородства именно на голову мужчины, дав ему
особое право на суетное тщеславие, хвастовство, геройство и скотство. Так же
непостижимой казалась мне привлекательность мужчины для женщин - ведь  те  с
такой тоской призывают своего обожаемого героя, чтобы затем утратить иллюзии
и всякое уважение к нему.
     От  первого  брака  у  меня  осталось  прекрасное  и  немного  грустное
воспоминание.  Он,  разумеется,  не  был  совершенством,  ибо  в  мире   все
несовершенно, но в одном отношении наш брак  явился  исключением  из  общего
правила: мы никогда не ссорились с мужем. Армас был мечтателем и мне завещал
свою мечту: стремление к экономической  независимости.  Мне  не  нужно  было
просить  милостыни  ни  у  кого,  а  уж  тем   более   -   у   какого-нибудь
мужа-коротышки, с которым пришлось бы потом обращаться, как с младенцем.
     Одно американское руководство для супругов - я думаю, автору его вполне
можно доверять, как специалисту, знающему свое  дело,  -  следующим  образом
определяет идеальную жену: она не должна быть  слишком  красивой,  поскольку
иначе она слишком привлекала бы чужих мужчин, а ведь еще в священном писании
сказано, что надо возлюбить ближнего своего, но не его жену; она  не  должна
быть намного умнее мужа, ибо муж, страдающий чувством неполноценности, - это
чудовище; она также не должна быть слишком нравственной, чтобы не показаться
мужу весьма однообразной.
     Я знала, что не  удовлетворяю  требованиям  идеальной  жены,  и  потому
решила оставаться на почтительном  расстоянии  от  замужества,  хотя  мне  и
приходилось близко встречаться с мужчинами. Оставаться незамужней  было  для
меня нетрудно, поскольку я наблюдала смешное поведение мужчин, помешанных на
женщинах. Они клянутся в вечной любви и требуют  понимания  и  ласки.  И  их
действительно очень нетрудно понять, но этого никогда  не  следует  говорить
им, так как они озлобляются. Я многократно приходила к выводу,  что  великая
мать природа была просто аморальна, поскольку поощряла паразитов.  Но  стоит
ли дольше говорить о  мужчинах,  которые  сами  о  себе  говорят  более  чем
достаточно? Поскольку нам, женщинам, трудно обойтись без мужчин, их так  или
иначе приходится терпеть, а многое терпеть - это значит и многое прощать.


        x x x

     Весной  1938  года  я  взялась  за  новое,  исключительно   широкое   и
многообещающее   деловое   предприятие,   которое   должно   было   ослабить
конкурентную способность "ПОТС и К<sup>o</sup>".  Хотя  подобного  рода  предприятия  и
действовали периодически на прекрасной  земле  Франции,  я  не  заимствовала
примеров оттуда. Идею подарил мне Энсио Хююпия, обратившись как-то ко мне со
следующими тщательно обдуманными словами:
     - Слушай, Минна, я уже два месяца вынашиваю один оригинальный  план,  и
теперь он требует своего осуществления. Ты знаешь,  что  мужчины  пользуются
некоторыми привилегиями  и  особыми  правами,  которые,  как  они  полагают,
пожалованы им самой природой.
     - Ты, конечно, имеешь в виду должности священников и офицеров?
     - Нет, нет! Я имею в виду писсуары, которые...
     - Энсио! Ты пьян? - перебила я своего коллегу.
     - Нет еще, но, если план мой осуществится, я готов пройти полный  круг.
Но послушай. В Хельсинки имеется две сотни мужских писсуаров, желоба,  стоки
и  нижнюю  часть  железной  стенки  которых  необходимо  время  от   времени
подмазывать асфальтом. У меня нет  абсолютно  точных  расчетов  относительно
того, как много асфальта идет на покрытие и подмазку  всех  этих  плоских  и
кривых поверхностей,  но  я  знаю  наверняка,  что  "ПОТС  и  К<sup>o</sup>",  согласно
договору, должна заботиться о поставках и...
     - По мне, пускай заботятся.
     - Дело не так просто. Согласно договору, "ПОТС и К<sup>o</sup>" производит  и  все
асфальтные работы. Я  знаком  со  сметой  -  они  добились  страшно  высоких
расценок! Просто удивительно, что за такую грязную работу им платят  бешеные
деньги. Мы должны начать конкурировать с ними.
     - Никогда! - сказала я резко. - И не продолжай больше на эту тему, а то
мне станет дурно.
     Однако Энсио не покорился и, как я ни хмурилась, продолжал:
     - Я не предлагаю, чтобы твоя уважаемая промышленная  и  торговая  фирма
взялась подмазывать асфальтом железные будочки города Хельсинки.  Мои  планы
гораздо величественнее, но они не претворятся в жизнь, если ты не употребишь
в дело свои связи. Я надеюсь, что ты не раздумывая  бросишь  на  чашу  весов
авторитет, которым ты располагаешь,  и  глубоко  убежден,  что  все  женские
общества окажут  тебе  поддержку,  а  этого  вполне  достаточно,  ибо  жены,
конечно,  переспорят  мужей.  Итак,  надо  исподволь  начинать   всенародное
движение за ликвидацию мужских писсуаров в городском  пейзаже  Хельсинки.  Я
беседовал на эту тему с одним моим школьным товарищем, - он работает  теперь
в оперативном отделе армии, - и  он  дал  следующие  указания:  а)  со  всей
ясностью доказать отцам города, что железные  будочки,  выкрашенные  зеленой
краской, безобразят столицу  Финляндии;  б)  мужские  общественные  писсуары
оказывают  развращающее  влияние  на  моральные  устои  нашего  народа;   в)
исходящий от писсуаров неприятный запах, особенно в жаркое  время  года,  не
только противен  для  обоняния,  но  и  вреден  для  органов  дыхания  и  г)
длительное   сохранение   и    поощрение    мужских    писсуаров    является
несправедливостью по отношению к противоположному полу. А посему  немедленно
должны быть приведены в действие следующие инстанции:  а)  комиссия  внешней
стороны  -  эстеты  и  общества  городского  благоустройства;  б)   церковь,
приходские советы и все религиозные секты;  в)  управление  здравоохранения,
чиновники медицинских учреждений, а также все страдающие от  дурного  запаха
министры и депутаты, и, наконец,  г)  все  женские  общества,  в  том  числе
женщины-юристы, союз служащих женщин,  объединения  смотрительниц  городских
скверов и кружки рукоделия  домашних  хозяек.  Если  все  будет  происходить
согласно моим  предварительным  расчетам,  то  в  Хельсинки  к  сентябрю  не
останется ни одного мужского писсуара. Но что же придет им на смену? У  меня
есть готовое предложение.  Ты,  дорогая  Минна,  должна  склонить  городскую
управу - начать можешь с приемов-коктейлей  -  к  тому,  чтобы  тебе  выдали
патент  на  занятие  совершенно  новым  промыслом,  который  пока   еще   не
упоминается  ни  в  каких  законах  и  уложениях.  Тебе  предстоит  основать
замаскированную фирму, для которой я  уже  придумал  название:  "Передвижные
удобства"...
     Энсио  Хююпия  глубоко  оскорбился,  когда  я  расхохоталась  над   его
бреднями. Тогда я хохотала, но уже  в  конце  июля,  когда  сильно  пахнущие
пункты срочного  облегчения  вдруг  все  до  единого  исчезли,  я  перестала
смеяться. Лишь немногие знают, кто стоял за этим актом  вандализма,  который
многим мужчинам расстроил нервы. Я восхищалась блестящим умом  Энсио  и  его
юридической сметкой. Он заставил муниципалитет поверить, что все  крупнейшие
города  Соединенных  Штатов  Америки  давным-давно  перешли  на  передвижные
удобства, а поскольку финны обладают особым пристрастием к любым иностранным
образцам, они и на этот раз не захотели оказаться в хвосте победного шествия
технического  прогресса.  Я  ассигновала  несколько   миллионов   марок   на
приобретение автомашин и прочего необходимого оборудования. Автофургоны "ПУ"
(передвижные удобства), перестроенные из огромных грузовиков и  напоминавшие
городские автобусы, курсировали вдоль и поперек  нашей  любимой  столицы.  В
радостные яркие тона - голубой, белый и красный - были окрашены бока и крыши
этих нашумевших передвижных туалетов, на  которые  наш  превосходный  мастер
рекламы,  поэт  Олави  Хеймонен,  излил  едва  ли  не  лучшую  часть   своей
поэтической души:

            "ПУ  -  последняя  новинка Америки! Познакомьтесь сами - и вы
       насладитесь  прекрасными  удобствами!  ПУ  -  оазис среди пустыни,
       здесь  облегчается бремя жизни! ПУ - удовольствие и необходимость!
       ПУ  спасает вас от неприятных неожиданностей. ПУ - это рука помощи
       страждущим и гонимым! Запомни буквы - ПУ! Запомни цвета Триколора!
       Не забудь, уходя из дома, запастись мелочью: ровно две марки!.."

     В каждом фургоне ПУ было восемь отдельных кабинок, по четыре  с  каждой
стороны  коридора,  а  также  киоск  парфюмерии,   отгороженный   стеклянной
стенкой, - там всегда можно было купить духи, кремы для рук и  лица,  губную
помаду,  пасту  для  бритья,  мятные  пастилки,  зубной  порошок,  расчески,
различную бумагу и некоторые особые изделия, которые надо было продавать, не
привлекая внимания широкой публики.
     В то время, когда кончалась эра железных будок  и  начиналась  эра  ПУ,
газетные   "страницы   читательских   писем"   наполнились   социальными   и
антисоциальными высказываниями. Миллиарды нервных клеток приняли  участие  в
этой ужасной буре общественного мнения. Жители Хельсинки разделились на  две
группы: писсуаристов и приверженцев ПУ. И удивительное дело: все  мужчины  -
не считая одного священника и двух светских проповедников - горячо выступали
в защиту древнего обычая: "Верните нам добрые старые железные будочки!" Зато
женщины были на стороне прогресса и отвергали предрассудки,  так  как  сразу
поняли, что только теперь наконец-то добились равноправия с мужчинами.
     Необузданные и просто-напросто издевательские выступления  писсуаристов
показали яснее ясного, с какой легкостью мужчины восстают  против  общества,
когда хоть немножко затронуты их феодальные  права.  Они  ни  на  минуту  не
умолкали, точно были больны злокачественным зудом гортани.  Порой  казалось,
что десяти мужчинам вполне хватило бы и одного рта.  Однако  их  буйство  не
помешало  фургонам  ПУ  совершать  свой  блистательный  парад.   Шестнадцать
бело-красно-голубых вагончиков крейсировали по городу, делая  десятиминутные
остановки точно по расписанию в определенных пунктах. Если клиент не успевал
выполнить свою задачу в отведенное  время,  он  мог  бесплатно  проехать  до
следующей остановки.  Некоторые  практичные  жители  столицы  путешествовали
таким образом через весь город.  Один  учитель  народной  школы,  страдавший
хроническими запорами, совершенно забросил трамвай. Он прислал  компании  ПУ
письмо в изящном стиле, где он сообщал, между прочим, нижеследующее: "С  тех
пор  как  я  начал  пользоваться  удобными  и  комфортабельными   средствами
передвижения,  предложенными  вашей   компанией,   я   получил   возможность
отказаться от употребления касторки и слабительной воды.  Правда,  теперь  я
затрачиваю на дорогу в школу два часа вместо прежних десяти  минут,  но  это
время не пропадает даром. Я привык прочитывать в уютном кабинетике  утренние
газеты и проверять домашние задания учеников.  Я  от  души  поздравляю  вашу
компанию, которая смело следует по пути  прогресса  "большого  мира",  давая
возможность и нам, низкооплачиваемым труженикам,  наслаждаться  современными
удобствами. Ваш верный и горячо благодарный..."
     Система ПУ была абсолютно беспартийной  и  демократичной.  Все  клиенты
независимо  от  возраста,  пола,  религиозной  принадлежности  и  расы  были
равноправны. И все же она  постоянно  вызывала  нападки.  Владельцы  кафе  и
ресторанов избрали делегацию, которая нанесла визиты  в  министерства  путей
сообщения и общественных работ, осведомляясь о следующем:

            а)  известно  ли  соответствующему  министру,  что фургоны ПУ
       перехватили   значительную   часть   торгового   оборота   кафе  и
       ресторанов,  чем  нанесли серьезные убытки владельцам, предприятий
       общественного питания?
            б)  если  указанные факты соответствующему министру известны,
       то  какие меры он собирается предпринять в защиту прав предприятий
       общественного питания в соответствии с законом о свободе ремесел и
       промыслов?

     Я  была  очень  удивлена,  прочтя   в   газетах   декларацию   деятелей
общественного питания, ибо не предполагала, что фургоны ПУ  могут  оказаться
конкурентами кафе и ресторанов.  Но  мой  юридически  образованный  помощник
Энсио Хююпия (который вполне мог  бы  стать  ученым  светилом  какого-нибудь
маленького городка) охотно просветил меня:
     - Пока в городе Хельсинки не была введена система ПУ, у собак были свои
столбики, у маленьких детей - газоны, у мужчин - писсуары, и только у женщин
не было своего пристанища, да,  только  им  некуда  было  деться  на  улице.
Отправляясь куда-либо  по  делам,  они  всегда  были  во  власти  некоторого
тревожного чувства: успеют ли вовремя домой или нет? И,  если  не  успевали,
они заходили в ближайшее кафе или ресторан  и  заказывали  чашку  кофе  либо
бутылку освежающего напитка. Это была их плата за пользование туалетом. Цена
колебалась (в зависимости от разряда кафе или ресторана) от трех  до  десяти
марок, не считая чаевых. Центральное  статистическое  управление,  насколько
мне известно, не подсчитывало, как часто женщины находят предлог забежать  в
кафе (в то время как некоторые джентльмены ищут предлог  лишь  затем,  чтобы
уединиться и выпить глоток из фляжки), но, по-видимому, речь должна  идти  о
довольно  больших  числах,  поскольку  владельцы  предприятий  общественного
питания заметили уменьшение  своего  торгового  оборота.  Беспокойство  этих
дельцов указывает на  то,  что  матери  семейств  и  одинокие  женщины  были
вынуждены проматывать немалую часть своего  скудного  бюджета  на  кофе  или
освежающий напиток, не испытывая в них прямой нужды, тогда как мужчины почти
совершенно избегали этих лишних затрат. Таким образом,  система  ПУ  заметно
улучшила  общественное  положение  женщин.  Теперь  они  могут  пользоваться
современными комфортабельными вагончиками ПУ, уплатив только две  марки  без
принудительного кофе. В крайнем случае -  худо-бедно  -  они  экономят  одну
марку, в среднем же надо считать - две, а то и все  пять!  Мужчины,  правда,
стали облагаться новым налогом, но мы должны понять,  что  это  своего  рода
перемещение налога с одного налогоплательщика на другого.  И  независимо  от
того, прямой ли этот налог или  косвенный,  во  всяком  случае,  это  налог,
который касается всех и на который совершенно бесполезно жаловаться...
     Когда Энсио Хююпия воодушевлялся, его язык трудился без выходных  дней.
В последнее время мой  помощник  был  в  исключительно  хорошем  настроении,
поскольку  экономические  трудности  перестали  для  него  существовать.  Он
работал теперь как директор-распорядитель системы ПУ и каждую неделю получал
определенный  процент  от  чистого  дохода  предприятия.  У  него  постоянно
возникали новые идеи, многие из которых действительно стоили денег.
     Когда система ПУ  просуществовала  два  месяца,  от  нее  отпочковалась
дочерняя компания - "Акц. об-во Садовые удобрения". Единый бог рекламы  всех
наших предприятий, поэт Хеймонен, в  творческих  муках  создал  вдохновенную
рекламу новому  отечественному  продукту,  удостоенному  золотой  медали  на
финской ярмарке. Надо сказать, "А/о Садовые удобрения" было одним из  лучших
моих предприятий. Оно дало финским химикам великолепное  поле  исследований,
мне - сказочно огромные прибыли, и, что самое главное,  его  продукция  была
целиком отечественного происхождения и добротной финской  работы!  Последнее
обстоятельство сыграло необычайно положительную  роль,  когда  Энсио  Хююпия
смекнул попросить у государства дотацию для  поощрения  деятельности  нашего
чисто финского акционерного общества...
     Теперь это уже дело прошлое,  и  я  могу  чистосердечно  признать,  что
система ПУ вовсе не нуждалась в поддержке со стороны общества, поскольку она
и без этой помощи приносила исключительно солидные прибыли. Но в то время  я
была,  возможно,  по  какой-то  причине  очень  цинична;  кроме   того,   я,
разумеется, видела, что общественные средства тратились и на менее  полезные
дела, - несколько ниже я докажу это.  Каждый  человек,  хоть  сколько-нибудь
любивший свою родину, старался урвать от нее все, что только мог.  Поскольку
стремление казаться оригинальной было мне чуждо, я действовала, естественно,
так же, как и другие почтенные  граждане:  я  никогда  не  говорила  деньгам
"прощайте", а только "до  свиданья".  Как  легко  и  просто  можно  добывать
деньги, если воспользоваться трудным положением ближнего своего!
     Ровно полгода фургоны ПУ спокойно предлагали свои услуги жителям города
Хельсинки и туристам.  Затем  началась  тяжба.  Заклятые  писсуаристы  нашли
наконец идею, которая сплотила их всех под одним знаменем. Они были поистине
единодушны, решив ликвидировать завоеванную женщинами победу  равноправия  -
систему ПУ. Директор-распорядитель Энсио Хююпия был вызван в  городской  суд
по обвинению в незаконном промышлении лоточной торговлей. Суд постановил: а)
деятельность "Системы ПУ" прекратить и б) директора Энсио Хююпия подвергнуть
штрафу. Решение суда основывалось на законе от  27  сентября  1919  года  "О
свободе промыслов". (См. "Свод законов и постановлений, Закон о промыслах  и
ремеслах", глава: Лоточная торговля.)
     Было бесполезно обжаловать приговор в верховном  суде,  члены  которого
являлись самыми консервативными писсуаристами.  Поэтому  я  добровольно,  не
пролив ни слезинки, отказалась  от  предприятия,  в  которое  вложила  часть
своего сердца и которое принесло мне  целое  состояние.  Зато  Энсио  Хююпия
казался морально подорванным. Но в конце концов  и  он  сумел  отнестись  ко
всему легко и тяжко  запил.  Он  всегда  спасался  от  трудных  переживаний,
хватаясь за штопор. Пройдя цикл запоя, он снова принялся за  дело;  а  чтобы
деятельность  его  имела  практическую  силу,  он  требовал  дополнительных,
чрезвычайных средств на представительство. Деньги эти не пропадали зря,  ибо
когда говорили деньги, на правильность произношения и  чистоту  речи  обычно
никто внимания не обращал. Мне до сих пор  не  вполне  ясно,  каким  образом
Энсио умудрился продать городу все шестнадцать автофургонов ПУ, "А/о Садовые
удобрения" и огромное количество  всевозможных  запасных  частей  и  разного
инвентаря. Так же не понятно было и то, что  город  возобновил  деятельность
системы ПУ. Правда, с некоторыми изменениями. Вагончики были  перекрашены  в
унылый серо-зеленый цвет, принятый для всех  машин  и  транспортных  средств
городского треста ассенизации, и вместо инициалов  ПУ  на  бортах  появились
буквы:  ПУГХ,  что  означало  "Передвижные   удобства   города   Хельсинки".
Значительной  переменой  явилось  прекращение  продажи   аптечно-парфюмерных
товаров, а также  учреждение  новых  штатных  должностей  -  так  называемых
"туалетных контролеров". (См. Оплата должностных лиц и штатных работников.)
     "Куда девались бы все провалившиеся коммерческие предприятия,  если  бы
ада не существовало?"  -  говорят  американские  бизнесмены.  И  я  невольно
задавала себе этот вопрос, наблюдая в течение некоторого времени за  работой
автобусов ПУГХ. Городские власти снова  вызвали  бурю  общественного  мнения
(судя по обилию читательских писем в газетах), повысив таксу до трех марок и
ограничив время обслуживания каждого клиента  десятью  минутами.  Но,  после
того  как  получили  широкую  огласку  подтвердившиеся  данные  об  огромных
убытках, регулярно приносимых автобусами ПУГХ,  терпению  налогоплательщиков
пришел конец. В июле, в самую жаркую пору  лета,  хельсинкские  писсуарристы
праздновали свою победу. Работа автобусов ПУГХ была прекращена, и  городской
пейзаж столицы вновь украсился пресловутыми железными будками, окрашенными в
серо-зеленый цвет. Но, правда, теперь отцы города распорядились  оборудовать
там и сям соответственные стационары  для  женщин,  дабы  иметь  возможность
громче прежнего кричать о равноправии полов.  Меня  чрезвычайно  удивил  тот
факт,  что  городские  власти  ликвидировали  систему  ПУГХ,  хотя   у   них
десятилетиями существовало  много  других  нерентабельных  предприятий.  Мой
мудрый советник Энсио Хююпия разъяснил мне все:
     - Видишь ли, дело в следующем. Когда мы убеждали отцов города разрешить
систему ПУ, я сказал им как  бы  между  прочим,  что  в  Соединенных  Штатах
Америки  даже  в  сельских  местностях  уже  начинают  вводить  "передвижные
удобства" и нам просто не к лицу отставать от времени. Когда же впоследствии
вся наша гениальная система перешла  в  собственность  города  и  в  ведение
муниципалитета - по этому поводу ведь было даже в экстренном порядке принято
и опубликовано новое "Положение", - город  направил  в  Америку  специальную
делегацию в составе четырех инженеров  для  изучения  "передвижных  удобств"
Нью-Йорка  и  ознакомления  с  опытом  их  эксплуатации.  Господа   инженеры
вернулись домой с кислой миной,  ибо  их  командировка  вылилась  в  обычную
научную поездку: они по-прежнему умели плавать и насвистывать. И вот,  когда
отцам города было торжественно доложено,  что  янки  не  имеют  "передвижных
удобств" и не только не собираются отказываться от старых писсуаров, но даже
увеличивают  число  последних  после  каждой  переписи  населения,  тогда-то
руководство ПУГХ решило ликвидировать систему - и немедленно. Им, видишь ли,
казалось просто верхом неприличия отступать от иностранных образцов. Что  же
касается удовлетворения человеческих потребностей, то это они считали  делом
вкуса: кто идет в церковь, а кто - покупает ливерную колбасу!
     Я не имела времени горевать о системе ПУ, так  как  у  меня  была  уйма
новых коммерческих дел и горячее желание как можно скорее поместить капиталы
за границей, ибо положение в мире не предвещало ничего хорошего. Я совершила
одну за другой срочные поездки  в  Швейцарию  и  Швецию,  временно  возложив
обязанности директора на Энсио Хююпия. Я доверяла ему почти  абсолютно,  уже
по одной той причине, что он никогда не признавался  мне  в  любви.  Хотя  я
порой и уставала от его разговорчивости (он мог говорить без перерыва  целый
час, а слушать - не более минуты) или возмущалась  его  пьянством,  я  очень
скоро  побеждала  свое  неудовольствие,  вспоминая  слова  одного   древнего
мудреца: "Не осуждай нудиста, ибо таким он родился на свет!"
     Однажды августовским вечером Энсио Хююпия зашел  ко  мне  в  кабинет  и
рассказал, что купил себе сто гектаров леса в рассрочку. Он  все  покупал  в
рассрочку, потому-то его жена всегда так модно одевалась; и  теперь  наконец
его совершенно засыпали счета. Попав в рай, он даже арфу праведника купил бы
себе в рассрочку.
     - Этак ты скоро совсем запутаешься, - сказала я ему.
     - Я сумею расквитаться со всеми долгами, если ты  согласишься  на  одно
маленькое дельце, которое я хочу тебе предложить, - ответил он с  лучезарной
улыбкой, точно владелец ломбарда, дающий взаймы под заклад и уверенный,  что
всегда вернет свое. -  Разделаюсь  одним  махом!  И  еще  тебе  отдам  часть
прибыли. Остановка только  за  деньгами,  за  свободными  деньгами,  которые
бывают у меня так редко и задерживаются так недолго.
     Он посмотрел на меня вопрошающе  и,  схватив  себя  двумя  пальцами  за
нижнюю губу, оттянул ее,  словно  она  была  резиновая.  Затем  он  принялся
гримасничать и жевать собственные губы, как  бы  подражая  одному  из  наших
известных актеров, увидев которого я перестала удивляться тому,  что  Дарвин
превратил Адама в обезьяну.
     - В данный момент у меня нет охоты браться за новые дела, - ответила  я
устало. - Со дня на день может разразиться вторая мировая война...
     - Вот именно, именно поэтому! - перебил он меня возбужденно. - Все надо
уладить как можно скорее. Прости, не перебивай, хоть я и  перебил  тебя,  но
дело это действительно очень спешное. Я узнал, что городские  власти  решили
продать все шестнадцать автобусов ПУГХ тому, кто предложит наибольшую цену.
     - Что же мы будем с ними делать?
     - Купим их!
     - Я не вложу в это предприятие ни одного пенни.
     Энсио глубоко вздохнул, запасаясь терпением.
     - Дорогая Минна, выслушай хотя бы! Автобусы совсем новенькие, а  я  мог
бы купить их по цене металлолома.
     - А дальше?
     - Мы их демонтируем, снимаем то самое, известное тебе  оборудование,  и
сразу же продадим его индивидуальным застройщикам, самостоятельно возводящим
домики в пригородах. Продадим с аукциона. Затем мы живо обратим  автобусы  в
новую веру и снова продадим их. Я подсчитал, что вся  эта  процедура  займет
три недели. Ну как, согласна?
     Он почти умолял - и я согласилась. Мне  казались  весьма  сомнительными
хлопоты моего сподвижника, хотя я  знала,  что  у  него  в  отношении  денег
прирожденный  нюх  и  к  тому  же  имеются  отлично  развитые   хватательные
способности.   Я    финансировала    его    предприятие,    чувствуя    себя
жертвовательницей. Каково же было мое смущение, когда он  через  две  недели
явился в контору, весело напевая (вино ведь молчит, только пока закупорено в
бутылке), и прямо ворвался в мой кабинет.  Я  не  могла  выговорить  ничего,
кроме односложного вопроса:
     - Ну?
     Продолжая напевать, он открыл портфель, выложил  передо  мною  на  стол
пачку денег - сумму, которую брал у меня взаймы, - и спросил:
     - Как насчет процентов?
     - Можешь оставить их себе!
     - Отлично. А вот твоя доля прибыли.
     Он передал мне сто тысяч марок и  как  бы  между  прочим  сообщил,  что
расплатился со всеми долгами. Я вновь начала сомневаться в его  честности  и
потребовала объяснений. Поскольку голая правда всегда чувствует себя  как-то
неловко и потому старается немножко  принарядиться  и  подгримироваться,  он
тоже слегка приукрасил рассказ о своей отнюдь не  поэтической  деятельности,
хотя мог бы  все  изложить  гораздо  короче  и  проще.  Он  купил  у  города
шестнадцать автобусов  ПУ  оптом,  по  баснословно  низкой  цене.  Распродав
индивидуальным застройщикам снятые с автобусов раковины и унитазы, он вернул
свои  затраты.  Потом  он  сбыл  в  разные  мастерские  и   учреждения   все
оборудование,  запасные  части,  инвентарь  и  на  вырученные  деньги  снова
оснастил машины, но теперь уже совершенно для других надобностей. А  именно:
он продал их армии как походные лазареты и  машины  для  перевозки  раненых.
Продал всем на удивление по очень приличной цене. Такова была  окончательная
судьба знаменитых автофургонов ПУ. Очень жаль, что Энсио  Хююпия  был  лишен
политического честолюбия. Если бы ему достался пост  министра  финансов  или
министра торговли и промышленности,  он  мог  бы  оказать  своему  отечеству
вовеки незабываемые услуги. Но он был, к сожалению, одной  из  тех  скромных
натур,  которые  застенчиво  собирают  добро  в  свой  собственный  амбар  и
нисколько не заботятся об известности.
     На свете есть много людей, о жизни и  деятельности  которых  ничего  не
известно, однако в этом виновата не только пассивность сплетников.


        ГЛАВА СЕДЬМАЯ

        РЕВАНШ

     И вот наконец  наступил  день,  когда  я  смогла  удовлетворить  годами
мучившую меня жажду мести. Уверенная в победе, я вошла  в  контору  "ПОТС  и
К<sup>o</sup>". Меня сопровождал юрист моей фирмы Энсио Хююпия, он нес тяжелый  чемодан
и портфель. Старший вахтер сильно постарел: от его седых волос остался  лишь
реденький пух, сквозь который просвечивала крышка черепа. Хотя альманах  его
жизни был уже украшен листьями поздней осени  и  хотя  он  переступил  порог
пенсионного возраста целых шесть лет назад,  он  все  еще  был  в  состоянии
кланяться посетителям и  поклоняться  своим  директорам.  Наше  появление  в
прихожей "ПОТС и К<sup>o</sup>" привело старика в сильнейшее замешательство.
     - Пожалуйста, доложите о  нас  директору  Свину,  -  сказал  мой  юрист
деревянным голосом.
     Воображение старика забило барабанную дробь, и он попытался  увернуться
от опасности.
     - Совершенно невозможно... То есть, простите, не можете  ли  вы  прийти
немного позже?
     - Нет, не можем, - сухо прозвучал ответ Энсио Хююпия. - Мы уже пришли.
     Верный слуга Сеппо Свина обладал тонким чутьем и был хитрым  следопытом
душ человеческих. Он теперь выискивал любые  отговорки,  стараясь  повернуть
нас обратно к выходу. Энсио взглянул на меня, ожидая быстрого ответа.  Я  не
могла отступать. Мне нужно было наконец поставить точки над "и". Совесть моя
больше не желала одобрять жесткие,  закоснелые  принципы,  согласно  которым
лишь добродетель, жалость и незапятнанная честь - вот все,  что  может  быть
хорошего в жизни. Я сделала решительный жест.
     - Оттягивать развязку больше нельзя.
     Плечо к плечу двинулись мы к двери генерального директора.
     - Я не смею впустить вас без доклада, - испугался старший вахтер. -  Не
могу, это запрещено. Меня могут уволить...
     - Ничего, теперь вас за это не уволят! - сказала я и,  смело  постучав,
открыла дверь.
     Мы твердым шагом вошли в кабинет и  немедленно  разбудили  генерального
директора, который только что уснул после завтрака. Сеппо Свин твердо верил,
что праздность - мать всех изобретений.  Он  ужасно  разозлился,  когда  его
оторвали от любимого творческого занятия. Как сказал мудрый Хэмфрис, видение
снов мешает нам просыпаться.  Но  поскольку  сновидение  лишено  способности
суждения, то, естественно, нельзя было ждать рассудительности  от  человека,
созерцающего сны; Сеппо Свин приветствовал нас так, как  мы,  собственно,  и
предполагали:
     - Вы являетесь, точно воры, даже не доложив о  своем  приходе!  Ну,  на
этот раз налиму-привратнику уже не спасти своей шкуры! Уволю сегодня же.
     - Простите, господин генеральный директор, - сказала я примирительно. -
Старый вахмистр всеми силами старался помешать нам войти  сюда.  Но  сейчас,
когда мое время тоже превратилось  в  деньги,  я  не  могу  часами  ждать  в
передней, как некогда поступал мой слишком деликатный и  добросердечный  муж
Армас Карлссон.
     Сеппо Свин поправил галстук и сел за письменный стол, теребя усы.
     - Покойник за это не взыщет... - проворчал он негромко.
     - Разумеется, но его жена взыщет. - ответил за меня Энсио Хююпия  очень
зло и тут же, открыв чемодан, достал оттуда магнитофон  и  поставил  его  на
маленький столик у стены.
     Мой  опытный  юрист  нашел  штепсель,  проверил   включение   аппарата,
поглядывая при этом на нашего  гостеприимного  хозяина  с  таким  заботливым
вниманием, словно поджаривал душу его на медленном огне.
     - Тебя, кажется, удивляет наша  аппаратура,  братец?  Мы  хотим  только
взять у тебя маленькое интервью.
     Сеппо Свин так и подскочил. Живот его выпятился, далеко опередив грудь;
за эти годы он совершенно заплыл жиром.
     - Что означает весь этот спектакль? - воскликнул он, горячась. - Я  вам
ничего не должен, и говорить мне с вами не о чем. Если вы сейчас не  уберете
свою аппаратуру, я вышвырну вас обоих вон! Ко всем чертям!
     - Выбирай хорошенько слова, - сказал мой юрист очень спокойно, - помни,
что все они останутся на пленке. Лучше успокойся.
     Энсио принялся  доставать  из  портфеля  деловые  бумаги  и  документы,
действуя с убийственным хладнокровием. Мы заранее условились,  что  говорить
будет он, а я должна только слушать и наслаждаться. Я обещала ему  обед  "за
черную работу", и он честно выполнял свою ответственную задачу,  не  забывая
ни на минуту, что брильянт на мизинце всегда ценнее, чем заступ в руках.
     После короткой, но мучительной паузы мы наконец приступили к совещанию.
Я по-прежнему оставалась молчаливой участницей  разговора.  Энсио  придвинул
стул поближе к столу своего бывшего начальника и начал:
     - Говорят, ты продал все свои акции правлению "ПОТС и К<sup>o</sup>"?
     Сеппо Свин вздрогнул.
     - Каждый свободен вести свои дела так, как хочет, - ответил он резко.
     - Спору нет. Итак, ты теперь служишь в качестве  выборного  и  платного
генерального директора, получающего жалованье, но никакой доли собственности
в предприятиях "Поставщики отличного топлива. Свин и Компания" ты не имеешь,
не так ли?
     Сеппо Свин ничего не ответил. Энсио продолжал:
     - Значит,  я  прав.  Хорошо.  Не  можешь  ли  ты  позвать  сюда  своего
двоюродного брата Симо Сяхля?
     Поскольку Сеппо Свин не  шевельнул  даже  пальцем,  Энсио  снял  трубку
телефона и сам все  устроил.  Ловкий  эквилибрист  от  бюрократии  явился  с
дюжиной очиненных карандашей в кармане пиджака.  Он  весело  поздоровался  с
юристом, а затем, обратясь ко мне, принялся расточать любезности:
     - Какое счастье встретить вас, госпожа Карлссон! Вы, наверно,  помните,
как я сказал вам однажды: человек с такими способностями покорит весь мир. У
вас к тому же было редкое качество...
     - К делу! - перебил его Энсио Хююпия довольно резко.
     - Но у меня ведь именно дело.
     - Болтовня! Всем известно, что дорожная  пыль  -  это  грязь,  лишенная
воды. Госпоже Карлссон угодно, чтобы беседа наша была короткой и деловой.
     - Твоя наглость обойдется тебе дорого, Энсио Хююпия! - воскликнул Сеппо
Свин. - Ты уже однажды сидел за решеткой.
     - Да, мне это достоверно  известно,  -  поспешил  ввернуть  слово  Симо
Сяхля, который решил  во  всем  неуклонно  поддерживать  своего  двоюродного
брата, а потому наверняка исстра