Джерри проводил девочку взглядом, в мозгу его стали рисоваться сюрреалистические образы. - Вы очень серьезны, мистер Финн, - сказал его сосед. - Национальная неделя смеха - это вообще неплохая выдумка, если бы сюда не примешивалось так много зубной пасты, искусственных зубов и спиртных напитков. Кстати, темой моей докторской диссертации был смех и его причины. По этому вопросу я опубликовал полдюжины трудов. - Это должно быть интересно, - заметил Джерри. Правда, он сказал это лишь из вежливости, но мистер Минвеген, который, по собственному признанию, делал время от времени психологические ошибки, принял восклицание Джерри за чистую монету. Джерри был наказан за свою вежливость, так как профессор психологии отложил теперь своего карманного Шопенгауэра на скамейку, рядом с собою, скрестил руки на груди, устремил взгляд на верхушку ближайшего вяза и начал неторопливо читать лекцию: - Дорогой мой друг! Вы, несомненно, знаете, что наш смех - как ваш, так и мой, как смех мэра города Нью-Йорка, так и смех изображаемых на мыле и сигаретах кинозвезд, - всегда является отражением определенной душевной деятельности. Смех имеет важное биологическое значение. В силу этого человек может смеяться в каком угодно состоянии духа: ненависть, ревность, голод, возбуждение, огорчение, беспомощность, любовь и даже глубокое отчаяние могут порождать смех. Наиболее сердечный и подлинный смех - это, разумеется, смех злорадный. Легко убедиться в этом можно в цирке, когда воздушный гимнаст срывается с трапеции и ломает себе шею. Люди при этом смеются. Отсюда и происходит, между прочим, известная поговорка, что цирк - первый соперник нашего конгресса. Итак, биологически значение смеха состоит в освобождении психики от внутренней напряженности, от состояния торможения. Каждый нормальный человек смеется и в смехе обнажает свое внутреннее "я", а также, конечно, и свои зубы. Особенно в тех случаях, когда последние ровны, без дефектов и во всех отношениях приличны. Людей по их смеху можно разделить на несколько категорий. Встречаются некоторые типы, как Мона Лиза, которые смеются одними губами. Другие же смеются глазами, щеками, мышцами носа и плечами. Некоторые смеются во все горло, так, что мускулы груди и живота приходят в движение и ноги стучат об пол. Психология смеха может обнажить человека, раскрыть его хорошие и дурные стороны. Смейся, говорят психологи, и я скажу тебе, кто ты. Над чем же мы смеемся? Поводом для смеха может служить все. Но именно этим самым - где и над чем человек смеется - он и обнажает себя. И пессимисты тоже смеются, ибо, по их мнению, жизнь - это лишь смешная лотерея. К современному стилю жизни относится привычка смеяться при любых обстоятельствах. Когда священник, отпевая покойника, говорит разные небылицы, слушатели, конечно, смеются. Если родственники или друзья покойного - люди среднего достатка, они смеются весело, или scherzo, но если они хоть немного выше обычного среднего уровня, их смех превращается в чувствительное улыбчатое мурлыканье, или adagio con sentimento. Мелкие несчастья бывают отличным поводом для смеха. Если преступного негритянского парня вешают общими силами на фонарный столб или если у какой-нибудь переходящей улицу женщины отстегнутся резинки и чулок съедет, закрутившись вокруг ноги, тогда можно наблюдать, как смешливые люди - между прочим, моя жена тоже относилась к их числу - смеются: "хи-хи-хи-хи". Такую манеру смеха современная наука называет беглым хроматическим смехом, или passagio chromatico. Шумливый тип - как, например, сенатор Маккарти и миллионы американских школьников - смеется так, что при этом его голос звучит очень широко: "Хах-хах-хах-хах!" Это так называемые громкие хохотуны, смех которых мы, ученые, называем fortissimo vivacissimo. Злорадный человек - иначе говоря, большинство людей - смеется злобно "хе-хе-хе", явно испытывая удовольствие от того, что жертва, или объект несчастья, получает то, что ей положено: суд Линча или что-нибудь в этом роде. Мистер Минвеген сделал короткую паузу, достал из кармана курительную бумагу и щепотку рассыпного табаку, мастерски свернул самокрутку и закурил. - Простите мою бесцеремонность, - робко сказал Джерри, - но не можете ли вы сделать сигаретку и мне? - С удовольствием, дорогой друг, - ответил пионер современной науки о смехе. Он наскреб со дна кармана еще щепоть табаку, в котором были хлебные крошки, шерстяные ворсинки и обрывки ниток, и, уложив эту смесь на бумажку, одним ловким движением свернул аккуратную сигаретку. - Могу я побеспокоить вас, мистер Финн? Извольте слегка лизнуть краешек. Вот так. Джерри лизнул и получил сигаретку. Она имела странный сладковатый привкус и пахла бедностью. Это была сигарета бедняка, скромная самоделка, за которую не надо было платить ни налога на готовые изделия, ни рекламных издержек. - Как вам нравится? - осведомился психолог. - Отличная сигарета... - А аромат? - Чудесный... Джерри снова сказал это из вежливости. Сигарета сильно отдавала трущобной сыростью, но тем не менее он делал вид, что курит с наслаждением. - Если желаете, я сделаю вам и вторую, - сердечно сказал мистер Минвеген, доставая из кармана пачку грязной курительной бумаги. - Спасибо, одной вполне достаточно, - отказался Джерри, не желая окончательно разорять ближнего своего. - Вас, очевидно, интересует психология? - заметил мистер Минвеген немного погодя. - Конечно, и особенно область ваших исследований, - ответил Джерри. - Стало быть, психология смеха? - Вот именно, сэр. - Превосходно! В таком случае я могу продолжить. Современная психология сосредоточила внимание на изучении внешних, поверхностных проявлений жизни. Это и естественно - вся наша жизнь так поверхностна! Что же касается моей специальной области, то она может иногда невзначай вторгаться гораздо глубже, Истоки смеха, видите ли, зачастую находятся очень глубоко, иногда даже в желудке. Психология смеха научно классифицирует смеющихся людей. Основную группу составляют форте- и пиано-смеющиеся со всеми их промежуточными градациями. Кроме того, мы выделяем престо-, граве-, легато-, стаккато-, маэстозо- и каприччиозо-смеющихся. Я называю лишь некоторые основные категории. И каждая из них образует свою самостоятельную группу в громадном смехо-хоре нашей великой демократии. То, что у одного человека вызывает слезы, другого может смешить. Как я уже сказал, причина смеха обнаруживает уровень развития человека. Одни смеются тогда, когда у них щекочут под мышками, другие же - когда видят кровь и убийство. Американцы очень легко, от души смеются над немецкой воинственностью, когда немцы сидят в лагере военнопленных. Но если они снова окажутся на фронте противниками немцев - тогда они будут смеяться над самими собой, чтобы в смехе почерпнуть силу и храбрость. Итак, стало быть, у каждого человека имеется свой характерный смех. Это заметно лучше всего тогда, когда этот смех вовсе не соответствует обстоятельствам. Общительный открытый тип смеется естественно, свободно и честно, тогда как замкнутый посмеивается про себя и как бы внутрь себя. Особую группу составляют люди, которые умеют и осмеливаются также смеяться над самими собой. К этой категории относятся многие большие писатели, философы и художники. Их смех раскрывает очень многое - вечный комизм всемирного цирка. Мне думается, мистер Финн, что и вы принадлежите к этой, последней категории. Джерри вздрогнул от неожиданности. - Кто знает, - сказал он уклончиво. - Хотя в настоящий момент у меня нет ни малейшего желания смеяться. Я еще не рассказал вам, что у. меня сегодня ночью украли чемодан и все деньги? Мистер Минвеген рассмеялся от всего сердца. - Вы счастливчик! У меня вот уже десять месяцев абсолютно нечего красть. Кстати, кто вы по специальности? - Учитель, - ответил Джерри стыдливо. - И журналист. И еще помощник хиропрактика... Теперь психолог сделался серьезным, ибо он втайне надеялся, что Джерри может оказаться каменщиком или по крайней мере плотником. Мистер Минвеген подумал о будущем, которое ждет его собеседника. - Мистер Финн, а нет ли у вое еще каких-нибудь других специальностей? - К сожалению, нет, - ответил Джерри печально. - Может быть, вы играете на каком-нибудь инструменте? - Нет. - Может быть, умеете танцевать модные танцы, свистеть, боксировать или играть в футбол? - Нет... - А петь, ходить на руках, делать фальшивые деньги, чревовещать или плясать на проволоке? - Нет, нет... Мистер Минвеген грустно покачал головой. - Тогда у вас нет иного выхода, как спуститься в шахту или сделаться "хобо". Если вы пойдете на шахту - всегда будут только две возможности: или снова стать безработным, или погибнуть при несчастном случае. Если же вы сделаетесь "хобо" - перед вами откроются десятки возможностей. Мистер Минвеген ждал ответа Джерри, но наш герой устремил свой отсутствующий взгляд в беспредельную даль. - Я уже ни во что теперь не верю, - наконец ответил он мрачно. - Ну вот еще! - воскликнул психолог. - Вы только стали критичны. А верят все. Каждый человек верит. Даже скептики. Миллионы людей верят" что земля круглая, потому что им когда-то случилось увидать глобус. Американские "хобо" верят в преимущество вечного странствования, потому что дорога всегда куда-нибудь да выведет. Каждый американец верит, что умрет миллионером, и поэтому живет улыбаясь, участвует в общественных мероприятиях и выполняет свои гражданские обязанности. Каждый имеет право принимать участие в чем-нибудь. Правда, в общей массе есть очень много людей, у которых осталось лишь право участвовать в собственных похоронах, но и это вовсе не снимает моего утверждения, что мы живем силой веры. Джерри вздохнул. Ему недостаточно было веры. Ему нужна была уверенность, хоть немного уверенности. Он всегда старался быть верным своим мечтам, но они все же обманывали его. Мистер Минвеген рисовал перед ним увлекательную перспективу бродяжничества и говорил о мечте, воплощенной в действительность. - Америка во многих отношениях является страной идущих впереди, - говорил психолог. - Нигде в мире вы не найдете так хорошо организованных бродяг, как у нас. Американские "хобо" никогда не бывают бездомными, потому что они всегда находятся в пути. Это не пустая теория, мистер Финн, у меня десятимесячный опыт. Солнце протягивало к сидящим на скамейке свои лучи. Ночная роса, тончайшим паром поднялась в воздух. Немного погодя жара стала гнетущей. Мистер Минвеген длинными тонкими пальцами психолога пробороздил пышную ниву своих волос и сказал: - Теперь самое разумное перейти в тень. Кстати, что вы собираетесь делать сегодня? Джерри беспомощно пожал плечами. - Ничего не приходит в голову. Вероятно, надо искать какую-нибудь работу. - В Гарлеме возможности чрезвычайно ограничены. А есть у вас постоянное жилище - я имею в виду ночлег, место, где можно спать, протянув ноги? - Нет... пока что нет... - В таком случае я могу вам помочь. - Вы очень добры, мистер Минвеген. - Ну, что вы! Хотите, я сверну вам еще сигарету? - Спасибо, с удовольствием. - Это неплохой табак. Мне дал его вчера Писатель. Он курит только этот сорт. Извольте лизнуть! Получайте! А вот вам огоньку. - Премного благодарен. Кто такой Писатель? - Один мой друг. Вы сегодня же с ним познакомитесь. Пошли? - Я буду очень рад. - Кстати, меня зовут Бобо. - А меня - Джерри. - О'кэй, Джерри. Ты что-нибудь ел сегодня? - О да! По дороге сюда я побывал в "Кафе Джо". - А я еще росинки в рот не брал. Если у тебя нет возражений, заглянем по пути в "Оазис"? - Отлично, меня это устраивает. Неторопливыми шагами они пошли вдоль Пятой авеню. У Сто шестнадцатой улицы Бобо повел товарища в какой-то лабиринт черных дворов, из глубины которых доносилось зловоние. - Это место называют "Оазисом", - заметил Бобо. - Сюда пускают только белых. Владелец дома ненавидит цветных. В "Оазисе" стояло с десяток железных бочек, в метр высоты каждая, куда жильцы дома сваливали объедки. Бобо и Джерри явились слишком поздно, потому что ранние пташки - бродяги - уже унесли лучшие куски. Какой-то шустрый старичок накладывал в свою большую матерчатую котомку калории, оставленные другими клиентами "Оазиса". - Хэлло, доброе утро, Дипси! - воскликнул Бобо. - Ты когда приехал в Нью-Йорк? Оторвавшись от своего занятия, старичок ответил: - Вчера. Из Бостона ехал бесплатно на машине. - Этого братишку зовут Джерри, - радостно сказал Бобо. - Он только что прибыл из Европы. Седобородый Дипси поглядел на Джерри и проговорил: - Прямо из Европы!.. Ну, скажи пожалуйста! Я родился в Европе. В Милане. Джерри кивнул головой, бросив беглый взгляд на чрезвычайно потертую одежонку старика, первоначальный цвет которой угадать было невозможно. - Я слышал, в Европе теперь страшная нищета, - сказал Дипси. - Да, может быть... После войны все время чего-нибудь не хватает... - Рассказывают, что там миллионы людей до сих пор умирают от голода. - Возможно. Мне не приходилось слышать... - Мрут, мрут - это точно. Я слежу за газетами. Тебе повезло, что ты оттуда выбрался. Хотя и у нас теперь тоже не очень хорошо стало. Вот - из десятки бочек не наберешь порядочного завтрака. Это все оттого, видишь ли, что мы помогаем так много другим странам. Джерри отвечал с улыбкой: - Да, конечно. Именно поэтому. Совершенно верно... Дипси вытащил из бочки пожелтевший листок сельдерея, сунул его в котомку и вздохнул: - Бедная Европа... Затем, поглядев на Бобо, сказал: - В понедельник беру курс на Чикаго. - Ты думаешь, там лучше, чем здесь? - спросил Бобо. - Наверняка. Там-то, конечно, есть возможности. Дипси завязал свою котомку и уступил Бобо место у бочки. - Может, еще встретимся, - весело сказал старик и пошел со двора. Джерри инстинктивно отшатнулся, пытаясь укрыться от целой тучи агрессивно настроенных мух. Когда профессор психологии закончил свой завтрак, они покинули "Оазис" и зашагали в направлении Радио Сити. Постепенно улицы становились чище, а движение - оживленнее. Вдали виднелись вершины величайших в мире небоскребов. У Джерри в ушах еще отдавался черный смех Гарлема. Внезапно грудь его стеснило, и он почувствовал, что скучает о жене. Как-то Джоан теперь сумеет обойтись без него? Кто приготовит ей завтрак и позаботится о ее четвертом позвонке? Кто поцелует ее красивые губки и будет слушать ее милое щебетание? Так или иначе, Джоан была очаровательна. Она могла целыми днями жить без пищи и целыми годами - без мыслей. Если бы она говорила только то, что думает, она почти всегда молчала бы. Бобо показывал товарищу достопримечательности Пятой авеню. Чем ближе становился деловой центр, тем выше поднималась стоимость жизни. Даже по ярлычкам цен на витринах прохожие видели, что жизнь стоила того, чтобы жить. Национальная неделя смеха подняла цены до уровня небоскребов. Единственное, что еще опускалось, - это плотная пыль. Джерри казалось, что он поднимается в гору, и у него даже появились симптомы горной болезни. Бобо то и дело хватал его под руку, не давая ему попасть под машину или потеряться в человеческой сутолоке. Артерия большого города пульсировала беспокойно и лихорадочно. Все спешили убежать от спешки. Доллар работал неустанно. А газетчики раскуривали каждый скандал с обоих концов. Пятая авеню - скользкая дорога осуществленных и разбитых мечтаний, небесная тропа торговли и рекламы, спускающаяся в черный Гарлем. Автомобили, автомобили, автомобили. - Куда мы идем? - спросил Джерри товарища, который уже заразился вирусом спешки. - У меня болят ноги. Они, как глаза Греты Гарбо: такие же усталые и влажные. - Зайдем в какой-нибудь кинотеатр, отдохнем, - предложил Бобо. - У меня нет денег. - И у меня тоже. Они продолжали свой кросс. Огромная шевелюра Бобо развевалась, а заплата на его штанах, трепещущая, точно клапан кузнечного меха, подмигивала Джерри, как веселый огонь маяка. - Я не выдержу такой скорости, - воскликнул наконец Джерри. Бобо замедлил шаги и посмотрел на запыхавшегося товарища. - Скоро мы будем на месте, - спокойно сказал он. - Тут близко: еще каких-нибудь два блошиных скачка. Бобо остановился у шикарного кинотеатра и вежливым жестом пригласил: - Входите, пожалуйста. Дверь автоматически отворилась, и друзья вошли в просторное фойе, где у стен стояли удобные мягкие диваны. - Отдохнем минуточку здесь и пойдем дальше, - беспечно сказал Бобо, бросаясь на диван. Джерри последовал его примеру и закрыл на мгновение глаза. Ему показалось, что он куда-то проваливается, но тут Бобо толкнул его легонько в бок и весело сказал: - Ну-ка, лизни! По лицу Джерри расползлась блаженная улыбка. Он лизнул склейку самокрутки и радостно воскликнул: - Какой аромат! 14. ДЖЕРРИ ПОПАДАЕТ В ИНТЕЛЛИГЕНТНОЕ ОБЩЕСТВО
И ЕМУ ВЫДЕЛЯЮТ СОБСТВЕННУЮ ПОСТЕЛЬ Несколько лет назад в Хантерском университете был профессор литературоведения Уолтер Эрвин Пекк, большой слабостью которого было писать стихи и помогать бедным писателям. Он опубликовал поэму "Озимандиада", в награду за которую ему достались десять долларов и прозвище "Американский Шелли". Уолтер Эрвин Пекк стремился ввысь, к неземным высотам, но в конце концов незаметно опустился вниз. Рюмка за рюмкой. Университет был источником знаний, у которого жаждущие учились пить. Американский Шелли потерял свою кафедру и пробудился к действительности в Бауэри. Те, кто любил его, дали ему новое прозвище: "Бродяга из Бауэри". В те времена, когда мир завоевывали короткие юбки и стрижка "под мальчика", Максуэлл Боденхейм занимал господствующее положение в литературной жизни благодаря своим заумным стихам и обличительным романам. Ему присудили большую литературную премию и прозвали американским Золя. Он тоже стремился к неописуемым высотам, а оказался в самом низу. Рюмка за рюмкой. Он пел в сточных канавах на улицах Гринвич Вилэджа о нетленности жизни и просил на водку у милосердных людей, нося на рукаве желтую повязку: "Я слепой". Из артистической трущобы Гринвич Вилэдж он переселился в трущобу Бауэри. Те, кто его любил, дали ему прозвище "Писатель". Выдающийся характерный актер немого кино Джон Фицджеральд был мастером мимики, у которого малейший трепет мускулов лица говорил больше, чем длинная реплика. В двадцать пятом году ему дали прозвище: "Человек, у которого тысяча лиц". Он стремился ввысь, но нечаянно сорвался вниз. Его Слабый, немного сипловатый голос плохо ложился на пленку. И началось падение. Рюмка за рюмкой. Он вернулся из Голливуда в родной город Нью-Йорк, заблудился в артистических трущобах Гринвич Вилэджа, а отсюда в один прекрасный день переехал в Бауэри, где познакомился с Бродягой и Писателем. Те, кто любил его, дали ему прозвище "Змея". Американский немец Борис Минвеген тридцати пяти лет стал профессором психологии в К-ском университете. За серебристо-седую шевелюру он получил прозвище "Серебряная голова". У него была слабость - брать пример с выдающихся фигур общественной жизни: конгрессменов, сенаторов, кинозвезд. Его изречение: "И животные тоже смеются, поскольку человек постоянно дает им для этого повод" - привлекло большие внимание в сорок девятом году, и он попал в черные списки. Через год он опубликовал в психологическом журнале статью, в которой полемизировал с известными биологами, сказав между прочим: "Формулировка биологов: "человек и стоящие ниже его животные" - не объективна, поскольку классификацию производил человек". За эту статью его из черного списка перевели в список подлежащих увольнению с волчьим билетом. Десять месяцев назад обнаружилось, что он чудовищно обманул свою жену, выдав себя за высокооплачиваемого каменщика. За такой аморальный поступок его тотчас уволили как человека, недостойного быть воспитателем юношества, он начал шаг за шагом спускаться по наклонной плоскости. Алкоголь не сыграл никакой роли в том, что он докатился до трущобы Бауэри, где случайно познакомился с жителями подвала двухэтажной деревянной халупы - Бродягой, Писателем и Змеей, которые приютили его и дали возможность ночевать лежа. Те, кто любил его, дали ему прозвище "Бобо". Джек Лондон создал когда-то образ лондонского Ист-Энда. Если бы он пожил года два в нью-йоркском Бауэри, он не поехал бы в Лондон искать материал. Бауэри - величайшая в мире трущоба! Последние лучи заходящего солнца еще отражались в тихо струящейся воде реки Гарлем. Воздух внезапно стал холодным. Зябкие старики, сидевшие в переулках, искали убежища под крышей. Но ребятишки продолжали свою беспечную возню на черных дворах и на берегу. Тихий прибой Национальной недели смеха немного стыдливо ударялся о берега Бауэри. С реки поднимался запах ила, гнилых водорослей и сточных вод. Несколько удильщиков сидели на лодочной пристани, поджидая, не клюнет ли рыбешка. Какой-то молодой человек, вернувшийся к естественной бедности, сидел на перевернутом ящике, пристально глядя на бегущую воду. Время от времени он наклонялся над записной книжкой и пытался заставить жизнь течь по бумаге. Он бежал от действительности в обманчивый мир поэзии. Полицейская радиофицированная машина крейсировала по узеньким переулочкам и призывала жителей трущобы уважать законность. Затем она направилась к площади Ривер Авеню, где местный комитет содействия Национальной неделе смеха бесплатно раздавал сосиски с булочками. Благородным делом руководил пожилой католический священник, ему ассистировали четыре молоденькие монахини. Какой-то коренастый детина не захотел стоять в очереди, протискался прямо к котлу, из которого шел ароматный пар сосисок, и крикнул священнику: - Эй, приятель! Мне надо поскорей. У меня жена при смерти. В очереди послышались недовольные возгласы. - А ты к нам в церковь ходишь? - спросил священник, запихивая разваренную сосиску в зияющий разрез булочки. - Сейчас нет, но вообще когда-то я, конечно, ходил. Моя жена и сейчас, наверно, ходит. - А молитву "Отче наш" знаешь? - осведомился ревностный брат во Христе. Детина почесал давно не бритый подбородок и сказал: - Я ее позабыл, но жена наверняка знает. Священник, все еще не отдавая булочку с сосиской, сказал отеческим тоном: - Если ты повторишь теперь за мною "Отче наш", я дам еду тебе и больной жене твоей. Ну, говори: "Отче наш"... Детина ошарашенно посмотрел на священника: - Это означает то же самое, что "наш отец"? - Да, конечно... - То есть мой и твой? Наш общий отец? - Именно так. Наш отец. Щетинистый подбородок верзилы весело затрясся. Парень оглянулся на своих соседей по очереди, подмигнул кротко улыбающимся монахиням и наконец, поглядев опять на доброго священника, воскликнул в совершенном восторге: - Черт побери! Так мы же с тобой, выходит, братья! Он выхватил у священника булку и весело зашагал к реке, где вечернее солнце гасило в воде свои последние замирающие отблески. Над Бауэри, как черное покрывало, опустился вечер. По узким закоулкам брели, пошатываясь, пьяные, стремясь уйти подальше от действительности в мир воображения и иллюзий. Откуда-то, доносился отчаянный плач ребенка и вопли женщины, за счет которой натерпевшийся унижений глава семьи пытался повысить свой авторитет. Далеко в небе пламенели огни Бродвея и Радио Сити. Писатель затопил чугунную печурку, которую интеллигентное общество подвала называло Жадным Попом, и засвидетельствовал, что обществу необходимо срочно раздобыть уголь. Бродяга ничего не сказал на это, а Змея прошипел: - Лучше переселиться в другое место. Они жил в доме, который не принадлежал никому. Он даже не значился на планах Бауэри. Его хозяин был типичным босяком, о наследстве которого никогда не будут спорить. Он гордо носил прозвище "Ангел", пока наконец не переселился к ангелам восемь лет назад. Впоследствии его домом завладели другие босяки. Жильцы приходили и уходили, героически воевали с клопами, тараканами и крысами и оставляли отпечаток своей индивидуальности на кухне и на стенах имевшейся против дома уборной. Подвальное помещение с самого начала было - отведено под мастерскую по ремонту обуви. Но так как для работы комната оказалась слишком холодной, то ее использовали под жилье. Змея нашел ее совершенно случайно в прошлом году, и с тех пор она дала приют бывшему профессору, бывшему писателю и бывшей кинозвезде. Полгода назад интеллигентное общество пополнилось Борисом Минвегеном, так что для пополнения мебели пришлось раздобыть несколько пустых упаковочных ящиков дополнительно к имевшимся ранее. Комната не была похожа не те красивые жилища "средних американцев", цветные фотографии которых помещали журналы. Это было обычное жилище в Бауэри, отапливаемое чугунной печуркой. Железная дымовая труба была выведена наружу сквозь стену, а в качестве склада угля служил ящик для перевозки пианино, притащенный откуда-то и установленный у самого входа. Жильцы не имели ни автомобиля, ни холодильника, ни телевизора, ни электрического утюга, ни облагаемых налогами доходов. Они не пользовались также кредитом или рассрочкой в магазинах Пятой авеню и не носили золотых искусственных зубов. Они не увеличивали национальный доход и не уменьшали безработицу. Кроме своих гражданских прав, они сообща имели один длинный стол, немножко постельного белья и сковороду, а каждый в отдельности - свои личные мнения, увлечения и мечты. В комнате была жилая атмосфера. Бродяга перелистывал толстый журнал, найденный им где-то в мусорном ящике. Писатель разжигал печурку, а Змея сидел в своем углу и штопал носки. Из топки вырывалась едкая горечь антрацита и облака сажи. Три бежавшие от действительности человеческие души стремились укрыться каждая в своей оболочке. Наконец молчание нарушил Бродяга. Он нашел в журнале подходящую тему для разговора: - Здесь интересная статистика, ребята. В Америке за истекший год было избрано более семнадцати тысяч королев красоты. Кто еще посмеет утверждать, что в наших жилах не течет голубая кровь? Писатель презрительно усмехнулся, а Змея прошипел: - Это значит, что миром правят женщины. Что думает Писатель по этому поводу? Писатель, отойдя от печки, пересел на скрипучее плетеное кресло, вытер слезившиеся от дыма глаза и ответил тихим голосом: - Я не вижу в этом ничего дурного. Это только указывает на тоску людей по прекрасному. Моя первая жена тоже была королевой красоты... - И ты скрывал это от нас, - заметил Бродяга. Змея состроил гримасу, и тут взоры друзей обратились к двери. Вошел Бобо в сопровождении Джерри и соответствующим образом представил его. - Джерри только что прибыл из Европы, - заметил психолог, бросая на стол бумажный кулек, в котором находилось святое причастие для всего интеллигентного общества. Писатель и Бродяга спешно стали исследовать содержимое кулька, но Змея не двинулся с места. Окинув Джерри подозрительным взглядом, он спросил немного насмешливо: - Ты тоже из тех стипендиатов, что приезжают сюда пялить глаза на небоскребы и восхищаться парадностью актовых залов университетов? - Джерри прибыл как переселенец, - ответил Бобо. - И прямо в Бауэри? - засмеялся Змея. - Не совсем прямо, - проговорил Джерри. - Ты сносно говоришь по-английски. Где ты учился? - В школе. И в Англии. - Неужели ты англичанин? - Нет, я финн... - Трам-тарарам! Я знал в Голливуде одну финку: Марион Никсон. - А я познакомился однажды с финским литератором, - сказал Писатель. - Я его встретил в Новой Англии. В кабаке, разумеется. Имя его было Конрад Лехтимяки. Но поскольку он не знал языка этой страны, то нам пришлось пить. - Для чего же пить? - спросил Бобо. - Это было единственное средство, чтобы оказаться на одном уровне. Некоторые имеют привычку жаловаться на несчастную семейную жизнь и пить с горя, другие пьют и без этого. Человек всегда стремится подняться повыше. И если алкоголь предлагает тебе лестницу на небо, почему не воспользоваться ею? Писатель вопросительно посмотрел на Бобо и прошептал: - Получил что-нибудь? - Бобо покачал головой. - Не везет. Сколько я ни ходил с твоей желтой повязкой на рукаве, люди посылали мне только улыбки. В эту неделю нищих на улице поднимают на смех. Бобо достал из кармана желтую повязку и отдал ее Писателю. Тот молча сел к столу и тихо начал жевать принесенные Бобо хлеб и копченую селедку, которые психолог достал у одного лавочника после долгих объяснений, оставив в залог свою авторучку. Другие тоже сели" за стол с довольно грустными лицами. Змея, все еще косо поглядывая на нового жильца, спросил: - Что ты собираешься делать на новой родине? - Еще не знаю, - смиренно ответил Джерри. - Надо бы найти какую-нибудь работу. - Джерри по профессии учитель, - заметил Бобо. - Очень жаль! - воскликнул Бродяга. Писатель сказал, внимательно вглядываясь в лицо Джерри и оценивая его довольно приличный внешний вид: - Наша страна испытывает острую нужду в учителях. В настоящий момент требуются сто пятьдесят тысяч новых учителей. Я верю, что у тебя имеются возможности. Змея выразил свою мысль мимикой и словами: - Исключительно большие возможности! Джерри вздрогнул, и его лицо приняло натянутое выражение. - Пусть тебя не смущают его слова, - сказал Бобо беспечно, похлопав Джерри по плечу. - Он ведь не назывался бы Змеей, если бы язык его не был так ядовит. А сейчас он просто зол, потому что на столе копченая селедка, которую он ненавидит. Пища вызывает у него слишком сильные эмоции. По аналогии чувств отвращение к селедке порождает у него тошнотворное ощущение... - Ну, начинается очередная лекция! - перебил его Змея. - Немножко эстетики, немножко поэзии и немножко психологии - так и нищета покажется блаженством, и ад - раем. - Ты прав, Джон, - сказал Бобо. - У горбатого - все горбатое. Но, по счастью, не все люди горбаты. Твоя злоба и горечь исходят от ощущения неполноценности. Ты ненавидишь звуковое кино, которое отняло у тебя хлеб, а теперь ты ненавидишь хлеб, который кто-то другой принес на стол. Ты видишь вокруг себя одну только нищету, и все равно ты испытываешь страстное желание убежать от нее. Твои мысли образуют нападающие и оборонительные механизмы. И все-таки ты мог бы спастись бегством. - Куда? - В мир воображения. Каждый человек, страдающий чувством неполноценности, создает себе новый мир, в котором нищета прекрасна и ад становится раем. - Ты прав, Бобо, - сказал Писатель. - Я всегда был того мнения, что прекрасная иллюзия лучше жестокой действительности. Мечтатели всегда равноправны. Змея рассмеялся леденящим хохотом. - Равенство бывает только на кладбище - в стране умерших, или в саду тления, как выражаются поэты. Я прожил пятьдесят шесть лет и никогда еще не видел равенства между живыми. Вздор все это! Бывший киноактер подкрепил свои слова и мимикой, и жестом. Затем он устремил свой впивающийся взгляд на Джерри, но тот молчал. Психолог продолжал свой процесс рассечения и анализа: - Слушай, Джон. Мы знаем, что ты зол на все и вся, поскольку звуковое кино прекратило как твое, так и Джона Джильберта хорошо обеспеченное существование. Ты и должен быть злым, ибо по учению о типах ты представляешь собою злонаправленный тип астеника. Мой учитель Юнг сразу же сказал бы, что ты интроверсивный тип, вечно недовольный существующими условиями и всегда готовый к нападению. Если я скажу, что эту неделю каждому американцу следует улыбаться, ты немедленно займешь противоположную позицию и начнешь отзываться презрительно об общественном мнении и о чувстве стадности. Если бы, допустим, завтра умер Бинт Кросби и Америка объявила национальный траур, ты первый наверняка весело засмеялся бы: мол, наконец-то прекратил свое мяуканье голливудский кот! Бродяга и Писатель прыснули со смеху, а Змея стиснул зубы. Кожа вокруг его глаз стянулась тысячей мелких складочек, и он попытался перейти в контрнаступление: - Я ни одного дня не занимался психологией. Я боюсь книг, потому что тысячи людей заучились до глупости. Единственная книжка, которая доставляла мне удовольствие, была чековая книжка, но ее я не держал в руках уже одиннадцать лет. Хотя я и не набрался книжной мудрости, осмелюсь, однако, утверждать, что Национальная неделя смеха - это ловкий рекламный трюк торговых палат и коммерческих предприятий нашей страны, придуманный для того, чтобы драть деньги с бедняков да и порастрясти банковские счета богатых. Я не имею ни малейшей причины для смеха. Если же какой-нибудь парень, поющий песенки, отправится на тот свет, не стоит проливать слезы, потому что через минуту на его могиле будут плясать два миллиона таких же парней, поющих песенки. Ты совершенно напрасно стараешься втиснуть меня в рамки какого-то типа. Я всего лишь обыкновенный безработный актер, который пытается найти выход из трудных обстоятельств жизни при помощи пробочника и держится за бутылку мертвой хваткой. Вы все трое - этого нового товарища я еще не знаю - слепы, безнадежно слепы. Вы не видите собственного унижения и живете в лунном сиянии фантазии. Вы глупцы, величайшие в Бауэри глупцы! У вас нет ни капли достоинства! - Довольно, Джон! - воскликнул Бродяга. - Мы вовсе не хотим с тобою спорить. Ты повсюду видишь только врагов, ненавистных и презренных врагов. А тебе следовало бы знать, что и врагов надо любить, потому что они указывают на твои слабости честнее и вернее, чем друзья. Бродяга встал из-за стола и многозначительно посмотрел на Писателя. - Мы с Максуэллом отправляемся в Радио Сити, - сказал он кротко. - Впереди долгая ночь, а у нас нечем настроить наши струны. Писатель Максуэлл Боденхейм достал из кармана повязку слепого, которую Бродяга тут же надел ему на руку. Затем Писатель закрыл глаза черными очками, взял в руку выкрашенную белой краской палку и вышел, опираясь на руку Бродяги. Когда дверь закрылась. Змея с горечью произнес: - Можно ли всему этому улыбаться, Бобо? Писатель и бывший профессор-литературовед идут в Радио Сити просить милостыню... Тысяча чертей! - Не бери ты чертей тысячами, - сказал Бобо спокойно. - С психологической точки зрения в этом нет ничего особенного. Писатель и Бродяга лишь подчиняются известным влечениям. Они думают не столько о смысле и последствиях пьянства, сколько о том минутном удовольствии, которое дает алкоголь в ближайший момент. - Хорошенькое объяснение пьянства! - воскликнул Змея. - Нет, я вам скажу, ребята, что скорее буду воровать, чем побираться. - И в один прекрасный день попадешься, - ответил Бобо. - За тобою уже следят. Змея ничего не ответил. Он не спеша надел свое пальто и старую дырявую шляпу и вышел. - Я пойду повидать одного знакомого, - сказал он не очень определенно. - Приятеля выпустили на днях из Синг-Синга... Джерри и Бобо остались вдвоем. Хиропрактик оглядел комнату и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. - Джон Фицджеральд - очень тонкий тип, - сказал немного погодя Бобо. - С первого взгляда он производит впечатление сварливого кверулянта, но в глубине души он добрый человек. Внутренняя неуверенность делает его агрессивным. - Неужели у него нет возможности получить хоть какую-нибудь работу? - Кто знает, но он хочет работать только по своей специальности. По его мнению, даже эпизодическая роль лучше постоянного куска хлеба. Он не понимает, что цель умственного и физического труда одна и та же: приспособление к внешней среде. Но он не единственный представитель этого типа... В артистической трущобе Гринвич Вилэдж имеются тысячи артистов, жизнь которых основана на таком же противоречии. Один за другим они впоследствии переселяются в Бауэри, где становятся босяками или бродягами-"хобо". Человек опускается постепенно. Джерри быстро взглянул на своего собеседника. Действительно, человек скатывается постепенно. Профессор Минвеген на замечал, что и сам он уж скатился. И все же до дна был только один шаг - длинный, скользящий по наклону, - но лишь один шаг. Джерри захотелось обратно, в Бруклин. Он принял молчаливое решение: "Если не сумею завтра же найти работу, вернусь к жене..." На лестнице послышались шаги, дверь медленно отворилась, и в комнату вошел господин средних лет, с треугольным лицом и тонкими пальцами пианиста. Он извинился за позднее вторжение и гладко, без запинки заговорил. - Если не ошибаюсь, вы постоянные жильцы этого дома, господа, не так ли? Мое имя Харрис Клейн. Вы, наверное, знаете меня? Меня хорошо знают все жители Бауэри. Вы также, я полагаю, знаете, в чем дело, не правда ли, господа? - К сожалению, мы не знаем, - ответил Бобо. - Если вы рассчитываете найти здесь ночлег, то ошибаетесь... - О нет, сэр, дело совсем не в этом. У меня есть собственное жилище. Но я нуждаюсь в вашей поддержке, господа, иначе говоря - в ваших голосах. - Вы говорите безукоризненно правильным языком, - сказал Бобо, - и все-таки я не понимаю, что вы имеете в виду. Господин подошел поближе, и лицо его засияло откровенностью и великим оптимизмом. - Прошу прощения, господа! Я был действительно убежден, что вы меня знаете. Вам ведь известно, что все общественные должности у нас выборные и что при выборах имеет место всеобщее голосование? Ведь у нас демократия, не так ли, господа? Если вы слушали радио - простите, у вас, по-видимому, нет даже радио! - или читали газеты, или хотя бы взглянули на большие предвыборные плакаты, вы должны были заметить мое имя, поскольку я являюсь кандидатом. Да, господа. Честь моя безупречна, репутация незапятнанна, и я обещаю делать все, что только в моих силах, чтобы послужить на благо общества. Итак, вы можете без всяких колебаний отдать ваши голоса мне. - Вы баллотируетесь в конгресс или в сенат? - поинтересовался Бобо. - На данном этапе пока еще нет, сэр. Возможно, впоследствии. - На какую же должность вы теперь претендуете? - О, сэр, неужели вы действительно не знаете, в чем дело? В третьем районе Бауэри открылась вакансия дворника народной школы, и выборы состоятся послезавтра. Я являюсь кандидатом от демократической партии, а репутация моя, господа, действительно без единого пятнышка, как я уже имел честь вам сообщить. Если вы проголосуете за меня, я обещаю поддерживать чистоту на участке вокруг школы и не дам ученикам курить в коридорах. Моим конкурентом является выдвинутый республиканцами Герберт С.Бромли. Мне не хотелось бы отзываться дурно о своих противниках, скажу только, что у мистера Бромли дурная слава, хоть он и бывший профессор университета. - Профессор Бромли, - медленно повторил Бобо. - Помнится, я слышал это имя и раньше. - Конечно, вы о нем слышали. Его исключили из государственного метеорологического института полгода назад. Он брал взятки. Большие взятки. А теперь он стремится к общественной деятельности! - Как же мог метеоролог брать взятки? - спросил, в свою очередь, Джерри. Мистер Клейн развел руками и сказал: - Взятки можно брать на любой должности. Это ведь совершенно обычное дело. Но профессор Бромли зашел чересчур далеко. В мае он два раза подряд объявил, что ожидаются страшные ливни, настоящий потоп, и что дождливая погода продержится три недели без перерыва. А что же оказалось? Как раз наоборот! Четыре недели над Нью-Йорком стояла жара, в небе ни облачка, и сушь такая, что городские власти стали ограничивать потребление воды. Неудивительно, что профессора Бромли уволили с работы и приговорили к штрафу. Бобо покачал головой. - Мистер Клейн, я все-таки не понимаю, какая связь между жарой в Нью-Йорке и взятками профессора Бромли? Мистер Клейн сочувственно усмехнулся: - Дело в том, господа, что склады фирм, производящих зонтики и калоши, были завалены готовыми изделиями. Фирмы обратились к профессору Бромли и попросили его предсказать длительный период дождей. Хотя профессор Бромли отлично знал, что впереди много солнечных дней, он предсказал дожди. Деловые люди воспользовались его прогнозом, и за полдня в Нью-Йорке, были распроданы все без остатка зонты, плащи и калоши. Таким образом, людей обманули, а за этот обман фирмы и компании заплатили профессору Бромли десять тысяч долларов. Вы только подумайте, господа, десять тысяч долларов чистоганом! И теперь этот аморальный ученый добивается места дворника народной школы третьего района Бауэри. Но это ему не удастся! Ни в коем случае. Если все жители Бауэри на выборах отдадут свои голоса мне. Мистер Клейн сделал маленькую передышку, а затем подвел итог: - Уважаемые господа! Не пренебрегайте вашим правом голоса. Боритесь за демократию и отдайте голоса мне. И заодно скажите всем друзьям и знакомым, что Харрис Клейн - единственный достойный кандидат на место дворника народной школы третьего района. А вот это, господа, это вам две маленькие листовочки, в которых говорится о моих деловых качествах. Я сам издал эти листовки. Прочтите, проштудируйте, и вам сразу станет ясно, что демократическая партия имеет все шансы на победу. Благодарю вас, господа! Если у вас имеются какие-нибудь вопросы, я готов ответить на них. Бобо отрицательно покачал головой. - У нас нет никаких вопросов, мистер Клейн. Или, погодите: какая у вас профессия? - Раньше или сейчас? - И то и другое. - Я был коммивояжером, а в настоящее время я женат. - Хорошо, мистер Клейн. Желаем вам счастья и успеха. - Тысячу раз спасибо, господа! Вы можете на меня положиться. Благодарю вас, благодарю... Мистер Клейн, пятясь, вышел из комнаты и в дверях еще воскликнул: - Итак, до послезавтра, господа! Пусть ваши голоса решают! Когда дверь закрылась, Бобо вздохнул с облегчением: - Счастье, что Змеи не было дома. Ему всегда становится дурно при слове "демократия". Беспечно заброшенный в сердце Нью-Йорка, Бауэри дремал в объятиях полуночи. По узким улочкам и переулкам бродило несколько веселых Магдалин с очень тяжелой походкой и безрадостными лицами. Откуда-то издалека послышался стук копыт. Это проехал отряд конной полиции. Ночь шла, прихрамывая и тяжело дыша. Сон Джерри был беспокоен и прерывист. Он спал возле психолога на расстеленном на полу тюфяке, и в голове его галопом проносились образы бессвязных сновидений. В этой сумятице снов четко выделялся лишь один, центральный образ: лицо Джоан. Все, что было по краям, тонуло в неясном тумане. То и дело он просыпался, вздрагивая и выкрикивая какие-то непонятные слова. Но Бобо спал спокойно. Его душевного равновесия не нарушали путаные шизофренические галлюцинации. Он и в трущобе Бауэри был так же счастлив, как некогда в своей комфортабельной профессорской квартире. Он приспособился к внешней среде и во всем видел относительно светлые и теневые стороны. Если, например, спишь на полу, то не приходится бояться, что упадешь с кровати. Десять месяцев он спал, не раздеваясь и не укрываясь, положив под голову какой-нибудь замусоленный печатный труд, был далек от физического порога раздражительности и вообще, по-видимому, не ощущал никаких неудобств. Под утро Джерри и Бобо проснулись от громких криков. Писатель и Бродяга прибыли в общее жилище, совершая обычный широкий вираж. Им привалило счастье. Какой-то пьяный господин бросил в протянутую шапку Писателя десятидолларовую бумажку. Бродяга тут же повел своего "слепого" товарища в кабак покупать лестницу на небо. Как люди доброго сердца, они не позабыли и о своих друзьях и принесли домой запечатанную бутылку райской атмосферы. Джерри не имел ни малейшего желания вставать ни свет ни заря для такой утренней зарядки, но не мог не подчиниться правилам интеллигентного общества. Он выпил и опьянел, а опьянев, позабыл о своем несчастье. Писатель говорил что-то, но так невнятно, словно кто-то наступил или сел ему на язык. Он вновь ощущал свое величие и неограниченное влияние своего таланта. Уступив настойчивым просьбам Бродяги, он достал из кармана кипу мятых; засаленных листков, испещренных каракулями, - плодами его вдохновения. - Правда, Максуэлл! Прочти нам что-нибудь из своих стихов, - поддержал Бобо. Дрожащие, давно немытые пальцы Писателя перебирали бумажки, а его кровоточащие глаза отыскивали слова. - Вот одно маленькое раздумье, которое не подошло для журнала Генри Люса, - сказал Писатель с горечью. - Оно показалось несколько темным... Все замолкли. Максуэлл Боденхейм, великий певец Бауэри и американский Золя, расправил скомканный листок и стал читать благодарной аудитории одно из последних творений гаснущего таланта: Горы так малы пред лицом небес. Горы так огромны в глазах людей. Горные вершины встречаются На великом поприще равенства. А река течет медленно-медленно, Бесконечною мутною лентой. Рвется вдаль река, чтоб очиститься. Вдаль уносится облако странное - Словно тень человека, что все потерял, Кроме бессмертной мечты... Голос Писателя задрожал, и вдруг он расплакался навзрыд. Он встал, пошатываясь, скомкал бумагу и швырнул свои стихи в печку. - Максуэлл! - закричал Бродяга. - Зачем ты сжигаешь стихи? Писатель горько засмеялся: - Они лучше согреют нашу комнату, чем журнал миллионера Генри Люса. Больше я не напишу ни строчки, ни строчки... Бобо, налей мне стакан, пожалуйста! Я погиб. Как поэт... Писатель залпом выпил целый стакан и бросился на свою скрипучую железную кровать. Через минуту он уже спал и во сне громко храпел с раскрытым ртом. Бродяга подошел к изголовью постели Писателя, снял у него с волос таракана и бросил в печку. Стало светать, и друзья заметили, что постель Змеи пуста. Бродяга встревожился, но психолог пытался, как всегда найти благополучное объяснение: - У Змеи большой круг знакомств. И спешить ему некуда. В начале дня друзья узнали, что бывший актер Джон Фицджеральд ночью был арестован. Он пытался совершить кражу со взломом в продовольственном магазине на Сорок третьей улице и был задержан на месте преступления. В коротеньком газетном сообщении упоминалось, что знаменитый во времена немого кино "человек, у которого тысяча лиц" последние годы жил в большой нужде в пользующемся дурной дурной славой трущобном квартале Бауэри. Новость породила долгое гнетущее молчание. Наконец Бобо сказал подавленно: - Он был слишком горд. Он не хотел просить милостыню и не желал браться за любую работу. - Джерри может теперь занять его постель, - сказал Писатель, растирая с похмелья виски. - Хорошо, когда у человека есть постоянное место. Это усиливает чувство социальной обеспеченности и любви к обществу. Джерри поблагодарил товарищей за внимание и доверие, хотя в душе решил: так больше продолжаться не может. Около полудня Бобо и Джерри отправились на поиски еды для всего интеллигентного общества. Джерри предложил пойти в "Кафе Джо", где он имел возможность получить завтрак с помощью хиропрактики. Но Бобо не согласился на это предложение: - Слишком далекий путь. Пошли лучше в "Оазис", там и выбор больше... 15. ДЖЕРРИ И БОБО ПОКИДАЮТ НЬЮ-ЙОРК И ВТЯГИВАЮТСЯ В
ВОДОВОРОТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ И РЕЛИГИОЗНОЙ РЕФОРМАЦИИ Был конец октября, время жарких идейных боев. Приближались выборы главы государства. Овощеводы смогли опять вывезти на рынок гнилые помидоры, а птицеводы распродали запасы старых тухлых яиц. Число акционеров интеллигентного общества уменьшилось до трех человек, потому что Максуэлл Боденхейм переехал обратно к своей жене в артистическую трущобу, где какой-то литературный агент обещал платить ему за каждое стихотворение по три глотка виски. Змея не вернулся. Ему дали шесть лет каторги за преднамеренное покушение на кражу со взломом и за неуважение к суду. Суд присяжных единогласно признал его закоренелым преступником, который нашел свое призвание в том, чтобы смущать окружающих анархическими идеями и ужасными гримасами. Услыхав приговор. Змея вежливо произнес: - Великолепно, господа! Не все бывшие актеры получают такую пенсию! Переезд Змеи на новое место жительства потрясающе подействовал на Бродягу, и он был особенно несчастен оттого, что не все люди были несчастны. Бобо тоже несколько дней ходил довольно подавленный. Что до Джерри, то он не видел основания горевать. Ему казалось вполне справедливым, что преступники находились в местах заключения, а фабриканты оружия - на дипломатических постах. Джерри ходил регулярно, раз в день, в бюро по найму рабочей силы и - в "Оазис". Новому переселенцу советовали поехать в северные штаты Среднего Запада, где возможности трудоустройства были лучше, а зима - холоднее. Его внешний вид за последний месяц значительно переменился: никто уже не пытался просить у него милостыню. Он похудел, осунулся, и его бледное лицо теперь напоминало мысли безработного: оно было таким же серым и безнадежным. Много раз он был так близок к отчаянию, что еще чуть-чуть - и вернулся бы к жене, но какая-то непостижимая сила удерживала его от переезда из Манхэттена в Бруклин. Попросту говоря, у него не было десяти центов на проезд. Он устал от своего окружения, которое напоминало воду горной реки: она вечно куда-то бежит и никогда не согревается. Бродяга давно уже созрел для отправки в больницу алкоголиков. Его психика находилась в состоянии распада. А Бобо надоедал своими вечными лекциями. В начале ноября горизонты стали проясняться. Предвыборная кампания пробудила все слои общества. Король государства "хобо" с неделю назад приказал долго жить, и на его место необходимо было срочно избрать нового. Из Чикаго пришло сообщение, что выборы короля бродяг состоятся в середине декабря в какой-то трущобе Чикаго. Детройт, Бостон, Нью-Йорк, Балтимор, Миннеаполис и Канзас-Сити заявили резкий протест, поскольку у них имелись свои кандидатуры. По этой причине представители всех центров созывались в Чикаго. Делегатом от "хобо" Бауэри был избран бывший профессор психологии Борис Минвеген, которого также уполномочили представительствовать и на церемонии коронации. Бобо сразу же начал готовиться в путь: он ходил по букинистам и выпрашивал книги, чтобы запастись на дорогу чтением. - Зачем ты собираешься ехать так рано? - спросил его Джерри. - Ведь до выборов еще полтора месяца. - Нужно добраться до Чикаго. - Поезд идет туда не больше суток. Бобо ласково улыбнулся: - Нашему брату нельзя ездить на поезде. По экономическим соображениям, видишь ли. И, кроме того, профессиональная организация "хобо" не одобрила бы такого способа передвижения. Разве что сумеешь проехать зайцем. В мозгу Джерри блеснула замечательная идея. Он предложил себя в попутчики Бобо. Ему хотелось вырваться на Средний Запад, в прерии, где летом волны бегут по маисовым нивам, а зимою бушуют снежные бураны, где фермеры жалуются то на засуху, то на разливы Миссисипи, - в прерии, где люди живут, получая дары щедрой земли и государственную дотацию. От Чикаго останется каких-нибудь шестьсот миль до берегов Миссисипи. Бродяга пытался удержать Джерри, расписывая трудности чудовищно длинного пути. - Я ходил однажды в Детройт. Путешествие заняло полтора года, - сказал бывший профессор литературоведения. - Как-то в пути я чуть было не умер от жажды: три дня не имел ни глотка виски. Я видел миражи, познал голод и, когда наконец вернулся обратно в Бауэри, свято решил не двигаться больше никуда за пределы Нью-Йорка. - Джерри надо увидеть свет, - заметил Бобо. - Если мы сейчас отправимся в путь, то в первых числах декабря будем в Чикаго. Так случилось, что гражданин вселенной Джерри Финн сделался попутчиком профессора Бориса Минвегена. Он стал учеником большой дороги, у которого вместо котомки с провизией были только легкие. Полный надежд, он поступил в самую большую школу на свете, в просторном классе которой было более шестисот тысяч учеников - вечных странников, руководимых беспокойством о завтрашнем дне и поощряемых неутомимой жаждой странствий. Бродяга не остался один, так как после ухода Бобо и Джерри на их место сразу явились два новых жильца. Один был итальянский скрипач, который теперь играл на губной гармошке, другой же был настоящим босяком, ибо никогда не знал никаких занятий. Так или иначе оба они умели читать и писать и обещали обслуживать Бродягу, который теперь волею обстоятельств оказался старостой общежития. В первый же вечер новые жильцы принесли домой пятьдесят фунтов угля для печки, шесть кувшинов пива и купленный в рассрочку телевизор. Событие было настолько из ряда вон выходящим, что Бродяга расплакался обыкновенными пьяными слезами. Теперь будущее казалось ему гораздо более светлым. Счастье все-таки, что Писатель, Бобо и Джерри съехали с квартиры. Эти ученые господа ни на что не годились: они были слишком образованны, чтобы просить милостыню, и слишком честны, чтобы воровать. Если бродяга имеет здоровый большой палец, он может поберечь свои ноги. В Америке самый дешевый способ путешествия - это поднять большой палец, и тебя подвезут на попутной машине. Поэтому все те, у кого большой палец растет не посередине ладони, пользуются этим блестящим средством передвижения. Средство это помогло Бобо и Джерри настолько, что они за три дня из штата Нью-Йорк добрались до Пенсильвании. Затем их сбросили на обочину дороги и пожелали счастливого продолжения пути. Бледное ноябрьское солнце лениво сгоняло ночной иней с ветвей придорожных деревьев и кустов. Желтоватое жнивье кукурузных полей блестело, как латунь. У дороги каркали вороны, музыкальные критики птичьего мира. Они собирали на асфальте обильный ночной урожай: задавленных машинами дикобразов и зайцев. Путники обнаружили, что они высажены на какой-то побочной дороге, потому что не было видно ни одной рекламы. Они выехали до восхода солнца из маленького городка, где ночевали в каком-то гараже. Теперь, судя по солнцу, было уже часов десять. Пройдя с полчаса, они вышли на магистральную дорогу, обрамленную гигантскими щитами реклам: пиво, паста для бритья, бензин, пудра и запальные свечи. Почувствовав себя в безопасности, друзья зашагали по широкой рекламной аллее, которая проходила через центр населенного пункта. На фронтоне одного торгового здания висел плакат: "ХОТИТЕ ЛИ ВЫ ЛЕГКО ЗАРАБОТАТЬ ДЕНЬГИ?" Разумеется, Джерри и Бобо хотели, так как они соскучились по завтраку и с тоской вспоминали объемистые железные бочки "Оазиса". Приободренные и полные надежд, они заглянули в маленькое помещение, стены которого были украшены предвыборными плакатами. За конторским столом сидели, покуривая сигары, двое мужчин средних лет. Они довольно сухо ответили на приветствие бродяг, в голосе которых слышались робость и смущение. - Чем можем вам служить? - поинтересовался один из куривших, закидывая ноги на стол. - Мы готовы заработать деньги, - сказал Бобо. Мужчина схватил карандаш и бумагу и начал расспрашивать: - Имя? - Борис Минвеген. - Профессия? - Профессор университета. - Задававший вопросы бросил карандаш на стол и переглянулся с товарищем. Тот утвердительно кивнул головой. Тогда первый задал те же самые вопросы Джерри и, выслушав его, встал, покусал сигару и вдруг спросил: - Вы оба члены нашей партии? - Ну разумеется, - ответил Бобо без запинки. - Хорошо. Вы можете приступить к работе немедленно? - А какого рода работа? - поинтересовался Бобо. - Работа очень простая, но открывающая широкую дорогу. Человек с сигарой взял стоявший у стены двойной щит - рекламу и, ловко надев его на плечи Бобо, удовлетворенно проговорил: - Вот так! - Затем он и Джерри запряг таким же образом, так что у обоих друзей на груди и на спине оказались довольно большие, достающие до середины голени картонные щиты, на которых яркими футовыми буквами значилось: "ОТТО РОТА - ШЕРИФОМ!" Наши странники и ахнуть не успели, как человек с сигарой начал их выпроваживать, подталкивая к двери и попутно давая деловые указания: - Уже одиннадцать часов. Если вы немедленно двинетесь в путь, то к часу дня будете в Новом Париже. Там вы погуляете часа два по центральным улицам и тем же путем вернетесь обратно; все это займет у вас шесть часов. Мы платим по доллару за час, но если вы пожелаете подарить свое вознаграждение в выборный фонд нашей партии, то мы в свою очередь премируем вас маленьким нагрудным значком. - Уважаемые господа! - вежливо начал Бобо ответное слово. - Мы полностью согласны с вашим мнением: это задача очень простая, но открывающая широкую дорогу. Как ученые, мы, однако, должны принять во внимание психологическую сторону задания. Речь ведь идет об известном рефлекторном процессе. Еще бывший мой учитель, профессор Джон Б.Уотсон, основоположник бихевиоризма, отбросил все старые методы исследования, поскольку мы ведь не можем ничем доказать объективно существование сознательности, и, стало быть, последняя отнюдь не может быть объектом психологического исследования. Во-вторых, интроспекция в качестве метода исследования совершенно бесперспективна и не может иметь положительного значения, поскольку она всегда непременно полностью субъективна. Поэтому нам необходимо взять в качестве предмета исследования объективно наблюдаемые жизненные явления: поведение людей, их внешние проявления, жесты, сознательные и неосознаваемые рефлексы и выражения... - Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите!" - воскликнул человек с сигарой. - Прошу прощения, - продолжал Бобо с легким поклоном. - Я имел в виду лишь то, что, поскольку наша задача психологически чрезвычайно значительна, мы должны получить хотя бы некоторое небольшое признание - один или два доллара. Когда мы понесем эти воззвания, наша деятельность будет состоять из последовательно включающихся рефлексов на определенные внешние раздражения. Например, вот эта веревка, на которой подвешены эти превосходные таблицы, натирает мое плечо. Таким образом, психологическое поле исследования становится своего рода физиологическим... - Я все еще не понимаю! - воскликнул человек с сигарой, начиная раздражаться. Джерри, робко извинившись, предложил свои услуги в качестве переводчика: - Профессор Минвеген говорит о том, что, коль скоро мы понесем эти плакаты, нам следовало бы получить и вознаграждение. - Совершенно верно, - подтвердил Бобо. - Именно это я имел в виду. И мы ведь не ограничимся одним лишь ношением плакатов, мы хотим также объяснять людям, насколько важно для наших мест получить нового шерифа. Итак, если мы снова коснемся психологии... - Не надо ее касаться! - закричал чиновник, доставая из кармана два доллара и протягивая их Бобо. - А теперь, господа, добавил он, выпроваживая путешественников, - ступайте в Новый Париж. Через два часа мы проверим по телефону, добрались ли вы туда. И помните: "Отто Рота - шерифом!" - Отто - шерифом! - разом ответили Бобо и Джерри и двинулись со своими вывесками по главной улице городка в поисках завтрака. Негнущиеся картонные щиты делали ходьбу затруднительной. - Знаешь, это занятие мне совсем не нравится, - сказал Джерри. - И мне тоже, - ответил Бобо, - но привередничать не приходится. Надо браться за то, что представляется. И потом: человек постепенно может всему научиться. Конечно, если обучение конкретно. Когда я занимался преподаванием, я не полагался целиком на моторный и слуховой компонент, а чче-ерт!.. Из-за угла какой-то полуразваленной хибарки вылетел гнилой помидор и шлепнулся о щит Бобо, испачкав весь выборный лозунг. Бобо вытирал с лица вонючие кислые брызги, моргал недоуменно глазами и бормотал: - Такова политическая борьба... Да, о чем это я начал говорить? Совершенно верно: конкретное обучение требует прежде всего, чтобы учитывалась и зрительная память, а также... Тут оба друга попали под жестокий обстрел. Со всех сторон в них летели помидоры и тухлые яйца. Несчастные попытались укрыться в каком-то продовольственном магазине, но хозяин не пустил их даже на порог и проводил криком: - Я не поддерживаю республиканцев! Я не прихвостень Рота!.. - Но мы тоже не... - попытался объясниться Бобо, но политически сознательный лавочник маленького городка не одобрял поспешной лжи и уверток. - Убирайтесь вон отсюда! - заревел он. - Катитесь в Новый Париж! Там вы найдете сторонников Рота. Подхваченные водоворотом политики, двое бедных бродяг вернулись обратно на шоссе не солоно хлебавши и вымученной рысью поспешили на запад. Когда городишко скрылся из виду, Джерри снял с себя картонные латы и отшвырнул их подальше. - Моя политическая деятельность на этом окончена, - сказал он. Бобо стоял в замешательстве: - Нам заплатили... - Все равно. Сбрасывай с себя эту собачью будку! Бобо колебался: - Они могут потребовать с нас деньги назад. - На два доллара мы уже натерпелись. - Но это может принести нам пользу. Договоримся так: мы будем нести по очереди мои щиты. Джерри пожал плечами. И путешествие продолжалось. Из проносившихся мимо автомобилей люди оглядывались на плакаты Бобо, красочный эффект которых усиливался за счет оранжевого тона яичных желтков и красного - помидоров. Профессор Минвеген был из тех людей, которые стараются сохранять верность даже в мелочах. Поэтому он никогда бы не смог подняться высоко на политическом поприще. Он как раз годился для того, чтобы носить плакаты за доллар в час. Понемногу воздух становился теплее. Был ясный осенний день, от мягкости которого сидевшим на телефонных проводах скворцам хотелось петь. Окрестные пейзажи были, по счастью, прикрытыми от глаз колоссальными щитами реклам. Тут и там у обочины дороги виднелись туристские достопримечательности: огромные стрелы с давящей надписью: "Историческое место". На "месте" стоял хорошенький столик со скамейками и рядом была укреплена мемориальная доска: "ЗДЕСЬ ОДНАЖДЫ ЗАВТРАКАЛ ПЛЕМЯННИК ПРЕЗИДЕНТА ТРУМЭНА". Туристы тоже завтракали здесь и оставляли после себя груды консервных банок, бумаги и пивных бутылок. А кое-где оставались и более заметные визитные карточки туристов: следы лесных пожаров. - У нас еще нет истории, - заметил Бобо, - и потому ее приходится создавать. Каждая гостиница, пляж или кабак, в которые мимоходом заглянул Бинг Кросби, официально объявляются историческими местами. Автомобиль, в котором ездил Рудольфе Валентине, олицетворяет наше средневековье, сапоги президента Линкольна - древнюю историю, а песочные часы, которыми пользовался Колумб, - эпоху раннего палеолита. Таким образом, наша история оказывается такой же древней, как и европейская. Все, видишь ли, очень относительно. Мы за одну неделю наставим больше исторических памятников, чем старый материк успел за тысячу лет. Европейцы могут гордиться римским форумом, средневековыми замками, старинными рукописями и античными статуями, но и у нас есть свои собственные исторические козыри: первый автомобиль Форда, кинжал Аль Капоне, первые рисунки Уолта Диснея и подвязки Глории Суонсон, которые она надевала, снимаясь в своей первой картине. У каждого подростка - и то есть своя история. Правда, вся она очень коротка, ее можно охватить полностью, лишь разок оглянувшись назад. Но, так или иначе, это история... - Я испытываю лютый голод, - перебил Джерри. - Со времени последнего принятия пищи прошел исторический период. - Ты прав: наш мускульный механизм нуждается в калориях. Ощущение голода на этот раз не может повергнуть нас в отчаяние, коль скоро у меня в кармане имеются две бумажки, каждая в один доллар. Они порождают известное чувство удовольствия, становятся теоретической основой хорошего настроения, сущностью достоинства, если позволено будет мне употребить такой термин. Джерри слушал его, как свинья гром, и ничего не отвечал. В этот момент их глазам открылось гигантское рекламное панно: "ЛУЧШИЕ В МИРЕ КОТЛЕТЫ". Зрительное восприятие мгновенно отправило депешу органам вкуса. Слюнные железы начали отплясывать веселую польку, заставляя ноги двигаться поживее. Джерри забыл о чувстве солидарности: он мчался вперед, оставив Бобо далеко позади. Он оглянулся всего раза два. Бобо шел под парусами своих плакатов, издали напоминавших торжественное облачение католического епископа. У подножия гигантского панно был беспечно брошен кузов старинного автобуса, переоборудованный под ресторанное предприятие современного типа. Посетители получали порции пищи через окно, ибо в автобусе помещался только маленький стол, бачок для мытья посуды, переносная кухня, а также греческого происхождения хозяин со своей дочерью, которые теперь с любопытством взирали на двух бродяг. - Четыре котлеты и кофе! - крикнул Джерри. Ресторанщик сразу принялся хлопотать, а его, дочь, которая служила фирменной вывеской торгового предприятия отца, высунула голову из открытого окошка и стала развлекать клиента. У нее были исключительно красивые глаза, полученные ею в подарок к первому дню рождения и впоследствии вставленные в рамку модных очков. Она была в том возрасте, когда ежеминутно восклицают "ах" и "ой" и когда жизнь "ужасно хороша" и "чертовски романтична". Она была красива, но, по мнению Джерри, была бы еще прекраснее, если бы молчала. - Куда ты держишь путь? - спросила девушка у Джерри и обнажила свои ровные искусственные зубы. - На запад... - А где же твоя машина? - В ремонте... - Ужас! До запада ведь так далеко! Меня зовут Ира. А тебя как? - Гарри Купер... Пойдешь за меня замуж? Длинные ресницы девушки, словно маленькие венички, быстро подмели изнутри стекла очков. Взглянув украдкой на отца, она ответила шепотом: - Я не могу бросить папу. Я должна помогать ему. Это глупо, конечно. Я ненавижу работу. Когда ты получишь свою машину? - Завтра. - Ой! Конечно, я бы уехала с радостью! А у тебя много денег? - Никогда не считал. Джерри готов был продолжать, но в это время под окном появился Бобо, пыхтевший, как паровоз, под тяжестью рекламных щитов. - Девочка! Сколько отсюда до Нового Парижа? - Не знаю. Я должна спросить у отца. - Шесть с половиной миль, - ответил греческий кулинар, вытирая жирный пот с лысины. Коротенький совершенно лысый хозяин ресторана подал путникам мастерские произведения своего искусства и поклялся богородицей, что в его котлетах никогда не бывает ни конины, ни свиной печени. Он остался наблюдать за трапезой клиентов, поглядывая, между прочим, на запятнанное облачение Бобо. - Господа, вы, вероятно, республиканцы? - Вы угадали, - ответил Бобо. - В этих местах живут преимущественно демократы. Однако Новый Париж всегда был оплотом республиканцев. - А вы демократ? - спросил Джерри в свою очередь. Ресторанщик развел руками и ответил с хитринкой: - Я только коммерсант. Хочу со всеми быть в хороших отношениях. Демократ для меня такой же клиент, как и республиканец, а республиканец такой же, как и демократ. Котлеты были вкусны, но, узнав их цену, Бобо чуть не заболел. Он повертел-повертел в руках счет и наконец с трудом выговорил: - Как это возможно? Три доллара! - Господа, - ответил хозяин, - я охотно вам объясню. Во-первых, я использую только чистое, доброкачественное сырье. Будь я нечестным торговцем, как все другие трактирщики на этой дороге, я бы хитрил: собирал по утрам у обочины шоссе задавленных зайцев, барсуков, сурков, собак и фазанов и пускал бы их в котлеты. Тогда бы я мог продавать еду не дороже, чем мои конкуренты. Но я не могу унизиться до такой степени. Во-вторых, это место историческое. Как раз вот тут у автомобиля Мэри Пикфорд спустила шина, и ей пришлось целых три часа дожидаться приезда мастера. Это произошло третьего сентября тысяча девятьсот девятнадцатого года. И, в-третьих, самый автобус, из которого сделан мой ресторан, тоже исторический. Именно в этом автобусе был пойман всемирно известный гангстер Диллингер. Принимая во внимание все названные обстоятельства, три доллара за четыре котлеты и два кофе - просто до смешного дешево. - У меня только два доллара, - ответил Бобо покорно. - У Гарри есть деньги, - заметила девушка. - У какого Гарри? - спросил отец. - У Гарри Купера, папочка. - Конечно, я тоже полагаю, что у него есть, - сказал Бобо, - но у нас, к сожалению, больше нет. После короткого совещания они все же пришли к замечательному соглашению. Бобо обязался нести на переднем щите, поверх избирательного плаката, скромную афишу трактирщика: "Котлеты Грегори Каллимахоса известны во всем мире". Избирательный лозунг, начертанный у него на спине, был настолько густо залит томатным соком, что уже никто не смог бы разобрать текста. Отойдя на десять бросков камня от исторического автобуса Каллимахоса, Бобо снял свой картонный футляр и предложил Джерри понести его. Но хиропрактик решительно отказался вмешиваться в политическую борьбу. - Веревка сильно натерла мне плечо, - сказал Бобо. - Я ощущаю боль, а так как боль теоретически является основанием дурного настроения, меня чрезвычайно злит, что ты не помогаешь мне. Понеси хотя бы пять минут. Джерри поставил рекламное сооружение на парапет, ограждающий дорогу, оглянулся кругом и спихнул ненавистную обузу вниз, в неглубокий овраг. Затем он схватил Бобо за руку и сказал с облегчением: - Колумб решил бы эту проблему точно так же. Лицо психолога просветлело, и он почти закричал: - Джерри! Ты великолепен! Ты освободил меня от давящего чувства. По правде говоря, я испытывал адские муки, волоча на себе эти тяжелые доспехи. Это была не первичная биологическая реакция, но сознательно благоприобретенная и очень осложненная эмоция, которая находилась в тесной связи с вытесненной деятельной тенденцией моей умственной жизни. Джерри молчал, придумывая ответ. Широкая дорога влекла вперед. Время от времени они выставляли большие пальцы, но автомобили проносились мимо. Наконец одна старинная легковая машина, того же года рождения, что и Бобо, затормозила и остановилась, поравнявшись с ними. Из машины вышел плечистый мужчина средних лет, лицо которого покрывала борода золотоискателя. - Куда, вы направляетесь? - спросил он бродяг. - В Новый Париж, а то и дальше, если вам по пути, - ответил Бобо. - Дальше не по пути, - сказал проезжий. - Откуда вы идете? - Из Нью-Йорка. Мужчина оглядел одежонку Бобо и Джерри, сунул руку за пазуху и, внезапно выхватив пистолет, проговорил сквозь зубы: - Если вы задумали грабеж, то ошиблись, голубчики. - Нет, что вы, сэр, - ответил Бобо с дрожью, - мы честные люди. Мы никому не делаем зла. Если вам будет угодно подвезти нас, всевышний вас благословит. - Значит, у вас нет денег? - Ни цента, сэр. - А есть у вас какая-нибудь специальность? - Мы профессора, сэр. Мужчина спрятал пистолет за пазуху и сказал: - Это объясняет все. Садитесь на заднее сиденье. Доедете до Нового Парижа. Машина со стуком и скрипом покатила. Джерри то и дело подскакивал от острых уколов в седалище, потому что пружины заднего сиденья были поломаны и сквозь протертую ткань обшивки высовывались их концы, точно острые стальные шилья. - Сегодня в Новом Париже большой день, - проговорил водитель машины. - Да, разумеется, - отозвался Бобо, готовый через минуту увидеть оживленную избирательную рекламу и толпы демонстрантов. - Новый Париж - хороший город, - продолжал хозяин, - его жители - благочестивые люди. - Республиканцы, не так ли? - Да, конечно, и богобоязненные. В городе имеется шестнадцать церквей. - А сколько жителей? - поинтересовался странствующий рыцарь психологии. - Около шестисот человек. Немного меньше. Мы не терпим неправды. Возникла минутная пауза, плодотворная, творческая пауза. Затем с переднего сиденья было передано важное сообщение: - Все окрестные фермеры сегодня прибудут в Новый Париж. Это для нас большой день. - Счастье, что сегодня такая прекрасная погода, - заметил Джерри. - Погода не имеет никакого значения, - ответил водитель. - Только дух, дух Живого Бога. - Ну, это несомненно! - сказал Бобо и совсем уже перестал бояться пистолета, спрятанного за пазухой у фермера. - Без духа невозможна никакая жизнь. - Да, невозможна, - подтвердил водитель и, убавив немного скорость, продолжал: - Я слышал, в Нью-Йорке живут теперь очень грешно? - Да... - И там богу подносят кошачьи хвосты? - Да... - И люди служат только диаволу? - Может быть... - Значит, конец демократическому правительству! Ну, мы приехали. Я поставлю мою машину здесь. Митинг будет в центре города. Отсюда надо свернуть и - прямо на юг. Джерри и Бобо вышли из машины и поблагодарили серьезного фермера, застраховавшегося от пожаров в будущей жизни. Новый Париж был идеальный маленький городок, где люди больше слышали, чем видели, где никогда не принимали необеспеченных векселей и не меняли мнений, где богобоязненность была написана на бородах мужчин и на подолах женщин, которые не смели быть выше колен. Дамские чулки были изобретены во Франции в XII веке, но в Новом Париже их существование было замечено только тридцать лет назад. Новый Париж славился благочестием и хорошими сырами, которые жители городка, голландцы по происхождению, готовили для продажи на приходских благотворительных базарах и для дорожных завтраков своему духовному пастырю, постоянно разъезжающему по всей округе. В городе было только четыре кабака, которые закрывались в дни церковных праздников и во время выборов. Наши бродяги пошли к центру города и были поражены царившей повсюду могильной тишиной. Ни уличных шествий, ни радиоавтомобилей, ни продавцов кока-колы. Немногочисленные магазины были закрыты, хотя день еще только начинал клониться к вечеру. - Это мало похоже на Париж, - заметил Джерри. - Потому-то город и называется Новый Париж, - ответил Бобо. - Жители, наверно, на митинге избирателей. Так и есть! Смотри! На большой центральной площади собралось с полтысячи человек. Там были и молодые и постарше, и бородатые и безбородые, и красивые и обделенные красотой, здоровые и дышащие на ладан, зажиточные и неимущие, честные и рожденные стать юристами, почти неграмотные и малограмотные, а также множество людей с другими достойными свойствами. Но все они обладали одним общим качеством: они были благочестивы, боялись бога и еще больше боялись нового времени. Их автомобили несли с собою бодрый привет первых лет двадцатого столетия, а их серьезные лица напоминали о существовании катехизиса. Джерри и Бобо подошли поближе. Какой-то мужчина указал им на большую груду книг в центре площади и сказал: - Несите туда! - Что мы должны туда нести? - спросил Бобо. - Искажение библии, - сказал мужчина басом, и борода его затряслась. Привыкшие к зигзагообразному ходу жизни, бродяги прошли на середину площади, куда все время подносили новые и новые экземпляры книги, которая была безусловным бестселлером мировой литературы. Богатые приносили по нескольку корешков, а те, кто кое-как сводит концы с концами, - по одному или по два. Наши бродяги заметили, что величайшая в мире груда книг содержала в себе не что иное, как недавно вышедший новый перевод библии, который, очевидно, глубоко потряс душевный покой местных жителей. Когда книжная гора достигла высоты тридцати шести футов, на нее были направлены несколько струй бензина и керосина, после чего публику попросили немного раздаться. - Вандализм, - прошептал Бобо на ухо Джерри. - Если рассматривать психологически, это - извращение на чувственной почве. Почетный старейшина города, Питер Цвиккер, который на прошлогодних выборах получил 88 процентов всех поданных голосов, поднялся на трибуну, украшенную звездными флагами. Под мышкой у него было две библии: одна - изданная в 1794, и вторая - в 1952 году. После бурной овации мистер Цвиккер заговорил: - Граждане! Вот у меня две библии. Смотрите! Одна из них - святая библия, а другая - искажение библии, изданное при правительстве Трумэна. Эту фальшивку теперь продают издевательски дешево, как и всякую другую низменную и безнравственную литературу. Издатель искаженной библии в своем предисловии коварно заявляет, что цель его - дать народу Америки библию, которая по языку была бы современной, а по внешнему виду - безупречной. Что касается внешности, то переплет книги - это всего лишь имитирующий кожу пластик, а не настоящая козлиная кожа, как было обещано в рекламе. Но эту подделку мы могли бы еще стерпеть, так как в ней нет ничего нового. Ведь демократическая партия всегда меняла свою кожу. Но текст книги! Это уже не язык Священного писания, а современный американский язык, который даже не является никаким языком. Нам не нужен в этой стране какой-то новый язык. Поэтому я и говорю, дорогие сограждане, что лучше бы он сгорел, этот современный язык! Пастор нашего прихода убежден, что новый перевод библии ведет человечество прямо в ад. Мистер Цвиккер вынужден был прервать свою речь, потому что его мысли превратились внезапно во всеобщее мнение, которое проявило свою жизненную силу в ропоте толпы. Газетные фоторепортеры обступили трибуну, а магнитофоны последних известий жадно глотали общественное мнение. Мистер Цвиккер продолжал: - Дорогие мои слушатели, мы не должны никого судить, не разобравшись. Поэтому я предлагаю вам исследовать и сравнить эти две книги. Напрягите ваш слух! Я прочту вам отрывок из настоящей библии, а затем продемонстрирую то же место в новом, грубо искаженном варианте. Итак, слушайте! Передо мною Песнь Соломонова, в которой Жених аллегорически восхваляет красоту причастия. Это читается так: "...Се еси добра, ближняя моя, се еси добра; очи твои голубине, кроме замолчания твоего; власи твои яко стада козиц, яже открышася от Галаада. Зубы твои яко стада остриженных, яже изыдоша из купели, вся двоеплодны, и неродящия несть в них..." Мистер Цвиккер закрыл книгу и открыл другую. - Вы слышали, друзья мои, слова подлинного Святого писания. Можем ли мы отступиться, отречься от них? Но вот как говорят исказители: "...Взгляни, моя любимая! Как ты прекрасна! Глаза твои, точно блестящие глаза газели, а мягкая коса - точно первая шерсть ягнят на склонах горы Галаадской. Белоснежный строй зубов твоих напоминает девственную чистоту новорожденных ягнят. Ни одного нет меж ними с изъяном..." Мистер Цвиккер захлопнул книгу и возвысил голос: - Не довольно ли? Вы слышали, как грубо правительство Трумэна исказило слово божие. А если я скажу еще, что, говоря о пресвятой деве, там используют слово "женщина", то, я полагаю, этого достаточно, чтобы засвидетельствовать, что искажение совершено. Однако, чтобы все-таки не случилось ошибки, я спрашиваю вас, жители Нового Парижа и окрестностей, найдется ли среди вас хоть один, кто с готовностью не предал бы огню всю эту омерзительную груду скверны? Толпа молчала. "Вандализм", - шептал Бобо, но голос его не доносился дальше уха Джерри. Мистер Цвиккер оглядел толпу и воскликнул громче прежнего: - Кто хочет служить диаволу, пусть скажет: "Я"! Желающих не было. Мистер Цвиккер попытался еще более повысить голос: - Кто хочет служить Всемогущему на Его собственном языке, пусть скажет "Огонь!" Полтысячи ртов закричали что есть мочи: - Огонь! Мистер Цвиккер сошел неторопливыми шагами с трибуны, вынул из кармана зажигалку и пустил огонек. Политая керосином и бензином книжная груда вспыхнула и заполыхала, выбрасывая огромные языки пламени. Горожане стали расступаться, передние пятились, наступая на задних, и кольцо становилось шире, раздвигаемое грозной силой выпущенного на волю, дико пляшущего огня. В это время на трибуну взбежал разгоряченный молодой человек, назвавший себя представителем Национального комитета по проверке библиотек. Он зачитал по бумаге следующую речь: - Как представитель Комитета по проверке, я предлагаю, чтобы жители нашего уважаемого города сожгли заодно и всю остальную негодную литературу. Все произведения, переведенные с французского, немецкого, итальянского и русского языков, можно безотлагательно сжигать. Наша здоровая культура не нуждается в разных Моравиях, Анатолях Франсах, де Мопассанах, Львах Толстых, Гейне и тому подобных развратителях народа. Долой переводную литературу! Очистим наши дома и библиотеки нашей страны! Это будет лучшим протестом против той безнравственности, в которой правительство демократов упражнялось у нас вот уже два десятка лет. Молодой человек сунул в карман свою бумажку и спустился с трибуны. Горожане начали расходиться. Одни пошли проверять свои книжные полки, другие переместились в бар Франка или в кабак "Три Короля". Но те, кто не имел ни домашней библиотеки, ни денег, чтобы подкрепиться глотком виски, остались наслаждаться общественным фейерверком. В числе последних оказался и гражданин вселенной Джерри Финн и бывший профессор психологии Борис Минвеген. Вскоре обнаружилось, что здесь были и демократы и либералы. Кто-то осмелился высказать свои мысли вслух: - История повторяется. Новый Париж возвращается к средневековью. Все обернулись, чтобы взглянуть на говорившего. Это оказался высокий бледный молодой человек, которому было, судя по виду, ближе к двадцати, чем к тридцати годам. Бобо подошел к нему и сказал, как знакомый: - Психологически движущей силой всяких подобных действий являются влечения и привычки людей. Человеческие мнения складываются под воздействием иррациональных подсознательных факторов. - Я верю в справедливость вашей точки зрения, - сказал молодой человек. - Моя фамилия Вейнберг. Доктор Эрнст Вейнберг. - Я профессор Борис Минвеген. Приятно с вами познакомиться, доктор. - Судя по фамилии, вы, должно быть, немецкого происхождения? - Вы совершено правы. Мои родители приехали в Америку из Гамбурга. - А мои родители прибыли из Берлина. Мне было тогда полгода. Разрешите угостить вас бутылкой пива? - Весьма охотно, доктор. Бобо представил новому знакомому Джерри: - Профессор Финн, преподаватель языков и хиропрактик. - Из Шотландии, вероятно? - спросил Вейнберг. - Нет, из Финляндии, - ответил Джерри. - Очень интересно. А куда вы едете, господа? - На запад, - ответил Бобо. - Где ваша машина? - Завод еще не сделал ее для нас, - усмехнулся Бобо. - Хорошо, разрешите, я вас подвезу? Я постоянно живу в Детройте, а сюда заехал проведать родителей. Так поедем? - В Детройт? - спросил Джерри. - Нет, в кабак. Проедем несколько миль к западу - там в селении, именуемом Пайк Лэйк, есть уютное местечко, где можно спокойно побеседовать. Они втроем уселись на переднем сиденье машины и покинули Новый Париж. - Каким способом вы намерены двигаться на запад? - При помощи ног и большого пальца, - ответил Бобо. Водитель усмехнулся: - Вы, стало быть, конкурируете со студентами? - Только в отношении путешествий. Мистер Вейнберг свернул на узкую побочную дорогу, по обе стороны которой щиты рекламировали исключительное пиво. Уютное местечко называлось "Маленькая Германия". Это был похожий на охотничий домик придорожный ресторан, принадлежавший какому-то американскому немцу. Когда Бобо узнал, что доктор Вейнберг - психолог и работает преподавателем прикладной психологии в заводской профессиональной школе при автомобильном заводе в Детройте, он сейчас же завел разговор о таких материях, от которых Джерри стало клонить ко сну. Он почувствовал себя брюзгливым собеседником, который в разговоре - как нищий на ярмарке. После пятой кружки он задремал, но это нисколько не помешало его товарищам по столу погрузиться в омуты гештальтпсихологии. Когда Джерри очнулся, очнулись и его приятели. Солнце уже давным-давно спрятало свою лампу, и все нормальные граждане отправились на покой. Несмотря на формальные возражения Бобо, доктор Вейнберг сам заплатил за угощение, пожелал новым знакомым счастливого пути и исчез. - Что мы будем делать теперь? - беспомощно спросил Джерри. Бобо пожал плечами. - Не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, он оказался хорошим парнем. Мы совершенно сошлись с ним на том мнении, что при классификации учеников по степени умственного развития необходимо учитывать кривую Гаусса... - Борис! - закричал Джерри сонно и раздраженно. - Кривая Гаусса нас не вывезет. - Что за чушь! Неужели ты действительно будешь утверждать, что определение умственных способностей не является важным вспомогательным средством современной прикладной психологии? Утверждаешь ли ты, что... - Я утверждаю, что ты сошел с ума? - перебил его Джерри. Бобо приподнял очки, разгреб свою взъерошенную шевелюру и грустно покачал головой. - Ты пьян, Джерри. - Я трезвее тебя. Если ты по кривой Гаусса укажешь, где мы найдем ночлег, тогда твоя ученость не пройдет даром. Бобо сделался серьезным. Он не нашел другого выхода, как просить милостыню. Поднявшись из-за стола, он направился к толстому хозяину "Маленькой Германии" для переговоров. Через минуту он вернулся и спокойно сказал: - Дело в шляпе. В гараже у хозяина найдется место, чтобы переночевать. Но прежде чем отойти ко сну, мы должны вымыть полы и починить парочку поломанных стульев. Словом, задания сугубо утилитарные, но в то же время психологически интересные. 16. ДЖЕРРИ И БОБО СПАСАЮТСЯ ОТ МЕТЕЛИ И СТАНОВЯТСЯ УЧИТЕЛЯМИ В середине ноября наши странники медленно и усердно вычерчивали своими ногами карту дорог штата Огайо. Им везло, как висельникам. Чем более жалкий вид приобретали их костюмы, тем меньше помогали им большие пальцы. В течение полутора недель только одну ночь спали они в кровати: в какой-то ночлежке Армии спасения. И вот они приблизились к городу Пэйнсвиллю. Ветер починил свои мехи и теперь дул прямо из Канады. Тонкая снежная накидка покрыла однообразную необитаемую равнину. Проносящиеся машины фыркали клубами колючего, морозного снега в лица путников, покрытые синеватым румянцем. Джерри тер свои руки цвета печенки и с жалостью глядел на товарища, огромную шевелюру которого трепало ветром, как сноп на шесте. Бобо уже два дня был удивительно молчалив и тих. Он простудился, схватил страшный насморк. Глаза его были красны и беспрестанно слезились. Низ носа и губы покрылись струпьями, и он вновь и вновь подтверждал, что самый сильный голос у человека рождается в носу: между переносицей и ноздревыми отверстиями. Шли они медленно, казалось, по дюйму в час. На длинном лесном перегоне они встретили одного вольного бродягу, который направлялся в Толедо. Это был краснолицый крепкий мужчина средних лет. Он сказал, что сделался "хобо" уже тридцать лет назад. У него был опыт и большое знание дела, и потому он каждую реплику кончал словами: - Трудности мне неведомы. Он дал товарищам по скитаниям полезные советы профессионала: - Пэйнсвилль - паршивое место. Четырнадцать тысяч жителей. Не стоит застревать там надолго. Вам надо попасть в Кливленд. Там трудностей не существует. Он положил в рот жевательного табаку и держался так, словно ни в чем не испытывал недостатка. - Нет ли у тебя, сосед, хоть одной лишней монетки? - спросил Бобо. - Я не женат на деньгах, - ответил мужчина гордо. - Хотите жевательного табаку?.. - Спасибо. Не употребляю. - А, может, приятель? - Спасибо, я тоже, - сказал Джерри. - Больше ничем угостить не могу. Незнакомец двинулся дальше, снова горячо порекомендовав Кливленд: - Там можно пробыть и подольше - роскошная деревня! Джерри и Бобо побрели к Пэйнсвиллю. Пролетающие мимо автомобилисты не обращали внимания на их поднятые большие пальцы. Надо было идти пешком. Ветер крепчал. Он налетал и рвал одежду впереди и сзади. Сухой снег вертелся бешеными вихрями, то и дело взвиваясь высокими столбами к небу. Тут и там, преграждая путь, вырастали сугробы высотой с оленя. Бобо начал выбиваться из сил. Он тяжело дышал, несколько раз падал и снова шел, шатаясь. Неудержимая метель забила снегом его волосы, которые стали похожи на большую кипу спутанной шерсти. - Нам надо где-нибудь укрыться, - воскликнул он, доходя уже почти до отчаяния, с шумом высморкался и присел на сугроб. - Конец мой приходит. - До Пэйнсвилля еще миль десять, - ответил Джерри. - Не слышу, что ты говоришь. Подойди поближе! - Вставай! Надо спешить. - Я немножко отдохну. - Нас занесет снегом. Пойдем! Пойдем скорее! Джерри помог товарищу встать на ноги. Буря все набирала силы. Между землей и небом уже не оставалось ни малейшего просвета. Казалось, будто дорожные кюветы поднялись вертикально к небу. Мир потемнел и потерял привычные очертания. В глазах Бобо появился жаркий, лихорадочный блеск. Он был физически слабее Джерри и потому инстинктивно хватался за руку товарища. Вдруг они чуть не стукнулись лбами об оставленный у дороги автомобиль, наполовину занесенный снегом. Вскоре показался другой, за ним третий - целая вереница автомобилей, чем дальше, тем гуще. Владельцы машин, очевидно, отправились искать убежища где-то поблизости, отдав свои машины во власть стихии. - Отдохнем немного, - предложил Бобо. - Лучше идти. - Не могу больше. - Напряги свою волю. Как делаю я. Бобо сел возле засыпанного снегом автомобиля и стал протирать обледеневшие стекла очков. - Воля ничего не дает, - сказал он устало. - С точки зрения психологии воля вовсе не является способностью души. Это одна лишь абстракция. - Пусть она будет чем угодно, только здесь мы оставаться не можем. Здесь для нас - снежная могила. Идем сейчас же! - Нет, погоди. Ты, наверно, не понял, что я сказал. Я не утверждаю, что в понятии воли не имеется известного основания, опирающегося на опыт, которое мы называем волевой деятельностью. Но речь идет не об этом, а об определенной рефлекторной деятельности, которая не имеет ничего общего с волевой жизнью. Ходьба представляет собой лишь небольшую серию рефлекторных движений, возникающих автоматически, помимо воли... Джерри сложил обе ладони рупором и закричал: - Перестань! Надо идти. - Я не расслышал, что ты сказал. Джерри, по колено в снегу, подошел к Бобо вплотную и повысил голос: - Ты сумасшедший! Безмозглый человек! Неужели ты не понимаешь, что мы замерзнем в снегу? Схватив Бобо под мышки, он с силой поднял его на ноги. - Я, наверное, устал не меньше тебя, - сказал Джерри примирительно, - но, несмотря на это, надо идти. - Об усталости не стоит спорить... Они пошли дальше, и через некоторое время вереница застрявших в снегу автомобилей осталась позади. Среди тьмы забрезжил тусклый свет. - Дом! - воскликнул Джерри. - Наверное, какая-нибудь автомобильная станция. - Это ресторан. - А далеко?.. - Совсем рядом. Разве не видишь? Вон, слева. Сквозь плотную снежную завесу просвечивала вывеска ресторана "Золотая тарелка". Еще несколько шагов, и они были у двери, над которой сияли неоновые буквы: "Пиво, вина, котлеты". - Нам повезло, - сказал Бобо. - Теперь наедимся и напьемся. - У нас нет денег, - вздохнул Бобо. - Заплатим психологией... Очередной порыв бури распахнул дверь и втолкнул путников в маленький зал, из которого им навстречу хлынула приятная волна тепла и щекочущих ноздри запахов. Автоматический проигрыватель приветствовал вошедших модной песенкой Эдди Фишера "Милая, милая, милая". За буфетной стойкой хлопотала супружеская чета итальянского происхождения, которая приняла вошедших странников, как желанных гостей. Обстановка была располагающая и непринужденная. Это был непритязательно уютный ресторанчик, посетители которого никогда не надевали чужого пальто или шляпы вместо своих. Они заходили лишь на минутку, чтобы насладиться чашечкой кофе и на пять центов - граммофонной музыкой. Но сейчас они никуда не спешили. Разыгравшаяся снаружи свирепая метель заставила их сбиться в кучу, и через минуту они были уже как одна семья. Каждый о каждом знал все основное: семейное положение, взгляды и марку автомобиля. - Какая у вас машина? - спросил хозяин "Золотой тарелки" у Бобо. - Кадиллак, - поспешно ответил Джерри, так как боялся, что психолог в горячке начнет опять лекцию о пользе и значении физического движения. - Это хорошая марка, - сказал хозяин. - И дорогая, - добавил Джерри. - Очень дорогая. Наш брат не может и мечтать о такой машине. У меня форд. Что господа прикажут подать? - Портвейна, - сказал Бобо. - Это согревает. Но... Погодите минуточку. - Бобо наклонился над стойкой поближе к уху хозяина и продолжал шепотом: - Мы бы также охотно съели что-нибудь, но у нас случайно нет с собою денег. - Неужели совсем нет? - осведомился хозяин. - Ни цента. - А у вас? - спросил хозяин у Джерри. - То же самое: ни цента. Я забыл мою чековую книжку в машине. - Хорошо ли вы заперли дверцы машины? - Конечно. Но я уронил ключи в снег. Хозяин провел короткое совещание со своей женой и вернулся к гостям, покачивая головой. - В долг угостить не можем. Очень сожалею. Настроение Джерри померкло, но Бобо, казалось, наслаждался теплом и ароматами ресторана. Вскоре он подсел за какой-то маленький столик в углу и начал заводить знакомство с проезжими, спасающимися от метели. Джерри отправился к другому концу буфетной стойки и, бросая горящие взгляды на хозяйку ресторана, завел флирт в расчете на ужин. - Ужасная погода, не правда ли, миссис Компотти? - Совершенно кошмарная. По радио сказали, что движение прекращается во всем штате Огайо. - У вас очень миленький ресторан, миссис Компотти. - Пора бы сделать ремонт. Но где уж нам, старикам, управиться! - Ну, вам ли говорить о старости, миссис Компотти! Вы двигаетесь еще совсем как молоденькая девушка. - Да, может быть... Только ноги у меня совсем плохи. - Неужели? Так вам надо обратиться к врачу. - Не поможет, я думаю. - Я уверен, что поможет. Боли в ногах могут происходить из-за спины. Неправильное положение позвонков вызывает ущемление центральной нервной системы. - Спина у меня тоже болит. - Видите, я угадал. Я заметил это по вашей походке, миссис Компотти. У вас, по всей вероятности, была вначале легкая хондрома, из-за которой с течением времени образовалась саркома. Появляющуюся на скелете остеосаркому очень легко распознать. Вам надо непременно обратиться к врачу. Дородная хозяйка гостиницы обеспокоенно слушала диковинные слова гостя и наконец спросила: - Сударь, вы, наверно, доктор? - Вы правы, миссис Компотти. Я специалист по лечению спины. Миссис Компотти быстро направилась к грозному строю бутылок, наполнила бокал и спросила с любезной улыбкой: - Вы ведь заказывали портвейн? - Да, миссис Компотти. У вас еще может оказаться туморес медулле спиналис. - Нет... Я не думаю, чтобы у меня было что-нибудь такое. Ведь это болезнь, доктор, - то, что вы назвали? - Да, разумеется. Это часто принимают за ишиас. Область болевых ощущений зависит от того, на какие нервные пути давят наросты и опухоли. Вам непременно надо исследоваться, миссис Компотти. - Да, возможно... возможно... Это было бы хорошо. Разрешите предложить вам еще бокальчик? - Да, благодарю вас. Джерри посмотрел туда, где сидел его приятель, и почувствовал удовлетворение: Бобо пил пиво с каким-то пожилым господином и докладывал о психологических и социальных причинах детской преступности. За окнами было уже так темно, что фотографы могли бы на улице проявлять свои негативы, хотя часы показывали только четверть шестого. Миссис Компотти оставила Джерри наслаждаться портвейном, а сама пошла шептаться о чем-то с мужем. Через минуту секретный шепот перешел в громкий диалог. - Попроси ты, - говорила миссис Компотти. - Нет, зачем же я, проси ты сама, - отвечал мистер Компотти. - Я не могу, мне неловко. - Попроси, и все. Ты лучше сумеешь объяснить. - Нет, сначала ты должен ему сказать... - Не будь ребенком, Аделина. Это же естественное дело. - Да, но... Нет, ты должен с ним договориться. - Я не... Тут жена вперила в мистера Компотти требовательный взгляд и заговорила, с силой напирая на каждое слово: - Артуро! Ты слышал, что я сказала? Ты договоришься - и все. - О'кэй, Аделина, - ответил муж покорно, вытер руки передником и не спеша подошел к Джерри. - Какая досада, что вы потеряли ключ от машины, - сказал мистер Компотти. - Я? - оторопел Джерри, у которого ложь была всегда поспешной и недолговечной. Бобо называл такую вынужденную ложь своего друга "психологическим коротким замыканием". - Да, вы ведь уронили ключи в снег. - В самом деле. Угораздило же меня! А я уже забыл об этом. - Но все-таки хорошо, что вы заперли дверь. - Дверь? - Дверь вашей машины, сэр. - Совершенно верно. Да, это действительно хорошо. Джерри быстро опорожнил бокал и начал старательно протирать очки. - У вас, доктор, такая шикарная машина, - продолжал хозяин "Золотой тарелки". - Да... Очень элегантная. - Такую машину можно купить только на докторские доходы. - Конечно... Совершенно верно... - У вас, доктор, очень высокая такса? - Когда как... Когда как... Беседа прервалась на мгновение. Мистер Компотти схватил с полки бутылку вина и наполнил бокал Джерри. - Пожалуйста, доктор. - Благодарю вас! У вас хорошее вино. - Это французское. Калифорнийское вино - совсем не тот шик. - Да, конечно. Хозяин ресторана огляделся вокруг и перешел на шепот: - У меня к вам небольшое дело, доктор. Джерри вздрогнул. - Да? - Или, вернее, у моей жены. Собственно, она велела спросить... Собственно, если бы вы могли, доктор, и если это вообще удобно... И если, конечно, это не будет стоить слишком дорого... Джерри понял теперь, о чем идет речь, и ему показалось, что он уже откусывает краешек котлеты. - Да, мистер Компотти, - сказал он спокойно. - Судя по походке вашей жены, у нее, вероятно, что-то не в порядке со спиной. Дело в том, однако, что я не имею официального разрешения заниматься практикой где-либо, кроме Нью-Йорка. Принимая во внимание, что случай этот серьезного рода, я осмелюсь сделать отступление. Но платы я, разумеется, взять не могу. Вы, конечно, можете восполнить это как-нибудь иначе. Ну, хотя бы предложив легкий ужин мне и моему товарищу. Или что-нибудь в этом роде. - О'кэй, доктор, о'кэй! - воскликнул мистер Компотти. - Так, может быть, сейчас? - Я всегда готов оказать помощь больным, - сказал Джерри с холодной торжественностью. И случилось так, как говорится в пословице: кто просит милостыню на языке страны, тот не умрет с голоду. Профессор Финн отправился размеренными шагами на второй этаж, где у господ Компотти была хорошо обставленная квартира, и принялся исследовать хозяйкины позвонки. У миссис Компотти была чрезвычайно полная спина с очень нежной кожей, живо напоминавшая картины эпохи Ренессанса. Мистер Компотти не решился вернуться вниз к своим клиентам, а остался наблюдать за процедурой. - Здесь! - воскликнул наконец профессор Финн, почувствовав подлинное счастье искателя. - Четвертый позвонок, считая снизу. Больно? - О да... Очень... - Ничего, потерпи, Аделина, - сказал одобрительно супруг. - Я же давно советовал тебе пойти к доктору?.. - А здесь? - спросил хиропрактик. - Ой, да!.. И здесь... - Ничего, Аделина, - повторил муж. Исследовав каждый позвонок, Джерри начал ритмическими движениями разминать спину больной. Руки мистера Компотти сжались в кулаки, и он стал тихо ругаться по-итальянски. Больная героически сносила пытку. В муках она поведала доктору, что родила четверых здоровых детей - без помощи врача или акушерки - и что в молодос