вернул на опасную княжескую дорожку. Он перевел беседу с рук на современную политику, заговорил о кризисе и безработице. Но Лидия посчитала тему о своих руках первостепенной; в них и состояла ее привлекательность, сила притяжения. Ее руки созданы для легкой работы. Она хорошо знала, что такое руки мужчин. Надежнее всего держать мужчину за руку, а в темноте нередко даже необходимо. Лидия посмотрела на лежащего на постели незнакомца и сказала: - Я нисколько не удивлена тем, что вы обратили внимание на мои руки. Вы же так много писали о маленьких и красивых руках Нана. - Кто такая Нана? - Нана? Неужели вы уже забыли героиню вашей книги? Ой, я восхищена образом Нана. Такая страстная и стойкая женщина. Расскажите мне, как вам удалось написать такое. Господин Золя на какое-то мгновение растерялся. - Все диктуется вдохновением, - со значением произнес он. - Ах, если бы ко мне пришло вдохновение! Ой, я могу дать вам хорошие темы. Вам обязательно надо написать роман о девушке, влюбившейся в одного парня. Она забеременела, а парень бросил ее. У меня есть еще несколько прекрасных сюжетов. Однажды один мужчина попытался изнасиловать молодую девушку, но ему это не удалось. Затем он все-таки соблазнил девушку и бросил ее. Девушка потеряла всякую надежду и покончила жизнь самоубийством. - Потрясающе, - вздохнул пациент. - А однажды старый вдовец влюбился в молодую женщину, но, не добившись от нее согласия на брак, убил ее. Удавил. Мужчину задержали, но его нельзя было посадить в тюрьму, так как он потерял разум. Господин Золя выслушал полтора десятка сюжетов для романов и заворочался на кровати. Он самовольно сменил тему разговора и стал расспрашивать об Ионасе. - Он уже спит, - коротко ответила женщина. - Ионас довольно стойкий человек. С тонкими чувствами. И весьма умен. Он знает почти все, что нужно знать человеку. Господин Золя без всякого зазрения зевал и тер пальцами глаза. Лидия взглянула на часы и ушла в рабочее помещение, где была заправлена ее временная постель, пожелав на прощанье больному доброй ночи. Счастливый гость натянул одеяло на уши и положил щеку на подушку, пахнувшую чистотой. Лидия погасила свет и забыла своего князя. Из головы Лидии не выходили события вечера и ночи. Они вынуждали ее бодрствовать и растравляли ее нервы. Все мысли начинались и кончались Эмилем Золя. Когда она сравнила писателя с поселковым казначеем, с которым она встречалась тайком от Ионаса уже полтора года, то увидела в скитальце символ мужской молодости. Золя - свободный мужчина, у него нет ни должности, ни семьи, только удивительное вдохновение и ямочка на подбородке. Приближалось утро, но на улице еще было совсем темно. Спущенная вниз рулонная штора не пропускала в комнату свет от уличного фонаря. Лидия находилась в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием. В какой-то момент из соседней комнаты послышались шаги. Лидия села на постели и прислушалась, обратившись всем своим существом в слух. Слабый больной, которому был предписан постельный режим, встал на ноги и стал ощупью бродить по темной комнате. Он царапал ногтями стены, наталкивался на мебель и в раздражении издавал фыркающие звуки. Наконец он открыл дверь и, прислушиваясь, остановился. Поискал выключатель и приблизился к постели Лидии. Сердце женщины застучало, как птичка в клетке, и она села на постели. Мужчина споткнулся о корзину с бельем и упал прямиком в объятия Лидии. Та схватила его руку и прошептала. - Эмиль, Эмиль... Мужчина жутко перепугался и пробормотал: - Извините... Я... Женщина нетерпеливо зашептала: - Эмиль... Как ты осмелился? - Я... Я только... - Любимый, ты же можешь простыть. Иди ближе, Эмиль! Эмиль! Скиталец в мире поэзии, потерявший память, уставился в темноту, в которой едва виднелось лицо, пахнувшее миндальным кремом, и ответил: - Я... Прошу прощения, но я не Эмиль... - Не Эмиль? Так кто же вы? Голос женщины задрожал от страха, и она попыталась отстраниться подальше от чужака. - Кто вы? Мужчина робко ответил: - Я Йере... Йере Суомалайнен, начальник рекламы завода "Чудный аромат". Лидия потеряла самообладание, вскочила на ноги и закричала: - На помощь! Ионас, помоги! Выскочила в переднюю и продолжала там звать на помощь. Йере почесал виски и снова пошарил рукой по стене. Наконец ему удалось нащупать на косяке двери выключатель. Он включил свет и испуганно осмотрелся. Заспанный Ионас влетел в комнату, одетый в длинную ночную фланелевую рубашку и с сильно просмоленной тряпкой в руке. Лидия в ночной сорочке встала в дверном проеме и теперь уже тихо стонала. Возник короткий напряженный момент. Ионас бросил взгляд убийцы на Йере, а затем крикнул Лидии: - Чего он хотел? Почему не отвечаешь? Чего он хотел? - Ничего... Я, видимо, увидела сон... - Он лез к тебе в постель? - грозно продолжил допрос Ионас. - Нет. Ионас подошел вплотную к Йере и с угрозой в голосе спросил: - Чего ты искал здесь среди ночи? Поэт знал, что в момент сведения счетов ложь и обман не помогут. Уставясь глазами в пол, он прошептал: - Туалет. Йере мог бы с успехом срочно сочинить и другую причину, но пожелал быть столь же честным, сколь и храбрым. Он никогда не испытывал такого унижения. Его трепещущая душа поэта была сейчас растянула на ужасной колодке презренной будничности. Взгляд Йере надолго задержался на худых голенях мастера, на пальцах ног, которые были украшены пышными хохолками волос. - Ах, нужник? - презрительно усмехнулся Ионас. - Вон там, в передней. Йере поспешил в переднюю и плотно закрыл за собой дверь. Он понимал, что за спиной ничего лестного говорить о нем не будут. Как только Ионас остался наедине с Лидией, он стал осыпать ее упреками. - Средь ночи такая жизнь. - Я не думала делать никому ничего плохого, - защищалась женщина. - Зачем тогда подняла такой шум? Скажи прямо, размахивала перед ним юбкой, как знаменем? - Постыдись! Я все-таки... - Дама! Ионас с обиженным видом отправился на свою половину, злобно прошипев на прощанье: - Завтра этот мошенник вылетит отсюда. И ботинки ему чинить не буду. Пусть наденет на ноги свою поэзию. Роман молодых обычно начинается с обоюдной нежности, а завершается поиском квартиры. У Лидии квартира имелась, но роман ни с кем не завязывался. Князь сидел в тюрьме, поселковый казначей женат, Ионас слишком стар, а Эмиля Золя вообще не существовало. Взамен был какой-то Йере Суомалайнен, утверждавший, что у человека нет памяти, а есть лишь способность оживлять в виде зримых представлений прожитый опыт. - Это счастье, что человек умеет забывать, - утверждал Йере. - Память - это не какой-то чердак, на котором сваливают весь старый хлам, а библиотека, куда при необходимости заходят, чтобы выбрать то или иное произведение. Я довольно часто забываю свое имя, но способен воспроизвести его. Когда слышу слово "мыло", на ум приходит должность начальника рекламы, и я воссоздаю свое имя. Лидия сидела на краю кровати Йере и восхищалась речью этого мужчины, поскольку абсолютно не понимала ее. Постепенно она начала сомневаться в его способности воспроизведения забытого. Она вспомнила своего князя, который сразу воспроизводился, как только видел шелковую ночную рубашку и папильотки Лидии. Любовь слепа, но, к счастью, чувства влюбленных обострены. У Йере Суомалайнена совсем не оказалось таких органов. Поэтому Лидия несколько в печальном настроении ушла в свою мастерскую и стала грустить об исчезновении Эмиля Золя. Йере съел последние бутерброды и предался сну. Глава седьмая, в которой Йере встречается с соперником и решает подчиниться неизбежному приговору Господа Бога В тот ненастный сентябрьский день, когда Йере появился в мастерской Ионаса Сухонена, его физические потребности и угнетенное состояние достигли апогея, и он обратился к испытанному методу артиста в жизни Хайстила. Удачное выступление свидетельствовало о таланте, в особенности когда роль нужно было разрабатывать без помощи драматургов. У Йере это получилось, ибо голод оказался сильнее волнения, сопутствующего выходу артиста на сцену. Он уже точно не помнил, что говорил Ионасу в памятный момент первого знакомства. Но на следующее утро после несколько досадного ночного эпизода он исповедовался перед мастером, словно французский поэт Верлен, который, проснувшись ранним утром с чувством греха, спешил к настоятелю собора и принимался стучать в дверь, громко крича: "Отче, отче! Исповедай, будь так добр! Неужели ты, проклятый болван, не понимаешь, что я погряз в грехах?" Утро для Йере было, как и для Верлена, дорого. Его мучила частичная потеря памяти. Удивительное дитя риторики, в речах которого было много слов и мало мысли, не помнил своего имени Эмиль Золя. Йере рассказал понятливому мастеру все то, что ему было выгодно. - Я всегда отличался высокой моралью. В особенности благодарен я своему комплексу неполноценности, ибо он удерживает меня от неразумных поступков. Именно это и объясняет, почему я никогда не совершал преступлений или деяний, подобных им. - Да, слов у тебя предостаточно, - согласился Ионас, - но мораль кошачьего хвоста не стоит. Плохо то, что твоим рассказам нельзя доверять. Слишком много несешь чепухи... Йере пообещал больше не врать, не хвастаться и не фантазировать. Он почти поклялся, что выступал в качестве другой личности, сам того не сознавая. Роль, исполняемая неосознанно, всегда производит странное впечатление. Ионас выслушал исповедь, которая постепенно превратилась в защитительную речь, и простил Йере. Мужчину следует прощать, если он признается, что поступал неправильно, женщину же прощают, когда она верит, что поступила по всем правилам. С этого на редкость удачного утра прошла уже неделя. "Комкование легких" у Йере, которым пугал его Кафтан, прошло в один день. Бутерброды Лидии, теплая постель и крепкий сон воспрепятствовали второму появлению седоватого доктора. Больной поправился с той же скоростью, с какой легендарная саламандра возвращала себе хвост. Он снова был здоров и полон жизни. Ионас стал его другом, а Лидия влюбилась в него. Воротник его рубашки был чист и накрахмален, подметки его ботинок стали целыми. Только Адам и Ева могли бы сказать, была ли жизнь веселее в старые добрые времена. Йере нежился в постели и прислушивался к стуку молотка, раздававшемуся из мастерской. Тусклое осеннее утро сильно растянуло сумерки. В воздухе чувствовались признаки раннего прихода зимы. Ветер был холоден, как коммунальные власти. Сегодня нужно уходить. Об этом договорились вчера вечером. Грустно было покидать Ионаса, который почти две недели содержал Йере на полном пансионе. Одну лишь первую ночь он провел в комнате Лидии - с вечера в образе Золя, а к утру в качестве Суомалайнена. Утром он переместился для дальнейшего восстановления здоровья в жилище мастера, где перечитал все книги. Днем Йере сидел в сапожной мастерской, помогая мастеру решать интеллектуальные проблемы (Ионас Сухонен интересовался учением о переселении душ и судьбой лапуасско-го движения). Вечерние часы Йере проводил в комнате Лидии, где хозяйка заводила патефон и решала все свои проблемы самостоятельно. Когда Ионасу предоставляли слово, он сухо утверждал: - Господь создал говорящую машину, а Эдисон улучшил ее. Ионас заметил, что между Лидией и Йере установилась определенная связь. Мастер сомневался, что из этого выйдет что-либо серьезное, что заставило бы Лидию раскошелиться, перестать тосковать по дому. Йере встал с постели и стал медленно одеваться. Его одежда была в безупречном состоянии, чистая и починенная. Жаль было уходить - он уже привык к этому дому. Были бы деньжата, можно было бы укатить на поезде. Из мастерской слышался ритмичный стук отбивочного молотка. Йере забрал со стола свои бумаги и перешел в мастерскую. Там мастер и его помощник сидели спиной друг к другу. Йере весело поздоровался, но ответа не последовало. Нестор покачал головой и ухмыльнулся. Ионас двусторонним молоточком выравнивал утолщение краев сапожных голенищ. Он сказал, обращаясь к Нестору: - Три кофе и булочки с маслом. Запиши на мой счет. Нестор отправился в кафе, но Ионас и сейчас избегал смотреть на Йере. Он работал со злостью. Отбивочный молоточек с длинной ручкой бил по коже, при этом Ионас издавал короткие фыркающие звуки. - Срочная работа? - спросил Йере. - Обычная, - ответил Ионас с улыбкой. Отстегнул коленный ремень и высвободил ботинок, затем встал, подошел к окну и продолжил: - Погода подходящая для прогулки. Йере попытался улыбнуться и ответил: - Оставалась бы она такой вплоть до Рождества. Хотя для меня так долго и не нужно, через неделю буду в Хельсинки, если не случится ничего непредвиденного. От окна последовала реплика Ионаса: - Сейчас ничего особенного с тобой не происходит. Едва ли ты снова заболеешь. В последних словах мог таиться и скрытый смысл. Но мелкие уколы не наносили ощутимых ран поэту. Его часто сравнивали с дождевым червем за то, что он творил в темноте. - Ходьба пешком полезна для здоровья, - произнес Ионас. - Во всяком случае, это незабываемое занятие, - ответил Йере. - Поэты гуляют для того, чтобы сосредоточиться, спортсмены сосредотачиваются, чтобы прогуляться. - Дешевая острота. Не следует презирать спортсменов. Они хорошие профессионалы. Пробегут метр и получают за это одну марку. Когда я давным-давно был молодым, занимался перетягиванием загнутыми пальцами - кто кого - и бегом в мешках. И армрестлингом. А сейчас не справлюсь даже с Нестором. В этот момент Нестор вернулся из кафе с завтраком. Ионас и Йере сели к столу, а Нестор взял свою чашку и булочку и ушел на свое рабочее место. Как только он проглотил завтрак, сразу принялся за работу. Эту неделю он работал сдельно и не терял времени даром. Настроение у Ионаса было подавленным. Видимо, он грустил из-за предстоящего расставания с Йере. Ионас привязался к нему, несмотря ни на что. Момент прощания приближался. Йере поблагодарил своего благодетеля и обещал вернуть весь долг с процентами. - Твоя плата меня не интересует, - ответил Ионас. - Главное, чтобы жизнь у тебя сложилась нормально. Не следует дальше играть в жизни, это может обойтись тебе дорого. - Давайте подведем счет, - с подчеркнутым серьезным видом произнес Йере. - Скажите, только честно, сколько я вам должен. Йере был поражен, когда Ионас начал подводить итог. Он писал цифры мелом на кусочке кожи, предназначенной для подметок. - Лекарства и подошвы... - Разве Лидия не оплатила их? - Нет. И не оплатит. Лекарства и подошвы... табак, кофе, лезвия для бритвы... Ну да бог с ними. Или все же нет. Конечно, ты можешь расплатиться. Сочини стихотворение. - Стихотворение? О чем? - О чем угодно. Хотя бы о твоем жизненном пути. Или обо мне. Нестор прыснул со смеху. - Если ты не перестанешь жужжать, я переведу на часовую оплату, - сказал Ионас своему помощнику. - Если бы тебе пришлось написать стих с рифмами, то выдавил бы из себя только... такое, что и назвать-то ничем нельзя. Нестор посерьезнел, хотя и считал, что в жизни всегда есть над чем посмеяться, так как слишком много людей воспринимают самих себя с чрезмерной серьезностью. - Да, стих, - сказал Ионас, обращаясь к Йере. - Ну как, рождается что-нибудь? Садись на мой бочонок и заставь свой карандаш петь. Йере гладил дверную ручку и не верил, что Ионас говорит на полном серьезе. Но мастер не отвел свой взгляд. Он испытывал Йере, как библейский Иосиф своих братьев. Хотел видеть и убедиться, действительно ли Йере Суомалайнен - поэт Золя или же хвастун, бродяга, никогда не получавший денег за свою болтовню. - Ах, дорогой мастер, - беззаботно произнес Йере, - с каким удовольствием напишу я стих о вас, но только когда вернусь домой. А сейчас... сейчас ничего не получится. Тема должна прежде всего созреть. Писать - это совсем не то, что говорить, здесь следует действовать намного целеустремленней. Понимаете, дорогой мастер, в стихе мысль продвигается по прямой линии и ее продвижение определяется законами геометрии. Сейчас я пребываю в таком душевном состоянии, что не в силах создать ничего, кроме обезличенного и невыразительного текста. А вы такой огромный характер... При таком настрое души о вас нельзя писать ни строчки... - Не болтай, а садись и пиши! - прервал его Ионас. - Не получается, инспирация не приходит. - Врешь! Рождаются же у других ботинки и сапоги, хотя у них никогда не бывает... как это называется, повтори! - Спиритация! - подсказал Нестор. - Я не с тобой разговариваю, - строго заметил Ионас. - Кончай ухмыляться. Ионас зло взглянул на Нестора, оставившего работу и ковырявшего в носу. Мастер вновь попытался склонить Йере к созидательному труду на ниве поэзии. - Ну, садись. Выдавай хотя бы одно слово в час. Иначе не поверю, что ты написал когда-нибудь хотя бы одну строчку. - Не могу писать по приказу, - защищался Йере. - Сможешь. В том-то и заключена смекалка человека, что он работает по приказу, а не только из жажды денег. - Нет, мастер! Неужели вы не понимаете, что я поэт. - А я сапожник. И способен на многое другое, а не только на треп языком. Йере сейчас не видел в Ионасе Сухонене ни грамма гуманности. Какое садистское удовлетворение получал этот сутулый пожилой человек, удерживая у себя в мастерской свободного как ветер поэта. Когда Ионас отошел к окну и стал протирать запотевшие стекла, Йере в два прыжка оказался у двери и снова взялся за ручку. И вот он открыл дверь и ринулся в переднюю. - Мастер! Он смывается! - крикнул Нестор. - И все рифмы уносит с собой. Едва поэт успел дойти до ворот, как Ионас догнал его. Он держал в руке огромную тряпку с варом. Без слов сбил с головы Йере шляпу и набросил тряпку на его волосы. Выражаясь без прикрас, мастер вцепился в эту тряпку, успевшую благодаря вару прилипнуть к шевелюре скитальца по поэтической стезе и таким способом втащил его обратно в мастерскую. - Разбойники! - завопил Йере. - Никакой интеллигентости! - Какая еще тебе интеллигентность? - спокойно отвечал Ионас. Он усадил поэта на свой бочонок напротив железной лапы и сапожным ножом вырезал тряпку с варом из его волос. Затем запер дверь на замок, а ключ положил к себе в карман. Дневной заработок Нестора сократился сегодня до минимума. Помощник пожалел, что договорился с мастером насчет сдельной работы. Он то и дело прыскал от смеха, который стал прямым следствием его злорадства. Однако смеялся он совсем не заразительно, а скорее раздражающе. И прежде всего злил мастера, на лбу которого прорезалась суровая морщина. В этот момент в дверь постучали, и мастер бросился открывать. Йере почувствовал себя свободнее и ответил улыбкой на смех Нестора, который неожиданно оборвался, так как тот шилом уколол большой палец. Дверь открылась, и в комнату вошел довольно молодой полицейский. Йере охватила мелкая дрожь, а Ионас остался спокойным. - Опять за кем-то гоняетесь? - спросил мастер. - Этого добра всегда хватает. Полицейский внимательно посмотрел на Йере. Тот достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и начал быстро покрывать его листок закорючками букв. - Мой приятель, - шепнул Ионас полицейскому. - Коммивояжер поди? - так же шепотом спросил полицейский. - Нет, писатель. - И так выглядит? - Да. Он немного того... Ионас повертел пальцем около виска. Полицейский сочувственно покачал головой и покинул мастерскую вместе с починенными сапогами. Он успел обратить внимание на то, что у писателя плохой почерк. Откуда ему было знать, что характер почерка изменяется под влиянием душевного состояния, охватившего человека в момент, когда он пишет. Ионас остался стоять в дверном проеме, посмотрел на Йере, запер дверь, а ключ снова сунул в карман. Он решил и дальше подвергнуть своего гостя проверке. У него имелся свой метод тестирования мошенников: с той самой точки, где кончались его сведения о том или ином человеке, он приступал к перекрестному допросу. На лице у Йере была написана гордая и даже презрительная мина поэта, присущая прежде всего молодым лирикам, которые свято верят в то, что родились поэтами, и поэтому страдают всю свою жизнь. Через полчаса он вскочил на ноги, протянул мастеру листок бумаги и несколько высокомерно произнес: - Не в уплату, а на память за то, что однажды имели честь предоставить мне ночлег. Ионас схватил бумагу, а Нестор снова прекратил работу. - Где мои очки? - произнес Ионас и посмотрел на Нестора. - Вот они! Давай я прочту. - Ты? Давай очки! Нестор стал выковыривать из ушей серу и, открыв рот, следил за своим мастером. - Я могу идти? - спросил Йере. - Иди. Вот ключ. - Прощайте. Ионас не ответил, но Нестор оказался вежливей его. - Заходи еще, - сказал он. - Мастер человек хороший. Йере вышел. Нестор убрал со лба прядь волос, уставился на своего работодателя и вслух произнес. - Таковы все старики. Все. А Ионас Сухонен плакал. Подбородок его дрожал, внутренняя поверхность очков покрылась влагой слез. У стихотворения, написанного Йере Суомалайненом, было такое название: "Моему лучшему другу, мастеру Ионасу Сухонену". Мастер Сухонен умный человек. И образован, словно пастор. Быстрей Лундена он распознал: Меня мучили не легкие, не желчный пузырь, У меня была лишь болезнь поэта: Замерзшие ноги и жар горемыки; Пустота грызла мой живот, Разум покинул меня. Но мастер Сухонен, мудрейший человек, Спас меня от смерти. Он знал лучше, чем Лунден, Чего недостает художнику. Он накормил меня, дал пристанище. Скиталец обрел берег мира. Скоро поэт, Ионас, заплатит за твою заботу. Это стихотворение даю тебе в качестве расписки! Губы Ионаса дрожали. Он потряс листком бумаги в руке и воскликнул: - Господи Боже! Он все-таки оказался поэтом! Но нельзя допустить, чтобы повторилась судьба Алексиса Киви (*12). Нельзя! Ионас выскочил на улицу и погнался за Йере. На лице Нестора появилось беспокойное выражение. Он бросил ботинок и молоток на стол, подбежал к окну, разговаривая сам с собою вслух: - Дураки оба. Один жаждет рифм и, когда получает их, начинает орать. И болтать о судьбе. Так чья же судьба здесь сейчас адски хороша? Да ничья, за исключением Лидии. Однако она чересчур чувствительна, а мне не нравятся чувствительные бабы. Все они дуры. Работа сегодня совсем не пойдет. Весь труд сапожника превратился в рифмы... Ионас бежал по главной улице, заглядывал во все мыслимые уголки поселка в поисках Йере. Мастер чувствовал, что он отнесся плохо к поэту, гению, который умел петь по приказу, хотя приказ не исходил ни от жены, ни от издателя. Держа в руке листок со стихотворением, Ионас расспрашивал прохожих. Нет, никто не видел писателя, у которого не было бы длинных волос - символа принадлежности к поэтической когорте. Угнетаемый чувством собственной вины, Ионас возвратился в мастерскую и уселся с опустошенным видом на свое рабочее место, не выпуская из рук стихотворение. Он даже не удосужился посмотреть на Нестора, который спросил: - Много он задолжал мастеру? - Кто? - Он. Этот живчик. Ионас выпрямился и серьезно спросил: - Знаешь ли ты, Нестор, что такое творчество? - Да-а. То, что мы с тобой делаем: чиним и ремонтируем или шьем новую обувку, если заказывают. - Я имею в виду духовный созидательный труд, - уточнил Ионас. - Знаешь ли ты, что это такое? - Нет, не знаю. Мастер имеет в виду песенки? - Когда ты говоришь, у тебя такой вид, будто ты проглотил колючую проволоку, - заметил Ионас. На том беседа прервалась. Нестор больше не осмеливался даже улыбаться. Он никогда не видел обычно добродушного мастера таким серьезным и сухим. Может, мастер был сильно огорчен? Пожалуй, ему нужна рюмка вина. Хотя и она не всегда помогает. Тоска в вине не тонет, она лишь мокнет от него. Вино - единственный враг человека, который пользуется его искренней и беспредельной любовью. Спустя некоторое время Ионас отправился на половину гладильной мастерской встретиться с Лидией. Из памяти никак не шла трагическая судьба поэта Алексиса Киви. Великие поэтические произведения не только создаются - их еще и забывают. Сколь должно быть неустойчиво человеческое настроение, если доброта и грусть могут в единый миг превратиться в жестокую холодность. Когда Ионас открыл дверь гладильного заведения, он решил больше не вспоминать Алексиса Киви. Перед глазами мастера открылась довольно-таки идиллическая картина: Йере и Лидия сидели, прижавшись друг к другу, на углу стола для глажки. Ионас удивился, как они могут целоваться в таком неудобном положении. Проявив деликатность и несколько устыдившись собственного появления, Ионас вернулся к себе в мастерскую и спрятал стихотворение в ящик рабочего стола. Затем он принялся за починку сапог купца Сексманна и сказал своему помощнику: - Ты прав, Нестор. Мы тоже занимаемся творчеством. Нестор внимательно посмотрел на лицо мастера, на которое внезапно легли темные тени, и ответил: - Не берись за рифмы. Правильно мастер говорит: жизнь - это гротеск. - Именно так, мальчик мой, - вздохнул Ионас и поднялся на ноги. Он сходил в свою комнату и принес небольшую бутылку и две рюмки, сказав при этом: - Я запрещал тебе выпивать во время работы, но сейчас разрешаю. За компанию со мной. - Здорово сказано, - взволнованно произнес Нестор. - Если тебя это больше устраивает, я снова буду работать на почасовой оплате. Йере далеко не ушел. Он просто переместился за стенку. Когда он пришел попрощаться с Лидией, та расплакалась и пообещала, что умрет с тоски. Йере принялся успокаивать ее и попал в западню, о которой так много написано - хотя и различными способами - в мировой литературе и в финских еженедельных журналах. Прощальный поцелуй превратился в начало любовного романа - игры, о которой прожженные циники со смехом говорят: если бы молодые умели, а старики могли... Почти незаметно ступила на порог зима и сменила собой осень. Йере стал несколько нелюдимым и замкнутым. Чувствовал, что жить в одной комнате с женщиной неприлично. Однажды он услышал, как Нестор сказал мастеру: - Они поиграют, поиграют, но до свадьбы дело не дойдет. Инициативы Йере не проявлял, несмотря на прозрачные намеки Лидии. Он относился к тем мужчинам, которые оставляют на завтра дела, не интересные для них сегодня. Знал, что брак - это неизбежный приговор небесного суда, не подлежащий обжалованию. Поэтому он и действовал в обход закона, ибо легкомысленно считал, что Лидия, возраст которой приближался к пятидесяти, переживала вторую молодость, чувствовала себя все лучше и лучше, хотя и куталась в шерстяные одежды. Йере отнюдь не производил впечатления предприимчивого человека. Он руководствовался известным принципом: если не заставишь женщину одобрить твои поступки, то научи ее совершать такие поступки, которые ты смог бы одобрить. Удивительно, но это ему удалось. Лидия перестала заговаривать о свадьбе. - У меня достаточно средств на содержание одного финского поэта, - к такому она пришла выводу. Подтверждение ее слов было весьма весомым: счет в банке, даже беглый взгляд, брошенный на него, был способен любого человека превратить в лирика. Когда Ионас прямо сказал Лидии, что Йере - человек, не способный испытывать высокие чувства, женщина воскликнула: - Ошибаешься! Йере утонченный любовник: он постоянно целуется так, будто он невинный юноша. Ионас не стал продолжать разговора с Лидией. Вместо этого побеседовал с глазу на глаз с Йере. - Вам следовало бы жениться, - заявил он. - Я сейчас говорю не как моралист, а как практичный человек. Йере заморгал ресницами. - Жениться? Мастер имеет в виду, что мне следует спать в одной постели с Лидией? - Да, обычно это делается так. - И исполнять ее страстные желания каждую ночь? - Говори по делу! Ионас обиделся, Йере продолжал: - У каждой женщины свои причины, а у каждого мужчины свои обычаи. Я не могу жениться, потому что разговариваю во сне. - Можешь все это объяснять жене. - Всего не могу. Муж, хвастающийся тем, что расска-. зывает жене обо всем, знает, как правило, слишком мало. Кроме того, мне нельзя доверять и я неверен. Если жена говорит, что верит мужу во всем, ей следует повсюду бывать вместе с мужем. Но это и в голову никому не придет. Я, например, слишком легок на подъем. - О, Боже, это мне известно, мастер! - зло воскликнул Ионас. - Мастера встречаются только в молодой литературе Финляндии, - поправил его Йере. - Лучше бы назвали меня газетой, которой никогда нельзя полностью доверять. Ионас закончил разговор одним словом: - Вонючка! Раздумывая над загадками человеческого сердца, Ионас впал в уныние. Он пришел к выводу, что учение о переселении душ не обещает Йере в грядущем особо интересной новой жизни. Жаль, что поэт не верит в законы кармы. Ионас превратил его в самовлюбленного человека, слишком часто восхваляя талант поэта. И виной тому лишь одно стихотворение. Однако это совсем незначительный повод душ самолюбования. Ионас предсказывал, что самолюбование Йере может постигнуть судьба старого шлягера: в душе будет мир после того, как его перестанут все кругом распевать. Временами Ионас чувствовал себя столетним стариком. Его зубы годились только для пережевывания каши и очень редко - для нанесения укусов своим ближним. Однако он был настолько великой личностью, что был способен часто наслаждаться прелестью ничтожества. Уже десять лет его уши не слышали стрекотания кузнечиков на летних лугах. И каждый второй год глазной врач говорил: "Мастер Сухонен, вам надо обязательно приобрести более сильные очки. Возраст требует..." Естественные потребности человека следует удовлетворять. Но, поскольку у Йере не было естественной потребности стать требовательным супругом, он стал превращаться в болезненно уязвимого и неуверенного в себе человека. Каждую минуту он чувствовал себя неким тунеядцем, в чем, конечно, не было ничего удивительного, поскольку большая часть человечества всегда считала поэтов нахлебниками и паразитами. Два раза он пытался сбежать, но неудачно. В первый раз его побегу воспрепятствовала Лидия, а во второй у него уже в воротах приключился сильный прострел и он вернулся добровольно обратно, искренне раскаиваясь. Он обратил внимание, что сами по себе стены и решетки еще не образуют тюрьмы - они лишь затрудняют побег. Постепенно он подчинился обстоятельствам. Лидия ухаживала за ним и обслуживала его. Он мог спокойно сидеть в уютной комнате и писать свои детективные рассказы, которые с помощью почтового ведомства пересылались в несколько журналов, а оттуда в соответствующее количество корзин для макулатуры. Его положению можно было позавидовать: он был пленником доброй и милой женщины. И все же он не был спокоен по той причине, что не чувствовал себя свободным. За каждым его шагом следила Лидия, а также Ионас, ожидавший приглашения на свадьбу. Свадьба представлялась неизбежной хотя бы потому, что иначе не добиться расторжения брака. Развод обычно начинается с того, что супруги спят на разных кроватях. Этого Ионас не учел, что, в свою очередь, обнажило его неопытность. Изменившиеся обстоятельства привели Ионаса Сухонена к абсолютно новым понятиям. Он представлял себя на месте Йере, и переживания того становились как бы его собственными. Хотя он и оставался сторонним наблюдателем за происходящим, немаловажно было то, что он победил человеческую зависть. Не хотел мешать счастью молодых. Он принял Йере и Лидию под свою опеку. Решительно опровергал слухи, ходившие в поселке о любовной парочке, поселившейся в гладильной мастерской, и постепенно добился, что люди поверили, будто Йере живет у мастера. Таким способом старый сапожник признал возможность сокращения законов кармы, и на практике осуществилась его собственная идея: ныне молодые приветствуют отца и мать своими грехами. А Йере тосковал о свободе. Он не давал никаких обещаний Лидии. Только однажды, в состоянии внезапно возникшей нежности, он прошептал ей на ухо слово "любимая", но более никогда не повторял его. Понял, что этим словом следует пользоваться экономно. Оно уже давно подвержено инфляции. Однажды он спросил Лидию: - Я у тебя первая любовь? Столь наивный вопрос мог задать лишь юный лицеист. - Конечно, нет, - ответила оскорбленная женщина. - Ты... подожди-ка минутку... восемьдесят второй. Я, как видишь, повидала многое в мире. У меня большой опыт. Йере согласился с этим утверждением. Ошибки человека также зачисляются в опыт. Лидия оперировала огромными числами. У нее были маленькие красивые руки, вклады в банке и князь в Америке. У нее было, казалось, все, но тем не менее она возжелала, чтобы неизвестный скиталец по поэтической стезе, обменявший свою песню на подметки и готовый в подходящий момент сбежать, стал ее собственностью. Вечер поздней осенью был мурлыкающе уютен. Ворсистый, цвета горчицы верхний абажур способствовал поднятию настроения и тихой тоске по дальним странствиям. Дом - это не только жилище, но и духовная обитель, где люди чувствуют себя прекрасно и больше всего проводят время за разговорами. Ионас только что ушел в свою комнату, а Лидия и Йере остались вдвоем. Женщина продолжала начатое ранее повествование об Америке, где покойников бальзамируют перед тем, как сжечь в крематории. Тема смерти внезапно вернула ее на родину. Она захотела, чтобы Йере прочел вслух детективный рассказ, написанный им днем. Йере согласился. Он стал подобен хорошо воспитанному мужу, который знает все и ни в чем не сомневается. Любой грешной женщине понравилось бы состоять в браке с таким мужем. Показательно, что в опусах Йере конец всегда был ужасным. Он пытался запугать Лидию, снова сочинив рассказик, где ил был гуще воды. Он рассказывал о девушке-калеке, влюбившейся в молодого футболиста, звезду команды. Чтобы завоевать любовь юноши, девушка пытается превратить игрока в равного себе, то есть сделать его калекой. Тогда они смогли бы пожениться и жить на государственную помощь инвалидам. Поскольку любовь и преступление во многих случаях идут рука об руку, девушка решается на преступление. Она нанимает психически больного охотника с тем, чтобы тот выпустил заряд дроби по лодыжкам звезды футбола Охотник стреляет и по ошибке попадает в голову рефери Тот мужественно принимает смерть, и его хоронят за счет футбольного клуба. Преступление раскрывается, и несчастная девушка оказывается в следственной камере. Она кончает жизнь самоубийством, повесившись на оконных занавесках. - На оконных занавесках! - радостно воскликнула Лидия. - Хорошо, что напомнил. Мне сегодня вечером надо забрать занавески у госпожи Сексменн и накралчвлигь их. Я убегаю. Лидия похлопала своего подопечного по щеке и обещала скоро вернуться. У Йере возникло сомнение, имеются ли в тюремных камерах занавески на окнах, и он изменил концовку грустного рассказа, сделав его еще более грустным Девушка кончила свои дни, отравившись тюремной стряпней. При вскрытии трупа было установлено, что причина смерти была естественной. Несмотря на это, повара отправили на пенсию. Йере за две недели убил в своих рассказах так много людей, что инстинктивно понял: пора планировать побег. Он торопливо оделся и на прощанье написал Лидии записку. В любом случае он был симпатичным убийцей, поскольку даже в самых сложных обстоятельствах поступал гуманно. Судья и преступник одновременно брали дело в свои руки. Если суд ошибался, то в государстве появлялся новый закон, если же ошибку совершал преступник, его спасал другой преступник. Йере погасил свет и двинулся на ощупь по направлению к двери. В этот момент в окно кто-то тихо постучал три раза. Йере вернулся через темную комнату к окну, отодвинул немного в сторону штору и прислушался. С улицы донесся шепот: - Можно войти? За темным окном Йере ничего не разглядел. Он снял пальто и поспешил в переднюю. Кто-то схватился за него, и в темноте, буквально рядом с его лицом, раздался нетерпеливый шепот: - Наконец-то! Любимая... Йере отступил в комнату, но не успел включить свет, как таинственное существо бурно обняло его и впилось своими губами в его щеку. - Почему ты не впускала меня? Уже два месяца я... В этот момент говоривший прервал свое словоизлияние и снова попытался достать Йере руками. Тот оттолкнул приставалу и зажег свет. Возникла немая сцена, как в театре. Йере с удивлением уставился на мужчину, сидящего на полу. Под мышкой у того торчал помятый букет цветов. Это был сухонький человек, уже прошедший средний возраст, но удивительным образом при возрастной мутации сохранивший голос ребенка. - Что это значит? - спросил незваный гость. - Кто вы? - А вы кто? - в свою очередь поинтересовался Йере. - Я? - Да, вы. Что вы здесь забыли? Посетитель с трудом поднялся на ноги и робко произнес: - Нейти Тикканен... Лидию... - Вы вор или жених? - продолжал Йере, явно нарываясь на ссору. - Разбойник! Йере схватил позднего посетителя, и они начали бороться. Катались по полу, опрокидывали мебель, и оба кричали о помощи. Помощь же была рядом. Возле боровшихся на полу появился Ионас и, когда он увидел, что Йере проигрывает схватку, приложил тряпку с варом к волосам неведомого пришельца и оттащил его в сторону. Но тут же Ионас раскаялся. Он обнаружил, что напал на казначея поселка, достойного господина Сииронена, который являлся членом церковного совета, совета старейшин и таксационной комиссии. Сииронен один раз был участником расширенного совещания епископов, два раза участвовал в рассмотрении дел о подделке частного документа, три раза проводил ревизии в церковных приходах. В дополнение ко всему он уже много лет проверял налоговые декларации мастера Сухонена. Если бы Ионас был поэтом, он бы воскликнул: "Ой, бедная душа моя, как возрастет налог с меня!" Но он был более склонен к обычной прозе и смиренно попросил прощения за ошибку. Быстро ножом вырезал тряпку с варом из волос казначея и промолвил: - Как я рад нашей встрече! Казначей ощупал волосы на голове и крикнул: - Невежа! Обещаю тебе, что тебе больше не удастся скрывать свои доходы! - Не стоит сейчас говорить о делах. Ситуация в какой-то степени гротесковая... - Бандиты вы оба! Йере деликатно отошел в сторону, ибо сцена, по его мнению, выглядела столь скверно, что ее исполнителям стоило бы прекратить выступление. Но казначей кипел от злости. Он потрогал волосы пальцами, проверяя, не слишком ли широкий пробор прочесал ему Ионас сапожным ножом. - Насидитесь в тюрьме! - кричал казначей. - Я подам на вас в суд. - Подавай, - ответил Ионас. - За кражу волос большой срок не дадут. - Тебя можно обвинить в государственной измене. Ты тайком читаешь "Капитал" Маркса и повсюду проповедуешь, что президент мошенник. Ионас гордо выпрямился и стал с силой сжимать тряпку с варом, к которой прилип клок седеющих волос. Намерения его были не совсем понятны, но тут в комнату вошла Лидия. Йере был готов потерять остатки самообладания, но Лидия вернула ему его. - Оскар! Что ты здесь делаешь? - на удивление спокойно спросила она у казначея. - Пришел повидать тебя, - отвечал тот. - Тебе нельзя сюда приходить. Разве не понятно? - Но ведь сегодня среда... - Ну и что? Все равно не следовало. - Раньше ты так не говорила, Лидия. - А сейчас говорю. Отправляйся сейчас же домой и никогда больше не появляйся здесь. Неужели ты не понимаешь, что я выхожу замуж. Наконец-то Ионас обнаружил, что его ловко обманывали три года. Значит, по средам, когда он уходил в литературный кружок... Казначей указал на Йере и спросил у Лидии: - Кто этот чужак? Он осмелился ударить меня, - Йере, ты его ударил? - в восхищении воскликнула Лидия. - Скажи, ты защищал мою честь? Ой, ты божественен! - Я его не ударил, а только оттолкнул, когда он стал приставать ко мне, - уныло промямлил Йере. - Он врет! - закричал казначей, и его крохотные руки сжались в кулаки. - Он врет! - Йере не лжет, - убедительно ответила Лидия. - Йере никогда не лжет. Один Господь Бог знает, как он честен. Ионас вымученно кашлянул, а глаза Йере забегали по сторонам. Незваному любовнику Лидии стало ясно, почему она в последнее время была так холодна с ним. И эта черная каузальность ненависти и любви - как обычно выражался философ Ахопалтио - возвела мораль в более высокую степень. Казначей заговорил об извращении обычаев и ослаблении понятий морали. Будучи отцом восьмерых детей и заботливым их воспитателем, он счел своим долгом говорить и от имени будущих поколений. Из его рассуждений следовало, что Лидия аморальна, поскольку незаконно сожительствует с мужчиной. - Но этому сейчас будет положен конец! Официальные власти поселка, Ленсман, настоятель церкви, преподаватель воскресной школы и акушерка волости вынуждены будут вмешаться. Знай, Ионас Сухонен, ты тоже свою долю получишь. - Ионас? - удивилась Лидия. - Да, и он. Он твой компаньон по преступлению. Человек, скрывающий свои доходы, и... сводник. Здесь речь казначея как бы захлебнулась. Ионас снова с силой наложил тряпку с варом на всклокоченные волосы казначея, вытащил его на улицу и усадил на скамейку подле дома. Затем торжественно со злобой в голосе произнес: - Сам снимешь эту тряпку и принесешь ее мне в мастерскую. Мое терпение лопнуло. Ионас с мрачным видом вернулся в комнату, сел и тяжело вздохнул: - Вот к чему все привело: пятьдесят налоговых единиц мне светит дополнительно на будущий год. Из-за вас. - К счастью, Йере налогов не платит, - заметила Лидия. - Да и никогда не платил. - У него и доходов нет, - в раздражении ответил Ионас и продолжал. - Что с него возьмешь, если он даже налогов на развлечение не платит? Долгое время царило молчание, словно в ризнице. Йере напрочь забыл, что собирался бежать. Он восхищался Ионасом, который, казалось, стал еще сильнее. Ионас своей тряпкой с варом мог бы с успехом управлять внутренней политикой страны: одно лишь прикладывание ее к чужой голове, лысине, носу или даже ко рту - и отвратительные поступки скандалистов стали бы достоянием гласности, постыдными и позорными. С каким удовольствием граждане страны подарили бы парламенту двести приличных тряпок с варом. Ионас прервал молчание. Он говорил медленно, чеканя каждое слово, словно обдумывал его годами. После длинного вступления он вознамерился заткнуть рот официальным волостным лицам. - Будет очень кстати, если вы сыграете свадьбу. Настоятель церкви, волостная акушерка, преподаватель воскресной школы могут прийти сюда, но каждый в отдельности. Таково мое предложение. Кольцо удерживает женщину дома, а юбка дисциплинирует мужчину. Я все сказал. Ионас ждал ответа. Йере посмотрел в глаза Лидии, в которых отражались и банковский счет, и нежность. Сам же он говорить был не в силах. Того, что готово было сорваться с языка Лидии, хватило бы на двоих, но она также молчала. Огромное волнение женщины, находящейся в состоянии ожидания, которое на народном языке называется любовью, лишило ее дара речи. Ионас понял, что его помощь не требуется. - Решайте сами, - со всей серьезностью произнес он. - Это принесет с собой поступление денег как в волость, так и мне. Одновременно ты, Лидия, станешь более уравновешенной. Таковы были прощальные слова мастера. В задумчивости он покинул комнату медленными шагами. Задержался на мгновение в мастерской, а затем направился к себе. Он испытывал чувства душевной боли. Куда как просто призывать любить своих ближних, включая врагов, поскольку никто больше тебя не окружает. Так или иначе, но налог на его доходы возрастет. Ионас хотел прогнать от себя мрачные мысли. Он достал из ящика стола стихотворение "Мастер Сухонен мудрый человек...", написанное Йере, и попытался подобрать к нему мелодию. Лидия и Йере старались прочесть мысли друг друга. Каждый из них не понимал, что заключают брак не одним лишь венчанием, а после того, как начнутся взаимные ссоры и компромиссы, просьбы о прощении и выдача извинительных индульгенций. Йере нагнулся и поднял с полу сверток с цветами, принесенными казначеем. Развернул его и положил букет альпийских фиалок на стол. - Красивые, - сказал он вымученным голосом, размышляя в то же время о моральном воздействии тряпки с варом. Он заметил слезы в глазах Лидии. Синеватая краска с ресниц стекала на веки и на щеки. Инстинктивно Йере и она приблизились друг к другу, и их губы слились в долгом поцелуе. Лидия счастливо всхлипнула: - Ионас говорил так красиво. - Он прекрасный человек, - подтвердил Йере. - Скажи мне честно, ты все-таки ударил казначея? Йере на мгновение задумался и ответил: - Ударил. Лидия обвила его шею руками. - Йере! Ты герой! Решился на драку из-за меня. Я догадываюсь, что ты так поступил из ревности. Если человек ревнует, значит, любит. Скажи, ты любишь меня? В жизни человека случаются моменты, когда написать легче, чем выразить что-то вслух словами. У Йере Суомалайнена сейчас был именно такой момент. Но ему помогла Лидия. - Тебе отвечать не нужно. Я знаю это и так. Из-за женщины не дерутся, если ее не любят, Йере... Нам, видимо, сейчас надо бы обвенчаться? Йере гладил лицо женщины, стирал со щек окрашенные слезы. Наконец он поцеловал ее руку и произнес слова обещания. Когда свет был погашен, они решили сыграть свадьбу в сочельник. Но перед этим Йере хотел бы побывать в Денатуратной. Его охватила нестерпимая тоска по Гармонике. Когда женщина, перешагнув порог среднего возраста, начинает изучать себя, она первым делом садится перед зеркалом. Из него смотрит на нее самый верный друг, безмолвный собеседник, говорящий одну лишь правду: его язык мимики не лжет. Лидия также не сомневалась в информации, полученной от зеркала, которая день ото дня становилась все пространнее. Она сделала вполне реалистическое открытие: чем дольше глядеть на себя в зеркало, тем больше появляется морщин. Поэтому она решила сократить объемы коммерческой стирки и глажки, а время, отведенное самоизучению, о котором говорилось выше, наоборот, увеличить. Йере она объяснила, что глажка белья нерентабельна, так как в Финляндии многие тяжелые работы приучены выполнять вручную. Женщины особенно консервативны: они ужас как боятся машин, облегчающих труд. А в Америке все наоборот Там все настолько механизировано, что матери семейства не приходится ничего мыть руками, за исключением собственных детишек. Да и то лишь тогда, когда муж на сверхурочных работах, на собрании или в командировке. Йере одобрил мотивировку Лидии, и фирму по глажке белья временно закрыли. Лидия начала готовиться к роли замужней женщины. Она научилась умолкать, когда муж просил прощения, и понимала, что ее новое положение принесет с собой массу обязанностей. Поэтому она начала активно участвовать в общественной жизни. Женские объединения поручали ей выполнять конкретные задачи: продажу лотерейных билетов и сбор средств для благотворительных торгов. Местное Общество защиты животных основало Зимний дом для бродячих собак и бездомных кошек, которые появились на улицах поселка после того, как дачники с окончанием лета уехали в Хельсинки. Члены Общества взывали к чувствам людей, любивших животных, и Зимний дом начал функционировать уже в середине ноября. Бездомные кошки и собаки навели Лидию на мысль о расширении пределов своей социальной активности. Она начала хлопотать о Зимнем пристанище для бездомных бродяг. Она развивала эту идею, основываясь на опыте, но, несмотря на это, брошенные ею слова уносил ветер. Единственным ее сторонником стал Ионас Сухонен, безоговорочно поддержавший идею о равенстве людей и животных. Йере пожелал остаться нейтральным, так как всерьез опасался оказаться привратником зимнего приюта для бродяг. Влюбленная женщина, как правило, становится храброй и энергичной. Энергия Лидии даже привела кое к какому результату. Используя конъюнктуру, она добилась помощи от власть имущих. Те весьма кстати распустили Объединение рабочих поселка в связи с его неприемлемой политической деятельностью. Дом рабочих конфисковали в пользу государства. Затем был организован аукцион. Община малых церквей предложила за это здание сто марок, поселковая библиотека - сто пятьдесят, политотдел общества облагораживания домашней птицы - двести марок, а община пятидесятников - двести двадцать. Лидия поразила организаторов аукциона, предложив за Дом пятьсот марок. Конкуренты были повержены, и Лидия заплатила наличными. Когда для бывшего Рабочего дома были приобретены и доставлены в необходимом количестве соломенные тюфяки, котлы, эмалированные тарелки и ложки, он начал функционировать. За ночь, проведенную в Доме, брали одну марку, а за тарелку супа - вторую. На организацию Зимней ночлежки для бездомных бродяг ее владелица Лидия Тикканен не получила ни частных пожертвований, ни помощи со стороны государства. В течение первой недели Лидия оказалась в минусе почти на две тысячи марок и потеряла бы еще больше, если бы, как сказал Ионас Сухонен, судьба не поплевала на свои ладони и не принялась бы за дело. Зимний приют закрыли вот по каким причинам. У Лидии была лицензия только на фирму по глажке белья. За незаконное открытие гостиницы и столовой на нее был наложен штраф. В ночлежке отсутствовали веревочные лестницы, пенный огнетушитель и ведра для тушения пожара - еще штраф. (Основание 20 параграф 44 главы Уголовного кодекса.) В Зимней ночлежке использовалась бесплатная рабочая сила, на что обратила серьезное внимание муниципальная инспекция по профессиям, организованная на основе закона от 9 сентября 1918 года и соответствующего постановления сената, вышедшего в тот же день. Естественно, штраф. На основании жалобы местного Комитета по защите животных было проведено обследование, в результате которого признано, что "Зимняя ночлежка для бродяг, владелица Лидия Тикканен, обманным путем получала бесплатно от всех мясных магазинов поселка говяжьи кости, нанося тем самым непреодолимые трудности Зимнему дому собак и кошек, связанные с питанием бесхозных животных". В соответствии с параграфом 5 главы 43 Уголовного кодекса, а также с постановлением от 29.4.1914 г., которое изменило этот пункт закона, за издевательство над животными - штраф или максимум шесть месяцев тюрьмы. Зимний ночлежный дом изначально создавался только для бездомных бродяг, но уже по прошествии двух дней с момента его открытия многие безработные переселились в него вместе с семьями, ибо жизнь там оказалась дешевле, чем в собственном доме. Вечером третьего дня в Зимнем доме произошло нарушение порядка: некий бездомный бродяга по ошибке улегся на постель некой супружеской пары, между мужем и женой. При выяснении отношений муж избил жену, обвинив ее в неверности. В полиции об этом узнали только на следующий день. (Параграф 3 главы 19 Уголовного кодекса или параграф 7 главы 42 Уголовного кодекса. Наказывается штрафом или максимум тремя месяцами тюрьмы.) И вот заключение: "Нейти Лидия Тикконен, незамужняя, рождения 1888 г., обманным путем завладела принадлежащим государству Рабочим домом в целях: а) создания замаскированного места сборища безработных; б) организации для жителей Зимнего дома свободных условий для проведения бесед, в которых критиковали местный комитет защиты животных; в) разжигания среди безработных революционного духа, говоря каждому новому жильцу, что Зимний дом не получает финансовой поддержки от общественных организаций. (Целиком глава 11 Уголовного кодекса.) За подготавливаемое предательство отечества: тюремное заключение..." Йере был несчастен. Он всегда считал возможным все, чего не мог сделать сам. Но сейчас не находил способа, с помощью которого смог бы спасти свою благодетельницу. К счастью, он отошел от окна именно в тот момент, когда на руки Лидии надели наручники. Лидия сидела на краю кровати Йере, гладила виски своего подопечного и нежно говорила: - Ионас был прав: ты разговариваешь во сне. Но это наверняка пройдет, когда у нас постель будет общей... Глава восьмая, в которой Йере кладет палеи, в рот доверчивости и попадает в ночлежку Армии спасения Приближалось Рождество. Оно предвещало Йере отнюдь не спокойствие, а свадьбу, избежать которой уже было невозможно. Такова участь человека. Так происходит со всеми, кто не довольствуется обычной жизнью, а гоняется за счастьем. Но счастье плешиво и скупо. Оно лишь покажется и убегает. Один удар судьбы - и жизнь становится печальной действительностью, состоящей из неисчислимого количества неизбежных будничных обязанностей, упакованных в общее огромное бремя. Накануне праздничных дней молодой жених приготовился к поездке. Он отправился наскоро повидаться с отцом, с Импи-Леной и в канун Рождества пообещал вернуться обратно. В этой поездке ему нужно было закупить кое-что для Рождественского праздника. К счастью, у него пока еще не было необходимости покупать игрушки для детей, которыми мог бы и сам поиграть. Лидия одела своего будущего мужа во все новое, дала Йере в дорогу изрядную сумму денег и наградила на прощание долгим поцелуем. Йере ответил на него как бы нехотя. Он, может быть, поцеловал бы Лидию и более страстно, если бы прежде увидел, как другой мужчина целует свою возлюбленную. А Лидия уже давно забыла Америку и князя. Финляндия стала для нее вполне терпимой на всех широтах. Романтично быть первой любовью мужчины, но все же намного надежнее быть последней. Лидия доверяла Йере, которому супружество сулило полный пансион. Лидия ожидала лишь момента, когда пастор окончательно благословит их брак. Тогда не страшны ей юристы, в задачу которых входит развязывание узлов, освященных пастором. Было еще темно, когда Йере, сопровождаемый Лидией и Ионасом, прибыл на железнодорожную станцию. Разговор не клеился, словно они стали чужими. Лидия время от времени поглядывала на свои часы. Ей очень хотелось, чтобы поезд опоздал. Вид у нее был грустный, а грусть украшает женщину. Ей следовало бы надеть траурное платье. Йере никогда не видел Лидию такой красивой, особенно по утрам. В ней появилось что-то девичье, а одновременно и полно-кровность, и свежесть. Белоснежная шубка спортивного покроя и зеленая тирольская шляпка скрывали имидж "дамы". При слабом утреннем свете она выглядела даже моложе Йере. От нее веяло любовью и чувственностью, а ее жених говорил лишь о погоде и беспрестанно тер свои замерзающие уши. Мужчины непостижимы. Они не понимают женщин, даже когда женщины еще молоды. Прибыл поезд. Ионас пожал руку Йере и произнес: - Возвращайся целым и невредимым! Ионас надеялся, что Йере не растранжирит попусту деньги. Он деликатно отошел в сторонку и раскланивался с повстречавшимися своими заказчиками. Йере быстро попрощался с Лидией и намеревался уже войти в вагон, но женщина никак не выпускала его из своих объятий. Она страстно обнимала своего возлюбленного, дыхание ее было горячим, как само сладострастие. Вместе с тем чувство ее было чистым, она хотела только отдавать. Все ее зрелое существо как бы кричало, что она любит Йере, поэта, погруженного в собственные фантазии, который уверовал в то, что его стихи намного лучше рекламных текстов, этого беспомощного и временами застенчивого мужчину, говорившего, что хорошо знает себя и поэтому не осмеливается смотреть на женские коленки. Йере вынужден был вырваться из объятий Лидии, чтобы вскочить в уже тронувшийся поезд. Лидия махала платком до тех пор, пока поезд не исчез в утреннем морозном тумане. Ионас взял ее под руку, и они медленным шагом покинули станцию. Лишь в воротах дома их мыслям дано было превратиться в слова. - Ты сегодня такая тихая, - по-отечески произнес Ионас. - Он же завтра вернется. Лидия вздохнула: - Посмотрим, вернется ли. - Йере в Хельсинки нечего делать. Он немного приврал: нет у него там богатого дома. Лидия вздохнула еще глубже. - У меня странное чувство. Боюсь что он снова примется за свое. Таковы все поэты. А у Йере так мало опыта. Ну побыл со мной какое-то время... И Лидия заплакала. Ионас произнес стандартные успокаивающие слова, а про себя подумал, что Йере в вопросах любви по-разумному сдержан. Пожалуй, он понимал, что жизнь подобна обычному карандашу: писать следует экономно, если хочешь писать долго одним карандашом. Ионас вошел в мастерскую и застал Нестора в компании с бутылкой. - С утра начал, да? - спросил он у своего помощника. - Нет, нет, мастер! Это еще со вчерашнего вечера. Я же работаю сдельно. - Работай, работай, - устало махнул рукой Ионас. Одновременно он вспомнил, что магазин, где продают спиртные напитки, откроется только перед Рождеством. Он схватил кожаную сумку и отправился за покупками. Ионас обещал устроить большой праздник по поводу свадьбы Лидии Тикканен и Йере Суомалайнена. Простояв целый час в очереди, Ионас нагрузил сумку свадебными припасами. Грузовик купца Сексманна, скользнув по наледи, выехал на тротуар, сломал телефонный столб и сбил беднягу Ионаса. Бутылки, находившиеся в сумке, разбились, и из ее швов на снег закапала драгоценная влага. Ионас подумал, что не успеет вовремя попасть домой и, будучи человеком экономным, сел на тротуар и стал сливать живительную влагу, выливавшуюся из швов сумки, себе в рот. Спустя мгновение вокруг него собралась толпа, и Ионас встал на ноги. Местный полицейский прорвался сквозь кольцо плотно стоявших людей и начал командовать: - Все свидетели будут подвергнуты допросу. Ионас, пошатываясь, подошел к представителю власти и прошепелявил: - Первого допрашивай меня, поскольку скоро я не смогу говорить... Казначей поселка получил отменную возможность распространить новость: мастер Ионас Сухонен задержан в пьяном виде. Полиция подтвердила это, а позднее поступило дополнение: под вечер мастер Сухонен обрел себе общество в лице своего подмастерья Нестора Пуумалайнена. Лидия закрылась в своей комнате. Она не знала, что Ионас и Нестор также оказались изолированы, чего не случалось даже во времена закона, запрещавшего спиртное. Она вытащила из своей сумочки небольшой листок бумаги, который еще утром нашла в кармане пальто Йере. Лидия уже была так близка к заключению брака, что осмелилась шарить по карманам будущего мужа. Записка была написана в тот вечеру когда незваным гостем явился казначей Сииронен. Листок Йере потом забыл в кармане. Был бы сейчас на пути в Хельсинки, если бы Лидия утром как можно внимательней прочитала эту записку. Но она тогда лишь бегло пробежала глазами по страничкам и сунула записку в свою сумочку. А может быть, она не хотела портить настроение человеку, отправлявшемуся в путь. Но сейчас... Лидия бросилась на диван и прочла вслух: "Дорогая Лидия! Знаю, что подло уезжать, не попрощавшись. Но я слабый человек и, как правило, поступаю только гнусно. Я должен покинуть этот чудесный дом, где мне было предоставлено все. Я болен раздвоением личности и тоской по дому. Во-вторых, меня разыскивает полиция. Тому, кто меня задержит, обещано повышение в должности, если он полицейский, или полное прощение, если он сам находится в розыске. Меня могут арестовать в любую минуту, и у тебя тогда тоже будут неприятности. Спасибо тебе за все. Передай привет Ионасу Сухонену. Твой покорный слуга и благодарный тебе Эмиль Золя". Чистые, вполне естественные слезы появились на глазах Лидии. Она уставилась на закорючки букв, которые говорили ей лишь о жажде побега и о вопиющей неблагодарности. Некоторые получают за хорошие поступки деньги, другие - благодарность. Лидии же была дарована лишь грусть. Неужели Йере по-настоящему бросит ее? Постепенно Лидия изменилась, стала холодной и решительной. Снова обрела самостоятельность женщины, гамма желаний которой по-прежнему осталась беспредельной. Теперь она не зависела ни от лирика, ни от казначея. Мир сделался постоянно открытым для нее. Ей не нужно было ничего другого, лишь выбирать и брать. У нее имелись средства даже для того, чтобы купить себе любовь или, во всяком случае, платить за нее больше, чем до сих пор. Покупает же за деньги большая часть мужчин любовь? Деньги подобны шарниру, на котором открывается и закрывается дверь желаний, или же флагу, вокруг которого собираются все религиозные секты и церковные общины. Ей и раньше приходилось переживать муки любви, и девяносто два раза она выходила победительницей. Переживет как-нибудь и на этот раз. Все нравно победа будет в итоге за ней. Йере и в мыслях не имел оставаться в столице. Вовсе нет! Какое значение имеет сейчас разница в двадцать лет! Его образ мышления по отношению к браку за последнее время совершенно изменился. Если уж нести такое бремя, то лучше это делать, будучи молодым, под руководством опытного партнера. В поезде ощущалось предрождественское оживление. Сельские жители ехали за рождественскими покупками в город. Каждый снова осознал наиважнейшую роль локтей в сутолоке, когда нужно обеспечить разносолами праздничное застолье да еще прикупить подарков. Ну а свадьба поэта - это всего лишь побочный мелкий случай, коммерческая церемония, где жениха покупают за деньги. Йере сидел у окна и изучал памятную записку Лидии, катехизис супружества. Купить ему предстояло многое. На месте ли кошелек? Санта-Клаус, появившись из дымовой трубы, проделывает огромные дыры в бумажнике. На подходе к станции Кяпюля поезд сбавил скорость. Йере надел пальто и вышел в тамбур посмотреть на знакомые места. Настроение было такое, что хотелось тихонько запеть. В этот момент в бок ему ударила открывшаяся дверь туалета. Он зло взглянул на лицо, высунувшееся из известного источника зловония на государственных железных дорогах. Но вышедший оттуда человек взглянул на Йере, как на старого доброго знакомого, и произнес: - Ах, простите, господин! Проводник уже собирал билеты? - Давно. Еще до станции Тиккурила. - Превосходно! Где мы сейчас едем? - Скоро прибудем в Пасила. - Отлично! Я, видите ли, потерял билет еще в Коувала, а объяснить это государственному чиновнику всегда бывает трудновато. Они обязательно требуют предъявить объяснение в письменном виде. Но, дорогой господин, мне кажется, мы с вами как-то встречались? Вы случаем не писатель Йере Суомалайнен? - К сожалению, - ответил Йере, пожимая руку Хайстилы, которую тот протянул. - Зрительная память меня никогда не подводит, - заявил господин Хайстила. - Узнал вас сразу. Тот же самый изысканный внешний вид, несколько скептическая, но сердечная улыбка, мужественное рукопожатие и, конечно, солидное экономическое положение. Я прав? Вам, естественно, сопутствовал успех. Как ваше здоровье? - Не могу пожаловаться. А ваше? - Летом был аллергический насморк от скошенного сена, но в остальном чувствую себя хорошо. - А как дела ваши? - Кризис продолжается, и слишком много времени теряется впустую. Йере выслушал свежайшие новости из Выборга. Пострадавшие от кризиса отправились на рождественские каникулы, и в городе сейчас вообще трудно выступать: подмостки уменьшились в размерах, а известность превратилась в помеху. Поэтому он отправился в Хельсинки, где всегда открываются новые возможности. Да и Хайстиле не нужно больше играть в жизни: он получил долговременный кредит, а сейчас ему предложили государственную должность с окладом, выплачиваемым чиновнику, место которого сократили. - Все идет хорошо, - продолжал Хайстила, - но, как всегда, чего-то не хватало. К примеру, не собралась добрая компания. Но вот сейчас все неожиданно сложилось в самом лучшем виде. Сначала позавтракаем в ресторане Кямпи, а потом снимем номера в отеле. После этого сделаем необходимые рождественские покупки, нанесем визиты и так далее. Как, впрочем, вы себя чувствуете? Сейчас все чувствуют себя превосходно, с учетом небольших помех, порождаемых кризисом. Подумаешь о здоровье народа и поймешь, что положение отличное: безработные изнашивают подметки ботинок, но экономят на животе. Если у рабочих имеются связи, они могут устроиться на государственные вспомогательные работы или в Центральную сыскную полицию в качестве осведомителей. Но вернемся к главному вопросу: что вы думаете относительно стаканчика рождественского глинтвейна? Йере ответил отрицательно. Он больше не был просто Йере Суомалайненом, а практически являлся мужем Лидии Тикканен, который хотел с помощью самообразования стать честным супругом. Он положил руку на сердце и проверил самочувствие кошелька. Проделал он это инстинктивно: его жена была кладом, а Йере стал хранителем этого клада, определенная часть которого сейчас находилась во внутреннем кармане его пиджака. Спасибо Лидии, поверившей в своего будущего мужа. Удивительная женщина, которой следует оставаться верным хотя бы только по экономическим соображениям. Но искуситель прибегнул к хитрости. Когда господа вышли из поезда и оказались в помещении вокзала, он продолжал заманивать Йере: - Разрешите мне угостить вас бокалом рождественского глинтвейна? - Вы очень добры, но... - Какая чепуха! Не хочу бахвалиться, но гостеприимство - самая сильная черта моего характера. - Верю, но все же вынужден отказаться. - Значит, вам не нравится глинтвейн? Хорошо. А как насчет стаканчика коньяку? Какую марку вы предпочитаете? Не стесняйтесь: мне нравится, когда у человека есть свой, особый вкус. Йере выдвинул новый предлог. - Я стал трезвенником. - Черта, достойная восхищения. Уважаю идейных людей. Несколько лет тому назад я был председателем общества трезвости, а еще прошлой весной выступал на крупном собрании трезвенников. По окончании торжеств полиция задержала полтора десятка участников собрания. Главным образом за то, что они были пьяны. Послушайте, господин писатель, вы меня еще не знаете. Я хотел бы открыться перед вами, поведать историю своей жизни, о которой финская киностудия в любой момент сняла бы кинофильм. Трагический или комедийный - это как захочет зритель, который должен влиять на вкусы кинопроизводителей. Но вернемся снова ко мне, вам от меня будет одна сплошная польза. Итак, следовательно, мы идем в ресторан Кямпи завтракать. Не отказывайтесь больше. Позвольте мне сделать вам хотя бы это единственное приглашение. Уверен, что вы запомните этот завтрак навеки. Господин Хайстила предложил Йере свою руку. Он был финским джентльменом первого поколения, всегда помнящим о своем друге, но и никогда не забывавшим о себе. И Йере был покорен. Жаль сердца поэта, столь близкого сердцу Лидии... Где-то около полудня, когда завтрак вроде бы приближался к своему завершению, Йере начал собираться за покупками. Он хорошо поел и выпил достаточно. Откровенно раскрыл господину Хайстиле маленький секрет: он женится и приехал в Хельсинки лишь затем, чтобы купить все необходимое к свадьбе, а также рождественские подарки. Позднее вечером он хотел бы навестить отца, страховую премию которого он несколько преувеличил. Артист в жизни внимательно выслушал рассказ молодого кандидата в мужья и восторженно воскликнул: - Это же поразительная новость! Поздравляю! Официант! Официант! Господин писатель, позвольте мне заказать? Подарите и мне часть того счастья, которое ожидает вас. Хорошо. Значит, два коньяка. У меня, кстати, есть предложение, от которого вы, я уверен, не откажетесь. Отдайте перечень покупок и деньги портье, и он за небольшое вознаграждение купит вам все, а вы сможете спокойно продолжать сидеть здесь. Сейчас, в кризисное время, это обычный способ. Надо, чтобы у всех и каждого имелась какая-нибудь возможность подзаработать. Кроме того, человек в вашем возрасте должен беречь себя. Зачем вам идти в магазины, стоять в очередях, когда в мире тысячи, миллионы, которые способны лишь на стояние в очередях и покупку товаров. Нет, дорогой друг! Будьте достойны себя. Уже сам авторитет писателя побуждает вас оставаться в моем обществе. Скажите, разве я не прав? Разве я неправильно понял ваше внутреннее состояние и ваши мысли? Кто бы так чистосердечно рассказал об этом? - Никто, никто, - отозвался Йере. Он уже целиком вручил соблазну свою руку и лихо осушил бокал за дальнейшие свои успехи. Но все же жаль было Лидию, постепенно он стал ее забывать. Йере больше не удивлялся, что Хайстиле предоставили долгосрочный кредит и предложили государственную должность. Именно такие люди нужны Финляндии для представительства за рубежом, равно как и для поддержки начинающих писателей. Йере все больше стал доверять Хайстиле, а тот деликатно напомнил ему: - Ну-с, друг мой! Вернемся к вопросу о покупках. Нам надо попросить о помощи портье. Позвольте, я помогу вам? Если согласитесь, я пойду и переговорю с ним. Он уже давно оказывает мне мелкие услуги. Йере был растроган беспредельной любовью к ближнему, которую излучал его друг. Он передал Хайстиле перечень покупок и пачку банкнот. Хайстила привычно пересчитал деньги. - Хватит ли этого? Может быть, лучше дать побольше? Остаток вам вернут. Ресторанный счет? Не обижайте меня, господин писатель! Вы же мой гость! Вот так! Йере опустошил свой кошелек. Там остался только билет на поезд и фотография Лидии, сделанная еще до рождения Йере. Господин Хайстила вышел из зала ресторана и вскоре вернулся еще более разговорчивым: - В фойе встретил кое-кого из знакомых: горного советника Хаарлу и генерала Валлениуса. Просили зайти к ним в кабинет пропустить по рюмочке, но вы же знаете, что я страшно разборчив по части общества. Хаарла может говорить только о бумагах и женщинах, а Валлениус - о восстании в Мянтсяля. - А может быть, вам все-таки стоит пойти к ним? - Нет, поскольку для меня радость - общаться с вами. Могу открыть вам маленькую тайну: я тоже в некоторой степени писатель. Правда, не намереваюсь ничего издавать, пишу лишь ради своего удовольствия. Больше всего свободным стихом. Но к чему говорить обо мне, когда у вас такой знаменательный день? Официант! Официант! - Теперь моя очередь заказывать, - сказал Йере. - Я уже говорил недавно: не обижайте меня! Счет оплачиваю я. Хайстила прикурил толстую сигару с золотой этикеткой. Она навела Йере на мысль о подвязках для чулок, и в его голове зародилась гениальная идея: купить Лидии в качестве рождественского подарка именно такие подвязки. У него же есть средства для такого маленького сюрприза, особенно сейчас, когда господин Хайстила оказывает такое безграничное гостеприимство. Подарок Лидии... Сердце человека можно покорить нежностью, однако удачно выбранный подарок всегда приносит лучший результат. Откровенный обмен мнениями продолжался примерно так же, как на собрании жертв кризиса. Хайстила сменил тему и стал расспрашивать о Лидии. - Позвольте спросить, - деликатно начал артист в жизни, - ваша жена богата? Мужчина в наше время должен устраиваться хорошо, а удачный брак - это полноценный вклад в хорошее устройство. Причем для каждой из сторон. Йере не мог скрыть от друга ничего. Он откровенно признался, что устроился очень хорошо. Лидия располагает средствами. - И значительными? - поинтересовался Хайстила. Йере уже набрался до той степени, когда неизбежно небольшое хвастовство. - Пожалуй, наберется миллион, - ответил он. - Точнее, несколько больше. Привезла из Америки. Лидия - женщина деловая. - И, видимо, красивая? - спросил Хайстила. - Довольно привлекательная... - И молода? - Примерно в моем возрасте, но сохранилась лучше... Хайстила схватил Йере за руку, всем своим видом излучая счастье. - Пусть Господь благословит ваш союз, - радостно воскликнул артист в жизни. - Счастливый вы человек! И такой скромный. Едва ли вы догадываетесь, какой сюрприз ожидает вас по возвращении домой. - Об этом разумнее будет умолчать, - тоскливо ответил Йере: алкоголь обычно приводил его в грустное настроение. - Супружество всегда лотерея, и не каждой жене светит стать вдовой. До супружества говорит мужчина, а женщина слушает, в первую свадебную ночь говорит женщина, муж слушает, но после свадьбы говорят одновременно оба, а слушают соседи. По мнению господина Хайстилы, мысли Йере преждевременно стали такими мрачными. Он поднялся и, отвесив любезный поклон, сказал, что пойдет и спросит у портье, не вернулся ли посыльный с покупками. Йере бросил восхищенный взгляд на своего друга: не перевелись еще в Финляндии настоящие джентльмены! Прошло полчаса, и Йере охватило беспокойство. Господин Хайстила, которого он когда-нибудь надеялся увидеть дипломатом, никак не возвращался. Йере отправился в фойе узнать, где же его друг. Швейцар исключительно любезно сообщил, что господин консул уже давно отправился к министру иностранных дел обсуждать внешнеполитическую ситуацию. Господин консул оплатил ресторанный счет. Господин консул пожелал швейцару веселого Рождества, а еще попросил передать господину писателю вот эту записку. Господин консул сожалел, что у него случайно не оказалось с собой личной печати. Йере разорвал конверт и, дрожа всем телом, прочитал следующие строки: "Уважаемый Господин Писатель! Я был вынужден купить на Ваши деньги кое-что для себя. Но поскольку Вы устроились хорошо, то, очевидно, не пожалеете сделать мне такой незначительный рождественский подарок. Было весьма приятно начать праздновать Рождество в Вашем обществе. Надеюсь, скоро встретимся. Уверен, что Вы не забудете меня. Мой адрес: Хел. Сан. отд. объявлений, псевдоним "Консул". Ваш. верный друг Тату Хайстила. Хельсинки." Перед глазами Йере все поплыло. Небо его жизни оказалось покрытым толстым слоем глупости. Он вышел в гардероб и ничуть не удивился, когда на него надели старое, сильно поношенное пальто господина консула. Только на улице он стал постепенно приходить в себя. Сначала заплакал, но, увидев, что прохожие пожимают плечами, глядя на него, плачущего, он стал ругаться вслух. Однако такое поведение в преддверии Рождества, когда каждый пытался показать себя с лучшей стороны, выглядело непозволительным. Не одобрил его и полицейский, у которого, помимо прочего, было лицо прогрессивно мыслящего человека и сильные руки. Он схватил нарушителя предпраздничного порядка и спокойствия и вывел его из толпы. Йере с горечью объяснил, что у него обманом отняли все деньги и пальто. - Пальто же на вас, - сказал полицейский. - Это не мое. - Значит, краденое? Следуйте за мной. Государство предложило Йере своеобразную помощь. Его отвели в полицейский участок, и он предстал перед суровыми глазами комиссара. Йере охватила тоска по Лидии. Только жена могла вытащить мужа из рук полиции, поскольку его слова еще не были занесены в протокол допроса. У Йере была причина опасаться официальных властей. Хотя комиссар при его появлении и начал насвистывать, это вовсе не означало, что он настроен добродушно. Комиссар переговорил с полицейским, а затем задал Йере целую кучу вопросов: имя, фамилия, место рождения, пол, гражданское состояние, адрес... Йере робко отвечал. Казалось, перед ним сидит само государство. Материалов для обвинения более чем достаточно. А главное - как это угораздило вас нарушить закон под самое Рождество? Неужели не понимаете, что я отец семейства и у меня полно других дел? Допрос начался нежданно-негаданно. - Сколько было денег? - Немногим более четырех тысяч марок. - Больше четырех тысяч. Какими купюрами? - Две по тысяче, а остальные... более мелкие... - Вы помните номера купюр? - Нет. - Плохо дело. Это затрудняет следствие. Кстати, где вы получили такую большую сумму? Йере замолчал и в смущении стал рассматривать казенный письменный стол, совершенно не осознавая, что молчание вовсе не золото, если государство уже давно отказалось от золотого стандарта. - Не можете ответить? Где вы получили деньги? - От невесты. - А она откуда их взяла? - У нее были... Она вернулась из Америки... - В каком штате, в каком населенном пункте и когда? - Не знаю. - Ну, а кто же ей дал деньги? Отвечайте! - Князь, наверное... - Какой князь? - Я его не знаю. - Отвечайте прямо, кто такой князь. Он преступник? - Я не знаю... - Значит, отказываетесь отвечать. Но вы еще у меня признаетесь. Крепкая рука написала государственным пером на казенной бумаге несколько строчек. Нажим продолжился: - Когда вы обнаружили пропажу денег? - Тогда, когда отдал их ему... - Отдали? Только что вы утверждали, что их у вас украли. Следовательно, вы дали ложные показания, за что закон наказывает. Послушайте-ка, дорогой господин, вас когда-нибудь подвергали тестированию, я имею в виду ваш разум? Йере вспомнил психотехнический экзамен директора Сувисумпело, во время которого он оказался разумнее среднего индивидуума, и ответил: - Один раз. - Что один раз? - Тестировали. - Это меня не волнует. Кстати, вас обыскивали? - Нет. - Вот как! Тогда изучим содержимое ваших карманов сейчас. Руки вверх! Стоять на месте. - Комиссар вышел из-за стола, приблизился к Йере и начал шарить по карманам поэта. В кармане пальто был обнаружен ключ. - Что это за ключ? - Не знаю. - Следовательно, поддельный? - Но он же принадлежит Хайстиле. - И в вашем кармане? - Это пальто Хайстилы. - Лжете! Когда рука обыскивающего забралась во внутренний карман пиджака Йере, тот начал брыкаться, отскочил от полицейского и взвизгнул. - Не мешайте исполнению служебного долга! - прорычал следователь. - Нет, нет... Но мне щекотно... - Мошенник! Вас надо заковать в кандалы. Йере больше не чувствовал щекотки, а лишь лихорадочный озноб. Когда комиссар не нашел ни огнестрельного оружия, ни кастета, ни перочинного ножа и политических листовок, он оставил поэта в покое и вернулся на свое безопасное место за столом. И тут же огорошил Йере вопросом: - Сейчас признаетесь? - Да, - чистосердечно ответил Йере и почувствовал, что постепенно хмель полностью покинул его. - Наконец-то! Почему не признались сразу? Только мое время попусту потратили. Ну-с, друг мой, скажите, куда спрятали деньги? - Что спрятал? - переспросил с глупым видом Йере. - Я не понимаю. - Куда спрятали украденные вами деньги? - Я украл? - Вы же только что признались. - Ничего я не признавал. - Раньше в тюрьме сидели? - Нет еще. - Ну а сейчас вас посадят. Понимаете? Со мной шутки плохи. Вы путаетесь в показаниях. На вас украденное пальто, в кармане которого поддельный ключ. Вы стащили четыре тысячи марок и в дополнение ко всему клевещете на другого человека. Знаете, сколько за это полагается? - Мне или Хайстиле? - Молчать! Комиссар начал терять терпение. Такого закоснелого типа он прежде не встречал, разве что в американских кинофильмах. - Ну, а теперь признаетесь? - неожиданно снова спросил он. - Ни в чем я не признаюсь, - с горечью произнес Йере. - Вот как? Посмотрим. Все мучительно пугливое существо поэта затрепетало. Внезапно он решился признаться во всем, что он совершил и даже не совершал. - Господин комиссар, я признаюсь во всем. Спрашивайте! - Сейчас вы лжете. Такой внезапный поворот - это чистой воды спектакль и введение следствия в заблуждение. - Я говорю правду. - Хорошо. Начнем сначала. С какой целью ваша невеста дала вам столько денег? Вы их вымогали у нее? - Я должен был произвести закупки. - Что вы должны были купить? Признавайтесь честно, это может послужить смягчающим обстоятельством в суде. - Чайные ложки, ткань для пижамы, подвязки для чулок, галстук, миску... - Не так быстро, - прервал Йере комиссар, поскольку не успевал за ним записывать. - Итак, галстук, подвязки для чулок, миску, полотенца... Что еще? - Бокалы для вина... и крахмал... - Для чего? - Крахмал? - Нет, бокалы для вина. - Я не знаю... - Значит, опять что-то скрываете. Скажите прямо, занимаетесь ли подпольной продажей, или бокалы предназначены для семейного употребления? - Да, - почти шепотом ответил Йере. Йере бросил безнадежный взгляд на портрет президента, усы которого, напоминавшие беличьи хвосты, оказались над головой комиссара, писавшего закорючки букв. - Для чего вам крахмал? - спросил тот. - Для воротничков рубашек. - Для чего? - Чтобы они становились твердыми. Комиссар записывал и одновременно повторял вслух: "Задержанный ответил, что они твердеют..." Полицейский перечитал написанное и продолжал: - Ткань для пижамы, кухонные полотенца и миску... Чайные ложки? Ну, они всегда нужны... Подвязки для чулок!.. Галстук. Галстук для кого? - Лично для меня, - сознался Йере. - Какого цвета? - Красный. - Красный. Вы сказали "красный"? - Вишневого цвета, - поправился Йере. - Это не меняет дела. Неужели вам неизвестно, что в Финляндии нельзя носить красный галстук? Значит, вы социалист? - Нет, я просто писатель. - Невежа! Я имел в виду социалистического писателя, который носит красные галстуки и настраивает народ против законного правительства. Вам известно, что вы получите за это? Тюрьму! Узаконенный цвет галстука синий или черный, а еще лучше темно-синий. - Да, но Лидия сказала, что к моему лицу подошел бы лучше всего красный. Не является ли он к тому же цветом надежды? - Разве в этой стране Лидия определяет цвета, - пробурчал комиссар, погрозил кулаком Йере и стал писать: "Задержанный не отрицал, что он социалист, сказав при этом, что красный галстук - это знак сопротивления общественному мнению, поскольку якобы красный - это цвет надежды и символ революции, и все-таки восхищение им задержанный выражал без глубокого понимания..." Вечное перо власти остановилось передохнуть. - Не желаете ли честно добавить что-нибудь? - спросил комиссар, с некоторым отвращением взирая на Йере. Йере пожелал. Он попросил коротко упомянуть в протоколе о цвете Лидиных подвязок для чулок, но комиссар не посчитал это смягчающим обстоятельством, поскольку женские подвязки предназначены исключительно для мужчины и не могут возбуждать настроение народных масс. Комиссар утешил Йере сообщением, что Лидия, пожалуй, тоже будет подвергнута допросу. - Я могу идти? - спросил Йере после того, как подписал двенадцатистраничный протокол допроса. Комиссар шумно вдохнул в себя воздух и ответил: - Только завтра. Вы пили спиртное, и мой долг предложить вам сегодня ночлег у нас. - Я же не пьян, - защищался Йере. - А вот это определяю я. На вас такое скверное пальто, что вас даже за одно это следует посадить в камеру. Протокол будет направлен в Центральное управление сыскной полиции, которая произведет необходимые дополнительные допросы и раскроет ваши политические убеждения. Мое дело только расследовать остальные ваши преступления. Повестку получите в свое время. Комиссар вызвал полицейского, который препроводил Йере на рождественскую ночевку в казенном доме. Наступило утро сочельника, и в сердца людей вошло благоговение. Йере провел веселую ночь, ибо вечером у него появился компаньон - в камеру привели печального молодого человека, который назвался Антеро Кому, по профессии позолотчик и меланхолик по характеру. - Задержали меня у ворот кладбища, - рассказал позолотчик, - якобы пьяного. Правда, черт возьми, я был немного выпивши, тоска меня грызла. Отец месяц тому назад заболел, и я пошел навестить его. Я уважаю своих родителей. Отец был позолотчиком, и я пошел по его стезе. Сейчас я сам выполняю эту работу. Покрываю позолотой надписи на надгробиях, как и отец, когда еще был жив. А ты чем занимаешься? - Сочиняю стихи, - мрачно ответил Йере. - Не трепись, - воскликнул позолотчик и продолжил свой рассказ, пока не заснул. - Суомалайнен, - позвал полицейский. Йере после такой веселой ночи снова вызвали на допрос. - Подожди меня на улице, - шепнул позолотчик. - Пойдем вместе позавтракаем. Глаза Йере покраснели. Сейчас он был похож на человека, случайно уронившего один носок в быстрый поток воды и бросивший туда второй вслед за первым. Лицо следователя украшала милая рождественская улыбка. Он узнал, что получит вечером от жены шлепанцы и коробку сигар. Подарки будут лежать под разукрашенной игрушками елкой. По этой причине в его глазах мерцала почти социальная доброта. Он поглаживал усы и листал протокол допроса. - Молодой человек. Делаю вам строжайшее напоминание - извещение о штрафе за пребывание пьяным в общественном месте получите позднее. На этот раз отделаетесь малым наказанием, и связано это с тем, что писателей считают частично невменяемыми. Исправьтесь и начните сочинять духовные вирши или стихи, воспевающие отечество. Это будет рассматриваться в качестве смягчающего обстоятельства в любых судах, даже в том случае, когда предстанете перед судом Всевышнего. Поскольку вы пропили деньги вашей невесты впервые, не ходите по полицейским участкам плакаться о своем безденежье. Веселого Рождества! - И вам также, - едва слышно отозвался Йере. Его упорно клонило ко сну. Он ждал позолотчика у дверей полицейского участка и думал, что ему стоило бы повеситься на перекладине двери ресторана Кямпи. Виновником мрачного душевного настроения был даже не Хайстила, а он сам. Он не мог отправиться на встречу с отцом, ибо денег не было даже на трамвайный билет. Жаль было милую Лидию, ожидавшую возвращения своего честного жениха. Жаль Лидию, которая не получит сине-черных подвязок. Позолотчика Антеро Кому также выпустили на свободу. Он держал под мышкой огромный сверток и обещал угостить Йере завтраком, если тот поможет тащить эту ношу. - Забегу только перекусить, а потом пойду навещу отца. С неба валил крупный мокрый снег. Товарищи по несчастью брели по снежной слякоти в поисках столовой. До полудня подавали исключительно только еду, но, когда пробило двенадцать, позолотчик загорелся выпить пива. К удивлению Йере, он даже расплатился. - Возьмем еще бутылочку, а потом схожу навестить отца. После четвертой бутылки они были вынуждены сменить питейное заведение. Йере нес тяжелый сверток, бумажная обертка которого промокла от снега. Пиво никак не прогоняло грустное настроение позолотчика, и ему захотелось чего-нибудь покрепче. Им снова пришлось поменять заведение. - Еще один заход, и я отправляюсь на встречу с отцом. Он был... Он был человек из человеков. Позолотчик начал всхлипывать, и им в который раз пришлось поменять ресторан. После пятой смены оболочка свертка превратилась в мокрые бумажные лохмотья, а настроение его владельца стало еще более мрачным. - Девушка, девушка... Девушка, черт тебя возьми! Только еще по рюмке, и я исчезаю на кладбище... Не выйдет? Хорошо, мы пойдем в другое место. В другое место они не попали. Препятствием послужила тяжелая ноша позолотчика, которую уже не прикрывал ни один клочок бумаги. Ею оказался мраморный крест, на котором Антеро Кому золотыми буквами выгравировал: "Здесь покоится мой любимый отец, камнетес Самули Кому. Родился..." - Значит, не пустите? - спросил позолотчик у швейцара. С этими словами он вытащил из кармана купюру в десять марок и перед лицом непреклонного швейцара разорвал ее в клочки, пренебрегая опасностью. - Более мелкие деньги мне неизвестны, пока люди умирают и нуждаются в кресте, - объяснил он. Поблизости раздалось завывание сирены полицейской машины. И тут Йере стал виновником очень подлого поступка (да простит ему Бог), который долго жег его душу. Он оставил позолотчика в одиночестве, а сам выскочил на улицу. Ему не хотелось проводить вторую ночь в той же компании и выражать соболезнования человеку, сборы которого в путь на кладбище могли быть снова перенесены на следующий день. Йере бездумно бродил по городу - без всякой цели и без денег. Он неотступно следовал за людским потоком, как запах и грех, вспоминал Лидию, располагавшую средствами и возможностью заплатить за товары больше, чем другие покупатели. По мнению Йере, общее количество нищих возрастало пропорционально увеличению среднего благосостояния. Йере остановился понаблюдать за маленьким спектаклем и на какое-то время забыл о своем нищенском существовании. На площадке, покрытой раскисшим снегом, сразу за зданием Национального театра, выступал артист, поглядеть на которого собиралось все больше и больше публики. Служитель муз очень точно выбрал место для своего представления. Он смекнул, что его попытка будет наиболее успешной, если он станет выступать по соседству с конкурентом. Он был честным притворщиком или актером, который жил в своей роли. И кто бы не узнал его? Маленький тщедушный музыкант, ростом с два аршина, играл на губной гармошке, пел, просил милостыню и даже подворовывал, если представлялся случай. Малышка Лехтинен поклонился публике и произнес коротенькую речь: - Добрые люди! Граммофонная пластинка - это музыкальная проститутка, которая заманивает людей на джаз. Джазовому оркестру недостает только револьвера или пулемета, с помощью которых можно было бы убить оставшихся в живых музыкантов. У нас, настоящих исполнителей, появляется возможность играть, только когда граммофоны неисправны или когда на похороны умершего от голода скрипача невозможно достать граммофон. Хочется плакать... Но вы же не умеете проливать слезы! Послушайте, добрые люди, рождественскую музыку! Я не исполняю ее в джазовой манере, я играю в подлиннике Баха и Бетховена. Джаз? Кто попросил джаз? Пусть идет в ресторан. Там верят, что джаз заставляет людей танцевать. Ошибаются. Заставляет не джаз, а скверная пища. От нее и от саксофонов животы людей начинает пучить, и люди танцуют от боли. А настоящая музыка небесного происхождения. Эту пьесу я сочинил сам! Малышка Лехтинен начал играть. Губная гармошка скользила подобно челноку, левая рука дрожала, зажав ее, и порождала чудесную вибрацию. Коленки сгибались в такт музыке, а рваный носок ботинка взлетал, словно дирижерская палочка. Исполнитель дополнял выступление комментариями, которые произносил шепотом: - Это место характеризует снежную бурю в Долине любви... А это - тоска по дому... Это... это боль... Я не играю джазовой музыки, но если позволите, то Ooo soole miiiooo... Представитель полиции порядка схватил музыканта за локоть. - Веди себя прилично, Лехтинен. В общественных местах шуметь запрещено. Положи свою губную дуделку в карман и отправляйся домой. - Домой? - Да, или куда-нибудь в другое место. Сегодня сочельник. - А как быть с музыкой? Пожалуй, ангел в небесах говорил так: о-о хи-и-о хей... Йере отошел в сторону и остановился посмотреть на стекло витрины парикмахерской. Он боялся, что его волосы поседели. На улице стало холоднее. В разрывы между мглистыми облаками молочного цвета проглядывал дружеский фонарь луны. На улицах было тихо, в мире - спокойствие, а у Малышки Лехтинена прекрасное настроение. Он, пошатываясь, бродил по переулкам и напевал Ave Maria. Один такой же бесприютный товарищ преподнес ему рюмочку, а в магазине, торговавшем бумагой, куда он зашел поиграть, ему подарили свечку. Со свечкой в руке он появился в ночлежке и предложил сыграть в счет платы за постель. Офицер Армии спасения с упреком в голосе произнес: - Вы опять пьяны. - Да, и пришел спасаться. - Вон постель, но шуметь нельзя. - Шуметь? Я хожу на цыпочках с тех пор, как в Финляндии появилось звуковое кино. А сыграть можно? - Нет. Разбудите спящих. - А песню? - Нет. - Но как же я в таком случае смогу спастись? Музыкант посмотрел на ряды кроватей. Повсюду знакомые лица. Вон там храпит бывший русский генерал. Чтобы сохранить свое достоинство, он спит в демисезонном пальто и меховой шапке на голове. Человек, лежащий у окна, - бывший учитель, которому больше не нужно было убирать кнопки со своего стула, ибо он потерял свою должность из-за. того, что слишком уж приставал к своим ученикам. Тот старик со сплющенным лицом - бывший юрист, державший в тайне все свои темные делишки. А вон там спит бывший редактор газеты, заболевший профессиональной болезнью своего дела и сейчас выпущенный на рождественские каникулы из наркологического медицинского заведения. И он сам, бывший музыкант... - Нет, уважаемые господа! Не бывший. Достаточно, если скажете - музыкант. - Тише, тише! - прошептал офицер Армии спасения. - Музыка никому не мешает. Могу я сыграть? - Нет, идите в постель. Малышка Лехтинен сел на край кровати, дежурный наблюдатель за порядком в ночлежке погасил свет. В спальне царило рождественское спокойствие и витали запахи унылых будней, в которые каждый постоялец привносил свой персональный вклад. Сон к Малышке Лехтине-ну никак не приходил. Рождество он встречал невинным младенцем, в нестираной одежде, вызывавшей зуд. Малышка зажег свечу и поздравил сам себя: - Не падай духом, брат мой! Настанет время, когда в кинотеатрах снова заиграет музыка. Спасибо тебе, губная гармошка! Идем со мной на небеса! Тихая песня разбудила спящих. Бывший учитель поверил, что это гармошка ангелов, и присоединился к пению. Колеблющийся огонь свечи освещал заспанные лица. Гимн зазвучал по нарастающей. И в этот момент с другого конца зала раздался раздраженный возглас: - Ишь какое веселье! Чего задумали? Тихо, черт вас побери, или майор выгонит всех на авеню. Но пение лишь усилилось. Малышка Лехтинен с помощью своей губной гармошки дирижировал хором. Тот, кто недавно высказал недовольство, - а это был не кто иной, как Кафтан, - вскочил с постели, подбежал к Малышке Лехтинену и заорал: - Туши свет и заткни глотку! - Сейчас Рождество, - спокойно отозвался музыкант. - Наступило время музыки и любви. - Иди в постель и любись там сколько влезет, а мне дай поспать. Я устал от рождественского веселья. И надо же было ему родиться именно в эту ночь! Родился бы летом, когда спать можно и на улице. Ну, мужик, кончай эту чертову песню! Слушать противно. Малышка Лехтинен заиграл еще громче, не слушая дружественных замечаний Кафтана. В одной руке он держал свечу, а в другой - губную гармошку и будил одного за другим спящих. Только на кровати, стоящей у самых дверей, никто не пошевелился. Спящий лишь натянул одеяло на голову и продолжал храпеть. Кафтан почесал свои всклокоченные волосы и положил руку музыканту на плечо: - Ты слишком расшумелся. Но сейчас, дорогой соседушка, убери свою гармошку в карман, куда лучше видеть сны. Я так устал. Ну, ты кончаешь или твоя музыка будет продолжаться вечно? Малышка Лехтинен прервал солирование на губной гармошке. Бывший учитель встал, поблагодарил музыканта. В его глазах блестели чистые рождественские слезы, и он, став в позу общественного обвинителя, заявил Кафтану: - Господин Лехтинен не какой-нибудь заурядный артист, а бывший скрипач-виртуоз. Дайте ему возможность спокойно играть. - Сейчас ночь, время, неподходящее для музыки, - ответил Кафтан. - Славить Христа никогда не зазорно, - возразил учитель. - Мы забыли Господа нашего и поэтому оказались сейчас в таком положении. - Во всяком случае, я чист, как стеклышко. - Я говорю не о состоянии опьянения, а о душевной муке. Мы должны возблагодарить Господа песней и музыкой. - Вы можете приветствовать Господа днем, - спокойно ответил Кафтан. - Сейчас не время для пирушки. Плыви, старикашка, в свою люльку и дай поспать. Ну, двигай-двигай. Или тебе помочь? - Сегодня день рождения Освободителя рода человеческого, - напомнил учитель. - Да будь их хоть сотня. Следует слушаться майора. Это ночлежка, а не концертный зал. Если песня тебе так дорога, беги на авеню и дери себе глотку сколько влезет. - Вы издеваетесь над Богом! - вскричал учитель. - Помолчи, добрый человек, и не думай о себе лишнего, последний раз предупреждаю. Мера моего терпения - всего лишь кружка, а не бочка. Господи, как я устал! От Рождества, от дней рождения! Воцарилась тишина. Жильцы улеглись отдыхать. Кафтан бросил еще один предупреждающий взгляд на Малышку Лехтинена, отошел в дальний конец зала и завалился на кровать. Но бывший учитель все еще пребывал в рождественском экстазе. Он чувствовал неукротимую потребность спеть еще одну песню. Это была его манера исповедоваться. Как бы презирая правила поведения в ночлежке и призывы Кафтана соблюдать закон, он шепотом сказал Малышке Лехтинену: - Это ночлежный дом Армии спасения, в котором спасаются от ночных улиц бедные души, попавшие в затруднительное положение. Всемогущий поймет нас и изменит правила в согласии с нашей верой. Для него огромная радость слушать ревностное песнопение в рождественскую ночь. С позволения Господа нашего сыграй "Рождественская ночь, праздничная ночь". Сольемся с хором ангелов. Постояльцы ночлежки стали бросать с кроватей заинтересованные и настороженные взгляды на Малышку Лехтинена, который начал играть на губной гармошке. Проснулись теперь уже все; недвижным оставался только спящий на кровати у дверей. Малышка Лехтинен заиграл без тени робости, а его музицирование сопровождал надтреснутый тенор бывшего учителя. Кафтан сбросил с себя одеяло, встал на ноги и с безразличным видом подошел к музыканту. Он вырвал свечу из руки исполнителя и бросил ее к дверям. Музыка и пение тут же прекратились. В темной спальне некоторое время стояла тишина, но внезапно постель возле дверей вспыхнула ярким пламенем. - Господь наказывает нас! - в страхе воскликнул учитель. - За что? - спросил Кафтан и бросился искать выключатель. Поднялся страшный шум и галдеж. Люди вскакивали с постелей и бегом неслись к двери. Сохранявший спокойствие Кафтан включил свет и бросился будить спящего, постель которого со стороны ног уже пылала огнем. Офицер Армии спасения влетел в помещение, но тут же выскочил на улицу с криком о помощи. Кто-то принес ведро воды и протянул его Кафтану, будившему спящего человека. Наконец тот проснулся и завопил от страха. А лицо Кафтана осветилось нежданной радостью. - Это ты, мой дорогой, ты! И все еще в глубоком сне! Кафтан вылил воду на постель, протянул пустое ведро бывшему юристу и скомандовал: - Еще воды! Здесь писака, мой братишка! Воды, воды! Кафтан повернулся к учителю и со злостью крикнул: - Молись! Учитель закрыл лицо руками и жалобно простонал: - Это больше не поможет... Человек уже горит... Пока остальные стояли неподвижно, Кафтан стащил Йере за ноги на пол и принялся одеялом с соседней кровати тушить загоревшийся