отлично знаете, чего я хочу, Мэт. Я люблю слушать про все те диковинные вещи, которые вы видели в чужих странах. А о женщинах вы лучше помалкивайте. Была бы я там с вами, я бы вам не позволила и глядеть на них. Расскажите-ка лучше о цветах, о красивых пестрых птицах, о зверях, о попугаях, о леопардах и тиграх. Мне хочется, чтобы вы рассказали о базарах и храмах, о статуях богов из золота и слоновой кости. Об этом мне никогда не надоест слушать! - Такой девушке, как вы, и рассказывать приятно, - отвечал Мэт. - Вы такая ненасытная, все хотите знать. Так о чем я говорил, когда вы спросили меня насчет... ну, насчет того, о чем мне запрещено упоминать? - Он ухмыльнулся. - Да, вспомнил: о священных коровах. Вы, пожалуй, не поверите, Нэнси! Миллионы людей в Индии считают корову священным животным. Повсюду вы встречаете ее изображение, а на улицах туземных кварталов расхаживают большие коровы с цветами на рогах и венками златоцвета вокруг шеи и тычут морды повсюду, как будто весь город им принадлежит, - и в дома, и в палатки (это в Индии лавки такие), и никто их не гонит. Я раз видел, как одна корова остановилась у палатки с фруктами и овощами, и не успел я и глазом моргнуть, как она очистила всю палатку от одного конца до другого, а хозяин лавки должен был сидеть и смотреть, как она пожирает весь его товар! Когда она кончила, ему оставалось только вознести к ней молитву или повязать ей вокруг шеи остатки своих цветов. - Да не может быть, Мэт! - ахнула Нэнси, от удивления широко раскрывая глаза. - Ну и чудеса вы рассказываете. Подумать только - чтобы люди поклонялись коровам! - Разные бывают коровы, Нэнси! - лукаво подмигнул Мэт, но тотчас добавил уже серьезнее: - Это еще ничего. Я и не такие вещи там видел. Всего не расскажешь, Нэнси. Вам бы следовало попутешествовать, как я, и вы бы насмотрелись на такие чудеса, которые вам и во сне не снились. А есть места еще прекраснее Индии, где и климат лучше, и москитов меньше, а живется так же свободно. Пока он говорил, увлеченный собственным красноречием, Нэнси осторожно поглядывала на него. Видела стройную фигуру в опрятном коричневом костюме, подкупающее изящество всей его внешности, бледное лицо, выражавшее слабодушие, в котором не было, однако, ничего отталкивающего, и удивлялась про себя, как она могла испугаться и бежать от него при первой их встрече. За те полтора месяца, что прошли с похорон миссис Броуди (после которых Нэнси официально была водворена в качестве экономки в дом Броуди), она мало-помалу начала благосклонно относиться к Мэту, защищать его перед отцом, предпочитать легкий разговор с ним угрюмому молчанию и неохотным односложным репликам ее пожилого любовника. - Да вы меня не слушаете, егоза вы этакая! - воскликнул вдруг Мэт. - Какой смысл мужчине тратить даром слова и силы, если хорошенькая девушка не уделяет ему никакого внимания? А еще требовали, чтобы я вам все описал! - Так вы находите меня хорошенькой, Мэт? - спросила она, продолжая мечтательно смотреть на него, но незаметно придав взгляду обольстительное выражение и принимая вызывающе-соблазнительную позу. - Ну, конечно, Нэнси! - горячо воскликнул Мэт, и лицо его просияло. - Вы просто картинка. Ужасно приятно, когда в доме имеется такая девушка, как вы. Я об этом всегда думал с того дня, как вас увидел в первый раз. - В тот день вы вели себя, как скверный мальчишка, - продолжала Нэнси задумчиво. - Но с тех пор вы очень исправились. Когда я пришла сюда, мне казалось, что вы как будто боитесь со мной разговаривать, но теперь я вижу, что все прошло, и ничуть об этом не жалею... А интересно, что сказал бы ваш отец, если бы знал об этой перемене. Мэт приподнялся было, собираясь подойти к ней, но при ее последних словах блеск в его глазах сразу померк, и, снова приваливаясь спиной к шкафу, он сердито отозвался: - Не понимаю, что такая молодая женщина, как вы, может находить в угрюмом, сварливом старике. Вам нужен мужчина помоложе. - Но в нем большая сила, Мэт, - возразила она, словно размышляя и по-прежнему притягивая его взглядом. - И мне нравится, что эта сила мне покорна. Он теперь у меня шелковый. Однако прошу не забывать, - добавила она, тряхнув головой и меняя тон, - что я здесь только экономка. - Да, - сказал Мэт с горечью. - У вас большой пост! Вы здесь прочно и хорошо устроились, Нэнси! - А вы? - отпарировала она дерзко. - Вы и сами устроились тут недурно, несмотря на все ваши разговоры о замечательных службах, которые вас ждут за границей. Мэт восторженно рассмеялся. - Люблю ваш острый язычок! Вы, если захотите, можете так отделать человека, что он не обрадуется. - Я все могу, - ответила она многозначительно. Как она разжигала в нем кровь, эта бесстыдная кокетка, которая целиком принадлежала его отцу и благодаря этому "табу" была совершенно недоступна для него! - Вы знаете не хуже меня, Нэнси, что мое устройство - только вопрос времени, - сказал он серьезно. - Я на очереди по крайней мере в шести местах! Первая освободившаяся вакансия будет предоставлена мне. Не могу же я всю жизнь сидеть в этой проклятой дыре. Здесь меня никто не удерживает с тех пор... с тех пор, как умерла мама. Но скажу вам прямо - мне будет тяжело расстаться с вами. - Я вам поверю тогда, когда вы получите место, Мэт, - бросила она колко. - Вам не следовало бы позволять старику так запугивать вас. Умейте за себя постоять! Больше доверяйте своим силам! По-моему, вам бы нужно женщину с головой на плечах, которая бы вас подтягивала и учила быть напористым. - Со стариком я еще поквитаюсь, - заверил ее Мэт мрачно, - Будет и на моей улице праздник. Он мне заплатит за все обиды... - Он помолчал и прибавил с добродетельным негодованием: - Да, и за все, что терпела от него моя бедная мать. Впрочем, он скоро окончательно сопьется. Нэнси не отвечала. Закинув назад голову, она созерцала потолок, выставив напоказ свою красивую белую шею и так изогнувшись всем телом, что юбка ее поднялась чуть не до колен. - Говорю вам, вы напрасно растрачиваете на него свою молодость, - продолжал, волнуясь, Мэт. - Он просто здоровенный, злющий бык. Смотрите, как он мучает Несси этими уроками, не давая ей вздохнуть. А что он сделал с мамой! Не стоит он вас. Неужели вы этого сами не видите? Нэнси внутренне разбирал смех. - А я не из пугливых, Мэт. Сумею за себя постоять. У меня есть кое-какие свои мыслишки на этот счет. Так, секрет, который знают только Нэнси да я, - шепнула она игриво. - Какой? - жадно допытывался Мэт, возбужденный ее кокетством. - А это я вам скажу когда-нибудь, если будете паинькой. - Нет, скажите сейчас, - настаивал Мэт. Но она не соглашалась. Отрицательно покачав головой, посмотрела на часы и промолвила: - Ого! Я так и думала, что пора ставить обед на плиту. Я должна помнить о своих обязанностях и не забывать, для чего я взята в дом, иначе меня прогонят. Вы, вероятно, как всегда, будете завтракать в городе? Мэт тоже взглянул на часы, чтобы определить, сколько времени он еще может безопасно оставаться здесь, раньше чем улизнуть из дому во избежание встречи с отцом. Со смерти мамы он придерживался такой тактики - всеми способами уклоняться от встречи с отцом. - Да, я уйду. Вы знаете, когда я сижу с ним за столом, у меня кусок застревает в горле. Не от страха, конечно, - потому что он так переменился, что и слова мне не скажет никогда, - но чем меньше мы с ним будем сталкиваться, тем спокойнее для всех. С моей стороны это простое благоразумие. Когда он с весьма независимым и равнодушным видом отошел от шкафа, Нэнси заложила руки за голову, словно для того, чтобы удержаться в наклонном положении, и усмехнувшись ему в лицо все той же легкой, загадочной усмешкой. - Подойдите на минутку ко мне, Мэт, - шепнула она наконец. Он, нерешительно глядя на нее, подошел к столу, на котором она сидела, но двигался так медленно, что она прикрикнула на него: - Ближе, мой милый, ближе. Я вас не укушу! Мэт подумал, что охотно подвергся бы такому приятному наказанию: уж очень хороши были ее белые ровные зубы, сверкавшие из-за красных улыбавшихся губ - губ, которые тем ярче алели на бледном лице, чем ближе он наклонялся к ней... - Вот это другое дело, - сказала она наконец. - Побольше огня, Мэт! Знаешь что, - твой отец поступает, как дурак, оставляя такую молодую парочку, как мы с тобой, одних в этом скучном доме, где время тянется так медленно. Будь у него хоть капля здравого смысла, он бы никогда этого не допустил... Я уже столько дней не выходила никуда - только за покупками, - а ему и в голову не придет свести куда-нибудь девушку повеселиться. Послушай, что я тебе скажу, Мэт. Завтра в городской ратуше концерт, - зашептала она, пленительно взметнув темные ресницы, - почему бы нам с тобой не отправиться туда, а? Он ничего не узнает, а деньги на билеты я из него как-нибудь да выужу. Мэт смотрел на нее, как завороженный, не думая о ее словах, которые он едва ли слышал, не видя ничего, кроме ее крепких грудей, так красноречиво выступавших перед его глазами благодаря ее позе, да мелких золотых веснушек (не им одним замеченных), сбегавших по прямому носику до мягкого округленного изгиба вздернутой верхней губы. В эту минуту он понял, что жаждет Нэнси, хоть и боится взять ее, и, заглядывая глубоко в ее темные глаза, ощутил какой-то бессознательный трепет, толкавший его на стремительные действия. Он невольно пробормотал: - Нэнси! Нэнси! Ты дьявольски соблазнительная женщина! На секунду манящее выражение ее лица сменилось гордым удовлетворением. - Я это тоже начинаю замечать, - сказала она вполголоса. - И следующему мужчине, который возьмет меня, я уже не достанусь так дешево, нет! Затем сразу же изменила голос и шепнула умильно: - Так как же насчет концерта, Мэт? Участвует семейство Мак-Кельви; они такие замечательные артисты! Мне до смерти хочется немного развлечься! Мы с тобой отлично можем улизнуть на этот концерт. Нам всегда так весело вдвоем, а на концерте будет еще веселее. Сведи меня туда, Мэт, хорошо? Чувствуя, как ее дыхание тепло и интимно овевает ему щеку, Мэт пробормотал странным, не своим голосом: - Ладно, Нэнси! Сведу! Сделаю все, что ты захочешь, только слово скажи. Он был вознагражден улыбкой. Нэнси легко спрыгнула со стола и чуть-чуть коснулась его щеки кончиками пальцев. - Значит, решено! - крикнула она весело. - Как мы чудесно повеселимся! Предоставь все мне - билеты и все остальное. Мы условимся встретиться в ратуше, но обратно ты меня проводишь. Идти так далеко и темно, - добавила она лукаво. - Я боюсь одна возвращаться домой. Мне может понадобиться твоя защита. Затем вдруг снова посмотрела на часы и воскликнула: - Боже, как поздно! Я едва успею поджарить колбасу! Удирай скорее, Мэт, если не хочешь налететь на своего папашу. Иди и возвращайся, когда путь будет свободен и здесь никого не будет. Тогда мы отлично закусим вдвоем - ты и я! Она подогрела его последним взглядом, и Мэт, не сказав ни слова, вышел из кухни. Кипевшая в нем борьба чувств мешала ему говорить, связывала движения и делала походку неуклюжей. Когда он ушел, Нэнси принялась готовить обед, но, несмотря на то, что она запоздала, без всякой спешки, с самым безмятежным, даже нарочито небрежным спокойствием. Бросила на сковороду целый фунт колбасы и поставила ее жариться на плиту, потом разостлала на столе грязную скатерть, с грохотом поставила несколько тарелок на обычные места и так же небрежно швырнула ножи и вилки. Неряшливость ее домашней работы составляла поразительный контраст с опрятностью и щеголеватостью ее наряда. Об этой неряшливости свидетельствовал и общий вид кухни. Пыль, лежавшая густым слоем на полках, неподметенный пол, заржавевшая грязная решетка, невычищенный камин, общая атмосфера запущенности, царившая здесь, - все становилось понятно, если понаблюдать в эти минуты за действиями Нэнси. Весь внутренний вид дома сильно изменился к худшему по сравнению с тем временем, когда маму несправедливо обвиняли в неопрятности, хотя ее никем не оцененными усилиями в доме поддерживалась безукоризненная чистота. А теперь колбаса, протестуя против невнимания к ней, плевалась жиром на стену у плиты и, казалось, приводила всю комнату в состояние печального упадка. Внезапно, заглушая шипение жира, в кухню, полную чада, донесся из передней стук отпертой и вновь захлопнутой двери, потом тяжелые медленные шаги. Нэнси узнала шаги Броуди, но, несмотря на то, что обед не был готов, она ничуть не смутилась и продолжала с тем же безмятежным спокойствием наблюдать за сковородой. Она не побежала сломя голову подавать вкусный бульон или чашку горячего кофе, налитую обязательно до краев, или чайник из британского металла! Когда она услышала из посудной, что, Броуди вошел в кухню и молча сел за стол, она с минуту подождала, потом весело окликнула его: - Вы сегодня слишком рано, Броуди. У меня еще не совсем готово. Так как он ничего не ответил, она продолжала выкрикивать, обращаясь к нему - к нему, который никогда ни на секунду не нарушал раз навсегда установленного порядка: - Вы так неаккуратны последние дни, что я никогда не знаю, когда вас ожидать, - или в этом доме все часы неверны? Как бы то ни было, вы потерпите, я скоро кончу. Он "терпел", безмолвно ожидая. За то короткое время, что прошло со дня его поступления на службу к Лэтта, в нем замечалась перемена, еще более разительная и глубокая, чем в комнате вокруг него, и перемена иного характера. Он сидел, устремив глаза на тарелку, стоявшую перед ним, настолько похудевший, что платье висело на нем мешком, словно с чужого плеча. Его прямая, гордая и всегда воинственная осанка сменилась довольно заметной сутулостью. Лицо из сурового стало мрачным, в глазах, прежде пронзительных, было что-то неподвижное, рассеянное, и белки испещрены красными жилками. Такие же жилки тонкой сеткой покрывали щеки. Губы его были сухи и сжаты, виски и щеки впали, а морщина на лбу отпечаталась так резко, как глубоко выжженное клеймо. Казалось, четкие контуры его фигуры как-то расплылись, каменные черты лица да и весь крепкий массив этого человека подточены, разъедены какой-то неизвестной кислотой, растворенной в его крови. Когда вошла Нэнси, неся блюдо с колбасой, он быстро поднял глаза, притягиваемый, как магнитом, ее взглядом, но когда она поставила перед ним блюдо, посмотрел на нее и спросил надтреснутым голосом, похожим на звук испорченного инструмента: - Разве ты сегодня не варила для меня суп, Нэнси? - Нет, - отрезала она. - Не варила. - А сегодня хорошо бы съесть капельку горячего бульону, - сказал он с легким неудовольствием. - Я порядком продрог. Но раз бульона нет, значит нет. А где картофель? - Некогда мне было сегодня возиться с картофелем. Я и так с ног сбилась. Вы не можете требовать, чтобы я каждый день все успевала и портила руки в холодной грязной воде, чистя картошку. Я к этому не привыкла. Вы довольствовались обедом попроще этого, когда заходили ко мне в "Герб Уинтонов", а с тех пор дела ваши не поправились. Ешьте, что подают, и будьте довольны! Зрачки его расширились, губы сложились уже для сердитого ответа, но он с трудом сдержался, положил себе на тарелку колбасы и, взяв кусок хлеба, принялся за еду. Нэнси постояла подле него, упершись руками в бедра, нагло рисуясь, в полном сознании своей власти над ним. Когда вошла бабушка, она круто повернулась и вышла в посудную. Старуха подошла к столу и, сев, пробормотала себе под нос: - Гм! Опять то же самое! Но в ответ на это едва слышное замечание Броуди вдруг сразу окрысился на нее по-старому: - А чем плоха колбаса? Если тебе не нравится простое хорошее мясо, можешь отправляться в богадельню, а если нравится, так заткни свою старую глотку! Эти слова, а еще больше - взгляд, которым они сопровождались, сразу заставили старуху съежиться, и она трясущимися руками начала без особой жадности накладывать себе на тарелку колбасу, так неосторожно ею раскритикованную. Ее дряхлеющий, отуманенный мозг, не способный понять все значение совершившихся вокруг нее перемен, понимал только то, что теперь ей было нехорошо, что ей давали меньше еды и еда была невкусная. С отвращением жуя слабыми челюстями, она осмеливалась выражать свое недовольство только быстрыми взглядами на дверь, за которой скрывалась Нэнси. Некоторое время оба молча ели, потом Броуди вдруг перестал равнодушно жевать, поднял голову при звуке чьих-то легких шагов и, устремив глаза на дверь в переднюю, настороженно ожидал входа Несси. Она вошла тотчас, и Броуди опять машинально принялся жевать, но глаза его повсюду следовали за нею. Несси, ухватив под подбородком узкую резинку, сняла свою простенькую соломенную шляпку, бросила ее на диван, потом сняла синюю жакетку и положила ее рядом с шляпой, поправила светлые, как лен, косы и, наконец, села рядом с отцом. Она устало откинулась на спинку стула и оглядела стол с детски-капризным выражением, ничего не говоря, но чувствуя, что вид застывшего на тарелках жира отбил у нее и без того плохой аппетит. Она бы с удовольствием съела кусочек жаркого или даже баранью котлетку, но сейчас ее уже тошнило при одной мысли о еде. Несси было пятнадцать лет - возраст, когда тело формируется и требует особенного внимания к себе, нуждается в более изысканной диете. Не зная всего этого, Несси, однако, инстинктивно чувствовала, что теперь, когда у нее бывают головокружения и те серьезные недомогания, о которых не принято упоминать, несправедливо предлагать ей такую еду, какую она видела сейчас на столе. Она сидела, не дотрагиваясь ни до чего, и отец, наблюдавший за ней все время с тех пор, как она вошла, сказал, не меняя выражения лица, но стараясь придать голосу убедительность: - Да ешь же, дочка, нечего сидеть и ждать, пока обед остынет! Такая большая девочка, как ты, должна иметь волчий аппетит и набрасываться на еду, как будто готова съесть целый дом! Его слова вывели Несси из задумчивости, и она сразу послушно принялась за еду, пробормотав в виде извинения: - У меня голова болит, папа. Вот тут, над самой бровью, как будто стянута ремнем, - и она равнодушно указала на лоб. - Полно, полно, Несси, - отвечал он, понизив голос, чтобы не слышно было в соседней комнате. - Постоянно ты жалуешься на головную боль! Помнишь рассказ о мальчике, который всегда кричал: "Волк! Волк!", так что когда и в самом деле на него напал волк, никто ему не поверил? Пока не увижу ремень, не поверю, что он у тебя на голове. - Нет, папа, правда, мне что-то так сильно давит лоб иногда, - кротко сказала Несси. - Знаешь, как тугая-тугая повязка. - Ну, ну! Главное - мозг, а лоб - это пустяки, моя девочка. Ты должна благодарить судьбу, что мозгом она тебя щедро наградила. Когда Несси лениво принялась за еду, он продолжал с преувеличенным одобрением: - Вот и отлично! Ты не сможешь работать, если не будешь есть. Надо есть все, что дают. Работа должна у такой молоденькой девчонки вызывать аппетит, а голод - лучший повар. Он неожиданно метнул злобный взгляд на мать и добавил грубо: - Я рад, что ты не так привередничаешь, как некоторые другие. Несси, довольная тем, что угодила отцу, робко расцветая от его похвалы, удвоила свои вялые усилия есть, но время от времени посматривала на него с каким-то стеснением, а Броуди ударился в воспоминания: - В твоем возрасте. Несси, я готов был съесть целого быка, когда прибегал с поля обедать. Я был крепкий парнишка и ел, что давали. И никогда не наедался досыта! Нет! Мне жилось не так, как тебе живется, Несси, я был не такой счастливый, как ты. Скажи-ка, - перешел он на конфиденциальный тон, - как твои дела сегодня? - Очень хороши, - сказала она механически. - Ты по-прежнему первая в классе? - настойчиво допытывался Броуди. - Ах, папа! - с укором воскликнула Несси. - Мне уже надоело твердить тебе, что у нас теперь другой порядок. Я тебе десять раз объясняла, что теперь все решается на экзаменах каждые три месяца. - И с ноткой тщеславия в голосе она добавила: - Ты ведь знаешь, что я уже в старшем классе. - Да, да, конечно, - согласился он поспешно. - Я все забываю, что к такой взрослой и ученой девице не следует приставать больше с детскими пустяками. Разумеется, нас с тобой теперь интересует только результат экзаменов. - Он сделал паузу, затем хитро спросил: - А сколько времени осталось до самого главного экзамена? - Месяцев шесть, я думаю, - ответила неохотно Несси, продолжая через силу есть. - Вот хорошо! И не так уж долго ждать, и достаточно времени, чтобы подготовиться. Ты не можешь пожаловаться, что тебя не предупредили. - Он понизил голос до шепота: - Я уже присмотрю за тем, чтобы мы с тобой, дочка, добились стипендии Лэтта. К этому времени старая бабка, которая, не слушая разговора, сидела в ожидании следующего блюда и очень хотела, но боялась спросить: "А еще что-нибудь будет?" или: "Это все, больше мы сегодня ничего не получим?" - наконец, потеряла всякую надежду. С заглушенным вздохом покорности она отодвинула стул, подняла непослушное тело и уныло заковыляла из кухни. Она уходила к себе в комнату с безутешным сознанием, что и в этом убежище найдет мало отрадного, так как там ждут ее две пустые жестянки, как ограбленные и не наполненные вновь дарохранительницы, безмолвно свидетельствующие о давнишнем отсутствии ее любимого печенья и конфет. Погруженный в созерцание дочери, Броуди не заметил ухода старухи. Он говорил почти заискивающим тоном: - Но разве у тебя нет совсем ничего нового, Несси? Уж, наверное, кто-нибудь тебе что-нибудь да сказал! Разве никто не говорил тебе опять, что ты способная девочка? Я уверен, что ты за домашнюю работу получила самую лучшую отметку. Он как будто умолял ее сообщить о какой-нибудь похвале, каком-нибудь лестном отзыве о ней, дочери Джемса Броуди. И когда Несси отрицательно покачала головой, глаза его омрачило внезапное подозрение, и он яростно воскликнул: - Уж не наболтал ли тебе чего о твоем отце кто-нибудь из этих щенков? Они, наверное, слышат всякую клевету от старших. Если кто-нибудь из них тебе что-нибудь наплетет, ты только мне скажи! И не верь им. Держи голову высоко, дочка. Помни, что ты - Броуди, и требуй к себе должного уважения. Покажи им, что значит быть Броуди. Да, это ты им докажешь, когда выхватишь стипендию Лэтта из-под самого носа у всех. - Он помолчал, затем с судорожно дергавшейся щекой накинулся на нее: - Наверно, этот грирсоновский щенок передавал тебе какие-нибудь гнусные сплетни? Несси боязливо шарахнулась от него. - Да нет же, папа! Никто ничего не говорил. Все так добры ко мне. Миссис Пакстон встретила меня на улице и дала мне шоколадку! - О, дала шоколадку! Он помолчал, обдумывая это сообщение. Видимо, оно ему пришлось не по вкусу, так как он проворчал: - В другой раз скажешь ей, чтобы она оставила при себе свои замечательные подарки! Скажи, что мы ни в чем не нуждаемся. Если ты такая лакомка, что тебе непременно нужны сласти, почему ты не попросила у меня? Разве ты не знаешь, что каждый сплетник в городе так и ждет случая нас унизить? "Он слишком беден, чтобы купить своей дочери какое-нибудь лакомство", - вот что мы услышим завтра, а когда это дойдет до площади, уже будут говорить, что я тебя голодом морю! Его раздражение все росло, и он еще разжигал его в себе, выкрикивая: - Тебе следовало бы быть умнее! Ведь все против нас. Но ничего! Пускай швыряют в нас грязью, сколько им угодно, Пускай все против меня, - я останусь победителем! Прокричав все это, он поднял глаза и вдруг увидел, что Нэнси, вошедшая в кухню, наблюдает за ним, подняв брови, с критической и слегка насмешливой холодностью. Он сразу сжался и, словно уличенный в каком-нибудь проступке, опустил голову, когда она заговорила: - Из-за чего такой галдеж? Я думала, здесь с кем-нибудь припадок, когда услыхала, как вы орете. Так как он не отвечал, она обратилась к Несси: - О чем это вы тут шумите? Надеюсь, он не обижал тебя, курочка? При появлении Нэнси в кухне Несси стало как-то не по себе, и, сначала побледнев, она теперь густо покраснела и лицом, и шеей. Она ответила тихо и с замешательством: - О, нет. Ничего... ничего такого не было. - Рада это слышать. А то горланит так, что оглохнуть можно. У меня до сих пор еще в ушах звенит! Она неодобрительно оглядела их и собиралась уже уйти, когда Броуди, косясь на Нэнси, заговорил с деланной беззаботностью: - Если ты кончила обедать, Несси, беги на улицу и подожди меня там. Я сию минуту выйду, и мы пойдем вместе. Когда девочка встала, собрала свои вещи и молча, с натянутым видом вышла, он повернулся, все еще не поднимая головы, исподлобья посмотрел на Нэнси сосредоточенно-страстным взглядом и сказал: - Посиди со мной минутку, Нэнси. Я тебя совсем не видел сегодня за обедом. Не надо сердиться за то, что я пошумел. Тебе пора бы уже знать мои повадки. Я просто на минуту забылся. Когда Нэнси неохотно села на стул, с которого только что встала Несси, он посмотрел на нее с удовлетворением собственника, точно вбирая ее всю в себя взглядом, и взгляд этот яснее слов говорил, как она стала нужна ему. Так давно в его доме не было молодой и цветущей женщины, и его так сильно тяготила близость старого бесполезного тела жены, что теперь это крепкое, молодое, беленькое создание вошло в его кровь, как жестокая лихорадка, и, удовлетворяя его бешеные, так долго сдерживаемые желания, почти поработило его. - Ты не приготовила мне сегодня пудинга, Нэнси, - продолжал он, неуклюже беря ее руку в свою огромную лапу, - так не дашь ли ты человеку что-нибудь взамен, ну, хотя бы один поцелуй? Тебя от этого не убудет, а мне твой поцелуй слаще любого блюда, которое ты можешь сготовить. - Ох, Броуди, вечно у вас одно на уме, - отвечала она, тряхнув головой. - Неужели вы не можете для разнообразия поговорить о чем-нибудь другом? Не забывайте, что вы здоровенный мужчина, а я только слабая девушка, которую этакому легко извести. Но в ее укоризненных словах был оттенок игривости, который побудил Броуди крепче сжать ее пальцы и сказать: - Ты извини, если я с тобой был груб, девочка. Я этого не хотел. Придвинься ко мне поближе. Сядь сюда! - Что! - взвизгнула она. - Среди бела дня? С ума ты сошел, Броуди? И это после такой ночи, как сегодня! Ах, ты большой обжора! Да ты меня в тень обратишь! Нет, нет, тебе не удастся извести меня, как ты извел ту, другую. Она мало походила на тень, толстощекая, крепко сбитая, еще располневшая за эти полгода праздной и сытой жизни. Прекрасно сознавая свою власть над ним, она чувствовала, что Броуди уже утратил для нее свое первоначальное обаяние, что та непонятная сила, которая привлекла ее к нему, истощена пьянством и ее ласками. К тому же у него не хватало денег на удовлетворение всех ее прихотей, он был стар, угрюм и был ей не пара. С чувством, похожим на тайное презрение, она сказала медленно, словно взвешивая каждое слово: - Я могла бы, впрочем, тебя поцеловать. _Могла бы_, понимаешь? Но что ты мне дашь за это? - Разве я мало еще дал тебе, женщина? - отвечал он хмуро. - Я взял тебя в дом, ты ешь то же, что и я, и я продал немало вещей, чтобы потакать твоим прихотям. Не требуй невозможного, Нэнси. - Послушать тебя, так можно подумать, что ты подарил мне целое состояние! - воскликнула она легким тоном. - Что же, я не стою этого, по-твоему? Но я не прошу тебя продавать больше ни булавок, ни цепочек, ни картин. Мне нужно только несколько шиллингов на карманные расходы, чтобы я могла завтра сходить в гости к моей тетушке Энни в Овертон. Дай мне пять шиллингов, и я тебя поцелую. Он недовольно выпятил нижнюю губу. - Ты опять уходишь завтра? Вечно ты уходишь и оставляешь меня одного. Когда ты вернешься? - Вы, кажется, не прочь бы привязать меня к ножке стола! Я вам не рабыня. Я только экономка здесь. "Вот тебе!" - подумала она, сделав этот дерзкий намек на то, что он до сих пор не выразил намерения жениться на ней. - Не на всю же ночь я уйду! Вернусь часов в десять. Дай мне две полукроны, и, если ты будешь вести себя как следует, я, может быть, буду даже ласковее с тобой, чем ты того заслуживаешь. Понукаемый ее настойчивым взглядом, Броуди сунул руку в карман и нащупал не горсть соверенов, как бывало, а несколько мелких монет, из которых он выбрал столько, сколько требовала Нэнси. - Ну вот, получай, - сказал он, отдавая ей деньги. - Ты знаешь, что, как ни трудно мне сейчас, я ни в чем тебе не могу отказать. Она вскочила, торжествующе вертя в руках монеты, и готова была уже убежать с ними, но он, тоже встав, ухватил ее за плечо. - А как же уговор? Забыла? Или ты совсем меня не любишь? Она тотчас приняла серьезный вид, подняла к нему лицо и, широко открыв глаза, с притворным простодушием прошептала: - Конечно, люблю. Ты думаешь, я была бы здесь, если бы тебя не любила! Выбрось из головы такие глупые мысли! Ты бы еще выдумал, будто я собираюсь сбежать от тебя! - Нет, этого я бы не допустил, - возразил он, с бешеной страстью притягивая ее к себе. Прижимая ее небольшое, покорное тело к своему, он чувствовал, что в ней - утоление мук его раненой гордости, забвение всех унижений. А Нэнси, отвернув лицо от его груди, думала о том, как смешна его доверчивая влюбленность, как ей хочется кого-нибудь помоложе, не столь необузданного, не столь ненасытного, и такого, который захочет на ней жениться. - Женщина, и что это есть в тебе такое, от чего у меня сердце готово выскочить из груди, когда я тебя обнимаю? - сказал он хрипло, держа ее в объятиях. - Мне тогда уже ничего не нужно, кроме тебя. И хочется, чтобы это продолжалось вечно. Слабая усмешка пробежала по скрытому от его глаз лицу Нэнси, и она отозвалась: - А почему бы этому и не продолжаться? Разве я уже начинаю тебе надоедать? - И что ты только говоришь! Ты мне милее, чем когда-либо. - И, помолчав, он добавил: - Ведь ты не только ради денег, Нэнси?.. Нэнси сделала негодующую мину и, воспользовавшись случаем, выскользнула из его рук. - Как вы можете говорить такие вещи! Придет же в голову! Если вы не перестанете, я сию же минуту швырну вам их обратно!.. - Нет, нет, - перебил он торопливо, - я ведь это не в укор, а так... Бери их на здоровье, а в субботу я тебе принесу какой-нибудь подарок. По субботам он получал жалованье за неделю. И собственные слова напомнили ему вдруг о его подчиненном положении, о перемене в его судьбе. Лицо его снова омрачилось, сразу постарело, и он сказал, потупив глаза: - Ну, надо идти. Несси меня дожидается. Вдруг новая мысль мелькнула у него: - А где болтается сегодня Мэт? - Не знаю. - Нэнси подавила зевок, как будто полное отсутствие интереса к этому вопросу нагоняло на нее сон. - Он ушел сразу после завтрака. Наверное, вернется только к ужину. Броуди с минуту смотрел на нее, потом сказал медленно! - Ну, я тоже ухожу. - Идите, идите! - воскликнула она весело. - Да смотрите, из конторы приходите прямо домой. Если вы по дороге выпьете хотя бы одну рюмку, я запущу вам в голову чайником, так и знайте! Броуди посмотрел на нее из-под насупленных бровей покорным пристыженным взглядом, таким неожиданным на этом угрюмом, изрезанном морщинами лице. Успокоив Нэнси кивком головы, он в последний раз стиснул ей руку у плеча и вышел. Перед домом, во дворе, который теперь густо зарос сорной травой и лишился своего нелепого украшения - медной пушки, проданной на слом три месяца тому назад, терпеливо дожидалась Несси, прислонясь к железному столбу калитки всем своим худеньким, еще нескладным телом. Увидев отца, она откачнулась от столба, и, не обменявшись ни словом, оба пошли рядом, как обычно, к тому месту в конце Железнодорожной улицы, где дороги их расходились. Броуди направлялся в контору верфи, Несси - обратно в школу. Это ежедневное путешествие вдвоем с дочерью вошло теперь у Броуди в неизменный обычай. По дороге он обычно подбадривал и увещевал ее, внушая, что она должна добиться блестящего успеха, которого он жаждал. Но сегодня он не говорил ничего. Шел, постукивая толстой ясеневой палкой, пальто висело на нем мешком, шапка, вылинявшая и нечищенная, была сдвинута назад, - печальное и карикатурное подобие прежнего надменного Броуди. Шел, молчаливый, замкнувшийся в себя, так поглощенный своими мыслями, что заговорить с ним было невозможно. Он теперь на людях уходил в себя, смотрел прямо вперед, не поворачивая головы, никого не видя и, таким образом, создавая в своем воображении широкие безлюдные улицы, где не было любопытных, насмешливых глаз, где был только он один. Когда они дошли до обычного места расставания, он остановился - странная, приковывающая внимание фигура - и сказал девочке: - Ну, беги и старайся вовсю, Несси. Налегай! Помни то, что я тебе всегда твержу: "Если делать что, так делать хорошо". Мы _должны_ добиться этой стипендии, понимаешь? Вот тебе, - он сунул руку в карман. - Вот тебе пенни на шоколад. - Он чуть-чуть усмехнулся. - Ты со мной расплатишься, когда получишь стипендию в университете. Несси взяла монету с застенчивой благодарностью и пошла своей дорогой, чтобы заниматься еще три часа в душном классе. Если она не завтракала утром и очень мало ела днем, зато ей предстояло, по крайней мере, насладиться и подкрепиться перед уроками богатейшим угощением - липкой шоколадкой с малиновым кремом внутри! С уходом Несси всякий след напускного оживления исчез с лица Броуди, и, скрепя сердце, он продолжал путь в контору, которую ненавидел. Подходя к верфи, он немного замедлил шаг, поколебался, но затем нырнул в дверь трактира "Бар механика", где в общем зале, переполненном рабочими в молескиновых штанах и бумажных рабочих куртках, никого не замечая, словно он был один, проглотил изрядную порцию виски, потом торопливо вышел и, сжав губы, чтобы не слышно было запаха спирта, мрачно вошел в подъезд дома "Лэтта и Кь". 2 Вечером следующего дня, когда Нэнси ушла в гости к тетке в Овертон, а Мэта, как всегда в эти часы, дома не было, в кухне дома Броуди царил полнейший семейный уют. Так, по крайней мере, казалось хозяину дома, когда он, развалясь в своем кресле, наклонив голову набок, скрестив ноги, с трубкой в зубах, держа в одной руке стакан своего любимого напитка, горячего виски с сахаром, созерцал Несси, которая сидела за столом, согнувшись над учебником и сосредоточенно наморщив светлые брови, затем переводил взгляд на мать, которая по случаю временного отсутствия ненавистной "втируши" не ушла к себе в комнату и сидела скорчившись в своем любимом уголке у пылавшего огня. На щеках Броуди выступил слабый румянец, губы, посасывающие трубку, были мокры и словно припухли, глаза, в эту минуту задумчиво устремленные на содержимое стакана, красноречиво увлажнялись. С ним произошло какое-то непонятное превращение: все горести были забыты, душа полна довольства, вызванного мыслью о том, какое счастье для человека провести вечер в кругу своей семьи. Собственно, он теперь никогда не уходил из дому по вечерам, да и вообще ходил только на службу, избегая улиц и клуба, изгнанный из маленькой гостиной добродетельной Фими, так что сидение дома у камина для него как будто не должно было представлять такого редкого события и вызывать такое необычайное чувство умиления. Но сегодня он, зная, что не будет призван к ответу домоправительницей за опоздание к ужину, заходил кое-куда по дороге со службы и теперь еще более размяк от нескольких дополнительных порций виски и предвкушения новых. Грусть от разлуки с Нэнси умерялась приятным сознанием непривычной свободы и надеждой на свидание с ней вечером, так что сегодня состояние блаженства, в которое он искусственно приводил себя, наступило раньше обычного, и служба в конторе, обозреваемая с этого кресла в кухне, сквозь прозрачный янтарь виски с сахаром, представлялась ему синекурой, вынужденный и монотонный труд изо дня в день - попросту досужим развлечением: ему уже казалось, что работа эта - прихоть, и он может, когда пожелает, бросить ее. Он очень рад, что покончил с торговлей, неблагородным занятием, которое никогда не соответствовало ни его характеру, ни происхождению. Но скоро он оставит и службу на верфи ради более выгодного поста к изумлению всего города, собственному удовлетворению и восторгу Нэнси. Его Нэнси - да, вот это любовница для настоящего мужчины! Подумав о ней, он выпил за ее здоровье и с энтузиазмом пожелал ей весело провести время у тетки в Овертоне. Розовый туман разлился по неряшливой, запущенной комнате, окрасил грязные занавеси, заслонил темный четырехугольник стены в том месте, где раньше висела исчезнувшая неизвестно куда гравюра Белла, румянил бледные щеки Несси и смягчал даже увядшее, злое лицо старухи. Броуди, смакуя долгий глоток, заметил из-за края стакана пристальный взгляд матери и, переведя дух после выпитого залпом виски, воскликнул глумливо: - Ты, кажется, хотела бы быть в эту минуту на моем месте, старая карга? По твоему жадному взгляду видно, что ты жалеешь, зачем это пошло в мой желудок, а не в твой! Так и быть, получай! Но предупреждаю, на случай, если ты не знаешь: это почти чистое виски, сахар прибавляется только для вкуса, и воды как раз в меру, то есть очень немного! Он оглушительно захохотал, довольный собственным остроумием, так что Несси испуганно подняла глаза, но, встретясь с ним взглядом, тотчас опустила их, когда Броуди закричал: - Занимайся своим делом, маленькая лентяйка! Зачем теряешь время даром? Для того ли я плачу за твое учение, чтобы ты сидела и пялила глаза на людей, когда тебе следует смотреть в книги! Потом, снова обратившись к матери, он важно покачал головой и словоохотливо пояснил: - Я должен ее подтягивать! Это единственный способ бороться с той долей лености, которая у нее от матери. Но можешь на меня положиться: несмотря на это, я сделаю из нее ученую. Мозги у нее на месте, а это главное. - Он снова отхлебнул из стакана и шумно запыхтел трубкой. Старуха с кислой миной посмотрела на него, охватив одним взглядом и его раскрасневшееся лицо и стакан виски в руке, потом вдруг спросила: - Куда это ее... куда это она ушла сегодня? Броуди с минуту пристально смотрел на нее, потом громко расхохотался. - Это ты про Нэнси, старая ведьма? Она и тебя, видимо, околдовала, что ты боишься даже имя ее выговорить вслух? После некоторой паузы, во время которой он сохранял насмешливую серьезность, он продолжал: - Не хотелось бы говорить тебе, но раз уж тебя это интересует - так и быть, скажу: она пошла на собрание Общества воздержания. Он весь затрясся от хохота, а она, неодобрительным оком взирая на это бурное веселье, отозвалась со всей колкостью, на какую у нее хватило смелости: - Не вижу тут ничего смешного. Если бы она ходила на эти собрания, когда была помоложе, она бы, может быть... - старуха замолчала, почувствовав на себе взгляд сына и испугавшись, что зашла слишком далеко. - Ну, валяй дальше, - поощрил он ее с иронией. - Кончай, раз начала. Можешь обо всех нас высказать свое мнение, если тебе этого хочется. Есть люди, на которых ничем не угодишь. Ты была недовольна мамой, теперь начинаешь придираться к моей Нэнси! Ты, наверное, воображаешь, что могла бы сама вести хозяйство? Как же! В последний раз ты состряпала такой обед, что чуть не отравила меня. Он насмешливо поглядывал на нее сверху, придумывая, как бы получше над ней - подшутить. Вдруг его осенила дикая идея, которая так ему понравилась, что он восторженно хлопнул себя по ляжке. Ага, ей завидно, что он пьет, она смотрит на его виски во все глаза, как кот на сливки, рада бы вылакать все сама, если бы можно было! Ладно, она получит то, что хочет, пусть знает, как чернить других людей! Он ее напоит, напоит, как стельку; виски в доме большой запас, да, впрочем, очень немного и нужно, чтобы оно бросилось в голову старой женщине. Предвкушая, какая это будет потеха, он даже закачался в порыве подавляемого веселья и снова ударил себя по ноге. Черт побери, Джемс Броуди всегда придумает как раз то, что надо! Он сразу перестал смеяться, сделал серьезное лицо и, лукаво сощурив глаза, сказал: - Пожалуй, нехорошо было с моей стороны так говорить, мать. Я вижу, это тебя крепко задело за живое. У тебя совсем расстроенный вид. Не хочешь ли капельку виски, это тебя подбодрит? - И, когда она быстро, подозрительно посмотрела на него, он с великодушной миной кивнул головой и продолжал: - Да, да, я тебе это серьезно предлагаю. С какой стати я пью его, а ты нет? Ступай, принеси себе стакан. Тусклые глаза старухи засветились жадностью, по, слишком хорошо зная его привычку насмехаться, она все еще не верила, не решалась идти, боясь, что вот сейчас взрыв хохота принесет с собой разочарование. Облизывая губы, она сказала дрожащим голосом: - А ты меня не дурачишь, нет? Он опять энергично покачал головой, на этот раз отрицательно и, достав бутылку, для удобства поставленную подле кресла, соблазнительно повертел ею перед глазами бабушки. - Смотри! Тичеровская "Роса Шотландии". Ну, живее! Беги за стаканом! Бабушка поднялась торопливо, как будто действительно собираясь бежать, и отправилась в посудную, трепеща при мысли об ожидавшем ее удовольствии. Она не брала в рот ни капли со дня похорон, да и тогда это было только вино, а не настоящий, согревающий кровь напиток. Она вернулась, протянула стакан - так быстро, что сын едва успел сдержать новый прилив веселости при виде того, как она торопливо семенила из посудной. Налив ей щедрую порцию, он сказал заботливо и степенно: - Такому старому человеку, как ты, полезно иногда выпить. Смотри, я даю тебе много, и не слишком разбавляй его водой. - Ах нет, Джемс, - запротестовала она. - Не давай мне слишком много. Ты знаешь, я не охотница до виски, так только - самую капелечку, чтобы согреть нутро. При последних ее словах неожиданное воспоминание, как удар бича, нарушило веселость Броуди, и он вдруг накинулся на нее: - Не говори при мне этих слов! Они мне слишком напоминают одного человека, которого я не больно люблю. Зачем ты говоришь, как эти противные втируши и лицемеры? Пока ока торопливо пила свою порцию, боясь, как бы сын не отнял ее, Броуди смотрел на нее сверкающими глазами, потом, движимый, мстительным чувством, крикнул: - Пей еще! Давай стакан, налью! - Нет, нет, - отнекивалась она мягко. - Хватит и этого. Оно меня хорошо согрело, и во рту остался приятный вкус. Спасибо, Джемс, больше не надо. - Ты со мной не спорь! - закричал он грубо. - Чего это ради ты отказываешься от хорошего виски? Ты просила его - и будешь пить, даже если бы мне пришлось влить его насильно в твою старую глотку. Подставляй стакан! Пить - так пить как следует, по всем правилам. Удивленная старуха повиновалась, и когда он снова щедро налил ей, она стала пить уже не торопясь, смакуя, причмокивая губами и задерживая виски на языке, бормоча между глотками: - Вот это настоящий напиток. Очень любезно с твоей стороны, Джемс, уделить мне так много. Никогда еще не пила столько сразу. Непривычно мне это. Она молчала, пока в стакане еще оставалась жидкость, затем вдруг выпалила: - Ох, так и щиплет язык, право! Честное слово, я опять чувствую себя молодой. - Она захихикала. - А знаешь, что мне вспомнилось? - Она захихикала громче. Ее веселое настроение вызвало у Броуди хмурую усмешку. - Да? - протянул он. - Что же тебе вспомнилось, старуха? Скажи, посмеемся, если смешно. Она засмеялась еще громче и закрыла сморщенное лицо узловатыми руками в припадке безудержного веселья. Наконец жеманно открыла один глаз, наполненный пьяными слезами, и шепнула, задыхаясь: - Мыло! Я вспомнила о мыле. - О мыле! Вот как, - передразнил он ее. - Очень кстати! Что, помыться захотелось? Смею тебя уверить, что тебе давно следовало это сделать. - Нет, нет, - хихикала она. - Не оттого. Просто я вспомнила, что делали женщины в те годы, когда я была еще молода, если им хотелось выпить, чтобы хозяин не знал об этом. Они... ха-ха... они брали четверть пинты у сельского лавочника и просили записать на счет как мыло... мыло! - Она совсем изнемогала от смеха при мысли об этой тонкой уловке и опять закрыла лицо руками. Но через минуту открыла его, посмотрела на сына и добавила: - Я-то никогда этого не делала. Нет! Я была степенная женщина и умела наводить чистоту в доме без _такого_ мыла! - Ну, ну! Похвастайся! - фыркнул он. - Расскажи, какая ты была примерная женщина! Я послушаю. - Да, в то время мне жилось хорошо, - продолжала она, уйдя в воспоминания и в своем опьянении утратив весь свой страх перед сыном. - Но все же со многим приходилось мириться. Отец твой нравом походил на тебя, как две капли воды. Такой же заносчивый, а уж вспыльчив - настоящий порох! Придет, бывало, ночью и, если ему что не по вкусу, сразу накинется на меня. Но я себя в обиду не давала, нет! - Она помолчала, взгляд ее стал задумчив. - Помню все, как будто это было вчера. Ох, и горд же он был, горд, как сам дьявол! - Что ж, разве ему нечем было гордиться? - воскликнул Броуди резко, убеждаясь, что виски подействовало на мать совсем не так, как он ожидал, и она перестала быть забавной. - Разве ты не знаешь, из какого рода он происходил? - Да, знаю, как же, слыхала, - сказала она с пренебрежительной усмешкой, забыв в своей злобе всякую осторожность. - Он разыгрывал из себя знатного барина - то ему подай, это принеси - и одевался, как какой-нибудь герцог, и все толковал о своих предках да о правах, которые он мог бы иметь. Много раз слыхала я от него о его старинном родстве с Уинтонами... но я часто сомневаюсь, верил ли он в это сам. Разное бывает родство, - добавила она с подавленным смешком, - и думается мне, что его предки породнились с Уинтонами не в палатах, а на задворках. Броуди смотрел на нее пораженный, не веря своим ушам, и, наконец, когда к нему вернулся дар речи, закричал: - Молчать! Молчать, старая дура! Кто ты такая, чтобы так говорить о Броуди? И ведь ты сама теперь носишь это имя. Как смеешь ты чернить его в моем присутствии! - Он схватил бутылку за горлышко, словно хотел швырнуть ею в мать. - Полно, полно, Джемс, - пьяно лепетала она, ничуть но смутившись и поднимая в знак протеста неуверенную, дрожащую руку. - Будь же рассудителен! Я не из тех птиц, что подтачивают собственное гнездо, и все это говорится так, в семейном кругу. Ты, наверное, знаешь, как и я, что вся эта истории началась очень, очень давно, когда Джэнет Дрегхорн, дочка старшего садовника, спуталась с молодым Робертом Броуди, который унаследовал титул герцога только много лет спустя. И никогда они не были связаны ничем хотя бы похожим на брак. - Придержи свой грязный язык, старая пустомеля, или я вырву его, - зарычал Броуди. - Сидит тут и пачкает мое имя! Да ты помнишь ли, кто ты такая? Для тебя было счастьем, что мой отец женился на тебе. Ты... ты... - он заикался, так его душил гнев, и с перекошенным лицом смотрел на мать. Она уже совсем опьянела и, не замечая ни его бешеного гнева, ни испуганного взгляда Несси, продолжала лепетать, бессмысленно ухмыляясь: - Счастьем! Может быть, да, а может быть, и нет... Если бы ты знал все, ты бы, может быть, считал, что это было счастьем для тебя... Она разразилась визгливым хохотом, и вдруг ее вставные зубы, всегда плохо державшиеся, выпятились из-за губ, как зубы заржавшей лошади, и от сотрясения, вызванного последним неудержимым взрывом веселья, выскочили изо рта и рассыпались до полу. Это было до известной степени счастливой случайностью, так как Броуди непременно ударил бы ее; теперь же оба смотрели на разбитую челюсть, лежавшую перед ними на полу, как рассыпанные миндалины; мать - с уродливо запавшими щеками и вытянувшимся до неузнаваемости лицом, сын - с тупым удивлением. - Лежат перед тобой, как бисер перед свиньей, - засмеялся он наконец. - Так тебе и надо за твою чертовскую наглость! - Мои зубы, такие хорошие зубы! Я носила их сорок лет! - причитала она, сразу отрезвев, с трудом произнося слова. - У них была такая крепкая пружинка! Что я теперь буду делать? Я не смогу есть! Я и говорить почти не могу! - Вот и отлично! - проворчал Броуди. - По крайней мере, не будешь чесать попусту свой лживый язык. Поделом тебе! - Их не починить! - плакалась она. - Но ты бы мог купить мне новую челюсть. Джемс! Ее полные отчаяния глаза все еще были устремлены на пол. - Я ведь не смогу прожевывать мясо, и от еды не будет никакой пользы. Обещай, что ты купишь мне другую челюсть, Джемс. - Нет, на это не надейся! - отрезал он. - Для чего новые зубы такой старухе, как ты? Ведь ты уже одной ногой в могиле! Долго не протянешь. Считай, что тебя бог наказал! Она заплакала, ломая костлявые руки, бессвязно бормоча: - Что я буду делать? Мне никак без них не обойтись! Я так давно их ношу... Что будет со мной? Во всем виновато виски. Они никогда у меня раньше не выскакивали. Пропаду я без них! Сын, хмурясь, наблюдал ее смешное отчаяние, потом, отведя глаза, вдруг заметил вытянувшееся личико Несси, следившей за всей этой сценой испуганно, но с напряженным вниманием. - Чего опять уставилась? - крикнул он на нее. (Настроение его резко изменилось после замечаний матери.) - Почему ты не можешь заниматься своим делом? Много ты этак успеешь! Ну, что такое с тобой? - Я не могу заниматься как следует при таком шуме, папа, - ответила она боязливо, опуская глаза. - Он мне мешает. Мне нелегко сосредоточиться, когда разговаривают. - Ах, вот оно что! Так что же, в доме довольно места. Если в кухне тебе недостаточно удобно, посадим тебя в гостиной. Там ты ни звука не услышишь. И не будет у тебя предлога бездельничать. Он встал и, раньше чем Несси успела ответить, подошел, слегка пошатываясь, к столу, сгреб все ее книги в одну беспорядочную охапку, зажал их в своих громадных руках, повернулся и важно направился к дверям, крича: - В гостиную! Лучшую комнату в доме для моей Несси! Там тебе никто не помешает, и ты будешь работать усердно! Если ты не можешь заниматься в кухне, будешь каждый вечер отправляться в гостиную. Несси послушно встала и пошла за ним в холодную, пахнувшую плесенью гостиную, где он, натыкаясь в темноте на мебель, бросил, наконец, ее книги на стол и зажег газ. Слабый свет, мерцая сквозь матовый колпак, заскользил по холодной, ничем не покрытой поверхности красного стола, осветил пустой, давно не топленный камин, весь холодный неуют заброшенной комнаты, одетой саваном пыли, подавляющую фигуру Броуди и съежившуюся фигуру девочки. - Ну вот ты и на новом месте! - воскликнул он громко, уже опять повеселев. - И все к твоим услугам. Придвинь сюда стул и начинай. Не говори, что я не забочусь о тебе. Он положил два пальца на стопку книг и раскидал ее по всему столу, еще больше перемешав и спутав все. - Ну вот, смотри, сколько у тебя тут места! Что ж молчишь? Не можешь сказать отцу спасибо? - Спасибо, папа, - прошептала она покорно. Он благодушно смотрел, как она уселась и сгорбила худенькие плечи, делая вид, что читает. Потом с преувеличенной осторожностью, на цыпочках, вышел из комнаты и, снова просунув голову в дверь, сказал: - Я приду через минуту посмотреть, как у тебя идет работа. Он воротился в кухню, очень довольный собой: для Несси сделано как раз то, что нужно. Он-то уж сумеет заставить ее работать! Мысленно поздравляя себя, он снова уселся в кресло и вознаградил себя новым стаканом виски. Только после этого он вспомнил о матери, которая по-прежнему сидела неподвижно как человек, пришибленный тяжкой утратой, с тупым взглядом, словно какая-то сила высосала из нее всю жизнь. - А, ты еще здесь? - обрушился он на нее. - Минуту назад ты так бойко работала языком, а теперь что-то уж больно присмирела. Я думал, ты уже ушла высыпаться после всех твоих трудов. Ступай, ступай! Мне до смерти надоело на тебя глядеть, - И так как она вставала медленно, он закричал: - Живей! Чтобы я тебя здесь не видел! Пока он был в гостиной, она собрала с пола обломки челюсти и теперь, крепко зажав их в руке, вышла из кухни, сгорбившись, с убитым видом. Как это было непохоже на ту веселую стремительность, с которой она недавно побежала за стаканом! Оставшись один, Броуди еще усерднее стал прикладываться к бутылке, топя в виски неприятное воспоминание о присутствии матери и горький осадок, оставшийся от ее разоблачений. Он знал хорошо, что в ее смущающих старческих воспоминаниях крылась печальная правда, но, как всегда, предпочитал обманывать себя, сомневаясь в верности ее догадок. К этому его упрямый и тяжеловесный ум всегда был склонен, а теперь, казалось, еще больше, благодаря щедрым возлияниям. И скоро он забыл весь разговор, все, кроме смешного и неожиданного происшествия с зубами, и, блаженно развалясь в кресле, пьянел все больше и больше. Чем веселее ему становилось, тем больше он тяготился своим одиночеством и, нетерпеливо покачивая ногой, беспрестанно поглядывал на часы, ожидая возвращения Нэнси. Но было только девять часов, и он знал, что Нэнси вернется не раньше десяти, а стрелки двигались с такой монотонной медлительностью, несмотря на его усилия ускорить их движение! Он встал, начал ходить по комнате. У него уже мелькнула дикая мысль прогуляться по улицам города, ворваться в клуб и смутить собравшуюся там компанию несколькими грозными, умело подобранными словами. Но, хотя эта мысль очень ему улыбалась, он, в конце концов, отверг ее, боясь, что Нэнси это не понравится. Его мрачное, угнетенное настроение рассеялось, и, неуклюже слоняясь по кухне, с всклокоченными волосами, в измятой одежде, висевшей на нем еще безобразнее, чем обычно, с болтавшимися, как цепы, руками, он жаждал претворить в действие свое радостное возбуждение. Прошлое было на время забыто, все внимание его сосредоточилось на ближайших нескольких часах. Он снова был самим собой. Но время от времени, когда звук его шагов казался ему слишком громким, он останавливался, боясь обеспокоить Несси, и, покачав головой с укором самому себе, начинал шагать тише, с преувеличенной осторожностью. В конце концов ему в кухне стало тесно. Он машинально вышел и стал бродить по дому. Поднялся по лестнице, прошел через площадку, открыл дверь в комнату матери и, бросив ей колкое замечание, хихикнул про себя; вошел в спальню Мэта, где с отвращением посмотрел на батарею флаконов и баночек с помадой для волос, потом, зажигая повсюду газ, так что весь дом засиял огнями, очутился, наконец, у себя в спальне. Здесь, покорный какому-то непреодолимому влечению, он медленно подошел к комоду, где Нэнси хранила свои вещи, и, ухмыляясь хитро и вместе сконфуженно, начал вынимать и рассматривать тонкое вышитое белье, купленное Нэнси на деньги, которые он давал ей. Он брал в руки одну за другой все эта красивые, обшитые кружевами вещи, гладил мягкое полотно, перебирал тонкий батист, сжал в большом кулаке длинные чулки, мысленно облекая в эти надушенные одежды ту, которой они принадлежали. В белизне белья его воспаленные глаза видели алебастр тела, бывшего для него источником восторгов и наслаждения. Казалось, ткань, которую он сейчас держал в руках, заимствовала свой цвет от той молочно-белой кожи, которую она одевала. Любуясь здесь в одиночестве этими нарядными принадлежностями туалета, он походил на старого сатира, который, наткнувшись на сброшенный нимфой наряд, схватил его и созерцанием разжигает в себе притупленную старостью похоть. Наконец он задвинул ящик, нажав на него коленом, и, крадучись, вышел из спальни, тихонько закрыв за собой дверь, Но как только он очутился за дверью, стыдливо-лукавое выражение слетело с его лица, и он с видом человека, успешно осуществившего некое секретное предприятие, шумно потирая руки, надувая щеки, сошел вниз. В передней открыл дверь в гостиную и с шутливой важностью прокричал: - Разрешите войти, мэм? Или вы не принимаете сегодня? И, не ожидая ответа, которого, конечно, и не дождался бы, вошел в гостиную, говоря тем же тоном: - Я обошел дом, проверил, все ли в порядке, и принял меры, чтобы тебя никакие воры не могли потревожить. Все окна освещены! Пускай эта замечательная иллюминация покажет всем гнусным скотам, что в доме Броуди живется весело. Несси не поняла, что он хочет сказать, и смотрела на него своими голубыми молящими глазами, которые казались теперь еще больше на озябшем, вытянутом личике. Сложив дрожащие от холода руки, поджав под себя, чтобы согреть их, ноги в тонких чулках, она уже не способна была ощущать ничего, кроме того, что у нее коченеют руки и ноги. К тому же в ее впечатлительную душу настолько врезалась сцена на кухне, что занятия совсем не подвигались вперед, и оттого она со страхом смотрела на отца. - Ну, каковы твои успехи? - спрашивал между тем Броуди, пытливо глядя на нее. - Здесь тебе уже ничего не мешает? Сколько ты выучила за то время, что сидишь тут? Она виновато съежилась, зная, что не выучила ничего, и не умея ничего скрыть от отца. - Я не очень много успела, папа, - сказала она смиренно. - Здесь так холодно! - Что? Не много успела? А я-то так старался не шуметь, чтобы тебе не помешать, И о чем ты только думаешь? - Это из-за холода в комнате, - повторила она. - Наверное, на дворе мороз. - Опять тебе комната не угодила! - воскликнул он, с пьяной серьезностью поднимая брови. - Разве ты не просила, умоляла перевести тебя сюда? Разве я не перенес тебе сюда собственными руками все книги, и зажег газ, и усадил тебя? Ты сама хотела сюда, а теперь жалуешься! - Его красное лицо выразило величайшее неодобрение и огорчение. - Не много успела! Ты бы усерднее шевелила мозгами, вот дело бы и пошло на лад! - Если бы тут затопить, - решилась робко сказать Несси, заметив, что он в довольно миролюбивом настроении. - Смотри, я вся дрожу, меня знобит. Слова ее дошли до его отуманенного мозга, затронули в нем какую-то ответную струну. Он встрепенулся и воскликнул с настоящим пафосом: - Моя Несси дрожит! Я стою себе, горячий, как только что поджаренные гренки, а моя родная маленькая дочка мерзнет и просит затопить! Отчего же нет? Это разумно. Сию минуту здесь будет огонь, хотя бы мне пришлось нести его собственными руками. Сиди себе спокойно и жди - увидишь сейчас, что твой отец готов сделать для тебя. Он предостерегающе поднял палец, запрещая ей двинуться с места, тяжело ступая, вышел из гостиной, пошарил в темноте среди угля в чулане за посудной и нашел то, что искал, - длинный железный совок. Размахивая им, как трофеем, он направился к очагу в кухне, опустил решетку и, набрав в совок пылающую кучку докрасна раскаленных углей, понес ее торжественно в гостиную, оставляя за собой дым. Здесь он бросил угли в холодный камин и, воскликнув многозначительно: "Погоди минутку! Одну минутку! Это еще не все", снова исчез, чтобы затем вернуться с большой охапкой щепок в одной руке и совком, опять полным углей, в другой. Тяжело опустившись на колени, он положил щепки на угли и, лежа на животе перед камином, принялся шумно раздувать огонь, пока, к его удовольствию, щепки не вспыхнули. Тогда он, кряхтя, поднялся и, сев на пол у камина, похожий на разыгравшегося в стойле быка, стал подбрасывать в огонь уголь, пока не образовалась высокая, громко потрескивавшая пирамида огня. Обе руки и одна из его пылавших щек были испачканы углем, брюки на коленях измазаны сажей, но он, не замечая этого, с величайшей гордостью любовался результатом своих усилий и крикнул Несси: - Ну, смотри! Что я тебе говорил! Вот тебе и огонь - да такой, что быка на нем изжарить можно! При таком огне озябнуть уж никак нельзя. Теперь - за работу! Не много найдется отцов, которые так заботятся о своей дочери, - смотри же, чтобы хлопоты мои не пропали даром. Налегай на ученье! После этого увещания он продолжал сидеть на полу, любуясь вспышками пламени и по временам бормоча про себя: - Прекрасный огонь! Вот здорово горит! Но, наконец, встал, покачиваясь, отбросил ногой в сторону совок, пробурчал: "Пойду, принесу свое виски да посижу с тобой", - и вышел из гостиной. Несси по его необычному поведению давно поняла, что отец снова пьян, и, когда он уходил, бросила ему вслед быстрый, полный испуга, взгляд. Она решительно ничего не выучила за весь вечер, и необыкновенное поведение отца начинало ее сильно тревожить. Его обращение с ней в последнее время отличалось, правда, некоторыми странностями - неизменные понукания к занятиям перемежались вспышками неожиданной и необъяснимой снисходительности, но никогда еще он не казался ей таким странным, как в этот вечер. Когда он воротился с бутылкой, Несси, услышав его шаги, выпрямилась и зашевелила бледными губами, делая вид, что усердно зубрит, но не видя страницы, которая была раскрыта перед ней. - Вот и хорошо, - пробормотал Броуди, - я вижу, ты взялась за работу. Я сделал для тебя все, что нужно, теперь ты сделай для меня кое-что. А расплатишься со мной за все разом, когда получишь стипендию. Он уселся в кресло у камина и снова принялся за остатки виски. Вечер казался ему долгим-долгим, как год, но ведь он должен скоро окончиться объятиями Нэнси! Броуди еще больше развеселился. Ему захотелось петь. Обрывки мелодий замелькали в его памяти; он усиленно кивал головой и отбивал ногой и рукой такт. Его небольшие глаза прямо лезли на лоб, так усердно осматривал он комнату, в надежде найти какой-нибудь выход бурлившему в нем избытку восторга. Вдруг они просияли, остановившись на фортепиано. "Что пользы в этой штуке, - сказал он себе, - если она стоит без употребления?" Такое красивое фортепиано орехового дерева, купленное в рассрочку у Мердока, за которое он выплачивал долг двадцать лет! Просто срам, что оно стоит без употребления, когда человек платил деньги за обучение дочери музыке. - Несси! - заорал он так, что она подскочила от испуга. - Ты уже, наверное, выучила наизусть всю эту книгу. Отложи-ка ее! Сейчас у тебя будет урок музыки, а учителем буду я. - Он загоготал, потом поправил сам себя: - Нет, я не учитель, я певец. - Он величаво вытянул вперед руку. - Мы исполним с тобой несколько хороших шотландских песен. Садись живо за фортепиано и сыграй для начала "Во всех странах ветер дует". Несси соскользнула со стула, но нерешительно остановилась, глядя на отца: он вот уже много месяцев запрещал ей открывать фортепиано, и теперь она, зная, что надо исполнить его приказание, все же не смела это сделать. Но Броуди нетерпеливо закричал: - Да ну же! Чего ты ждешь? Говорю тебе - играй "Во всех странах ветер дует"! Мне уже давно не было так весело, как сегодня. Я хочу петь! Был одиннадцатый час. Обычно в это время Несси уже спала, к тому же сказалось напряжение долгого вечера, и она была очень утомлена. Но она была настолько запугана, отец внушал ей такой страх, что протестовать она не посмела. И, подойдя к фортепиано, открыла его, отыскала среди нот Мэри "Песни Шотландии", села и заиграла. Ее дрожащие пальчики старательно наигрывали мелодию, которую требовал отец, а он со своего места у камина горланил слова песни, размахивая трубкой: Во всех странах ветер дует, Но Запад мне всего роднее, На западе живет красавица, Та, что сердцу всех милее. - Громче! Громче! - покрикивал он в промежутках. - Ударяй сильнее. Это я пою о моей Нэнси. Больше души! И днем и ночью мысли летят Вечно к моей Джен, - орал он во весь голос. - Клянусь богом, вот это правда! Если и назовем ее Джен - от этого ее не убудет! Дальше, Несси! Играй второй куплет и подпевай тоже. Да пой же, тебе говорят! Ну, готово? Раз, два, три! Я вижу ее в каждом цветке, Обрызганном росой. Никогда еще Несси не видела его в таком состоянии, и, охваченная стыдом и страхом, она присоединила свой дрожащий голосок к его реву. Они вместе спели песню до конца. - Вот это было великолепно! - воскликнул Броуди, когда они кончили. - Надеюсь, нас слышали на площади! Теперь давай другую - "Любовь моя - красная роза". Хотя моя милая больше похожа на белую розу, правда? Ну, что, нашла? Какая ты сегодня неповоротливая! А я бодр и свеж, могу петь хоть до зари! Несси с усилием заиграла новую песню. Он заставил ее дважды сыграть и спеть ее, а потом ей пришлось играть "Берега и холмы", "О моя рябина" и "Энни Лори". Наконец, когда ей уже сводило судорогой руки и голова так кружилась, что она боялась, как бы не упасть со стула, она умоляюще посмотрела на отца и воскликнула: - Довольно, папа! Отпусти меня спать! Я устала! Но он сердито нахмурился, когда она так грубо нарушила безоблачное блаженство, в котором он пребывал. - Так тебе лень даже поиграть для отца! - крикнул он. - И это после того, как я столько потрудился для тебя и камин тебе затопил! Вот какова твоя благодарность? Ладно, будешь играть если не по своей воле, так по моей. Играть, пока я не прикажу тебе перестать, или я отстегаю тебя ремнем! Играй опять первую песню! Она снова повернулась к клавишам и через силу, ничего не видя сквозь слезы, начала: "Во всех странах ветер дует", а Броуди запел, грозно взглядывая на ее покорно согнутую спину всякий раз, когда Несси от волнения фальшивила. Песня была уже спета наполовину, когда вдруг открылась дверь: Нэнси, его Нэнси стояла перед ним! Глаза ее блестели, белизну щек мороз окрасил легким румянцем, волосы выбивались завитками из-под нарядной шляпки, красивая меховая жакетка туго облегала чудесный бюст. С разинутым ртом и повисшей в воздухе трубкой Броуди ошеломленно смотрел на нее, сразу перестав петь и спрашивая себя, как это он не слыхал стука наружной двери. Так он продолжал смотреть на нее, пока ничего не подозревавшая Несси, словно аккомпанируя его безмолвному изумлению и восхищению, доигрывала песню. Но вот она кончила, и в комнате наступила тишина. Тогда Броуди рассмеялся - чуточку принужденно. - А мы как раз пели тут песенку в честь тебя, Нэнси. И ты этого заслуживаешь, ей-богу, потому что ты сейчас хороша, как картина! Глаза ее сверкнули еще более холодным блеском, и она сказала, поджимая губы: - Шума, который вы тут подняли, достаточно, чтобы к дому сбежалась целая толпа. И во всех окнах свет! А вы опять напились и еще имеете нахальство приплетать меня к этому! Срам да и только! Поглядите на свои руки, на лицо. Настоящий трубочист! Каково мне видеть все это после такого вечера, какой я провела! Броуди смиренно поглядывал на нее, упивался свежестью ее красоты и, пытаясь переменить тему, неловко пробормотал: - Так ты хорошо провела время у тетки? А я скучал по тебе, Нэнси. Мне кажется, что я тебя целый год не видел! Долго же ты не возвращалась ко мне! - Жалею, что не вернулась еще позже! - отрезала она враждебно глядя на него. - Когда мне хочется музыки, я знаю, где ее найти. Нечего горланить песни в честь меня и пить, ты, мерзкий пьяница! При этих ужасных словах Несси, которая, словно окаменев, сидела на том же месте у фортепиано, так и шарахнулась назад, ожидая, что отец сейчас кинется на безумную, которая осмелилась их произнести. Но, к ее изумлению, он стоял на месте, смотрел, отвесив нижнюю губу, на Нэнси и бормотал: - Честное слово, я скучал по тебе, Нэнси. Не нападай на человека, который так тебя любит. Не обращая никакого внимания на присутствие дочери, он мычал, чуть не плача от избытка чувств: - Ты моя белая-белая роза, Нэнси. Ты моя жизнь. Нужно же было как-нибудь убить время без тебя! Поди раздевайся и не сердись на меня. Я... через минуту приду к тебе наверх. - Придет ко мне, скажите, пожалуйста! - крикнула она, тряхнув головой. - Да ты вдрызг пьян, скот этакий! Мне что за дело, когда ты придешь наверх! Меня это не касается, и ты это скоро увидишь! - И она, взбежав по лестнице, скрылась наверху. Броуди сидел неподвижно, опустив голову, занятый одной только мыслью: Нэнси рассердилась, теперь, когда он придет в спальню, нужно будет умиротворять ее, упрашивать, раньше чем он добьется от нее обычных милостей. Но посреди этих унылых размышлений он вдруг вспомнил о присутствии девочки и, недовольный тем, что при ней выдал себя, пробормотал хрипло, не поднимая глаз: - Марш в постель, ты! Чего сидишь тут? Несси ускользнула, как тень, а он сидел у быстро гаснувшего камина, ожидая, пока Нэнси ляжет в постель, где она будет доступнее. Он был слеп и глух к полнейшей перемене своего положения в доме по сравнению с тем днем, когда жена его вот так же, как он сейчас, сидела в тяжком раздумье у потухшего огня. Он жаждал одного: быть подле своей Нэнси. Встал, потушил свет и медленно, стараясь ступать как можно легче, поднялся по лестнице. Сжигаемый страстью, пожираемый жадным желанием, вошел он в освещенную спальню. Спальня была пуста. Не веря глазам, он оглядывался вокруг, пока до его сознания не дошло, что на этот раз Нэнси сдержала слово и покинула его. Спустя минуту он, тихонько пройдя через темную площадку, потрогал ручку двери в ту комнату, куда когда-то перебралась его жена, - комнату, где она умерла. Дверь, как он ожидал, оказалась запертой. На мгновение он ощутил прилив бурного возмущения, он готов был кинуться на дверь, вышибить ее напором своего могучего, разъяренного желанием тела, но тут же сообразил, что такой образ действий ему не поможет, что, ворвавшись внутрь, он найдет Нэнси еще более озлобленной, более упорствующей, чем раньше, полной холодной решимости противиться его желаниям. Она его поработила, теперь сила на ее стороне. И его мгновенно вспыхнувший гнев потух, рука соскользнула с двери, он медленно вернулся к себе в спальню и заперся там. Долго стоял он, угрюмый, безмолвный, потом, толкаемый непреодолимой силой, подошел к комоду, который уже открывался сегодня вечером, медленно выдвинул ящик и, насупив брови, непонятным взглядом уставился на белье, что лежало в нем. 3 Мэтью Броуди вышел из здания ливенфордского вокзала, оставив позади платформу, залитую бледно-желтым светом фонарей, и вступил в холодную, бодрящую мглу морозного февральского вечера. Он был в оживленном, приподнятом настроении. Шаги его четко и быстро раздавались на мостовой, лицо, смутно видное в окружающем мраке, сияло радостным возбуждением, пальцы рук беспокойно сжимались и разжимались. Он торопливо шел по Железнодорожной улице сквозь редкий, низко стлавшийся туман, над которым неясно маячили вершины деревьев и крыши домов, темными тенями выделяясь на светлом фоне неба. Из-за города через открытое пространство лугов доходил слабый запах лесного пожара, и, втягивая его раздутыми ноздрями, с наслаждением вдыхая этот щекочущий привкус дыма в воздухе, Мэт ощущал горячую жажду жизни. Несмотря на то, что сегодня он всецело занят был мыслями о будущем, этот резкий запах разбудил в нем воспоминания. Снова окутал его благоуханный сумрак, полный странных таинственных звуков, тонких ароматов, залитый прозрачно-белым мерцанием тропической луны. Унылое существование последние полгода, под вечным страхом столкновений с отцом, улетучилось из его памяти, он думал только о прелестях жизни в Индии. И, словно в ответ на призыв этого волшебного края свободы, он зашагал еще быстрее, почти мчался с нетерпеливой стремительностью. Такая торопливость со стороны того, кто обычно по вечерам, возвращаясь домой, замедлял шаги, насколько возможно, желая оттянуть встречу с отцом, указывала на крупную перемену в жизни Мэта. Ему действительно не терпелось поскорее сообщить дома новость об этой перемене, и когда он влетел по ступенькам, отпер входную дверь и вошел в кухню, он весь дрожал от волнения. В кухне была одна только Нэнси, она не спеша собирала со стола грязные тарелки. При внезапном появлении Мэта она посмотрела на него с удивлением и откровенно кокетливой фамильярностью, по которой Мэт сразу заключил, что отца нет дома. - Где он, Нэнси? - спросил он немедленно. Нэнси с грохотом поставила тарелки на поднос и ответила: - Ушел. Должно быть, туда же, куда каждый вечер. В этот час его одно только и может выманить из дому: необходимость наполнить черную фляжку. Затем она прибавила лукаво: - Но если вам угодно его видеть, потерпите - он скоро вернется. - Да, я желаю его видеть! - объявил хвастливо Мэт с многозначительным взглядом в сторону Нэнси. - Мне встреча с ним не страшна. У меня имеется новость, которая заставит его сесть да подумать. Нэнси быстро глянула на него, на этот раз заметив и то, что он слегка запыхался, и блеск его глаз, и весь важный таинственный вид. - Так. Значит, у вас есть кое-что новое, Мэт! - сказала она протяжно. - Еще бы! Лучшей новости у меня не бывало вот уж девять месяцев. Я сию минуту с поезда, узнал ее только час тому назад, и мне не терпелось поскорее вернуться домой, чтобы сообщить... чтобы бросить эту новость старому черту в лицо! Нэнси, забыв о тарелках, медленно подошла к нему и сказала вкрадчиво: - Разве ты только отцу хотел это рассказать, Мэт? А нельзя ли мне первой? Мне очень интересно услышать твою новость. Широкая улыбка осветила лицо Мэта. - Ну, конечно, и тебе расскажу! Пора тебе знать, как я к тебе отношусь. - Какая же новость, Мэт? Видя ее нетерпение, он еще больше развеселился и, желая подразнить ее любопытство, сдержал собственное возбуждение, отошел к своему излюбленному месту у шкафа и, приняв обычную позу, самодовольно посмотрел на нее. - А ты угадай! Неужели такая умница, как ты, не может догадаться сама? Для чего же у тебя толковая голова на плечах! Нэнси уже догадывалась, какого рода новость мог сообщить Мэт, но, видя, как его тешит роль единственного обладателя важной тайны, притворилась непонимающей и с очаровательной миной напускного простодушия покачала головой: - Нет, Мэт, не могу догадаться. Я даже и сказать не решаюсь... Это касается отца? Он торжественно покачал головой. - Нет! На этот раз не угадала, дорогая! Оставим в покое отца. Это касается совсем другого человека. Человека помоложе, такого, который может выпить стаканчик, но не напивается, как свинья, который может повести девушку на концерт и дать ей возможность повеселиться. Человека, который в тебя влюблен. - Это ты, Мэт! О! - ахнула она, делая большие глаза. - Неужели ты хочешь сказать, что получил то место? - А разве я сказал, что я его не получил? - ухмыльнулся он. - Значит, получил! Говори скорее, я так волнуюсь, что на месте не могу устоять! - Да! - воскликнул он, не в силах больше сдерживаться. - Получил! Назначение подписано, печать приложена, и оно у меня в руках. Еду в Южную Америку, проезд оплачен, стол на пароходе бесплатный - и в кармане у меня куча денег!.. К черту этот мерзкий город, и этот дом, - будь он проклят, и старого пьяного забулдыгу, которому он принадлежит. Это будет для него недурным сюрпризом! - Он будет рад, Мэт, - сказала Нэнси, делая шаг поближе. - Да, рад от меня избавиться, конечно, - ответил он с горечью. - Но и я рад, что уезжаю. И теперь я с ним поквитаюсь! Его скоро ждет еще сюрприз, который ему не понравится. - Не будем о нем говорить. Он просто старый дурак и больше ничего. Он мне надоел не меньше, чем тебе. Не могу понять, что мне в нем понравилось когда-то. Она помолчала, потом прибавила с пафосом: - Я, право, от души рада, что ты нашел службу, Мэт, но только... только... - Ну, что только? - спросил он важно, глядя сверху в ее ласковые, молящие глаза. - Я достаточно долго ждал этого назначения. - Нет, ничего, пустяки, - сказала со вздохом Нэнси, рассеянно, как будто бессознательно водя по его руке мягким пальчиком. - Для тебя это замечательная удача. Ты, конечно, счастлив будешь уехать за границу. Я так и вижу, как большой пароход плывет по синему морю, весь залитый солнцем. Воображаю, какое это красивое место - то, куда ты едешь! Как ты его назвал - Рио...? - Рио-де-Жанейро, - с гордостью повторил Мэт. - Я буду в каких-нибудь двух-трех милях оттуда. Чудный город, и климат превосходный. Там можно устроиться в сто раз лучше, чем в Индии. - Да, тебе там будет хорошо, я знаю, - прошептала Нэнси, сжимая уже всю его руку своей мягкой рукой. - А вот мне тут как будет тоскливо без тебя! Не знаю, как и жить! Тяжело для такой молодой девушки, как я, быть привязанной к дому. По взгляду, которым смотрел на нее Мэт, можно было заключить, что подавленное возбуждение не совсем покинуло его или, исчезнув, оставило по себе какое-то внутреннее брожение. - Ты не хочешь, чтобы я уезжал, - заметил он лукаво. - Я это вижу! - Да, нет же, конечно, хочу, гадкий! Я ни за что на свете не стала бы мешать этому. Такая удача! - она укоризненно стиснула ему руку и добавила: - И ты говоришь, платить будут тоже хорошо? - Да, жалованье прекрасное, - подтвердил он внушительным тоном. - И мне обещано бунгало, так что ничего больше и желать не остается. В конце концов опыт, приобретенный мною на Востоке, все-таки сослужил мне службу! Нэнси не отвечала. Глядя с выражением трогательного чистосердечия в лицо Мэту, она видела не его, а неведомый, таинственный город в тени экзотических деревьев, кафе на улицах, оркестр на бульваре, видела себя, веселую, улыбающуюся, в кружевной мантилье, в экипаже или за стаканом красного вина, счастливую, свободную. То были такие яркие, такие волнующие видения, что она без труда выжала слезу из глаз и дала ей медленно скатиться по гладкой щеке. Легким движением наклонясь к Мэту, она шепнула: - Ах, Мэт, дорогой, тяжело мне будет без тебя. Мы расстаемся как раз тогда, когда я начинаю... Неизведанное еще упоение охватило Мэта, когда Нэнси прильнула к нему, и, сжав ладонями ее опущенное лицо, он заставил ее взглянуть на него. - Не говори, что начинаешь... скажи, что уже любишь, Нэнси! Нэнси молчала, но жестом выразительнее слов закрыла рукой глаза, словно боясь, что он прочтет в них всю силу ее страсти к нему. - Любишь! - вскричал он. - Вижу, что любишь! - Губы у него дрожали, ноздри раздувались от неистовой радости, переполнявшей его. Радость эту вызывала не только близость тела Нэнси, но и сознание, что он отнял ее у отца, что судьба дала ему в руки мощное орудие мщения. - Я знаю, что я дурная девушка, Мэт, - шептала между тем Нэнси, - Но я решила стать честной. Я от него уйду. Всю прошлую ночь я спала одна в маленькой комнатке. Это... с этим кончено. Я больше и не посмотрю ни на одного мужчину, если он на мне не женится, а уж когда женится, я буду ему верна всегда, что бы с ним ни случилось. Мэт по-прежнему неотступно смотрел на нее, а она продолжала с большим чувством: - Мне кажется, я, если постараюсь, сумею сделать мужа счастливым. Я многое такое умею, что ему, наверное, понравится. И я бы изо всех сил старалась ему угодить! Она вздохнула и опустила голову на плечо Мэта. А у него мысли путались под влиянием борьбы противоречивых чувств, но сквозь горячий туман, застилавший мозг, он видел ясно, что она вдвойне желанна ему - не для того только, чтобы нанести удар отцу, но и для удовлетворения его собственных вожделений. Таких женщин, как Нэнси, - одна на тысячу: красивая, соблазнительная, пылкая - не напористой и неуклюжей пылкостью Агнес Мойр, а более сдержанной, более тонкой и обольстительной, которая, как пламя, пронизывала ее белое тело и влекла его к ней. Да и красотой она далеко превосходила незадачливую Агнес. Фигура у нее была изящная, а не топорная, как у Агнес, никакой темный пушок не портил чудесной линии ее верхней губки. Нэнси была не только красива, она (в этом Мэт теперь был убежден) была влюблена в него так страстно, что хотела порвать с его отцом только из любви к нему, Мэту. Эти мысли помогли ему утвердиться в своем решении, и он произнес сдавленным голосом: - Нэнси! Мне нужно тебе сказать одну вещь... еще кое-что, чего ты не знаешь... и что, может быть, тебе будет интересно. Хочешь? Нэнси томно поглядела на него, откинув назад голову, всем наклоном своего тела как бы приглашая его обнять ее, и только что хотела шепнуть "да", как вдруг дверь в передней щелкнула, открываясь, затем ее с силой захлопнули, и в передней послышались шаги. Молниеносно всякий след томной страсти исчез с лица Нэнси и, толкнув Мэта к камину, она сказала резким шепотом: - Стой там и не двигайся. Он ничего не заметит. В тот же миг руки ее поднялись к волосам и, порхая легко и быстро, как птицы, пригладили, исправили тот небольшой беспорядок, в какой пришла ее прическа. Она была уже опять у стола и стучала тарелками, когда в кухню вошел Броуди. На мгновение он остановился в дверях, покачивая в рука незавернутую бутылку виски, и посмотрел сперва на сына, которого редко встречал теперь, взглядом презрительного отвращения, потом вопросительно на Нэнси, потом снова с беспокойством на растрепанную фигуру у камина. Неповоротливость ума мешала ему уловить смысл того, что здесь произошло, но от его угрюмого взгляда не укрылась легкая краска на всегда бледном лице Мэта, его смущенный вид, нервная напряженность позы, и в памяти его невольно встала сцена в доме на "Канаве", когда он застал сына с Нэнси, вырывавшейся из его объятий. Он не знал ничего, не питал никаких подозрений, но его больно ужалило это воспоминание, и инстинкт подсказал ему, что здесь от него скрывают что-то, происшедшее перед его приходом. Взгляд его потемнел и пронизывал Мэта, который ерзал на месте тем неувереннее и опускал голову тем ниже, чем дольше продолжалось это молчаливое созерцание. Нэнси, которая благодаря закоренелой наглости сохраняла невозмутимость и превосходно владела своим лицом, была внутренне взбешена волнением и трусостью героя, которому только что делала такие страстные признания, но попыталась все же выручить его. Обратись к Броуди, она сказала резко: - Ну! Чего вы стоите в дверях, Броуди, как большой медведь? Входите и садитесь, да не размахивайте вашей бутылкой, словно собираетесь ею размозжить нам голову. Что вы так странно уставились на него? Входите же! Но Броуди, казалось, не слышал и, пропустив мимо ушей ее замечание, продолжал смотреть на сына со своего наблюдательного пункта у дверей, по-прежнему вертя бутылкой, как дубинкой. Наконец он сказал с грубой насмешкой: - Чему я обязан честью видеть тебя здесь? Обычно в этот час ты нас не удостаиваешь посещением, - нет, родной дом для тебя недостаточно хорош! Ты из тех ночных гуляк, которых по вечерам никогда не увидишь дома. Мэт открыл было пересохшие губы, но Броуди, не дав ему ответить, продолжал злобно: - Не говорил ли ты тут Нэнси чего-нибудь такого, что пожелаешь повторить при мне? Если да, я слушаю. Тут вмешалась Нэнси. Подбоченившись и подняв красивые плечи, она негодующе тряхнула головой. - Вы что - с ума сошли, Броуди? Что это за вздор вы несете? Если вы намерены бесноваться и дальше таким образом, то уже сделайте одолжение - меня к этому не приплетайте! Он медленно отвернулся от Мэта и посмотрел на нее. Морщина между бровями разгладилась. - Я знаю, Нэнси, знаю, что все в порядке. В тебе я никогда не сомневался, а он слишком меня боится, чтобы осмелиться на что-нибудь. Но я не могу без злости видеть этого ломаку, этого ничтожного бездельника. На вид - воды не замутит, но я не могу забыть, как он покушался меня застрелить. Он опять повернулся к Мэту, который побледнел, услышав его последние слова, и с горечью воскликнул: - Следовало передать тебя полиции за покушение на убийство родного отца. Слишком легко ты отделался в ту ночь! Но теперь я не так мирно настроен, как бывало, так что не советую больше затевать ничего, иначе - видит бог! - я раскрою тебе череп вот этой самой бутылкой. Ну, а теперь отвечай, что ты тут делаешь. - Он говорил о какой-то службе, - визгливо крикнула Нэнси, - но я не успела разобрать, в чем дело. ("Когда же он, наконец, заговорит, проклятый болван? - подумала она при этом. - Стоит весь белый и трясется, как студень. Из-за этой рохли все может выйти наружу!") - Какая служба? - спросил Броуди. - Говорите сами за себя, сэр. У Мэтью, наконец, развязался язык. А ведь по дороге домой он готовился свысока разговаривать с отцом, постепенно подготовляя его к сообщению. И только что он хвастал перед Нэнси, что "бросит новость в лицо старому черту!" - Я получил назначение в Америку, папа, - пролепетал он, запинаясь. Выражение лица Броуди не изменилось, и, помолчав, он пренебрежительно сказал: - Так ты, наконец, намерен взяться за дело! Чудеса! Наследник Броуди решился работать! Что же, это очень хорошо, потому что, когда я тебя вижу, я чувствую, что скоро не выдержу и вышвырну тебя вон из дому. - Он сделал паузу. - А что же это за замечательная служба? Расскажи, расскажи! - Это по моей старой специальности, - пробормотал Мэт. - Должность заведующего складом. Я уже несколько месяцев тому назад подал заявление в два-три места, но такие удачи, как эта, редки! - И как это такой субъект, как ты, сумел ею воспользоваться? Слепой тебя нанимал, что ли? - Счастливая случайность! - пояснил, точно оправдываясь, Мэт. - Человек, который занимал эту должность, скоропостижно умер: его сбросила лошадь. И спешно требуется кто-нибудь на его место. Мне придется выехать сразу, на этой неделе, чтобы как можно скорее приступить к работе. Может быть, ты слыхал об этой фирме. Это... Тут с подноса с грохотом упала чашка и разбилась, зазвенев о пол. - О господи! - вскрикнула Нэнси в ужасном смятении. - Вот что выходит, когда развесишь уши, как старая кумушка. Так всегда бывает, если не думаешь о том, что делаешь, - обязательно что-нибудь разобьешь! Она нагнулась, чтобы собрать черепки, и при этом метнула Мэту украдкой быстрый, предостерегающий взгляд. - Извините, я помешала вашему разговору, - сказала она затем Броуди, поднимаясь. Мэтью заметил ее взгляд, понял его смысл и, несмотря на все возраставшее замешательство, проявил некоторые стратегические способности - опустил глаза и пробормотал: - Они... они заготовляют там шерсть. Приходится иметь дело с овцами. - Клянусь богом, тогда они нашли подходящего человека! - воскликнул его отец. - Потому что большей овцы, чем ты, нет на свете! Смотри, как бы они там по ошибке не остригли и тебя вместе с овцами. Выше голову, ты, мягкотелая овца! Почему ты не можешь держать голову прямо, как мужчина, и смотреть мне в лицо? Весь этот лоск, который ты приобрел с тех пор, как побывал в Индии, меня ничуть не обманывает. Я думал, что поездка в чужие страны сделает из тебя человека, но теперь сквозь весь этот пустой блеск вижу, что ничего из тебя не вышло и ты остался тем же плаксивым болваном, который, бывало, всякий раз, как я на него взгляну, заревет и бежит к матери. Он стоял, глядя на сына, полный глубокого бесповоротного презрения к нему, так что ему противно было теперь даже донимать его насмешками; он говорил себе с отвращением, что не стоит тратить слова. Слава богу, сын уезжает из дому, прекратится это жалкое существование паразита. Он исчезнет с его глаз, исчезнет из родной страны, и можно будет забыть о нем. Он внезапно почувствовал усталость, сознавая смутно, что он уже не тот человек, каким был когда-то. Его охватило страстное желание забыться, захотелось быть наедине с Нэнси, захотелось выпить. Он сказал с расстановкой: - Между нами все кончено, Мэт. Уезжай и никогда больше не возвращайся в этот дом. Я не хочу тебя больше никогда видеть. Затем повернулся к Нэнси и посмотрел на нее совсем другим, любящим взглядом: - Подай стакан, Нэнси. Хотя он этого не стоит, но я хочу выпить за него. Когда она молча ушла за стаканом, он проводил ее тем же взглядом, говоря себе, что она снова становится к нему нежна, что с отъездом сына им будет уютнее вдвоем, меньше придется сдерживаться. - Спасибо, Нэнси, - сказал он ласково, когда она воротилась и подала ему стакан. - Ты услужливая девочка. Не знаю, как это я раньше мог обходиться без тебя. Потом добавил успокоительно: - Сегодня я лишнего не выпью, не беспокойся. Нет, нет! Этой бутылки мне должно хватить на неделю. Я отлично знаю, что ты не любишь, когда я много пью, и пить много не буду. Но надо же выпить за успех этой большой косноязычной овцы перед его отъездом в стадо. Не хочешь ли и ты сделать глоток, Нэнси? Это тебе вреда не принесет. Беги, возьми и себе стакан, - предложил он с неуклюжей любезностью, - и я налью тебе немножко, ровно столько, чтобы это тебя согрело! Нэнси покачала головой, все еще ничего не говоря. Полуопустив ресницы, приоткрыв губы, она сохраняла на лице неопределенное выражение, ни враждебное, ни дружеское, выражение неуловимое, загадочно-сдержанное, которое ободряло Броуди и самой своей непонятностью влекло его к ней. На самом же деле за этой маской крылось презрение к нему и злоба, потому что, унижая Мэта перед ней, Броуди запугивал того и этим затруднял для нее достижение цели, которую она себе наметила. - Не хочешь? - сказал Броуди мягко. - Ну что же, принуждать тебя не буду. Такая кобылка требует деликатного обращения, не любит, чтобы натягивали вожжи. Я уже это испытал на себе. Тебя нужно брать лаской, а не строгостью. С отрывистым смехом он откупорил бутылку и, держа стакан на уровне глаз, заблестевших уже при одном виде капавшей жидкости, медленно налил себе щедрую порцию, поднял бутылку, облизал губы языком, затем торопливо добавил еще виски в стакан. - Для начала можно налить побольше, чтобы не пришлось доливать каждый раз. И я вполне могу одолеть такую порцию, - пробормотал он, наклонив голову и не глядя на Нэнси. Поставил бутылку на шкаф и перенес стакан в правую руку. Затем, вытянув эту руку со стаканом, воскликнул: - Итак, пью за наследника дома Броуди, и пью за него в последний раз. Пускай едет занять свой высокий пост и там остается! Пусть скроется с глаз моих и больше не показывается. Пускай отправляется, куда хочет и как хочет, но никогда из возвращается сюда, и если он когда-нибудь попробует сесть га ту лошадь, о которой он только что говорил, пускай свалится и сломает свою негодную шею, как тот человек, который занимал эту должность до него! Он откинул голову, залпом осушил стакан до дна, затем, с усмешкой наблюдая за Мэтью, прибавил: - Это мое прощальное напутствие тебе. Не знаю, куда ты едешь - и даже не желаю знать. Мне все равно, что бы с тобой ни случилось в будущем, потому что я об этом никогда не услышу! И после этих слов он перестал смотреть на сына, совершенно перестал замечать его. Выпив виски, он чувствовал себя увереннее. Подняв глаза на бутылку, стоявшую на шкафу, он с минуту глубокомысленно ее разглядывал, откашлялся, выпрямился и, отвернув лицо от Нэнси, сказал важно: - Но не могу же я, выпив за такое ничтожество, не выпить за такую славную девочку, как моя Нэнси. Он покачал головой в знак протеста против такой несправедливости и, все еще держа в руке пустой стакан, подошел к столу. - Нет, это было бы несправедливо! - повторил он, наливая себе новую порцию. - Совесть мне этого не позволяет, надо почтить и девочку. Для нее я готов на все, она так мне дорога. Нэнси! - воскликнул он заискивающе, обратись к ней. - Пью за красивейшую девушку в Ливенфорде! Нэнси так долго сдерживала свой гнев, что ей стало уже просто невмоготу, и глаза ее засверкали, на щеках выступил слабый румянец, казалось - она сейчас топнет ногой и яростно напустится на него. Но она подавила слова, просившиеся ей на язык, и, круто повернувшись, ушла в посудную, где принялась с грохотом мыть тарелки. Броуди стоял с виноватым видом, склонив голову набок, и прислушивался к этому грохоту посуды, в котором ему чудился отзвук раздражения Нэнси. Но скоро он снова перевел глаза на стакан, медленно поднес его к губам и медленно же опорожнил. Затем, подойдя к своему креслу, тяжело опустился в него. Мэт, все не сходивший с того места у камина, куда его толкнула Нэнси, и в безмолвном страхе наблюдавший за действиями отца, теперь беспокойно зашевелился, неприятно смущенный его близким соседством. Глаза его забегали по комнате, он кусал губы, потирал свои влажные, мягкие руки, мучимый лихорадочным желанием уйти отсюда, но не смея двинуться с места, так как ему казалось, что отец следит за ним. Наконец, ободренный царившим в комнате молчанием, он расширил сферу наблюдения и решился на одну быструю секунду коснуться мигающим взглядом лица Броуди, сидевшего рядом. Тут он сразу убедился, что страхи его напрасны. Броуди за ним не следил, а внимательно смотрел в открытую дверь посудной. Успокоенный этим, Мэт рискнул ступить одной ногой вперед и, так как маневр его не был замечен, продолжал потихоньку подвигаться вперед и, наконец, шмыгнул вон из кухни. Он хотел выбраться из дому как можно скорее, решившись ожидать на улице, пока отец ляжет спать, но его остановила полоска света, пробивавшаяся в темноте из-за двери в гостиную. Ему пришло в голову, что, если Несси в гостиной, лучше побыть там с нею некоторое время, раньше чем выйти на улицу в такой мороз. К тому же он испытывал бессознательную настойчивую потребность похвастать своим успехом и насладиться данью восхищения и одобрения, которая вознаградит его за удар, только что нанесенный его самолюбию. Он открыл дверь и заглянул в комнату. Несси сидела за столом, обложенная неизбежными учебниками; при входе брата она даже глаз не подняла и продолжала сидеть в той же позе - сложив руки, сгорбившись и склонив голову над книгой. Когда же он заговорил, она сильно вздрогнула, вся встрепенулась, как будто неожиданные волны звуков ударили в нее сквозь тишину комнаты. - Я зашел на минутку, - только и сказал Мэт. - Ох, Мэт! - воскликнула она, прижимая к левой стороне груди свою маленькую, стиснутую в кулак руку, - Как ты меня испугал! Я не слыхала, как ты вошел. Я теперь так и подскакиваю от каждого шума! Глядя на нее в эту минуту, на ее наклоненную голову, кроткие прозрачные глаза с таким выражением, точно она безмолвно извинялась за свою слабость, Мэт, потрясенный воспоминанием, забыл на минуту о собственных делах. - Боже мой. Несси! - воскликнул он, не отводя от нее широко раскрытых глаз. - Ты становишься похожа на маму, как две капли воды. Вот сейчас ты - вылитая мама! - Ты находишь, Мэт? - сказала она, до некоторой степени польщенная тем, что является объектом его внимания. - А чем же я похожа на нее? Мэт подумал: - Мне кажется, глазами. В них такое точно выражение, какое бывало у мамы! Как будто ты знаешь, что должно что-то случиться, и ждешь этого. Его слова огорчили Несси, и она сразу опустила свои предательские глаза, не отводя их от стола все время, пока Мэт говорил. - Что такое с тобою делается последнее время? Ты стала сама не своя. Что-нибудь неладное? - Все неладно, - отвечала медленно Несси. - С тех пор как мама умерла, несчастнее меня нет никого на свете, и нет у меня ни единого человека, с кем бы я могла поговорить об этом. Не выношу я эту... эту Нэнси. Она меня не любит. Она всегда за что-нибудь на меня набрасывается. Все у нас переменилось. Дом стал другой, как будто не тот, что раньше. И папа переменился. - _Тебе_ его бояться нечего. Ты всегда была его любимицей, - возразил Мэт. - Он всегда носится с тобой. - Лучше бы он оставил меня в покое, - сказала с тоской Несси. - Он вечно гонит меня заниматься. Я не выдержу этого. Я нехорошо себя чувствую. - Тс-с, Несси, - укоризненно сказал Мэт. - Ну вот, опять точь-в-точь мама! Ты должна взять себя в руки. Что такое с тобой? - У меня постоянно болит голова! Я утром просыпаюсь с этой болью, и весь день она не проходит. Я от нее так тупею что не могу ничего делать. Я не могу есть то, что теперь у нас едят. И всегда чувствую себя усталой. Вот и сейчас тоже. - Ты поправишься, когда покончишь с экзаменами. Ты, наверное, получишь стипендию. - Получу стипендию! - воскликнула она горячо. - Но что со мной будет потом? Что он намерен потом сделать со мной? Можешь ты сказать мне это? Неужели он всегда будет так подгонять меня, а я не буду знать, для чего это? Он ничего не отвечает, когда я его спрашиваю. Он и сам не знает. - Ты будешь учительницей - это для тебя самое подходящее дело. Несси покачала головой. - Нет! Ему этого мало. Я и сама хотела, когда кончу, подать заявление в Педагогический институт, но он не позволяет. Ах, Мэт! Хоть бы нашелся кто-нибудь, кто мог бы за меня вступиться! Я так несчастна из-за этого и из-за всего остального, что иногда я жалею, зачем родилась на свет! Мэтью растерянно отвел глаза от ее грустного личика, в котором читалось отчаяние, мольба о помощи. - Тебе следует почаще выходить и играть с другими девочками, - начал он несколько неуверенно. - Это тебя немного отвлечет от таких мыслей. - Да как же я могу? - озлобленно воскликнула Несси. - С самых малых лет меня заставляли вечно сидеть дома за уроками, а теперь он каждый вечер прогоняет меня сюда, в гостиную, и так будет целых шесть месяцев. Если бы я посмела уйти, он бы меня отодрал ремнем. Ты не поверишь, Мэт: иногда я думаю, что сойду с ума от этой зубрежки. - Ведь я же ухожу из дому, - возразил храбро Мэт. - Мне же он не мешает уходить! - Ты - другое дело, - сказала Несси печально. Минутный взрыв возмущения улегся, оставив ее еще более подавленной, чем прежде. - Да если бы даже я и выходила, что толку? Ни одна девочка не стала бы играть со мной. Они со мной почти не разговаривают. На днях как-то одна сказала, что ее отец наказал ей не иметь ничего общего ни с кем из нашего дома. Ох, Мэт, как бы я хотела, чтобы ты мне помог! - Но чем же я могу тебе помочь? - сказал Мэт резко, раздраженный ее мольбами. - Разве ты не знаешь, что я на будущей неделе уезжаю? Несси уставилась на него, слегка наморщив лоб, и повторила, словно не понимая: - Уезжаешь?.. На будущей неделе? - Да, в Южную Америку, - отвечал он важно. - На замечательную новую службу, которую мне там предложили. За много-много миль от этого вонючего городишки! Тогда она поняла и побледнела от ужасной мысли, что Мэт уезжает далеко, а она, единственная из всех детей Броуди, остается одинокой и беззащитной, обречена нести одна всю тяжесть существования в этом доме. Мэт никогда ей особенно не облегчал его, а в последние месяцы - еще меньше, чем всегда, но он был ее брат, товарищ по несчастью, и только минуту назад она взывала к нему о помощи. Губы у нее задрожали, перед глазами все расплылось, она разразилась рыданиями. - Не уезжай, Мэт, - всхлипывала она. - Я остаюсь совсем одна. Если ты уедешь, никого у меня не будет в этом ужасном доме. - Еще что выдумала! - свирепо огрызнулся Мэт. - Сама не знаешь, что говоришь. Упустить такой случай, который бывает раз в жизни, отказаться от денег и свободы и... и всего прочего ради твоей прихоти? Да ты с ума сошла! - Нет, я сойду с ума, если ты уедешь! - закричала Несси. - Что ждет меня здесь, когда я буду совсем одна? Мэри нет, тебя не будет, я одна остаюсь здесь! Что будет со мной? - Перестань вопить! - прикрикнул он на нее, торопливо кидая взгляд на дверь. - Хочешь, чтобы все услыхали? Если ты не перестанешь, он вмиг очутится здесь и задаст нам. Я должен уехать - и все тут! - А ты не мог бы взять меня с собой, Мэт? - взмолилась Несси, с трудом подавляя рыдания. - Я, конечно, еще не взрослая, но я могла бы вести для тебя хозяйство. Мне это всегда больше нравилось, чем эти несчастные уроки. Я все буду делать для тебя, Мэт. По лицу ее видно было, что она готова служить ему, как раба. Глаза молили не оставлять ее здесь одинокой