вает  края,  обрезая  лишние
полоски бледно-желтого  теста,  как  специалист  по  косметической  хирургии
отсекает кое-что лишнее у поп-звезды.
     - Я тебе помогу, Тайлер. У меня оценки сейчас хорошие. Давай разберусь,
с чем там у тебя затык. Время я выкрою.
     Анна-Луиза  принимается  в  деталях  разрабатывать  план   спасательных
мероприятий,  а  мне  даже слушать -скулы  сводит.  Через несколько  минут я
соглашаюсь, лишь  бы поскорей отвязаться, не  то я  совсем завяну,  если мне
начнут  втолковывать, что я должен заниматься как  проклятый,  чтоб ни  одна
минута не пропадала даром, а новый материал можно зубрить по очереди и потом
встречаться и друг  друга  проверять  -  короче,  разумный  подход,  разумно
изложенный в процессе  разумного времяпрепровождения  -  выпекания  пирога с
черникой.
     Ну да ладно,  главное  - я  увел  ее в  сторону  от подозрений.  Теперь
Анна-Луиза будет  считать, что странности моего  поведения в последнее время
объясняются исключительно  драмой учебной, а не сердечной  - если в  этом  и
правда причина того, что со мною происходит.
     Господи, каким дерьмом собачьим я себя чувствую! Я же сам знаю, что мне
до смерти хочется просто раздеться  до носков и лежать, переплетясь ногами с
белыми   гладкими  ногами  Стефани,  и   чтоб  она  кормила   меня  зелеными
виноградинками, как гейша кормит  с руки карпа в пруду, и чтобы она легонько
потирала  мне  живот  и фальшиво напевала бы  мне в глаза тупо  переведенные
рок-н-ролльные песенки. Ну не сволочь?
     - Ну, и где же ты в таком случае пропадаешь, - спрашивает Анна-Луиза, -
если не корпишь часами над своим отельно-мотельным менеджментом?
     - В  полях, - отвечаю  я.  -  В "Свалке токсичных отходов". На пустырях
вокруг Завода. Шляюсь по заброшенным садам. Мне  нужно собраться  с мыслями,
сориентироваться в пространстве.
     -  С  завтрашнего  дня начинаем  с  тобой заниматься,  -  предупреждает
Анна-Луиза, провожая меня до шлюзовой камеры, на  ходу вытирая руки посудным
полотенцем.
     - В субботу? - уточняю я - провинившийся. - Ладно. Давай.
     - Я  завтра  работаю  в  утро,  к  четырем  освобожусь.  Потом мне надо
заскочить в торговый центр. Можем там с тобой встретиться?
     - Конечно.
     - В "Святом Яппи". В четыре.
     Целуемся. Не обнимаясь, потому что руки у нее еще не отмыты от кухонной
грязи.
     По  дороге  домой я  проезжаю мимо  временного  жилища  Дэна.  Почему я
превращаюсь в то, что я  есть? До  поездки в Европу я таким не  был. Неужели
Дэн  - это то, чем я рано или поздно  стану? Я - им? Жуть.  Неужели  от меня
самого совсем ничего не зависит?
     Я чувствую, как  начинаю забывать, что я чувствовал, когда  был моложе.
Мне приходится напоминать себе, что забывать  что-то из прошлого - не значит
выбрасывать это за ненадобностью.
     Ночь  холодная,  звезды  мерцают,  и я спрашиваю  себя,  что служит нам
защитой от космоса. Я  спрашиваю себя,  благодаря чему у нас всегда есть наш
воздух,  и почему  наш  кислород,  и  азот, и аргон  остаются с  нами, а  не
улетучиваются в бесконечную небесную даль. Мир наш кажется таким крошечным -
таким холодным на фоне великого Всего. Я смотрю на голые деревья и чувствую,
как  тает  во  мне способность даже  мысленно  представить места  с  теплым,
тропическим  климатом.  Может,  внизу, под  этой холодной  каменистой корой,
скрывается  иной мир,  в котором  ярко-розовые соцветия,  отцветая, источают
одновременно запах гнили и тонкий аромат, - мир, где жаркий зной так  щедр и
вездесущ, что циклы жизни и смерти теряют обособленность, накладываются друг
на друга, и  плоды, листья, останки ложатся на  землю с такой скоростью, что
почва не успевает затвердевать и в ней все время происходит какое-то слабое,
замедленное движение, как в мышцах спящего спортсмена.
     Мой  мир опять куда-то мчится - слишком быстро! Я думаю  о том, что мои
денежные  ресурсы скоро  иссякнут,  и,  поддав  газу,  с  ревом  лечу  через
пригороды Ланкастера,  но производимый мной шум не  в  силах взять верх  над
холодом, над безразличием черного неба и ледяных, далеких звезд.
     Добравшись  до дому, я  открываю дверь и вхожу, но и там  тоже довольно
прохладно.  Джасмин  на занятиях женской группы; Дейзи у  Мей-Линь, они  там
вместе  мусолят журнал для фанатов хард-панк-рока "Гууу". Марк,  зарывшись в
спальный мешок, смотрит телевизор, где идет документальный фильм про то, как
ученые  открыли  какую-то  новую  планету.  Голос  диктора  утверждает,  что
вселенная холодна и безжалостна, и мне ему верить не хочется.
     Раздвижная дверь  позади меня со стуком  захлопывается, и я  уже стою в
нашем  заднем  дворе, и я  понимаю,  что все  больше запутываюсь, глаза  мне
застилает пелена, и я подпрыгиваю  на месте, как маленький, а потом  плотнее
запахиваю на себе куртяшку, пытаясь унять страх.
     Мой взгляд падает на компостную яму, которую Джасмин  устроила у задней
границы  участка рядом с кустами  малины, -  там  у нее "делается" земля,  -
охваченные процессом ферментизации липкие слои отцветших букетов, объедков и
птичьих ошметков (Киттикатина лепта). Я подхожу, встаю на колени и, разметав
в стороны  верхний  слой из  скошенной  травы,  последней  в этом сезоне, со
вздохом глубоко запускаю руки в  жаркую,  живую, дышащую  мякоть - по  самый
локоть, перепачкав  куртку, - только чтобы ощутить тепло, исходящее от нашей
планеты, от Земли.
     У птиц сегодня большое веселье.
     Вороны  потягивают  коктейли,  и  ласточки  состязаются,  кто  из  них,
сорвавшись с места,  обставит  других на старте, - сам видел  сегодня утром,
когда  шел  по  Урановой улице  за номером  "Уолл-стрит джорнал"  в газетном
киоске. Такой гомон подняли - можно подумать, весна на дворе!
     Что-то будет.
     Заново обретенный и новой стрижкой подкрепленный вкус  к жизни, который
с недавних пор ощутила Джасмин, переживает временный откат.
     - Давай шевелись, Джасмин, подъем!  У тебя свидание, кавалера проспишь.
Все наверх! Подкрепляться! Яичница выдается без ограничений. Раз-два-встали!
Что ты развалилась, как обленившийся барбос! Не пинками же тебя расталкивать
- у меня сил нет.
     Джасмин  что-то  слабо  блеет  из-под  натянутой  на  голову  цветастой
простыни,  по краям  придавленной  беспорядочными  россыпями разной  степени
прочитанности книжек из серии "Помоги  себе сам". Я на полпальца приоткрываю
окно, и холодный воздух  запускает  в спальню  острый  коготь, неся с  собой
желтоватый шелест тополиных листьев, которые, пританцовывая,  летят с дерева
и уносятся вдоль по улице в неведомое.
     - Закрой окно, Тайлер.  Боже! Как холодно! Дай сюда  мои очки. - Из-под
простыни высовывается рука и сжимается вокруг "бабушкиных" очков, которые  я
ей протягиваю.  Потом  простынный  саван  говорит:  - Вот  увидишь,  молодой
человек, годам к тридцати у тебя начнет пропадать охота знакомиться с новыми
людьми. Попомни мои слова. От одной мысли попробовать открыть новую страницу
биографии с новым человеком ты почувствуешь такую смертельную усталость, что
тебе захочется одного - чтобы тебя  оставили в покое. Просто  лень уже будет
придумывать  себе новые воспоминания. И  ты предпочтешь  держаться тех,  кто
тебе,  в  сущности, не  нравится,  только  потому,  что  их ты  уже  знаешь:
сюрпризов можно не бояться.
     Джасмин сдвигает с лица вниз цветастый саван и смотрит, как я достаю из
шкафа и бросаю ей синее платье.
     - Держи. Надень это, - говорю я, - Оно тебе идет, и еще... - Я роюсь на
ее письменном столе. - Вот, годится. - Я вкладываю ей в руку флакончик духов
"Ад"(r).
     - Я думала пойти в индейском платье. Культура инков.
     - Джасмин, индейское платье - это такое до!
     - До?...
     - Ну, как  до и после изобретения фотографии.  - Я  приподнимаю  кончик
простыни у нее в ногах и цепляю ей на пальцы пару синих туфель на каблуке. -
Надень. Пусть видят, что у тебя красивые ноги.
     Джасмин  несколько раз разводит и  сводит  ступни  - как  автомобильные
"дворники".
     - Так что, Анна-Луиза знает про тебя и Стефани? Догадалась.
     - Упаси Боже.
     - Анна-Луиза девочка умненькая,  Тайлер, и скоро  сама сообразит, что к
чему. Да и  что  тут понимать - все на поверхности. Я к тебе в душу не лезу.
Обсуждать эту тему не собираюсь. Но гляди, я тебя  предупредила: ты  играешь
чувствами  человека,  который  тебя  любит. -  Джасмин  брызгает  на  стекла
"бабушкиных" очков какое-то  моющее средство и протирает их клинексом.  -  Я
дам тебе один совет,  Тайлер,  - совет, который  мне в  свое время самой  не
помешало бы получить на уроках подготовки к самостоятельной жизни  в старших
классах школы в  перерывах между  заезженными  фильмами-страшилками  на тему
"Бойтесь,  дети,  ЛСД" и  "Не пей  за  рулем". Нашим  наставникам  следовало
сказать  нам:  "Когда вы станете  взрослыми, вам  придется на себе  испытать
ужасное,  страшное чувство. Имя ему одиночество - и если сейчас вам кажется,
что вы уже понимаете, о  чем речь, это не так. Вот вам перечень симптомов, и
пусть  никто  не  заблуждается:  одиночеству  подвержены все без  исключения
жители  нашей  планеты.  Только хорошо запомните  одну  вещь  -  одиночество
проходит. Вы преодолеете его и благодаря ему станете лучше".
     - Я никогда не буду одинок, Джасмин.
     - Что ж, видно,  я попусту  трачу слова, пупсик. Будем  надеяться, хоть
что-то из того, что я сказала, у тебя в памяти отложится.
     Спальня Джасмин - антипод моему Модернариуму. На двери болтаются нити и
плети  всевозможных  бус;  в миниатюрные вазочки  с гранулами  из  кошачьего
туалета воткнуты  уже обгоревшие палочки благовоний; подушки  и  подушечки с
"этническим"  орнаментом  беспорядочно  набросаны  во  всех  углах. Плетеное
кресло-трон, наши детские  фотокарточки,  пришпиленные к  стенам  брошками с
цветными камешками. На окнах, наподобие жирных пауков, болтаются хрустальные
подвески, и  в  их гранях во всех возможных видах,  вспыхивая всеми  цветами
радуги, отражаются  диснеевские фигурки  из коллекции  нашей  соседки миссис
Дюфрень.
     Комнату  Джасмин, в  которой  витает  дух  сексуальности,  мы  называем
"Гарем",  и  даже Дэн ничего  не пытался там  изменить, хотя его собственные
пожитки,  его портативный компьютер и  портфель-дипломат, смотрелись в таком
антураже   довольно   дико,  как  какие-  то  чужеродные,  слишком   заумные
устройства, - как бомбардировщик-невидимка "Стэлс" в детском мультфильме про
синего гномика.
     -  У  сегодняшнего  счастливого   претендента  растительность  на  лице
имеется? - интересуюсь я.
     - Да,  к счастью, - отвечает Джасмин. - Его зовут Марв. Он программист,
раз в неделю бывает у нас в офисе, так что он при работе.
     - Где обедаете?
     - В "Бифштексах у Дейли", неподалеку от авторынка. Допрос окончен?
     Джасмин,  сидя   на   низеньком  табурете,  расчесывает  свои  короткие
апельсиново-рыжие  волосы  -  волосы,  к  которым   мне  все  еще  никак  не
привыкнуть. Я выглядываю в окно и вижу сполохи огненных листьев,  пляшущих в
тарелке спутниковой антенны. Она сама заговаривает снова:
     - Он был у нас на работе раз  тыщу, не меньше, и в  мою сторону даже не
смотрел,  пока  я  не  изменила прическу.  Наверно,  любит  современных. Как
думаешь, подложить  плечики? -  Она, скрестив руки,  дотрагивается  до своих
плечей.
     - Не надо. Ты хороша как есть.
     - Спасибо. - Она  вздыхает, привычно  взглядывает в  зеркало, проверяя,
как у  нас сегодня насчет морщинок-веснушек, точь-в-точь как Анна-Луиза - та
тоже с  утра первым  делом устраивает лицу контрольную проверку. Я смотрю на
Джасмин, и вот какое  у  меня возникает чувство: что с возрастом  становится
все труднее ощущать себя счастливым на все  сто - чем дальше, тем  больше ты
ждешь всяких срывов и подвохов;  ты становишься  суеверным, боишься искушать
судьбу, боишься  навлечь  на себя беду,  если  в один прекрасный день  вдруг
почувствуешь, что тебе как-то уж слишком хорошо.
     Динь-динь. Час шампуня. Чем я сегодня  себя порадую? Какими  средствами
умащу  свои  волосы?  А  начну-ка  я  с  "Живой  воды"(r) -средства с мощным
тонизирующим и восстанавливающим жизненную силу  эффектом,  которое занимает
почетное место в  отделе  средневековья  и  научной  фантастики моего  музея
шампуня.
     Ну  а   дальше?  Хм-мм...  Сбрызнем  чуточку   "Последней  порошей"(r),
очищающим лосьоном против перхоти, а потом уже от души польем "Победителем",
шампунем для рожденных побеждать, с запатентованной десятиминутного действия
формулой,  в основе которой протопласт водорослей. Шампунь этот производится
фирмой "Камелот"(tm) при торговом центре "Парамус-Парк" в Нью-Джерси - одной
из   четырех  величайших   торговых  цитаделей   на   земле.  Три  другие  -
"Шерман-Оукс-галерея" в  Калифорнии,  "Уэст-Эдмонтон"  в канадской провинции
Альберта и торговый центр "Ала Моана" в Гонолулу на Гавайях.
     Теперь кондиционер. Да, вопрос... такая холодная сухая погода для волос
просто  погибель.  Может,  подойдет  "Горячая  лава"(r)  с  масляно-лечебным
составом?  А  может,  лучше  перестраховаться  и  взять  уж   сразу  "Ночную
смену"(tm) -  восстановительную систему  для секущихся  волос:  действует  в
течение восьми часов, "пока ты спишь"?
     Нет. В конце  концов  я останавливаюсь на "Стоунхендже"(r),  содержащем
вещества  для поддержания  жизнеспособности фолликул, изобретенные  древними
друидами  и вновь  открытые благодаря  ученым,  которые  до  сих  пор  ведут
раскопки где-то там, где раньше жили друиды, и извлекают на свет их руны.
     И  чтобы все это удержать как  следует вместе - "Наралоновый туман"(r),
чудодейственный  лак  для   укладки  с  революционной  фиксирующей  формулой
"Чародей"(r), производства компании "Идеальные волосы"тм корпорации "Большой
сюр", Калифорния.
     Банку "Наралонового тумана"(r) мне подарила Джасмин,  вернувшись  после
недельного семинара в "Большом  сюре" несколько  лет назад, но я им почти не
пользовался   -  средство  не   из  самых  рекламируемых  и  оттого  кажется
подозрительным.  Всегда  спокойнее покупать широко  рекламируемый  товар,  а
лучше  всего продукцию, которую рекомендует  знаменитость вроде Берта Рокни,
моего  любимого  актера,  - эдакая  накаченная  стероидами "машина  смерти",
звезда голливудского  блокбастера  "Воин-ястреб"; лично я смотрел этот фильм
пять раз,  и всем советую. Каждый затраченный на эскапистское зрелище доллар
благодаря Берту возвращается сторицей.
     Безотносительно: чистые  волосы,  чистое  тело, чистые помыслы,  чистая
жизнь. В любой момент ты можешь  прославиться, и вся твоя личная жизнь будет
выставлена напоказ. И тогда, что откроется тогда? Включай душ.
     Вывалившись из  двери своей спальни, я шлепаю по коридору и дальше вниз
по лестнице мимо Марка, дорвавшегося до  своей законной  дозы  эмоциональной
наркоты,  жадно  всасывающего  в  себя  цветные  комиксы,  уже  под  завязку
налопавшегося  подслащенных  сухих  завтраков, но  все еще  не  вылезшего из
ночной  пижамы,  разрисованной персонажами "Стартрека".  Я бреду в  кухню за
своей плошкой мюслей, чтобы съесть их в компании  Дейзи, которая, нацепив на
себя что  под руку подвернулось, так и сяк вертит утреннюю газету  в поисках
своего гороскопа и одновременно  приступает к ритуалу непременных телефонных
обзвонов.
     Я с  трудом  привыкаю  к Дейзиным дредам  -  мало  мне гламурно-роковой
суперкоротко стриженной и  перекрашенной  Джасмин! А может,  люди со всякими
эдакими  причесонами  -  как  строительные  сооружения,  которые  становятся
по-настоящему   интересными,  только   когда  превращаются  в  развалины,  -
флоридские   дома-ранчо,   наполовину   завалившиеся   в   выгребную    яму,
обанкротившиеся  торговые центры, цивилизации  после атомной  войны. Во  мне
подымается  сентиментально-трагическая жаркая  волна при мысли, что я если и
стану интересен миру, то не раньше, чем от меня останутся одни руины.
     Юношеское тщеславие. Совет дня: не обращайся в руины!
     В  перерывы между  телефонными  звонками мы с Дейзи кое-как  втискиваем
подобие разговора. У  Дейзи  свой  телефон плюс свой  собственный телефонный
номер - иначе  никак не справиться  с объемом телефонных звонков по ее душу.
Мюррей утверждает, что у нее свой собственный телефонный узел.
     - Вечерок вчера нормально провела? - спрашиваю я.
     - Не-а. Смотрела  по видику всех подряд "Годзилл" в замедленном режиме.
Потом поборолась с  преступностью. -  "Бороться  с  преступностью" на  языке
Дейзи  и Мюррея  означает  "заниматься сексом". -  А  ты как? Где  куртку-то
уделал? У коровы роды принимал, что ли?
     - Долго рассказывать.
     - Ты разве не участвовал в операции союзников-французов?
     - Меня не позвали.
     - Про другое не знаю, но что они сами способны  за себя постоять  - это
факт.  Только... "Ковбойский бар"  -  самое гнилое место в городе.  На  всей
планете. Ой, смотри-ка! - Дейзи не нарадуется на свой  гороскоп, - Сегодня у
меня отличный день, чтобы заявить о своих правах. Ура!
     Звонит  дверной  музыкальный звонок  (мелодия  -  старинная  английская
баллада), и Марк опрометью кидается открывать. Стефани и Моник набрасываются
на него, щекочут в  четыре руки,  потом  подхватывают за  руки и  за ноги  и
раскачивают, как гамак.
     - Халло, халло,  халло! - Увидев, что мы с Дейзи выглянули в  прихожую,
они кивком подзывают нас поближе, - Сами при полном параде: макияж, прикид -
умереть не встать. - Готовим ехать с нами  в торговый центр? - Марка  ставят
на  пол,  Стефани  роется в сумочке,  где  хранятся деньги и  боеприпасы,  и
извлекает оттуда  целую россыпь кредитных карточек, которые выдал ей папаша.
- Вчера мы  ходили в "Ковбойский бар" и  - ни  за что не  угадаете! -  Моник
познакомилась с миллионером!
     - В Ланкастере? Моник потирает руки.
     - Мне повезло.
     Пока я снимаю с вешалки пиджак, Дейзи  отвечает  па телефонный  звонок.
Лицо ее каменеет.
     - Это Дэн, - говорит она. - Можешь позвать маму?
     Я вижу, как Марк открывает окно в гостиной. И вылезает наружу.
     Я убежден, что  в отношении человека к цветам проявляется его отношение
к любви. Уж  простите  за банальность  и послушайте  - я  приведу  несколько
примеров.
     Дэн,  наш штатный  сердцеед,  ничего  против цветов  не  имеет. "Насади
вокруг дома однолеток на сотню долларов, и его продажная цена сразу подлетит
на двадцать процентов. Это меня в  Калифорнии научили. Считается,  что цветы
создают положительный настрой  - на  инстинктивном уровне:  у клиента  сразу
возникает охота раскошелиться".
     Для Джасмин  цветы -  память  о  ее прошлой жизни: сплетенные в цепочки
бесплотные маргаритки из Беркли,  которые  она годами  хранит под прессом  в
энциклопедии  на букву "П" -  "память". Когда жизнь ее уж очень достает, она
сжимается в позе эмбриона на своем плетеном троне и водит пальцем по хрупким
изогнутым стебелькам, чему-то своему  улыбаясь, мурлыча себе под нос забытые
песенки.  Для поддержания  духа  Джасмин  повсюду в доме  расставляет  банки
из-под варенья  с букетами полевых цветов - мальва, рудбекия, наперстянка, -
они  всегда  тут, под  рукой,  в емкостях с желтоватым настоем, как средство
скорой помощи.
     Дейзи  порой  вызывает  своими цветами  легкую  оторопь:  электрической
яркости  узоры  из ноготков  на  платье,  незабудковые  вуали  в  волосах  и
цветочные  салаты для ее бога  -  укротителя волос  Мюррея  (Просто возьми и
съешь, Тайлер, представь, что мы в Нью- Йорке).
     У Марка страсть к гигантским цветам - из серии  САМЫЕ КРУПНЫЕ В МИРЕ, -
и зимними  днями он с утра до вечера  готов рассматривать каталоги семян,  а
потом  и вовсе теряет сон  от  нетерпения, дожидаясь, когда  ему доставят по
почте  семена подсолнуха  "Пицца  великана" и японской  ползучей  хризантемы
"Ниндзя" "с лепестками в рост человека".
     Стефани любит  цветы  в виде духов и набивных рисунков на ткани и еще в
виде вредных маленьких сиреневых леденцов. Трудно даже представить ее в саду
- разве что в лабиринте  фигурно подстриженных кустов с венериной мухоловкой
в середине.
     Анна-Луиза высаживает  цветущие  деревья и  любит, чтобы ее цветы росли
привольно.  Дома   у  матери  в  Паско  она  пытается  разбить  "запущенный"
английский сад: величавые  чертополохи охраняют  покой  нападавших  в  траву
яблок-дичков;  деревянные столы и стулья, обветшавшие до того, что ими почти
нельзя  пользоваться, стоят вкривь  и вкось,  стильно разукрашенные  птичьим
пометом. Анна-Луиза скашивает траву ручной косой, потому что если работать с
газонокосилкой,  "можно  нажить  запоры". Правда, из года  в год  дряхлеющий
"понтиак"  ее  брата, рыдван  1969  года  выпуска,  в  известной мере мешает
Анне-Луизе создать художественный эффект "предумышленного обветшания".
     А что же я сам? Как я соотношусь с цветами? Так, кое-что по мелочам. На
прошлой неделе  купил коробку с 250 луковицами крокусов и посадил их б землю
под окном спальни Анны-Луизы, таким образом, чтобы в апреле, когда зацветут,
они сложились бы в слова ЛЮБИ МЕНЯ.
     Тут мне почему-то  в голову лезет еще один потешный  случай. На прошлой
же неделе в "Свалке токсичных отходов" Гармоник спросил  меня,  какой  самый
классный  способ  умереть.  И прежде  чем  выпалить  на  автомате что-нибудь
избитое, ну вроде:  "Прыгнуть за руль в чем  мать  родила, ударить по газам,
врубить стерео на полную катушку - и вдребезги", я чуть помедлил и подумал о
каком-нибудь парне,  выросшем,  как я, в  краю без цветов, и вот  он  едет к
океану на  маленькой спортивной машинке, доставшейся ему  в качестве приза в
телеигре,  едет на  юг,  в  Калифорнию,  любуется пронзительно-желтым  полем
цинний.  Вдруг -  вшшш! -  с  Тихого океана  налетает порыв ветра,  и циннии
приходят в неистовство и трясут пыльцой, и  вот я уже весь  желтый  с ног до
головы, меня трясет и лихорадит от невинного вещества,  на  которое у  меня,
оказывается,   жуткая   аллергия,   и  в   считанные   минуты   я  гибну  от
анафилактического шока.
     -  Не  знаю, Гармоник. Прыгнуть за руль в чем мать  родила,  ударить по
газам, врубить стерео на полную катушку - и вдребезги!
     - "Веселые щенята" - высшее достижение. Безотходное производство.
     -  Как-как? -  отзывается  Стефани, которая на  пару  с  Моник уплетает
местную разновидность  "горячих собак"  -  хот-догов  под названием "Веселые
щенята"  и  стремительно  поглощает корытца местного фирменного  шоколадного
мороженого у пока еще  действующего прилавка со "щенятами" в торговом центре
"Риджкрест".
     - Безотходное  производство. Коровы заходят с одного  конца  фабрики по
производству  "Веселых  щенят",  а  с  другого   конца  выкатывает  трейлер,
загруженный хот-догами. Никаких мусорных контейнеров, ничего.
     Стефани и Моник, как истинных европеек, рассказами о потрохах и  кишках
не проймешь.
     - Никаких даже маленьких шкурок?
     - Ничего.
     Стефани  берет  еще  "собачку".  "Веселые   щенята",  несмотря   на  их
биографию, неправдоподобно, завораживающе вкусны.
     - Дейзи, было дело, нанялась на раздачу "Веселых щенят", - сообщаю я. -
Но  минут  примерно через десять ее с работы  вышибли.  Я  как раз  зашел ее
проведать. Смотрю - огромная толпа, все злющие, все ждут, когда их обслужат,
а Дейзи сидит себе преспокойно у телефона и  рисует какие-то паутинные узоры
па полях книжки стихов. Теперь она вегетарианка. - Oui.
     Это торговый центр "Риджкрест". Вернее, это был когда-то торговый центр
-  в период  его  расцвета всем центрам центр,  сверкающий,  словно плывущий
куда-то  волшебный  мир эскалаторов и  стеклянных  лифтов,  с  бесчисленными
стенами,   сплошь  покрытыми  зеркалами   или   выкрашенными  в   неброские,
умиротворяющие тона. Когда-то здесь еще был каток, и "ад  скульптур", и  два
фонтана,  и  на  все это  лилась  чудесная музыка, стимулирующая посетителей
совершать незапланированные  покупки.  Здесь были  телефонные  ряды,  отделы
плакатов,    "Продуктовая   ярмарка",   обувные    магазины,   целые   музеи
поздравительных открыток,  избушки с игрушками и "Галерея моды"  -  и  везде
было тепло и чисто.
     Сюда,  в  центр  "Риджкрест",  мы  с друзьями,  ошалев  от сладостей  и
видеоигр, ощущая себя какими-то  невесомыми и  нереальными -  как продукция,
существующая  исключительно за счет рекламы, -  приходили пошататься, всегда
своими  компаниями:  "скейтборд-панки",   "отморозки",  "качки",   "пижоны",
"еврошавки" и "хакеры" - и все ощущали себя  как тот человек  из зрительного
зала, на котором фокусник в цирке показывал гипноз, а бедняга так и не вышел
из транса.
     Но я был моложе в те дни, когда чистился здешним завсегдатаем. Теперь я
уже,  считай,  староват тусоваться там с утра до  вечера, да,  по правде, от
центра осталась такая ерунда, что тусоваться-то,  собственно, негде. Сегодня
куда  ни  глянь,  только и  видишь что на  ладан  дышащие  обувные магазины,
закрытые  пиццерии,  забитые  фанерой  телефонные  ряды, закрытые  на  засов
спортивные  отделы. Тропические растения  в галерее пожухли,  усохли, как на
карикатурных  рисунках.  Бутик  "Св.Яппи",  где  я  в  четыре  встречаюсь  с
Анной-Луизой, как и большинство бутиков в центре, забит фанерой. И опять же,
как многие другие магазины здесь, "Св.Яппи" стал жертвой пожара, а возможно,
и поджога; из-за фанерных щитов 4x8 футов наружу высовываются угольно-черные
"пальцы"; электричество в этом крыле отключено.  В конце  крыла  прозябает в
темноте  один  из  главных  центров  притяжения  бывшего царства торговли  -
"Страна еды".
     Приунывшая  молодежь  стойко  бродит  тут  и  там,   пытаясь  сохранять
полузабытое  ощущение  изобилия,  но откуда ему взяться  в этом постторговом
мире намертво застывших эскалаторов и пустых прилавков.  Одеваться в черное,
как я замечаю, снова входит в моду.
     В нескольких магазинах дела по-прежнему идут бойко - коммерческий успех
прямо пропорционален бесполезности  предлагаемых товаров.  В "Куку-видео" не
протолкнуться. В "Гнездышко для влюбленных"(tm) народ валит толпой. "Планета
шампуня"(tm)  явно  возбуждает  интерес  и   на  отсутствие  посетителей  не
жалуется. "Страна компьютерных чудес"(tm) расширяет территориальные владения
за счет отжившего  свое книжного  магазина по соседству. Аркада компьютерных
игр  укомплектована  под  завязку,  как  и  раньше, и  весь  пол там  усыпан
обертками от "Веселых щенят"  и смятыми прозрачными пластиковыми коробочками
и  палочками для еды, которые выдают в закутке под вывеской "Острые ощущения
- терияки!"(tm)[23] - ответвлении  одного из двух еще со скрипом действующих
здесь  форпостов   общепита.  Данс-миксы,  созданные,  скорее  всего,  чтобы
сопровождать  показы  мод  и составленные  из  последних британских  хитовых
синглов,  жарят  из  динамиков нон-стоп. Уходить  отсюда  не хочется.  Перед
соблазном  аркады с играми невозможно устоять, как перед соблазном позволить
себе  звонить  по  международному телефону,  зная,  что  по  счетам  платить
придется предкам.
     Я  люблю наш торговый  центр.  Всегда  любил. Очень  важно,  чтобы твой
торговый центр был здоров и полок сил. В эпицентре торговли людей интересует
только   одно  -   удержаться   на  как  можно   более  современном  уровне,
последовательно  избавляясь  от  прошлого  и  мечтательно  предвкушая  иное,
праздничное, сказочное будущее.  Как подумаешь,  сколько всего удивительного
можно купить... Достаточно ли ярко сверкает новый товар? Видишь  ли ты в нем
свое  отражение?  Будем  надеяться,  все  это  сделано  из  чудо-материалов,
какого-нибудь "люсита" или "кевлара",  которых в изученной нами вселенной вы
не сыщете нигде, кроме как на Земле. Как же нам повезло жить тогда, когда мы
живем!
     В  прежние  времена,  доторговоцентровые,  доисторические,  если бы вам
вдруг взбрело  в голову глянуть, скажем, на яблоко,  пришлось бы потерпеть с
этим  до августа. А раньше ни-ни,  забудь и думать. Теперь же  яблоки  у нас
круглый год, и это здорово!
     Мне кажется, Стефани и Моник ощущают в торговых центрах то же, что и я,
хотя сегодня они, вероятно, разочарованы - с покупками в "Риджкресте" сейчас
не  разбежишься, но  нынешнее запустение  мне  даже  на руку, потому что при
таком  раскладе  им, наверно,  скорее здесь  наскучит и они  скорее уедут  и
перестанут осложнять мне жизнь.
     - Эх, кого я пытаюсь  водить  за нос? - говорю я.  - Вы  ведь,  небось,
засыпаете от  скуки?  Не  думайте  только, что это  нормальный  американский
торговый центр. Это полнейшая ерунда. Приехали бы вы сюда в прошлом году - в
одной только "Галерее моды" было шесть обувных магазинов на выбор.
     - Нет-нет. Нам нравится здесь, в "Риджкресте". Очень интересно. Правда,
Моник?
     - О oui, ошш-ень забавно, ошш-ень футуристи-шшно.
     Ватага  разнузданных  скейтборд-мальцов  с  гиканьем несется по гулкому
служебному проходу и со всего маху врезается в обугленную стену прямо  перед
нашим  носом.  Полудетскигии  маленькими черными башмаками  они  дубасят  по
фанерным щитам, прикрывающим  стеклянную витрину,  издают победные  кличи  и
потрясают кулачками в лыжных перчатках, к  каждому  пальцу  которых намертво
приклеены  магнитные стикеры, содранные  с товаров на полках. Мальцы-удальцы
снова  что-то  орут и всей  толпой  срываются на досках  вниз по  ступенькам
неподвижного эскалатора  и оттуда на  давно  растаявший, оцепеневший,  всеми
забытый  каток,  присыпанный  окурками и  пластиковыми  стаканчиками  из-под
кока-колы, которые  сбрасывают на него с верхних торговых галерей. Весь этот
эпизод  заставляет меня  вспомнить об  известной  пророческой  шутке. Третья
мировая война будет вестись с помощью атомного оружия, четвертая мировая - с
помощью камней и палок. Но  когда случилась третья мировая? Сдается мне, она
была невидимой, и сейчас мы уже вступили в следующую,  четвертую. Должно  же
быть какое- то объяснение тому, что происходит с нашим торговым центром!
     - Тайлер! Бабетки! - Мы оборачиваемся и видим Дейзи и Мюррея с охапками
отпечатанных  на  лазерном  принтере  крупным  жирным  шрифтом  агитационных
стикеров кампании протеста против использования в одежде натурального меха и
против  капканов  на диких  животных,  которая  проходит под лозунгом  "А ты
пробовал отгрызть себе стопу?".  - Пошли, поможете нам  с Дейзи бороться  за
мирное сосуществование зоологических видов!
     Я спрашиваю Мюррея, вправду  ли  он считает,  что Ланкастер  - то самое
место,   где  надо   устраивать   кампанию  протеста   против  использования
натурального меха,  а  потом все  мы, не  сговариваясь, начинаем двигаться в
сторону вывески "Острые ощущения - терияки!"(tm).
     -  Э-э, вообще-то, если честно, мы пока ни одной одежки из натурального
меха не обнаружили,  но не беда - будем искать. Зато если найдем, обклеим ее
всю  как  есть  этими  стикерами.  Мы и скейтборд-пацанам на  всякий  случай
всучили пачку. Они тоже обещали подсобить, если что.
     Пока  Мюррей  разглагольствует,   я  вижу,  как   гикающие  шалопаи  на
противоположной от нас  галерее уже вовсю лепят "А ты пробовал отгрызть себе
стопу?" на  замазанные черным  витрины, на фанерные щиты и  на прозябающую в
забвении современную скульптуру в "саду скульптур".
     - Мюррей, познакомься, это Стефани, а это Моник.
     - Халло.
     - Халло.
     - Привет. Дейзи много о вас рассказывает, бабетки. Дать вам стикер?
     Бабетки (с новым прозвищем вас!) вежливо  отказываются. Несколько минут
мы оживленно  беседуем за  диетической кока-колой  и  огуречными  рулетками.
Моник  вскоре от нас откалывается - у  нее свидание с  миллионером, которого
она подцепила накануне  вечером.  Зовут миллионера  Кирк.  Стефани  желает в
одиночку  прокатиться на  чудо-авто. Дейзи и Мюррей намерены  отправиться  в
супермаркет в центр города - охотиться за шубами и выискивать  на  прилавках
"шкуропродукты" (не  спрашивайте, что это такое). Я, как уже было сказано, в
четыре встречаюсь с Анной-Луизой.
     -  Мы  с  Дейзи   решили  объявить  себя  по  отношению  друг  к  другу
независимыми государствами, - говорит  Мюррей, просто чтобы заполнить паузу.
- Полная свобода и суверенитет.
     - Мы будем сами себе государства. Объявим себя безъядерными зонами.
     Французские  бабетки   -   что   значит   наследственность,  врожденный
бюрократический инстинкт! - тут же встают на дыбы:
     - А как же правительство?!
     - Правительство? -  пожимает плечами Дейзи. -  Мое настроение - вот все
мое правительство.
     Бабетки вдруг делаются сверхсерьезными.
     - Разве можно понимать свою  свободу  так  фривольно, как понимаете все
вы?  -  возмущенно  спрашивает  Стефани.  -  Разве  можно  так   беспардонно
обращаться с демократией?
     -  Слышь-ка,  принцесса Стефани,  -  встревает  Мюррей, - как  я  успел
заметить, словом "демократия" почему-то начинают жонглировать  тогда,  когда
замышляют поприжать права личности.
     - По слухам, в городе Вашингтоне не только свободу торговли защищают, -
добавляет Дейзи.
     Стефани и Моник закатывают глаза к небу, наспех прощаются и исчезают.
     - Какие мы все из себя, фу-ты, ну-ты! - ершится Дейзи.
     - Бабетки-то с гонором, Тайлер, - поддакивает Мюррей.
     -  Они  же из Франции, - заступаюсь я, но  тут же  замечаю, что Дейзи с
Мюрреем застегивают куртки, - Вы что, тоже уходите?
     -  Труба  зовет:  все  на  защиту  шкур,   за  мирное   сосуществование
зоологических видов! - возглашает  Дейзи. Она легонько чмокает меня в щеку и
велит передать привет Анне- Луизе.
     - До скорого, -  говорит Мюррей, и они смываются,  оставляя меня одного
коротать время - уйму времени - в нашем безрадостном торговом центре.
     Ученые  так  свысока  рассуждают  о любителях  наведываться в  торговые
центры, будто это какие-то  муравьи  на  муравьиной ферме. Яснее ясного, что
сами-то ученые ни разу не удосужились просто пошататься по торговому центру,
иначе они поняли бы, какой  это кайф,  и не стали бы попусту  тратить время,
чтобы что-то там анализировать.
     Торговые центры - это просто класс. Правда, может быть, не наш центр и,
может  быть, не сегодня. Да,  вынужден  признать,  что  "Риджкрест" - пустая
шелуха,  оставшаяся от того,  чем  он  был когда-то. У  нас  было  настоящее
изобилие,  а  мы  его прохлопали. У меня такое подозрение, что  человеческие
существа просто  не  созданы для  настоящего  изобилия. Во  всяком случае, в
массе своей. Я-то как раз создан, да вот только куда подевалось изобилие?
     Я околачиваюсь возле разгромленного "сада скульптур" и шариковой ручкой
пишу на костяшках пальцев Л-Ю-Б-И и  Г-У-Б-И, когда, похлопав меня  сзади по
плечу, мой друг Гармоник спрашивает:
     - Не окажешь ли высокую честь мне и моим чеканутым друзьям, сэру Пони и
сэру Дэвидсону, - не проследуешь ли с нами в "Страну компьютерных чудес"?
     А что еще делать? Я тащусь за ними хвостом, все время настороже, как бы
кто-нибудь  из этой троицы не  саданул меня ненароком своими  покупками -  у
каждого   в   руках   ворох  всякой  всячины,   утрамбованной   в  цветастые
полиэтиленовые пакеты.
     И  где  они всем этим затарились?  Гармоник, Пони и  Дэвидсон -  ребята
богатенькие,  недаром  на компьютерах собаку  съели, и  сегодня  в их  улове
собрание компакт-дисков  с  записями Джими Хендрикса в  подарочной  коробке,
синтетические  свитера  компьютерной вязки  из  полиэстера,  всякие  дорогие
электронные игрушки для рабочего стола и куча сладостей.
     - Эй... Где хоть вы нашли открытые магазины? - удивляюсь я.
     - Что-нибудь  всегда открыто, Тайлер, - говорит  Дэвидсон. Видно, парни
привыкли:  уж если покупать,  то  покупать все чохом.  Надпись  на фирменных
пакетах магазина, на который они совершили налет: МНОГО, ЗАТО БЫСТРО(r).
     В  "Стране  компьютерных  чудес"  я уже  через  несколько минут начинаю
подыхать  от  скуки,  пока  чеканутая на компьютерах братия роится  и  гудит
вокруг  последней примочки, сконструированной в  калифорнийской  Силиконовой
долине,  в  городах  будущего  -  Санта-  Кларе,  Саннивейле,  Уолнат-Крике,
Менло-Парке...
     - Тай! Какое тут железо! Благоволите удостовериться лично, - кричит мне
Гармоник. - Виртуально!
     На  сегодняшний день я уже  совершенно убежден, что мой главный  изъян,
который  в  конце  концов  приведет  меня  к  жизненному краху,  -  это  моя
неспособность, в  отличие от любого  задвинутого хакера или хакерши, достичь
состояния  компьютерной  нирваны. И  это тот изъян, который  я считаю  самой
несовременной гранью моей личности, - в смысле карьерных  перспектив это все
равно, как если бы я родился шестипалым или с рудиментарным хвостом. То есть
я, конечно, как все, не прочь поиграть в компьютерные игры, но... в общем...
     Я,  словно  в  летаргическом  сне, перевожу  взгляд  туда,  куда  жадно
устремлены все глаза, -  на  экранную имитацию трехмерной реальности, куда я
тоже могу "войти", воспользовавшись "Киберперчатками"(r).
     -  Не желаете ли испробовать перчатки, милорд? - предлагает Гармоник, и
я  послушно  их  надеваю,  и,  должен признать,  то, что  я вижу,  и  впрямь
завораживает.  На  мониторе  объемно-цветовая модель  простенькой  составной
картинки,  изображающей  красотку в бикини,  которую  я  могу  составлять  в
трехмерном  киберпространстве,  производя  в  воздухе  различные.манипуляции
руками в перчатках -  ни  до чего не дотрагиваясь,  как если бы я говорил на
языке жестов. Вторя моим движением, две  руки на экране собирают из кусочков
красотку. Я  говорю Гармонику,  что  пользоваться "Киберперчатками"(r) - все
равно что щелкать "мышкой" по небу.
     - Точнее не скажешь, - поддакивает Гармоник, и  вся братия компьютерных
умников,  всегда  готовых  поддержать   неофита,  по-монашески   серьезно  и
сдержанно кивает головами в знак согласия.
     Я передаю перчатки Пони,  который, как и полагается заправскому хакеру,
усложняет себе задачу по составлению картинки сразу на несколько уровней. Но
едва он приступает к делу, как по небольшой толпе зрителей пробегает  легкий
шумок. Я поднимаю голову и смотрю в сторону  источника беспокойства - и там,
посреди торгового центра, я сквозь  стекла "Страны  компьютерных  чудес"(tm)
ясно  вижу возле  поникших экзотических  растений склонившуюся над  какой-то
коробкой  худющую  фигуру Эдди,  который  у  нас  в Ланкастере  своего  рода
достопримечательность    -    он   официально   состоит    на   учете    как
ВИЧ-инфицированный.
     Когда мы росли, еще до того как  Джасмин вышла за Дэна и мы переехали в
наш новый дом,  Эдди Вудмен жил  с нами по соседству вместе с  отцом и двумя
сестрами. Дети- Вудмены нам нравились, но виделись мы с ними нечасто, потому
что они были  старше нас. Но в Хэллоуин Эдди, Дебби и  Джоанна любили делать
все как полагается и  непременно наряжались в костюмы, и самые замечательные
костюмы были у Эдди. Однажды Эдди придумал костюм "Китти - девушки из салуна
на Клондайке с сердцем из изысканных духов" и вываливал нам в мешочки щедрые
пригоршни конфет, и вытаскивал из-под пояса  с резинками четвертачки,  чтобы
бросить их в  наши  коробки с надписью ЮНИСЕФ. Он  был великолепен. Девчонки
его обожали, Джасмин тоже. Из него, как из рога  изобилия, сыпались идеи, на
что лучше употребить разные душистые травки, которые выращивала Джасмин, и у
нас в  доме  по крайней мере на десяток лет раньше,  чем в  остальном округе
Бентон, кориандр "из приправы превратился в гвоздь программы".
     Потом, лет пять назад, Эдди уехал в Сиэтл, и Дебби с Джоанной не хотели
ни с кем говорить на  эту тему.  Они еще долго ходили  как убитые, и Джасмин
тоже  - она,  правда,  уклончиво  намекала, что  у  Эдди  вышла размолвка  с
мистером Вудменом.
     А потом - а потом, что ж, несколько месяцев назад Эдди снова появился у
нас: новый, худой, изможденный, весь  какой-то замедленный Эдди - вернулся в
Ланкастер, в свой старый дом, к Джоанне, и она  одна стала ухаживать за ним,
ведь мистер Вудмен за три года до того умер от удара, а Дебби вышла замуж за
какого-то  суперсерфингиста и живет с ним в Худ-Ривере, Орегон, совсем рядом
со знаменитым  каньоном  на  реке Колумбия.  В маленьком городке,  как  наш,
сплетни никого не щадят.
     И вот сейчас Эдди стоит  в  полузаброшенном торговом центре, и все  мы,
находящиеся  внутри "Страны  компьютерных  чудес"(tm), остро ощущаем  Эддино
присутствие, хотя и  притворяемся молча, что как ни в чем  не  бывало заняты
своими делами.
     На прошлой неделе Скай изрекла: "В наше время не задумываться о сексе -
все равно  как не задумываться  о том, из  чего делают хот-доги". Вот и Эдди
увидеть -  примерно  то  же  самое, что увидеть изнутри  фабрику, где делают
хот-доги.  Похоже,  все  сходятся  на  том,   что  оптимальное  отношение  к
современному  сексу - считать его  неким  стандартным, абстрактным  способом
наспех   заморить  червячка,   не  вдаваясь   в   ненужные   технологические
подробности.
     - Есть!  -  Пони  хлопает  в  ладоши, и на  экране  застывает полностью
собранная  красотка в бикини седьмого  уровня сложности.  "Киберперчатки"(r)
переходят  к  следующему  компьютерному асу, а тем временем Эдди поднимает с
пола свою коробку и,  шаркая ногами, медленно  бредет по длинному коридору к
парковочной стоянке. Я тихо отдаляюсь от компьютерной братии и спешу за ним.
     - Эдди...- окликаю я его.
     Он останавливается, поворачивается и старается вспомнить, кто я.
     -  А,  Тайлер Джонсон. Привет. - Кожа у  него желтая,  как-то  странно,
по-слоновьи  морщинистая,  как  пленка  на  поверхности  банки  с  латексной
краской, которую забыли закрыть крышкой.
     -  Привет,  Эдди.  Ты куда,  к парковке?  Давай  коробку,  помогу  тебе
дотащить.
     Эдди смотрит на коробку, вспоминает, что держит ее, и, помедлив, отдает
мне. - Спасибо. Коробка увесистая, будь здоров.
     - Эй, что у тебя там?
     - Увлажнитель воздуха.
     - Надо же. - Мы идем.
     - Как там Дебби? - спрашиваю я.
     - Хорошо. Детишки, двое. Все там же, в Худ-Ривере, с серфингистом.
     - А Джоанна?
     - Все никак мужика себе не  подберет. Ты бы позвонил ей как-нибудь. Она
до телятинки парной сама не своя.
     - Эдди, зачем так грубо!
     Мы подходим к  двери из тонированного  стекла, и  я держу ее  открытой,
подпирая коробкой, пока Эдди выходит наружу.  Потом  он  потихоньку плетется
через  холодную,  продуваемую стоянку,  где  среди  одинокого табунка  машин
затесался его "ниссан". Эдди для порядка спрашивает меня, как  там мои (хотя
можно не  сомневаться, что все самое неприятное и гнусное давно ему известно
благодаря местному сарафанному радио), и отпирает багажник, чтобы я поставил
туда коробку. Но вот багажник снова закрыт, и мы оба стоим и молчим, мучаясь
от какой-то взаимной неловкости, и  я всем своим нутром понимаю,  что  я все
еще не сделал чего-то главного, не поддающегося точному определению.
     Эдди садится в  машину, и у  меня вдруг возникает чувство, острое,  как
наваждение, будто сейчас мне дан последний  шанс совершить некий поступок, -
чувство, уже посетившее меня однажды, когда я покидал Европу, только на этот
раз  оно связано с тем, что я вижу Эдди Вудмена  живым. Может,  это странное
чувство - знак уходящей юности? Надеюсь, что так.
     - Спасибо, Тайлер, - говорит он, включая зажигание.  - Передай  от меня
привет Джасмин. Увидимся.
     - Конечно, Эдди, - отвечаю я. - Пока.
     Эдди трогает с места,  а  я, слабо махнув  рукой,  поворачиваюсь и  иду
назад в  торговый центр,  открывая дверь из тонированного стекла, и лицо мне
обдает сладковатым теплом, будто я сунул его в мешок с подтаявшими конфетами
во время веселого Хэллоуина, и в голове у меня гудит от непоправимой вины.
     Я вижу  Анну-Луизу, которая  стоит  возле  забитой  обугленной  фанерой
витрины  "Св.Яппи". Она не замечает, что я иду к ней, так  и стоит, скрестив
на  груди  руки.  Я  тихонько подхожу  к  ней  чуть  сзади  и,  обхватив  ее
компактное,  теплое тело,  стискиваю ее в объятиях, как, наверно, должен был
стиснуть Эдди Вудмена.
     Представьте, что тот, кого вы любите, говорит вам:  "Через десять минут
тебя проткнут насквозь. Боль будет нестерпимой, и нет способа  избежать ее".
М-да... предстоящие  десять минут превратятся тогда в страшную  пытку, почти
невыносимую, верно? Может, и к лучшему, что будущее скрыто от нас.
     - Анна-Луиза, как ты стараешься для других... просто чудо!
     - Кончай свой телемарафон, Тайлер. Сегодня неподходящий день.
     - Ладно. Как скажешь.  - Мы отъезжаем от торгового центра и летим через
Ланкастер,  и все это  время  Анна-Луиза - просто снежная  королева  на фоне
матово-черной роскоши Комфортмобиля.
     На   востоке,   посреди   убранного   ячменного   поля  я   вижу  линию
электропередачи. Странно  - почему-то провода по обе стороны трансмиссионной
башни обрезаны и безвольно свисают  с горизонтально вытянутых, треугольником
сходящихся  алюминиевых  рук-опор, как будто  башня  - это убитая горем мать
похищенного  ребенка,  протягивающая  детскую   одежонку  навстречу  камерам
"Си-эн-эн".
     Вид у Анны-Луизы просто жуть.
     - Анна-Луиза, что за вид у тебя - просто жуть. Ты спала  хоть ночью-то?
- Носки на ней разного  цвета, свитер в нескольких местах прожжен, в уголках
рта засохшие следы зубной пасты. На коленях у нее рабочая униформа в жеваном
полиэтиленовом  пакете  из-под продуктов,  в  который  она  вцепилась обеими
руками.
     - А, плевать.
     - Понятно.
     - Зато мисс Франция, как я полагаю, выглядит сегодня сногсшибательно.
     Я  дипломатично молчу, хотя мое  нежелание  разуверять  ее само по себе
выразительно  доказывает,  что  да,  если  начать  подсчитывать, кто  из них
тщательнее  следит   за  собой,  сравнение  будет,  вероятно,  не  в  пользу
Анны-Луизы.
     - У всех бывают неудачные дни - когда даже волосы не лежат.
     -  Сегодня  в  обед только  выпила  джина  с  мини-кексами,  -  говорит
Анна-Луиза.
     - Напилась и пошла на работу?
     Анна-Луиза  вся какая-то натянутая. Вталкивает в гнездо "прикуривателя"
до сих пор никому ни разу не понадобившуюся зажигалку, достает, порывшись  в
белом полиэтиленовом мешке, сигарету  и, к моему  несказанному удивлению, ее
прикуривает.
     - Анна-Луиза, что ты делаешь? Курение - удел бедняков.
     - Чего-чего?
     -  Нет, правда. Богатые не  курят.  По-настоящему  богатые.  Исключено.
Точно  так  же,  как у  них  дома не  бывает  ламп  дневного  света.  Только
электрические. Или свечи.
     - Тебе-то почем знать, Тайлер?
     Вряд  ли  стоит  сейчас приплетать  Фрэнка  Э.  Миллера  и  кладезь его
мудрости, иначе говоря, его автобиографию "Жизнь на вершине".
     -  Да  это  же яснее  ясного.  Начни  курить  -  тебе  прямая дорога  в
трейлерный  парк.  Заодно  можешь сразу  выступать  ходячей  рекламой -  щит
спереди, щит сзади и надпись: "Высоко не мечу".
     - А может, мне просто нравится курить.
     - Жизнь твоя - тебе и решать.
     Анна-Луиза демонстративно  продолжает  курить.  В  машине  пахнет как в
дешевом баре, и  я  на щелочку  приоткрываю окно  со  своей  стороны,  и все
голубые  струйки  дыма  устремляются  туда  мимо   моей  физиономии  -отчего
Анна-Луиза испытывает хоть и незначительное, но все же удовлетворение.
     - Ох, чувствую я, быть мне сегодня пассивным курильщиком, - говорю я.
     В ответ - глубокая затяжка.
     - Слушай. У тебя ведь в мешке  "Нью-Йоркер"?  Держала бы  его на виду -
тогда хоть всем будет ясно, что ты идешь в ногу со временем.
     - Прибереги свои советы для кого-нибудь другого, Дэн!
     - Анна, в чем дело, почему ты на меня злишься? - спрашиваю я. - Что это
за тон? Я в чем-то провинился?
     В ответ - презрительный фырк.  Я  вспоминаю старый анекдот  о  том, как
жена однажды утром просыпается и  давай метелить  мужа: ей приснилось, будто
он в чем-то перед ней провинился. А юмор в том, что дыма без  огня не бывает
- небось, и в реальной жизни у мужа рыльце в пушку.
     - Тайлер, что я знаю о тебе?
     - Вот это да!
     - Помолчи лучше. Я даже не уверена, что знаю тебя,  действительно знаю.
То есть я знаю тебя вот  до сих, но дальше - стоп,  дальше мне путь заказан.
Обидно.
     Хм-  мм.  Интересно  бы выяснить,  готовы  ли те, кто  обвиняет тебя  в
скрытности, сами выворачивать себя наизнанку.
     - Ты просто себя накручиваешь, Анна-Луиза.
     - Не надо, Тайлер. Вот не надо и все!
     Центральная часть Ланкастера  из-за оборванных  проводов  осталась  без
электричества. Машины  ревут, урчат  и завывают на  перекрестках с погасшими
светофорами,  и  общая   нервозность  только  усугубляет  раздражительность,
которой уже до краев наполнен Комфортмобиль.
     - Сегодня утром я перед работой зашла к вам домой, - говорит Анна-Луиза
каким-то  вдруг  ставшим  бесцветным голосом, вперив  безразличный взгляд  в
здание  почты  и  прачечной,  куда  я  хожу  стирать свои  вещи  (рубашки  с
подкрахмаливанием и утюжкой всего по 99 центов за штуку), - а ты уже уехал в
торговый центр. Я хотела по пути домой с аэробики занести тебе шарфик - сама
связала,  как глупая  деревенская  баба. Мы с твоей мамой выпили по  чашечке
кофе. Я  уже собралась идти домой  переодеваться,  и тут  мне прямо к  ногам
падает открытка - в дверь бросили. Из Новой Зеландии.
     - Хмх.
     Вот тут-то он и кончился, отпущенный мне кредит доверия. Кровь стучит у
меня в ушах, лоб - сплошной непрерывный гул. Не могу собрать мысли в кучу. У
меня такое  чувство,  будто  я смотрю  фильм, все  идет  нормально,  обычная
житейская ситуация, скажем, муж и жена за завтраком, и вдруг один из них при
выдохе пускает пузыри,  и  только  тогда  понимаешь,  что все происходит под
водой.
     -  Ты всерьез думал,  что я  ничего не узнаю, Тайлер? Ты что же, совсем
меня за дуру держишь?
     Время рушится.
     Мы  уже  возле  дома  Анны-Луизы на  Франклин-стрит.  Говорить  я не  в
состоянии, сижу и тупо смотрю на середину руля.
     - Анна-Луиза, это же просто летний заскок, ничего серьезного. Я понятия
не имею, чего ее сюда принесло...
     - Ты, надеюсь, не думаешь, что я не  знаю, что это просто  заскок? А ты
сам не мог мне сказать - не  дожидаясь, пока тебя припрут к стенке? Я бы все
поняла. Нет, ты вместо этого заливал мне про каких-то "приятельниц Киви"!
     Анна-Луиза  открывает  дверцу, разворачиваясь всем  корпусом  -  ногами
наружу - и попутно гася сигарету.
     - Ты слабак,  Тайлер. Слабак  - слабак - слабак! И знаешь,  я вообще-то
слыхала,  что  мужики  все   недоумки,  только  почему-то  считала,  что  ты
исключение. Теперь  я так не считаю. - Она выходит. - Ну,  я пошла. Спасибо,
что подкинул. Ах нет, извиняюсь - мерси боку!
     Она резвой газелью  бежит от меня  прочь  по дорожке, входит в шлюзовую
камеру - и все, конец, и это так странно, как в детстве, на Хэллоуин, когда,
бывало,  держишь в руке бенгальский огонь и думаешь, что  сверкающие россыпи
белых искр будут всегда, и вдруг их нет, а ты смотришь и все  еще не  можешь
поверить.
     Я глушу двигатель, опускаю стекло, откидываюсь и вбираю в себя все, что
вижу.  Впереди  на  Франклин-стрит какой-то  наркоша из  Бесплатной  клиники
кружит  вокруг  уличного  автомата,  как барбос,  выписывающий круги  вокруг
другой,   незнакомой   собаки.   В   какой-то   момент  он   поворачивается,
перехватывает мой взгляд и  вскидывает руку,  изобразив  пальцами букву "V",
знак победы.
     Я   мысленно  вижу  неудержимо  падающий  вниз  "Боинг-747"  -   тысяча
кислородных масок, свисающих с потолка.
     Я тоже показываю ему знак победы.
     Несколько  часов  я  бесцельно  езжу  туда-сюда  в  надежде  наткнуться
где-нибудь  на  Стефани.  В  конце  концов  я  возвращаюсь  домой  -  крутом
по-прежнему  чернота, свет так и  не  врубили. Я  вижу на  нашей  подъездной
дороге небывалое скопление  машин. С чего бы это - может быть, в дом, пробив
крышу, влетел  астероид? Или из кухонных стен вдруг стала сочиться кровь? Но
тогда, позвольте, где же съемочная бригада новостей Шестого канала? Сбоку от
дома я замечаю "Бетти", дедушкину и бабушкину махину на колесах, по-хозяйски
расположившуюся, как будто она тут  самая главная - хамоватая, беспардонная,
ну   точно  наглая  бабища   в  ресторане,  которая   громогласно  распекает
официанток,  жрет как  свинья  и все ей  сходит с  рук,  потому что,  строго
говоря, никакой буквы закона она не нарушает.
     Я вхожу  в  дом,  и тут все объясняется: бабушка  с  дедушкой  проводят
совещание  распространителей  "Китти-крема"(r)  не где-нибудь,  а  у  нас  в
гостиной,  которая сейчас  представляет  собой  облагороженную светом свечей
живую картину тесноты и убожества.  Прямо  на полу, на ковре, и  на хипповых
бесформенных  кушетках  видны  очертания тел, полукругом устроившихся  перед
ведущим это шоу дедом, который восседает, как верховный правитель, на троне,
то бишь в кресле, сработанном из прутиков,  понатасканных из бобровых плотин
(изобретательный  все-таки  народ   эти  хиппи!).  Прямо  перед  ним   стоит
небольшой,  обтянутый  бархатом цвета индиго постамент, на котором  разложен
весь   ассортимент  продукции,  выпускаемой  под  маркой  "Китти-крем"(r)  -
"Система кошачьего питания"(r).
     Стефани  тут же,  среди  тел,  как, впрочем,  и  Дейзи,  Мюррей,  Скай,
Мей-Линь, Пони, Дэвидсон, миссис Дюфрень, Эдди (снова с нами), Джоанна и еще
человек  здак двадцать  других; в  глазах у всех - восторг и упоение, совсем
как в мультиках: вместо зрачков - знак доллара.
     Киттикатя и ее закадычный приятель, косоглазый кастрат сиамец Рисик  из
соседнего дома, так и  трутся вокруг дедушкиного трона, дрожа от нетерпения,
когда  же  наконец  им  дадут  вожделенное  лакомство.  Не  хватает   только
жертвенных козлят  на привязи. Дыма  курящихся кальянов. До чего  же все это
удручает! До чего же несовременны теснота и убожество! Значит, вот что такое
отсутствие    электричества    -   дремучее    средневековье   моментального
приготовления:  просто выдерни  вилку  из розетки. Металла  мне, протеиновых
капсул, радия - каждый день без выходных!  Технические изобретения - вот что
не дает нам плюхнуться обратно в грязную лужу.
     Я иду в кухню, и следом за мной входит Джас мин. Я спрашиваю ее, какого
лешего звонил Дэн сегодня утром, когда я собирался ехать в торговый центр.
     - Шш-шш. Потом, -  говорит она. -  Я что  хотела тебе сказать - мама  с
папой остались без дома, и в  ближайшие несколько месяцев им придется жить в
"Бетти". Будь с ними помягче, ладно? Пойдем посмотрим до конца дедушкино шоу
в гостиной. Эй! С тобой все в порядке?
     - Нормально.
     - Да нет. - Она прищуривает глаза. - Анна-Луиза все узнала, так ведь?
     - Да.
     - Ах ты мой  котенок! Поговорим, когда народ разъедется. - Она легонько
тормошит меня за плечи. - Съешь печенюшку, ладно? Сегодня у меня  шоколадное
- с  настоящим  шоколадом,  не  с  заменителем.  Скажешь,  мать  деградирует
помаленьку, да?
     - Как прошло свидание с твоим программистом?
     - Хуже некуда.
     Она возвращается в гостиную как раз в тот момент, когда Джим  Джарвис и
его жена Лоррейн под  аплодисменты выходят  на  авансцену, чтобы представить
вниманию  публики  работу  "Киттипомпы"(r).  Это действо  - акт  ритуального
приобщения  к  отлаженному как  часы,  гипнотическому,  никого,  кроме  себя
самого, не признающему миру домашних сборищ на тему кошачье-собачьего корма.
Что происходит, куда подевалась нормальная работа?
     Джим Джарвис -  квинтэссенция ланкастерца образца  Нового Порядка. Пока
не накрылся наш Завод (и Джимова  карьера вместе с ним),  Джим - подтянутый,
целеустремленный  яппи,  яппи-кремень  -  и  его яппи-жена  Лоррейн жили  на
окраине  города  в чудовищном  огромном доме  с одним окном  и самой большой
спутниковой антенной-тарелкой  во всем округе Бентон, да нет, во  всем штате
Вашингтон  (издали  могло показаться, что  на крышу их дома забросило ветром
коктейльный зонтик). Теперь  они живут в "доме  на  колесах",  запаркованном
неподалеку от шоссе Три Шестерки.
     Джим на самом деле занимался куплей-продажей уранита и в погоне за этой
экзотической рудой  разъезжал по всему  земному шару  -  Габон,  Саскачеван.
Намибия, Квинсленд[24]. Теперь они с Лоррейн толкают "Китти-крем"(r).
     Креме всего прочего, Джим был приятелем  Дэна в ту пору, когда  всерьез
интересовался дорогой недвижимостью, которой Дэн как раз  и торговал. Теперь
оба они  на мели и, вероятно,  друг с другом даже не разговаривают. Странно,
правда?
     На  вечеринках  у Дэна  и  Джасмин Джим  рассказывал нам, подросткам, о
температурном  режиме в его  личном винном  погребе.  Джим представлялся мне
одиночкой  с богато развитым  воображением,  из тех, кто,  сидя  в самолете,
погружается  в  свои  фантазии,  всячески   избегает  вступать  в  беседу  с
попутчиком,  только  время  от времени кивает  головой,  выражая  молчаливое
согласие с автором аналитического  материала в серьезном журнале по вопросам
современной экономики  и  политики, а стюардесс едва-едва удостаивает скупым
мужским словом.
     Но  теперь жизнь  Джима и Лоррейн  в  корне переменилась, и не  столько
из-за материальных  потерь, сколько из-за происшествия, которое  случилось в
Африке в конце прошлой весны.
     Они  отправились на уик-энд  смотреть  местную достопримечательность  -
роскошное  озеро,  такое огромное, что воды его  упираются в горизонт, а вся
поверхность  сплошь  покрыта розовыми лилиями и листьями этих лилий размером
со слоновье  ухо.  На один из таких гигантских листьев Лоррейн  усадила их с
Джимом пятимесячную  кроху Кирсти,  намереваясь заснять эту "очаровательную"
сценку на видео  - так они себе  это представляли. В  считанные секунды, под
ласковое жужжание камеры "Сони", на  глазах у лучезарно улыбавшейся Лоррейн,
которая стояла  на берегу в обалденном костюме,  купленном,  без сомнения, в
бутике при художественной  галерее, из  воды, прямо из-под листа, выпрыгнула
огромная,  крупночешуйчатая,  бурая  рыбина.  Схватила Кирсти за  ручонку  и
утянула  под  воду, в  зыбкий  ил  - в  мир, где безглазые  чудища  питаются
клубнями водных растений,  сбрасывают  кожу и наяву воплощают наши жутчайшие
ночные кошмары, - в беззвучный мир, где плачут младенцы-мертвецы.
     Все заняло  секунды три - от силы.  На видеозаписи столько же. И теперь
Джим  и  Лоррейн -  конченые люди,  с  пробоиной в  голове:  как  флоридский
коралловый риф, в который  врезался сбившийся с курса сухогруз, риф, который
никогда уже не сможет себя регенерировать.
     "Тай, как думаешь, убийцы-родители усадили Кирсти на лист ПРЕДНАМЕРЕННО
(интонация подразумевает  заговорщицкое подмигивание)?"  -  спрашивала  меня
Дейзи в письме, которое я получил в Копенгагене.
     "Срежиссировать такое убийство вряд ли  возможно, - написал я в ответ в
моей  последней открытке из  Европы. -  И кроме  того,  Кирсти  не была, что
называется,  "бракованым  товаром", если  уж смотреть на это под таким углом
зрения.  Ты же знаешь  яппи.  Лоррейн уверяла маму, что  Кирсти  определенно
станет  выдающейся скрипачкой,  когда Кирсти едва исполнилось три месяца  от
роду.  Сдается  мне,  они  вложили в нее  кучу эмоций. Не только денег. Люди
вообще удивительные существа".
     Джим и Лоррейн теперь два тихих неврастеника,  и, как большинство тихих
неврастеников, они молча неприметно наблюдают за тобой, выясняя для себя, не
неврастеник ли  и  ты тоже:  подсчитывают  следы  от зубов  на  концах твоих
обгрызенных карандашей, ведут  учет выпитых тобой коктейлей  и, уже вслух, с
деланно-веселым добродушием обращают  твое внимание на  непроизвольный  тик,
которого ты  сам,  возможно,  еще  не успел за собой  заметить. И  этого мне
достаточно,  чтобы почти желать, будь  на то  моя  воля, вернуть Джима в его
прежнюю бесчувственную ипостась. Но не тут- то было.
     -  Вы должны нажимать на  рычажок "Киттипомпы" так, словно вы  готовите
порцию  мороженого  для  кинозвезды!  - наставляет  дедушка  трясущегося  от
неуверенности  Джима,  который покорно отвечает:  "Слушаюсь, сэр" и обнажает
зубы без тени улыбки в глазах.
     Здоровых амбиций тут ноль. Безнадега - вот что это такое.
     Стефани, отделившись  от толпы завороженных зрителей,  идет  за мной  в
освещенную свечами кухню.
     - Что-то не так? - спрашивает она. - Qa va?[25]
     - Мы с Анной-Луизой порвали. - Лицо Стефани дипломатично-бесстрастно. -
Вернее, она меня бросила.
     Молчание.  Чтобы  чем-то его заполнить, я посвящаю ее  в  подробности -
открытка от Киви (Где, кстати, она,  эта злополучная открытка?),  стресс,  в
котором я живу последнее время, полный завал с учебой... Глядя  из  кухни на
окно в гостиной, мы видим, что из подъехавшего к дому такси выходит Моник. И
покуда  я изливаю  сочувственно слушающей меня Стефани все мои  горести, она
пулей влетает в дверь.
     - Мы любили друг друга в  спутниковой тарелке! - кричит она с  порога в
полный голос - Там тепло - в тарелке... там этот - фокус света, - Все головы
в гостиной, как стайка рыбок, когда они меняют курс, поворачиваются к Моник,
рванувшей прямиком в кухню.
     Мгновенно  превратившись в ханжу, я ее одергиваю: "Шш-шш..." То есть я,
конечно, обеими руками за  самовыражение, только  самовыражайтесь  про себя,
пожалуйста.  Моник,  с ее,  мягко  говоря, раскованным поведением, хоть и не
грязная шлюшка, но все  же какой- то налет нечистоплотности  в ней есть; это
как  упаковка  сахарного песка, которая лопнула по  шву, и содержимое  белой
струйкой сыплется на затоптанный пол супермаркета.
     Стефани,  впрочем,  не  терпится  поскорей услышать  все  в  мельчайших
подробностях, и она невнятно-примирительными звуками призывает меня отложить
на  время скорбную повесть о  моих невзгодах и дать ей сперва  утолить  свой
аппетит к  таблоидной  "клубничке". Они  начинают  тарахтеть  по-французски,
мусоля и обсасывая  все пикантности, и  только когда  худшее  позади,  скова
переключаются на английский, и я, таким образом, удостоен привилегии слушать
байки о всесильном  миллионере  Кирке.  Дейзи и  Мюррей  тоже тут  как  тут,
развесили уши под  тем предлогом, что они, мол, у себя дома. "Китти-крем"(r)
явно не выдерживает конкуренции!...
     - У Кирка табун лошадей, - докладывает Моник. - А жена у него на... как
это...  искусственном  дыхании. А  квартира у  него оформлена  по последнему
слову дизайна и техники. А еще у него...
     ~ Да сам-то он какой? - спрашиваю я.
     - Какой?
     - Ну, что он за человек?
     -  Mystcrieux.  Tres mysterieux[26]. Я думаю, он  работает  на ЦРУ,  и,
возможно, он был даже во Вьетнаме. Я так думаю, он был в плену.
     Джасмин входит на кухню и укоризненно шикает на нас.
     - Моник подцепила миллионера, - объясняю я.
     - В Ланкастере?!
     И вдруг возле  холодильника у дальней стены  я вижу открытку от Киви  и
иду  прочесть  ее,  отключаясь от приглушенной  болтовни  Моник,  которая  с
прежней живостью живописует свои секс-приключения.
     А Киви написал мне следующее:
     Привет, дружище!
     У  нас  тут весна. Новая Зеландия гораздо  меньше,  чем была,  когда  я
уезжал.  От учебы ломает. По мне лучше бы пить твои  коктейли на крыше  у С,
чем  пялиться тут на  овец,  проникаясь  к  ним  все  более и более  нежными
чувствами. (Шутка!) Ah , oui , Paris  ![27] Где он? -  то ли на расстоянии в
миллион миль, то ли совсем рядом. От Моник,  как я уехал, ни ползвука, но, с
другой стороны, она ведь не из тех, кто пишет своим бывшим, правда? Когда ты
разродишься очередным лирическим посланием к Стеф, пусть напомнит М., что я,
черт возьми, существую!
     Все они одинаковы, все динамитъ горазды.
     Даешь воздержание! Может, следующим летом махнем на лыжах?
     Киви
     На  холодильнике новый  рисунок Марка: юная  гейша  с  клыками во рту и
рюмкой мартини в руке. Подпись под рисунком гласит:
     Гейша идет скособоченная потому что ее пояс-оби весит 500 фунтов потому
что в поясе она спрятала уран!
     -  Вам  обязательно  надо  попробовать заняться  любовью в  спутниковой
тарелке,  миссис Джонсон, - слышу я, отрывая глаза от открытки, восторженный
голос Моник. - Это тонизирует, и плюс вы еще загораете.
     - Да уж это наверняка, - заливается краской Джасмин.
     Дейзин  портафон  вдруг дает о себе  знать слабым  похрюкиванием из-под
вороха купонов на пиццу со скидкой.
     - Это меня, - говорит Моник, суетливо роясь в бумажной куче. -  Я  дала
Кирку твой номер, чтобы он мог  позвонить, пока я здесь. Он поехал  покупать
вертолет.
     - Да вот мой телефон,  - говорит Дейзи.  - Я  отвечу. - Дейзи имитирует
пародийный французский акцент: - Гезиденция Моник. Кто говогит? Кирк? Халло,
Кирк. - Дейзи игриво подхмигивает Моник и раз-другой пританцовывает на месте
- общий смысл ее телодвижений должен убедить  Моник в том, что сейчас все мы
повеселимся,  но внезапно лицо ее меняется. - Дэн?... Дэн, это ты? - Глаза у
Дейзи как  два блюдца. Сенсация! - Это Дэн! Это он звонит Моник.  Кирк - это
Дэн!
     Вопли, визги.
     Моник  пытается  спасти жалкие  остатки достоинства и, схватив  трубку,
гневно бросает:
     - Ты лжец! - Подбоченясь, она  принимает позу оскорбленной добродетели.
- Я не желаю говорить с тобой. Прощай.
     - Эй! - кричит дедушка. - Ну-ка потише там.
     Джасмин с  сияющим, счастливым лицом - редкий случай  с тех пор, как  я
вернулся из Европы, - выхватывает у Моник трубку.
     - Привет, Дэн. Ты бы со  своими вывертами где попало не засвечивался, а
не то ставка страховой премии взлетит у тебя под облака.
     - Страховой премии? - не понимает Стефани.
     Я пускаюсь объяснять ей, что страховая премия всегда повышается, если с
тобой произошел несчастный  случай  или,  допустим,  на  принадлежащем  тебе
участке имеется  какое-то оборудование, представляющее повышенную опасность,
-  скажем,  бассейн с  трамплином  для  прыжков  в  воду,  но  после  первых
нескольких фраз  я бросаю  эту затею  - все впустую. Может, дело в том,  что
Стефани просто напрочь лишена чувства юмора?
     Пока  я  разжевываю  для  Стефани  специфические  тонкости  "страхового
юмора", у меня на глазах разыгрывается  престранная сцена. Джасмин, упираясь
задом в  край  кухонного стола, роняет лицо в ладони и судорожно втягивает в
себя углекислый газ, выдохнутый в припадке безудержного хохота. Тем временем
Моник (на ее компактной пудре успел появиться очередной след от ногтя) стоит
подбоченившись и осуждающе покачивает головой - дескать, какая же вероломная
тварь  этот Дэн. В этот момент,  ни раньше, ни  позже,  они обе  встречаются
глазами, и  я мгновенно забываю о Стефани со всеми  ее  недоумениями, потому
что  вижу,  что  мама начинает плакать, а  Моник  протягивает  к  ней руки и
бережно заключает ее в свои молодые объятия.
     Позади  них   в  гостиной  дедушка  поджигает  выдавленный  в  плошечку
"Китти-крем"(r). Язычки пламени пляшут  на его поверхности, как крошечные, в
стельку пьяные, синие привидения.
     Внимание съемочной  бригаде новостей  Шестого канала:  масса событий за
минувший промежуток времени.
     Гармоник,  Стефани и я жмем на педали велотренажеров в тренажерном зале
"Железный пресс".
     -  Лично я  тренируюсь, чтобы  тело у  меня  стало жилистым, - заявляет
Гармоник: сегодня он для разнообразия перешел из  "древнеанглийского" режима
в "научно- фатастический". - И не  привлекало космических  пришельцев, когда
они вторгнутся в нашу вселенную.
     - Нельзя ли попонятнее, Гармоник?
     - Логика  элементарная.  Мясо  каких  коров  ты предпочитаешь  в  своем
рационе? Японских, верно ведь? Тех, которые мало  двигаются,  а вместо этого
подвергаются  пивному  массажу.  Мясо у  них нежное,  сочное,  вкусное.  Кто
позарится на беговых лошадей? Никто.
     -  По-моему,  тебе  в  любом случае  можно не бояться, что тебя  съедят
пришельцы.
     - Почему это?
     -  Потому  что  старый ты уже  - двадцатник разменял.  Ребята,  которые
помоложе, на вкус будут в сто раз лучше. Нежненькие, не то что ты.
     - Ничего подобного.
     - Да-да!
     -   Он  прав,  -  говорит  Стефани,  отирая  пот  со  лба  и  рассеянно
перелистывая  страницу  закапанного  потом  журнала  "Вог".  -  Когда   тебе
двадцать, в  тебе  уже столько копоти,  и всякой  химии, и ор-монов - ты уже
невкусный.
     -  Вот-вот,  ты  в  своей  "компьютерной"  можешь  сидеть  спокойно,  а
вторжения НЛО пусть остерегаются тринадцати- шестнадцати летние.
     - Думаешь? Какое счастье. Хоть  какая-то реальная польза от  того,  что
стареешь.
     Мы  со Стефани увеличиваем нагрузку  в наших велотренажерах, Гармоник -
нет.  Он  только-только  вылез  из  простуды,  и  набирать  форму  ему  надо
полегоньку.
     ~ Погибшие вирусы как бы все еще сидят у тебя в мышцах, - объясняет он,
- как забившаяся  в губку  грязь,  а чтобы губку  как  следует  промыть,  ее
приходится отжимать не один раз.
     Прикол.
     Дневное время  лучшее,  чтобы  ходить  в  тренажерный зал,  -  пока  не
кончились  рабочие   часы  и  не  нахлынула   толпа:   сейчас  здесь  только
безработные,  полубезработные  и  работники маргинального труда -  вышибалы,
подавальщицы в ночных барах, сказительницы из службы "секс по телефону". Как
у  всех завсегдатаев тренажерного зала, глаза у  них прикованы  к зеркальным
стенам, в которых отражается их плоть и их облегающие поблескивающие шкурки,
производящие впечатление  тонко  рассчитанной маломерности.  Любопытно,  что
массовая безработица  не  привела к резкому росту числа дневных  посетителей
тренажерных  залов  у  нас в Ланкастере,  а  между  тем охотники за рабочими
местами просто обязаны бывать здесь,  поскольку когда выкладываешься, у тебя
появляется уверенность в своих возможностях, и  это положительно сказывается
на поисках  новой работы. Откройте любое руководство про то, как надо делать
карьеру, - там все написано.
     - Наверно,  безработные все  очень гордые  -  они лучше будут сидеть по
домам,  плевать в  потолок  и накачиваться  пивом да  телемурой,  -  говорит
Гармоник.
     - Постыдное существование, - изрекаю я.
     Прошедшая  неделя  - неделька  будь  здоров!  -  эндорфины,  адреналин,
тестостерон... настоящий гормонококтейль.
     Ну,  начать с того, что Моник -  и  взятое напрокат авто вместе с ней -
отбыла.  Подалась  обратно  в Париж через Новую Зеландию, прочертив на карте
мира треугольник своих авиаперелетов, после того как выяснилось,  что даже в
разгар  секс-исследований  здесь,  в Новом Свете, ее, оказывается, одолевала
тоска по дому. Унизительный эпизод  с  Кирком выбил ее из  равновесия, а тут
еще,  вернувшись  под крышу  "Старого  плуга", она  обнаружила  в  конверте,
доставленном ей курьерской  почтой из Франции от ее позабытой- позаброшенной
матери, какую-то паршу от ее издыхающей домашней кошечки Ночки.
     - Прибыть  в  Новый Свет  на четыре дня! -  фыркнула  Дейзи. - Тоже мне
десантница!
     - Да  и в Новом-то  Свете она видела  один  Ланкастер  да еще окрестную
биозону, - вторит ей Мюррей. - Вот уж сюр так сюр!
     Стефани  не слишком расстроена  тем,  какой  оборот  принимают события.
Жизнь  понемногу становится  все более  стефаницентричной:  Представляем шоу
Стефани и его звезду - Стефани?
     Она переселилась  в  Модернариум, и у меня по комнате разбросаны теперь
побрякушки,  духи,   детали   женского   туалета.   И  эта  типично  женская
безалаберность греет мне душу.  Я готов все свое время вместе с ней бороться
с преступностью. Хочу спать с ней  средь бела дня. И еще: я даже для вида не
хожу  на  занятия -  и  хоть  бы кто  пикнул,  ни  звука.  Наверно,  Джасмин
распорядилась, чтобы меня не трогали. Вот это жизнь!
     Краса  и гордость Ланкастера,  Брендан,  ленивой  походкой идет мимо  в
своих  облегающих  велосипедных  трусах  и  короткой  белой  маечке -  такой
короткой,  что  больше  смахивает  на  бюстгальтер.  Брендан  преодолел  все
отборочные  туры  и  в  следующем  месяце  примет  участие  в   Национальном
чемпионате по бодибилдингу в Финиксе. В самосознании жителей  Ланкастера  он
сумел зажечь слабый огонек патриотических надежд. Стефани втягивает ноздрями
воздух.
     - Обидно, что Моник так быстро уехала.
     - Он чем-то смахивает на Берта Рокни,  правда? - спрашиваю я Гармоника,
и тот утвердительно кивает.
     - В общем и целом. Но тело у Брендана не то - не стероидное.
     Берт  Рокни,  как  уже отмечалось,  -  мой  любимый  киноактер  в жанре
приключенческого  боевика, "машина  смерти",  признанный  мастер  старинного
древнемонгольского боевого искусства. Мускулы  у него -  литой вольфрам,  по
которому слегка прошлись гелигнитом: мускулы, необходимые, чтобы врукопашную
биться   с   нескончаемой  вереницей   бывших   лучших  друзей  и   наймитов
коррумпированных правительственных чинуш, которые из фильма в  фильм с тупой
злобой расправляются  поочередно  с его женой, детьми и  родителями. Вот это
кинозвезда!
     -  А  ты  видел,  какие  раньше  были звезды,  скажем, в  сороковых или
пятидесятых, - видел их, когда  они без  рубашки? - допытывается Гармоник, -
Полный  отпад,  у  них же  сиськи висят!  И такие сходили тогда  за  "машину
смерти", представляешь? Нет, что ни говори, благодаря стероидам  кино  стало
намного круче.
     -  Согласен, -  говорю  я. - Но теперь, когда все уже привыкли  к  вида
накачанного стероидами  тела,  оно  больше  не  производит  такого  эффекта.
Стероидное  тело  - это визуальный эквивалент бифштекса, который приготовлен
из такого нежного-пренежного мяса, что хоть вилкой его режь.
     Брендан  кряхтит,  вопит  и поднимает  над головой штангу  весом четыре
триллиона  фунтов  -  что-то  около того:  рожа  у него  делается  пунцовой,
какой-то  пузырчатой  - ну  точь-в-точь  бифштекс в  затрапезной едальне,  и
голосит он так оглушительно,  так вызывающе непристойно, что все разговоры в
зале смолкают, и народ старается не замечать, как Брендан прилюдно совершает
самоубийство.
     - Кошачью паршу? - переспрашивает Гармоник, - Бэ-ээ.
     - Кошачья парша - тоже документальное свидетельство, - говорю я. - Моча
или  кал  -  ведь   свидетельства?  В  своем  роде.  Вообще  все  на   свете
документальное свидетельство.
     - Ночка - такая славная киска, - вздыхает Стефани. - Но она не жилец на
этом свете. Лу-кемия.
     Скоро Моник придется положить Ночку в ее корзинку - и в Сену.
     Минутное молчание. (Дань памяти усопшим.)
     -  Моник  приняла все слишком близко  к  сердцу, - говорю я. - С Дэном,
конечно, получилось  потешно, но  такие проколы  только  располагают  к тебе
людей. И кроме того, здесь в  Штатах никому не запрещается переписывать свою
личную историю - можешь стереть все, что было, и начать по новой: произвести
первое впечатление вторично.
     -  Моник ведет  себя по-европейски, по-другому  не умеет, - замечает  в
ответ Стефани. - Мне лиш-но больше нравится по-вашему, по-американски. Моник
нужно было сказать:  "Хочу все начать  сначала" -  и все  вы, американцы,  с
радостью разрешили бы Моник начать сначала. Ваша свобода - очень современная
свобода.
     Слово "история" служит для Гармоника сигналом, чтобы познакомить нас со
своей теорией  насчет  того, почему  в  каше  время народ  валом  повалил  в
спортзалы.
     -  Людям  необходимо стать совершенными во всех смыслах, чтобы их душам
не  грозила  следующая реинкарнация.  Очень, очень  многие сейчас подошли  к
концу  реинкарнационного цикла.  Вот  почему  Земля  так  перенаселена.  Это
очевидно. Людям  до  смерти  надоело  снова  и  снова проживать  свою личную
историю. Хочется с ней покончить.
     -  Да  что вы  знаете про историю! -  отмахивается  Стефани.  -  И  это
трагично.
     Слово снова берет Гармоник:
     - Единственная трагедия, которую я могу себе в связи с этим вообразить,
это если бы в Голливуде взялись  снимать историческую картину и допустили бы
какой-нибудь  жуткий ляп  - ну  там  пилигримы на  "Мейфлауэре"[28]  сидят и
подкрепляются киви или, скажем, бурритос.
     Стефани,  потрясенная  до глубины  души  таким  кощунством,  слезает  с
тренажера и, едва обретя равновесие и почуяв  под  собой подгибающиеся ноги,
опрометью кидается в раздевалку.
     - Ну и характер, - замечает Гармоник. - Пошутить нельзя.
     - У бедняг европейцев  школа хуже каторги,  их там лупцуют почем зря, -
говорю я. -  Их так истязают  учебой,  что знания, за которые  они заплатили
такими  муками, воспринимаются ими  как абсолют. И если кто-то  в их знаниях
сомневается, они не могут с этим смириться.
     - Кстати,  об  истории,  -  я  тут такое  услыхал, закачаешься.  Знаешь
старикана, верхнего соседа Анны-Луизы?
     - "Человек, у которого 100 зверей и ни одного телевизора"?
     - Точно - человек, у которого  нет ПИН-кода. Так вот Ланкастер назван в
его честь, оказывается.
     - В его?...
     - Ну,  в  честь его семьи.  У него  фамилия Ланкастер.  Это  его  семья
придумала основать здесь город. Мне мама рассказывала.
     Интересно,  знает  ли  Анна-Луиза. К  сожалению,  теперь уже  этого  не
выяснишь.
     - У него  в  квартире штук тридцать собак и кошек.  Еще птички и рыбки.
Сам видел на прошлой неделе.
     - Старикан  с приветом. По-моему,  спроси  его: "Как  бы  вам  хотелось
провести свободное  время,  если помечтать?" - и выяснится, что он  взял  бы
напрокат  металлоискатель  и  пошел  бы на  Галечный пляж  искать потерянные
обручальные кольца.
     - Сдается мне, что он давно утратил всякое понятие о свободном времени.
     -  Тебе надо рассказать  о  нем  своей  маме.  Она  же  у  тебя  теперь
распространяет "Китти- крем".
     Гениально!
     - Гармоник, ты прирожденный менеджер среднего звена.
     - Спасибо.
     "Китти-крем"(r) раскручивается со страшной силой.
     Из окна Модернариума я наблюдаю, как в запаркованную возле дома "Бетти"
то и  дело  влетают,  а потом из  нее  вылетают  ланкастерцы  всех  видов  и
подвидов, и так с утра до вечера, - носятся,  как наркоманы, которым  срочно
понадобилась доза метадана. Когда все эти,  считай, что уже штатные торговые
распространители  - аж пена на  губах при мысли  о доходах за  просто так  -
выходят  из  "Бетти",  они  смотрятся  гораздо  бойчее, чем  когда они  туда
входили,  и у  каждого  в  руках  лохматые  пучки рекламных брошюрок, а  под
мышками  коробки  с "Киттипомпой"(r).  Джим  и Лоррейн  Джарвис  определенно
вернулись к жизни. Эдди Вудмен тоже.
     Джасмин  и та превратила обеденный  стол  в канцелярию по  учету  своих
торговых операций. С  ее неполной,  но  все же занятостью на Заводе и бурной
деятельностью  по рекламированию "Китти-крема"(r) ей,  возможно,  не хватает
времени - которого при других обстоятельствах у нее было бы хоть  отбавляй -
вникать  в подробности  моей жизни, и это  хорошо.  Но  Дэн теперь постоянно
названивает, и Джасмин говорит с ним за закрытыми дверьми, и  это не хорошо.
Что-то будет.
     Стефани  выходит  из   раздевалки   и  садится  на  соседний   от  меня
велотренажер.
     - Давай слезай и переодевайся, - командует она. - Поедем навестим  твою
"Свалку токсичных отходов". У меня идея.
     Возле "Свалки" сегодня нескучно. Я вижу целую флотилию  джинов, пикапов
и внедорожников, которые устроили  настоящее галогеновое  светопреставление,
плюс  Салунмобиль  Скай  (проржавевший  "матадор"  ее  мамаши,  производства
компании "Американ  моторс",  аляповато  разукрашенный  ромашками, победными
V-символами и соснами и в  довершение картины - номерным знаком  ЖИВЕМ 05) и
"селика" ССП, на которой Гармоник опередил нас по дороге из спортзала (ССП -
"служба спасения принцесс"; номерной знак A3 ХАКЕР).
     -  Сдается  мне,  Гармоник все  же  взялся за Скай, -  делюсь  я своими
предположениями  со Стефани,  -  Иначе  каким бы ветром занесло его  сюда  в
погожий солнечный денек? Поехал бы прямо домой и засел бы в своей темнице, в
подвале то есть, взламывать секретные коды пусковых ракетных установок.
     - Любовь - это прекрасно, - вздыхает Стефани.
     Зайдя внутрь,  я  вижу, что Скай и  Гармоник,  скорчившись,  сидят  под
столом и что-то малюют фломастером на измазанном жвачкой и слюной деревянном
подбрюшье стола.
     -  Мы  все загадали, в каком году  на  Земле вымрут панды, -  объясняет
Пони, двигаясь нам  навстречу  по пути  к телефону-автомату  у двери,  чтобы
прослушать сообщения, оставленные для него  на его домашнем автоответчике. -
Когда через двадцать пять лет  мы снова здесь соберемся, тогда  и  проверим,
кто оказался прав. Я загадал 2011-й.
     - А я 2013-й, - говорит Гея, вставая из-за стола.
     -  2007-й,  - доносится снизу голос Гармоника.  Мы со Стефани двигаемся
дальше  мимо  экранов   с  видеоиграми,  и   тепло  наших  тел  активизирует
картинки-приманки -  запускает  прокрутку чудес  компьютерной пиротехники (у
клиента сразу  слюнки  текут - что ни  сюжет,  то новая потеха):  красотки в
буквальном  смысле  слова  "лопаются"  от  чувств,  "порше" совокупляется  с
"порше", НЛО выпускают денежные лучи - и  под конец мужественный призыв "Нет
наркотикам!" под соответствующим видеосоусом.  Один автомат, новый, раньше я
его  не  видел,  называется "Инфекция",  выглядит  просто обалденно,  и  его
заставки-приманки показывают,  как  народец какого-то  обитаемого  астероида
отважно   борется   со  всякими   напастями  -  пчелами-убийцами,   ползучим
виноградом, туристами, юристами.
     -  Супер! - кричу  я. - Стефани,  мне срочно  нужны  четвертаки. У тебя
есть?
     - Не сейчас, Тайлер. Потом. - Мы садимся.
     - Господи, ну почему  в женском  туалете  нет писсуаров! - говорит Гея,
когда мы усаживаемся за  стол. - Так бы хорошо - на уровне груди. На случай,
если кому  надо  сделать  раз-два-три: блевани!, а то  коленями в  колготках
прямо на кафельный пол.
     Стефани смотрит на нее во все глаза.
     - Привет, Стеф. Ну что ты уставилась на меня, будто я выродок какой-то.
Постоянно я этим не  занимаюсь, только если иначе никак, - признается Гея. -
Сегодня и  съела-то всего-навсего какое-то красное ягодное  желе и половинку
лукового  бублика. Что со мной будет в День  Благодарения  -  зрелище не для
слабонервных. Пойдем-ка.  Я как  раз туда. Там на месте все тебе в деталях и
разложу.
     Стефани на  всех  парах  летит за ней в "Планету очищения",  попросту в
женский туалет,  так ей не терпится обсудить  с подругой по несчастью разные
подробности булимии. Мы, все остальные, сидим запеленутые в кокон молчания.
     - Сэр Пони имел сегодня беседу с социальным работником, его  опекающим,
- объявляет Гармоник. - Великолепно, не правда ли?
     А вот и Пони - вернулся от телефона: на автоответчике пусто.
     -  Постой-ка,  Пони, - говорю  я,  совершенно сбитый с толку, -  ты  же
богатый. При чем тут социальный работник?
     - Маме каким-то  образом удалось раздобыть  официальное заключение, что
наше семейство страдает  эмоциональной дисфункцией.  Теперь  каждый  из  нас
должен  пройти собеседование. Если  повезет,  я получу право  на  бесплатные
консультации у психолога, пока мне не исполнится двадцать один. А мама пошла
на  бесплатные курсы переквалификации  и осваивает компьютер.  Изучает  DOS.
Самое время.
     Скейтборд-мальцы  с  лязгом  и  грохотом   вламываются  в  ресторан  и,
пританцовывая на досках,  проносятся по проходу - славные, в общем, ребятки,
только они как щенки ротвейлера: умение внушать страх у них генетическое.
     - Придумывать  новый  танец  -  все равно что придумывать  новый способ
сексуального удовлетворения, -  говорит Скай, и Гармоник заливается краской.
Они  украдкой  обмениваются  понимающими  взглядами. Скай  пойдет  на пользу
общаться с кем-то кроме риэлтеров, а Гармонику пойдет  на  пользу общаться -
точка. Я беспокоюсь  о последствиях, когда думаю, что он  постоянно читает в
разделе  частных  компьютерных  объявлений  дрянную  порнушку,  состряпанную
пятнадцатилетними сосунками, которые слова без ошибки написать не умеют.
     -  Я ухожу с работы -  надоело  корячиться на электронных плантациях, -
выкладывает свою  новость  Скай,  -  так  всю  жизнь просидишь  на  телефоне
рекламным толкачом.
     -  У нее синдром недооцененного сотрудника - я  помогаю  ей  преодолеть
кризис.
     Я  прошу  Минк принести мне порцию "последствий автокатастрофы" - груду
покореженных обломков жареного картофеля, обильно залитую томатным соусом, -
и стакан содовой для Стефани.
     - Как жизнь без Анны-Луизы? - любопытствует Скай.
     -  Ты ее видела?  -  спрашиваю  я. -  Она не подходит  к телефону, а на
автоответчике  я оставил  уже штук  пятьдесят сообщений.  И вообще,  давайте
называть вещи своими именами. Если бы она не полезла в бутылку, все бы  было
иначе.
     - Никто никого ни в чем не обвиняет, Тай, - говорит Гармоник. - Остынь.
     - Думаю, ты еще скучаешь по ней, - говорит Скай, на что я советую ей не
доставать меня.
     - Когда бабетка нас покинет? - спрашивает Пони.
     - На следующей неделе, - отвечаю я.
     - И станешь ли ты  тосковать, когда пробьет час  разлуки?  - спрашивает
Гармоник.
     Я обдумываю про себя  его вопрос. Ответа  у меня нет, и я мямлю, что не
знаю,  и  выкладываю  псевдококаиновые дорожки  из  сахаринового  порошка на
псевдодеревянной  столешнице. Я спрашиваю себя, сколько времени понадобится,
чтобы восстановить то, что  я разрушил  в наших с Анной-Луизой отношениях, и
поддается  ли это восстановлению. Начиная со следующей  недели, дела обстоят
так: отношений нет, учебы нет, работы нет, карьерных перспектив нет. Автомат
по приготовлению картофеля-фри - к нему-то я и пришел.
     -   Видел  вчера  вечером  Хизер-Джо  в  "Дизайнерском   батальоне"?  -
спрашивает  Скай,  переключая  разговор на  Хизер-Джо  Локхид, нашу  любимую
звезду  телесериалов. Хизер-  Джо  легко  перепрыгивает  из серии  в  серию,
неизменно радуя своих поклонников  соединением таких бесспорных  достоинств,
как темперамент,  непримиримая борьба с преступностью, потрясные волосы плюс
крепкое,  аэробикой  натренированное  тело.  В  "Дизайнерском  батальоне"  -
последней на сегодня  серии  с  Хизер-Джо  - она  выступает  в роли  модного
дизайнера (в дневные часы) и борца с преступностью (под покровом ночи).
     - Хизер-Джо кому хочешь сто  очков вперед даст, - говорит Скай. - У нее
гардероб как бездонный  колодец. - Мы все еще оживленно обсуждаем творчество
Хизер-Джо, когда за стол возвращаются Гея и Стефани. Поскольку в присутствии
Стефани   никто   не  чувствует  себя   естественно,  над  столом   повисает
неестественная тишина.
     - Э-ммм,  - мяучит Скай, надеясь всколыхнуть застоявшееся болотце,  - и
какие же у вас с Тайлером ближайшие планы, Стефани?
     - Мы едем в Калифорнию, -  невозмутимо отвечает Стефани;  я застываю от
неожиданности,  а она  дотягивается  до  кусочка  кроваво-красного  жареного
картофеля,  который  мне  только  что  принесли. -  Тайлер будет  учиться на
модного фотографа, а я на актрису.
     Молчание.
     - Это правда, Тайлер? - спрашивает Скай.
     Я  киваю, сам  не  веря в то, что  киваю. С каждым годом мне становится
труднее  представлять  свою будущую  жизнь  как видеоклип под  звуки мощного
рока, однако такие вот моменты с лихвой компенсируют все утраты. Я вижу, что
Скай с трудом сдерживает себя, еще секунда - и сорвется звонить Анне-Луизе.
     - И когда едете? - спрашивает Гея.
     - На следующей неделе, - сообщает Стефани как ни в чем не бывало.
     - Вот это  да,  даже не верится,  - говорит Пони. - А вдруг  на пляже в
Малибу ты встретишь Хизер-Джо, что тогда?
     - Попрошу, чтобы она написала на песке свое имя,  и буду перекатываться
с одного слова на другое и обратно, - поддаю я жару.
     Я  наконец перехватываю  взгляд Стефани, и  в глазах у нее  читаю:  "Да
ладно, брось, - будто ты сам не знал, что мы едем в Калифорнию".
     -  Станете знаменитостями, - говорит Скай без  тени  злорадства, добрая
душа.
     - Да, - подтверждаю я, - мы станем знаменитостями.
     - Подумай на досуге над моей идеей, ладно?  - говорит Стефани по дороге
к дому.
     - Но на что мы будем жить?
     - Для молодых, как ты и я, работа всегда найдется.
     - А как же... Ну я не знаю!
     - Тебя что-то держит в Ланкастере, Тайлер?
     - Да нет.
     - А сможешь ты стать богатым и знаменитым в своем Ланкастере?
     - Вряд ли.
     - Значит, тебе нечего терять. Просто подумай над этой идеей.
     Что тут делает машина Дэна - на нашей подъездной дороге?
     А   может,   жизнь  как   глубоководная   рыбалка.  Утром  просыпаемся,
забрасываем сеть и, если повезет, к исходу дня вытаскиваем из воды одну -  в
лучшем случае две - рыбешки. Иногда в сеть попадется морской конек, а иногда
акула - или спасательный жилет, или айсберг,  или морское чудище. А по ночам
во  сне мы  перебираем  наш Дневной Улов -  сокровища, добытые  в результате
длительного,  медлительного  процесса,  и  мы  едим  плоть  выловленных рыб;
выбрасывая вон косточки  и вплетая воспоминания о  когда-то блестящей рыбьей
чешуе в наши души.
     Точно,  Дэн  в кухне, сидит  себе между довольнехонькими, слегка  будто
подвыпившими бабушкой и  дедушкой. Джасмин склонилась над  раковиной. Я вижу
их  снаружи  через  запотевшее  стекло,  под  кроссовками у меня  с  хрустом
рассыпаются замерзшие бархатцы, словно кто-то  просыпал мне  под ноги горсть
кукурузных хлопьев.
     Дэн  отхлебывает  из  бутылки  безалкогольное  пиво  "За  рулем"(tm)  и
угощается в свое удовольствие заботливо расставленными  перед ним закусками:
то  "Сырной  радости"   отведает,   то   нитритно-ветчинных  рулетиков,   то
"Начо-медочи". Мой желудок словно превращается в спущенный воздушный шар.
     - Там Дэн, - докладываю я Стефани, забираясь назад в Комфортмобиль.
     - Тогда отвези меня в гостиницу, Я здесь не останусь.
     - Перестань, Стеф...
     - Нет.
     Возле "Старого плута" Стефани выходит из машины.
     - Привези мои вещи, Тайлер.  Я буду у  себя  в старом  номере. Посмотрю
кабельное. Чао.
     Вот засада.
     Я  возвращаюсь  домой,  вхожу в кухню  и  чувствую  прилив  психической
энергии   далеко   не  лучшего  свойства,  когда   дедушка  встречает   меня
приветственным,  без тени  иронии, возгласом: "Эгей,  Тайлер, тут твой папка
вернулся!"
     Джасмин  отворачивается, не  в силах посмотреть  мне в глаза,  и  сразу
превращается в женушку-робота  -  подсыпает Дэну  пивной закуси  и  пытается
создать видимость хлопотливой  деятельности где-то поближе  к раковине.  Мне
хочется,  чтобы  Джасмин  взглянула  на  меня  не  тем  остекленело-радушным
взглядом, каким  она  сейчас  одаривает всех  вокруг, -  но  нет. Я  начинаю
подозревать, что все мои усилия заставить ее посмотреть на  меня по-другому,
обречены  на  провал, как бессмысленные попытки  привлечь  кормом птиц после
захода солнца.
     - Я завязал  с питьем, Тайлер, - говорит Дэн. - Хочу, чтобы мы с  тобой
снова стали друзьями. - (Снова?) - Не будем поминать старое, начнем сначала,
ведь мы семья.
     Он это серьезно?  Бабушка с  дедушкой  благодушно смотрят на  меня,  не
сомневаясь, что  я  соглашусь, - не  дождутся.  Единственный ответ им всем -
зыбкие  переливы Джасминовых  "новоэровских"  колокольчиков, доносящиеся  из
стереосистемы в гостиной. Дэн  звучно выпускает воздух. Выдергивает  из вазы
гиацинт и машет им, рассеивая вонъ, и бабушка с дедушкой смеются до слез.
     - Слушай, Джас, -  говорит Дэн, все больше входя в роль шута -  любимца
публики, - как твоя новая прическа-то называется, "Новобранец"?
     Дедушка с бабушкой снова давятся от хохота.
     А  я  уже как  сваренное в микроволновке яйцо: лопнет, если  кто-нибудь
вздумает  хотя бы дыхнуть на него.  Для  меня сидеть  в нашей  кухне рядом с
Дэном - значит открыть шлюзы для потока воспоминаний о той поре, когда я был
еще  пацаном и пытался, всегда безуспешно, наперед вычислить, что же на этот
раз вызовет у Дэна  приступ ярости - после того, как он за ужином  закинет в
себя пятую  порцию виски и третий кусок жратвы. Я  хорошо помню,  как Дейзи,
Марк  и я  просто-напросто  перестали  высказывать  свое  мнение и проявлять
какие-либо  эмоции,  не  желая  добровольно  поставлять спусковые механизмы,
прекрасно вписывавшиеся в его стратегию наращивания вооружений. Я помню, как
рядом с ним мы превращались в непроницаемых роботов.
     Разговор между тем переключается на экономику Ланкастера.
     - Знаешь, тебе, наверно, не  помешало бы  опустить пониже планку  твоих
притязаний,  Тайлер,  - наставляет меня  Дэн, и дедушка  одобрительно кивает
головой.  Верно-верно. Неужели  им  невдомек,  что  призывать меня  опустить
пониже планку - все равно что призывать меня изменить цвет глаз?
     Я прошу меня извинить и отправляюсь собирать вещи Стефани. В коридоре я
наталкиваюсь на Марка, который топчется там с посудиной молочного коктейля -
хотел разогреть в микроволновке, но передумал: боится заходить в кухню, пока
там Дэн. Я хватаю Марка в охапку и тащу  наверх, и он извивается, хихикает и
пронзительно визжит. Потом успокаивается и смотрит, как я укладываю вещи.
     - Можно мне с тобой к Стефани в гостиницу?
     - Лучше не надо, Марк.
     - Она больше не будет жить в твоей комнате?
     - Как получится.
     - Это потому что Дэн опять переезжает к нам?
     - Думаю, да.
     - А можно мне пожить у нее?
     - И тебе, и Дейзи, и мне - нам всем лучше бы пожить у нее.
     - А ты будешь опять встречаться с Анной-Луизой? Она мне нравилась.
     - Дай-ка мне вон тот свитер.
     Марк  рассказывает  мне, что  власти  распорядились  откопать  товарный
состав, некогда захороненный по их приказу неподалеку от заводских корпусов,
- товарняк, захороненный еще в сороковые, который был до того токсичным, что
проводить очистку  не представлялось  возможным.  И  вот  теперь  армейскими
силами  поезд   собираются   эксгумировать,   потому  что   захоронили   его
недостаточно глубоко. Его разрежут автогеном на кусочки и  покидают в  самую
глубокую яму - глубже еще никогда не  рыли -  и там уже захоронят навеки. От
души желаю армейским силам удачи.
     -  Ох,  малыш,  -  вздохнув,  сказала  мне Джасмин на  прошлой  неделе,
перебирая  неказистое собрание  столовых приборов семейства Джонсонов (ножи,
почерневшие от соприкосновения с огнем;  вилки, почерневшие от  пребывания в
микроволновке;    ложки,   покореженные   после    Дейзиных   паранормальных
экспериментов и  ее настойчивых  попыток научиться  гнуть ложки  одной  лишь
силой мысли), - чужую жизнь прожить намного проще, чем свою собственную.
     - Не понимаю, Джасмин. Как можно прожить чужую жизнь?
     Мой вопрос вывел ее из мечтательного забытья.
     - Ты прав,  конечно. Что  это  я болтаю?  -  Она  вынула  из  ящика для
ложек-вилок ножницы и подровняла  Киттикатино пастбище - лоток с  безопасной
для кошачьей  нервной системы  травкой "Спокойная  киска"(r). -  Пичкаю тебя
всякой чепухой. Ну конечно, только свою жизнь и можно прожить.
     - Конечно.
     Но сейчас я начинаю  думать, уж не посылала ли  мне тогда Джасмин некий
тайный ключ. Не посылала ли себе самой ключ к сегодняшнему кошмару. Зачем ты
снова впустила Дэна в свою жизнь, Джасмин? Вышвырни ты этого прощелыгу,  как
паршивого пса. Ну какое тебе нужно подспорье, чтобы  его выкорчевать? Я знаю
какое: я готов отдать тебе всю мою силу -я  запечатаю ее в зеленый конвертик
и пошлю  тебе по почте  с надеждой  и  миром и огромной-преогромной любовью.
Бери сколько нужно - бери и не медли!
     В  периоды,  когда внутри  нас  происходит  стремительная перемена,  мы
бредем сквозь жизнь так,  словно нас околдовали. Мы говорим фразами, которые
обрываются на  полуслове. Мы  спим как  убитые, ведь столько  вопросов нужно
задать, пока блуждаешь  наедине с собой по  стране  сна. Мы на ходу с кем-то
сталкиваемся и,  узнавая,  неожиданно для себя,  родственную  душу,  страшно
смущаемся.
     В гостиничном номере мы оба, Стефани и я, разговариваем так, словно нас
околдовали - словно мы во власти какого-то заклятья, - и мы то разрываем его
чары, то раздуваем их как пожар.
     -  Думаю, сейчас самое  подходящее время решить, едешь ты в  Калифорнию
или нет, Тайлер.
     - Сейчас?
     - Да, сейчас.
     - Но сейчас - это так быстро!
     - В жизни все быстро.
     - Но...
     -  К чему эти разговоры, Тайлер?  Позвони мне утром  -  когда ты хорошо
выспишься и посмотришь сны.
     - А нельзя мне сегодня остаться у тебя?
     - Нет.
     - Собака ты.
     - Ты не собака.
     - Гав.
     - Садись в свою машину и катись.
     Дейзи, Марк и я спим сегодня все вместе в  моей комнате - спим на полу,
в  лазанье из  спальных мешков и одеял, при лунном свете,  и едва различимые
кисло-сладкие дуновения скунсовой вони заползают к нам через окно. У Джасмин
в комнате Дэн.
     Сейчас хорошо за полночь, Дейзи и Марк мечутся в неглубоком сне,  время
от времени задевая  руками меня или друг друга, и мы все вместе видим сны. В
окне  я  вижу  под   облаками,  набежавшими  с  вечера  со  стороны  океана,
неестественно  яркое  свечение.  Это   подоблачное  свечение  такое  лунное,
жемчужное, теплое  - живое, зовущее, -  что  чудится,  будто за склонами гор
сама земля лучится светом.
     Как будто там, за горами, неведомый город.


         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * 


     Бегство.
     Совсем близко планирует чайка: я стою у поручней на палубе. Чайка летит
со скоростью нашего парома и  кажется  неподвижной - она просто тут, и  все,
как удачная мысль.
     Капитан судна объявляет, что мы пересекли незримую линию - границу  - и
вошли  в  территориальные  воды  Канады.  Мы  со  Стефани  тупо  пялимся  на
кильватер, как будто хотим разглядеть пунктирную линию. Мы  плывем на пароме
сообщением Порт-  Анджелес, штат Вашингтон,  - остров Ванкувер.  Мое прошлое
осталось  позади, словно  костер,  сложенный  из  якорей, и  я  избавлен  от
всяческой  принадлежности к чему-либо. Хорошо  бы пересечь побольше незримых
линий:  часовые пояса, 49-я параллель, экватор, водораздел  между бассейнами
Тихого океана  и  Атлантики.  Помню,  я где-то читал  про  истребитель Ф-16,
который,  пересекая  линию экватора, вдруг  перекувырнулся и  полетел  вверх
тормашками из-за какого-то глюка в  компьютерной программе; хорошо  бы знать
компьютерные тайны,  чтоб они были закодированы во мне  самом  на  клеточном
уровне.  Я смотрю,  как  трепещет  на ветру шарфик Стефани  от "Гермеса",  и
ощущаю свою непредсказуемость, свою потрясающую новизну.
     Накануне  мы  со  Стефани  остановились  на  ночь  в  дешевом  мотеле в
Порт-Анджелесе, но от перевозбуждения я не мог спать. У меня еще не улеглось
в голове, что  на рассвете  я собрал свои манатки  и слинял из Ланкастера. А
еще я был взбудоражен идеей побывать  в местах, где я  родился, -  навестить
старый общинный  дом  на островах Галф-Айлендс  в Британской  Колумбии  -  а
оттуда  заехать  проведать  моего  биологического  папашу  Нила  в  северной
Калифорнии, это нам по пути: мы же едем в Лос-Анджелес начинать новую жизнь.
     И кажется, в жизни столько всего волшебного и удивительного!
     В Канаде монетки золотистые,  с изображением гагары. На  эти золотистые
монетки Стефани в  придорожной лавке покупает молочный  шоколад,  бутылки  с
водой и кассету с кантри-музыкой. А потом, когда мы  на мини-пароме плывем к
острову  Гальяно  -  моей родине, - над  головой у нас  кружат  в восходящих
потоках  орлы  с лысыми  головами,  снуют туда-сюда,  как  ребятня,  готовая
сутками топтаться в отделе видеоигр. Совсем рядом с паромом на воду  садится
лебедь. Вдалеке  прибрежные воды патрулирует пульсирующая  шеренга канадских
казарок. Сколько птиц! И вода пахнет солью и сытостью, и цвет у нее зеленый.
     Прибыв на остров  Гальяно,  мы  громыхаем вниз по  одной-другой-третьей
каменистой дороге, мимо канав, из которых  всякая  зелень так  и прет,  мимо
повалившихся дорожных  указателей, пока  не оказываемся возле  памятной  мне
тропинки, которую,  если  не  знаешь,  вряд  ли заметишь, и там  я  оставляю
машину.
     Стефани  хватает меня за  руку,  и я веду  ее сквозь  заросли ежевики и
лесной  малины, и  ветки кустов  тянутся к  ее лицу, проводят  по щекам, как
пальцы нищенок.  Мы  идем  через болотину,  поросшую  "скунсовой  капустой",
проходим под темным, сухим, заглушающим звуки пологом гемлока  и оказываемся
на маленькой прогалине: сноп солнечного света падает на приземистую каменную
колонну -  в прошлом  печную  трубу.  Ее  окружает  небольшой прямоугольник,
сплошь  покрытый  кипреем,   печеночником,   черничником,  папоротниками   и
грибами-глюкогенами.  Других следов  былого присутствия человека практически
нет. Железо проржавело, дерево истлело.  Огород зарос, на нем уже деревца  в
два моих роста.
     - Ты прямо здесь родился? - спрашивает Стефани.
     В ответ я киваю.
     Стефани улыбается мне и говорит:
     - Хорошо появиться на свет в таком месте.
     Я с ней согласен - место чудесное, изумительное. Я беру веточку гемлока
и касаюсь ею своего лба. Венчаю себя лесным королем.


     Назавтра.
     Мы зажимаем нос,  весело обгоняя под  завязку  набитые  людьми, страшно
дымящие  автобусы на  Береговом шоссе и мчим  себе  дальше на юг, к Орегону.
Стерео  в  Комфортмобиле  на  всю  катушку  шпарит  забористые  технотемы  в
исполнении шотландских ребятишек с плохими зубами и  неодолимой потребностью
петь.
     Слева  мы   видим  товарный   состав:   рогатый   электровоз  и  связка
сосисок-платформ  с  цистернами  кислорода  и  "хондами"  цвета  подтаявшего
вишневого   мороженого.   На  других  платформах  другой  груз,  и   надписи
соответствующие:  ЖИДКАЯ СЕРА, КУКУРУЗНАЯ ПАТОКА,  ВОДНЫЙ  ГИДРАЗИН.  Мы  со
Стефани принимаемся составлять перечень химических веществ, обязательный для
всякого, кто хочет идти в ногу со временем:
     - Тетрациклин.
     - Стероиды.
     - Фреон.
     - Ас партам.
     - Пероксид.
     - Силикон.
     - "Эм-ти-ви".
     Стефани стреляется, сунув ствол игрушечного пистолета себе в рот.
     Справа от нас открывается прекрасный вид на океан. Я резко останавливаю
машину  и объявляю тридцатисекундный перерыв  для  желающих привести себя  в
порядок, но  Стефани  желает  остаться в  машине, чтобы распутать  пленку  в
кассете. Она дуется на меня за то, что в ответ на ее предложение жениться на
ней  я  сказал: "Вот еще  -  в обозримом  будущем  я ни  на ком  жениться не
собираюсь".
     Я бегу полюбоваться видом океана, который открывается отсюда, с  гребня
утеса: тихоокеанский простор, край света, - и меня вдруг пронзает мысль, как
это  непохоже на Европу,  на перегруженные историей  европейские  ландшафты,
припорошенные   угольной  сажей   и   испещренные  оврагами  -  совсем   как
изработавшиеся в пюре легкие курильщика.
     И пока  я  стою тут на  вершине, меня инстинктивно  тянет  еще  немного
насладиться  живописной картиной  природы - только не  слишком  долго.  Меня
словно что-то толкает  обернуться  и  удостовериться,  что меня  не столкнут
вниз.  Я  и оборачиваюсь,  но,  само собой,  поблизости нет ни  души,  кроме
Стефани, которая сидит в машине и  жестами дает мне  понять, что пора бы уже
двигаться дальше.
     Питаемся мы хуже некуда:  пересушенная волокнистая индейка, углекислота
в   виде  сладкого  газированного  пойла  и  жратва  из  разных  придорожных
забегаловок. На обед мы жуем столовскую курицу с ободранной кожей.
     - Господи Иисусе,  - поражаюсь я, -  если пенсионеры  отказываются есть
куриц с кожей, значит, теперь пусть никто не ест куриц с кожей? Миром правят
бабка с  дедом. А  куда, скажи на милость, девается в таком случае  никем не
съеденная куриная кожа?
     На какую-то секунду мы и правда задумываемся, а  потом разом приходим к
одному выводу: "Китти-крем"!
     На берегу нам попадаются морские гребешки. Тут же неподалеку в зарос