аво... - Право? Когда мне говорят о праве... - Женщина погружает палец в стакан и слизывает приставшую к нему пену. - Действительно, какая дикая случайность... из-за этой игрушки брат был убит... получается, будто муж убил его... В выражении ее лица уживаются полнейшее безразличие и вот-вот готовое вылиться наружу напряжение. Женщина изо всех сил сдерживает вопль отчаяния, и меня вдруг пронзает эта ее разрывающая душу боль. Теперь моя очередь растеряться. - Не преувеличивайте. Это простая случайность. - Быстрее выбросьте его. Я ненавижу, ненавижу эту игрушку... - Я возьму его себе. А сумка? - И ее тоже... лучше всего выкинуть все это... - В шесть часов я должен буду уйти... - Пива больше не хотите? - Лучше бы я посмотрел альбом, если он у вас есть. - Альбом? - Ну да, семейный альбом... - Есть, но... что за интерес, но если хотите... Женщина, изогнувшись и слегка привстав, достает с полки, сзади себя, вложенный в футляр большой альбом. Внизу на обложке типографским способом напечатано: "Смысл воспоминаний". Присмотревшись, обнаруживаю, что это не напечатано, а выклеено из отдельных иероглифов, вырезанных из какого-то журнала. - "Смысл воспоминаний" - это что-то вроде названия, правда? - Видимо, свойственная этому человеку изысканность. Действительно ли это свойственная ему изысканность? - Фотографии в альбоме тоже, наверно, изысканные? - Как вам сказать. - Какими фотографиями в последнее время он интересовался? - с безразличным видом забрасываю я удочку, открывая первую страницу альбома. - Да вот... увлекался цветной фотографией и как будто часто ходил в фотолабораторию... он как-то хвастался мне фотографией радуги, отраженной в луже. Радуга?.. видимо, она не знает о ню... но сейчас вряд ли стоит посвящать ее в это... На первой странице альбома пожелтевший портрет пожилой женщины... фоном служат точно нарисованные море и скалы - по всему видно, что фотография сделана еще в начале двадцатых годов... - Мать мужа, она живет с золовкой в провинции, - комментирует женщина, заглядывая в альбом, и мои ноздри щекочет свежий запах ее волос. Этой страницей и ограничиваются фотографии, связанные только с ним, и со второй страницы сразу же переносишься во время, когда он уже был женат. Напыщенная, традиционно невыразительная фотография молодоженов... - Фотографий вашего мужа до женитьбы совсем нет? - Нет, старых не сохранилось. Мы их собрали и отправили его матери. - Какая-нибудь причина была? - Просто мы не из тех, кто любит вспоминать давние времена, ну и... С каждой страницей время меняется. Но большую часть фотографий неизменно занимают портреты женщины. Видимо, он давно увлекался фотографией - все они выполнены в нарочито неестественных ракурсах, в стиле так называемой художественной фотографии. Но раздражало не столько это, сколько вызывающие позы женщины. Лицо поглощенной собой, не обращающей ни на что внимания женщины, стоящей перед зеркалом. Лицо женщины, которая явно думает о другом человеке, устремив взгляд куда-то вдаль, предавшись своим мыслям, чуть улыбаясь, приоткрыв губы. Но еще больше я удивился, обнаружив снятую против света фотографию в ночной сорочке, сквозь которую просвечивало тело. Поразительная женщина. Действительно, вопрос, видимо, нужно поставить иначе: он ее фотографировал или, может быть, скорее она фотографировалась? Кроме таких фотографий, были и другие, правда весьма немногочисленные, которые рассказывали о его семье. Снятая на память фотография, запечатлевшая момент, когда их, уже супругов, благословляет мать... маленький провинциальный городок... перед лавкой, одновременно табачной и мелочной... видимо, это происходило летом... длинная скамья, посредине сидит мать, справа от нее - он с женой, слева - сестра с мужем... все весело смеются, держа в руках чашки с водой, в которых плавает лед. Я внимательно изучаю выражение лиц его, сестры и матери. Нет ли каких-то общих черт у этих трех людей? Какого-нибудь дурного знака, который бы помог понять причину его исчезновения... указания на таящееся в крови безумие, что ли... хорошо б иметь увеличительное стекло... И тут вдруг совсем иная фотография. В каком-то саду он возится с посадками. - Вы там жили до того, как переехали сюда? - Да, это когда он был еще представителем фирмы "Дайнэн". - Что же побудило его заняться этой работой? - После того как первая фирма, в которой он, начал работать, обанкротилась, ему пришлось некоторое время торговать журналами. И тут, совершенно неожиданно, товарищ брата по университету продает землю и открывает собственную торговлю, а мужу уступает свои права представителя фирмы "Дайнэн". - А деньги? - Выплачивали ежемесячно. Прошлым летом рассчитались полностью. - Теперь вы уже не поддерживаете отношений? - Дело в том, что с самого начала все переговоры вел брат. - Значит, и все документы по передаче прав тоже были оформлены на имя брата? - Действительно, как же это было?.. во всяком случае, из представителей он стал начальником отдела фирмы - этого уж он добился сам. Так что в общем неважно, на чье имя были документы. - Я имею в виду, что пришлось, наверно, уплатить комиссионные... - А-а, вы вот о чем... - Женщина устало улыбается и, доливая пива в оба стакана, мой и свой: - Видите ли, мы, я и брат, еще в детстве лишились родителей, остались вдвоем на свете и вынуждены были перемогаться чем придется... если кто-нибудь издевался над одним из нас, другой, точно издевались над ним, бросался на обидчика. Даже после моего замужества это не изменилось. По правде говоря, муж перешел работать в фирму опять-таки с помощью брата... это точно... мы не хотели, чтобы дети испытывали лишения, и поэтому решили не заводить их, пока не будет обеспечена страховка и выходное пособие и месячное жалованье после всяких вычетов станет больше шестидесяти тысяч иен... теперь я была бы на восьмом месяце. - Теперь? - Да, если бы не выкидыш... - Муж знал о том, что вы беременны? - Конечно. - Чем занимался брат до того, как связался с этим синдикатом? - Когда он был студентом, то чересчур рьяно участвовал в студенческом движении, и его исключили из университета... а может быть, и сам ушел... толкался туда, сюда, но подходящей работы найти не мог... только совсем недавно устроился секретарем к какому-то члену муниципалитета, и вот... В самом конце альбома я наконец наткнулся на то, что искал. Фотография, на которой изображен брат заявительницы. Место - тот же самый сад. Наискось стоит автомобиль старой модели с открытым капотом. Мужчина - по-видимому, он - лежит на циновке под автомобилем и, упершись локтями о днище, кажется, что-то говорит шурину - и смеющееся во весь рот лицо брата. Но взгляд, обращенный к объективу, - беспокойный. Брат в гэта и рубашке с короткими рукавами. Обстановка вполне домашняя. Я в полном отчаянии. Должен бы вздохнуть с облегчением, а я падаю духом, точно мои надежды обмануты. Но совсем не потому, что мои подозрения подтвердились. Я считал их не состоящими в кровном родстве, самозваными братом и сестрой. В домовой книге, правда, записан брат, имеющий ту же фамилию, то же имя, это верно, но сейчас нет средств получить доказательства, подтверждающие это. Однако атмосфера, которая царит на этой фотографии, бесспорно, указывает, во всяком случае процентов на семьдесят - восемьдесят, что тот человек и в самом деле ее брат. В прах рассыпается порожденная литературными ассоциациями химера, будто тот человек - шарлатан, выдававший себя за брата, будто он вступил с женщиной в тайные сношения и убрал его. - Ваш муж и брат как будто были в самых добрых отношениях? - Да, смотря по настроению, прямо как щенки - то играли, то дрались... - В то время когда была сделана эта фотография, брат уже связался с синдикатом? - По-видимому, да... - А как относился к этому муж? - Не одобрял, конечно... но его ведь это не касалось непосредственно... - В таком случае, предположим... может быть, это слишком смелый вопрос... считал ли брат вас и мужа одинаково близкими себе людьми или же делал между вами различие - вы были для него родной, а муж - родным в кавычках, то есть чужим человеком... другими словами, когда у вас возникали с мужем столкновения, выступал ли брат в качестве третейского судьи или же открыто становился на вашу сторону, защищая ваши интересы?.. - Видите ли... я как-то над этим не задумывалась... - Ну ладно, представьте себе обратное: между вашим мужем и братом возникло резкое расхождение по какому-то вопросу и создались обстоятельства, когда, если бы дело происходило в давние времена, был бы неизбежен поединок... вы бы как поступили?.. возможность выступить в качестве третейского судьи уже отпала, нужно выбрать одного из двух... Кого вы выбираете? - Зря вы это все... - Но вы должны выбрать. - Ведь брат помогал мужу, как никто другой. - Но, может быть, наоборот, для мужа помощь превратилась в обузу? - Почему я должна отвечать вам на такой вопрос? - Прежде всего защита заявителя - мой долг. - Брат уже умер. Неожиданно женщина тихо вскрикнула надтреснутым голосом, я возрадовался. Ну вот, наконец я заставил ее потерять над собой контроль. - В шесть часов я уйду... - Часы показывали начало шестого. - Я договорился встретиться с тем самым Тасиро... может, удастся все-таки напасть на след... он ведь, что там ни говори, сталкивается в фирме с большим числом людей, чем остальные... Однако женщина молчала. Может быть, она поняла? Она, конечно же, проникла интуитивно в мое тайное намерение повторять неприятные для нее вопросы, чтобы углубить пропасть, существовавшую между ним и братом еще до того, как один из них пропал без вести, а другой погиб, проникла в мое тайное намерение, которое я еще сам не мог ясно сформулировать. Я не отрицаю, что имел такое тайное намерение. И потому, что не могу отрицать, чувствую, что меня видят насквозь, и от этого прихожу в замешательство. Вряд ли стоит утверждать, что совершенно не существовало тем, которые были бы уместны, соответствовали бы роли, которую я исполнял. Взять хотя бы мое утреннее донесение - разве стоило его отметать? Особенно многозначителен рассказ того шофера, который нарисовал подробную схему линии связи между ним и "Камелией". Она проще и достовернее всех схем, которые возникали до этого. Но все равно что-то заставляет меня колебаться. И я испытываю страх, что в тот момент, когда все будет высказано, наступит опустошение и мое существование утратит смысл. Но можно обиняком коснуться немного и "Камелии"... - ...Да, кстати, в своих донесениях о том самом кафе я забыл кое о чем написать... помните, напротив него находится стоянка автомашин... как раз там я впервые встретил вашего брата. Он постарался сделать вид, что встреча случайная, но я подумал, что случайность слишком искусственная... ну да ладно... вам не известно, с какой целью брат оказался там? - Странно... - По словам брата, не исключено, что ваш муж занимался торговлей подержанными автомобилями и эта стоянка служила ему базой. - И что же оказалось? Наконец я ощутил нечто похожее на реакцию. Но произошло ли это потому, что она услышала сведения о нем, или же потому, что был упомянут брат?.. Мы одновременно поднесли ко рту стаканы с пивом и, конечно, сделали вид, что не обращаем друг на друга никакого внимания. В стакане женщины пива до половины, в моем - на донышке... - Никаких особых доказательств у меня нет, но все же очень странно, почему ваш брат вчера утром поспешил появиться там?.. причем человек, который как будто уже полгода сам вел розыски... мне показалось, что он меня поджидает... - Лицо женщины снова затуманивается, и я, хоть и слышу, как где-то в сердце у меня воет сирена тревоги, не собираюсь тормозить, пока склон не кончится. - Даже если и случайность, то какая-то уж слишком преднамеренная. Я было даже подумал, не сообщники ли они, ваш муж и брат. В общем, брат, точно зная, куда скрылся ваш муж, по неизвестной причине старался утаить это и от вас, и от всех остальных... - У него была какая-то причина? - Если бы я это знал, проблема была бы решена. Просто нужно продумать все существующие варианты. Подозрение следует распространить на каждого человека, исключая вас. - Почему же только для меня вы делаете исключение? - Просто потому, что вы заявительница. - Но ведь и брат дал согласие, чтобы я обратилась к вам. - Тут нет никакого противоречия. Поскольку меня наняли, мне полностью и поручен розыск. И так как направление, в котором я его веду, точно известно, я, таким образом, становлюсь похожим на кошку, к шее которой подвешен колокольчик. Вы понимаете? - Но зачем... - Давайте лучше подумаем об обратном случае, а? Представим себе следующее: брат знает, куда скрылся ваш муж, они не сообщники, но, прибегнув к психологическому или физическому давлению, он не разрешает ему вернуться домой... ну как, интересно? Достаточно чуть-чуть иначе расставить акценты, и тот же факт предстанет совсем в ином свете... - Да, интересно... - Я говорю не просто так, - меня охватывает невыразимое раздражение и против самого себя, и против женщины. Я теряю самообладание... еще один шаг - и будет высказана правда, но слишком глубока пропасть, чтобы сделать этот шаг. - Ваш брат внимательно следил за моими действиями - уж это-то непреложный факт... не будем говорить о том, как следует его истолковать... не исключено, конечно, что он просто хотел увидеть, как я работаю... я отнюдь не сержусь... тот, кто предает, всегда опасается, что и его могут предать, - это логично... Но он не мог знать, на какое еще предательство способен человек, которого он предал. Такая логика тоже вполне естественна. - Муж и брат сходились во всем. - Настолько, что даже поссорились из-за игрушечного пистолета... Последняя страница альбома... пустая страница из коричневого картона, которую я рассматривал дольше остальных... Закрываю ее и снова вижу надпись: "Смысл воспоминаний"... - И о моей беременности брат, конечно, тоже знал... - Если б я был прокурором, то, безусловно, с подозрением отнесся бы к вашему выкидышу. Женщина поднимает глаза от пива. На секунду между веками сверкнул тонкий прозрачный лед, но она моргнула, и лед растаял. Нужно обладать непостижимой решимостью, чтобы оставить эту женщину без защиты. Единственное, что я мог утверждать, когда речь шла о нем, исчезнувшем, - видимо, только это. Во всяком случае, он такой решимостью обладал. Независимо от того, была его решимость жизнью или смертью... Женщина неотрывно смотрит на меня... на фоне бледнеющей лимонной шторы линия щек, удивительно сочетающая в себе податливость и твердость, как песок, когда в него ударяются кипящие волны... цвет кожи, похожий на чуть пожелтевшее некрашеное дерево, в котором естественно сплавились зрелость и невинность... в комнате постепенно темнеет, и ее веснушки расплываются... женщина молчит... подол траурного платья соединяется с темным полом, растекаясь по нему, и женщина превращается в растение... Торговец соевым творогом что-то кричит во дворе в мегафон... - Второй раз я встретился с вашим братом... - Бесстрастно, тихим голосом, наблюдая за блуждающими по краю стола, будто в поисках чего-то, пальцами - большие пальцы не видны: - Нет, нет, не там, где это случилось... чуть раньше... в том самом городке F., но в трех километрах от того места, на топливной базе М... той самой базе, которой я касаюсь в конце вчерашнего донесения... это тоже было из серии странных случайностей... я поехал туда, так как выведал, что адресатом документов, которые ваш муж в день исчезновения должен был передать через Тасиро, была, по всей вероятности, топливная база М... и вот там неожиданно и произошла вторая встреча... мне стало не по себе... тогда-то я и подумал, что скорее достигну цели, если сменю объект преследования и вместо вашего мужа буду гнаться за вашим братом... вы не знаете, какое дело заставило вашего брата появиться там? - Знаю, если речь идет об М.-сан... - Значит, вы в курсе дела? - Сколько раз я уже вам говорила. - Ровный голос - то ли она убивает эмоции, то ли все это не стоит эмоций. - Брат очень много помогал мужу по работе... - Следовательно, почву для торговой сделки с топливной базой М. подготавливал брат? - Это была очень сложная работа. - Разумеется... но то, что он делал вчера, по-моему, не было таким уж добропорядочным... а может быть, наоборот?.. в конце концов для вас это могло оказаться полезным... не исключено... если вы и не знали, к каким средствам он прибегал, роли не играет... - К каким же? - Шантаж! - Шантаж? Голос тихий, губы сжаты, ощущение, будто наслаждается спелым плодом. Когда это касается женщины, то даже шантаж превращается в сладкий сироп из фруктовых консервов. И музыка этого слова вызывает в воображении какие-то необычные сочные плоды. - Вы хотите, чтобы я продолжал розыски и дальше, не ограничиваясь этой неделей? - Да, если возможно... - Относительно расходов вы, конечно, советовались с братом? - Да... - Тяжело вздыхает, будто захлебнувшись пивом. Но стакан стоит на столе и слегка поблескивает в сумерках. Захлебнулась реальностью. Как бы ни хотела женщина заспиртовать себя, подобно зародышу, в лимонном свете, чтобы быть наедине с собой и своими разговорами, в одиночестве, смерть стража, ограждавшего ее от вторжения реальности, - реальность. Женщина задыхается, как рыба в высохшем пруду, раскрывая жабры. - У меня остались еще сбережения, есть и выходное пособие мужа... кроме того, жизнь брата была застрахована, хоть и не на большую сумму... - Опять то же самое. - Неожиданно для самого себя я становлюсь грубым и нападаю на нее. - Я без конца повторяю одно и то же: сведения, сведения - у меня эти слова уже набили оскомину... ведь если б я не от вас услышал, что брат застраховал жизнь, а сам разнюхал это, то, может быть, заподозрил бы, что и исчезновение вашего мужа связано с преступной целью убить брата и вы с мужем просто разыграли весь этот фарс с побегом. Было уже слишком темно, чтобы рассмотреть выражение лица женщины. О нем можно было лишь догадываться по ее напряженному, звенящему молчанию. Одна секунда, две секунды, три секунды, четыре секунды... глубина и смысл молчания, меняющиеся по мере движения времени... раздражение мое легко смиряет неожиданно раздавшийся голос, в котором слышатся радость и удивление: - Ой, как темно стало. Зажегся свет. Женщина стоит у портьеры, отделяющей кухню. Стеллаж, телефонный аппарат, чертеж мотора, репродукция Пикассо, стереопроигрыватель, на столе скатерть под кружево. Женщина слегка поднимает руку и, пройдя сквозь стену портьеры, исчезает на кухне. Она подняла руку, видимо, таким образом прося извинения, что должна покинуть меня, а может быть, просто чтобы взглянуть на рукав своей траурной одежды. Залпом допивая пиво, я почувствовал, как притаившийся в глубине души стыд вдруг начинает всплывать вверх. Незаметно, незаметно, а уже третья бутылка... наверно, я один опорожнил две бутылки, не меньше... прекрасный предлог, чтобы оставить здесь машину... прекрасный предлог, чтобы в любое время снова возвратиться сюда... спокойно, как ни в чем не бывало, я чуть улыбаюсь... не потому ли, что вышла женщина?.. или так подействовало пиво?.. а может быть, успокоительный свет лампы?.. - нет, скорее всего потому, что я перестал ощущать подобный легкому туману запах смерти, который источала траурная одежда... да, видимо, потому, что скрылось за портьерой взятое напрокат траурное платье, которое бродит среди бесчисленных смертей и впитывает в себя смерть, как летучий газ... но вряд ли такое чувство освобождения будет длиться долго... когда женщина, одетая в траурное платье, вернется, воздух в комнате снова станет душным и клейким, как желатин... Звонит телефон. Внешний мир разверзает черную яму, разрушая иллюзию, будто эта лимонная комната - необитаемый остров. Предающее меня беспокойство... ледяная неуютность, будто из этой черной ямы на тебя наведен пистолет... Звонок раздается в третий раз, но женщина как будто и не собирается подходить к телефону, и я обращаюсь к ней через портьеру. - Подойти? Неожиданный голос из неожиданного места. - Да, пожалуйста. Ждал из кухни, а голос раздался из соседней комнаты. Легкость, с какой она доверила мне ответить по телефону, взволновала меня больше всего. И не потому, что я так уж подозревал ее, а оттого, что полностью освободился от унизительного предположения, будто его исчезновение на самом деле фарс, и они, возможно, тайно поддерживают связь по телефону... и вообще, поскольку женщина не ждала никакого тайного звонка, все, что ее окружало, стало до неузнаваемости ясным... вероятно, я окончательно признан ею как официальный поверенный в делах. С трудом справляясь со слишком бурным дыханием, со слишком напряженными мышцами, я бросаюсь к телефону, чтобы не дать ему зазвонить в пятый раз. Однако я обманулся в своих ожиданиях. Чересчур неожиданный финал - я подготовил себя совсем для другой роли. Это был шеф. Снова бесконечные поучения... Почему я должен каждый раз повторять одно и то же. Сколько можно повторять: агент - это ассенизатор. И его обязанность ползать в грязи, куда не проникает даже луч света. Вот потому-то я и требую, чтобы агент был чист как стеклышко и осмотрительно относился к своей репутации. Думаю: шеф прав. Можно себе представить, как он был обеспокоен, когда я нарушил обещание зайти днем в агентство, даже не позвонил ему. Хотя он относился с еще большим, чем нужно, пониманием и сочувствием к другим, если это не выходило за рамки самозащиты или денежных дел, в этих рамках он не уставал требовать дисциплины, граничащей с монашеским аскетизмом. Шеф еще ни разу не давал мне повода думать о нем плохо. То, как он понимает свой профессиональный долг, скорее достойно уважения, если представить себе, сколько людей пытается утешать других, используя в качестве обезболивающего средства показную черствость и показную доброту... "Не забывай, что брат заявительницы влип в историю, закончившуюся его убийством; может, я зря брюзжу и дело не стоит выеденного яйца, но знай: если ты окажешься замешанным в уголовном деле, то в ту же секунду для нашего агентства станешь абсолютно посторонним человеком, и я сделаю это, даже не предупреждая тебя; может быть, я кажусь слишком строгим, но, когда дело идет о наших принципах, ничего не поделаешь; держать человека, который с нами не считается, - значит наживать неприятности". Нельзя сказать, что мне были неприятны его слова. Они мне скорее нравились. Но сегодня, не знаю почему, я почувствовал в них фальшь. К счастью, во время разговора вернулась женщина. Вернулась, сняв траурное и надев свое обычное платье. Мне кажется, она слишком уж поторопилась переодеться. Вряд ли она могла почувствовать, что меня раздражает исходящий от траурной одежды дух смерти. Да еще надела плотно облегающее черное платье. Неужели она запомнила мои слова, что ей идет черное? Женщина вопросительно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой и пальцем свободной руки показываю на себя. Женщина огибает стол и садится напротив... очень близко, нас разделяет сантиметров пятнадцать, не больше. Длинные волосы, прямые и тонкие, переплетаясь, струятся вниз... округлость плеч - стоит протянуть руку, и можно ощутить ее сквозь платье... невольно рассмеявшись, я перебиваю шефа. Мне был очень приятен ваш выговор; я только и делаю, что ищу других людей, а сейчас, наоборот, меня разыскивают - не могу отрицать, что мне это нравится... я не лгу... но, произнеся эти слова, с болью думаю, что должен был бы сказать их не шефу, а в первую очередь своей жене... сколько раз именно я навещал ее, звонил ей, а ведь она еще ни разу мне не позвонила... и это очень плохо... может быть, то, что мне не хватает мужества молча ждать, пока она сама не придет разыскивать меня, так разъело наши отношения? Оставив продолжавшего меня ругать шефа наедине с трубкой, я возвращаюсь на свое место. И пиво этой женщины, и ее грустная улыбка теперь уже нисколько не кажутся неестественными. Я тоже опираюсь рукой о край стола и, пребывая в состоянии, которое испытываешь в воскресный полдень, когда удалось наконец насладиться утренним сном, продолжаю разговор, еще недавно раздражавший меня. - В общем, пусть расходы вас не беспокоят. Четыре дня до конца недели вами уже оплачены, и я постараюсь за это время сделать все, что только возможно. Что же касается дальнейшего, подумаем об этом, когда придет время. - В крайнем случае попытаюсь устроиться куда-нибудь на работу. Брата, которого вы все время ругаете, уже нет... я понимаю, люди не такие, какими они казались брату... - Положение действительно малоприятное, но это не означает, что нужно прекратить розыски... - Вы раньше сказали, что выкидыш тоже весьма сомнителен, что вы имели в виду? Тон беспечный, будто разговор идет о погоде, но ведь выражение лица женщины обманчиво. Снова во все это окунаться - увольте. - Неужели я это говорил? - Вы имели в виду, не от брата ли этот ребенок? - Ну, знаете ли, вы ужасные вещи говорите с абсолютно спокойным видом. Просто я сказал, что можно выдвинуть самые различные гипотезы... но вы удовлетворили мое любопытство, дали мне посмотреть альбом, где были фотографии брата, так что... - Все-таки странно, правда? Когда мне показалось, что я беременна, я сказала брату. Разговор этот был ему крайне неприятен... брат не любил женщин и, может быть, поэтому не любил и детей. - Ужасный человек. В общем, самый банальный любовный треугольник. Чтобы замести следы, на сцене появляется фальшивый брат - банальный случай, верно? - Фальшивый брат?.. - Честно говоря, обстоятельства сложились так, что подобные подозрения были вполне обоснованны. - Просто мне хотелось поделиться с братом. - Сейчас я, конечно, не подозреваю. - Стараясь не видеть выражения лица женщины, я быстро перелистываю альбом и, показывая фотографию, на которой были сняты машина и брат. - Вот, как раз эта фотография... на ней будто написано, что этот снимок делали вы. Муж лежит под машиной. Брат стоит рядом и без всякого интереса наблюдает за тем, что тот делает. Нет, скорее прикидывается, что наблюдает, а сам чуть грустно, с видом сообщника, улыбается фотографу, то есть вам. Мужу, естественно, выражение его лица не видно. - Мне кажется, наоборот, семена подозрения прорастают все глубже. - Нет, ведь это документ. Нечто целиком сохранившееся как документ. Действительно "Смысл воспоминаний". Это должно, безусловно, четко осознаваться и тем, кто фотографирует, и тем, кого фотографируют. Если было бы хоть что-то, что вам следовало скрывать, вы бы, конечно, сознательно избежали подобной сцены. - Вам и в самом деле палец в рот не клади. - Женщина вдруг звонко рассмеялась и наполнила пивом мой стакан. Я не особенно отказывался. Пива в бутылке на самом донышке, сантиметров пять. - Люблю я такие истории... если будете их рассказывать, я с удовольствием послушаю... - Такие истории, вы говорите? Какие истории? - Истории, в которых, пока их слушаешь, все выворачивается наизнанку... я тоже знаю одну такую историю... о брате... может, рассказать? - Если успеете, в оставшиеся пятнадцать минут... - Когда-то и у брата, как это полагается, была любовная связь. Связь, конечно, с женщиной. С девушкой, с которой он встретился, когда участвовал в студенческом движении. Познакомились они зимой. Всю зиму казались безмерно счастливыми. Но как только наступило лето, девушка заявила однажды: почему-то от тебя пахнет кошками. Может быть, стоит полечиться? Брат начал послушно ходить в больницу. Однако, когда лечение уже подходило к концу, оказалось, что оно ничего не дало. Но зато вернулась его старая болезнь - женоненавистничество. Поэтому мое существование приобретало для него все большее значение. Я была единственной в мире женщиной, которая для него не была женщиной. Мы действительно очень любили друг друга. Настолько, что было даже странно, как не завелись у нас дети. И тут появился муж. И он меня превратил снова в женщину. - Значит, они все-таки соперничали. - Совсем нет. Брат очень быстро нашел общий язык с мужем. Видимо, он предпочитал, чтобы я вышла замуж, лишь бы не сближаться с какой-нибудь женщиной. - Но есть ведь люди, любящие монопольное владение. - Может быть, и так, но у брата был любимый мальчик, который следовал за ним по пятам. - Интересно... - Я по-настоящему любила брата... - Чего нельзя сказать о муже? - Видите ли, муж не был таким вывернутым наизнанку человеком, как брат. - И тем не менее ваш муж убежал первым. - Это-то и ужасно. В глазах женщины промелькнул страх. Ранящий страх, подобный покрытым инеем телеграфным проводам, стонущим под порывами ветра. - Вы испугались потому, что подумали о муже, которого здесь нет. Лучше заставьте себя подумать о муже, который находится сейчас где-то. Может быть, это и мучительно, но боюсь, что для вас он уже окончательно потерян. - Все равно... - Даже если вы будете думать, что он живет с какой-то другой женщиной? - Почему он не со мной? Если не узнаю этого - тогда все кончено. - В сегодняшних вечерних газетах нет сообщения о том, что случилось с братом. Если бы оно появилось, муж увидел бы его и вопреки ожиданиям, возможно, позвонил бы вам. - Вы считаете, что виной всему был брат? - Не исключено. Предвзятость ничего хорошего не сулит. Я тоже до самого последнего момента считал тот самый спичечный коробок абсолютно невыгодным для вас вещественным доказательством. В нем были спички с разноцветными головками. Тот факт, что в коробок добавлялись спички, превращал его в весьма важную улику, указывая, что человек редко посещал кафе "Камелия". Если бы он все время ходил туда - всегда мог бы взять новую коробку. Что из этого следовало? Во-первых, человек редко выходил из дому. Во-вторых, человека интересовал номер телефона на этикетке спичечного коробка. В-третьих, человеку было необходимо тайно звонить по телефону. - Обычный номер телефона, разве он не мог переписать его в записную книжку? - Случись что-нибудь, записную книжку сразу же начнут изучать, но вряд ли кто-нибудь обратит внимание на обыкновенный спичечный коробок из кафе. Однако и это подозрение благодаря альбому фотографий тоже оказалось неосновательным. Мне стало легче. Поскольку мы не имеем права подозревать заявителя, я, считая, что мне специально всучили этот ужасный спичечный коробок, все время ломал над ним голову. Прекрасный пример предвзятости. Не лучше ли, если бы и вы попытались с меньшей предвзятостью, объективно взглянуть на отношения между мужем и братом? - Именно вы с чересчур большим предубеждением относитесь к брату. - Ладно, не будем больше говорить о брате. Да мне и уходить пора. На метро до станции S. минут десять, правда? Женщина кивает и снова начинает сосредоточенно обкусывать ноготь на большом пальце. x x x - Смотрите, прошлогодняя, правда, газета, но в ней вот такая статья. Тасиро смотрит на меня сквозь толстые стекла очков и, не успеваю я сесть, нетерпеливо протягивает обрывок газеты. - В вашем плане было очень трудно разобраться... - Свыше восьмидесяти тысяч человек пропало без вести. Потрясающе. Как видите, случай с начальником отдела Нэмуро-сан исключительным не назовешь. - Это место вы сами выбрали? - Да... бесконечное изменение картины... когда одновременно смотришь на людей, поднимающихся по лестнице и спускающихся по ней, создается впечатление, что, никем не видимый, подглядываешь за ними из какой-то фантастической воздушной ямы... нравится мне здесь... люди - очень интересные существа, когда они деловито снуют, не подозревая, что кто-то наблюдает за ними. - И все же ваш план неверен. Четыре раза я по ошибке сворачивал не туда, и вот результат - опоздал почти на двадцать минут. - Ничего страшного. В этих бесконечных подземных переходах труднее разобраться, чем в моем плане. - Никуда не годится. - У официантки в белом платье, подошедшей взять заказ, прошу чашку кофе. - Вполне можно предположить, что, пользуясь таким планом, Нэмуро-сан так и не смог найти место, где вы должны были встретиться. - Нет, это невозможно. Ведь я прождал его целый час, а потом еще десять минут. Каким бы мудреным ни был этот план, разобраться в нем все-таки можно. В конце концов название кафе он знал совершенно точно... - В то утро было такое же столпотворение? - Ну что вы, утренний наплыв посетителей ничего общего с этим не имеет. Людской водоворот заполняет все - ни кусочка пола не видно. - Но теперь тоже порядочная давка. Вспомнив тишину в комнате женщины, я мысленно возвращаюсь назад на три, четыре часа. Может быть, из-за того, что, когда смотришь с нашего места, кафельные колонны на кафельном полу между проходом и лестницей образуют сплошную стену, а посетители располагаются свободными полукружиями, люди теряют ориентацию, не в силах сообразить, откуда и куда они идут. - В это время посетители самые интересные. И походка, и выражение лица у каждого свои... - Сначала, может быть, вы покажете мне те фотографии? - В таком месте, удобно ли?.. они чересчур откровенные. - Я не собираюсь их демонстрировать окружающим. - Все это верно, но... Четырехугольный конверт, протянутый мне украдкой. Открываю - еще один конверт, скрепленный клейкой лентой. И уже в нем - шесть фотографий величиной с открытку, проложенных плотной бумагой. - Все цветные, - шепчет он, наклонившись ко мне, - позы, смотрите, какие разнообразные... Насколько они смелее профессиональных фотографий. Натурщица, может быть, и похуже, но... она полная, и ноги кажутся непропорционально тонкими, поэтому напоминает какое-то насекомое. Но все равно - эффектна... а волосы, смотрите... для журнала такой снимок ни за что не подошел бы... - Странно, все фотографии сняты со спины. Или, может быть, вы просто отобрали такие? - Вкус начальника отдела. Почему-то все сняты со спины. - Натурщица как будто одна и та же. - Волосы у нее, на мой взгляд, потрясающие. Напоминают конский хвост. Действительно, снимки лишены выразительности, свойственной фотографиям профессионалов, косвенно намекающим на что-то; можно сказать, в них нет остроты, задевающей зрителя за живое. Возможно, все дело в осветительной аппаратуре и технике, хотя фигуры, в общем, выглядят очень уж плоскими. Кроме того, натурщица всегда занимает почти весь кадр, совсем не оставляя вокруг свободного пространства. Наверно, он интересовался больше не композицией, а самим телом, которое фотографировал, и поэтому упрекать его вряд ли стоит. И все же шесть этих фотографий преследуют какую-то определенную цель. Подчинены какому-то определенному стремлению. Он фотографировал не обнаженную натуру вообще, а определенную женщину. Причем все фотографии сделаны сзади, и, хотя позы разные, чувствуется, что его больше всего интересовала спина. Лицо он не фотографировал. Рассыпанные по спине длинные волосы либо оказываются наполовину за кадром, либо скрыты оттого, что женщина снята, наклонившись вперед. Тасиро обронил критическое замечание, что, дескать, женщина полная, поэтому ноги кажутся непропорционально тонкими, и она напоминает насекомое, но если как следует присмотреться, то можно обнаружить, что это сделано сознательно, путем выбора определенного ракурса. Взять, например, фотографию, на которой, по словам Тасиро, виден "конский хвост". На ней женщина стоит на коленях, спиной к зрителю, сильно наклонившись вперед, ее розовые пятки - в углах фотографии, мельчайшие детали даны крупным планом, будто рассматриваешь их через лупу, резкость изумительная - видны даже поры. Рука, которой она крепко ухватилась за ягодицу, какая-то широкая, можно даже подумать, что это чужая рука, возможно даже мужская, но по мере приближения от запястья к локтю она резко утоньшается, как бы усыхает. Видимо, такой эффект достигнут благодаря широкоугольному объективу. Самое правильное было бы предположить, что стремящийся во всем к совершенству, он и эти фотографии делал с какой-то определенной целью. Но вопрос в том, какова была эта цель. Вполне допустимо, что им двигало стремление превратить женщину в неженщину, расчленив ее на части, но благо бы это были работы брата, а так подобная цель не укладывалась в сознании. Во всяком случае, моя заявительница не какая-нибудь расплывшаяся уродина, чтобы вызвать у мужчины желание таким способом отомстить всем женщинам. Она скорее напоминает загадочную картинку. В общем, фотографии были неприятны, раздражали, да иначе и не могло быть. Но что же заставило его увлечься такой работой? - Он вам не сказал, как зовут эту натурщицу? - Саэко... Она говорит, ей двадцать один год, но я думаю, все двадцать пять, а то и двадцать шесть, - отвечает он раздраженно, поправляя сползающие очки. - Осторожно, официантка идет. Когда я, перебрав всю пачку фотографий, поднял глаза, то увидел средних лет мужчину, сидевшего на корточках у колонны и рассеянно озиравшегося по сторонам. Полы пальто складками свешиваются до кафельного пола, и, судя по этим складкам, материал, видимо, не из дешевых. Кожаный портфель, лежащий рядом, указывает, что это обыкновенный служащий. На стол со стеклянной доской официантка ставит кофе, под молочник кладет счет. Мужчина у колонны продолжает безразлично, будто перед ним обыкновенный пейзаж, провожать глазами беспорядочно и беспрерывно движущиеся толпы людей. Он не похож ни на человека, который отыскивает кого-то определенного, ни на человека, который ждет, чтобы его отыскали. Своим поведением, своей позой он напоминает бродягу, не знающего, что бы ему предпринять. Там, где он, - совершенно пустое пространство, иди куда хочешь. Место, которое можно пройти шаг за шагом и скрыться, чтобы приблизиться к цели. Несуществующий, нереальный мир для всех, кроме воров, сыщиков и фоторепортеров. Чем больше я смотрю на этого мужчину, тем неестественнее кажется мне его поведение. Однако людей, проходящих мимо, этот странный человек нисколько не волнует. Видимо, потому, что для них он не больше чем пустота, исчезающая под ногами, подобно узору на кафеле. Неожиданно я подумал, не умирает ли этот человек? Горло забито распухшим языком, и он не в силах попросить о помощи, и лишь взгляд его вопиет о горечи последних минут. Бесполезно. Там совершенно пустое пространство - иди куда хочешь. Сколько бы он ни взывал, никто не обернется и не посмотрит на человека, которого не существует. Но тут человек как ни в чем не бывало быстро поднимается и как ни в чем не бывало смешивается с толпой. - Последняя фотография... очень уж она неприятная, кажется мне... и у того, кто снимал, но это уж ладно, и у той, которую снимали, нервы как-то по-особому устроены, что ли? Слово "неприятная" не совсем подходит. Если говорить о ее откровенности, то есть сколько угодно еще более нескромных. Фон черный, и на этом черном фоне женщина стоит на коленях, центр тяжести она перенесла на левую ногу и сильно подалась вперед; волосы закинуты назад, и правой рукой у поясницы она их придерживает. Поза настолько неестественна, что даже не волнует. Она вызывает физиологический протест не только против того, что изображено на фотографии, но и против безмерных физических страданий натурщицы. Плоская белая поясница никак не вяжется с вывороченными руками и ногами и так же невыразительна, как панцирь краба. И этим панцирем женщина прикрывает невообразимую позу. Действительно, бессмысленная фотография. Она попросту неестественна и, не вызывая никаких эротических чувств или садистских побуждений, оставляет лишь неуютное ощущение, как если бы живые цветы посадили в перевернутый горшок. Поражала лишь необыкновенная готовность, с которой натурщица приняла такую позу. Если объяснять это стремление продемонстрировать безграничную власть над натурщицей, тогда, пожалуй, можно понять появление такой фотографии... - Тасиро-кун, вы, наверно, решили показать эту натурщицу с какой-то определенной целью?.. - Нет, я бы этого не сказал. Просто это одна из неизвестных сторон жизни начальника отдела, и я считал своим долгом познакомить вас с ней... - Однако начальник отдела, видимо, очень доверял вам, если поручил даже хранить подобные фотографии. - Да, дело в том, что начальник отдела был тяжелым человеком и поддерживать с ним отношения было нелегко. В обычном, так сказать повседневном, общении он был хорош с людьми, но внутренне принадлежал, как мне кажется, к тем, кто никому не доверяет. - В ближайшее время мне, видимо, будет необходимо заглянуть к вам домой, если вы, конечно, позволите. Среди вещей, которые дал вам на сохранение начальник отдела, может оказаться и такая, которая вам представляется ничего не значащей, мне же, если я взгляну на нее, не исключено, поможет напасть на след. - Нет, по правде говоря, - он в некотором замешательстве сощурился за стеклами своих очков, - они были не у меня дома. В фотолаборатории, о которой я вам говорил вчера, начальник отдела имел собственный шкаф... - Но он, наверно, заперт? - Конечно, шкаф запирается... - Как же вы его открыли? - Да, видите ли, отмычкой... владелец фотолаборатории ведь мой приятель... - И вы открыли без разрешения? - Газету вот тоже, честно говоря, я нашел в этом шкафу. Вам не кажется, что этот факт имеет глубокий смысл? Газета от конца июля или начала августа. Как раз когда начальник отдела исчез. Может быть, эта заметка и послужила толчком. Если пропадают без вести восемьдесят тысяч человек, то он мог решить, что прибавить к ним еще одного - невелика важность... - И все-таки вы открыли без разрешения? - Но ведь это может пойти на пользу начальнику отдела... если в комнате заперся человек, готовый покончить жизнь самоубийством, выломать дверь - не значит, я думаю, совершить преступление. - Я и не собираюсь вас обвинять. Просто уточняю факты. - Для чего? - Я имею в виду топливную базу в городе F., где я вчера был. Почему вы с самого начала скрыли, что речь шла о топливной базе? Не говорите только, что не знали. Вам не хватает прямоты. Может быть, вы и сейчас скрываете что-то важное? Его бледное лицо начинает окрашиваться в багровый цвет. Он оттопыривает губы и вызывающе разворачивает плечи: - Зачем вы говорите такие вещи? Вы же растаптываете добрые намерения человека. Возьмите хоть эти фотографии, я ведь по собственному почину... не рассчитывая ни на какое вознаграждение... промолчи я, кто бы узнал... чепуху-то не надо говорить... - Странное заявление. Вы пользовались особым доверием Нэмуро-сан, верно? Так разве же не естественно, что по собственному почину вы хотите мне помочь? - Нет, все не так просто, как вам кажется. - И с мрачным видом покусывая верхнюю губу: - Вы все это говорите потому, что такая у вас профессия... но, наверно, не всегда разумно гнаться за сбежавшим человеком... иногда правильнее помочь ему спрятаться. - Но ведь человек не всегда исчезает по собственной воле. Его могут убить или силой куда-нибудь затащить... - Не говорите такого, чему даже дети не поверят. - Может, вы и прячете его? - Разве у меня сил на это хватит? Лично я, думается мне, хочу, чтобы начальник отдела вернулся. Но говорить об этом я не имею права. Если бы мы где-нибудь встретились, не знаю, хватило ли бы у меня смелости окликнуть его... наверно, захотел бы окликнуть, но вряд ли смог бы... а уж если бы окликнул, то, уж наверно, попытался заговорить с ним, пообещав, что никому не расскажу о встрече... естественно, меня он очень интересует... сильный человек... я бы не смог... - Для этого не нужно быть сильным. - Ну а вы бы смогли? - К сожалению, я еще не стал начальником отдела. - Я бы не смог... эта мерзкая фирма... я буквально убить себя готов, как подумаю, что ради этой фирмы торгую человеческими жизнями... а-а, куда ни посмотришь, везде одно и то же... служу там, а что меня ждет? Стану начальником отделения, потом начальником отдела, потом начальником управления... а если и об этом не мечтать, то жизнь еще горше покажется... товарищей обойди, к начальству подлижись... кто не следует этому правилу, того кто угодно ногой пнет, с такими, как с отбросами, обращаются... - И среди них затерялся человек, пропавший без вести в каком-то другом мире. Собеседник смотрит на меня с удивлением. Не поправляя сползшие к кончику носа очки и стараясь смотреть на меня сквозь них, закидывает голову вверх, и на кадыке поднимается несколько невыбритых волосков. - Возможно... - и, вздохнув с облегчением, точно надеясь на что-то, он чуть понижает голос: - Ну да, сколько людей без конца куда-то отправляются... и у каждого из них определенная цель... сколько же этих целей?.. вот и я люблю, сидя здесь, наблюдать за тем, что делается снаружи... никому не нужный, тоскуя, с тяжелым сердцем. Все идут и идут без отдыха, а у тебя цель потеряна, и остается только смотреть, как идут другие. От одной мысли об этом судорогой сводит ноги... становится как-то тревожно и грустно... ради какой угодно, даже самой ничтожной цели идти, просто идти - какое это счастье, я ощущаю это всем своим существом... Без всякой связи мне вдруг приходит в голову мысль: почему женщина, простившись с братом, не захотела присутствовать на кремации? Хотя она и говорила, что товарищи брата взяли на себя все заботы, но ведь она единственный человек, состоявший с ним в кровном родстве. И было бы совершенно естественно, если бы она, не дожидаясь приглашения, приняла участие в траурной церемонии. Может быть, она боялась, хотела избежать этого страшного зрелища? Ее состояние можно понять, но все равно такое поведение неестественно. Однако в этой неестественной ситуации она вела себя настолько естественно, что там, в храме, даже я ничего не заподозрил. Или, может быть, женщина уже в то время, когда брат был жив, считала его мертвым, ушедшим из жизни? С этим объяснением можно согласиться, если ее веру в брата, близкую к безоговорочной, считать панихидой по усопшему. Мне кажется, я начинаю понимать, почему в тот самый миг, когда тело вынимали из гроба и предавали огню, она в десяти минутах ходьбы от храма возбужденно разговаривала со мной о брате, не проронив ни единой слезинки. В гостиной, наполненной фантастическими видениями и разговорами, которые она бесконечно ведет сама с собой, незримо присутствует покойный, и ей нет нужды что-то менять в своем поведении. Значит, и в отношении его, исчезнувшего... - Это было давно, но я до сих пор с отвращением, с содроганием вспоминаю ту сцену. - И через равные промежутки времени, примерно три раза в секунду, переводя взгляд от окна на меня и обратно, Тасиро продолжает доверительно: - Я тогда отдыхал, сидя на скамейке в каком-то парке. На соседней скамейке спал нищий, но расстояние между нами было больше трех метров, солнце пекло нещадно, и я решил терпеть его соседство, пока не выкурю сигарету. Вдруг неподалеку послышался шум - показалась огромная колонна демонстрантов с красными и голубыми флагами. Одни пели песни, другие кричали в мегафоны, третьи, взявшись за руки, делали вид, что бегут, - и все это продолжалось бесконечно. В какой-то момент проснулся нищий и тоже стал смотреть. Но сразу же заплакал. Он лил слезы в три ручья, скривив губы, вцепившись руками в грудь, выглядывавшую из-под рваной рубахи... весь трясся... ни прежде, ни потом - никогда я не видел таких горьких рыданий... он плакал, глядя на демонстрацию... он был нищим, а значит, грязным, пропыленным, и поэтому с его подбородка капали слезы, черные, как вода, стекающая с половой тряпки... так тоскливо и горько стало ему, когда он увидел идущих людей... - Может быть, пойдем куда-нибудь в другое место и выпьем по стаканчику? Я угощаю. - Смотрите, а то, может, не стоит. - Нет, нет, я хотел вас еще кое о чем спросить... - А, о шантаже хозяина топливной базы, о котором вы мне говорили, или о чем-нибудь в том же роде? - Пойдемте куда-нибудь. Есть приличное местечко, причем не очень дорого?.. - Что ж, пошли в бар при студии, где работает Саэко. Клиенты пьют и поджидают в этом баре выбранную ими натурщицу. Студия и бар - одно и то же заведение, поэтому клиентам делается скидка. Хотите встретиться с Саэко? - Вы постоянный посетитель этого бара? - Ну что вы... разве моего жалованья на это хватит? x x x Может быть, оттого, что с наступлением вечера небо заволокло тучами, стало не так холодно. Ветер прекратился, и навис туман, неоновый свет реклам и свет уличных фонарей смешались, будто смотришь сквозь запотевшее стекло, слиплись, как подмокшие леденцы. На главной торговой улице магазины уже начали закрываться, но на боковой улице, куда мы свернули, начиналось самое оживленное время. Большие и маленькие кафе, патинко, пивные, закусочные... а между ними - магазин подержанных фотоаппаратов, букинистический магазин, магазин европейской одежды, а потом очень уютный магазин грампластинок... дальше снова бар, кафе и, наконец, аптека. Пересекаем еще одну широкую улицу и оказываемся на улочке, где чуть ли не вплотную друг к другу выстроились бары, пивные, кабаре. Неоновый туннель окрашивает небо за нами, но у угла огромного здания он кончается, и небо становится непроглядно темным, а мужчин, толпой запрудивших всю улицу, уже почти невозможно различить. Впереди еще одно здание, ярко сверкающее неоном, - там турецкая баня и гостиница для парочек. Тут мы сворачиваем налево и идем по узкой дорожке за ветхим кинотеатром. - Люди, деловито снующие здесь, если подумать, тоже временно пропавшие без вести. На всю ли жизнь, на несколько ли часов - разница лишь во времени... - Пожалуй, верно. Я то же самое хотел сказать, когда мы проходили мимо патинко. В патинко человек переживает состояние пропавшего без вести. Черт, какая противная музыка... постойте, около того телеграфного столба, чуть в глубине, вроде бы должен быть бар с малопривлекательным входом... одному в нем лучше не показываться... может быть, потому, что испытываешь какое-то постыдное чувство, будто играешь в пропавшего без вести... Дверь с молотком вместо звонка... отчаянно скрипящие петли... вышедшие из моды светильники, резко очерчивающие тени... стойка с высокими табуретами и рядом три столика - ничего лишнего, только самое необходимое. Неприветливость бармена за стойкой переходит все границы. Оставив меня у стойки на неудобном высоком табурете, Тасиро идет к двери в глубине бара, чтобы договориться о приглашении Саэко. Хоть он и не постоянный посетитель, но здешние порядки знает слишком уж хорошо. Двойное виски с содовой... бармен, не отвечая ни слова, взбивая коктейль, продолжает дергать локтем, движения у него быстрые и уверенные... посетителей только двое, за столиком у входа... судя по тому, как они склонились друг к другу, почти упираясь лбами, и поглощены беседой, один из них не посетитель, а, возможно, служащий этого бара, и они о чем-то договариваются... бармен ставит передо мной стакан и, отвернувшись, включает проигрыватель. В тот же миг раздается музыка, такая громкая и в таком бешеном темпе, что начинает ходуном ходить пол, и теперь этой музыкой я заперт в пространстве, ограниченном метром в окружности. - Все в порядке, скоро придет. Мне тоже с содовой. Потирая руки и улыбаясь во весь рот, Тасиро снимает пальто и садится рядом со мной. - Пока мы ее ждем, может быть, поговорим?.. о том самом шантаже... допустим, что хозяина топливной базы действительно шантажировали... что позволило это сделать? - У вас, видимо, есть конкретный вопрос: возможно ли, чтобы начальник отдела был замешан в шантаже?.. - Нет, я могу поклясться, что Нэмуро-сан не имел никакого отношения к шантажу... вообще вся эта история с шантажом весьма проблематична... просто во всем есть оборотная сторона, невидимая людям, находящимся снаружи, как у той двери, через которую вы только что проходили... и если не знать этого, невозможно понять истинного содержания происходящего... потому-то мне и нужно в той или иной мере быть знакомым со всеми обстоятельствами, согласны? Шантаж похож на тараканов, кишащих на черной лестнице... что делает шантаж возможным?.. если подойти к происшедшему с этой стороны, может быть, удастся сразу же восстановить всю картину в ее истинном виде... часто мы бываем лишь исполнителями... - После нашего телефонного разговора я много думал... конечно, не в полном объеме, как вы только что сказали... только о том, какая могла существовать возможность... - Ну что же, пусть хоть о возможности. - В деловом мире существуют комиссионеры, занимающиеся куплей-продажей специальных соглашений, заключенных с торговыми предприятиями, есть люди, специализирующиеся на добавлении в бензин различных примесей. Дело в том, что в зависимости от сорта бензина резко колеблется процент налоговых отчислений, и с помощью подобных примесей они наживаются. Поэтому и в розничных топливных базах в довольно значительных масштабах, особенно если позволяет их географическое положение, занимаются подделкой сортности. Может быть, и на этой базе было что-нибудь в таком роде? - Я перескакиваю с одного на другое, но мне хотелось бы спросить: вы не были знакомы с братом жены Нэмуро-сан? - С братом?.. С женой вот я два раза виделся. - Такой грубый на вид парень, широкоплечий, ходил вразвалку. Неужели вы у Нэмуро-сан никогда не бывали дома? - Нет, я его не знаю... - Прошлой ночью его убили. - Убили? - В двух-трех километрах от топливной базы в том самом городе F. - Почему-то такие люди... все без исключения, живут своей особой жизнью... неужели я один не знаю о случившемся? Настороженный, пытливый взгляд за очками становится бегающим, испуганным. Чуть толкнуть - опрокинется. Лучше всего поверить ему. Видимо, шантаж преследовал единственную цель - выманить деньги. Если бы даже он и имел хоть малейшее отношение к фирме "Дайнэн", этот осторожный и подозрительный служащий ни за что не проронит ни слова, даже если незаконные сделки и производились. - Простите, что заставила вас ждать. Эти слова, прервавшие наш разговор, произнесла деловым, сухим тоном бледнолицая девушка с выдающимся вперед подбородком, в длинной вишневой накидке с темно-синим кантом. За исключением распущенных волос, ничто в ней не напоминает натурщицу на фотографиях. Отдельные ее части на фотографии не имеют ничего общего с оригиналом. Аккуратный, чуть вздернутый нос, в остальном же толстые, будто надутые, губы, следы прыщей на щеках, припухшие нижние веки - кажется, только нажми, потекут слезы, - слишком грубое лицо, хотя оно и продается как объект для фотографирования. Но лицо девушки еще не объясняет его пристрастия к фотографированию сзади. Оставив лицо за кадром, можно найти сколько угодно других частей тела для фотографирования. Кроме того, если бы к тем позам, которые она так охотно принимала, добавилось еще и соответствующее им выражение лица, они, не исключено, выглядели бы совершенно по-иному. - Можно сразу пройти в студию. - Выпейте стаканчик, я угощаю. - Отодвинув табурет, предлагаю ей место между мной и Тасиро. - Пива или чего-нибудь покрепче? - Не тратьте зря время. Или, может, деньги для вас ничего не значат? - Не беспокойтесь. Насмешливо хмыкнув, она взбирается на высокий табурет, и в этот момент накидка распахивается и оголяются ноги, чуть ли не до бедра. Прекрасные ноги, даже нельзя себе представить, что у нее могут быть такие ноги, когда видишь ее лицо или вспоминаешь фотографию, где ее фигура деформирована. И хотя кожа не очень уж белая, ноги прекрасной формы, развитые, как у спортсменки. И лишь его непонятное, ничем не объяснимое пристрастие к съемкам со спины могло исключить такие ноги из объекта фотографирования. Саэко - это уж, наверно, чисто профессиональное - выставила длинные голые ноги и кончиком туфли без задника стучит по стойке в такт музыке. - Бармен, следите за временем. Что я выпью? Если можно, "джинфиз". - Вас рекомендовал мне человек по имени Нэмуро. - Кто-кто? - Вы его должны знать. Он показывал ваши фотографии. Все до единой. - Который меня снимал?.. тогда, значит, это тот клиент, что с собой меня забирал... вы, наверное, знаете, в студии фотографировать не разрешают. - А что же там делают? - Разве не ясно? Оценивают прелести моего обнаженного тела. Но только глазами. - Но зато чего стоят позы на тех фотографиях. Прямо хватает за душу. - Да, с работой здешних желторотых не сравнить. Но в последнее время я не езжу сниматься. Скоро замуж собираюсь. Сами понимаете, поездки на съемку, там что хочешь может случиться, да и жениху это не нравится. - Очень рад за вас. Но если это произойдет, многие клиенты, наверно, будут огорчены. Бармен, сохраняя полнейшую невозмутимость, ставит перед женщиной коктейль. Из-за лопающихся пузырьков газа его поверхность кажется гладью бездонного озера, над которой поднимается белый туман. Стакан Тасиро уже пустой, и он, держа во рту большой кусок льда, блуждает вокруг рассеянным взглядом, непонятно, слушает он наш разговор или нет; скорее всего, он мысленно провожает глазами безжалостные толпы прохожих, идущих мимо и покидающих его... Я тоже залпом осушаю стакан и заказываю у бармена еще две порции виски с содовой... Тасиро с опаской смотрит на меня. - Нэмуро-сан, наверно, больше всех будет огорчен... - говорю я громким голосом, чтобы перекричать пластинку, но, судя по тому, что Тасиро никак не реагирует на мои слова, видимо, стены таинственной комнаты, воздвигнутые музыкой, толще, чем можно было предположить, и наш разговор до него, наверно, не доходит. - Может, попросить, чтобы сделал потише? - Нет, ничего. Громкая музыка тоже имеет свои преимущества. Девушка ехидно улыбается, потягивается, опершись руками о стойку, и, высоко подняв голое колено, закидывает ногу на ногу. Ляжка, ставшая еще аппетитнее и толще от такой позы, занимает все пространство от стойки до табурета. Перенеся центр тяжести на руку, в которой зажат стакан, она наклоняется ко мне, сократив наполовину расстояние между нами. - Это он и есть, который рядом сидит? - Нет, не он. Но и его вы, должно быть, видите не в первый раз. Припоминаете? - Разве каждого клиента в лицо упомнишь? Когда на тебя все время направлены юпитеры, глаза прямо переполняются светом, и клиент кажется черным-черным, как ворона в непроглядную ночь. - Но согласитесь, фотографии Нэмуро-сан ужасны... - Я слегка касаюсь пальцем ее ноги и, убедившись, что она не противится, смело кладу всю ладонь на большую белую округлость. А Тасиро, косивший в нашу сторону, поспешно опускает глаза и подносит к губам только что поставленный перед ним новый стакан, чуть ли не вцепляясь в него зубами. - Разрешить фотографировать в таких позах - разве это не доказывает вашу близость? - А чем занимается этот человек? - Наш начальник отдела. - Вот оно что... да простому служащему не потянуть... когда меня нанимают для съемки, это стоит очень дорого... я получаю много, но зато и делаю все, что скажут... - Она залпом допивает коктейль, который до этого тянула маленькими глотками, будто лизала, и тут же отдает бармену стакан для новой порции. - Я же говорила, что скоро у меня свадьба. И мне хочется, чтобы она была богатой. Наряд невесты напрокат - ни за что. В самом дорогом отеле соберу всех своих подруг. Пусть за мой счет пьют ночь напролет... - Подруги - тоже натурщицы? А жених знает, чем вы занимаетесь? - Вам-то какое дело. - Видимо, я коснулся больного места. Девушка сердито отбрасывает мою руку. - Работа эта нелегкая, ради удовольствия заниматься ею не станешь. Вот хотя бы я, о чем только я не мечтала! Да вот счастье не улыбнулось. Но я не покорилась. Если вы меня жалеете, давайте поспорим, у кого больше на книжке. Рекламированием универмагов по продаже вещей в рассрочку или демонстрацией купальников - этим ничего не заработаешь. Заниматься таким делом можно лет до двадцати пяти - двадцати шести самое большее, а на книжку ничего не отложишь. - Ваш жених может вами гордиться. - Конечно, от меня ему никакого убытка не будет. И расходы на свадьбу, и взнос за квартиру - у меня на все отложено. Умолять, чтобы на мне женились, - благодарю покорно. - Выходит, те фотографии приобретают сейчас большую ценность. - Что-то вы уж очень заумно, а о каких фотографиях-то речь? - О тех, где вы со спины сфотографированы. Помните, наверно? Только со спины... так и чувствуется похотливый взгляд человека, фотографировавшего вас... вот о них я и говорю... - Вытащив из кармана один из снимков, заранее приготовленный мной, я сую его под нос девушке. Выражение ее лица моментально меняется, голос становится отчужденно-резким. - А откуда известно, что это я? - Известно... - Я снова кладу руку на ее ногу и через ладонь впитываю в себя собеседницу. - Ну, прежде всего, волосы... - Волосы? - Она вдруг истерически рассмеялась и так же неожиданно подозрительно нахмурила брови: - Странные вещи вы говорите. Не всегда, конечно, но по просьбе клиентов я пользуюсь париком. Вот и теперь заказали, чтобы были длинные черные волосы... Девушка быстро поворачивается в сторону Тасиро и, встряхнув длинными распущенными волосами, сует ему их под нос. Высокий пронзительный голос, но слов я не разбираю. И лицо Тасиро, прежде чем я успеваю разглядеть его выражение, быстро прячется за девушку. Вот оно что, парик? Конечно, одного этого мало, чтобы доказать, что натурщица на фотографии и эта девушка не одно и то же лицо... взять хотя бы ту странную позу, где у нее свешивается хвост волос - вряд ли можно утверждать, что нельзя сделать такое и с париком... например, можно зажать губами и принять позу, в которой это не будет видно... - И я вас предупреждаю. - Я сравниваю ногу, которой сеть голубых жилок, проступающих на ее белизне, придает неповторимую прозрачность, с покоящейся на ней рукой, похожей на огромного красного паука, а девушка продолжает нападать на меня: - Бросьте свои нелепости. Так специально и задумано, чтобы мои снимки были оригинальными. Но только не ошибитесь. Думаете, мы позволим фотографировать нас так, чтобы потом можно было доказать, кто это? Мы ведь не простушки какие-нибудь. Посмотрите, и вы все поймете. Девушка неожиданно поднесла пальцы к тому месту, где ее волосы соединялись с париком, и сняла его, точно кожуру со зрелого персика. Длинным пучком накладных волос, превратившихся как бы в новое живое существо, она больно бьет меня по руке и кладет их на колено. Бармен чуть меняет позу, и теперь профиль его становится удивительно широким, застывает. Под волосами, на виске - может быть, свет так падает - виднеется тень, точно от вмятины, а возможно, это след ножевой раны. Была ли его мрачная бесстрастность лишь внешней особенностью лица или неизлечимым недугом, проникшим вглубь и достигшим самого сердца? Во всяком случае, вряд ли стоило оставаться здесь, игнорируя такое предостережение. Когда я отнял руку от ноги девушки, она точно впервые замечает ее, судорожно сводит колени и злобно смотрит на меня, будто перед ней лютый враг. - Мне, наверно, нечего надеяться, что вы пригласите меня на свадьбу. - Так что мы будем делать? Если мы прямо сейчас не пойдем в студию и не поторопимся, то времени совсем не останется. Меняется пластинка. Секундная тишина разрывает уши, и последние слова девушки, точно крылья огромной птицы, нависают над баром. Двое за столиком у входа удивленно поворачиваются в нашу сторону. Потом снова играет музыка - соло на гитаре, - и воздух вокруг теряет свою плотность, и мы уже не отделены от остальных. Допив остаток виски с содовой, я поднимаюсь с табурета. - Должен извиниться перед вами. Вспомнил, что у меня еще срочное дело. - Прибавляя немного к обещанной сумме, я кладу на две приготовленные тысячеиеновые бумажки столбик из стоиеновых монет. - Очень благодарен вам, прекрасно провел время, но, к сожалению, должен идти. Кажется, еще осталось оплаченное мной время, и, если вы не возражаете, я уступлю его Тасиро-кун. У вас, видимо, никаких особых дел нет? Багрянец, которым алкоголь окрасил лицо Тасиро, разлился по шее, и только кончик носа и подбородок, будто прижатые к стеклу, остались белыми. Он пребывал в странном состоянии, не отказываясь и не соглашаясь, но в конце концов, похоже, согласился. - Вы, наверно, одинокий. - Повернувшись к Тасиро, девушка, не скрывая издевки: - Надо бы хоть на рубахе пришивать пуговицы нитками одного цвета. Вам это не кажется? Однако Тасиро, вытирая кончиком пальца за очками, сидит как чурбан, ничего не отвечая. Бармен все так же безмолвно опускает передо мной мягко, как пушинку снега, счет за выпитое и раньше, чем взять деньги, дает сдачу. Пройдя мимо столика, за которым сидят те двое, погруженные в какие-то серьезные переговоры, я берусь за ручку двери, но в этот момент меня неслышно догоняет девушка - запах дешевой косметики наводит на мысль о жалкой девичьей постели. - Ладно, я вам пришлю приглашение на свадьбу. Шепнув это, она абсолютно спокойно распахивает на секунду свою накидку. Под ней она совершенно голая. Худощавый ее не назовешь, но тело кажется не крепко сбитым, упругим, а скорее рыхлым. Судя по пушку внизу живота, она действительно совсем не та, что позировала для фотографий. - Работа, - говорит она важно, с деланным смешком. - Вам, может, покажется странным, но я честная. А вот жених все равно не хочет, чтобы я сюда ходила. По нему, самое надежное - это дом. Может, вы еще разочек зайдете, перед моим замужеством? Тасиро, точно искусно сделанная марионетка, стоит на том же месте, не изменив позы. Сжав слегка пальцы девушки, открываю дверь. Дверь пищит, как вспугнутая птица. Пронизывающий ветер лезет за воротник, в рукава. Музыка отдаляется, переходит в бормотание, превращаясь чуть ли не в галлюцинацию, и с каждым шагом все больше сливается с серым шумом бескрайнего города. Мои ощущения тоже растворяются, рассыпаются в этой тьме. Торопливо иду туда, где неоновое небо. Стараясь как можно быстрее подстроиться к походке прохожих, стремящихся к определенной цели... x x x Однако чем больше я ускоряю шаг... да, я слышу чужие шаги, шаги человека, несомненно, имеющего цель, пытающегося нагнать меня. Улица перед кинотеатром не особенно людная, зато в потоке такси нет ни просвета... но я продолжаю идти... может быть, потому, что нет пустых такси, а может быть, я хочу, чтобы следующие за мной шаги быстрее догнали меня. Вскоре слышится тяжелое дыхание человека, идущего в ногу со мной. Не меняя шага, не оборачиваясь, я продолжаю игнорировать его, будто это моя собственная тень. Слабый, жалобный голос, как писк голодного комара, начинает точить мое замерзшее ухо. ...В чем дело?.. девушка не в вашем вкусе?.. я считаю, у нее прекрасные ноги... даже в летний зной тело у нее, наверное, прохладное... неужели не в вашем вкусе?.. почему вы молчите?.. вы, конечно, поражены... но что мне было делать... я не из дурных намерений... наоборот, я изо всех сил старался угодить вам... малодушный я, да?.. я сам себе противен... вот так всегда, и ведь прекрасно знаю, что потом буду раскаиваться, хоть в петлю лезь... почему только я таким уродился?.. противно... забудьте, что вам говорил о примесях... по глупости наболтал... по правде говоря, на обычной розничной базе выгодно торговать, даже когда дела ведутся честно. А с опасностью для жизни ходить по проволоке - это, знаете ли... если уж делают махинации, то, как правило, с помощью двойной бухгалтерии, чтобы избежать налога... никто заранее не думает, что один неверный шаг - и тебя схватят за руку... я правду говорю. Потому натягивается, так сказать, предохранительная сетка: создается фиктивная компания, и, если ее выследят, фирма никакого урона не понесет... так что все равно не докопаться... сколько ни разнюхивай, не докопаться... Я не отвечаю. Не соглашаясь, не возражая, продолжаю идти тем же шагом. Постепенно людей становится все больше. Точно ночные бабочки, они тянутся туда, где искусственный свет. Притихший было Тасиро, не выдержав моего молчания, нетерпеливо продолжает: ...Причины две... почему мне пришлось прибегнуть к такой выдумке?.. я испугался... вы понимаете?.. стоило мне подумать, что начальник отдела Нэмуро без всякой причины пропал без вести, и я почувствовал себя покинутым... хотя нет, несколько иначе... во мне все восстало, может быть, даже зависть... я испытал зависть... самое прекрасное, что есть в жизни человека, отнято только у меня, только я остался за бортом... и пусть это было неблагоразумно, я хотел найти какую-то причину, найти объяснение и этим успокоить себя... такое у меня было состояние... и еще одно... противно об этом говорить, но... до сих пор я никому этого не говорил и мучился в одиночестве... но теперь я должен стать честнее... во всяком случае, начав рассказывать, я вынужден буду признаться во всем... по правде говоря, те фотографии тоже моя выдумка... простите... ложь с начала и до конца... я случайно нашел их на улице... они мне показались интересными, и, без конца рассматривая их, я спутал реальность с вымыслом... может быть, из-за жены начальника отдела... что вы о ней думаете?.. притворяется глупенькой, а сама может человека крепко подкусить, одурачит кого хочешь, правда?.. может, это потому, что на меня она смотрела как на подчиненного Нэмуро-сан?.. я, конечно, подчиненный, но все же можно бы ей не оскорблять человеческое достоинство... хотя стоит ли принимать других людей всерьез, но все же... да что я, собственно, прицепился к ней... Я по-прежнему продолжаю хранить молчание. Вмешательством во время признания легко толкнуть собеседника на новую ложь. Пока инерция падения не затухла, ее нужно использовать. Я иду. Улица в какой-то момент оказывается погребенной под водопадом света, он вбивает в ночь клин дня, ритм бешеного времени пьянит прохожих. ...Зачем я это делаю? Спазм сжимает горло Тасиро, он задыхается... Я разоблачен, да? Я опять вам соврал... против воли ложь сама вылетает из моего рта... может, это болезнь?.. болезненная лживость, что ли... те фотографии, откровенно говоря, я сам сделал... мне стыдно, что до сих пор скрывал это... натурщица, конечно, тоже не эта девица... почему я фотографировал только со спины?.. отсюда женщина выглядит особенно соблазнительно... клянусь, это была последняя ложь... вы, наверно, мне не верите, но все же... я раскрыл перед вами сердце, не сердитесь на меня, прошу вас... я обременен ужасной тайной... она держит меня в страхе... чтобы освободиться от ее тяжести, я лгал, хотя можно было и не лгать... мне казалось, что, если в мою ложь поверит кто-то третий, она превратится в истину... но у меня уже нет сил... я хочу освободиться от груза, раскрыться до конца... я хочу попросить вас вернуть мне фотографии... они не имеют к начальнику отдела никакого отношения, просто я пытался прикрыть его именем свой позор... Я снова не отвечаю. Ночное небо, на котором дышит неон, водовороты людей, мчащихся к невидимой цели, праздник мрака лжебеглецов, которые не могут увеличить расстояние между собой и чужими, незнакомыми людьми больше чем на три метра, с какой бы скоростью они ни неслись, имитация репетиции вечного праздника, повторяющегося каждый вечер. Подхожу к краю тротуаpa, чтобы остановить такси. Тасиро, забежав вперед, брызжет мне в ухо желтой слюной. ...Прошу вас, выслушайте меня... ужасная тайна... я видел... видел начальника отдела Нэмуро... я не вру... почему вы не слушаете... ваша обязанность найти начальника отдела... вы мне не верите?.. хотя бы и так, все равно обязаны меня выслушать... я видел... своими глазами видел, как шел начальник отдела Нэмуро. Заметив огонек свободного такси, я поднимаю руку. Такси тормозит, резко сворачивает и, загрохотав, точно жестянка, останавливается, и я рывком открываю дверцу. Тасиро чуть ли не цепляется за машину, чтобы поехать вместе, но я не приглашаю его, хотя и не запрещаю сесть со мной. x x x Ужасно мрачный шофер. Когда я сказал, куда ехать, он не только ничего не ответил, но даже не кивнул, резко нажал на сцепление, без всякого сочувствия заставив старенький мотор закашляться. Если он, выйдя через заднюю дверь "Камелии", скрылся в другом мире, то, наверно, так же как этот шофер, изо дня в день скребет осколками стекла по своим нервам... и если он может терпеть такую жизнь, неужели же этот мир стал для него столь невыносимым, что не осталось другого выхода, как навсегда покинуть его? - Я видел начальника отдела Нэмуро. Очки Тасиро, который с беспокойным выражением смотрит на меня сбоку, начинают запотевать, - в машине жарко. Застывшее на морозе лицо оттаивает, я сразу же ощущаю опьянение. Под воздействием виски в крови забродили две с половиной бутылки пива. - Надо было раньше об этом рассказать. Факт ведь очень важный, почему же вы до сих пор молчали? - Не знаю, имею ли я на это право?.. - Право? - Начальник отдела, которого я увидел на улице, показался мне совсем другим человеком... в его облике не было никакой отрешенности отшельника... наоборот, походка решительная, энергичная. - Вы говорите - походка, значит, он шел? - От неожиданности я испугался, так что даже дыхание у меня перехватило... в какой-то миг я хотел его окликнуть, но, увидев выражение лица, не осмелился... вправе ли я вмешиваться?.. - Широкая улица или узкая? - Обычная... тротуар вот как этот. - Вы не заметили, был ли он задумчив, озабочен?.. может быть, Нэмуро-сан только на первый взгляд казался бодрым... - Нет, нет! Ошибиться было невозможно. Какое там озабочен, нисколько. Он шел с таким видом, будто наслаждался прогулкой. - Тогда почему же он вас не заметил? Смогли же вы внимательно рассмотреть даже выражение его лица. Вам не кажется это странным? - Была ужасная толчея. Время, когда кончается работа... - Может быть, вы видели Нэмуро-сан со спины, шли за ним? Тасиро, резко надвигая двумя пальцами на нос очки, которые он протер мятым платком, обнажил крупные зубы, белые, точно искусственные. - Ну что вы меня подлавливаете? Разве я вам не сказал, что видел выражение его лица? Как бы мне удалось сделать это сзади? Как ни прискорбно, но я говорю правду. Когда человек говорит правду, не нужно придираться. - Оставим это. Но скажите, почему все-таки вы его упустили? - Как вам сказать?.. - Не посмели... вы все еще с почтением относитесь к нему? - Вопрос в том, вправе ли я. Мы по своему усмотрению определяем человеку место, где он должен жить, а сбежавшему набрасываем на шею цепь и водворяем на место... мы видим в этом здравый смысл, но имеем ли мы на это право?.. кому разрешено наперекор воле человека решать за него, где ему жить?.. - Человек убегает оттуда, где жил, лишь для того, чтобы найти успокоение в каком-то другом месте. О какой уж тут сильной воле может идти речь? Лучше бы подумал об ответственности, долге. - А может быть, освобождение от долга как раз и входит в его намерения?.. - В котором часу это произошло? В каком месте? - Я вам уже показывал вырезку из газеты. Выходит, на тысячу человек один пропавший без вести... это, думаю я, очень серьезно... а если прибавить еще людей, которые фактически не сбежали, но хотят сбежать, - цифра будет ужасающей... пожалуй, в меньшинстве окажутся не сбежавшие, а, скорее, те, кто остался... - Летом? Или уже наступили холода? - Раньше нужно до конца выяснить вопрос, вправе ли я?.. - Отчаяние людей, которых он покинул, вам, по-видимому, безразлично? Вы, я думаю, еще не забыли, что брат жены Нэмуро-сан убит? - Какое же это имеет отношение к отчаянию людей, которых покинули? - Какого цвета костюм был тогда на нем? - Когда утром в переполненной электричке я сжат со всех сторон настолько, что вздохнуть не могу, меня охватывает острое чувство страха. Со сколькими людьми, со сколькими десятками, сотнями людей, знакомых в лицо, сталкиваюсь я ежедневно, и мне начинает казаться, что в этом мире я имею четко определенное местожительство, но стоит присмотреться - и оказывается, что люди, плотным кольцом окружающие меня, все совершенно чужие, и этих чужих огромное большинство. Нет, все бы еще ничего, но по-настоящему страшно, когда электричка подходит к конечной остановке и... - Может быть, вы все-таки скажете хотя бы, какого цвета был на нем костюм? Из-за вас мне придется действовать наобум, напрасно бить ноги. - Да, простите, - тут же уступает он и, несколько раз с трудом проглотив слюну: - Цвет костюма... кажется... нет, он был, по-моему, не в костюме, а в плаще... - Точно? - В тот день... дождя не было... но погода была такая, что он мог вот-вот пойти. Начальник отдела всегда был человеком предусмотрительным... мы все даже смеялись над его дипломоманией - у него были водительские права, а кроме того, свидетельства радиста, стенографа... - Знаю я об этом. - Все это, я думаю, связано одно с другим... чтобы не растеряться, когда остаешься один среди совершенно незнакомых людей... будь то в переполненной электричке, будь то в лабиринте незнакомых улиц... - Цвет плаща? - Самый обычный... коричневатый или зеленоватый, в общем, цвет плаща. - Новый? Или заметно поношенный? - Нет, не новый. Сильно поношенный. Я так говорю потому, что... на рукаве и воротнике были жирные пятна... да, вспомнил, это был тот самый плащ, который начальник отдела уже давно носил... он любил ремонтировать автомобили и часто вместо рабочей одежды надевал этот плащ и лез в нем под машину... В тот же миг я приказываю шоферу остановиться. Темная широкая улица с редкими фонарями... сверкает красным светом знак, указывающий на ночные работы в водопроводном колодце, несколько касок, покрытых светящейся краской, монотонно повторяют без конца одни и те же движения. - Вылезайте. Прочистите как следует мозги. Причина вам, должно быть, понятна, так что вопросов не задавайте. - Откуда же мне знать? - Он сжался, готовый к сопротивлению. - Я собираюсь вам рассказать все, и прямо сейчас. - Подумайте как следует, может быть, поймете. Ну, живо выметайтесь. - Вы пожалеете. - Хватит. Знайте, я этот плащ получил от его жены в качестве вещественного доказательства. Проспитесь, выпейте аспирина, придумайте вранье покрасивее и тогда приходите снова. Сложив средний и указательный пальцы, я грубо ткнул Тасиро под пятое ребро. Он коротко вскрикнул, скорчился и, подавшись вперед, вывалился из машины, с трудом удержавшись на ногах. Обернувшись к захлопнутой дверце, он завопил: - Я шел за ним! Я шел за начальником отдела! x x x Выхожу из машины, не доезжая до подъема к жилому массиву, где живет женщина. Заплатил за кофе, выпитый вместе с Тасиро, - это уж ладно, потом вывалил кучу денег в студии ню, по пьянке, наверно, а теперь еще раскошелился на такси... сколько же я должен взыскать на покрытие расходов?.. нужно, естественно, донесение, подкрепляющее их необходимость... вряд ли можно утверждать, что нет ничего достойного упоминания в донесении... даже напрасная потеря времени может чему-то научить... я думаю, мне удалось получить прекрасный ластик, чтобы в течение двух часов с потенциальным псевдобеглецом стирать неясные, ненужные линии. Однако почти немыслимо занести этот косвенный урожай в объективное донесение, которое бы не потеряло ценности, выйдя из-под моего пера. Написать, что лжец признался в том, что ложь была ложью, все равно что ничего не написать. Когда я мысленно возвращался назад, в памяти отчетливо всплывали лишь голые белые ноги под стойкой... лишь ощущение, будто я впитываю их своей ладонью... но эта отдельная часть женщины не приводила меня к целому, и если бы я попытался завершить "фреску", то остальные части смог бы отыскать только там, за лимонной шторой. Точно мотылек, привлеченный световой ловушкой, я направляюсь к этому окну. Не имея никакого повода и в то же время не особенно задумываясь о том, что у меня его нет... Нет, нельзя сказать, что совсем не было повода. Повод - моя машина, брошенная у самой лестницы, ведущей к дому женщины, как раз напротив второго отсюда фонаря... я ее оставил под тем предлогом, что был пьян, но сейчас я еще более пьян, так что и этот повод весьма шаток. Я медленно иду тропинкой, протоптанной по высохшему газону, сокращая расстояние до лимонного окна. От угла дома номер три, если идти обычно, тридцать два шага... поднимаю голову - ряды фонарей, точно застывшие, немигающие, искусственные глаза, сзывают на праздник, который никогда не наступит... окна - бледные прямоугольники света, выстроившиеся в ряд, как проклятья, - там давным-давно забыли и думать о празднике... Подняв воротник пальто, я замираю - ветер, точно мокрая половая тряпка, хлещет по щеке... как раз там, где последний раз видели его... Если бы человеком, стоящим сейчас здесь, был не я, а он... он, тайно прокравшийся сюда под покровом темноты. О чем бы он думал, глядя в окно покинутого дома? Я пытаюсь проникнуться его настроением, но мне не удается. Почему-то все время его лицо заслоняет шофер такси, с которым я только что приехал. Человечек цвета накипи, вместо воздуха вдыхающий ропот, вместо крови нагнетающий в жилы проклятье, человечек, все тело которого испускает зловоние хлева... такому человечку незачем здесь стоять... ему незачем исподтишка сопрягать свою судьбу с лимонным окном... но, наверно, далеко не все водители именно такие. Есть среди них и положительные, хозяйственные люди, как, например, Томияма, купивший у него машину. Он должен быть самим собой. Его не заслонить никому другому. Он... он, решительно отвернувшийся от надежды на любой праздник, смело попытавшийся вырваться из разложенной по полочкам жизни... может быть, они решил отправиться в путь, чтобы прийти в вечный праздник, которого никогда не может быть? В один прекрасный день неожиданно попадается на глаза кусок бумаги, приклеенный к какой-то стене или фонарному столбу, - слинявшее от ветра и дождя и не привлекающее ничьего внимания объявление об огромном празднестве, которое еще сильнее подхлестывает желание, потому что место и время не указаны. И он, желая попасть на празднество, существующее лишь в объявлении, без оглядки устремляется на торжество, которое, в отличие от еженощной имитации празднества, сверкающего украшениями лишь в темноте и в неоновом свете, будет длиться вечно, не кончится и после смерти... на праздник в мир ночи, который будет продолжаться бесконечно, лишь бы на нем было достаточно тьмы... в безграничный круг радости, не обрамленный усталостью, разочарованием, обрывками бумаги, пляшущими на ветру... Теперь он стоит здесь... взвешивает, что тяжелее - утраченное или еще не осуществленное желание... на что же решиться?.. я шарю, пытаясь найти его... нет, ничего не выходит... эта тьма, в которой я шарю, в конце концов оказывается моим нутром... моей собственной картой, отпечатавшейся в моем же мозгу... тот, кто сейчас стоит, - это я сам, а не он... откровенно говоря, стоять я должен не здесь, а скорее у забора стройки, которая видна из квартиры моей жены... а вместо этого я стою здесь и дрожу, рыская взглядом по окнам совершенно чужого человека, ничем со мной не связанного, за исключением того, что он случайно оказался заявителем... может быть, и то место, где сейчас стоит он, не отмечено на его собственной карте, и он стоит под окном, которого я даже не могу себе вообразить... в том месте, до которого не добраться никому, кроме него, спит ли он, бодрствует ли, смеется ли, плачет ли, сердится ли, грустит ли, отчаивается ли, веселится ли, наживается ли, страдает ли от зубной боли, дрожит ли от страха, дымит ли, как пустая сковорода на огне, покрывается ли гусиной кожей, витает ли в облаках, топчется ли на месте, летит ли стремительно в пропасть, углубляется ли в подсчет наличности, предается ли воспоминаниям, строит ли планы на завтра, мучается ли от кошмара одиночества, рвет ли на себе волосы в раскаянии, наконец, смотрит ли затаив дыхание, как сочится кровь из глубокой раны... Однако сейчас здесь стою я. Несомненно, я сам. Собираясь идти по его карте, я иду по своей собственной, собираясь преследовать его, я преследую себя. И вот я застываю, точно примерзаю к месту... нет, не только из-за холода... нет, не только из-за опьянения... нет, не только из-за стыда... замешательство превращается в беспокойство, беспокойство превращается в страх... мой взгляд следует до угла дома номер три, бегает вверх и вниз, возвращается назад и начинает считать здания... еще раз... снова и снова... точно сумасшедший, он мечется по зданию сверху вниз и снизу вверх... нету!.. нету лимонной шторы!.. в том месте, где должно быть лимонное окно, висит штора в бело-коричневую продольную полосу!.. что же случилось?.. если я хочу знать, достаточно пройти вперед еще тридцать два шага, подняться по лестнице и позвонить у двери слева на втором этаже, но... я уже не в силах... поскольку так изменилась штора, тот, кто меня встретит, будет отличаться настолько же, насколько лимон отличается от зебры... а вдруг и в самом деле это полосатая штора - условный знак, оповещающий о его возвращении?.. ну а если произошла та самая невероятность, о которой я недавно говорил, ни на минуту не допуская возможности подобной невероятности: прочитав в вечернем выпуске газеты о том, что случилось с ее братом, он возвратился? Какой банальный конец... поразительная быстрота... точная и понятная карта... диалог, неотличимый от монолога... ну что же, все разрешилось безболезненно, и теперь можно с легким сердцем отступиться от этого дела, не блуждая мысленно в потемках и не гоня от себя противную мысль, что не удается похвастаться своими успехами... Конечно же, все это так, и, право, нет никаких оснований горевать. Даже если у меня и было тайное желание, чтобы дело это продолжалось вечно, со смертью ее брата источник поступления средств иссяк, и, что бы там она ни говорила о своих сбережениях, вряд ли стоило и дальше продолжать эти почти безнадежные розыски. И, как бы я ни старался, в оставшиеся три с половиной дня до истечения срока договора результаты все равно будут ничтожны... у меня нет оснований быть недовольным... достаю из машины чемоданчик - выходит, такой крюк я делал ради него - и возвращаюсь той же дорогой, по которой пришел. Темная дорога... слишком темная дорога... последний раз оборачиваюсь на этот неприятный, совсем не подходящий полосатый рисунок. Мимо идут, подняв плечи и съежившись от холода, немолодые супруги. За руки они ведут школьника в форме, который трещит без умолку. Спустившись вниз, направляюсь к станции метро. У ярко освещенного входа в метро мелкие обрывки бумаги, точно наперегонки, влетают внутрь. Быстро управляюсь с ужином, взяв в дешевой столовой по соседству с метро рис с яйцом. Хотя еще середина зимы, огромная муха пытается вскарабкаться на абажур лампы. Она без конца соскальзывает и каждый раз снова начинает карабкаться. Но беспокоиться нечего. Видимо, муха лучше меня ориентируется в сезонах. ДОНЕСЕНИЕ 14 февраля 6 часов 30 минут утра. Утром с 6 часов 30 минут до 7 часов буду вести тайное наблюдение за кафе "Камелия", поскольку имею сведения, что там без разрешения занимаются посредничеством в устройстве шоферов такси на временную работу. Если это подтвердится, то спичечный коробок из "Камелии", оставшийся после пропавшего без вести, его истертость, лежащие в нем спички с разноцветными головками - все это приобретает огромное значение. Кроме того, необходимо повторно расследовать обстоятельства, связанные с объявлением о приглашении на работу шофера, помещенным в упоминавшейся спортивной газете. Утверждение хозяина кафе, что это было объявление о найме шофера для собственной машины, следует, естественно, рассматривать как отговорку с целью запутать следы. Весьма вероятно, что объявление служило особым условным сигналом для шоферов, специализирующихся на временной работе. (Например: величина и расположение иероглифов извещают о возобновлении работы после налета полиции или указывают на изменение условного места встречи - другими словами, отнюдь не исключено, что объявление имеет скрытый смысл.) Это, конечно, не означает, что таким образом наверняка удастся напасть на след пропавшего. В настоящее время в городе насчитывается до восьмидесяти тысяч шоферов такси, и, поскольку пятнадцать тысяч из них, то есть примерно двадцать процентов, не имеют постоянной работы, вполне можно предположить существование значительного числа аналогичных посреднических контор. Однако пока нет достаточных оснований считать "Камелию" той нитью, которая поможет напасть на след пропавшего. Такова причина, заставившая меня вести тайное наблюдение за "Камелией". Благоприятствует и то, что шофер Томияма - человек весьма уважаемый - некоторое время сам активно прибегал к услугам посредничества, которым занимаются в "Камелии", и, хотя он не снабдил меня необходимыми рекомендациями, воспользовавшись его именем, я смогу получить нужные мне сведения. x x x Однако все, что я написал, - неправда. Следовало подождать еще двенадцать минут, чтобы четырнадцатое число, которое я указал, наступило. А до рассвета остается еще больше шести часов. Подготовка, пожалуй, слишком длительная, и не потому, что я уподобляюсь школьнику, отправляющемуся на экскурсию, или просто занимаюсь безответственной болтовней наподобие Тасиро. Сколько бы я ни ждал - шесть часов или десять, - содержание моего донесения не изменится. Кроме того, у меня и в мыслях не было, что я скоропостижно скончаюсь в течение этих шести часов, а если еще принять во внимание, что завтра сразу же после посещения "Камелии" я надеялся попасть к женщине, то мое донесение - не что иное, как пропуск, превосходящий любой самый лучший оправдательный документ. Что за сигнал - эта отвратительная полосатая штора? Я обязан преодолеть барьер. Во всяком случае, урожай, который я смогу вобрать на месте, в лучшем случае ограничится, видимо, несколькими строчками, и испытывать стыд у меня нет никаких оснований. Это так же ясно, как то, что день сменяет ночь... Да еще в моей необжитой крохотной холостяцкой квартирке, которая служила мне только для сна, и ночь наступала с опозданием, и светало с опозданием. Ставлю будильник на без чего-то пять, старательно завожу и отодвигаю подальше, на подоконник, чтобы не удалось дотянуться до него рукой, включив радио, заглушаю стук костяшек маджана, доносящийся со второго этажа, залезаю под одеяло, залитое вином и пахнущее мной сильнее, чем я сам, ставлю около подушки его фотографию и рядом одну из полученных у Тасиро, на которой чувственность девушки ощущается особенно отчетливо, и, прямо из бутылки потягивая виски, сосредоточиваю все свое внимание на связи между этими двумя фотографиями. Несимметричное, чуть удлиненное лицо мужчины, принадлежащего к типу увлекающихся. Кожа на лице кажется негладкой, и не столько из-за неровностей, сколько из-за пятен, которыми она покрыта. Видимо, он подвержен аллергии. Правый глаз излучает волю, а левый, с опущенным внешним углом, какой-то вялый, немигающий, грустный, как у некоторых собак. То же впечатление производит и тонкий нос, слегка искривленный влево. Четкие губы, словно очерченные по линейке. Верхняя губа, тонкая, нервная, нижняя - пухлая, спокойная, на левой щеке несколько невыбритых волосков. Прежде его лицо казалось мне лицом делового человека, но этой ночью - состояние, что ли, у меня такое - я нахожу и некоторые черты мечтателя. Я не чувствую к нему ни враждебности, ни предубеждения, но никак не верится, что этот человек может и в самом деле появиться и заговорить со мной. Выражению его лица больше всего подходит нынешнее состояние, будто он специально родился, чтобы существовать в виде отпечатка на фотобумаге. Наискось прорезающая фон светлая полоса. Может быть, это часть строения, отсвечивающего на солнце, а может быть, и платная скоростная автострада. Другая фотография напоминает огромный плод телесного цвета - женские ягодицы на совершенно черном фоне. Они кажутся огромными, потому что занимают весь кадр, но тем не менее выглядят скорее изящными. Формой они напоминают что-то. Да, конечно, плод мушмулы... бледной мушмулы несколько необычной формы... гибрид мушмулы и груши... видимо, потому, что кусок материи, постеленной на пол, не особенно черный, нижняя часть видится зеленоватыми прозрачными полушариями... они глубоко западают внизу и резко выдаются в конце позвоночника... во впадине явственно ощущается испарина... верхняя часть непрозрачно белая с едва заметным розоватым оттенком... эту непрозрачность, видимо, создает покрывающий тело пушок, и белизна тоже, вероятно, результат отражения света от пушка. Поскольку я выбрал фото, где натурщица сильно наклонилась вперед, видимая под определенным углом спина, на которой выстроились в ряд позвонки, точно полузасыпанные песком древние курганы, окрашена в цвет слегка подрумяненной пшеничной корочки. Почему-то к этому цвету я испытываю особое влечение. Тонкий и нежный пушок, как на очень дорогом бархате... приятно смуглая, упругая, как у ребенка, кожа... даже с помощью самой совершенной техники современная цветная фотография не может, конечно, воспроизвести все оттенки цвета. Однако... нет, я не собираюсь снова возвращаться к признанию Тасиро, но... и все же, если подвергнуть сомнению ложность лжи, совсем не исключено, что первая ложь обернется правдой... к тому же и сама женщина подтвердила, что он увлекался цветной фотографией... так что не следует еще полностью отметать вероятность того, что и это ню - его произведение. Возможно, Тасиро с такой настойчивостью опровергал свое первое утверждение именно потому, что не хотел, чтобы стало известно, каким образом эти фотографии оказались у него. Предположим, но интересно, можно ли определить это по его лицу. Ведь когда мужчина смотрит, когда мужчина во что-то всматривается, на его лице образуются совершенно определенные морщины. Житель вывернутого наизнанку мира, который не может убедиться в существовании объекта, пока не впитает его в себя... Я придерживаюсь именно такой точки зрения. Прежде всего интересно знать, достаточно ли у Тасиро сноровки, чтобы использовать широкоугольник. Потом этот альбом, названный "Смысл воспоминаний". Женщина, спокойно, сознавая, что ее фотографируют, приняла даже несколько театральную позу. Ее силуэт в ночной сорочке, сквозь которую просвечивают очертания тела... (Почему она разрешила мне рассматривать эту фотографию? - от безразличия ли, по рассеянности, сознательно ли, а может быть, из природного кокетства?..), да, очень возможно... натурщицей служила сама его жена, моя заявительница... Внутри у меня все сжимается. Я убираю его фотографию, оставив только фотографию женщины. Утро еще не наступило, но бутылка виски уже пуста. Радио беспрерывно передает американские народные песни. Под одеялом жарко, я не отрываю глаз от плода мушмулы. В моем воображении женщина превращается в маленькую девочку. Мушмула, покрытая очаровательной тонкой пленкой, напоминающей перепонку лягушачьей лапки. Женщине, несомненно, пошла бы короткая ярко-красная юбка. Все это у меня причудливо переплетается и смешивается, как в репродукции Пикассо, висящей в комнате женщины, с воспоминанием о той странной девушке, которая служит в ателье у моей жены. Головокружительный акробатический номер с бесконечно повторяющимся падением с абсолютно безопасного каната, разложенного на земле. А что, если пойти с женщиной в ателье к моей жене и заказать ей там платье? Хотя постой, она ведь говорила, что хочет подыскать себе работу. Может быть, устроить ее к жене?.. Перепонка лягушачьей лапки стала еще очаровательнее, превратилась в оливкового цвета резину... что разрушается, что остается?.. на пластиковом потолке, отделанном под дерево, появляется все то же лицо... смеющаяся луна... почему так страшен сон, будто меня догоняет полная луна, который я вижу два-три раза в год? Сколько ни ломал голову, это так и осталось для меня загадкой... x x x 4 часа 56 минут... раздражающий звонок будильника, словно провели по нервам наждачной бумагой... в горле горит, оно забито мокротой, даже курить не хочется... в отличие от обычного вчерашнее опьянение продолжается, кажется, и сегодня. Сколько ни лью на лицо холодную воду - в глазах резь, будто долго стоял на голове, сколько ни сморкаюсь - из носа продолжает течь. То, что еще только намечено на сегодня, уже записано в донесении. И ничего не остается, как действовать, будто все уже совершено. Маленькая комната почти без мебели кажется непомерно просторной. Может, потому, что холодно. Греюсь, обхватив руками теплый чайник на газовой плитке. Выпью чашку кофе покрепче и пойду. Если выйду в половине шестого, то в шесть десять доберусь туда, где живет женщина. Возьму машину, несколько раз для вида проедусь перед "Камелией" и уеду - будет точно 6 часов 30 минут, как и сказано в донесении. Я побрился, переоделся и уже пил кофе, просматривая вчерашнюю вечернюю газету, когда снова раздался звонок. На этот раз не будильника... звонок телефона... телефон - единственная стоящая вещь в моей комнате... я его установил не специально, имея в виду свою работу, а просто чтобы иногда, когда проспишь, можно было позвонить в агентство. Но, насколько я припоминаю, последние полмесяца такого не случилось ни разу... я даже подумывал, не отказаться ли мне от него... звонок раздается в третий раз... не представляю, кто бы это мог быть... Возможно, ошиблись номером?.. постой, а вдруг женщина... внезапно оказалась втянутой в какую-то историю, заставившую ее снова сменить штору на лимонную?.. или жена?.. если жена, да еще в половине шестого, то не иначе, как аппендицит или острая пневмония... не дожидаясь четвертого звонка, беру трубку. - Кто это? - Вы спали?.. - Тусклый, слабый голос. Ну, конечно же, Тасиро. - Что случилось, в такую рань?.. - И грубо: - Вы подумали, который час? - Да, я уж решил, если вы не проснетесь после еще одного звонка, - положу трубку. Мне очень нужно с вами поговорить... - Послушайте, на улице ведь еще совершенная тьма. Знаете ли, все хорошо в м