и, покачав головой: - Сама не понимаю, почему я молчала. Может быть, действительно потому, что боюсь фактов... - Я не обираюсь докапываться до истины. Я не прокурор и не судья. Я ваш работник, нанятый за деньги. Следовательно, интересы заявительницы и ее безопасность для меня превыше истины. Если есть какие-либо угрожающие факты, скажите мне об этом. Мой долг - оградить вас от них. Какие же факты представляются вам угрожающими? - Угрожающих нет. Об этом факте я рассказала все, что знаю... - Женщина потупилась и вдруг неожиданно подалась вперед. - Пива не выпьете? - Если только самую малость за компанию... Сейчас было совсем уж неуместно проявлять заботу о ее здоровье. Пиво ей необходимо. Мне же необходима эта пьющая пиво женщина. Да и кроме того, хватит ставить ей ненужные рогатки. Как собачонка, спущенная с поводка, она вприпрыжку побежала к портьере, отделяющей кухню: - Ну вот... хоть я и говорила, что сообщила все, что знаю, но, может быть, вот еще что... я сама ходила в то кафе, спрашивала, и узнала, что он выступал как посредник - один знакомый попросил его нанять шофера для личной машины... мне сказали, что давно все улажено... ничего удивительного - к тому времени объявление уже было месячной давности... На губах женщины, возвратившейся с пивом, застыла белая пена. - Но он же не все время занимался такого рода посредничеством? - Почему же, он посредничал, когда время от времени приезжали знакомые из провинции и им нужен был шофер, хорошо знающий Токио. Собственно, он мог бы и сам поместить подобное объявление. - Резонно. Осторожно разливая пиво по стаканам, женщина, точно ища сочувствия, заискивающе улыбается и садится. - То дело уже давно улажено. - А что это за номер телефона приколот к шторе? - Да тот же номер... - Зачем? - Видите ли... - И залпом отпив треть стакана: - Особой причины нет... в общем, не знаю я. Но почему вы относитесь ко мне с таким предубеждением? - А мне кажется, что вы. Когда я спросил вас о газетном объявлении, вы пришли в несколько странное замешательство. - Это верно... почему же?.. - Держа стакан в обеих руках и глядя на меня, будто вспоминает о каком-то событии десятилетней давности. - Действительно, почему же?.. мои ответы всегда кажутся противоречивыми... но, знаете, на факты тоже не всегда можно полагаться... где бы ни-был этот человек, что бы он ни делал, все равно... факт, что его нет... это действительно факт... но необходимо его объяснить... почему его не стало?.. проблема в том, чтобы объяснить это... вот и все... - Но если факт не будет установлен, не удастся и объяснить его. - Достаточно одного объяснения. - Вам не кажется, что это мог бы сделать только сам ваш муж? Самое большое, на что я способен, - выяснить его местонахождение. - Что за самоуничижение. - Самоуничижение? - Зачем вы выбрали себе такую профессию? - Я должен отвечать? - Мне-всегда интересно, почему люди выбирают то или другое... - Все это мелочи, не имеющие отношения к делу. Как только человек, убежавший из дома, обнаружен, безрассудство его тут же испаряется и он спокойно возвращается в свое старое гнездо. А побуждения и объяснения - стоит ли вообще о них думать? - Вам уже случалось разыскивать убежавших из дому? - Конечно... но, как правило, с самого начала существуют определенные предположения, следы ведут к женщине... да, почти всегда замешана женщина... расспросы и слежка в течение каких-нибудь трех-четырех дней - и все в порядке... видите ли, кому нравится обращаться в частное сыскное агентство?.. это и денег стоит, и есть опасность повредить репутации человека, которого разыскивают... - Видимо, вы правы... - Ваш муж был нервным? - Скорее, пожалуй, беспокойным. Это даже в одежде проявлялось... - Человек действия? - Я бы скорее сказала, что он был ужасно осмотрительным. - Вы, уж, пожалуйста, не противоречьте сами себе. Исчезновение может быть либо активным, либо пассивным, и смысл его в зависимости от этого абсолютно различен. - Во всяком случае, это факт, что он был увлекающейся натурой. До глупости... - В чем же проявлялась его увлеченность? - Во всем... он часто бывал похож на ребенка... - Автомашина, фотоаппарат?.. - Да, автомашина, у него был даже диплом автомеханика... - И он этим зарабатывал?.. - Он увлекался дипломами. Просто помешан был на дипломах... водительских прав у него было несколько, Даже права на вождение тяжелых грузовиков двух типов, а кроме того - диплом радиста, диплом электросварщика, разрешение на работу со взрывоопасными материалами... - Была ли какая-нибудь связь между характером его деятельности в фирме "Дайнэн" и разрешением на работу с взрывоопасными материалами? - Видимо, да. - У него, по всей вероятности, была практическая жилка. Начинаю постигать неудобоваримое сочетание книг в его библиотеке. Электричество, связь, машиностроение, юриспруденция, статистика, языкознание - поразительный разнобой. И притом не сугубо специальная литература, а сборники экзаменационных вопросов, справочники для поступающих в учебные заведения - в общем, составить об этой литературе цельное представление трудно, потому что хозяин помешан на дипломах - эта его ярко выраженная склонность и определяла подбор библиотеки. - Потом диплом инженера по киноаппаратуре, диплом преподавателя средней школы... - Ну и неустойчивый же у него характер... - Может быть, он просто любил одерживать победу. - А в последнее время какой диплом его интересовал? - Тогда... что же это было?.. да, он говорил, что хочет стать радистом второго класса, и все свободное время что-то выстукивал пальцем... - Радистом второго класса?.. - Если бы он получил такой диплом, ему бы удалось наняться на большое торговое судно. И жалованье бы получал раза в три больше, чем сейчас, - в общем, журавль в небе... - Простите, какое жалованье было у него в фирме "Дайнэн"? - Пятьдесят тысяч иен. - Будь он шофер такси, получал бы примерно столько же, правда? - Но ему больше нравилась работа автомеханика, и он был ну, что ли, маклером по продаже подержанных автомашин... - Да, ваш брат мне уже говорил об этом. - Брат? Вы с ним виделись? - Как ни странно, мы с ним встречались везде, куда бы я ни направлялся. И как раз перед тем, как приехать к вам, мы с ним дружески выпивали. - Действительно странно. - Приятный человек. Если так пойдет и дальше, мы с ним, пожалуй, будем видеться раз по десять в день. Да, да, пока не забыл... Мы с ним договорились, что завтра он принесет сюда дневник вашего мужа, так что... - Дневник?.. - Кажется, в нем нет ничего интересного. Я наблюдаю. Чтобы не упустить малейшей перемены в выражении ее лица, после того как мы заговорили о брате. Чуть нахмуренные брови, напряженные губы... растерянность, смущение или, возможно, недовольство братом, неприятно поразившим ее... однако женщина, прикусив нижнюю губу, игриво улыбается. - Брат всегда удивляет людей. Такой уж у него характер, с детства. - Вы читали этот дневник - о чем мечтал ваш муж? Хотя бы в общих чертах можно себе это представить? - Мечтал... - Например, мечтал ли он о море?.. - Муж - реально мыслящий человек. Когда он стал начальником отдела, то очень радовался, что нашел наконец опору, чтобы не скользить вниз в этой жизни, где на каждом шагу тебя подстерегает обрыв... - И все-таки ушел. - Но не из-за мечты. Он без конца повторял, что дипломы - якорь в жизни. - Бросать без конца якоря, плывя на маленьком суденышке, - не означает ли это тоже принадлежность к категории мечтателей? Не делай он этого, давно бы уж вышел в море. Женщина медленно опускает на стол стакан, который она поднесла было ко рту, и сидит молча, задумавшись. То, что происходило, было похоже на снятое методом замедленной съемки увядание цветка: женщина увядала на глазах - ввалились глаза, заострился нос, кожа на лице, до этого гладкая и упругая, утратила эластичность и обвисла, губы запеклись и почернели, будто она ела тутовник. В душе я начал раскаиваться. Сколько бы больной ни умолял врача, тот не имеет права умертвить его, чтобы облегчить страдания, - закон разрешает убивать лишь солдат на поле боя и преступников, приговоренных к смертной казни. Стенные часы бьют один раз. "ДОНЕСЕНИЕ 13 февраля. 10 часов 20 минут. Просматриваю в библиотеке подшивки газет. До 4 августа, когда исчез разыскиваемый, дождь шел 28 и 29 июля. Однако 28-го дождь пошел неожиданно, под вечер, а накануне предсказывалась лишь облачная погода. Следовательно, пропавший без вести последний раз надевал плащ 29 июля..." Начав писать, я останавливаюсь и в изнеможении закрываю глаза. Мне хочется не только закрыть глаза, но и выключить все чувства, все нервы, наконец само мое существование. Читальный зал библиотеки. Хотя почти все места заняты, здесь тихо, будто нет ни души... посапывание, шелест страниц, крадущиеся шаги... в нос ударяет запах мастики, которой натерт пол, видимо, мастика низкосортная - пахнет нефтью... В закрытых глазах вдруг появляется лимонный цвет. Уши женщины благодаря свету, отражаемому лимонной шторой, становятся лимонными... аромат лимонного цвета... лимонный... глупо, почему не сказать, что веснушки бананового или коричневого цвета?.. Ладно, это не поле боя и не эшафот. У меня нет никакого права ранить ее, даже если ранка будет с булавочный укол. Единственное, что мне остается, - продолжать донесение. Заявитель всегда прав. К примеру, если заявитель заведомую ложь называет правдой, она тут же превращается в правду. Но хотя факты никому не нужны и меня наняли лишь для того, чтобы уйти от них, - это пустое дело. И, видимо, мне не остается ничего иного, как, продолжая охотиться за фактами, добиться лишь разочарования клиента. И я буду делать это, кружась на расстоянии вокруг любых, даже самых бессмысленных фактов, объясняющих то, что не поддается объяснению... Неожиданно студентка слева от меня низко склоняется над столом и лезвием бритвы начинает вырезать какую-то иллюстрацию. Я тоже опускаю голову, будто поведение девушки смутило меня, и продолжаю писать донесение. "...Таков вывод. Хотя доказательств, что в тот день он пользовался плащом, нет. Но вместе с тем существует большая вероятность, что в период с 29 июля до дня исчезновения, то есть в течение недели, он не надевал плащ, так как стояла сравнительно ясная погода и было тепло. Что же касается газеты и спичечного коробка (или номера телефона), то можно с уверенностью сказать, что он еще до этого не прикасался к ним. Вышеизложенное с достаточной степенью достоверности доказывает возможность того, что исчезновение разыскиваемого было скорее всего не внезапным, а заранее запланированным и заранее подготовленным". Студентка рядом со мной кончила вырезать из журнала иллюстрацию. Я отрываю от последней страницы блокнота для донесения полоску шириной сантиметра в три и быстро пишу записку: "Все видел. Буду молчать, но за это идите за мной. Если согласны, сложите записку и возвратите мне". Складываю записку вдвое и подталкиваю ее под локоть девушки. В страхе съежившись, она посмотрела на меня, но я с невинным видом стал собирать со стола газеты и бумаги. В замешательстве девушка разворачивает записку и начинает читать, и сразу ж ее круглое, коротконосое лицо становится пунцовым. Она замирает, похоже, даже дышать перестала... Наслаждаясь пикантной ситуацией, я терпеливо жду ответа... Наконец оценивающий взгляд студентки. Она облегченно вздыхает, будто освобождая плечи от тяжести, неумело скручивает записку и щелчком возвращает ее мне. Но девушка не рассчитала как следует, и записка падает на пол. Наклонившись, чтобы подобрать ее, я поднимаю глаза - впечатление, что черные туфли без каблуков под толстой лодыжкой с трудом несут тяжесть ее тела. И лишь ложбинки под коленями говорят о невинности и чистоте. Уходящая юность - возраст неустойчивый, как начинающийся насморк. Видимо, почувствовав мой взгляд, девушка плотно сжимает колени. Подняв свернутую бумажку, сую ее в карман, закрываю газетную подшивку, кладу в чемодан свои записи и авторучку и как ни в чем не бывало встаю со стула. По натертому до блеска полу с быстротой, приличной для библиотеки, иду не оглядываясь к кафедре выдачи. Закончив все формальности, я лишь один раз украдкой смотрю в ту сторону, где сидит девушка. Она все еще на своем месте и, выглядывая из-за ограждающего стол барьера, следит за мной. Подняв слегка руку и сделав ей знак, я сажусь на скамейку в отведенном для курения месте, между читальным залом и выходом, и закуриваю. Не успеваю я выкурить и четверти сигареты, как студентка неуклюжей походкой приближается к столу выдачи. Она невольно выглядывает наружу, но места, где я сижу, ей скорее всего не видно. Девушка быстро сдает книги, берет в гардеробе пальто и тут же направляется к двери, но вдруг замечает меня и, точно оступившись, сбивается с шага. Я сразу же встаю и тоже направляюсь к двери. Девушка, даже не помышляя о бегстве, семенит вслед за мной. Когда я подгоняю к входу оставленную на стоянке машину, девушка стоит на середине лестницы, уткнувшись в воротник пальто. Я подъезжаю к ней, опускаю слева от себя стекло, и девушка, перехватив поудобнее портфель, своей неуклюжей походкой спускается по лестнице прямо к машине. В стекле отражается побелевший от холода нос. Ее недовольное лицо - может быть, голова у нее кружится или из-за мороза - производит неприятное впечатление. И зеленый шарф, выглядывающий из-под воротника пальто, чересчур ярок и как бы подчеркивает, с каким трудом сдерживает девушка внутреннее напряжение. Приоткрываю дверцу. - Я вас подвезу. Куда вам? - Куда? - И неожиданно спокойным, даже вызывающим тоном: - Разве это я должна решать? Невольно усмехаюсь - она, вероятно, видит в зеркале мою улыбку и тоже ухмыляется. - Вы проголодались? - Слюнтяй! Перед самым ее носом я с силой захлопываю дверцу. Даю газ - колеса взметают гравий, нос легкой машины высоко задирается, как у моторной лодки, мчащейся по волнам. Студентка застывает, безучастная, невыразительная, точно рыба в холодильнике... Я замираю. Замираю у телефона около стойки в кафе "Камелия", хотя и теряю напрасно время. - Умер? - Да, кажется, убийство, - доносится из трубки необычно взволнованный голос шефа. - Что же мы будем делать? Я не допускаю мысли, что у тебя нет алиби. - Да разве такая штука существует на свете? - Ну ладно, давай сейчас же звони заявительнице. Она мне телефон оборвала, с утра уже три раза звонила. - Откуда вам стало это известно? - От заявительницы. Разве неясно? - И резко изменив тон: - А откуда еще могли поступить такие сведения? - Я только спрашиваю. Ясно. Немедленно звоню ей. - Как это ни неприятно, но я настаиваю, чтобы каждый сам нес ответственность за то, что он делает. - Ясно. В общем, днем я забегу... И я замираю. Погиб этот человек! Кладу трубку и продолжаю стоять. Наверно, сейчас полиция там уже, всех подняла на ноги. Исключена ли возможность, что в сеть их розысков попадут и сведения о моем существовании? И если попадут, то щупальца расследования дотянутся до топливной базы М... Человек в малолитражке... человек, приехавший, как он заявил, из фирмы "Дайнэн"... в "Дайнэн" направляется запрос... там тоже человек в малолитражке... и вот, как ни прискорбно, выплывает факт моего существования. Правда, это не значит, что у меня могут возникнуть неприятности. Прежде всего, у меня не было никакой необходимости убивать его. Кроме того, вокруг него крутилось сколько угодно подозрительных личностей. Но все же по возможности мне бы не хотелось оказаться замешанным в это дело... Думаю, особенно опасаться мне нечего. Да и вообще нет оснований предполагать, что полиция свяжет самую обыкновенную на первый взгляд драку с топливной базой М. И единственное, о чем приходится теперь сожалеть, - это о том, что так и не удалось выяснить, каким образом он собирался шантажировать... И еще одно коренным образом изменилось в связи с его смертью... иссяк источник, позволявший покрывать расходы по розыску, и, значит, вопреки желанию заявительницы они ограничатся одной этой неделей. Но тогда почему же я чувствую себя чуть ли не обворованным? Вернувшись на свое место и помешивая остывший кофе, я впадаю в тусклую сентиментальность, от которой невозможно избавиться. Может быть, я служу панихиду по умершему? Нет, вряд ли. Сквозь черную сетчатую штору сегодня тоже видна продрогшая, будто простуженная платная стоянка автомашин. Вчера, примерно в то же время, что и сейчас, он окликнул меня как раз у того, второго столба, плотно, точно желе из агар-агара, прилипнув ко мне своим телом, пропахшим жиром... До сих пор я не излечился от нервной сыпи, появляющейся всякий раз, как я вспоминаю о нем. Если-какая-то перемена и произошла, то, пожалуй, изменилось мое отношение к его заносчивости, граничащей с высокомерием. Заявитель действительно является нанимателем, платящие тебе деньги. Но, как правило, он либо смотрит на тебя умоляющим собачьим взглядом, либо выдавливает из себя виноватую поддельную улыбку. В этом случае, чтобы подбодрить заявителя, мы тоже подлаживаемся под него, изображая смиренную улыбку - такова, мол, жизнь, даем понять, что вместе с ним готовы ступить в дерьмо. И поскольку в глубине души мы питаем тайную уверенность, что жизнь именно такова, нам удается вернуть ему самоуважение, способность увидеть в жизни надежду и свет. А он был обломком крушения, но не хотел этого показывать. С самого начала он не скрывал, что запачкан дерьмом, - потому-то и не позволял мне притронуться к этому дерьму и даже не разрешил взглянуть на него. Он был совершенно иным, чем все предыдущие клиенты. Надо признать, он был странным типом - это уж точно, но нельзя и отрицать, что я относился к нему с предубеждением. Когда я пытаюсь вот так, по-новому, взглянуть на него, мне кажется, что как сквозь туман, начинает вырисовываться упущенная, вернее, умышленно упускаемая мной другая сторона этого человека. К примеру, возникшее на миг полусерьезное выражение лица, когда он спрашивал мое мнение о "сестре как женщине"... или его забота обо мне, когда он распорядился, чтобы хозяин микроавтобуса приготовил яйца... если бы я не был так настроен против него, если бы я с самого начала не решил, что он и есть та стена, которая скрывает нечто важное от моего взора, а старался быть с ним на равных, не исключено, что не кто иной, как он сам, нашел бы в стене дверь и впустил меня. Сейчас, впрочем, и самой стены уже не существует. Но вместе с ее исчезновением исчезла и возможность обнаружить дверь. Ему уже ничем не поможешь. В последний раз я видел его со спины, когда он, похожий на зонт с обломанными спицами, полз в сухой траве под насыпью, и то, что он не хотел сказать, и то, что он, возможно, хотел сказать, - всего этого уже не существует. Разорванное кольцо разума не имеет ничего общего с разумом. Смотрю на часы... 11 часов 8 минут... если бы я и решил записать это время на бланке донесений, то больше мне нечего было бы сообщить... нет, не только в это время - и через час, и через три часа, и через десять часов у меня нет никакой надежды наткнуться на нечто такое, о чем следовало бы написать в донесении... поспешно допиваю кофе и поднимаюсь... но что же предпринять?.. должен ли я что-то делать?.. я снова замираю... замираю, так та студентка, которую я бросил у библиотеки... когда тебя, лишив свободы, не говоря, куда и зачем, волокут во тьме - это, конечно, очень обидно, но когда без всяких объяснений и извинений бросают посреди дороги - это во много раз унизительнее... Хозяин кафе почти весь скрылся за стойкой, погрузившись в газету. Мрачная официантка, опершись локтем о кассовый аппарат и прижав к уху чуть слышно играющий транзистор, рассеянно смотрит на улицу. Не отрываясь от окна, она насмешливо улыбается - смешит ли ее то, что она слышит по радио, или она смеется надо мной, видя, как я замер, а может быть, смеется над тем, что происходит на улице?.. заинтересовавшись, я тоже смотрю в окно и вижу нечто, сильно взволновавшее меня. Мимо окна идут три человека, по виду коммивояжеры, с одинаковыми портфелями под мышкой, сердито и горячо обсуждая что-то... дальше, на мостовой беспрерывный поток автомобилей... еще дальше - автостоянка... а около нее что-то бередящее мою память, как острый обломок коренного зуба... цифры... семизначная цифра в самом низу вывески автостоянки... тот самый номер телефона! Этикетка спичечного коробка... кафе "Камелия"... объявление в старой газете... и наконец узкая полоска бумаги, прикрепленная к краю лимонной шторы... и везде один и тот же номер телефона. Ко мне возвращается ощущение времени, возвращаются, хоть и туманные, воспоминания о карте. Громко обращаюсь к девушке, которая, крутя ручку кассового аппарата, не отрывает от уха транзистор. - Заказы на пользование вон той стоянкой у вас принимают? Девушка, вместо того чтобы ответить, метнула взгляд на хозяина. Тот прячет газету под стойку и только тогда снизу вверх смотрит на меня. Встретившись со мной взглядом, он усиленно моргает и говорит тоненьким голоском, который совсем не вяжется с его густой щетиной, отчетливо видной даже после бритья. - Там все заполнено, к сожалению. И он с недовольным видом - почитать, мол, не дадут - снова склоняется над газетой. - Видно, много у вас здесь свободного времени, в кафе... - Что? - резко переспрашивает девушка, оторвав от уха транзистор и всем своим видом показывая, что ее раздражает даже мое шуточное поддразнивание. Я испытываю неловкость, но зато неожиданно мной завладевает фантастическая мысль. Точно теплым ливнем, с меня смывает плохое настроение, и, пульсируя, разрастается чувство освобождения, вызывающее желание, схватившись за живот, разразиться дурацким смехом. Может быть, я и в самом деле рассмеялся. Продолжая смотреть на девушку, я обхожу кассу и беру телефонную трубку. Набрав номер фирмы "Дайнэн", связываюсь с тем самым молодым служащим Тасиро. ...Тасиро-кун? Благодарю за вчерашнее... Когда я называю себя, в его голосе какое-то мгновение слышится растерянность. Он удивляется, когда я спрашиваю, не слышал ли он о смерти того человека, хотя мог бы, кажется, этого и не делать. Но как только я напомнил ему о нашем договоре выпить, тон его сразу становится дружеским и доверительным - видимо, он не любит иметь с посторонними людьми общие тайны. И глядя на едва прикрывающие уши стриженые густые волосы девушки: ...Встретимся на станции S., можно на том месте, что отмечено на плане, который вы вчера нарисовали мне. Да, да, там, где вы договаривались встретиться с Нэмуро-сан... я тоже хочу еще раз во всем убедиться... время - семь часов... договорились?.. и прошу вас, не забудьте о главном - я имею в виду тот самый альбом ню... Девушка поспешно прикладывает транзистор к уху, но не похоже, что она его включила... Ню, повторил я еще раз, и, если возможно, мне бы хотелось сразу же встретиться с той девицей, которая служила ему натурщицей... Ответ молодого человека, заговорившего деловым тоном, не был, конечно, слышен окружающим, и поэтому, естественно, им могло показаться, что собеседник не собирается помочь мне. И, понизив голос, между прочим, - нет, скорее не между прочим, а в этом, возможно, и состояла моя истинная цель: ...Мне бы хотелось, чтобы вы подумали еще вот о чем: к каким методам можно прибегнуть, если, допустим, возникнет желание шантажировать хозяина топливной базы? Обыкновенной топливной базы, да, розничной... я очень хочу, чтобы до нашей встречи вы продумали этот вопрос - какие существуют способы шантажа... Кажется, мой разговор произвел такой же эффект, как если бы физиономию девушки, а может быть, даже и физиономию хозяина я в кровь расцарапал ногтями. Правда, лицо девушки было заслонено рукой, державшей транзистор, и отсюда как следует не было видно. Хозяин же, уткнувшись в газету, даже не шелохнулся. Прикрепленная прямо над его головой открытка с изображением кофейной плантации в Южной Америке, где яркое солнце окрасило далекую горную цепь в желтый цвет, а людей и растения сделало темно-коричневыми, резко контрастировала с покрытым толстым слоем пыли светильником и выглядела нелепо. На втором этаже слышатся чьи-то шаги. Они медленно движутся в мою сторону, замирают прямо над головой и так же медленно удаляются. Я тоже не могу уже спокойно стоять на месте. Если страх и отступает, он все равно вернется снова, как возвращаются вновь и вновь бьющиеся о берег волны. Его смерть, волной взметнувшись в неожиданную высь, разбрасывая вокруг себя брызги, омыла мои ноги и слизнула узенькую тропку, вившуюся по краю обрыва, но и когда волна отступит, ничего нового не прибавится, и, следовательно, особенно суетиться смысла нет. К тому же возложенное на меня поручение ограничено первыми тридцатью тысячами иен - это тоже облегчение. Мало того, поскольку и положение самой женщины резко изменилось... значит, я обязан продолжать розыски оставшиеся пять дней, но... совсем не исключено, что она прямо сейчас заявит о расторжении контракта, пожелав, чтобы я с сегодняшнего дня прекратил розыски, - я не застрахован от того, что она этого не сделает. Мне немного жаль бросать эту работу, остался какой-то неприятный осадок. Но с точки зрения дела баланс, в общем, в нашу пользу. И шеф будет мной доволен, да и ругать перестанет. Может быть, в этом и заключается основная причина, почему я не решаюсь позвонить женщине... подумал я неожиданно... и меня охватывает удивительное чувство стыда, будто, стоя перед зеркалом и приложив к глазам бинокль, я подглядываю за тем, как я _подглядываю_. Что же это значит? Я, хотя меня об этом и не просили, сам того не заметив, по рассеянности расписался в получении суммы, превышающей тридцать тысяч иен. Я стану посмешищем. Среди моих приятелей агентов моя глупость станет предметом насмешек. Шеф всегда повторяет: заявитель не человек, он - пища, которой мы набиваем наши желудки, помните об этом. А вас люди считают - кем вы думаете? - бродячими собаками, да еще и бешеными. А ведь бинокль действительно, в зависимости от того, как его использовать, может дать тот же результат, что и просвечивание рентгеновскими лучами. Например, с помощью бинокля даже на обычной фотокарточке, помимо встречи лицом к лицу с тем, кто на ней изображен, можно прочесть множество выражений лица, проникнуть в характер. Сначала поставить фотокарточку вертикально, по возможности распрямив углы, и тогда фон станет совершенно черным. Источник света расположить таким образом, чтоб не было бликов. Потом встать на колени на расстоянии, равном длине двадцати - тридцати диагоналей фотокарточки... конечно, на колени становиться совсем не обязательно - просто фотокарточка должна быть на уровне глаз... бинокль пяти или десятикратный. Такой бинокль позволяет свободно создать в своем воображении фон, а легкая дрожь руки помогает придать воображению подвижность. Сначала покажется только всплывшее, примерно в метре, увеличенное изображение. Нужно запастись терпением по меньшей мере минут на десять. И когда от напряжения начинается резь в глазах, обычный фотопортрет неожиданно превращается в объемный, кожа приобретает живые краски. Значит, все удалось. Теперь нужно смотреть неподвижно, не моргая, не отрываясь, напрягая изо всех сил зрение, пока не заболят глаза. И не в силах выдержать пристального взгляда, уголки глаз на фотографии или углы рта начнут подрагивать. Если лицо снято в профиль, оно тревожно обратит к тебе украдкой вопрошающий взгляд, если - анфас, то, избегая устремленного на него взгляда, будет беспрерывно моргать. Потом из его глаз и твоих глаз, из его губ и твоих губ, из всех мускулов, создающих выражение лица, начнут пробиваться волоски нервов, сплетутся в воздухе между ним и тобой, и ты, как в своем собственном сердце, начнешь читать то, что скрыто выражением лица. Особенно важно, что проникаешь в самое сокровенное, спрятанное от посторонних взоров... крепко стиснув зубы, выпятив нижнюю губу, широко раскрыв узкие глаза, _он_ беспокойно шарит взглядом где-то, у ног, избегая твоего лица, и его чувства, всегда набриолиненные, аккуратно расчесанные и безмятежные, встают дыбом, точно шерсть на спине кошки, столкнувшейся с врагом... это _его_ мгновенное... никому не показываемое выражение, когда он наедине с самим собой... Я проделал все это вчера утром перед уходом, и теперь _он_ бы уж ни за что не ускользнул от моего внимания, даже если бы мы ехали на эскалаторе в разные стороны. Этот метод придуман мной, и другие агенты очень высоко оценили его, и теперь им пользуюсь уже не я один. Шеф в счет не идет. Для него вообще любая инициатива, только потому, что это инициатива, выглядит нелепицей. Конечно, в идеале такого рода наблюдения лучше всего вести ночью. И требуется для этого как минимум два часа. Разделив с портретом воображаемую трапезу, нужно, став начальником, приказывать ему, став товарищем, выслушивать жалобы, став подчиненным, получать от него выговор; если это женщина, попытаться лечь с ней в постель, если это мужчина, попытаться самому превратиться в женщину и предложить ему себя. Но в отношении _его_ я еще подобный метод не использовал. И скорее не из-за пренебрежения к своим служебным обязанностям, а потому, что в самой заявительнице было нечто такое, что связывало инициативу, - здесь уж ничего не поделаешь. Гораздо больше, чем _его_ исчезновение, не давали мне покоя, казались дурно пахнущими истинные намерения заявительницы. Действительно, я и теперь далеко не освободился от подозрения, что, возможно, ее заявление о розыске - ловкий трюк, рассчитанный на то, чтобы еще лучше утаить место, куда _он_ скрылся... Однако тот, кто сеял семена подозрений, тот, кто обволакивал все вокруг меня непроницаемой тучей - зять исчезнувшего, - мертв... и сильный ветер уже разогнал на небе тяжелые тучи, и теперь сквозь разрывы в них выглянуло долгожданное солнце... и если сейчас снова посмотреть на _его_ фотографию... _Его_ фотография, повернутая ко мне головой, снова лежит перед сторожем автомобильной стоянки... облитый ленивым голосом: "Восемьдесят иен", я протягиваю пятисотиеновую бумажку, положив на нее _его_ фотографию: "Сдачи не нужно"... Не особенно редкие, но уже начавшие редеть волосы, неровно подстриженные на висках... - Хотел вас кое о чем спросить... Беспрерывно двигающий губами старик - ноги укрыты одеялом, поверх которого на коленях лежит раскрытый комикс, - подняв на лоб очки, подозрительно переводит налитые кровью глаза с фотографии на пятисотиеновую бумажку. - У вас под одеялом, наверно, стоит хибати, чтобы ноги греть. Это вредно для здоровья. У вас и глаза такие красные от газа. - Электрическая она у меня, хоть и плохонькая... - Значит, здесь у вас слишком сухой воздух. - Чайник я на ней грею... - Простите, немного отвлекся. - Смеюсь я нарочито весело и пододвигаю еще ближе к старику пятисотиеновую бумажку. - Человека на этой фотографии не припоминаете? Может быть, дело это и давнее, но все же... - А что такое? - Машину угнанную ищу. Стоило мне произнести эти слова, первыми пришедшие на ум, как тут же улавливаю исходящее от лица, запечатленного на фотографии, огромное своенравие, и тогда вроде бы без всяких причин мое отношение к _нему_, как к потерпевшему, неожиданно оказывается поколебленным. Нет никаких оснований считать его потерпевшим - с таким же успехом можно предположить, что он преступник, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Если довести эту мысль до крайней точки, можно даже предположить, что именно _он_ был тем самым подстрекателем, который стоял за спиной убийц _его_ зятя... нет, такое воздаяние за содеянное, в духе детективных романов, вряд ли мыслимо... если бы это была игра в закрытой комнате, тот, кого угадывают, должен был бы сидеть на соседнем стуле, в реальном же мире нужно искать человека, который укрылся с головой маскировочным халатом и спрятался за линией горизонта. Видимо, придется и сегодня ночью еще раз подольше пообщаться с ним при помощи бинокля. Ведь главное действующее лицо остается главным действующим лицом, даже если я уже опоздал... - Угнанную машину? - Может, и не угнанную, а попавшую в аварию. - Откровенно отступаю перед неприветливым лицом старика, которое напоминало заржавевший, неподдающийся замок, и кладу на ассигнацию еще три стоиеновые монеты. - Сколько на вашей автостоянке постоянных клиентов, которые платят помесячно, и сколько тех, кто оставляет здесь машину на короткое время? - Для случайных посетителей отведено... - глядя попеременно на приманку, возросшую до восьмисот иен, и на окно "Камелии", он против воли пробалтывается, - пять мест вон в том ряду... - Это что же, ради каких-то пяти машин вы здесь целыми днями торчите - не слишком ли большая роскошь? - Да я ведь больше ни на что и не гожусь - только и могу сидеть в помещении, чай пить да телевизор смотреть... - Темнишь, стыда у тебя нет. Старик рукой, казавшейся обтянутой перчаткой из кожи какого-то пресмыкающегося, сгреб случайный доход, не такой уж, видимо, для него редкий. - Еще на восемь мест, которые днем обычно свободны, делясь с их владельцами, я пускаю случайных клиентов... для старика место приличное. Подходящее, когда ноги от ревматизма еле передвигаешь, да и на табачок перепадает - здесь уж ничего не скажешь. - Но все равно машин много стоит. Почти все те же, что и вчера, когда я сюда заезжал. Это, наверно, машины ваших постоянных клиентов? - Вон те два ряда - все постоянные. - Странно... поблизости вроде бы никаких контор мне не попадалось, а смотрите, сколько у вас здесь машин постоянных клиентов оставлено на день... Видимо, я добрался до уязвимого места. И прежде малоподвижное лицо старика застыло, как высохшая резина, и он пробормотал, запинаясь: - Это, наверно, потому, что дешево. - Или, может быть, здесь собрались люди, которые занимаются такими делами, что приходится пользоваться машинами по ночам? - Не знаю я. Обязан я, что ли, за каждым следить? - И все-таки вы не припомните этого человека? Только после того, как я взял фотографию обратно, вложил в записную книжку и спрятал в карман, лицо старика снова стало спокойным. И, не думая о том, что опять растревожу его, я бью вдогонку: - Послушайте, неужели хозяин "Камелии" такой страшный? - Иссохшие морщинистые веки старика ползут вверх. Их красные края воспалены. - Да не тряситесь вы так. Во всяком случае, все, о чем вы мне сказали, может увидеть каждый, а если вас спросят, вы всегда можете ответить, что я старался втянуть вас в какую-то историю - показывал фотографию человека, которого вы и в глаза не видели. На самом-то деле лицо, может быть, вам знакомо, но... - Говорю же, не знаю я его! - Заметив, как он обозлился, стукнув в сердцах комиксом по коленям, я подумал, что, может быть, он действительно говорит правду. Как видно, истинное положение сильно отличается от того, что мне плел этот покойный братец. - Разве каждого упомнишь?.. - Ладно, вот еще двести иен... теперь ровно тысяча... под нашими расчетами я подвожу черту, подведем черту и под нашим разговором... - Следуя за ускользающим от меня злобным взглядом старика, я кладу локоть на окошко и бросаю ему на колени еще две стоиеновые монеты. - Я никому не скажу, что вы взяли тысячу иен... знать об этом будут только двое - вы и я... ну, быстрей говорите. - Что?.. - Кому нечего сказать, тот не станет без зазрения совести тысячу иен припрятывать. - Вы же мне их сами дали. - Хозяин "Камелии" следит за нами. Думаете, он поверит, что ни за что ни про что вы заработали тысячу иен? - Я их верну! Если верну, ничего не будет. - Зря вы так. Что за люди ставят здесь машины? Из ваших слов я понял лишь, что не те, кто живет поблизости... - Ну что вы плетете. Кто вам такое наговорил? Разве сами вы не ставили здесь машину? - Я имею в виду постоянных клиентов. Ничего удивительного, если люди, работающие в окрестных магазинах, не имеющих гаражей, ставят у вас на день свои машины. Но вы честный человек, и вам поэтому трудно лицемерить. Да к тому же вы сказали, что каждого не упомнишь, верно? Вот вам и доказательство, что и постоянные ваши клиенты, бывает, тоже меняются. Ведь если как следует присмотреться, так здесь найдется немало машин, которых вчера не было, а? - Вы... - прерывисто дыша, будто сдерживая душивший его кашель, еле слышно, - не из полиции? - Да бросьте вы, разве полицейский будет сообщать первому встречному секретные данные? А тут еще и чаевые в тысячу иен - это уж уголовное дело. - Дело - это чепуха... но вот я, спасибо хозяину "Камелии", могу, не выходя из кафе, и на лошадь поставить, и в патинко поиграть... старость... пока сам не состаришься, не поймешь, что такое старость... даже внуки и те вслед за невесткой прямо в лицо мне: грязный старикашка. - Я не сделаю ничего, что могло бы вам повредить. Обещаю. - Что вы хотите узнать? - Я ищу человека, которого вы видели на фотокарточке. - Вчера уже приходил один - то же самое спрашивал... посмотрите-ка, да он вроде бы ваш знакомый?.. каких только людей здесь не бывает... много всяких типов - ни запоминать, ни даже по имени их знать не хочется... у меня два раза удар был, я уже наполовину соображать перестал, а проболтаться я всегда могу... вот и стараюсь и к лицам не приглядываться, и имен не запоминать... - Если вы сами затрудняетесь мне сказать, у кого я могу спросить? Подскажите хоть это. Старик, будто его приперли к стене, как мышь в поисках выхода, перебегая взглядом с меня к черному окну "Камелии", а потом к дыре, прожженной в одеяле, которым были укрыты его колени, коротко покашливает, прячет руки под одеялом, снова выдергивает их оттуда и наконец, видимо решившись, вытирает глаза тем же пальцем, которым только что ковырял в носу, прищелкивает языком и говорит, точно плюет: - Выберите время, часов в семь утра, поездите здесь в округе, выберите время. - Как будто случайно? - Угу, случайно... Тот же день. 12 часов 6 минут. Посещаю господина Томияма, которому разыскиваемый за день до исчезновения продал свою машину. Его не было дома, но я узнал, что у него больной желудок и он имеет обыкновение приезжать на обед домой, поэтому я прошу разрешения подождать. Господин Томияма живет не в доме двадцать четыре, как мне сказала заявительница, а в доме сорок два, и поэтому поиски заняли довольно много времени. Правда, мне все равно нужно было его ждать, и таким образом я сократил время ожидания - как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Дешевый грязный домишко. За сломанной изгородью в маленьком дворике торчит нос "короны" образца шестьдесят третьего года. Не исключено, что это машина, купленная у пропавшего без вести. Она содержится в образцовом порядке, покрышки почти новые. Жене господина Томияма лет тридцать. Двое детей, обе девочки, двух и четырех лет. Во дворе обтянутое полиэтиленовой пленкой сооружение, похожее на теплицу, - атмосфера домовитости и уюта. После долгого ненастья наконец выглянуло солнце, и двор превращается в солнечную заводь, становится так тепло, что хочется сбросить пальто. Я отклоняю приглашение войти в дом и прошу разрешения присесть на сырой веранде. Судя по словам жены господина Томияма... (Раздаются два коротких автомобильных гудка - видимо, приехал господин Томияма.) Тот же день, 12 часов 19 минут. Возвратился господин Томияма. Он очень спешит, и поэтому мы беседуем за обедом. Еда его состоит из протертого супа и хлеба. Он жалуется на свою жизнь: нужно, мол, и силы поддержать, и в то же время желудок щадить, да и шофером работать - тоже радости мало, но все же, тревожась о судьбе пропавшего, охотно отвечает на все вопросы. Ниже следует запись беседы с господином Томияма. Я. Каким образом вы купили машину у Нэмуро-сан? ТОМИЯМА. По рекомендации одного моего приятеля, который незадолго до этого купил машину у Нэмуро-сан. Он мне очень советовал: цена, мол, невысокая, машина в полном порядке - в этом можно не сомневаться. Действительно, покупка, как мне кажется, оказалась удачной. Я. Вы встретились с Нэмуро-сан случайно не в кафе "Камелия"? ТОМИЯМА (несколько удивленно). Да. В то время из-за какого-то пустяка я вылетел с работы в таксомоторной компании и некоторое время пробавлялся работой у ворот и случайными заработками. Я. А что это значит "работа у ворот"? ТОМИЯМА. Направляешься прямо к какой-нибудь таксомоторной компании, останавливаешься у ворот, и тебя, случается, нанимают на временную работу, потому так и называется: работа у ворот. Крупные компании, как правило, у ворот на временную работу не нанимают, но если, случается, шофер заболел или просто не вышел на работу, а машину вести надо - дураков нет, чтобы убытки терпеть. Да к тому же еще для тех, кого нанимают у ворот на временную работу, главное - деньгу зашибить, и они забывают обо всех правилах - работают хоть по двадцать четыре часа в сутки. Две-три компании обойдешь - где-нибудь да наймут. Я. Между "Камелией" и наймом у ворот есть какая-нибудь связь? ТОМИЯМА (с некоторой растерянностью). Я теперь вернулся в свою старую компанию и полностью порвал с "Камелией", но... об этом не хотелось бы говорить... для некоторых людей "Камелия" все еще спасительная отдушина, а я не намерен предавать своих товарищей шоферов. Я. Единственное мое желание - как-то нащупать след Нэмуро-сан. Значит, для шоферов, подыскивающих временную работу, "Камелия" была своего рода частной биржей труда? ТОМИЯМА. Да... кофе в этом заведении крепкий, да к тому же открыто оно с раннего утра, вот так и получилось, что его облюбовали шоферы. Это и надоумило тамошнего хозяина взяться за такое дело. Я. Вы сказали "деньгу зашибить", а чем, собственно, временные работники отличаются от постоянных? ТОМИЯМА. Временная работа не предусматривает гарантированного минимума заработной платы, социального страхования, выходного пособия, но зато шоферу выплачивают четыре процента от выручки. Дней десять в месяц поработаешь, самое меньшее сорок - пятьдесят тысяч в кармане. Шофер-левак в дни больших праздников, если, конечно, он профессиональный подшибала и как рыба в воде на бегах, автомобильных гонках, у всяких увеселительных заведений, то дня за три можно и сто тысяч заработать. Я. Прибыльное дело. ТОМИЯМА. Когда парень молодой, одинокий, любит красиво пожить, такое беззаботное житье нравится. Но если заболеешь или права отберут - тогда крышка, если же забыть о том, что будет с тобой завтра, тогда весь мир - твой. Я. И много таких людей ходит в "Камелию"? ТОМИЯМА. Да нет. Водителей такси в Токио примерно тысяч восемьдесят. И если из этих восьмидесяти тысяч там бывает человек двадцать - тридцать, разве это много? А кроме того, процентов шестьдесят из тех, кто ходит в "Камелию", - люди случайные, как, например, я. Как ни приятна беззаботная жизнь, в конце концов и она человеку приедается. Беззаботность того, кто думает лишь о том, чтобы подзаработать, в конце концов оборачивается меланхолией. Хотя и костюм на нем самый лучший, и ботинки самые лучшие, и часы у него импортные, а он всегда в суете и беспокойстве, иногда и до драк доходит. Лет пять подшибалой поработаешь - даже лицо совсем другим становится, с первого взгляда видно, что за птица. Я. Нэмуро-сан догадывался об этой скрытой деятельности "Камелии"? ТОМИЯМА. Я, помнится, говорил ему об этом. Я. А есть еще такие же кафе, как "Камелия"? ТОМИЯМА. Думаю, что есть. Ведь временная работа - излюбленное занятие многих шоферов. Совсем недавно в газете была статья о налете полиции на одну такую посредническую контору, не имевшую на то разрешения. Я. За этим, наверно, следят? ТОМИЯМА. Еще бы - это ведь нарушение закона о трудоустройстве. С теми, кто его нарушает, поступают как с содержателями воровских притонов. Я. Интересно, с кем связана "Камелия"? ТОМИЯМА. Не знаю. Так глубоко в их деятельности я не влезал, да и не собирался влезать. Я. Нельзя ли предположить возможность того, что Нэмуро-сан и сейчас прибегает к услугам "Камелии" или другой аналогичной посреднической конторы? ТОМИЯМА (несколько удивлен, серьезно обдумывает сказанное мной). Но ведь Нэмуро-сан, кажется, был начальником отдела солидной торговой фирмы. Если только он допустил какую-то серьезную оплошность... конечно, среди шоферов есть люди, которые в прошлом чем только не занимались... бывшие школьные учителя, бывшие рыбаки, бывшие монахи, бывшие художники... работа трудная, но зато в отличие от любой другой ты все время на людях. Хорошая профессия для человека, который по своему характеру в любой толчее способен остаться самим собой. И приходится тебе без всякой надежды на будущее круглый год носиться по городу ради других, и даже не представляешь себе, куда в конце концов прибьешься. Когда-то таких людей называли перелетными птицами - они и есть перелетные птицы. Носятся по свету из одного конца в другой и думают, наверно, что они связывают мир, но ничего похожего - ни одна профессия не разобщает мир так, как эта. И шумные центральные улицы, и тихие переулки - дорога есть дорога. И богатые, и бедные, и мужчины, и женщины - пассажиры есть пассажиры, и пассажиры эти порой не столько люди, сколько отвратительный болтливый груз. Каждый день носишься, продираясь сквозь тысячи, десятки тысяч людей, а тебе представляется, что ты несешься в пустыне, где нет ни живой души, так что можно даже проникнуться любовью к людям. Такая работа по мне, и, если бы мне кто и предложил подыскать другую, потому что, мол, эта уже поперек горла стоит, я б даже и слушать не стал. Но чтобы начать все заново, здесь нужна большая смелость, верно? Конечно, если у человека есть собственный грузовичок, для него все просто, а вот с Нэмуро-сан дело обстоит иначе - ему трудно было бы на такое решиться, и не будь какой-то крайности. Я. Допустим, попадет человек в "Камелию", может он там что-либо выведать? ТОМИЯМА. Трудно. Если речь идет о солидной компании, то во время вступительных экзаменов очень тщательно выясняют личность претендента, и никто, в общем, не выражает недовольства по поводу такого расследования... Если же речь идет о "Камелии"... Я. Возникнут сложности? ТОМИЯМА. Там существует обыкновение не интересоваться биографиями друг друга, это уж само собой, и даже имени не спрашивать. Я. А в случае если будут объяснены обстоятельства, заставившие обратиться к ним? ТОМИЯМА. Узнав об этих обстоятельствах, постараются выгородить человека. Я. Вы, зная, чем занимаются в "Камелии", тоже откажетесь представить сведения, если их у вас запросят? ТОМИЯМА (немного подумав). Почему это люди решили, что имеют право следовать по пятам за человеком?.. Он ведь, кажется, преступления не совершил... никак в толк не возьму, почему люди думают, что имеют право и считают совершенно естественным преследовать человека, скрывшегося по своей собственной воле? Я. Но я хочу подчеркнуть, что, следуя подобной логике, скрывшийся тоже не имеет права скрываться. ТОМИЯМА. Скрыться - это не право, а воля. Я. Может быть, преследовать - тоже воля. ТОМИЯМА. В таком случае я сохраняю нейтралитет. Я не хочу быть ничьим врагом и не хочу быть ничьим другом. - Какое голубое. Эти слова удивленно произносит мальчик в школьной форме, посмотрев на небо. Привлеченный словами товарища, другой школьник удивленно открывает рот, сощуривается, ослепленный ярким светом, и вздыхает. - Смотри, и правда - голубое-голубое. Однако по мере того, как небо голубеет, постепенно усиливается и ветер, и мальчики, дожидаясь, пока поднимут шлагбаум, прижимая портфелями полы пальто и вцепившись в козырьки фуражек, сгибаются в три погибели. За переездом налево сразу же станция пригородной электрички. К выходу на платформу, где стоит контролер, ведут четыре бетонные ступени. Поднимаешься по ступеням, и тут же газетный киоск, на прилавке разложены газеты и журналы, сверху они накрыты тонкой полиэтиленовой пленкой, и поэтому киоскер, немолодая женщина в ватном капюшоне, ладонями, локтями и даже грудью вынуждена воевать с полиэтиленом, который рвется улететь. Небо холодно сверкает, точно присыпанное алюминиевым порошком; напоминающие растрепанную вату облака бешено несутся с северо-запада на юго-восток. Солнце справа, и тени пересекают дорогу под прямым углом. По небу стремительно мчатся облака, по земле беспорядочно носятся обрывки бумаги. Даже не верится, что на дороге их может быть разбросано так много. Я, разумеется, никогда не думал, что улицы сверкают чистотой. Но впервые вижу, чтобы обрывки бумаги вот так занимали главное место в пейзаже. Есть и белая бумага, но большей частью она цвета палых листьев - бумага, несомненно, пропылилась, наметенная ветром в кучи. А теперь эти обрывки пляшут по дороге и железнодорожным путям. Почему-то выше двух метров от земли они не поднимаются и, будто заигрывая с людьми и машинами, беспрерывно кружатся вокруг них в каком-то причудливом танце. Беспорядочное движение бумажных обрывков предугадать невозможно, и для людей оно так же неожиданно, как немыслимые пируэты, которые проделывают в воде рыбы. Так снова постигаешь, что воздух материален. Обрывки бумаги скользят по земле, неожиданно взмывают вверх, меняя направление, летят в противоположную сторону и липнут к дверцам машины, а потом, снова бессильно опускаясь на землю, превращаются в мягкую подстилку под колесами. Но стоит машине проехать по ним, как это уже не обрывки бумаги - мгновенно превратившись в маленьких собачонок, они вцепляются в ноги идущих навстречу пешеходов. Вместе с обрывками бумаги в потоки и водовороты втягиваются, естественно, и песок и пыль - они точно прошивают насквозь полотно ветра. Моя грязная машина должна была бы, казалось, затеряться в этом месиве, но происходит обратное - она еще больше бросается в глаза. Кажется, будто в водовороте носятся не пылинки, а лучи света, лишь принявшие облик пыли. Поэтому вкус и запах февральской пыли ассоциируется с ранней весной. Сегодня лучи солнца особенно золотисты. Значит, чтобы моя машина не бросалась в глаза, лучше всего вымыть ее как следует на заправочной станции - а я уже больше двух недель ленюсь и езжу на грязной. Предупредительный сигнал умолкает, стрелка, указывающая направление, в котором шла электричка, гаснет, шлагбаум, ограждающий широкий переезд - здесь ходят экспрессы и поэтому железнодорожных путей очень много, - подскакивает вверх. В узкую горловину, как песок в песочных часах, устремляется поток людей, среди которых медленно ползут машины. Не успевают миновать переезд первые машины, как снова раздается предупредительный сигнал - моя машина последняя, которой с трудом удается проскочить. Поворачиваю на вторую улицу слева. К счастью, у первого же столба нахожу крохотное свободное пространство. Чтобы припарковаться, места мало, но я все же с трудом втискиваюсь в промежуток. Выхожу из машины. Сбоку, на пыльной дверце, огромными иероглифами написано "дурак" - просто представить себе не могу, когда это успели сделать. Видимо, очень торопились - конец слова едва дописан, и остался след перчатки. На правом углу широкой улицы, пересекающей узкую улочку, куда я приехал, - броская современная витрина, выполненная в фиолетовых тонах... на тонких золотых спицах висят отдельные части манекенов - рука, кисть, туловище, нога, - они прекрасно демонстрируют различные предметы туалета. Ничем другим витрина не украшена, но она притягивает прохожих, а искусно расположенные в глубине зеркала создают иллюзию, что в витрине расставлено с десяток манекенов. Еще года три назад эта улица не позволила бы себе такую витрину... но все имеет лицевую и оборотную сторону - эта же улица была типичной улицей предместья, на которой вокруг грязного кинотеатрика, где крутят фильмы трехмесячной давности, выстроились мелочные лавки, торгующие только дешевыми товарами, казино, откуда доносится музыка старых-престарых пластинок, и поддерживают видимость, что эта самая настоящая современная улица... по мере того как весь город насыщался и уже начинал пресыщаться, возможно, произошли изменения и в закономерностях отношений между лицевой и оборотной его сторонами. В этом смысле и здесь приметы центральных улиц выглядели вполне естественно. Действительно, через дорогу, чуть в глубине, строится огромный универмаг самообслуживания, в котором будет даже станция метро. Бесполезно спорить, почему все это происходит: из-за благоприятных ли перспектив, из-за случайного ли везения. В общем, я сдаюсь. "АТЕЛЬЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ОДЕЖДЫ ПИККОЛО". С торчащей вперед трубки, напоминающей по форме флейту, свешивается толстый молочно-белый лист пластмассы, к нему прикреплены тонкие алюминиевые буквы, нарочито небрежные, точно написанные разлохмаченной кистью. Даже я не могу не признать, что замысел, хоть и несколько претенциозный, свидетельствует о колоссальной самоуверенности. Пикколо - кажется, это прозвище моей жены в школе. Я не думаю, что ее прозвали так из злых побуждений, но и не уверен, что только из добрых чувств. Однако жена, считая прозвище ласкательным, потом даже сама называла себя Пикколо - так оно ей понравилось. Может быть, действительно в ней что-то напоминало пикколо. Я тоже был очарован характером своей жены. Да и сейчас убежден, что она вполне добропорядочна, хотя и не лишена некоторых недостатков. Дверь рядом с витриной сделана из цельного куска прозрачного черного пластика. Точно в зеркале, в нем отражается забор, ограждающий строительную площадку напротив. В блестящей двери я помещаюсь во весь рост и сам встречаю себя. Какой-то странный тип: растрепанные ветром грязные волосы, сутулые плечи - будто только что после болезни, - больше похож не на охотника, а на того, за кем охотятся... однако здесь не место приводить волосы в порядок... ведь это отсюда дверь кажется зеркалом, а изнутри она совершенно прозрачна. Нажимаю на дверь плечом и боком протискиваюсь внутрь - приятное тепло щекочет нос, и я неожиданно чихаю. Это не просто тепло - здесь какой-то специфический воздух: смесь пара от утюга, просачивающегося из пошивочной, запаха одеколона, краски и крахмала, которыми пахнет новая материя. Слева - стеллаж для образцов тканей, журналов мод, готовых изделий. Здесь же стеклянная витрина, в которой выставлены пуговицы, меховые шкурки, украшения. Справа - два кресла цвета слоновой кости и диван, стоящие у круглого стола с доской под мрамор, на тонких металлических ножках. И стены, и потолок затянуты грубым полотном, на котором по ярко-желтому фону рассыпаны шоколадные цветы, из того же материала и портьера, отделяющая пошивочную, - все сделано хотя и броско, но с отменным вкусом и прекрасно гармонирует с простотой светильников - стеклянных прямоугольников, в узких рамках. Жена стоит спиной к портьере, опершись о кресло, и смотрит на меня, насмешливо улыбаясь. В такие минуты начинаешь завидовать людям, носящим очки. Очки ведь, как известно, запотевают, и, протирая их, можно выиграть время. Я же не ношу очков и с бесстрастным выражением лица молча опускаюсь на диван, с краю, ближе к проходу. Пружины стонут, и неожиданно я глубоко проваливаюсь. - Ты все пружины переломаешь. Придется диван отдавать в починку, - смеется жена, усаживаясь, скрестив ноги, в самое дальнее от меня кресло. Выглядывающие из-под короткой юбки колени кажутся мне чуть полнее, чем когда мы виделись в прошлый раз. Почувствовав мой взгляд, жена резким движением, будто убивает мошку, хлопает по колену и одним духом выпаливает: - Юбки становятся короче и короче - дешевка. Ведь когда стоимость материала снижается, плату за шитье не очень-то повысишь. А вот когда носят то длинное, то короткое, и каждый раз приходится шить все заново... - Говорят, что, если юбки укорачиваются, это к войне, а? - Во всем есть определенная цикличность. - Видимо, так. - Сегодня опять какое-нибудь дело? - Хочу кое о чем спросить... можно прямо сейчас?.. Портьера сзади нас раздвигается, и выглядывает молоденькая помощница жены. - Здравствуйте. Как всегда чаю или, может быть, кофе? Красавицей не назовешь, но личико милое, чуть наивное... у жены очень ладная фигурка - что бы ни надела, все ей идет, - и поэтому она носит неброскую, простую одежду, а девушке сшила самое что ни на есть модное платье - видимо, принимался в расчет и, так сказать, психологический эффект, который это могло произвести на заказчиков. Хозяйка ателье европейской одежды в слишком ярком платье вызывает неприязнь заказчиков, но и чересчур простой туалет тоже может вызвать недоверие к ее мастерству и вкусу. И то и другое нежелательно. А вот такое сочетание дает наилучший результат. Однако девушка, высунув головку, продолжает из-за плеча жены пристально меня рассматривать. Открытый, простодушный взгляд, как у птички, кажется - вот-вот запоет. Может быть, в ней нет никакой настороженности, потому что перед ней муж ее хозяйки? Да к тому же она не может побороть любопытства - как же, муж, живущий врозь с женой, и стесняться ей в общем-то нечего. Кажется, что девушка, скрытая портьерой, совершенно обнажена. Однако кокетство ее - не кокетство перед мужчиной. Когда жена впервые привела эту девушку, у меня сразу возникло подозрение, а нет ли у моей жены некоей порочной склонности. Во всяком случае, девушка смотрит на меня с кокетством не большим, чем если бы перед ней был стол или стена. - Что-нибудь важное? - Я хочу знать наконец, что ты решила? - А ты не мог заранее позвонить по телефону? - Зачем же, я хотел услышать неподготовленный ответ. Отрепетированные ответы мне уже надоели. Девушка, скривив губки, покачала головой и, бросив на прощание ласковый взгляд, скрылась за портьерой. - Возьму немного вещей. - Девочка, - жена понижает голос и со смешком, как сообщница, почти убежденная, что та слышит ее, - какая она милая, как искусна в любви - просто очаровательная девочка. - Ты тоже достаточно опытна. Ну да ладно. Скажи лучше, почему все-таки мы должны были расстаться? - И ты пришел чтобы спросить меня об этом? - Она смотрит на меня изумленно: - Среди бела дня, в ателье... - Я хочу, чтобы ты, не особенно размышляя над ответом, сразу же сказала, что ты об этом думаешь. - Просто мне показалось, что я поняла, о чем ты мечтаешь, и согласилась расстаться с тобой. И сколько б ты ни старался переложить на меня вину... - Значит, ты предвосхитила мои мысли?.. - Конечно. - Я в самом деле был категорически против того, чтобы открывать это ателье, - вот почему мы и расстались. - И теперь тоже? - Уверен, что вся эта затея провалится. - Дело не в том, провалится или не провалится... - Люди часто спрашивают, почему я стал агентом частного сыска. Как ты думаешь, что я в таких случаях отвечаю? - Во всяком случае, правды не говоришь. - Тогда послушай. Жена наняла сыщика, чтобы следить, как я себя веду. Однако сыщик этот вдруг переметнулся и потребовал с меня денег за то, что он будет молчать. У меня рыльце было в пушку - это правда, но когда тебе так беспардонно не доверяют, нужно быть круглым дураком, чтобы стараться сохранить лицо... - Ты не успокоишься, пока хоть бы в своих фантазиях не сделаешь из меня злодейку. Смеющееся лицо жены медленно испаряется и наконец вовсе исчезает. Подобная отливу бесцветная грусть, обратившись к далекому морю, замыкается в себе. - У меня и в мыслях не было делать из тебя злодейку, я просто хотел выставить сыщика в дурацком свете. - Не нужно разговаривать со мной в таком тоне. - А твой строитель оказался весьма искусным, верно? - Моя ошибка в том, что я совершенно непреднамеренно ранила твое самолюбие. Но и у тебя есть слабость. Ты необычайно ревнив. - Ревнив? Никогда не предполагал... - Прости. Мне не следовало об этом говорить. Но ты сам виноват, ты вынудил меня. Вот так всегда мы возвращаемся к одному и тому же. И не можем понять, в чем причина того, что случилось... и все равно продолжаем без конца ссориться... - Может быть, лучше не подавать пока на развод? - Но ведь ты однажды уже сам об этом просил? - Это потому, что я был категорически против того, чтобы открывать это ателье. - А сейчас ты уже примирился с ним, да? - Примирился потому, что ты игнорировала мои возражения, и в конце концов сделал все по-своему. Я не собираюсь упрекать тебя. Ведь в конечном счете ты оказалась права, я же ошибался - это неоспоримый факт... Ревность... нет, здесь что-то другое... похоже, но думаю, другое... вопрос вот в чем: почему всегда ошибался один я, а ты никогда не ошибалась? - Я просто теряюсь, не знаю, что и сказать, когда человек вот так сразу превращает себя в жертву. - Но ведь ты же сама не можешь не признать, что наше совместное существование не имеет никакого смысла. - Ну а если бы... - Жена вытягивает ноги, кладет на них, сцепив, руки и подается вперед. - А что, если бы мы поменялись местами, а? Если бы, предположим, ты добился большого успеха в деле, против которого я возражала, и по этой причине я бы завела разговор о разводе?.. - Мне, видимо, было бы трудно понять это. - Какой же ты эгоист. - А что, разве лучше, если бы тебе было трудно понять? - Мне действительно трудно. - Но ведь ты только что говорила, что тебе все понятно. - Я просто похвасталась. - Вот оно что... значит, ты заставляешь меня выпутываться из положения, которое я сам не могу как следует объяснить, так что ли?.. Неожиданно жена выпрямляется и, всплеснув руками, прижимает их к груди. Ее глаза, впившиеся в меня, блестят. - Поняла. Ты просто ушел из дому, сбежал. - Сбежал? Что ж в этом удивительного? У меня действительно было такое намерение, и она понимает это, хотя мы никогда не говорили на эту тему. Пожалуй, лучше всего прикинуться удивленным, будто для меня ее слова нечто совершенно неожиданное. Так я решил, но слова жены, более чем естественные, привели меня в некоторое замешательство. Это правда. Я почувствовал себя униженным, будто мне прямо в лицо вытряхнули содержимое пепельницы... почему?.. может быть, потому, что мне почудилось, что он, разыскиваемый, вдруг слился со своей собственной тенью. На улице солнце припекает все сильнее, оно окрасило дверь в зеленый цвет, и моя тень, вытянувшись вдоль дивана, примостилась в кресле, стоящем у другого его конца. Голова растаяла, ее не видно. - Да, я считаю, ты сбежал. Жена утвердительно кивает и пристально смотрит на меня. Мол, если только она сумеет получить от меня подтверждение, то все будет разрешено... - От кого? От тебя? - Нет, не от меня, - энергично качает она головой. - От жизни... От того, что заставляет без конца хитрить, от напряжения, словно приходится ходить по канату, от того, что делает тебя пленником спасательного круга - в общем, от всего этого бесконечного соперничества... правильно?.. а я? я была лишь предлогом... Неожиданно в левом глазу ярким пламенем вспыхивает резкая боль, будто в него вогнали крючок. Это, конечно, из-за зуба. Надо бы наконец пойти к врачу, пока не воспалилась десна. - А разве в жизни агента частного сыскного бюро не нужна ни хитрость, ни борьба? - Не занимайся демагогией. Соперничество на самой оживленной центральной улице и такое же соперничество на окраинных улочках, где подвизается частный сыщик - обыкновенный соглядатай, - в обоих случаях это соперничество, но смысл его различен. Ты оставил свою прежнюю работу и поэтому ушел из дому - в этом я убеждена... и, что самое главное... ведь одно из этих двух в чем-то было и хорошим, почему же ты бросил их одновременно... если причиной было не соперничество... правда? Ты считал, что, поскольку ты против ателье, то, да-да, если б тебе и позволили здесь остаться, одно это не было бы разрешением проблемы, вот в чем дело... это была бы жизнь, проблемы которой не разрешишь иначе, как победой в соперничестве... - Неужели я был настолько расчетлив? - У тебя что-то болит? - Зуб сломал. - Это еще ничего. - Она двумя пальцами сняла приколотую к груди брошь в виде коробочки, открыла крышку - в ней лежали в ряд три плоские маленькие таблетки. - Мое лекарство, которое у меня всегда наготове... в последнее время опять начались головные боли... Будто девушка только этого и ждала - портьера сильно заколыхалась, и она появилась, пятясь задом. Короткое платье цвета вялой зелени так плотно обтягивает ее, что кажется - вот-вот разойдутся швы... жемчужно переливающиеся ажурные чулки... маленький воротник, как на военной форме... проказливо-веселые огромные глаза... манжеты с отворотами, скрепленные перламутровыми пуговицами... и, наконец, наполненные до краев, вот-вот расплескаются, кофейные чашки... На каблучках своих туфелек - тоже цвета вялой зелени - девушка поворачивается кругом, искоса бросает на меня взгляд и скользящей походкой не спеша идет вперед. Движение каждого мускула на бедрах вырисовывается настолько четко, что кажется, будто касаешься их ладонями. Я не мог не восхититься искусством жены, сумевшей так скроить это платье. - Может, запьешь водой? - Ничего, боль как будто прошла. В какой-то момент, это кажется неправдоподобным, боль действительно исчезла. Девушка, закусив нижнюю губу, напряженно улыбается, но в тот миг, когда она ставит чашки на стол, неожиданно вздрагивает, и кофе проливается. Она громко смеется и усаживается на стул прямо передо мной. Видимо, это была игра - наивность, помогающая продать свой товар подороже. Жена, обращаясь за подтверждением к девушке: - В его комнате всегда прибрано, чтобы он мог вернуться в любое время, правда? Девушка, бесстыдно заглядывая мне в глаза, радостным шепотом: - Мужчина, как интересно... Я все равно убежден, что не должен возвращаться. Если считать белым - кажется белым; если считать черным - кажется черным высушенное солнцем покрытие скоростной автострады... скорость девяносто километров - на десять километров больше разрешенной... ревет мотор, издавая такой звук, будто металлической спицей касаются лопастей вентилятора, шуршат покрышки, будто отдирают липкий пластырь... погруженный в шум, я ничего не слышу - или, наоборот, замкнут в безмолвии, и вижу одну лишь бетонную дорогу, уходящую прямо в небо... нет, это не дорога, это полотно текущего времени... и я не вижу, а лишь ощущаю время... Просто не верится, что где-то впереди пункт взимания платы... не верится - и ладно, и не нужно верить... не поддается объяснению даже сам тот факт, что вот именно сейчас я мчусь здесь... время, когда я обещал вернуться в агентство и встретиться с шефом, давно прошло... не позвонил я и заявительнице... а есть ли у меня какая-нибудь цель, у человека, которому здесь и делать-то нечего?.. время в чистом виде... бессмысленная трата времени... какое расточительство... до упора нажимаю на акселератор... стрелка спидометра ползет вверх и показывает девяносто шесть километров... ветер рвет из рук руль... напряжение сжимает меня почти в точку... ощущение, что однажды, в день, не отмеченный в календаре, в пункте, не нанесенном на карту, я неожиданно проснулся... если хочешь обязательно назвать это ощущение побегом, пожалуйста, называй... когда пираты, став пиратами, поднимают паруса, чтобы отправиться в неизведанные моря, или когда разбойники, став разбойниками, прячутся в безлюдных пустынях, в лесах, на дне городов, то хоть однажды и они, несомненно, сжимаются в такую же точку... я - никто; пожалуйста, можно и не соглашаться со мной... человеку, который, захлебнувшись, утонет, погибший в пустыне от жажды представляется глупцом, не достойным пролитых слез... Но если время в чистом виде есть бодрствование, то путь к нему преграждает следующее сразу же за ним продолжение сна. Пункт взимания платы. Продолжение бесконечного сна после короткого искусственного пробуждения. Резко разворачиваюсь и еду обратно в город. Но, не знаю почему, прежнее состояние уже не возвращается. Может быть, потому, что меня обогнала красная спортивная машина, оставив за собой приглушенное завывание. Или, скорее, потому что мысль - не остается ничего иного, как возвратиться, - выпустила воздух из упругого резинового мяча, который так хорошо подпрыгивал. А может быть, просто из-за того, что солнце припекает затылок. Теперь уже не дорога, а небо подавляет своей бесконечностью. Кое-где на нем появились облака, и все же голубизна расстилается, как накрахмаленное полотно. Возможно, это закон перспективы? - но вот в небе собрались тучи, и оно немного помрачнело. И под этим потемневшим небом лежит улица. Покинутая мной полчаса назад улица. Она распростерла покрытые струпьями огромные руки и ждет моего возвращения. Пират, посадивший корабль на мель, раскаявшийся пират... неужели это просто мираж?.. нет, такого не может быть, не существует никаких доказательств, что улица, которую я покинул, и улица, на которую я возвратился, абсолютно одинаковые... может быть, сдвиг крошечный, в один микрон, и потому, что сдвиг этот слишком мал, его невозможно осознать... и есть этот один микрон или его нет - огромная разница... если даже раз в неделю покидать улицу и отправляться в путешествие по платной скоростной автостраде, в месяц соберется четыре микрона... в год - сорок восемь микрон... и если прожить еще тридцать лет - тысяча четыреста сорок микрон... почти полтора миллиметра... процесс более стремительный, чем разрушение Фудзи, - в общем, цифры, о которых можно и стоит говорить. Грязное пятно неба все больше разрастается, оттесняя и оттесняя голубизну. Опять заныл зуб... почему я должен все время оправдываться?.. для того, чтобы убедить жену в своей правоте?.. для того, чтобы уверить заявительницу, что я не имею никакого отношения к смерти ее брата?.. или, может быть, для того, чтобы доказать шефу, что у меня и в мыслях не было влезать в эту историю глубже, чем необходимо?.. ну что ж, это дело... "хороший охотник никогда не гонится слишком долго за добычей. Он ставит себя на ее место, ищет путь к спасению, охотится сам за собой и в конце концов настигает себя" (из "Воспоминаний об одном уголовном деле")... несомненно, очень убедительно, но правильно ли это?.. а вдруг действительно я в глубине души хотел соперничать с _ним_?.. соперничать с _ним_?.. да я просто обязан оправдываться перед _ним_, ушедшим и не вернувшимся назад, за свою нерешительность: и не убегаю, и не возвращаюсь. Возможно. С подобным утверждением я бы согласился. И это гораздо важнее того состояния, в котором я пребывал раньше, когда, потрясенный смертью _его_ шурина, я забыл о самом важном - о _нем_. Возможно, где-то я уже видел _его_. Здесь и там попадающиеся на улицах разверстые черные ямы... тени _его_, не существующего... и если представить себе, сколькими ямами уже изрыта улица... если они - _его_ тени, то он не один - _он_ существует в бесчисленных обличьях... _он_ во мне, _он_ в женщине, _он_ в самом себе. В моем душевном состоянии начинают происходить какие-то огромные изменения... Подъезжаю к остановке, у которой стоит телефон-автомат. В ту самую минуту, когда я вылезу из машины, солнце зайдет, будто его счистили щеткой. Но в согретой им будке еще тепло и, может быть, оттого, что ею редко пользуются, ужасно пахнет плесенью. - Долго не звонил вам, простите, пожалуйста. - Наоборот, хорошо. Я все время плакала, а теперь у меня уже и слез больше нет. В ее точно заржавевшем голосе обычное спокойствие - оттого ли, что уже какое-то время прошло, или, может быть, благодаря все тому же пиву? - Вы опаздываете, и все уже, наверно, волнуются. - Да что там, разве дело во мне. Конечно, все расходы взяли на себя товарищи. Эти люди ведут себя просто как родные... траурное платье пришлось взять напрокат. - Оно вам к лицу. Мои слова, может быть, покажутся неуместными, но вам очень идет черное. Крутой спуск, прорезающий в южном направлении жилой массив на холме... длинная каменная лестница... по обеим сторонам заросли бамбука... резко очерченная линия затылка женщины, спускающейся впереди... - Вы уже выясняли обстоятельства, при которых это случилось с вашим братом? - Мне просто не верится, это что произошло с братом. Да в общем-то я о нем почти ничего не знала. - Это, видимо, случилось сразу же после того, как мы расстались вчера вечером. Я чувствую себя виноватым. - Но мне никто не говорил, что вы были вместе с ним. - Становится холодно. Снова наползли тучи... Заросли бамбука переходят в кладбище... сразу же справа, как только кончается лестница, древний, запущенный маленький храм, и только его черепичная крыша выглядит торжественно и нарядно. Город совершенно изменился, и прихожан, наверно, стало-меньше, единственный источник дохода - похороны. Столбы обветшавших, изъеденных термитами ворот пришлось даже привязать толстой веревкой к подпоркам. Хотя, казалось бы, с ростом населения должно расти и число похорон. Значит, храм пришел в запустение либо потому, что настоятель безалаберно ведет финансовые дела, либо это просто хитрая политика, чтобы избежать высоких налогов, - ничего другого не придумаешь. За воротами, в некотором отдалении, - черно-белый шатер. По обеим сторонам дороги, от конторки привратника, зябко греющего руки над переносной жаровней, и до самого шатра, на равном расстоянии, точно телеграфные столбы, рядами стоят подростки, почти дети, и один за другим, как только мы приближаемся, точно заведенные, кланяются. Ноги их слегка расставлены, ладони прижаты к ляжкам, и эта стереотипность позы чуть жутковата и, пожалуй, немного комична. В мое агентство тоже приходят люди, которые любят церемонно раскланиваться, но, конечно, не в такой подчеркнуто старинной манере. В шатре царит торжественность и тишина. Аромат благовоний напоминает о смерти, нагоняет тоску. Священник в одиночестве тихим голосом читает молитву. Четыре венка, на каждом из них огромными иероглифами выведено: "Синдикат услуг Ямато" - в общем, похороны недорогие, по второму разряду. В храме, справа и слева от входа, деревянные галереи для участников церемонии. Бросается в глаза множество свободных дзабутонов, особенно справа, где на почетном месте лишь один полноватый мужчина средних лет - с первого взгляда ясно, что он занимает руководящее положение, - сидит с закрытыми глазами перед электрической печкой и как будто дремлет. Слева в напряженных позах преклонили колени пять-шесть человек. Один из них, узнав нас, быстро сбегает по лестнице. Долговязый, с раздвоенным подбородком. Следом - плотный человек в темных очках, голова у него растет прямо из туловища. Он идет медленно, неуверенно. И не потому, что ноги затекли, - он, видимо, просто пьян. Я помню эти темные очки. Да, он действительно похож на одного из тех троих, что пришлой ночью сидели вокруг костра на берегу реки. Кривые ноги, длинные волосы, слегка вьющиеся на висках. Липкий пластырь и мазь на разбитом лице - это, конечно, следы той драки. - Добро пожаловать, - низко кланяется Раздвоенный подбородок. - Примите наши глубокие соболезнования. Заместитель босса и начальники групп из-за неотложных дел вынуждены были уйти несколько раньше. Они просили передать вам наилучшие пожелания. - И, бросив взгляд на дремлющего мужчину на почетном месте, а потом быстро осмотрев меня с ног до головы, добавляет: - Управляющий взял на себя все заботы, так что можете не беспокоиться. Женщина представляет меня Раздвоенному подбородку. - Это тот самый человек, о котором я вам уже говорила... я бы хотела, чтобы он встретился со старшим группы брата... Неожиданно кто-то хлопает меня по плечу. - Живы-здоровы, вот хорошо... я ведь предупреждал... все так и стряслось, как предсказывал... Что это за образина в сером? Знакомый голос... ну конечно, же, хозяин микроавтобуса... если бы не голос, ни за что бы, наверно, не узнал... действительно, никак не верилось, что свежевыбритое, одутловатое лицо и болтающийся под ним галстук принадлежат тому самому человеку, который вчера на берегу реки варил лапшу. Я почему-то тоже поднимаю руку и растягиваю губы в нечто напоминающее улыбку, отвечая на его приветствие. Когда на двух людей в какой-то мере может пасть подозрение, они, как свидетели, моментально заключают молчаливое соглашение о едином фронте. Обращение ко мне этого человека тут же сказывается на поведении Раздвоенного подбородка. Настороженность отваливается, как фальшивая борода, прилепленная слюной: - Старший, должно быть, там... сейчас позову его. С этими словами он быстро идет к шатру и скрывается в нем. Но тот, что в темных очках, с трудом передвигавший ноги, будто нес тяжкий груз, даже не пытается прятать враждебного взгляда, который не могут скрыть и темные стекла. Он, наверно, злится на меня за то, что вчера ночью, когда они с товарищами цеплялись за мою удиравшую машину, пытаясь спастись, я, прекрасно понимая, что им было нужно, отделался от них. Губы под замазанным носом нервно дрожат, он изо всех сил сдерживается. И, сочтя за лучшее ретироваться, обращается к женщине: - Пойдемте, отдадим ему последний долг. - Я уже сделала это. Спокойно, будто разговор идет о еде. Интересно, как уживаются в этой женщине замеченное мной раньше стремление, о чем бы ни заходила речь, сразу же вытаскивать на свет спасительного братца, с этим поразительным будничным спокойствием, когда дело коснулось его смерти. Конечно, похороны - не свадьба, они не доставляют ни удовольствия, ни радости. Но и похороны очень удобная церемония, на которой можно заколотить гвоздями память об ушедшем и успокоить живых. Безразличие на похоронах может объясняться либо безразличием к покойнику, либо любовью, превосходящей и жизнь, и смерть. Меня охватывает дурное предчувствие. Ступени из толстых цельных досок... снимаю ботинки и надеваю шлепанцы... поднимаюсь на пять ступенек и оказываюсь прямо под алтарем... толстый, красный, обшитый золотом шелковый дзабутон... невыразительная, белого дерева курильница... встав на колени, я вдруг замечаю, что все еще, в перчатках, и поспешно сдергиваю их... досадуя, что сомнутся брюки, зажигаю курительную палочку и наконец вижу его фотографию, висящую прямо передо мной. Я бормочу себе под нос... да, вот такие-то дела, ну что ж... точно дожидаясь, пока я поднимусь, священник перестает читать молитву и быстро исчезает. И тогда трое парней, с трудом сдерживавшие желание закурить, с облегчением усаживаются поудобнее и разом подносят огонек к сигаретам. Сидевший на почетном месте пожилой мужчина, которого назвали управляющим, сморкается, протягивает руку к электрической печке и быстрым движением что-то переворачивает, будто печет рисовую лепешку. Раздвоенный подбородок появляется там, где был священник, и настойчиво манит меня рукой. Женщина у левой галереи о чем-то разговаривает с хозяином микроавтобуса. Нет, сказать "разговаривает" не совсем верно. Не знаю, слушает ли она его или бездумно теребит рукава непривычной для нее траурной одежды, то расправляя, то подворачивая их. Небо опять в молочных облаках, без единого просвета... ветер как будто совсем утих. Меня провели в небольшую комнатку рядом с алтарем, напоминающую приемную. Газовая печка старой конструкции горит сильным голубым пламенем - мускулы на лице начинают сразу же расслабляться. У самого входа, положив руки на колени и низко опустив голову, меня ждет молодой человек. Раздвоенный подбородок заглядывает мне в глаза: - Я вам не нужен? Я отрицательно качаю головой, и он, пожав плечами, покидает комнату. Знакомство происходит без всякого представления, само собой. Я никак не могу сообразить, о чем следует спрашивать этого юнца, и мне совершенно безразлично, будет присутствовать Раздвоенный подбородок или не будет. Сажусь за облупленный кое-где черно-золотой чайный столик напротив молодого человека. Этот хрупкий детский затылок не особенно подходит старшему группы - видимо, начальнику тех молодых ребят, которые сидят сейчас в храме. И его лицо, которое он поднял, распрямившись в ту самую минуту, когда я опустился на свое место, точно такое, каким его можно представить себе, глядя на затылок. Будто отполированная, нежная детская кожа. Мягкая линия подбородка - не поймешь, юноша перед тобой или девушка. Если бы не следы выбритых редких усов - губы совсем девичьи. Форма носа тоже неплохая. Правда, глаза странно-темные, диковатые, напоминают легковоспламеняющуюся нефть. И в то же время такие слабые мускулы... кажется, самое большее, на что он способен, - это нагонять страх на детей и командовать ими. Видимо, он был лисой, облеченной властью тигра. В таком случае со смертью братца он лишился опоры, на нем может сосредоточиться давняя злоба остальных, и сейчас самое подходящее время, чтобы по возможности выведать у него все, что меня интересует. Правда, если он, не имея мускулов, искусно владеет ножом да еще до безумия отчаянный парень, тогда не пропадет. С помощью насилия можно выдвинуться среди своих товарищей. Для спорта, для драки, для убийства требуются совершенно разные данные. Даже тигру не сравниться с голодной одичавшей собакой. Хорошо, но все-таки какую цель преследовала женщина? Для чего хотела она познакомить меня с этим молодым человеком? Вряд ли это пришло ей в голову неожиданно и она не имела возможности или случая предупредить меня об этом. Такой же точно значок в виде молнии, какой носил покойный. Может быть, это эмблема организации, именуемой "Синдикат услуг Ямато". Коль скоро этого юношу называют старшим, не значит ли это, что ребята, выстроившиеся вдоль дороги, - караул, находившийся в непосредственном подчинении умершего?.. но постой, действительно значок этого молодого человека такой же, как у Раздвоенного подбородка, однако... нет, он точно такой же формы, как у него, во цвет другой... у этого голубой значок, а у Раздвоенного подбородка - ярко-красный... по возрасту тот, пожалуй, старше, но, видимо, цвет нужно понимать не как различие в возрасте или положении, а как различие в принадлежности к той или иной группе. Следовательно, группа покойного в том же "Синдикате услуг Ямато" была, возможно, самостоятельной организацией. Чего же хочет женщина? Здесь ли, на месте, пришла ей в голову эта мысль? Или, может быть, до последнего момента было нечто, заставлявшее ее опасаться нашего знакомства? А возможно, она решила, что ей удастся извлечь выгоду из этой встречи, воспользовавшись тем, что я не был к ней подготовлен? - Старшие у вас меняются? - Нет. Бесстрастный, официальный тон, конечно, напускной. Отсутствие выражения - казалось, он выгладил и расправил мельчайшие морщинки страстей, чтобы уравновесить в себе абсолютное подчинение и абсолютный протест. Расположить к себе такого парня не в тюрьме, а в обычных условиях почти невозможно. Есть лишь один выход: сесть вместе с ним в тюрьму и бросить ему вызов в опасной игре "кто кого". Сейчас же такой возможности нет и... - Трудно, наверно, и вам тоже - такая неожиданная смерть начальника группы... - Трудно. - Теперь вы сами будете возглавлять группу? Или, может быть, назначат нового начальника? - Распустят, наверно. - Почему? - У босса было много сложностей с начальником нашей группы... Несовершеннолетних ведь легко выследить... будь то просто убежавшие из дому, будь то такие, из которых шайка кровь сосет... а уж как выследят - глаз не спускают, морока... дело с ними иметь хлопотно... Ребята, убежавшие из дому... в сердце что-то оборвалось, даже дух захватило... значит, это ребята, убежавшие из дому?.. и тот был начальником группы в синдикате, использующем убежавших из дому ребят, и, значит, у него, естественно, была совершенно иная, чем у нас, точка зрения на _него_, человека, который исчез. Знала ли об это женщина. Не исключено, что, зная все, она и решила познакомить меня с этим юношей. - Я от имени всех прочел надгробную речь. - Может быть, из желания разрядить гнетущую атмосферу, он сел более непринужденно. И вдруг вызывающе: - Ха, я даже плакал. Начальник группы любил людей. Да, я плакал. Сколько ни делала налетов полиция, ни один из нас даже рта не раскрыл. И мы ни за что не хотим теперь домой возвращаться. А боссам невдомек... все любили начальника группы... прямо влюблены были в него... ну ничего, просто так это не пройдет... - Но если известен преступник, нужно отправить его в полицию. - Что вы глупости говорите? Его ведь убили-то по ошибке. Начальника группы застрелили из пистолета. А разве у тех рабочих были пистолеты? - Кого же вы подозреваете? - Ну знаете... - А самый старший босс, наверно, не согласен? - Может, он потому и пугает, что распустит нашу группу? - А как же деньги, они будут и в дальнейшем поступать? - Да, конечно, наши клиенты все первосортные. И потом, мальчики, те, которых вы видели на улице, тоже стоящие. Я наконец с трудом начинаю постигать характер деятельности этой группы. Мне как-то не приходило в голову, что на стоянке микроавтобусов у реки не было никого из этой группы... клиенты... стоящие мальчики... я начинаю понимать... группа мальчиков... торгующих собой... и тот человек - их наставник... и если все это делается достаточно ловко, никакой закон им не страшен... но далеко не каждый способен вести такое дело... если не быть с ними в одной упряжке, выполнять роль пастыря трудно... когда выгода не сочетается со склонностью, дело проваливается. Рассудив, я кажется, начинаю понимать, почему такое тягостное впечатление произвели на меня эти похороны. Теперь никто не знает, что делать с этой группой. Потому-то начальство быстро ретировалось, оставив в качестве своего представителя управляющего. Одна лишь выгода не заставит этих обезумевших животных подчиняться новому начальнику. Если не быть человеком, способным вызвать к себе любовь этих юнцов и самому не любить их... - Вы все прикреплены к определенным заведениям? - Конечно. - Глаза его подозрительно сужаются. - С той компанией мы не имеем ничего общего. Вам, наверно, не понять... нет, конечно, не понять... сразу видно, что у вас к этому вкусу нет... члены нашего клуба все очень уважаемые клиенты... вы находите меня привлекательным? Глядя на меня, вы испытываете волнение? - Да, вы красивый юноша. - Ну а станете вы терпеть от меня побои? Станете пить мою мочу? Станете лизать подметки моих ботинок? С трудом выдерживая его необыкновенно твердый, неподвижный взгляд, я ответил: - Воздержусь, пожалуй. - Ну вот. Одни грязные старики, мешки с деньгами... иногда актеры с телевидения - вот и все... - Хочу спросить... вы, наверно, знаете... начальник группы не говорил недавно об одном владельце топливной базы? - Владелец топливной базы? Клиент нашего клуба? - Ну ладно, не слышали - и не надо. - Вопросы там всякие, не люблю я их. Звон от них только. - Тогда еще один последний... вы не скажете, где до недавнего времени жил начальник группы? - Начальник группы был справедливым человеком. И поэтому у него не было противной привычки долго жить у кого-нибудь одного. - Но вещи-то ведь у него были. Чемодан, к примеру, в котором он держал самое необходимое... - Рубахи, зубные щетки он, использовав, выбрасывал. Были и ценные вещи. Попользуется он ими два-три раза и продает нам за полцены. - Но ведь что-то должно же было остаться. Например, какие-нибудь дневники или еще что-нибудь нужное - не носил же он все при себе... - Ни разу не видел. - Я не собираюсь нарушать право собственности. Просто он обещал мне дать дневник одного человека... Для вас и ваших товарищей никакой ценности он не представляет. - И постельные принадлежности, и даже бриллиантин - в общем, все наши вещи были и его вещами... ему Просто не нужно было ничего иметь. - Вы не согласитесь как-нибудь выбрать время и обстоятельно поговорить со мной? - Ни к чему это. - А ваша семья? - Бросьте вы, вечно простаки вроде вас об этом спрашивают. - А что делал начальник группы, если кого-нибудь тянуло домой? - У него были люди, которые присматривали. Стоило кому появиться на вокзальной площади, чик - и готово. Безошибочно действовал. Ну и учил как следует. Сразу занятие начинало нравиться. - Но ведь молодость-то пройдет. - Никуда не денешься. Годы, конечно, проходят, это точно. Ну что ж, кое-что можно будет сорвать со старых клиентов - пошантажировать их, устроят на автозаправочную станцию или еще куда. - Вы с самого начала знали, что представляют собой эти юнцы? - Да, но стоило бы мне рассказать о них, как вы убежали бы без оглядки. В общем, тогда было не время об этом говорить. Женщина игриво смеется, втянув голову в плечи, в уголках губ застыла пивная пена. Она снова перед лимонной шторой, на улице еще светло, и комната наполнена лимонным светом. Лишь черная траурная одежда выглядит чем-то инородным, точно фотография, вырванная из другого альбома. - Пробовал я выведать о дневнике, но безуспешно. Чем больше усилий прилагал, пытаясь взломать замок молчания, тем крепче сжимал он губы... - Вам нужен дневник? - Ну да, дневник вашего мужа. Брат обещал как раз сегодня принести его... - А-а... Не проявив никакого интереса, она продолжает понемногу, но не отрываясь, точно котенок, лакать пиво, я же, наоборот, возбужденно вскакиваю, подбрасываемый раздражением, буквально перехватившим дыхание. - Недавно мне пришлось ехать по скоростной автостраде. - Ну и что же? Не понимаю. - И когда я ехал, все время думал, как было бы замечательно, если бы можно было мчаться вот так бесконечно. И мне казалось, что это действительно возможно. Но сейчас меня охватывает дрожь, стоит мне вспомнить тогдашнее мое душевное состояние. Представьте себе, что если бы вдруг и в самом деле сбылось мое желание и я бы ехал и ехал без конца и никогда не смог бы добраться до пункта взимания платы. Женщина, подняв лицо от стакана: - Беспокоиться нечего. Полдня проедете - и бензин кончится. Наши взгляды сталкиваются где-то в пространстве. Женщина, казалось, не улавливает смысла ни того, что я сказал, ни своих слов и, заметив застывшее выражение моего лица, сразу же приходит в замешательство. - Странно... муж ведь тоже пользовался скоростными автострадами... правда, чтобы испытать отремонтированные машины... вечером, когда внизу уже темно и только красным отсвечивают верхушки домов, а ты мчишься по скоростной автостраде и в конце концов становишься как пьяный... - Видимо, о том же и я говорил... - Когда проносишься по ней сотни раз, тысячи раз, начинает казаться, что количество выходов все сокращается, и в конце концов оказывается, что ты заперт в автостраде... - В тот момент, когда мчишься по ней, неприятно думать о конце. Хочешь, чтобы это длилось бесконечно. Но стоит автостраде кончиться - и с содроганием думаешь, что она могла не иметь конца. Между ездой и мыслями о езде - огромная дистанция. На губах женщины появляется едва заметная улыбка. Даже обычная улыбка была бы неуместна, а тут волнующая улыбка, будто она старается подладиться к моему тону. И сразу же она опускает глаза и приводит меня в уныние, как коммивояжера, которому с приторной вежливостью указали на дверь. - Так что, - продолжаю я еще по инерции, - может быть, действительно не стоит уделять так много внимания дневнику. Дневник в конце концов лишь мечта о езде, а ваш муж ведь на самом деле уехал. - А-а, о дневнике... - О чем вы думали? - Думала, что пойдет разговор о мужчине и женщине. Она безразлично бросает слова, будто кусочки кожуры мандарина, и снова опускает рассеянный взгляд в стакан. - О содержании дневника вы что-нибудь знаете? - В конце концов все это меня начинает раздражать. - Почему, объясните мне, почему вы не проявляете никакого интереса к дневнику мужа?. О ком вы, наконец, беспокоитесь, я перестаю что-либо понимать. - Но брат как будто не придавал ему особого значения. - Вы до такой степени доверяли брату?.. больше, чем своему мнению? - В конце концов я осталась совсем одна. Закрыла глаза, слегка покачивается и, кажется, совсем забыла о моем присутствии. Интересно, в сердце этой женщины воет ветер, бушуют волны, отвечающие ее настроению? - Ну что, ж, поступайте как знаете. Мне неизвестно, что вы думаете о своем брате. Но вы ведь знаете правду, при каких обстоятельствах это случилось с ним? - Да, да я должна вам рассказать. Она кладет на колени большую белую прямоугольную сумку, совсем не гармонирующую с ее траурной одеждой, вынимает пакет, завернутый в газету, кладет его на стол и пододвигает ко мне. Неаккуратный, странной формы сверток. Судя по звуку, когда она его клала, сверток, видимо, достаточно тяжелый. - Это что такое? - Человек, который заговорил со мной... помните, такой небритый... - Да, хозяин микроавтобуса. Он как раз торговал на берегу реки, когда все и случилось... - Подарок принес на память о брате. Не успел я спросить, что это такое, как сквозь дыру в газете резко сверкнула черная металлическая трубка. Пистолет! Подумав, что лучше не оставлять на нем отпечатков пальцев, я через газету берусь за ствол и осторожно отодвигаю подальше от края. Из свертка выпадает маленькая, похожая на пуговицу, серебристая вещица. Тот самый значок. - Что это такое? Я буквально оторопел от ее хладнокровия. Что за женщина! Каков ее обычный мир? - Вы не знаете? Шестизарядный браунинг. Игрушечный. - Игрушечный? - Конечно, отверстие в стволе залито. Я смотрел, она была права. Но и цветом, и формой, и весом пистолет нисколько не отличался от настоящего. Ощущение мертвящего холода, которое исходит от поблескивающего изгиба спускового крючка. Для психологического воздействия достаточно натурален. - Оттого, что брат вытащил пистолет, он еще сильнее распалил своих врагов. - Странно... ведь этот человек убежал оттуда еще раньше, чем я, и значит, не мог видеть, что происходило... - Он оставил машину в безопасном месте и снова вернулся. После этих слов мне нечего сказать. Мне бы самому следовало поспешить в контору строительства или в полицейских участок или предпринять еще что-нибудь. А я просто-напросто сбежал. На моих глазах убивали человека, а у меня не нашлось доброй воли, хотя бы такой же, как у хозяина микроавтобуса. - Да, я не вернулся... - Ему, кажется, каблуком ботинка проломили голову. - Это странно. По словам старшего группы, его как будто застрелили. - Не слушайте, что говорят эти мальчишки. Собственная выдумка моментально превращается для них в правду. Да и в полиции мне сказали, что он умер от побоев... - Нельзя быть такой доверчивой. - Вы думаете? - Полицейские не спрашивали вас о муже, обо мне? - Нет, не спрашивали... - Эта штука, в общем-то, не стоит того, чтобы о ней говорить, - разозлившись, что пистолет ввел меня в заблуждение, и теперь уже смело оставляя на его поверхности отпечатки пальцев, - но все равно я сомневаюсь, следует ли считать занятие брата таким уж безобидным. - Конечно. Этот пистолет раньше принадлежал мужу. - Мужу... ему-то он зачем понадобился?.. - Он где-то купил его и похвастался брату, а тот отнял и отругал еще. - Тоже странная история. Все должно было произойти наоборот. Если представить себе, чем занимался брат, он просто права не имел ругать за игрушечный пистолет. Вы, например, знаете, что делал брат там, на берегу, когда все это случилось? - В общем... - Собирал плату и открывал новые заведения для тамошних рабочих... эти микроавтобусы... если бы просто питейные заведения, еще ничего, но он держал там женщин и в открытую поощрял их заниматься проституцией... вы знали об этом? - Да, в общем... - В каких отношениях были ваш муж и брат? Я не думаю, что они одного поля ягода, но... когда я слушаю ваш рассказ, у меня создается впечатление, что вы относитесь к брату некритически... - Мне кажется, я понимаю... брат не мог допустить, чтобы муж шутил подобным образом, так мне представляется... - В таком случае, какие у него основания предостерегать вашего мужа?.. я не думаю, что он имел на это право... - Право? Когда мне говорят о праве... - Женщина погружает палец в стакан и слизывает приставшую к нему пену. - Действительно, какая дикая случайность... из-за этой игрушки брат был убит... получается, будто муж убил его... В выражении ее лица уживаются полнейшее безразличие и вот-вот готовое вылиться наружу напряжение. Женщина изо всех сил сдерживает вопль отчаяния, и меня вдруг пронзает эта ее разрывающая душу боль. Теперь моя очередь растеряться. - Не преувеличивайте. Это простая случайность. - Быстрее выбросьте его. Я ненавижу, ненавижу эту игрушку... - Я возьму его себе. А сумка? - И ее тоже... лучше всего выкинуть все это... - В шесть часов я должен буду уйти... - Пива больше не хотите? - Лучше бы я посмотрел альбом, если он у вас есть. - Альбом? - Ну да, семейный альбом... - Есть, но... что за интерес, но если хотите... Женщина, изогнувшись и слегка привстав, достает с полки, сзади себя, вложенный в футляр большой альбом. Внизу на обложке типографским способом напечатано: "Смысл воспоминаний". Присмотревшись, обнаруживаю, что это не напечатано, а выклеено из отдельных иероглифов, вырезанных из какого-то журнала. - "Смысл воспоминаний" - это что-то вроде названия, правда? - Видимо, свойственная этому человеку изысканность. Действительно ли это _свойственная_ ему изысканность? - Фотографии в альбоме тоже, наверно, изысканные? - Как вам сказать. - Какими фотографиями в последнее время он интересовался? - с безразличным видом забрасываю я удочку, открывая первую страницу альбома. - Да вот... увлекался цветной фотографией и как будто часто ходил в фотолабораторию... он как-то хвастался мне фотографией радуги, отраженной в луже. Радуга?.. видимо, она не знает о ню... но сейчас вряд ли стоит посвящать ее в это... На первой странице альбома пожелтевший портрет пожилой женщины... фоном служат точно нарисованные море и скалы - по всему видно, что фотография сделана еще в начале двадцатых годов... - Мать мужа, она живет с золовкой в провинции, - комментирует женщина, заглядывая в альбом, и мои ноздри щекочет свежий запах ее волос. Этой страницей и ограничиваются фотографии, связанные только с _ним_, и со второй страницы сразу же переносишься во время, когда он уже был женат. Напыщенная, традиционно невыразительная фотография молодоженов... - Фотографий вашего мужа до женитьбы совсем нет? - Нет, старых не сохранилось. Мы их собрали и отправили его матери. - Какая-нибудь причина была? - Просто мы не из тех, кто любит вспоминать давние времена, ну и... С каждой страницей время меняется. Но большую часть фотографий неизменно занимают портреты женщины. Видимо, он давно увлекался фотографией - все они выполнены в нарочито неестественных ракурсах, в стиле так называемой художественной фотографии. Но раздражало не столько это, сколько вызывающие позы женщины. Лицо поглощенной собой, не обращающей ни на что внимания женщины, стоящей перед