еды с капитаном он сразу же вернулся к себе в комнату. Ему
предстояло сделать массу дел, но то, которое  он  намеревался  обсудить  с
Эльфридой, казалось ему самым важным.
   - Во всяком случае,  -  промолвила  она,  -  твою  шутку  можно  счесть
тщательно взвешенной.
   - А это не было шуткой, - возразил Крафт.
   - Ну хорошо, тогда это был спонтанный случай, разновидность  шахматного
хода. Ты решил избежать безвыходного положения, поэтому и  выдал  меня  за
свою невесту. Ведь это так?
   Он улыбнулся, сел рядом с нею,  положил  руку  ей  на  плечи  и  твердо
сказал:
   - А ты прекрасно подыграла, Эльфрида.
   - Ну конечно, я должна была это сделать для тебя,  -  медленно  сказала
она. - Вначале эта роль меня даже смешила.
   - Ну и хорошо, останемся в этом состоянии, - предложил Крафт. - Времена
сейчас слишком серьезные, почему мы должны пренебрегать тем, что  вызывает
смех?
   - Ты что, серьезно? - спросила она робко. Он с удовольствием  посмотрел
на нее и затем пояснил, заговорщицки подмигивая:
   - Дела обстоят таким образом, ты должна об этом знать: повсюду, где  бы
я ни был, у меня невесты: две в Силезии, три в Польше, четыре в Рейнланде,
семь во Франции и одна в России. Таков мой стиль работы.
   - Это не твой стиль.
   - Ну и прекрасно, - серьезно сказал он. - Может быть, ты  и  права.  Во
всяком случае, когда-то нужно начинать. Не правда ли?
   - Карл, - тихо сказала она, - я этого от тебя не требую.
   - Я это делаю еще и поэтому, моя девочка!
   То, что он выдал ее за свою  невесту,  конечно,  получилось  спонтанно,
внезапно, но не без предварительной внутренней подготовки.
   - Ну хорошо, - сказала она просто и быстро поцеловала его в  щеку.  Она
была смущена.
   - Я только боюсь, - сказал он весело, - что  у  нас  сегодня  не  будет
слишком много времени, чтобы воспользоваться поводом - нашим обручением  и
должным образом его отметить,  поскольку,  если  я  не  ошибаюсь,  сегодня
несколько наших быков собираются организовать рысистые испытания. И  я,  с
твоего разрешения, должен буду подготовить им дорогу.
   - Я тебе все разрешаю.
   - Ты всегда должна оставаться такой, - сказал он, обнимая Эльфриду.
   - Я всегда буду такой, какой ты бы хотел меня видеть, Карл.
   Он,  казалось,  слегка  оцепенел,  затем  немного  отошел  в   сторону,
посмотрел на девушку и сказал:
   - Эльфрида! Ты должна мне  обещать  одно:  ты  никогда  не  предпримешь
попыток свою жизнь подогнать под мою. Ты не должна прилагать  ни  малейших
усилий к тому, чтобы думать, как я. Ты должна избегать поступать,  как  я.
Ты должна оставаться такой, какая ты есть. Не быть моим эхом,  дополнением
или тенью. Обещаешь ты мне это?
   - Об этом не беспокойся. Не задерживайся. У меня сейчас тоже масса дел.
Я должна подумать, что мне, как невесте,  предстоит  перестроить  в  своих
привычках.
   - Займись этим, - сказал он и с облегчением засмеялся.
   Выйдя из своей комнаты, он остановил первого встретившегося ему фенриха
из своего отделения и приказал ему не позже чем через три минуты вызвать к
нему Крамера, Вебера и Редница.
   Три фенриха незамедлительно явились. Они  вытянулись  перед  Крафтом  и
уставились на него настороженными глазами. Их терзали  угрызения  совести,
мучил страх. Надежд на благоприятный исход не было почти никаких. Они были
готовы ко  всему.  Но  того,  что  произошло,  никто  из  них  не  ожидал:
обер-лейтенант громко расхохотался. Вид физиономий, залепленных пластырем,
разукрашенных синяками различной расцветки, вызвал у Крафта  на  несколько
секунд приступ неудержимого веселья.  У  фенрихов  промелькнула  на  лицах
робкая  улыбка.  Они  обменялись  удивленными  взглядами.  Битва  хотя   и
закончилась  победой,   но   пробуждение   было   грустным.   Кто-то   уже
распространил слух о том, что решено все отделение отправить прямым  путем
"домой", то есть на фронт, со следующей  формулировкой:  "За  коллективное
нарушение основных правил пребывания в военном училище". Однако в  глубине
души у многих еще теплилась надежда. Если кто и может в этом деле  помочь,
так это Крафт. Они уже собирались послать к нему делегацию. Но  согласится
ли он? И теперь вдруг оказалось, что такая возможность не исключена.
   - Вы выглядите как "пегие псы"! - весело воскликнул обер-лейтенант.
   Фенрихам сразу стало ясно,  что  Крафту  известно  все.  Он  даже  знал
название кабачка, где они одержали пиррову победу.
   И Крамер начал с готовностью:
   - Если господин обер-лейтенант разрешит доложить...
   - Меня не интересуют ваши развлечения в свободное время, и  доклады  об
этом я слушать не желаю. Я намерен лишь рассказать вам  вспомнившуюся  мне
сейчас маленькую историю.
   Фенрихи молча удивлялись. Они сразу поняли, что  их  офицер-воспитатель
не  имеет  ни  малейшего  желания  стать  их  поверенным  и   соучастником
совершившегося. Но он не намерен также и выступать в роли их судьи.  Какую
же цель он преследует, что же ему нужно?
   - Во время  похода  во  Францию,  -  рассказывал  обер-лейтенант,  -  я
конфисковал у французов отличный объект - винный  погреб.  Я  был  доволен
своим поступком, по крайней мере в момент конфискации. Но вскоре,  кажется
на следующее утро, мне стало известно, что я не был  правомочен  совершать
какие-либо реквизиции, и в особенности такие, какие были  совершены  мною.
За мою инициативу я подлежал строгому наказанию. О  моих  действиях  стало
известно начальству, которому кто-то из моих доброжелателей уже донес.  Ну
что  я  вам  должен   сказать?   Когда   начальство   пожелало   осмотреть
конфискованный мною погреб, оно не могло его найти. Такого винного погреба
там вообще не бывало.
   Теперь фенрихи  поняли  все  и  с  благодарностью  смотрели  на  своего
обер-лейтенанта.
   Фенрих Крамер спросил:
   - Могу я попросить разрешения  для  себя  и  моих  товарищей  выйти  на
некоторое время в город? Нам необходимо там срочно решить несколько важных
вопросов.
   - Разрешаю, - ответил Крафт.
   Фенрихи с  радостными  лицами  четко  повернулись  кругом  и  поспешили
удалиться. После короткого раздумья  Крафт  вернул  фенриха  Редница.  Тот
подошел,  вытянулся  перед  Крафтом  по  стойке  "смирно"  и  взглянул  на
обер-лейтенанта с доверительной улыбкой.
   - Еще один вопрос, - промолвил Крафт.  -  Строго  между  нами,  Редниц,
Хохбауэр тоже принимал участие в этой свалке?
   - А как же, господин обер-лейтенант! Сначала он не хотел. Но у него  не
оставалось выбора. Я  тоже  позволил  себе  немного  помочь  своим,  а  он
бросился в ряды противника, как снаряд, выпущенный из орудия.
   - Как, по вашему мнению, Редниц, кем или чем было вызвано столкновение?
   - Это известно  совершенно  точно,  господин  обер-лейтенант.  Причиной
явились особые распоряжения N_131, -  с  готовностью  ответил  Редниц.  Он
заметил при этом некоторое изумление на лице своего командира и понял, что
ему  ничего  не  известно  о  существовании  этих  распоряжений.   -   Эти
распоряжения поступили к нам в  субботу  пополудни  и  во  время  обычного
построения были зачитаны фенрихам.  В  этих  распоряжениях  между  многими
иными  говорилось,  например,  что  имя   Эгон   похоже   на   взятое   из
юмористического журнала. И как раз это было  сказано  с  насмешкой  Веберу
кем-то из соседнего отделения. Это оскорбило его, и  он  ударил  обидчика.
После все и началось.
   - И что же это было за отделение, Редниц?
   -  Это  было  учебное  отделение  "Бруно",  первого  потока,   господин
обер-лейтенант.
   Только  теперь  Крафт  показал  свою  реакцию  на  доклад  фенриха:  он
улыбнулся. Крафт теперь знал, что на совещании у  майора,  которое  должно
было вскоре начаться, он может рассчитывать на поддержку капитана Федерса,
так как отделением "Бруно" руководил  Миннезингер.  Это  могло  иметь  при
обсуждении решающее значение.
   - Ценные сведения, мой дорогой Редниц, - заметил обер-лейтенант  Крафт.
- С ними можно кое-что предпринять. А  теперь  я  не  намерен  вас  больше
задерживать,  тем  более  что  вы  с  товарищами  выполняете   срочную   и
ответственную миссию в городе.
   - По предварительным расчетам, нам  потребуется  около  часа,  господин
обер-лейтенант.
   - О результате немедленно сообщите  мне,  Редниц,  вне  зависимости  от
того, где я буду  находиться,  даже  если  вам  придется  вызвать  меня  с
совещания.


   Чрезвычайное  закрытое  совещание  началось  в  16  часов.   Оно   было
относительно кратким и закончилось для некоторых совсем  не  так,  как  им
хотелось. Оно проводилось в служебном кабинете начальника  второго  курса.
Участники: майор Фрей, капитаны Ратсхельм и Федерс, обер-лейтенант  Крафт,
последний в качестве ответственного  за  воспитание  фенрихов  обвиняемого
учебного отделения.
   - Господа, я возмущен! - так начал майор Фрей. Он сидел в своем  кресле
прямо, с достоинством, в полной уверенности в своей  непогрешимости.  -  Я
весьма сожалею, господа, - промолвил майор, - что  вынужден  нарушать  ваш
воскресный отдых. Я тоже предпочел бы провести это  время  в  кругу  своих
друзей, в достойном обществе. Как раз  сейчас  моя  супруга,  как  вы  все
хорошо знаете, проводит прием жен господ офицеров  моего  курса.  Внезапно
возникшая  ситуация  вынудила  меня,  однако,  пренебречь  обществом   дам
подчиненных мне офицеров. Что вы можете сказать по этому поводу,  господин
обер-лейтенант Крафт?
   - Ничего, господин майор, - просто ответил Крафт.
   У Фрея, как всем показалось, перехватило дыхание,  и  он  уже  строгим,
требовательным тоном произнес:
   -  Ваше  отделение,   за   которое   вы   в   первую   очередь   несете
ответственность, учиняет в общественном месте драку. Ваши фенрихи дерутся,
как пьяные лесорубы, и вам по этому поводу нечего сказать?
   - Прежде всего, - спокойно заявил Крафт, - я не считаю доказанным,  что
драка с разгромом кафе имела место.  Это  еще  нужно  расследовать.  Далее
необходимо установить, действительно ли отделение "Хайнрих" полностью  или
частично несет за это ответственность, а возможно, оно даже  не  виновато.
Ведь в драке принимали, кажется, участие фенрихи, пользующиеся безупречной
репутацией. Не правда ли, господин капитан?
   Ратсхельм схватил эту приманку, как собака кость.
   - Совершенно верно, - с готовностью подтвердил он, - это обстоятельство
заслуживает особого внимания. Можно почти  утверждать,  что  даже  лучшие,
многообещающие фенрихи были втянуты  в  это  фатальное  происшествие,  что
вызывает особые размышления.
   -  Из-за  чего  же  разгорелся  сыр-бор?  -  промолвил  майор,  глубоко
убежденный,  что  ему  удастся  наказать   виновного.   -   Вы,   господин
обер-лейтенант, не должны забывать, что за все случившееся вы один  несете
ответственность.
   - Готов к этому, господин майор, - заверил Крафт не раздумывая.  -  Мне
только неясно, какого рода ответственность вы имеете в виду. Чтобы  внести
в расследование должную ясность и объективность, нужно также не  оставлять
без внимания и другое отделение, принимавшее участие в дебоше.  Речь  идет
об отделении "Бруно" из первого потока.
   - О каком отделении? - спросил с удивлением Федерс.
   Обер-лейтенант Крафт охотно ответил, и Федерс громко, с удовлетворением
захохотал.
   Майор проговорил строгим тоном:
   - Не вижу повода для смеха, господин капитан!
   - Господин майор, я нахожу всю эту историю в высшей степени комичной.
   -  К  сожалению,  господин  капитан  Федерс,  -  промолвил  майор  явно
недовольным тоном, - я не нахожу здесь ничего смешного, и  я  попрошу  вас
вести себя серьезнее.
   - Попытаюсь, - ответил Федерс и подмигнул Крафту, - но боюсь,  что  это
мне удастся с трудом.
   -   Следует   доложить,   что   возникновение   драки   произошло    по
невероятнейшему поводу, -  продолжал  Крафт.  -  Предметом  ссоры  явилось
объявление имени Эгон смешным, взятым из юмористического журнала.
   - Этого не может быть! - воскликнул  Федерс,  который  был  в  отличном
настроении. - Это же какой-то абсурд!
   - Я тоже так считаю, -  подтвердил,  не  зная  существа  дела,  капитан
Ратсхельм. - Я нахожу заявление обер-лейтенанта  Крафта  по  меньшей  мере
поспешным  и  преувеличенным.  Вряд  ли  мы  можем  поверить,  что   такое
безобидное и нелепое замечание могло привести к дикому побоищу, достойному
вандалов.
   - К сожалению, это так, - упорно утверждал Крафт. - Выражение  "имя  из
юмористического  журнала"  использовали  в  качестве  насмешки.  Один   из
фенрихов, носящий это имя, расценил шутку как оскорбление  своей  чести  и
решил ее защищать. А то, что подобное выражение является  нелепым,  так  я
уверен, что господин майор имеет по этому вопросу  совершенно  иную  точку
зрения.
   Три офицера посмотрели  на  своего  начальника,  который  уже  проявлял
признаки беспокойства. Предательская  краснота  разлилась  по  его  всегда
такому энергичному лицу. Майор выглядел раздраженным,  пальцы  его  нервно
барабанили по столу.
   По привычке Фрей решил на удар ответить контрударом.
   - По удивлению, возникшему у вас, господа, я вижу,  что  вы  не  читали
подготовленных мною особых распоряжений за номером "131".  Я  считаю,  что
это бросает особый свет на то, как воспринимаются мои письменные  указания
и распоряжения. Последние распоряжения были подписаны мною вчера  примерно
в 10 часов и должны были в тот же день от 12 до 14 часов быть прочитаны во
всех учебных подразделениях. Таким  образом,  у  господ  офицеров  имелось
достаточно  времени,  чтобы  ознакомиться  с   ними.   Однако,   по   всей
вероятности, никто из них не счел нужным сделать это.
   Все  было  действительно  так.  Приказы  приходили,   регистрировались,
направлялись по инстанции и весьма редко принимались во внимание. С  болью
в  сердце  узнал  об  этом  майор.  Его  особые  распоряжения,   тщательно
продуманные  им,  четко  сформулированные,  достойные   плоды   солдатской
мудрости, не читались. И даже такими ревностными служаками, как Ратсхельм.
Печально.
   - Тем не менее, -  промолвил  Крафт,  который  как  хороший  нападающий
оказался у мяча, чтобы дать решительный удар по воротам, -  факты  упрямая
вещь. Фраза "имя Эгон взято из юмористического журнала"  явилась  причиной
побоища.
   - Это результат ошибки, - с жаром  заметил  майор.  Он  пытался  как-то
оперативно вывернуться из создавшегося щекотливого  положения.  -  Не  что
иное, как ошибка!
   - Драка фенрихов является ошибкой? - не стесняясь, спросил Крафт.
   - Ошибкой является утверждение, что имя Эгон взято  из  юмористического
журнала, - быстро произнес майор. - Не будем останавливаться на этом.  Все
будет исправлено.
   - Тем не менее, -  с  упрямством  продолжал  Крафт,  упорство  которого
начинало  постепенно  действовать  на  нервы  присутствующим,  и  особенно
майору, - тем не  менее,  исключительно  эта  ошибка,  как  говорят  здесь
господа офицеры, привела к страшному побоищу, которое не могло  присниться
даже пьяным лесорубам. Имя Эгон, якобы взятое из юмористического  журнала,
стало как бы  паролем,  приведшим  к  разгрому  кафе,  если  этот  разгром
действительно был совершен. Учитывая все это, не сочтете ли  вы,  господа,
что проще, умнее и лучше будет, если мы станем считать, что у  нас  ничего
не происходило?
   Майор не сказал "нет", что всеми  присутствующими  было  расценено  как
чрезвычайно важное событие. Фрей сидел за  своим  письменным  столом,  как
кучер  на  козлах.  И  выглядел  как   провинившийся   подчиненный   перед
начальником. Он дошел до такого состояния, когда ему во что бы то ни стало
хотелось, чтобы кто-либо подсказал ему  содержание  убедительно  звучащего
приказа,  опираясь  на  который  он  мог  бы  выйти  из   затруднительного
положения. Ища выход, он оглядывался вокруг.
   В этот момент появился один из его писарей. Он сообщил, что  фенрих  из
отделения  "X"   по   весьма   важному   делу   намерен   переговорить   с
офицером-воспитателем. Фрей разрешил Крафту выйти и прервал  совещание.  В
течение этих минут ему не было  необходимости  ни  давать  объяснения,  ни
принимать решения.
   Лишь после ухода Крафта из кабинета Фрей спросил:
   - Ну, господа, что вы скажете по этому вопросу?
   Господа  ничего  не  могли  сказать,   во   всяком   случае   чего-либо
вразумительного.  Федерс  показал  свою  полную   незаинтересованность   в
разбираемом  вопросе.  Ратсхельм   дал   понять,   что   он   предпочитает
присоединиться к мнению майора, как только он его сочтет нужным высказать.
Но как раз по этому вопросу у Фрея не было сложившегося мнения.
   Одно было ясно майору: если он будет настаивать на наказании  виновных,
то в конце концов сам  пострадает  и  сам  будет  признан  виновным.  Если
генерал узнает об этой катастрофе, которая произошла из-за того,  что  имя
Эгон  в  его,  Фрея,   распоряжениях   называлось   смешным,   взятым   из
юмористического журнала, то Эрнст Эгон Модерзон сотрет его в порошок.
   В этот момент в кабинет майора вернулся обер-лейтенант Крафт и доложил:
   - Господа, я только что получил от одного из моих  фенрихов  сообщение,
что все вопросы, связанные со вчерашним происшествием,  улажены.  Владелец
"Пегого пса" господин Ротунда не только не имеет никаких претензий к нашим
фенрихам, но и готов при необходимости дать  показания,  что  имела  место
какая-то ошибка. Вчерашний  вечер  в  его  заведении  проходил  совершенно
нормально, как и все предыдущие.
   - Ну вот видите, - промолвил Федерс. - К чему был весь этот театр!
   Майор  вздохнул  с  заметным  облегчением.  Гора  величиной  с  Монблан
свалилась с его руководящих плеч. Он был спасен. Счастье вновь  улыбнулось
ему, а давно известно, что это бывает лишь  с  энергичными  и  деятельными
людьми. Сознание этого вновь придало ему  уверенность  в  своих  силах.  И
строго начальственными приемами он начал вновь карабкаться на белую лошадь
власти, с которой он только что свалился.
   - Господа! - высокомерно,  независимым  тоном  начал  он.  -  Поскольку
только что установлено, что некоторые из вас допустили ошибку,  в  чем  я,
откровенно говоря, был убежден с самого начала, тем  не  менее  поведением
вашим я удивлен.
   Вы, например, господин Ратсхельм, в будущем меня, как вашего командира,
никогда не обременяйте неподготовленными вопросами. Вы,  господин  капитан
Федерс, впредь ведите себя серьезнее и не осмеливайтесь  важное  совещание
называть театром. И наконец, вы,  господин  обер-лейтенант  Крафт,  должны
больше заботиться о воспитании своей группы. Тогда заключительный  доклад,
который вы только что сделали, вы смогли бы представить нам не в конце,  а
в начале нашего совещания. Но вы знаете, господа, что я не мелочный. Я  не
делаю из  сегодняшнего  разбирательства  никаких  дисциплинарных  выводов.
Благодарю вас, господа.
   Как только три офицера покинули кабинет своего начальника, он, не теряя
времени, начал обдумывать, как ему в блестящей форме выйти из создавшегося
положения.
   Майор Фрей взял чистый лист бумаги и начертал на нем слова, которые  на
следующий день привели в восторг  и  удивление  всю  военную  школу  -  от
генерала до последнего фенриха. Эти достойные глубокого ума слова  звучали
следующим образом:

   "Дополнение к особому распоряжению N 131.
   Касательно: изложенного ниже.
   В вышеуказанном особом распоряжении, в разделе  3,  абзац  2,  допущена
досадная опечатка. Было написано слово "Эгон" вместо "Эде".
   Подпись: Фрей, майор и начальник 2-го курса".



        23. ПРИГЛАШЕНИЕ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

   - Ее нет, - доложил капитану Катеру унтер-офицер.
   - Что значит - нет? - спросил рассерженно Катер. - Она что, исчезла?
   - Очевидно, нет, господин капитан, - ответил унтер-офицер. - Она вышла.
   - Вышла? - спросил Катер с расстановкой. - Как это могло произойти?
   Оба  -  командир  административно-хозяйственной  роты  и  его   писарь,
унтер-офицер, - говорили об Ирене Яблонски, новой сотруднице.
   - Что, вы не слышали моего распоряжения, - рассерженно продолжал Катер,
- что эта Ирена Яблонски поддежуривает?
   - Так точно, слышал, господин капитан.
   - Почему же ее нет на месте?
   - Фрейлейн Радемахер распорядилась по-иному.
   - Кто? - грозно спросил Катер. - Эта Радемахер? Как она посмела?
   - Не знаю, господин капитан, - терпеливо отвечал  унтер-офицер.  -  Она
только сказала: если у господина капитана будут какие-либо дела, то она  в
вашем распоряжении.
   - Ага, - сказал Катер удовлетворенно. - Она действительно так сказала?
   - Так точно! Если у господина капитана будут какие-либо дела.
   - Ну хорошо, можете идти.
   Унтер-офицер вышел из канцелярии капитана Катера и на  некоторое  время
остановился в задумчивости, затем с улыбкой покачал головой и,  промолвив:
"О, эти женщины", подошел к окну.
   Бинокль капитана Катера был отличного  качества,  добротного  немецкого
производства. В условиях военной школы он использовался офицерами  лишь  в
одном направлении.
   Капитану  Катеру  не  приходилось   наблюдать   ни   за   передвижением
противника, ни за положением своих  войск.  Он  из  своей  комнаты  обычно
наблюдал   лишь   за   зданием,   расположенным    через    дорогу.    Там
расквартировывался женский персонал.
   Наблюдения капитана Катера были сконцентрированы  на  окошке  квартиры,
расположенной на первом этаже. Там жили Эльфрида Радемахер, Ирена Яблонски
и еще несколько девушек. Но в этот момент  помещение  казалось  совершенно
пустым.
   Что намерена предпринять против него строптивая девица?  Эта  мысль  не
давала  ему  покоя.  Все  было  не  так  просто,  как  казалось   вначале.
Утверждения этой Радемахер, что  она  намерена  защитить  Ирену,  конечно,
явились лишь уловкой! Постепенно ему становилось яснее лишь одно: Эльфрида
метит на теплое местечко, но не желает это показать и признаться в этом.
   "Ну что ж, почему бы нет, - думал Катер. - Эта Ирена к тому же ничем не
примечательна. Так себе, начинающая... С  Эльфридой  Радемахер  ее  нельзя
сравнить. Та уже созревший, роскошный экземпляр".
   И действительно, в последнее время она  начала  все  больше  привлекать
внимание Катера. Ее всегда несколько упрямую манеру поведения  можно  было
легко принять за реакцию на неудовлетворенные желания. А эпизод с  Крафтом
являлся своеобразным ходом. В конце  концов,  она  же  не  дура  и  должна
предвидеть, что положение ее обер-лейтенанта  пошатнулось.  Умные  женщины
всегда своевременно пересаживаются на другую лошадь.
   Капитан Катер немного наклонился, как бы намереваясь точнее  или  лучше
рассмотреть "цель". Он увидел в бинокль Эльфриду Радемахер, которая только
что вошла в комнату.
   Она включила свет и огляделась вокруг. Кроме нее, в помещении никого не
было. Она начала медленно расстегивать кофточку  и  при  этом,  подойдя  к
окну, задернула занавески.
   Капитан  Катер  опустил  бинокль  и  быстро  закончил  переодевание   в
предписанное приказом обмундирование. Он решил отправиться  на  инспекцию,
и, поскольку решил инспектировать женское общежитие, он не мог отправиться
в домашней одежде или купальном халате. Правда, подобные проверки  он  мог
проводить  лишь  в  присутствии  старшей  сотрудницы  из  числа   женского
персонала. Но в нужных случаях он мог обойтись и без нее и  отправиться  в
женское общежитие один. По мнению Катера, сейчас имел место  именно  такой
случай.
   Перед тем как покинуть комнату, он осмотрел себя в зеркало. Вне всякого
сомнения, вид у него был внушительный и производил должное впечатление.
   Он прошел по коридору, вышел из штаба, пересек улицу и переступил порог
дома, у входа в который красовалась большая вывеска:  "Женское  общежитие.
Вход посторонним строго воспрещен".
   Он-то не был посторонним. Внизу стояла его подпись: "Катер.  Капитан  и
командир административно-хозяйственной роты".
   Перед дверью комнаты за номером "102" он  на  мгновение  остановился  и
быстро, нервными движениями рук, еще раз проверил, как сидит его мундир, и
затем, оглянувшись по сторонам, вошел в комнату, не постучав.
   Картина, которую он здесь увидел, сразу повысила его кровяное давление.
Эльфрида Радемахер стояла,  наклонившись  перед  платяным  шкафом,  одетая
только в трусы и бюстгальтер. Ее формы, подчеркнутые этой более чем легкой
одеждой, говорили о совершенстве ее фигуры.
   Эльфрида Радемахер выпрямилась и  вопросительно  взглянула  на  Катера.
Девушка не проявила ни особенного удивления, ни стыда.
   Она привыкла чувствовать, что мужчины мысленно ее раздевают,  и  знала,
что Катер видит ее сейчас такой, какой он ее уже не раз себе представлял.
   - Что вы здесь потеряли? - спросила Эльфрида с показным равнодушием.  -
Почему вы входите без стука?
   - Я хотел вам, Эльфрида, передать приглашение, -  ответил  он  дрожащим
голосом, оставшись у порога.
   - Я для вас не Эльфрида, а Радемахер, - заявила  она  отчужденно.  -  И
помимо того, от вас я не приму никаких приглашений.  Выйдите,  пожалуйста,
из комнаты или по крайней мере отвернитесь, пока я не накину пальто.
   - По мне, вы можете оставаться такой, как есть. Вы мне  не  мешаете,  -
промолвил капитан.
   - Но вы мешаете мне, - воскликнула  Эльфрида.  Она  схватила  купальный
халат и накинула его на себя.
   Катер вздохнул. У него возникло большое желание присесть, а может быть,
и   прилечь,   если   бы   к   тому   были   предпосылки.   Но   холодный,
насмешливо-отталкивающий взгляд  Эльфриды  не  оставлял  ему  ни  малейшей
надежды.
   - Послушайте, - промолвил сдавленным голосом  Катер,  который  все  еще
продолжал стоять в дверях, - вы меня не проведете. Я точно знаю,  куда  вы
намерены удрать, и это соответствует также и моим  желаниям.  Я  знаю,  вы
трезвомыслящая, практичная девушка, и вы мне нравитесь.
   - Но вы мне совершенно не нравитесь, - заявила Эльфрида.
   Это прозвучало достаточно убедительно, но не для  капитана  Катера.  Он
был уверен, что добьется своей цели. Все так поступают, думал  он.  Вопрос
упирается в цену. И он твердо решил не быть чрезмерно мелочным.
   - Мы сойдемся, - обещал он. - Приходите около десяти часов ко мне.
   - Не подходит! - воскликнула Эльфрида и беззаботно рассмеялась.
   - А мне очень хорошо подходит, - промолвил он. -  В  десять  часов  нам
никто не помешает.
   - Я помолвлена,  -  заявила  наконец  Эльфрида,  -  с  обер-лейтенантом
Крафтом.
   - Не имеет значения, - ухмыляясь, промолвил капитан. -  Мне  это  ни  в
малейшей мере не мешает. Я бы сказал, совсем наоборот.  Это  даже  создает
благоприятные условия. Это даже еще в большей мере  должно  повысить  вашу
готовность быть ко мне благосклонной. Мне достаточно шевельнуть пальцем  -
и ваш так называемый жених исчезнет из военной школы и загремит на  фронт.
Не недооценивайте моих возможностей и дружбы со мною, Эльфрида,  и  имейте
всегда в виду, что я знаю больше,  чем  многим  бы  хотелось  для  личного
благополучия. Мне достаточно завтра зайти к генералу и шепнуть ему на  ухо
несколько  деталей.  Возможно,  вы  жаждете,  чтобы  ваша  так  называемая
помолвка нашла скорый и бесповоротный конец? Итак, в десять  часов.  И  не
заставляйте  меня  слишком  долго  ожидать,  Эльфрида.  Я  стал  несколько
нетерпеливым.
   - Вам придется слишком долго ждать, - промолвила  Эльфрида.  -  Сегодня
вечером я занята, и в следующем месяце, и в следующем году также.
   - Все изменится, - пообещал Катер. - Я гарантирую это. Но я  пойду  вам
навстречу. Вы можете вместо себя  подослать  заместителя,  например  Ирену
Яблонски. Но лучше,  если  вы  придете  сами,  Эльфрида.  Зачем  мы  будем
откладывать то, что так или иначе должно случиться? Не правда ли?


   Эльфрида  Радемахер  сидела  напротив  зеркала.  Она  была   совершенно
спокойна, холодна и неподвижна, как свежевыпавший снег. И она с удивлением
размышляла: "Моя  кожа  стала  совершенно  иначе  выглядеть.  Она  свежая,
гладкая и чистая. Мой мозг работает совершенно иначе, чем раньше.  У  меня
нет безразличия к мужским связям. Я хочу принадлежать только ему одному. Я
изменилась, и это настоящий дар. Но существуют ли в жизни подобные дары?"
   Однако у нее не было ни времени, ни желания заниматься далее  подобными
вопросами.  Ее  ожидали,  и  более  важного  для  нее  сейчас  ничего   не
существовало.
   Она быстро оделась, написала записку, в которой сообщала, где она будет
находиться, и положила ее на кровать Ирены Яблонски.
   Затем она выбежала из дома, прошла по  центральной  улице  казарменного
городка и  направилась  к  отдельно  стоящему  бараку,  где  располагались
отделение "X" и его офицер-воспитатель.
   Комната, в которую она вошла, была насквозь прокурена.  В  ней  имелась
одна расшатанная полевая койка, к которой вела вытертая дорожка, и на  ней
стоял Карл Крафт. Он встретил ее  нежной  улыбкой  заждавшегося  человека.
Уверенность в своих силах, исходившая от его фигуры, сообщилась и ей.  Чем
объяснить, что с ним она чувствует себя в безопасности?
   Эльфрида бросилась к Крафту, как бы ища у него защиты.
   - Наконец-то! - воскликнула она. - Наконец!
   - Не так бурно, - сказал он, обнимая ее. - У тебя или нечистая совесть,
или произошли какие-нибудь неприятности.
   - Ко мне пристает Катер, он шантажирует меня! - проговорила она.
   - Милая, - сказал он, успокаивая ее, - все его существо - это шантаж  и
подлость.
   - Может он тебе чем-нибудь навредить? - хотела узнать Эльфрида.
   - Навредить может даже вошь, - спокойно заметил он. - И  не  только  та
вошь, которая переносит сыпной тиф. Обычная вошь может остановить часы.
   Эльфрида рассказала Крафту все, что с нею произошло.
   - Что мне делать? - спрашивала она. - Может быть, в следующий раз  дать
ему пощечину?
   - Не слушай его, делай вид, что ты его не замечаешь, что он для тебя не
существует. Впрочем, ты ведь теперь так называемая дама, Эльфрида, невеста
офицера, и ты должна вести себя соответствующим образом.
   - Легко у меня это не получится, Карл! Это я могу тебе прямо сказать!
   - Ты к этому уже привыкла, - сказал он. - Ты же женщина умная и сможешь
примениться к обстановке.
   -  Это  так,  -  промолвила  Эльфрида  под  влиянием  его   спокойного,
уверенного рассуждения. Она вплотную подошла к нему и обняла за шею.  -  К
тебе, Карл, во всяком случае, - сказала она, - я приноравливаюсь с большой
охотой.
   Он нежно освободился от ее объятий.
   - Ты будешь сейчас иметь возможность потренироваться в роли  офицерской
дамы. Мы приглашены.
   - И мы что, не сможем побыть здесь  одни?  -  разочарованно  произнесла
она.
   - Вначале мы должны пойти к капитану Федерсу и его жене. Оба они  хотят
с тобою познакомиться. Тебя что, это ни в какой степени не радует? Это же,
так сказать, официальное приглашение.
   - Первое в моей жизни, - задумчиво произнесла она.
   - Нужно же однажды начать что-то совсем новое в жизни.
   - И обязательно с визита к капитану Федерсу?
   - Ты его знаешь?
   - Лично нет, знаю лишь, что говорят о нем. О нем и его жене.
   - Забудь это, Эльфрида. Говорят всегда много, в том числе и о нас.
   - Тебе нравится этот капитан Федерс, не правда ли? Это чувствуется даже
по тому, как ты о нем говоришь. А может быть, тебе нравится его жена?
   - Они оба интересуют меня. Это необыкновенная пара. В капитане  Федерсе
и его жене ты увидишь людей,  которых  волнуют  иные  проблемы,  чем  нас.
Пойдем!
   Дружно шагали они по казарменному городку.  Выпал  свежий  снежок.  Его
слепящая белизна настраивала на идиллический рождественский лад,  хотелось
прокатиться на санках. Они шли,  взявшись  за  руки,  и  чувствовали,  как
приятная внутренняя теплота согревает их. Помолвленные начали привыкать  к
своей помолвке.


   - Для любимцев Вильдлингена двери всегда открыты! - воскликнул при виде
их капитан Федерс.
   - Вы что, пригласили нас, чтобы показывать как редких зверей? - спросил
с улыбкой Крафт.
   - Вы угадали, - ответил Федерс и подвел вошедшую пару к своей  жене.  -
Мы просто не верили, что увидим реально существующую пару возлюбленных. Не
правда ли, Марион?
   Марион Федерс приветствовала вошедших сдержанно, даже застенчиво.  Она,
очевидно, стеснялась видеть перед собою людей, которые могли  бы  смотреть
на нее свысока, с чувством собственного достоинства.
   - Мы вам очень благодарны за любезное приглашение, - сказала  Эльфрида,
обращаясь к Марион Федерс, и откровенно добавила: - Для  меня  это  первое
приглашение в жизни.
   - Бедное дитя! - воскликнул Федерс с деланным сочувствием. - И надо  же
вам было попасть именно к нам!
   - Тяжелое начало не всегда бывает плохим, - дружески заметила Марион.
   - Спасибо, - ответила Эльфрида. - У меня как камень свалился с плеч.
   Марион  Федерс  улыбнулась  Эльфриде  и   пододвинула   ей   стул.   Ее
предположения  не  оправдались.  Девушка  ей  понравилась.   Простая,   не
жеманная, красавица в расцвете лет.
   Они присели к маленькому низкому столику, на котором уже стояла бутылка
вермута.
   - Собственно, - заметил  Федерс,  -  нам  бы  нужно  было  сейчас  пить
шампанское. Но мы не крезы и не катеры. Кроме того, любой  напиток  хорош,
если его пьешь среди друзей.
   Они выпили первую рюмку молча.
   - Слухи о нашей помолвке распространились с  невероятной  быстротой,  -
заметил Крафт.
   - Система оповещения с помощью барабанов, принятая у  бушменов,  у  нас
сейчас  заменена  телефонами.  И  если  дикари  все  делают  с  варварской
откровенностью, то техника сделала из нас шептунов и наушников.  Добрейший
капитан Ратсхельм - наша  героическая  болтунья  в  штанах  -  как  только
услышал о вашей помолвке, так и повис на телефоне. И,  конечно,  в  первую
очередь он сообщил эту сенсационную новость майорше.
   - Ну, это избавит нас от необходимости рассылки объявления о  помолвке,
- заметил Крафт.
   - Но не оградит вас от любопытства нашей командирши, - заметил Федерс и
вновь налил рюмки. - Госпожа  майорша,  несомненно,  станет  рассматривать
невесту сквозь лупу. Будьте готовы ответить ей на ряд немыслимых вопросов,
фрейлейн Радемахер. Происходите вы, например, из  видной  или  по  крайней
мере благонамеренной фамилии?
   - Мой отец был смотрителем зданий на вагоностроительном  заводе,  кроме
того,  он  пел  в  церковном  хоре,  -  заявила  не  задумываясь  Эльфрида
Радемахер.
   - "В высшей степени достойное занятие", - скажет майорша. -  И  Федерс,
которому понравилась эта игра, продолжал, повернувшись к Эльфриде, допрос,
имитируя голос командирши: - "А какой у вас образовательный ценз - пансион
или что-либо иное?"
   - Начальная школа, и ничего больше.
   -  "Ну  да,  -  произнесет  госпожа  майорша.  -   Надеемся   на   ваше
самообразование и на внутреннюю одаренность. А как обстоит  дело  с  вашим
драгоценным здоровьем, я имею в виду будущее материнство?"
   - Это нужно проверять на практике.
   Капитан Федерс звонко рассмеялся.
   - Превосходно, -  промолвил  он.  -  Если  вы  скажете  все  это  нашей
командирше, вы  будете,  вероятно,  освобождены  от  дальнейшего  допроса.
Фрейлейн Радемахер, еще раз всего хорошего. - Он поднял свой стакан.  -  Я
пью за ваше здоровье.
   - А как  обстоят  дела  с  материнством  у  самой  госпожи  майорши?  -
поинтересовалась Эльфрида. - Это может быть вопросом с моей стороны,  если
она заговорит на эту тему.
   - Уважаемая фрейлейн Радемахер,  -  весело  сказал  капитан  Федерс,  -
разрешите обратить ваше внимание на важнейшее правило, по которому в армии
выдвигаются, образуются государства и успешно ведутся войны.  Это  правило
звучит  примерно  так:  зерно  королю  добывают  ослы,  что  можно  понять
следующим  образом:  войне  нужны  жертвы  -  их  приносят  солдаты.   Для
благополучия власть имущих требуются деньги - их  платят  маленькие  люди.
Государствам нужны граждане - их  дает  народ.  Генералы  погибают  редко.
Государственные деятели никогда не бывают бедными. У  дам  общества  цифры
рождаемости значительно ниже, чем у женщин из простого народа.  И  поэтому
ничего  нет  удивительного,  что   некоторые   женские   существа   только
проповедуют материнство, а сами его избегают.
   - Может быть, ты не прав в отношении госпожи Фрей?  -  заметила  Марион
Федерс. - Иногда мне кажется, что у нее развиты материнские чувства.
   - Ты думаешь? - спросил  Федерс.  -  Когда  она  выходила  замуж,  она,
несомненно, не думала о детях, а лишь об одной карьере.  Она  вышла  замуж
лишь тогда, когда ее избранник был уже многократно награжден и имел  явные
шансы  стать  штаб-офицером.  Мнение,  что  она  имеет   ярко   выраженные
материнские чувства, по моему мнению, слишком смелое.  Как  ты  полагаешь,
Марион?
   - Ты же знаешь, что я не особенно долюбливаю госпожу Фрей.
   - Я всегда высоко ценил твой отличный вкус.
   - Но когда она недавно на ее скучном приеме  жен  офицеров  говорила  о
молодых фенрихах, то в ее словах было так много теплоты, что это бросилось
в глаза и удивило присутствующих.
   - Что знают эти дамы о наших фенрихах? - промолвил Федерс. - Они же  не
выходят за рамки офицерского круга. Дело же пока не доходит до того, чтобы
они инспектировали наши учебные отделения.
   - Мне кажется, ты ошибаешься, - промолвила Марион  Федерс,  которая  не
сдавалась и продолжала защищать свою точку зрения, заметив при  этом,  что
обер-лейтенант Крафт следит за ее выводами. - По меньшей  мере  одного  из
фенрихов госпожа Фрей, безусловно, знает.
   - А именно? - промолвил осторожно Крафт. -  Речь  идет  случайно  не  о
фенрихе, который ей приносит книги, не правда ли?
   - Да, - подтвердила Марион Федерс с живостью. - Это так! Откуда вы  это
знаете?
   - Очень просто,  -  пояснил  Крафт  с  готовностью.  -  Каждый  фенрих,
покидающий казарму по служебным или по личным  делам,  должен  получить  у
своего офицера-воспитателя разрешение. Особое распоряжение N_39.
   - И кто же избранник? - с любопытством спросил Федерс.
   - Это как раз тот, о ком и вы думаете.
   - Смотри-ка! - воскликнул Федерс. -  Это  может  стать  водою,  которая
будет литься на вашу мельницу, при условии, что  у  вас  будет  достаточно
зерна для помола. И если я захочу также сделать ей удовольствие,  то  тоже
смогу нашей почтенной майорше в благоприятное время, тем  же  способом,  с
тем же человеком послать несколько книг.
   - Они будут с благодарностью приняты, - пояснил Крафт.
   - Могу я узнать,  -  заинтересовалась  Эльфрида,  -  о  ком  мы  сейчас
говорим?
   - Моя дорогая  фрейлейн  Радемахер,  -  весело  заметил  Федерс,  -  мы
беседуем здесь  о  преимуществах  нашей  контрольной  системы,  с  помощью
которой можно установить  бракованный  товар  и  принять  меры  к  лучшему
использованию нашей аппаратуры.
   Они выпили еще и почувствовали себя так, будто бы они уже  давно  знают
друг друга. Марион непринужденно улыбалась, а  Эльфрида  чувствовала  себя
как дома. Капитан Федерс, показавший себя в беседе  необыкновенно  веселым
партнером, просто доставлял ей удовольствие.
   - Я удивляюсь вашей смелости, дорогой Крафт, - заметил капитан  Федерс.
- Все, что вы делаете, вы доводите до конца. На примере вашего обручения я
это отлично понимаю. Но, я надеюсь,  вы  не  имеете  намерения  обручиться
также и с нашей верховной юстицией? Я предостерегаю вас! У нас в  Германии
эта дама точит зубы на всех.
   - Мой муж, - заметила Марион Федерс, улыбнувшись  Эльфриде,  -  считает
такие примеры особенно убедительными.
   Федерс засмеялся и поднял свою рюмку.
   - Пойдемте,  фрейлейн  Радемахер,  -  промолвила  Марион  Федерс,  -  в
соседнюю комнату. Я хочу вам показать, как живут офицерские жены. Как  они
проводят время, вы, вероятно, уже знаете.
   Они встали и ушли в соседнюю комнату.


   - Мне кажется, - сказал Крафт Федерсу, когда они остались одни и  вновь
осушили рюмки, - я знаю вашу личную проблему. Вы все время думаете  о  тех
людях в корзинах, о калеках - инвалидах войны,  с  которыми  мы  играли  в
скат. До последнего времени вы считали, что для этих людей смерть являлась
единственным выходом из положения. Лучше умереть,  говорили  вы,  чем  так
жить дальше!  Но  теперь  вы  уже  так  не  можете  сказать.  Функе  жизнь
устраивает. Жизнь, даже если она  разбита  и  искалечена  в  буквальном  и
переносном смысле, имеет  надежду:  надежду  на  хорошую  книгу,  картину,
отрывок музыки, игру в скат или, может быть, даже на любовь женщины.
   - Вы пройдоха и хитрый парень, Крафт, - промолвил резко  Федерс.  -  Вы
напоминаете мне моего младшего брата. Никто не мог заглянуть ему  в  душу.
Его уже нет в живых. Он схватил за  уздечку  взбесившуюся  лошадь,  и  она
затоптала  его.  Правда,  он  тем  самым  ценой  своей  жизни   спас   две
человеческие жизни: проститутки и жулика.
   - Иногда я чувствую себя способным выступить  против  такой  одичавшей,
взбесившейся лошади, - задумчиво произнес Крафт. - Однажды я уже пытался.
   - Теперь  это  не  лошадь,  а  танки,  причем  танки  из  предвзятости,
локомотивы, которые приводятся  в  движение  ложью.  Смотрите,  Крафт!  Вы
пытаетесь плыть навстречу водопаду.
   - В настоящий момент, - сказал Крафт, - я думаю вытряхнуть нечистоты из
одного ночного горшка. Сейчас уже десять часов, и  я  не  могу  забыть  об
этом. Я не могу заставить ждать капитана Катера. А ожидает он мою невесту.
   - В такое время? - с удивлением заметил Федерс. - По службе?
   - Ничего общего, для личных целей.
   - Ага, - с удовлетворением промолвил Федерс. - Вы хотите ему объявить о
вашей помолвке!
   - В этом нет необходимости. Он о ней знает.
   - И тем не менее?
   - Именно поэтому, скажем так. Ему, видите ли, это обстоятельство  ни  в
малейшей мере не мешает. Он осмелился об этом  заявить  сам.  Вы  извините
меня, господин капитан. Я  вам  буду  весьма  признателен,  если  фрейлейн
Радемахер сможет задержаться здесь у вас с четверть  часа.  Вся  процедура
вряд ли продлится более пятнадцати минут.
   - Возьмите меня с собою, - попросил Федерс. -  Я  прошу  вас  об  этом.
Сделайте мне удовольствие!
   - Может быть, лучше, - медленно промолвил Крафт, - обойтись без третьих
лиц, чтобы не было свидетелей?
   - Совсем наоборот, - возразил Федерс. - Самое безопасное иметь при этом
свидетеля, который подтвердит при необходимости, что вы были  в  бархатных
перчатках. Ну скажите "да".
   - Ну хорошо, согласен.
   Федерс потер руки с готовностью действовать.
   -  Мой  дорогой  Крафт,  -  сказал  он,  -  вы  доставили  мне  большое
удовольствие.
   - Я не вижу здесь ни малейшего удовольствия, - возразил обер-лейтенант.
   - Оно еще появится, - ответил  Федерс.  Он  подошел  к  двери  соседней
комнаты, открыл ее и произнес: - Разрешите мне  сообщить,  что  мы  решили
предпринять освежающую прогулку продолжительностью в полчаса.
   - С чего это вы вздумали? - спросила Марион Федерс.
   - Мы имеем намерение охладить разгоряченные головы.
   - Это не повредит, - согласилась Эльфрида.


   Они вышли из общежития. Сквозь занавески квартиры, в  которой  проживал
генерал, пробивалась узкая полоска света. Федерс показал на нее рукой.
   - По всей вероятности, - весело заметил капитан, - старик работает  над
своим любимым творением об этике офицеров на примерах великой Пруссии, как
ее представляет себе маленький Мориц.
   Бросающаяся  в  глаза  приподнятость  настроения  капитана  обеспокоила
Крафта. И, когда они подошли к штабу, он озабоченно произнес:
   - Может быть, мне поговорить с капитаном Катером наедине?
   - Ни в коем случае, мой милый, ни в коем случае! Я делаю все как надо.
   - Но, в конце концов, это все же мое личное дело.
   - Вы ошибаетесь, мой дорогой. Это касается также вашей невесты и  ваших
друзей. Кроме того, вы должны  практично  мыслить,  Крафт.  Если  вы  один
изобьете этого Катера, то  при  известных  обстоятельствах  ваши  действия
можно рассматривать как оскорбление действием начальника при исполнении им
служебных обязанностей. Если же это сделаю я, то все это  можно  перевести
на товарищескую попытку убедить его с применением силы. И наконец, я смогу
посмотреть, как будет себя вести эта безнравственная свинья, и я не изменю
своего намерения.
   Федерс пошел вперед. Он подошел к комнате  капитана  Катера,  распахнул
дверь и крикнул:
   - К вам гости, Катер! - и затем пропустил Крафта.
   Катер встал с кресла. Он был в купальном  халате  и  заметно  недоволен
этим грубым нарушением его радостного ожидания. Он был удивлен, и  наконец
его охватило  беспокойство,  заметное  по  дрожащим  пальцам,  оправляющим
складки халата.
   Обер-лейтенант выступил вперед и промолвил:
   - Моя невеста, фрейлейн Радемахер, к сожалению, не может прийти,  чтобы
лично отвесить вам пощечину. Я попытаюсь ее заменить при  выполнении  этой
грязной работы.
   - Что вы от меня хотите? - выкрикнул Катер, пытаясь в  поисках  укрытия
зайти за кресло. - Я не понимаю, о  чем  вы  говорите!  И  как  вы  можете
допускать подобный тон в разговоре со старшим в чине офицером!
   -  А  мы  говорим  здесь  не  со  старшим  в  чине  и  должности,  а  с
безнравственной свиньей! - пояснил Федерс, приятельски улыбаясь.  -  И  мы
позволим  себе  представлять  здесь  фрейлейн   Радемахер.   Ну   давайте,
начинайте. Попытайтесь же ударить нас в подбородок!
   Катер стоял в оцепенении. Он беспомощно оглядывался  вокруг,  отыскивая
пути к бегству. Но он видел перед собою две крепкие фигуры,  преграждавшие
ему выход. Кричать тоже не имело смысла: здание штаба  в  это  время  было
совершенно  пустым.  Прекрасные  условия,  в  которых  ему  никто  не  мог
помешать, созданные им к этому времени, превратились  внезапно  в  опасную
ловушку. Ему не оставалось ничего иного, как переключиться на мягкие  тона
примирения.
   - Но, простите, господа, здесь, очевидно, какое-то недоразумение.
   - В отношении  вас,  Катер,  -  промолвил  Федерс  и  осмотрел  комнату
испытующим взором, -  мы  не  допускаем  ни  малейшей  ошибки.  Вы  жалкий
негодяй, понимаете?
   - При всех условиях, если  вы  будете  приставать  к  моей  невесте,  -
решительно заявил Крафт, - я изуродую вас, как бог черепаху!
   - Это что, угроза? - взвизгнул срывающимся голосом Катер. -  За  это  я
вас под суд отдам!
   - Но перед этим попадете в госпиталь, - заметил Крафт.
   - Тихо, друзья, только тихо, - промолвил Федерс. - Прежде  всего  -  об
угрозах вообще нет никакой речи. В этом я могу присягнуть. Мы здесь  мирно
беседуем, тихо, спокойно, так же, как и вы, Катер. Понятно? И  никогда  не
забывайте о том, что здесь имеются  показания  двух  против  одного,  двух
фронтовых товарищей против одной тыловой крысы, что для военного суда, как
следует из опыта, имеет немалое значение.
   Капитан  Катер  понял,  что  его  положение  почти   безнадежно,   если
посетители имели какие-то серьезные намерения.  Он  прислонился  к  стене.
Колени его дрожали.
   - Перейдем к делу, - произнес капитан Федерс. - Как  у  вас  обстоит  с
крепкими напитками, Катер?
   Катер показал трясущейся рукой на стол. Там стояло несколько бутылок  и
рюмок, очевидно приготовленных для обворожительной, пьянящей ночи.
   Федерс медленно подошел к  столу,  взял  одну  из  бутылок,  поднял  ее
кверху, чтобы рассмотреть этикетку, и недовольно покачал головой. При этом
он уронил бутылку на пол так, что она разбилась. Вино забрызгало  ковер  и
мебель. В комнате распространился острый, пьянящий запах алкоголя.
   - Это для нас не подойдет! - лаконично констатировал Федерс.  -  О  чем
вы, собственно, думаете? Какой-то дрянной коньячишко! Так дешево вы от нас
не отделаетесь!
   И он брал одну бутылку за другой, ронял их на пол, разбивая  вдребезги.
Затем он исследовал шкаф и комод и обнаружил там новые бутылки, с которыми
поступил так же.
   Различные сорта крепких водок,  коньяков  и  вин,  смешавшись,  создали
отталкивающий  запах.  Хоть  топор  вешай,  как  говорит  пословица.  Куча
осколков разбитых бутылок и громадная лужа все увеличивались  на  полу.  И
посредине, в войлочных  туфлях,  стоял  Катер  с  беспомощным  взглядом  и
дрожащими руками и ногами. Вандалы заявились к нему! И  он  был  выдан  им
полностью, без надежды на спасение, по крайней мере в настоящий момент.
   Федерс посмотрел  вокруг.  Однако  полного  удовлетворения  он  еще  не
выражал. И в заключение воскликнул:
   - Здесь чертовски тесно! Ты не считаешь, Крафт?
   Обер-лейтенант утвердительно кивнул и промолвил:
   - По моему мнению, кровать здесь совершенно лишняя.
   - Правильно! - воскликнул Федерс.  -  Она  мне  все  это  время  только
мешала. Кроме того, мы  должны  известить  наших  друзей  о  том,  что  он
злоупотребляет этим видом мебели.
   Они  объединенными  усилиями  разломали  полевую  кровать  и  выбросили
обломки в коридор. За ними последовали стулья. Когда друзья закончили  все
это, они вставили ключ в дверь с наружной стороны.
   Однако прежде чем капитан Федерс изолировал стоявшего с понурой головой
капитана Катера от внешнего мира, он ему сказал:
   - Мы весьма признательны вам за этот исключительно милый вечер. Мы всем
о нем расскажем именно в таком свете, если, конечно, нас об этом  кто-либо
спросит.



        24. ГИБКАЯ СОВЕСТЬ

   Всю ночь капитан Катер не мог избавиться от чувства гнева. Более  того,
ему не удалось успокоиться даже на следующее утро, когда  он  спускался  в
Вильдлинген, чтобы нанести визит бургомистру в его собственной резиденции.
   Бургомистр Хундлингер одновременно являлся крайслейтером и  начальником
окружного управления, то  есть  был  лицом  вполне  влиятельным  и  сильно
занятым. Однако, несмотря на это, Хундлингер без промедления принял  всеми
уважаемого капитана Катера. Такая любезность не просто  успокоила  Катера,
он воспринял ее как льстивое  признание  его  заслуг.  Здесь  его  ценили,
уважали, более того, здесь его почитали.
   -  Чем  могу  быть  полезен,  дорогой  капитан?  -  приветливо  спросил
Хундлингер входившего в кабинет офицера.  Для  бургомистра  капитан  Катер
являлся живым олицетворением  важного  звена,  которое  связывало  военную
школу с местным населением, то есть был одним из трех столпов  германского
рейха  -  вермахта.  Два  же  другие  столпа  -  партию  и  государство  -
олицетворял он сам, Хундлингер.
   - Просто шел мимо и решил заглянуть на минутку к вам,  -  с  наигранным
благодушием проговорил капитан.
   -  Всегда  рад  видеть  вас,   -   заверил   Хундлингер   с   неменьшей
наигранностью, успев за первые десять секунд разгадать  причину  появления
Катера. Он по опыту знал, что капитан был человек на редкость  расчетливый
и ничего не делал без пользы для себя. Бургомистр  на  всякий  случай  был
готов к тому, чтобы выслушать любое требование  или  просьбу  Катера.  Это
давало возможность и ему самому порой обращаться  к  Катеру  с  различными
просьбами.
   - Меня кое-кто беспокоит, - доверительным тоном начал Катер, - и не кто
иной, как господин Ротунда.
   - Понятно! Продолжайте, - ободряюще  произнес  Хундлингер,  моментально
сообразив: "Ротунда - владелец небольшого виноградника  и  хозяин  кабачка
"Пегий  пес",  член  партии,  правда  не  пользующийся  авторитетом,  что,
собственно, позволяет не обращать на него особого внимания. Короче говоря,
мелкая рыбешка, не больше, хотя Катеру знать это вовсе не обязательно.
   А Катер между тем уже обрушился  на  Ротунду,  нисколько  не  сдерживая
себя, так как, обвиняя хозяина кабачка, намеревался  привести  в  движение
лавину, которая, как он надеялся, поможет ему смести Крафта, а возможно, и
Федерса вместе с их учебным отделением "X".
   Этот Ротунда, объяснял далее  Катер,  просто  бросил  его  в  беде.  Он
бесхребетный и ненадежный человек, склонный к  резким  колебаниям.  Короче
говоря, он не из тех настоящих людей, которые нужны стране в такое  время,
как сейчас.
   "Он рассчитывает, видимо, на мою помощь, -  подумал  бургомистр.  -  Но
ведь  я  не  какой-нибудь  изверг  или  чудовище,  а  человек,   способный
поддержать любое стоящее начинание. В военной  школе  я  его  поддерживаю,
заступаюсь за него, а что делает этот Ротунда? Он вдруг идет на  попятную.
Он поддается уговорам  влиятельных  фенрихов  и  делает  вид,  что  ничего
особенного у него в кабачке не случилось. И тут на тебе -  вдруг  выступаю
я, как какой-нибудь дурак, который, видите ли, еще раз решил  выступить  в
защиту требований местного населения и за свои усилия не  получил  ничего,
кроме неблагодарности и осуждения".
   Хундлингер  придал  лицу  задумчивое   выражение.   Он   хорошо   понял
сложившуюся ситуацию, из которой  мог  извлечь  для  себя  не  ахти  какую
выгоду:  самое  большее  -  это  выпросить  на  неделю  военный  грузовик.
По-видимому, капитан Катер очень заинтересован в этом деле. Не будь у него
личных причин, этот хитрый лис отнюдь не  стал  бы  плести  столь  сложные
интриги из-за  такого  пустяка.  Он  вполне  мог  бы  обойтись  телефонным
разговором. Так что же, собственно, кроется за всем этим? Хундлингер решил
незамедлительно добраться до сути.
   - Разрешите мне лично уладить это дело, - сказал он  великодушно.  -  Я
сейчас же переговорю с Ротундой и дам ему понять,  что  этот  инцидент  он
должен урегулировать исключительно так, как вы считаете необходимым.
   - Это, - перебил его Катер, - не совсем соответствует моим желаниям.
   Хундлингер  опустил  свои  дородные  телеса  в   кресло.   И   тут   же
автоматически решил про себя повысить ставку: он потребует за  эту  услугу
не  один,  а  два  грузовика,  и  на  две  недели,  вместе  с  водителями,
сопровождающими и запасом бензина.
   - Все это можно утрясти, - пояснил он. - Для вас,  дорогой  капитан,  я
всегда готов! В конце концов, в этом заключается наше сотрудничество.  Так
было и так должно быть в будущем. Короче говоря, я лично намекну  Ротунде,
что и как следует сделать, разумеется, не упоминая при этом вашего имени.
   - Мы прекрасно поняли друг друга, - с признательностью произнес  Катер.
- Мне осталось только напомнить, я подчеркиваю - это очень важно.  Ротунда
должен обратиться лично к генералу. Прямо к самому генералу!  Не  забудьте
об этом, прошу вас.
   К  обоюдному  соглашению  они  пришли  очень  быстро.   Военная   школа
предоставляла сроком на  две  недели  в  распоряжение  бургомистра  города
Вильдлингена-на-Майне  господина  Хундлингера  рабочую  команду  с   двумя
военными грузовиками для проведения  так  называемых  общественных  работ.
Бензин - за счет лимитов военного училища. А господин Хундлингер, со своей
стороны, обязался уладить дело, о котором они только что говорили.
   Они расстались так же, как и встретились: как братья по духу,  повторяя
про себя: "Еще  не  перевелись  у  нас  немцы,  на  которых  вполне  можно
положиться! Как приятно это сознавать!"
   Все, что произошло вслед за этим, лишний раз свидетельствовало  о  том,
что господин Хундлингер  является  полноправным  повелителем  гражданского
населения города, умеющим успешно и быстро добиваться  своего;  для  этого
ему достаточно снять телефонную трубку и поговорить  с  кем  нужно  и  как
нужно.
   - Я, разумеется, не собираюсь давить на вас, партайгеноссе  Ротунда,  -
проговорил   Хундлингер   тоном,   каким   подобает   говорить   окружному
руководителю партии. - Однако я намерен дать вам хороший совет.
   - Я слушаю вас, крайслейтер, - послушно сказал Ротунда.
   - То, что вы сделаете, вы сделаете совершенно добровольно. Я вам отнюдь
не приказываю, так как, если я начну приказывать,  партайгеноссе  Ротунда,
мне придется быть жестким, очень жестким. В этом случае я буду говорить  с
вами не как друг, а как руководитель партии. Надеюсь, вы этого не  хотите,
не так ли?
   - Разумеется, не хочу, крайслейтер.
   - Вот видите, мой дорогой Ротунда, мы  с  вами  прекрасно  поняли  друг
друга. Другого ответа от вас я и не ожидал. Теперь идите к генералу, лично
к генералу, и все ему изложите. Большего от вас не требуется.


   - Я вам очень благодарен, господин  генерал,  за  то,  что  вы  любезно
согласились принять меня, - сказал хозяин кабачка  Ротунда,  оказавшись  в
кабинете генерала.
   - Будьте  добры,  без  церемоний,  -  произнес  в  ответ  генерал-майор
Модерзон. - В чем, собственно, дело?
   Ротунда в мягких выражениях коротко изложил суть дела, заключавшегося в
драке,  порче  инвентаря,  оскорблении  гражданских  посетителей  кабачка,
совершенных фенрихами из учебного  отделения  "X".  При  этом  Ротунду  не
оставляло крайне неприятное чувство. И совсем не потому,  что  его  мучила
совесть. Удручало его главным образом  то,  что  ему  казалось,  будто  он
разговаривает не с живым человеком, а с каменным изваянием.
   Модерзон сидел в кресле не шевелясь, в своей привычной позе.  Лицо  его
казалось окаменевшим, взгляд был  неподвижен,  но  направлен  на  Ротунду.
Когда тот наконец закончил, Модерзон спросил:
   - Господин Ротунда, все сказанное вы изложили письменно?
   - Так точно, господин генерал!  -  оживившись  и  почти  с  облегчением
воскликнул Ротунда, обрадовавшись тому, что молчаливое могущество может не
только слушать, но и  разговаривать.  Как-то  само  собой  Ротунда  принял
положение "смирно". Надежный инстинкт гражданина Германии  подсказал  ему,
что он  должен  проникнуться  полным  уважением  к  представителю  военных
властей. С дрожью, но счастливый от сознания, что поступает так, как хочет
вышестоящий начальник,  он  положил  перед  генералом  свою  бумагу.  -  Я
позволил себе изложить случившееся в форме информационного заявления.
   Не изменив положения корпуса, всего лишь протянув руку,  Модерзон  взял
листок и, положив его перед собой, сказал:
   - Я дам вам знать о своем решении, господин Ротунда.
   Хозяин  кабачка  и  виноградника  моментально  понял,   что   аудиенция
окончена. Он поспешно вскочил со стула и выкинул  вперед  и  вверх  правую
руку, но для генерала он, казалось, уже  перестал  существовать:  Модерзон
был занят - он внимательно читал поданную ему бумагу.
   - Хайль Гитлер, господин генерал! - выкрикнул Ротунда.
   - С богом! - ответил генерал, так и не поднявшись с места.
   - Фрейлейн Бахнер ко мне! - коротко распорядился Модерзон.
   Сибилла, с длинными  волнистыми  локонами,  в  бежевом,  хорошо  сшитом
платье, танцующей походкой пересекла кабинет и, грациозно  отставив  левую
ногу чуть-чуть в сторону, произнесла:
   - Слушаю вас, господин генерал.
   Модерзон  скользнул  удивленным  взглядом  по  машинистке,  которая  за
последнее  время  заметно  похорошела.  Однако  Сибилла  не  заметила   во
внимательном взгляде шефа ни капли  неудовольствия  или  неодобрения.  Это
обрадовало ее. Однако спустя три секунды она поняла, что радость  ее  была
преждевременной и беспричинной.
   - Вот это переписать, - деловито распорядился генерал,  -  и  направить
начальнику второго курса. Срочно. Пусть доложит свое мнение.
   Генерал переложил  заявление  Ротунды  на  правую  сторону  стола,  что
означало - с этим делом покончено. По крайней мере,  генерал  Модерзон  не
имел обыкновения отдавать своей секретарше бумаги в руки.
   - Это все, - бросил он в заключение.


   А спустя каких-нибудь полчаса эта щекотливая бумага уже лежала на столе
у начальника второго  курса  майора  Фрея,  который  первым  делом  прочел
резолюцию генерала. Она представляла собой обычную формулировку и мало что
говорила: "Доложите свое мнение".
   И лишь после этого майор прочел заявление хозяина  кабачка  Ротунды.  И
прочел не без душевного смятения. Фрей даже немного изменился в лице.
   Причину проступившей на лице майора бледности, когда он  читал  бумагу,
было нетрудно понять. Тут имелись по крайней мере две причины:  во-первых,
в ней излагалось дело, которое майор Фрей уже считал решенным;  во-вторых,
майору вдруг стало ясно,  что  речь  снова  пойдет  об  ужасно  неприятном
приказе N_131. А это могло  принять  нежелательный  оборот!  Если  генерал
вдруг сообразит, что непосредственным поводом  драки  послужило  появление
несчастного приказа, могут возникнуть осложнения, которые свалятся на его,
майора, голову одно за другим.
   Однако майор и сам был человеком, мыслящим по-военному; он хорошо  знал
заповеди военной службы. Они не только давали ему передышку, но и особенно
удачливым, а майор относил себя к таким людям,  предоставляли  возможность
переложить  ответственность  за  любое  дело  на  другого,  желательно  на
нижестоящего подчиненного.
   Исходя из этого принципа, майор Фрей украсил лежавшую перед ним  бумагу
следующей резолюцией: "Весьма срочно! Передать для немедленного исполнения
начальнику шестого потока".
   Так автоматически бумага  была  передана  дальше.  Следующим  лицом,  к
которому она попала, был капитан Ратсхельм, который в свою очередь сначала
прочел резолюцию своего непосредственного начальника,  затем  -  резолюцию
генерала и только после этого заявление Ротунды.
   Ратсхельм  был  всегда  готов  выполнить  любое   приказание,   уважая,
разумеется, при этом мнение и решения своих начальников;  более  того,  он
старался всегда и во всем подражать им и следовать их примеру. Ход  самого
дела огорчил его,  однако  приходилось  брать  то,  что  есть.  И  он  без
промедления направил бумагу дальше, украсив ее следующей надписью: "Весьма
срочно!  Передать  для  незамедлительного   и   внимательного   исполнения
офицеру-воспитателю учебного отделения "X".


   В конце  концов  трижды  отфутболенную  бумагу  получил  обер-лейтенант
Крафт.
   И получил ее обер-лейтенант как раз в тот  момент,  когда  он  проводил
занятие с фенрихами на тему: "Ведение служебной переписки". Крафт также  в
первую  очередь   прочел   скупую   резолюцию   своего   непосредственного
начальника. Он  сразу  же  обратил  внимание  на  то,  что  гриф  "срочно"
превратился под конец в "весьма срочно".
   Однако ничего забавного Крафт в этом не нашел. Он сразу  же  сообразил,
что заявление Ротунды - документ весьма опасный. Он перечитал его  дважды,
притом очень внимательно.
   О том, что это  чтение  не  доставило  офицеру  удовольствия,  фенрихи,
сидевшие на занятии,  моментально  догадались  по  выражению  его  лица  и
забеспокоились.  Инстинктом  кандидатов  в   офицеры   они   почувствовали
возможные осложнения.
   - Господа, - проговорил после внушительной паузы обер-лейтенант, окинув
всех взглядом, - поскольку мы  сейчас  как  раз  изучаем  правила  ведения
деловой переписки, я хочу  познакомить  вас  с  удачным  примером  деловой
обработки  жалобы,  поступившей  от   одного   гражданского   лица.   Вот,
послушайте.
   И тут Крафту в голову пришла смелая идея: он вслух прочитал всю жалобу.
Прочел абсолютно все, от "шапки" до даты (пятого  марта  тысяча  девятьсот
сорок  четвертого  года),  включая  резолюции  начальника  военной  школы,
начальника курса и начальника потока.
   Когда обер-лейтенант кончил, в классе  воцарилось  тягостное  молчание.
Старшина учебного отделения Крамер  возмущенно  пыхтел.  У  Редница  глаза
приняли испуганное выражение. Хохбауэр закусил нижнюю губу.  И  лишь  один
Меслер открыто заявил:
   - Да это самое настоящее свинство! -  И,  словно  в  подтверждение  его
слов, одни закивали головой, а другие забормотали что-то одобрительное.
   -  Друзья,  -  остановил  фенрихов  Крафт,  -  я  запрещаю  вам  личные
высказывания по этому  делу.  Мы  рассматриваем  эту  бумагу  как  учебный
материал, и ничего больше. Именно поэтому я не собираюсь затевать  с  вами
полемику, а прошу лишь высказывать деловые предложения. Всем понятно?
   Постепенно фенрихи начинали понимать. За четыре недели, проведенные  со
своим офицером-воспитателем, они многому научились  у  него,  в  частности
умению видеть главное и избегать второстепенного и ложного.  Он  помог  им
освободиться от уставных мелочей, вывел их из дебрей на простор надежным и
эффективным   способом,   который   обычно   приносил   желаемые    плоды.
Руководствуясь этим принципом, обер-лейтенант и  на  этот  раз  решил  под
маркой изучения деловой переписки познакомить фенрихов вполне открыто и  в
то же время в несколько завуалированном под учебный материал виде с делом,
которое было равносильно раскаленному железу.
   Меслер оказался в числе первых, кто сообразил, что же  тут  происходит.
Во всяком случае, он  довольно  оригинально  отреагировал  на  предложение
воспитателя, встав и с сияющим видом заявив:
   - Я предлагаю написать на предложенной нам бумаге следующую  резолюцию:
"Срочно! Весьма  срочно!  Молния!  Присланную  офицеру-воспитателю  бумагу
передать через старшину учебного отделения фенриху  Хохбауэру,  знакомому,
по  его  же  собственному  донесению,  со   всеми   деталями   дела,   для
незамедлительного и срочного доклада".
   Воспитатель с облегчением рассмеялся, а  Хохбауэр  метнул  уничтожающий
взгляд в сторону Меслера. Крафт сделал  вид,  что  не  заметил  этого.  Он
объяснил:
   - На этом обычно заканчивается компетентность последнего  офицера.  Мне
любопытно, что из этого выйдет.
   Затем слова  попросил  Редниц  и,  получив  разрешение  высказать  свое
мнение, встал и выпалил:
   - Любая жалоба, от  кого  бы  она  ни  исходила,  сначала  должна  быть
проверена на достоверность. Бывают случаи, и к тому же не такие уж редкие,
когда изложенные  в  жалобе  или  заявлении  факты  либо  полностью,  либо
частично не соответствуют действительности.
   - Вполне возможно, Редниц, - согласился с фенрихом Крафт. -  Однако  вы
не обратили внимания на то, что эта бумага помечена сегодняшним числом.
   -  Это  недоразумение,  -  вмешался  Крамер.  -  Мы  ведь  все  уладили
по-мирному.
   Слова еще раз попросил Редниц, которому точка зрения Крамера показалась
чересчур навязчивой.
   - При более близком знакомстве с делом иногда оказывается, что  ведение
надлежащих  переговоров  между  сторонами,  подкрепленных  соответствующим
возмещением убытков, приводит к полюбовному соглашению  без  необходимости
совершения письменных формальностей.
   - И как вы полагаете, - не без любопытства спросил Крафт, - может  быть
достигнуто подобное соглашение на практике?
   И тут обер-лейтенант получил исчерпывающий ответ на свой  вопрос:  мол,
нужно только сходить к пострадавшему, пожать ему руку  и  по-дружески  все
объяснить, попытаться убедить в том, что весь ущерб  будет  ему  с  лихвой
восполнен, более того, он получит даже возмещение за пережитый страх,  при
этих словах ему нужно еще раз крепко пожать руку. И все.
   Короче говоря, таким простым способом  Крафт  все  выяснил,  причем  не
спрашивая  об  этом,  о  том  дебоше,  который  его  фенрихи  устроили   в
воскресенье в  кабачке  Ротунды.  Более  того,  он  узнал  эти  детали  от
различных лиц.  Оказалось,  что  в  дебоше  не  принимала  участия  совсем
небольшая группа во главе с Хохбауэром, которая находилась, так сказать, в
резерве и предусмотрительно выжидала развития дальнейшего хода драки,  что
особенно понравилось Крафту.
   - Очень любопытная точка зрения, -  заметил  обер-лейтенант  и  тут  же
добавил: - Сейчас на некоторое  время  я  покину  вас.  Оставляю  за  себя
командира учебного отделения. А чтобы  вы  не  скучали,  сочините  образец
соболезнования, как один  из  видов  переписки,  по  случаю  кончины  моей
кузины. Она умерла позавчера. Все ясно?
   Сначала  фенрихи  недоуменно  переглядывались  между  собой,  а   потом
захихикали: как-никак им предоставлялась возможность попробовать свои силы
в довольно оригинальном виде письма. Однако подобные трюки никак не  могли
ошеломить  фенрихов,  единственное,  что  их  беспокоило,  был  недостаток
времени. Собственно говоря, сколько же минут оставалось в их распоряжении?
Все зависело от того, куда уходит обер-лейтенант Крафт: то ли в туалет, то
ли в свое убежище, в канцелярию, или, быть  может,  он  намеревается  даже
спуститься в Вильдлинген, чтобы пропустить там стаканчик-другой винца.
   Тем временем Крафт застегнул портупею и надел фуражку.  Однако,  прежде
чем выйти из класса, он решил нанести слушателям коварный  удар  в  спину.
Дойдя уже до двери - командир  учебного  отделения  громко  подал  команду
"Смирно", и все фенрихи  вскочили  с  мест,  -  он  вдруг  остановился  и,
повернувшись кругом, спокойно, четко произнес:
   - Все вы пытались направить свои старания, чтобы совместно уладить  это
дело, приложив при этом больше усилий, Хохбауэр, чем вы  приложили  их  во
время драки, в которой вы лично даже не участвовали.
   Этими словами  обер-лейтенант  еще  раз  заклеймил  фенриха  Хохбауэра,
который словно прирос к своему  месту,  не  смея  что-либо  возразить.  Он
предпочел осторожность. В тот момент  большая  часть  фенрихов  целиком  и
полностью симпатизировала обер-лейтенанту Крафту.
   - Господа, - заговорил вдруг Эгон Вебер, чувствуя поддержку  аудитории,
- наша повозка по оси увязла в дерьме, и если кто ее и  способен  из  него
вытащить, так это наш обер-лейтенант!
   - Однако как он собирается это сделать, для меня лично остается  полной
загадкой, - высказался Меслер. - Ведь он не волшебник.
   Бемке, поэт по призванию, и на этот  раз  нашел  подходящую  цитату  из
"Фауста" и прочел ее вслух:
   - "Благородный может всего достигнуть.
   Он все понимает и все быстро схватывает".


   - Я хотел бы поговорить с господином генералом, - сказал Крафт.
   Обер-лейтенант Бирингер, адъютант Модерзона, поднял голову, оторвавшись
от своей работы.  Судя  по  его  виду,  он  явно  не  одобрял  неожиданное
вторжение нежданного посетителя, да и сама интонация,  с  которой  к  нему
обратился Крафт, ему тоже не понравилась. В этих  святых  покоях  подобным
образом не осмеливался вести себя ни один солдат и ни один офицер.  Однако
Бирингер не проронил по этому поводу ни единого слова, лишь бросил  беглый
взгляд в сторону Сибиллы.
   - Господин генерал ждет вас, - дружеским тоном произнесла Сибилла.
   - Ждет меня? - удивился Крафт.
   Сибилла кивнула:
   - Да, и уже около часа. Господин обер-лейтенант, можете смело  заходить
к генералу.
   Крафт откашлялся, скрывая свое удивление  от  такого  быстрого  приема.
Выпрямившись, одернул китель и, как всегда без  стука,  прошел  в  кабинет
генерала.
   - Ну-с? - спросил Модерзон, внимательно изучая  обер-лейтенанта  своими
светлыми глазами. - Докладывайте.
   - Должен доложить вам, господин генерал, о драке  и  дебоше  в  кабачке
"Пегий пес",  в  котором  принимало  участие  и  подчиненное  мне  учебное
отделение.
   - Оставьте свои комментарии, - прервал  его  Модерзон,  -  и  сразу  же
переходите к сути, господин обер-лейтенант.
   - Господин генерал, - начал Крафт, -  показания  Ротунды  основываются,
безусловно, на фактах. Драка,  как  таковая,  действительно  имела  место.
Налицо употребление спиртных напитков, наличие женщин легкого поведения  и
прочее. Однако на следующий день после этого происшествия подчиненное  мне
учебное отделение попыталось уладить этот  инцидент.  Причем  Ротунда  был
согласен  все  уладить  миром,  и  потому  инцидент  можно  было   считать
исчерпанным. Однако днем позже Ротунда вдруг ни с того ни с сего встал  на
дыбы, и, как мне кажется, исключительно из желания насолить мне.
   - С чьей помощью, господин обер-лейтенант?
   - С помощью капитана Катера, - твердо заявил Крафт.
   - С какой целью? - поинтересовался генерал.
   - По многим причинам, господин генерал.
   - И по какой же причине в особенности, Крафт?
   - Из-за одной  женщины,  господин  генерал,  -  ответил  Крафт,  твердо
уверовав в то, что в этой  подкупающей  откровенности  и  заключается  его
главный шанс, с помощью которого он может сухим выйти из этой  скандальной
истории. - Речь идет о фрейлейн Радемахер.
   - Я кое-что слышал об этой даме, - сказал  генерал,  вставая.  Выдержав
внушительную паузу, продолжил: -  Господин  обер-лейтенант  Крафт,  прежде
всего я приношу свои поздравления по случаю вашей помолвки. В то же  время
должен высказать вам свое неудовольствие, но отнюдь не  по  поводу  драки,
которая вполне могла иметь место, а потому, что вы  не  полностью  уладили
это дело. Я, знаете ли, как-то не привык исправлять  упущения,  допущенные
подчиненными мне офицерами. Прошу вас сделать так, чтобы господин  Ротунда
незамедлительно навестил меня.  И  передайте  моему  адъютанту,  чтобы  он
приказал капитану Катеру  немедленно  явиться  ко  мне.  Вы  же,  господин
обер-лейтенант, остаетесь пока в моем распоряжении. В данный момент у меня
все.


   Вскоре  после  этого  разговора  произошло  событие,  которое  лица  из
окружения генерал-майора Модерзона, по обыкновению, называли избиением или
же выволочкой.
   Первым, кто предстал перед очами господина генерала, был капитан Катер.
   - Господин капитан Катер, - начал генерал, буравя  офицера  глазами,  -
скажите, вы лично вмешивались в дело о драке в кабачке "Пегий пес"?
   - Если господин генерал позволит, то я...
   - Отвечайте: да или нет, Катер?
   - Так точно, господин генерал, поскольку я думал...
   -  Что  вы  при  этом  думали,  господин  капитан,  меня  нисколько  не
интересует. Решающим является результат. А он, как явствует, нанес удар по
авторитету нашей военной школы! Подготовьте дела к сдаче, я отстраняю  вас
от  должности  командира  административно-хозяйственной   роты.   Я   буду
настаивать  на  вашем  откомандировании.  До  получения  приказа  о  новом
назначении к вам будет прикомандирован офицер, без согласия которого вы не
имеете  права  принимать  какие  бы  то  ни  было   решения   и   отдавать
распоряжения. Говоря об офицере, я имею в виду  капитана  Федерса.  Можете
идти, господин капитан Катер.


   Вторым визитером был Ротунда.
   - Господин Ротунда, - начал генерал, когда хозяин кабачка  "Пегий  пес"
вошел в его кабинет, - я прочел ваше  послание  и  предпринял  необходимые
меры. Однако, читая его, я невольно задавал себе вопрос: намерены ли вы  и
впредь настаивать на написанном вами или же вы склонны  рассматривать  эту
писанину как некое недоразумение с вашей стороны?
   - Господин генерал, - с откровенным простодушием ответил Ротунда, - это
мое законное право.
   - Никто его у вас не оспаривает, господин  Ротунда.  Меня,  собственно,
беспокоит лишь одно особое обстоятельство.
   - Какое же именно, господин генерал?
   - Господин Ротунда, - с ударением произнес генерал, - если то, о чем вы
написали  в  своей  бумаге,  подтвердится,  я  буду   вынужден   назначить
специальное расследование, в результате которого,  по-видимому,  последует
дисциплинарное наказание виновных фенрихов.
   - Право, господин генерал, должно оставаться правом.
   - Разумеется, господин Ротунда,  и  я  готов  объяснить  вам,  к  каким
последствиям это приведет. Представим себе,  господин  Ротунда,  что  ваши
показания  опираются  на  неопровержимые  факты;  в  этом  случае   должно
произойти следующее: я немедленно запрещаю  всем  солдатам  посещать  ваше
заведение. Этот запрет будет отдан в форме приказа. Далее  я  должен  буду
войти в ходатайство к бургомистру и в ландрат с  просьбой  вообще  закрыть
ваш кабачок...
   - Но, - дрожащим голосом прервал Ротунда генерала, -  этого  не  должно
произойти...
   - Это и не произойдет, - продолжал Модерзон, - если вы  признаете  свою
жалобу недоразумением и заберете ее обратно.
   В  этот  момент  перед  мысленным  взором  Ротунды  промелькнули  самые
страшные видения: он, казалось, уже видел входные двери своего  кабачка  и
перед ними - грозного часового. А в местной газете "Вильдлингер беобахтер"
короткое объявление примерно такого содержания: "Немцы не посещают кабачок
Ротунды!" При одной только мысли об этом хозяину "Пегого пса" сразу  стало
не по себе. А взбудораженная фантазия  уже  рисовала  ему  более  страшные
картины:  он  вдруг  объявляется  врагом  народа,  общественность  требует
разгрома его заведения, владеть которым он якобы не имеет никакого  права,
эта же общественность требует вылить все его вина в корыта свинарника, так
как он-де оказался чуждым элементом для такого великого  времени,  которое
переживает Германия, а сам он вообще должен быть вычеркнут из памяти!
   Однако больше всех этих страхов Ротунду занимала мысль,  которая  вдруг
пришла ему в голову и  засела  в  ней  как  якорь  спасения.  Что  же  он,
собственно, пообещал бургомистру, крайслейтеру и господину ландрату?
   А обещал он им только пойти к господину генералу и  ознакомить  его  со
своим заявлением. И ничего другого! Ни о чем другом не  было  и  речи.  Но
ведь они отнюдь не спорили и даже ничего не говорили о том, что это  будет
за заявление.
   Вспомнив об этом, Ротунда с явным облегчением поспешил заявить:
   - Это было  явное  недоразумение,  господин  генерал.  Я  забираю  свое
заявление обратно.


   Третьим лицом, принятым генералом, был обер-лейтенант Крафт.
   - Господин обер-лейтенант, - начал генерал  с  некоторым  сожалением  в
голосе, - вы меня разочаровали.
   - Я очень сожалею об этом, господин генерал, - признался Крафт.
   - Я  тоже,  -  сказал  Модерзон.  -  Я  вас  как-то  уже  предостерегал
относительно  того,  чтобы  вы  случайно   не   оказались   замешанным   в
какой-нибудь сомнительной авантюре и чтобы мне не пришлось снова поднимать
ваш авторитет. К тому же я настоятельно просил  вас  сконцентрировать  все
свои усилия на одном-единственном деле, которое  я  считаю  самым  важным.
Почему вы этого не сделали?
   - В какой-то степени все это взаимосвязано, господин генерал,  -  робко
попытался оправдаться Крафт.
   - Эта драка и эта ваша помолвка, не  так  ли?  Враждебное  отношение  к
капитану Катеру и ваши постоянные пререкания с начальником  вашего  курса?
Все  это,  по  вашему  мнению,  может  иметь  хоть  какое-то  отношение  к
лейтенанту Баркову, вернее говоря, к человеку,  который  подорвал  его  на
мине?
   - Господин  генерал,  -  начал  Крафт,  решив  сделать  свой  последний
отважный прыжок, - я ни на одну минуту не забывал о  порученном  мне  вами
деле.
   - И как далеко вы в нем преуспели, Крафт?
   - Я мог бы, господин генерал, даже назвать вам фамилию одного  фенриха,
но для этого мне необходимы последние доказательства.  И  все  же  я  могу
заявить вам о том, что я близок к завершению своего расследования.
   При этих словах генерал-майор Модерзон на несколько шагов  отступил  от
Крафта, словно желая лучше  рассмотреть  его  с  этого  расстояния.  Глаза
генерала, а они стали теперь холодными и серыми, словно загрязненный снег,
буквально впились в лицо обер-лейтенанта.
   - Хорошо, - проговорил он после небольшой паузы уже более  мягко.  -  В
вашем распоряжении, Крафт, имеется еще несколько дней. Но уж тогда я желаю
видеть результаты, какими бы они ни были! И потрудитесь  не  влипнуть  еще
раз в какую-нибудь некрасивую историю! В противном случае вы можете уже не
рассчитывать на мою помощь.  Я  вас  предупредил.  А  теперь,  пожалуйста,
оставьте меня одного!


   <b>ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА N VIII</b>

   <b>БИОГРАФИЯ ФЕНРИХА ОТТО МЕСЛЕРА, ИЛИ БЕЗЗАБОТНЫЕ РАДОСТИ</b>

   "Зовут  меня  Отто  Меслер.  Родился  я  1  мая  1922  года  в   городе
Клейн-Цахнов, район Лукенвальде. Мой отец, которого,  как  и  меня,  звали
Отто, работал в то время на железной дороге.  Моя  мать  -  Эмма,  девичья
фамилия Крессенфус. Сначала вся наша семья проживала в Клейн-Цахнове,  где
я начал учиться в фольксшуле".


   Коня,  который  стоял  в  нашей  конюшне,  звали   не   как-нибудь,   а
Вильгельмом, а точнее, Вильгельмом Третьим, так как  это  была  третья  по
счету лошадь с таким именем и принадлежала она моему дедушке, который  был
по профессии жандармом и всегда  отличался  верноподданническим  духом  по
отношению к кайзеру. Мой дедушка по линии матери, Крессенфус, у нас в селе
в отсутствие помещика фон Кайбеля являлся своеобразным маленьким  королем,
а сам Кайбель, как известно, большую часть  времени  жил  в  Берлине,  где
занимался политикой. Вот и  получилось  так,  что  мой  дед,  служивший  в
жандармерии, поступал как ему заблагорассудится  и  командовал  не  только
всем селом, но и своей дочерью, то есть моей матерью,  да  и  моим  отцом,
который за глаза ругал его.
   - Этот солдафон, - говорил он матери,  -  постоянно  действует  мне  на
нервы.
   - Он хороший человек, - не соглашалась с ним мать, - к  тому  же  мы  с
тобой живем в его доме. Сначала тебе нужно побольше получать, а  уж  потом
критиковать.
   Мой дед, жандарм Крессенфус, умел делать все на свете: ездить верхом на
лошади, пахать землю и сеять, косить и командовать людьми в  строю.  Когда
дед, находясь в кухне, запевал какую-нибудь песню, голос  его  был  хорошо
слышен в гостинице с кабачком. Когда же  он  поет,  сидя  в  кабачке,  его
слышит все село. Зайдя  в  кабачок,  он  приказывает  принести  ему  самую
большую молочную кружку, предварительно наполнив ее до краев пивом.  Выпив
ее до дна, он встает, широко расставив ноги, причем  лицо  его  постепенно
становится помидорно-красного цвета и все блестит. Когда он пьет пиво, оно
льется у него из уголков рта и затекает за воротник.
   Наблюдая эту картину, сельский учитель, очень неуживчивый по  характеру
человек, обычно говорил деду:
   - Это ваш здоровый желудок протестует против алкоголя.
   На что дед, жандарм Крессенфус, отвечал коротко и грубо:
   - Канделябр ты несчастный!
   - Это село мне до чертиков надоело, - говорил  мой  отец.  -  Я  должен
уехать отсюда, иначе я здесь задохнусь.
   - На железной дороге ты наверняка в люди не  выбьешься,  -  уговаривала
отца моя мать. - Служащим тебе там ни за что не стать.
   - Я им и не стану, так как вовсе не хочу этого!  -  защищался  отец.  -
Пойми же ты, наконец, я еще молод и должен найти свой путь. Махну-ка  я  в
Берлин!
   - А что будет со мной и Отто? - поинтересовалась мать.
   - Вы приедете ко мне, - говорил отец, а затем тут же добавлял:  -  Если
мне там улыбнется счастье.
   Играет  духовой  оркестр,  развеваются  знамена,  а  местные  ополченцы
маршируют мимо помещика фон  Кайбеля,  который,  натянув  на  себя  мундир
офицера-резервиста, принимает этот "парад", приложив руку к каске. Один из
моих дядей марширует в первом ряду  этого  "воинства",  другой  дядя  -  в
четвертом ряду, а третий - в восьмом. Я же пою в школьном хоре,  и  притом
первым голосом. Мама при виде "воинства" энергично машет платочком  своему
дяде. А в это же самое время мой дед Крессенфус  становится  жандармом  до
мозга костей, оберегая порядок и спокойствие.  Однако  когда  помещик  фон
Кайбель, выступая с  речью,  начинает  говорить  о  значении  Германии,  о
позорном для нее мире, заключенном в Версале, и об ударе в спину кинжалом,
нанесенном любимому фатерланду, дед украдкой смахивает с ресниц слезы, так
как по своим убеждениям он считает себя  левым.  И  я  подаю  ему  носовой
платок.
   Мой дядя, марширующий в четвертом ряду, особенно хороший человек. С тех
пор как отец уехал в Берлин, где он тоже занялся  политикой,  дядя  иногда
заботился о моей маме. Ко мне он всегда очень добр и хорошо  знает,  какой
шоколад я люблю больше всего.  Схватив  меня  за  волосы,  он  по-дружески
трепал их и смеялся, а смеялся он точно так же,  как  и  мама.  А  еще  он
смеялся тогда, когда время от времени оставался вдвоем с мамой в  соседней
комнате. Правда, гораздо чаще оттуда доносилось его посапывание.
   - Порядок - вот кто мой родной  дед,  -  любил  говорить  мой  дедушка,
жандарм Крессенфус. - Нам необходим порядок.  -  После  этих  слов  он  по
обыкновению выпивал свое пиво и задумчиво озирался вокруг. - Ты моя  дочь,
- обращался он к моей маме, - и  потому  должна  точно  знать,  что  такое
настоящий порядок. - После чего он снова выпивал кружку пива. -  А  ты,  -
говорил дед мне, - мой внук, и настанет время, когда  и  ты  поймешь,  что
такое настоящий порядок.
   - А я и сейчас знаю, что такое порядок и что такое непорядок, - отвечал
я деду, который ласково улыбался на это и совал мне под нос свою кружку  с
пивом, чтобы я отпил из нее несколько глотков.
   Вдруг, совершенно неожиданно, домой вернулся мой  отец.  Дела  у  него,
видимо, идут совсем неплохо, так как на нем хороший костюм, да и по голосу
это тоже чувствуется.
   - Я своего добился, - говорит он, -  и  нахожусь  на  правильном  пути.
Наступают новые времена, которые я  своевременно  почувствовал.  Я  теперь
служу в тайной полиции. Вы удивлены, не так ли?
   Но по-настоящему это известие удивило моего деда, который от  изумления
открыл рот и довольно долго не закрывал его.
   - А там хорошо платят? - поинтересовалась мама.
   - Прекрасно! - воскликнул отец.


   "Летом 1933 года наша семья переезжает в Берлин, по месту службы  отца.
Жили мы там в Шарлоттенбурге на Уландштрассе. В 1936 году я окончил школу,
после чего меня отдали в ученики на фирму Рамке".


   Жизнь в Берлине мало чем отличалась от нашей жизни в  Клейн-Цахнове,  с
той лишь разницей, что тут гораздо больше людей. Однако других отличий, по
сути дела, не было. Так, вместо двух кабачков с их хозяевами здесь их было
двести,  а  быть  может,  даже  целых  две  тысячи.  Однако  пьяные  везде
одинаковы: и в селе и в городе. И если в  селе  насчитывалось  четыре  или
пять  лодырей,  двое  шулеров,  семеро  развратников,   один   вор,   один
совратитель  детей,  шесть  нечестных  торговцев,   подмешивавших   разный
суррогат в продукты, двое заядлых пьяниц - то в городе тоже имелись  такие
лица, только в сотни и сотни раз большем количестве. Улицы в городе  такие
же прямые, как борозды на полях, а автомобили стоят, подобно лошадкам,  на
своих стоянках, и даже пиво в пивных течет точно из таких же кранов, как и
в селе. И кругом, куда ни  посмотри,  флаги  со  свастикой.  Нашлись  и  в
Берлине дяди, которые заботились о  маме,  когда  отец  бывал  в  отъезде.
Короче  говоря,  все  было  как  и  в  Клейн-Цахнове,  только  в  больших,
значительно больших размерах.
   Ее звали Магда, и жила она в нашем доме. Я любил ее, и она любила меня,
хотя ей и было этак лет под тридцать. Отдавалась она мне либо  стоя,  либо
лежа.  Если  стоя,  то  это  происходило  на  углу  улиц  Уландштрассе   и
Курфюрстендам, а лежа - в своей собственной постели, когда она  оставалась
одна в доме и я приходил к ней, но уже при закрытых дверях.
   - Бедный юноша, - говорила она мне порой и при этом так прижимала  меня
к своей груди, что я с трудом хватал ртом воздух.  А  вообще-то  она  была
очень доброй, за что ее все любили, в том числе и мой отец, когда он бывал
дома.
   - Отто Меслер, - как-то обратился ко мне в школе  учитель,  -  кем  ты,
собственно, хочешь стать, когда вырастешь?
   - Я пока еще не знаю, - ответил я.
   - Ты же все знаешь, - заметил учитель.
   - Но этого как раз я и не знаю, - упорствовал я.
   - В таком случае у тебя, видимо, есть какое-то заветное желание, а?
   - Да, конечно, - отвечал я, - больше всего мне хочется стать постоянным
другом Магды.
   - Пфу!.. - с отвращением воскликнул учитель.  -  Как  ты  смеешь  такое
говорить!
   Из этих слов учителя я понял, что он сам  был  прекрасно  осведомлен  о
том, какой женщиной была наша Магда.
   - Наш сын знает слишком много, - сказала мама однажды  отцу,  когда  он
вернулся домой.
   - Ну и что, это, по крайней мере, лучше, чем знать слишком мало,  -  не
согласился с ней отец.
   - Он научился всяческим гадостям! - пояснила мама.
   - Однако не от меня, - парировал ее слова отец.
   - Ты должен быть для него примером, - не отступалась от своего мама,  -
мальчику это необходимо.
   - В этом ты совершенно права, - согласился на этот раз с ней отец. -  Я
сам займусь им и научу тому, что ему потребуется в жизни.
   - Отто, - обратился однажды ко мне отец, - скоро ты заканчиваешь учение
в школе, и тебе пора приобрести настоящую специальность.
   - А могу я не быть тем, кем являешься ты, папа? - поинтересовался я.
   - Этим тебе лучше не заниматься, - согласился со мной отец, - это  дело
не  для  тебя.  Вот  посмотри:  твой  дедушка  был   чиновником,   и   для
Клейн-Цахнова  этого   было   вполне   достаточно.   Я   сам   работаю   в
государственной полиции и тем самым преуспел  в  жизни.  Кто-кто,  а  я-то
прекрасно знаю, где можно урвать кусок пожирнее. Умные люди  говорят,  что
сейчас самое верное - это хорошее ремесло.  Это,  может,  и  так.  Но  еще
лучше, если сочетать хорошее ремесло с гешефтом  -  это  будет  уже  такое
соединение, на котором можно неплохо заработать. Это и есть настоящее дело
для тебя!
   Мастер Рамке, к которому я был определен в ученики, обращался  к  своим
ученикам, а их у него было двое, со следующими словами:
   - Своих клиентов мы должны рассматривать с двух точек зрения:  с  точки
зрения их задов и их кошельков. Ибо мы в конечном счете не что  иное,  как
монтеры. А наши клиенты  останутся  довольными  только  тогда,  когда  они
смогут твердо сидеть на своих местах. Добиться этого - и есть  наша  цель.
Следовательно, нам нужно обращать побольше внимания на их  кошельки  и  их
задницы.  И  заметьте  себе,  что  обе  эти  вещи  в  большинстве  случаев
взаимосвязаны. А это уже психология. Только тот, кто может себе  позволить
много жрать, испытывает необходимость и много... Да, да!..
   Слушая  подобные  разглагольствования  мастера,  мы   согласно   киваем
головой, так как хорошо понимаем, что он продувная бестия  и  одновременно
хитрый торгаш.
   А когда я рассказал о  мастере  Рамке  отцу,  тот  охарактеризовал  его
следующими словами:
   - Как я вижу, этот старый пес отнюдь не лишен чувства юмора.
   Моя следующая симпатия оказывается не столь опытной, как  первая,  что,
как я от кого-то слышал, еще больше разжигает в партнере страсть. Когда мы
с ней катались в парке на  гигантских  шагах,  да  еще  по  третьему  разу
подряд, когда земля под нами пролетала быстро-быстро, а разноцветные  огни
мерцали, то вспыхивая, то потухая, я как бы случайно, будто потеряв на миг
равновесие, ухватился за ее грудь, которая оказалась на удивление пышной и
крепкой.
   Тут  же  я  мысленно  задал  себе  вопрос:   "Интересно,   она   только
притворяется или же на самом деле не хочет меня?"
   Но в следующий момент она сама уже хватает меня, ее дрожащие руки  ищут
опору и вцепляются мне в ляжки.
   После аттракциона я решил немного погулять с ней на свежем воздухе, так
я ей, по крайней мере, объяснил, незаметно, но  настойчиво  увлекая  ее  в
темноту. Она настолько понравилась мне, что я буквально  озверел.  Что  со
мной, собственно, случилось в первый раз в жизни. Однако стоило только мне
коснуться ее, как она, как сумасшедшая, с силой оттолкнула меня от себя  и
ударила по лицу. Крикнув мне: "Ты  свинья!"  -  убежала  прочь.  А  я  как
парализованный  стоял  на  одном  месте   и   думал:   "Да   она,   никак,
ненормальная!"
   - Послушай меня внимательно, Отто, - сказал мне как-то отец. - Ты  тоже
у меня не дурак, а это уже немало, однако ты еще не врос в жизнь, и потому
я хочу кое-что рассказать тебе из своей практики. Прежде всего  ты  должен
твердо усвоить, что у каждого человека хребет не самое прочное место и его
можно сломать. Все будет зависеть  от  наличия  времени.  Для  того  чтобы
поставить на колени сильного человека,  к  сожалению,  требуется  довольно
много времени. Сегодня  у  меня  на  допросе  был  один,  но  он  оказался
настоящим слюнтяем: после первого часа его бросило в пот; после второго  -
он распустил слюни и заговорил, а после трех часов допроса он был похож на
загнанного теленка. Допрашивать этого типа было страшно скучно, и  я  даже
начал зевать. А спустя еще три часа он сказал мне все, что я от него хотел
услышать. Завтра утром он подтвердит все,  что  мне  нужно  от  него,  под
присягой. Более того, в тот момент  он  и  сам  будет  верить  собственным
словам. В тот момент - да. Послезавтра он уже не будет в  это  верить,  но
будет уже поздно. Видишь ли, Отто,  таковы  люди.  Все  в  них  далеко  не
совершенно, даже их слабости.
   Этот совет отца помог мне сэкономить несколько недель,  когда  я  начал
снова приставать к Магде.
   Войдя в ее комнату, я положил на стол деньги и спросил:
   - Этого будет достаточно?
   - За что достаточно? - спросила она.
   - За твою любовь.
   - Ты маленький идиот! - возмутилась Магда.  -  Немедленно  забери  свои
деньги обратно!
   - Ты не хочешь взять деньги? - изумленно спросил я.
   - О, ты форменный идиот, - повторила Магда, - кто тебе сказал, что я не
хочу денег? Мне просто непонятно, почему ты собираешься заплатить  мне  за
то, что можешь взять бесплатно? Не смотри на меня, как  теленок,  и  лучше
запри дверь на ключ.


   "Мое ученичество закончилось в 1939 году. В том же году я был призван в
армию, чтобы выполнить свой гражданский долг. Службу проходил в  различных
частях и подразделениях до тех пор, пока  не  был  назначен  кандидатом  в
офицеры, а затем откомандирован на учебу в военную школу".


   Солдатская жизнь мало чем отличается от службы фенриха в военной школе.
Никто не мог вбить мне  в  голову  всех  военных  премудростей,  поскольку
большинство их я уже усвоил до этого. Однако мне дали  почувствовать,  что
такое  начальство.  Да  и  как  же  не  дать,  если  это   доставляло   им
удовольствие! По мне, любой из начальников может корчить из  себя  павлина
или же вести себя, как дикий кабан, я к этому так привык, что и глазом  не
моргну.
   - Отто, - начал со мной разговор  отец,  когда  я  впервые  заявился  в
родительский дом в военном мундире, - теперь ты  настоящий  мужчина,  и  я
хочу поговорить с тобой, как мужчина с мужчиной. Эмма, охлади-ка  для  нас
несколько бутылочек пива, - сказал он матери, - а потом оставь нас  одних.
То, о чем мы будем беседовать, не для женских ушей. Так вот слушай,  Отто,
поскольку мы с тобой здесь одни, я скажу тебе  откровенно,  что  именно  я
думаю о жизни. А именно: ничего! Ты меня правильно понял?  Ничего,  потому
что все на свете одно дерьмо!
   Отто, - продолжал отец дальше, - я в своей жизни видел  довольно  много
трупов, и часть из них была, так сказать, живыми  трупами.  Все  они  были
изготовлены словно на конвейере, и не только нами, а тем,  что  мы  обычно
называем жизнью. Да и что, собственно, представляет собой человек? Труп, и
не больше. Таков ход событий. Такова  и  сама  жизнь,  Отто.  Ты  об  этом
никогда не забывай!
   Во время такой войны человек учится понимать людей, знакомится с  ними.
В любом углу тебя подстерегает  какой-нибудь  монстр,  этакое  чудовище  в
форме человека: сумасшедший начальник, возомнивший себя  черт  знает  кем;
жалкий  трус,  какой-нибудь  безмозглый  идеалист  или   же   какой-нибудь
слюнтяй-полководец! Ну их всех к чертовой матери!
   И я как бы  потерял  ориентировку,  я  перестал  воспринимать  факты  и
события такими, какими их следовало воспринимать. Моя голова раскалывалась
на части, а глаза закрывались сами собой, помимо моей воли.  Вдруг  кто-то
пробормотал у меня под ухом мое имя, и я с трудом  заставил  себя  открыть
глаза. Голова моя кружилась, батарея винных бутылок, стоявших передо  мной
на столе, казалось, пустилась в пляс, а вместе  с  бутылками  танцевали  и
блики скупого освещения.
   И вдруг сквозь шум и  кутерьму,  сквозь  изгородь  пустых  бутылок,  я,
несмотря на скупое освещение, увидел софу, на которой  лежала  девушка.  Я
видел ее полуоткрытый рот, из уголков которого текла слюна, видел ее бурно
вздымающуюся грудь, которая, как мне казалось,  приближалась  ко  мне.  На
самом же деле оказалось, что мои коллеги бросили на меня шутки ради  голую
девушку. Однако мне было настолько плохо,  что  меня  начало  выворачивать
наизнанку: попросту говоря, я был сильно пьян.  Ну  и  посмеялись  же  они
тогда надо мной!
   Готлиб Дегерсвайлер симпатизировал мне и потому старался  держаться  ко
мне поближе. Поскольку ему сильно не везло с женщинами, я  иногда  помогал
ему в этом, что имело свои преимущества, так как Готлиб служил  в  полевой
жандармерии и имел друзей в роте пекарей и мясников.  Тогда  он  устраивал
лично для меня импровизированные представления, чтобы немного развлечь.
   Металлическая   бляха,   висевшая   на    его    груди,    красноречиво
свидетельствовавшая,  что  он  является  законным  представителем  полевой
жандармерии, раскачивалась на цепочке, когда Готлиб вырывал из рук офицера
портфель, который тот нес. Офицер в свою очередь пытался вырвать  портфель
из рук Готлиба, но  не  тут-то  было,  так  как  тот  держал  его  крепко:
как-никак он находился при исполнении своих прямых служебных обязанностей.
Офицер начинал было протестовать, но Готлиб грубо обрывал его:
   - Закрой свое хайло, дружище!
   Портфель оказывался запертым, и Готлиб требовал от офицера ключ,  чтобы
открыть портфель, но офицер ключа не давал. Тогда  Готлиб  ловко  открывал
портфель штыком. В нем  оказывались  сигареты  и  консервы.  То  и  другое
числилось в списке запрещенных вещей.
   -  Все  это  я  конфискую,  а  вас  арестовываю!  -   объявлял   Готлиб
ошеломленному офицеру.
   Женщину, которую я, собственно, отбил у  одного  майора,  звали  Марита
Шифере. Сделать это оказалось для меня не так трудно, так  как  майор  был
пожилым, уставшим мужчиной, а в жилах Мариты буквально кипела  кровь.  Она
была так же безудержна  в  любви,  как  сама  война,  и  послушна,  словно
солдат-новобранец. Она принимала любую позу, какую я  ей  приказывал.  Мне
было достаточно пошевелить пальцем, чтобы свалить ее на бок. Я навещал  ее
днем, в  любой  час  ночи,  ранним  утром.  Мне  было  достаточно  сказать
одно-единственное слово: "Сейчас!" - и она беспрекословно делала то, что я
ей говорил. Я чувствовал, что она нужна мне, нужна потому, что  я  как  бы
самоутверждался с ней. Да и сама она не могла себя вести иначе, так как ее
желание всегда сливалось с моим требованием, а мое желание становилось  ее
желанием. Таков уж, видать, этот мир.
   Однако  спустя  некоторое  время  настал  день,  когда  Марита   Шифере
воспротивилась моей воли,  и  я  снова  передал  ее  майору,  который  был
настолько растроган этим моим поступком, что пожелал во что бы то ни стало
отблагодарить меня за это. Он буквально светился от счастья. С его помощью
я стал кандидатом в офицеры.



        25. ОШИБОЧНЫЙ РАСЧЕТ

   - Отвратительный парень, - убежденно сказал фенрих Хохбауэр,  глядя  на
обер-лейтенанта Крафта, стоявшего на том месте в аудитории,  где  положено
стоять преподавателю. Точнее говоря, эти слова Хохбауэр даже не сказал,  а
так тихо прошептал, что их не смогли расслышать  даже  те,  кто  находился
близко от него. Однако, как бы там ни было, он все же сказал  то,  что  он
думал.
   И сказал он это, поскольку узнал, что обер-лейтенант  Крафт  отнюдь  не
является его другом и доброжелателем. Правда, у него не было особо  веских
доказательств, чтобы прийти к такому выводу, однако Хохбауэр хотя и не без
труда, но все же дошел до этого. Теперь же он был уверен в этом и мысленно
решил сделать для себя окончательные выводы.
   Хохбауэр продолжал  придерживаться  принципа  нападать  на  тех  людей,
которые не являлись его друзьями. Он думал так: "Затруднения и препятствия
встречаются в жизни на каждом шагу, и  тот,  кто  хочет  победить,  должен
уметь постоять за себя".
   Хохбауэр знал, что дерьмо обычно старается раздавить героя и уничтожить
его. Святой Георгий, поражающий согласно  легенде  своим  копьем  дракона,
был, несмотря на свое мифическое происхождение, любимым героем  Хохбауэра,
только его личные драконы носили чужие,  свойственные  иудеям  черты:  они
либо  взирали  вокруг  себя  с   лживой   христианской   кротостью,   либо
препятствовали настоящему прогрессу  с  крестьянско-варварской  хитростью,
как, например, этот обер-лейтенант Крафт.
   - Подонок! - прошептал Хохбауэр себе под нос.
   -  Господа,  -  произнес  обер-лейтенант  Крафт,  подняв   целую   кипу
исписанных листков бумаги, - я только что поручил вам в порядке тренировки
написать соболезнование по поводу  смерти  моей  кузины.  Вот  здесь  ваши
труды! И я должен вам сказать,  что  вы  не  только  удивили  меня,  но  и
превзошли мои самые смелые ожидания.
   Фенрихи, сидевшие позади Хохбауэра, глупо захихикали, а некоторые  даже
что-то промычали, так по крайней мере показалось Хохбауэру, который в душе
считал, что вокруг него отнюдь не так уж и мало различных скотов. Он был в
этом прямо-таки убежден, исключение составляли совсем немногие,  и  именно
эти немногие, по его оценке, и являлись исключительными  людьми.  Себя  он
причислял к их числу.  Однако  это  накладывало  на  него  и  определенные
обязанности: подминать под себя  слабых,  оттеснять  обыденное,  устранять
препятствия.
   "Однако обер-лейтенант Крафт, -  думал  дальше  Хохбауэр,  -  для  меня
больше чем обычное  препятствие  -  он  опасен".  И  чем  дальше  Хохбауэр
наблюдал за своим офицером-воспитателем, тем тверже убеждался в этом. Одно
только появление его в аудитории  красноречиво  свидетельствовало  о  том,
насколько он неэлегантен, по-крестьянски неуклюж, с  плохими  манерами!  В
нем  не  было  заметно  ни  тени  той  строгой  грации,   которая   обычно
свидетельствует о внутренней силе, никаких следов качеств, которыми обычно
обладали  представители  господствующей  военной  элиты,  никаких   следов
классической, чисто выбритой  красоты.  Самый  заурядный  солдафон,  и  не
больше.
   - Я  должен  с  удовлетворением  признать,  -  продолжал  тем  временем
обер-лейтенант  Крафт,  подмигнув,  -  что  меня  глубоко  тронуло   живое
соболезнование моего учебного отделения, высказанное по  столь  печальному
для меня случаю. Именно поэтому я позволю себе процитировать вам несколько
наиболее удачных мест из ваших сочинений. Так, например, фенрих Бергер  не
ограничился моими данными, он купил свежий номер газеты и,  познакомившись
с  опубликованными   там   некрологами,   написал   буквально   следующее:
"Ознакомившись с некрологом в газете,  я  по-настоящему  понял,  уважаемый
господин Крафт, какую тяжелую утрату вы понесли".
   Фенрихи громко рассмеялись. Хохбауэр обернулся и с презрением посмотрел
на них.
   "Выходит, этот обер-лейтенант Крафт не кто иной, как  типичный  элемент
разложения! - невольно подумал Хохбауэр. - Ничто свежее, созидательное ему
не свойственно. Ему явно не хватает традиционной серьезности. А уж чувства
святой ответственности за извечные ценности германской нации у него нет  и
в помине. Вот он каков! В душе этого Крафта живут одни извращения,  короче
говоря, все то, что смело можно назвать  чуждым  германской  расе.  Вполне
возможно, что его мозг отравлен идеями иудаизма!"
   - А вот фенрих Меслер, - продолжал Крафт, отыскав написанное  Меслером,
- в своем, так сказать, сочинении,  раскрыв  передо  мной  свою  сердечную
тайну,  прямо-таки  удивил  меня,  написав   следующие   строки:   "Тяжело
потрясенный известием о кончине Вашей кузины, которую мы все  так  глубоко
любили и уважали, я долго и тщетно старался найти в себе подходящие слова,
чтобы..." И так далее. Последнее замечание очень меткое, что  же  касается
написанного другими фенрихами, то я не  думаю,  чтобы  кто-нибудь  из  вас
старался с помощью лести установить со мной фамильярные отношения с  целью
облегчения своей учебы и службы посредством такого дешевого приема.
   "Безнадежная чепуха! - думал при этом фенрих Хохбауэр. - Сплошной бред,
ни строчки о величии, о могуществе фатерланда,  ни  строчки  о  народе,  о
рейхе и фюрере. Одни пустоты и напыщенные фразы. И все это  пишется  в  то
самое время, когда все мобилизовано для  достижения  окончательной  победы
над врагом.  И  в  такой  ответственный  период  этот  человек  занимается
разложением пусть не таких уж далеких, но все же способных на лучшее  умов
некоторых бедных, легковерных фенрихов, которых можно так легко  ввести  в
заблуждение! Да все это можно смело рассматривать как нанесение  удара  по
военной мощи