я тоже виновен в том, что взрыв разметал землю, питавшую корни деревьев, а если так, для чего мне жить дальше? Да, собственно, я уже начал умирать, так не бросайте же на произвол судьбы своего поверенного. Не прерывайте со мной связь, -- так говорил Исана душам деревьев, заключенным в трупах молодых дубков. Его слова "Я уже начал умирать " нашли отклик у душ деревьев, из памяти Исана всдлыло вдруг событие, случившееся незадолго до того, как он укрылся, в убежище. Он раскрыл и держал наготове большую опасную бритву золингеновской стали и одновременно принимал -- это стояло в одном ряду горько-трагических ситуации тех дней -- наркотик, тоже немецкого производства. Наркотик действовал и как снотворное, поэтому нужно было спешить. Место, которое он собирался разрезать бритвой -- это опять-таки стояло в одном ряду горько-трагических ситуаций тогдашних дней, -- должно было оказаться внутренней стороной запястья, расцарапанного когда-то тем мальчиком из европейской страны. Ободренный наркотиком, он не утратил мужества. Но едва он приложил бритву к мерно пульсирующим у толстых кровеносных сосудов сиреневым и голубым жилкам, к тонким морщинкам кремовой колеи, в глазах его, смотревших на это как бы со стороны, промелькнуло: все мое тело, начинающееся отсюда, от этого запястья, представляет собой совершенно четкую естественную структуру. Вправе ли я, и без того наполовину мертвый и подверженный тлению, разрушить эту естественную структуру? Вправе ли я ранить ее? Ему казалось несложным зажмурить глаза и с силой полоснуть по руке бритвой, но, скованный стыдом перед этой естественной структурой, он не мог заставить себя зажмуриться... И сейчас он снова ясно осознал, словно на него снизошло видение: Нет, у меня, у человека, начавшего уже умирать, нет никакого права вырывать деревья, пустившие в землю корни. Нет ни малейшего смысла в том, чтобы я, начав умирать, разрушал естественную структуру. Исана вновь обратился к душам деревьев, заключенным в трупах молодых дубков. Совершить подобное значило бы превратить эту землю в страну мертвецов. И никто уже не помешает мертвецам творить на этой земле все, что им вздумается. А значит, тирания людей будет еще продолжаться... -- Десять часов, -- объявил, поднимаясь, Радист; он прекратил передачи и слушал теперь радио. -- Похоже, они сейчас перейдут в наступление. И вот-вот начнут стрельбу, чтобы прикрыть атакующих. Пойду предупрежу Инаго и закрою крышку люка. ...Исана, наблюдавший за тем, что делается позади убежища, увидел сперва за рядами саженцев камелии и самшита бегущие фигуры, напоминающие черных птиц. Не закрывай глаза, подбадривал он себя, и смотрел на черные силуэты, устремившиеся к убежищу, но тут частая стрельба и разрывы слились в сплошной грохот и гул. Черные фигуры, подбежавшие к стенам убежища, выпустили клубы белесого дыма, огромными толстыми столбами поднявшиеся к самым бойницам, застлав белой пеленой все поле обзора. -- Как только дым рассеется, и я увижу противника, сразу открою огонь, -- предупредил Тамакити. -- Стрелять вслепую, для острастки -- толку мало. Командир-то их спрятался в машине, и ему хоть бы что. А если каждый выстрел уложит врага наповал, тогда и для нас, и для них начнется настоящая война... Как там позади убежища, ничего не видно? -- Сначала они стреляли дымовыми шашками и пулями со слезоточивым газом вон с того холма. Я прекрасно их видел. А теперь пуля угодила в бойницу, стекло растрескалось, и я ничего не вижу. Тамакити, одним прыжком вскочив на письменный стол, осмотрел треснувшее стекло. -- Теперь пробить его ничего не стоит, даже газовой пулей, -- сказал он. -- Еще одно попадание -- и дело плохо. Нужно срочно заложить бойницу обломками бетона или еще чем-нибудь. В прихожей этих обломков сколько угодно... Исана, как солдат-новобранец, которому наконец-то дали настоящее поручение, бросился в прихожую. Красномордый с охотничьим ружьем в руках не отрываясь смотрел в бойницу у винтовой лестницы, хотя и она была застлана дымом. Увидев сбегавшего вниз Исана, он оживился. -- Я не принес тебе никакого приказа, -- объяснил Исана. -- Соберу здесь обломки бетона, чтоб заложить бойницу. Остерегайся прямого попадания газовой пули. -- Да знаю, знаю. Бойница на такой высоте -- стреляй газовой пулей хоть в упор, -- сказал Красномордый. -- Но мы их гранатами так припугнули, что небось не скоро сунутся к убежищу. У меня самое плохое место для наблюдения. И ружье мне здесь ни к чему, только руки оттягивает... Время бесконечно тянулось в белом мраке, окутавшем убежище, и тяжким грузом ложилось на всех, даже на снайпера. Тамакити -- раньше его кое-как удавалось сдерживать Такаки -- не выдержал и, нарушая свой собственный запрет, дрожа от злости и возбуждения, выставил в бойницу дуло автомата. Только Радист не обращал внимания на застилавший бойницу дым и выстрелы. Его интересовала лишь информация, приносимая радиоволнами. Выслушав ее, он попытался обрисовать обстановку: -- Машины скоро двинутся сюда. Прячась за ними, наверно, подойдут полицейские. Хотя атаковать убежище они пока не собираются. -- На какое расстояние подъедут, не знаешь? -- спросил Тамакити. -- Репортаж с места событий ведет комментатор, укрывшийся за машинами. Он-то, наверно, знает. Но ничего не сказал. Может, ему запретили? -- А что, если эта передача -- просто отвлекающий маневр? -- предположил Такаки. Радист начал крутить рукоятки, пытаясь поймать переговоры между полицейскими. Доктор, вспомнив, что стекло балконной двери тоже разбито, стал затыкать его одеялом, чтобы через щели между обломками бетона не проникал слезоточивый газ. Он понимал, что на крышу упало уже несметное количество газовых пуль. Исана тоже был занят делом -- закладывал обломками бетона верхнюю бойницу. Он сам себе наметил норму: сложить баррикаду из пяти обломков. Тамакити выстрелил три раза подряд. Ветер, хоть и слабый, разгонял дым, и в белой пелене появились разрывы. Вздрогнув от выстрелов, Исана, точно из кабины тихоходного винтового самолета, увидел вдруг сквозь тоннель в дыму яркое голубое небо. В стену убежища ударили ответные пули. Все, кроме Радиста, склонившегося над рацией, притаились в простенках между бойницами. Клубы белого дыма вновь затянули убежище, и полицейские не могли определить расположение бойниц. Пущенные вслепую, пули то и дело хлестали по бетонным стенам. -- Ишь как разозлились. Разве допустимо для полицейского терять самообладание? -- пошутил Такаки. -- Судя по их переговорам, они прямо с ума посходили, -- сказал Радист. -- А ведь вроде командиры в моторизованной полиции все из юристов, кончали Токийский университет. Хотя чего от них ждать? -- Что же они на одной и той же волне обсуждают всю операцию? -- Нужно держать в секрете, что мы перехватываем их радиопереговоры, -- сказал Тамакити, он снова был необычайно спокоен. -- Первая моя пуля угодила в командира, находившегося в полицейской машине. Вместо лобового стекла тут же вставили щит, так что попал я в водителя или нет, не знаю. Больше всего их взбесило, что я влепил пулю в командира, -- будь это рядовой, наверно, так бы не злились. Чудно. -- В общем, рассвирепели, -- бесстрастно произнес Радист. -- Чем слушать по радио треп про то, как нас окружают, лучше поймать по УКВ телевещание -- может, поймем обстановку в целом. Главное -- мысленно представить поле боя с убежищем посередине, -- сказал Радист. -- Когда репортер сталкивается с тем, о чем запрещено сообщать, он путается и мелет невесть что. Диктор же телевидения комментирует только происходящее на экране. -- Что ж, включим? -- спросил Такаки. -- Только не громко, -- смущенно, но твердо сказал Радист. -- А то не по себе становится. -- Убили первым же выстрелом? -- допытывался Тамакити. -- Смерть командира наступила мгновенно. Пуля попала в правый глаз и вышла через затылок, -- пояснил Радист. -- То-то они взбесились, -- сказал Тамакити. -- Не говорят, на какое расстояние подошли? Когда я стрелял, машина стояла метров за семьдесят или восемьдесят. -- По телевизору сообщают: машина стоит на прежнем месте. -- И не движется к убежищу? -- Диктор толком не говорит -- очень нервничает. Наверно, она действительно стоит на месте. -- Полицейские просто боятся, не рискуют приблизиться, -- сказал Такаки. -- Теперь они выроют вокруг машин окоп, обложат его мешками с песком. И начнут через громкоговоритель убеждать нас сдаться. До того, как пойдут на штурм. -- Постой, после сообщения об убийстве полицейского они начали передавать новое: официально заявили, что мы забаррикадировались в убежище, захватив заложников, -- сказал Радист. -- Значит, коротковолновики приняли наше сообщение и передали его, как мы и просили, прессе и телевидению. Полиции пришлось официально объявить о нем... Говорят о вас с Дзином, но вас называют каким-то другим именем. -- Ооки Исана -- это имя, которое я выбрал себе сам... -- Я сначала подумал: может, они нарочно называют вас вымышленным именем? Потом решил, что произошла ошибка. Теперь все ясно, -- сказал Радист. -- Полиция сообщила, будто у нас дюжина гранат. -- Нам это на руку, верно? -- спросил Такаки. -- Распуская ложные слухи, они как бы охраняют нас -- кто же решится атаковать людей, вооруженных до зубов? -- Ну, они тоже не с пустыми руками пришли, -- сохраняя спокойствие, сказал Тамакити, тихий голос его услышал один лишь Исана. -- С глазами все в порядке? У Красномордого глаза красные, но они у него вроде всегда такие? -- спросил Доктор, поднявшись в рубку. Он проверял все помещения убежища. Несмотря на дым и непрерывные разрывы газовых пуль, никто в убежище не чувствовал рези ни в глазах, ни в горле. Хотя пули залетали на крышу и барабанили по стенам здания, газ не проник в помещение. -- То, что бункер так плотно закупорен, это хорошо. Жаль, не предусмотрена связь с внешним миром. Почему не установили телефон? -- спросил Доктор. -- Убежище строилось на случай атомной войны, -- ответил Исана. -- Кто знает, куда упадет атомная бомба, и кому придет в голову связываться с бункером по телефону? В половине одиннадцатого удары дымовых шашек и газовых пуль в стены убежища вдруг прекратились -- так неожиданно обрывается проливной дождь. Белый дым, застилавший бойницы, поредел, и сквозь клубы его начало пробиваться солнце. Еще не растаявшие облака дыма засверкали яркой белизной. Тамакити, опершись прикладом автомата о колено, вытянул шею и выглянул наружу. Такаки отставил ружье в сторону, но висевший у него на шее бинокль не давал никому. -- Противник укрепил свои позиции. Стрелять теперь нет смысла, -- сказал Тамакити. -- Собираются, наверно, начать переговоры, -- сказал Такаки. -- Одно название только -- переговоры, а сами потребуют: бросайте оружие, выходите и освободите пленных. В общем, хотят перед штурмом оправдаться в глазах общественного мнения -- сделали, мол, все возможное. Что ж, посмотрим. -- Пока не возьму противника на мушку, стрелять не буду. Но учтите, они для острастки будут стрелять по бойницам, зря не высовывайтесь. Все, кроме Радиста, уткнувшегося в рацию, осторожно наблюдали через бойницы. -- Что вы там делаете? -- спросил снизу Красномордый. -- Наблюдаем за противником! -- крикнул в ответ Такаки. При ярком солнечном свете, сменившем вдруг сплошную пелену дыма, трудно было сразу охватить взглядом открывшуюся перед ними картину. Исана первым делом рассмотрел вишню. В ее густой зелени виднелись ветки со скрюченными листьями -- результат попадания дымовых шашек и газовых пуль. Но это натворил противник. Исана отвел глаза от вишни -- прямо перед собой, метрах в восьмидесяти, он увидел бронированную машину. Она стояла правым боком к убежищу, утонув по брюхо в густой летней траве. Окно ее, разбитое пулей Тамакити, было прикрыто щитом. По обе стороны от машины стлалось нечто похожее на шлейф. Это в два ряда частоколом стояли щиты. Аккуратные промежутки между щитами служили, наверно, бойницами. Трава вокруг была примята, а перед щитами и вовсе вытоптана. Как и предсказывал Такаки, у машин был вырыт окоп. В новоявленном троянском коне не было заметно ни души. Кроме полицейской машины и тянущегося от нее шлейфа щитов в расстидавшейся ковром траве не появилось ничего нового, все оставалось по-прежнему. Копошившиеся за грудами мусора на развалинах киностудии одноглазые циклопы, видимо напуганные смертью полицейского, тоже исчезли. Не было слышно и шума вертолетов, без конца круживших над убежищем, пока его застилал дым: наверно, именно такой пейзаж увидели бы оставшиеся в живых обитатели убежища, выйдя из него после ядерного взрыва навстречу волне радиации. И тут от душ деревьев и душ китов к Исана донеслось одно слово: свобода. Когда он, руководя рекламой атомных убежищ, вел подготовку к их производству, предполагаемых потребителей прежде всего волновал вопрос: как наша семья, единственная оставшаяся в живых, сможет существовать, если все люди вокруг погибнут? Исана с досадой подумал, что ему следовало тогда отвечать: ваша семья обретет истинную свободу и сможет наслаждаться ею. Было десять часов тридцать пять минут. -- Укрывшиеся в здании! -- разнеслось из мощного громкоговорителя полицейской машины. -- Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании! -- сказано было так, будто в здании засело человек сто. -- Вы полностью окружены! -- хором подхватили стереотипную фразу члены команды, сидевшие затаив дыхание в рубке. За ними ее тут же повторил громкоговоритель. -- Не слишком ли много телевизионных фильмов мы посмотрели? -- усмехнулся Доктор. -- Освободите заложников! -- Громкоговоритель повторил. -- Бросьте оружие и выходите! -- Громкоговоритель повторил и это. Потом специалист по словам моторизованной полиции с непреклонной уверенностью в совершенстве стиля своего обращения вернулся к тому, с чего начал: -- Укрывшиеся в здании! -- Они, конечно, с ума посходили от ярости. Но ни в словах их, ни в тоне ярости не слышно, почему бы это? -- спросил Такаки. -- Может, они записали эти стандартные фразы на пленку? Но стоило ли подъезжать так близко и жертвовать командиром только ради того, чтобы произнести по радио обычные заученные слова... Не усугубляйте совершенных вами преступлений. Вам, вероятно, известно, к чему это может привести? Укрывшиеся в здании! -- Опять стандартные фразы? А не ответить ли этим дуракам? -- вспылил Тамакити. -- Наш мегафон против их громкоговорителя не потянет, но попробовать можно. Давай, Тамакити, -- сказал Такаки. Тамакити вопрошающе посмотрел на специалиста по словам Союза свободных мореплавателей, хотя было ясно, что слова Исана ему не нужны. -- Давай, Тамакити, -- сказал Исана. -- Не усугубляйте совершенных вами преступлений. Вам, вероятно, известно, к чему это может привести? Укрывшиеся в здании! -- Укрывшиеся в полицейской машине! Укрывшиеся в полицейской машине! -- крикнул Тамакити, дрожа от возбуждения. Рупор мегафона был обращен наружу, поэтому голос Тамакити в комнате был плохо слышен, разобрать слова было почти невозможно. Члены команды Союза свободных мореплавателей весело смеялись. Потом стали прислушиваться -- как реагирует громкоговоритель полицейской машины; очень скоро стереотипные увещевания прекратились. Подействовал все-таки мегафон Тамакити! -- Укрывшиеся в полицейской машине! -- снова закричал Тамакити. -- Что вы делаете? Последняя фраза, звучавшая так обыденно, снова рассмешила осажденных, раздался громкий хохот... Исана подумал: может быть, этот смех -- защитная реакция подростков, преодолевающих с его помощью свою ненависть к полиции и страх перед ней? Что же все-таки делается в лагере противника? Интересно, смеются они там тоже или нет? Ему вдруг пришла на ум мысль, что он уже почти мертв. Он ощущал, как жизнь его тихо угасает, и это сопровождалось небывалой отдачей всех сил... Смех, наполнявший рубку, вскружил голову Тамакити. Завладев мегафоном, он свистел, как кипящий чайник, шея его покраснела. Не зная, что бы еще сказать, он притворился, будто ждет ответа полицейской машины. А его оппонент с громкоговорителем, наверно, ждал, пока Тамакити иссякнет. Но Тамакити, когда его загоняли в угол, очертя голову бросался напролом. Даже если это требовало нечеловеческого напряжения... -- Я тот, кто стрелял и будет стрелять дальше!-- закричал Тамакити. -- И, сколько бы преступлений я ни совершил, вам наказать меня не удастся. Я -- несовершеннолетний, и к смертной казни вы меня приговорить не можете. А на пожизненное заключение мне плевать -- скоро всему миру крышка. Посадите меня на всю жизнь -- ну и что? Мы же умрем вместе. Дураки! Вдруг он умолк и сел, обхватив руками колени. Он тяжело дышал, опустив голову, лицо его побагровело. Исана впервые заметил, что у него еще даже не пробивается борода. -- Вроде подействовало, -- сказал Исана. Тамакити злобно покосился на него. Он понимал, что выбрал совсем не те слова, и ему было стыдно. -- Я уверен, это их допекло, -- утешил товарища Такаки, и, хотя тот все еще сомневался, нахлынувшая вдруг радость унесла прочь злобу и скованность. -- Неужели я и вправду умру вместе с ними? -- спросил Тамакити хрипло. Громкоговоритель полицейской машины снова начал вещать. Это не был ответ на слова Тамакити, не прозвучало даже намека на то, что их отвергают, презирают или смеются над ними. Громкоговоритель просто-напросто повторил стереотипные фразы. -- Интересно, дошли до них слова Тамакити? -- спросил Такаки. -- Судя по радиопередачам, они кое-что поняли. Прямо кипят от злости. Полицейские по всей Японии с ума посходили, -- сообщил Радист. -- Диктор и тот разъярился. Вон даже голос дрожит. Начал передавать долгосрочный прогноз погоды на море. Ловок... А обо всем, что мы говорили, -- ни слова, запретили, наверно. Сказал только, будто мы с помощью мегафона провоцируем моторизованную полицию. Жаль. -- Значит, от всех наших требований мало толку, -- сказал Такаки. -- Я, честно говоря, думал, что даже если полиция пропустит их мимо ушей, телевидение и газеты нажмут на нее, чтобы с нами все-таки заключили сделку... Может, опять используем нашу рацию? -- Коротковолновики, принявшие нашу передачу и сообщившие телевидению и газетам, наверняка снова прилипли к приемникам. Стало быть, полицейские не сумеют полностью игнорировать наши передачи. Да они и сами могут нас слушать, -- без особой уверенности произнес Радист. В половине двенадцатого радиостанция Союза свободных мореплавателей начала передавать текст, составленный Исана на основе записок Красномордого. Стереотипные фразы громкоговорителя и гул вертолетов мешали передаче, поэтому бойницы с выбитыми стеклами закрыли заслонками. Сразу же стало жарко, у всех, в том числе и у Радиста, сосредоточенно вертевшего ручки, по щекам, словно обильные слезы, тек пот. Наконец он начал вещать спокойно и невозмутимо, будто слушатели его находились на противоположной стороне земного шара: -- Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей. Передача ведется на частоте 145 мегагерц. Радиолюбителей-коротковолновиков, принимающих нашу передачу, просим записать ее на магнитофон и ретранслировать со своих передатчиков. Тех, кто уже передал средствам массовой информации запись нашей первой передачи, просим передать им также и эту, новую запись. Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей. Полицейским властям наши требования уже известны. Передаем подробно наши условия. Мы требуем, чтобы нам предоставили судно, снабженное всем необходимым для экипажа самое меньшее из восьми человек. Судно должно отвечать следующим требованиям: длина -- пятнадцать метров, водоизмещение -- шестнадцать с половиной тонн; подходит модель промысловой шхуны для лова тунца с дизельным двигателем в тридцать восемь лошадиных сил. На судне должен быть запас воды, продовольствия, горючего не менее чем на неделю. Место стоянки судна -- порт Эносима. Нам необходим также автомобиль, который доставит нас в порт. Выполнение этих условий не потребует от государства никаких расходов. Деньги на покупку судна -- по нашим расчетам, около пятнадцати миллионов иен -- выплатит из своих личных средств семья задержанных нами заложников. Предупреждаем, вплоть до завершения операции мы готовы использовать все имеющееся у нас оружие: автоматы, винтовки, гранаты и динамит. Мы не остановимся и перед тем, чтобы взорвать себя. Любые попытки освободить заложников приведут к взрыву убежища и их гибели. Мы будем ждать ответа к часу дня от полицейских властей или через посредников, в качестве которых могут выступить средства массовой информации. Всех, кто связан со средствами массовой информации, просим проследить, чтобы полиция не пренебрегла согласием семьи заложников на наши условия... Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей. -- Вряд ли пройдет такое нахальное требование, -- сказал Тамакити. -- Но когда я его слушал, у меня перед глазами стояла рыбацкая шхуна, на которой все мы уходим в море... Этот порыв, столь не свойственный Тамакити, отражал, наверное, чувства, владевшие всеми Свободными мореплавателями. Снова начался обстрел. На этот раз стреляли и газовыми, и обычными пулями. Тамакити сразу же ответил, тщательно целясь в щель между щитами по бокам полицейской машины. Но стрелявшие засели в окопе, и выстрелы Тамакити не могли их потревожить. А вот две газовые пули едва не влетели в бойницу, с которой была снята заслонка. Тамакити вытащил из бойницы автомат, и Доктор, стоявший уже наготове, вставил заслонку обратно. Теперь все находившиеся в рубке проливали беспричинные слезы, чихали и кашляли, прижимая к глазам тонкие ломтики лимона. Если бы противник стал непрерывно обстреливать газовыми пулями бойницы, их пришлось бы заделывать наглухо и вести ответный огонь стало бы невозможно. А попадание газовых пуль внутрь помещения поставило бы осажденных на грань катастрофы. Из этого можно было заключить, что противник еще не ввел в бой все свои силы. Мысль эта выводила из себя осажденных, которые, судорожно моргая, ждали, когда наконец слезящиеся от боли глаза их смогут опять различать предметы, размытые дымкой слез. И Такаки, и Доктор, и даже Тамакити, переставший отстреливаться, молча прислушивались к ударам пуль о стену; воспаленные глаза их были красны, по щекам текли слезы. -- Сбили! -- завопил вдруг Радист. -- Сбили!.. Они сбили антенну! Очевидно, это и было главной целью обстрела, ибо он тотчас прекратился. Радист судорожно крутил рукоятки. Но окружавшие его подростки сразу поняли: отныне для него душа рации умерла. Правда, обычные радиопередачи можно было ловить и без антенны. Но самим вести передачи и подслушивать переговоры полицейских стало невозможно. Наконец Радист отодвинул столик, на котором стояла рация, и выпрямился. -- А что с электричеством? -- С электричеством? Давным-давно отключено, -- сказал Радист тем тоном, каким специалисты отвечают обычно профанам. (Исана сразу же вспомнил, как он вставлял в магнитофон Дзина новые батареи. Достаточно было отключить магнитофон от электросети, и батареи начинали работать. Он делал это каждый раз, покидая убежище и оставляя Дзина одного.) -- Они давно поняли, что мы пользуемся батареями, и решили сбить антенну... А на наши требования и не подумали ответить... Вот подлецы! Радист откинулся назад и закрыл глаза. Исана показалось, будто он раньше все это время видел лишь профиль Радиста, склоненного над рацией. А теперь он увидел его густые брови, почти сросшиеся на мясистой переносице. От упругих щек к уголкам рта протянулись грязные полоски. Раздувая ноздри, покрытые капельками пота, он тяжело дышал, не открывая глаз. За стенами убежища сквозь беспорядочную стрельбу слышались стереотипные фразы: Укрывшиеся в здании! Не усугубляйте совершенных вами преступлений... -- Надо исправить антенну. Я ее укорочу, тогда ее пулей не собьешь, и укреплю обломками бетона на самой середине крыши. -- Вылезешь, тебя тут же пристрелят, -- возразил ему Тамакити. -- И прикрыть тебя отсюда огнем не удастся. -- Конечно, не удастся, -- сказал Радист, не открывая глаз и лишь нахмурив брови, отчего между ними пролегли мясистые складки. -- Прикрывать меня не надо. Объектив телекамеры фиксирует все происходящее, и полицейские не станут на глазах у всех стрелять в невооруженного человека. Для острастки, может, пальнут разок. Я притворюсь, будто удираю с перепугу, и утащу сюда остатки антенны... Слова Радиста не могли никого обмануть, больше всего они смахивали на самовнушение. Подростки, ошеломленные, выслушали его. -- А может, обойдемся без антенны? -- спросил Такаки. -- Не хватит ли нам вещать? Все равно они пропускают наши слова мимо ушей. Ну, установим антенну и снова начнем передачу, что изменится? -- Нет, они ничего не пропускают мимо ушей. Сбили же они нашу антенну, -- сказал Радист, решительно посмотрев на товарищей. -- Я и сам не верю, что сделка пройдет как по маслу. Но ведь мы начали вещание, даже позывные у нас есть. Если бросим дело на полпути, значит, все было только игрой. А я отношусь ко всему всерьез. Поймите же, радиостанция у Союза свободных мореплавателей -- настоящая. Он умолк. Глаза его, красные от слезоточивого газа, устремились к выходу на балкон. Он чувствует себя одиноким, подумал Исана, и подавленным. И хочет скрыть, что у него на душе. -- Но разве передачи наши не утратили смысла? -- с досадой спросил Исана. -- Зачем же чинить антенну и снова возобновлять их? Удивленный Радист взглянул на него с осужденьием и гневом. Но тотчас взгляд его сделался отчужденным. Он спокойно поднял с пола кусачки и заткнул их за пояс хлопчатобумажных шортов. Потом, подойдя к шаткой баррикаде из обломков железобетона, начал ее растаскивать. Тамакити молча стал помогать ему. Низко согнувшись, точно боясь удариться головой о яркий сноп света, хлынувший из открытого отверстия, и по-прежнему не обращая ни на кого внимания, Радист вышел на балкон. Вдруг ноги его взметнулись вверх, словно подкошенные ветром, и грохнул выстрел. Казалось даже, будто выстрел прозвучал чуть позже. Но Радист снова вскочил на ноги. Думая, что он повернет назад, Тамакити расширил проход в баррикаде. Радист сделал шаг, еще один, все решили, что он возвращается. Однако он направился к металлической лестнице -- ее скрывала баррикада -- и поднялся на крышу. Раздался еще один выстрел. Тамакити вернулся на свой пост и, выворотив дулом автомата заслонку из бойницы, дал длинную очередь. Осаждающим его выстрелы никакого вреда не причинили. Расстреливая магазин, Тамакити плакал и не видел ничего перед собой. По стеклу крайней бойницы, ближайшей к металлической лестнице, поползла удивительно светлая струйка крови. Такаки окликнул Радиста. Ответа не было. Радист погиб, чтобы не играть в радио... Плача навзрыд, по-детски, как Бой, Тамакити вставил в автомат новый магазин и ждал у открытой бойницы; остальные не могли отвести глаз от стекла, по которому бежала струйка крови. Исана услышал у самого уха слова, похожие на молитву, это Красномордый шептал что-то, глядя на струйку крови, то убывавшую, то прибывавшую снова. Глава 21 ИЗ ЧРЕВА КИТА (3) Час дня -- ответа нет. Полицейская машина без конца передает стереотипные фразы. Они повторяются одним и тем же голосом и теми же словами, но это не магнитофонная запись: окончания слов стали неразборчивыми. Наверно, у диктора язык заплетается. Даже если задняя дверь машины и открыта -- из убежища этого не видно, -- в ней все равно жарища. Должно быть, от бесконечно повторяющихся фраз у человека в мундире -- он, страдая от невыносимой жары, сидит на узенькой скамеечке возле рации -- уже перегрелась голова. -- Я был бы рад доверить ему рацию Союза свободных мореплавателей, -- сказал Такаки. -- По-моему, он из той же породы людей, что и Коротышка... -- Другого Коротыша на свете не сыскать, -- зло бросил Тамакити. Каждый раз, когда Такаки брал наушники, Тамакити недовольно хмурился: он ждал, что рация -- она теперь вела прием только на средних волнах -- сообщит о гибели Радиста, труп которого валяется на солнцепеке. Если бы "общественное мнение" признало, что полиция зашла слишком далеко, убив безоружного человека, и нужно разрешить внести его тело в дом, Тамакити сразу полез бы на крышу. Но Такаки, склоняясь к рации, лишь морщился -- брезгливо и зло. Доктор разрезал пополам очки для плавания, укоротил переносицу и снова сшил их. Они должны были защитить глаза Дзина от слезоточивого газа. Из запасных наушников -- он сделал их полегче, вынув все внутренности, потом набил их поролоном, -- теперь готовы были и глушилки для Дзина. Корабельный врач Союза свободных мореплавателей мучился оттого, что не смог оказать помощь Радисту, пока тот еще был жив, и старался отвлечь себя работой. Исполняя свои обязанности наблюдателя за тылом, Исана устроился у слухового окна над винтовой лестницей. -- Кажется, и жители домов на холме тоже возненавидели нас, -- сказал Исана и взял у Такаки бинокль. Однако иероглифы на полотнище никак не затрагивали осажденных, а выражали лишь недовольство властями: "Полицейские моторизованного отряда, здесь тихий жилой район, залетающие сюда шальные пули нас беспокоят". Исана смотрел в бинокль, пока не заныла шея, и смеялся про себя. Потом Такаки взял у него бинокль и, глянув в окно, тоже засмеялся: -- Бедная полиция осталась одна-одинешенька! А солнце припекает все сильнее, полицейские небось перебесятся от злости. Предложи мы им сейчас вместе взять штурмом этот поселок на холме, они бы, пожалуй, согласились! -- усмехнулся Такаки. -- Слышишь, Тамакити, жители холма выставили плакат с протестом, мол, шальные пули тревожат их покой. -- Ничего! Скоро появится новая надпись: "Полицейские моторизованного отряда, побыстрее уничтожьте сумасшедших ", -- мрачно сказал Тамакити. Исана, как специалист по словам, предложил, чтобы Союз свободных мореплавателей тоже вывесил полотнище с обращением. Даже если полиция будет его игнорировать, все равно скрыть его от средств массовой информации не удастся. Объектив телекамеры сразу же запечатлеет плакат. Зато он покажет всем, что и теперь, когда радиостанция Свободных мореплавателей умолкла, их требования остаются прежними. Исана притащил стопку пеленок, и Доктор, которому план Исана пришелся по душе, ловко сшил их вместе. -- Это ты на медицинском факультете так навострился? -- Да нет, -- улыбнулся Доктор и объяснил, что учился шить паруса. Специалист по словам сделал фломастером надпись: "Ответьте -- что с нашим судном!" Прикрепив к нижней кромке полотнища груз и прибив в трех местах поперечные планки, они с Доктором спустили его через бойницу. Снайперы открыли бешеный огонь. Через минуту они сбили полотнище, и из бойницы повисли лишь обрывки веревок. Громкоговоритель продолжал повторять стереотипные фразы. В дрожавшем от жары мареве расплылись очертания полицейской машины. Земля, выброшенная из окопа, стала сухой, как песок. Да и в самом окопе было, конечно, сухо и жарко. Все жарче становилось и в убежище. В два часа дня показалась машина "скорой помощи". Пытаясь приблизиться к полицейской машине, она застряла, огибая заболоченную низину. "Скорая помощь " долго буксовала в колее, проложенной самосвалами, потом попятилась раз-другой, рванулась вперед и, наконец, добралась до полицейской машины. -- Уверены, что мы будем соблюдать соглашение о Красном Кресте. А сами на один наш выстрел отвечают тысячей... -- Да это и не обычная машина. В ней наверняка пуленепробиваемые стекла и бензобак бронирован, -- сказал Тамакити. -- Но я не собираюсь стрелять в "скорую помощь". Вызвав ее, противник признался в своем позоре. Не знают небось, куда деваться со стыда. -- Если так, может быть, нам удастся забрать труп Радиста? -- спросил Доктор. -- Они ведь не нас стыдятся. Просто не хотят быть посмешищем, -- ответил Такаки. -- Нас-то и за людей не считают. "Скорая помощь " укрылась за полицейской машиной, медики стали спасать пострадавших. Решив, очевидно, что стрельбы из убежища опасаться нечего, еще одна "скорая помощь" подъехала к полицейской машине напрямик, не огибая заболоченной низины. Неужели столько людей получили солнечный удар? А может, это просто уловка, чтобы доставить сидящим в окопе обед? Во всяком случае, на час передышка обеспечена. Осажденные, разобрав баррикаду, приоткрыли дверь на балкон, и в комнату хлынул свежий воздух. Начнись сейчас снова обстрел газовыми пулями, плохо бы им пришлось. Но противник молчал, видя, что машины "скорой помощи " пропущены беспрепятственно. -- Может, мне тоже взять флаг с красным крестом и выйти на крышу? -- предложил Тамакити. -- Если тебя подстрелят, мы лишимся единственного снайпера, -- сказал Такаки. -- У Радиста, правда, не было флага, но ведь было ясно, что он не вооружен. Лучше, пока мы еще живы, пообедаем вместе... Инаго уже хлопотала у плиты. Дзин сидел на стуле за кухонным столом. -- Дзин, как дела? -- окликнул его Исана, но тот лишь мельком взглянул на отца и снова стал внимательно слушать Инаго. -- Это шум вертолета, Дзин... А это радиопередача из полицейской машины... -- Да, это шум вертолета... Да, это радиопередача из полицейской машины... Инаго, наверно, не только хотела подбодрить Дзина, но старалась успокоиться и сама, слушая из уст Дзина эхо своих собственных слов, -- так делал когда-то и погруженный в безысходную тоску Исана. Обед, приготовленный Инаго, как бы отражал странное положение, в котором очутились Свободные мореплаватели. Рассчитывая на длительную осаду, Инаго не открыла ни одной банки дешевых консервов, а сварила огромную кастрюлю лапши и выставила на стол самые дорогие продукты -- готовилось настоящее пиршество. Один только Дзин получил целую банку крабов. Взяв пальцами ломтик нежного крабьего мяса, прослоенный тонкими хрящами, и поднеся его к глазам, он с удовольствием разглядывал лакомство и затем отправлял его в рот, весело улыбаясь, когда хрящик щекотал ему небо, и кончиком розового языка слизывая каждую крошку, чтобы она не упала на пол. Нынешнего обжору от прежнего Дзина, отвергавшего пищу, отделяла целая вечность... -- Я лежала в темноте и думала, что если взять всю мою жизнь -- день за днем -- до вчерашней ночи, то только теперь я живу по-настоящему, -- сказала Инаго. -- Это другая, новая жизнь. На наблюдательном посту дежурил один Доктор, остальные спустились вниз. -- Сколько времени мы уже ведем бой? -- спросил Такаки, оглядывая членов команды, собравшихся за столом. -- Часов десять -- двенадцать? Немало для первого сражения Союза свободных мореплавателей. Можно и подкрепиться. -- Перевернутая полицейская машина так и лежит там, -- начал Красномордый, разрывая пелену молчания. -- Я подумал, если поставить ее на колеса, мы бы спокойно сели в нее и смотались отсюда. -- Как ты ее поднимешь без крана? Она потяжелее грузовика, -- возразил Такаки. -- Это верно. Поднять ее тяжело. Зато если б удалось!.. Ключи у нас есть, я их у пленного отобрал. Конечно, кроме тех полицейских, в окопе вокруг нас сидят в засаде и другие. Но как ты думаешь, Тамакити, удастся прорвать их заслон на полицейской машине? Ведь эта машина их -- самая мощная, и наши шансы бы уравнялись. -- Может, дело и выгорит. Только я не понимаю, почему мы должны выбираться отсюда? -- равнодушно спросил Тамакити. -- Ясно, пока они не ответили на наши требования, останемся здесь. И если нам предоставят судно -- эта машина нам ни к чему. Я просто думаю, как выбраться отсюда, если они не примут наши условия и снова начнут выкуривать нас газовыми пулями. -- Я вижу, ты не очень-то веришь, что мы получим судно, -- равнодушнее прежнего сказал Тамакити и стал поглаживать автомат, который и во время еды стоял рядом с ним. -- Интересно, как ты собираешься поднять машину? -- спросил Такаки, подхватывая нить разговора, прерванную Тамакити. -- Я вовсе не уверен, что это возможно, -- отвечал Красномордый, и заливавший его щеки багрянец пополз к шее. -- Но если попытаться устроить взрыв рядом с машиной, вдруг она от взрывной волны снова встанет на колеса. Ведь она перевернулась тоже от взрыва, верно? -- Давайте взорвем у подножья холма пару гранат и посмотрим, что будет, -- сказал Такаки. Тамакити вскинул голову и глянул на Такаки. Но его опередил Красномордый. -- Нет, гранаты на это тратить нельзя, -- возразил он. -- Дело уж больно сомнительное. -- Как же быть? -- спросил Такаки. -- Лучше я подберусь к перевернутой машине и, улучив момент, взорву у подножья холма динамит, -- быстро ответил Красномордый, будто речь шла о пустяках. -- Да это чистое безумие, -- насмешливо бросил Тамакити. -- Безумие? А не безумием ли мы занимались до сих пор? -- парировал Красномордый. -- Я и в Союз свободных мореплавателей вступил, и заперся здесь с вами, и сражаюсь потому, что это безумие как раз по мне. -- А ты уверен, что тебя не подстрелят? Сам же назвал свою затею сомнительной. Встанет ли машина на колеса? И удастся ли еще подложить динамит? -- вмешался Такаки. -- Не знаю, встанет ли она на колеса. Но подложить где надо динамит я берусь, -- сказал Красномордый. -- Я уверен, именно такой безумный план и должен удаться. Великие люди в истории не раз делали вещи, которые поначалу всем казались чистым безумием. -- Ладно, хватит об этом, -- отрезал Тамакити, поморщившись. -- Дам тебе динамит. Сколько нужно-то? Подложишь слишком много -- машину разнесет на куски, да и тебя самого зашвырнет черт знает куда... -- Боишься безумия? -- насмешливо спросил Красномордый. Тамакити, который раньше остро реагировал даже на безобидные насмешки Красномордого, спокойно встал и пошел в бункер за динамитом. -- Он на все согласен, лишь бы не требовали его драгоценные гранаты, -- тихо сказал Такаки. -- Не будь Тамакити, мы бы давно остались без боеприпасов, и полицейские, отделав нас дубинками, выволокли бы всех отсюда, -- вступился за него Красномордый. -- Думаешь взяться за дело, когда стемнеет? -- спросил Исана. -- Нет, ждать до ночи нельзя, -- ответил Красномордый чуть ли не испуганно. -- Если им удалось убедить общественное мнение, что надо освободить заложников, значит, скоро начнут наступление. Забросают убежище дымовыми шашками, тогда я и выберусь отсюда. -- Но они наверняка будут стрелять газовыми пулями, и тебе придется туго. -- Надену костюм для подводного плавания, глаза прикрою маской, и слезоточивый газ мне нипочем, -- заявил Красномордый. -- Попробую нырнуть в мутное море, где вокруг не видно ни зги. Он с присвистом сделал глубокий вдох, как пловец перед погружением. Мощный вдох его разнесся по всему убежищу, но Дзин не испугался и даже внимательно посмотрел на губы Красномордого, словно вылетевший из них звук был пением неведомой птицы. Этот взгляд заставил подростка покраснеть от радости. -- Дзин, это человек. Этот звук издал человек, -- сказал Красномордый, выдыхая воздух. Когда члены команды, отправив Инаго с Дзином в бункер, вернулись в рубку, Доктор, наблюдавший за происходящим через бойницу и слушавший радио, сообщил Исана: -- Ваша жена собирается приехать уговаривать нас. Ее ждут с минуты на минуту. У ограды автозавода находится штаб полицейских сил, и на пресс-конференции она сказала, что направляется туда, чтобы переубедить нас. Это передали по радио. -- А о нашем требовании предоставить корабль она говорила что-нибудь? -- Ни слова. Не сказала даже, что, как мать, просит полицию любыми средствами спасти заложников. Хотя наводящий вопрос был задан. Она ответила, что народ не должен склоняться перед насилием, пусть это и повлечет за собой отдельные жертвы. Короче, она из тех политиканов, что зовутся ястребами. Я, правда, не уверен, она ли это была, хотел пойти за вами. Но подумал, а вдруг они неожиданно пойдут в атаку, и остался. -- Моя жена -- достойная ученица одного прожженного политикана. Хочет небось показать избирателям, что из нее выйдет истинный политик... -- А может, избирателей больше впечатлил бы трогательный призыв страдающей матери, чей ребенок взят в качестве заложника? -- спросил Такаки. -- В ней чувствуется американская школа, ответил Исана. -- Хочет воздействовать на избирателей, так сказать, чистыми методами. Мне это больше по душе. -- Интересно, какие условия она выставит? Что ж, подождем -- увидим. Во всяком случае, если вместо стандартных фраз начнутся уговоры, это уже шаг вперед, -- сказал Такаки. -- Пусть с нами вступит в переговоры даже самый отъявленный ястреб, все как-никак уступка. -- Моя жена, должно быть, не верит, что мы с Дзином -- заложники. Она понимает, что я ваш единомышленник. Кстати, она об этом не говорила? Если нет, значит, у нас еще есть надежда. -- А как она думает приблизиться к нам, чтобы начать переговоры? Тоже на машине "скорой помощи"? -- Нет, вряд ли, -- сказал Такаки. -- На "скорой помощи " они отправляют в тыл пострадавших полицейских, демонстрируя на весь мир заботу о стражах народных интересов. Скорее всего, прикатит на полицейской машине. -- Тогда для прикрытия они начнут обстрел дымовыми шашками и газовыми пулями, -- с надеждой сказал Красномордый. -- Этим-то я и воспользуюсь... Бойницы в рубке были снова как следует заделаны. Оставив на третьем этаже наблюдателем Такаки, все спустились вниз и помогли Красномордому облачиться в костюм для подводного плавания. Одновременно велись необходимые приготовления в прихожей -- обставлялась как бы сценическая площадка, откуда Красномордый должен был начать представление. Делалось все не ради него, а для защиты остающихся в убежище -- на этом настаивал сам Красномордый. Как только он выскочит наружу, дверь снова должна быть забаррикадирована обломками железобетона. И сейчас их нагромождали в виде башни -- обрушив ее одним толчком, можно было сразу завалить дверь... -- А вдруг тебя заметят у самой двери? Мы ведь ее завалим и быстро открыть не сможем, -- спохватился Тамакити. -- Если заметят, я все равно не вернусь. Они небось сразу откроют по двери огонь газовыми пулями, -- сказал Красномордый. -- Тем более ее нужно срочно забаррикадировать. -- Сам говоришь: если заметят -- конец. Может, лучше ничего не затевать? Ну доберешься, а дальше что? -- проворчал Тамакити. -- Это ведь чистое... -- Чистое безумие. Да? Я ведь сказал: именно поэтому дело, возможно, и выгорит, -- заявил Красномордый. Три часа тридцать пять минут. В убежище снова полетели дымовые шашки и газовые пули. Бойницы, выходившие на винтовую лестницу, заволокло белым дымом, стало темно, как под водой. Красномордый поправил маску и с шумом вобрал в себя воздух. Дверь открылась, и он выскочил наружу. В полосах света, как во время ливня при ярком солнце, ползли по земле густые белые, как пар, волны. Согнувшись, будто нырнув в воду, растворился в них Красномордый. Дверь тут же захлопнулась. Клубы слезоточивого газа успели все же ворваться в убежище и как злобные твари набросились на подростков. Они кашляли, задыхались, обливались слезами, глаза невозможно было закрыть: сразу начиналась нестерпимая резь. -- Не трите глаза, -- предупредил Доктор. -- Не трите, слышите. Это газ CS; пока не промоете глаза, не смейте к ним прикасаться... -- Хорошо бы забраться в бункер, но боюсь, открыв люк, напустим туда газа. Пожалуй, Дзину не следует дольше оставаться здесь, -- с трудом произнес Доктор и снова закашлялся. Никто не мог даже ему ответить. Все прислушивались к тому, что происходит за стенами убежища. Кашляя и хрипя, Доктор продолжал: . -- Если газ CS попадет Дзину на кожу, возьму его на руки, выйду наружу и сдамся. Союз свободных мореплавателей не вправе обрекать ребенка на такие страдания. Иначе я отказываюсь от обязанностей корабельного врача... -- Наш Союз всегда был свободным объединением. Каждый волен покинуть его под любым предлогом. Но я буду сражаться до конца, даже оставшись в одиночестве, в этом я тоже свободен, -- заявил Тамакити. Он с трудом встал, обмотав махровым полотенцем рот, вышел в прихожую, где плавал слезоточивый газ, и взбежал по винтовой лестнице. -- Из винтовок вроде не стреляли. Значит, Красномордого не заметили. В общем, пока все в порядке. Газовыми пулями они били по верхней части здания, так что и шальной пулей его вряд ли задело, -- сказал Такаки. -- Да, но слезоточивый газ -- штука серьезная, -- усомнился Исана. -- Сможет ли Красномордый свободно двигаться, когда кругом этот газ? -- Он на редкость здоровый парень. Три года был лучшим спортсменом Всеяпонской юношеской лиги. Он не дрогнет, если даже придется переплыть море слезоточивого газа, -- сказал Такаки, но, увидев, как пострадали от газа Исана и остальные, сморщился, точно лизнул лимон. Три часа сорок пять минут. Стрельба дымовыми шашками и газовыми пулями прекратилась. За стенами убежища стало тихо. Клубы дыма растаяли, вновь засияло солнце, и сразу вернулся яркий летний день. Глядя слезящимися глазами на эту резкую перемену, трудно было унять головокружение; казалось, с тех пор как началось сражение, для осажденных уже не раз день сменялся ночью. Прикорнув,на полу, этим мыслям предавался один Исана, он был старше всех и первым выбился из сил. Как только дым стал рассеиваться, подростки прильнули к бойницам. Тамакити, подойдя к бойнице у винтовой лестницы -- здесь раньше был пост Красномордого, -- снова получил дозу слезоточивого газа и вынужден был еще раз промыть глаза. -- Кажется, Красномордый все-таки забрался в кабину полицейской машины, -- сказал он. -- Дверца, которая раньше была распахнута, закрыта. -- Неужели их наблюдатели не обратили на это внимания? -- спросил Исана. -- Если и обратили, они теперь бессильны, -- ответил Такаки. -- А вот у нас в убежище дело худо. Справа и слева от убежища появились новые полицейские машины. Если прибавить еще отряд моторизованной полиции, скрывавшейся среди саженцев на косогоре за убежищем, то окружение было полным. Все бойницы находились под прицелом снайперов, использовавших в виде прикрытия полицейские машины или стоявшие по обе стороны от них щиты... -- Если они начнут штурм, нам не выстоять. Стрелять по-настоящему умеет только один из нас, -- сказал Доктор. -- Они уверены, будто у нас полно гранат и мы запросто отгоним всех, кто осмелится подойти поближе,-- заявил Такаки. -- Теперь небось сразу поймут, что у нас с гранатами не густо, раз Красномордый, рискуя жизнью, вылез наружу с динамитом, -- сказал Тамакити, язык у него, казалось, был налит свинцом. -- Хотя бы ради этого Красномордому стоило взять гранаты... -- Ладно, он сделал все по-своему, -- перебил его Такаки. -- Чего зря болтать о человеке, когда его здесь нет; тебя это, может, и утешит, но ему уже не поможет. Единственный наш долг -- прикрыть Красномордого. -- Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании! -- снова заладил громкоговоритель, и Такаки, не мешкая, вынул из бойницы заслонку. Исана сразу узнал этот голос, но почему-то ему казалось, будто женским голосом говорит господин Кэ. В голосе действительно были все модуляции, отличавшие дикцию старого политика, -- будь Кэ женщиной, он, несомненно, говорил бы так же фальшиво. Но это была Наоби. -- Я та, у которой вы потребовали судно. Но у меня пет желания предоставлять вам судно. Нет ни малейшего желания предоставлять вам судно. Оставьте свои глупые надежды. Ваши угрозы бесполезны. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Если вы выйдете, не усугубляя своих преступлений, я обещаю помочь вам на суде. Найму за свой счет для вас адвоката. Немедленно выходите. Ребенок, взятый вами заложником, умственно отсталый. Что может быть трусливее и бесчеловечнее этого? Выпустите заложников и немедленно выходите сами. У вас же нет никаких принципов, которые стоит защищать. Почему вы не сдаетесь? Ради чего совершаете свои преступления? Вы, кажется, надеетесь, будто вот-вот произойдет разрушительное землетрясение? Но вообще допустимы ли такие антиобщественные действия? Нет, они будут недопустимы при любом строе. Если будущее общество не избавится от подобных вам элементов, оно обречено на гибель. Никогда, ни в какую эпоху, ни в какой стране на земле люди не узаконят действий, которые вы намерены предпринять. Чего вы, в конце концов, добиваетесь? Вы сами линчуете своих товарищей и доводите их до самоубийства, вы убили полицейского и даже умственно отсталого ребенка захватили заложником... Вы, видно, вообразили, будто вам все дозволено? Вы не достойны называться людьми? Как я могу после всего предоставить вам средство для побега? Ваши требования вышли за рамки личных проблем. И я, даже если придется пожертвовать моим слабоумным сыном, ни за что не вступлю с вами в сделку. Ведь у меня есть долг перед людьми, перед моими согражданами, перед обществом. Да, я -- мать. Я схожу с ума, думая о страданиях моего ребенка. Но, как член общества, я обязана выполнить свой долг. Я отвергаю все ваши требования. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании, бросайте оружие и немедленно выходите. Вы трусы. Я не склонюсь перед вашей трусливой угрозой. Нет, не склонюсь, даже если в жертву будет принесен мой ребенок, мой умственно отсталый сын. Оставьте свои глупые надежды. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Это ваш последний шанс. Выпустите заложников и немедленно выходите, прошу вас... -- Ну и на ловкой же бабенке вы женились! -- чуть ли не с восхищением воскликнул Такаки. Исана был ошеломлен и не сразу нашелся, что ответить Такаки, успевшему вклиниться, пока громкоговоритель молчал и не начал опять повторять все сказанное. В следующую паузу Исана попытался оправдаться: -- За всю нашу совместную жизнь я ни разу не слышал от жены такого длинного монолога. Человек становится старше и меняется... -- Вам нечего стыдиться, -- сказал Такаки.-- Но почему, говоря о заложниках, она упомянула лишь Дзина и полностью игнорировала вас? Неужели она поняла, в каких вы отношениях с нами? Может, и полиция так считает? --По-моему, у полиции нет оснований делать на мой счет какие-либо выводы. Думаю, только жена начала в глубине души подозревать, что я действую как ваш сообщник или, по крайней мере, сочувствующий. Позавчера я ей рассказывал о вас, хотя весьма расплывчато. Поэтому она и говорила так осмотрительно, чтобы это никак не отразилось на ее политическом будущем. Свое обращение она записала на пленку и собирается, видимо, использовать в избирательной кампании. -- И при этом нагло утверждает, будто жалеет Дзина? В общем, и нашим -- и вашим, ну и ловка! -- повторил Такаки. -- Ее выступление заранее оправдывает моторизованную полицию, если, перейдя в наступление, они убьют и Дзина тоже, -- мрачно сказал Тамакити. -- Для обалдевших от жары полицейских эти слова матери -- как призыв перебить всех бандитов, не щадя и ребенка. -- Верно. Она все время повторяла "умственно отсталый ребенок", "слабоумный сын", укрепляя в полицейских предвзятое отношение к нам. Мол, эти психически неуравновешенные юнцы хотят сделать что-то страшное с ненормальным ребенком, -- сказал Доктор. -- Если она дошла до этого в своих расчетах, она не мать, а циничная дрянь. Разве можно, забыв, какой Дзин добрый и терпеливый, как прекрасно разбирается в голосах птиц, твердить: умственно отсталый, слабоумный! Неподвижный воздух превратил рубку в баню, и кипящий возмущением Доктор вспотел еще больше. -- Когда мы жили втроем, одной семьей, Дзин был замкнут и никак не проявлял себя, -- попытался оправдать жену Исана. -- Сейчас для нас самое важное во всеуслышание опровергнуть ее клевету о планах Свободных мореплавателей. Может, начнем вещать через мегафон? -- Надо подготовить текст, -- сказал Тамакити, пожав плечами. -- Сейчас нет времени для писанины, -- стал убеждать его Такаки. -- Раньше же у тебя здорово получалось! -- Теперь это сделаю я, -- сказал Исана. -- Но ведь жена сразу узнает вас по голосу. -- О своих подозрениях она ни за что не заявит полиции -- каждый ее шаг делается с расчетом на избирательную кампанию. Даже услышав мой голос, она промолчит. Скажет, мол, не узнала голоса через мегафон, и полиция к ней не придерется, да и газеты не поднимут шума, а значит, ее предвыборная кампания не пострадает... Я тоже хочу немного поработать как специалист по словам... -- Как специалист по словам вы свою миссию выполнили. Теперь говорить буду я, -- сказал Такаки. Чтобы не доломать мегафон, основательно попорченный Тамакити во время его чересчур эмоциональной передачи, Такаки приладил его и стал спокойно ждать. Как только призывы Наоби на минуту умолкли, он сразу начал встречную передачу, вместо позывных дважды повторив одну и ту же фразу: -- Дайте ответ о нашем судне! Дайте ответ о нашем судне! Мы не нуждаемся в судебной защите. Приговор вашего суда для нас ничто! Ваши тюрьмы не просуществуют так долго, чтобы наказать нас сполна. Да и всему вашему миру жить осталось недолго. Ребенок, взятый заложником, живет с нами свободным и раскованным. Благодаря этой свободе он стал удивительным ребенком. Поглубже задумайтесь над этим. И подумайте о нашем судне, подумайте о нашем судне! Свободные мореплаватели хотят выйти в море до того, как произойдет разрушительное землетрясение, потому что в день, когда Токио будет уничтожен, вы попытаетесь нас всех убить. И мы хотим заранее спастись от резни. Подумайте о том, что вы делаете и что намерены сделать. И поймите наш страх! Потом подумайте о нашем судне! Да, мы действительно антиобщественные элементы. Но и только. Мы не хотим иметь ничего общего с вашим обществом -- мы знаем, в нем нам не жить. Но нам отвратительна мысль, что мы погибнем на той же земле, что и вы, -- вот почему мы стремимся в море. Подумайте о нашем судне, подумайте о нашем судне, подумайте о нашем судне! Обессилев от напряжения, Такаки понурился и умолк. Молчала Наоби, молчал и громкоговоритель, повторявший стереотипные фразы. Но слушатели его не молчали. В полицейских машинах и окопе, прикрытом щитами, полицейские вопили, проклиная жару и вызывающие крики мегафона. -- Представляю, как злится Красномордый, слушая их вопли, -- уныло сказал Тамакити, с трудом сдерживая бивший его озноб. Слова эти заставили всех членов команды вздохнуть. Они ждали, что будет дальше. Ждали в водовороте насмешливых воплей. Взрыв. Дрогнули стены, обсыпав сидящих в комнате пылью. Заслонки из бойниц выбило внутрь рубки. Подростки подскочили к бойницам. Глазам их открылся столб непроглядно густой пыли, поднявшийся до самых бойниц. Мелкие камни и комья земли градом сыпались на землю. -- Ничего не вышло! -- крикнул, вылетая на винтовую лестницу, Тамакити и выставил в бойницу автомат. По мере того как пыль рассеивалась, можно было убедиться в провале операции Красномордого. Полицейскую машину отбросило к самому убежищу, но она осталась лежать на боку. Дверца кабины снова открылась и раскачивалась из стороны в сторону. Из кабины высунулась рука, затянутая в черную резину, и захлопнула дверцу. Конечно, из двух полицейских машин, являвшихся двумя вершинами правильного треугольника, третьей была сама перевернутая машина, заметить это движение не составляло никакого труда. Газовые пули посыпались на кабину. Бесчисленные черные шарики, отскакивавшие от машины, вызвали в памяти Исана стаю скворцов, взмывавших с огромной дзельквы в Идзу. Послышались насмешливые крики. Они заглушали разрывы газовых пуль: Выходи, выходи! Убийца, сумасшедший, выходи! -- в этих криках, по-прежнему полных злобы, слышались теперь и торжествующие нотки. Тамакити выстрелил. Вопли стали еще громче. В ответ на выстрел Тамакити винтовочные пули забарабанили по стенам убежища; это было уже похоже на игру -- жестокую, страшную, но обыкновенную игру. Полицейские готовы были взять реванш за флаг, нарисованный на заду их товарища... Через некоторое время дверца полицейской машины снова открылась и оттуда показалось лоснящееся черное плечо затянутого в черную резину человека, измученного сыпавшимися на него газовыми пулями. Он словно напрочь позабыл о существовании противника. Казалось, он контужен взрывом или газ затуманил его рассудок. Человек, затянутый в черную резину, упершись ногой в кузов, оттолкнулся и вылез из машины. Сорвав маску, он отбросил ее в сторону и, задрав голову, жадно глотал воздух. Но вдруг зашелся кашлем и привалился к дверце машины, чтобы не упасть. В разноголосице насмешливых воплей выделялись злорадные крики. Давай сюда, давай сюда! -- орали полицейские. "Убийца и сумасшедший" они уже не кричали. Невидимые враги вопили: "Давай сюда, давай сюда!" И глумливо смеялись... Человек, затянутый в черную резину, с трудом выпрямился и, наконец, оторвал руки от дверцы машины. Он расстегнул молнию на костюме для подводного плавания и, не соображая, что делает, достал сигареты и спички, будто собирался закурить. Снова раздался хохот, посыпались насмешки. Напрягшись и сохраняя равновесие, человек в черной резине опустил голову, чиркнул спичкой -- раз, другой и третий. Только осажденные знали, что Красномордый не курит, и с ужасом ждали конца. Вдруг человек, затянутый в резину, сделал то ли угрожающий жест, то ли поклон -- дважды и очень быстро -- прямо перед собой и влево, где стояли полицейские машины. Взрыв. Машина вспыхнула. Кабину и труп человека, затянутого в резину, объятые пламенем, отшвырнуло к самой вишне. Загорелось дерево и трава вокруг него. -- Это я его убил! Убил, не дав ему гранаты! -- в отчаянии закричал Тамакити. Так же отчаянно кричал он, когда Бой метался в жару. Но ему никто не ответил... Глава 22 ОБЪЯЛИ МЕНЯ ВОДЫ ДО ДУШИ МОЕЙ... Вдали прозвучала пятичасовая сирена, и в ту же минуту машина "скорой помощи", явно опасаясь выстрелов из убежища, приблизилась к стоявшей слева полицейской машине. На убежище посыпались дымовые шашки и газовые пули. Тамакити не отвечал. Вдруг снова показалась "скорая помощь", прятавшаяся позади полицейской машины, и умчалась куда-то с поразительной поспешностью. В это время года при такой быстрой езде по заболоченной низине, которая, хотя и подсыхала, была все же диким неровным пустырем, трясло, наверное, нещадно. В машине уезжала женщина средних лет; она обливалась потом, мышцы ее свело от напряжения. Она сидела, твердо упершись ногами в пол машины и стиснув зубы от страха; ей казалось, окажись она спиной к источнику опасности, и на нее обрушится град пуль. Она уезжала, уныло прикидывая в уме, был ли успешным ее сегодняшний политический дебют с участием средств массовой информации... Мать Дзина займет место на политической арене после смерти Кэ от рака горла и станет депутатом парламента. Она едет сейчас, мечтая о том, как будет и дальше двигаться вперед, мечась из стороны в сторону, точно машина "скорой помощи", в которой она сидит, -- сказал Исана душам деревьев и душам китов. -- Ну, раз увещевательница отбыла, ждите генерального наступления, -- сказал Такаки. -- Они пойдут на штурм, чтобы еще засветло покончить с Союзом свободных мореплавателей. -- Это еще что?! Что такое? -- испуганно воскликнул Доктор, глядя в бинокль. -- Ветер, -- успокоил его Исана, он-то ведь круглый год наблюдал за низиной в бинокль. Густо разросшаяся трава ложилась волнами, точно скошенная огромной рукой. Ветер принес с собой свежесть, и это подняло боевой дух полицейских. -- Смотрите, к саженцам подъехала пожарная машина, а за ней -- подъемный кран с железным шаром вместо крюка. Этот кран раз в пять больше того, что рушил стены киностудии!-- крикнул Тамакити. -- Как, подъехали открыто, прямо сюда? -- спросил Такаки, выходя на площадку винтовой лестницы. -- Они так и не поняли, что хотел сделать Красномордый, или надеются, что у нас не осталось гранат, -- мрачно сказал Тамакити. -- Думают небось, что Красномордый просто решил взорвать машину. И, раз гранат у него не было, подложил динамит и подорвался сам. -- Сначала, чтобы возбудить общественное мнение, сообщают, будто у нас полно гранат, -- сказал Такаки. -- А теперь уверены, что у нас их нет и генеральное наступление их мы встретим только ружейным огнем... -- Ничего, полюбуются, как я бросаю гранаты, -- еще мрачнее сказал Тамакити. -- Но ведь они знают, что здесь заложники, здесь Дзин! -- возмутился Доктор. -- Неужели все равно пойдут на штурм и не сделают больше попытки уговорить нас? ' -- Брось ты. Заложники для полиции -- просто повод взбудоражить общественное мнение. Небось трезвонят повсюду про выступление матери да про наш ответ и взрыв полицейской машины: какие, мол, после этого с ними переговоры. Этап переговоров кончился. А газетчиков убедили, будто заложников удастся освободить только силой. И если не покончить с нами до темноты, местные жители подвергнутся опасности; да мало ли что еще можно придумать... -- В таком случае нужно освободить заложников до штурма, -- сурово заявил Доктор, демонстрируя членам команды волю корабельного врача. -- Не о заложниках речь, -- попытался прервать его Исана, но Доктор не обратил на него внимания: -- Подумайте, что будет с Дзином, если на убежище ПОСЫПАЮТСЯ газовые пули. Можно, конечно, заранее запереть его в бункере, но когда полицейские откроют крышку люка, газ попадет и туда. Впрочем, открыв люк, они наверняка обстреляют бункер газовыми пулями. Да вы понимаете, что случится, если газ CS попадет ребенку в горло, на кожу?! -- Заложники теперь ни к чему. Если б мы даже и обменяли их на судно, у нас больше нет ни радиста, ни штурмана. Кое-какой опыт есть только у двоих -- у меня и у Такаки. Значит, нам и на моторной шхуне не выйти в море, -- сказал Тамакити упавшим голосом. Исана хотел напомнить ему, что не считает себя заложником, но им всецело завладела другая мысль. Он был растроган, поняв, что Тамакити, решительней всех настаивавший на сражении, все это время, оказывается, мечтал выйти в море. -- Чтобы спасти Дзина, я готов сдаться. Вместе с Инаго, -- отвалено сказал Доктор. -- Пусть Инаго решает сама за себя, -- невозмутимо произнес Такаки. -- Что ж, пойду поговорю с ней, -- сказал Доктор и вышел, всем своим видом показывая, что ему безразлично, какие пойдут о нем толки в его отсутствие. Трое, оставшиеся в рубке, не обманули доверия Доктора. Независимо от решения Инаго, в тот самый миг, когда главное, о чем сейчас молча думают Такаки или Тамакити, будет облечено в слова, решится судьба Союза свободных мореплавателей, -- возвестил душам деревьев и душам китов Исана, задыхавшийся здесь, вдали от лесов и морей, в комнате с неподвижным, спертым воздухом. -- Я буду драться до последней гранаты, -- сказал Тамакити печально, все еще казня себя за гибель Красномордого. -- А вы что решили? -- спросил Такаки у Исана. -- Если уйдет Дзин, лучше, наверно, уйти и вам. Конечно, это ваше убежище и мы вторглись в него, но.. -- Думаю, я могу поручить Дзина заботам Инаго и Доктора, -- чистосердечно сказал Исана. И это его чистосердечие как бы высветило сделанный им выбор. -- Я ведь уже говорил, что укрылся в убежище как поверенный деревьев и китов. Однако, будучи их поверенным, я так и не передал от них послания внешнему миру. Это недопустимое пренебрежение своими обязанностями. И я решил: именно то, что я останусь в убежище, и явится посланием, которое я передам внешнему миру. Ведь когда полицейские, окружившие убежище, в конце концов убьют меня, это будет значить, что люди убили поверенного деревьев и китов. Телевидение, радио, газеты сообщат об этом убийстве -- лучшей возможности передать послание у меня уже не будет. И эту возможность дал мне Союз свободных мореплавателей. -- Ну что ж, -- сказал Такаки, -- вам решать. Раз вы остаетесь, Инаго придется уйти с Дзином, и, пока они с Доктором не уйдут, мы прекратим сражение. Потом начнем снова. -- Подожди, Такаки. Я все как следует обдумал, -- поднял почерневшее лицо Тамакити, голос его, сперва неуверенный, звучал все решительнее и тверже. -- Если убьют нас троих, Союзу свободных мореплавателей крышка. И сбудется тот страшный сон Боя... Даже если Инаго и Доктор уцелеют, им хватит хлопот с Дзином, до Союза свободных мореплавателей у них и руки не дойдут. Кроме того, Доктор, кажется мне, всерьез и не думал о корабле Свободных мореплавателей. На плечи Инаго -- женщины -- мы взваливаем слишком тяжелую ношу. И я подумал: Коротыш, Бой, Радист, Красномордый... а теперь и мы -- в общем, завтра сбудется сон Боя. Все пойдет прахом, всему конец... Вот я и решил: я буду биться до последней гранаты, а ты, Такаки, ты уйдешь и не допустишь, чтобы Союз свободных мореплавателей растаял бесследно, как страшный сон. -- Уйти -- мне? -- спросил Такаки, с трудом вникая в слова Тамакити, и его залитое потом лицо с распухшими губами побледнело и стало каким-то чужим. -- Да. Я думаю, ты обязан это сделать, Такаки, -- сказал Тамакити, незаметно подтягивая к себе автомат. -- Говоришь, я должен уйти. Но кто, как не я, создал Союз свободных мореплавателей? -- Он насмешливо посмотрел на Тамакити. -- Да, Союз свободных мореплавателей создал ты. И именно ты должен его воссоздать. Разве все это было лишь шуточной затеей?-- упорствовал Тамакити. -- Если уж ты заговорил об этом, вспомни, ведь я еще раньше предлагал сдаться, -- сказал Такаки. -- Кто-кто, а я вовсе не считаю Союз свободных мореплавателей шуточной затеей... Поэтому ты должен уйти из убежища. -- Чувствуя, что Такаки колеблется, Тамакити стал настойчивее. -- А после ареста выложить все начистоту и доказать, что Инаго с Доктором не причастны к стрельбе и казни Коротыша. Иначе что будет с Дзином? -- Разве не ваша обязанность -- общаться с внешним миром и при помощи слов блюсти интересы Свободных мореплавателей? Вы ведь наш специалист по словам, -- повернулся к Исана Такаки; на покрасневшем лице его были написаны нерешительность и страх. . -- Мы уже говорили об этом вчера и недавно говорили снова. Обо мне речи нет, -- твердо сказал Исана. -- Я слагаю с себя полномочия специалиста по словам Союза свободных мореплавателей. Я хочу полностью посвятить себя обязанностям поверенного деревьев и китов. Ну а дела Союза решать вам, ветеранам. Исана взял охотничье ружье, принадлежавшее Красномордому, и, не глядя на Такаки, вышел из рубки. По винтовой лестнице поднимались Доктор и Инаго. Чтоб разойтись с ними, он задержался на площадке третьего этажа. Дзин -- его прижимала к себе Инаго -- выглядел вконец обессилевшим из-за усталости и нервного напряжения. На руках у Инаго он чувствовал себя уверенней. Сосредоточенно обдумывая, как ей быть дальше, Инаго молча протиснулась мимо Исана, выразительно взглянув на него. Прикосновение девушки взволновало его. Ведь теперь, после того, что он сделал для Инаго, каждый, кто встретится с ней в будущем, сможет одарить ее любовью... Исана спустился вниз и посмотрел в бойницу. Полицейские машины и частокол щитов оставались неподвижными. Только теперь, когда щиты перестали отражать солнечные лучи, в промежутках между ними можно было увидеть сложенные в ряд мешки с песком. Выходит, эффективность стрельбы из убежища была невелика. Но говорить об этом Тамакити не стоило, Исана посмотрел на черный, обгоревший ствол вишни, все еще покрытой густой сочной листвой. Дерево умирало, как человек, воздев вверх руки, не понимая, что за враг обрушился на него. Тогда, в той европейской стране, почувствовав, что мальчик пришел в сознание, Исана испытал взорвавшийся в его душе страх. Потом, с удивительно жестоким чувством превосходства осознав, насколько беспомощен крохотный человечек, висевший с поднятыми вверх руками, он сделал то, что намеревался сделать. И поскольку сейчас ему было дано снова пережить то давнее мгновение, когда он осознал беспомощность мальчика, значит, все было совершено им отнюдь не бессознательно и не в порыве безумия. Он отрицал, будто слышал крик ребенка, когда об этом спрашивал Кэ, и не сознался, что руки его были тогда исцарапаны. Теперь Кэ умирает в муках, один на один с болезнью, взращенной в его клетках. Умирает, желая страданий и ревниво оберегая их. Но возможно, отвергая уколы наркотиков из страха погрузиться в самого себя, он ни на мгновение не вспоминает того мальчика... Исана почувствовал, как в нем беспокойно шевельнулось нечто, что можно было б назвать душой. Моя жизнь была аморфной, -- воззвал он к душам деревьев и душам китов. -- Существует реальный мир, который я, человек аморфный, хоть и пытавшийся не раз принять определенную форму, но всегда терпевший неудачу, воспроизводил аморфным объективом. И мир этот, так и оставшись аморфным, взорвется с моей смертью и превратится в ничто. Взорвется беспомощным и заброшенным, так и оставшись аморфным, и превратится в ничто. Оставив все без ответа, превратится в ничто... -- Взывая к ним, Исана почувствовал, что его слова не находят отклика у вишни, которая была перед ним. Черная обгоревшая вишня уже запустила ракетой в космос свою душу дерева. И превратилась в ничто. И ведь убил ее, живую, тот, кто был рядом с Исана. У него не хватило духа отречься перед душами деревьев: Нет, я не друг того, кто сжег вишню. Я просто люблю этого необычного юношу. Я был в машине, которую он вел, мы проехали огромное расстояние, и за всю дорогу он не сказал ни слова о спортивных состязаниях, где побеждал раньше. Самое позднее до захода солнца я буду убит, но сожалею лишь о том, что после смерти не смогу вспоминать этого странного юношу. И мне не жаль, что все остальное остается без ответа... -- Такаки зовет, -- окликнула его Инаго, которая, держа на руках спящего Дзина, спустилась вниз вместе с Доктором. В полумраке комнаты, куда почти не проникали солнечные лучи, карие глаза ее чуть светились. От носа к уголкам губ пролегли жесткие морщины. Такой Инаго виделась Исана лет через десять. Он посмотрел на головку Дзина, точно магнитом притянутую к влажной смуглой груди Инаго. Увидев круглый шрам от операции, еще совсем свежий, он подумал о препонах, которые в этой столь красивой теперь голове не дают родиться ничему, кроме аморфного, и ощутил извечное чувство протеста. Может быть, именно поэтому и он сам, оставив все и всяческие вопросы без ответа, скоро превратится в ничто. Прощай, Дзин, -- сказал Исана про себя, как обычно обращаясь к душам деревьев и душам китов. -- Смерть, подобно содержимому твоей головы, аморфна. Она разрушает все, обладающее хоть какой-то формой. Вот почему взрыв, который породит смерть -- и я давно думаю об этом, -- благо. Я осуществлю этот взрыв. -- Я ухожу с Дзином и Доктором, -- сказала Инаго. -- Жаль, я так надеялась, что радость, которую я испытала, будет длиться вечно.. -- Радость не может длиться вечно, так принято считать, -- сказал Исана, потрясенный ее словами. -- Но я спокоен и за тебя, и за Дзина. Прощай, Инаго. Всего хорошего, Доктор. Из слухового окна, выходящего на лестничную клетку третьего этажа, Такаки смотрел, что делается за убежищем. На лице его Исана тоже заметил жесткие морщины. И тогда он понял, что выражение лица Инаго объяснялось не только особенностями его строения. Наверно, у нее во рту все пересохло и горело. Такаки тоже смотрел на Исана, облизывая губы сухим языком. Наконец он решился и заговорил: -- Помните Китовое дерево? Вы говорили даже, будто оно и привлекло вас в Союз свободных мореплавателей. Китовое дерево -- выдумка. Просто я связал его с тем, что было так важно для вас. Исана не дрогнул. Он понял: этот юноша, сощурясь, вытянув в ниточку губы, предпринимает отчаянную попытку поменяться ролями с ним, остающимся в убежище. -- Я думал об этом долгие годы. Поэтому рассказ о Китовом дереве и взволновал меня, стал видением наподобие сна Боя, -- сказал Исана. -- Но ведь я и раньше считал себя поверенным деревьев и китов. Так что, если Китового дерева и не существует, это не имеет значения... Утром Тамакити сказал: раз нельзя выйти и проверить -- значит, залитую солнцем лужу можно считать россыпью серебряной руды. Иначе говоря, поскольку я не смогу поехать на твою родину и убедиться, что предания о Китовом дереве нет, ничто не мешает мне считать, будто оно существует. Пока Исана говорил, Такаки смотрел на него сквозь влажную пелену глаз, словно капризный ребенок, которому не позволили настоять на своем. Потом тряхнул головой, как мокрая собака, разбрасывая вокруг брызги пота, и покорно спросил: -- Вот как? Разве можно так говорить?.. -- Можно, и я говорю, -- сказал Исана. -- Надеюсь, ты не станешь утверждать, что и Союз свободных мореплавателей -- тоже простая выдумка? -- Этого я не утверждаю, -- решительно отвечал Такаки. -- Правда, если говорить честно, я раньше не верил, что у Союза свободных мореплавателей есть будущее. Теперь поверил. Ведь его существование так реально. И верим не только мы. Начинает верить множество людей за стенами нашего убежища. -- Во всяком случае, я верю в Союз свободных мореплавателей, -- сказал Исана. -- Я надеюсь, в следующий раз кораблю Свободных мореплавателей удастся выйти в море, -- сказал Такаки и, обдав Исана запахом пота, прошел мимо него и сбежал вниз по винтовой лестнице. Внизу, в прихожей, он снова попытался заговорить с Исана о Китовом дереве. Но тот улыбнулся и покачал головой: хватит об этом, Такаки. -- Такаки только что наблюдал, как они выравнивают бульдозером склон, обрушенный гранатой, -- сказал Тамакити, единственный, кто оставался в рубке. -- Хотят подогнать поближе к убежищу кран с железным шаром. Ну что ж, подождем -- увидим... Тамакити, разобрав походную кровать, вытащил из нее две металлические трубки. Исана помог ему разрезать простыню. Тамакити с таким усердием прикреплял к трубке белое полотнище, как будто чинил парус. Исана готовил второй флаг. -- Вывесьте свой флаг в бойницу, чтоб он был виден получше. Мы его потом уберем. А этот я отдам Такаки. Минут через пять я их выпущу. Куском проволоки Исана укрепил в бойнице металлическую трубку с белым полотнищем. Если бы полицейские решили, что и оставшиеся в убежище члены команды тоже прекращают сопротивление, и приблизились к нему вплотную, ашурова (демон, олицетворяющий воинственность. ) работа Тамакити оказалась бы напрасной. Когда сдавшиеся достигнут вражеских позиций, белый флаг из бойницы должен был быть убран немедленно. Вынув заслонку из центральной бойницы, выходящей на фасад, он белым флагом заткнет хоть на время глотку громкоговорителю. В бетонную стену посыпались пули снайперов, которые в белом полотнище, обмотавшемся вокруг металлической трубки, не признали белого флага. -- Выпустите заложников. Бросайте оружие. Укрывшиеся в здании! -- твердил громкоговоритель... Исана стал вертеть трубку, чтоб развернуть флаг, и вскоре он затрепетал на ветру. Послышались какие-то новые звуки. Но ни в полицейских машинах, ни в прикрытом щитами окопе невооруженным глазом никакого движения не было видно. Наполненный звуками безлюдный пейзаж затопили красные лучи вечернего солнца. Исана почудилось, будто однажды он уже видел нечто подобное. Но это было предчувствие -- воспоминание о пейзаже, который ему предстояло увидеть в день светопреставления... Громкоговоритель молчал. Звуки становились все громче. Выглянув из бойницы, Исана увидел сначала белый флаг, а потом и Такаки, держащего в руках металлическую трубку с развевавшимся белым полотнищем. За ним шла Инаго со спящим Дзином на руках. Тяжелая голова мальчика сбила на сторону ворот ее кофты, и обнажилась грудь. Исана смотрел на нее, трепетно вспоминая прошлое. В нескольких шагах за нею появился Доктор с сумкой, в которой лежали вещи Дзина. Подумав о том, что противник может заподозрить, будто в сумке -- оружие, и открыть огонь, Доктор нарочно отстал от Инаго. Выпрямившись и высоко подняв голову, они быстро шли к ближайшей полицейской машине.  Стоило Исана на мгновение оторвать взгляд от уходящих, как вдруг все переменилось. Вокруг полицейских машин, на всем пространстве от развалин киностудии и до автомобильного завода и учебного плаца сил самообороны, появилось бесчисленное множество полицейских. Все в одинаковых стальных касках, они стояли, повернув черные лица к убежищу. У некоторых были щиты, но они и сами были похожи на темно-серые щиты. И эти механические человечки злорадно вопили... Наконец Такаки подошел вплотную к полицейской машине. Подбежала чуть отставшая Инаго, за ней -- Доктор, все время державшийся сзади, и встал около них. Полицейские выстроились в ряд, чтобы провести пленных к задней дверце машины. Такаки и его товарищи должны были пройти сквозь их плотный строй. Полицейские били шедшего впереди Такаки по голове, дергали за волосы. Пытались добраться и до головы Инаго, которая, оберегая Дзина, низко наклонилась вперед. Ее пытался уберечь от ударов Доктор. Но его ударили ногой в пах, он упал, его подняли за шиворот и окружили полицейские, строй сломался, и они скрылись за машиной. -- Ужас! Люди сами вышли, а они что делают! -- негодовал Тамакити. С тремя винтовками на плечах, держа в руках деревянный ящик с боеприпасами и динамитом, он стоял рядом с Исана, смотрел в бойницу и жевал кусок курятины, извлеченный из консервной банки, лежавшей в том же ящике. Едва Исана стал сворачивать белый флаг, снаружи все переменилось. Серые механические человечки вмиг исчезли, и заболоченная низина вновь опустела. Тамакити внимательно ее осматривал, уперев автомат о колено, Он смертельно устал, но его почерневшее, осунувшееся лицо и глаза излучали силу. -- Как только их увезут на "скорой помощи", начнется генеральное наступление, -- сказал Тамакити, не отрывая глаз от бойницы. -- Тут мы и дадим им жару. Эти гады считают себя оскорбленными и будут небось измываться над нашими ребятами как хотят. Не представляю даже, что они делают с ними в полицейской машине, пока не нагрянули репортеры. -- Тамакити передернулся от возмущения, будто полицейские измывались над ним самим, и выглянул в бойницу. -- Ага, кран и пожарная машина подъехали почти вплотную. Сколько же щитов их прикрывает!.. Стрела крана поднята совсем невысоко, значит, они собираются рушить не рубку, а второй этаж или первый... Проломив стену второго этажа, они обстреляют нас газовыми пулями и зальют водой. Потом приставят лестницу, и сюда ворвется штурмовой отряд. Тамакити и Исана поднялись в рубку. -- Может, вы перейдете в бункер? -- спросил Тамакити, отводя глаза, как делал обычно Такаки. -- Если стена второго этажа рухнет, в бункер уже не пробраться. Я думаю, нам лучше разделиться перед штурмом: я займу рубку, вы -- бункер... -- Конечно, я скоро уйду отсюда, -- сказал Исана. -- Я из винтовки-то и стрелять не умею, буду только путаться под ногами... -- Идите, пока еще есть время, -- нетерпеливо перебил его Тамакити. -- А стрелять -- дело нехитрое. Лучше берите автомат. В последнем магазине двадцать патронов, вы их расстреляете в момент... -- А ты как же? -- Буду отстреливаться из винтовки и охотничьего ружья. Постараюсь целиться как следует и убивать по одному, -- сказал Тамакити, протягивая Исана автомат, которым раньше владел безраздельно, и по-прежнему не глядя ему в глаза... Оставляя за собой шлейф пыли, прямо по целине ехала машина "скорой помощи". -- Пусть увезут Дзина и остальных, тогда начнем, -- сказал Тамакити, провожая глазами машину. Потом, точно решившись на что-то, посмотрел прямо в глаза Исана и спросил: -- Помните, Красномордый сказал, что раз затея безумная, она и удастся? Вы думаете, он это серьезно? -- Если оставшиеся в живых считают, что умерший говорил серьезно, значит, так оно и было, -- ответил Исана. Глубоко посаженные черные глаза Тамакити, все его почерневшее, грязное лицо засветились радостью. -- Я сейчас, как Красномордый, думаю о безумной затее, -- сказал он возбужденно. -- Это и правда безумный, дурацкий разговор. Если я буду без промаха убивать их по одному, все еще может пойти вспять. Сотни полицейских захотят перейти на мою сторону. На полицейских машинах и грузовиках мы ворвемся в город, пробьемся прямо через центр, захватим все суда в порту и возродим Союз свободных мореплавателей. Он будет мощнее, чем прежний. Пусть это безумие, но все-таки... Тамакити вдруг устыдился своих слов, и Исана пришел на помощь мечтателю. -- Полицейским, они ведь целый день жарились на солнце, все осточертело, и многие из них, я думаю, с радостью согласились бы отплыть на корабле, -- сказал он. -- А если им в голову в самом деле пришла такая мысль, то при должной решительности осуществить твою идею не так уж трудно. Когда огромный отряд полиции ворвется в центр города, противостоять ему смогут лишь силы самообороны. А пока правительство будет дискутировать о том, приводить ли в действие силы самообороны, Свободные мореплаватели успеют выйти в море. -- И надо сразу отказаться от гражданства. Полицейские скинут с себя пропотевшую форму, а я останусь в чем есть! Вот было бы здорово! -- Если бы удалось осуществить твою безумную идею и все повернуть вспять, -- серьезно сказал Исана, желая, чтобы его слова слышали души деревьев и души китов, -- я передал бы тебе полномочия поверенного деревьев и китов. Ведь я -- человек старой формации. Запереться в убежище -- это была пассивная позиция, и только человек новой формации, вроде тебя, способен повернуть все вспять. "Скорая помощь", вынырнув из-за полицейской машины, умчалась. Запад горел закатом. Небо очистилось, но дымы заводского района за рекой прочертили в нем туманные полосы, сверкавшие бронзовыми искрами. Закат был многослойный, из светлых и темных полос. И солнце за ними ярко сияло и, казалось, не собиралось заходить. Снова всплыло видение: огромная дзельква на фоне закатного неба Идзу и кружащая над ней стая скворцов. Но здесь нет ни птиц, ни того огромного величавого дерева. Даже вишню -- и ту мы сожгли, -- грустно сказал Исана душам деревьев и душам китов. -- Такому закату не хватает дерева. Возможно, это и есть самое главное. Две полицейские машины одновременно двинулись вперед. Пошли вперед и полицейские, сверкая касками над щитами на колесиках, которые они толкали перед собой. Бесчисленные полицейские, заполнившие вмиг заболоченную низину, быстро, почти бегом, шли вперед, глядя сквозь прорези в верхней части щитов. В темных щитах тоже отражались бронзовые искры, и от этого движение полицейских еще больше походило на марш механических человечков... -- Может, напомните мне те самые слова? -- сказал Тамакити, положив дуло винтовки на край бойницы. -- Бумагу, где они были написаны, сорвала Инаго и взяла с собой. Я не все помню, а они мне очень понравились. -- Young men be not forgetful of prayer, -- напомнил Исана первую строчку, но Тамакити все так же молча смотрел в бойницу, и он стал читать дальше: -- Every time you pray if your prayer is sincere, there will be new feeling and new meaning in it which will give you fresh courage, and you will... -- Спасибо, -- прошептал Тамакити. -- Я только эти строчки и понял до конца. Теперь вот все вспомнил. И успокоился. Мне всегда не по себе, когда что-нибудь забываю... Тамакити выстрелил. Полицейский, бежавший справа от машины, упал, белая тонкая палка взлетела в воздух. Тамакити заметил незащищенную часть лица между щитом и каской. Судя по этой палке -- ею подавались сигналы и команды, -- упавший, наверно, был командиром, с молчаливого согласия которого избивали пленных. Выстрел мгновенно прекратил всякое движение за стенами убежища. И впереди, и далеко позади полицейские, скорчившись, укрылись за щитами. Бронзовый ореол, парящий над их головами, сразу всплыл вверх. И, снова воскресив в памяти стаю кружащих в вышине скворцов, закатное небо прочертили черные дымовые шашки и газовые пули. А в заднюю стену убежища беспрерывно бил огромный молот. -- Кран заработал, -- сказал Исана, как бы уточняя обстановку. На самом деле в стену била струя воды из пожарной машины. Но вскоре могучие удары, не шедшие ни в какое сравнение с прежними, сотрясли стены убежища. -- Что ж, теперь нам пора расстаться! -- крикнул Тамакити сквозь серовато-красный дым, ворвавшийся в бойницу. -- Это уж точно безумие! Поверьте мне, все еще пойдет вспять! Не дожидаясь ответа Исана, он набил рот курятиной из банки и, обтерев руки о рубаху, стал готовить заряд динамита. Исана для него теперь как бы не существовал. Но когда тот поднялся, Тамакити окликнул его и протянул большую банку консервов, лежавшую в деревянном ящике. Исана тоже залез в нее пальцами и вытащил кусок курятины. Набив рот, Исана, опасаясь взрыва, передвинул автомат на грудь и быстро вышел из рубки. От каждого удара железного шара в стену винтовая лестница раскачивалась и стонала. Исана сел и стал ждать. Снаружи послышался шум, напоминавший гул водопада. Во входную дверь беспрерывно барабанили газовые пули -- казалось, в нее по срочному делу стучится бесчисленное множество людей. Дверь уже еле держалась, и при штурме ворваться через нее ничего не стоило. Спустившись до лестничной площадки второго этажа, Исана оглядел прихожую и решил устроить здесь засаду. Он будет стрелять в полицейских, когда они ворвутся, и прикроет Тамакити. Все это, пожалуй, продлится минуты две-три. Над головой ходит Тамакити, вернее, носится взад-вперед, как загнанная собака. Он закладывает динамит с таким расчетом, чтобы причинить противнику наибольшие потери. Потом в последний раз осмотрит заряженные ружья, проверит гранаты и начнет ждать. Прикрытие ему явно не нужно. Верхняя часть здания будет его безраздельным полем боя, и путающийся под ногами Исана первым взлетит на воздух, едва взорвется динамит. Исана подобрал валявшийся в комнате карманный фонарь, спустился по металлической лестнице в бункер и положил его на пол рядом с автоматом. Потом снова поднялся на несколько ступенек -- закрыть крышку люка. Он мог бы и надежно запереть ее, но не исключено, что раненый Тамакити тоже сойдет сюда. Думая об этом, Исана спустился вниз. Шум водопада смолк. Не было слышно и ударов дымовых шашек и газовых пуль в стены убежища. До бункера доносилось лишь громыханье железного шара, рушившего здание, но этого Исана не боялся. Он ощутил вдруг подъем, который чувствовал всегда, еще с детских лет, оставаясь в одиночестве в закрытом помещении. По ногам тянуло прохладой -- воздух здесь был холодней, чем на улице. Светя карманным фонарем, Исана подошел к штурманскому столу и зажег стоявшую на нем спиртовую лампу. Он будет ждать, погрузив ноги в землю, -- как делал всегда, предаваясь мечтам; крышка люка прямо над головой. Исана подвинул поближе стоявшую у стены походную койку. На упавшей с нее бумажке было написано: pilot berth (койка лоцмана). Вычерчивая подробнейший план корабля, Красномордый продумал все детали. Исана положил бумажку обратно, а на свободное место поставил стул, сидя на котором он всегда размышлял. Непонятно откуда всплывшее воспоминание заставило его не ставить заряженный автомат к стене, а положить на pilot berth. Выпрямившись, Исана сел на стул. Потом снова встал -- проверить магнитофон, лежавший на койке, где днем спал Дзин. Работают ли еще батареи? Он включил магнитофон, и хлынул поток птичьих голосов. Что же это за птицы, чье пенье он слышит последний раз в жизни? Этот крохотный вопрос, на который уже никогда не получить ответа, повиснет в воздухе и превратится в ничто, подумал Исана. Да и стоит ли задумываться над ним? Жалея время на перемотку ленты, он снял обе бобины и поставил новые -- одну пустую, другую с записью криков китов. С песней китов-горбачей, записанной подводным магнитофоном в Бермудском проливе. Включив звук на полную мощность, он услышал шум волн в глубине моря, уловленный чувствительным ухом микрофона, и гул лодочного мотора. Эти звуки моментально погрузили бункер на дно Бермудского пролива. Раздались крики китов: уин, уин, уин, боооа, боооа, уин, уин, заглушившие удары металлического шара. -- Это киты, -- сказал себе Исана, с удовольствием вспоминая прошлое. Вслед за китом-горбачом, кричавшим уин, уин, уин, боооа, боооа, уин, уин, ту же песню запели все остальные киты, находившиеся поблизости... Возвращаясь к своему месту для размышлений, Исана увидел в свете карманного фонаря лежавшую на постели Дзина маленькую книжку в красной обложке, казавшуюся пятном крови. Это была Библия издания Гедеона с параллельным английским и японским текстом. Исана и не думал, что желание Свободных мореплавателей изучать английский язык настолько велико, что заставило их украсть Библию в отеле, а Инаго, запертая в бункере с Дзином, читала ее. И он подумал, что в характере Инаго ему открывается новая, неожиданная грань. Но и это его недоумение, оставшись без ответа, тоже превратится в ничто. Он взял Библию и, снова устроившись на стуле, решил погадать. Поскольку он загнан в бункер и отрезаны все пути, которые он мог бы выбирать на свободе, ему, пожалуй, удастся достигнуть наибольшей свободы в своем гадании. Во всяком случае, у него есть, видимо, право не слушать никого, кто сказал бы, что он гадает предвзято. Закрыв глаза, Исана вновь погрузился в свои мысли, утонувшие в песне китов из Бермудского пролива, раскрыл Библию и отчеркнул ногтем строку. Открыв глаза, он увидел в свете карманного фонаря следующий отрывок английского текста: ...yet ye seek to kill me, because my word hath not free course in you. Исана почувствовал, что это и есть последние слова, посланные ему душами деревьев и душами китов. Сколько раз взывал он к душам деревьев и душам китов, но ни деревья, ни киты никогда не отвечали ему. И вот наконец они дали ему ясный ответ на все его призывы... Теперь вы хотите убить меня, ибо слово мое не вошло в вас. Среди тех, кого души деревьев и души китов назвали "вы", был, конечно, и сам Исана, провозгласивший себя поверенным деревьев и китов. Потому что он оказался не в состоянии истолковать слова, сотрясавшие его барабанные перепонки, -- не смог объяснить песню китов и позволил ей безвозвратно утонуть в потоке времени. Нужно ли более разительное доказательство? Но даже осознание этого тоже превратится в ничто, оставшись без ответа. Мысль эта захватила Исана и освободила от неведомой силы, увлекавшей его в мрачную бездну. Я провозгласил себя поверенным деревьев и китов, но я человек, и мне не уйти от ответственности перед вами, ибо я один из тех, кто рубил деревья и истреблял китов, -- сказал он, обращаясь к душам деревьев и душам китов... -- Именно поэтому, думаю я, Дзин был таким, каким был, и не мог ничего есть, беспрерывно падал и, весь в кровоточащих ранах, был близок к смерти. Вот почему сознание того, что я, оставив все без ответа, превращусь в ничто, и позволит мне обрести безграничную свободу... Шум волн сопровождал крики китов, но к магнитофонной записи вдруг начал примешиваться все усиливающийся плеск льющейся воды. Холодная вода плескалась вокруг голых ног Исана. Он встал со стула и посветил фонарем. Из четырехугольника обнаженной земли, в которую он, размышляя, погружал ноги, фонтаном била вода. Огромное количество воды, выбрасываемое пожарной машиной, просочилось под фундамент с задней стороны убежища и теперь фонтаном бьет из земли -- интересно, с каким законом гидродинамики связана свирепость потока, уже подступившего к щиколоткам? Но и этот вопрос, оставшись без ответа, превратится в ничто. Удары железного шара звучали теперь по-другому -- значит, стена уже проломлена, шар расширяет отверстие. Что все-таки происходит сейчас наверху? Этот страшный вопрос окажется еще одним испытанием, ниспосланным человеку, уцелевшему в убежище. Даже если кому-то и удалось бы, благодаря мощи атомного убежища, пережить ядерный удар, у него все равно не будет возможности узнать, что происходит вокруг. Сколько мегатонн было в сброшенной бомбе? Ограничилось ли дело локальной атомной войной или она превратилась в глобальную? Остался ли кто-нибудь в живых из всего рода человеческого, кроме укрывшихся в этом убежище? И поскольку даже самые большие оптимисты не сумеют определить силу радиации, они так и не смогут решить, когда выйти на поверхность. Но наберись они мужества и выйди наружу, это оказалось бы безнадежной затеей. Естественней было бы ждать действий тех, кто остался на поверхности земли. И даже если б они услышали стук в крышку люка, откуда взялась бы у них уверенность, что это стучат живые люди? А вдруг там прибывшие на Землю обитатели Вселенной или даже духи Вселенной, внимательно наблюдавшие за концом последней мировой войны? Важно не то, как я пытался увильнуть от этих вопросов в разговоре с покупателями убежищ, а какие доводы привел бы себе самому? Действительно, как бы ответил я на них сейчас? И это тоже, оставшись без ответа, превратится в ничто. Над головой прокатился взрыв, вода из отверстия взметнулась столбом и поднялась до колен. Грохнул еще более мощный взрыв. Бункер вздрогнул и застонал, стоявшая на штурманском столе спиртовка подскочила и упала в воду. Исана, скошенный неведомой силой, рухнул на пол, подняв тучу брызг. Встав на ноги, он отыскал взглядом карманный фонарь, но не пошел за ним, а снова уселся на стул, погрузив ноги в землю. Потом вытянул перед собой руку и поднял автомат. Аккуратно поставив его между колен, он попытался сориентироваться. Точно слепой, всматривался он во тьму широко раскрытыми глазами, слушая крики китов и шум бьющей фонтаном воды. И, обратившись к душам деревьев и душам китов со словами, которые были сродни молитве, погрузился в ожидание. Что происходит на земле? Взорвалась ли атомная бомба после того, как я спрятался в бункере, или, может быть, произошли еще более страшные сдвиги земной коры и землю захлестнули цунами или потоп? Ведь даже в атомном убежище вода дошла мне до колен. Может быть, потоп уже уничтожил всех людей на земле и воскресил мощь китов, безжалостно истреблявшихся людьми: и теперь огромные стада могучих китов плавают между бескрайними зарослями деревьев -- их единственных друзей на земле? Если так, то стада могучих китов услышат крики китов-горбачей из этого бункера и придут на помощь своим гибнущим братьям. Я провозгласил себя поверенным китов и деревьев, но теперь киты, установив свое господство на земле, возможно, сочтут меня своим врагом, в отличие от их друзей-деревьев, раскинувших в воде свои ветви. Да я и сам хочу этого. Я жаждал обличать жестокость людей, убивавших деревья и китов. Потому-то я и обязан теперь проявить присущую человечьей природе жестокость и доказать правоту тех мыслей, что лелеял долгие годы. Сопротивляясь, я прибегну к насилию; мое тело и душа, принадлежащие последнему человеку на земле, взорвутся и, оставив все без ответа, превратятся в ничто. И тогда, киты, вы пошлете своим неизменным друзьям-деревьям сигнал: все хорошо. Каждый листочек, каждая травинка присоединят свой голос к могучему хору: все хорошо! Крышка люка поднимается, Исана на мгновение видит в свете, льющемся сверху, нечто иссиня-черное, напоминающее шкуру кита, и, зажмурив глаза от влетевших в бункер газовых пуль, нажимает на спусковой крючок. Пять выстрелов. Нужно беречь патроны и поскорее снимать палец со спускового крючка -- бить короткими очередями. Газовых пуль все больше. Он задерживает дыхание. Больше дышать ему, наверное, уже не придется. Он делает три выстрела. Мощная струя воды бьет в стену бункера и накрывает его. Снова упав, в уже глубокую воду, он делает четыре выстрела. Все остается без ответа, открывая путь в ничто. Обращаясь к душам деревьев и душам китов, он посылает им последнее прости: все хорошо! И за ним приходит та, что приходит за всеми людьми