г из больницы? Эта ерунда не считается. Все настоящее началось потом...И Урос воскликнул: - Слушай же, великий Турсен, слушай, что пережил твой сын и какие испытания он выдержал. И Урос рассказал. О беспощадных горных пиках, о нестерпимых болях, о яде в воде, о крутых тропах и камнях летящих под ноги, о равнине покрытой пепельной пылью, о холме мертвых, о караване пуштунов, о безухих собаках, о пяти озерах Банди Амир, о хитростях его врагов и о кипящем масле на свежей ране его ноги. Прикрыв глаза, он говорил сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказывал то, что приходило ему в данный момент на ум. Время от времени он бросал взгляд на Турсена, и в его лице, внезапно потерявшем всю свою холодность и надменную отстраненность, он видел только отеческую заботу, страх за него, боль, сочувствие и негодование. И Урос почувствовал себя вознагражденным за все ужасы, страдания и усилия, - вознагражденным сверх ожиданий. Он понял: "Если бы я принес ему из Кабула шахский штандарт, он не был бы поражен даже в половину этого." Урос закончил свой рассказ и откинулся на подушки. Повествование так вымотало его душу, что ему стало плохо. Все вокруг него закружилось. Срывающийся голос Турсена закричал ему в ухо: "Пей!" - приказывал он. "Пей!" Урос чуть выпрямился, посмотрел на отца и не захотел верить глазам. Великий Турсен дрожащими руками сам наполнил для него пиалу чаем, быстро бросил туда большой кусок сахара и сейчас протягивал ее сыну. Урос почти выдернул ее из рук отца и низко наклонившись начал пить, лишь бы не смотреть в его сторону. По смущению сына, старый чавандоз тут же понял, как сильно он в своем потрясении нарушил неписанные правила и священные обычаи. Он помолчал мгновение, потом медленно выпрямился и посмотрев на склонившийся перед ним тюрбан, сказал почти сурово: - Никакая победа в любом из бузкаши никогда не сможет сравниться с подобным возвращением на родину. И это предложение, слово в слово было тем, о котором Урос мечтал в своих лихорадочных снах, о котором он думал преодолевая одно препятствие за другим. Благодаря этим словам он сам триумфировал над победителем шахского бузкаши. Но что странно, он не ощутил ни радости от этих слов, ни гордости, ни удовлетворения. Ничего вообще, словно все чувства в нем внезапно умерли. В отчаянии он инстинктивно наклонился к Турсену, словно ища у него помощи. На секунду их головы почти соприкоснулись и в лице отца Урос увидел его обычную холодность и отчужденность. "В то мгновение, как я вырвал у него из рук пиалу с чаем, все рухнуло - понял Урос, - Он почувствовал, что я стыжусь его поступка, и он никогда не простит этого ни мне, ни себе." - Урос, теперь я знаю, что ты пережил, - медленно произнес Турсен не отрывая от сына взгляда, - И я рад, что ты вернулся. Но теперь ты должен рассказать мне про Мокки. Он ждет моего приговора. - Ты все о нем знаешь, - ответил Урос - Что он пытался тебя убить, да. Но почему он хотел это сделать? Турсен был прав. Урос ничего не сказал о подоплеке дела и о том, что двигало саисом. Случайно ли он забыл об этом поведать или сделал это преднамеренно? - Мокки хотел получить коня, - пояснил Урос, - вот и все. И Турсен прикинул: может быть. Бедный саис и такая лошадь... Большие возможности. Но Мокки? Простодушный, верный и лучший из всех саисов в мире. Он вырос у него на глазах. - Зачем же ему нужно было тебя убивать? - спросил Турсен вновь, - Ему нужно было просто вскочить на Джехола и умчаться прочь. - Он боялся, что люди немедленно сочтут его за вора, - возразил Урос, - С моей смертью конь принадлежал бы ему по-праву. Я продиктовал писарю завещание. - Ах, вот оно что, - ответил Турсен, - И ты отдал Мокки эту бумагу? - Нет. Я хранил ее у меня под рубашкой. - Ах, понятно, - сказал Турсен вновь, - и Мокки это знал? Урос кивнул. - И тогда он сразу же попытался тебя убить, чтобы забрать с собой это завещание? - Нет, - ответил Урос. Он не хотел больше говорить ни слова, но все же добавил, - Низкая кочевница подстрекала его к этому. - Ага. Но ты сам подобрал ее по дороге, не так ли? Что, она была тебе очень нужна? - Не мне, - буркнул Урос, - Мокки хотел ее. - Хватит! - воскликнул Турсен, - Достаточно! Теперь я знаю все! Турсен положил голову на кулак. Но не для того, чтобы все обдумать, нет. Он старался скрыть бушующую в нем злость. Он стиснул зубы. "Больница, да.. это я понимаю, - проносилось у него в голове, - тут на карту была поставлена его честь...Но вот потом.. Потом он просто играл, играл всем, своей душой, жизнью...Он сам выбрал этот страшный путь через горы. Он хитро соблазнил саиса конем, и испортил его душу тоже. А как сообщницу в своем деле он взял себе эту девку, подобрав ее на одной из горных троп." Турсена задрожал от гнева. "А я? Я все это время горевал о нем, как последний дурак, мучился и упрекал себя. Каждый день я оплакивал его, боялся, что он погиб. В то время как он - тупой и упрямый, - не понимая, что такое настоящее достоинство, думал только о том, как бы сделать так, чтобы люди забыли о его поражении. Избалованный, хвастливый и жестокий ребенок, которого надо наказать, вот кто он такой!" Турсен посмотрел на свой пояс, потом на пояс Уроса, кивком головы показал на его плетку и сквозь стиснутые зубы приказал: - Дай сюда! Урос повиновался. Он не мог противиться, хотя и понимал, что отец решил отхлестать его. Турсен обхватил ее гладкую рукоять. Наконец-то! Он не ударил Уроса сразу, он ждал пока его гнев хоть немного уляжется, чтобы наказание не выглядело, как срыв старого человека, но было спокойным и весомым. Он взглянул Уросу в лицо и не нашел в нем ни капли страха, - напротив, тот, вцепившись руками в подушки, смотрел на отца нетерпеливо, и всем своим видом, казалось, кричал: Бей! Ну, же! Ударь скорее, чтобы я знал, что мне делать дальше! "Опять он хочет меня убить, - с болью подумал Турсен, поворачивая рукоять плетки в руках, - или просто приготовился перенести удар молча?" Он посмотрел на сына снова и решил: "Если я ударю его, все будет кончено между нами. Я думал, что потерял его навсегда, а он вернулся. Но больше Аллах не сделает мне такого подарка." Турсен опустил голову ниже, словно пытаясь разглядеть что-то на концах плетки, пропустил кожаные ремни между пальцами и помолчав сказал: - Действительно, тут еще четко видно то место, куда ты привязывал камень, чтобы убить безухих собак. Урос охнул и закрыл лицо руками... И отец и сын молчали долгое время. Наконец Турсен поднялся, подошел к Уросу, положил руку ему на плечо и между делом бросил плетку ему на колени. - У меня больше нет моей, - сказал он ему, - Ты не заметил? - У меня нет права, спрашивать тебя о причинах, - ответил Урос - Это так, - согласился Турсен, - но сейчас самое время, чтобы я рассказал тебе о них. Я решил, что не имею больше права носить мою плетку, после того, как забил ею до смерти одного из лучших и послушных коней. - Как? Ты? - прошептал Урос и вздрогнул. - Да, я. - кивнул Турсен, - Я сделал это пытаясь наказать самого себя, за свою собственную вину. И четко проговаривая каждое слово, он добавил: - Послушай меня, Урос. Если человек, ослепленный страстями, совершает несправедливость, какой бы страшной она не была, но затем перед лицом милосердного Аллаха, признает свою вину и корит себя и раскаивается, и пытается, если это только возможно, все исправить, - тот может считать себя человеком и не опускать головы. Но тот, кто планирует преступление хладнокровно, а затем и совершает его, тому нет прощения, и даже раскаявшись, он должен стыдиться самого себя до конца жизни. А теперь, Урос , подумай хорошо над этими словами. Потому что судьей будешь ты, и приговор будешь выносить тоже ты. - Я? - воскликнул Урос - Да. Я передаю тебе все мои права в этом деле. - Почему ты не хочешь рассудить сам? - Потому что если бы я даже целый день слушал то тебя, то Мокки, - но, все равно, думаю, что лишь ты один знаешь всю правду. - Правду... - Когда примешь решение, дай мне знать. - закончил Турсен, вновь сел и закрыл глаза. Урос наполнил пиалу чаем, отпил пару глотков, и отставил ее в сторону. "То чего я хотел добиться, - размышлял он, - я добился. И даже больше. Какое мне дело до правды и справедливости? Да что это вообще такое?" Он прислушался к монотонному бормотанию фонтана. Прошло много времени. Культя заболела и он сел чуть по-другому, выставив ногу в сторону и подождал пока боль стихнет. Затем он скрестил ноги снова и сказал: - Хорошо. Пусть его приведут. Он так ничего и не решил. Ключ со скрипом повернулся в замке и в просвете двери возник Аккул. - Пришел час суда, Мокки, - крикнул он. Чтобы встать, саису пришлось с силой оттолкнуться руками от пола, так слабо он себя чувствовал. У него закружилась голова. Но взглянув на Серех, которая от страха вцепилась себе в косы, он почувствовал себя вновь сильным и спокойным. Только бы защитить ее и ободрить. - Не нужно бояться, - сказал он ей, - Зовут только меня. - Ах, не подходи ко мне! Не подходи близко! - закричала на него Серех пятясь назад и размахивая руками, - Сохрани свою неудачу, лишь для себя одного! Ты достаточно принес мне несчастий и сглазил меня! О, почему нельзя вычеркнуть из моей жизни день, когда я с тобой познакомилась! - Я...я думал, что нравлюсь тебе...- запнувшись тихо пробормотал Мокки. - Тогда я видела в тебе совсем другого человека! - воскликнула та. Снаружи светило солнце. В садах, на ветках деревьев висели спелые фрукты. Ручей, журча, стремился вдаль, лишь для Мокки весь мир казался мертвым и пустым. Не потому, что он боялся приговора Турсена, а потому что Серех его больше не любила. Урос и Турсен сидели не двигаясь. Поднос со свежим чаем, чистой посудой и сладостями стоял между ними. Аккул и трое саисов ввели в помещение Мокки. - С нами пришли и другие, - обратился к Турсену Аккул, - ты хочешь, чтобы они вошли? - Нет, - ответил Турсен, - Здесь дело касается только нашей семьи. Но вы можете остаться, как свидетели. Он взял в руки пиалу, сделал пару глотков, прокашлялся и торжественно произнес: - А теперь слушайте все, что я решил. Приговор будет выносить Урос. Я передаю ему все права в этом деле, и его решение будет так же и моим. Турсен замолчал и опустил взгляд. Мокки повернулся в сторону Уроса. Тот посмотрел на него и неприятно поразился его виду. Грязный, ободранный человек. Он было вспомнил, что сам выглядел почти так же, всего несколько часов тому назад, но не почувствовал к саису никакого сострадания. "Какая гадость, - подумал он, - Настоящее пугало!" Повисла тяжелая тишина и Урос вспомнил: "Я же должен объявить приговор!" Он почувствовал то напряженное, рвущее сердце ожидание, с которым Турсен и другие, смотрели на его губы. "Приговор...Но какой же?" Он вперил взгляд в Мокки. "Все здесь затаили дыхание и ждут, что я решу на твой счет, но тебе, похоже, это совершенно безразлично. Ну, подожди, когда ты услышишь, что я решил, то все твое равнодушие покинет тебя в миг!" Он окинул взглядом присутствующих, и еще раз вгляделся в лицо Мокки, вне себя от презрения к нему и ненависти. - Подними голову! - приказал он ему. Мокки повиновался. Его лицо было лишено выражения. Он смотрел на Уроса и казалось, не видел его. А тот вдруг вспомнил, каким оно было раньше. Улыбчивым, открытым и радостным, - и удивился такой сильной перемене. Урос разозлился на саму жизнь, которая может так быстро и беспощадно менять и ломать людей. Но потом мысль, словно заданный кем-то другим вопрос, пришла ему в голову: "А жизнь ли виновата в этом?". И через мгновение он ответил: "Нет. Это сделал я сам.". Не в силах больше размышлять над этим, он произнес, устало и равнодушно: - Я объявляю тебя невиновным. Ты свободен. Мокки даже не двинулся с места. Люди вокруг издали дружный вздох облегчения и заулыбались, и тут же Урос с разочарованием понял, что он опять поступил так, как хотел его отец. Сделал то, что тот от него и ожидал. И это в конце своего длинного приключения, за которое он так дорого заплатил! "Нет, именем пророка, нет! Я должен найти что-то, что было бы только моим решением. Что-то, что шло бы вразрез с желанием и волей отца. Но что же?" От радости он едва не вскрикнул. По мнению Турсена Мокки был невиновен, он считал его лишь жертвой обстоятельств. Хорошо. Но Джехол! Ах, Джехол! Ага, Турсен хочет справедливости? Так он ее получит! Именем пророка! И голосом, в котором зазвучала радость и теплота, он произнес: - Да. Ты свободен Мокки. Свободен, и с сегодняшнего дня Джехол принадлежит тебе! Мужчины закричали от радости и били друг друга по плечам. Невероятно! Неслыханно! Турсен же покраснел от гнева как рак. Он прекрасно помнил, что Джехол в действительности его конь, его творение. Урос скосил глаза в его сторону: "Ничего. Он простит мне это." Турсену пришлось ждать дольше обычного, пока его негодование чуть улеглось. - Тихо! - приказал он саисам, - Вы слышали приговор. И повернув голову в сторону Мокки, добавил: - Джехол теперь твой. - Да? - промямлил Мокки, - А что будет с Серех? Турсен и Урос посмотрели друг на друга, и в молчаливом недоумении развели руками. Свобода, оправдание, такой конь в придачу, и все это не имеет для Мокки никакого значения. Только жизнь его девки что-то для него значит. - Завтра пусть убирается отсюда на все четыре стороны, - произнес Урос не глядя на саиса, - Никто ей ничего не сделает. Когда Урос и Турсен опять остались одни, Турсен кликнул Рахима и приказал: - Мою плетку! Когда бача принес ее, Турсен обратился к сыну: - Заложи ее за мой пояс, Урос. Ибо ты вернулся сюда, чтобы я получил ее назад. ПРОЩАНИЕ СЕРЕХ Урос проснулся ранним утром. Он хорошо выспался и чувствовал себя сильным и отдохнувшим. Вечером, старый управляющий привел его в эту юрту, в которой ночевал еще прадед Осман Бея в те времена, когда имение еще не было до конца достроено. Теперь ее использовали в тех случаях, если во время больших праздников кому-либо из гостей не хватало места в большом доме. "В этой юрте ты будешь лучше всего защищен от ветра, - сказал Уросу старик, - Я приказал постелить под матрасы три новых ковра. Слуга и оседланный конь будут ждать твоих приказаний у двери." Урос был тогда слишком уставшим, чтобы как-то ответить на его слова, но сейчас, выспавшись, он окинул взглядом свое новое жилище и сразу же заметил два костыля, что стояли возле его постели. Не понимая он смотрел на них несколько секунд, потом схватил их, оперся и вышел наружу. Один из конюхов сидел перед юртой, прислонившись спиной к дувалу из сухой, потрескавшейся глины и напевал про себя какую-то песню. - Что это за костыли? - крикнул ему Урос. - Ты спал так крепко, что и не заметил, как я тебе их принес. По приказу великого Турсена. - Где он? - спросил Урос. - В конюшнях, - ответил слуга, и показав кивком головы на кустарник позади юрты и добавил - Там стоит оседланная лошадь для тебя. Привести ее? - Нет. - Может быть, ты хочешь чаю? Самовар кипит возле ручья. - Нет! Урос резко развернулся, вошел обратно в юрту, швырнул костыли в сторону, и бросился на постель вниз лицом. "Вот... первый подарок моего отца," - с горечью подумал он и представил себе Турсена, который величественно шагает сейчас от конюшни к конюшне, высоко неся свой тюрбан. А он сам? Что ему делать здесь теперь? Ему, который жил только от одного бузкаши до другого, а в "мертвый сезон" проигрывал все деньги на боях животных, высокомерно расхаживая по базарам и караван-сараям? "Значит здесь и кончается мой путь, - пронеслось в голове у Уроса,- Другую ногу, да, мою здоровую ногу я отдал бы только за то, чтобы эта адская дорога через горы никогда не кончалось, чтобы она тянулась вечно...Потому что там я действительно жил! Я жил! От опасности к опасности, от одного приключения до другого..." В юрту кто-то вошел. Женщина. Она подошла к его постели и он узнал ее: Серех. Первой реакцией Уроса было набросить одеяло на свои ноги, а потом грубо спросить ее: - Тебе что, не сказали о моем приказе? - Сказали...- прошептала Серех и опустила голову, - Уже на рассвете я была готова, но я не хотела уйти просто так, не сказав тебе нескольких слов на прощанье. Ее голос звучал боязливо, она была чем-то смущена. - С чего это вдруг? - спросил ее Урос. - Я хочу поблагодарить тебя. Поблагодарить тебя за твое великодушие. Серех бросилась к нему, упала на колени и исступленно поцеловала его руку. Только теперь она осмелилась поднять голову и воскликнула: - Я ждала смерти, потому что ты был тем, кто судил и выносил приговор. Ведь ты же знаешь...ты знаешь... Урос всмотрелся в ее лицо. В его чертах не было больше ни злобы,ни жадности, ни лицемерия. А в ее глазах была такая чистая и смиренная благодарность, что он удивился: " Страх смерти пробрал ее до костей. Впервые она не лжет мне. Как странно. Ведь ты знаешь, сказала она...Ты знаешь..." И Уросу показалось, что эта женщина очень близка ему. Даже в той борьбе не на жизнь, а на смерть, которую они вели в горах, он всегда считал своим настоящим соперником только ее одну. Мокки не в счет. Серех же рассматривала его с восхищением маленького ребенка. Полумертвый, грязный, оборванный всадник за одну ночь превратился в большого господина с точеным, чисто выбритым лицом, одетого в роскошный, шелковый чапан и сидящего на дорогих, разноцветных коврах с черно-красным узором. Руки у него были теплые и от них тонко пахло полынью. - Я никогда не забуду твой доброты, о господин! - тихо сказала она, - И каждый вечер, до скончания моих дней, я буду произносить волшебные заклинания кочевников и молить всех духов о твоем благополучии и счастье. Она медленно поднялась с колен, развернулась, и хотела было выйти, но в ту же секунду Урос схватил ее за руку. И еще до того, как она вновь стояла к нему лицом, он уже знал, почему ему так не хочется ее отпускать. "В ней вся моя жизнь. Пока она здесь, рядом со мной, в этой юрте, моя жизнь настоящая, и все так, как тогда: и высокий холм, кладбище кочевников,...и скалистые обрывы, и свист ветра...и радуга над озерами Банди-Амир..." Облизнув внезапно пересохшие губы, он задал Серех вопрос, первый, что пришел ему в голову, лишь бы найти причину, чтобы задержать ее еще на несколько секунд: - Мокки...Ты его уже видела? Кочевница кивнула: - Я ненавижу его. Ты его пощадил, ты подарил ему такого коня, а он даже не помылся. Он бродит по поселку как привидение. Не улыбается, не смеется, не говорит ни слова. Ненавижу его. - Почему же раньше, - спросил ее Урос, - ты так хотела быть именно с ним? Маленькая кочевница отступила на шаг назад. Ей стало невыносимо стыдно. Он снова окинула взглядом великолепные ковры расстеленные перед Уросом, все те дорогие вещи что находились тут же, и вся ее жизнь показалась ей каким-то страшным сном, нескончаемой чередой непоправимых ошибок. - Не знаю...- зашептала она, - Это было наваждение... злое колдовство...я, правда, не знаю... Голос отказал ей и ее лицо зарделось алым. Урос не мог оторвать от нее глаз. Чистая, с затейливо уложенными косами, в новом платье из темно-оранжевой ткани, неуверенная и смущенная под его взглядом, стояла Серех перед ним, и он внезапно подумал: "Словно невеста" - стих Саади пришел ему на ум. И телесное притяжение и тоска еще раз оказаться как можно ближе к опасным авантюрам своего путешествия, и тайная, жгучая тяга к насилию, вспыхивающая в нем всегда при виде невинности, чистоты и смущенного девичьего лица, - все это сплавилось в нем в такую дикую страсть, что он одним рывком бросил Серех на постель. Секундой позже он уже разорвал на ней платье. От неожиданности и боли Серех закричала. - Кричи, кричи...- прошептал Урос впиваясь ей зубами в плечо, - это только начало. Руки, зубы, все свое тело он превратил в орудие пытки которым он наконец-то, наконец-то мог удовлетворить свою запретную, скрытую страсть и желание. Серех кричала не переставая. И с каждым ее криком обжигающий огонь проходил сквозь каждую пору его тела, и он находил все новые пытки для ее исцарапанной кожи, новые жестокие забавы... Урос открыл глаза. Одних только криков ему было уже недостаточно. Нет, он хотел ее видеть всю: ее перекошенный от боли рот, ее извивающееся тело. Он склонился к ней совсем близко и от того, что увидел, чуть не сошел с ума: лицо Серех светилось, сияло преображенное сильнейшим, вожделенным экстазом. И наконец он сам узнал этот отрешенный, жалобный стон - тот самый, что он подслушал лежа в бреду у костра, возле палатки маленькой кочевницы, - но в этот раз в сотни раз более страстный. Гнев Уроса не поддавался описанию. Еще никто и никогда не смел его так жестоко осмеять, обмануть и унизить. Ее страстные стоны он в своем заблуждении принял за крики боли, думал , что позорит девушку, а на самом деле лишь возбуждал эту бесстыжую стерву. И он принялся снова искать на ее теле нетронутые места, чтобы наконец-то превратить ее удовольствие в жестокую боль, и нашел на ее спине недавно зарубцевавшиеся раны, оставленные плеткой в руках Хаджатала. Ногтями он расцарапал их и они закровили. Серех выгнулась от боли, но ее крики донесли до его сознания, что и эта боль, лишь подстегнула ее удовольствие и подняла его на нечеловеческую высоту. И Урос, все еще не понимая, что он и она, так тесно связанные между собой, принадлежат к противоположным, но дополняющим друг друга знакам, - лишь удвоил свою жестокость. Но новые пытки, которые он изобретал, лишь порождали новое желание и подстегивали наслаждение. "Она мстит мне за все свои поражения, - с отчаяньем решил Урос, теряя голову от страсти и гнева - Решила победить меня хоть здесь. Проклятая девка! Нет, я ее все-таки убью!" Единственным способом украсть у Серех эту победу была смерть. И пальцы Уроса уже обхватили ее тонкую шею. Но в эту секунду жгучая, опаляющая волна прошла по его телу и унесла все его мысли. Расслабленный, он откинулся на постель и не мог произнести не слова. Возле себя он слышал равномерное, удовлетворенное дыхание Серех. Он протянул руку к ее лицу, но в последний момент отдернул ее и срывающимся голосом прошептал: - Уходи...уходи скорее! Серех послушно выскользнула из юрты. На пороге она еще раз обернулась назад и Урос посмотрел на нее из-под полуприкрытых век. Она улыбалась. МЕСТЬ ДЬЯВОЛЬСКОГО ЖЕРЕБЦА Старый конюх по прежнему сидел возле дувала, когда Серех прошла мимо него. Он поднял голову, посмотрел ей вслед и принялся снова напевать какую-то мелодию. Из тени большого дерева позади юрты, вышел Мокки. Он наконец-то помылся. Но его лицо все еще хранило отпечаток усталости и переживаний. Он встал у Серех на пути. - Что тебе нужно? - спросила она его. Похоже, что Мокки не понял ее вопроса. Он тупо пялился на царапины и багровые синяки оставленные зубами и руками Уроса на коже Серех, на ее лице и губах. - Это был Урос, - сказала кочевница и горделиво вздернула голову. - Я знаю, - ответил Мокки, - Я слышал... - Чего же ты от меня хочешь? - повторила Серех - Хочу уйти вместе с тобой, - ответил Мокки глядя на нее исподлобья. Серех решила просто пройти мимо него, ничего не говоря. Мокки схватил ее за край рукава, но тот порвался под его пальцами. Он вновь загородил ей дорогу и начал просить: - Послушай меня, именем пророка. Я буду работать...и теперь у нас есть Джехол. Мы можем делать с ним все, что ты сочтешь нужным. Серех ничего на это не ответила. Но у Мокки появилась маленькая надежда. Серех потерла пальцами лоб, как бы раздумывая и ее лицо преобразилось, измененное вдохновенной алчностью. "Я заставлю его продать коня, возьму все деньги и исчезну в ту же ночь"- решила кочевница. Мокки боялся пошевелиться. Ему казалось, что сердце выпрыгнет из груди. В наступившей тишине до них двоих донеслись слова той песни, что тихонько напевал конюх у глиняной стены. Только лишь тени скал миновав, Вынес он мудрый свой приговор, Пусть Аллах защищает тебя Урос, лучший из всех чавандоз. Серех решительно подняла голову. Ее лоб вновь был чист и безмятежен. Старик конюх замолчал. - Ты возьмешь меня с собой? - опять спросил ее Мокки и в голосе у него зазвучало отчаянье. - Прости, но я не могу, - ответила Серех мягко. Это больше не была прежняя Серех, маленькая и коварная кочевница, склонная к воровству. Теперь она сама себе казалось совершенно другим человеком, уверенной, гордой, преображенной женщиной. Той, которая делила постель с героем, о котором слагают баллады, человеком который уже стал легендой. "Кто знает, а может быть я рожу от него ребенка? - радостно екнуло сердце Серех и она дотронулась рукой до живота, - Обязательно рожу! Как может теперь такая женщина как я, жить рядом с каким-то отрепьем или опозорившим себя бродягой? Кто знает, что будет дальше? Если я разочарую его, он никогда не простит меня больше и уж тогда я, без сомнения, вернусь ко всем ужасам прошлого." Мокки не мог понять, что за странная сила так изменила ее. Да и сама она этого не знала. Но когда он взглянул в ее чистое и гладкое лицо, у него задрожали колени и он сам отошел в сторону. Серех прошла мимо него неторопливым шагом и наконец скрылась за кустами и деревьями окрашенными во все цвета осени. А Мокки побрел в противоположную сторону. Просто так. Без всякой цели. Урос приподнялся на постели. Эта тихая мелодия, что доносится откуда-то снаружи юрты - разве он не знает ее? В таком ритме поют баллады о героях степи, прославляя подвиги великих и их приключения. Но как туда попало его имя? Он прислушался. Над степями, горами, озерами Полетит твоя слава, о Урос, Самый храбрый из всех чавандоз, Полетит, как на крыльях у ветра, О герое, что не отступает, Даже если опасностей тыщи На пути вдруг встают перед ним. Певец замолчал, вероятно сочиняя следующий куплет. Теперь эта песнь очень скоро разойдется по свету. Рассказчики историй и путешествующие поэты понесут ее от базара к базару, от чайханы к чайхане, и совсем скоро эти строчки будут напевать всадники во всех трех провинциях, и вожди, ведущие свои караваны на юг. Слава, которой он так страстно желал, теперь всегда будет рядом с ним. Слава искалеченного мертвеца... В юрту вошел Рахим и сообщил Уросу, что Турсен ждет его под деревьями на берегу реки. - Приведи мою лошадь, - приказал ему Урос. На мягкой траве, в тени деревьев, два саиса уже расстелили толстые ковры, а сейчас расставляли посередине еду и посуду для чая. Урос поприветствовал отца и сел напротив. - Ты получил костыли? - спросил его Турсен. Урос кивнул. - Ты испробовал их? - Да, - ответил Урос. - Подходят они тебе? - Идеально. - Почему же ты тогда не пришел на них? - С какой стати я должен... - буркнул Урос в ответ. Ответ был, - по отношению к отцу, - оскорбительным. Турсен минуту молчал. Он знал, что такой подарок огорчит сына, но ему хотелось, чтобы он как можно быстрее свыкся со своим новым положением. - Я и не знал, - чуть оскорбленно произнес Турсен, проводя руками по бороде, - что хорошее воспитание моего сына и его уважение к другим, так сильно зависит от его ноги. Урос молчал. Турсен протянул руку к блюду с бараниной и ярко-желтым рисом подкрашенным шафраном, и съел несколько пригоршней. - Разве ты не узнал эти костыли? - сказал он затем, - Это мои собственные. - Правда? - удивился Урос, - Те самые... - Да, те же самые на которых я ходил, когда у меня треснуло правое колено и было сломанно левое бедро. И Урос вспомнил, как более тридцати лет тому назад, его отец, на самом пике своей славы, передвигался на костылях от двора ко двору, от конюшни к конюшне и по всему базару Даулад Абаза. - Но все же...Это было лишь временно и вынужденно.- сказал он наконец. - Кто мог тогда это знать? - резонно возразил Турсен, - Неужели я потерял с того времени свое лицо? - Напротив, - неохотно согласился Урос. Турсен был прав, и все же... - Конечно... в старости такие вещи переносятся легче - дополнил он. Турсен вздрогнул от обиды и твердо взглянул в лицо сына своими желтыми глазами: - Тогда я был моложе, чем ты сейчас! Урос задумался. Посчитал года. Невероятно, но это было правдой. - Да, - продолжал Турсен неторопливо, - тогда я еще не был господином управителем конюшен. Это теперь я руковожу ими более двадцати лет, и иногда этот груз начинает казаться мне тяжеловатым для моих плеч...Только вот, я не знаю никого, кому я мог бы его передать. Кому бы я доверял так же, как самому себе. Никого, кроме тебя. Урос застыл с чашкой чая в руках. Аккуратно поставив ее на поднос, он постарался придумать достойный ответ и отказать отцу, без того, чтобы тот понял, каким унизительным он считает для себя подобное предложение. - Я благодарю тебя, - сказал он наконец, - Но подобная честь мне не подходит. - Все же, подумай еще раз до завтра, потом сюда приедет Осман Бей, - Турсен сделал секундную паузу, приготовившись сказать сыну о самой неприятной проблеме, которую надо было обсудить, - Он приедет сюда вместе с Солехом. - С Солехом...- повторил Урос побелевшими губами. - Примерно через два дня, здесь будет устроен банкет в его честь. Он будет сидеть по правую руку Осман Бея. И мне было бы приятно, если бы ты сидел по правую руку от меня. - Вместе с моими костылями? - взбесился Урос и стукнул пиалой о поднос, тайно питая надежду, что хоть на этот раз Турсен вспылит и ответит ему резко и гневно. - Конечно. А почему нет? - ответил Турсен, отрешенно перебирая изюм на ладони. Урос почувствовал себя словно в ловушке, связанный по рукам и ногам. Никакого выхода для себя он не видел. Присутствовать на чествовании Солеха - какое унижение! Не прийти на праздник - еще хуже. Показать себя трусом и слабаком. Чтобы он ни выбрал и как бы ни повернулось потом дело, в своих собственных глазах он был бы обесчещенным человеком до конца жизни. Если бы был какой-нибудь путь, чтобы не смотря на людей, их законы, обычаи и привычки, победить саму судьбу и заставить всех играть по тем правилам, которые подходят ему одному. Кто мог ему в этом помочь? Тогда, после побега из клиники, у него был Мокки, - Мокки и Джехол. Теперь саис все равно что умер. Но вот конь... - Хорошо. Я дам тебе ответ завтра. А сегодня мне хотелось бы еще раз поскакать на Джехоле. Турсен долго и испытующе смотрел на него. - Ну, что ж, ладно - решил он в итоге, - Мокки еще не приходил за ним в конюшни. А за Джехолом ухаживали как положено. Аккул сам привел Джехола. Как только Турсен увидел коня, глаза его засияли. "Никогда еще он не выглядел таким красивым" - подумал он. Шкура Джехола блестела на солнце как шелк, его заботливо расчесанная грива развевалась на ветру, а глаза сверкали. Джехол, казалось, знал какое впечатление он на всех производит, и ему это явно нравилось. Горделиво он подбежал к коврам, поставил на них свое переднее, начищенное копыто и начал легко пританцовывать. - Каков красавец! - воскликнул Аккул, - Смотри Урос, он сам идет прямо к тебе! - Я просил привести коня не ради его красоты.- ответил Урос и эти резкие и холодные слова глубоко задели Турсена. - Может быть он недостаточно красив для тебя? - спросил он. А Урос ухмыльнулся и ответил: - Когда ты ходил на своих костылях, тебя сильно волновало красивые они или нет? Одним движением Урос поднялся, вскочил в седло и умчался в даль. Оба старика обменялись друг с другом понимающими взглядами. Никогда еще не видели они такой полной гармонии между всадником и его конем. Урос пытался заставить Джехола прекратить резвиться и позерствовать. Конь подчинился ему с неохотой. - Хватит уже, - недовольно бросил ему Урос и дернул поводья,- Я тебе не старик, которого можно пронять такими трюками. При этих словах он почувствовал странную боль. Нет, не старость Турсена была тому причиной, никто не знал этого лучше, чем он. У его отца всегда был Джехол. И всегда конь стоял для него на первом месте. Когда Урос болел будучи ребенком, отец с брезгливостью оставлял его на попечение женщин. Но если дело касалось жеребят, то он сам следил за их выздоровлением и неустанно менял им солому. А тут Урос внезапно вспомнил одну картину, которая врезалась ему тогда в память. Турсен выходит из дверей конюшни. И он, тот который никогда не имел времени чтобы обнять своего сына, бережно несет на руках, прижимает к груди, мокрого, дрожащего жеребенка. Новорожденного Джехола. И сейчас, так же, как тогда, сердце Уроса стало грызть одиночество своими ледяными, острыми зубами. "С того самого момента я никогда больше не чувствовал к лошадям никакой жалости. Да и к людям тоже. Никто не может быть мне близок. Лошадь,... что ж, человеку она необходима, вот и все. А если она вдруг заболевает или ломает себе ноги, человек берет себе следующую." - Джехол или не Джехол, - воскликнул он вслух, - он здесь для моего седла, моей плетки и моих приказов, и на этом все. Они были на пути который ввел к степи. Джехол заржал и шумно вдохнул воздух который поднимался от горячей земли, неся запахи сухих трав, полыни и ветра. Он хотел было сорваться с места, но Урос резко удержал его на месте. - Стоять, пока я тебе не прикажу! - процедил он сквозь зубы,- Я сказал, стоять. Мы никуда не торопимся. Он вновь подумал о костылях, о банкете в честь победы Солеха и решил: "Да, куда спешить, если для меня вообще нет пути назад?" Его цель? Русская граница была близко, потом Ташкент, Самарканд. Раньше, когда еще правил царь, Турсен часто бывал в тех краях. Теперь с обеих сторон границу охраняют солдаты, но что это для него значило? Если бы он действительно захотел... Самарканд или может быть лучше Иран? Там есть эти неизведанные, страшные пустыни...Туда тоже можно было бы отправиться. Или на восток? За Мазари Шарифом, за Катаганом и Бадахшаном, за границей Афганистана есть таинственные горы и долины откуда берет свое начало Пандша*. Горы там так высоки, что почти касаются неба, а люди скачут там не на лошадях или ослах, а на белоснежных буйволах. И "гул", снежный человек, тоже живет там... Урос ехал погруженный в свои мысли, прочь от имения и вот перед ним уже раскинулась степь. Степь без конца и края, степь под небом, которое было выше и шире, чем где-нибудь еще на земле, степь под солнцем, которое здесь светило ярче, чем в любом другом месте мира... Сегодня она было подарена ему во второй раз, но он уже не был тем уставшим, оборванным всадником, на коне покрытом коркой грязи. Нет, сегодня он был свободен и силен - всадник без цели, без дороги назад. И его конь был лучшим, красивейшим конем в стране. Горьковатый запах полыни поднимался от земли душистыми волнами. Еще на секунду Урос придержал коня. Но оба они, и всадник и конь, желали одного: как на крыльях ворваться в эту зеленую бесконечную землю. Урос обхватил шею Джехола...вот, сейчас, сейчас... "Удержусь ли я в седле, когда Джехол сорвется с места?" - пронеслось было у него в голове, но уже варварский, дикий крик рвался из него, словно сам по себе, тот самый крик, которым всадники от Монголии до берегов Волги отдают команды своим лошадям, мчась по ковру из степных трав. Он удержался в седле. Удержался, несмотря на тот дикий скачок, что сделал конь бросаясь вперед. Сейчас Джехол летел над степью со скоростью пущенной стрелы, и казалось, что его копыта совсем не касаются земли. Урос подумал о скором приходе зимы и о снежных буранах на фоне черного неба. О покрытых белой, холодной крупой травах, и о хрупком потрескивании льда под копытами коней. А весной, когда снег растает под лучами солнца, по степи потекут тысячи маленьких речек и ручьев, пока она не превратиться в цветущий ковер из красных тюльпанов, маков и душистых цветов, и на каждом клочке этой земли расцветет свой маленький, райский сад. День клонился к закату. Небо уже полыхало в свете заходящего солнца. Одинокие облака проплывали мимо этого огромного, красного диска, и словно фантомы скользили над землей быстрые степные орлы, в поисках своей жертвы, - последней на этот день. Каким медленным и тяжелым казался Джехол по сравнению с ними - легкокрылыми... Урос начал стегать коня: быстрее! Быстрее! Будь как ветер, как птица, как молния! Но Джехол, напротив, замедлил свой бег и повернув голову непонимающе посмотрел на своего всадника. "За что такая несправедливость? - казалось, спрашивал он,- Ты же знаешь, я делаю для тебя все, что могу. Ведь только что мы были довольны друг другом?" Урос задрожал от гнева. Как? Его лошадь не подчиняется ему? Показывает характер? И трижды, - прежде чем Джехол успел отвернуться, - он ударил его плетью по ноздрям. Джехол встал на дыбы, забил ногами, коротко и зло заржал, и снова помчался с безумной скоростью дальше. Пена начала покрывать его бока. Он кусал удила, ржал и фыркал без остановки. Силы его были на исходе. "Я могу загнать его до смерти, - понял Урос, - Но...почему бы и нет? Для нас с ним нет возврата и нет цели перед нами." Подгоняющие крики Уроса сделались еще более пронзительными. Он хотел, он должен был достичь невозможного, как всегда. Он хотел иметь крылья, парить как тот орел в небесах. Но тут он заметил на земле огромную, черную птицу, которая, не отставая ни на секунду, следовала за его неистовой скачкой - его собственная тень. "Никогда, чтобы я не сделал, я не смогу обогнать ее, никогда не смогу даже сравняться" - Урос опустил плетку и чуть ослабил колени. В ту же секунду Джехол мгновенно остановился как вкопанный, взвился на дыбы...повод вырвался из рук Уроса и он полетел из седла на землю.. Обычного наездника такое падение бы убило. Но Урос инстинктивно свернулся клубком, поджал ноги и рухнул на траву не покалечившись. "Конь перехитрил меня, - стиснул Урос зубы, - Нет, не плетка заставляла его скакать дальше, он делал это сам, нарочно выбирая момент, чтобы потом уж точно меня сбросить!" Он приложил ухо к земле. Гул копыт удалялся в сторону имения. Солнце садилось над степью. Глубокая тишина сумерек распространяла кругом свои синие чары: птицы замолчали, и даже ветер больше не осмеливался играть с травами. Урос внезапно подумал о возвращении Джехола в имение, - и испугался. Джехол, с пустым седлом, скачущий к конюшням... пораженные, суматошные саисы... Турсен отдает приказ искать его, и его ищут в степи с факелами и лампами, - и наконец, находят. Дурного, бездарного седока, чавандоза, который даже не может удержаться в седле. Да какой чавандоз? Одно слово - калека! Невозможная, жестокая картина. Что делать? Как спрятаться, чтобы умереть этой ночью в одиночестве, чтобы остаться героем хотя бы в легендах? Почему он не дал себе упасть с лошади, еще там, в горах? Зачем он с такой глупой настойчивостью цеплялся за гриву Джехола? Джехол. Урос с ненавистью повторил это имя. Именно из-за этого коня нашла на него порча! Еще с шахского бузкаши. Он перевернулся на спину, посмотрел на небо с первыми ясными звездами и поклялся, скрипя зубами: - Именем пророка, что бы ни случилось, но я убью эту проклятую скотину! Внезапно в тишине вечера послышался скорый стук копыт лошади, приближающейся галопом. Бледный как смерть Урос повернулся в ту сторону. Саисы? Турсен? Но почти сразу же он снова упал на землю. Нет, так быстро Джехол не прискакал бы в имение. И этот всадник один, без факела. Запоздавший путник наверное... Но опасения не оставили его. Он приподнялся опять и заметил, что жеребец, приближающийся к нему, - без седока. Это был Джехол. "Может быть он заблудился, - попытался успокоить себя Урос, но тут же отбросил эту мысль как нелепую, - Нет! Он вернулся чтобы довести свою месть до конца. Он решил растоптать меня. Дурак, почему я не захватил ножа!" Джехол остановился совсем рядом. И Урос сжался, приготовившись к тому, что конь броситься на него и начнет бить и топтать ногами... Но ничего не происходило. Конь не двигался, а только шумно дышал. Затем он медленно лег на землю почти возле него. "Набирает силы для атаки, - понял Урос, - Ах, нож! Нож!" Но от того, что произошло потом, Урос задрожал как ребенок. Джехол поднял свою большую голову и нежно положил ее Уросу на плечо. Горячие ноздри коня потерлись о его шею... От неожиданности тот отскочил от Джехола, встал на четвереньки и посмотрел коню в глаза. Земля заходила под ним. Вместо злобного взгляда, которого он ждал, Джехол смотрел на него проникновенно и спокойно. Урос судорожно впился руками в пучки степной травы и забормотал, срываясь, не понимая, что говорит вслух: - Что...зачем...Что ты делаешь здесь? Джехол на это добродушно фыркнул и тряхнув гривой, повернул голову к пустому седлу. И Урос в едином порыве, отбросив всю свою напускную холодность, высокомерие и неприступность, обхватил шею Джехола руками и прижался к ней щекой. Именем пророка, на земле нет более благородного существа, чем этот конь! Он возмутился несправедливостью седока и отомстил ему так, как умел. Но как только его гнев улегся, он простил его... Ничего особенного, просто конь был выдрессирован для бузкаши? Нет! О, нет! Урос, обнимая мокрую шею коня, вспомнил все те крутые горные тропы, и ужасные пропасти, кладбище кочевников, и озера Банди Амир. Как Джехол хранил его в пути, защищал и бережно нес в седле... и теперь он сохранил ему жизнь еще раз. Урос ощутил чудесное умиротворение в своей душе. Нежно он провел рукой по шее коня, потрепал его длинную гриву. И он знал, что никогда в жизни, он не будет стыдиться этих жестов, этого проявления признательности. Урос снова вскочил в седло и Джехол шагом направился к имению. Урос не держал в руках поводья. Запутав руки в гриве Джехола он счастливо смеялся, на душе у него было светло и весело. К своему удивлению он заметил, что сам по себе начал напевать какие-то строчки, которые так подходили к покою его души. Это оказался тот самый стих Саади. Еще не доезжая до юрты, издалека, Урос заметил, что кто-то ждет его там. Сначала он думал, что это старый конюх, который стоит возле двери, но потом он понял, что ошибся. Возле юрты его ждал Мокки. - Мир тебе, Урос, - произнес Мокки монотонно. Урос ответил ему в таком же тоне и теми же словами. "Он пришел забрать Джехола" - понял он и эта мысль резанула его по сердцу. Саис пришел за его конем, которого он сам, торжественно и прилюдно ему подарил. Но теперь, Урос так боялся его потерять и понял, что в действительности Джехол для него значит. Он не мог представить себе жизни без него, ни одного дня без того, чтобы провести рукой по его гриве, слышать его нежное ржание, и читать в его больших и влажных глазах умиротворение, ум и отвагу. Он один был его другом, его братом, его спасителем. Все остальные были ему безразличны. Урос взглянул на Мокки и подумал: "Завтра Джехол прислониться к его плечу" - и холодная, убийственная ненависть охватила его. - Ты пришел за конем? - спросил он саиса и нахмурился. - Нет, - ответил Мокки Урос схватил его за плечо, затряс и радостно закричал: - Друг мой, неужели ты решил вернуть мне его назад? Мокки попытался высвободиться из его хватки и ответил твердо: - Нет. Я решил его тебе продать. Теперь, когда я знаю, что такое женщина, я хочу чтобы рядом со мной всегда была хоть одна. И не такая , как Серех, нет, - а такая, которая бы действительно принадлежала мне. Такая, на которых женятся. А ты знаешь сам, какие они дорогие, эти девственницы, которых охраняют от чужих взглядов их отцы. Урос отпустил его с разочарованием и примесью презрения. Женщина была ему дороже, чем Джехол! Он спросил: - Твоя цена? - Ты знаешь ее лучше, чем кто-либо другой, - ответил Мокки и в его словах звучала и насмешка, и жадность, и подобострастие одновременно, - Вспомни про Бамьян, про бой баранов, а особенно твою ставку за коня. Урос оторопел. Да как он смеет называть подобную цену?! "О, Аллах, в этом наглом саисе я вижу твое справедливое возмездие!" Его молчание испугало Мокки: "Я видно, совсем сошел с ума, думая о таких деньгах. Урос никогда столько не заплатит" - Поверь мне, - начал он вновь жалобно, - я даже на секунду не подумал о подобной цене. Ты же не бей и не хан, я понимаю, но все же... - Сколько? - О, ничего невозможного, - ответил Мокки неуверенно улыбаясь, - Столько, чтобы заплатить за невесту, купить дом и участок земли и все, что нужно для начала. - Сколько? - повторил Урос. - Завтра утром я принесу тебе счет. - Тогда уйди сейчас с моей дороги, - сказал Урос и поехал прямо на саиса, который едва успел отскочить в сторону. - Я предложил коня тебе только потому, что ты был его первым, настоящим хозяином, - закричал Мокки ему вдогонку, - Но если ты не согласен с моей ценой, то я легко найду другого покупателя на базаре Даулад Абаза! Урос въехал в конюшню. Прыгая на одной ноге он расседлал коня и освободил его от уздечки. Едва он это сделал, как конь лег на солому и заснул. Урос почесал его широкий лоб, затушил огонь в лампе и пропрыгал обратно до юрты. Но он не смог спать там. Воспоминания о Серех, о ее стонах, ее коже и ее запахе - не давали ему покоя и нагоняли странную, щемящую тоску. Он поднялся и вернувшись в конюшню, и улегся на солому возле коня, подложив седло под голову. "Совсем он устал", - подумал Урос проведя рукой по мокрой от пота спине Джехола. Ноздри коня вздрагивали, повторяя ритм его шумного дыхания. - Отдыхай, отдыхай - зашептал ему Урос, - Завтра о тебе позаботятся, вычистят, накормят, все как полагается. Урос закрыл глаза. Завтра утром...Мокки...деньги... Откуда их взять? У него не было ни одного афгани. Он жил на деньги отца. Договорится о контракте на следующий бузкаши-сезон и отдать за коня аванс? Но кто решит взять его, калеку, в игроки? А от всех ста тысяч афгани, которые он заставил Серех сжечь, остался только ворох серого пепла. Но согласиться, чтобы Джехола продали другому? Невозможно. Скорее он убьет Мокки. А потом? Тюрьма... А Джехол, что с ним потом будет? Урос прижался к теплому брюху коня. Но в эту ночь, сон к нему так и не пришел. В этот час, как и каждое утро, Турсен пытался высвободиться из цепей судорог, которые держали все его тело в застывшей неподвижности. Он пока не смог встать, лишь опустил ноги с топчана на пол, и в этот момент сильный шум и крики донеслись до него из-за двери. "Нет, я тебя умоляю! Тебе нельзя входить!" - кричал Рахим, - "Никто не должен туда входить, даже ты!" А голос Уроса отвечал: "Заткнись и пусти меня по-хорошему, бача! А не то!" Турсен обомлел от неожиданности. О всемогущий Аллах! Быть застигнутым в таком вот положении, как он сейчас, сидящим на постели посреди скомканных простыней, в длинной рубахе, без тюрбана, с торчащими во все стороны волосами,- жалкий старец с двумя палками в слабых руках. Да еще предстать таким не перед кем-нибудь, а перед Уросом, своим сыном, который никогда не должен видеть его в таком недостойном, неподобающем виде. В коридоре раздались звуки ударов. "Мои руки, ой, мои руки!" - завопил Рахим. И дверь распахнулась. Турсен в отчаянии напряг все свои силы, чтобы хотя бы подняться с постели, но ему не удалось сделать и это. Он покраснел от стыда. Но тут, когда он хотел было закрыть лицо руками, из коридора он услышал слова Рахима, который кричал в дверь, которую Урос уже закрывал за собой : - Прости своему баче, о господин! Прости! Он побил меня своими кривыми палками! И Турсен тут же успокоился. Урос вошел в комнату, но он пришел на костылях. Самый высокомерный из мужчин, отбросил свою гордость и явился к нему не размышляя о том, как он на них выглядит. "И что мы все время прячемся друг от друга? - подумал Турсен, - Разве же мы не отец и сын?" - Я должен, непременно должен поговорить с тобой еще до того, как ты уйдешь! - возбужденно обратился к нему Урос. - Я слушаю, - ответил Турсен дружелюбно. - Мокки надумал жениться. - Я знаю, - кивнул головой Турсен, - Вчера, когда ты ускакал на Джехоле, Аккул говорил со мной об этом. Мокки хочет взять себе одну из его дочерей. - Так ведь не только ее он должен оплатить, - глухо прорычал Урос, - Они же должны где-то спать и что-то есть! И этот ублюдок, этот сын греха, решил продать Джехола! - Джехол принадлежит ему, - возразил Турсен тихо, - Он может делать с ним все, что ему вздумается. - Нет, именем пророка, нет! Джехол не будет продан, нет! - закричал Урос и застучал костылями по полу. - Успокойся, - протянул к нему руку Турсен, - Ты же упадешь. И это его замкнутый, скрытный сын... Что его так изменило? - Сядь! - приказал он ему. Урос сел на постель и поставил костыли рядом с собой. - Теперь говори. - Конь должен быть моим - произнес Урос со страстной решимостью. - На земле есть и другие лошади, - осторожно заметил Турсен. - Но только один Джехол! Нет подобного ему! Турсен некоторое время молчал и думал: "Да. Как же все люди похожи! Сотни наездников я знал и для каждого из них именно его лошадь была самой лучшей, несравненной лошадью на земле. Ну конечно, для человека, который привязан к своему коню - это естественно, но для Уроса?" - Почему ты ничего не говоришь? - воскликнул тот, - Ты же лучше всех знаешь, что Джехол самый отважный, самый умный, самый быстрый и прекраснейший конь в мире! - Вчера, у реки, когда к тебе привели Джехола, мне показалось, что ты так совсем не думаешь... - Тогда я его совсем не знал... И Урос рассказал Турсену о том, что случилась вчера вечером. А Турсен слушал и опять вспомнил того черного коня, которого он убил, и опустил голову. Он почувствовал сильнейшую жалость.. Кого он жалел? Своего сына? Себя самого? Лошадей? Всех людей на свете? И почему вдруг? Потому что это было такой сложной вещью - жить? Невероятно сложной... Урос замолчал. Турсен поднял голову и спросил: - Цена Мокки? - Деньги за невесту. Дом, земля и все, что нужно для начала. Урос боязливо взглянул на Турсена, который задумчиво смотрел в пол. Его молчание показалось Уросу целой вечностью. - Хорошо, - наконец решил Турсен, - Хорошо... О цене за невесту я сам поговорю с Аккулом. Дом? Мой дом в Калакчаке все еще стоит, и моя земля тоже при нем. Им хватит. Уросу вдруг стало стыдно. Отец столько решил для него сделать, а ему самому казалось, что он этого совершенно не заслуживает. - В Калакчаке? - переспросил он, - А ты разве сам не хотел... в один прекрасный день? - Этот день, сын мой, еще не настал. Он еще очень далек! - воскликнул Турсен. "Никогда еще я не совершал более правильной вещи - довольно подумал Турсен, - О чем тут можно говорить, когда моему сыну так нужна моя помощь? И он всегда будет в ней нуждаться, всегда..." А Урос взглянул на отца и подумал: "Как моложаво он выглядит!" - Ты знаешь...Там, в Калакчаке, - заговорил Турсен задумчиво и тихо, - Ведь там дом твоей... - он опустил голову. Урос ничего еще не знает. Как он мог забыть? Но с его возвращения случилось столько всего... - Я тебе не сказал, - продолжил он, - твоя мать. Она умерла. - Предшественник мира сообщил мне об этом, в ту самую ночь на кладбище кочевников, - ответил Урос, - Мир ее тени! - Мир ее тени, - медленно повторил Турсен, - Она была хорошей женщиной... Лучшей, чем я, в своем безразличии, думал о ней. Он хотел было и дальше говорить о мертвых, но Урос нетерпеливо прервал его. - Мир ее тени! - и схватил костыли. - Ты куда, сын? - Хочу дать ответ Мокки, и как можно скорее. - Иди! - воскликнул Турсен, - Иди! Урос, мгновенно развернувшись, собрался было выйти, но на пороге он оглянулся, вернулся к отцу, благодарно склонился над его плечами и поцеловал их. Но возле двери ему пришлось обернуться снова, потому что Турсен окликнул его и приказал: - Закрой за собой дверь! И скажи Рахиму, что он должен ждать меня снаружи, как обычно! ХАЛЛАЛ Праздничный банкет в честь Осман Бея и победителя Шахского бузкаши был перенесен на неделю позже. Сотни приглашенных должны были приехать на этот праздник, и многие из них совсем издалека. Кроме того необходимо было время, чтобы для такой оравы гостей приготовить целые горы еды, овощей, сладких осенних фруктов, забить стадо баранов. Мясники, повара, пекари, и прислуга необходимая на кухне - все должны были быть здесь и работать не покладая рук. А ковры, матрасы, богато расшитые подушки и праздничная посуда? Все нужно было подготовить. Наконец этот великий день настал и утром Турсен, после своего обычного обхода конюшен, поскакал туда, где должен был состояться праздник. В имении это место называли - "Озеро высокочтимых". Вероятно это название шло еще со времен деда Осман Бея. Во всяком случае, это именно он приказал построить там большой четырехугольный бассейн, наполняемый водой из бесчисленного множества каналов и ручьев текущих поблизости.И тогда же он приказал посадить вокруг него длинные ряды буков, чинар и тополей, которые теперь превратились в высокую, шелестящую стену. Здесь, между водой и деревьями, на густой, зеленой траве, в течении уже трех поколений справляли самый важные праздники этого имения, да и всей провинции Маймана. По прибытии на место Турсен нашел там целую армию прислуги которая была занята последними приготовлениями перед праздником. Кругом суетились люди, одни приносили букеты цветов, другие наполняли кувшины водой, третьи еще раз проверяли насколько верно расставлена посуда и расстелены ткани. Нужно было еще выудить из воды бассейна опавшие листья и ветки, которые плавали на его поверхности. Работой были заняты все. Вокруг бассейна, на небольшом отдалении, были разложены самые красивые и дорогие ковры провинции Маймана, а на них шелковые матрасы, покрывала и подушки, квадратные и круглые, сияющие яркими красками и искусной золотой вышивкой. Под деревьями тоже расстелили ковры и покрывала, чтобы гости во время полуденного зноя могли прохлаждаться в тени, потягивая дым из серебряных наконечников кальянов, пробуя изысканные сладости из молока и фрукты. "Да-а...Вот это праздник! - восхитился Турсен, - Какая роскошь!" Но тут он спросил сам себя преисполнившись горького отчаянья: "Почему не в честь Уроса устраивают этот праздник? Как несправедлива судьба!" И какой-то голос, который был и чужим, и в то же время очень знакомым , тихонько сказал: "О, если бы Урос победил, то ты сам давно бы уже умер от зависти и злобы" А Турсен неуверенно запротестовал: "Нет, это неправда. Неправда! Я стал совсем другим человеком! Аллах свидетель, он видит мое сердце насквозь." А странный голос рассмеялся, как колокольчик, и возразил: "О, не пытайся обмануть меня, великий Турсен. Аллах действительно знает правду. И она в том, что ты стал другим человеком именно потому, что Урос проиграл, а проиграл он из-за того, что ты так сильно желал ему этого!" Главный смотритель Осман Бея, седой, полный и добродушный человек, подъехал к Турсену. Они были старыми, хорошими друзьями, и потому тот закричал Турсену еще издали: - Мир тебе, напарник моей юности! - И тебе! - ответил Турсен, - Я как раз восхищался твоей работой. Ты и правда превратил "Озеро высокочтимых" в то, чем оно должно быть согласно своему имени. - Ах, ты слишком великодушен! - заскромничал старый смотритель, чуть розовея от гордости, - Я не достоин такой похвалы. Их лошади пошли бок о бок вдоль длинного борта бассейна. - Ну, теперь тебе хотя бы не о чем больше беспокоиться, - сказал смотрителю Турсен. - Да что ты! Самое важное еще и не сделано. Самое сложное только впереди. - А что такое? Смотритель вытащил из складок тюрбана длинный и узкий, исписанный чернилами листок, помахал им в воздухе, тяжело вздохнул и сказал: - Вот, список гостей. Я должен рассадить их согласно их рангу. - А-а.. - протянул Турсен и решил тут же ретироваться, - Да пребудет с тобою мир! Но смотритель вовремя предугадал его маневр и успел схватить лошадь Турсена за поводья: - О, друг мой! Прошу тебя, не отказывай мне в помощи и совете! - Я ничего не понимаю в таких вещах, - стал отнекиваться Турсен. - Да это и не обязательно! - воскликнул смотритель, - Тут просто нужно рассадить гостей так, чтобы это соответствовало их рангу, заслугам и уважению в обществе. - Ладно. Дай-ка сюда. - согласился Турсен. Он прочитал список один раз сверху вниз и задумчиво почесал затылок. Прочитал еще раз снизу вверх и почесал бороду. Действительно сложная задача! Нет, в том, как сядут самые важные гости, проблемы не было: по законам и обычаям праздников Осман Бей должен сидеть в середине, с одной из длинных сторон бассейна. Напротив него, на другой стороне - губернатор провинции Маймана. Слева от Осман Бея, три управителя шахского бузкаши, один за другим. Справа - Солех, затем Турсен и Урос. Слева от губернатора самый старший сын Осман Бея, который уже сам глава большого рода, а затем два самых богатых, - конечно же, после Осман Бея,- человека в Маймане. Справа от губернатора сядет генерал командующий войсками провинции, потом начальник конной полиции, а затем вождь пуштунов, который, после завоевания этим горным племенем северных степей, часто бывал в здесь. Не сложно было разместить и тех, кто согласно своему положению, должен был тесниться на более узких сторонах бассейна: дальние родственники, слуги слуг Осман Бея, племянники и зятья его дяди, сыновья от третьей жены его дедушки по материнской линии, а так же "не родственники", которые из-за своих заслуг или знатности могли претендовать на эти места. А с ними так же и главные конюхи, старшие пастухи, лучшие и уважаемые писари, главный садовник, а еще музыканты и певцы которые должны будут петь и играть на празднике. Но вот правильно разместить остальных действительно было трудно: люди среднего достатка, невысокого положения, но все уважаемые и достойные. Владельцы небольших поместий, мелкие чиновники, купцы из Даулад Абаза, и их близкие родственники - тут необходимо было основательно подумать и все тщательно взвесить... Турсен и главный смотритель сделали уже несколько кругов вокруг бассейна, и список путешествовал из одних рук в другие и обратно. Иногда вперив взгляд в список Турсен, казалось, думал о чем-то другом, а не о расположении гостей. Урос... Чем дольше он перетасовывал и мысленно рассаживал гостей по своим местам, и уже видел их ряды полностью заполненными, тем сильнее становилась его тревога. Каждый раз, когда он представлял ряды гостей, то одно из мест он все время видел пустым - место Уроса справа от себя. "Что за дурное предчувствие?" - сжималось тогда сердце Турсена. И все настойчивей ему вспоминалось, что с того дня как Урос перекупил у Мокки Джехола, его почти не видели в имении. Каждый день, на рассвете, вскочив на коня он уезжал в степь и возвращался лишь с наступлением ночи. Уставший и потный он ставил Джехола в стойло и спал рядом с ним на соломе. Так продолжалось уже много дней. И сегодня утром он опять куда-то исчез. - Ну, теперь мы разместили всех! - с облегчением крикнул смотритель писарю, который следовал за ними с карандашом и бумагой, - Самое время. Первые гости уже прибывают. Действительно, многие из гостей желали своей точностью показать Осман Бею как высоко они ценят его самого, и какая честь для них быть к нему приглашенными. - Хорошо, - сказал Турсен, - мне еще необходимо проверить, все ли приготовлено для лошадей. И бросив взгляд на зеленый, в полоску, шелковый чапан своего своего друга запахнутый на его большом животе, добавил: - И переодеться. Люди Турсена прекрасно позаботились о лошадях. Под тенистыми деревьями, тянулись длинные ряды деревянных кольев и на расстоянии вытянутой руки от них стояли большие бочки с водой и корыта с овсом. - Хорошо, - сказал Турсен главе саисов, - Иди, переоденься Аккул. Все остальные уже здесь. - Разреши мне Турсен, попросить тебя сперва об одном одолжении, - промолвил Аккул наклонив голову. - Говори. - Позволь мне, пожалуйста, взять сюда с собой так же и Мокки, который скоро станет моим зятем. Турсен подумал, что на другой стороне за бассейном соберется такая толпа людей, что человеком больше или меньше... - Я тебе разрешаю, - сказал он наконец и с напускным равнодушием добавил, - Ты уже видел Уроса? - Сегодня утром он опять ускакал на Джехоле. Правда, немного позже обычного. Перед дверью дома, Турсена уже ожидал Рахим одетый во все праздничное: полосатый кафтан, новые сандалии. А вместо заношенной тюбетейки он обмотал голову куском переливчатой атласной материи - подарок его господина. Турсен бросил ему поводья лошади и вошел в дом. На топчане лежал заботливо вычищенный и выглаженный праздничный чапан старого чавандоза, из шелка, теплого, кирпично-красного цвета. "Цена моего последнего бузкаши - подумал Турсен на него глядя, - Уже пять лет он мне служит." - Урос еще не вернулся? - спросил он у мальчика, снова запрыгивая в седло. - Ой, я же тебе сказал. Нет, не вернулся. Ты разве не слышал? - удивленно воскликнул Рахим. Турсен ничего ему на это не ответил. Посадив ребенка позади себя он галопом поскакал назад к "Озеру высокочтимых". Перед разноцветными рядами ковров вокруг бассейна, он остановился. Рахим соскочил с седла, помог своему господину спуститься с лошади, и застыл как завороженный. - Ты что, не знаешь куда нужно отвести лошадь? - недовольно проворчал Турсен. - Конечно знаю...сейчас отведу, - ответил бача запинаясь. Никогда он ничего подобного не видел! С какой пышностью все устроено, а какое великолепное, ослепительное общество собралось здесь! На поляне, в тени деревьев, расположились гости на огромных коврах и пышных подушках. Все в своих самых дорогих чапанах сшитых из разноцветных, блестящих тканей: шелк из Ирана, тончайшая шерсть, индийская золотая парча. С блестками, в полоску, одноцветные или полностью покрытые роскошной вышивкой, каждый хотел перещеголять другого. Лишь чиновники самого высокого ранга были одеты в европейские костюмы, а на голове у них были шапки-кула. Чавандозы же, в первый раз по возвращению из Кабула, снова надели коричневые куртки с белой звездой из каракулевой шерсти на спине. Рахим был не в силах оторвать взгляд от этой толпы людей, которая напоминала ему реку с разноцветными, сверкающими волнами. Подъезжали все новые гости- почти все они были на лошадях. Возле поляны они спешивались, и небрежно бросали поводья своему саису или баче. А какие лошади это были! А какие на них седла и блестящие уздечки! Турсен не подарил всему этому ни единого взгляда. "Где Урос? - спрашивал он себя, - Он же дал мне слово, что придет. Не может же он нарушить все правила порядочности и обычаев. Наверняка он скоро появится." Но время шло, а Урос не появлялся. Более того, никто о нем ровным счетом ничего не знал, где он и что с ним. Уже и братья, и сыновья Осман Бея появились в толпе и приветствовали последних пришедших, самых почетных и потому - припозднившихся гостей. За деревьями послышался шум подъезжающей машины и три долгих, пронзительных гудка. Большой, ярко-красный кабриолет медленно подъехал к поляне. На заднем сиденье, по бокам от Солеха, героя этого дня, сидели Осман Бей и губернатор провинции. Впереди, рядом с шофером, ехал почти слепой, худой фантом оборванного вида - святой человек, хаджа провинции Маймана, чьи глаза видели город пророка. А возле него сидел вождь племени пуштунов, которое поселилось здесь после того, как великий эмир Абдур Рахман покорил эти степи. Великолепный карабин висел у пуштуна за спиной, а его черную куртку почти не было видно из-за перекрещивающихся лент патронташа. Рядом с машиной бежали двое личных слуг Осман Бея, секретарь губернатора и высокий, стройный пуштун с узкими насмешливыми глазами. Осман Бей вышел из автомобиля первым. Роскошный чапан из желтого шелка с филигранной китайской вышивкой был на нем. Губернатор в темном костюме и сером галстуке последовал за ним. Внезапно Солех подскочил на сидении, встал на него ногами и выпрямившись во весь рост высоко поднял на головой шахский штандарт, - достояние победителя. Толпа разразилась дружными аплодисментами. Затем одним прыжком Солех перепрыгнул через дверь автомобиля. "Как клоун в бродячем цирке, - скривился Турсен презрительно, - Привлекать к себе внимание такими дешевыми трюками! Урос с его благородными, скупыми движениями и холодной отстраненностью - никогда бы не сделал подобного. Но где же он? Все уже пришли, все, кроме него." - Присаживайся к нам, великий Турсен, - неожиданно обратился к нему Осман Бей, - Позволь нам насладиться прохладой в тени деревьев рядом с тобой. Турсен пересел к Осман Бею, губернатору, святому человеку, и вождю пуштунов, позади которого, прислонившись спиной к стволу дерева, стоял высокий незнакомец с насмешливыми глазами. К ним тут же заторопились слуги неся молочные напитки, пирожные и фрукты. Гости длинной чередой начали подходить к ним, чтобы поприветствовать Осман Бея и дотронуться лбом до его плеч. Взгляд Турсена нетерпеливо заскользил по этой толпе. Нет. Никакого намека на Уроса не было. В самых дальних рядах он заметил Мокки: в новом чапане, счастливо смеющегося, рядом со своим будущим тестем. "Ведь он всегда мечтал быть чавандозом, и именем пророка, он мог бы им стать, - размышлял Турсен на него глядя, - Он хотел убить своего господина, забрать Джехола и вместе со своей девкой бродить по свету, и это тоже ему почти удалось. А теперь, он стоит там и смеется, спокойный и счастливый, просто будущий отец большого семейства." Турсен задумался. Разве недавно он сам не желал сыну такой жизни? Маленький дом, клочок земли, жена на кухне и полдюжины суматошных ребятишек? Нет, для Уроса счастье никогда не будет сочетаться с такими словами, как домашний очаг, покой, постоянство и защищенность. Демоны тщеславия будут вечно гнать его от места к месту, от одной рискованной авантюры к другой. Турсен уронил голову на руки: "О, Аллах, сделай так, чтобы никто не стал меня сейчас спрашивать о нем!" Казалось, что Аллах тут же услышал его глухую мольбу, и музыканты взяли в руки инструменты. Все замолчали и в наступившей тишине зазвучали переливы флейт, струны дамбуры и ритмичные удары барабанов. Осман Бей пригласил известнейших музыкантов провинции, которые уже долгие годы играли свои мелодии на террасах чайхан, на многолюдных улочках базаров и на праздниках богатых людей. Их сопровождал старый пастух, чей голос был так же уверен и тверд, как и его память. Под звуки инструментов он начал петь: старинные баллады, истории и стихи о приключениях героев степей, путешественниках и всадниках. В этот момент Турсен оторопел. Нет, ему должно быть, послышалось...имя Уроса прозвучало в этой песне. Урос обессмертил себя, вошел в баллады и легенды? Но вот снова... и еще раз... И он прислушался к тому, о чем поет старый пастух: о возвращении Уроса на родину, о его страшных приключениях и о его мудром решении. Губернатор повернулся к Осман Бею и зашептал ему на ухо: - Эту песню люди распевают даже у нас в городе. Рассказывают просто какие-то фантастические вещи о нем... - Аллах свидетель, все именно так и было. - ответил ему Осман Бей. И никто не удивился подобной балладе на этом празднике, более того, саисы и бача, чавандозы из Майманы и купцы из Даулад Абаза начали дружно подпевать в некоторых местах куплетов. Турсен посмотрел на Солеха, который мрачно пялился перед собой всеми забытый и приниженный, и подумал: "О, Урос, почему тебя нет сейчас здесь? Ведь ты пропустил лучший день в своей жизни!" За это время тень от деревьев достигла края бассейна. Осман Бей встал, положил руку Солеху на плечо и направился к рядам ковров и подушек. Праздничный банкет начался. Теперь, в середине таких важных персон, Солех наконец смог успокоиться и повеселел. Шахский штандарт лежал рядом с ним на большой подушке из небесно-голубой парчи с золотистым кантом. Горделиво смотрел он вокруг себя. Именно ради него, победителя, героя Кабула, собрались здесь все самые уважаемые люди провинции. Турсен же ничего не видел и не слышал. И когда бача стали подносить гостям воду для мытья рук и один из них наклонил дорогой фарфоровый кувшин над руками Турсена, то в голове у него набатом звучала только одна фраза: "Урос не пришел...Урос мертв..." Другого объяснения быть не могло. Неужели он действительно верил, что человек, чье мужество стало уже легендарным, согласится провести остаток своей жизни как калека, сидя возле домашнего очага? Нет, только не Урос, не таков его сын. Он умчался в степь на своем любимом коне, чтобы найти там вечный покой. Как великие владыки прошлого, что уходили в могилу вместе со своими четвероногими спутниками, и чьи кости, вместе с костями их коней, распадаются в прах под высокими курганами, поросшими зеленой травой. Толпы слуг уже спешили к бассейну из кухни, что была устроенна под отрытым небом. Выстроившись по обеим его сторонам они ждали приказа Осман Бея. Огромные блюда и тарелки с желтым, зеленым, розовым и фиолетовым рисом были у них в руках. Пловы приготовленные двадцатью разными способами, жаренные бараньи отбивные и мясные тефтели, куриное фрикасе, острые и кисло-сладкие соусы. Не успел Осман Бей согласно кивнуть прислуге, как Солех повернулся к Турсену и спросил: - Неужели твой сын совсем плох, раз не смог даже прийти сюда, чтобы поприветствовать шахское знамя? А ведь люди сказали мне, что... Он не сумел закончить предложение. В это мгновение раздался дикий, пронзительный крик, каким всадники степей подгоняют своих лошадей. Пораженные люди поднялись на своих местах. Из густой рощи деревьев на толпу людей с безумной скоростью неслась лошадь без седока. - Джехол, - прошептал Турсен и комок подкатил у него к горлу, - Урос пощадил его... - Дьявольский жеребец! - закричали саисы и конюхи. Не замедляя бега Джехол скакал прямо к бассейну и первые ряды гостей - купцы из Даулад Абаза, - впали в панику и бросились со своих мест кто куда. Но три чавандоза уже бежали к Джехолу, готовые схватить его за поводья и остановить. Но когда они уже решились кинуться на коня, пронзительный крик раздался вновь, - Джехол стремительно развернулся и поскакал вдоль длинного борта бассейна дальше. За эту долю секунды люди сидевшие вокруг заметили, что под брюхом коня висит человек. И по несравненной быстроте реакции и гибкости, его немедленно узнали все. - Урос...- зашептали ряды Майманы, Катагана и Мазари Шарифа. - Урос! - повторили другие гости. "Урос! - впился руками в подушки Турсен, - Слава Аллаху, он жив!" Вот значит почему каждое утро мчался он на Джехоле в степь, чтобы доказать самому себе, что даже искалеченный - он все равно остается лучшим из чавандозов. Турсен подумал о том, как невероятно сложно скакать на коне здесь, между рядами гостей, и показывать приемы наездников. Все рассчитал его сын, все предвидел, чтобы именно в этот момент появиться на празднике как призрак, как молния. "Верно ли он поступил, распугав гостей и нарушив размеренное течение праздничного банкета? - волнуясь, спрашивал себя Турсен, видя как Урос мчится вдоль бассейна уже сидя в седле, - Этим он плюнул в лицо даже самому Осман Бею, все обычаи и приличия он растоптал копытами своего коня..." Он не хотел об этом думать, не хотел ничего больше знать. Урос жив и это самое главное. Тут он вцепился в подушки снова и побледнел от ужаса. Урос, зажав плетку между зубами, ухватился за луку седла, вскочил на него одной ногой, поднялся и поскакал в такой позе дальше. "Он сломает себе и другую ногу! - испугался Турсен, - Безумец!" Но Урос уже снова прочно сидел в седле и не замедляя темпа скакал вдоль бассейна. "О, Аллах, ведь он мог упасть уже с десяток раз!" - Турсен не отрывал от сына глаз. Снова пронесся над рядами людей режущий уши крик... Урос бросил вперед свою шапку чавандоза, молниеносно нырнул из седла вниз, и опять оказался в нем, но уже с шапкой на голове. Он продолжал свою скачку... Прижавшись к шее Джехола, пряча лицо в его длинной гриве, промчался он один раз вокруг бассейна...И еще один круг... "Прекрати, - мысленно умолял его Турсен, - Хватит. Ты доказал здесь всем, что ты лучший, величайший чавандоз всех провинций. Но сейчас перестань, пока ты все не испортил..." Урос поскакал третий круг. Гости, что до этого момента стояли раскрыв рты, стали понемногу оттаивать и зашептались между собой. Осман Бей склонился за спиной Солеха к Турсену и тихо спросил: - Готовит ли твой сын еще какой-то сюрприз для нас всех? И вместо того, чтобы ответить так, как он и хотел: "Думаю, что нет", Турсен с удивлением услышал свой уверенный голос: - Разумеется. Главное только предстоит. - И что же это может быть? - усмехнулся Солех, - Ты прекрасно знаешь, что он показал уже все, что только было возможно. - Подожди и увидишь сам! - резко бросил ему Турсен внимательно следя за сыном. Чего он пытался достичь своим бешеным галопом? В толпе послышались первые недовольные крики. Некоторые из гостей стали вскрикивать от страха, потому что теперь Урос скакал все ближе и ближе к их рядам, так что его можно было достать рукой. "Ну, конечно! Вот же старый дурак..." - наконец раскусил задумку сына Турсен. Как сокол, как хищник, Урос кружил подбираясь все ближе и ближе к своей добыче... Осман Бей снова повернулся к Турсену и сказал недовольно: - Прикажи своему сыну, пусть перестанет! Так не годится! А если он... Он хотел еще что-то добавить, но не успел. Громкие удары барабана прервали его мысль. Осман Бей нахмурился. Как музыканты посмели играть без его ведома? Но музыканты оказались ни при чем - стройный пуштун сопровождающий вождя, чужак с ружьем за плечами, нагло отобрал у них барабан, и не обращая никакого внимания на их протесты, начал неистово бить в него. Под сумасшедший, незнакомый степям, ритм его ударов он внезапно залихватски запел, грубым, но сильным голосом: Хайя! Хай хайя! А помнишь ли ты? Хайя! Однорогого барана? Хайя! А свадебный поезд? Ты помнишь? Помнишь? Хайя! Хай хайя! Урос выпрямился в седле. По его напряженным чертам Турсен догадался, что настал решающий момент. Как прикованный, следил он за каждым ударом копыт Джехола о землю. Вот, сейчас! Урос помчался прямо к ним, и еще до того, как он успел что-то сделать, Турсен все понял. Самый опасный и сложный трюк в игре бузкаши. Всадник, в середине скачки, словно падает с седла в пустоту, и держась лишь одной ногой в стремени, хватает с земли шкуру козла. Тело Уроса, как темная тень, мелькнула между ним и Солехом. "На шахском бузкаши он сломал себе при этом ногу, а тогда их у него было две! - пронеслось в голове Турсена,- А сейчас, как он может! О Аллах, защити его, он повредился в уме!" Это произошло в доли секунды. Он заметил руку Уроса на подушке из голубой парчи, почувствовал дыхание Джехола у себя на затылке - и вновь послышался дикий крик степных всадников, и удаляющийся топот коня. Подушка рядом с Солехом была пуста. Урос скакал прочь от него, похищенный шахский штандарт он высоко поднял над своей головой. Все онемели. Никто не двигался. Восхищенные, не верящие своим глазам, с удивлением и возмущением одновременно, смотрели люди вслед удаляющемуся всаднику. Куда хочет он убежать со знаменем шаха в руках? Где, в какой стороне степи, хочет он спрятать свой трофей? Солех все не мог взять себя в руки. Но Урос уже развернулся на другой стороне бассейна и поскакал обратно, и снова прямо на них. - О, Аллах, что он еще задумал? - шептал Турсен. Джехол набирал скорость. Его галоп стал просто бешеным. Быстрее! Еще быстрее! Вот он совсем рядом... - В сторону, великий Турсен! - закричал в эту секунду Урос, - Освободи для меня дорогу! И не раздумывая, с молниеносной быстротой удивительной для его возраста, Турсен бросился вправо и откатился на свободное место рядом с собой. И именно на его опустевшем месте Джехол поднялся на дыбы. Тряхнув штандартом, как копьем, Урос прицелился... знамя просвистело в воздухе... и задрожало, вертикально вонзившись в самый центр небесно-голубой подушки. И тогда, впервые в жизни, Турсен совершенно потерял всякую власть над собой. Он вскочил и потрясая руками, закричал так, как когда-то кричал в молодости: - Халлал! - и его громовой голос накрыл толпу людей, - Халлал! Чавандозы, саисы, маленькие бача и все гости тут же подхватили его крик. Толпа бушевала, ладони Хаджатала забили на барабане совершенно безумную дробь, вождь пуштунов сорвал с плеча карабин и салютовал всей обоймой в воздух. Урос соскользнул на землю, мягко усадил Турсена на его место, а сам сел справа от него. Теперь праздник мог начинаться. ПРОБУЖДЕНИЕ ТУРСЕНА. Над степью уже занимался рассвет, когда Турсен открыл глаза. Снаружи глухо стукнула дверь, - Рахим принес воду из колодца неподалеку. И первая мысль посетившая Турсена при пробуждении была о том, что Уроса нет больше здесь. И в то время как он лежал на постели, как и каждое утро, застывший и недвижимый, не в силах освободиться от стальных оков судорог парализующих все его тело, - весь вчерашний вечер прошел перед его мысленным взором. Все его надежды, страхи, ошибки и заблуждения. Праздник заканчивался. Губернатор провинции сказал речь, а за ним и Осман Бей. И распорядитель бузкаши провинции Маймана забрал знамя из рук чавандоза, победителя Шахского бузкаши. В течении года оно будет храниться у него, а затем снова вернется в Кабул. Урос молчаливо сидел по правую руку Турсена, вперив взгляд в покачивающиеся верхушки тополей. Никто не обращал на него больше внимания. Он был так погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошел высокий человек сопровождающий вождя племени пуштунов, тот самый, чьи руки выбивали из барабана неизвестные степям буйные ритмы. Турсен не доверял этому чужаку - никто не мог сказать кто он такой. Казалось, что у него не было ни доходного дела, ни дома, ни высокого ранга. Путешествующий музыкант? Нет. За плечами у него оружие воина. Телохранитель? Не похоже. Для этого он был с вождем пуштунов на слишком короткой ноге. Может быть он сам один из вождей? Вряд ли... Он был беззаботен, ничем не отягощен и горд той самой гордостью человека без крыши над головой и домашнего очага. Бродяга? Но с чего же он живет? Держался он совсем не так, как слуга. И как это возможно, что как только Урос заметил этого человека, то его холодное, отчужденное лицо тут же преобразила теплая, искренняя улыбка. Турсен хорошо помнил, что именно в этот момент нехорошее предчувствие сжало его сердце. Чужак сел на ковер возле Уроса, а тот ударил его рукой по плечу и воскликнул: - Какое совпадение, Хаджатал! Какой невероятный, счастливый случай! А тот ответил: - Разве я тебе не говорил, чавандоз, - там где есть что праздновать ты всегда найдешь и меня! Они говорили о каком-то бое баранов, однорогом животном и свадебном поезде, а затем Хаджатал наклонился к Уросу и зашептал ему что-то на ухо так тихо, что Турсен не смог ничего разобрать. Но как только он закончил, Уроса словно околдовали, его глаза заблестели и он воскликнул: - Именем пророка, ты можешь рассчитывать на меня! Хаджатал обежал вокруг бассейна, наклонился к вождю пуштунов и так же прошептал что-то на ухо и ему. После чего вождь встал и дружелюбно кивнул Уросу. Турсен глубоко вздохнул...Да, он помнил каждую секунду, что последовала за этим... - Когда все разойдутся, мы можем продолжить праздник под крышей моего дома, - сказал ему Осман Бей. Он поблагодарил его. Но Урос ничего не ответил на эти слова. - Почему ты молчишь, Урос? - спросил его Турсен. И тогда... Неожиданно Турсен заледенел. Утро было серым и холодным... Урос взглянул на него пронзительно и ответил: - В это время меня уже тут не будет...Через пару минут я уезжаю с вождем пуштунов. Сезон бузкаши скоро начнется в трех провинциях и я буду играть за него, за его княжескую плату. И конечно, за призы победителю в играх... У него раньше не было ни одного чавандоза...но он верит в меня, не смотря на мою ногу. С древних времен были знаменитые чавандозы, и ты Турсен - один из величайших. Но слышал ли ты когда-нибудь об одноногом победителе? Так вот, теперь такой будет. И именем пророка, в будущем году, я верхом на Джехоле унесу из Кабула шахский штандарт так же, как я унес его сегодня! Урос замолчал, а Хаджатал положил руку ему на плечо и воскликнул: - А в мертвый жаркий сезон, когда лошади отдыхают от скачек, мы будем с тобой ходит от базара к базару, от чайханы к чайхане, от одного боя животных к другому, и от праздника к празднику! Саис подвел к нему Джехола и вместе с Хаджаталом и вождем пуштунов Урос скрылся за стеной тополей... Долго лежал Турсен перебирая в памяти все эти картины, все думал он и вел сам с собой молчаливый спор. "Почему ты так злишься на этого чужака? - спрашивал его тихий голос из глубины души, - Разве же ты думаешь, что для Уроса было лучше остаться здесь? Остаться, после всего, что произошло вчера после полудня? Конечно, это была его большая победа и достижение, но также и огромное оскорбление всем. Никогда бы хозяин поместья не простил его, а об остальных беях и ханах провинции даже говорить не приходится. Единственный из всех, вождь пуштунов поверил в него и дал ему драгоценный шанс..." "Нет, даже не он, - неохотно соглашался Турсен, - а этот...чужак, которого я так ненавижу, этот бродяга-барабанщик. Хаджатал. Да, это он уговорил вождя взять Уроса к себе на службу." Турсен вновь глубоко вздохнул. "Ну, что же...Кто знает, - размышлял он дальше, - кто знает, может быть благодаря всему этому, люди столетиями позже все еще будут рассказывать друг другу легенды о знаменитом одноногом чавандозе-победителе? Кто знает... А я? Что я нашел для моего сына? Пару костылей, да место в конюшне... И в действительности, разве все не осталось для Уроса так, как и было всегда? Никогда ничего у него не было, ни дома он не желал, ни земли, не было даже собственного коня. Он играл в бузкаши за того бея, кто платил ему больше, а в мертвый сезон он ездил из провинции в провинцию и проигрывал все деньги на боях животных. Может быть, это всегда было его судьбой и вчера он не сделал ничего другого, как пошел по той дороге к которой всегда лежало его сердце?" "И кто знает, - все думал и думал Турсен, - что может быть и с Мокки случилось то же самое? А я... я пойду на его свадьбу, потому что его невеста дочь моего главного саиса....И на бузкаши, в которых будет играть Урос, я тоже пойду...И каждое утро я, как и прежде, буду обходить конюшни и загоны для лошадей, потому что это именно та жизнь для которой я был рожден." Солнце поднялось уже высоко и его лучи нагрели глиняные стены дома. Турсен попытался подняться, освободиться от петель и капканов обхвативших все его мышцы - бесполезно. "Слишком много переживаний, слишком мало сна, обильная еда. Вот, теперь плачу за это..." - понял старик. Ни один мускул не подчинялся ему...Он лежал на постели бессильный, неспособный пошевелить и пальцем. "Старый пень..." - молчаливо вынес вердикт Турсен, ненавидя и презирая себя в эту минуту. Из коридора доносилось журчание воды, которую Рахим переливал из ведра в кувшин. - Бача, эй, бача! - поколебавшись, наконец хрипло закричал Турсен. И голос ребенка ответил ему испуганно и неуверенно: - Ты правда хочешь, чтобы я вошел? Можно...? - Ты что, не слышал? - недовольно пробурчал Турсен в ответ. Очень, очень медленно дверь начала открываться и в узкую щелочку просунулось лицо Рахима. На его худом личике читалось благоговейное выражение, - какая честь, ему, простому слуге, позволено видеть великого Турсена при пробуждении. Как только старый чавандоз заметил его глаза, которые с детским, боязливым восхищением смотрели в его сторону, то его стыд за себя и злость мгновенно испарились. - Подойди сюда, - тихо сказал он Рахиму. Низко опустив голову тот приблизился к постели. - Прочь одеяла, - приказал Турсен, - А теперь, бача, растирай так сильно, как только можешь мои колени, руки и плечи! Рахим повиновался. - А теперь, - сказал ему Турсен, - положи подушку мне под спину и попытайся меня поднять. Изо всех сил бача начал тянуть его за руки и Турсен почувствовал, что стальные клещи на его шее и спине разжимаются мало-помалу. Он с облегчением вздохнул. Теперь он сидел на краю постели, свесив ноги на пол - это ему удалось. Но самое сложное лишь предстояло. - Мою одежду! - приказал он почти не разжимая губ. Рахим принес штаны висевшие на большом гвозде возле двери. Турсен молча позволил натянуть их на себя, что Рахим и сделал. А что еще оставалось старому Турсену? Затем чапан. В тот момент как Рахим запахнул его у старика на груди, Турсен исподтишка бросил взгляд на лицо мальчика и едва узнал его. Рахим светился от гордости, благодарности и, казалось, был совершенно счастлив. "Странно, теперь когда он знает, как сильно я нуждаюсь в его помощи, он уважает меня еще больше..." Умиротворение заполнило душу Турсена при этой мысли. Рядом с ним был человек, который заботился о нем так, что самому Турсену не приходилось стыдиться своих слабостей. Как же именно сказал мудрейший из всех людей в тот последний вечер: "Если человек не хочет задохнуться в своей собственной шкуре, то он должен чувствовать время от времени, что один человек нуждается в помощи и заботе другого." Теплые солнечные лучи проникли в комнату и упали Турсену на лицо. Тот моментально отвернулся. "Как старая лошадь..." - усмехнулся он, но не почувствовал при этом ни боли, ни стыда. Но когда мальчик принес белую материю, которая должна была стать тюрбаном, что-то в Турсене воспротивилось этим новым умиротворяющим чувствам и он проворчал : - Дай сюда! Своими непослушными, больными пальцами, он начал обматывать широкую ткань вокруг головы, как делал это каждое утро.. В тот момент когда он стиснув от боли зубы аккуратно укладывал очередную складку своего высокого тюрбана, тихий голос Гуарди Гуеджи вновь произнес лишь для него одного: "Состарься, как можно скорее, о Турсен...Состарься скорее..." И Турсен так же тихо ответил ему: "О Предшественник Мира, я стараюсь. Правда, стараюсь. Но знаешь ли, Аллах свидетель, это оказывается очень тяжело и совсем не весело..." Он опустил руки, словно они больше не подчинялись ему. Рахим хотел было ему помочь, но Турсен отрицательно покачал головой: - То что начато, надо доводить до конца.- и дополнил спокойным, теплым тоном, - Наблюдай внимательно, как я это делаю, Рахим. Как знать, может быть завтра это придется делать уже тебе... И он поднял руки вновь, чтобы повязать тюрбан так, как положено. Покончив с этим он взял в руки две палки лежавшие на топчане - один шаг...еще один... - Одну минуту, господин! - воскликнул в этот момент Рахим, - Подожди, я сейчас! Он бросился к топчану, где возле подушки осталась лежать плетка, схватил ее и подбежав к Турсену засунул ее рукоять за его широкий пояс. - Надо же...Я совсем про нее забыл... - тихо произнес Турсен. Он с удивлением посмотрел на лицо Рахима, на щеках которого были видны едва зарубцевавшиеся шрамы. - Эти следы останутся у тебя до конца жизни, - тихо сказал он ему. Рахим горделиво тряхнул головой и ответил: - Благодарю за это Аллаха! Значит, когда я стану старым, таким же старым как Предшественник мира, то все будут видеть по этим шрамам, что я служил великому Турсену. И люди будут завидовать мне, моим детям и детям моих детей. Турсен вышел из комнаты. Он поставил обе палки в угол, прислонился к стене и протянул руки для утреннего омовения. Холодная, чистая вода нравилась Турсену. Он снова твердо стоял на своих ногах. "Одной палки мне хватит как всегда!" - решил он. Еще раз он одержал победу над своим возрастом и недугом. Когда он вышел из дома, то заметил, что солнце стоит над горизонтом выше чем обычно. "Я проспал время утренней молитвы." - понял Турсен. Но сейчас он был так счастлив и так свободен, что не почувствовал ни малейшего раскаяния. Да, жизнь все еще была прекрасна, благосклонна и хороша! Как долго еще она будет длиться? И Турсен опять вспомнил о Предшественнике мира. Нашел ли он свою родную долину? И обрел ли он там вечный покой, которого так желал? Турсен рассмеялся. Кто знает час своей смерти? Высоко подняв голову он зашагал дальше, к своим ежедневным делам, как делал это каждое утро. И он чувствовал, что Рахим как всегда провожает его восхищенным взглядом. Его - этого старика, которого он сегодня своими руками поднял, умыл и одел - этого несгибаемого, несравненного, непобедимого всадника : великого Турсена. Конец. ПРИМЕЧАНИЯ: Хиндустан, - в широком смысле - Индия в целом (устаревшее - Индостан); или же только Северная Индия в противоположность южной. Дайда пайнч - пятая скорость Чапан - длинный халат прямого покроя. Верхняя одежда. Бача - мальчик, слуга. Нуристан - обширная область на востоке Афганистана. Одна из наиболее труднодоступных и наименее изученых. Прежнее название - Кафиристан. Кафиристан - земля неверных, т.е. немусульман. До конца 19 века население исповедовало языческую религию, очень близкую к зороастризму. После завоевания Кафиристана афганцами в 1895 г. половина населения была вырезана, храмы богов разрушены и сожжены, а остальное население насильственно обращено в ислам. Тогда же страну переименовали в Нуристан, т.е. "страна света", имеется в виду света истинной религии - ислама. Происхождение кафиров (нуристанцев) до конца не известно. Среди кафиров встречаются голубоглазые блондины, большая часть имеет светлый цвет кожи; есть мнение, что их общий внешний облик в большей степени напоминает жителей северной Европы, нежели Азии. Существует точка зрения, что это потомки греков, пришедших в Афганистан в войсках Александра Македонского. По другим мнениям кафиры очень древняя восточная ветвь индоевропейского населения. Среди имен многочисленных богов кафиристанцев встречаются Дионис и Имра (Индра) Искандер - Александр Македонский. Балх был самым крупным городом древней Бактрии По данным древнегреческих авторов, до эпохи Александра Македонского царем древней Бактрии был человек но имени Зороастра. Весной 1221 г. Балх подвергся нападению войск Чингизхана, который перебил всех его жителей, разрушил цитадель и крепостные стены, а затем поджег и уничтожил весь город. По другим данным, в 1220 г. жители Балха добровольно сдали свой город Чингизхану и просили взамен не разрушать его .Однако Чиншзхан не сдержал своего слова и учинил погром. Жители Балха сопротивлялись монголам в течение 37 дней, после чего Чингизхан захватил город и перебил всех его жителей . Средневековый город Балх был одним из крупнейших и древнейших городов не только Средней и Центральной Азии, но и всего Востока. Топоним "Балх" существует до сих пор и в настоящее время это название носит небольшой кишлак, расположенный недалеко от г. Мазари Шарифа в Афганистане. Дамбура - 2-струнный щипковый музыкальный инструмент. Мизан - сентябрь-октябрь по афганскому календарю. чадор - легкое белое, синее, реже черное покрывало скрывающее тело и лицо женщины- мусульманки. чарпай - дешевая кровать. Даже не кровать, а лежанка, простая рама на четырех ножках, перетянутая крест-накрест веревками, поверх которых стелят грубые циновки и курпачи. Курпача - простеганный матрас набитый хлопком-сырцом или шерстью. Калым - плата за невесту. Пуштин - куртка из замшевой кожи, подбитая мехом и украшенная вышивкой. Пандша - одно из названий реки Пяндж