илива крови. Щеки слегка подрагивали. Похоже, что он не слышал ни шума ветра, ни доносившегося с улицы грохота барабанов. Свой ход Мэйдзин сделал через 47 минут. В Ито это был единственный случая, когда Мэйдзин надолго задумался. Но над своим ответным ходом Отакэ Седьмой дан снова думал 2 часа 43 минуты, и этот ход записал при откладывании. Всего в этот день было сделано лишь четыре хода. Расход времени у Седьмого дана составил 3 часа 43 минут, у Мэйдзина - всего 49 минут. - Здесь могло случиться все что угодно, - сказал Отакэ Седьмой дан, уходя на обед, - убийственная ситуация. Сказано это было полушутя - полусерьезно. 108 ходом белые атаковали позицию черных в левом верхнем углу и начали "стирать" территорию черных в центре. Кроме этих двух целей была еще и третья - защитить территорию белых на левой стороне. Исключительно интересный ход. Ву Циньюань так его прокомментировал: - 108 ход белых очень сложен. Мне тоже было очень интересно, куда пойдут белые в этой позиции. 36 После двухдневного отдыха утром, в третий игровой день и Седьмой дан, и Мэйдзин вдруг стали жаловаться на боли в желудке. Отакэ сказал, что из-за болей он проснулся в 5 часов утра. Когда был вскрыт и сделан записанный при откладывании 109 ход черных. Седьмой дан вскочил и ушел, чтобы снять верхние парадные штаны - "хакама", но когда он вернулся на место, оказалось, что ответный 110 ход белых уже сделан. Он удивился: - Уже есть ход? - Извините, я без вас позволил себе... - сказал Мэйдзин. Седьмой дан, скрестив руки на груди, прислушался к шуму ветра: - Кажется, задул когараси... Уже время, пора - ведь сегодня двадцать восьмое. Хотя дувший накануне вечером западный ветер к утру утих, но все же нет-нет, да и проносился изредка снова. 108 ход белых угрожал позиции черных в левом верхнем углу доски, поэтому Седьмой дан защитился 109 и 111 ходами, и теперь его группе в том углу гибель не угрожала. Если бы группа попадала под атаку белых до этих ходов, то ей грозила бы гибель или ко-борьба. В этом случае возникла бы очень трудная, богатая разветвленными вариантами позиция, какие бывают в задачах на выживание групп. - Чтобы жить в этом углу, нужно сделать еще пору ходов. Это мой старый должок, и должок этот оброс процентами, - сказал Седьмой дан, когда вскрыли конверт с записанным 108 ходом черных. После этих ходов все опасности были устранены и напряженность в этом углу была полностью снята. В этот день игра продвигалась на редкость быстро: еще до 11 часов было сделано пять ходов. Однако 115 ход черных означал завязку решающего сражения - черные пошли в атаку, стремясь ограничить и обкусать намечавшуюся большую территорию белых в центре, поэтому, естественно. Седьмой дан должен был действовать осмотрительно. Ожидая, пока черные сделают ход, Мэйдзин принялся рассказывать о ресторанчиках в Атами, славившихся приготовлением угрей, - "Дзюбако", "Саваси" и других. Он рассказал также старую историю о том, как ему приходилось ездить в Атами еще в те времена, когда железная дорога доходила только до Йокохамы, а дальше надо было передвигаться в паланкине с ночевкой в Одавара. - Мне тогда было лет тринадцать или около того... Лет пятьдесят тому назад... - Да, давненько... Не знаю, в то время уже родился мой отец или еще нет, - рассмеялся Седьмой дан. Пока Седьмой дан думал над ходом, он три раза вставал и выходил, жалуясь на желудок. Пока его не было, Мэйдзин сказал: - Какой усидчивый - уже больше часа думает. - Без малого час тридцать, - отозвалась девушка, которая вела запись партии и следила за расходом времени. В этот миг загудела полуденная сирена. Девушка по секундомеру, которым она явно гордилась, следила, сколько времени длится гудок. - Гудит ровно минуту, но на пятьдесят пятой секунде начинает затихать. Вернувшийся на свое место Седьмой дан растирал на лбу салометиловую мазь. Потом он, хрустнув пальцами, положил рядом с собой лекарство для глаз с названием "Смайл". Такое было впечатление, что он не сделает свой ход до перерыва. Однако, спустя восемь минут вдруг раздался щелчок камня о доску. Мэйдзин, сидевший опершись о подлокотник, хмыкнул. Он выпрямился, поджал губы, открыл глаза и впился взглядом в доску, словно собираясь просверлить ее насквозь. Толстая кромка припухших век от ресниц до глазного яблока придавала его пристальному взгляду чистоту и блеск. Слишком уж жестким был 115 ход черных, и теперь белые должны были изо всех сил защищать свою территорию в центре доски. Подошло время обеда. После обеда, не успев сесть за доску, Отакэ Седьмой дан сразу же умчался в свою комнату и смазал себе горло каким-то лекарством. Это лекарство имело резкий запах. Потом он закапал в глаза какие-то капли и вооружился двумя карманными грелками. 116 ход белых занял двадцать две минуты, но последующие ходы до 120 были сделаны быстро. На 120 ходе белым по всем тактическим канонам следовало защищаться мягко, но Мэйдзин, напротив, жестко прижал черных, не побоявшись образовавшегося при этом "пустого треугольника". Ситуация на доске была напряженная. При мягкой игре белые рисковали потерять несколько очков, но в этой сбалансированной жесткой партии такая потеря была бы непозволительной роскошью. То, что над тончайшим ходом, который мог решить судьбу партии, Мэйдзин мог думать не более минуты, обычно вселяло в противника ужас. Похоже было, что после 120 хода он принялся за подсчет очков. Мэйдзин начал быстро считать в уме, сопровождая счет кивками. Это зрелище сильно действовало на нервы. Говорили, что исход игры может зависеть от одного очка. И потому, раз уж белые завязали жестокую схватку из-за пары очков, черные тоже были вынуждены сражаться вплотную. Седьмой дан сидел скорчившись, как от боли, и на его круглом детском лине впервые проступили синие жилки. Шумно и с раздражением он обмахивался веером. Даже мерзнувший Мэйдзин раскрыл свой веер и стал им нервно обмахиваться. На обоих было тяжело смотреть. Наконец Мэйдзин облегченно вздохнул и принял более свободную позу. - Стоит мне задуматься, как я теряю опущение времени, - сказал Седьмой дан, чья очередь была ходить, - Уф, даже жарко стало, простите. С этими словами он снял накидку "хаори". Его примеру последовал и Мэйдзин. Он двумя руками отогнул назад воротник кимоно и высвободил шею. В этом его жесте было что-то комическое. - Жарко, жарко... Снова я тяну время. Какая жалость! Я чувствую, что сделаю плохой ход, испорчу все дело, - приговаривал Седьмой дан, словно стараясь удержать себя от неверного хода. Продумав один час сорок минут, в 3.43 пополудни он, наконец, записал 121 ход черных. За три игровых дня после возобновления партии в Ито противники сделали 21 ход, но расход времени у черных составил 11 часов 48 минут, тогда как белые потратили всего 1 час 37 минут. Будь это обычная игра, Отакэ Седьмой дан исчерпал бы весь лимит времени за какой-нибудь десяток ходов. Такая огромная разница в затратах времени наводила на мысль о большой психологической и физиологической разнице между Седьмым даном и Мэйдзином. А ведь Мэйдзин тоже имел славу утонченного игрока, не жалеющего времени. 37 Каждую ночь задувал западный ветер, тем не менее утром 1 декабря, очередного игрового дня, погода стояла такая ясная, что казалось, будто воздух струится. Накануне днем Мэйдзин играл в японские шахматы сеги, затем вышел в город и немного поиграл на бильярде. Вечером был мадзян с партнерами Ивамото, Симамурой, секретарем Ассоциации Яватой и другими. В игровой день утром Мэйдзин встал еще до восьми и вышел во дворик. Там летала красная стрекоза. Комната Отакэ Седьмого дана находилась на втором этаже. Под его окнами рос клен, крона которого почти наполовину оставалась зеленой. Отакэ встал в полвосьмого. Он снова пожаловался на боли в желудке и сказал, что они его доконают. На столе у него стоял добрый десяток флакончиков с разными лекарствами. Старый Мэйдзин кое-как оправился от простуды, зато начались нелады со здоровьем у молодого Седьмого дана. Отакэ был куда более нервным, чем Мэйдзин, хотя внешне могло показаться совсем наоборот. Покинув игровую комнату, Мэйдзин старался не вспоминать о партии, он с головой погружался в другие игры и в своей комнате даже не прикасался к камням для Го. Седьмой дан все дни отдыха проводил за доской и, по-видимому, не ленился изучать отложенную партию. Дело было не только в разнице возрастов, сказывалось в этом, должно быть, и различие характеров. - Вы слышали - прилетел "Кондор"? - сказал Мэйдзин, войдя утром 1 декабря в комнату Оргкомитета. - Прибыл вчера вечером в 22.30. Скорость у этого самолета огромная... На полупрозрачную бумажную перегородку "седзи" падали утренние лучи. Но перед началом доигрывания случилось досадное происшествие. Секретарь Явата показал участникам конверт с записанным при откладывании ходом, вскрыл его и, подойдя к доске, принялся искать на диаграмме записанный 121 ход черных. И вдруг оказалось, что найти этот ход он не может. Во время записи хода при откладывании игрок не показывает его никому: ни противнику, ни судьям. Он сам наносит ход на бланк диаграммы и вкладывает его в конверт. При предыдущем доигрывании Отакэ Седьмой дан вышел в коридор и записал свой ход там. К конверту приложили свои печати оба противника. Сам конверт вложили в другой, большего размера, затем наружный конверт был опечатан секретарем Яватой. До утра очередного дня доигрывания конверт хранился в сейфе гостиницы. Важно то, что ни Мэйдзин, ни Явата не знали, какой ход записал Седьмой дан. Однако, все, кроме самих участников, гадали, куда был сделан этот ход и в общих чертах предполагали, на каком участке доски он будет сделан. И оттого мы, наблюдатели, с большим волнением ожидали 121 ход черных - ведь он должен был стать кульминационным. На диаграмме записанного хода не могло не быть, и Явата лихорадочно ее просматривал, однако все никак не ног найти. Наконец ход отыскался. - А-а... - пронесся ропот удивления. Черный камень стоял на доске, но я со своего места никак не мог разглядеть, где именно. Когда же, наконец, увидел, то смысл этого хода все равно остался мне непонятен. Потому что этот ход был сделан на верхней стороне доски далеко от основного поля сражения, где борьба находилась в самом разгаре. Даже мне, любителю средней силы, было ясно, что этот ход сильно похож на ко-угрозу и у меня вдруг защемило в груди от дурного предчувствия. Неужели Отакэ Седьмой дан решился использовать процедуру откладывания как средство борьбы? Ведь это было бы слишком низко, даже подло. - Я думал, что ход будет в центре доски... - оправдывался Явата, затем с натянутой улыбкой отошел от доски. Черные стремятся уничтожить влияние белой группы внизу справа на доске, которое грозит превратиться в неприступную позицию, они завязывают борьбу в центре доски и в самый разгар этой борьбы, по логике, не должны делать ход в другом месте. Нет ничего удивительного, что Явата искал записанный ход в центре, затем внизу справа, и не находил его. В ответ на 121 ход черных Мэйдзин построил глаз в группе белых на верхней стороне доски. Если бы он этого не сделал, то белая группа из восьми камней неминуемо погибла бы. Не ответить на такой ход черных было все равно, что не ответить на ко-угрозу во время ко-борьбы, и это означало бы проигрыш. 123 ход черных был сделан всего за три минуты, он продолжал атаку в центре доски. Это был предварительный удар справа и снизу. 127 ход также продолжил атаку в центре. 129 ходом черные, наконец, ворвались в расположение белых с разрезанием. Еще раньше, на 120 ходу Мэйдзин построил "дурной треугольник". По этому-то треугольнику и пришелся удар. Ву Циньюань так прокомментировал эту ситуацию: - Белые на 120 ходе сыграли жестко, поэтому и черные отважились на жесткую игру - я имею в виду ходы от 123 до 129. Такую манеру, как у черных, часто можно видеть в партиях, приходящих на ближнем бое, когда игра идет вплотную. Это тоже проявление боевого настроения игрока. И вот в этот-то момент Мэйдзин оставил без внимания убийственное разрезание черных, не ответил на него, а перешел в контратаку справа внизу, стремясь придавить черных к краю доски. Я опешил. Это тоже был совершенно неожиданный ход. Я ощущал в мышцах напряжение, словно и меня ненароком задел злой дух, овладевший Мэйдзином. Неужели на 129 ход черных, ход первостепенной важности, Мэйдзин так странно ответил, видя, что осталась щель для вторжения черных. Может быть, он захотел сбить с толку черных и втянуть их в эндшпильную контригру? Или он искал бешеной схватки, в которой сам получаешь ранения, но и противника валишь с ног? Казалось даже, что этот 130 ход продиктован не столько боевым духом, сколько яростью. - Милое дело, милое дело... - повторял Отакэ Седьмой дан, - вон оно как обернулось. Он думал над следующим 131 ходом. Незадолго до перерыва на обед он опять проговорил: - Потрясающая вещь получилась. Страшный ход. Прямо потрясающий? Я сделал глупость и вот теперь мне выкрутили руку... - Как на настоящей войне, - печально проговорил судья Ивамото Шестой дан. Он, конечно, имел в виду, что в реальной войне часто возникают случайности, которые и решают твою судьбу. Таким оказался и 130 ход белых. Все планы игроков, все их расчеты, различные прогнозы профессионалов, не говоря уж о любителях, все было опрокинуто этим единственным ходом и полетело кувырком. Любитель, я еще но понимал, что 130 ход белых означает проигрыш "непобедимого" Мэйдзина. 38 Однако и я чувствовал, что произошло серьезное событие. Не помню точно, сам ли я пошел вслед за Мэйдзином, когда тот направлялся на обед, или он пригласил нас. Но только не успели мы зайти в его комнату и рассесться, как Мэйдзин тихо, но твердо сказал: - Все, партии конец! Записанный ход Отакэ-сан убил ее. Это все равно, что на готовую картину посадить кляксу... Как только он сделал этот ход, мне сразу захотелось бросить эту партию. Дать ему понять, что это была последняя соломинка... Я и вправду считал, что партию лучше бросить, но потом передумал. Не помню, кто был тогда при этом разговоре - Явата или Гои, а может быть, и тот, и другой, но только помни, что все молчали. - На такой ход может быть только один ответ. Вот он и решил таким способом выкроить себе еще два дня на обдумывание. Пройдоха! - сказал, словно плюнул, Мэйдзин. Все молчали. Невозможно было ни поддакивать Мэйдзину, ни защищать Седьмого дана. Все мы сочувствовали Мэйдзину. Тогда я еще не понимал, что уже во время игры Мэйдзин был так разгневан и одновременно разочарован, что хотел отказаться от дальнейшей игры. Когда же он сидел за доской, то ни лицом, ни жестом не выдавал своих чувств. Никто из присутствовавших тогда не заметил бурю в душе Мэйдзина. Правда, как раз в тот момент Явата слишком долго не мог найти записанный на бланке ход и, когда, наконец, нашел его и поставил камень на доску, то тем самым отвлек на себя внимание всех. Поэтому на Мэйдзина тогда никто не смотрел. Однако, тот почти мгновенно, без раздумий сделал следующий 122 ход. Произошло это, так быстро, что даже стрелка секундомера с того момента, когда Явата нашел ход, и до хода Мэйдзина не успела сделать один оборот. Однако, за эти считанные секунды Мэйдзин смог взять себя о руки, причем выдержка не изменила ему и в течение всего игрового дня. Я был потрясем, когда услышал гневные слова Мэйдзина. А ведь он провел доигрывание как ни в чем не бывало. И тогда я открыл для себя нового Мэйдзина, который вел свою Прощальную партию с июня по декабрь, - мне показалось, что я понял его. Мэйдзин был творцом, он создавал эту партию как произведение искусства. И вот в момент, когда картина уже почти готова, когда воодушевление достигает высшей точки, а внимание становится напряженным, как никогда раньше, на полотно вдруг шлепается капля туши. То же самое и в Го - черные и белые камни ставятся на доску друг за другом, по порядку, при этом все время сохраняется замысел и структура творения. Здесь так же, как и в музыке: выражает себя дух, во всем царит гармония. И вдруг в плавный ход мелодии врывается фальшивая нота, дуэт сбивается на немыслимые рулады - и все пропало. В игре Го бывает, что просмотр или явный "зевок" кого-то из участников портит игру, которая, если бы не это, могла бы войти в число Знаменитых партий. Что ни говори, а 121 ход Отакэ Седьмого дана оказался для всех неожиданным, всех поразил и вызвал недоумение. Плавное течение и ритм партии были внезапно оборваны. Этот ход Седьмого дана возмутил не только профессионалов, но и любителей Го. Нам, любителям, 121 ход черных в этой партии показался каким-то неестественным и явно был не по душе всем. Однако, позже среди профессионалов выявились и защитники игры Отакэ, считавшие, что черным именно так и следовало играть в тот момент. Немного позже, делясь своими впечатлениями от матча, Отакэ Седьмой дан сказал: - Я непременно, рано или поздно хотел сделать этот ход. Ву Циньюань высказал мнение, что белым следовало раньше сыграть в пункты "А" и "В". Затем он добавил: - Белые тогда на 121 ход черных могли бы ответить ходом в пункт "С", а не в 122, чтобы обеспечить своей группе жизнь. В этом случае угроза черных стала бы малодейственной. Вот так непринужденно, лишь слегка коснувшись больного вопроса, Ву Циньюань Шестой дан объяснил значение 121 хода черных. Без сомнения, Отакэ Седьмой дан думал точно так же. Однако, поскольку это был разгар схватки в центре доски и этот ход - записывался при откладывании, то он рассердил Мэйдзина и посеял сомнения в болельщиках. Но, в конце концов, если записываемый ход, последний за весь игровой день, трудно найти, и если в спешке записывается ход, подобный 121 ходу черных, то это все равно означает выигрыш времени. Такой ход все же позволяет не спеша обдумать ситуацию на главном поле сражения, причем на обдумывание остается целых два дня до следующего доигрывания. В Ассоциации встречаются игроки, которые даже на крупных соревнованиях, попадая в цейтнот, делают ходы, подобные ко-угрозам, на дальних участках доски, когда им уже считают секунды. Эти игроки стремятся хотя бы на минуту продлить жизнь своим группам. Встречаются также такие игроки, которые искусно обращают в свою пользу даже процедуру откладывания и записи хода. Новые правила порождают и новую тактику. Когда возобновились доигрывания в Ито, игру четыре роза подряд откладывали при ходе черных. Может быть, это была не просто случайность. Сам же Мэйдзин был настроен по-боевому. Тогда же он сказал: - Я не хотел смягчать свой 120 ход. 121 ход черных был следующим. Так или иначе, но факты неумолимы: 121 ход Отакэ Седьмого дана в то утро рассердил или, можно даже сказать, потряс Мэйдзина. Когда после окончания партии Мэйдзин делился своими впечатлениями, он об этом ходе не сказал ни слова. Однако, через год в комментариях к "Избранным партиям" в "Полном собрании трудов Мэйдзина по Го" было написано так: - 121 ход черных - своевременная угроза. Надо сказать, что эффективность этой угрозы была бы намного ниже, если бы черные промедлили и дали белым возможность сделать ходы в пункты "А" и "В". Раз уж сам Мэйдзин оправдал своего противника, то наши претензии к Седьмому дану тем более отпадают. Мэйдзин рассердился, потому что для той ситуации ход был очень уж неожиданным. Сомнения в порядочности Седьмого дана были ошибкой, которую диктовал гнев. Но не исключено и то, что Мэйдзин специально так прокомментировал 121 ход черных, чтобы положить конец кривотолкам. Однако "Избранные партии" вышли в свет через год после окончания Прощальной портки и за полгода до смерти Мэйдзина, поэтому не исключено также, что он смог спокойно оправдать 121 ход, зная, какие нападки тот навлек на Седьмого дана. Почему "рано или поздно" Седьмого дана превратилось в "своевременно" Мэйдзина? Для меня, непрофессионала, это так и осталось загадкой навсегда. 39 Загадкой осталось и то, почему Мэйдзин сделал свой 130 ход, который стал причиной его поражения. Над этим ходом Мэйдзин думал 27 минут, и сделал его в 11.34. Конечно, думать почти полчаса и ошибиться - это случайность, но я потом очень жалел, почему Мэйдзин не подумал подольше и не дождался перерыва на обед. Если бы он отошел от доски и отдохнул часок, то может быть, ошибки удалось бы избежать. Бес его бы не попутал. У белых оставалось и распоряжении еще целых 23 часа. Один или два часа никакой роли не сыграли бы. Но Мэйдзин но хотел превращать обеденный перерыв в средство борьбы. Поэтому на обеденный перерыв пришелся 131 ход черных. 130 ход белых походил на эндшпильную контратаку. Отакэ Седьмой дан об этом ходе сказал, что ему кажется, будто ему "выкрутили руку". Ву Шестой дан тоже дал похожий комментарий: - Болевая точка черных нащупана превосходно. В момент разрезания на 129 ходу белые создали угрозу своим 130 ходом. Однако при всем том белым нельзя было пренебрегать убийственным разрезанием черных и не отвечать на него. Если в момент наивысшего напряжения в схватке один из противников отвлечется на другое - он погиб. С самого начала доигрывания в Хаконэ Отакэ Седьмой дан действовал осмотрительно и только наверняка, отвечая на удар ударом, на упорство упорством. И разрезание на 129 ходу черных было взрывом таившихся под спудом сил, накопленных черными за всю игру. Когда белые 130 ход сделали в стороне от основного поля борьбы, мы все испугались, но Седьмой дан видно не дрогнул. Если белые пленят четыре камня на правой стороне доски, то черные в отместку успеют разрушить их позицию в центре. Седьмой дан не среагировал на 130 ход и своим 131 ходом "продлился" от 129 камня. В конце концов и Мэйдзин на 132 ходу вернулся к борьбе в центре. Если бы белые 130 ходом защитились от разрезания в центре, то все наверное, обошлось бы. Мэйдзин в комментариях пожаловался: - 130 ход - роковая ошибка. Белым следовало немедленно разрезать в "D" и посмотреть, как ответят черные. Если бы черные пошли, например, в пункт "Е", то в этой позиции 130 ход был бы хорош. Если затем черные сделают свой 131 ход, то белые, уже не опасаясь удара в "F", спокойно могут защититься ходом в пункт "G". К тому же, какие бы варианты не рассматривали мы, все они приводят к более сложным позициям, чем в партии, и к более близкому бою. Атака черных ходами 133 и далее нанесла белым поистине смертельную рану. Впоследствии белые старались исправить положение, но нельзя сделать то, что сделать невозможно. Ход, решивший судьбу партии, мог означать, что Мэйдзин надломлен психологически и физически. Мне, любителю, в то время казалось, что выглядевший сильным и опасным 130 ход означает попытку Мэйдзина перейти от защиты к атаке, но в то же время оставалось ощущение, что Мэйдзин или потерял терпение или пытается сорвать свой гнев. Но говорят, что этот ход был бы прекрасным, если бы перед ним белые провели разрезание. Возможно, что фатальный 130 ход был отзвуком утреннего гнева Мэйдзина во время истории с записанным ходом Отакэ. Наверняка судить трудно. Даже сам Мэйдзин вряд ли сознавал поворот судьбы, вызванный его душевным состоянием или вмешательством злого рока. Едва Мэйдзин поставил на доску 130 камень, как откуда-то послышались звуки бамбуковой флейты. Исполнение было виртуозным и немного смягчало бурю, бушевавшую на доске. Мэйдзин прислушался. С высокой горы я в долину смотрел Там дыни в цвету, баклажан уж созрел... С этой песенки обычно начинают учебу на флейте сякухати. Есть еще вид флейты, похожий на сякухати, но имеющий на одно отверстие меньше. Она называется "одноколенная" флейта. По лицу Мэйдзина было видно, что он погрузился в воспоминания. Над 131 ходом Отакэ Седьмой дан начал думать еще до обеда, и в сумме потратил на этот ход один час 15 минут. В два часа он взял было камень, но сказал: "М-да..." и опять задумался. Минуту спустя он все-таки поставил камень на доску. Увидев 131 ход черных, Мэйдзин не изменил позы, продолжал сидеть прямо, лишь вытянул шею и забарабанил пальцами по краю жаровни - "хибати". Его колючие глаза бегали по доске. Он подсчитывал очки. Подрезанный 129 ходом "дурной треугольник" на 133 ходу был подрезан с другой стороны и три белых камня попади в положение атари. Затем до 139 хода одно атари следовало за другим и черные, угрожая взять камни, выстроили длинную стенку. Произошел тот самый поворот в игре, который Отакэ Седьмой дан называл землетрясением. Черные вторглись в самую сердцевину мешка белых. Мне казалось, что слышен треск разрушения белой крепости. На 140 ходу Мэйдзин задумался, продолжать ли бегство по прямой или взять два черных камня. Он часто-часто махал веером. - Не знаю, вроде одно и то же. Не знаю, - бессознательно прошептал он. - Не знаю, не знаю... Однако и этот ход он сделал за 28 минут. Вскоре принесли полдник. Мэйдзин взглянул на Седьмого дана. - Поешьте мусидзуси. - Знаете, у меня с желудком неважно... - А вдруг вам еда поможет? Увидев, что Мэйдзин сделал 140 ход, Отакэ Седьмой дан заговорил: - Не думал, что вы этот ход будете записывать, а вы его сделали. Вы так быстро играете, сэнсэй, у меня просто голова кружится. Для меня это хуже всего. Мэйдзин продолжал игру до 144 хода и записан был 145 ход черных. Седьмой дан взял камень и хотел было поставить его на доску, но задумался, а тут и подошло время прекращать игру. Пока Седьмой дан в коридоре заклеивал конверт, Мэйдзин сердито смотрел но доску и не двигался. Его нижние веки, казалось, горели и слегка припухли. Во время доигрывании в Ито Мэйдзин часто поглядывал на часы. 40 - Если удастся, то постараемся сегодня закончить, - сказал Мэйдзин членам Оргкомитета утром четвертого декабря. Еще до обеда он обратился к Отакэ: - Давайте сегодня закончим. Седьмой дан молча кивнул. Стоило подумать, что эта партия, растянувшаяся на полгода, закончится сегодня, как у меня, верного наблюдателя, щемило в груди. При этом каждому было ясно, что Мэйдзин проиграл. Еще утром, когда Отакэ Седьмой дан отошел от доски, Мэйдзин взглянул на нас, улыбнулся и сказал: - Все кончено. Больше ходить некуда. Неизвестно, когда он успел пригласить парикмахера, только в то утро Мэйдзин явился на игру постриженным так коротко, что напоминал буддийского монаха. Прическа из длинных полос с пробором, которая была на нем в больнице, с которой он приехал в Ито, закрасив седину, вдруг сменилась коротким ежиком. Это наводило на мысль, что Мэйдзин не вполне чужд театральности, однако, он выглядел очень помолодевшим, словно смыл с себя года. Четвертого числа на росшей во дворе сливе вдруг появилась пара цветков. Было воскресенье. Начиная с субботы прибывали все новые и новые гости, поэтому игру перенесли в новый корпус. Я неизменно располагался в соседней комнате с Мэйдзином. Его комната находилась в самой глубине нового корпуса, прямо над ней с прошлого вечера две комнаты занимали члены Оргкомитета Партии. Таким образом, вокруг не было никого из посторонних и никто не мог тревожить сон Мэйдзина. Отакэ Седьмой дан занимавший номер на втором этаже, день или два назад тоже переехал вниз. Он сказал, что неважно себя чувствует и что его утомила беготня вверх-вниз по лестнице. Окна нового корпуса смотрели прямо на юг, перед окнами был двор, поэтому солнечный свет проникал глубоко в комнату и едва не достигал доски. Пока вскрывали записанный 145 ход черных, Мэйдзин внимательно осмотрел на доску, слегка наклонив голову набок. Брови сведены к переносице - он выглядел очень строгим. Седьмой дан видимо, предвкушал близкую победу - камни так и порхали в его руках. Напряжение профессионального игрока в Го после того, как партия вступает в заключительную стадию - есэ - далеко не такое, как в начале или середине игры. Кажется, что ощущается нервная дрожь, и это ощущение усугубляется жестокостью схваток на доске. Игроки часто и шумно дышат, словно в самом деле сражаются на самурайских мечах. Иногда кажется, будто видишь сверкание вспышек духовного огня. На этой стадии в других, в не столь ответственных играх Отакэ Седьмой дан способен за минуту сделать сотню ходов, наседая на противника, и в этой партии он тоже, несмотря на запас времени в 6-7 часов, казалось, стремился использовать мгновенную реакцию возбужденной нервной системы, старался не упустить волну. Словно подстегивая сам себя, он часто запускал руку в чашу с камнями и лишь потом задумывался. Даже Мэйдзин один раз взял камень и вдруг заколебался. Видеть такое разыгрывание конечной стадии - это все равно, что наблюдать действие какого-то точного механизма или, если угодно, математического закона, - во всем была красота порядка и систематичности. Пусть это было сражение, но оно проявлялось в красивых формах. Ощущение красоты усиливали сами игроки, которые ни разу не отвели взгляд от доски. От 177 хода примерно до 180 хода Отакэ Седьмой дан был словно переполнен восторгом, переливающимся через край, его полное круглое лицо казалось умиротворенным ликом Будды. То ли им завладела творческая экзальтация, то ли что еще, но лицо его несло неописуемое выражение. Наверное, он в это время и думать забыл о своих болях в желудке. Незадолго до этого супруга Седьмого дана не в силах усидеть в комнате от волнения, ходила по дворику, держа на руках своего замечательного крепыша-сына, вылитого сказочного героя Момотаро, и не отрываясь глядела издалека на окна игровой комнаты. Как раз в тот миг, когда прекратила реветь сирена, звук которой доносился со стороны моря, Мэйдзин сделал 166 ход, а затем вдруг поднял голову: - Есть место! Проходите сюда! Здесь есть место! - он сделал пригласительный жест, и его голос звучал очень приветливо. В этот день на судейство приехал Онода Шестой дан, только что закончивший квалификационный осенний турнир в Ассоциации Го. Собрались и другие члены Оргкомитета - секретарь Ассоциации Явата, Сунада и Гои, корреспонденты газеты "Токио нити-нити" в Ито, и другие, - все они смотрели игру, постепенно подступая все ближе и ближе к играющим. В смежной комнате тоже толпились люди - их тени падали на бумажную раздвижную перегородку. Их-то Мэйдзин и пригласил войти в игровую комнату. Благодушное, как у Будды, лицо Отакэ Седьмого дана мгновенно переменилось - это вновь было исполненное решимости лицо бойца. Маленькая фигурка Мэйдзина застыла в неподвижности и от этого казалась более внушительной - настолько внушительной, что все вокруг притихли, он часто пересчитывал очки. Когда Отакэ Седьмой дан сделал 191 ход, Мэйдзин наклонил голову, приоткрыл глаза и придвинулся ближе к доске. Наперебой щелкали веера обоих партнеров. На 195 ходу черных наступило время обеда. После обеда игру продолжили на прежнем месте, в шестом номере старого корпуса. Небо затянуло тучами, отовсюду доносились крики ворон. Зажгли лампочку, висевшую над доской. Лампочка была шестидесятиваттной, потому что стоваттная давала бы чересчур яркий свет. На доске виднелись нечетко очерченные отражения черных и белых камней, Желая украсить последний игровой день, хозяин гостиницы заменил картину в нише токонома - теперь там висели парные пейзажи кисти Кавабаты Гесе. Под ними стояла статуэтка Будды, восседавшего на слоне, а рядом стояло блюдо с морковью, огурцами, помидорами, грибами, трехлепестковой петрушкой и другими овощами. Мне говорили, что когда какая-нибудь важная игра, наподобие Прощальной партии, подходит к концу, ее становится трудно смотреть от волнения. Однако Мэйдзин не проявлял ни тени беспокойства. По его виду никак нельзя было заподозрить, что он проиграл. После двухсотого хода и у него разрумянились щеки, он впервые за день снял шарф. Он, правда, был слегка возбужден, но его движения нисколько не изменились и были такими же, как всегда. Когда на 237 ходу партия закончилась, Мэйдзин был уже полностью спокоен. И когда он молча заполнил камнем один нейтральный пункт на доске, Онода Шестой дан произнес: - Кажется, пять очков... - Да... пять очков... - проворчал Мэйдзин, он поднял тяжелые веки и перестал оформлять свою территории для подсчета очков. Последний ход был сделан в 2.12 пополудни. На следующий день, когда участники комментировали партию, Мэйдзин с улыбкой сказал: - Я подсчитал, что будет пять очков, еще до оформления территория, правда, у меня получилось 66:73, но если бы в самом деле оформили территории, то возможно, подучилось бы чуть-чуть меньше - он сам переоформил территории и счет оказался 56:51. До тех пор, пока черные не воспользовались 130 ходом белых и не испортили их большую территорию, никто не смог бы предсказать разницу в пять очков. Мэйдзин также сказал, что уже после 130 хода, где-то примерно, на 160 ходу он упустил возможность разрезать цепь противника без потери инициативы в пункте -18, и тем самым упустил шанс сократить разрыв в счете. Анализ показал, что это разрезание сокращало разрыв в счете до 3 очков - и это при злополучном 130 ходе. Значит, 130 ход был в самом деле не так ух плох. Не будь "землетрясения", как выразился Отакэ, то интересно, чем бы закончилась партия? Проигрышем черных? Мне, любителю, судить трудно, но я не думаю, что черные проиграли бы. Зная решимость Седьмого дана, я почти уверен, что он победил бы в любом случае, даже если бы ему для этого пришлось разгрызать камни на куски. Скорее следовало бы сказать, что шестидесятипятилетний Мэйдзин хорошо играл до тех пор, пока страдая от болезни, не уступил инициативу впившемуся в него Седьмому дану, на то время лучшему из новых профессионалов. Мэйдзин не воспользовался оплошностью черных, не изворачивался и сам - просто ход события на доске вовлек его в ближний бой. Однако для ближнего боя у него не хватило энергии, возможно, из-за болезни. "Непобедимый" Мэйдзин проиграл свою последнюю игру. Один из учеников Мэйдзина сказал: "Мэйдзин считал, что только со вторым человеком, то есть, тем, кто идет следом за ним, надо играть в полную силу". Говорил ли Мэйдзин такие слова в действительности или нет, во всяком случае, всю свою жизнь он поступал именно так. Когда наутро после заключительного игрового дня я вернулся из Ито домой в Камакура, то был не в силах сразу взяться за обработку моих шестидесятидневных репортажей, и поехал развеяться в Исэ, потом в Киото, словно сбежал с поля боя. Мэйдзин еще какое-то время оставался в Ито, как я слышал, поправился на четыре фунта, так что вес его достиг 70 фунтов. Кроме того, он навещал госпиталь, где лежали раненые солдаты, и давал им сеансы одновременной игры на двадцати досках. Осенью 1936 года гостиницы на горячих источниках уже стали занимать под военные госпитали. 41 Через год с небольшим, в январе ученик Мэйдзина Такахаси Четвертый дан в своем доме в Камакура открыл частную школу Го. На открытии этой школы присутствовал сам Мэйдзин. Его сопровождали два ученика - Маэда Шестой дан и Симамура Пятый дан. Это было 7 января. После долгого времени мне в этот день удалось встретиться с Мэйдзином. Мэйдзин сыграл две учебные партии, но выглядел при этом так, словно все это было ему очень тяжело. Камни в руке он держал некрепко, на доску их ставил без энергии - не было слышно характерного щелчка. Во время второй партии он порой так вздыхал, что движение вдоха передавалось плечам. Веки у него немного отяжелели. Правда, не настолько, чтобы это бросалось в глаза, но я сразу вспомнил Мэйдзина таким, каким он был в Хаконэ. Он так и не оправился от той болезни. В день открытия школы он играл учебные партии с любителями, поэтому никакими осложнениями эта игра не грозила, но Мэйдзин сразу же достиг состояния полной отрешенности. Когда настало время идти ужинать в гостиницу на море, вторую партию прервали на 130 ходу черных. Партнером Мэйдзина был довольно сильный любитель первого дана, игравший на четырех камнях форы. В срединной стадии игры черные уже начали показывать когти и разрушили большой мешок белых, так что белым приходилось туговато. -А черные играют неплохо, ничего не скажешь, - заметил я, обращаясь к Такахаси Четвертому дану. - Да, черные побеждают. Стоят прочно. А белым трудно, - ответил Четвертый дан. - Мэйдзин изрядно сдал. Его игра теперь не то, что прежде. Всерьез играть уже не может. Он заметно ослабел после Прощальной партии. - Он как-то сразу постарел. Да, в то время он был еще бодрым старичком... Если бы он победил в Прощальной партии, такого наверное, не случилось, все было бы иначе... Когда мы прощались перед гостиницей, я сказал Мэйдзину: - Скоро мы с вами увидимся в Атами. Мэйдзин с супругой 15 января приехали в Атами и остановились в гостинице Урокоя. К тому времени я уже несколько дней жил в гостинице Дзеураку. Шестнадцатого после обеда мы вдвоем с женой сходили в Урокоя. Мэйдзин долго задерживал меня, предлагал поужинать и поговорить, но я сказал, что сегодня очень холодно и я прошу разрешения откланяться; в другой раз, когда будет теплее, я с удовольствием приглашу его в ресторанчик Дзюбако или Тикуе. Снег в тот день искрился. Мэйдзин любил поесть угрей. После нашего ухода Мэйдзин купался в горячем источнике. Супруга стояла над ним и поддерживала его сзади подмышки. Вскоре, уже в постели, у Мэйдзина начались боли в груди ему стало трудно дышать и сутки спустя перед рассветом он умер. Мне сообщил об этом по телефону Такахаси Четвертый дан. Я открыл ставни - солнце еще не вышло из-за горизонта. Я подумал еще, не повредило ли здоровью Мэйдзина наше позавчерашнее посещение? - Позавчера Мэйдзин так уговаривал нас остаться на ужин... - сказала моя жена. -Да... - И его супруга тоже просила остаться, а мы все ушли... Я в тот же день почувствовала, что надо было остаться. Ведь она даже сказала горничной, что мы будем ужинать вместе с ними. - Я помню. Но я боялся, что он простудится... - Не знаю, понял ли он правильно, но он в самом деле хотел, чтобы мы остались. Может быть, мы обидели его тем, что ушли. Если сказать честно, то мне вовсе не хотелось уходить. Было бы лучше не мудрить, а просто остаться. Может быть он чувствовал себя одиноким? - До, но он всегда был одинок. - Было холодно, а ведь он проводил нас до крыльца. - Хватит. Ужасно... Ужасно, когда у тебя кто-то умирает. Покойного в тот же день увозили в Токио. Когда его несли от крыльца гостиницы до машины, завернутым в плед, он выглядел таким крошечным, что казалось, будто у покойного тела нет совсем. Мы стояли поодаль, ожидая отправления. - Нет цветов! - вдруг спохватился я, и сказал жене: - Где-то здесь была лавка. Сбегай поскорее, купи. Только быстрее, машина вот-вот тронется. Моя жена вскоре вернулась с цветами, и я передал букет сидевшей в машине супруге Мэйдзина. Кто-то из сопровождающих начал медленно закрывать дверь, а я подумал, что закрывается еще одна прекрасная страница в истории Го. Машина тронулась...