. Потом он задумался, когда ему ехать. Следовало хорошенько выбрать момент: если ехать днем, его могут заметить на острове, а если ехать в сумерках, он может не узнать нужного места. Чем дальше, тем живее рисовал он себе грядущие неприятности. Кто знает, сколько ему придется ждать возле тюков, воюя с комарами, посреди этого болота, заросшего камышами и травой? И для чего? Встреча в четверг не станет от этого вернее. Наоборот: сомнения только возрастут. До сих пор он не давал доктору причин для недовольства: он был полезен, помог с тюками; но если доктор вдруг встретит его на острове - кто разубедит его, что молодой человек не собирается его обокрасть или воспользоваться туннелем, чтобы работать на свой страх и риск? И напротив, если не злить доктора несвоевременным приходом, почему бы тому не явиться на встречу? Чтобы прикарманить сдачу с билета? Это казалось маловероятным. Единственно правильным решением было выполнить уговор. Итак, он будет терпеливо ждать четверга и заниматься, как полагается. Едва Корреа принял это решение, как впал в крайнее беспокойство. Предпочтя не действовать, а выжидать, бранил он себя, он лишь подтверждает свое малодушие и трусость. Среда прошла у него в колебаниях и принятии противоречивых решений. Не в силах заниматься, он пытался спать; не в силах спать, пытался заниматься. В четверг на рассвете он крепко заснул. Когда проснулся, до встречи с доктором оставалось уже немного. Он помылся и побрился холодной водой, нашел чистую рубашку, быстро оделся и помчался на берег ждать катера. Все вышло прекрасно. Ровно в половине двенадцатого, как они и договаривались, Корреа стоял на пристани. Через некоторое время он сказал себе, что для верности следовало приехать в одиннадцать, самое позднее в четверть двенадцатого. Конечно же, если доктор хотел обойтись без него, не к чему было приходить раньше, а если не хотел - то не уедет раньше времени. "Не отстают ли мои часы", - подумал Корреа и сверил их с часами мужчины, тоже ожидающего катера. Часы шли верно. Подошел катер. Молодой человек спросил, последний ли это. Оставался еще один. Если доктор не придет, он сядет на последний катер и не будет спускать глаз с берегов, чтобы не пропустить остров. А там уж не составит труда найти вход в туннель. Вместе с доктором все было бы намного проще, но и один он тоже сумеет поскорее попасть туда, где его ждет Сесилия. Доктор не шел. Корреа стал загадывать: доктор появится, когда вверх по реке пройдет три судна, а вниз ни одного... Прошли три судна. Причалил катер. Молодой человек собирался уже прыгнуть на борт, но господи, как страстно он желал, чтобы вдруг рядом оказался доктор! Он уже занес ногу, когда увидел человека, идущего через улицу к пристани. Тот помахал рукой, может быть, что-то крикнул. Только когда человек вступил на пристань, в круг света от фонаря, Корреа понял, что это не доктор, что он даже не похож на доктора, хотя оба были низенькие и довольно толстые. Невероятно, но незнакомец направился прямо к молодому человеку. - Вы кого-то ждете, верно? - спросил он. - Да. - Некоего доктора? - Доктора Марсело. - Он не смог прийти. Идемте со мной. Немного поколебавшись, Корреа пошел за ним. Они прошли вдоль берега, свернули налево. Корреа прочел на углу название улицы: Тедин. У дверей еще виднелись люди. - Далеко? - спросил он. - Только не говорите, что уже устали, - ответил его спутник; он казался не таким щеголеватым, как доктор, и более крепким. - Перейдем мост через Реконкисту и будем на месте. Они поравнялись со стеной, за которой находился клуб Государственной газовой компании. У стены чуть впереди стоял человек огромного роста. Корреа замедлил шаг и сказал: - Это не доктор. - И близко от него не стоял. Да вы что, никак не доверяете мне? - Не то чтобы не доверяю, но... - Какие еще "но". Если не доверяете, значит, у вас есть на то свои причины. Так вы идете или вас подтолкнуть? Прежде чем идти дальше, Корреа бросил быстрые взгляды направо и налево. - Не смотрите понапрасну: вокруг никого нет. - Не понимаю. - Понимаете. И я скажу больше: если вы не доверяете, это настораживает нас - меня и этого сеньора, моего друга. Великан невозмутимо поглядывал на них. Его совершенно круглая голова была покрыта короткими черными волосами. Корреа подумал, что где-то видел его. - Вы хотите меня ограбить? - За кого вы нас принимаете? Неужто мы станем мараться из-за вонючей мелочи, которая у вас с собой? Не смешите меня. И цените нашу доброту: мы с другом притащились вон куда, чтобы дать вам один совет. Слушайте хорошенько: компаньона, которого вы себе подыскали, надо забыть. Забыть, будто его и не было. Для вашего же блага, ясно? Этот сеньор вас ком-про-ме-ти-рует. Вам все понятно? Чтобы выиграть время и подумать, ибо в голове у него стоял туман, Корреа переспросил: - Доктора? - Да, доктора или как вы там его называете. Не стройте из себя дурачка, а то мой друг разнервничается и с вами тоже может произойти какая-нибудь неприятность. Вы прекрасно знаете, о ком мы говорим: о кругленьком таком толстячке. - Великан сказал неожиданно тихим голосом: - Вы давайте позабудьте обо всем, что знаете, и о нас тоже, и держитесь-ка подальше от тех мест, где вас видели с этим доктором. Договорились? - Ну конечно, договорились, отчего же нет, - отвечал Корреа. Когда он понял, что дышать стало легче, он вспомнил о Сесилии и спросил себя, неужели просто из трусости он откажется от нее... Бояться нечего, надо говорить, его заботы вполне обычны, их поймет любой. - Можно рассказать все по-честному? - спросил он. - Можно, можно, - ответил высокий, - только если не слишком долго. - Все, что я скажу, очень просто. Я ищу этого доктора вовсе не из-за корысти. Знаете, зачем он мне нужен? Чтобы отвести меня на другой берег, потому что там ждет меня один человек. - Сеньор-то у нас бескорыстный, - сказал высокий, указывая на него пальцем. - И везучий. Его кто-то ждет на другом берегу. - И он жить не может без этого человека. Сеньор считает нас с тобой идиотами. - Так считал и доктор, да покоится он в мире. - Да доктор этот просто наглец. Вздумал забавлять нас небылицами. - Всякими сказками, вроде человека, что ждет сеньора на другом берегу. Корреа возмущенно запротестовал - сначала из-за того, что ему говорили, потом оттого, что его трогали, но вскоре умолк и только, когда началась экзекуция, успел поднести руки к голове. В какой-то миг - как он потом убедился, много позже - его пробудил мужской голос, повторявший настойчиво и мягко: - Что с вами? Вам нехорошо? С помощью неизвестного - высокого господина с седыми усами и в очках - Корреа кое-как поднялся. Все тело у него болело. - Кажется, меня побили, - заметил он печально. - Хотите обратиться в полицию? Если желаете, я провожу вас в комиссариат. Комиссар - мой друг. - Пожалуй, не стоит заявлять в полицию. На сегодня с меня хватит и побоев. - Как вам угодно. Зайдемте на минутку ко мне, я немного обмою ваши ушибы. Корреа поддался уговорам и с трудом побрел, куда его вели. Дом показался ему весьма привлекательным, решетки и люстры были кованые, а кресла, как в старом монастыре. - Простите, что я вам мешаю, - сказал Корреа. - Здесь светло и все видно. Вам удобно? Это самое главное. Его усадили под торшер, тоже кованый, стоящий в углу гостиной. Корреа благодарно подумал: "Я в парадной столовой, где собираются по большим праздникам". В центре комнаты стоял длинный лакированный стол из черного дерева. Хозяин промыл ему раны перекисью водорода и заботливо отер его лицо. - Жжется, - сказал Корреа. - Ничего страшного, - заверил его господин. - Это потому, что жжет не вас. - Не спорю. Однако согласитесь: вы дешево отделались, если учесть, чем кончилось с тем, другим, - вы понимаете мою мысль? И не подумайте, что это плохие ребята. - Вы их знаете? - удивленно спросил Корреа. Господин приятно улыбнулся. - Здесь знаешь всех, - объяснил он. - Как я говорил, ребята они совсем не плохие, разве что немного нервные, но это у них по молодости. Вам не надо было лгать. - Я не лгал. - Путешествие на другой берег, чтобы повидать женщину, - старая сказка. - И однако, это правда. - Дорогой мой сеньор, постарайтесь понять, что если вы беседуете с серьезными людьми, лучше не пытаться провести их подобными россказнями. Вполне естественно, по-человечески понятно, что наши друзья вышли из себя. Кроме того, чтобы повидать женщину, зачем являться к ней вместе с доктором? - Доктор знает остров, где есть туннель. С этого мига сцена пошла быстрее. - Вы хотите сказать, пещера - пещера, где хранится товар? Не подождете ли вы минутку? - Я ухожу. - Вы подождете. Выходя из комнаты, хозяин дома сделал знак рукой, означавший, что надо подождать, и запер дверь на ключ. Простой этот факт испугал молодого человека больше, чем незадолго до того спор с бандитами. ("Меня начали бить, когда я еще ничего не понял", - объяснял он потом.) Он слышал, как в соседней комнате господин с седыми усами говорил по телефону, хотя и не различал слов. "Меня не одурачишь, - подумал он. - Выберусь в окно". Окно выходило в темный сад и было забрано решеткой с частыми прутьями. Он мог, конечно, позвать на помощь, но рисковал тем, что хозяин услышит его прежде, чем кто бы то ни было, и тогда... Лучше не думать. "Минутка" длилась долгих полчаса. Наконец он услышал, как ключ поворачивается, увидел, что дверь открылась и в гостиную вошли хозяин, а следом оба бандита. Поистине этой ночью страшным неожиданностям не было конца. - Вот мы и снова вместе, - сказал тот, кто был пониже. - Хочется верить, что на радость всем. - В этой вашей пещере действительно полно товара? - поинтересовался великан. - Это не пещера, и там нет абсолютно ничего. - Думайте, что говорите, - посоветовал ему хозяин дома. - Что вы хотите? Что вам надо? - Не так уж трудно поехать и посмотреть, - сказал господин с седыми усами. - Однако, - предупредил молодого человека тот, кто был пониже, - для вашей личной целости было бы лучше, если бы мы нашли пещеру полнехонькой. - Кто ее найдет? - храбро спросил Корреа. - Вы. Мы посадим вас на катерок и назначим капитаном, - весело ответил великан. - Я совсем не уверен, что смогу ее найти. - Теперь новая песня? - Доктор брал меня с собой только раз. Я в этом краю недавно. Все в дельте кажется мне одинаковым. - Мы ничего не теряем, если попробуем, - сказал хозяин дома. - Но извольте не затыкать ему рот. С вашими штучками мы далеко не уедем. Если бы я не вмешался, откуда узнали бы мы о пещере? Молодого человека запихнули в автомобиль, на заднее сиденье, между великаном и толстяком. Пожилой господин сел за руль. Когда они подъехали к берегу, занимался рассвет. Корреа затосковал и сказал, не сдержавшись: - Я уверен, что не узнаю острова, и вы меня убьете. Лучше уж убейте сейчас. Бандиты встретили его слова дружным смехом. - Ему сейчас совсем не смешно, - объяснил им пожилой господин. - Он всегда жил далеко от моря, и ему будет неприятно, если мы бросим его в воду. Все забрались в катер. Толстяк сидел на руле, болтая с великаном; пожилой господин и Корреа устроились сзади. Корреа был очень испуган, печален и дрожал от холода. Ушибы на лице горели огнем, все тело нестерпимо болело. Почему-то он обратил внимание на маленькую лодчонку, привязанную за кормой, на два весла, лежавшие под сиденьями катера. Они подъехали к пристани Энкарнасьон, и пожилой господин сказал: - Вот и наш причал. Корреа с поразительной ловкостью вскочил на ноги. Остальные расхохотались. - Не надейтесь, - сказал толстяк. - Мы еще поплаваем. Просто сеньор вспомнил, как мы вышли здесь в ту ночь, когда вы встретились со своим дружком-доктором. Пожилой господин обратился к великану: - А ты сразу же заснул? - Я не хотел. - Не об этом речь. Отвечай на мой вопрос. - Пока мы шли вдоль этого берега, я не спал, но глаза у меня уже закрывались, а это очень неудобно. - Молодец. - Пожилой господин пристально посмотрел на молодого человека и спросил: - В какой-то момент вы пересели на другой катер? - Нет. Зачем? - Сколько времени вы плыли отсюда до острова? - Минут двадцать по меньшей мере. Может быть, полчаса, не знаю. Остров был по правую руку. - Смотрите внимательно и верьте в успех, и вы его узнаете. - Я всегда считал, что, если поискать хорошенько, всегда найдешь то, что ищешь, - провозгласил Корреа. И тут же подумал, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. - Это мне нравится, - воскликнул пожилой господин и хлопнул его по спине. Корреа подумал, что, пожалуй, судьба предоставляет ему самый удобный случай. Вряд ли он нашел бы остров сам по себе, а на доктора, очевидно, надеяться нечего. И вот эти люди вынуждают его отыскать остров. Не успеют они и глазом моргнуть, как окажутся в Пунта-дель-Эсте, а там, воспользовавшись общим замешательством, он сбежит. Нет в мире силы, способной помешать ему встретиться с Сесилией. Он сказал себе, что не сдержал буквально свое обещание хранить тайну туннеля, но поступил так под страхом смерти и потому, что доктору это уже не повредит. Катер шел ровно, все было спокойно, и Корреа немного вздремнул, а открыв глаза, увидел, что они плывут уже по иным местам: здесь было куда более просторно, река словно раздалась и казалась светлее; на левом берегу появилась лесопильня, на правом - бесконечные ряды тополей. И тогда - но не сразу - у молодого человека упало сердце. Хотя он ничего не различал в лабиринте дельты, но твердо знал, что этих мест не видел никогда. - Кажется, мы проехали, - испуганно пробормотал он. Великан поднялся, не спеша договорил с толстяком, шагнул к молодому человеку и дважды ударил его по лицу. - Довольно, - приказал пожилой господин. - Поворачиваем. И добавил, взглянув на пленника: - А вы смотрите. Корреа чувствовал, как лицо у него пылает; он спросил себя, не высказать ли этим негодяям все, что он о них думает, не считаясь с последствиями. Когда он наконец заговорил, ему самому показалось, что он хнычет, как мальчонка. - Если мы будем плыть в обратном направлении, - сказал он, - я и вовсе собьюсь. - Ну и терпение надо с вами, - заметил пожилой господин. Когда - примерно через полчаса - молодому человеку удалось немного успокоиться, он сказал: - Хотел бы я видеть вас на моем месте, под угрозой новых побоев. Думаю, меня совсем запугали, иначе я нашел бы остров. Вот послушайте: мы плыли тогда в обратном направлении, остров был по правую руку; там есть причал из гнилых досок, когда-то выкрашенных в зеленый цвет... - Я думаю о том, что произошло. Поскольку в этом мире все лгут, мы ни во что не верим, и когда человек вдруг говорит правду, мы наказываем его. Я верю в вас. - Если с причала смотреть по прямой в глубь острова, - продолжал объяснения Корреа, - разглядишь деревянную хижину, почти скрытую деревьями. Пройдя метров пятьдесят влево, туда, где гуще всего, вы увидите вход в туннель. И помните, что я вам говорю: это туннель, а не пещера. - Теперь мы доставим молодого человека домой, он, наверное, уже утомился, - известил пожилой господин бандитов. - Сначала пусть отведет нас в пещеру, - возразил толстяк. - Я не спрашивал твоего мнения, - напомнил ему пожилой господин и, оборотившись к молодому человеку, сказал: - Мы оставим вас в покое, но можно надеяться на вашу сдержанность или вы начнете болтать направо и налево? - Я никому ничего не скажу. Они знали, где он жил: его отвезли прямо на остров Меркадера. Чтобы остановить катер, великан уперся веслом в дно реки. Еще не веря в то, что эти люди его отпускают, Корреа спрыгнул на причал. Тут же, внезапно пристыженный, он вспомнил о Сесилии и хотел было сказать пожилому господину, что поедет с ними, что поможет им отыскать туннель. Повернувшись, чтобы заговорить, он успел увидеть улыбку на лице пожилого господина, а очень близко от себя весло - мокрое, блестящее, огромное. Весло обрушилось на него, и он свалился в вязкую грязь. Удар был очень силен, но не смертелен - Корреа заметил весло в воздухе и откинулся назад. Он не потерял сознания, но на всякий случай лежал не шевелясь. Когда мотор катера затих вдали, он открыл глаза. Потом поднялся, вошел в хижину, собрал вещи, сел на первый катер, идущий в Тигре, и в первый поезд, направлявшийся в Буэнос-Айрес. Он хотел продолжать путь дальше, в свою провинцию, чтобы почувствовать себя дома, в безопасности, но остался в Буэнос-Айресе, намереваясь вернуться в Уругвай, как только соберет деньги на билет, потому что искренне верил, что без Сесилии не сможет жить. Меркадер, у которого он попросил взаймы, сказал: - Ты забываешь, что правительство запретило поездки в Уругвай. Можно поехать в Тигре и поговорить с каким-нибудь лодочником из тех, что перевозят эмигрантов, или с контрабандистом. - Лучше не надо, - сказал Корреа. Искать туннель он тоже не поехал. Ему незачем было видеть туннель, чтобы знать, что тот существует. А убеждать в этом остальных представлялось ему бесполезной затеей. Со временем он стал адвокатом, потом доктором права и - поскольку в жизни все катится своим чередом - вышел на пенсию государственным служащим. Человек, не склонный к риску, ровного, хотя и меланхоличного нрава, он, по словам друзей, выходил из себя, лишь когда с ним заговаривали на географические темы. В таких случаях Корреа мог сорваться и вспылить. Юных манит неизведанное Луисито Кориа, работавшего с братьями на материнской ферме, всегда манил к себе Росарио; но поскольку этот далекий и огромный город казался недосягаемым, Луисито мечтал об одном местном городишке, который был достаточно большим, так как превосходил масштабами поселок Ла-Калифорния (хотя не мог сравниться с Касильдой), и достаточно незнакомым и притягательным, так как под неусыпным надзором заботливой матери расстояние в двенадцать миль становилось для сына преградой почти непреодолимой. Когда юноше исполнился двадцать один год - в феврале 1930-го, - мать сказала ему очень серьезно, как и подобает в таких случаях: - С этого дня ты взрослый человек. Если надумал уйти в город, я не буду мешать. Но учти: все, что я могу дать тебе, это благословение, совет и письмо к дону Леопольдо. Составленное старшей из дочерей, окончившей учительские курсы, письмо было адресовано дону Леопольдо Медине, коммерсанту, называемому "Мой дорогой кум", и содержало просьбу "по возможности нанять на работу предъявителя сего, сына моего Луиса, в Вашей солидной фирме аукционов и ярмарок". Луисито спросил: - А какой совет? - Будь благоразумен, сын мой. Город кишит злодеями. Уехал он на другой день, на рассвете; за его спиной сидел один из братьев, чтобы пригнать чалого назад. Добрались скоро. Дом был еще заперт, и они прождали какое-то время, прислонившись к проволочной ограде. Луисито убедился в том, что уже знал: постройки находились на окраине городка. Он предпочел бы убедиться в обратном. Наконец появился человек, открывший дверь; через несколько минут в дом вошла толстая барышня, а потом на автомобиле типа "дубль-фаэтон" подъехал дон Леопольдо, хозяин. Это был низкорослый подвижный старик с румяным лицом, в люстриновом пиджаке, бриджах, желтых кожаных крагах. Дон Леопольдо принял юношу в кабинете и расспросил о матери, которую попеременно называл то "ваша досточтимая матушка", то "моя кума Филомена". Сидя в огромном кресле под портретом старинного бородатого господина, очень на него похожего, дон Леопольдо прочитал письмо. Потом скрутил сигарету, зажег ее, не спеша сделал одну-две затяжки и объявил: - Просьба кумы для меня закон. Начнешь пеоном, на двадцати пяти песо в месяц. Устраивайся в домике, что стоит за дальними загонами. Там найдешь своих товарищей по безделью - Рафаэля и кордовца {Уроженец, житель г. Кордовы или одноименной провинции в Аргентине.} по имени Флорес. В воскресные дни, если нет ярмарки, будешь выходной. Луисито сказал брату на прощание: - Передай остальным, что я практически живу в городе. Отличные ребята, Рафаэль и кордовец Флорес очень скоро стали его закадычными друзьями. Рафаэль сказал ему: - Жаль, что ты не приехал на прошлой неделе. В итальянском землячестве показывали водную пантомиму. Умереть можно было со смеху. Кордовец добавил: - Для пантомимы установили резервуар с водой, а над ним перекинули доски. Затем появился фокусник и попросил выйти желающего. Из зала поднялся человек, ему завязали глаза и принялись вертеть, точно волчок, пока не закружили совсем. Тогда фокусник без единого слова и, как он объяснил, одной лишь силой мысли велел ему пройти по доскам из конца в конец. Когда человек начинал было падать и публика с воплями радовалась, что он сейчас бултыхнется, фокусник придерживал и выпрямлял беднягу, будто натягивал поводья, но никаких поводьев не было, только сила мысли, и больше ничего. У Рафаэля он научился ловко вскакивать на лошадь, прямо с места и не сгибая ног. У Флореса, человека просвещенного, перенял привычку читать газету. С самого начала его особенно привлекли полицейская хроника и спортивная страница. Рабочие дни Луисито проводил в седле: пригонял скот и распределял его по загонам. Если был выходной, прогуливался по городу - когда сам, когда с кем-то из товарищей. Все его ошеломляло: и тяжеловесная архитектура церкви и Национального банка, и необычайное оживление, царившее на улице Сан-Мартин, на площади, в кафе. В бильярдной этого заведения, куда юноша украдкой заглядывал с тротуара, с шиком прохаживался некто, достойный всяческого восхищения, - знаменитый Билардо, который выделялся щегольством, репутацией человека, угощающего выпивкой каждого второго, и той развязностью, что свойственна людям, уверенным в своей силе. Не одну ночь провели Луисито с Флоресом, ожидая выхода важной персоны. И увидели однажды, как тот сел за руль нескончаемого автомобиля, который удалился, словно паря над роскошными арабесками своих колес с проволочными спицами оранжевого цвета. Оба парня не удержались и воспроизвели завывания и треск свободного выхлопа. - Откуда у него столько денег? - посмеиваясь, спросил какой-то невежа. Искренне заинтересованный, Кориа переадресовал вопрос другу. Тот - благо ему доводилось входить в кабинет хозяина с подносом горького мате - своими ушами слышал, как Мария Кармен, работавшая там толстая барышня, говорила, будто Билардо заправляет местным отделением одного солидного общества или товарищества взаимопомощи, щупальца которого опутали их провинцию и всю республику. О тех же щупальцах кордовец слышал еще весьма оживленный разговор между хозяином и неким Галиффи или Галтьери, крупным скупщиком зерна для одного торгового дома в Росарио. Позднее, повалившись на ворох старой упряжи и оставшись наконец один, Луисито принялся вспоминать события за неделю, самую бурную на его памяти, и немедля пришел к выводу: с кучей денег кто угодно может жить припеваючи, и к решению: при первой же возможности лично повидаться с Билардо. Эти мысли вызвали у юноши небывалое ликование, и он заснул довольный. Полностью уверенный в успехе, ждал он удобного случая, который представился в воскресенье прямо перед началом торгов, когда Билардо (одетый в столь безукоризненно черный костюм, что Луисито сперва подумал, не выразить ли для порядка соболезнование) осматривал партию скаковых полукровок, пригнанных из одного поместья. Момент был подходящий: публика толпилась у загонов для скота, так что они с Билардо оказались одни у дальних построек. Боясь, что кто-нибудь его заметит и заподозрит неладное, юноша без промедления сказал: - Сеньор Билардо, позвольте. - Говори. - Очень прошу вас, помогите мне, пожалуйста, в этом вашем товариществе. Билардо сурово посмотрел на него и произнес с безучастным видом: - Даже и не пойму, о чем ты толкуешь. - Ну как же, а общество взаимопомощи! - Во всяком случае, ты не кажешься болтуном. Луисито взглянул на него в недоумении, но быстро обрел свой апломб и сказал: - Сделаю все, что прикажете. - Значит, как это называется? Должен предупредить, что мы не прощаем тех, кто не справляется. - А почему я не справлюсь? - очень серьезно спросил юноша. Билардо улыбнулся или просто шевельнул губами, чтобы сказать: - Ладно, если что для тебя будет, я дам знать. Дни шли своей чередой, но Луисито оставался спокоен. Наконец на большой распродаже племенного скота появился Билардо и велел принести ему оранжада. Это было предлогом для разговора. - Мы решили тебя испытать, - сказал он. - Жду приказаний. - Ружье у тебя имеется? Луисито с трудом пролепетал "нет". - Надо купить. Может, у него не хватит денег, но за этим дело не станет, и он ответил: - Хорошо. - Значит, как это называется? Возьмешь на себя старика. Тут, конечно, лучше держать ухо востро. Улавливаешь? - Улавливаю. - У старика ружье имеется? - У какого старика? - Ценю осторожность, но учти - ты начинаешь меня утомлять. У Медины ружье имеется или нет? - По-моему, да. В юные годы, как мне говорили, он любил охотиться. - Тогда тебе лучше хлопнуть его из того же ружья. Как ты ладишь со стариком? - Прекрасно, а что? - Тем лучше, тем лучше. Значит, как это называется? Как ты его шлепнешь, меня не интересует. Только чтоб из ружья, пусть знают, что это дело рук общества, - больше будут бояться. Но ружье возьмешь не свое, а дона Леопольде, иначе догадаются, что это ты, и тебя сразу поймают. Понял? Луисито хотел было спросить, правильно ли он понял, но сообразил, что лучше промолчать. Вот останется один и тогда тщательно во всем разберется. - Конечно. - Если, на беду, тебя поймают, жди нашей помощи, только про нас не болтай, а то сам знаешь, что будет. Когда станет ясно, что тебя не поймают, за это пустяковое дело получишь - хоть ты только и начинаешь - свое вознаграждение. Да такое, что сразу разбогатеешь, смекай! А теперь дуй отсюда, а то еще меня с тобой увидят. В тот вечер у него не нашлось времени подумать. День выдался до того утомительный, что за ужином у потухшего очага глаза его то и дело слипались, и ему даже приснились Билардо и дон Леопольдо. Он знал, что должен делать, а потому не тревожился - оставалось только найти лучший способ, и для этого завтра вечером он все хорошенько прикинет. Приняв решение, он со спокойным сердцем улегся спать на какой-то попоне. Следующий день принес новые заботы, а вечером, когда Луисито мыл в тазу руки, ноги и шею (мать велела ему всегда делать это перед ужином), его вызвал дон Леопольдо. - Я еду в Эдину к Милесу, - сообщил он, набивая сигарету с ловкостью, которая показалась Луисито бесподобной. - Мне нужен добровольный помощник, чтобы открывал четырнадцать калиток между загонами по пути туда и обратно. Так что отправишься со мной. - Как прикажете. - Поедем на машине. А знаешь, этот проходимец, который выдает себя за скупщика, заявился ко мне на таком же "рэгби", как мой. Мне даже не по себе стало - все думалось, а не у меня ли он украл. Лезь на заднее сиденье, передняя дверь плохо закрывается, а ты из-за этих калиток будешь скакать, как блоха на аркане. Луисито понял не все, но подумал: "Нехорошее сравнение". - Убрать это отсюда? Сиденье было завалено гаечными ключами и прочим инструментом. - Делай что хочешь. Сперва он немного отодвинул инструменты, но поскольку те прыгали на ухабах, сложил их на пол. Было полнолуние. Луисито разглядывал дона Леопольдо: у того на затылке редели волосы, а шею бороздили линии, которые скорее бывают у человека на ладони. Дон Леопольдо хорошо платил, не скупился на еду, да и работа была не бей лежачего. Конечно, дон Леопольдо раскрывал рот, только чтобы отругать, но разве на это стоило обращать внимание? Все взрослые, привыкшие командовать, одинаковы. Как приехали, Луисито остался ждать в машине, и ему приснился очень тревожный сон, которого он не помнил. Наверняка глупости. Когда тронулись в обратный путь, хозяин сообщил: - Милес - замечательный человек, и я хотел предупредить его о нашем друге скупщике, ведь он из людей Билардо. Этим все сказано. Мерзавец. Из преданности обществу взаимопомощи Луисито обиделся. "Лучше бы он меня не задевал. Хуже того - ночью, да еще подставляет затылок, когда у меня в руке гаечный ключ". Момент был подходящий, будто нарочно подстроили. Никто не знал, что он поехал с хозяином. Никто его не видел. На всем пути им не встретилась ни одна живая душа. Довольно одного удара в затылок - и бегом отсюда. Рафаэля и кордовца, известных своим крепким сном, он даже при всем желании не разбудит. Никаких компрометирующих следов или повода для подозрений. Билардо останется доволен. Так он фантазировал, ибо совсем не собирался нападать на дона Леопольде. Его мать необычайно уважала этого человека, а сам Луисито, когда слышал от них "мой кум" и "моя кума", переполнялся гордостью. "Убей я его, к несчастью, - подумал он, - избавиться от угрызений совести было бы не так просто. Тогда всякий раз, как кто-то набивает сигарету, мне тут же виделся бы усопший". В этот момент "усопший" произнес: - Если честные люди не действуют сообща, мерзавцы распоясываются. Пусть лучше этот Билардо не показывается на следующем аукционе - не то я попрошу тебя вытолкать его вон, прямо верхом на лошади. Приехали. Луисито сошел у торгово-ярмарочных построек, а хозяин проследовал к себе домой. На другой день вечером Луисито пошел в город без провожатых. Через витрину кафе он приметил в зале Билардо и отважился войти. Добравшись до стойки, заказал рюмку водки и медленно выпил. Какое-то время спустя, не уверенный, что Билардо его видел, он подумал, не лучше ли будет подойти к столику. Пока он соображал, совсем рядом послышался негромкий голос Билардо, который приказывал ему, еле сдерживая раздражение: - Вон там, посреди площади на скамейке. Я приду. Сперва юноше показалось, что ему крикнули "вон!", как собаке. Поразмыслив, он понял, что это не так, что Билардо просто сказал ему - хоть и со злобой - подождать снаружи, на площади. Луисито заплатил и вышел. К счастью, на площади никого не было. Он выбрал скамейку перед памятником герою-освободителю. От нечего делать принялся разглядывать ухоженные клумбы, бетонированные дорожки, ведущие к памятнику, молодые деревца. Невольно кутаясь в коротковатую легкую куртку, съежился и подумал, до чего сильно чувствуется холод на открытом месте. Он то и дело клевал носом, пока не пришел Билардо. - Значит, как это называется? Искал меня? Хочется верить, что ты не убрал старика. - Я знал, что вы хорошо к этому отнесетесь. Что мы с вами без труда поймем друг друга. - К чему хорошо отнесусь? - К тому, что я его не убрал. Билардо заговорил очень медленно: - Учти, как уберешь его, здесь у нас четкий уговор - рядом со мной не показывайся. - И быстро добавил: - Когда сделаешь? - Я не могу убить его, сеньор, - ответил Луисито. - Я не могу убить дона Леопольде и вообще никого. - Кажется, мы с тобой так не договаривались. Я тебя предупреждал. - Знаете, сеньор, делать кое-какие вещи не в нашей власти. - Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? - Если бы я выполнил ваше поручение, а теперь сказал бы, что не могу, то поступил бы как обманщик. Вы бы сами укоряли меня: "Лучше бы ты этого не делал". - Значит, как это называется? - К тому же есть, должно быть, множество пустяковых дел, для которых я могу сгодиться. - Значит, как это называется? - настойчиво повторил Билардо. - Ты с кем-нибудь говорил обо мне, об обществе или о моем поручении? - Нет, сеньор. Я же вам сказал, для каких дел не гожусь. В остальном на меня можно положиться. - Еще не знаю, простим ли мы тебя. Я подумаю. - Но если что подвернется, сеньор, вы обо мне вспомните? - Там видно будет. Жизнь Луисито ничуть не изменилась: работы было немного, разве что иногда по воскресеньям, когда устраивалась ярмарка. Он был уверен, что в конце концов Билардо позовет его. Так оно и случилось. Однажды под вечер, чтобы убить время, он поднялся на мельницу смазать механизм. С башни увидел "Гудзон" Билардо (теперь он разбирался в марках автомобилей), который ехал с приглушенным двигателем, медленно-медленно. Билардо вышел, огляделся вокруг и знаком велел подойти к ограде. - Дадим тебе еще один шанс, - сказал он. - Жду приказаний. - И заруби себе на носу: каждый шанс - это испытание. Тем, кто не справляется дважды, прощения не бывает. - Я справлюсь. - Значит, как это называется? Меня не хотели слушать, когда я предложил дать тебе еще один шанс. Надеюсь, мне не придется краснеть за тебя перед остальными. Задание очень деликатное. - Убивать не понадобится, сеньор Билардо? - Убивать, убивать. Да ты что это себе вообразил? Что у такого общества, как наше, нет других задач? Запомни хорошенько: такого больше не будет. Это дело прошлое. Я собираюсь поручить тебе доставку одного письма в Росарио. - В Росарио? - спросил он шепотом. - Когда вам будет угодно. - Запомни хорошенько: письмо это настолько важное, что мы не хотим отправлять его почтой. Не потеряй его и смотри, чтоб не вытащили. При доставке строго следуй инструкциям, которые я тебе дам. Ну что? - Идет. - В пятницу 27 марта в 12.30 явишься на улицу Жужуй, Э 2797, в городе Росарио и отдашь письмо. Убедительно прошу явиться точно в это время, ни минутой раньше или позже - иначе будешь обстрелян. - Обстрелян? - Что, уже не нравится? - Но ведь... нет, как раз наоборот! Главное - прийти вовремя. - Вот именно, как поезд. Наш корреспондент, то есть Пюзо... - Не понимаю, сеньор. - И все же я говорю обычным языком. Пюзо, человек, которому ты отвезешь мое письмецо, оказался в довольно гнусном положении, ему приходится скрываться, и бьюсь об заклад, что при стуке в дверь он изрешетит каждого, ведь человек предпочитает - всю жизнь! - убивать, нежели быть убитым, разве не так? - Всю жизнь. - Я специально позвонил ему, чтобы сообщить о твоем приезде в пятницу, ровно в 12.30. - Спасибо. - Лучше благодари наше общество, которое снова оказало тебе доверие. В первый раз ты не справился, так что сейчас мы не станем оплачивать твои расходы. По возвращении - если все выполнишь и вернешься - рассчитаемся. - Что до меня, то я согласен. - И правильно делаешь, - ответил Билардо, потом церемонно прибавил: - Доверяю письмо в твои руки. Юноша опустил его в карман штанов и сказал: - Не беспокойтесь. Когда Билардо уехал, Луисито изучил конверт. По внешнему виду никто бы не подумал, что его посылает солидное общество. Забыли написать имя получателя и имя отправителя. Даже слова "Росарио" не было. Только улица и номер дома. Хуже того, на конверт намазали столько клейстера, что все перекосилось. Сестра, та, что окончила учительские курсы, велела бы им переделать заново. "Нынче вторник, - подумал Луисито. - Времени еще много, но лучше сказать хозяину как можно раньше, что мне надо уехать". Он вернулся в дом и сообщил об этом дону Леопольдо. Тот ответил: - Езжай когда хочешь. Но сначала, понятное дело, предупреди донью Филомену. Последнюю фразу он произнес неторопливо, точно размышляя вслух. - Хорошо, сеньор. - И без ворожбы ясно, что ведет тебя в Росарио. Луисито растерялся и наконец спросил: - Вы уже знаете? - Мечта разбогатеть не работая и найти женщин. Это ясно и без ворожбы, но лишь чародейство может спасти тебя от подстерегающих там опасностей. - Я буду обратно в субботу, когда пригонят скот для ярмарки. Хозяин рассердился: - Господин со дня на день уезжает, но мне нечего беспокоиться, ведь он будет обратно в субботу. Нет уж, голубчик. Ошибаетесь. Здесь я командую, а не вы, ясно? Сегодня переночуешь, как обычно, в бараке, а завтра с утра зайдешь ко мне в кабинет. Запомни, что ты уходишь и больше ноги твоей не будет в моем доме. Луисито не предполагал, что дон Леопольдо так рассердится. Поужинал он без аппетита, а после подумал, что ему уже не заснуть. С горькой обидой сказал он себе: "Надо же, а ведь я спас его, не заботясь о том, что может случиться со мной". Когда юноша явился в кабинет (он охотно ушел бы не простившись), дон Леопольдо выдал ему полное жалованье, словно тот проработал весь месяц, и спросил: - Где остановишься в Росарио? - Наверное, у тети Рехины. - Хорошая мысль. Но сначала зайди на ферму и предупреди мою куму. Не забудь, ладно? И жестом указал на дверь. Луисито подумал: "Разве поймешь тех, кто командует?" В коридоре к нему подошла толстая барышня, Мария Кармен, заглянула в глаза и прошептала: - Надеюсь, вы вернетесь. Когда он был на полпути к ферме, его подсадил в машину хозяин соседней усадьбы. Так что ему повезло, и он приехал к обеду. Матери он сказал: - Дон Леопольдо просил передать, что завтра я еду в Росарио по делам. - Вышло по-твоему. Поздравляю, но послушай, что говорит тебе мать: будь осторожен. Учти, ты попадешь прямо в волчье логово. - Не беспокойтесь. - Сразу, как приедешь, иди к тете Рехине. Там тебе будет хорошо. Твоя тетя - замечательная женщина, у нее золотое сердце. Только не давай ей гадать тебе на картах. - Чтобы тетя Рехина предсказала мне судьбу? - спросил он с удивлением. - Ей всегда это нравилось, но я не хочу, чтобы кто-либо выведывал, что ждет моих детей в будущем. Он провел незабываемый вечер. Никогда еще он так не веселился и не был в таком ладу со своими братьями и сестрами. В четверг, проснувшись и вспомнив, что наступил великий день поездки в Росарио, Луисито ощутил безмерную радость и - чего он совсем не ожидал - легкую грусть от расставания с людьми и городком. "Это не навсегда", - сказал он себе в утешение. В прошлый раз, уезжая из дому, он и не думал печалиться. - Захватишь кое-что для тети Рехины. Будь особенно аккуратен с этим пакетом: здесь яйца. Еще мать дала ему курицу, цыпленка и живую индейку. - Возьму, что прикажете, мама, но как же я поеду со всем этим? - Не волнуйся. Заходил турок Саладино и сказал, что собирается за товаром в Росарио. Я уговорила его взять тебя с собой. Прозванный турком-жуликом, Саладино начинал с торговли вразнос и исходил округу вдоль и поперек с висевшим на шее лотком галантереи, бус, гребней и мыла. Теперь же, после покупки грузовичка "форд", он расширил район торговли и ассортимент. Путь до Росарио занял большую часть дня. Чтобы не молчать, Луисито заметил: - Мне сказали, что вы едете в Росарио за новым товаром. - Сеньор Кориа, мое дело, - турок нежно похлопал по машине, - никогда не стоит на месте. Оно как прогресс, который идет и идет вперед. Я сын своей страны и не знаю усталости. Мой лозунг: "Всегда готов к любому порученьицу". Скажем, беру на себя обязанности гонца. - Гонца? - Девушкам я лучший друг, потому что вожу туда-сюда записочки, которыми они обмениваются со своими кавалерами. Или взять, к примеру, что вам самому понадобилось отправить очень важное письмо. Незачем бросать его в почтовый ящик или раскошеливаться на поездку - отдайте письмо бедному турку и умывайте руки. Луисито пощупал карман, дабы убедиться, что письмо еще лежит на месте. Они въехали в город, и Луисито смотрел вокруг с затаенным изумлением. Вскоре грузовичок остановился у какого-то дома. - Это здесь? - спросил юноша. Голова у него немного кружилась. - Здесь, - произнес Саладино. Он назвал адрес пансиона, где обычно останавливался. - Спасибо за все. - Ищи меня там, если что понадобится, парень, сеньор Кориа. Луисито, похоже, надоело выслушивать наставления, и он отрезал: - Я в заботе не нуждаюсь. - Охотно верю, но ты чуть не забыл яйца и птицу. Со всем этим грузом предстал он перед тетей, которая сказала ему: - Ты - Луисито. Последний раз, когда я тебя видела, ты был метр ростом. Луисито подумал, что никогда еще не бывал в таком красивом доме. Тетя провела его в убранную коврами гостиную, где находились стол на трех ножках, фигурки женщин, рыболовов, баранов, львов, расписное полотно в виде ночного неба со звездами, стеклянный шар, картина с полуодетыми девушками, державшими в руках горящие поленья и плясавшими вокруг козла, который неподвижно висел в воздухе и походил скорее на дьявола, и еще одна картина с девушкой, спящей посреди леса, и еще одна с черным псом, которая очень ему понравилась. Тетя спросила: - Чего бы тебе хотелось на ужин? Ведь ты останешься ужинать. - Мама сказала... - Еще успеешь об этом рассказать. Так что бы ты предпочел сегодня? Цыпленка или курицу? - Как вам угодно. - Для такого случая, думаю, больше подходит курица. В субботу утром опою индюшку, вечером ее зарежу, а в воскресенье в полдень мы ее съедим. Тебе нравится Росарио? Луисито хотел было сказать, что в воскресенье уже уедет, но последние слова целиком привлекли его внимание. - Мне понравились трамваи. Тетя произнесла, словно думая о чем-то другом: - На трамвае ты поедешь сегодня вечером. - Зачем? - спросил он. - Еще узнаешь. Помоги мне поставить котел на огонь. Теперь подвинь скамеечку, и я погадаю тебе на картах. - Она разложила колоду на кухонном столе и принялась объяснять: - Здесь есть люди, любящие тебя, и люди, которые на тебя сердятся. Луис подтвердил: - Это дон Леопольдо. - Я вижу гору оружия и гонца. - Это турок Саладино, - пояснил Луисито. - Может быть, но карты говорят другое. Гонец - это ты, и ты везешь послание. - Откуда вы знаете? - И тут же хитро спросил: - Это вам сеньор Билардо сказал? - Человека этого я знаю лишь понаслышке - и слава богу, верно? Нет, мне это говорит валет и, что еще хуже, пиковой масти. Я вижу также толстую девушку, блондинку. Ты на ней женишься. А вот ты во главе общества, в которое попал по незнанию. - Нет, не во главе; но то, что я ничего не знаю об этом обществе, - сущая правда. А с толстой девушкой я в самом деле не знаком. - Ну, на сегодня хватит, ведь тут столько всего, что если говорить для твоей пользы, то надо сперва подумать. - А когда вы подумаете? - Еще успею. У нас впереди длинная ночь, так что не волнуйся. В положенное время они съели курицу. Затем тетя Рехина попросила, чтобы он подождал минуточку, пока она будет говорить по телефону, а когда вернулась, объявила: - Переночуешь в аптеке у одной сеньоры, моей подруги. Там тебе будет хорошо. - Мама сказала, чтобы я остался у вас. - Там тебе будет не хуже, чем у меня, но намного безопаснее, понимаешь? С комиссаром полиции мы друзья (неужели ты думаешь, что я не угощу его цыпленком, которого ты привез?), но на этих людей нельзя положиться. Видно, хотят лишний раз показать, что они здесь командуют, и когда я меньше всего этого жду, заявляются ко мне и всех волокут в участок. Через какое-то время меня проводят в кабинет к комиссару, который приносит извинения за это беззаконие, совершенное по ошибке. Я никогда не смогу простить себе, если по моей вине сын Филомены узнает, что такое тюрьма. Идем, я посажу тебя на трамвай. Путь предстоит неблизкий, а та сеньора, наверное, ждет тебя не дождется, чтобы уйти домой. - Она там не живет? - Нет. Тебе не хочется оставаться одному? - Мне не хотелось бы проспать завтрашнее утро. Тетя пошла в соседнюю комнату и вернулась с будильником. - Возьмешь с собой. - Не стоило беспокоиться. - Поставишь на ночном столике, на случай если тебе вздумается узнать время. Ходит он хорошо, только звонок иногда не работает. Но увидишь - завтра он прозвенит. Это заверение тети успокоило его. Он ответил: - Поставлю его на семь, хотя к этому времени уже сам проснусь. Я всегда просыпаюсь рано. Они вышли из дому и прошагали до угла. - Сеньора сказала, что устроит тебя на верхнем этаже аптеки. Будешь там как настоящий господин, с отдельным входом. А сейчас садись на пятый трамвай. Посмотри, где у него нарисован номер. Выслушай хорошенько, что я тебе скажу: попросишь кондуктора, чтобы предупредил, когда будет угол Митре и Сан-Лоренсо. Там сойдешь и пересядешь на восьмой трамвай. Скажешь кондуктору, что тебе нужен проспект Лусеро, не доезжая квартала до бойни Свифта. Там сойдешь и сразу увидишь аптеку. Это в самом центре Саладильо. Ему никогда не забыть то нескончаемое путешествие по Росарио. Возможно, потому, что он ехал один и не должен был изображать безразличие (как по приезде, с турком), Луисито с удовольствием разглядывал все новое и необычное, что привлекало его внимание. Не однажды за время своего первого путешествия на пятом и восьмом трамваях он подумал: "Расскажу об этом братьям, сестрам, Рафаэлю и Флоресу". Он проезжал мимо высоких темных зданий с остроконечными шпилями и громоотводами (зданий, которых не увидит больше, точно они приснились ему). У него даже возникло ощущение, что вовсе не на грузовичке турка, а на этих двух трамваях он въехал в город. Он ехал сидя, как обычный пассажир, с будильником на коленях и с ошеломляющей уверенностью, что участвует в знаменательных событиях. Когда придет час рассказать о них, понадобится особая осторожность, а то еще назовут обманщиком. В аптеке его ждали хозяйка и ее дочь, одетые в пальто. Он помог опустить железную штору и последовал за ними через боковую дверь по крутой лестнице до склада товаров на верхнем этаже, где пахло душистым мылом. Хозяйка извинилась: - Надеюсь, тебе не будет слишком неудобно. Мы поставили кровать рядом с дверью, и тебе не придется вставать, чтобы зажечь свет. Чуть повернулся - и зажег, снова повернулся - и погасил. Там маленькая уборная. Хозяйка была немолодая, но дородная, белокурая, розовощекая и очень бойкая. Ее дочь, бледная и нескладная, правда, с красивыми волосами, как у хозяйки, напоминала ему одну барышню, которую он видел неизвестно где, может, на какой-нибудь картинке. Девушка сказала: - Мы открываем в восемь, но вы из-за нас не беспокойтесь: если захотите, можете спать дальше. Хозяйка объяснила: - Если завтра проснешься голодный, делай, как я тебе скажу. Когда выйдешь, иди направо, на углу снова поверни направо и в двух шагах увидишь молочное кафе, где тебе подадут приличный завтрак. Туда ходят многие с бойни, так что можешь быть спокоен. Он проводил их до двери на улицу. Хозяйка дала ему ключ. Луисито взбежал вверх по лестнице. Никогда еще не было у него отдельной комнаты, никогда не жил он среди такого удобства и роскоши. Два или три раза он включил и выключил свет, чтобы проверить и доставить себе удовольствие. Посмотрел, что стоит на полках, и даже прочитал, разумеется с трудом, этикетки "Фиброля", тонизирующих и кровоочистительных средств, "Сенегина" от кашля, "Сарголя" для увеличения веса, "Жироламо Паглиано", крема "Салатный", пудры и духов "Блондинка", "Черные глаза", "Скажи мне "да", "Куколка", "Первый поцелуй", над которыми призадумался; но поскольку не годилось проспать завтрашнее утро и опоздать с доставкой письма, он не стал терять время. Завел будильник на семь часов и поставил его на ящик с надписью "Кто пьет "Седоброль", тот крепко спит", который придвинул к кровати. Ему показалось, что от ящика исходит странный, но не противный запах - может быть, супа, но такого, что сварили из трав для лечения больных. Привлеченный шумом, доносившимся с улицы, он припал к окошку. "Сколько народу, - прошептал юноша. - Сразу видно, что горожанин не спит ночью". Перед тем как погасить свет, взглянул на часы - те показывали тридцать семь минут одиннадцатого. Луисито покорно лег; ему так не хотелось, чтобы этот чудесный день кончался, но, поразмыслив, он решил, что следующий принесет ему новые радости. Проснулся он уверенный, что проспал всю ночь одним махом. Включил свет и, дабы использовать часы по назначению, посмотрел время. Было пять минут двенадцатого. Он спал неполных тридцать минут. Усталости он не чувствовал и был всецело готов подняться и начать новый день, но поскольку других дел, кроме как ждать семи часов, не предвиделось, такая бодрость не обрадовала его. Он испугался, что ночь будет слишком длинной. Через какое-то время он уснул и тотчас проснулся. Так он по меньшей мере полагал: сон вроде бы длился не больше короткой дремы. "Что это со мной сегодня? - удивился он. - То и дело просыпаюсь". Ему показалось, что секундная стрелка очень громко стучит. Он зажег свет. Было двадцать минут шестого - дрема продолжалась больше шести часов. Он снова погасил свет и, должно быть, уснул, потому что увидел тетю Рехину с лентой в волосах, украшенной бриллиантом или стеклом в форме звезды, и в темном платье с ярко-красными разводами. Тетя смотрела на него очень серьезно своими огромными черными глазами, точно такими же, какие были нарисованы на этикетке коробки с пудрой. Она наклонилась к нему и, как бы извиняясь, сообщила: - Я думала, что ты можешь встать, но тебе придется поспать еще. Проснувшись (много позже, если верить ощущениям), он повернулся в поисках окна, уверенный, что дневной свет уже пробивается сквозь щели. Увидел лишь темноту и подумал: "Я еще плохо знаю комнату и не могу ориентироваться". И все же с первого раза нащупал выключатель и не успел зажечь свет, как сразу нашел окно там, где искал его раньше. Посмотрел на часы. Было тридцать четыре минуты третьего. "Значит, в последний раз я плохо посмотрел", - заключил он. Чтобы окончательно проснуться и избежать новых ошибок, пошел в уборную. Вернулся в кровать в тридцать семь минут третьего. Отметил про себя: "Теперь я хоть знаю, что все правильно". Он не стал особо тревожиться из-за странных происшествий этой ночи - не привык ломать себе голову - и очень скоро погрузился в сон. Он столько раз просыпался и ходил в уборную, что сбился со счету; знал только, что это было неоднократно и что слабость и жажда нарастали. В последний из этих походов, точнее сказать - в предпоследний, на обратном пути у него закружилась голова, и он упал на пол. Когда ему удалось доползти до кровати и зажечь свет, он увидел словно во сне, что стрелки часов показывают тридцать четыре минуты третьего. Подумал, что часы могли в какой-то момент остановиться. На самом деле он был уверен, что секундная стрелка не унималась в течение всей ночи. Вероятно, он заснул, потому что снова появилась тетя Рехина и объяснила ему (он почти ничего не запомнил) про камень, который сиял у нее на лбу: это была звезда. Тетя улыбнулась и сказала: - Теперь можешь вставать. Во время сна он чувствовал себя как нельзя лучше, но только проснулся, ощутил боль во всем теле, особенно в животе, невообразимую усталость, точно был нездоров, и сильную жажду. Подняться с постели стоило ему невероятных усилий. По пути в уборную его прошиб холодный пот, голова закружилась. Опершись на раковину, он сполоснул лицо водой и жадно напился. Он был так растерян и утомлен, что, как рассказывал позднее, "ничуть не удивился, заметив на подбородке сильно выросшую щетину". Он смочил руки, шею и при первой же попытке вымыть ноги не устоял, упал, ударился так сильно, что только смог засмеяться. Наконец ему удалось одеться, и после половины девятого он торопливо - поскольку начинал понимать, что в животе болит от голода, - но с большими предосторожностями, чтобы не покатиться с лестницы, спустился на улицу. Аптека была закрыта. Он усмехнулся: "Хорошо же они открывают в восемь". Вспомнив наставления аптекарши, пошел направо. Почти все магазины были закрыты. Он подумал: "Еще мама говорила, что горожанин любит поспать". На углу повернул направо, купил газету (потом он вспомнит, что, взяв ее в руки, подумал: "Здесь у них больше страниц") и спросил: - Газетчик, я правильно иду в кафе? Кафе он увидел раньше, чем тот успел показать, - они стояли у дверей. Кое-как пройдя последние четыре или пять метров, он вошел, плюхнулся на стул, облокотился на мраморный стол. Когда появился официант, заказал кофе с молоком, булочки и пирожки. Кофе принесли до того горячий, что понадобилось ждать (даже мате он любил еле теплый, иначе обжигался). Измученный невероятной слабостью, Луисито съел булочки и пирожки, а кофе с молоком пришлось выпить прихлебывая. С большей уверенностью в голосе он потребовал: - Еще раз то же самое, пожалуйста. Себе он сказал, что теперь, попав наконец в город, станет вести шикарную жизнь и что будет ждать свой кофе как ни в чем не бывало, просматривая газету, точно господин. Он обратил внимание на спортивную страницу и позже восхищенно заметил: "Вот у кого шикарная жизнь, так это у горожанина. Даже в будни есть скачки и футбол". Принесли вторую порцию. Луисито подумал: "Надо бы растянуть и не набрасываться с такой жадностью". С едой расправился быстро. Поскольку заказывать третью порцию было бы, пожалуй, слишком неприлично, он вернулся к чтению в надежде, что через какое-то время поймет, действительно ли еще голоден. Закончив спортивную страницу, он перешел к полицейской хронике и уже собирался отложить газету, когда несколько строк привлекли его внимание. Потребовалось усилие, чтобы разобраться: "В пятницу 27-го числа в 12.30 пополудни наряд полиции под началом инспектора Темпоне прибыл к жилому дому Э 2797 по улице Жужуй. Словно этого визита ждали, дверь немедленно отворилась, в нее просунулось винтовочное дуло и по блюстителям порядка были произведены два выстрела, но быстрый маневр позволил открыть ответный огонь, который и сразил нападавшего. Им оказался небезызвестный гангстер М. Пюзо с богатым уголовным прошлым, имевший тесные связи с преступным миром районов, прилегающих к провинции Кордова". Он непроизвольно перевел взгляд к верхнему углу страницы и прочитал, точно в бреду: "Росарио, воскресенье, 29 марта 1930 г.". Он ничего не понимал. Вернулся к сообщению внизу и, прочитав заново слова "пятница 27-е", "Жужуй, 2797" и имя убитого, ощутил, что проваливается в какую-то пустоту. Вдруг он все ясно увидел и понял, что случилось невероятное: здесь, в раскрытой перед ним газете печатными буквами указывался день, час и место доставки письма сеньора Билардо, а также имя получателя, ныне покойного. Луисито вслух подумал: "Я виноват в его смерти. На этот раз никто меня не спасет". Его бросило в дрожь, но, не привыкший унывать, он сообразил: "Разве что тетя". И, заплатив, вышел. Газетчика он спросил: - На каком трамвае (он сказал "трамвайчике") я доеду до угла Бучанана и проспекта Альберди? - На восьмом. Сядете тут рядом на проспекте Лусеро и езжайте до угла Митре и Сан-Лоренсо, а там садитесь на пятый. Когда с объяснениями было покончено, Луисито на всякий случай обронил второй вопрос: - Скажите, какой сегодня день? Человек сощурил глаза и рассмотрел его вблизи. - Именно тот, что напечатан на каждой странице этой газеты. Вот ведь совпадение, правда? Луисито направился к проспекту Лусеро, чтобы сесть на восьмой трамвай. Покачав головой, заметил: "С ума сойти можно. Проспать два дня и три ночи кряду, совсем без еды. Еще бы не проголодаться". Трамвай не замедлил появиться. Луисито устроился на сиденье, заплатил за билет и прочитал надпись под потолком: "Вместимость: 38 сидящих пассажиров". Подумал, что он один из этих пассажиров и что какой бы сложной ни была ситуация, поездку надо использовать получше, ведь "кто знает, сколько придется ждать следующего раза". Еще он сказал себе: "Я должен вернуться в городок и успокоить недовольных. Сдается мне, что и дон Леопольде - потому что я вернулся, и сеньор Билардо - потому что я не справился, оба будут здорово сердиться. Обидно покидать Росарио". Занятый этими мыслями, добрался он до тетиного дома. - Я ждала тебя на индейку. - Как вы угадали, что я приду? Тетя пожала плечами. - Закатим пир горой, - сказала она. И ушла в кухню. Луисито, не трогаясь с места, серьезно ответил: - Извините меня, пожалуйста. Мне не хочется. Из кухни тетя спросила: - Что с тобой? - Я должен был передать письмо. - Валет пиковой масти. - Да нет же, письмо собственноручно написано одним господином, который мне его доверил. Но письма я не передал - какой позор! Я проспал. - Раз проспал, значит, наверное, так было нужно. - Тетя, вы ничего не понимаете. Один человек открыл дверь, так как думал, что это я постучался, и его убили. - Ты чувствуешь себя виноватым? Пожалуй, ты прав, ведь постучись тогда ты, убили бы другого. - Что вы говорите, тетя? - Что сказано в письме? - Откуда же мне знать? - Вскрой конверт и прочти. Или у тебя нет письма? - Есть. Но оно не мне, а тому человеку, который умер. - Послушай, какое умершему дело, если мы прочитаем его письмо? - Разве так можно делать, тетя? - Сейчас же надорви конверт и покажи мне, что ты умеешь читать. Луисито надорвал конверт, развернул бумагу и застыл в молчании. Наконец он произнес: - Не могу. - Как это "не могу"? Теперь выясняется, что ты не умеешь читать. - Дело не в этом. - Он вошел в кухню и показал бумагу. - Здесь ничего не написано. - Будь добр, объясни мне, пожалуйста, зачем им понадобилось посылать тебя специально в Росарио с чистым листом бумаги? - Мне самому хотелось бы это знать. - Этот Билардо любит шутки? - Билардо поручил мне передать письмо в пятницу в половине первого. Сдается мне, что это была не шутка. Не знаю, читали ли вы в полицейских новостях в газете о происшествии в пятницу как раз в это время. Хорошо еще, что я проспал. - Тебя спасла твоя счастливая звезда. Впервые за это утро Луисито улыбнулся. - Я готов вам поверить. Сказать вам одну вещь? Как только я хотел проснуться, вы являлись ко мне во сне и говорили: "Тебе придется поспать еще". Но это не все: на лбу у вас была звезда из камня. Думаю, меня спасли именно вы. - Важно, что ты здесь, целый и невредимый. Отметим это индейкой. - Простите, но мне надо идти. - Говоришь, что я тебя спасла, а теперь бросаешь меня одну с кучей еды. Какая неблагодарность! - Тетя, вы ничего не понимаете. Если я не вернусь, кто скажет Билардо, что я от него не прячусь? - Ты сам ничего не понимаешь. Можешь возвращаться, но его ты не увидишь. Он арестован. Неужели ты явишься в полицейский участок, чтобы тебя схватили? Ведь если ты станешь его искать, заподозрят, что у тебя были какие-то делишки с этими мерзкими злодеями. - Так что же мне делать? - Останешься в Росарио. Луис на минуту задумался и ответил: - Если так, я с удовольствием составлю вам компанию для индейки. Донья Рехина не раз объясняла мне, что карты не обманули: гора оружия обернулась воинской службой, на которую тогда призвали Луиса; обществом, для которого он не был подготовлен, оказалась аптека, где он работал, весьма путаясь поначалу в лекарствах, рецептах, квитанциях и сдаче, а толстой девушкой, как вы уже догадались, - дочь аптекарши, которая, выйдя за него замуж, вскоре превратилась в молодую мать семейства, обаятельную и дородную. Герой женщин Это случилось в сорок втором или сорок третьем году. Помню только, что инженер Лартиге приехал в конце мая и что год был дождливый. Поля - я бы не сказал, что местность у нас низкая, скорее, она ровная - слились в одно болото, простиравшееся до самого горизонта; сплошное море грязи или, если хотите, грязевой остров. Так прочно были мы отрезаны от мира, что к нам не добирались даже странствующие торговцы. Мы объезжали поля, но работать могли лишь под навесом; значит, времени было предостаточно, чтобы подумать о надвигавшейся долгой зиме. Будущее рисовалось в мрачных красках, и, чтобы отвлечься, мы почти ежедневно собирались в лавке, невзирая на холод и дождь. Нас почему-то согревала встреча с друзьями и знакомыми, попавшими в такую же беду. А может, нас согревал джин, как ехидничали женщины. Кто лучше их умеет сеять черную клевету? Когда один из нас шлепался в грязь, они уверяли, что виною тому не скользкая глина, а лишний стаканчик. Кажется, будто все было вчера, а ведь с тех пор прошло больше двадцати лет; не доказывает ли это верность одного - или, пожалуй, еще одного? - высказывания инженера Лартиге? Инженер (инженерик, говорили мы у него за спиной) появился среди нас в те дни, когда сюда не залетал никто, кроме водоплавающих птиц. Он приехал из Буэнос-Айреса с чемоданами, полными книг, и с непереваренными теориями в голове, но в лавке Констансио - дощатом сарае посреди чистого поля, - в кругу местных жителей, встревоженных дождями, состоянием дел и близкой зимой или осоловевших от джина, теории эти звучали странно и даже неуместно. В один из таких вечеров инженер заявил: - Время идет не всегда одинаково. Одна ночь может быть короче другой, в которой столько же часов. Кто мне не верит, пусть спросит у аптекаря из Росарио по фамилии Кориа. И это еще не все: иногда настоящее - стоит только зазеваться - смыкается с прошлым, а то и с будущим. Это подтверждают достоверные рассказы многих ясновидцев. Подобные заявления вызывают у окружающих недоумение и недовольство, ибо они не понимают, зачем все это говорится и как это принимать. Старый Панисса, известный своей проницательностью, выразил общее мнение в словах: - Самонадеянный, однако, юнец. И все же по прошествии долгого времени другой участник той беседы - человек, пользующийся заслуженным уважением, теперь почти старик, - вспоминая о ней, признавался: - Я знаю по опыту, что порой, когда я пытаюсь вспомнить лицо Лауры, оно как бы расплывается перед глазами и кажется очень далеким, но вдруг ни с того ни с сего я вижу ее во сне так ясно и живо, словно только что был с ней. Или это тут ни при чем? Может статься, я не понял, о чем говорил Лартиге. Нельзя отрицать, что инженер приехал к нам какой-то расстроенный. В самый первый раз, появившись в лавке Констансио (или то было у Басано?), он принялся толковать о женщинах. В нашей компании такая тема обсуждалась обычно весело и непринужденно, вспоминались забавные истории, сыпались шутки и остроты. Поэтому долгие и, что еще хуже, серьезные рассуждения поначалу вызвали замешательство, а потом - неудовольствие. Думаю, я выражу чувства моих друзей, если скажу, что все они с надеждой ждали тогда какого-то слова, какого-то знака, которые обратили бы сказанное в шутку. Такого знака не последовало. Лартиге утверждал, что мужчину и женщину, которые рука об руку идут по этому миру, неизменно разделяет пропасть, и если когда-то они и приходят к согласию, это случается как бы нечаянно, а на самом деле намеренно. - Нередко бывает, что в то время как мужчина особенно гордится собой, женщине совсем не до веселья. Предупредив вас заранее, что слушателей не отличала душевная тонкость, осмелюсь сказать, что их это покоробило. Пожалуй, именно тогда к инженеру прилипло прозвище Щелкун. Я всегда знал, что однажды расскажу историю, которая сейчас лежит перед вами. Даже у сочинителей фантастических рассказов наступает миг, когда они вдруг понимают, что первейшая обязанность писателя - сохранить для потомков немногие события, немногие места, а главное, немногих людей, которые волею судьбы оставили заметный след в его жизни или хотя бы в памяти. К черту Чертовы острова, сенсорную алхимию, машину времени и магов-кудесников! - говорим мы себе, нетерпеливо уносясь мыслями в тихую провинцию, в скромный городок, в милый сердцу округ к югу от Буэнос-Айреса. Когда думаешь о подлинной истории, в которой всплывают чудеса, даже не снившиеся дерзким фантазерам, потребность изложить ее на бумаге делается еще настоятельнее. С другой стороны, всем нам интересно обнаружить щель в реальности, казавшейся столь монолитной. Чтобы рассказать обо всем по порядку, надо начать с Лауры, Вероны, инженера и ягуара. О Лауре я скажу лишь самое необходимое. Стоит дать себе волю, я напишу о ней целую книгу, позабыв обо всем остальном. Дон Николас Верона - пятидесятилетний мужчина, всегда гладко выбритый, с неторопливой походкой, в ярко-белых бриджах, с неизменно чистыми руками - был тогда признанным лидером оппозиции, а также весьма уважаемой личностью в седьмом участке округа, о котором я упомянул чуть выше. Хотя мы знали, что он арендует имение "Пасифика" у какого-то мифического владельца, обитавшего в Париже, для всех нас дон Николас был хозяином этой скромной и нарядной усадьбы (определение "скромная" относится к постройкам, типичным для так называемой сельскохозяйственной усадьбы) и ее весьма почтенных угодий - трех тысяч гектаров низко лежащих, но отнюдь не пустовавших земель. Люди, должным образом осведомленные из достоверных источников, приписывали его перу ораторские шедевры кое-кого из знаменитых соратников по партии. Как бы там ни было, нам известно, что Верона, человек неординарной образованности, не отступая от убеждений, внушенных ему трудом "Цивилизация и варварство" {"Цивилизация и варварство" (полное название "Цивилизация и варварство. Жизнь Хуана Факундо Кироги", 1845) - основной труд аргентинского государственного деятеля и писателя Доминго Фаустино Сармьенто (1811-1888).}, собрал целую библиотечку книг о Кироге {Кирога Хуан Факундо (1793-1835) - аргентинский генерал, один из руководителей федералистов.} и его битвах против генерала Паса {Пас Хосе Мария (1787-1857) - аргентинский генерал-унитарий.}. Чтобы закончить портрет этого счастливого человека, надо дополнить его одной личной и, пожалуй, самой важной подробностью: рядом с ним была Лаура. Те, кто ее знал, а среди молодых людей - те, кто имел честь посетить архив фотостудии Филипписа в городе Лас-Флорес на авениде Сан-Мартина и видеть ее отретушированный портрет, не дадут затянуться забвением легенде об этой необыкновенной молодой женщине, отмеченной незаурядной красотой, начитанной и изящной, которая, казалось, была рождена блистать не только в окружном центре, но и в Ла-Плате и даже в Буэнос-Айресе, а вместо того без всякой горечи - в отличие от нынешних девушек - избрала иной удел и жила в глуши, в одинокой усадьбе, вместе с серьезным и солидным мужем, предназначенным ей судьбой. Нечего и говорить, что он в своей жене души не чаял. Как отмечал Верона, Лаура вовсе не была "тепличным цветком". Вскоре после свадьбы, на благотворительном празднике, устроенном Обществом во имя процветания, он вышел победителем на состязаниях по стрельбе в цель. Одержав победу, он предложил ей испробовать свою меткость. Лаура перекрыла все его результаты. Вернемся к инженеру; бесполезно отрицать, что мы испытывали к нему смешанные чувства. Он хоть и происходил из старинной местной семьи, но получил образование в городе, а чего греха таить, все мы от души желаем, чтобы горожанин поскорее сел в лужу. Кроме того, честно говоря, мы уже устали от второсортных, как мы их называли, агрономов и инженеров, которые смотрят на сельского жителя сверху вниз с надменностью, взращенной в них книгами, а все их знания - это сплошная теория, и в будущем она служит им лишь затем, чтобы жить за счет беззащитных сирот и вдов, а если у них есть земля - чтобы разбазаривать наследство, полученное от родителей. Это прискорбное, но знакомое обстоятельство усугублялось еще и тем, что Лартиге был нервным и дерганым юнцом, который беспардонно хвалился, что прочел массу никому не нужных книг, и надоедал людям объяснениями, ему самому непонятными - об относительности всего на свете, о том, что говорилось в одной статейке: дескать, сны иногда бывают пророческими и быстро забываются (а мы и не знали), поэтому лучше записывать их поутру; последнее он выполнял с примерным старанием, обзаведясь тетрадью марки "выпускник", которую почтенные люди видели собственными глазами. Разглагольствовал он также и о некоем дополнительном измерении, в котором сумел укрыться какой-то беглец, быть может преступник; когда опасность миновала, он вернулся назад - точно такой же, только ставший левшой; и о других подобных несуразностях. Для обмена колкостями у Вероны и Лартиге были еще и особые причины: инженер был консерватор, Верона - радикал. В те годы между одними и другими существовала большая неприязнь, и даже ненависть. С другой стороны, дон Николас не мог отрицать, что все Лартиге - он знавал отца инженера, а еще раньше деда - всегда были прекраснейшими людьми, обладали, что называется, золотым сердцем, и наш молодой человек приехал сюда с самыми лучшими намерениями, полный усердия, а это в конце концов что-нибудь да значит. Был еще один пустяк, который в ходе бесед сблизил этих столь разных людей. Очень скоро обнаружилось, что оба неравнодушны к фильмам о покорении Дальнего Запада, обозах и конвоях, или о "cowboys" {ковбоях (англ.).}, как теперь порой говорят. Дон Николас видел их году в двадцать девятом в Ла-Плате, а Лартиге одиннадцать лет спустя в разных залах Буэнос-Айреса, среди которых ему запомнился "Индус". Дон Николас считал непревзойденными фильмы с Томом Миксом и Уильямом Хартом; Лартиге отдавал предпочтение одному более современному, под названием "Дилижанс". Обсудив эту тему, они пришли к джентльменскому соглашению: оба признали, что картины с Уильямом Хартом лучше картин с Томом Миксом, которых Лартиге, в сущности, не помнил или вообще не видел, а Верона дал твердое обещание посмотреть "Дилижанс", как только он пойдет в Лас-Флоресе или в Асуле. Не думаю, чтобы тайная склонность, - но в сущности, можем ли мы скрывать такие чувства? - которую Лартиге испытывал к Лауре, сердила дона Николаса. Этот немолодой и уверенный в себе человек, разумеется, знал, что многие и прежде и теперь страстно мечтали о его жене, но отнюдь не терял покоя. Если же говорить о внешности, то Лартиге выглядел человеком другой эпохи; непонятно почему, он казался юношей 1840-х или даже 1800 годов. Одна наша общая знакомая, носившая его изображение в медальоне, сказала: "Среди всей этой молодежи, скроенной на американский лад, он один такой романтичный". Итак, дон Николас и инженер впервые встретились в магазине Басано, а может быть, в лавке Констансио. У дона Николаса лежал на плечах конский нагрудник - это было удобнее, чем нести его в руках. Нагрудник был из тех, каких теперь уже не делают, и Верона хотел показать его торговцу, может, тот достанет ему пару в шорной мастерской Ариаса или у Касимиро Гомеса. Расположившись у стойки, спиной к входной двери, в окружении завсегдатаев, Лартиге рассуждал и сам расспрашивал о ягуаре, который якобы появился тогда в местах, граничащих на востоке с речушкой Гуаличо и округами Пила и Рауч. Какой интерес говорить о ягуаре этим людям, которые думают лишь о том, сколько чего купить, пустить ли скот на выпас или продать на бойню. Так или иначе, но они поддерживали разговор, потому что для сельских жителей воспитанность превыше всего. Басилио Хара утверждал, что Чорен видел ягуара возле стен - ныне развалин - бывшей усадьбы Бруно, а также на берегах Большого озера и что однажды под вечер Батис, возвращаясь в двуколке домой, в Мартильо, заприветил (он хотел сказать заприметил) зверя где-то в зарослях травы, кишащих всякой живностью, которые идут широкой полосой вдоль ручья, зажатого в этом месте отвесными берегами. - Не хочу ни с кем спорить, - настаивал инженер, - и менее всего с Басилио - в этом доме он свой человек, и я всегда слышал о нем столько хорошего. Но не могу отрицать, что существование ягуара вызывает у меня сомнения. Выпрямившись во весь рост (дверь была низкой, дону Николасу пришлось слегка нагнуться, чтобы войти), Верона спросил: - Поскольку сеньор, не решаясь оспаривать свидетелей, видевших ягуара, все же не верит в него, не будет ли он столь любезен высказать свою точку зрения. - Право, я не знаю, что и думать, - отвечал инженер как ни в чем не бывало. Стоя против света, с нагрудником на плечах, дон Николас мог показаться явлением грозным и непонятным. Однако тут вновь раздался его ровный голос, словно призванный развеять любой испуг. - Сеньор подозревает, - продолжал спрашивать он, - что ягуар этот - плод народной фантазии? Нельзя отрицать, что в других округах тоже рассказывают подобные легенды. Вы это имели в виду? - Мне говорили, что собаку, повадившуюся охотиться на овец, убивают без промедления. Офицер Бароффио, объединявший в своем лице наши полицейские силы вкупе с их начальством, пояснил: - Собака, привыкшая к свежатине, наносит большой вред. Плотный светловолосый Бароффио улыбался во весь рот, довольный, что так прекрасно все объяснил. - А ягуар? - спросил Лартиге. - Ну, ягуар - это настоящее бедствие. Дон Николас добродушно улыбнулся. - Ручаюсь, инженер никого не хочет обижать, - заверил он, - но в глубине души он, бесспорно, уверен, что если мы не сочиняем, значит, нас обманули как младенцев. Лартиге отрицательно качнул головой. Потом заговорил медленно и словно извиняясь: - Видите ли, я всегда считал, что последний ягуар, водившийся на юге провинции, был убит в 1882 году, недалеко от границы между округами Олаваррия, Боливар и Тапальке. Мальчиком я видел шкуру на стене конторы старого оптового склада в Саусе. Помните этот склад? Вы сами понимаете, когда слышишь, что шестьдесят лет спустя появляется новый ягуар, это кажется непостижимым для человека, твердо верящего в прогресс. Но разумеется, романтик, живущий в моей душе, готов поверить в это безоглядно. - Чтобы разрешить сомнения, нет ничего лучше, как убедиться во всем самому, пожить несколько дней в тех местах, и тогда сеньор... Тут инженер назвал свое имя, Верона - свое, и вслед за представлением раздались возгласы, прозвучали пылкие слова, подтверждавшие тесные узы дружбы и взаимного уважения, которые связывали дона Николаса Верону со старшими членами семьи Лартиге. Казалось бы, этот взрыв благородных чувств изменит курс событий; однако сам Лартиге, одержимый навязчивой идеей, побудил Верону вернуться к прежней тактике - тактике лукавого подстрекательства. - Это совсем просто, - объяснял дон Николас. - Вы поселяетесь в бывшем доме Бруно. Не спеша, пешком, обходите поля, а вечером, незадолго до захода солнца, прячетесь у озера в надежде, что ягуар, побуждаемый жаждой, явится туда собственной персоной. Весь этот спектакль займет у вас несколько дней. Совет был коварен. Мы знали дона Николаса как человека осмотрительного, но сейчас было очевидно, что он поддался искушению посмеяться над молодым инженером. Кого не прельщает идея подшутить над горожанином? Верона прекрасно знал, что инженер мечтает стать для нас своим человеком, - и с полным основанием, ибо он происходил из семьи, с давних пор обитавшей в наших краях, - и просто из озорства готовил ему ловушку, ставил преграды на его пути. Если вместо того, чтобы заниматься работой, инженер будет выслеживать более или менее мифических ягуаров, куда как ясно, что над ним станет потешаться вся округа. Мы никогда не забудем, как осрамился управляющий поместья "Кемадо", некий барон Энгельгарт, когда прошел слух, будто он посвящает воскресенья охоте на уток - стоит посреди озера в специальном непромокаемом костюме, выписанном из Германии, по подбородок в воде, маскируя голову пучком болотной травы. Порой я думаю, что инженер был не так уж не прав, веря в прогресс. Глупые шутки, вроде того, чтобы подбивать человека просидеть несколько дней в заброшенном доме, считая ворон, - такие шутки, в те дни встречавшие всеобщее одобрение, ныне были бы отвергнуты как недостойные. Меня немного огорчает участие в низком розыгрыше столь благородной и доброй личности, как дон Николас; конечно же, это было не в его натуре. Потому я и говорю: подобные шутки отвечали не характеру человека, а характеру эпохи. Если в те времена находился кто-то, решавшийся их осудить, значит, он поистине возвышался над окружающими - такой, например, была Лаура. Что же до меня, то должен признать, я находился в числе веселящихся зрителей. Получилось, однако, так, что шутка, розыгрыш или как там это назвать обернулась против самого дона Николаса. Поначалу словно бы безобидно; потом - нет. Впрочем, следует отметить, что среди упомянутых мною радостных зрителей было еще одно исключение. Офицер Бароффио заявил: - Как известно, мы окружены сейчас не только водою, но и бандами конокрадов, и я часто выезжаю в поля, чтобы немного пугнуть эту сволочь. - Он сделал паузу и затем дружелюбно обратился к Лартиге: - На днях я загляну в усадьбу Бруно и, если увижу ягуара, сразу извещу вас, поедем вместе и проверим, меткие ли мы стрелки. Было очевидно, что он пытался спасти инженера от уготованной ему ловушки. Тем не менее кое-кто истолковал вмешательство Бароффио как выпад против Вероны. Ведь правда, что даже в таких местах, как наше, где всех связывает давняя дружба, неизбежно случаются трения, если не сказать стычки, между представителями власти и оппозицией. Погибающие сами отвергают руку помощи. Лартиге осведомился у Вероны: - А чтобы остановиться в этом доме, надо спрашивать разрешения у сеньора Бруно? Кто-то отозвался с усмешкой: - Живи он сейчас, сколько бы ему было? - Лет сто, не меньше, - ответил Хара. - Как говорится, это был прожженный тип, - заметил дон Николас. - Шулер и обманщик. Он исчез без следа году в восьмом. - Оставив взамен ворох судебных дел в Асуле, - уточнил Бароффио. - До сих пор неясно, кому принадлежат угодья. - Бруно был местной знаменитостью, - пояснил дон Николас. - Я уверен, - сказал Басилио, - что в доме у сеньора Лартиге его имя упоминалось не раз. - У него были лучшие лошади во всей округе. Только что куцехвостые, - сказал Осан. - Он так и стоит у меня перед глазами, - продолжал дон Николас. - Элегантный, в вышитом жилете, улыбается и поигрывает хлыстом. Иногда он позволял себе, как говорится, сделать широкий жест, ему нравилось, когда о нем шли разговоры. Игрок и сутяга, любитель ссор и волокита, он был, конечно, неприятным соседом. Через несколько дней после этого разговора, под вечер, когда дон Николас работал в своем кабинете, Лаура, чуть смущенная, приоткрыла дверь и проговорила посмеиваясь: - А ну угадай, кто к нам приехал? Дон Николас не угадал. К ним приехал инженер и сразу же, еще не присев в кресло, не попробовав ликера и печенья, которые подала им Лаура на серебряном подносе, начал разговор, притом весьма бессвязный. Понятно, что темой была его навязчивая идея. - Я пришел сюда потому, что все еще сомневаюсь насчет ягуара. Может, вам это кажется манией, но я не успокоюсь, пока не узнаю наверняка, существует ягуар или нет. Как бы мне хотелось, чтобы он существовал. Но естественно, человек, воспитанный в современных идеях, вроде меня, склоняется к скептицизму. Дона Николаса глубоко раздражала эта дурная привычка прямо переходить к делу, столь свойственная молодым людям, приезжающим из города, - ведь как раз поэтому им следовало бы вести себя иначе. Его ответ был поучителен: - Прежде чем всесторонне обсудить эту тему, почему бы нам сначала не отведать того, чем потчует нас хозяйка? Ему казалось неучтивым принимать любезность его жены, не оценив ее по достоинству, не поблагодарив как должно. Молодой Лартиге еле сдерживал нетерпение, пока его пичкали печеньями, наливками и сладостями. Наконец он смог вымолвить короткую фразу, поставившую хозяина в тупик. Инженер просил Верону отправиться вместе с ним в экспедицию к дому Бруно! Не опомнись дон Николас, он тут же спросил бы инженера, допустимо ли предполагать, чтобы уважаемый человек позволил делать из себя шута, участвуя в охоте на ягуара в соседних полях; но, как он вовремя понял, задавая подобный вопрос, он словно бы признавал, что предложил выступить в роли шута инженеру; потому он поперхнулся и без особой связи заметил: одно и то же бывает благотворно для молодых и пагубно для людей пожилых, к тому же молодость бесстрашна. - Но не думаете же вы, сеньор, что это на самом деле опасно? - Опасно или нет, но тому, кто собирается провести там ночь, храбрость не помешает. - Из-за ягуара? - Во-первых, из-за ягуара. Трава там местами очень густая, ближе к озеру поле переходит в болото. И столько есть везде укромных уголков, что с ягуаром лучше не встречаться. Это хитрый зверь, он в любой миг может внезапно прыгнуть на вас. Во-вторых, храбрость не помешает потому... - Ваша супруга говорила мне, что дом заброшен и по ночам оттуда доносится шум. Верона вопросительно посмотрел на него и сказал: - Моя супруга говорила правду. - Привидения? - Может статься, всего-навсего несчастный бродяга, который хочет лишь одного - чтобы его оставили в покое. Но, защищая свою берлогу, он не колеблясь нападет исподтишка и отправит вас в иной мир, стоит только зазеваться. Однако объяснения, казалось, разжигали любопытство инженера и утверждали его в намерении как можно скорее отправиться в дом Бруно. Со своей стороны, дон Николас поначалу забавлялся с ним, точно кот с мышью; но поверьте, все шло не так-то гладко. Как он ни отказывался участвовать в экспедиции, инженер продолжал настаивать, повторяя с незначительными вариантами одну и ту же фразу: "Но ведь мы, сеньор, поедем вместе". И тут Лаура, обычно такая благоразумная, вдруг огорошила мужа следующими словами: - Мы оба поедем туда. Слышите: мы оба. Настал миг прощания, и хозяева вышли проводить инженера до частокола, где была привязана его лошадь. Едва они остались одни, дон Николас посмотрел на юг и заметил: - К счастью, дождь скоро не кончится. - Какой ты недобрый, - сказала Лаура. - Пусть дождь идет и идет, лишь бы не ехать с ним. Если тебе не хотелось составить ему компанию, зачем ты подзуживал его? - Да что ему сделается, этому молодому человеку? Ну, проторчит там два-три дня, поджидая несуществующего ягуара. - И учти, две-три ночи. А если какой-нибудь шутник - их всегда хватает - вздумает его напугать? Не дай бог, случится несчастье. - Мне кажется, ты сгущаешь краски, Лаура. Тут он ошибался. - Вся эта шутка - ребячество, Николас, - укорила его жена. - И ребячество, пожалуй, недостойное. На обратном пути от частокола к дому Верона пообещал Лауре, что при следующей встрече с молодым человеком приложит все усилия, чтобы отговорить его от этого предприятия. Потом, очевидно подумав, что обещание заслуживает награды, добавил: - А мы с тобой в субботу отправимся в кино, хорошо? В Лас-Флоресе идет "Возвращение Фрэнка Джеймса". Лаура охотно согласилась, хотя и не особенно любила ковбойские фильмы. Но в среду, несмотря на проливной дождь, Лартиге снова появился в усадьбе "Пасифика". Доводы дона Николаса не возымели никакого действия. Чем больше он пытался разубедить молодого человека, тем сильнее тот рвался на охоту. Лаура поняла это и наконец (чтобы положить конец спорам, как объяснила она потом) заявила: - Поедем втроем. - Когда? - спросил Лартиге. Они никак не могли столковаться о дне. На этот раз конец спорам положил Верона, сказав: - Завтра. - Взять с собой ружье? - Как вам угодно. Впрочем, разумно, разумно: я захвачу винчестер и охотничье ружье для Лауры. Мы ждем вас после сиесты. Инженер быстро удалился - наверное, затем, чтобы супруги не успели передумать. Когда они остались вдвоем, дон Николас заметил: - Вот увидишь, субботу мы еще проведем там. - Конечно. - Но у нас с тобой были в субботу дела. - Съездить в кино? Ты сущий ребенок, - нежно ответила Лаура. На следующий день инженер заставил себя ждать, что вызвало гневную речь со стороны дона Николаса в адрес "этих молодых людей, воспитанных в необязательности". Чтобы убить время, они пошли к сараю посмотреть, приготовил ли работник повозку. Было холодно; шел мелкий дождь. Оглядев небо, дон Николас сказал с досадой: - И как назло, скоро прояснится. Потом он заверил жену, что эта экскурсия - глупейшая затея. Крытая повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, ждала у частокола. - Если мы решились на эту глупейшую затею, - сказала Лаура, словно размышляя вслух, - лучше всего не принимать ее всерьез и не расстраиваться. - Я буду вести себя хорошо, - улыбаясь, пообещал Верона. - Право же, я не заслуживаю такого счастья. - Какого счастья? Дон Николас ответил фразой, которая ему запомнится: - Раз ты со мной, что мне за дело до того, как поступит мальчишка вроде Лартиге? Когда "мальчишка" наконец пришел, дон Николас помог ему нагрузить повозку стульями, столами, койками, одеялами, добавил сюда несколько мешков - частью с продуктами, частью с кухонной утварью и посудой, - два охотничьих ружья и винчестер. Излив жене свое естественное возмущение молодым инженером, дон Николас с той самой минуты начал развлекаться от души и веселил других. Все трое уселись на передок, в воздухе свистнул бич, и в холодный осенний день они двинулись по старым следам через грязное поле к заброшенному жилищу ягуара, где их ждали опасности и несчастья. Они миновали участок Пропащего, пастбище Констансио, и тут впереди мелькнула лиса. - Это лиса или собака? - спросил Лартиге. - Лиса, - ответил дон Николас. - Я думал, их уже здесь не осталось. - Их и не было; но молодежь уехала в столицу, края обезлюдели, и зверье вернулось. - Какое зверье? - Не пугайтесь, если вам встретятся лисы, дикие коты или порой даже вискача. - Прошу заметить, что вы не упомянули ягуара. И Лартиге добавил, наполовину в шутку, наполовину всерьез, что эти края, похоже, и сейчас такие же пустынные и опасные, "как в старину, когда их называли дикими". Путь был долгим, хватило времени обсудить самые разные темы. Зашел разговор и о Бруно; дон Николас снова припомнил его отменных лошадей, его тяжбы, его вышитые жилеты и дурную славу шулера и драчуна. Уже подъезжая к заброшенному дому, Верона и Лартиге заговорили о ковбойском фильме, который видели когда-то - один в Ла-Плате, другой - в Буэнос-Айресе. Оба забыли, как он назывался, но ясно помнили сцену в салуне, где створки долго раскачивались после каждого толчка. Конечно, героиня убегала с кем-то, уносилась верхом в даль прерий после непременной драки между хозяином салуна в нарядном, причудливо расшитом жилете и одним из посетителей, прятавшим в голенище небольшой острый нож. - С кем же убежала кинозвезда? - спросила Лаура. - Понятно, с героем, - ответил дон Николас. - С кем же еще? - Герой женщин, - заметила Лаура, - далеко не всегда герой в глазах мужчин. - Вы глубоко правы, - отозвался Лартиге, - но не забывайте, сеньора, что в фильмах герой только один. Впереди показалась густая рощица. Что-то побудило Лартиге спросить: - Это там? - Да, - ответил Верона. Вблизи стало видно, что в роще растут не только обычные эвкалипты, но и казуарины, тополя, ивы, самые разнообразные фруктовые деревья, душистые травы, тростник, и все окружено живой изгородью. Сам дом был большой, квадратной формы; на односкатной пологой крыше были видны битые черепицы. Повозка остановилась; Лартиге принялся за разгрузку, но Верона попросил его обождать. - Не спешите, молодой человек. Прежде всего надо убедиться, можно ли провести здесь ночь или лучше сразу повернуть назад. Они обошли дом. При виде комнат Лаура и Лартиге не раз издавали восхищенные возгласы. Верона покачал головой. - Дом в плохом состоянии, - сказал он. - По существу, здесь нет ни дверей, ни окон. - Зато, - поспешил откликнуться Лартиге, - есть стены и крыша. - К счастью, мы привезли множество пончо, - заметила Лаура. Вдали раздался скрип колодезного колеса. - Из колодца еще берут воду? - спросил Лартиге. - Соседи чинят его, когда надо. Вода там очень вкусная. С помощью Лартиге Лаура начала приводить комнаты в порядок. Верона, хотя ничего и не делал, вдруг почувствовал, что очень устал, и вышел на свежий воздух, словно ему захотелось побыть одному. Он вспомнил, что недавно (но в связи с чем?) Лаура сказала ему: "Ты сущий ребенок", и подумал: "Так или иначе, мы все ведем себя, как дети. Даже Лаура теперь играет в уборку вместе с молодым Лартиге, забывая о том, что это не дом, а жалкие развалины". Задумавшись, он миновал рощу и оказался в открытом поле, а потом - на берегу озера и только тут с неудовольствием заметил, что не взял с собой винчестер. "Если я столкнусь с ягуаром, мне останется лишь скрестить руки и ждать, пока он уйдет. Впрочем, - укорил он себя, - теперь пришел мой черед играть в то, что ягуар существует". Озеро было большое, по берегам рос густой камыш, повсюду виднелись птицы. Он долго стоял, глядя на воду или просто в никуда, - отрешенный, недовольный, печальный. По возвращении его ожидал сюрприз. Дом внутри стал совсем иным. Молодые люди отмыли стены и пол, вырвали сорняки, завесили щели цветными пончо. - Это столовая, - сказала Лаура. - Идем, я покажу тебе спальни. - Здесь наша спальня, - сказал Верона. - Тебе нравится? - Очень, так бы и остался здесь навсегда. - Посмотрим мою комнату, - позвал Лартиге. На столе возле кровати Верона увидел знаменитую тетрадь марки "выпускник", в которой молодой человек записывал сны. Она сразу бросалась в глаза. Лаура послала их за дровами. Когда они вернулись, Лаура попросила их еще немного прогуляться. - Не сердитесь, но когда женщина занята стряпней, мужчина лишний, - объяснила она. Думая не столько о том, куда идти, сколько о том, как бы не попасть в лужи, они забрались в заросли тростника, в самое низкое место. - Скажите мне правду, - попросил инженер. - Для вас ягуар существует или не существует? - Мы затем сюда и приехали, чтобы выяснить это, потому не надо торопиться. Пока же предположим, что он существует. Из чистой предосторожности, верно? Чтобы он не застал нас врасплох. Они медленно продвигались вперед, отводя тростник руками. - В таких местах, - заметил инженер, - ягуар может притаиться где угодно. Притаиться и подстерегать нас. - Вот я и говорю. И хуже всего, что мы не взяли собаку. - Если ягуар прячется неподалеку, собака обнаружила бы его... - Куда раньше нас, - закончил дон Николас. Инженер нервно рассмеялся: - Мы обнаружим его, когда он вцепится нам в горло. - Вот именно. Кроме того, собака - большое подспорье в сражении с хищником. Но не забывайте, что нас могут ждать и другие опасности, помимо ягуара. - Вы уже говорили, что в доме - кто знает - укрывается какой-нибудь бродяга. - Но я не сказал, что есть и другая опасность: мы можем нечаянно ранить друг друга. - С какой стати? - Так бывало не раз. Представьте, что вы идете направо, а я налево. Вдруг я вижу: в кустах что-то шевелится. Прицеливаюсь и стреляю. А это не ягуар; это вы. Такие случаи происходили и будут происходить. Чтобы избежать этого, я позволю себе напомнить очень важное правило: когда мы выходим порознь, ружья оставляем дома. Договорились? - Как вам угодно. - Вы не очень-то согласны со мной. Никто не верит в несчастье, пока оно не стряслось. - Ничего не случится, дон Николас. - Однако мы договорились, что ни вы, ни я не берем ружей, если выходим поодиночке? - Договорились, дон Николас. Но вот сейчас мы вышли вдвоем, а ружей при нас нет. - Поверьте, это большая неосторожность. Они устали, проголодались, но терпели. Потом Лаура щедро вознаградила их: ужин начался с наваристого и ароматного супа, затем последовала курица, вызвавшая массу похвал, а венцом трапезы стал замечательный молочный крем. Прекрасная еда в сопровождении добрых вин отнюдь не нагнала на них дремоту, а, наоборот, еще больше расположила друг к другу, и завязался оживленный разговор. Инженер и Лаура в один голос стали просить Верону рассказать им о Бруно. Дон Николас утверждал, что то был несдержанный и эгоистичный человек. - Он был крут даже со своими братьями, - говорил Верона. - Никогда не проявлялась в нем привязанность к людям одной с ним крови, столь естественная у большинства смертных. Я бы обрисовал его как человека старого времени, ярого противника перемен и прогресса. Точно живой, он стоит у меня перед глазами: я словно вижу его волосы, блестящие и даже чуть жирноватые - он употреблял брильянтин с запахом фиалок, и это было очень заметно, особенно при взгляде на волнистую прядь, падавшую на лоб; его длинные усы, которые, как говорили злые языки, он каждое утро нафабривал и подравнивал. Его отличало некое броское щегольство, и он первый - чтобы не сказать единственный - начал носить вышитые жилеты. - Но ведь трусом его не назовешь? - спросила Лаура. - К этому я и веду: кое-кто, побуждаемый справедливым возмущением, хотел было поставить его на место, но в смятении убеждался, что он не только хитер и низок, но еще и храбр и, пожалуй, решительнее, чем его противники, ибо не останавливайся ни перед чем. Обсудив эту любопытную разновидность местного землевладельца - из тех, что жили здесь в старину, - они перешли к теме прогресса в нашей стране и вообще и к относительным достоинствам прогресса и традиции. Оба проявили себя красноречивыми собеседниками, хорошо знающими предмет и даже остроумными. Быть может, их воодушевляло тайное желание блеснуть перед дамой. Лар-тиге распространялся о "современном консерваторстве", а Верона заявил, что в эту ночь в этом заброшенном доме как нельзя лучше представлен во всей полноте "политический спектр страны". Под утро они наконец поддались уговорам Лауры и разошлись. Оба устали, но были довольны собой, спором и даже соперником, которого даровала им судьба. В субботу, пока Лаура готовила обед, мужчины отправились на берег озера. Каждый взял с собой ружье. - Слышали? - спросил Лартиге. - Что? - Как что? Рычание, конечно. Из зарослей взмыли вверх стаи птиц. - Наверное, я старею, - снисходительно заметил Верона. - Доктора говорят, что иные старики плохо слышат. В течение дня они не раз прочесывали окрестности в поисках ягуара, ели до отвала и спорили. Вечером Лаура была прелестна как никогда. Она изменила прическу, надела новое платье, которого муж еще не видел, коралловое ожерелье и браслет. Мужчины были в ударе. Желая, быть может, щегольнуть перед Лаурой предельной беспристрастностью или просто доказать собственное благородство, они к концу вечера как бы поменялись ролями: после некоторых споров каждый встал на позицию противника, так что консерватор возлагал теперь свои надежды на преобразование общества, а радикал - на бережное уважение к традициям. Если смотреть на них из сегодняшнего дня, эти вдохновенные собеседники, сидящие за столом поздней ночью где-то в прошлом, посреди наших необозримых полей, рисуются мне как бы овеянными ореолом романтики. Я уже говорил: то были люди иного времени. Незаметно зевнув, Лаура спросила: - Почему бы вам не продолжить разговор завтра? Пора спать. Они пожелали друг другу доброй ночи. Лартиге пошел в свою комнату; супруги - в свою. Лартиге лег не сразу, вспоминая весь разговор, повторяя свои и чужие аргументы. Наконец он разделся и потушил свечу. Через несколько минут нащупал спички, зажег свечу, встал, переставил ружье поближе и вновь бросился на койку. Сам по себе ягуар мало его беспокоил, но если добавить сюда отсутствие дверей и окон, ситуация представлялась в менее приятном свете. "Хорошо еще, что этот призрак, шумевший тут прежде, не трогает нас". Потом он понял, что призрак его совершенно не тревожит; но вовсе не радостно думать, что он может проснуться от удара звериной лапы. Он вздрогнул, потом пришел в себя. "Но я не ослышался. Думаю, что не ослышался. Это было рычание". Откуда оно донеслось? "Кто знает, откуда, но все равно это где-то близко". В качестве первой меры он дотронулся до ружья. Потом затаился, чтобы прислушаться, наконец поспешно встал и вышел наружу. В свете луны деревья казались выше. Когда луна ушла за облака, Лартиге стал нервно вглядываться в темноту. Потом осторожно приблизился к пончо, закрывавшему вход в соседнюю комнату, и прошептал: - Вы слышали? Вы ничего не слышали? - повторил он. - Ничего, - отозвался дон Николас. - А ваша жена? - Если вы ее еще не разбудили, - ответил дон Николас тихо и рассерженно, - моя жена спит. Лартиге отказался от дальнейших расспросов и, прижимаясь спиной к стене, вернулся в свою спальню. Он подумал, что Верона был прав: им не надо было оставаться. "В тот же четверг нам следовало отправиться назад: без дверей и окон мы здесь как на ладони. Одно утешение, что у меня пропадет всякое желание встречаться с ягуаром". Не зная, что делать с собой, он снова прилег на койку. Он предчувствовал, что проведет ночь без сна, но все оказалось куда хуже: мысль о том, что, открыв глаза, он прежде всего увидит ягуара, мешала их закрыть. Ни за что нельзя допустить, чтобы его застали врасплох. Прислушиваясь к ночным звукам, он старался различать их порознь, чтобы сразу уловить шаги приближающегося зверя. Он представил себе все звуки в целом в виде ивовой кроны, тогда каждый из них - это отдельная ветвь с листьями. Следить за каждой ветвью становилось все труднее - ветер качал их, они скрещивались и сплетались. Инженер крепко уснул. Ему снился ягуар. Конечно, как это водится во сне, ягуар был не совсем ягуаром, а дом - не совсем этим домом; во всяком случае, он, лежа на своей кровати, видел, как ягуар великолепным прыжком проникает в спальню Вероны и его жены. В отдельных деталях сцена напоминала кадры ковбойского фильма. Внезапно он припомнил, каким на самом деле был дом. С трудом он убедил себя, что видеть все это из его комнаты невозможно. Он понял, что спит, и проснулся. Потом он объяснял, что сон показался ему необыкновенно важным; у него уже вошло в привычку сразу записывать сны, и теперь он зажег свечу, подвинул тетрадь и сел за стол. Наверное, ветер утих, потому что лишь изредка до него доносился легкий шелест листвы; а когда эти звуки смолкали, он не слышал ничего, или, быть может, следовало сказать иначе: он слышал глубокую тишину. Эта тишина привлекла его внимание, в ней было нечто странное; она словно говорила, что происходит нечто странное; царя вовне, она словно отражала его состояние, его чувства; может быть, предчувствие. Обдумав все, он встревожился: оправдываясь этим, встал - больше ждать было немыслимо. Он накинул клеенчатый плащ, вышел на галерею, торопливо шагнул к соседней комнате, стараясь понять, что же происходит. У него сложилась в уме нелепая фраза - он сказал или подумал: "Тишина там, внутри". И вправду, не было слышно даже дыхания спящих. Ему стало страшно. "Зверь убил их обоих". И тотчас он устыдился своего страха. "Если кого и убьют, так это меня - когда я разбужу Верону из-за этих бредней". Он вернулся к себе. Потом Лартиге снова лег, но свечи не тушил. До рассвета уже недолго, подумал он, а дневной свет развеет эти страхи, от которых он уже не находил себе места. Х