мосфен.
     - Наверно, и это присутствует,  хотя  я столько раз  испытывал огромное
искушение  свернуть  ему  шею, - ответил  Орхомен. - Он может  взбесить кого
угодно... ты разве не замечал, благородный Тимосфен?
     - Замечал, - улыбнулся тот. - Но это все не на пустом
     месте. Что же касается работы, то я тебе ее  дам. Со следующей  недели,
когда  ты отдохнешь  и немножко  развеешься, я назначу тебя  надсмотрщиком в
моих мастерских.
     - В твоих мастерских? А что там производят?
     -  В основном  работают с  металлом: куют щиты,  доспехи,  оружие.  Это
довольно  просто.  Тебе  нужно  будет  только  записывать,  сколько  металла
поступило в мастерские -  без  раковин  и других дефектов - и сколько щитов,
нагрудных пластин, наголенников, мечей, кинжалов,  наконечников для  копий и
всего такого прочего  получено.  Конечно,  при  работе  всегда часть металла
теряется, но в  твои обязанности будет  входить, чтобы  терялось  как  можно
меньше.  Теряется металл  в основном  из-за нерадивости  работников.  Ну  и,
конечно,  из-за  воровства...  Есть,  правда,  еще одна, не  такая  заметная
причина: лень. Когда за то  время, что можно выковать два щита, делают всего
один.  Но  ты  быстро  смекнешь что к чему.  Насколько  я  понимаю,  у  тебя
недюжинный ум.
     - Отец, - вступил в разговор Аристон. - А почему ты  не хочешь, чтобы я
управлял  какой-нибудь мастерской?  Я бы с удовольствием! Ненавижу жить  как
праздный паразит. Почему...
     Тимосфен покачал головой.
     -  Нет, сынок, - ласково сказал он. - Ты  должен завершить свое учение,
твое образование оставляет желать лучшего. А потом посмотрим.
     Той ночью Орхомен вошел в спальню Аристона и забрался к нему в постель.
Обняв юношу, он принялся осыпать его страстными поцелуями.
     Аристон содрогнулся.
     - Нет, Орхомен, - сказал он. Орхомен насмешливо прищурился.
     - Почему? Ты же был влюблен в Лизандра! Когда он умер, ты целовал его в
мертвые губы целых  полчаса.  В  чем  же дело? Или ты  считаешь, что я  стал
безобразен, а может...
     - Нет. Просто я... не  в силах. Твои шрамы сразу видны, а  мои - нет. Я
видел  прииски, в которых ты надрывался. Но поверь, если б у меня был выбор,
я бы мигом согласился
     отправиться  туда.  Я  бы  предпочел  умереть. И это не  пустые  слова,
Орхомен. Я действительно так думаю.
     - Почему? - спросил Орхомен.
     Аристон ему  рассказал.  Все,  до  мельчайших  подробностей. Голос  его
звучал  ровно, почти  бесстрастно. От  этого рассказ производил еще  большее
впечатление. Ничто так не усугубляет ужас, как спокойный тон рассказчика.
     -   Понятно,  -  кивнул  Орхомен.   -  Хочешь,  я   убью  сирийца?  Или
свинью-управляющего, который рассказал ему о тебе?
     -  Нет,  я не хочу  ничьей смерти. Пока я  жив,  я  не  хочу  причинять
мужчинам...  или женщинам  боль,  не  хочу никого унижать.  Нет ничего  хуже
этого,  друг. Я бы хотел посвятить жизнь таким людям, обиженным,  униженным,
лишенным человеческого достоинства, лишенным...
     - Человечности, -подсказал Орхомен.
     - Ты меня понимаешь. А теперь встань.
     - Встать? - переспросил Орхомен.
     -  Да. Я найду тебе женщину. Тебе это  нужно... после стольких месяцев.
Может, мне тоже, но не думаю. Я уже пережил это... Надеюсь...
     - Пережил? Что пережил?
     - Мне уже не нужно доказывать себе, что я мужчина, - пояснил Аристон.
     - Ну хорошо, - согласился Орхомен. - Хотя я, наверно,  уже не испытываю
тяги к женщинам.  Когда рядом нет никого, кроме  волосатых, вонючих мужиков,
поневоле входишь во вкус...
     - Я не вошел, - сказал Аристон. -Ладно, пойдем.
     Он не  повел  Орхомена  в  порнобоскион,  порнею или еще в какой-нибудь
бордель. И  с Парфенопой  тоже  не познакомил.  Аристон подозревал, что  она
придет  в  восторг  от богатырского  телосложения  и мощи Орхомена. А  юноша
боялся ее потерять. Ужасно боялся.
     Вместо  этого он повел друга-врага,  несостоявшегося  любовника, в  тот
квартал,  где можно было  повстречать  алев-трид-флейтисток и  даже не очень
знаменитых гетер. Аристон принял необходимые меры предосторожности и раздо-
     был себе и Орхомену по трости, без которых их могли принять за пьяных и
взять  под  стражу: в  этом квартале власти строго  преследовали флейтисток,
танцовщиц  и  попрошаек. Оба,  и Аристон  и  Орхомен, были  богато одеты.  А
благородный  вид  и воспитание  Аристона  служили  им  прекрасной  гарантией
безопасности, пока  они не  раскрывали рты. Но скажи друзья хоть слово - все
пропало бы, ибо афинские власти не церемонились с метеками, чужаками.
     Все  оказалось  просто.  Слишком просто. Едва  они добрались туда,  как
увидели маленькую резвушку  с крашеными светлыми  волосами. Она  шла впереди
них и с усмешкой поглядывала  через плечо. Когда девушка прошла под фонарем,
они увидели, что в подошвы ее блестящих сандалий вбиты гвоздики, оставляющие
на пыльной мостовой надпись "следуй за мной".
     Аристон поравнялся с девушкой.
     - У тебя есть подружка? - спросил он.
     - Для кого? - прошептала она.
     - Для меня, - сказал он.
     - Я пойду с тобой, ягненочек, - сказала она. -  Даже без денег, если  у
тебя  их нет. Мы  ведь нечасто  получаем удовольствие от нашего  ремесла.  А
такой юноша, как ты, калон...
     - Тогда нужна подружка для моего друга, - настаивал Аристон.
     Девушка взглянула на Орхомена и содрогнулась.
     - Для этого жуткого урода? Фу! Зачем он тебе?
     - Он мой  друг. Он спас мне жизнь в бою. У него  такой вид, потому  что
его взяли в плен и обратили в рабство. А вообще он очень милый.
     - Ладно...  Я попытаюсь. Но  ему придется ограничиться простой  порной.
Правда, хорошей. Чистой. Ее зовут Тар-гелия, если тебя это интересует. Когда
она свободна,  я  разрешаю  ей  оставаться  у  меня дома,  чтобы  она  могла
подзаработать денег и купить себе вольную. Она довольно хорошенькая. Да, она
слишком хороша для такой жизни!
     - Отлично, -  кивнул Аристон, -  Но надеюсь, она сильная  девушка.  Мой
друг целых семь месяцев не прикасался к женщине, так что...
     - О Эрос, спаси нас! - воскликнула маленькая гетера.
     Когда Орхомен и Таргелия покинули  комнату,  маленькая гетера  по имени
Феорис - ей исполнилось  лишь пятнадцать лет -  подошла и села к Аристону на
колени. Потом начала его целовать. Очень умело.
     Аристон отстранил ее.
     - Не надо.
     Она удивленно подняла на него глаза.
     - Почему?
     - Не знаю. Наверное, я не в  настроении. Но ты не  волнуйся. Я тебе все
равно заплачу.
     Девушка посмотрела на него с некоторой тревогой.
     -  Милый, может, ты не по этой  части? Аристон улыбнулся, нисколько  не
смутившись.
     - Вовсе нет, - сказал он.
     - Тогда докажи!
     - Если б я не интересовался женщинами, то не пришел бы к тебе. А будь я
не уверен в своей мужественности,  то тогда бы наверняка старался доказать и
тебе  и  себе... Но я не страдаю  ни тем, ни  другим.  А значит, нет нужды и
доказывать. Мне  просто скучно, Феорис. И немножко грустно. Ты не можешь мне
дать то, что я ищу...
     Она произнесла короткое, очень выразительное аттическое ругательство.
     Он усмехнулся.
     - Извини. Я не хотел тебя обидеть. Ты красивая девушка, Феорис. Клянусь
Афродитой! Просто...
     - Что просто, калон?
     - Я не думаю, что мне нужна красота...
     -  Тогда  что же тебе нужно, во имя черного Аида? - воскликнула Феорис.
Аристон улыбнулся.
     - Можешь  назвать это любовью, - сказал  он.  -  Мне  нужно то,  что не
выставляется на продажу. Любовь нельзя купить или подделать. Она бесценна...
если ее удается найти. Да, если когда-нибудь удается.
     Девушка продолжала смотреть на него испытующим взором.
     - Милый, ты что, хочешь сказать, тебя никто никогда не любил?
     Он покачал головой:
     - Любили. Однажды.
     - А что с ней стряслось?
     - Она умерла. Хотя нет... Ее убили.
     - Из-за... тебя?
     - Из-за меня.
     - Расскажи мне.
     - Нет, - отрезал Аристон.
     - О! - прошептала Феорис. - И с тех пор ты все время ищешь...
     - Нет. С тех пор я  никого и ничего не ищу. Кроме разве что паромщика и
Черной Реки. Я спускался к ней однажды... туда, в Тартар. Но за мной  пришел
мой отец и привел обратно. Я помню, как  она стояла на коленях между Аидом и
Персефоной  и  плакала,  простирая  ко  мне руки.  Но во  мне  слишком много
жизненной силы. Я не смог умереть. Хотел, но не смог.
     - Милый, тебе никогда не говорили, что ты немножко сумасшедший?
     Аристон ласково улыбнулся:
     - Только немножко, Феорис?
     -  Да  нет.  Ты  безумнее  самых безумных  мечтателей.  Но  это безумие
какое-то... милое. Мне нравится. И ты мне нравишься. Сделай  мне  одолжение,
калон...
     - Какое? - спросил Аристон.
     - Ложись  со мной. Я  буду любить тебя так,  словно только  что познала
любовь. Словно мы  ее с тобой сами выдумали. Как... как твоя невеста. Робко,
застенчиво, нежно и... ласково.
     - Нет, - сказал Аристон. - Мне очень жаль.
     -  Тебе очень  жаль?! Скажи, калон, сколько ты мне заплатишь за то, что
НЕ сделаешь этого?
     - Сколько хочешь. Пятьдесят драхм. Мину. Две.
     - Две мины! Хорошо. Покажи.
     Аристон вынул из  кошелька две тяжелые серебряные монеты. В каждой было
сто драхм. Он протянул деньги девушке.
     Но Феорис неожиданно помотала головой:
     -  Нет!  Оставь их себе!  Засунь их  себе в  задницу! Хотя нет... ты...
соверши  на них жертвоприношение... в память о  ней. На высоком алтаре перед
Парфеноном. Чтобы боги  сжалились над ее тенью и душой. Сделай это  от моего
имени. Хорошо, калон?
     Аристон вдруг увидел, что она плачет.
     - Феорис! - позвал он.
     - Теперь ты можешь говорить, что нас было  двое... Тех, кто тебя любил.
Потому  что  я  тоже люблю. Это ужасно. Наверно,  я умру.  Когда занимаешься
таким ремеслом,  не можешь себе позволить влюбляться. Но я...  я  влюбилась!
Это  танталовы  муки,  сизифов труд... Вот на что это похоже.  Скажи...  она
была... девственницей, да?
     - Да, - кивнул Аристон. - Она была посвящена Артемиде.
     - Уходи! - воскликнула Феорис. - Отправляйся домой, калон!
     - Но, Феорис...
     -  Этот здоровый  бык сам найдет обратную дорогу.  А я не  вынесу... Не
могу я  смотреть на  тебя и умирать от  желания. Но  что я  в состоянии тебе
предложить? Себя, такую потасканную, грязную? Афродита свидетельница, у меня
была целая сотня мужчин. Нет, даже больше. Но сейчас я... я хочу...
     - Что, Феорис?
     -  Хочу  снова  стать  чистой.  Невинной.  Стать  твоей.  Твоей  первой
девушкой. А ты чтобы стал моим первым мужчиной. И последним. Навеки. Поэтому
убирайся отсюда, калон! Иди! И больше не возвращайся!
     - Феорис... - начал Аристон.
     Но  тут они услышали  крики Таргелии.  Аристон с Феорис переглянулись и
одновременно  повернули головы  к двери. В  комнату ворвалась  Таргелия. Она
была  голая и  везде:  на ее  плечах,  груди,  животе  и бедрах -  виднелись
кровоточащие  раны. На горле и плече были следы  от укусов. Один  глаз у нее
распух и покраснел.
     - Спасите меня! - кричала она. - Он... он сошел с ума!
     Аристон  схватил ее за руку и спрятал  у себя за спиной как раз  в  тот
момент, когда в дверь ворвался Орхомен  с  ножом. Он  скалился от неистовой,
демонической радости. Глаза  его дико сверкали. Могучее тело сотрясалось  от
беззвучного смеха.
     - Где  она?  - проревел он. -  Дай мне до  нее добраться, мальчишка!  Я
разрежу  ее  на  мелкие кусочки и съем  сырой. Это  самая  вкусная  козочка,
которую я...
     Аристон не колебался ни секунды. Он взмахнул рукой и ударил Орхомена по
лицу. В маленькой комнате пощечина прозвучала очень громко.
     Орхомен затряс головой, словно  бык, готовый  ринуться  в бой. Но потом
его глаза прояснели. Он посмотрел на  Аристона,  на девушек,  на нож в своей
руке... Орхомен разжал сильные пальцы и выронил нож.
     - Я выпил слишком много вина, - пробормотал он. - Хотя нет... Дело не в
этом. Я пытался убежать с приисков. Они... они били меня по  голове палицей.
И с тех пор...
     - Нет, это тоже ни при чем, - сказал Аристон.
     - Наверно. Наверно, виновата жара. Вредные испарения. Темнота.  Сильная
боль. А может,  дело во  мне.  Что-то во  мне  надломилось. Я... я убил  там
мальчика. Сначала обладал им, а  потом убил. Сам не знаю почему. Тала больше
нет.  Ты убил  его,  ты,  смазливый ублюдок-отцеубийца! Никто не  может  мне
объяснить...
     - Что? - спросил Аристон.
     - Объяснить про зло, - сказал Орхомен.
     - Пойдем,  Орхомен,  - вздохнул  Аристон.  -  Пойдем  домой. Тебе  надо
прилечь, отдохнуть.
     - Нет, - заплетающимся языком  возразил Орхомен. - Я должен извиниться.
Извиниться  перед этой  маленькой  дриадой.  Перед этой лесной нимфой. Я  ее
обидел. Жестоко обидел. Мне очень жаль. И я хочу ей это доказать. Таргелия!
     - Да... да, Орхомен? - пролепетала девушка.
     - Выходи! Встань гордо, как  царица! Вот  так! Орхомен упал на колени и
поцеловал ей  ноги.  Потом  поднял правую  ногу Таргелии и  поставил на свою
могучую,
     мускулистую шею.  Повернув  большую голову, он взглянул  округлившимися
глазами на ее обнаженное тело.
     - Теперь я твой раб.
     -  О,  вставай,  вставай, дурень!  -  поморщился  Аристон. Но  Таргелия
смотрела  на  высокого  спартанца  не   отрываясь.  Смотрела  с  трепетом  и
гордостью. И с какой-то...
     нежностью.
     - Оставь его, мой господин, - прошептала она. - Он
     больше не обидит меня. Правда... любимый?
     -  Могилой своего  учителя Тала клянусь, что никогда  не обижу  тебя! -
воскликнул Орхомен.
     Феорис вопросительно поглядела на Аристона.
     - Он не обидит ее, - подтвердил Аристон. - Он скорее умрет, чем нарушит
эту клятву.
     Через два месяца после тех событий Орхомен женился на Таргелии. Он смог
это сделать, потому что она, как и  он, была из метеков - чужеземкой, жившей
в Афинах.
     Расположившись  подле приемного отца за свадебным  столом, где налегали
не на еду, а  на вино,  а  затем выходили танцевать. Аристон захлебывался от
бессильной   ярости.  Сперва  он   просто  удивился,   что  Тимосфен  принял
приглашение, но потом, когда понял,  почему отец это сделал  - исключительно
ради  него, Аристона, ибо Орхомен  был его лучшм  другом,  - ему стало не по
себе. Ведь пир устраивался в доме Алкивиада, из-за которого и погиб Фебалид.
Тимосфен наверняка не знал  подробностей той чудовищной  истории. Он, должно
быть,  полагал,  что  его сын сам вызвался  править колесницей Алкивиада  на
состязании, завершившемся  для  него столь трагично.  То, что Фебалид правил
колесницей, было  далеко не редкостью.  Молодые  афинские  аристократы очень
часто правили во время  празднеств либо своими колесницами, либо колесницами
друзей. Иногда кто-нибудь из них даже оказывался победителем, но это
     случалось лишь иногда.
     Однако  сейчас  Аристон  гневался  по  другому  поводу.  Он  глядел  на
Орхомена, сидевшего возле невесты. Лицо друга выражало смущение.
     - Еще бы! - пробормотал Аристон. - Пойти на такое! Во имя черного Аида,
как он умудрился познакомиться с Алкивиадом, этим двуличным мерзавцем?
     Тимосфен наклонился  к приемному сыну. На его  благородном, гордом лице
была написана тревога.
     - Что тебя гнетет, сын? - спросил он.
     - Ничего, отец, - покачал головой Аристон. Но Алкивиад заметил, что они
склонились друг к другу, и, словно танцор, легко вскочил на ноги. Он подошел
к Аристону и Тимосфену и встал перед ними, покачиваясь. Его красивое, но уже
потрепанное лицо осветилось лукавой улыбкой.
     - Правда, моя маленькая сестренка очаровательна? - спросил он, сюсюкая.
(Алкивиад всегда сюсюкал.)
     - Очень, - сухо отозвался Аристон.
     -  Ты  понимаешь,  в чем  дело,  не  так  ли,  благородный  Тимосфен? -
продолжал Алкивиад. - Моя двоюродная сестренка Таргелия - сирота, она из той
моей  родни,  что живет  на  Лесбосе.  Вот я и подумал, что  как родственник
должен устроить этот пир, дабы все могли оценить ее знатность и чистоту.
     -  Это,  конечно, благородно  с  твоей  стороны, -  сдержанно  произнес
Тимосфен. Он не любил Алкивиада. Хотя Тимосфен не знал, насколько велика его
ответственность  за  смерть  Фебалида, ему  все  равно  тяжело  было  видеть
человека,  который  имел отношение к разразившемуся несчастью. Но даже  если
закрыть на это глаза, он и без того много слышал об извращенности Алкивиада,
о  его  пороках и грехах.  Человек,  приходившийся племянником  бессмертному
законодателю  Периклу,  мог бы  себя  вести  и  поприличней.  Из  уважения к
заслугам дяди,  во имя чести семьи. С другой стороны, несколько старомодному
Тимосфену  казалось,  что мужчина,  наплодивший  столько  внебрачных  детей,
сколько Алкивиад, мог бы оставить в покое мальчиков.
     - Ну, с твоим благородством мне не сравниться!  - торжественно произнес
Алкивиад. - Ибо если я заменил бедной Таргелии отца, которого она потеряла в
раннем детстве, то ты...
     - Я позволяю Орхомену ввести ее в мой дом. Но это
     лишь  красивый жест.  Можно назвать это выгодной сделкой.  Он служит  у
меня меньше месяца,  но принес  больше выгоды, чем любой другой управляющий.
Да и невеста его очень милая,да?
     - О, да! Безусловно!  - подхватил  Алкивиад. -  Она  сегодня же вечером
вывесит из окна свою ночную сорочку, ей нечего бояться или стыдиться.
     - Алкивиад, пожалуйста! - не выдержал Аристон.
     - Прости меня, прекрасный Аристон! Клянусь Эросом, ялюблю  тебя!  Я  не
хотел тебя смущать- Ведь общеизвестно...
     - ...что у нас  есть варварский обычай вывешивать из окна окровавленную
сорочку невесты в  доказательство ее девственности. Ладно! Но зачем говорить
об этом заранее?
     - Как ты деликатен, калон!  - усмехнулся Алкивиад. -  О боги!  Наверно,
отчасти  поэтому  ты  так  обворожителен! Хочешь еще вина?  Кусок свадебного
пирога?
     - Ничего я не хочу, спасибо, - сказал Аристон.
     -  Ну, хорошо, тогда  я вас оставлю, тем более что  мое  общество тебе,
должно быть, не по душе...
     - Оставляй, - сказал Аристон.
     - Сын, - обратился Тимосфен к Аристону, когда Алкивиад отошел от них, -
я знаю, что он  чудовищно непристоен, но разве обязательно быть  с ним таким
грубым?
     - Обязательно, отец,  - сказал Аристон. - Он все время пристает ко мне,
просит, чтобы  я ему  отдался.  А ведь  он женат, и  у  него  есть  ребенок!
Алкивиад хвастается, что спит с  Сократом, хотя это  грязная ложь! Сократ не
занимается любовью с мужчинами. Он отрубил хвост своей собаке только потому,
что люди  восхищались ее удивительной  красотой. Он  предпочитает, чтобы его
ругали за жестокость, лишь бы не забывали о нем. Жена бросила его...
     -  А  он  вынес  ее из  зала суда  на  руках, и она до  сих  пор  с ним
мучается... Все это я знаю. Не пересказывай мне сплетен, сын. Не мужское это
занятие. Однако я все равно не понимаю, почему ты так разгневан.
     - Отец,  -  осторожно  произнес Аристон, - если я тебе расскажу,  ты не
испортишь свадьбу?
     - Конечно, нет! - удивился Тимосфен.
     - Тогда я скажу. Это все ложь! Она не сестра Алкивиада.
     Она  обыкновенная шлюха. Все  женщины,  собравшиеся  тут и изображающие
родственниц и подруг, либо порны, либо алевтриды, либо малоизвестные гетеры.
Он не осмелился пригласить более знаменитых вроде Парфенопы, боясь...
     Аристон  вдруг осекся,  услышав,  что  Тимосфен  спокойно  прищелкивает
языком.
     - Хорошая шутка! - сказал приемный отец. - Очень  неплохой замысел! А я
тупоголовый болван, так?  Свадебная процессия,  составленная из флейтисток и
факелыциц, препровождает  бедную  маленькую шлюшку из публичного дома в мой!
Благородный  Тимосфен  оказывает  почести  проститутке!   Ха!  Чтобы   такое
выдумать, нужны мозги, сынок. Изобретательно!  Скажи, а Орхомен  знает?  Ну,
что она продажная девка?
     - Да, отец. - кивнул Аристон, - Он... он искренне  ее любит. Он думает,
что его любовь возродит ее, и...
     - Тогда ладно. Я вытерплю все  это, - сказал Тимосфен. - Хотя жаль, что
он  так поспешил. Даже  среди метеков встречаются  прекрасные, целомудренные
девушки.
     - Ты мне подыщешь такую, когда пора будет жениться? - попросил Аристон.
- Ты ведь знаешь, я тоже не могу жениться на гражданке Афин.
     - Какой идиотский закон! - возмущенно буркнул Тимосфен. - Глупее Перикл
ничего не мог придумать!  Он на своей шкуре  в этом убедился, когда встретил
Аспазию.  Развелся  с  женой  и  стал жить  с  этой  крашеной  светловолосой
чужеземкой, несмотря на то что...
     - Отец, - сказал Аристон, - не ты ли говорил, что сплетни - не  мужское
занятие?
     -  Верно.  Но меня  беспокоит  эта  история.  Я всеми способами пытался
добиться для тебя афинского гражданства.
     - Но на войну меня не отпустил, - сказал Аристон.
     - Я  бы  отпустил, если б из этого вышел толк.  Но с тех пор как многие
метеки разбогатели и стали влиятельными людьми, они возбуждают зависть! Даже
если  ты  голыми  руками  захватишь в плен  спартанца,  Собрание  Пятисот не
пожалует тебе  гражданства.  И потом, риск  слишком велик. Ты лакедемонянин.
Если попадешь в плен,  тебя объявят предателем и замучают до смерти. Так что
забудь о воинских
     подвигах!.. Но этот закон для меня как заноза. Я не хочу, чтобы в жилах
моих внуков текла кровь какой-нибудь сирийской потаскухи!
     -Ну,  а  египтянка  тебя устроит,  отец? -  нарочито серьезно  произнес
Аристон. - Мне очень нравится  их  смуглая кожа.  Или,  скажем, эфиопка? Они
такие  черненькие и блестящие, как племенные кобылки... А может, лучше найти
скифскую девушку? У них очень милые раскосые глазки...
     - О, не болтай  ерунды, мой мальчик! В любом полисе  Эллады  ты найдешь
среди  метеков  и эллинских девушек.  Только...  что мы  будем знать  об  их
родителях?
     - А что ты знаешь о моих, отец? - спросил Аристон.
     - Вполне достаточно. Скажи... у тебя есть любовница среди этого сброда?
Вон та маленькая резвушка просто пожирает тебя глазами...
     - Да, я ее знаю, - спокойно отозвался Аристон. - Ее зовут Феорис. Но мы
с ней не любовники. Я совершил ошибку: отверг ее. И с тех пор она вбила себе
в голову, что влюблена в меня. Два раза в неделю она приходит к Пар-фенопе и
берет у нее уроки. Хочет стать культурной. Она думает, я  ее отверг,  потому
что она невежественна.
     - А это действительно так? - спросил Тимосфен.
     - Нет. Она просто  не интересует меня, вот  и все. Никто из них меня не
интересует, даже  Парфенопа. Странно... Я до сих  пор  ищу  девушку, которую
потерял... Хочу, чтобы она была похожа на Фрину. Но наверно, все попусту...
     - Конечно. Я  усыновил  тебя, потому что ты  был  похож на Фебалида. Но
оказалось, что вы совершенно разные. Вы ни в чем не схожи, хвала Зевсу! А...
вон тот юноша... Кто он?
     - Не знаю. Я его никогда раньше не видел.
     - Он на тебя так смотрит! Сразу напрашивается мысль, что...
     - Посмотрит и перестанет, - нахмурился  Аристон. - Ты же знаешь,  как я
отношусь к подобным вещам.
     - Странно, что здесь нет твоего любимого Сократа, - заметил Тимосфен.
     - Ничего странного. Он далеко... на войне, отец. Я молю Зевса, чтобы он
сохранил Сократу жизнь!
     -  Хм! Представляю,  какой  солдат из  этого  болтуна!  Аристон  горячо
принялся доказывать своему приемному отцу:
     - Он прекрасный  солдат!  Просто превосходный! Неужели  ты  не  знаешь,
отец! В Потиаде, на пятьдесят восьмом году после битвы при Марафоне, он спас
Алкивиаду  жизнь  и отобрал у  спартанцев Алкивиадов щит. Спроси  Алкивиада,
если ты мне  не  веришь!  Всю  ночь Сократ  один сражался  с  целым полчищем
врагов! Он получил награду  за храбрость,  но  отдал  ее Алкивиаду, побуждая
нашего свинью-хозяина к добродетели.
     -  Да,  это  ему,  конечно,  очень  помогло!  Впрочем...  говорят,  они
любовники.
     - Это  ложь!  Сплетни!  Сократ не  спит  с  мужчинами! А месяц назад  в
Делиуме он спас жизнь другому человеку, Ксенофону... тот упал с лошади. А ты
прекрасно  знаешь,  какой  Ксенофон герой.  Спроси  его, когда  он вернется.
Сократ был  последним афинянином,  покинувшим  поле  боя, а когда ему начали
петь дифирамбы, он свел все к шутке и сказал, что лакедемоняне окаменели  от
ужаса при виде его уродства.
     -  Ну ладно. Я  знаю, как ты предан своему  наставнику  Может, он и  не
такой  уж злостный атеист, каким его  представляют.  Я  сам  видел,  как  он
приносил жертвы богам. И все же...
     Тимосфен осекся,  увидев перед  собой Феорис. Она  была  очаровательна.
Особенно потому, что ее лицо было почти не нарумянено.
     - Аристон... - выдохнула она.
     - Это мой отец, Феорис. Не позорь меня перед ним, - оборвал ее Аристон.
     Свадебная процессия быстро продвигалась к дому Тимо-сфена, оглашая ночь
громкими криками. Внезапно Аристон почувствовал,  что кто-то  трогает его за
руку
     - Я же сказал тебе, Фео...
     Но  это  была не Феорис,  а  красивый  мальчик, тот самый, что  пожирал
Аристона глазами в доме Алкивиада.
     - Я  Данай, сын  Пандора, мне хотелось бы подружиться с тобой. Боюсь, я
влюбился в тебя. Аристон, - сказал он.
     Аристон хотел было ответить ему резко, жестко, жестоко, но почему-то не
смог. Данай был слишком  открыт, невинен... В нем чувствовалась искренность,
аристократизм, благородство.
     Аристон положил ему руку на плечо.
     - Моим другом  ты стать можешь, -  с  расстановкой  произнес  он, -  но
любовником - никогда.
     - Почему? - вскинул на него глаза Данай.
     - Приходи ко мне завтра в полдень, и я тебе объясню, - сказал Аристон.
     Наутро,  проснувшись, Аристон отправился в палестру,  где он  занимался
самыми трудными видами единоборства и даже  поднимал большие камни,  пытаясь
обезобразить  свое  тело  шарами  мускулов, чтобы  оно  казалось  утонченным
афинянам  уродливым и смешным, ибо  благородный человек не должен был  иметь
грубые мускулы, точно какой-нибудь раб. Выйдя из дома. Аристон увидел, что в
окне на верхнем этаже что-то трепещется. Он остановился и пригляделся,
     Это  оказалась  ночная   сорочка  Таргелии,  густо  замазанная  кровью.
Алкивиад  предусмотрительно  снабдил  счастливую  чету  живым  цыпленком, из
которого  Орхомен  и  выжал убедительное доказательство  девственности своей
невесты.
     "Что в нашей жизни не фарс!" - подумал Аристон и поспешил прочь.

        Глава XIII

     Аристон  почувствовал,  как сильная, дLинная рука,  втиравшая ему масло
между  лопатками,  вдруг остановилась, замерла. Аристон  нахмурился. Неужели
Данай все-таки не избавился от своих замашек? Неужто нельзя попросить нового
друга помочь натереться маслом, не боясь при этом, что...
     Аристон повернул голову и  посмотрел на Даная. Но юноша глядел вовсе не
на  обнаженное тело Аристона.  Его взгляд устремился в противоположный конец
палестры. Аристон  увидел  там Феорис. Даже  издалека было  заметно,  что ее
глаза полны желания. Аристону не  понравился ее  взгляд. Он  сразу вспомнил,
что на нем нет одежды. Ей не следует так смотреть на него при людях.  Стыдно
столь откровенно демонстрировать вожделение.
     Затем Аристон  обратил внимание на то, что в глазах Даная, устремленных
на  Феорис, застыло какое-то странное выражение. Аристон  не понимал,  какое
именно...  вернее, понял, но не  сразу. Это была  не просто похоть.  Нет, во
взгляде Даная сквозило смятение, стыд.;. Тут Аристон наконец-таки понял. Его
неожиданно осенило.
     - Ты хочешь мне что-то рассказать. Дан? - спросил он.
     - Аристон,  я... Пусть Харон утопит мою  подлую душу  в  Черной Реке...
я...
     - Что, ты?
     - Я... я обманул тебя... С ней! - признался Данай.
     Аристон запрокинул голову и рассмеялся. Заслышав этот звонкий,  веселый
смех, соперник  Аристона, лежавший  на другом столе,  где его тоже  натирали
маслом, приподнялся  и  удивленно  уставился  на юношу. Аристон очень  любил
своего противника. Особенно ему нравилось, что Автолик, сын Ликона, несмотря
на  свою  необычайную красоту, вполне сравнимую с  красотой самого Аристона,
вовсе не был женоподобным.
     Автолик отворотился  от  наставника,  знаменитого  борца, которого,  по
случайному  совпадению,  тоже  звали  Аристоном  (так  что  когда  он  порой
соизволял показать нашему Аристону пару приемов, местные остряки приходили в
восторг  и  начинали кричать:  "Глядите! Аристон ломает  ноги  Аристону!", и
посмотрел в противоположный конец палестры.
     Потом насмешливо усмехнулся.
     -  Слушай,  Аристон,  пусть крошка Феорис будет призом, который получит
победитель, - предложил он.
     -  Не  могу. Она не  принадлежит  мне... и никогда  не принадлежала,  -
покачал головой Аристон. - Тебе в таком случае надо сразиться с Даном.
     - Дан  не силен в драке, - зевнул Автолик. - Лучше пускай приведет сюда
своего  брата  Брима.  Или  Халкодона.  Аристон,  ты когда-нибудь боролся  с
Халкодоном? Он обожает, когда  его бьют. Всякий раз визжит: "О дорогой, еще,
еще!"
     Аристон перевел взгляд на Даная.
     -  Ты был  прав, - грустно кивнул Данай, - нет ничего хуже. Я, наверно,
не  понимал  этого,  потому  что  у  меня  и  отец  такой,  и  братХалкодон.
ХвалаЗевсу,  хоть Брим другой. Но  он все  равно грязная свинья...  Так вот.
Аристон, я хотел сказать насчет Феорис...
     -  Забудь  об этом.  Ты же  знаешь, она мне  безразлична.  Дан,  во имя
Геракла, натри меня скорее маслом!
     Когда Данай закончил притирания, а второй Аристон
     230
     натер оливковым  маслом  Автолика, два  юных атлета направились к яме с
теплым песком, улеглись в нее и  начали кататься  с боку на бок. После этого
они еще  посыпали  друг  друга песочком,  потому что маслом борцы натирались
лишь для  гибкости  мышц, а не  для  того, чтобы кожа была  скользкой (хотя,
конечно,  избежать этого  не удавалось).  Среди  борцов  считалось  почетной
обязанностью  посыпать  друг  друга  песком  после  притираний. Вдобавок это
давало возможность, не нарушая приличий, пощупать мускулы противника.
     Направляясь вместе с Автоликом на  площадку для борьбы, Аристон увидел,
что в палестру пришли еще два зрителя.
     - О, Аид! - с чувством произнес он. Автолик усмехнулся:
     - Ты что, тоже знаешь Крития?
     -  Нет,  - покачал головой Аристон. - Я  выругался, потому  что  увидел
Алкивиада. Значит, второй - это Кри-тий? А кто он такой?
     - Дядя Хармида. Мы его прозвали  Старикашка  Шаловливые Ручонки.  Он ко
всем  пристает,  фу!  Отвратительное создание.  Знаешь,  что  с  ним  сделал
Алкивиад?
     - Наверно, склонил к сожительству, - сухо сказал Аристон.
     -  Нет. Алкивиад в  этом  смысле  нормальный.  Он  просто  притворяется
извращенцем...  одна мудрая  Афина  знает почему. Он  так разыграл Крития  -
умора! Пообещал ему свидание со мной и подстроил все так, чтобы Критий вошел
в комнату, не зажигая света. А там его поджидала в кровати  гетера Лаис... в
чем мать родила! Знаешь, что случилось с  Шаловливыми Ручонками, когда он на
ощупь определил, что рядом женщина?
     - Что? - спросил Аристон.
     - Его вывернуло наизнанку! - расхохотался Автолик.
     -  Он что, законченный, да? - с  некоторым  удивлением  поинтересовался
Аристон.
     - Хуже! Другого такого на свете не сыскать! Ну что, ты готов?
     Первое  очко  получил Автолик, второе  -  Аристон.  Автолик был гораздо
искусней, но Аристон вдруг почувство-
     вал, что  не отстает от противника. Никто из них  не старался причинить
другому боль.  Вернее,  изо  всех  сил старались  НЕ  причинить боли. Борьба
панкратеон, если ею  заниматься серьезно, была смертельно опасной. В отличие
от обычной борьбы, здесь разрешалось пускать в ход кулаки, ноги, бить ребром
ладони. По крайней мере, дюжина  ударов, достигнув цели, вызывала мгновенную
смерть. Все  присутствующие  в палестре видели однажды трагическую  картину:
раб из  дома Хармида, сына Глаукона, внезапно  обезумел и начал бросаться на
всех подряд с большим ножом. Тогда испытанный боец, наставник Аристон, много
лет прослуживший в палестре, набросился сзади на бедного сумасшедшего и убил
его голыми руками.
     Так что борцы не случайно соблюдали осторожность. Малейшая ошибка могла
обернуться  для  противника  тяжелым  увечьем или  даже  смертью.  Наставник
Аристон озабоченно следил за Автоликом и юным Аристоном. Из всех зрителей он
один по-настоящему осознавал, насколько опасен панкратеон.
     Другим же это до странности напоминало дионисийские пляски, неистовые и
в  то же  время поразительно  изящные.  То Автолик  замахивался, намереваясь
нанести Аристону сокрушительный удар, но Аристон успевал поймать  его руку и
отвести ее  в сторону.  То Аристон целился Автолику ногой в живот - отчего у
сына  Ликона  могли  вывалиться  наружу кишки,  -  но  Автолик отклонялся  в
сторону, хватал Аристона  за лодыжку  и,  высоко вздернув  ногу  противника,
бесцеремонно валил его на спину. Всякий раз, когда Аристон  получал очко - а
это  случалось трижды, - Критий издавал восторженные восклицания и хлопал  в
ладоши. Алкивиад тоже изъявлял радость, но сдержанней.
     А  потом  случилась  беда:  Аристон  не  успел вовремя  отшатнуться,  и
железный  кулак Автолика  рассек  ему переносицу. Рана была несерьезной,  но
кровоточила страшно. Аристон отпрыгнул  в сторону  и помотал головой,  чтобы
вернуть ясность мысли. И в этот момент Феорис заметила на его лице кровь.
     Она пронзительно, жутко вскрикнула.  Аристон слегка повернулся на  этот
крик,  и  второй  сокрушительный удар Автолика,  от  которого  Аристон,  как
всегда, успел бы увер-
     нуться,  нагнувшись  или  же  загородившись  рукой,  обрушился  на  его
незащищенную челюсть.  Ноги Аристона подкосились, и он без чувств рухнул  на
землю.
     Феорис мгновенно оказалась подле него. От ужаса  и отчаяния на ее ногах
словно  появились  крылатые  сандалии  Гермеса.  Она  бросилась  на  колени,
схватила  безвольную руку  юноши  и начала покрывать  его  грязное,  потное,
окровавленное, намазанное маслом лицо  влажными поцелуями, которые заглушали
безумные вопли, вырывавшиеся из ее рта.
     Критий  стоял  в  каком-нибудь  шаге  от  нее  и  прекрасно  видел  эту
душераздирающую сцену. С его губ, змеясь, поползли шипящие слова:
     -  Отпусти его, шлюха! Ты его задушишь...  Или отравишь своими мерзкими
поцелуями!
     Данай потрясеный  уставился на  Крития. В  отличие от  Аристона, он его
хорошо знал, поскольку Критий принадлежал к тому  же кругу, что и отец Даная
Пандор,  и  брат Халкодон. Данай всегда  восхищался Критием как великолепным
поэтом, драматургом, образованнейшим  человеком  и непреклонным, решительным
политиком. Но теперь  он увидел  лишь безобразную, извращенную страсть, стал
свидетелем  горькой,  бездонной  ненависти,  которую Критий  питал  ко  всем
женщинам без изъятия. Даже  к нежной бедняжке  Феорис, в  которую он, Данай,
был влюблен.
     Данай подскочил  к  Критию и оттеснил  его  плечом.  Данай, Алкивиад  и
другой Аристон отнесли юношу в гимнасий. Автолик шагал сзади, он был бел как
полотно, дрожал, по его грязному лицу текли слезы.
     - Я убил его! - рыдал он. - Я вскрою себе вены. Клянусь Герой!
     - Ты не виноват, прекрасный  юноша, - сказал Критий. - Это все  мерзкая
потаскушка, она...
     Данай в упор поглядел на Крития.
     - Если ты скажешь это еще раз, я  тебя убью, - предупредил он. Придя  в
себя,  Аристон увидел пять  лиц,  тревожно склонившихся  над  ним. Феорис  в
гимнасий, естественно,  не  допустили.  Тезка  Аристона  массировал ему  шею
своими могучими, большими руками. У Аристона зверски
     болела голова,  но под  искусными  пальцами панкратиста боль постепенно
стихала. Юноша улыбнулся друзьям.
     - Мне уже хорошо, - сказал он.
     - О Зевс! Как ты меня  напугал. Аристон!  - воскликнул Автолик. - Я так
ругал себя за то, что натворил!
     - За то, что стукнул меня по башке?- усмехнулся Аристон. - Удивительно,
как ты руку не сломал. Дан, будь добр, соскреби с меня масло, ладно?
     Остальные вышли обратно в палестру, дожидаясь,  пока  Данай и наставник
Аристон соскребут с кожи  юношей грязное масло и  песок, а затем  намажут их
другим, более благовонным  составом. К  тому времени как все  процедуры были
закончены, Аристон  уже почти  оправился, если не считать опухшей  челюсти и
ноющей боли  в  голове. Они с Автоликом оделись, то есть  нацепили хитоны  и
подпоясались  шнурками.  Когда  они  вернулись  на  площадку,  встревоженный
Автолик все время держал Аристона за руку.
     - Со мной ничего страшного, Автолик. Честное слово! - сказал Аристон. -
Отпусти  меня.  Я  сегодня  обедаю  с Даном,  а  потом меня  ждет куча  дел.
Пообедаешь с нами?
     -  Не могу, -  отказался  юный  борец.  -  Мне сегодня  нужно разделить
трапезу с Клейнием, двоюродным  братом Алкивиада.  Он ужасно назойливый,  но
хотя бы  руки не распускает. Да, сейчас ты уже выглядишь  нормально. Спасибо
Зевсу, у  тебя  башка твердая,  как  мрамор.  Возрадуйтесь,  Аристон  и Дан!
Позабавьтесь  за  меня  с  Феорис, не  знаю  уж,  кому  из  вас  она сегодня
достанется. Когда же она вам надоест, дайте мне знать.
     - Болван! - чуть не зарыдал Данай. - Он не знает, он
     не в состоянии понять...
     Аристон удивленно поглядел на него.
     - Ты влюблен в Феорис?
     - Да, - беспомощно сказал Данай. - Не было печали...
     - Я поговорю с ней, - пообещал Аристон. - Я ей
     расскажу...
     Но договорить он не успел, потому что Алкивиад и Кри-
     тий преградили ему путь.
     - Отобедаешь со мной, прекрасный Аристон? - спро-
     сил Критий.  -  Я закажу  диапрское  вино, чтобы исцелить твою головную
боль.
     - Благодарю тебя, нет, - сказал Аристон.
     - Почему? - поднял брови Критий.
     - Я связан другим обещанием, - ответил Аристон.
     - Ты обещал этой потаскушке?  - Критий кивнул на бедную Феорис, которая
стояла чуть в стороне и пожирала глазами Аристона.
     - Возможно, - холодно проронил Аристон.
     - Не могу этого понять!  - воскликнул Критий. - Женщины! Как вы, юноши,
только выносите этот запах испорченного козьего сыра и протухших сардин?
     - Да, тебе этого не понять, правда? - усмехнулся Аристон. -  Ты никогда
не поймешь, да сжалятся над тобой великие боги!
     - Лучше ты надо  мной сжалься, прекрасный Аристон, - вкрадчиво  признес
Критий. - Поужинай со мной как-нибудь наедине...
     Он вытянул руку и томно положил ее на плечо Аристона.
     И зря.  Ведь  Аристон полгода  вынужден был, задыхаясь  от  отвращения,
терпеть прикосновения таких мерзавцев. Слепая, безрассудная ярость помрачила
его взор. Он поймал руку Крития и вывернул ее в запястье. А затем перевернул
Крития  в воздухе  и отбросил в сторону. Критий  молча  поднялся на  ноги и,
заметно прихрамывая, удалился.
     Алкивиад впервые за все это время нарушил молчание.
     - Не следовало тебе так поступать, Аристон, - сказал он.
     - Почему? - возмутился Аристон.
     -  Потому что Критий никогда  не забывает обид и  оскорблений, - сказал
Алкивиад.
     - Ну и что? - передернул плечом Аристон.
     -  Ты его недооцениваешь,  - добавил племянник Пе-рикла. - Так же как и
меня.
     Алкивиад поглядел вокруг, его темные глаза помрачнели.
     Когда-нибудь я буду править этим полисом, - заявил
     он.
     - Станешь стратегом-автократором? Как твой дядя Пе-
     рикл? - спросил Аристон.
     - Если афиняне будут понимать, в чем их благо, тогда я буду править как
автократор. Если же  нет, то как тиран! - молвил Алкивиад и, повернувшись на
пятках, вышел из
     палестры.
     Аристон поглядел вслед богатому и знатному юноше.
     - А  ведь  он  действительно  так  думает!  -  пробормотал  Аристон.  -
Странно... Я впервые видел его серьезным.
     - Алкивиад  - многогранный человек, - медленно произнес Данай. - Вполне
вероятно,  что  он  нарочно кривляется,  прикидываясь женоподобным  щеголем,
жеманным  болваном.  Он  сделает  то,  что  обещал. А  ты  его действительно
недооценивал. И я тоже, и все мы.
     - Аристон... - внезапно прошептала Феорис.
     - Да, Фео? - беззлобно спросил Аристон.
     - Если... если б он убил тебя, я  была бы виновата.  - От страха Феорис
даже охрипла. - Я отвлекла твое внимание, и ты...
     - Забудь об этом, Фео, - сказал Аристон.
     - Можно мне немножко пройтись с тобой рядом? -
     спросила Феорис.
     - Пройдись с Даном, - ответил Аристон. - Вы же
     теперь возлюбленные.
     - Ну нет! - фыркнула Феорис.  - Он... просто купил на часок мои услуги.
Он  получил доступ к моему телу, но не к сердцу или к душе. Почему бы и нет?
Таково мое ремесло. Ты должен понимать, насколько это мало значит... Ты ведь
сам когда-то завяз в этой трясине! А потом выбрался.
     - И ты выберешься, - подбодрил ее Аристон.
     -  Нет. Никогда.  Была  одна дверка,  да  и ту ты захлопнул  перед моим
носом, - вздохнула Феорис. - Так что я навсегда останусь шлюхой...
     - Ты не шлюха! - воскликнул Данай. - Ты...
     -  Гетера. Не  такая дешевая шлюха,  которую все топчут ногами. Но  это
небольшая разница, мой дорогой Данай! Во всяком случае, мне никогда не стать
целомудренной, почтенной женщиной. Или ты соизволишь на мне жениться?
     - Да! - сказал Данай. - Прямо сейчас. Сию минуту!
     - Не будь дураком. Дан! - вмешался Аристон.
     -  Не  надо.  Дан, - прошептала  Феорис.  - Милый,  милый Дан, не  будь
дураком! Никогда не люби безответно, как я. Не женись на публичной девке. Не
бери в жены дешевую маленькую шлюшку, которую презирает твой лучший друг! Не
женись  на  паршивой  сучке, что ползает на брюхе  у его ног и лижет подошвы
отталкивающих ее сандалий. О нет! Никогда не делай этого!
     - Фео! - с упреком сказал Аристон. - Я ведь не потому...
     - А почему же? - воскликнула Феорис.
     - Мое сердце истерзано, - промолвил Аристон, - разорвано на куски...
     - ...стаей горных волчиц, которые растерзали и твою возлюбленную Фрину!
Собаки выгрызли из ее живота кишки, еще ей отрезали ноги и...
     - Фео! - выдохнул Аристон. - Во имя Артемиды! Кто сказал тебе это?
     - Орхомен. Вернее, он сказал Таргелии... утомившись от побоев, которыми
он ее  награждает,  когда  является  домой  пьяным.  Он избивает бедняжку до
полусмерти, жжет раскаленной  кочергой, режет ножом... Он, конечно, безумен.
А кто из нас нормален?  Я,  например, схожу с ума по тебе. Аристон, скажи...
поклянись  ее  именем... Поклянись Фри-ной, ее могилой,  что...  что  ты  не
любишь меня не из-за  того, какой я стала не по своей воле! Скажи, что, если
бы ты мог  забыть тот кошмар,  ты полюбил бы  меня...  хоть немножко! Скажи,
Аристон! Поклянись, даже если скажешь неправду!
     - Мне не  нужно лгать. Я люблю тебя, Фео... Насколько я вообще способен
любить. И я не  презираю  и  не  кляну тебя за то, как ты живешь. По  какому
праву  я, которого тоже принуждали к разврату,  буду смотреть сверху вниз на
гетеру? Поверь, любовь, на которую я способен, уже принадлежит тебе.
     - А  что толку?  И вообще  я тебе не  верю. В конце  концов... ты же...
спишь со старой, вечно молодящейся Пар-фенопой! - надула губы Феорис.
     - Потому что я  ее не люблю, - мягко сказал Аристон. - И потому что она
тоже не придает этому значения.
     Нам просто удобно, Фео. А с  тобой...  с  тобой так не получится. Я  не
могу тобой пользоваться, милая девочка. Для
     меня ты слишком реальна.
     - Ну хотя бы на этом спасибо, - вздохнула Феорис. -
     Но ведь ты собираешься жениться на младшей сестренке
     Дана, когда она подрастет...
     - На Хрисее? - спросил Аристон. - Ты не поверишь,
     Феорис, но я ее ни разу не видел, хотя часто бываю у Дана
     дома.
     - Здесь так принято, - натянуто произнес Данай. - Я
     тебе столько  раз объяснял! Мы вовсе не  хотим тебя обидеть. Незамужняя
девушка  не  может  принимать  у себя  гостей-мужчин. Ей  разрешают видеться
только  с  женихом, которого ей подыщет отец.  Да и эти встречи проходят под
надзором.
     - Вот почему столь многие наши девушки выходят на
     улицу! - воскликнула Феорис. - Но все  равно, даже если ты ее не видел,
мой любимый Аристон,  благородный Тимос-фен уже имел довольно длинную беседу
в бане со старым жеманным  развратником, отцом Дана... Кстати,  Дан, я давно
собиралась  тебя спросить: как твоя  мать умудрилась зачать детей? Она  что,
связывала своего мужа? Или наставляла ему рога?
     - Фео! - возмутился Аристон.
     - Я говорю чистую правду! Рядом с ним Критий выглядит Гераклом. Так что
я  не  собираюсь  извиняться перед твоим папашей,  Дан. А насчет беседы,  то
говорят, что  свадьба  -  дело решенное. Ни для кого не  секрет, что  старый
Пандор потратил  все свое  состояние, до  последнего обола, на  мальчиков из
заведений Гурга  и Поликсена. А  твой приемный отец, Аристон,  ужасно богат,
а...
     - А Хрисее, - мрачно перебил Аристон, - насколько
     я знаю, еще не исполнилось двенадцати лет.
     -  Значит,  остался  всего год!  Афинских девушек всегда выдают замуж в
тринадцать лет... по той простой причине,
     что потом их уже не удержишь в девицах...
     - До чего ж у тебя злой язык, Феорис! - поморщился Данай. - Не суди обо
всех по себе. Что до меня, то я был
     бы счастлив  породниться с Аристоном.  Весь вопрос в  том, будет ли  он
счастлив, женившись на Хрисее...
     - А почему нет? - спросил Аристон.
     - У нее характер  хуже, чем  у всех  демонов  Тартара вместе взятых,  -
печально  вздохнул   Данай.   -   И  она,   мягко  говоря,  имеет  не  очень
привлекательную внешность. А на самом деле Хрисея - вылитая внучка Гекаты. В
нашей семье никто не отличается красотой, но бедняжка Хрисея...
     - Ты меня заинтересовал, - сказал Аристон. - Ты никогда не задумывался,
чего мне  стоила так  называемая  красота? Если мне  суждено жениться, то  я
возьму  в  жены  такую невесту, которая  не  передаст моим  детям  смазливую
внешность, из-за нее  всякие  мерзавцы  вечно  ходят за мной по пятам.  Да и
вообще я не понимаю, почему мужчин так волнует, как женщина выглядит. Вполне
довольно того, что у нее острый ум и доброе сердце.
     - Великая Гера,  спаси нас! -  прошептала  Феорис. -  Я знала!  Я так и
знала! Тебе нужна лишь семья и доброе имя... Так что теперь...
     - Теперь ничего, - отрезал Аристон.
     - Что значит "ничего"? -  простонала Феорис.  - На следующий год, в это
же время...
     - Я буду  веселиться на свадьбе малышки Хрисеи, которая выйдет замуж за
кого-нибудь другого, - улыбнулся Аристон. -  Ты упустила одну важную деталь,
Фео.
     - Какую?
     -  Я метек. Богатый, если хочешь  знать,  но  все  равно чужак. А  тебе
известно, что по этому поводу гласит закон?
     - О! -  выдохнула  Феорис. - Ты никогда не сможешь жениться на афинской
гражданке! Об этом я не подумала! О великая Гера, благодарю тебя!
     - Но ты тоже гражданка! - криво усмехнулся Данай.
     - А ему не нужно на мне жениться! - заявила Феорис. -  Он может  просто
забраться  ко  мне  в  постель  и оставаться там... всю  жизнь. Ну  конечно,
признать  наших детишек. Узаконить  их. Но  кроме  этого... Аристон! Ты куда
идешь?
     - Вон  в тот  дом. Если хотите, пойдемте  со  мной. Аристофан  не будет
возражать.
     - Комический поэт? - спросил Данай. - Он что, твой друг?
     -  В некотором смысле. Вообще-то он  друг моего приемного отца. Они оба
придерживаются  очень  консервативных  взглядов.  Сейчас  мне  нужна  помощь
Аристофана. Я  собираюсь  попросить у него  роль  в новой комедии. Он хорошо
платит, а я потратил бы эти деньги на...
     - Ты? - расхохоталась Феорис. - Тебе  нужны деньги?! Настолько,  что ты
решил  стать  комическим геппокри-том, актером? Во имя Плутона! Я  этому  не
верю! Тебе  нужно лишь попросить Тимосфена, и он даст тебе хоть целый талант
серебра...
     - Нет, на сей раз он мне откажет. Ведь  я хочу открыть свою собственную
мастерскую.  А  он  решительно  возражает.   Говорит,  что  работа   не  для
благородных  людей. Владеть  чем-то, как владеет он, - пожалуйста. Но самому
вести дела?  Никогда! А  мне надоела  праздная  жизнь.  Все эти  наставники,
прекрасные лошади, безделье, удовольствия...  Там, за высокими стенами, люди
погибают! Мне пришлось  спокойно  глядеть, как  уходил на войну Сократ... он
рискует  головой, а это лучшая голова, которую только знала  история! Сократ
сражается со  спартанскими тупицами, такими же, каким был  я сам,  пока боги
меня  не  облагодетельствовали,  отправив  в  плен  к  афинянам.  Не  могу я
болтаться без дела, Данай. А благородный Тимосфен считает, что именно этим я
и должен довольствоваться как аристократ. Даже пример Фебалида ничему его не
научил.  Однако  я хочу  не просто  заслонять своим телом Афины,  это  может
сделать любой гоплит. Зевс свидетель, я стремлюсь к большему:
     ковать оружие, которое будет защищать нашу цивилизацию от варваров.
     -  Цивилизацию?  -  насмешливо  переспросил  Данай. -  Ты  считаешь нас
цивилизованными людьми?
     - Да. Несмотря на все ваши грехи. Я понял это, когда встретил Еврипида.
Вот умный человек! Он такой же проницательный, как Сократ... А какие  у него
стихи! Я опьянел от них больше, чем от вина. Поверьте...
     - Он женоненавистник, - изрекла Феорис.
     - А ты, моя радость, - если ты действительно так
     считаешь, - просто дуреха. Ладно,  идете вы со мной или нет?  - оборвал
ее Аристон.
     Аристофан встретил их ласково. Это был  невысокий смуглый  человечек  с
мрачными,  застывшими  глазами  и неулыбчивым  лицом.  Это  всегда  изумляло
Аристона. Он много раз приезжал на лодке на остров Саламин, где в просторной
пещере,  обустроенной и  обставленной  как  обыкновенное  городское  жилище,
обитал Еврипид.  И великий трагический поэт всегда был исполнен лукавства, а
в  его  разговоре   сквозил  едкий  сарказм,  которого  не  чувствовалось  в
трагедиях. А этот коротышка,  писавший  самые  забавные пьесы в мире,  вечно
печалился. По-настоящему!
     - У меня есть к тебе  просьба, - сказал Аристофан Аристону. -  Я только
что написал  несколько  строф для  комедии  "Облака". Пожалуйста, прочти  их
гостям. Ты  ведь так великолепно декламируешь.  У меня и для тебя есть роль.
Ученика.  Она второстепенная, но  в  ней  есть неплохие строчки. Кстати, кто
твои друзья? Данай, сын Пандора? Да, я знаю твоего отца. Однажды я вывел его
в одной пьесе,  очень  колкой... но  не отважился  ее представить на  сцене,
побоялся, что Пандор потащит меня в суд... А кто эта юная красавица?
     -  Феорис, -  серьезно ответил Аристон.  - Если  я когда-нибудь надумаю
жениться, она станет моей супругой.
     -  Я  смотрю, мне вовсе не  нужно  писать  для  тебя  стихи, -  пошутил
Аристофан. - Ты  и так  говоришь стихами! Кстати, у меня в гостях  Софокл...
велиие авторы трагедий время  от  времени снисходят  до нас, шутничков.  Ты,
дитя  мое, - Аристофан  лукаво поклонился  Феорис,  - доставишь ему  большое
удовольствие.  Ему  неохота  признавать,  что   он  старее   Ночи  и  Хаоса,
существовавших еще до Зевса.  Пойдемте,  пойдемте! О Софокл, взгляни на  эту
прелестную крошку! Сущий пир для твоих беспутных глаз, не так ли?
     Феорис застыла, глядя  на великого трагического  поэта. Софокл легонько
вздохнул.
     - Как  жаль,  что сочинитель непристойных шуток не лжет, - сказал он. -
Увидев тебя,  детка,  я готов  молить  богов,  чтобы  они  скинули  мне  лет
двадцать, не меньше.
     -  Тебе...  тебе  не  нужно этого  делать, мой  господин, -  прошептала
Феорис. - Ты  стар,  но это неважно. Я никогда  не  видела такого  красивого
мужчины! Ты даже красивее
     Аристона, хотя,  может, он тоже станет  таким, когда годы отшлифуют его
красоту.
     Поглядев на Софокла, на  его пышные белоснежные кудри, на белую бороду,
водопадом струящуюся на  грудь, на высокий  лоб и белокожее, изящное, совсем
не морщинистое лицо благодушного Зевса, Аристон понял, что  маленькая гетера
говорила правду.  Ни  один человек в Афинах  не мог  сравниться по красоте с
Софоклом.
     - Спасибо, дитя, -  сказал поэт.  -  Иди,  сядь  у моих ног.  Я  обожаю
юность... потому что утратил ее. А ты... ты как Антигона...
     - Антигона? - переспросила Феорис. - А кто она такая?
     - Ну, - сказал Софокл, - она была влюблена. Как и ты, дитя. Ибо
     О Эрос-бог, ты в битвах могуч!
     О Эрос-бог, ты грозный ловец!
     На ланитах у дев ты ночуешь ночь,
     Ты над морем паришь, входишь в логи зверей,
     И никто из богов не избег тебя,
     И никто из людей:
     Все, кому ты являлся, - безумны?
     не раз сердца справедливые ты
     К неправде манил, на погибель влек, -
     И теперь родных в поединке свел
     Но в невесты очах пыл любви сильней!
     Вековечный устав утвердил ее власть.
     То богини закон,
     Всепобедной, святой Афродиты!*
     -  Неужели... неужели это все относится ко мне?  - прошептала Феорис. -
Все эти прекрасные, ужасные слова?
     - Да, дитя, - сказал поэт.
     Пер. С. Шервинского и Н. Позднякова.
     Конечно, Аристон не мог знать, чем обернется встреча Феорис с Софоклом,
но  он  сразу почувствовал  какое-то странное волнение. Оно было так велико,
что когда он начал читать издевательские стихи Аристофана -  комический поэт
безжалостно  нападал  на  бедного  беззащитного  Сократа,  называя  его  дом
"мыслильней",  писал,  что одни  ученики Сократа  роют носом землю, исследуя
глубины  Тартара,  а  другие  в   небо  поднимают  задницы,  считая  "звезды
собственными  средствами",   -  волнение  даже  заглушило  гнев,   вызванный
жестокостью  Аристофана,   ибо  по-настоящему  жесток  бывает  именно  автор
комедий, а создатель трагедий в душе всегда добр.
     -  Видишь? -  одобрительно воскликнул Аристофан. -  У тебя  превосходно
получается роль ученика. Ты  сыграешь ее, ладно? Я мечтаю об этом с тех пор,
как  видел  тебя  в  роли Гектора... ну,  в "Гекубе"  этого  старого  писаки
Еврипида. Твой отец был  в тот год хорегом. Старый брюзга только потому тебе
и предложил участвовать в постановке. А я сразу понял,  какой ты  прекрасный
актер. Разумеется, ты не нуждаешься в деньгах,  но это не суть важно. Деньги
все равно пригодятся, потратишь их на таких крошек, как эта, и...
     - Ты ошибаешься, мне как раз очень нужны деньги, - возразил Аристон.
     Софокл,  гладивший  черноволосую  Феорис  по  голове  -  она  перестала
осветлять свои локоны, когда Аристон заявил, что ненавидит все эти фальшивые
уловки, - поднял на юношу глаза.
     - Почему, во имя Зевса? - удивился он. Тогда Аристон им все  рассказал.
Он  говорил сперва медленно, но  постепенно,  по  мере того  как  его  мечта
облекалась в слова, речь становилась все более торопливой и  пылкой. Аристон
сказал, что  хочет  быть достойным великого  полиса, который он полюбил, ибо
здесь исповедуют необычайную широту мысли и нравов. Настолько, что Аристофан
может называть афинских граждан подлецами, а они все равно принимают участие
в  постановке его  комедий. Еврипид  бросает вызов самим богам, отрицает  их
существование, а  его  слушают  с почтением.  Софокл  же  воспевает  древние
мрачные преступления Эдипова рода, а ему вновь и вновь при-
     суждают Дионисийский приз. Здесь почитают и любят  талант,  а не губят,
не душат, не замалчивают его, как в Спарте.
     - Только, -  закончил Аристон,  - я не могу объяснить этого моему отцу.
Он хочет, чтобы я был блестящим аристократом,  не подозревая, что это значит
быть праздным, женоподобным щеголем.  А раз  так, то мне нужно подобраться к
нему  с  другой  стороны.  Я должен  показать  ему,  на что  способен.  Боги
свидетели,  чего   только  я  не  перепробовал.  Расписывал  для  вас  обоих
декорации. Ковылял вокругсцены на высоких котурнах,  которые надевают, чтобы
актер  стал  повыше. Нацеплял на себя  маску безобразнее, чем лицо Аида, а в
рот засовывал медный  рупор,  чтобы меня слышала даже чернь на задних рядах!
Хотя вы  вроде  бы  нанимали меня из-за моей красоты. Да  уж, много  от  нее
осталось, когда на голову мне нахлобучили онкос, а лицо  закрыли трагической
маской!
     - Ты все равно хороший актер, мой мальчик, - сказал Софокл.
     - Я надеюсь. Мне бы хотелось в чем-нибудь себя проявить. Я даже пытался
попробовать силы в механике, придумал новые периакты для Еврипида: это такие
треугольники, на  каждой стороне  нарисована своя  картинка, и,  поворачивая
треугольник, можно трижды менять декорации. Еще я сделал ему новую экклему -
табличку,  на  которой пишут  о  том,  что  произошло до  начала пьесы,  или
описывают то, что нельзя показать по законам драмы.
     -  Да, мы  не можем показать убийство, инцест или пытки. То есть  самую
суть жизни, - вставил Софокл. - Продолжай, мой мальчик.
     - Эта экклема гораздо легче старой, ее проще выкатывать на сцену... Да,
я даже пробовал создать новый тип машины...
     - Из  которой боги спускаются на веревках, чтобы быстренько уладить все
неприятности? - усмехнулся Аристофан. - Афина свидетельница,  старый Еврипид
обожает этот избитый трюк.
     -  На  самом  деле ему это не нужно,  - возразил Аристон. - Он  великий
поэт, такой же великий, как и вы. Но  всего, что я делал  и делаю, оказалось
недостаточно. Мне нужен талант серебра, если не больше. Тогда я смогу обза-
     вестись  небольшой  кузницей.  А   заработать  такие  деньги  никак  не
получается... ну никак!
     И  тут   Аристофан   спокойно  и  взвешенно  высказал  вполне  логичное
предложение:
     - Почему бы тебе не одолжить денег у твоего друга Орхомена? Говорят, он
теперь богат как Крез. Аристон изумленно поглядел на поэта.
     - Надо же... мне это даже в голову  не приходило! -  воскликнул он. - Я
обязательно  к  нему  обращусь!  Завтра   же!  Я  заплачу  ему,  сколько  он
потребует...
     Услышав его голос, Феорис внезапно содрогнулась. Ей послышался какой-то
странный  звук...  словно вдруг  зловеще  захлопали  крылья или  завертелось
большое, скрипучее колесо.
     Крылья Эриний.
     Колесо судьбы.
     Но  никто из присутствующих не знал  тогда  об этом.  Простые  смертные
никогда не знают.


        Глава XIV

     Не успел Аристон преодолеть и половины  небольшого подъема,  ведущего к
кварталу оружейников  у подножия Агорийского холма, под сенью возвышавшегося
над ним  храма  бога-кузнеца,  как  встретил  Орхомена,  который  вышел  ему
навстречу. Что само по себе  было странно. Нет,  даже более чем странно. При
всем желании его бывший соратник никак не мог увидеть его из своей конторы в
глубине  эргастерии или даже  из ее дверей. Дело в  том, что его  мастерская
была отнюдь не первой на этой улице, поэтому спуск к жилым кварталам города,
по которому в данный момент поднимался Аристон, заслоняли другие мастерские,
расположенные ближе к нему.
     Что  это, случайное совпадение? Аристон не был склонен в  это поверить.
Он к этому времени слишком хорошо изучил Орхомена.
     - Как ты узнал, что я собираюсь зайти к тебе сегодня? - осведомился он.
     Улыбка Орхомена была похожа на волчий оскал.
     - О, разве ты не знаешь, что я ясновидящий! - заявил он.
     - В таком  случае, я Дионис! Я серьезно спрашиваю тебя, Орхомен, как ты
узнал?
     - Соглядатаи, - спокойно  сказал  Орхомен.  - Я расставляю  их на  всех
дорогах, ведущих к мастерским, чтобы
     они предупреждали меня  о  приближении  сборщика налогов.  Или  старого
Орлиного Клюва...
     - ...или меня, - подхватил Аристон.
     - Вот  именно. Чтобы я  мог  встретить  своих  хозяев  и благодетелей с
надлежащей  угодливостью и раболепием,  как верный и  преданный пес. В конце
концов,  благодаря  вам я разбогател,  точнее,  благодаря  тому,  что  вы не
слишком строго следили за мной.
     - То есть ты хочешь сказать, что самым наглым образом обкрадываешь нас,
- уточнил Аристон.
     - Ну разумеется! Моя безупречная честность  просто  не выдерживает всех
тех соблазнов, которым вы подвергаете ее  на каждом шагу. Клянусь Эросом, ты
просто  очарователен! Я говорил тебе,  что  с каждым днем ты становишься все
соблазнительней? Во всяком случае, для такого старого педераста, как я.
     -  Ради Зевса,  Орхомен! Послушай, давай лучше поднимемся в  мастерскую
и...
     -  Не  стоит. Там слишком шумно. Я-то уже привык, но  ты не услышишь  и
собственных мыслей. Ну так что привело  тебя ко мне? Только не  говори,  что
тебя  внезапно  охватило  страстное   желание  полюбоваться  моими  мужскими
прелестями!
     Аристон пристально посмотрел на него. Затем сразу взял быка за рога:
     - Мне нужны деньги. Много денег. Целый талант! Нет, даже два таланта.
     На  невероятно   уродливом  лице  Орхомена  вдруг  появилось  выражение
неподдельной тревоги.
     - У тебя неприятности, мой мальчик? Влип во что-то такое, что позволило
сикофантам подцепить тебя на крючок? Проник к замужней женщине, велев зашить
себя в новый матрац? Алкивиад как-то проделал такую штуку. Говорит, что чуть
не задохнулся.
     - Жаль, что совсем не задохнулся, - заявил  Аристон. - А кроме того, ты
прекрасно знаешь, я не такой глупец, чтобы рисковать шкурой  из-за товара не
первой свежести!
     - Ну, во всяком случае, речь  идет не о  мальчике.  Даже  если  бы ты и
соблазнил сына какого-нибудь всадника, оскор-
     бленные чувства  его папаши  столько не  стоили  бы. Да к тому же  тебе
вообще  не нравятся мальчики - разве  что Данай. Но его-то ты можешь поиметь
совершенно бесплатно.
     - Орхомен, ради Артемиды!
     - Ты хочешь сказать, что у меня одна грязь на уме? Именно она и придает
стройность моим мыслям.  Ладно, расскажи своему старому дядюшке Орхомену, во
что, клянусь черным Аидом, мог ты вляпаться, чтобы выбраться из этого стоило
целых два таланта?
     - Это  не для того,  чтобы  откуда-то  выкарабкиваться. Это скорее  для
того, чтобы куда-то влезть, - сказал Аристон.
     Орхомен удивленно уставился на него.
     - Ну давай, рассказывай, - сказал он. И Аристон рассказал.
     -  Г-м-м-м, - промычал Орхомен.  -  Итак, ты хочешь открыть собственную
эргастерию,  ибо тебе  надоело  жить  как  персидский царевич,  когда разные
восхитительные существа, вроде Парфенопы и Феорис, раздвигают ноги по одному
твоему  жесту, когда  все твои капризы беспрекословно выполняются,  когда ты
проводишь  время  в благословенной праздности, когда  твое  прекрасное  тело
тщательно оберегают от стрел,  дротиков, мечей и копий - иными словами, тебе
надоело  столь жалкое  и  беспросветное  существование,  какое  ты  вынужден
влачить, и ты...
     -  Не  думаю, что  ты когда-либо всерьез  прислушивался  к словам Тала,
моего отца, не говоря  уж о Сократе, - прервал его Аристон. - Иначе ты понял
бы,  что  мое существование  в  самом  деле  жалкое.  Ибо  праздность всегда
ничтожна.  Вот  ты,  по  крайней  мере,  делаешь  хоть  что-то полезное.  Ты
снабжаешь Афины орудиями  войны. Человек должен  жить в ладах с самим собой,
Орхомен. А я не могу. Не могу так жить. Просто не могу, и все!
     - Но послушай. Аристон, сейчас вряд ли подходящее время для того, чтобы
открывать оружейную мастерскую.  Ведь мирные переговоры идут полным ходом! И
я не удивлюсь, если со дня на день...
     - Даже если мир будет заключен, он долго не про-
     держится, - заявил Аристон. - Он  не  может быть прочным. Для этого нет
никаких оснований.
     -  Вот в этом ты, пожалуй,  прав. Эта  несчастная война тянется вот уже
целых девять лет; и единственное, что  в самом деле может положить ей конец,
так  это  захват  и уничтожение либо Афин,  либо  Спарты. Что в любом случае
крайне  маловероятно.  Ну  что  ж,  думаю,  тебе  не  нужно  объяснять,  что
эргастерия - это рукотворное  воспроизведение Тартара; ты уже достаточно  на
них  насмотрелся.  А  эта твоя  идея  - использовать  новый  метод обработки
металла, изобретенный твоим другом Алкаменом, вовсе  недурна. Твоя маленькая
мастерская  могла бы опробовать этот метод для  всей нашей отрасли.  Клянусь
Аидом, эта идея мне нравится! Так ты говоришь, два таланта? Да, задал ты мне
задачу. У меня сейчас долгов куда больше, чем наличных денег, впрочем, как и
всегда. Но ничего, я их где-нибудь раздобуду. Дай мне недельки две, а?
     - Хорошо. Значит, я зайду через две недели, - сказал Аристон.
     - Только не сюда. Приходи ко мне домой, - поспешно сказал Орхомен.
     В тот вечер, когда назначенные две недели истекли, Аристон отправился в
новый уютный домик Орхомена. Но самого Орхомена он не застал. Дома была одна
Таргелия.  Даже при  виде  лампады  Аристон  отчетливо  видел многочисленные
кровоподтеки  на  ее руках,  старые шрамы,  рубцы от ударов плети, следы  от
ожогов. Она была на последних месяцах беременности, и ее потухший взор делал
ее похожей на  затравленное животное. По всей видимости, она даже  не узнала
Аристона.
     - Его нет дома, - устало произнесла она. - Впрочем, как и всегда. Поищи
его в  доме  Крития  или  Алкивиада.  Он  должен  быть  где-то там. Если он,
конечно, не  в  публичном  доме  или  бане.  Это его  единственное занятие -
тратить  деньги на шлюх или мальчиков. Все  думают, что мы богаты, но это не
так. А  я  опять  беременна.  Двух предыдущих я потеряла.  Он напился, избил
меня, и я их потеряла.
     - Мне очень  жаль,  - пробормотал Аристон.  Эта фраза прозвучала весьма
неубедительно, но ничего лучшего он
     придумать  не  смог.  "Ну почему,  о великая Гера,  почему  Орхомен так
поступал?  Потому, что он  настрадался  в  рудниках?  Но ведь  и другие тоже
познали и рабство, и страдания. И Тал. И я, думал Аристон. - И все же..."
     Он вышел и, сев на коня, поехал по  тихим улицам. Когда  он добрался до
дома  Крития,  глазам  его  предстало странное  зрелище:  высокий  надменный
педераст  стоял посреди  улицы в окружении вооруженных стражников.  Вместе с
ним  были  его  слуги,  нагруженные  всевозможным  скарбом.   Он  насмешливо
улыбнулся  Аристону;  при  свете  факелов  его  лицо  сильнее,  чем  обычно,
напоминало стервятника.
     -  Ты  опоздал, прекрасный Аристон!  - сказал он. - Если, конечно, твое
сердце наконец-то  смягчилось.  Я  отправляюсь  в  изгнание  - по  повелению
полиса. Мое  имя  было начертано  на остраконах, глиняных черепках -  обрати
внимание,  как  остроумно мы  их используем.  Тем самым  мы  как бы  говорим
человеку, что он  столь  же бесполезен, как разбитый горшок, не годится даже
на то,  чтобы в  него  испражняться, точнее, на него  - так  мне,  во всяком
случае, кажется! Другими словами, я подвергся остракизму!
     - За что, Критий? - спросил Аристон.
     - За  мою пьесу. Благочестивые  граждане обиделись на меня за то, что я
прямо назвал богов всего лишь изобретением  умных политиков, пугалами, страх
перед которыми заставляет глупцов быть добродетельными. Впрочем, люди всегда
обижаются на правду, разве не так? Подойди же ко мне, калон! Слезай со своей
лошади и поцелуй меня на прощание. Если ты это сделаешь, я прощу тебя за то,
что ты швырнул меня в грязь при нашей предыдущей встрече.
     Аристон медленно покачал головой.
     - Я не могу этого сделать, Критий, - спокойно произнес он.  - Поверь, я
лично ничего не имею против тебя, но я просто не могу.
     - И почему же? - резко спросил Критий Аристон улыбнулся.
     - Ты помнишь,  что произошло, когда  Алкивиад  заманил  тебя в  объятия
гетеры Лаис? - вопросом на вопрос
     ответил он.
     - Фу! Еще  бы! Меня  вывернуло наизнанку. Я никогда не выносил женского
запаха. Даже когда они чистые - как
     была  Лаис,  -  этот вечный рыбный запах их выделений пробивается через
все  их  благовония. Должен признать, что это  моя личная  особенность.  Мое
чувство обоняния чрезвычайно обострено от рождения.
     - Увы, у меня такой же изъян, - признался Аристон.
     - Так в чем же дело? - обрадованно воскликнул Критий.
     - Только я не выношу того зловония, что исходит от педерастов, - заявил
Аристон. - Если бы я тебя поцеловал, со мной бы произошло то же самое, что и
с тобой в случае с Лаис. Короче говоря, меня бы вырвало.
     Критий стоял перед ним в факельном свете, окруженный стражей.
     -  Это уже второе оскорбление, которое ты  мне  нанес, Аристон, -  тихо
произнес он. - Запомни это.
     - Зачем? - осведомился Аристон, - Какое мне до этого дело?
     - Затем, что однажды от моей благосклонности может зависеть твоя жизнь,
- сказал Критий.
     Не  успел еще Аристон постучать в дверь Алкивиада, как  уже услыхал шум
царившего в нем веселья. Он  остановился, вне себя от возмущения,  ибо еще и
месяца  не  прошло со  дня  смерти  чистой  и благочестивой  Гиппареты, жены
Алкивиада. "Умершей, конечно же, от разбитого  сердца, - думал Аристон, - от
нехватки  даже  самых мизерных  знаков  внимания, которые  необходимы  любой
женщине".
     Затем  он  с  силой  ударил  огромным  бронзовым  дверным  молотком  по
специальной пластинке.
     Один  из  домашних рабов открыл ему  дверь. При свете  лампады его лицо
казалось мертвенно-бледным. Он весь дрожал, и Аристон понял, что раб охвачен
неподдельным ужасом.
     - Как твое имя, мой господин? - заикаясь, выдавил он из себя.
     -  Аристон, сын  Тимосфена,  -  сказал  он.  Поклонившись, раб поспешил
прочь. И больше  не  появлялся. Вместо него  появился  Алкивиад  собственной
персоной.
     -  Аристон! - загремел он. - Какая честь для моего убогого жилища! Ведь
ты не переступал порог  моего  дома с  тех  пор, как  Орхомен женился на той
бедной маленькой потаскушке. Входи же! Входи! Клянусь Эросом, ты все  так же
прекрасен! Даже эта жиденькая бороденка тебя не портит!
     Аристон застыл на месте, будто громом пораженный. Ибо Алкивиад был одет
как женщина. Его лицо было нарумянено, губы подкрашены, веки густо присыпаны
голубым  порошком из морских раковин. И женское  платье на нем было какое-то
необычное.
     Затем  Аристон понял, в чем дело. Это было не простое  платье. Это была
одежда  гиерофанта, священные  покровы  жрицы ужасных  Элевсинских мистерий,
этих тайных обрядов, посвященных богиням  Деметре  и Коре,  о  которых  было
запрещено  даже упоминать вслух. Аристон  не  был  религиозен,  но  подобное
кощунство потрясло его до глубины души. Он  придерживался твердого принципа,
что к религиозным верованиям следует относиться  с  надлежащим уважением вне
зависимости от того, разделяешь ты их или нет. И вот...
     Алкивиад взял его  за руку. Аристон  с удивлением отметил, что хватка у
хозяина дома железная. Они прошли в трапезную. Там, на высоком  троне, сидел
Орхомен, одетый, как и Алкивиад, в  женское  платье. Справа  и слева от него
располагались двое миловидных женоподобных  юношей,  в чьи обязанности, судя
по всему, входило поддерживать серебряный таз, стоявший у него на коленях.
     Почти все гости тоже были в женской одежде, за исключением самих женщин
- алевтрид, которых пригласили, чтобы они развлекали пирующих игрой на своих
флейтах,  и которые были совершенно нагими. Некоторые из гостей, устроившись
под обеденными столами,  занимались с этими соблазнительными служительницами
Муз тем,  что очень мало напоминало игру на флейте. Другие все свое внимание
уделяли  надушенным и нарумяненным  юнцам. Но  большинство из присутствующих
было  увлечено игрой  в коттаб, смысл которой состоял  в  том, чтобы осушить
огромную  серебряную чашу  с вином до самого дна и затем  плеснуть последние
капли с изрядного расстояния в сторону Орхоме-
     на,  пытаясь  попасть  точно  в серебряный таз у него  на коленях.  Это
означало, что Орхомена избрали симпосиархом, то есть главой пиршества. Когда
кому-либо из подвыпивших гуляк удавалось попасть в таз, он  выкрикивал имя и
пожелание - обычно непристойное  - в адрес своей любви. Аристон заметил, что
мужские и женские имена распределялись примерно поровну.
     Алкивиад  вручил  ему  невероятных размеров  чашу,  но Аристон  даже не
прикоснулся к вину. Он почувствовал, как зеленая тошнотворная волна медленно
подкатывает к горлу. И  это та цивилизация, ради которой он из кожи вон лез,
чтобы  получить  возможность  ее защищать? Этот  разгул  разврата  и полного
упадка нравов? Конечно,  Афины подарили миру великие произведения искусства,
музыки, театра,  поэзии,  создали бессмертные шедевры и все  еще создают их,
но...
     Но  кто является  самым  популярным человеком  в Афинах,  если  не  его
гостеприимный хозяин? Все знатнейшие юноши города пытались подражать ленивой
походке Алки-виада, его женственной манере  слегка шепелявить. Стоило  этому
высокородному принцу гуляк выйти  на улицу в новых сандалиях, как  сапожник,
первым ухитрившийся изготовить  такие же, мог  считать  себя обеспеченным на
всю оставшуюся жизнь.  Этот дом, который он, приветствуя Аристона,  назвал с
показной   и   ернической   скромностью  "убогим  жилищем",  на  самом  деле
представлял  собою  городскую  достопримечательность, ибо своей  чрезмерной,
вызывающей  роскошью  опрокидывал  все  весьма  строгие  эллинские понятия о
вкусе. Он  держал беговых лошадей,  и когда его колесницы выигрывали призы -
что случалось  очень часто, - он за  свой  счет угощал все Собрание.  На его
щите  был изображен Эрос, метающий  молнию,  что должно было символизировать
его бечисленные победы в любовных сражениях  над представителями обоих полов
- а возможно, и не только над ними; здесь в равной  степени присутствовали и
глумление,  и  хвастовство.  Он оснащал триеры,  регулярно  выступал в  роли
хорега, оплачивая театральные постановки.  Он  настолько  привлекал всеобщее
внимание, что к нему невозможно было относиться равнодушно. Все афиняне либо
обожали его, либо ненавидели.
     И в то  же время, размышлял Аристон, разглядывая  его в этом  странном,
непристойном  одеянии,  в  битвах при  По-тидее и Делии он  проявил  отвагу,
граничащую с безрассудством. Более того, его любит сам Сократ, так что в нем
просто должно быть что-то хорошее, хотя провалиться мне
     в Тартар, если я вижу...
     Сидевший рядом с ним Алкивиад неожиданно встал и
     хлопнул в ладоши.
     -  Друзья!  -  воскликнул  он.  -  Давайте  в  честь  нашего  нового  и
неожиданного гостя, прекрасного Аристона, еще
     раз исполним мистерии!
     Аристон  поднялся  на  ноги.   Он  не  собирался  принимать  участие  в
богохульстве. Он просто не мог. Хотя бы из уважения к своему приемному отцу,
чьи  верования были очень просты и чисты,  он  не мог принять участие в этом
издевательстве над богинями или их таинствами.
     Алкивиад  схватил  его  за  руку,  но Аристон  отработанным  борцовским
движением  освободился от  цепких пальцев  своего хозяина.  Одним прыжком он
достиг  двери и выбежал в  ночь. Он уже готовился вскочить в  седло, но  тут
услыхал зычный голос Орхомена, окликавший его.
     Он остановился и стал  ждать, все  еще слегка содрогаясь от увиденного,
пока его бывший соратник подойдет к нему.
     - Ты  прав,  -  пробурчал Орхомен. -  Беги  отсюда!  Фес-сал собирается
обвинить его в  святотатстве.  Все началось как шутка,  но теперь  это зашло
слишком далеко. И вот что
     еще, калон...
     - Что,  Орхомен?  - с грустью спросил  Аристон, глядя  на размалеванное
лицо своего  друга,  волочащееся  по земле платье, накрашенные  губы, на его
бритую бороду, нелепо
     просвечивающую сквозь румяна.
     - Вот твои два таланта. Я же говорил тебе, что раздобуду их где-нибудь,
не так ли? - сказал Орхомен.
     За три долгих  месяца, понадобившихся ему, чтобы  создать  свою опытную
эргастерию, Аристон пришел к твердому убеждению, что за бурной деятельностью
Орхомена скрывается  нечто большее, чем  казалось на первый  взгляд. Все это
время  он  почти ежедневно  наведывался в мастерские  своего приемного отца,
расспрашивая управляющих и мас-
     теров, отвечавших за их работу. Многие из них работали на Тимосфена уже
более  двадцати лет;  и тем  не менее  Орхомен за неполные два  года, что он
находился в  услужении  у  благородного всадника, сумел  настолько  войти  в
доверие к  Тимосфену, что был им  поставлен  начальником  над всеми  ними  и
теперь являлся главным управляющим всеми его мастерскими.
     Если  судить  по результатам, достигнутым  спартанцем, то он несомненно
заслужил подобное повышение. За все семьдесят с лишним лет, прошедших с того
дня, как  отец Тимосфена, знатный  эвпатрид Телефан, приобрел по  случаю три
оружейные мастерские, это предприятие  - ныне состоявшее из восьми отдельных
мастерских, в каждой из которых работали от двадцати до ста рабов и  которые
как бы  дополняли друг  друга,  производя  отдельные  детали, превращавшиеся
затем  в готовые  изделия  в  самой большой мастерской под  непосредственным
руководством Орхомена, - никогда не приносил своему владельцу таких доходов.
     - Но как это у него получается, отец? - недоумевал Аристон. - Он ничего
не  смыслит  в оружейном деле,  кроме того,  чему он  научился уже  здесь, в
Афинах.  И   тем  не  менее  под  его  руководством  наши  эргастерии  стали
прибыльнее, чем  любые  мастерские во всем полисе, даже те, что вдвое больше
наших!
     Тимосфен пожал плечами.
     - Это  знает одна Афина с ее божественной мудростью, сын мой,  - заявил
он,  -  Меня  же  это  совершенно не интересует. Он  приносит  мне  прибыль,
огромную прибыль, даже за вычетом того, что он, по всей видимости, крадет. И
меня  это  вполне  устраивает.  Нет, даже  более  того;  меня это  полностью
устраивает.
     В этом ответе Тимосфена как в капле воды отразились все те типичные для
всадников взгляды, которые Аристон  уже не  пытался  оспаривать. Аристократы
вроде Тимосфена  преумножали  свои состояния,  владея  землей,  мастерскими,
рудниками, кораблями, рабами, и никогда не опускались до  столь недостойного
и  неблагородного занятия,  как  работа.  Даже  управление их собственностью
передоверялось ими  другим. Точно  так  же как  стратег Никий сколотил  себе
целое состояние, одалживая тысячу своих рабов владельцам се-
     ребряных  рудников и при этом ни разу в жизни не побывав ни на одном из
них, так и благородный Тимосфен жил в довольстве и роскоши на те деньги, что
он  получал  от  других  за  пользование его собственностью,  ни  в малейшей
степени  не утруждая себя размышлениями о том, как,  каким образом и за счет
чего  работают  его  мастерские.  В  сущности,  для  него все  его богатство
заключалось в длинных рядах  цифр  на листе  пергамента,  время  от  времени
присылаемых  мастерами  и  управляющими  ему  на  дом,  ибо за все  два года
знакомства со своим приемным отцом Аристон ни разу не видел, чтобы  Тимосфен
лично посетил сами мастерские.
     Ибо  проявить  слишком  явный  к  ним   интерес  значило  унизить  свое
достоинство всадника.  Это пахло торгашеством, меркантильностью, жадностью -
словом, дало бы повод его высокорожденным друзьям презирать его.
     "Но я-то, по  крайней мере, не всадник, - мрачно подумал  Аристон.  - И
поскольку я метек, никто не сможет смотреть на  меня свысока из-за того, что
я  занимаюсь  ремеслом или торговлей. Это  единственная дорога, открытая для
нас. Так что в моих интересах разузнать, как у Орхомена
     это получается".
     Но у  него ничего  не вышло. Другие  управляющие при  одном  упоминании
имени  спартанца  как  будто  проглатывали языки вместе  с  бородами, и в их
глазах появлялась враждебность. Что же касается самого Орхомена, то он легко
и непринужденно уклонялся от всех вопросов, как бы дразня его. И каждый раз,
когда Аристон направлялся в мастерские,  его встречали на полпути, отвлекали
всякими  разговорами,  задерживали.  И тем  не  менее,  когда  он  входил  в
мастерскую, он не мог  обнаружить  ничего  подозрительного. Кроме,  пожалуй,
атмосферы. Чего-то угрожающего,  мрачного, тяжелого, что  буквально висело в
воздухе. Но  он  не  мог  понять,  что  именно  создавало  у  него  подобное
впечатление. Не мог,
     и все тут.
     За два  месяца Аристон многое  узнал, но, что любопытно,  большая часть
всего этого ему не понравилась. Отличаясь живым и острым  умом, он на каждом
шагу  задавался  вопросами,  причинявшими головную  боль  его  собеседникам.
Почему мастерские  должны быть такими  маленькими? Почему на рабочих скамьях
всегда так тесно? Не лучше ли
     иметь одну-две большие плавильные печи, чем множество маленьких? Почему
мастерские такие  темные  и  так  плохо проветриваются? Нельзя ли  соорудить
какую-то вентиляционную  систему, чтобы не приходилось менять  весь персонал
каждые четыре года из-за смерти рабочих от легочных заболеваний?
     Всякий раз,  когда он слышал ответ: "Потому, что так издавна заведено",
Аристон без колебаний отказывался от  устоявшихся  традиций.  Его эргастерия
росла буквально на глазах, большая,  полная  воздуха и света; печи, литейные
формы, закалочные ванны были сосредоточены в центре  мастерской,  в то время
как  рабочие  скамьи располагались по периметру  вокруг них, поближе к самым
большим  окнам во всех  Афинах. Все  управляющие  соседних мастерских и даже
некоторые из их владельцев - ибо среди них было много метеков, имевших  свое
собственное дело, - приходили посмотреть на  это диво.  "Идиотизм! - бурчали
многие. -  Парень совсем спятил". Но  кое-кто из метеков оказался достаточно
проницательным,  чтобы оценить все преимущества подобной планировки.  Но они
скромно  молчали,  преисполнившись  решимости позаимствовать  ее  при первом
удобном случае.
     Затем Аристон стал подбирать себе рабочих. Он отдавал  предпочтение тем
специалистам по бронзе, что когда-либо отливали изделия  для  скульпторов и,
соответственно, были знакомы с  технологией  точного литья.  Кроме того,  он
предпочитал иметь дело со свободными людьми независимо  от того, были ли они
свободнорожденными  или   вольноотпущенниками.  Наконец,   он   приобрел   и
нескольких   высококвалифицированных   рабов.   Им   он   сделал   следующее
предложение:
     -  Я  буду  платить  вам столько  же, сколько  и свободным,  но я  буду
удерживать десятую часть  вашей  платы в счет специального  фонда. Когда эти
средства  составят  половину  той суммы, что я за вас заплатил,  я прощу вам
вторую половину  и дарую свободу. Но имейте в виду, что в этот же самый день
я  уволю тех из вас, кто плохо себя  проявит на работе,  - так  что  в ваших
интересах добросовестно служить мне!
     Сразу нужно сказать, что эта идея принадлежала не
     Аристону, а Сократу. Аристон, на сердце которого тяжелым грузом все еще
лежали воспоминания о тех страшных днях, что он и Орхомен провели в рабстве,
предпочел  бы  сразу  освободить  всех рабов,  тем  более  под  впечатлением
угрюмых, тупых, полных страха и ненависти лиц  рабов в мастерских его  отца.
Но  уродливый  старый философ,  слишком  хорошо изучивший  природу человека,
отговорил его от излишней щедрости.
     - Будь осторожен, калон, - говорил ему Сократ. - Самое худшее в рабстве
-  это  то,  что оно  притупляет  в человеке чувство личной ответственности.
Освободи их немедленно, и ты тем самым окажешь им дурную услугу. Нет, сперва
ты должен  возродить  в  них  чувство собственного достоинства,  научить  их
поступать разумно,  обуздывать свои страсти,  жить  своей  головой. Так  что
пусть свобода станет для них целью, к которой они будут стремиться. И к тому
времени, когда они ее достигнут, они снова станут людьми.
     Так  он и поступил.  И, приняв  все это  во  внимание,  вряд  ли стоило
удивляться  тому,  что  эргастерия  Аристона  сразу  же  начала  процветать.
Конечно, при том,  что братоубийственная война  между городами-государствами
по-прежнему заволакивала голубые небеса Эллады дымом горя и отчаяния,  любой
оружейной мастерской разориться было  бы крайне сложно, и тем  не менее даже
на  этом фоне  успех Аристона превзошел все  ожидания. Во-первых, как бывший
спартанский гоплит, он превосходно разбирался в оружии,  так  что продукция,
выпускавшаяся  под его  личным  руководством,  вызывала всеобщее  восхищение
своим  отменным качеством.  Во-вторых, приспособив изобретенный  скульптором
метод  точного литья  для  изготовления барельефных изображений на  защитных
доспехах и  щитах, он превращал каждую их деталь, шлемы, латы, наголенники в
столь великолепные произведения искусства, что  все без  исключения  молодые
всадники,  да и  многие постарше, устремились в  его мастерскую, громогласно
требуя, чтобы он оснастил их с головы до ног, и немедленно.
     Свой  первый комплект доспехов он изготовил по заказу Алкивиада. Второй
предназначался для его друга Даная.
     Ровно  через  три  месяца  после  открытия мастерской,  Тимосфен принял
приглашение своего приемного сына по-
     сетить  ее.  Если учесть,  что  он  никогда не  захаживал даже  в  свои
собственные мастерские, то этот его шаг был лучшим свидетельством той любви,
что  он питал  к юноше. В сущности, он согласился с явной неохотой, опасаясь
обвинений в меркантильности, однако к  этому  времени все Афины знали - или,
по крайней  мере, полагали, -  что  он ни обола не вложил в это предприятие.
Ибо Алкивиад не постеснялся пустить слух, что те два таланта, понадобившиеся
для   основания   этой   новой  прекрасной   эргастерии,   Аристон   получил
непосредственно от него. И когда взбешенный юноша  бросился за разъяснениями
к Орхомену, он обнаружил, что племянник Перикла ничуть не солгал.
     -  Ну и  где же еще, по-твоему, я мог раздобыть  целых  два таланта  за
такое короткое время, калон? - спокойно осведомился Орхомен.
     -  Они должны  были быть у тебя  самого! - бушевал Аристон.  - Судя  по
тому, сколько  ты уже заработал, не  говоря  уж о том, сколько ты сверх того
украл, у тебя должно быть не менее десяти талантов. Почему...
     - Потому что я по уши в долгах, - ухмыльнулся Орхомен. - Видишь ли, мой
прекрасный  юноша,  чтобы   разбогатеть,   человек  должен  обладать   двумя
качествами: умением  зарабатывать деньги и умением сохранять их. Я  доказал,
что первое из них у меня есть. Но что касается второго... Клянусь Аидом, мой
мальчик! В умении находить самых жадных девок...
     - И мальчиков! - фыркнул Аристон.
     - Да, и  мальчиков,  мой  милый  святоша.  А  что  в этом плохого?  Как
говаривал твой дядя Ипполит, они, по  крайней мере, никогда не  заявляются с
раздувшимся животом,  чтобы наградить тебя урожаем,  чьи семена были посеяны
кем-то другим. Так о чем бишь  я? Ах  да,  так вот, в умении  находить самых
жадных  девок,  самых привередливых  маленьких педерастов и самых тихоходных
лошадей мне нет равных. Все сводится к  элементарному  сложению и вычитанию.
Да, я зарабатываю много денег, но при этом я трачу вдвое больше.
     - Тебе следовало бы сидеть дома с Таргелией! - заявил Аристон.
     -  Ну  разумеется. Но  понимаешь, она  нагоняет на  меня скуку.  Просто
невыносимую скуку. А когда мне становится
     слишком  скучно,  я  не могу удержаться  от того, чтобы  не  мучить ее.
Поэтому, чтобы ее  совсем не убить - а я  наверняка бы убил ее, если  бы мне
пришлось две ночи подряд выносить ее скулеж, ее гнусную плаксивую физиономию
и этот  ее собачий взгляд,  - я и держусь от нее подальше. Но это мне дорого
обходится. У меня такой изысканный вкус!
     В итоге  Аристон сделал то,  что ему  только  и  оставалось сделать: он
пошел к  Тимосфену и рассказал ему, как его  обманом заставили  взять деньги
Алкивиада.  Даже рискуя быть обвиненным  в меркантильности, Тимосфен  не мог
допустить, чтобы его приемный сын остался в  долгу у человека,  виновного  в
смерти  Фебалида. В ту  же ночь он отправил своего доверенного слугу с двумя
талантами, плюс набежавшие за это время проценты,  к Алкивиаду.  А Алкивиад,
не замедливший раструбить на весь мир о своей щедрости, вовсе не спешил всем
сообщать  о том,  что деньги  ему вернули. В сущности, к тому времени, когда
Афины узнали, что Аристон никому ничего не  должен, Алкивиад находился уже в
изгнании в Спарте.
     Ну  а в тот день, когда они ехали рядом по афинским улицам, направляясь
к эргастерии Аристона,  ни он,  ни Тимосфен даже не  упоминали о мастерских,
доходах и вообще об оружейном  деле. Как  это  ни странно, но они говорили о
девушках.
     Ибо теперь, когда  Аристон твердо  встал  на ноги,  Тимосфен решил, что
настало  время подыскать своему приемному сыну подходящую невесту.  Конечно,
по афинским понятиям, Аристон в свои двадцать один год был еще слишком молод
для  женитьбы, ибо  афиняне,  имея в своем  распоряжении все мыслимые земные
наслаждения,  никогда  не  спешили  со  вступлением  в  законный   брак,   а
впоследствии  всегда  жаловались  на  тяготы  семейной  жизни. Но  Тимосфена
угнетали  воспоминания  о покойном  Фебалиде. Ему  хотелось как можно скорее
обзавестись внуками  и  тем  самым  обеспечить  продолжение рода. Поэтому он
вознамерился ускорить женитьбу Аристона.
     Но  все дело  в том,  что  эта проблема  сама по  себе  была невероятно
сложна.  Ибо согласно  закону, изданному самим великим Периклом, чужестранцы
не имели  права вступать в брак  с афинскими гражданами.  То, что по  иронии
судьбы
     самому Периклу  пришлось  проталкивать через Собрание особую  поправку,
позволявшую ему узаконить своего сына, Перикла II, рожденного от его союза с
иноземной  гетерой  Аспасией,  абсолютно  ничего не меняло.  Исключение было
сделано для великого афинянина ввиду его особых заслуг перед полисом и ни на
кого больше не распространялось.
     Самое же печальное состояло в том,  что в Афинах не существовало самого
понятия натурализации. Можно было  усыновить иноземца, но гражданства он при
этом не  получал. Он мог, подобно Аристону, вознестись в самые  высшие сферы
общества, перед  ним  могли  распахнуться  все  двери, дружбой с  ним  могли
гордиться  самые  блестящие   аристократы.  Но  при  этом  он  не  мог  быть
представлен их  сестрам даже в тех очень  редких  случаях - во время свадеб,
похорон,  некоторых религиозных праздников, - когда  суровые афинские обычаи
дозволяли светское общение  между  представителями  различных  полов. И хотя
многие  граждане  Афин,  вроде Даная,  с радостью отдали бы своих сестер  за
столь богатого, образованного и красивого человека, как Аристон, из-за этого
незыблемого  закона, начертанного  на  свитке  пергамента  наряду  с другими
основополагающими законами Афин,  подобное знакомство,  даже если  бы  оно и
состоялось, ничего бы не дало, ибо любовь к мужчине, за которого они никогда
не смогут выйти замуж, могла их только обесчестить.
     Теоретически у  Аристона был только  один  способ добыть  себе афинское
гражданство:  чужестранец,  с   риском   для  жизни  совершивший  какой-либо
исключительный подвиг на благо  полиса, в принципе  мог получить гражданство
как бы в награду, разумеется, с одобрения Собрания. Но на практике постоянно
растущее богатство трудолюбивых метеков возбуждало такую зависть  у афинских
простолюдинов,  что   планка   этого  пресловутого  подвига  для  чужеземцев
поднималась все выше и выше, пока,  наконец, фактически не  приравняла его к
самоубийству. В результате, в тех очень немногих случаях, когда  гражданство
таким образом все же присваивалось, оно всегда  доставалось сыну в память  о
его геройски погибшем отце.
     Конечно, Аристону приходилось принимать участие в боевых действиях. Как
и любой житель Афин, он в любой
     момент   мог   быть   призван   на   военную   службу   до   достижения
шестидесятилетнего возраста. Но, приняв участие в двух тяжелых кампаниях, он
решил последовать  примеру Тимос-фена  и стал просто-напросто откупаться  от
воинской повинности. При этом он руководствовался двумя соображениями:
     прежде всего,  он  ненавидел войну  вообще, в особенности ту жестокую и
неизбежную необходимость убивать  людей, не  причинивших ему никакого вреда,
которую она  предполагала.  Кроме того, у него не было ни малейших сомнений,
что, попади он  в руки своих  бывших соотечественников, лакедемонян,  его не
просто убьют - это его мало волновало, ибо систематическим убийством пленных
отличались  обе  стороны, - но  обрекут  на долгую,  мучительную смерть  под
пытками за столь тяжкое преступление, как измена своей родной Спарте.
     Отличаясь по-эллински  трезвым умом, Аристон не видел никакого смысла в
том,  чтобы  подвергать себя  столь ужасной опасности, тем более что  он мог
принести гораздо больше пользы  своему  приемному  полису, оставаясь  дома и
снабжая  его оружием, чем позволив выпустить  себе кишки  в роли  гоплита. К
этим  соображениям он  был  вынужден  добавить и  то на редкость  неприятное
обстоятельство,  что  в  любом случае он  мог бы стать гражданином Афин лишь
посмертно.  А  поскольку  у него были  сильные  подозрения,  что  в  Тартаре
афинское гражданство  ему  вряд  ли  понадобится,  он  со  свойственной  ему
рассудительностью решил обойтись без бессмысленного героизма.
     Таким   образом,   если   только   не   произойдут   какие-либо  крайне
маловероятные  перемены,  Аристон  никогда  не  сможет  жениться  на  дочери
всадника,  пентекосиомедимна или  даже самого последнего  свободнорожденного
рабочего.  Более  того,  в  принципе он не  смог бы взять  в жены  даже дочь
афинянина,  проданную в рабство за  долги,  или преступника, осужденного  за
преступление, не связанное с лишением гражданства.
     Впрочем,  надо  сразу сказать, что все  эти обстоятельства ни  в  малой
степени  не  волновали  Аристона.  Во-первых,  он  нисколько  не  спешил  со
вступлением в законный  брак, ибо главная причина, обычно влекущая  мужчин к
брачному алтарю - сексуальный голод, - была чем-то совершенно
     немыслимым  в  Афинах.   Во-вторых,  он  отлично  знал,  какие  чистые,
очаровательные, прекрасные  девушки встречаются в семьях зажиточных метеков.
Главная  проблема  заключалась в  том,  что Тимосфен,  который  тоже  хорошо
понимал, что среди иноземных  девушек, проживающих в  Афинах, есть  и такие,
кто своей образованностью, добродетельностью и красотой не уступят лучшим из
афинянок,  оказался в сложном положении из-за полного  отсутствия каких-либо
социальных  контактов с  метеками.  А  поскольку,  согласно одному  из самых
строгих афинских обычаев, отец должен был сам найти невесту для сына, вместо
того  чтобы  позволять  юнцу,  руководимому  в  столь   важном  деле  такими
абсурдными   обстоятельствами,  как  собственные   вкусы,  горячая  кровь  и
очевидная   неопытность,   самому   выбирать  себе  жену,  эти   затруднения
оказывались весьма  серьезными. Но любовь Тимосфена к  своему приемному сыну
была столь велика, что он уже начал,  по мере сил и возможностей, налаживать
такие контакты.
     Поначалу   метеки  вежливо   уклонялись   от   его   знаков   внимания,
придерживаясь той жироко распространенной  точки  зрения, что всадник  может
добиваться их дружбы исключительно  с целью занять у них денег, но Тимосфену
удалось преодолеть это препятствие, прямо изложив суть дела своему  казначею
Парису.   Надо  сказать,   что  все  афинские  казначеи  и  ростовщики  были
иноземцами,  ибо  эти профессии считались  недостойными граждан. Когда Парис
убедился,  что  благородный всадник всего-навсего  ищет  невесту  для своего
приемного  сына, он тут же предоставил себя в полное распоряжение Тимосфена,
начав, разумеется, с того, что пригласил его в собственный  роскошный  дом и
представил ему трех своих незамужних дочерей. Одна из них, младшая, по имени
Фетис,   чрезвычайно   понравилась   Тимосфену   своей  неброской  красотой,
целомудренностью и скромностью.  Именно о ней и говорил  благородный всадник
со своим приемным сыном по дороге к эргастерии, причем с явной укоризной.
     - Эта маленькая  Фетис  -  ну  ты  помнишь,  дочь Париса,  -  по-моему,
очаровательное дитя,  Аристон. А  ты так и не  навестил  ее с тех пор, как я
ввел тебя в их дом.
     - Мне не нравятся очаровательные дети, отец, - серь-
     езно  сказал  Аристон.  -  Я  предпочитаю  взрослых  женщин  -   умных,
своенравных,  страстных.  С  независимым  характером.  И  красота  меня   не
привлекает. Скорее даже отталкивает. Красота это проклятие. По крайней  мере
для меня  она всегда была проклятием. Ибо  что дала  она мне в  жизни, кроме
ужаса и страданий? Если я когда-либо женюсь, - что,  по правде говоря, очень
сомнительно,  ибо  этот  мир  слишком  неподходящее  место  для  того, чтобы
приводить  в него детей, - то можешь быть уверен, моя жена будет некрасивой.
Или еще лучше - уродливой.
     Тимосфен с удивлением уставился на своего приемного сына.
     -  Клянусь  Афродитой, - воскликнул  он, - ты  можешь толком  объяснить
почему? Аристон улыбнулся.
     -Все очень  просто, отец. Красота определяет  всю жизнь женщины.  Я  ни
разу не встречал красивой женщины - а у Парфенопы я видел многих красавиц, -
чьи  интересы не  замыкались  бы  полностью  на  собственной  очаровательной
персоне. Все по-настоящему привлекательные женщины, которых я знаю, только и
делают, что  милостиво принимают знаки внимания  мужчин и в  придачу  цветы,
подарки,  драгоценности,  наряды  и  просто  деньги.  Можешь   назвать  меня
эгоистом, но если уж я завожу семью, то  хочу быть  хозяином и повелителем в
своем  доме. Моя милость должна  быть желанна для моей супруги, а  не ее для
меня.  Я  хочу, чтобы  мое  слово  было законом,  чтобы  любая  моя  прихоть
воспринималась  как царственное повеление. А что может быть лучше для этого,
чем женщина,  которая получает урок  смирения  всякий раз, когда смотрится в
зеркало?  Что  может  лучше способствовать  кротости  и  покорности женского
сердца,  чем ясное  понимание  того,  что ее господин  в  любой момент может
хлопнуть дверью и на любом углу найти себе куда более соблазнительное тело и
очаровательное личико. И можно ли найти более  надежную гарантию супружеской
верности,  чем  лицо  и  фигура  твоей  жены,  вызывающие  у  потенциального
соблазнителя приступ зевоты?
     - Я вижу, ты все обдумал, не так ли? - сказал Тимосфен.
     - Вот именно - вплоть до подходящей кандидатуры,
     девушки,  на  которой  я  никогда не  смогу жениться,  что,  согласись,
особенно смешно.
     - И кто же она?
     -  Хрисея,  сестра Даная. Не беспокойся!  Я отлично  знаю, какой дурной
славой пользуется эта семья! Пандор и его младший сын Халкодон - законченные
извращенцы, а Брим просто грубая скотина. И  только  мое уважение к Данаю не
позволяет мне открыть ему глаза на то, что всем очевидно; его почтенная мать
по крайней  мере дважды наставила рога этому жеманному старому щеголю: раз с
сыном мясника, произведя на свет Брима; и другой раз - с царственной особой,
зачав от него Даная, единственного приличного человека - возможно, не считая
Хрисеи - во всей этой семье.
     -  Почему ты  говоришь  "возможно", если  влюблен в  нее? - осведомился
Тимосфен. Аристон весело расхохотался.
     - Да я вовсе не влюблен в нее! - сказал он. - Как можно любить девушку,
которую ты никогда не видел?
     - Ты ее ни разу не видел?  Да полно, Аристон! Даже в дни моей молодости
можно было найти способ - подкупить рабынь, сесть рядом в театре, подстеречь
на  углу  во  время  женских  празднеств,   таких,  как  праздник  Артемиды,
Па-нафинеи и...
     - Ну разумеется! Но все  дело  в том, что я не хочу глядеть на нее. Я в
любом случае не могу на ней жениться, поскольку  она гражданка Афин; в таком
случае, к  чему мне ее соблазнять? Благодаря Парфенопе и ее маленьким нимфам
я  не испытываю недостатка  в женской ласке. А так это  просто игра. Я прошу
Даная  передать  ей мои  заверения в  совершеннейшей  преданности,  чего  он
наверняка не делает, так как все эти разговоры ему явно не нравятся, в то же
время это  служит достаточным  объяснением моей несговорчивости для чересчур
ретивых мамаш и настырных папаш-метеков, уже считающих деньги,  которые я от
тебя унаследую.
     - А в действительности дело вовсе не в ней, - подытожил Тимосфен.
     - Нет. Дело в двух других женщинах, - тихо произнес Аристон.
     - И кто же они?
     -  Парфенопа,   которая   так  хорошо   удовлетворяет   мои  физические
потребности, что тем  самым отбивает у меня охоту совершать всякие глупости,
и Фрина, память о которой согревает мне дущу.
     - Ты очень странный юноша,  - заявил Тимосфен. - Должен признаться, что
не пони...
     Это было все,  что он  успел  сказать,  ибо  в это самое мгновение  его
лошадь  вдруг  встала  на дыбы с пронзительным  ржанием. Как и все  афинские
всадники,  Тимосфен был  великолепным  наездником.  Он ухитрился совладать с
мечущимся,   хрипящим,  обезумевшим  животным,  но   лошадь  тут   же  вновь
вздыбилась, молотя передними копытами прозрачный воздух; на этот раз Аристон
успел заметить камень, ударившийся о булыжники мостовой после того, как он с
огромной силой  врезался  в бок  серого  жеребца. Чуть  повернув  голову, он
встретился   взглядом   с   невысоким   коренастым   человеком   Гераклового
телосложения; его  лицо, окаймленное  густой черной бородой, было совершенно
искажено лютой злобой, а его огромный кулак сжимал еще один камень.
     - Берегись, отец! - крикнул Аристон, но было уже слишком поздно; камень
белесым  пятном промелькнул  на фоне золотистого пополуденного неба. Аристон
увидел, как  он ударил его приемного  отца прямо  в лоб, увидел,  как  кровь
хлынула  внезапной, неукротимой  струей,  но к этому моменту  он был  уже  в
воздухе, легким, стремительным соколом налетев на врага Тимосфена.
     Его противник был по меньшей мере вдвое сильнее его, но не имел никакой
подготовки.  Будучи искусным  панк-ратиастом,  Аристон  мгновенно  опрокинул
своего мощного бородатого врага, затем, как только он поднялся, вновь поверг
его на землю  ударом ногой в подбородок, рубанул его  по шее ребром ладони -
один  этот удар  мог  бы убить  более  слабого человека,  - вторым таким  же
ударом,  только  горизонтальным,  перебил  ему переносицу,  вызвав  обильное
кровотечение,  и   уже   собирался  добить  его,  когда  скифские  наемники,
выполнявшие в  Афинах  обазанности городской  стражи  и привлеченные криками
прохожих,  ставших   свидетелями  нападения,  выбежали  из-за   угла,  гремя
доспехами, схватили злоумышленника и увели его с собой.
     266
     Только после этого  Аристон сделал то, что ему  следовало  бы сделать в
первую очередь: он поспешил на помощь к Тимосфену.
     Дела всадника были  плохи. Все его  лицо было залито кровью. Крови было
столько,  что  лишь после того,  как  его  уложили  на носилки и принесли  в
лечебницу врача Офиона, обнаружилось, что  его правое бедро было раздроблено
как минимум в  трех местах,  при этом  осколки бедренной кости  вонзились  в
мышцы его бедра, подобно множеству  остро отточенных лезвий. И что еще хуже,
ореховидный  сустав бедра был разбит до такой  степени,  что  его невозможно
было восстановить.
     - Ну что? - спросил Аристон Офиона, когда тот закончил обследование.
     Врач медленно покачал головой.
     - Он обречен, - печально  произнес он. - Хуже всего то, что он не умрет
сразу. Его  организм слишком  силен.  Видишь  ли,  в  его  возрасте подобные
повреждения бедренных костей  не  заживают.  Ногу я мог бы залечить;  в этом
случае он бы просто остался калекой. Но я не знаю способа залечить сломанное
бедро. В  конце  концов начнется заражение  крови, и он умрет. Если  и не от
заражения, так от истощения,  от бесконечных бессонных ночей, от невыносимой
изматывающей  боли.  Пройдет  время, и  даже  опиум  не сможет облегчить его
страдания. А рана на лбу - пустяк. Небольшое сотрясение, только и всего.
     Аристон  посмотрел  в  глаза  врачу  и,  проведя  языком  по  высохшим,
потрескавшимся губам, выдавил из себя только одно слово: "Сколько?"
     -  Полгода. Год.  А  может, и  два. Но нам следует молить богов,  чтобы
конец наступил  как можно скорее. Это будет тяжкое зрелище, Аристон. Будь  с
ним рядом, постарайся сделать для него все, что в твоих силах.
     - Я не отойду от  него ни на шаг, о достойный  врач! - поклялся Аристон
и, повернувшись, поспешил обратно в комнату, где лежал Тимосфен.
     И все