предчувствиям. Сердце ее болезненно забилось. Когда Морис поцеловал ее и признался в любви, сердце у Кэтрин тоже забилось, но сейчас оно трепетало: ей было страшно. Впрочем, когда молодой человек призвал Кэтрин решиться, обдумать образ действий, она почувствовала, что он прав, и ответила просто и без колебаний. - Наш долг, - сказала она, - поговорить с моим отцом. Я скажу ему сегодня вечером, а вы приходите завтра. - Вы молодец, что хотите первая говорить с ним, - отозвался Морис. - Обычно это делает мужчина, счастливый влюбленный. Но ваше слово для меня закон! Кэтрин нравилось думать, что ради него она проявит отвагу, - от удовольствия она даже улыбнулась. - У женщин больше такта, - сказала она, - поэтому я и должна первой говорить с отцом. Женщины лучше умеют расположить к себе, лучше умеют убеждать. - Да, вам придется употребить всю силу убеждения, на какую вы способны, - заметил Морис. - Но против вас ведь невозможно устоять. - Прошу вас, не говорите мне таких слов. И обещайте, что завтра, в беседе с моим отцом, вы будете почтительны и кротки. - В высшей степени, - обещал Морис. - Толку от этого будет немного, но я постараюсь. Разумеется, я предпочел бы получить вашу руку миром, а не войной. - Не говорите о войне, мы не должны воевать. - Но надо быть готовым ко всему. Особенно вам, потому что вам придется трудно. Знаете, что первым делом скажет ваш отец? - Нет, не знаю. Что же? - Что у меня меркантильные побуждения. - Меркантильные? - За таким красивым словом стоит некрасивое понятие. Это значит, что я охочусь за вашим приданым. Кэтрин тихонько охнула, и в голосе ее был такой трогательный протест, что Морис вновь пустился изъявлять свои нежные чувства. - Ваш отец скажет именно так, - добавил он потом. - Ну, к этому нетрудно быть готовой, - ответила Кэтрин. - Я ему просто объясню, что он ошибается. Может, и бывают меркантильные господа, но вы не такой. - Вам придется особенно настаивать на этом пункте, потому что для него этот пункт самый главный. Поглядев с минуту на своего возлюбленного, Кэтрин сказала: - Я сумею убедить его. Но я рада, что мы будем богаты. Морис отвернулся, уставился на свою шляпу. - Нет, это наше несчастье, - сказал он наконец. - Это помеха на нашем пути. - Пусть это будет самое страшное несчастье в нашей жизни; многие считают, что быть богатым вовсе не так уж плохо. Я сумею убедить его; а потом мы будем даже рады деньгам. Морис Таунзенд молча выслушал эту сентенцию, полную здравого смысла, и заключил: - Я предоставляю вам защищать мою честь; защищаться самому - значило бы уронить свое достоинство. Теперь и Кэтрин на некоторое время замолчала; она глядела на молодого человека, а он устремил неподвижный взгляд в окно. - Морис, - внезапно сказала она, - вы уверены, что любите меня? Он обернулся и, не теряя ни секунды, склонился к ней. - Милая моя, как вы могли в этом усомниться? - Еще на прошлой неделе я даже не знала о вашей любви, - сказала она, - а сейчас мне кажется, я бы и дня не могла прожить без нее. - Вам и не придется! - заверил ее Морис, подкрепляя свои слова ласковой улыбкой. И мгновение спустя добавил: - Вы тоже должны мне кое-что обещать. Сделав замечание, приведенное выше, Кэтрин закрыла глаза и с тех пор не открывала их; теперь она кивнула, по-прежнему не раскрывая глаз. - Вы должны обещать мне, - продолжал молодой человек, - что даже если ваш отец меня отвергнет, даже если он запретит вам этот брак, вы все равно останетесь мне верны. Кэтрин подняла глаза, и в ее взгляде он прочел обещание, которое было красноречивее всяких слов. - Вы будете верны мне? - спросил Морис. - Вы знаете, что вольны сами распорядиться своей судьбой. Ведь вы совершеннолетняя. - О, Морис! - прошептала она; и не нашла, что к этому добавить. Вернее, она добавила к словам движение: вложила свою руку в его. Морис подержал ее ручку и потом снова поцеловал девушку. Вот и все, что следует знать читателю об их беседе; а миссис Пенимен, будь она свидетельницей этого разговора, наверное, признала бы, что не такая беда, если он состоялся не в сквере у фонтана на Вашингтонской площади. 11 Вечером Кэтрин прислушивалась, не раздаются ли шаги на крыльце: она ожидала отца, и когда он наконец вернулся домой, слышала, как он прошел к себе в кабинет. Сердце ее отчаянно забилось, но она просидела не двигаясь еще с полчаса; затем приблизилась к его двери и постучала - она никогда не входила к отцу без стука. Войдя, Кэтрин застала его в кресле у камина - доктор отдыхал, куря сигару и читая вечернюю газету. - Мне надо что-то сказать тебе, - кротко начала она и, не договорив, опустилась на ближний стул. - Я буду счастлив выслушать тебя, дитя мое, - отозвался отец. Ему пришлось долго ждать; он смотрел на дочь, а та молча глядела в огонь. Доктора разбирало любопытство и нетерпение, он был уверен, что она хочет говорить с ним о Морисе Таунзенде. Но доктор не торопил дочь - он решил быть с Кэтрин помягче. - Я помолвлена! - объявила наконец Кэтрин, по-прежнему глядя в огонь. Доктор был поражен: он никак не ожидал услышать об этом как о свершившемся факте. Но своего удивления он не выдал, сказав только: - Ты верно поступаешь, сообщая мне об этом. Кто же счастливый смертный, которому ты оказала такую честь? - Мистер Морис Таунзенд. Произнеся имя своего нареченного, Кэтрин взглянула на отца. Она увидела его бесстрастную, чеканную улыбку, неподвижные серые глаза. Посмотрев на них, Кэтрин снова перевела взгляд на огонь; огонь показался ей гораздо теплее. - Когда же вы это решили? - спросил доктор. - Сегодня днем, два часа назад. - Мистер Таунзенд приходил сюда? - Да, отец. Мы сидели в парадной гостиной. Кэтрин была рада, что не уступила Морису; иначе ей пришлось бы говорить, что помолвка состоялась на площади под облетевшим ясенем. - Это серьезно? - спросил доктор. - Очень серьезно, отец. - Мистеру Таунзенду следовало бы сначала со мной поговорить, - заметил доктор после минутного молчания. - Он хочет говорить с тобой завтра. - После того, как я уже узнал обо всем от тебя? Ему следовало поговорить со мной заранее. Или, видя, какую я тебе предоставил свободу, он решил, что твоя судьба мне безразлична? - Совсем нет, - сказала Кэтрин. - Он знает, что тебе моя судьба не безразлична. И мы тебе очень благодарны за эту... за эту свободу. Доктор рассмеялся. - Однако ты злоупотребила ею, Кэтрин. - Нет, нет, отец, не говори так, - с тихой мольбой произнесла девушка, устремив на отца взгляд своих кротких, тусклых глаз. Некоторое время доктор задумчиво попыхивал сигарой. - Вы поторопились, - сказал он наконец. - Да, - просто ответила Кэтрин, - наверное, ты прав. Доктор на секунду оторвал взор от камина и поглядел на дочь. - Неудивительно, что, ты нравишься мистеру Таунзенду, Кэтрин. Ты - сама простота, сама доброта. - Не знаю, по какой причине, но я и вправду ему нравлюсь. Я в этом не сомневаюсь. - А тебе симпатичен мистер Таунзенд? - Конечно, он мне очень нравится - иначе я не согласилась бы выйти за него замуж. - Но ведь ты совсем недавно познакомилась с ним, дитя мое. - Ах, отец! - воскликнула девушка с некоторым воодушевлением. - Совсем не надо быть давно знакомым с человеком, чтобы он понравился - особенно если он понравился с самого начала. - Тебе он, кажется, понравился с первого взгляда. С того первого вечера у миссис Олмонд, верно? - Не знаю, отец, - ответила Кэтрин. - Я не могу с тобой об этом говорить. - Разумеется. Это твои личные дела. Ты, должно быть, заметила, какого принципа я придерживаюсь. Я не вмешивался, я предоставил тебе полную свободу; я помню, что ты уже не ребенок, что ты достигла зрелых лет. - Мне кажется, я совсем взрослая и очень многое понимаю, - сказала Кэтрин с легкой улыбкой. - Боюсь, тебе очень скоро покажется, что ты стала еще взрослее и начала понимать еще больше. Я не одобряю твоей помолвки. Кэтрин тихо охнула и поднялась на ноги. - Да, дорогая. Мне жаль причинять тебе боль, но я не одобряю твоей помолвки. Тебе следовало посоветоваться со мной. Я был недостаточно строг к тебе и боюсь, что ты воспользовалась моей снисходительностью. Тебе следовало непременно поговорить со мной, прежде чем изъявлять согласие на этот брак. - Я боялась, что ты не одобришь его, - призналась Кэтрин после минутного колебания. - Вот видишь. Ты молчала, потому что у тебя совесть была не чиста. - Нет, отец, совесть моя чиста! - решительно возразила девушка. - Пожалуйста, не говори таких ужасных слов! Слова отца и впрямь приводили ей на ум всякие ужасы - подлость и жестокость, злодеев и узников. - Я просто боялась, - продолжала она, - боялась, что... - Боялась, потому что делала глупости! - Я боялась, что мистер Таунзенд тебе не нравится. - И ты была совершенно права. Он мне не нравится. - Дорогой отец, ты его совсем не знаешь, - сказала Кэтрин с такой робкой мольбой в голосе, что отец, казалось бы, не мог не пожалеть ее. - Справедливо. Мое знакомство с ним весьма поверхностно. Но для меня и этого достаточно. Я составил себе мнение о нем. Ты ведь тоже его не знаешь. Сцепив руки и держа их перед собой, Кэтрин стояла у камина; отец, откинувшийся в кресле и глядевший прямо на нее, обронил свое последнее замечание с безмятежным спокойствием, которое могло рассердить кого угодно. Я, впрочем, сомневаюсь, чтобы Кэтрин рассердилась, хотя она и принялась с запальчивостью возражать отцу. - Я его не знаю? - воскликнула она. - Да я знаю его лучше, чем кого бы то ни было! - Ты знаешь его только с одной стороны, с той стороны, которую он предпочел тебе показать. Об остальном ты ровно ничего не знаешь. - Об остальном? О чем остальном? - Обо всем. Уверяю тебя, этого "остального" в нем немало. - Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Кэтрин, вспомнив предостережение Мориса. - Ты думаешь, он меркантилен. Отец смотрел на нее все тем же холодным, спокойным, оценивающим взглядом. - Если бы я так думал, я бы так и сказал. Но я особенно остерегаюсь этой ошибки - стараюсь не заинтриговать тебя, осуждая недостатки мистера Таунзенда. - Я не сочту это за осуждение, если только недостатки - истинные, - обещала Кэтрин. - Правда? В таком случае ты на редкость разумная молодая особа. - По крайней мере я буду знать, какие у тебя причины. Разве ты не хочешь мне объяснить, какие у тебя причины? Доктор слегка улыбнулся. - Справедливо. Ты имеешь полное право осведомиться о причинах. Некоторое время он молча курил свою сигару. - Прекрасно. Не обвиняя мистера Таунзенда в том, что он влюблен только в твое состояние - и в то состояние, которое ты справедливо рассчитываешь получить от меня, я скажу лишь, что в его расчетах деньги явно играют более значительную роль, чем того требует забота нежного супруга о счастье своей жены. Нет, разумеется, ничего невозможного в том, чтобы неглупый молодой человек проникся к тебе вполне бескорыстной симпатией. Ты - честная, добросердечная девушка, и неглупый молодой человек должен это заметить. Однако главное из того, что мы знаем относительно _данного_ молодого человека - весьма и весьма неглупого, - заставляет предположить, что, при всем почтении к твоим личным достоинствам, он почитает твои деньги еще выше. Главное, что мы знаем о Морисе Таунзенде, это что он жил беспутно и растратил свое состояние. Для меня этого достаточно, дитя мое. Я хочу, чтобы твоим мужем стал человек с иным прошлым - человек, сведения о котором говорили бы в его пользу. Если Морис Таунзенд, забавляясь и веселясь, растратил свое состояние, он, надо думать, растратит и твое. Излагая все это, доктор говорил медленно, с расстановкой, с паузами и ударениями, без всякого снисхождения к нервическому состоянию бедняжки Кэтрин, напряженно ожидавшей отцовского решения. Наконец она опустилась на стул, склонив голову, но все еще глядя на доктора; но, как ни странно (мне даже трудно говорить об этом), Кэтрин, с ужасом понимая, что умозаключения отца склоняются не в ее пользу, не переставала восхищаться изяществом и благородством его речи. Необходимость возражать отцу угнетала и парализовала девушку; но она собрала все свои силы, чтобы тоже говорить ясно. Он был так спокоен, он вовсе не сердился; значит, и ей нужно постараться сохранить спокойствие. И она старалась - но от усилия вся дрожала. - Вовсе это не главное, что мы о нем знаем, - сказала она дрогнувшим голосом. - Мы знаем и другое, и очень многое. Он талантливый... он так хочет найти себе занятие! Он добрый, и щедрый, и верный, - говорила несчастная Кэтрин, сама не подозревавшая, что способна на подобное красноречие. - А его состояние... состояние, которое он растратил, было совсем крошечное! - Тем более надо было его беречь, - усмехнулся доктор, вставая. Затем, увидев, что Кэтрин тоже поднялась со стула и стоит посреди комнаты с какой-то неуклюжей серьезностью, полная чувств, которые она не в силах выразить словами, он притянул ее к себе и поцеловал. - Ты ведь не думаешь, что я буду жесток с тобой? - спросил он, обнимая ее. Вопрос этот не успокоил Кэтрин; напротив, она услышала в нем намек, от которого ей стало нехорошо. Но ей удалось довольно связно ответить: - Нет, дорогой отец, потому что, если ты знаешь, каково мне сейчас... конечно, ты знаешь, ты же знаешь все на свете... ты должен быть очень добр со мной, очень мягок. - Да, я думаю, что знаю, каково тебе сейчас, - сказал доктор. - И уверяю тебя - я буду добр с тобой. И приму завтра мистера Таунзенда. А пока прошу тебя никому не говорить, что ты помолвлена - до поры до времени. 12 Вторую половину следующего дня доктор провел дома, ожидая мистера Таунзенда. Доктор считал (и, наверное, справедливо, поскольку он был человек очень занятой), что таким образом оказывает поклоннику своей дочери большую честь и что у молодых людей будет меньше причин считать себя обиженными. Когда Морис вошел в дом, вид у него был почти безмятежный - он словно забыл об "оскорблении", на которое жаловался Кэтрин два дня назад, - и доктор Слоупер без промедления сообщил гостю, что знает о цели его визита. - Кэтрин рассказала мне вчера о ваших отношениях, - сообщил доктор. - Позвольте заметить, что вам следовало поставить меня в известность о своих намерениях прежде, чем дело дошло до помолвки. - Я бы так и сделал, - ответил ему Морис, - если бы не видел, что вы предоставляете дочери полную свободу. Она, по-моему, сама себе хозяйка. - В смысле свободы действий - разумеется. Но в нравственном отношении, я надеюсь, моя дочь не настолько эмансипирована, чтобы выбрать себе мужа, не посоветовавшись со мной. Я предоставил ей свободу, но мне далеко не безразлична ее судьба. По правде говоря, меня удивило, с какой быстротой созрело ваше решение. Ведь вы были представлены Кэтрин чуть ли не на днях. - Это, действительно, произошло совсем недавно, - с величайшей серьезностью согласился Морис. - Не могу не признать, что мы довольно быстро пришли... к взаимному согласию. Но это вполне естественно: мы сразу обрели уверенность в своих чувствах... и друг в друге. Мисс Слоупер с первой же встречи привлекла мое внимание. - А может быть, даже _до_ вашей первой встречи? - спросил доктор. Морис быстро взглянул на него. - Конечно, я и раньше слышал, что она очаровательная девушка. - Очаровательная девушка... Вы находите Кэтрин очаровательной? - Безусловно. Иначе я не пришел бы к вам сейчас. Доктор немного поразмыслил. - Дорогой юноша, - сказал он наконец, - боюсь, что вы чрезмерно впечатлительны. Я полагаю, что, будучи отцом Кэтрин, я в состоянии благосклонно и по достоинству оценить ее многочисленные добродетели. Однако признаюсь вам, что я никогда не находил ее очаровательной и не рассчитывал когда-либо услышать подобный отзыв. Морис Таунзенд выслушал признание доктора с улыбкой, не лишенной почтительности. - Не знаю, какой я находил бы Кэтрин, будь я ее отцом. Мне трудно представить себя в этой роли. Я говорю со своей точки зрения. - Говорите вы прекрасно, - сказал доктор, - но этого недостаточно. Я сообщил вчера Кэтрин, что не одобряю ее помолвки. - Она мне это передала и очень меня огорчила. Для меня это большое разочарование. Некоторое время Морис молчал, глядя в пол. - Неужели вы ожидали услышать, что я буду счастлив отдать вам свою дочь? - О нет. Я догадывался, что не нравлюсь вам. - Что ж навело вас на эту догадку? - То, что я беден. - Звучит грубо, - сказал доктор, - но, в сущности, так оно и есть... если говорить о вас как о будущем зяте. Отсутствие средств к существованию, профессии, каких бы то ни было ресурсов или видов на будущее относит вас к разряду молодых людей, из коих было бы неосмотрительно выбирать жениха для моей дочери - слабой женщины с большим состоянием. В любом другом качестве вы бы мне определенно понравились. Но как зятя я вас не приемлю! Морис Таунзенд почтительно выслушал доктора и сказал: - Я не согласен, что мисс Слоупер - слабая женщина. - Вы, разумеется, должны защищать ее - ничего другого вам не остается. Но я знаю Кэтрин двадцать лет, а вы - чуть дольше месяца. Впрочем, будь она даже женщиной с сильным характером, у вас-то все равно нет ни гроша за душой. - О да. И в этом моя слабость. Я нищ, а следовательно, рассуждаете вы, меркантилен: охочусь за деньгами вашей дочери. - Я этого не говорю. Ничто не вынуждает меня к такому заявлению. Да и сказать такое без особой необходимости было бы дурным тоном. Я просто говорю, что вы не из того разряда. - Но ваша дочь выходит замуж не за разряд, - настаивал Таунзенд, приятно улыбаясь. - Она выходит за человека - за человека, которого удостоила своей любви. - И который почти ничего не может предложить взамен? - Можно ли предложить что-то большее, чем нежную любовь и преданность до гроба? - возразил молодой человек. - Да как вам сказать?.. Можно предложить невесте и кое-что еще, и не только можно, но и должно. Преданность до гроба оценивается постфактум; заверениям в любви принято давать в подобных случаях и материальные гарантии. Что же можете предложить вы? Весьма привлекательную внешность и превосходные манеры. Сами по себе эти качества прекрасны, но ведь сами по себе они немногого стоят. - Я могу предложить и еще кое-что, - сказал Морис, - а именно: слово джентльмена! - Слово джентльмена, что вы будете вечно любить Кэтрин? Воистину надо быть джентльменом до кончиков ногтей, чтобы давать такие заверения! - Слово джентльмена, что я не меркантилен, что моя любовь к мисс Слоупер - самое чистое и бескорыстное чувство, какое когда-либо зарождалось в сердце смертного. Ее состояние интересует меня не больше, чем угли в этом камине. - Принимаю ваши слова во внимание, - сказал доктор. - Но все же не могу не вспомнить, к какому разряду общества вы принадлежите. Даже торжественная клятва, которую вы сейчас дали, не может этого изменить. Пусть это всего лишь случайность, а все остальное говорит в вашу пользу; но за тридцать лет медицинской практики я убедился, что случайности подчас имеют далеко идущие последствия. Морис разглаживал ворс своей шляпы (она и без того отлично блестела) и по-прежнему сохранял самообладание, которое, как вынужден был признать доктор, безусловно делало ему честь. Однако было очевидно, что молодой человек испытывает величайшее разочарование. - Неужели я ничем не могу заслужить вашего доверия? - Если бы и существовал способ заслужить мое доверие, я не стал бы предлагать вам его. Неужели вы не понимаете? Я не хочу вам доверять! - заявил доктор, улыбаясь. - Я готов даже землю копать. - Это было бы глупо. - Я завтра же соглашусь на первую попавшуюся работу. - Сделайте милость - но только при чем тут я? - Понимаю! Вы считаете меня бездельником! - воскликнул Морис, изображая человека, внезапно совершившего открытие. Однако он тотчас почувствовал, что переиграл, и покраснел. - Какая разница, кем я вас считаю? Считать вас своим зятем я, как вы слышали, не намерен. Однако Морис продолжал настаивать. - Вы думаете, я пущу на ветер ее деньги? Доктор улыбнулся. - Опять-таки, какая разница? Впрочем, не стану отрицать - грешен, думаю. - Это, наверное, потому, что я растратил свои, - сказал Морис. - Я в этом чистосердечно признаюсь. Я куролесил. Делал глупости. Если хотите, я вам расскажу обо всех своих выходках, в том числе и о самых безрассудных. Я ничего не скрываю. Но это были увлечения молодости. Знаете, говорят, лучше раскаявшийся повеса, чем... есть какая-то пословица на этот счет (*9). Я раскаялся - хотя и не был повесой. Это даже лучше - перебеситься в молодости. Зеленый юнец никогда и не понравился бы вашей дочери, да и вам, простите за смелость, не понравился бы. К тому же ее деньги и мои - для меня совсем разные вещи. Я чужого никогда не тратил. Я потому и растратил свои деньги, что они были мои. И я не брал взаймы: кончились деньги, и я успокоился. Долгов у меня нет. - На какие же средства, позвольте вас спросить, вы теперь живете? - поинтересовался доктор, добавив: - Хотя, конечно, я поступаю нелогично, задавая вам такой вопрос. - На средства, которые у меня остались, - ответил Морис Таунзенд. - Благодарю вас! - произнес доктор Слоупер. Да, Морис отличался похвальным самообладанием. - Допустим даже, - продолжал он, - что я проявляю преувеличенный интерес к состоянию мисс Слоупер. Не кроется ли тут гарантия того, что я о нем хорошо позабочусь? - Слишком заботиться о деньгах так же опасно, как вовсе о них не заботиться. Ваша бережливость может принести Кэтрин не меньше страданий, чем ваша расточительность. - Я все же думаю, что вы несправедливы! - воскликнул молодой человек, сохраняя всю свою мягкость, вежливость и спокойствие. - Воля ваша - думайте обо мне что хотите. Моя репутация в ваших руках. Я отлично понимаю, что ничем вас не порадовал. - Но разве вам не хочется порадовать свою дочь? Неужели вам будет приятно сделать ее несчастной? - Я вполне смирился с тем, что она целый год будет считать меня тираном. - Целый год! - с усмешкой повторил Морис. - Целую жизнь, если угодно! Я ли сделаю ее несчастной, или вы - разница невелика. Тут Морис все же вышел из себя. - Ну знаете ли, это просто невежливо! - воскликнул он. - Вы меня вынудили. Вы слишком настаиваете. - Я многое поставил на карту. - Не знаю, что вы поставили, - сказал доктор. - Во всяком случае, вы проиграли. - Вы уверены? - спросил Морис. - Вы уверены, что ваша дочь откажется от меня? - Я говорю, конечно, о вашей партии со мной: ее вы проиграли. Что же до Кэтрин - нет, я не уверен, что она от вас откажется. Но, я думаю, это весьма и весьма вероятно, поскольку, во-первых, я настоятельно ей посоветую так поступить, во-вторых, я пользуюсь уважением и любовью своей дочери, и, в-третьих, она всегда прислушивается к чувству долга. Морис Таунзенд снова принялся за свою шляпу. - Я тоже пользуюсь ее любовью, - заметил он, помолчав. Теперь и доктор впервые выказал признаки раздражения. - Это что же - вызов? - спросил он. - Называйте как хотите, сэр! Я от вашей дочери не отступлюсь. Доктор покачал головой. - Не думаю, что вы станете всю жизнь вздыхать и тосковать о Кэтрин. Вы для этого не созданы, ваша судьба - наслаждаться жизнью. Морис рассмеялся. - Тем более жестоко с вашей стороны противиться моему браку! Намерены ли вы запретить дочери видеться со мной? - Она не в том возрасте, чтобы ей запрещать, а я не персонаж старинного романа. Но я ей настоятельно порекомендую порвать с вами. - Я думаю, она не послушается, - сказал Морис Таунзенд. - Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах. - Она зашла уже слишком далеко, - продолжал Морис. - Слишком далеко, чтобы отступить? Тогда пусть просто остановится. - Слишком далеко, чтобы остановиться. С минуту доктор молча смотрел на него; Морис уже взялся за ручку двери. - Вы говорите дерзости. - Больше я ничего не скажу, - отозвался Морис и, поклонившись, вышел. 13 Можно подумать, что доктор был слишком утерей в своей правоте, и именно такого мнения держалась миссис Олмонд. Но, как сказал доктор Слоупер, он составил мнение о Морисе Таунзенде; это мнение он считал окончательным и менять его не собирался. Всю жизнь доктор занимался изучением окружающих (это входило в его профессию), и в девятнадцати случаях из двадцати его оценка оказывалась верной. - Может быть, мистер Таунзенд как раз двадцатый случай, - предположила миссис Олмонд. - Может быть, хотя и сомнительно. Однако, чтобы не вынести предвзятого суждения, я все же произведу еще одну проверку: поговорю с миссис Монтгомери. Почти уверен, что она подтвердит мою правоту; но тем не менее не исключаю и обратное - она может доказать мне, что я совершил величайшую ошибку. В таком случае я принесу мистеру Таунзенду свои извинения. Я помню твое любезное предложение. Но, право, нет нужды приглашать ее сюда, чтобы нас познакомить. Я просто напишу ей откровенное письмо, расскажу, как обстоит дело, и попрошу разрешения навестить ее. - Едва ли она будет с тобой столь же откровенна, сколь ты с ней. Что бы ни думала эта несчастная женщина о своем брате, она примет его сторону. - Что бы она о нем ни думала? Сомневаюсь. Сестринская любовь редко простирается так далеко. - Когда речь идет о тридцати тысячах годового дохода... - проговорила миссис Олмонд. - Если она примет его сторону ради денег, она - мошенница. Если она мошенница, я ее сразу раскушу. А раскусив ее, не стану тратить на нее время. - Она не мошенница, а весьма достойная женщина. И она не даст брату подножку только потому, что он эгоист. - Если его сестра стоит того, чтобы с ней говорить, она охотнее даст брату подножку, чем позволит ему дать подножку Кэтрин. Кстати, она встречалась с Кэтрин? Они знакомы? - По-моему, нет. С чего бы мистер Таунзенд стал сводить их вместе? - Не стал бы - если она действительно достойная женщина. Но мы еще посмотрим, так ли уж верно ты о ней отозвалась. - Мне любопытно будет услышать, как _она_ отзовется о _тебе_! - со смехом воскликнула миссис Олмонд. - А как относится ко всему этому сама Кэтрин? - Как ко всему прочему: очень спокойно. - Не спорит? Не делает сцен? - Сцены не в ее характере. - Я думала, безнадежно влюбленные девицы непременно делают сцены. - Чудаковатые вдовы делают это гораздо чаще. Лавиния произнесла передо мною речь. Обвинила меня в произволе. - У Лавинии талант ошибаться, - заметила миссис Олмонд. - А Кэтрин мне все-таки очень жаль. - Мне тоже. Но со временем она успокоится. - Думаешь, она от него откажется? - Я на это рассчитываю. Она ведь обожает своего отца. - О да, это нам известно! Потому-то я ее и жалею; потому-то ее положение так мучительно. Выбирать между тобой и возлюбленным - что может быть труднее? - Если она не в состоянии сделать выбор - тем лучше. - Да, но он-то будет ее уговаривать, и Лавиния станет ему помогать. - Рад, что не мне: она способна погубить самое лучшее начинание. Стоит Лавинии сесть в лодку, и лодка переворачивается. На сей раз пусть Лавиния поостережется. Я не потерплю предателей в своем доме! - Подозреваю, что она и впрямь поостережется: в глубине души она трепещет перед тобой. - Они обе передо мной трепещут, хотя я вполне безобидное существо, - отозвался доктор. - На этом и построен мой план - на благотворном страхе, который я вселяю! 14 Он отправил свое откровенное письмо миссис Монтгомери, и та незамедлительно прислала ответ, указав день и час, когда доктор может посетить ее на Второй авеню. Аккуратненький домик, в котором она жила, был выстроен из красного кирпича и недавно покрашен: вокруг каждого кирпича бежала ярко-белая полоска. Теперь этого домика уж нет; и он, и его собратья уступили место шеренге более величественных строений. Окна домика закрывали зеленые ставни, не пластинчатые, а сплошные, но сквозившие небольшими отверстиями, которые составляли узор. Перед домом был крошечный дворик, украшенный кустом какого-то загадочного растения и опоясанный низкой деревянной оградой, выкрашенной той же зеленой краской, что и ставни. Все это походило на увеличенный кукольный домик, снятый с полки в какой-нибудь лавке. Доктор Слоупер пришел, поглядел на то, что я тут описал, и сказал себе, что миссис Монтгомери - бережливая, гордая маленькая женщина (скромные размеры жилища как будто указывали на небольшой рост хозяйки), которая опрятность возвела в добродетель и, понимая, что блистать роскошью ей не дано, решила блистать чистотой. Доктора она приняла в крошечной гостиной, и именно такую гостиную он и ожидал здесь увидеть - подобие идеально выметенной беседки, там и сям осененной бумажной листвой, среди которой поблескивали гроздья стекляруса; необходимая для цветения температура поддерживалась в этой оранжерее (если позволено мне продлить сравнение) при помощи синеватого, сухого на вид огня, выглядывавшего из чугунной печки, которая издавала сильный запах лака. Стены были украшены гравюрами, убранными розовой кисеей, а столики - томами выдержек из великих поэтов, переплетенными по большей части в черную материю, по которой разбегались неяркие узоры золотистых цветов. Доктор успел подробно ознакомиться с убранством комнаты, ибо миссис Монтгомери заставила себя ждать непростительно (по мнению доктора) долго: лишь через десять минут за дверью зашуршало, и - разглаживая накрахмаленное поплиновое платье, испуганно краснея округлыми щечками, появилась хозяйка. Облик этой белокурой, полненькой женщины с ясным и чистым взором дышал какой-то сверхъестественной свежестью и живостью. Но эти качества явно дополняла еще и непритворная скромность, и доктору достаточно было одного взгляда, чтобы почувствовать уважение к хозяйке дома. Решительная маленькая женщина, весьма неглупая, сознающая свои способности в хозяйственных делах и свою ограниченность в делах светских, - вот как доктор мысленно определил миссис Монтгомери, которая, как он сразу понял, польщена его визитом и считает, что доктор Слоупер оказал ей большую честь. Для хозяйки красного домика на Второй авеню доктор Слоупер был человеком выдающимся, одним из самых знаменитых граждан города Нью-Йорка, и, взволнованно глядя на него, сжимая одетые в митенки руки, поплиновая миссис Монтгомери, кажется, говорила себе, что именно таким и должен быть почетный гость. Она стала извиняться за то, что долго не выходила, но доктор прервал ее. - Не стоит извинений, - сказал он. - Зато, поджидая вас здесь, я успел обдумать то, что хочу вам сказать, и решил, как мне лучше начать. - О да, пожалуйста, начните, прошу вас! - прошептала миссис Монтгомери. - Это не так-то легко, - с улыбкой заметил доктор. - Вы, конечно, поняли из моего письма, что мне нужно задать вам кое-какие вопросы, на которые вам, возможно, не захочется отвечать. - Да. Я уже думала о том, что должна вам сказать. Это нелегкий разговор. - Однако поймите мое положение... мои чувства. Ваш брат хочет жениться на моей дочери, и я хочу знать, что он за человек. Я решил, что лучше всего спросить у вас. И вот я здесь. Миссис Монтгомери явно относилась к его положению со всей серьезностью. Она находилась в состоянии величайшего душевного напряжения. Ее хорошенькие глазки, сиявшие какой-то особенной, лучистой скромностью, не отрывались от лица доктора; она сосредоточенно внимала каждому его слову. По лицу миссис Монтгомери было видно, что идея прийти к ней за советом восхищает ее, но высказывать мнение о предметах, выходящих за пределы ее обихода, она боится. - Я очень рада, что вы пришли, - проговорила она тоном, который как бы признавал, что ее реплика не имеет прямого отношения к цели визита. Доктор воспользовался этим признанием. - Я пришел не для того, чтобы доставить вам радость. Я пришел, чтобы заставить вас говорить о неприятных вещах, и вы едва ли получите от этого удовольствие. Что за человек ваш брат? Лучистый взгляд миссис Монтгомери погас, она отвела глаза, слегка улыбнулась и долго не отвечала, так что доктор даже начал сердиться. Когда же наконец хозяйка отозвалась, ответ ее он счел малоудовлетворительным: - Трудно говорить о своем брате. - Когда любишь брата и можешь рассказать о нем много хорошего - совсем не трудно. - Нет, все равно трудно, особенно если от этого многое зависит, - сказала миссис Монтгомери. - Для вас от этого ничего не зависит. - Я хотела сказать для... для... - она замолчала. - Для вашего брата! Понимаю. - Нет, я хотела сказать - для мисс Слоупер, - закончила миссис Монтгомери. Вот это доктору понравилось - тут звучала искренность: - Именно, - сказал он. - В том-то и дело. Если моя бедная Кэтрин выйдет за вашего брата, счастье ее будет полностью зависеть от того, хороший ли он человек. Она - добрейшее существо и никогда не причинит ему ни малейших огорчений. А вот мистер Таунзенд, если он окажется не таким, как мне хотелось бы, может сделать Кэтрин очень несчастной. Поэтому я и прошу вас пролить на его натуру немного света, так сказать. Разумеется, ничто вас к этому не обязывает. Дочь моя вам никто, вы ее даже не видели, а я, наверное, кажусь вам назойливым, дурно воспитанным стариком. Вы имеете полное право объявить, что мой визит бестактен, и указать мне на дверь. Но мне кажется, вы этого не сделаете; мне кажется, что судьба моей бедной дочери и моя собственная судьба должны пробудить в вас участие. Я уверен, что если бы вы только раз увидели Кэтрин, вы бы почувствовали интерес к ней. Не потому, что она интересный, как говорится, человек, а потому, что вы бы ее обязательно пожалели. Она так добра, так простодушна, ее так легко погубить! Дурному мужу будет легче легкого сделать ее несчастной: у нее не хватит ни ума, ни характера, чтобы взять над ним верх, а страдать она будет чрезвычайно. Я вижу, - закончил доктор с самой вкрадчивой, самой профессиональной докторской улыбкой, на какую он был способен, - вы уже заинтересовались! - Я заинтересовалась ею, когда брат сообщил мне о своей помолвке. - А, так он, значит, сообщил вам о своей... помолвке? - Но он сказал, что вы ее не одобряете. - А сказал он вам, что я _его_ не одобряю? - Да, и об этом тоже сказал. А я ему ответила, что ничем не могу помочь, - добавила миссис Монтгомери. - Разумеется. Но вы можете другое - вы можете подтвердить мое мнение, то есть выступить моим, так сказать, свидетелем. И он снова завершил свою речь вкрадчивой докторской улыбкой. Миссис Монтгомери, однако, не улыбалась ему в ответ. Было ясно, что к просьбе доктора она может отнестись лишь с величайшей серьезностью. - Не так-то просто это сделать, - проговорила она наконец. - Несомненно. И было бы нечестно с моей стороны не напомнить вам о тех благах, которые достанутся будущему мужу моей дочери. Наследство, которое оставила ей мать, приносит Кэтрин десять тысяч в год; вдобавок, если я одобрю ее брак, она после моей смерти будет получать еще около двадцати тысяч. Миссис Монтгомери с большим вниманием выслушала отчет доктора о будущем баснословном богатстве его дочери; никогда прежде ей не доводилось слышать, чтобы люди с такой легкостью говорили о тысячных суммах. Она даже слегка покраснела от возбуждения и тихонько сказала: - Ваша дочь будет настоящая богачка. - Вот именно - то-то и беда. - И если Морис женится на ней, он... он... - она испуганно замолчала. - Будет распоряжаться всеми этими деньгами? Никоим образом. Он будет распоряжаться только десятью тысячами, которые Кэтрин ежегодно получает от материнского наследства. Мое же состояние, заработанное многолетним трудом, все до последнего цента будет завещано моим племянникам и племянницам. Тут миссис Монтгомери опустила глаза и некоторое время сидела, уставясь на соломенные коврики, устилавшие пол ее гостиной. - Вы, наверное, считаете, - улыбнулся доктор, - что с моей стороны дурно так поступать с вашим братом? - Вовсе нет. Такое богатство и не должно доставаться людям просто так, в приданое за женой. По-моему, это было бы неправильно. - Это было бы вполне правильно - каждый старается получить как можно больше. Но как бы ни старался ваш брат, моих денег он не получит. Если Кэтрин выйдет замуж без моего согласия, я не оставлю ей ни цента. - Вы в этом уверены? - спросила миссис Монтгомери, подняв глаза. - Так же уверен, как в том, что я здесь сижу! - Даже если она станет чахнуть от любви к нему? - Даже если она совсем зачахнет и превратится в тень, что маловероятно. - А Морис об этом знает? - Я с величайшим удовольствием ему об этом сообщу! - воскликнул доктор. Миссис Монтгомери снова задумалась, а ее гость, вполне готовый к тому, что визит затянется, засомневался: глаза-то у нее честные, но, может быть, она все же подыгрывает брату? В то же время доктору было немного стыдно причинять этой женщине такие мучения, и его тронула покорность, с какою миссис Монтгомери их принимала. "Если она мошенница, - думал доктор, - она теперь должна рассердиться. Разве что она ведет совсем уж тонкую игру. Нет, маловероятно, что она способна на такие тонкости". - Да чем же Морис вам так не нравится? - очнулась наконец миссис Монтгомери. - В качестве приятеля или собеседника он мне нравится. По-моему, он славный малый, и я уверен, что говорить с ним - большое удовольствие. Но вот как зять он мне не нравится. Если бы от зятя требовалось только участие в семейных трапезах, я бы сказал, что лучше вашего брата никого не сыскать - сотрапезник он великолепный. Но ему придется исполнять еще и другие обязанности: ведь главное - чтобы он взял на себя заботу о моей дочери, которая на редкость плохо умеет о себе позаботиться. Вот тут-то мистер Таунзенд и не подходит. Признаюсь, у меня нет о нем никаких данных - всего лишь впечатления; но я привык доверять своим впечатлениям. Вы, конечно, имеете полное право их опровергнуть. По-моему, он человек эгоистичный и легкомысленный. Глаза миссис Монтгомери слегка округлились, и доктору показалось, что в них вспыхнуло восхищение. - Удивительно, как вы догадались, что он эгоист! - воскликнула она. - По-вашему, он это умело скрывает? - Да, очень, - сказала миссис Монтгомери. - К тому же, - поспешно добавила она, - мы все, наверное, немного эгоисты. - Согласен; но я знавал людей, которые скрывают свой эгоизм более умело, чем ваш брат. У меня есть, знаете ли, привычка делить людей на категории, на типы, и это очень помогает. Я, может быть, и ошибаюсь насчет личных качеств вашего брата, но к какому типу он относится, я понял с первого взгляда. - Он очень красив, - сказала миссис Монтгомери. Доктор внимательно посмотрел на нее. - Все вы, женщины, одинаковы, - сказал он. - Брат ваш принадлежит к тому типу мужчин, которые были созданы вам на погибель, а вы созданы, чтобы стать их прислужницами и жертвами. Признак мужчин этого типа: их решимость - твердая, подчас устрашающая и непреклонная - принимать от жизни только приятное, а делают они свою жизнь приятной чаще всего при помощи слабого пола. Подобные люди всегда стараются заставить других на себя трудиться; они живут на счет безрассудно влюбленных, на счет преданных, на счет преклоняющихся, и в девяноста девяти случаях из ста - это женщины. Прежде всего такие молодчики настаивают на том, что страдать за них должны другие; а женщины, как вам известно, умеют это делать превосходно. - Доктор сделал паузу и внезапно закончил: - Уж вы-то настрадались из-за своего брата! Финал его речи был, как я сказал, внезапным; но он был тщательно продуман. Доктор испытал разочарование, не обнаружив в доме полненькой, уютненькой миссис Монтгомери явных следов лишений, которым она подвергается из-за безнравственности Мориса Таунзенда; однако он объяснил это не тем, что молодой человек щадит свою сестру, а тем, что она умело перевязала свои раны: спрятала свою боль за крашеной печкой, за гравюрами, одетыми в кисею, под аккуратным поплиновым платьем; но сумей он нащупать больное место, и она вздрогнет и выдаст себя. Фраза доктора, которую я здесь привел, была попыткой неожиданно коснуться раны - и попытка эта отчасти увенчалась успехом. Глаза миссис Монтгомери увлажнились, и она гордо вскинула голову. - Не понимаю, как вы это определили! - воскликнула она. - При помощи одного философского приема - так называемого метода индукции. За вами всегда остается право мне возразить. Ответьте мне, однако, на один вопрос: ведь вы даете деньги своему брату? Я думаю, вы мне ответите. - Да, - ответила миссис Монтгомери, - я даю ему деньги. - Хотя у вас их совсем не так много, верно? Она помолчала. - Если вы желаете услышать признание в бедности, извольте, мне не трудно: я очень бедна. - Я бы никогда не догадался об этом по вашему... по вашему очаровательному домику, - сказал доктор. - Я знаю от своей сестры, что доходы у вас скромные, а семья большая. - У меня пятеро детей, - заметила миссис Монтгомери. - Но, к счастью, я в состоянии дать им приличное воспитание. - Еще бы - с вашей преданностью, с вашим трудолюбием. Ваш брат, надо думать, пересчитал ваших детей? - Пересчитал? - Я хочу сказать, он знает, что у вас их пятеро? Он сказал мне, что это он их воспитывает. Миссис Монтгомери удивленно посмотрела на доктора. - Ах, да, - спохватилась она наконец, - он их учит... испанскому. Доктор рассмеялся. - Для вас это, наверное, большое облегчение! Брат, конечно, знает и о том, что ваши средства ограничены. - Я не раз говорила ему об этом! - воскликнула миссис Монтгомери, уже не сдерживая своих чувств. В проницательности доктора она, видимо, находила какое-то утешение. - Стало быть, он часто подает вам повод для этого; иными словами, частенько тянет из вас денежки. Простите, что я так грубо выражаюсь; я просто отмечаю факт. Я не спрашиваю, сколько он уже получил от вас, это не мое дело. Мои подозрения подтвердились, я выяснил то, что хотел знать. - И доктор встал, неторопливо разглаживая ворс своей шляпы. - Ваш брат живет на ваш счет, - закончил он, стоя подле своего кресла. Миссис Монтгомери быстро поднялась, не сводя с рук доктора какого-то завороженного взгляда. И вдруг довольно непоследовательно заявила: - Я никогда не жаловалась на него!. - Не оправдывайтесь, в этом нет нужды - вы его не предали. Но мой совет вам - не давайте ему больше денег. - Неужели вы не понимаете, что мне только на пользу, если он женится на богатой невесте? - сказала миссис Монтгомери. - Раз он, как вы говорите, живет на мой счет, я должна желать поскорее от него избавиться. А мешая ему жениться, я еще больше затрудняю свое положение. - Мне бы очень хотелось как-нибудь _облегчить_ ваше положение, - сказал доктор. - Отказавшись снять с ваших плеч заботу о мистере Таунзенде, я обязан по крайней мере помочь вам справляться с этой ношей. И если вы не против, я позволю себе внести пока некоторую сумму в счет издержек на вашего брата. Глаза миссис Монтгомери расширились; сперва она подумала, что доктор шутит; потом поняла, что он говорит всерьез, и ее охватило мучительное смятение. - Я, наверное, должна очень на вас обидеться, - прошептала она. - Потому что я предложил вам деньги? Это предрассудок, - сказал доктор. - Разрешите мне снова навестить вас, и тогда мы обо всем поговорим. Ваши дети ведь не все, наверное, мальчики? - У меня две дочки, - сказала миссис Монтгомери. - Ну вот, когда они подрастут и начнут подумывать о замужестве, вы сами увидите, как вас будет заботить нравственность их будущих мужей. И вы поймете, почему я к вам пришел. - О нет, Морис не безнравственный, вы не должны так думать! Доктор сложил руки на груди и поглядел на миссис Монтгомери. - Я бы очень хотел услышать кое-что из ваших уст... услышать просто для своего нравственного удовлетворения. Я бы хотел услышать, что Морис - законченный эгоист. Это прозвучало с четкостью и весомостью, свойственными всем речам доктора Слоупера, и несчастной, растерянной миссис Монтгомери почудилось, будто слова доктора обрели плоть. Какое-то мгновение она их созерцала, затем отвернулась. - Ах, сэр, вы меня убиваете! - воскликнула она. - Все же он мой родной брат, и он так талантлив, так талантлив... Тут голос миссис Монтгомери задрожал, и она неожиданно разрыдалась. - Он чрезвычайно талантлив, - сказал доктор, - и мы должны найти его талантам достойное применение. - Тут он почтительнейше извинился перед хозяйкой за то, что так расстроил ее. - Все это ради моей Кэтрин, - закончил он. - Вам надо познакомиться с ней, тогда вы поймете. Миссис Монтгомери вытерла слезы и зарделась, смущенная тем, что пролила их. - Да, я бы очень хотела познакомиться с вашей дочерью, - ответила она, и вдруг у нее вырвалось: - Не позволяйте ей выходить за Мориса! Слова эти - "не позволяйте ей выходить за Мориса!" - музыкой звучали в ушах доктора, когда он выходил на улицу. Они доставили доктору нравственное удовлетворение, о котором он только что говорил, и были особенно ценны потому, что недешево обошлись несчастной миссис Монтгомери: ведь ей пришлось поступиться семейной честью. 15 То, как держалась Кэтрин, ставило доктора в тупик; безропотность в столь критический для ее сердечной жизни момент казалась ему противоестественной. После сцены в кабинете, накануне встречи доктора с Морисом, Кэтрин не заговаривала с отцом, и даже неделю спустя поведение ее оставалось вполне обычным. Оно не давало доктору повода пожалеть дочь, и он был даже немного разочарован, не находя предлога загладить свою резкость каким-нибудь великодушным поступком, который возместил бы Кэтрин ее утрату. Он подумал было предложить ей поездку в Европу, но решил оставить это на случай, если дочь примется молча укорять его. Доктор предполагал, что она легко и быстро овладеет искусством молчаливых укоров, но, к своему удивлению, так и не подвергся безмолвным атакам. Кэтрин ничего ему не говорила - ни прямо, ни обиняками, - а поскольку она вообще не отличалась словоохотливостью, то и молчаливость ее не была красноречивой. Притом бедняжка вовсе не дулась - для таких уловок ей не хватало сценических данных, - а просто выказывала крайнюю терпеливость. Разумеется, Кэтрин размышляла о своем положении, и размышляла спокойно, бесстрастно, вознамерившись стойко перенести все испытания. "Она меня не ослушается", - решил доктор и затем добавил про себя, что его дочери явно не хватает характера. Не знаю, может быть, доктор надеялся встретить чуть больше сопротивления с ее стороны и чуть больше поразвлечься, преодолевая его; во всяком случае, он снова, как не раз прежде, подумал, что хотя отцовство и доставляет иногда тревожные минуты, в целом это не такая уж волнующая роль. Меж тем Кэтрин сделала совсем другое открытие: она явственно почувствовала, сколько душевного волнения кроется в том, чтобы стараться быть хорошей дочерью. У нее появилось совсем новое ощущение, которое можно было, пожалуй, определить как напряженное ожидание своих будущих действий. Она словно наблюдала за собой со стороны и гадала: что-то я теперь стану делать? Она будто раздвоилась, и это ее второе, только что родившееся я возбуждало естественное любопытство, так как его механизм был ей пока незнаком. Прошло несколько дней, и однажды отец, целуя Кэтрин, сказал: - Я рад, что у меня такая хорошая дочь. - Я стараюсь быть хорошей, - ответила она, не глядя на отца и зная, что совесть ее не вполне чиста. - Если тебе хочется сказать мне что-нибудь, не откладывай. Совсем незачем все время молчать. Я не хотел бы, разумеется, с утра до ночи обсуждать мистера Таунзенда, но когда у тебя будет что сказать о нем, я с удовольствием выслушаю. - Спасибо, - отозвалась Кэтрин. - Мне сейчас нечего сказать. Он не спрашивал у нее, виделась ли она опять с Морисом, ибо был уверен, что если бы такое свидание состоялось, она сама рассказала бы ему об этом. Кэтрин действительно не виделась больше с молодым человеком, она только написала ему длинное письмо. По крайней мере ей самой оно казалось длинным; добавим, что и молодому человеку письмо тоже показалось длинноватым; в нем было пять страниц, исписанных чрезвычайно аккуратным, красивым почерком. У Кэтрин был прекрасный почерк, и она даже немного гордилась им. Она очень любила переписывать отрывки из книг и хранила несколько тетрадей, свидетельствовавших об этом ее таланте; в один блаженный день, когда она с особой остротой почувствовала, как много значит для своего возлюбленного, эти тетради были ему показаны. В письме к Морису Кэтрин сообщала о желании отца, чтобы они больше не виделись, и умоляла молодого человека не приходить, пока она не "примет окончательного решения". Морис ответил страстным посланием, в котором просил "ради всего святого" объяснить, какое еще решение ей нужно принять; разве она не все решила две недели назад, и неужели ей может прийти на ум оставить его? Уж не намерена ли она сдаться при первом же постигшем их испытании, и это после всех клятв в верности, которыми они обменялись? Затем следовало описание его разговора с доктором - описание, не по всем пунктам совпадавшее с нашим. "Он был в ужасном гневе, - сообщил Морис, - но вы знаете мое умение владеть собой. Я напряг все свои силы, памятуя, что от меня зависит освободить вас из жестокого плена". Кэтрин ответила запиской в три строки: "Мне очень тяжело; не сомневайтесь в моей любви, но дайте мне время: я должна подождать, подумать". Мысль о том, чтобы вступить в сражение с отцом, противопоставить его воле свою, бременем лежала на ее душе и сковывала ее душевные порывы; так тяжкий груз сковывает наши движения. Ей вовсе не приходило в голову оставить своего возлюбленного, но она с самого начала старалась уверить себя в том, что найдется мирный выход из затруднительного положения. Уверения эти были весьма туманны, ибо отнюдь не содержали надежды на то, что отец переменит свое решение. Просто Кэтрин полагала, что если она постарается быть очень, очень хорошей дочерью, то все как-нибудь уладится. А быть хорошей дочерью значило быть терпеливой, внешне покорной, не судить отца слишком строго и не поступать ему наперекор. "Может быть, и правильно, что у него такое мнение", - думала Кэтрин, не допуская, разумеется, мысли, что доктор справедливо расценил мотивы, побудившие Мориса просить ее руки, а имея в виду, что добросовестным родителям, вероятно, положено быть недоверчивыми и даже несправедливыми. Наверное, и вправду есть на свете люди с дурными качествами, вроде тех, которые ее отец числил за Морисом, и раз существует хоть малейший риск, что Морис окажется одним из этих злодеев, доктор правильно делает, что принимает это во внимание. Ведь он не видел того, что видела Кэтрин, - не видел, как любовь и искренность сияют в глазах Мориса Таунзенда. Но небо в надлежащий срок рассеет заблуждения доктора. Кэтрин весьма уповала на вмешательство небесных сил и предоставляла провидению решать за нее сию проблему. Кэтрин и не помышляла о том, чтобы самой рассеять заблуждения отца; даже в своей несправедливости он оставался на недосягаемой для нее высоте; он был прав, даже когда ошибался. Кэтрин могла лишь постараться быть хорошей, и если она будет очень хорошей, провидение найдет способ примирить благородные заблуждения отца и ее благую веру в счастливый исход, примирить строгое соблюдение дочернего долга и счастье обладать любовью Мориса Таунзенда. Бедняжка Кэтрин была бы рада возложить надежды на помощь миссис Пенимен, но если небесам и угодно было просветить доктора, то посредничество этой дамы ничуть не облегчало задачи провидения: миссис Пенимен пришелся по душе сумрак, сгустившийся вокруг нашей маленькой сентиментальной драмы, и рассеивать его было вовсе не в ее интересах. Ей хотелось сделать сюжет еще более драматическим, и наказы, которые она давала племяннице, вели - в ее воображении - как раз к такому результату. Советы ее были весьма туманны, притом сегодняшний совет противоречил вчерашнему; но все они были продиктованы страстным желанием подвигнуть Кэтрин на какой-нибудь необычайный поступок. - Тебе надо действовать, дорогая моя; в твоем положении главное - действовать, - говорила миссис Пенимен, считавшая, что племянница попросту не умеет использовать свои возможности. В глубине души миссис Пенимен надеялась, что девушка тайно обвенчается с Морисом Таунзендом, а сама она предстанет в роли дуэньи или компаньонки невесты. Она рисовала себе венчание в какой-нибудь подземной часовне (сыскать подземную часовню в Нью-Йорке было бы нелегко, но такие пустяки не охлаждали пылкого воображения миссис Пенимен) и представляла себе, как потом стремительный кабриолет унесет грешную чету (ей нравилось называть бедняжку Кэтрин и ее поклонника грешной четой) в убогую хижину на окраине, куда она - под густой вуалью - станет совершать тайные поездки; в их жизни наступит пора романтической бедности, в продолжение которой миссис Пенимен будет их земным провидением, их заступницей, их доверенным лицом, их единственным средством связи с окружающим миром; затем наконец состоится эффектная сцена примирения молодых супругов с ее братом, в которой сама миссис Пенимен каким-то образом окажется центральной фигурой. Она пока не решилась предложить такой план Кэтрин, но уже попыталась прельстить им Мориса Таунзенда. Миссис Пенимен ежедневно писала к молодому человеку, сообщая ему о положении дел на Вашингтонской площади. Поскольку ему, по ее выражению, было отказано от дома доктора, она уже не встречалась с мистером Таунзендом, но в конце концов написала, что жаждет свидания. Такое свидание могло состояться лишь на нейтральной территории, и она долго размышляла, выбирая подходящее место. Миссис Пенимен склонялась к Гринвудскому кладбищу, но отказалась от него: слишком далеко; долгое отсутствие вызвало бы, как она выразилась, неизбежные подозрения. Затем она подумала о парке Бэтери, но там всегда холодно и ветрено, и к тому же на берегу залива не убережешься от встреч с оголодавшими ирландскими переселенцами, которые именно в этом месте высаживаются на землю Нового Света. Наконец она остановилась на устричной, открытой каким-то негром на Седьмой авеню; миссис Пенимен ничего не знала об этом заведении, но не раз проходила мимо. Там она и назначила свидание Морису Таунзенду и отправилась к месту встречи уже в сумерках, закутанная в непроницаемую вуаль. Морис Таунзенд опоздал почти на полчаса (ему пришлось идти почти через весь город), но миссис Пенимен ждала с удовольствием - ожидание придавало событию остроту. Она заказала чашку чаю, и так как чай оказался очень скверным, миссис Пенимен почувствовала, что страдает во имя любви. Когда Морис наконец пришел, они минут тридцать просидели в задней комнате закусочной, в самом темном углу, и не будет преувеличением сказать, что для миссис Пенимен то были счастливейшие минуты за многие годы жизни. События и впрямь происходили волнующие, и даже когда молодой человек велел принести себе тарелку тушеных устриц и без малейшего смущения ее опустошил, миссис Пенимен это ничуть не покоробило. Удовлетворение, какое могут доставить тушеные устрицы, было Морису отнюдь не лишне в тот момент, ибо он, надо признаться, считал миссис Пенимен чем-то вроде пятой спицы в его колеснице. Он испытывал раздражение, естественное в джентльмене, который снизошел к молодой особе весьма заурядных данных и неожиданно получил по носу, и назойливое сочувствие этой ходячей мумии неспособно было его утешить. Морис считал ее авантюристкой, а авантюристок он видел насквозь. Прежде он слушал ее и с ней любезничал лишь для того, чтобы проникнуть в дом на Вашингтонской площади; теперь же ему пришлось призвать все свое самообладание, чтобы сохранить вежливый тон. Он с удовольствием объявил бы миссис Пенимен, что она выжила из ума и что больше всего ему хочется посадить ее на омнибус и отправить домой. Однако, как нам известно, в числе достоинств Мориса Таунзенда было умение владеть собой, а, кроме того, у него уже вошло в привычку старание казаться любезным; и вот - хотя ужимки миссис Пенимен терзали его и без того расстроенные нервы - он слушал ее с сумрачной почтительностью, которая приводила пожилую даму в восторг. 16 Они, конечно, сразу заговорили о Кэтрин. - Она мне что-нибудь передала... прислала? - спросил Морис. Он как будто ожидал какой-нибудь безделушки или локона. Миссис Пенимен немного смутилась - она не предупредила племянницу о своей затее. - Нет, пожалуй, ничего, - сказала она. - Я и не предлагала Кэтрин что-либо передавать - я боялась, как бы она не разволновалась. - Ей, по-моему, не очень свойственно волноваться, - заметил Морис с усмешкой, в которой чувствовалось разочарование. - У нее есть другие свойства, лучшие! Стойкость и верность! - Так вы думаете, она не сдастся? - Она скорее умрет! - О, до этого, я надеюсь, не дойдет, - сказал Морис. - Надо готовиться к самому худшему; вот о чем я и хотела говорить с вами. - К самому худшему? Что вы имеете в виду? - Я имею в виду непреклонность, рассудочность моего брата, - сказала миссис Пенимен. - О господи! - Он глух к мольбам, - продолжала объяснять миссис Пенимен. - Вы хотите сказать - он не передумает? - Словами его не возьмешь. Я его хорошо изучила. Его можно взять только свершившимся фактом. - Свершившимся фактом? - Он передумает... потом, - многозначительно сказала миссис Пенимен. - Его интересуют только факты. Его надо поставить перед фактом! - Я и поставил его перед фактом, - заметил Морис. - Это же факт, что я хочу жениться на его дочери. Но "взять" его мне не удалось. Миссис Пенимен помолчала, улыбаясь и нежнее прежнего глядя на Мориса из-под своей огромной шляпы, с которой черная вуаль свисала наподобие занавеса. - Женитесь на Кэтрин и поставьте его перед свершившимся фактом! - воскликнула она наконец. - Вы советуете мне жениться без его согласия? - нахмурился молодой человек. Миссис Пенимен было страшновато, но она храбро продолжала: - По-моему, лучший выход - тайный брак. Тайный брак, - повторила она; ей нравилось, как это звучит. - Так что же мне - увезти Кэтрин из дому? Что называется... похитить ее? - Это не преступление, ведь вас же вынуждают! - сказала миссис Пенимен. - Мой муж, как я вам уже говорила, был очень почтенным священнослужителем и одним из самых выдающихся ораторов своего времени. Однажды он обвенчал молодую пару, сбежавшую от отца невесты. Мистера Пенимена тронула их судьба, и он ни минуты не колебался; а потом все прекрасно устроилось. Отец помирился с ними и полюбил своего зятя. Венчание состоялось вечером, часов в семь. В церкви было темным-темно, ничего не было видно. Мистер Пенимен чрезвычайно волновался - он так сочувствовал молодой чете! Второй раз он бы на это не пошел. - К сожалению, у нас с Кэтрин нет мистера Пенимена, который бы нас обвенчал, - сказал Морис. - Зато у вас есть я! - с жаром откликнулась миссис Пенимен. - Я не могу вас обвенчать, но я могу помочь вам. Я буду стоять на страже. "Ну что за дура", - подумал Морис; однако он не мог сказать этого вслух. Впрочем, и то, что он сказал, было не очень учтиво: - Так вы просили меня прийти сюда для того, чтобы предложить свои услуги? Миссис Пенимен и сама ощущала некоторую неопределенность своей миссии; она чувствовала, что ей, в сущности, нечем вознаградить молодого человека за долгое путешествие на Седьмую авеню. - Я думала, вам будет приятно повидаться с кем-нибудь, кто близок к Кэтрин, - сказала она с достоинством. - А также, - добавила она, - что вы воспользуетесь драгоценной возможностью передать ей что-нибудь. С грустной улыбкой Морис показал ей пустые ладони. - Весьма обязан, но мне нечего ей передать. - Передать можно и на словах, - заметила его собеседница, снова многозначительно улыбнувшись. Морис опять нахмурился. - Передайте, чтобы она не сдавалась, - сказал он с некоторой резкостью. - Прекрасно сказано! Благородные слова. Они осчастливят ее. Она такая трогательная, такая храбрая, - говорила миссис Пенимен, оправляя пелерину и готовясь выйти на улицу. И тут ее осенило. Она вдруг нашла фразу, которую можно было смело предложить в оправдание затеянного. - Если вы не побоитесь жениться на Кэтрин, - сказала она, - вы тем самым докажете моему брату, что вы не такой, каким он вас якобы считает. - Не такой, каким он меня якобы считает? - повторил Морис. - Будто вы не знаете, какого он о вас мнения, - почти игриво проговорила миссис Пенимен. - Меня не интересует его мнение, - надменно сказал Морис. - Конечно, оно вызывает у вас гнев. - Оно вызывает у меня презрение, - заявил Морис. - А, так вы знаете, о чем я говорю, - сказала миссис Пенимен, грозя ему пальцем. - Он считает, что вы любите... что вы любите деньги. Морис помолчал, как бы обдумывая ответ, и наконец серьезно сказал: - Я действительно люблю деньги. - Да, но не в том смысле. Ведь Кэтрин вы любите больше? Молодой человек поставил локти на стол и спрятал лицо в ладони. - Как вы меня мучаете! - простонал он. Назойливое внимание этой особы к его делам и вправду было ему мучительно. Она, однако, не унималась. - Если вы женитесь вопреки его воле, он поймет, что вы на него не рассчитываете и готовы обойтись без его помощи. Тогда он увидит, что вы женились бескорыстно. Морис выслушал это соображение и поднял голову. - И какая мне будет от этого польза? - Он поймет, что ошибался и что вам нет никакого дела до его денег! - А поняв, что мне нет дела до его денег, откажет их какой-нибудь больнице. Это вы имеете в виду? - Вовсе нет, - сказала миссис Пенимен, тут же добавив: - Хотя это было бы великолепно! Я имела в виду, что, осознав свою ошибку, он будет считать своим долгом вознаградить вас за несправедливую обиду. Нельзя не признать, что идея эта заинтересовала Мориса. Однако он с сомнением покачал головой и сказал: - Вы думаете, он настолько сентиментален? - Он не сентиментален, - ответила миссис Пенимен, - но нельзя не признать, что при всей своей ограниченности он не лишен известного чувства долга. Морис Таунзенд пытался прикинуть возможные последствия того маловероятного факта, что доктор Слоупер когда-нибудь осознает свой долг перед ним, но зашел в тупик - настолько нелепым показалось ему это предложение. - Ваш брат мне ничем не обязан, - сказал Морис, - как и я ему. - Да, но у него есть обязанности по отношению к дочери. - Допустим; но в этом смысле и у Кэтрин есть обязанности по отношению к отцу. Миссис Пенимен огорченно вздохнула и встала, словно показывая, что прозаизм молодого человека ее удручает. - Кэтрин всегда исправно исполняла свои дочерние обязанности. А перед _вами_ у нее, что же, вовсе нет обязанностей? Миссис Пенимен всегда, даже в обычном разговоре, подчеркивала личные местоимения. - Было бы жестоко напоминать об этом Кэтрин! - воскликнул Морис и прибавил: - Я так ей благодарен за ее любовь. - Я передам Кэтрин ваши слова. И помните, если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, - и миссис Пенимен, не найдя, что еще сказать, неопределенно кивнула в направлении Вашингтонской площади. Морис молча глядел на присыпанный песком пол; ему как будто не хотелось уходить. Наконец он с некоторой резкостью взглянул на миссис Пенимен и спросил: - Так вы считаете, что если Кэтрин выйдет за меня, он ничего ей не оставит? Миссис Пенимен поглядела на него с изумлением и улыбнулась. - Да я же вам все объяснила - я уверена, что в конечном счете это будет самое лучшее. - То есть в конце концов она так или иначе получит его деньги? - Это зависит не от нее, а от вас. Докажите на деле свое бескорыстие! - воскликнула изобретательная миссис Пенимен. Морис снова уставился в пол, обдумывая ее совет, а миссис Пенимен продолжала: - У нас с мистером Пенименом не было ни гроша, и все же мы были счастливы. А Кэтрин ведь имеет капитал, который ей оставила мать; когда моя невестка выходила замуж, он считался весьма порядочным. - Да полно вам! - воскликнул Морис. Напоминать ему об этих деньгах действительно было излишне, ибо он вовсе не упустил их из виду. - Остин взял невесту с капиталом; отчего ж вам нельзя? - Но ваш брат тогда уже был врачом, - возразил Морис. - Не всем же быть врачами! - На мой взгляд, это отвратительная профессия, - заметил Морис с видом интеллектуального превосходства. И безо всякого перехода спросил: - Вы думаете, он уже составил завещание в пользу Кэтрин? - Думаю, составил; врачи ведь тоже не бессмертны. Наверное, и я там упомянута, - откровенно сказала миссис Пенимен. - И вы уверены, что он изменит завещание? В отношении Кэтрин? - Да. Но потом опять его изменит - в ее пользу. - На это нельзя полагаться! - сказал Морис. - А разве _нужно_ вам на это полагаться? Морис смутился. - Конечно, я боюсь причинить Кэтрин ущерб! - Вы не должны этого бояться. Ничего не бойтесь, и все будет прекрасно! Затем миссис Пенимен уплатила за свой чай, а Морис уплатил за свои устрицы, и они вместе вышли на пустынную, плохо освещенную Седьмую авеню. Тьма сгустилась, а фонари стояли далеко один от другого; мостовая между ними изобиловала ямами и рытвинами. Спотыкаясь о вывороченные булыжники, проехал ярко разрисованный омнибус. - Как вы доберетесь до дому? - спросил Морис, провожая эту повозку внимательным взглядом: Миссис Пенимен держала его под руку. После минутного колебания она ответила: - Вот так - это будет очень славно. И дала ему почувствовать, сколь ценна для нее его поддержка. Что ж, он повел ее запутанными улицами западной части города, потом сквозь шумную вечернюю толпу в более населенных кварталах; наконец они добрались до тихой Вашингтонской площади; перед ними поднималось крыльцо доктора Слоупера - мраморные ступени и белоснежная дверь, украшенная сверкающей серебряной дощечкой и олицетворяющая для Мориса затворенные врата рая. Спутник миссис Пенимен остановил печальный взор на освещенном окне в одном из верхних этажей. - Это моя, моя милая, милая комнатка! - сказала миссис Пенимен. Морис вздрогнул. - На нее я мог бы поглядеть и не подходя к самому дому, - пробормотал он. - Это как вам угодно. А вот комната Кэтрин выходит на другую сторону. Два великолепных окна на втором этаже. Можно выйти на соседнюю улицу, и вы их увидите. - Нет, мне не хочется их видеть! - И Морис повернулся к дому спиной. - Я все равно скажу ей, что вы здесь стояли, - сказала миссис Пенимен, указывая себе под ноги. - И передам ей ваши слова - чтобы она не сдавалась. - О да, конечно! Впрочем, я пишу ей об этом. - Живое слово значит больше, чем письмо. И помните: если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, - миссис Пенимен посмотрела на окна третьего этажа. На этом они расстались, и Морис с минуту постоял в одиночестве, глядя на дом; затем он повернулся и, перейдя к скверу, зашагал угрюмо кругом площади, вдоль деревянной ограды. Завершив круг, он снова ненадолго остановился перед жилищем доктора Слоупера. Взгляд его блуждал по фасаду дома и наконец остановился на красноватых окнах миссис Пенимен. "Чертовски уютный особняк", - подумал Морис Таунзенд. 17 Вечером миссис Пенимен сообщила Кэтрин (они сидели в малой гостиной) о своей беседе с Морисом Таунзендом; услышав эту новость, девушка вздрогнула, как от боли. Она даже рассердилась, - чуть ли не впервые в жизни. Кэтрин казалось, что тетка принимает непомерное участие в ее делах, и она с тревогой чувствовала, что от этого непременно произойдет какой-нибудь вред. - Не понимаю, зачем вам понадобилось встречаться с ним, - сказала она. - По-моему, так нельзя. - Мне стало жаль его; я подумала, кто-нибудь должен к нему пойти. - Не кто-нибудь, а только я, - заявила Кэтрин, понимая, что никогда прежде не проявляла такого высокомерия, и в то же время чувствуя свое право на это. - Но ты бы не пошла, милочка, - возразила тетушка, - и с ним могло бог знает что случиться. - Я не встречаюсь с ним, потому что отец мне запретил, - простодушно ответила Кэтрин. Такое простодушие раздосадовало миссис Пенимен. - Если бы отец запретил тебе спать, ты бы, наверное, никогда не уснула, - заметила она. - Я вас не понимаю, тетя, - сказала Кэтрин, поглядев на нее. - Вы какая-то странная. - Ничего, дорогая, когда-нибудь ты меня поймешь! И миссис Пенимен вернулась к вечерней газете, - она ежедневно прочитывала номер от первой строки до последней. Читала она молча и словно отгородившись от племянницы: она твердо решила дождаться, пока Кэтрин сама попросит ее рассказать о встрече с Морисом. Но Кэтрин молчала так долго, что терпение тетки истощилось: она уже открыла было рот, намереваясь обвинить племянницу в бессердечии, когда та наконец заговорила: - Что он сказал? - Что готов жениться хоть сейчас, несмотря ни на что. Кэтрин никак не отозвалась на это, и миссис Пенимен снова начала терять терпение; а потеряв его, сообщила, что Морис был очень красив, но выглядел изможденным. - И грустным? - спросила племянница. - У него были круги под глазами, - сказала миссис Пенимен. - Когда я с ним познакомилась, он выглядел совсем иначе. Но, пожалуй, если бы я тогда увидела его таким, как сейчас, он поразил бы меня еще сильнее. В самой удрученности его есть что-то чарующее. Это описание показалось Кэтрин необычайно ярким, и при всем своем недовольстве теткой Кэтрин почувствовала, что оно ее завораживает. - Где вы с ним встретились? - спросила она наконец. - Мы встретились... мы встретились на Бауэри, в кондитерской, - сказала миссис Пенимен, полагавшая, что в таких вещах нужна некоторая конспирация. - А где эта кондитерская? - поинтересовалась Кэтрин, немного помолчав. - Ты хочешь пойти туда, милочка? - спросила тетя. - Да нет же! - и Кэтрин поднялась, подошла к камину и стала глядеть на тлеющие угли. - До чего ж ты холодна, Кэтрин! - нарушила молчание миссис Пенимен. - Я? Холодна? - Холодна... и суха. Девушка быстро обернулась. - Это он так сказал? Миссис Пенимен выдержала паузу. - Я передам тебе, что он сказал. Его страшит, сказал он, лишь одно - что ты побоишься. - Побоюсь? Чего? - Отца. Кэтрин снова обернулась к камину и через некоторое время сказала: - Я и вправду боюсь отца. Миссис Пенимен тотчас встала и подошла к племяннице. - И что же - ты готова отвергнуть Мориса? Кэтрин надолго застыла, глядя на угли; наконец она подняла глаза и посмотрела на тетку. - Зачем вы меня все время торопите? - спросила она. - Все время тороплю? Да я прежде и не говорила с тобой об этом! - А по-моему, говорили, и не раз. - Так ведь это необходимо, Кэтрин, - сказала миссис Пенимен с необычайной торжественностью. - Боюсь, что ты сама не понимаешь, как важно... - Она сделала паузу; Кэтрин не сводила с нее глаз. - ...как важно уберечь от разочарования эту прекрасную юную душу. И миссис Пенимен вернулась в свое кресло у лампы и несколько резким жестом снова взяла в руки газету. Кэтрин осталась стоять у камина, заложив руки за спину и глядя на тетку, которая подумала, что никогда прежде не видела племянницу такой угрюмой и сосредоточенной. - Мне кажется, вы не понимаете... вы меня вовсе не знаете, - сказала девушка. - И неудивительно - ты же мне совсем не доверяешь. Кэтрин не стала защищаться от этого обвинения, и на какое-то время в комнате воцарилось молчание. Но воображение миссис Пенимен требовало пищи, и на сей раз вечерняя газета не могла его насытить. - Если ты подчинишься отцу, побоявшись его гнева, - сказала она, - я просто не представляю, что с нами станет. - Неужели он велел вам передать мне все это? - Он просил меня употребить мое влияние. - Не может быть, - сказала Кэтрин. - Я знаю, что он верит в меня. - Как бы ему не пришлось в этом раскаяться! - миссис Пенимен прихлопнула ладонью свою газету. Она не понимала, что вдруг нашло на ее племянницу - та никогда не была такой строптивой и самоуверенной. Между тем эти новые черты проявлялись в Кэтрин все яснее. - Не надо вам больше встречаться с мистером Таунзендом, - сказала она. - По-моему, так нельзя. Со всей величавостью, на какую она была способна, миссис Пенимен поднялась с места. - Уж не ревнуешь ли ты ко мне, дитя мое? - спросила она. - Ах, тетушка! - прошептала Кэтрин, краснея. - Ну так не тебе учить меня, что можно и что нельзя. Однако на сей раз Кэтрин проявила твердость. - Обманывать нельзя, - заявила она. - Кого-кого, а уж _тебя_ я не обманула! - Но я дала слово отцу... - Ну разумеется, ты дала слово отцу. А вот я ему никаких обещаний не давала. На это Кэтрин нечего было возразить, и она промолчала. - Я думаю, мистеру Таунзенду это тоже не нравится, - сказала она наконец. - Не нравится встречаться со мной? - Во всяком случае, тайно. - Мы встретились не тайно - там полно людей. - Но ведь место-то было тайное, где-то на Бауэри. Миссис Пенимен скривилась. - Мужчины это любят, - заметила она, помолчав. - Уж я-то знаю, что нравится мужчинам. - Если бы отец узнал, ему бы это не понравилось. - Ты, что же, собираешься рассказать ему? - поинтересовалась миссис Пенимен. - Нет, тетушка, не собираюсь. Но прошу вас больше этого не делать. - Другими словами, если я снова встречусь с ним, ты расскажешь отцу - так прикажешь тебя понимать? Я не разделяю твоего страха перед моим братом. Я всегда умела за себя постоять. Но больше я, конечно, ничего для тебя делать не стану. Какая неблагодарность! Я знала, что тебе не свойственны душевные порывы, но считала тебя решительной натурой и объявила твоему отцу, что он в этом еще убедится. Я в тебе разочаровалась - но отец, конечно, останется доволен! Сказав так, миссис Пенимен сдержанно кивнула племяннице и удалилась к себе. 18 Кэтрин сидела одна у камина в гостиной - видела уже больше часа, глубоко задумавшись. Поведение тети Лавинии представлялось ей неразумным и вызывающим, и, ясно понимая это, вынося миссис Пенимен этот суровый приговор, Кэтрин чувствовала себя взрослой и мудрой. Обвинение в нерешительности не обидело Кэтрин; оно ее даже не задело: девушка не знала за собой нерешительности и не расстроилась оттого, что тетя в ней разочаровалась. Отца она боготворила, и огорчить его - значило бы совершить преступление, почти как богохульствовать в храме. Однако намерения Кэтрин окрепли, и она верила, что своими молитвами очистила их от зла. Стемнело, лампа едва мерцала, но Кэтрин не замечала этого: внимание ее сосредоточилось на ее мучительном замысле. Она знала, что отец занимается в кабинете. Он провел там весь вечер, и время от времени Кэтрин прислушивалась - не выходит ли он. Она надеялась, что отец, по обыкновению, заглянет в гостиную. Наконец пробило одиннадцать, и дом погрузился в тишину. Слуги легли спать. Кэтрин встала, медленно подошла к дверям кабинета и замерла, выжидая. Затем постучала и снова замерла. Отец отозвался, но у нее не хватало мужества отворить дверь. Кэтрин сказала правду - она действительно боялась отца. А что она не знала за собой нерешительности - так это значило лишь, что себя самое она не боится. Она услышала, как отец поднялся; и вот он подошел и отворил дверь. - Что такое? - спросил доктор. - Отчего ты стоишь тут, будто привидение? Кэтрин ступила в комнату, но высказать то, из-за чего она пришла, ей удалось очень нескоро. Весь вечер доктор - в халате и шлепанцах - работал за своим письменным столом, и теперь он некоторое время выжидательно глядел на нее, а потом вернулся к столу и снова склонился над бумагами. Она видела лишь его спину и слышала скрип пера. Стоя у двери, она чувствовала, как колотится у нее сердце, и была даже рада, что отец не смотрит на нее, - она чувствовала, что ей будет легче заговорить, глядя ему в спину. Наконец, не сводя глаз с отцовской спины, она приступила: - Ты мне сказал, что если я захочу опять поговорить с тобой о мистере Таунзенде, ты меня с удовольствием выслушаешь. - Ну разумеется, дорогая, - ответил доктор, не оборачиваясь, но перестав писать. Кэтрин предпочла бы, чтобы перо его не останавливалось; однако она продолжала: - Я пришла тебе сказать, что я его не видела с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться. - Чтобы попрощаться? - спросил доктор. - Он никуда не уезжает, - сказала девушка, немного помолчав. Доктор неторопливо обернулся, укоризненной улыбкой отвечая на ее шутку. Часто мы острим, когда нам вовсе не до смеха; вот и Кэтрин совсем не намеревалась шутить. - Стало быть, для чего-то другого? - спросил доктор. - Да, отец, для другого, - ответила девушка и повторила: - Я его не видала с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться. Доктор медленно почесал подбородок кончиком гусиного пера. - Ты ему писала? - Да, четыре раза. - Значит, ты ему не отказала. На это хватило бы и одного письма. - Нет, - сказала Кэтрин, - я просила... я просила его подождать. Отец продолжал смотреть на нее, и она испугалась, что он сейчас разгневается, - глаза его горели холодным огнем. - Ты прекрасная, верная дочь, - сказал он наконец. - Подойди ко мне, - и он встал и протянул к ней руки. Слова его были неожиданны, и Кэтрин почувствовала себя на верху блаженства. Она подошла к отцу, и он нежно обнял дочь, утешая ее, а потом поцеловал. И сказал: - Ты бы хотела сделать меня счастливым? - Конечно, очень, - ответила Кэтрин, - но я, наверное, не сумею. - Сумеешь, если захочешь. Нужно только желание. - То есть нужно отказать мистеру Таунзенду? - спросила Кэтрин. - Да, нужно отказать мистеру Таунзенду. Он с прежней нежностью обнимал дочь, глядя ей прямо в лицо, пытаясь заглянуть ей в глаза; но она отвела взор. Они долго молчали. Это объятие начало тяготить Кэтрин. - Ты счастливее меня, отец, - сказала она наконец. - Я знаю, что ты сейчас очень страдаешь. Но лучше потерпеть три месяца, чем страдать много лет, всю жизнь. - Конечно; но я бы не страдала с ним. - Ты ошибаешься. Я в этом уверен. Кэтрин не ответила, и доктор продолжал: - Неужели ты сомневаешься в моем знании жизни, в моей любви к тебе, в моей заботе о твоем будущем? - Ах, отец! - прошептала девушка. - Пойми: я знаю людей, знаю их пороки, их безрассудство, их лживость. Она высвободилась из объятий отца и запальчиво воскликнула: - У него нет пороков, и он не лживый! Отец не сводил с нее своих ясных, пронзительных глаз. - Так ты сомневаешься в моей правоте? - Я не верю, что он такой! - Об этом я и не прошу тебя; поверь лишь, что я не ошибаюсь. Кэтрин, конечно, не подумала, что это лишь ловкий ораторский прием; и все же призыв отца она восприняла враждебно: - Да что ж он сделал? Что ты о нем знаешь? - То-то и оно, что он за всю свою жизнь ничего не сделал - он бездельник и эгоист. - Ах, отец, прошу тебя, не надо его ругать, - взмолилась Кэтрин. - Я и не намерен его ругать. Это было бы ошибкой с моей стороны, - сказал доктор и, отвернувшись, добавил: - Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится. - Значит, мне можно увидеться с ним? - Как тебе заблагорассудится. - И ты меня простишь? - Никоим образом. - Всего один раз! - Не понимаю, что значит "всего один раз". Если ты ему не откажешь, ваше знакомство будет продолжаться. - Я хочу ему объяснить... я хочу попросить его, чтобы он подождал. - Чего подождал? - Подождал, пока ты не узнаешь его получше... пока ты не согласишься. - Незачем морочить ему голову. Я знаю его достаточно и никогда не соглашусь на этот брак. - Но мы можем ждать очень долго, - сказала Кэтрин тоном, который сама она считала смиренным и примирительным; однако доктор, будучи раздражен, воспринял ее замечание как бестактную настойчивость. Ответил он, впрочем, достаточно невозмутимо: - Если тебе угодно, ты, конечно, можешь ждать; рано или поздно я умру. Кэтрин испуганно вскрикнула. - Помолвка подействует на тебя интереснейшим образом: тебе захочется, чтобы это случилось как можно скорее. Кэтрин со страхом глядела на отца. Доктор был чрезвычайно доволен своим аргументом, поразившим девушку авторитетностью или, точнее, смутной весомостью логической аксиомы, которую она не в состоянии была подвергнуть критике; и все же, хотя вывод отца казался научной истиной, Кэтрин отказывалась его принять. - Лучше вообще замуж не выходить, чем ждать твоей смерти, - сказала она. - Так докажи мне это. Если ты не расторгнешь помолвку с Морисом Таунзендом, ты, несомненно, станешь ждать моей смерти. Кэтрин отвернулась, чувствуя, что ей становится худо. А доктор продолжал: - И когда даже _тебе_ захочется, чтобы я умер поскорее, вообрази, с каким нетерпением будет дожидаться этого _он_! Кэтрин попыталась вообразить нечто подобное (слова отца имели такую власть над ней, что даже ее мысли подчинялись им), но своим нетвердым умом поняла лишь, сколь отвратителен силлогизм доктора. Внезапно на нее снизошло вдохновение - она и сама определила бы это как вдохновение. - Если я не выйду замуж, пока ты жив, то не выйду и после твоей смерти, - сказала она. Отцу, надо признаться, ее замечание показалось не более чем еще одной попыткой сострить. И поскольку упрямый и не слишком развитый ум редко прибегает к подобной форме ведения беседы, доктор был крайне удивлен. - Это ты нарочно говоришь? Чтобы только мне противоречить? - спросил он, прекрасно понимая, что тонкостью его вопрос не отличается. - Нарочно? Ах, отец, в каких ужасных вещах ты меня все время обвиняешь! - Если ты не собираешься ждать моей смерти, то к чему вообще откладывать ваш брак? Чего еще вам ждать? Некоторое время Кэтрин не отвечала, затем сказала: - Может быть, Морису понемногу удастся... тебя уговорить. - Я не намерен с ним разговаривать. Он мне чрезвычайно неприятен. Кэтрин вздохнула - удрученно, но не слишком громко; она постаралась подавить вздох, ибо считала, что не должна выставлять напоказ свои переживания и пытаться влиять на отца при помощи сомнительных средств - взывая к его сочувствию, например. Она даже считала, что ей вообще не следует играть на его чувствах, - по ее мнению, это было бы жестоко. Ее роль должна была сводиться к мягкому и постепенному воздействию на его ум, на его понимание характера милого Мориса. Но как оказать на отца такое воздействие, Кэтрин не знала и потому чувствовала себя несчастной и беспомощной. Свой запас аргументов и возражений она исчерпала и могла теперь надеяться только на то, что отец сжалится над ней; ему действительно было жаль дочь, но в своей правоте он был уверен. - Когда ты снова увидишься с мистером Таунзендом, - сказал он, - передай ему, что если ты выйдешь замуж без моего согласия, я не оставлю тебе в наследство ни гроша. Эта новость произведет на него большое впечатление - большее, чем все, что ты добавишь от себя. - Но это только справедливо, - заметила Кэтрин. - Если я выйду замуж без твоего согласия, я и не должна наследовать твои деньги. - Дитя мое, - усмехнулся доктор, - твое простодушие воистину умиляет. Повтори мистеру Таунзенду то, что ты сейчас сказала, - тем же тоном и с тем же выражением лица, - и послушай, как он тебе ответит. Во всяком случае, не вежливо; скорее раздраженно. Мне это будет только приятно - ведь таким образом он подтвердит мою правоту; впрочем, и ты, наверное, не обидишься на него за грубость - допускаю, что она тебе даже импонирует. - Он не скажет мне грубости, - мягко возразила Кэтрин. - Все же передай ему мои слова. Кэтрин посмотрела на отца, и ее кроткие глаза наполнились слезами. - Значит, мне надо увидеться с ним, - несмело проговорила она. - Как тебе заблагорассудится! И, подойдя к двери, доктор распахнул ее перед дочерью. Жест этот привел девушку в трепет - отец указывал ей на дверь! Помедлив, она добавила: - Всего только раз, один раз. - Как тебе заблагорассудится, - повторил он, по-прежнему придерживая дверь. - Мое мнение тебе известно. Встречаясь с ним, ты выказываешь свою неблагодарность и жестокость по отношению к отцу и причиняешь ему величайшее огорчение. Этого бедняжка не вынесла - она залилась слезами и с жалобным возгласом кинулась к своему непреклонному родителю. Она умоляюще протянула к нему руки, но он не принял ее мольбы: вместо того чтобы дать дочери выплакаться у него на груди, он сурово взял ее за локоть, вывел за порог и осторожно, но решительно закрыл дверь. Затем он прислушался. Было тихо, и он знал, что Кэтрин стоит за дверью. Как я уже сказал, ему было жаль ее, но он был так уверен в своей правоте! Наконец он услышал, что она пошла прочь; потом шаги ее легонько заскрипели на лестнице. Держа руки в карманах, доктор прошелся по кабинету; глаза его блестели - возможно, от гнева, но отчасти также и от удовольствия. "Клянусь небом, она не отступится, - сказал он себе, - не отступится!" То, что Кэтрин "не отступится", казалось ему почти комичным и обещало небезынтересные события. Доктор решил непременно "досмотреть", как он про себя выразился, эту комедию до конца. 19 По причинам, связанным с этим решением, доктор на следующее утро предпринял попытку поговорить со своей сестрой. Он пригласил ее в кабинет и, когда миссис Пенимен пришла туда, выразил надежду, что она будет соблюдать приличия - хотя бы самые азы - и не станет потворствовать племяннице. - Не понимаю, что ты называешь азами, - сказала миссис Пенимен. - Можно подумать, что ты советуешь мне выучить азбуку. - Азбуку здравого смысла тебе, очевидно, никогда уже не выучить, - позволил себе заметить доктор. - Ты пригласил меня сюда для оскорблений? - поинтересовалась миссис Пенимен. - Вовсе нет. Я пригласил тебя, чтобы дать тебе совет. Ты потворствуешь этому молодому человеку, Таунзенду, и это твое личное дело. Твои чувства, твои фантазии, твои симпатии и заблуждения меня не касаются. Я прошу тебя лишь об одном - держи все это при себе. Я изложил Кэтрин свою точку зрения; Кэтрин меня отлично поняла. Всякое поощрение его ухаживаний я буду отныне рассматривать как намеренное непослушание, а твое пособничество Кэтрин в этом деле - как, прости за выражение, прямое предательство. Тебе известно, что предательство считается тяжким преступлением; подумай же о наказании. Миссис Пенимен распрямила стан, широко раскрыла глаза - она иногда пользовалась этим приемом - и заявила: - Ты говоришь как какой-нибудь державный властитель! - Я говорю как отец своей дочери. - Но не как брат своей сестры! - воскликнула Лавиния. - Дорогая Лавиния, - сказал доктор, - я подчас действительно сомневаюсь в нашем родстве - мы так не похожи друг на друга. Однако, несмотря на несхожесть характеров, мы в состоянии понять друг друга в критическую минуту, и сейчас это главное. Прекрати свои игры вокруг мистера Таунзенда - большего я от тебя не требую. Полагаю, что последние три недели ты переписывалась с ним; возможно, даже встречалась. Это не вопрос - не трудись мне отвечать. Доктор был уверен, что Лавиния ответила бы ложью, слушать которую ему было бы неприятно. - Прекрати свои забавы, - закончил он, - в чем бы они ни заключались. Вот и все, чего я хочу. - А по-моему, ты хочешь также быть причиной смерти твоей дочери, - заметила миссис Пенимен. - Напротив, я хочу, чтобы она жила долго и счастливо. - Ты ее убьешь. Она провела ужасную ночь. - От одной ужасной ночи и даже от десяти ужасных ночей она не умрет. Поверь моему врачебному опыту. Немного поколебавшись, миссис Пенимен решилась на выпад: - При всем своем врачебном опыте ты уже лишился двух членов своей семьи! Решиться-то она решилась, но когда брат в ответ пронзил ее взглядом, острым, как хирургический скальпель, миссис Пенимен сама испугалась своей смелости. Взгляду доктора вполне соответствовали его слова: - И не побоюсь лишиться общества еще одного! Миссис Пенимен поднялась, постаравшись принять вид оскорбленной добродетели, и ретировалась в комнату Кэтрин, - девушка давно уже сидела в одиночестве. О ее "ужасной ночи" тетушка знала потому, что накануне вечером, после разговора Кэтрин с отцом, наши дамы сошлись вновь: миссис Пенимен поджидала племянницу на лестнице, на втором этаже. Нет ничего удивительного в том, что столь проницательная особа, как миссис Пенимен, догадалась о беседе в кабинете доктора. Еще менее удивителен тот факт, что сей особе весьма любопытно было узнать, чем завершилась беседа, и это любопытство заставило милую, незлопамятную тетушку пожалеть о резкостях, которыми она давеча обменялась с племянницей. Завидев бедняжку в темном коридоре, миссис Пенимен бросилась к ней с изъявлениями сочувствия. Раненое сердце девушки тоже не вспомнило об обидах; она поняла лишь, что тетя заключает ее в свои объятия. Миссис Пенимен отвела племянницу в ее спальню, и они просидели там вдвоем до рассвета. Уронив голову на теткины колени, девушка долго и почти беззвучно рыдала, пока не излила свое горе. Миссис Пенимен была довольна: она с чистой совестью могла считать, что эта сцена, в сущности, отменила запрет, наложенный Кэтрин на ее отношения с Морисом Таунзендом. Однако радость ее сильно уменьшилась, когда, заглянув к племяннице утром, она обнаружила, что Кэтрин одевается и готовится выйти к завтраку. - Ты не должна спускаться к завтраку, - сказала она. - Тебе надо прийти в себя после этой кошмарной ночи. - Я уже пришла в себя, только боюсь опоздать к столу. - Я тебя не понимаю! - воскликнула миссис Пенимен. - Ты должна по крайней мере три дня оставаться в постели! - Ну нет, ни за что на свете! - сказала Кэтрин, которая не находила ничего приятного в подобном времяпрепровождении. Миссис Пенимен была в отчаянье. Она с величайшим неудовольствием заметила, что на лице Кэтрин не осталось и следа ночных слез. Крепкое здоровье девушки только мешало делу. - Какое впечатление ты думаешь произвести на отца, - воскликнула тетушка, - прискакав к завтраку как ни в чем не бывало, словно ты вовсе не терзалась, словно ничего и не произошло? - Ему не понравится, если я останусь в постели, - простодушно ответила Кэтрин. - Именно поэтому ты и должна остаться в постели. Как же еще, по-твоему, можно его разжалобить? Кэтрин немного подумала. - Не знаю, - сказала она. - Но только не так. Я не хочу делать ничего необычного. И, завершив туалет, девушка, по теткиному выражению, "поскакала" завтракать с отцом. Она была слишком скромна, чтобы подолгу выставлять свое несчастье напоказ. И тем не менее она действительно провела ужасную ночь. Даже после того, как миссис Пенимен удалилась, Кэтрин не удалось уснуть. Она лежала, безутешно глядя в полумрак спальни, а перед глазами ее стоял отец, указывающий ей на дверь. Кэтрин снова слышала, как он называет ее бессердечной. Сердце ее разрывалось от горя - ведь сердце у нее было достаточно чувствительное. В иные минуты ей казалось, что отец прав: только плохая дочь могла поступать так, как она. Значит, она плохая дочь; но уж с этим ничего не поделаешь. Надо постараться хотя бы внешне быть хорошей - даже если душа ее греховна; и временами Кэтрин начинала надеяться, что, оставаясь сердцем верной Морису, она, возможно, сумеет кое-чего достичь путем искусного притворства. Кэтрин проявляла искусность в самых разных занятиях, и не наше дело выяснять, насколько глубоки были ее таланты. Вероятно, самые ценные из них и сказались в утренней свежести ее лица, так огорчившей миссис Пенимен, которая была поражена тем, что девица, всю ночь не спавшая из-за отцовской суровости, может наутро сойти к завтраку без всяких признаков ночных страданий. Бедняжка Кэтрин знала, что хорошо выглядит, и на душе у нее от этого становилось еще тяжелее - ведь свежий вид свидетельствовал о крепком, выносливом здоровье и обещал долгую, может быть слишком долгую, жизнь, а такое обещание было ей сейчас в тягость, ибо оно как бы приписывало ей еще одно желание - причем в такое время, когда выказывать желания ей не пристало. Кэтрин написала Морису Таунзенду и пригласила его прийти на следующий день; написала кратко, ничего не объясняя. Она все объяснит ему при встрече. 20 На следующий день, после полудня, Кэтрин услышала его голос на крыльце, а затем - шаги в прихожей. Она приняла его в парадной гостиной - нарядной и просторной, - а на случай неожиданных визитов предупредила слугу, что будет очень занята. Кэтрин не опасалась внезапного появления отца: в этот час он всегда делал визиты. Увидев Мориса, она сначала поняла, что он еще красивее портрета, хранимого ее влюбленной памятью, а уж затем - что он заключил ее в свои объятья. Но вот он разомкнул их, и Кэтрин почувствовала, что теперь она действительно пустилась во все тяжкие; на мгновение ей даже почудилось, что они уже женаты. Он обвинил ее в жестокости, сказал, что исстрадался из-за нее, и Кэтрин ясно ощутила, как ужасна ее судьба: причинять боль обеим враждующим сторонам. Однако вовсе не упреков, пусть даже нежных, ей сейчас хотелось от Мориса; она ждала помощи. Ведь он, конечно же, достаточно умен и достаточно изобретателен, чтобы придумать, как положить конец всем их несчастьям. Кэтрин высказала это вслух, и Мориса ничуть не удивила ее вера в него. Но прежде чем предложить какой-нибудь выход, он стал ее расспрашивать - и это тоже было ничуть не удивительно. - Как вы могли заставить меня так долго ждать! - сказал он. - Я чуть не умер; каждый час казался мне вечностью. Как долго вы решали! - Решала? - переспросила Кэтрин. - Решали, принять меня или отвергнуть. - Ах, Морис! - с нежностью воскликнула она и прошептала: - У меня и в мыслях не было отвергнуть вас. - Чего же вы тогда ждали? В вопросе молодого человека была убийственная логика. - Я думала, может быть, отец... отец... - она не договорила. - Заметит, как вы страдаете? - О нет! Я думала, может, он переменит свое мнение. - И теперь вы послали за мной, потому что это наконец произошло? Верно? Это оптимистическое предположение причинило Кэтрин новые мучения. - Нет, Морис, - сказала она грустно, - он не переменил своего мнения. - Так почему же вы за мной послали? - Потому что я хотела вас видеть! - жалобно воскликнула Кэтрин. - Причина превосходная. Но неужели вы хотели всего только увидеть меня? Вам нечего сказать мне? Его прекрасные, неотразимые глаза настойчиво смотрели на нее, и Кэтрин заколебалась - какой ответ будет достоин такого взгляда? С минуту она молча упивалась его взором, потом тихо проговорила: - Мне так хотелось вас видеть! И спрятала лицо в ладони - что было крайне непоследовательно. Теперь Морис с минуту молча наблюдал за ней. - Согласны ли вы завтра обвенчаться со мной? - спросил он вдруг. - Завтра? - Или на будущей неделе. Скажем, не позже чем через месяц. - А не лучше ли нам подождать? - спросила Кэтрин. - Чего же? Этого Кэтрин не знала. Но его напористость испугала девушку. - Просто подождать и еще немного подумать. Он с печальным укором покачал головой. - Разве ж вы не думали все это время? Или вы собираетесь раздумывать еще лет пять? Мне эти три недели показались вечностью. Бедная моя, - добавил он, помолчав, - вы что-то скрываете! Кэтрин залилась краской, глаза ее наполнились слезами. - Ах, как вы можете так говорить! - прошептала она. - Да ведь третьего пути нет: либо вы за меня выходите, либо мы должны проститься, - рассудительно заметил Морис. - Угодить сразу и мне, и отцу невозможно. Вам придется выбирать между нами. - Я выбрала вас! - воскликнула девушка с волнением. - Тогда обвенчаемся на будущей неделе. Кэтрин молчала, не сводя с него глаз. - Неужели у нас нет другого выхода? - спросила она. - Насколько мне известно, это единственный способ стать мужем и женой. Если есть какой-то другой, скажите. Другого способа Кэтрин придумать не могла, и правота молодого человека показалась ей почти жестокой. Единственное, что ей удалось придумать, - это что отец, быть может, передумает. Смущаясь от сознания своей беспомощности, девушка вслух пожелала, чтобы это чудо произошло. - Вы думаете, есть хоть малейшая надежда? - спросил Морис. - Была бы, если бы он познакомился с вами поближе. - А что ему мешает познакомиться со мной поближе? Ему стоит лишь захотеть. - Его представления, его доводы - вот что мешает, - сказала Кэтрин. - Их невозможно... их невозможно сокрушить. Воспоминание об отцовской непреклонности все еще приводило ее в трепет. - Невозможно? - воскликнул Морис. - Я предпочел бы услышать, что вам нетрудно их сокрушить! - Ах, мой отец несокрушим! - сказала Кэтрин. Морис отвернулся и, отойдя, уставился в окно. - Вы слишком боитесь его, - заметил он наконец. Кэтрин не попыталась возразить - она не стыдилась своего страха, ибо если ей самой он и не делал чести, то зато свидетельствовал о ее почтении к отцу. - По-моему, я и должна его бояться, - просто ответила она. - Значит, вы меня не любите. Во всяком случае, не так сильно, как я люблю вас. Я надеялся, что ваша любовь ко мне сильнее страха перед отцом. - Ах, друг мой! - сказала Кэтрин, шагнув к нему. - Разве я чего-нибудь боюсь? - воскликнул он, обернувшись. - Я ради вас готов сражаться с целым светом! - Вы такой благородный... такой смелый! - сказала она и замерла, остановившись на почтительном расстоянии. - Какой мне от этого прок, раз вы такая робкая? - По-моему, в действительности я... я не робкая, - сказала Кэтрин. - Не понимаю, что значит "в действительности". В действительности из-за вашей робости мы оба будем несчастны. - У меня хватит сил на то, чтобы ждать, ждать долго-долго. - А если, прождав долго-долго, мы обнаружим, что ваш батюшка ненавидит меня пуще прежнего? - Нет-нет, этого не будет, этого не может быть! - Вы думаете, его растрогает моя верность? Но если его так легко растрогать, отчего же вы его боитесь? Вопрос был задан ловко, и Кэтрин задумалась. - Я постараюсь не бояться, - сказала она, смиренно стоя перед ним и словно показывая, какой послушной и исполнительной женой она обещает стать. Это обещание не ускользнуло от внимания Мориса, и он снова принялся уверять Кэтрин в своей пылкой любви. Не что иное, как вышеупомянутое чувство и заставило его сказать ей наконец, что миссис Пенимен посоветовала им немедленно обвенчаться, не думая о последствиях. - Да, тетушке это было бы по душе, - простосердечно и в то же время весьма проницательно заметила Кэтрин. И уже совсем простосердечно, без малейшей примеси сарказма, она почти тотчас перешла к поручению доктора насчет того, что надо передать Морису. Кэтрин все время помнила о поручении отца, и оно обременяло ее, но, даже будь оно вдесятеро мучительнее, девушка все равно добросовестно исполнила бы его. - Он велел мне в точности... в точности передать вам от него, что, если я выйду замуж без его согласия, он не оставит мне ни цента из своего состояния. Он настаивал, чтобы я непременно вам это сказала; он, кажется, думает, что... думает... что... Морис покраснел, как покраснел бы на его месте любой благородный человек, которого заподозрили в низости. - Что он думает? - Что для вас это что-то меняет. - Разумеется, меняет - и очень многое. Лишает на