девятого номера была открыта,  и  оттуда  выходил  техник-сержант
морской пехоты, на рукаве у него под шевронами была горизонтальная планка,
а не привычное пехотное "коромысло". Он на ходу  завязывал  галстук.  Было
удивительно, как Пруит мгновенно уловил в нем все до  последней  мелочи  и
как все это сразу стало ему важно. Пока сержант шел  по  коридору,  он  не
отрываясь смотрел ему вслед.
   Лорен вышла почти тотчас за сержантом и быстро  зашагала  по  коридору,
выстукивая  "шпильками"  отрывистое  стаккато.  Он  увидел  ее   с   резко
отозвавшейся в сердце внезапностью, как будто это был снимок в натуральную
величину, который поймал ее в движении, а она  потом  сошла  с  фотографии
прямо в коридор - одна рука с зажатой между пальцами  белой  пластмассовой
фишкой придерживала на спине расстегнутое платье, в другой была полная  до
верху бутылка с коричневой  жидкостью,  которую  она,  чтобы  не  пролить,
слегка покачивала из стороны в сторону, как официантка,  несущая  чашку  с
кофе. Она шла очень быстро и, проходя мимо Пруита,  чуть  отвела  плечи  в
сторону, пытаясь разминуться с ним в узком, забитом людьми коридоре.
   - Эй, - окликнул он ее, - Лорен!
   - Привет, дорогой.
   - Эй! Подожди! Куда ты?
   - Мне некогда, котик. Ко мне до тебя еще человека три-четыре.
   Она вдруг увидела его и остановилась.
   - Ой, это ты? Привет! Ну как ты там? - Она взглянула в конец коридора.
   - Как я? - И это все, что она может ему сказать? Он лихорадочно  искал,
что бы ей ответить, время бежало, а в голове не было ни одной мысли.  -  У
меня все прекрасно, - запинаясь, сказал он. - А ты как?
   - Вот и хорошо. - Она глядела в конец коридора. - Котик, ты загляни  ко
мне... - Она посмотрела на свои часики, - ну, скажем,  через  полчаса,  а?
Раньше я никак не смогу, миленький.
   - Да? - У Пруита свело горло, будто  он  проглотил  что-то  вяжущее.  -
Послушай, - ему  пришлось  напрячь  все  силы,  чтобы  выговорить  это.  -
Послушай, ты меня помнишь?
   - Конечно, помню, глупый. - Она прислонилась к стене и глядела в  конец
коридора. - Ты думал, я  могу  тебя  забыть?  Мне  просто  сейчас  некогда
разговаривать,  миленький.  Ты  бы  зашел  через  полчаса,  давай  так   и
договоримся.
   - Ладно, бог с ним. Не надо. - Он отступил на шаг, все  еще  ничего  не
соображая.
   - Наверное, все равно бы ничего не вышло,  -  сказала  Лорен.  -  Через
полчаса будет уже целая очередь. Человека четыре, не меньше.
   - Ясно. Миссис Кипфер мне объяснила, что ты тут нарасхват. Бог  с  ним.
Не буду тебя отвлекать.
   - Знаешь что, - она обвела глазами коридор, -  их  здесь  вроде  никого
нет. Может, я сумею пропустить тебя без очереди. Хочешь?
   - Мне твои одолжения не нужны.
   Она перестала смотреть в конец коридора и взглянула на него,  в  глазах
ее появилось беспокойство, они ожили, ожили в первый раз за все это время,
как будто она только сейчас увидела, что перед  ней  не  просто  очередной
клиент.
   - Ну зачем ты так? А на что, собственно, ты рассчитывал?
   - Не знаю.
   - Ты пришел в неудачное время, вот и все. Я же  здесь  не  развлекаюсь.
Это моя работа, сам понимаешь.
   - Твоя работа? - повторил он. - А ты забыла? Три дня назад приходил тут
к тебе один. До утра остался. И твердо обещал, что сегодня  придет  снова.
На всю ночь. Помнишь? Это же я, он самый. Мы тогда с тобой целых три  часа
в постели проговорили.
   - Конечно, помню.
   - Ничего ты не помнишь. Забыла даже, как меня зовут.
   - Почему же? Конечно, помню. Ты Пру. Ты меня тогда еще спросил,  почему
я этим занялась, и я тебе рассказала. Вот видишь? Я все помню.
   - Вижу, - сказал он.
   - Знаешь что, иди сейчас в девятый номер и жди меня. Я буду через  пять
минут. Ты пока можешь там раздеться.
   - Нет, спасибо. Если не возражаешь, я лучше подожду,  когда  ты  будешь
посвободнее. Поточный метод меня никогда особенно не привлекал.
   Она сделала шаг, чтобы уйти - в третий раз, - но вернулась и посмотрела
ему в глаза. И все же взгляд ее продолжал скользить куда-то в сторону.
   - Из этого тоже ничего не выйдет. Пру, - мягко сказала она. -  Со  мной
сегодня уже договорились на всю ночь.
   - Что? - Во рту у него совсем пересохло, и  он  пожевал  губами,  чтобы
накопилась слюна. - В ту ночь ты  ничего  такого  не  говорила.  Ты  тогда
сказала... Зачем ты мне морочишь голову?
   - Я тогда не знала. Сегодня день получки, забыл? - терпеливо  объясняла
она. - Я за один такой день могу набрать вот этих жетонов, - она  помахала
перед ним белой пластмассовой фишкой, - больше,  чем  за  весь  оставшийся
месяц. А сегодня здесь будет гулять большое начальство из Шафтера,  и  они
заранее сняли чуть ли  не  весь  дом.  Утром  позвонили  миссис  Кипфер  и
специально просили, чтоб она меня на ночь не занимала.
   - Но ты же мне обещала, черт возьми! - возмутился он. - Почему ты ей не
сказала? -  Остановись,  подумал  он,  зачем  ты  клянчишь?  Разве  ты  не
чувствуешь, когда тебе не рады? Ты уже потерял почти все, хочешь  потерять
и это?
   - Послушай, - у Лорен лопнуло терпение, - неужели ты не можешь  понять?
Когда приезжает начальство, миссис Кипфер все закрывает. Думаешь, офицерам
понравится, если их здесь увидят солдаты?
   Ну и стерва, подумал он, ну и  подлюга  эта  миссис  Кипфер,  все  ведь
знала!
   - А мне наплевать, понравится им или не понравится! Я  на  это  плевал,
поняла?
   Здоровенный солдат в гражданском, такой толстый, что вполне мог бы быть
первым поваром,  энергично  работая  локтями,  протиснулся  между  ними  и
двинулся дальше. Пруит с надеждой посмотрел на него.
   - Эй, ты, рожа! Ослеп, что ли? Куда прешь, болван?! - рявкнул Пруит, но
толстый даже не обернулся. Паразиты! - подумал он, - и не облаешь  никого,
чтоб они все сдохли!
   - Тебя бы все равно сюда не впустили, - говорила Лорен, - даже если  бы
я отказалась. А я бы только потеряла на  этом  деньги.  Шафтерские  всегда
платят много. Кидают деньги пачками. Что им какие-то пятнадцать  долларов?
Девушки за одну такую ночь зарабатывают больше, чем за целую  неделю.  Мне
самой обидно, Пру, но что я могла сделать?
   - Тебе обидно? А мне, думаешь, как? Ей обидно,  -  повторил  он.  -  Ей
очень обидно. Я ждал этой ночи как не знаю чего! - Что с тобой,  Пруит?  -
подумал он. - Заткнись. Где твоя гордость?
   - Ну извини. А вообще, почему ты  вдруг  решил,  что  у  тебя  на  меня
какие-то права? Ты мне, между прочим, не муж.
   - Да уж, это я как-нибудь понимаю. Господи, Лорен, но почему?
   - Мы тут с тобой разговариваем, а мне каждая минута  стоит  восемьдесят
центов...
   - Какие большие деньги! Ай-я-яй!
   - ...и на ночь меня все равно никто  не  отпустит.  Я  тебе  предлагаю,
давай пропущу тебя без очереди. Только говори быстро, хочешь или нет?  Мне
из-за этого и так придется чуть ли не на уши встать.
   Все правильно, подумал он. Женщины очень практичный народ.
   - Ну? Что ты молчишь? - торопила она.
   Он смотрел на нее, на ее рот, слишком большой на худом,  почти  детском
лице, которое сейчас нетерпеливо хмурилось, и  ему  хотелось  сказать  ей,
чтобы она шла со своим  предложением  куда  подальше,  сказать,  чтоб  она
катилась к черту, а потом повернуться и уйти из этого  сумасшедшего  дома.
Но  вместо  этого  он  услышал  свой  голос,  произнесший:   "Хорошо",   и
возненавидел себя за это слово.
   - Вот и отлично. Иди в девятый номер. И раздевайся. Я только сдам жетон
и вернусь.
   И тотчас ушла, очень быстро, а он смотрел, как она торопливо несется по
коридору, лавируя в толпе, словно бегун, огибающий препятствия в кроссе по
пересеченной местности. Какой-то солдат протянул руку и остановил ее,  она
улыбнулась, что-то ему сказала, потом рассердилась и побежала дальше.
   Еще один Пруит, подумал он. Потом прошел в девятую  комнату,  чувствуя,
как пустота в  нем  постепенно  заполняется  гневом,  но  гнев  непрерывно
просачивается наружу. Он сел на кровать. Картина, которую он рисовал себе,
когда шел сюда, до сих пор стояла у него перед глазами, и от этого в  душе
все было мертво.
   Он услышал в коридоре ее шаги. Но когда  он  поднял  глаза,  дверь  уже
захлопнулась, чиркнула молния,  и  платье  полетело  на  стул.  Она  вдруг
остановилась и непонимающе посмотрела на него.
   - Ты даже не разделся?
   - Что? А, да, действительно. - Он встал с кровати.
   Казалось, Лорен сейчас расплачется.
   - Я же тебе сказала, чтобы ты разделся, пока я хожу.  Господи!  Я  тебя
пустила вперед, без очереди, просто по знакомству, а ты даже не хочешь мне
помочь.
   Пруит стоял и глядел на нее. Он не мог выдавить из себя ни слова.
   - Ладно, не сердись, - наконец сказал он. - Дай мне на тебя посмотреть.
   - Хорошо.
   Он протянул ей три доллара.
   Она откинула влажные волосы, падавшие на неспокойные, торопливые глаза,
плоский островок между тугими маленькими грудями поблескивал от пота.
   - Ты же знаешь, в день  получки  время  ограничивают.  Гортензия  может
постучать в любую минуту.
   Он выпрямился, глядя на нее. Глухая боль, от  которой  занемели  скулы,
поползла вниз, опустилась по спине вдоль позвоночника  и  тяжело  осела  в
желудке кислым комком. Она лежала раздетая на кровати,  нетерпеливо  ждала
и, повернув голову, с раздражением смотрела на него.
   - Ты мог бы  прийти  ко  мне  завтра.  И  остался  бы  на  всю  ночь...
Миленький, постарайся побыстрее. Иначе  придется  отложить  до  следующего
раза.
   И  тотчас,  будто  в  подтверждение  ее  слов,  в  дверь   бесцеремонно
постучали, и Гортензия заорала:
   - Девятый номер, закругляйтесь! Мисс Лорен, время вышло.
   - Сейчас! - крикнула Лорен. - Ну постарайся же,  -  задыхаясь,  шепнула
она. - Иначе я должна отдать тебе корешок чека и перенести это  на  другой
день.
   Стараться ради чего?
   - К черту. - Он встал, вынул из брюк носовой платок в вытер пот со лба.
   - Что с тобой сегодня?
   - Наверно, слишком много выпил. - Он надел брюки. Потом надел  рубашку.
Потом снова вытер платком лицо. Ботинки надевать было не надо.
   - Очень жалко, что так получилось, Пру. Правда.
   -  Чего  ты   извиняешься?   Ты   сделала,   что   могла.   Все   очень
профессионально.
   Когда Лорен протянула ему картонную карточку - корешок чека - и  сдачу,
она была похожа на школьницу, которая провалилась на экзаменах и попала  в
список исключенных. Ей хотелось восстановить свою репутацию.
   - Придешь завтра?
   - Вряд ли. - Пруит  поглядел  на  лежащие  у  него  на  ладони  полтора
доллара: завтра хватило бы заплатить за такси. - Не завтра, так  в  другой
раз, в монастырь можешь пока во уходить.
   Он порвал картонную карточку пополам и аккуратно положил на кровать.
   -  Отдай  это  какому-нибудь  другому  трехминутнику.  Я  насчет  своей
потенции не волнуюсь.
   - Если ты так решил, то пожалуйста.
   - Да, я так решил.
   - Ладно. Все. Я должна идти. Может, еще увидимся.
   Глядя, как она одевается и уходит, он надеялся, она  скажет  что-нибудь
еще, что-то важное, ему хотелось, чтобы она сделала попытку к  примирению,
которую сам он сделать не мог. Даже в минуту гнева он не  хотел  разрушать
то, что между ними было. Она остановилась у двери, оглянулась на  него,  и
он понял, что она ждет от него первого шага. Но он не мог. Это должна была
сделать она. Но она тоже не могла. И ушла.
   Он кончил одеваться в одиночестве. От испарений пота воздух  в  комнате
был душный и влажный, как перед грозой, но, когда он вышел в коридор,  там
оказалось не лучше, и тяжелая, так и не выплеснувшая накопленную  энергию,
слишком густая кровь стучала у него в  висках  и  глазах.  Его  лицо  было
налито этой кровью, на спине рубашки и  сзади  на  брюках  уже  расплылись
пятна пота. Да, подумал он, раньше с тобой такого не случалось.  Что-то  в
тебе изменилось. То ли ты стал хуже,  то  ли  лучше.  Он  чувствовал  себя
разбитым и был очень зол.
   Проходя по коридору, он  увидел  Морин.  Она  вышла  из  своей  комнаты
передохнуть и стояла в дверях. Кто-то сумел пронести ей бутылку,  и  Морин
была сильно навеселе.
   - Ха! Посмотрите, кто пришел, - пробасила она. - Привет, малютка.  Чего
это  мы  такие  мрачные?  Не  можешь  попасть  к  своей   единственной   и
неповторимой?
   - Хочешь, зайду к тебе?
   -   К   кому?   Ко   мне?!   Малютка,   а   что   случилось   с   твоей
Принцессой-на-горошине?
   - Ну ее к черту. Я лучше пойду к тебе.
   - Принцессу, бедняжку,  сегодня  на  части  рвут.  Солдатики  по  любви
истосковались. Черт, почему я не похожа  на  девственницу?  Мужикам  нынче
требуются не шлюхи, а матери. Чтоб  было  за  кого  прятаться.  Тебе  надо
жениться, малютка, вот что.
   - Хорошо. Давай поженимся.
   Морин перестала зубоскалить и внимательно посмотрела на него.
   - Нет, жена тебе не нужна. А вот выпить тебе надо, ой как  надо!  Я  же
вижу, что с тобой.
   - Чего ты там видишь? Ты даже не знаешь, в чем дело.
   - Со мной такое тоже бывает, только у меня это раза два-три в неделю. А
в году пятьдесят две недели, вот и умножь на  пятьдесят  два.  И  так  всю
жизнь. Ты мне голову не морочь, малютка. Старуха Морин соображает.
   - Так ты пойдешь со мной? Или не хочешь?
   - Пойти можно, только легче  тебе  от  этого  не  станет.  Бери-ка  ты,
малютка, свои денежки, чеши в ближайший  бар  и  надерись  в  доску.  Тебе
только это поможет. Я знаю.
   - Ты что, ясновидящая? Я у тебя совета не прошу.
   - А я его все равно тебе даю.
   - Можешь оставить себе.
   - Помолчи. И слушай, что я говорю.
   - Хорошо, молчу. Говори.
   - Вот я и говорю. Я знаю, что это такое. Как  будто  тебя  запихнули  в
ящик, а он тебе на два размера мал, и воздуха  там  ни  черта,  и  ты  уже
задыхаешься, а вокруг все смеются, веселятся,  тру-ля-ля,  песни,  пляски.
Вот что сейчас с тобой.
   Она посмотрела на него.
   - Ну предположим, - смущенно сказал Пруит. - Валяй дальше.
   - Дальше? Значит, так... Со мной это все время. И выход только  один  -
напиться в доску. Я на себе проверила. Ты, главное, усвой: никто в этом не
виноват. Это все система. И винить некого.
   - Такое не очень-то усвоишь.
   - Точно. Это трудно. Потому и надо расслабиться  и  напиться.  А  иначе
никогда не усвоишь. Понял?
   - Ладно. Пойду напьюсь. Только по дороге попрощаюсь  с  миссис  Кипфер.
Скажу ей все, что я думаю  насчет  бандерш  с  хорошими  манерами.  Старая
курва!
   - Ни в коем случае. С миссис Кипфер даже не связывайся, понял? Ты и рта
раскрыть не успеешь, как она вызовет патруль. Хочешь прокуковать  месяц  в
тюрьме? Лучше иди и напейся.
   - Ладно, - сказал он. - Ладно. Слушай, и  что,  неужели  ничего  нельзя
сделать? Может, все-таки...
   - Нет. Ничего. Потому что никто не виноват. Все дело в  нашей  системе.
Ты должен усвоить: никто не виноват.
   - Я в это не верю. - Он положил трешку  назад  в  бумажник.  -  Но  все
равно. Я тебя понял.
   - Вот и хорошо. А  теперь  давай  чеши.  Ты,  может,  думаешь,  я  тебя
усыновила? Мне тут некогда с тобой лясы точить.
   - Иди к черту, - улыбнулся он.
   - Следующий! - заорала Морин, едва он закрыл дверь.
   Он все еще улыбался, когда миссис Кипфер любезно открыла ему  дверь  на
лестницу, и он без всякого труда сдержал себя, не сказал  ей  ни  слова  и
только ухмыльнулся.
   Ты должен запомнить: никто не виноват, все дело в  системе,  внушал  он
себе. Чего ты ждал в день получки? Что тебя встретят с духовым  оркестром?
Что будет эскорт мотоциклистов? Она просто занята, вот  и  все.  Представь
себе, что в день большой распродажи ты зашел в универмаг к своей девушке и
хочешь поболтать с ней за прилавком, а вокруг покупатели вот-вот измордуют
друг друга до смерти.
   - Все дело только в этом, - сказал он ступенькам лестницы. - Она должна
зарабатывать себе на жизнь. Как того требует наша система. Что, не правда?
   Все дело только в этом, сказал он себе.
   Но жесткий, плотный, кислый комок гнева, осевший в желудке, так и лежал
там, непереваренный.
   Наверное, Морин права. Тебе  надо  напиться.  Надо  напиться  и  успеть
рассиропиться, пока ты не перестал верить ее словам. И нечего заговаривать
себе зубы, не поможет. Чего ж удивляться, что в этой треклятой  стране,  в
этом треклятом Двадцатом Веке столько алкоголиков!
   Какое все-таки имя! Лорен! Идеальное имя для проститутки - романтичное,
аристократическое и очень женственное. Лорен прелестная, девушка  честная,
Лорен - жемчужина Хоутел-стрит! Как тебе могло прийти в голову, что это  -
красивое имя, что это - имя женщины? - ядовито подумал он.
   Что ж, раз так, он пойдет на угол к  ресторану  "У-Фа",  вот  куда.  Он
пойдет в бар, тот, что в подвале, и пропьет там свои тринадцать пятьдесят,
тогда посмотрим, как мы будем  себя  чувствовать.  А  как  мы  будем  себя
чувствовать? Великолепно - вот как. А потом он сядет на автобус  и  поедет
на Ваикики, где обещал быть Маджио, у  того  там  сегодня  встреча  с  его
голубым приятелем Хэлом, потому что сегодня день  получки,  а  Маджио  уже
раздал долги и остался без гроша. Вот мы их  и  проведаем.  И  еще  слегка
выпьем за их счет. Чем черт не шутит, если он здорово напьется, то, может,
тоже сумеет подцепить себе какого-нибудь "клиента"? Все остальное  он  уже
пробовал. Что ему мешает провести разведку и в этом направлении?



        24

   Искать Маджио на Ваикики ему не понадобилось. Маджио сидел у  стойки  в
баре ресторана "У-Фа". Когда Пруит остановился в дверях  битком  набитого,
пьяно орущего бара, ему захотелось расхохотаться во все горло от  безумной
радости,  как  хохочет  смертник,  которому  неожиданно  отсрочили  казнь:
маленький итальяшка восседал на кожаном загривке высокого табурета,  точно
жокей-победитель,  окруженный  болельщиками,  и,  снисходительно  улыбаясь
неистовствующей у его ног толпе, о чем-то спорил с барменом по-итальянски.
Пруит глядел на Маджио, и на душе у него теплело.  Лекарство,  прописанное
Морин, не смогло бы так согреть.
   - Эй, салага! - крикнул ему Анджело и помахал рукой. - Эй! Я здесь. Иди
сюда. Это я!
   Пруит с трудом протиснулся ближе к стойке, чувствуя, как  губы  у  него
расползаются в улыбке.
   - Дышать-то хоть можешь? - спросил Анджело.
   - Нет.
   - Залезай ко мне на плечи. Отсюда все видно. И есть чем дышать. Шикарно
я устроился, да?
   - Ты же собирался поехать на Ваикики.
   - А я и поеду. Это пока просто так, маленькая артподготовка. Сам-то  не
хочешь слегка подготовиться, салага?
   - Не возражаю, - пропыхтел Пруит, все еще проталкиваясь к стойке.
   - Эй, бамбино! - крикнул Анджело бармену. -  Принеси-ка  этому  бамбино
стаканчик артподготовки. Этот бамбино мой лучший друг.  Ему  срочно  нужна
артподготовка.
   Потный ухмыляющийся бармен приветливо кивнул и отошел к  другому  концу
стойки.
   - Этот  бамбино  тоже  воевал  с  Гарибальди!  -  крикнул  Анджело  ему
вдогонку. - Обслужи по первому классу, он иначе не привык.
   Я его уже выдрессировал, - сказал он Пруиту. - Мыс этим бамбино  вместе
воевали у Гарибальди. Я ему сейчас рассказывал,  какой  отличный  памятник
отгрохали нашему Гарибальди американцы на Вашингтон-сквер.
   - Откуда у тебя деньги, шпана? Днем ты, по-моему, говорил, что гол  как
сокол.
   - Так и было. Честно. Просто случайно встретил одного из пятой роты,  а
он мне был пятерку должен, я у него в сортире выиграл.  Я  ему  и  говорю,
давай два пятьдесят, будем квиты. Теперь вот  маленькая  артподготовка,  а
потом поеду на Ваикики, там будет работа посерьезней.
   - Рассказывай своей бабушке.
   - Не веришь? Посмотри  мне  в  глаза.  Такие  глаза  могут  врать?  Эй,
бамбино, - крикнул он, перегнувшись через стойку. - Давай быстрее!  Можешь
спросить у бамбино, - он снова повернулся к Пруиту, -  спроси  его,  такие
глаза могут врать? Мы с ним вместе воевали у Гарибальди.
   - Чего ты несешь? Этот твой  бамбино  еще  молодой  мужик,  он  даже  у
Муссолини не успел бы повоевать, не то  что  у  Гарибальди.  А  ты,  между
прочим, уже косой.
   - Ну и что? При чем тут косой? Заткнись, он сюда идет, - Маджио  кивнул
на приближающегося бармена. - Этот, бамбино - бамбино что надо,  -  громко
сказал он Пруиту, когда бармен поставил на стойку стакан.
   - Привет, бамбино, - сказал  Пруит.  -  Ну  как,  много  голубых  нынче
выгнал?
   - Нет, нет. Нет, - бармен развел руками, показывая, какая в баре толпа.
- Сегодня их нет. День получки. Большая работа, видишь?
   - Бамбино, - сказал Анджело, -  это  прекрасный  памятник.  Невероятной
красоты.
   Бармен покачал мокрой от пота головой:
   - Хорошо бы увидеть.
   - Как мне тебе его описать? - продолжал Анджело. - Такая красота! Когда
я работал на складе "Гимбела", я каждую получку,  в  субботу,  возлагал  к
этому памятнику венок, вот до чего он красивый.
   - Гарибальди, - бармен улыбнулся. - Хороший человек. Мой дед  воевал  с
Гарибальди.
   - Вот, пожалуйста,  -  Анджело  поглядел  на  Пруита.  -  Понял?  -  Он
повернулся к бармену и показал пальцем на Пруита: - Этот  бамбино  тоже  с
ним воевал.
   - Говоришь, клал к памятнику цветочки?  -  ехидно  улыбнулся  Пруит.  -
Может, заодно и голубиное дерьмо соскабливал?
   - Нет. Дерьмо я поручил своему ассистенту.
   - Гарибальди воевал за свободу, - сказал бармен.
   - Правильно, бамбино, - кивнул Анджело.  -  Заткнись,  -  прошептал  он
Пруиту, когда бармен отошел от них. -  Хочешь  мне  все  испортить?  Я  же
настраиваю бамбино, чтобы он выдал нам артподготовку за бесплатно.
   - Пошел твой бамбино к черту. У меня тринадцать  пятьдесят  в  кармане.
Настрой его, чтобы напоил нас на все.
   - Это другой разговор. Чего ж ты сразу не предупредил?
   - Нужно только оставить восемьдесят центов на такси, а остальное  можем
пропить. Если я снова опоздаю утром на построение - мне гроб.
   - Гроб с музыкой, - поправил Анджело.  -  Старик,  ты  ведь  прав.  Без
трепа.  Эта  наша  армия  у  меня  в  печенках  сидит.  Только   подумать!
Гарибальди...  Джордж  Вашингтон...  Авраам  Линкольн...  Франклин  Делано
Рузвельт... Гарри Купер... А с другой стороны - наша армия!
   - Или, к примеру, генерал Макартур, - сказал Пруит. - И его  сын,  тоже
генерал Макартур... Или, скажем, наш прежний главнокомандующий.
   -   Верно.   Или   Великая   хартия   вольностей...   или    Декларация
независимости... Конституция... Билль о правах... Четвертое июля...
   - Рождество, - подсказал Пруит.
   - Верно.  Или,  например,  Александр  Македонский.  И  сравни  с  нашей
дерьмовой армией! Все, больше об этом ни слова. Сил моих нету!
   - Силы будут.  Надо  только  еще  раз  настроить  бамбино  и  расширить
артподготовку.
   - Во-во. Смотри-ка, а ты уже соображаешь. А что, может,  поедешь  потом
со мной на Ваикики? Тринадцать пятьдесят - это  не  разговор,  надолго  не
хватит.
   - Может, и поеду. Если сначала хорошо настроим артподготовку. Вообще-то
я голубые компании не  люблю.  Мне  там  каждый  раз  хочется  кому-нибудь
врезать в морду.
   - Брось ты, они хорошие ребята. Просто немного чудные. Со сдвигом. Зато
артподготовку настроят на всю ночь.
   - Думаешь, кого-нибудь мне найдешь? - заколебался Пруит,  хотя  в  душе
давно знал, что поедет.
   - Конечно. Папа Хэл  найдет  тебе  кого  надо.  Чего  ты  раздумываешь?
Поехали.
   Пруит посмотрел по сторонам.
   - Я же сказал, что поеду. Не ори. И  хватит  об  этом,  честное  слово!
Между прочим, я и так собирался туда. Думал,  посижу  здесь,  потом  поеду
искать тебя на Ваикики. А что это за бурда у нас в стаканах?
   - Джин с лимонадом.
   - Это же только бабы пьют. Давай лучше возьмем виски. Деньги пока есть.
   - Хочешь виски - пей виски.  Я  пью  джин,  у  меня  впереди  серьезная
работа. На Ваикики буду пить коктейли с  шампанским.  Да,  старик,  я  там
только это и пью.
   Из "У-фа" они вышли в половине одиннадцатого. Кроме мелочи на  обратную
дорогу, у Пруита оставалось два доллара. Они решили доехать до Ваикики  на
такси. Срезав угол, перешли через  Кинг-стрит  к  стоянке  возле  японской
женской парикмахерской и встали в хвост очереди, облепившей стоянку густой
толпой, почти такой же густой, как в баре. Сегодня  всюду  была  толкучка,
даже у японской парикмахерской.
   - Это ж обираловка, - пьяно сказал Анджело. - Платить пятьдесят  центов
с рыла, чтобы проехать три мили до  Ваикики.  До  Скофилда  тридцать  пять
миль, а берут столько же. На такси оно,  конечно,  лучше,  чем  в  вонючем
автобусе. Особенно в получку. Грабят нашего брата солдатика. Все  кому  не
лень.
   Такси, в которое им наконец удалось сесть, было уже набито пассажирами,
ехавшими до Ваикики, были заняты и заднее, и  оба  откидных  сиденья.  Они
влезли вперед рядом с таксистом и захлопнули дверь. Шофер тотчас  ловко  и
быстро вырулил со стоянки, освобождая место следующему такси, подпиравшему
их сзади. Машина легко влилась в поток автомобилей и медленно  заскользила
в сторону Пауахи мимо чередующихся светлыми  и  темными  пятнами  баров  и
публичных домов, обогнула квартал и снова выехала на Хоутел-стрит.
   - Давай, пока едем, объясню тебе, что к чему. - Анджело пьяно вздохнул.
- Это хорошо, что ты в гражданском, а не в форме, - добавил он.
   - Да? Интересно. А чем плохо, если в форме? Я, например, форму люблю.
   - Зато они не любят. -  Анджело  ухмыльнулся.  -  Не  дай  бог,  увидят
какие-нибудь их интеллигентные  приятели  и  не  так  поймут.  Могут  даже
подумать, что они бегают за солдатами.
   -  Вот  еще  новости.  В  Вашингтоне  и  в  Балтиморе  это  никого   не
останавливало.
   - Так то ж большие города. Гонолулу - деревня.  Здесь  все  друг  друга
знают. А у тебя что, тоже были дела с голубыми?
   - Да нет. Просто мы с одним парнем в Вашингтоне иногда чистили их, тех,
кто побогаче. Такие в полицию не заявляют. Один раз замахнешься, они  сами
деньги отдают.
   Такси медленно тащилось по запруженной машинами  Хоутел-стрит,  сиявшей
огнями, как луна-парк. Они ехали мимо крытой галереи  неподалеку  от  АМХ,
где возле тиров собралась толпа солдат и одни  стреляли  из  электрических
пулеметов по светящимся самолетикам, другие  ждали  своей  очереди,  чтобы
пьяно облапить грудастую японку в гавайском костюме и сфотографироваться с
ней на фоне пальм, нарисованных на куске холста. На будке фотографа висела
вывеска: "Привет с Гавайских островов".
   - А в Гонолулу их не почистишь, - сказал Анджело. - Они с  деньгами  на
улицу не выходят. Слишком много солдатни.
   - Я знаю, - кивнул Пруит.
   - Их здесь надо приманивать. Как рыбу на блесну, понял? Черт!  -  пьяно
прорычал он. - С которыми на улице познакомишься, даже стакан не поставят.
Зачем им зря деньги тратить? Они себе и за так парня найдут, солдат полный
город. Я раньше пробовал приманивать уличных, но потом  поумнел,  набрался
опыта.  За  все  в  мире  надо  платить.   Пока   опыта   не   наберешься,
расплачиваешься собственной глупостью. А когда тебя чему не  надо  научат,
платишь тем, что уже умеешь. Или дружбой. Но платить обязан все равно. Это
мой принцип. Про это даже в книжках пишут, я сам в одной читал.
   Такси на черепашьей скорости проползло  мимо  стоящего  впритык  к  АМХ
ларька,  где  торговали  горячими  сосисками  к  где   собравшаяся   возле
фотоавтомата очередь вылезла даже  на  тротуар,  и  без  того  заполненный
толпой. Сразу за фотоавтоматом тянулся широкий, усаженный  пальмами  газон
перед зданием АМХ, а напротив светился "Черный кот", куда сейчас тоже было
не протолкнуться. На газоне валялись в отключке несколько пьяных.
   - Но сегодняшняя компания - это не уличные, -  сказал  Анджело.  -  Они
народ солидный. Ходят с чековой книжкой, наличными не платят.
   Пруит смотрел в окно на газон.
   - Как в получку на шахтах.
   - Во-во. Старик, это ж было золотое  дно.  А  теперь  все  уже  не  то.
Настоящим охотникам вроде нас с тобой теперь не развернуться. В  "Таверне"
половина нашей роты ошивается. Сам увидишь.  Можно  подумать,  у  нас  там
сторожевой пост. Гарис  оттуда  не  вылезает,  Мартучелли  -  тоже.  Нэпп,
Родес...
   - Что, и Академик? - Пруит растерянно улыбнулся. - И он тоже?
   - Конечно. И Ридел Трэдвелл, и Бык Нейр, и Джонсон. Блум  с  Энди  тоже
чуть не каждый вечер заваливаются. Кого ни  назови!  Все  равно  как  слет
однополчан.
   - Балда этот Энди! Я же ему говорил, чтоб он туда не совался.  Особенно
с Блумом.
   Анджело пожал плечами:
   - Все  равно  все  туда  ходят.  Черт  бы  их  побрал!  Я  думаю,  пора
организовать  профсоюз,   ей-богу.   Надо   же   как-то   защищать   права
охотников-профессионалов вроде нас с тобой. А то больно много  конкурентов
развелось. Всякие недоучим и примазавшиеся.
   Такси свернуло  в  темный  тоннель  на  Ричардс-стрит,  слева  остались
автозаправка  Ван  Хэм-Янга  и  Палас-сквер,  а  впереди  замаячили   огни
Кинг-стрит.
   - Это ты про меня. Я и есть примазавшийся.
   - Не-е. Ты - другое дело. Я тебя приму в профсоюз. Чего там!  Сам  буду
за тебя взносы платить. Знаешь, а эти голубые забавный народец.  Вот  Хэл,
например. Отличный был бы парень, только яду в нем  очень  много.  Все  на
свете ненавидит. И всех. То есть кроме меня, конечно. По-моему, его самого
бесит, что он такой. Я давно ломаю себе голову, все пытаюсь их  понять.  А
если кого про это спросишь, сразу говорят, ты, мол, сам голубой,  и  таких
надо бить смертным боем. Я лично  так  не  считаю.  Которые  это  говорят,
наверно, терпеть их не могут.
   - Я их не люблю, - задумчиво сказал Пруит. - Не  то  чтобы  терпеть  не
могу, но не люблю.  Мне  в  их  компаниях  неприятно.  -  Он  замолчал.  -
Почему-то сразу стыдно делается. - Он снова помолчал. - А чего стыдно,  не
знаю.
   - Я тебя понимаю. Со мной то же самое. А  в  чем  дело,  тоже  не  могу
сообразить. Они все говорят, они такими родились.  Говорят,  сколько  себя
помнят, всегда были такими.
   - Это уж я не знаю.
   Таксист покосился на них и в первый раз за все время открыл рот:
   - Мура это все. Вы, ребята, лучше меня послушайте. Я сам  тоже  служил.
Мой вам совет, держитесь от них подальше. Будете с ними  якшаться  -  сами
такими станете. А им только это и надо. Молодых ребят портить - это у них;
первое дело. Они от этого удовольствие получают. Я их,  тварей,  ненавижу.
Поубивал бы всех.
   - Да, мне тоже говорили, - кивнул  Анджело.  -  Но  этот  мой  знакомый
ничего такого со мной не пытался.
   - Я их ненавижу, - повторил таксист.
   - Ненавидишь, ну и ненавидь, - сказал Пруит. - А  нас  учить  не  надо.
Сами разберемся. Мы же тебя не учим, как жить.
   - Ладно, молчу, - сказал таксист. - Не лезь в бутылку.
   - А мне все же  интересно,  они  действительно  такие  от  рождения?  -
Анджело неподвижно смотрел в окно, неторопливое, плавное  движение  машины
действовало на него умиротворяюще, оно на время  отгораживало  сидевших  в
такси от пьяного шумного разгула дня получки; глядя в  окно,  они  ощущали
себя лишь сторонними наблюдателями и постепенно трезвели.
   Пруит это тоже  чувствовал.  После  лихорадочно  бурлящей  Хоутел-стрит
скупо  освещенная  многоугольная  площадь,  где  размещалось   большинство
муниципальных учреждений, казалась  безлюдной.  Они  проехали  мимо  зыбко
чернеющих в темноте зданий федерального правительства и суда,  потом  мимо
Дворца, спрятанного  слева  за  стеной  деревьев,  потом  справа  остались
Земельное управление и церковь Кауайахао,  улица  снова  начала  сужаться,
слева промелькнули  городская  библиотека  и  муниципалитет  -  все  давно
закрыто на ночь, - а они ехали и ехали по Кингу, углубляясь  в  постепенно
сгущающуюся темноту и отдаляясь от центра города.
   - Насчет того что от рождения, это я не знаю, - сказал  Пруит.  -  Зато
знаю, что многие  отличные  ребята,  когда  уходят  бродяжить,  становятся
голубыми, потому что рядом  нет  женщин.  Старые  бродяги  часто  берут  в
попутчики молодых парней. Вот это я  действительно  ненавижу.  Ребята  еще
молоденькие, ничего не соображают, а те гады этим пользуются. Хьюстон, это
который начальник горнистов, как раз такой. Потому я и ушел из  горнистов.
Из-за него и его херувимчика.
   - Верно, - поддакнул таксист. - Они все на один лад. С ними  держи  ухо
востро, а то не успеешь оглянуться, тоже своим сделают. Сволочи!
   - А где ты научился так трубить? - спросил Анджело. - Сколько я  слышал
разных горнистов, так, как ты, никто не умеет.
   - Не знаю. У меня это как-то само получается. Мне горн всегда нравился.
- Пруит смотрел в окно на черный  сгусток  темноты,  скрывавший  очертания
Томас-сквер.
   - Жалко, ты больше не горнишь, - сказал Анджело. - Обидно.
   - Давай об этом не будем. Поговорили, и хватит, ладно?
   - Как хочешь.
   И оба погрузились в тишину, в прохладный покой неторопливо  скользившей
машины. Они чувствовали,  что  таксиста  подмывает  поговорить  еще,  дать
совет, но он не хочет заводить разговор первым, боится, что они  подумают,
будто эта тема его очень волнует. А сами они молчали.
   Они сошли перед отелем "Моана"  и  снова  окунулись  в  жаркую  гудящую
кутерьму дня получки, снова стали частью толпы.
   - Дальше дойдем пешком, - сказал  Анджело.  -  Если  подкатим  к  самым
дверям, они еще  подумают,  мы  при  деньгах.  -  Он  шагнул  на  тротуар,
повернулся и поглядел на таксиста, который уже выруливал от обочины. - Ха!
Смешно.
   - Что смешно?
   - Да таксист этот. Если бы он так не разорялся, я бы точно  решил,  что
он голубенький. Я их сразу отличаю.
   Пруит засмеялся:
   - Может, он потому их и ненавидит. Может, боится, что по нему видно.
   "Таверна Ваикики" тоже была набита битком.  Орали  здесь  чуть  потише,
вели себя чуть сдержаннее, но все равно было набито битком.
   - Я подожду на улице, - сказал Пруит. - Ты пока сходи посмотри, там они
или нет.
   - Да ты чего? Ты же здесь уже бывал. Пойдем вместе.
   - Бывать-то бывал. Но без денег не пойду.
   - У тебя же есть деньги.
   - На эти деньги даже стакана не купишь. Что  мне,  по-твоему,  зайти  и
выйти, если их тут нет? Я не пойду. Буду ждать тебя здесь.
   - Как хочешь. Знаешь, пока ехали, я почти протрезвел.
   Анджело растолкал толпу и протиснулся в дверь "Таверны". Пруит  остался
на улице, прислонился к  фонарному  столбу  и,  засунув  руки  в  карманы,
разглядывал прохожих. Из подсвеченного  разноцветными  лампами  маленького
зала рядом с баром сквозь  гул  разговоров  и  звяканье  стаканов  неслась
музыка - пьяный пианист играл что-то классическое. Пруит  когда-то  слышал
эту вещь. Но как она называется, он не знал. Мимо прошло несколько  хорошо
одетых, вполне  респектабельных  женщин,  они  оживленно  разговаривали  с
мужчинами, которые явно были моложе их и очень походили на солдат.
   Вот что тебе нужно, Пруит, сказал он себе. Богатая дамочка-туристка.  У
таких женщин денег куры не клюют. И тратят  они  их  не  задумываясь.  Эта
мысль взбудоражила его, у него даже засосало под ложечкой. Но он  вспомнил
про Лорен и про "Нью-Конгресс", и  радостное  возбуждение  опять  осело  в
желудке плотным кислым  комком.  Черт  побери,  ты,  кажется,  тоже  успел
протрезветь, подумал он.
   Имеет ли мужчина право изменять любимой женщине, если она проститутка и
при условии, что  встречаться  он  будет  только  с  богатыми  туристками,
исключительно ради денег? Есть над чем подумать, Пруит. Загляни на  досуге
в "Правила хорошего  тона".  Он  все  еще  размышлял  об  этом,  когда  за
стеклянной дверью "Таверны"  появился  Анджело  и  махнул  ему,  чтобы  он
входил.
   - Он здесь, - сказал Анджело. - И уже нашел одного для тебя.
   Пройдя через бар - неброская богатая  обстановка,  удвоенные  зеркалами
пирамиды стаканов, вылощенные, вежливые бармены, рядом с которыми ощущаешь
себя человеком второго сорта, - Пруит вслед за Маджио вышел на террасу.
   В кабинке за столиком на  четверых,  ярко  очерченные  светом  на  фоне
темного вздымающегося моря, сидели двое мужчин. Один - высокий и поджарый,
с крошечными седыми усиками и коротко стриженной седой  головой,  глаза  у
него ярко блестели. Другой - очень крупный, с плечами во всю ширину  стола
и с намечающимся вторым подбородком.
   - Это Пруит, - сказал Анджело. - Я вам про него,  говорил.  Мой  кореш.
Это Хэл, - он показал на худого, - тот самый, я тебе  рассказывал.  А  это
Томми.
   - Привет. - В резком металлическом голосе Хэла  проскальзывал  какой-то
акцент.
   - Здравствуй, Пру, - сказал Томми густым басом, как из бочки. - Ничего,
если мы тебя будем так называть?
   - Пожалуйста. - Пруит сунул руки  в  карманы.  Потом  вынул  их.  Потом
прислонился к стене кабины. Потом опять встал прямо.
   - Что же вы, мальчики, стоите? - сказал Хэл с необычной, неамериканской
интонацией. - Присаживайтесь.
   Начинается, подумал Пруит. И сел рядом с толстяком Томми.
   - Я тебе про Томми рассказывал, - сказал  Анджело.  -  Он  был  дружком
Блума.
   - О-о, - Томми самодовольно улыбнулся. - Вы только послушайте. Я  скоро
стану знаменитостью.
   - Но они с ним расплевались, - добавил Анджело.
   - Да, - сухо сказал Томми. - Ошибиться может любой.  Этот  ваш  Блум  -
дрянь. Мало того, что скотина, еще и сам голубой, как майское небо.
   Хэл довольно засмеялся.
   - Что будете пить?
   - Коктейль с шампанским, - ответил Маджио.
   Хэл опять засмеялся:
   - Тони - прелесть!  Всегда  только  коктейли  с  шампанским!  Мне  даже
пришлось купить шампанское и научиться их готовить. Тони у  нас  гурман  с
замашками артиста. Святой Антоний Маджио, покровитель шампанского.
   - Бред, - сказал Томми. - Бред сивой кобылы.
   Хэл радостно захохотал:
   - Наш милый друг не любит католиков. Он  сам  был  когда-то  католиком.
Лично меня католики раздражают не больше, чем все остальные.
   - Я их ненавижу, - заявил Томми.
   - А я ненавижу американцев, - улыбнулся  Хэл.  -  Я  сам  когда-то  был
американцем.
   - Зачем же ты тогда здесь живешь? - спросил Пруит.
   - Затем, мой дорогой, что, как это ни грустно,  я  должен  зарабатывать
себе на жизнь. Ужасно, правда? Но если уж мы об этом заговорили, то  я  не
считаю Гавайи настоящей Америкой. Как и многие другие места, Гавайи  стали
Америкой не по  собственному  выбору,  а  в  силу  необходимости.  Острова
необходимы американским вооруженным силам.  Как  и  все  другие  язычники,
гавайцы с самого начала были обречены на обращение в христианство,  причем
в самую отвратительную его разновидность.
   - Пру, ты что будешь пить? - перебил Томми.
   - Коктейль с шампанским, - ответил за него Маджио.
   Томми бросил на итальянца уничтожающий  взгляд  и  снова  посмотрел  на
Пруита.
   - Да, - сказал Пруит. - Наверно, можно коктейль.
   - Ты меня извини, - улыбнулся Хэл. - Когда меня  увлекает  разговор,  я
забываю обо всем на свете. Даже о еде.
   Хэл подозвал официанта, заказал  коктейли,  потом  опять  повернулся  к
Пруиту.
   - Мне интересен твой тип интеллекта. Я  люблю  разговаривать  с  такими
людьми. Они  поддерживают  мою  угасающую  веру  в  человечество.  У  тебя
пытливый ум, остается только направить его в нужное русло.
   - Меня никуда направлять не  надо,  -  сказал  Пруит.  -  У  меня  есть
собственное мнение. Обо всем. Включая гомиков.
   Сидевший  напротив  него  Маджио  предостерегающе  замотал  головой   и
нахмурился. Томми в это время смотрел в сторону.
   Хэл тяжело вздохнул:
   - Зачем же так грубо? Это неприятное слово. Мы,  конечно,  к  нему  уже
привыкли, но все-таки. Я понимаю, тебе сейчас немного не по  себе.  Первый
раз в нашей компании...
   Пруит заерзал на стуле и поднял глаза на бесстрастное  лицо  официанта,
который ставил перед ними коктейли.
   - Да, - сказал он. - Верно. Мне, конечно, все это непривычно. Я  просто
хотел, чтобы сразу начистоту. Я не люблю, когда меня поучают.
   - О! - Хэл поднял брови. - Это мне уже нравится.
   - Послушай-ка, Хэл, - резко вмешался Томми. - Ты случайно не забыл, для
кого мы его пригласили? Для меня или для тебя?
   - Конечно, для тебя,  моя  радость.  -  Хэл  улыбнулся.  -  Просто  мне
интересно поговорить с новым человеком.
   - Говори на здоровье.  Только,  ради  бога,  не  разыгрывай  перед  ним
спектакль. Он по складу не интеллектуал. Пру, дорогой, я правильно говорю?
   - Наверно, правильно. Я ведь даже до восьмого класса не доучился.
   - Хэл - учитель французского, - вставил Маджио. - В колледже преподает.
Что-то вроде частной школы. Учит детей богатых родителей. А Томми работает
где-то в центре. Он про свою работу  не  любит  говорить.  Томми,  где  ты
все-таки работаешь? - Маджио опять энергично помотал головой  и  подмигнул
Пруиту.
   - Я писатель, - сказал Томми.
   - Это понятно, - кивнул Маджио. - Но ты ведь и на работу ходишь, да?
   - В настоящее время  мне  действительно  приходится  работать,  -  сухо
подтвердил Томми. - Но это  временно.  Как  только  я  накоплю  достаточно
денег, я целиком посвящу себя литературе. А где я работаю, не  важно.  Мне
эта работа все равно не нравится.
   - Я и то ничего о нем не знаю, - сказал Хэл. - Даже где  он  живет.  Он
мне ничего о себе не рассказывает. А мне лично все равно, кто что обо  мне
знает. Кстати, принято считать, что учитель французского чуть ли не обязан
быть таким. И это меня вполне устраивает. И между  прочим,  я  даю  сугубо
частные уроки. Ни в какой школе я не преподаю. Ни в школе,  ни  "в  чем-то
вроде школы", - он улыбнулся Анджело. - Но, как я уже говорил, я не  путаю
работу  и  удовольствие,  и  эти  кошмарные  потомки  миссионеров  никаких
претензий ко мне пока не имеют.  Более  того,  я  думаю,  им  втайне  даже
нравится, что я такой. Предполагается, что  если  ты  нанял  детям  такого
учителя, то, значит, ты человек светский, с широкими взглядами.
   - Давайте еще выпьем, - предложил Маджио. - Мы от самого центра  пешком
топали.
   - Что же ты мне не позвонил? - удивился Хэл. - Я бы за тобой заехал.
   - Мы решили пройтись. Чтобы больше пить хотелось.
   Хэл подозвал официанта:
   - Гарсон! Еще раз то же самое. Знаешь, Тони, мне иногда кажется, ты  со
мной встречаешься только потому, что тебе это выгодно. - Он  повернулся  к
Маджио с ласковой, почти мальчишеской улыбкой. - Я иногда думаю, если бы я
не тратил на тебя деньги, ты бы сбежал от меня без оглядки. Может, поэтому
я так тебя и люблю.
   - Да ну, Хэл, ты же сам знаешь, что ничего подобного,  -  запротестовал
Маджио. - Смотри-ка, Пру, Блум с Энди! Я же тебе  говорил,  тут  вся  наша
рота соберется.
   - Сегодня ваших здесь немного. - Хэл улыбнулся.  -  В  середине  месяца
бывает гораздо больше.
   Пруит посмотрел туда, куда показывал Анджело. Блум и  Энди  только  что
вошли, оба в легких брюках и гавайских рубашках. Вместе с  ними  было  еще
пятеро мужчин, ни одного из них Пруит не знал. Они заняли большой  стол  в
углу террасы. Блум громко о чем-то разглагольствовал, размахивая огромными
ручищами и напряженно подавшись вперед, к мужчине, сидевшему напротив.
   - Бедный Блум, - вздохнул Хэл. - Опускается  все  ниже  и  ниже.  Я  не
удивлюсь, если в один прекрасный день он покончит с собой.
   - Самоубийство - это для людей тонких, -  сказал  Томми.  -  А  Блум  -
приземленная скотина, его  на  такое  не  хватит.  Но  мне  нравится  этот
забавный малыш гитарист. Блум его всюду с собой водит.
   - Блум теперь обхаживает Флору, - грустно заметил  Хэл.  -  Видишь  вот
того женственного блондина? Это Флора.  -  Улыбнувшись,  он  посмотрел  на
Пруита возбужденно блестевшими глазами. - Ты,  когда  шел  сюда,  наверно,
думал, мы все как Флора?
   - Да, - сказал Пруит. - Думал.
   - Я догадался. - Хэл улыбнулся. - Нет, мой дорогой, мы не  актеры.  Нам
не  доставляет  удовольствия  изображать  женщин.  И  вообще  должен  тебе
сказать, чем меньше вокруг женщин и чем меньше о них говорят, тем лучше  я
себя чувствую. В этом мире мне ненавистно очень многое, но больше всего  я
ненавижу женщин.
   - За что же такая ненависть?
   Хэл сделал брезгливую гримасу.
   - Они - гадость. Ужасно деспотичные. И отвратительно  самоуверенные.  В
Америке настоящий матриархат, ты не знал? Гадость, - повторил-он. -  Гаже,
чем смертный грех. И с ними противно. Фу!
   - Ты же, насколько я понял, отрицаешь религию, - напомнил  Пруит.  -  И
вдруг говоришь про грех. Как же так? Я думал, ты в него не веришь.
   Хэл посмотрел на него и поднял брови.
   - Я и не говорил, что верю. Ты, вероятно, не так меня понял. Про грех я
просто к слову сказал. Образное сравнение, не более. А если серьезно, то в
понятие греха я не  верю.  Концепция  греховности  абсурдна,  и  я  ее  не
приемлю. Иначе я не мог бы быть таким.
   - Не знаю. Может, и мог бы.
   Хэл улыбнулся:
   - Ты, кажется, говорил, ты не интеллектуал?
   - Конечно. Я же сказал, я даже до восьмого класса не дошел.  Но  насчет
греховности мне понятно. И я понимаю, как это можно вывернуть.
   - Ты, я думаю, не изучал историю промышленной революции и ее влияние на
человечество?
   - Нет.
   - Если бы изучал, то понял  бы,  что  все  разговоры  о  греховности  -
софистика.  Как  можно  говорить  о  грехе  в  условиях   механизированной
вселенной? В наш век машин  человеческое  общество  тоже  машина.  И  если
подойти к этому объективно, ты поймешь, что грех  как  таковой  отнюдь  не
реально существующий феномен, а лишь химера,  намеренно  сконструированная
для контроля над обществом. Кроме того, если  опять  же  подойти  к  этому
объективно,  ты  поймешь,  что   концепция   греховности   варьируется   в
зависимости от темперамента и взглядов конкретного индивидуума,  и  потому
совершенно очевидно, что грех - категория,  придуманная  человеком,  а  не
элемент мироздания.
   - Ишь ты! - восхитился Маджио и залпом выпил коктейль.
   - Но поэтому-то понятие греховности и существует, - возразил  Пруит.  -
Все дело как раз в том, что у каждого человека свое понятие греха. А  если
бы ни у кого на этот счет не было никакого мнения, то не было бы  и  самой
идеи. Вот ты, например, считаешь, что женщины греховны, значит,  для  тебя
так оно и есть. Но только для  тебя.  Сами  женщины  от  этого  ничуть  не
страдают. Мое представление о них тоже от этого никак не меняется. И  если
ты  считаешь,  что  женщины  гадость,  значит,  ты  тем  самым  веришь   в
осквернение, то есть в грех. Я не прав?
   - Я же тебе  объяснил.  -  Хэл  улыбнулся.  -  Я  это  слово  употребил
исключительно для сравнения. - Он повернул голову,  поглядел  на  Блума  и
сменил  тему:  -  Томми  угораздило  увлечься  этим  типом,  можешь   себе
представить? Мне это совершенно непонятно.
   - Нечего врать-то, - сказал Томми.  -  Человек  моего  склада,  человек
тонкий, не может увлечься таким неотесанным тупым скотом.
   Пруит посмотрел на толстяка и неожиданно понял,  что  тот  ему  кого-то
напоминает: в чертах продолговатого  лица,  в  тонкой,  линии,  носа  было
что-то очень знакомое, уже виденное, но вспомнить он никак не мог.
   И вдруг вспомнил. Когда он дожидался в Форт-Слокуме отправки на Гавайи,
он в увольнительную поехал в Нью-Йорк  и  там  подцепил  в  Гринич-вилидже
какую-то богемную девицу  в  одном  из  баров  на  Третьей  стрит  (девица
называла эти бары "бистро"). А на следующее утро она повела  его  в  музей
изобразительного искусства, в "Метрополитен", и там, сразу же  за  входной
дверью, высоко  на  стене  стояла  в  нише  мраморная  статуя  обнаженного
греческого юноши с отбитыми ниже колен ногами,  девица  ему  сказала  еще,
чтобы он обратил внимание. У статуи было точно  такое  же  овальное  лицо,
такой же прямой без переносицы нос, такие же пухлые щеки - лицо  человека,
рожденного от кровосмешения, лицо, исполненное необычной мягкости, гордого
страдания и осознания бесцельности своей  красоты.  Одним  словом,  печать
вырождения, подумал Пруит. Неужели Америка вырождается  и  не  дотянет  до
следующих выборов?
   - Как насчет того, чтобы еще выпить? - спросил Анджело. - Мне  коктейль
с шампанским.
   - Если у тебя есть деньги, а у меня нет, - говорил в  это  время  Томми
Хэлу, - это еще не значит, что я обязан терпеть твои гнусные выпады.
   - Эй, официант! - позвал Маджио.
   - Что меня в тебе подкупает, так это твоя удивительная бесхитростность.
- Не слушая Томми, Хэл повернулся к Маджио: - Ты прост, как дитя.  Давайте
покинем этот ужасный вертеп и пойдем лучше ко мне  домой.  Я  купил  целый
ящик французского шампанского. Тебя это должно соблазнить. Ты когда-нибудь
пил французское шампанское?
   - А это разве не французское?
   - Нет, местное. Сделано в Америке.
   - Тю-ю, - разочарованно протянул Маджио. - Я думал, французское.
   - Что бы там ни говорил Сомерсет Моэм,  а  я  утверждаю:  американскому
шампанскому до французского далеко, - сказал Хэл. - И мне ли это не знать?
   - Хэл долго жил во Франции, - объяснил Анджело.
   - Правда? - спросил Пруит у Хэла.
   - Правда. Напомни мне,  я  тебе  как-нибудь  расскажу.  Хватит  сидеть,
пойдемте. Тони,  я  купил  шампанское  специально  для  тебя.  Из-за  этой
дурацкой войны его теперь почти невозможно достать. Я хочу  сегодня  снять
пробу. Да и потом, у меня нам  будет  удобнее.  Здесь  такая  духота!  Мне
хочется скорее раздеться.
   - Хорошо, - кивнул Анджело. - Не возражаю. Пру, ты пойдешь?
   Пруит смотрел на громилу Блума, возвышающегося над столом,  за  которым
сидело пятеро щуплых мужчин и с ними Энди.
   - Что? - спросил он. - А-а, чего ж, пойдем.
   - Прекрасно, - сказал Хэл. - Если бы он отказался, ты бы, наверно, тоже
не пошел? - Он поглядел на Анджело.
   Маджио подмигнул Пруиту.
   - Конечно. Друга я бы не бросил.
   - Как трогательно, - фыркнул Томми.
   Хэл подозвал официанта и расплатился, выписав чек.
   - Я никогда не ношу с собой деньги, - объяснил он Пруиту, пока официант
отсчитывал сдачу. - Это, дорогой, я тебе говорю на тот случай, если у тебя
возникнут какие-нибудь озорные мысли,  -  добавил  он  со  своей  ласковой
улыбкой, улыбаясь больше глазами, чем губами. Он щедро  дал  официанту  на
чай: - Все, гарсон. Мы уходим.
   - Почему ты все время называешь его "гарсон"? - спросил Пруит.
   - "Гарсон" по-французски - "официант". То же, что "бой".
   - Я знаю. На это моих познаний во французском хватает. Но  у  тебя  это
получается как-то неестественно. Как будто ты ничего больше  по-французски
не знаешь.
   - Меня это не волнует. - Хэл улыбнулся. - Мне нравится так говорить,  и
я говорю. - Он взял Пруита за рукав гавайской рубашки и  обрушил  на  него
поток французских слов, которые взмывали, падали и  сливались  в  воздухе,
как отголоски далекой  пулеметной  очереди.  -  Вот  так-то.  -  Он  опять
улыбнулся.
   Они прошли к выходу мимо огромного швейцара-вышибалы с перебитым носом,
и тот, увидев Хэла,  приложил  к  козырьку  фуражки  палец  и  почтительно
кивнул. Пруит услышал из зала ту же музыку, которую слушал, стоя на улице,
как будто, пока они сидели на террасе, пианист играл только эту мелодию  и
она никак не кончалась.
   - Как называется эта вещь? - спросил он.
   - Что? - переспросил Томми. - А, эта? Сейчас вспомню. Я же знаю.
   - Рахманинов, Прелюд до минор, - быстро сказал Хэл. - Очень  заигранная
вещица. Один из коронных номеров этого старого алкоголика.  Ее  все  время
заказывает какой-то  псевдоинтеллектуал.  Tres  chic  [шикарно  (фр.)],  -
добавил он.
   - Что такое "псевдо"? - спросил Пруит.
   - Задница из одной половинки, - сказал Анджело.
   Хэл засмеялся:
   - Вот именно. Иначе говоря, что-то поддельное.
   -  "Псевдо"  -  это  приставка,  -  сухо  объяснил  Томми.  -  Означает
"ненастоящий", "нереальный".
   - "Псевдо", - повторил Пруит. - Задница из одной половинки.



        25

   Они двинулись  вчетвером  назад  по  Калакауа  мимо  "Моаны".  На  углу
Каиулани перешли  на  другую  сторону  и  зашагали  вдоль  сплошного  ряда
магазинов,  витрины  которых  предлагали  туристам  маски  для  подводного
плавания, резиновые ласты, подводные ружья. В одном  магазине  продавались
только пляжные халаты,  купальники  и  плавки,  все  с  яркими  гавайскими
орнаментами. Другой магазин торговал исключительно товарами для женщин,  и
на витрине были выставлены платья и жакеты  из  тканей,  расписанных  тоже
гавайскими мотивами. Был здесь и ювелирный магазин с  маленькими  дорогими
китайскими статуэтками из нефрита. А за  сплошным  рядом  магазинов  стоял
знаменитый на весь мир "Театр Ваикики", где пальмы растут прямо в зале. Но
сейчас он был закрыт.  Время  приближалось  к  полуночи,  почти  все  было
закрыто,  и  улицы,  незаметно  пустея,  принимали  ночной  облик,  Воздух
постепенно свежел, с моря доносился легкий ветер, редкие облака, проплывая
на восток,  заволакивали  звездную  россыпь.  Изогнувшиеся  над  тротуаром
пальмы мягко шелестели на ветру.
   За белой громадой "Театра Ваикики" Хэл свернул в сторону  от  пляжа,  в
боковую улочку,  наполненную  шорохами  невидимых  в  темноте  тропических
растений.
   - Чудесное место, правда? - обернувшись, сказал Хэл.  -  Здесь  приятно
жить. Все так красиво и просто. И ночь сегодня удивительная.
   - Да, да, - откликнулся Томми. - Очарование.
   Хэл и Маджио шли  впереди,  и,  разговаривая  с  маленьким  итальянцем,
высокий худощавый Хэл сгибался чуть не пополам.
   - Я рад, что ты с нами пошел, - шепнул Томми Пруиту. - Я ужасно боялся,
что ты вдруг откажешься.
   - Мне давно хотелось посмотреть, какая у Хэла квартира. Анджело столько
про нее рассказывал.
   - А-а. Я-то думал, ты из-за меня.
   - Ну, и это тоже. Отчасти.  -  Он  прислушивался  к  разговору  Хэла  и
Маджио. Хэл, как и Томми, говорил шепотом.
   - Где же ты столько пропадал, звереныш? Я по тебе  так  соскучился.  Ты
ведь не предупреждаешь, когда тебя ждать. Я каждый раз надеюсь  только  на
случай. Звонить тебе я боюсь, да и номера твоего полка не знаю. Порой  мне
кажется, ты встречаешься со мной, только когда тебе нужны деньги.
   - У меня весь месяц были внеочередные наряды, - соврал Маджио. -  Никак
не мог вырваться. Спроси у Пру.
   - Пру, это правда? - громко спросил Хэл, обернувшись.
   - Конечно, правда, - подтвердил Пруит. - Он в черном списке.
   - Обманщики вы, - кокетливо сказал Хэл. - Один  врет,  второй  нахально
ему поддакивает. Вы, солдаты, все одинаковые. Переменчивы, как фортуна.
   - Да нет, ей-богу, - оправдывался Маджио. - Тебе еще повезло, что в эту
получку я на бобах. А  то  бы  опять  напился,  и  мне  бы  снова  влепили
внеочередные.
   - Такое впечатление, что  у  Тони  после  каждой  получки  внеочередные
наряды, - заметил Хэл.
   - Так оно и есть, - стойко сказал Маджио. -  Потому  что  я  в  получку
обязательно напиваюсь, а потом недели две-три не вылезаю из  внеочередных.
Каждый раз даю себе слово не пить, а потом  все  равно  напиваюсь.  Только
сегодня не напился, потому  что  не  на  что  было.  Думаешь,  если  я  не
приезжаю, значит, у меня деньги завелись? Ничего подобного. Просто,  когда
я при деньгах, я сразу напиваюсь. И  получаю  внеочередные.  Так  что  это
разные вещи. Уловил?
   Хэл засмеялся:
   - Какие нюансы! Ах, милое, простодушное дитя природы. За это я  тебя  и
люблю. Оставайся таким всегда. Будет  обидно,  если  ты  вдруг  разучишься
врать так убедительно.
   - Я тебе правду говорю, - запротестовал Маджио. - Я  напиваюсь,  еду  в
город к девочкам, и  эти  сволочи  из  военной  полиции  меня  каждый  раз
задерживают. Отсюда и внеочередные.
   - А тебе не противно ходить по борделям? - спросил Хэл.
   - Постоянная девушка,  конечно,  лучше.  Но  бордели  тоже  ничего.  На
Гавайях солдатам выбирать не приходится.
   Интересно, он всегда так завирается?  -  подумал  Пруит.  Ему  хотелось
рассмеяться. Но Хэл, казалось, ничего не замечал.
   - Господи, - неожиданно сказал Томми. - Я бы не вынес. Быть солдатом  -
это ужасно. Я бы покончил с собой, клянусь.
   - Я бы тоже, - согласился Хэл. - Но мы же с тобой не примитивы.  У  нас
слишком тонкая организация.
   - Да, наверное, в том-то все и дело, - кивнул Томми.
   Хэл засмеялся:
   - Тони, но ты хоть понимаешь, что, когда местные женщины  по  моральным
соображениям отказываются иметь дело с солдатами, это играет на руку нам -
Томми, мне и другим людям третьего  пола?  В  этом,  по-моему,  есть  доля
пикантной иронии. Меня  это  очень  забавляет.  Я  вижу  здесь  проявление
тенденции, которая в конце концов поможет нам прочно утвердиться.
   - Да, наверно, - сказал Маджио. - То есть, я хочу сказать, это  вам  на
руку.
   - Пру, ты слышал? - обернулся Хэл.
   - Да, - храбро отозвался Пруит. - Слышал.
   - Потому что все они ненавидят солдат, - продолжал Хэл,  развивая  свою
мысль  с  неторопливостью  ткача,   плетущего   узоры   для   собственного
удовольствия. - Потому что они считают, что солдаты -  подонки,  и,  более
того, все мужчины подонки. Именно поэтому мои враги, женщины, медленно, но
неизбежно сами роют себе яму.
   - Это как же? - спросил Пруит.
   - Неужели не ясно? - Хэл засмеялся. -  А  ты  посмотри  на  себя.  Вам,
солдатам, из женщин доступны только проститутки. Вот вы  и  идете  к  нам.
Потому что мы в отличие от женщин не боимся грехопадения.
   - Не знаю, не знаю. - Но Пруит и сам чувствовал, что голос  его  звучит
неуверенно, потому что слова Хэла были слишком близки к истине, и это  его
тревожило.
   Хэл рассмеялся обаятельным мальчишеским смехом, но не  стал  добиваться
признания своей победы.
   - Вот мы и пришли, - сказал он  и  повел  их  за  собой  мимо  довольно
молодого баньяна, в темноте они спотыкались о распластанные кривые  корни,
а тонкие прутья еще не вросших в землю воздушных  корней  хлестали  их  по
лицу.
   - Приятно, когда во дворе растет такое чудо, правда? -  сказал  Хэл.  -
Осторожнее. Смотрите под ноги.
   Они вышли к боковой стене  двухэтажного  каркасного  дома,  к  подножию
наружной деревянной лестницы со сквозными ступеньками; и  лестница,  и  ее
опорные столбы из толстых досок были выкрашены в белый цвет.
   - Мы обязательно вернемся к этому разговору. Только сначала  выпьем,  -
шепнул Хэл Пруиту. Они все уже поднялись на узкую площадку второго  этажа,
наискосок от которой темнел густой массой баньян, и Хэл открыл дверь.
   Вслед за Хэлом они вошли в небольшую прихожую.
   - Устраивайтесь как  дома,  мои  дорогие.  Я  пошел  раздеваться.  Если
хотите, можете тоже раздеться. - Хэл засмеялся и исчез в коридоре.
   - А ничего у  него  здесь,  да?  -  сказал  Маджио.  -  Тебе  бы  такую
квартирку, скажи? А? Не возражал бы? Представляешь? Черт!
   Они  стояла  вдвоем  посреди  прихожей  и  оглядывались  по   сторонам,
пораженные чистотой, порядком и уютом квартиры.
   - Нет, - сказал Пруит. - Не представляю.
   - Понял теперь, почему я сюда хожу? Помимо всего прочего?  После  наших
бетонных бараков даже не верится, что люди могут так жить.
   Стоявший у них за спиной Томми потерял терпение, протиснулся вперед  и,
пройдя в гостиную, уселся в большое современное кресло из настоящей кожи с
хромированными ножками и подлокотниками. И волшебство рассеялось.
   - Мне надо отлить, -  сказал  Маджио.  -  И  спешно  требуется  выпить,
ей-богу. Сортир вон там. Я сейчас.
   Он прошел в ту же дверь, что и Хэл, и,  провожая  его  взглядом,  Пруит
увидел крошечный коридор, одним концом упиравшийся  в  спальню,  слева  от
которой была ванная. Пруит отвернулся и обвел глазами гостиную.
   Слева  от  прихожей  на  маленьком  возвышении,  огороженном   коваными
железными перилами, стоял небольшой обеденный стол, дверь за  ним  вела  в
кухню.  В  другом  конце   гостиной   была   огромная   полукруглая   ниша
застекленного от пола до  потолка  "фонаря"  с  приспущенными  складчатыми
занавесями-драпри, в комнате стояли  радиоприемник  в  высоком  деревянном
футляре и проигрыватель с двумя  этажерками  для  пластинок  по  бокам.  У
правой стены - большой, набитый книгами книжный шкаф и письменный  стол  в
форме буквы "П". Пруит бродил по  комнате,  рассматривал  вещи  и  пытался
придумать, о чем бы заговорить с Томми.
   - А тебя когда-нибудь печатали? - наконец спросил он.
   - Конечно, - скованно ответил Томми. - Один мой рассказ недавно вышел в
"Коллиерс".
   - А про что рассказ? - Пруит разглядывал пластинки: здесь  была  только
классика - симфонии, концерты.
   - Про любовь.
   Пруит поднял на него глаза, и Томми хихикнул густым басом.
   - Об  одной  честолюбивой  молодой  актрисе  и  о  богатом  бродвейском
продюсере. Они полюбили друг друга, он на ней  женился  и  сделал  из  нее
звезду.
   - Меня от  таких  историй  воротит.  -  Пруит  отвернулся  и  продолжал
разглядывать пластинки.
   - Меня тоже, - хихикнул Томми.
   - Тогда зачем же их сочинять?
   - Людям нравится. Этот товар хорошо идет.
   - В жизни все иначе. Такой ерунды никогда не бывает.
   - Конечно, не бывает. - Томми поджал губы. - Поэтому людям и  нравится.
Если им нужна такая литература, значит, пиши то, на что спрос.
   - Я совсем не уверен, что им это нужно.
   - А ты кто? - Томми басовито хохотнул. - Социолог?
   - Нет. Просто я думаю, большинство людей такие же, как я.  В  настоящей
литературе я не разбираюсь, но от басен вроде этой меня воротит.
   - Так их же пишут  не  для  мужчин,  а  для  женщин.  Эти  романтичные,
похотливые и высоконравственные дуры обожают подобное чтиво. Кто  покупает
книги и журналы? В первую очередь женщины.  И  глотают  все  без  разбора.
Должны же они хоть от чего-то  получать  удовольствие,  если  из-за  своих
моральных принципов не получают его в постели.
   - Ну, не знаю. Я в этом не уверен.
   - Они со своей моралью доиграются. Если вовремя не спохватятся, в  один
прекрасный день останутся совсем без мужчин.
   - Про что это вы? - спросил Маджио, входя в  комнату.  -  Что  там  про
женщин?
   Он подошел к письменному столу, туда, где стоял Пруит. Следом за ним  в
гостиной появился Хэл в таитянском  парэу  [национальная  мужская  одежда,
распространенная в Полинезии:  длинный  кусок  ткани,  который  обертывают
вокруг бедер, как юбку], расписанном ярко-оранжевыми тропическими  цветами
в венчиках  остроконечных  темно-зеленых  листьев.  Худой  и  длинный,  он
выглядел сейчас костлявым  и  каким-то  усохшим,  от  недавней  подтянутой
элегантности ничего не осталось. Густой красноватый загар на грубой  сухой
коже казался  неестественным,  напоминал  ржавчину,  будто  Хэл  намазался
йодом.
   - Мы говорим, что, возможно, мужчины становятся такими по вине  женщин,
- объяснил Пруит.
   - Я не думаю, - сказал Анджело.
   - Я тоже не думал. А теперь начал сомневаться.
   - Вот как? - Хэл сверкнул обаятельной мальчишеской  улыбкой.  -  Видишь
ли, некоторые действительно такими рождаются. К несчастью или к счастью  -
это зависит от точки зрения. Так что общая картина несколько сложнее.
   Пруит с усмешкой покачал головой.
   - Насчет того, что такими рождаются, рассказывай  кому-нибудь  другому.
Можно родиться уродом, это факт. Я уродов насмотрелся  на  ярмарках  -  от
Таймс-сквер до Сан-Франциско. А чтобы человек родился извращенцем, никогда
не поверю.
   - Ты бы мог быть очень милым парнем, - недовольно сказал Хэл, - если бы
меньше кощунствовал.
   - Кощунствовал? - Пруит усмехнулся. - Если ты не веришь в мораль, какое
может быть кощунство?
   - Важно не то, что ты говоришь. Важно,  как  ты  это  говоришь.  Судьба
таких людей - трагедия. И, как любая трагедия, она возвышенна и прекрасна.
   - Я так не считаю. Для меня это все равно что порнография.
   Хэл манерно поднял брови и пристально посмотрел на него.
   - Твой приятель, пожалуй, начинает мне действовать на нервы,  -  сказал
он Анджело.
   Пруит чувствовал, что губы  у  него  расползаются  в  усмешке,  а  лицо
напряженно немеет,  как  бывало  с  ним  всегда,  когда  рядом  раздавался
знакомый призыв к убийству.
   - На мой взгляд, эта твоя теория такие  же  сладкие  сопли,  как  басня
Томми про богатого продюсера.
   - Вижу, я в тебе ошибся. - Хэл улыбнулся. - У тебя напрочь  отсутствует
воображение. При  ближайшем  рассмотрении  ты,  оказывается,  элементарный
тупица.
   - Наверно, - усмехнулся  Пруит.  -  Из  меня  все  воображение  выбили.
Половину, когда бродяжил, а то, что осталось, - в армии.
   - Хэл, где твое шампанское? - напомнил  Анджело.  -  Давай  неси.  Пить
хочется - умираю.
   - Сейчас, моя радость. -  Хэл  повернулся  к  Пруиту:  -  Когда  будешь
постарше, поймешь, что воображение способно породить истину, перед которой
бессильны любые факты.
   - Это мне и так понятно. Зато я не очень понимаю другое. Чем больше  мы
с тобой разговариваем, тем больше  ты  мне  напоминаешь  проповедника.  Не
знаю, почему.
   - Тебе повезло, что ты друг Тони, - сказал Хэл. - А то я бы тебя сейчас
отсюда вышвырнул.
   Пруит смерил его взглядом и снисходительно усмехнулся:
   - Сомневаюсь, что у тебя получится. Но если хочешь, чтобы я ушел, так и
скажи. Я уйду.
   - О-о! - Хэл улыбнулся Маджио. - Твой приятель - герой.
   - Хэл, чего ты обращаешь внимание? - вмешался Маджио. - У  него  просто
характер такой вредный. Дай ему выпить, и он успокоится.
   Хэл повернулся к Пруиту:
   - Все так просто?
   - Выпить, конечно, было бы неплохо.
   Томми поднялся с кресла  и,  подойдя  к  Пруиту,  встал  рядом,  словно
Собрался его защитить.
   - Иди ты к черту! - сказал он Хэлу. - Что ты нападаешь  на  несчастного
парня? Он здесь со мной, а не с тобой. Прекрати его шпынять.
   - Мне адвокаты не нужны, - заметил Пруит.
   - Томми, если тебе не нравится, как я принимаю гостей, ты всегда можешь
пойти домой. - Хэл улыбнулся. - Я лично буду  только  счастлив.  Мальчики,
вам когда нужно быть в казарме?
   - В шесть, - ответил Анджело. - К побудке.  -  Он  резко  повернулся  и
посмотрел на часы на письменном столе, словно вдруг вспомнил, что когда-то
должен умереть. - Гадство! - ругнулся он.  -  Ладно.  Мы  в  конце  концов
выпьем или нет, черт возьми?
   - Ты! - рычал Томми на Хэла. - Дрянь!  Подлая  грязная  тварь!  Я  ведь
сейчас действительно уйду.
   Хэл весело засмеялся:
   - Не смею задерживать. Хочешь - уходи. - Он повернулся и пошел в кухню.
   Томми злобно смотрел ему вслед, его большие  руки  неподвижно  повисли,
огромные кулаки были плотно прижаты к бедрам.
   - Знаешь ведь, что я не уйду, - сказал он. - Ты ведь  знаешь,  что  мне
теперь придется остаться.
   Хэл высунул голову из кухни:
   - Конечно, знаю. Иди сюда, поможешь мне разлить шампанское.
   - Сейчас. - Томми неловко и грузно сдвинулся с места. На  лице  у  него
застыла обида.
   - Пру; на минутку, - шепотом позвал Маджио. Он отвел Пруита в  сторону,
и, пройдя мимо проигрывателя, они встали в глубине застекленного "фонаря".
- Чего ты пускаешь пену? Хочешь мне все испортить? Помолчи, отдохни.
   - Хорошо. Ты извини. Сам не знаю, с чего я завелся. Наверно, из-за этой
ерунды  насчет  того,  что  такими  рождаются.  Путать  тебе  карты  я  не
собираюсь. Но понимаешь, эти типы действуют мне на нервы. Липнут со своими
наставлениями, как вшивый полковой капеллан - ходи в церковь, молись богу!
Тоже мне Армия спасения! Мол,  сначала  послушай  проповедь,  а  уж  потом
накормим. Зачем им это? Зачем обязательно убеждать кого-то, что  ты  лучше
всех?
   - Не знаю. Пусть себе болтают, что хотят. Тебе какое дело? Думаешь, я с
ними спорю? Никогда в жизни. Они говорят - я киваю. А потом  прошу  налить
еще.
   - Хорошо, когда человек так может. А у меня, наверно, не тот  характер,
я так жить не могу.
   Анджело покачал головой:
   - Да я и сам как на бочке с порохом живу. Иногда думаю, ох  и  шарахнет
сейчас! За все в жизни надо платить, старик.
   - Знаешь, некоторые говорят, эти люди такие  благородные,  мол,  у  них
такие высокие чувства, что и  не  передать.  Только  я  что-то  не  видел.
По-моему, у них это больше похоже на ненависть.
   - Меня все это не колышет. А терять такую отличную кормушку я не  хочу.
Так что будь человеком и не вякай. Ладно?
   - Конечно. Не бойся, не подведу.
   - Ох, старик, напьюсь я  сегодня  -  в  доску!  Я  тебе  обещаю.  -  Он
посмотрел на часы: - И в гробу я видел эту вашу побудку!
   Из кухни появился Хэл с двумя хрустальными бокалами шампанского. За ним
шел Томми и тоже нес в руках два бокала.
   - Пардон, подноса у нас нет.  -  Хэл  улыбнулся.  -  Зато  бокалы,  как
полагается. Пить шампанское из простых стаканов - преступление.
   Маджио взял бокал и незаметно подмигнул Пруиту.
   - Очень жарко,  предлагаю  вам  всем  раздеться,  -  сказал  Хэл.  -  И
чувствовать себя как дома. В конце концов, мы здесь все свои.
   - Ты прав.  -  Томми  торопливо  протянул  один  бокал  Пруиту,  второй
поставил возле себя на пол. Раздевшись до трусов, он  уселся  в  кресло  и
взял с пола бокал. В отличие  от  загорелого  Хэла  Томми  был  белый  как
молоко. Загорели  только  шея  и  руки  до  локтей,  тело  его  напоминало
непропеченное тесто, и смотреть на него было неприятно.
   - Я знаю, солдаты трусов не носят. - Хэл улыбнулся. - Для Тони я  держу
в доме плавки, а тебя, к сожалению, мне одеть не во что.
   - Обойдусь, - сказал Пруит. - Посижу в брюках.
   Хэл весело засмеялся, к нему вернулось прежнее добродушие.
   Так они и сидели, четверо мужчин, раздевшихся, чтобы тело  ощутило  еле
уловимую прохладу, которая просачивалась сквозь проволочную сетку  входной
двери. Загляни кто-нибудь с улицы в окна "фонаря", эта картина,  возможно,
укрепила бы в нем веру в теплоту человеческого общения - четверо голых  по
пояс мужчин, удобно развалившись в креслах, ведут мирную дружескую  беседу
за бокалом вина.
   - Дома я всегда ношу только это. -  Хэл  небрежно  скользнул  рукой  по
складкам парэу. - Вполне в духе гавайских традиций. Сами  гавайцы  теперь,
конечно, расхаживают по пляжу в плавках, но когда-то все они носили парэу.
Естественно, с появлением миссионеров это кончилось. А на Таити и  до  сих
пор носят. Но, увы, учителю французского найти  работу  на  Таити  так  же
трудно, как во Франции.
   - А когда ты был во Франции? - спросил Пруит.
   - Я там был много раз. В общей сложности  прожил  там  пятнадцать  лет.
Работал в Нью-Йорке, копил деньги, потом уезжал во Францию и жил там, пока
деньги не кончались. Естественно, все это было до  войны.  Когда  началась
война, переехал сюда.  Решил,  что  уж  сюда-то  война  не  докатится.  Ты
согласен?
   - Наверно. Но я думаю, когда мы влезем в войну, в Америке  всюду  будет
одинаково.
   - Меня не призовут, я уже слишком стар, - улыбнулся Хэл.
   - Я не про это. Начнутся разные ограничения, строгости...
   Хэл пожал плечами. У него это вышло очень по-французски.
   - Одно время я  серьезно  подумывал  принять  французское  гражданство.
Франция - самая прекрасная страна в мире. Но теперь,  -  он  улыбнулся,  -
теперь я даже рад, что так и не решился. Странно  все  это.  Та  атмосфера
свободы, благодаря которой  там  так  приятно  жилось,  в  конечном  итоге
привела la belle France [прекрасную Францию (фр.)]  к  катастрофе.  -  Хэл
улыбался, но, казалось, он еле сдерживает слезы. - Таков, наверное,  закон
жизни.
   - Короче говоря, как ни крути, а все равно останешься внакладе,  да?  -
Пруит почувствовал, что выпивка наконец-то дала себя  знать  и  его  снова
охватило  знакомое  настроение,  возникавшее  только   в   увольнительную.
Наконец-то оно снова вернулось к нему, блаженное ощущение беспечности,  то
самое, с которым он поднимался по лестнице  в  "Нью-Конгресс".  Ему  стало
грустно. Вот  и  закатывается  солнце,  жара  отступает,  тени  становятся
длиннее, пора спать. Он поглядел на Анджело  -  тот  тоже  пригорюнился  и
что-то бормотал себе под нос.
   - Что, Анджело? Грустишь? -  окликнул  он  его.  Почему  нельзя  просто
посидеть с ними, вместе выпить, разогнать их грусть, подумалось  ему,  что
им стоит оставить нас потом в покое? Почему никто не делает ничего  просто
так, почему ты обязан за все расплачиваться?
   - Мне кажется, слово "свобода" давно  превратилось  в  пустой  звук,  -
сказал он Хэлу.
   - Я лично считаю себя свободным, - сказал Хэл. - Я сам себе хозяин.
   Пруит невесело рассмеялся.
   - Может, нальешь еще?
   - Хорошо. - Хэл взял у него бокал и пошел на кухню. - По-твоему,  я  не
свободный?
   - Мне тоже принеси. - Анджело неуверенно поднялся на  ноги  и  протянул
Хэлу свой бокал.
   - А есть что-нибудь такое, чего ты боишься?
   - Нет, - ответил Хэл, возвращаясь из кухни с полными бокалами. -  Я  не
боюсь ничего.
   - Тогда, значит, свободный. - Пруит смотрел на Анджело,  который  снова
сел и залпом выпил шампанское.
   - Кто свободный, так это я! - заорал Анджело, опрокинулся в  кресле  на
спину и задрыгал ногами. - Я свободен, как птица, язви  ее  в  душу!  Я  -
птица, вот я кто! А ты не свободный! - крикнул он Пруиту. - Ты закабалился
на весь тридцатник. Ты - раб! А я - нет! Я свободен! До шести утра.
   - Тихо! - резко одернул его Хэл. - Хозяйку разбудишь. Ее  квартира  под
нами.
   - Отвяжись! Плевал я на твою хозяйку! И сам ты катись к черту!
   - Ты бы, Тони, шел в  спальню,  -  грустно  сказал  Хэл.  -  Тебе  надо
проспаться. Пойдем. Давай я тебе помогу. - Хэл подошел к креслу  Маджио  и
хотел помочь ему встать. Маджио отмахнулся:
   - Не надо. Сам встану.
   - Мы с тобой можем остаться здесь. Хочешь? - застенчиво спросил Томми у
Пруита.
   - Конечно. Почему бы нет? Какая разница?
   - Если не хочешь, никто тебя не заставляет, - неловко сказал Томми.
   - Да? Тем лучше.
   - А я напился! - заорал Анджело. - Оп-ля-ля! Пруит,  не  продал  бы  ты
душу на тридцать лет, я бы любил тебя как брата!
   Пруит улыбнулся:
   - Ты же сам говорил, что в подвале "Гимбела" не лучше.
   - Верно. Говорил, - кивнул Анджело. - Пру, мы же влезем в  эту  чертову
войну раньше, чем у меня  кончится  контракт.  Ты  понимаешь?  Я  ненавижу
армию. И даже ты ее ненавидишь. Только  не  хочешь  признаться.  Ненавижу!
Господи, до чего я ее ненавижу, эту вашу армию!
   Он откинулся  в  кресле,  безвольно  уронил  руки  и  замотал  головой,
продолжая яростно что-то доказывать самому себе.
   - Ты печатаешься под своей фамилией? - спросил Пруит у Томми.
   - Нет, конечно. - Томми иронически улыбнулся. -  Думаешь,  мне  хочется
ставить свое имя под такой глупостью?
   - Слушай, а ты же совсем трезвый, -  заметил  Пруит.  -  Небось  вообще
никогда не напиваешься? Почему?.. А зачем ты вообще пишешь эту глупость?
   - Ты что, знаешь мою фамилию? - Глубоко посаженные глаза Томми тревожно
метнулись и в страхе остановились на Пруите. - Знаешь, да? Скажи, знаешь?
   Пруит наблюдал, как Хэл пытается вытащить Маджио из кресла.
   - Нет, не знаю. А тебе, значит, стыдно за этот рассказ?
   - Конечно. - В голосе Томми было облегчение. - По-твоему  я  должен  им
гордиться?
   - Ненавижу, - бормотал Анджело. - Все ненавижу!
   - Я бы никогда не взялся за горн, если бы знал,  что  потом  мне  будет
стыдно, - сказал Пруит. - Я горжусь тем, как  я  играю.  У  меня  в  жизни
только это и есть. Если бы мне хоть раз потом стало за себя стыдно, все бы
пропало. У меня бы тогда вообще ничего не осталось.
   - О-о, - Томми улыбнулся. - Трубач. Хэл, среди нас есть музыкант.
   - Никакой я не музыкант, - возразил Пруит. - Просто трубач. Теперь  уже
даже и не трубач. А ты никогда ничего не напишешь, не будет у тебя никакой
книги. Тебе только нравится про это болтать.
   Он встал, чувствуя, как в голове у него гудит от выпитого. Ему хотелось
разбить  что-нибудь  вдребезги,   чтобы   остановились   вращающие   время
шестеренки, чтобы не наступило завтра, чтобы не настало шесть утра,  чтобы
развалился самозаводящийся механизм  времени.  Он  обвел  комнату  мутными
глазами. Разбить было нечего.
   - Слушай, ты, - он ткнул пальцем в жирную белую тушу Томми.  -  Как  ты
стал таким?
   Вечно бегающие, казалось бы, не способные ни на чем задержаться  темные
глаза Томми внезапно замерли в  глубоких  багровых  глазницах  и  смотрели
прямо на Пруита, становясь все яснее и ярче.
   - Я всегда был такой. Это у меня врожденное.
   - Тебе ж хочется про это поговорить, я вижу, - усмехнулся Пруит.
   Хэл и Маджио напряженно  молчали,  и  он  спиной  чувствовал,  что  они
наблюдают за ним.
   - Неправда. Я не люблю об этом говорить. Родиться таким -  трагедия.  -
Томми улыбался и порывисто дышал, как униженно  виляющая  хвостом  побитая
собака, которую хозяин решил погладить.
   - Не свисти. Такими не рождаются.
   - Нет, это правда, - прошептал Томми. - Я тебе противен?
   - Да нет, - презрительно бросил Пруит. -  Почему  ты  должен  быть  мне
противен?
   - Я же вижу. Ты меня презираешь. Да? Скажи! Ты думаешь, я мразь.
   - Нет. Ты сам думаешь, что  ты  мразь.  Тебе,  видно,  просто  нравятся
всякие гнусности. И чем гнуснее, тем больше тебе это нравится.  Может,  ты
стараешься таким способом доказать себе, как сильно ты ненавидишь религию.
   - Вранье! - Томми забился в кресло. - Я мразь, и  я  это  знаю.  Можешь
меня не жалеть. Защищать меня не надо.
   - Я и не собирался тебя жалеть. Ты для меня пустое место.
   - Я знаю, я мразь, - твердил Томми. - Да, мразь, мразь, мразь.
   - Томми, заткнись, - с угрозой сказал Хэл.
   Пруит резко повернулся к нему:
   - Нравится, что вы такие, вот и любили бы таких же, как вы сами,  а  вы
все время только мордуете друг друга. Если вы верите в ваши  сказки,  чего
же вы так страдаете из-за  каждого  пустяка?  Вечно  вас  кто-то  обижает!
Почему вы всегда стараетесь заарканить кого-нибудь не такого?  Да  потому,
что, когда вы только друг с другом,  вам  кажется,  что  это  недостаточно
гнусно.
   - Стоп! - сказал Хэл. - Этот жирный боров может говорить про  себя  что
угодно, но ко мне это никакого отношения не имеет. Лично я  бунтую  против
общества.  Я  ненавижу  ханжество  и  никогда  с  ним  не  смирюсь.  Чтобы
отстаивать свои убеждения, нужна смелость.
   - Я от нашего общества тоже не  в  восторге.  -  Пруит  усмехнулся.  Он
чувствовал, как горячие винные пары бродят у него в голове,  как  в  виски
стучит: "надо, надо, надо, разбей, разбей, разбей, шесть утра, шесть утра,
шесть утра". - Я ему мало чем обязан. Что оно мне дало? Я от него  получил
гораздо меньше, чем ты. Сравни, как живешь ты и как живу я. Взять хотя  бы
твою квартиру. Но я ненавижу общество не так, как ты. Ты  ненавидишь  его,
потому что ненавидишь себя. И бунтуешь ты не  против  общества,  а  против
себя  самого.  Ты  бунтуешь  просто  так,  вообще,  а  не  против  чего-то
определенного.
   Он нацелил на высокого худого Хэла указательный палец.
   - Потому-то ты и похож на попа. Ты проповедуешь догму. И она  для  тебя
истина. Единственная. Кроме этого, у тебя нет ничего. А тебе не  известно,
что жизнь не укладывается ни в какие догмы? Жизнь создает их сама - потом.
А под догмы жизнь не подгонишь. Но ты и все прочие  попы-проповедники,  вы
пытаетесь подогнать жизнь под _ваши_  догмы.  Только  под  ваши,  и  ничьи
другие. Правильно только то, что говорите вы,  а  все  остальное  для  вас
просто не существует. Если это называется смелость, тогда, может быть,  ты
действительно смелый, - нескладно закончил он без прежнего запала. - Если,
конечно, считать это смелостью.
   - Э-ге-гей! - внезапно завопил Анджело.  -  Смелый  -  это  я!  У  меня
смелости навалом. Я свободный и смелый. Я  все  могу.  Дайте  мне  полтора
доллара, и я вам припру этой смелости из любого винного магазина.
   Он кое-как поднялся с кресла и двинулся к двери, шатаясь из  стороны  в
сторону.
   - Тони, ты куда?  -  всполошился  Хэл.  Все  остальное  было  мгновенно
забыто. - Пожалуйста, вернись. Тони, вернись сейчас же, я тебе  говорю.  В
таком состоянии тебе нельзя никуда идти.
   - А я погулять! - крикнул Анджело. - Подышать  воздухом,  мать  его  за
ногу!
   Он вышел из квартиры  и  захлопнул  затянутую  сеткой  дверь.  Им  было
слышно, как его босые пятки шлепают по лестнице. Потом он споткнулся и,  с
грохотом упав, сочно обматерил баньян. Потом наступила полная тишина.
   - О господи, - простонал Хэл. - Кто-то  должен  его  остановить.  Нужно
что-то сделать. В таком виде ему нельзя появляться на улице, его заберут.
   - Вот и пойди за ним, - сказал Пруит.
   - Пру, сходи за ним ты, - попросил Хэл. - Сходишь?  Ты  же  не  хочешь,
чтобы его забрали? Он ведь твой друг.
   - Ты его сюда пригласил, ты за  ним  и  иди.  -  Косо  улыбаясь,  Пруит
плюхнулся на диван и с пьяной решимостью раза два качнулся на пружинах.
   - Но я же не могу! - выкрикнул Хэл. - Правда. Если бы мог, я бы за  ним
пошел. Он такой пьяный, что ничего не соображает. Если его  задержат,  он,
чего доброго, приведет полицию сюда.
   - Пусть приводит, - ухмыльнулся Пруит. От выпитого лицо у него занемело
и в голове, в каком-то далеком ее закоулке, звонил колокол. Он  был  пьян,
очень пьян, и, непонятно почему, очень всем доволен.
   - Но это же нельзя ни в коем случае, - простонал Хэл, ломая руки.  -  В
полиции про нас знают. Им только нужен повод,  и  они  сразу  же  возбудят
дело.
   - Это нехорошо, - весело сказал Пруит. - Но ты не расстраивайся. Ты  же
человек смелый.
   Он посмотрел на Томми. Тот встал с кресла и начал одеваться.
   - Ты куда это? - резко спросил его Хэл.
   - Я ухожу домой, - с достоинством ответил Томми. - Сию же минуту.
   - Послушай, Пру.  Я  бы  за  ним  пошел.  Честное  слово.  Ты  даже  не
представляешь, как  много  значит  для  меня  этот  малыш.  Но  если  меня
задержат,  мне  конец.  А  он  в  таком  состоянии,  что   меня   задержат
обязательно. Даже если просто увидят рядом с ним. Им нужен только предлог.
Я потеряю работу.  Меня  выгонят  отсюда.  -  Он  дрожащими  руками  обвел
комнату. - Я останусь без дома.
   - Я думал, про тебя все все знают.
   - Конечно, знают. Еще как знают, поверь мне. Но если вмешается  полиция
и будет громкий скандал - это совсем другое дело.  Ты  же  сам  понимаешь,
никто за меня не вступится.
   - Да, - кивнул Пруит. - Я тоже так думаю. Жизнь штука суровая.
   - Пожалуйста, догони его, - умолял Хэл. - Хочешь, я встану перед  тобой
на колени? Вот, смотри, Прошу тебя, пойди за ним. Он же твой друг.
   Пруит начал надевать носки и  обуваться.  Пальцы  плохо  слушались,  он
никак не мог завязать шнурки. Стоявший на  коленях  Хэл  потянулся  помочь
ему, но Пруит ударил его по руке и завязал сам.
   - Ты ведь не очень пьян?
   - Нет, - сказал он. - Не очень. Я никогда не напиваюсь.
   - Ты его догонишь? Да? И если вас задержат, ты ведь не  приведешь  сюда
полицию, правда?
   - Что за вопрос? Даже некрасиво. Конечно, нет. - Он встал и поглядел по
сторонам, отыскивая рубашку.
   - Всего доброго. Спасибо за чудесный вечер, - сказал Томми с порога.  -
Пока, Хэл. Пру, надеюсь, мы с тобой еще увидимся. -  Он  вышел  и  хлопнул
дверью.
   Пруит снова плюхнулся на диван и захохотал:
   - До чего воспитанный парень!
   - Пру, пожалуйста, иди скорее. Не теряй время. Тони совершенно  пьян  и
не понимает, что делает. Отвези его в гарнизон и уложи спать.
   - Он же оставил здесь все вещи.
   - Возьми их с собой. - Хэл начал собирать  вещи  Маджио.  -  Только  не
приводи его сюда. Могут быть неприятности, он очень пьян.
   - Ясно. Знаешь, у меня нет денег на такси.
   Хэл побежал в спальню за бумажником.
   - Вот, - сказал он, вернувшись. - Держи. Доедете с  ним  до  центра,  а
оттуда возьмете такси. Пятерки хватит?
   - Не знаю. - Пруит ухмыльнулся. - Уже поздно,  автобусы  не  ходят.  До
центра сейчас тоже только на такси доберешься.
   - Тогда возьми десятку.
   Пруит печально покачал головой:
   - Понимаешь, какая штука... Маршрутки ходят до двух. А сейчас уже почти
два.
   - Даже в день получки?
   - Конечно. Каждый день одинаково.
   - Хорошо. Вот тебе двадцать. И прошу тебя. Пру, скорее.
   Пруит медленно, через силу помотал головой:
   - С Анджело не просто.  Он  когда  напьется,  ему  обязательно  девочку
подавай. А иначе буянит, скандалы устраивает. Потому его и забирают.
   - Ладно. Вот тебе тридцать.
   - Да ну что ты, - улыбнулся Пруит. - Это неудобно. Убери деньги,  я  их
не возьму. Довезу его домой и так, что-нибудь придумаю.
   - Тьфу ты! Держи сорок. Четыре десятки. У меня больше нет.  Только  иди
скорее. Пожалуйста, Пру, не копайся. Я тебя очень прошу.
   - Что ж, этого, думаю, хватит. Теперь уж как-нибудь доберемся, -  Пруит
взял деньги и медленно побрел к двери.
   - Но ты хоть не очень пьян? - беспокойно спросил Хэл.
   - Я никогда не напиваюсь так, чтобы не соображать. Не волнуйся, я  тоже
не хочу, чтобы его забрали. Правда, по другим причинам.
   У двери Хэл пожал ему руку:
   - Ты заходи. Можешь как-нибудь прийти один, без Тони. Не жди,  пока  он
тебя позовет. Для тебя мой дом открыт всегда.
   - Спасибо, Хэл. Может, и зайду. Всегда приятно  иметь  дело  с  людьми,
которые не боятся отстаивать свои убеждения.
   На углу он оглянулся. Дверь была уже закрыта и свет выключен. Он  пьяно
ухмыльнулся. И с удовольствием пощупал в кармане четыре хрустящие десятки.



        26

   Улица сейчас выглядела совсем по-ночному, пустая, словно вымершая. Даже
от темных притихших домов и от уличных фонарей веяло ночным оцепенением.
   Ни Анджело, ни Томми нигде не  было.  На  Томми  наплевать,  главное  -
Анджело. Поди догадайся, куда понесло этого пьяного дурачка. Он мой  пойти
назад к Калакауа. А если вдруг надумал искупаться, мог с  тем  же  успехом
повернуть в другую сторону и пойти  к  каналу  Ала-Уай.  Пруит  зажал  под
мышкой пакет с вещами Анджело - хруст  бумаги  громко  прорезал  застывшую
прозрачную тишину ночи - и полез в карман за монеткой. Но там были  только
четыре десятки Хэла. Он снова довольно усмехнулся, шатаясь побрел к канаве
у обочины и долго жег спички, пока наконец  не  нашел  подходящий  плоский
камешек.
   Спешить было незачем, все сейчас зависело от  удачи.  Черт  его  знает,
куда он мог пойти, этот итальяшка. С безмятежным фатализмом пьяного  Пруит
ни о чем больше не волновался. Где-то рядом, парами, как  ястребы,  кружат
патрули ВП [военная полиция], но, пока они  наткнутся  на  Анджело,  может
пройти еще часа два.
   Аккуратно, с пьяной тщательностью он обтер камешек - движения его  были
неторопливы  и  размеренны,   неподвижный   покой   ночи   доставлял   ему
наслаждение, - потом поплевал на него, растер слюну по плоской поверхности
и щелчком подбросил в воздух, как монету. Совсем как  в  детстве,  подумал
он.
   Ведь этот дуралей запросто мог вернуться  к  Хэлу.  Тот,  конечно,  его
впустит. Может, он сейчас преспокойно дрыхнет у Хэла, а ты тут  ходи,  ищи
его.
   Мокрая сторона - Калакауа, сухая - канал. Он зажег спичку  и  нагнулся,
вглядываясь в темноту. Камешек лежал мокрой стороной кверху.
   Отлично.
   Он повернул налево и пошел назад, к "Таверне", чувствуя себя охотником,
идущим через лес по следу. На широкой,  слегка  изгибающейся  улице  между
длинными рядами кварталов не было  ни  души.  Трамвайные  рельсы  тянулись
вдаль, теряясь в темноте. Ни машин, ни автобусов, ни людей - все  вымерло.
Фонари горели через один. Его шаги громко отдавались в тишине. Он сошел  с
тротуара и побрел по траве.
   На секунду остановился, прислушиваясь, но потом вспомнил,  что  Анджело
ушел босиком. И в одних плавках!
   Здешние патрульные ВП были ребята крутые. Их направляли в  Гонолулу  из
Шафтера и штаба  дивизии.  Здоровенные  и  высокие,  ничем  не  уступавшие
"вэпэшникам" Скофилда, они всегда ходили парами, тяжело топая  солдатскими
ботинками, над которыми ярко белели тугие краги. В  Скофилдской  роте  ВП,
патрулировавшей гарнизон, Вахиаву и окаймленную с  обеих  сторон  высокими
деревьями дорогу вдоль водохранилища, служили такие же здоровенные и такие
же крутые парни, но кое-кого из них Пруит знал, и  поэтому  ему  казалось,
они вроде помягче. С несколькими из них он плыл сюда, на  Гавайи;  хорошие
были ребята,  пока  не  надели  белые  краги.  В  Скофилде,  попади  он  в
передрягу, всегда оставалась надежда,  что  один  из  патрульных  окажется
знакомым и с ним можно будет договориться. Здесь же он не знал  никого.  И
Анджело  хорош:  шатается  где-то  пьяный,  босой,  в  одних  плавках!  Он
захохотал во все  горло.  И  почти  тотчас  замолк,  услышав,  как  громко
разносится его смех в тишине.
   Прочесывая Калакауа, он  заходил  в  темные  дворы,  шарил  глазами  по
стоявшим на углах скамейкам, нагибался и заглядывал под них. Старик,  тебе
повезло, что ты не вышел ростом, иначе мог бы и сам угодить  в  ВП.  Когда
пароход привозил с континента пополнение, начальник военной полиции  стоял
у трапа, оглядывал каждого новенького с головы до ног,  и,  если  тыкал  в
тебя пальцем, возражать было бесполезно. Он отбирал  самых  высоких  и  не
отдавал их никому, эти были его, с потрохами. И если уж  кого  выбрал,  то
привет семье! Ему вспомнилось,  как  отозвали  в  сторону  одного  верзилу
ростом под два метра, который сошел по трапу  как  раз  перед  ним.  Парня
спасло только то, что он был приписан к авиации. Шеф полиции тогда чуть не
лопнул от злости.
   Казалось, он бродит так целую вечность, он каждую минуту ждал, что рука
с черной форменной повязкой схватит его сзади за плечо. Если его  поймают,
то конец, прощай, мамаша, целую нежно! Эти мальчики свое дело знают, и они
не гражданская полиция, их не  волнует,  что  останутся  синяки.  Переходя
Льюэрс-стрит, он внимательно обыскал ее глазами. А  на  перекрестке  Ройял
Гавайен-стрит ему почудилось,  что  вдали,  на  другой  стороне  Калакауа,
мелькает какая-то тень. Он перешел Калакауа  и  крадучись  двинулся  вдоль
парка, окружавшего отель "Ройял Гавайен". Когда он добрался до  Прибрежной
улицы, до того места, где от Калакауа отходила асфальтированная подъездная
дорожка к отелю, то увидел, что на скамейке  перед  входом  на  территорию
"Ройял Гавайен" неподвижно сидит человек в плавках.
   - Эй, Маджио, - позвал он.
   Человек на скамейке не шелохнулся.
   Не спуская глаз со скамейки, будто он подкрадывался к  оленю,  которого
увидел сквозь листву, Пруит стал пробираться  к  каменному  бордюру  парка
мимо высоких гладких стволов королевских пальм, через ярко-зеленые днем, а
сейчас черные заросли травы и кустарника, подступавшие к самому тротуару.
   В нескольких шагах от скамейки горел уличный фонарь. Теперь Пруит  ясно
видел, что это Маджио. Он облегченно вздохнул.
   - Маджио, ну ты даешь!
   Собственный голос навел на него  жуть.  Человек  на  скамейке  даже  не
шевельнулся,  распластанные  по  деревянной  спинке  руки  и  запрокинутая
курчавая голова были все так те неподвижны.
   - Анджело, это ты? Просыпайся, дурак! Что ты молчишь, зараза?
   Человек не шевелился. Пруит подошел к скамейке,  остановился,  поглядел
сверху на Маджио и  неожиданно  улыбнулся,  почувствовав,  как  неподвижна
окутывающая их ночь, а еще он почувствовал, что сквозь заросли  кустов  от
отеля "Ройял Гавайен" веет роскошью, богатством и покоем.
   Здесь останавливаются кинозвезды, когда приезжают на Гавайи отдыхать  и
сниматься. Все кинозвезды. Вот было бы здорово, подумал он. Он ни разу  не
бывал по ту сторону кустов, но иногда проходил мимо отеля по пляжу и видел
людей в патио. Да было  бы  здорово,  подумал  он,  если  бы  какая-нибудь
кинозвезда вышла в парк, увидела бы меня и  пригласила  к  себе  в  номер.
Может, она сейчас возвращается с  ночного  купания,  вся  в  каплях  воды;
вскинув руки, она снимает резиновую шапочку, и длинные волосы падают ей на
плечи.
   Он оторвал взгляд от лица Маджио  и,  посмотрев  на  темную  подъездную
дорожку, в самом конце  которой  светился  слабый  огонек,  с  неожиданной
уверенностью подумал, что вот сейчас эта  женщина  придет  сюда,  он  знал
наверняка, что она сейчас выйдет из отеля поискать себе мужчину и  увидит,
что он здесь и ждет ее. Говорят, у кинозвезд насчет  этого  очень  Просто.
Внезапно резкая боль судорогой свела ему все внутри - он вспомнил Лорен  и
"Нью-Конгресс". Он стоял и смотрел на пустую темную дорожку. Ну  и  способ
зарабатывать на жизнь!
   - Эй, хватит дрыхнуть. Просыпайся, макаронник. Вставай, рванем сейчас в
центр, к девочкам.
   - Извините, сэр, я больше не буду, - пробормотал Анджело,  не  открывая
глаз и не двигаясь.  -  Только  не  сажайте  под  арест,  сэр.  Только  не
заставляйте оставаться на сверхсрочную. Я больше не буду, сэр. Честно.
   Пруит нагнулся и потряс его за голое костлявое плечо:
   - Хватит, просыпайся.
   - Я не сплю. Просто двигаться не хочется. Возвращаться неохота.
   - Придется.
   -  Знаю.  Слушай,  а  может,  посидим  здесь  подольше?  Вдруг   придет
какая-нибудь кинозвезда. Может, мы ей понравимся и она увезет нас на своем
самолете в Штаты. Прямо к себе на виллу, прямо  в  свой  бассейн.  Как  ты
думаешь? А что, если вот так замереть с закрытыми  глазами,  сидеть  и  не
двигаться, а потом открыть глаза - может, ничего этого больше не будет? Ни
улицы, ни скамейки, ни проходной, ни побудки...
   - Размечтался, -  фыркнул  Пруит.  -  Кинозвезду  ему  подавай.  Ну  ты
надрался! Вставай, одевайся. Вот твои вещи. Я принес.
   - А они мне не нужны.
   - Раз уж я принес, надевай.
   - Отдай их индейцам. Им ходить не в чем. У них только срам прикрыт.  Ты
что-то там говорил про девочек. Или  мне  послышалось?  -  Анджело  открыл
глаза, повернул голову и вопросительно поглядел на Пруита.
   - Не послышалось. Я нагрел твоего приятеля на сорок зеленых. Он боялся,
что тебя заберут и ты приведешь к нему полицию. Послал меня, чтобы я  тебя
нашел и отвез домой.
   - Черт! - Анджело энергично потер лицо руками. - Я не пьян, друг. -  Он
помолчал. - Черт, а ты, оказывается, и сам не промах. Я  из  него  никогда
столько не вытягивал. Мой рекорд - двадцать два пятьдесят. И то вроде  как
в долг. Правда, отдавать не собираюсь.
   Пруит рассмеялся:
   - У меня бы тоже ничего не вышло. Но он так  перетрухнул,  что  наложил
полные штаны.
   - Серьезно?
   - Шучу.
   - А я ведь не пьяный. Пру. Смотри! Я вас всех разыграл. - Он  встал  со
скамейки, и в тот же миг ноги у него подкосились. Он  повалился  назад  и,
чтобы не упасть, вцепился обеими руками в фонарный столб. - Видишь?
   - Да, конечно. Ты не пьяный.
   - Конечно, не пьяный. Просто споткнулся, тут вон какая  выбоина.  -  Он
рывком выпрямился и  осторожно  отпустил  столб.  -  Оп-ля-ля!  -  откинув
голову, заорал он во всю мощь своих легких. -  Все  к  черту!  Остаюсь  на
сверх-срочну-ю!
   Он потерял равновесие и начал опрокидываться  на  спину,  Пруит  быстро
шагнул вперед и еле успел поймать его за поясок плавок.
   - Замолчи, балда! Хочешь, чтобы нас патруль забрал?
   - Эй, патруль! - заорал Анджело. - Патруль! Идите,  забирайте  нас!  Мы
здесь!
   - Вот ведь болван! - Пруит резко отпустил поясок его плавок, и Анджело,
рухнув как подкошенный, растянулся во весь рост на тротуаре.
   - Смотри, Пру. Меня пристрелили. Я убит.  Несчастный  убитый  солдатик,
один как перст в этом похабном мире. Ребята, отошлите  мою  медаль  домой,
маме. Может, старушке удастся ее заложить.
   - Вставай, - усмехнулся Пруит. - Хватит. Пошли отсюда.
   - Встаю. - Цепляясь за скамейку, Анджело кое-как поднялся  на  ноги.  -
Пру, как ты думаешь, а мы скоро влезем в войну?
   - Может, и вообще не влезем.
   - Влезем как миленькие.
   - Да, я и сам знаю.
   - Тебя никто не просит  щадить  меня  и  скрывать  правду,  -  пробасил
Анджело,  копируя  женственные  интонации  Томми.   И,   не   удержавшись,
расхохотался. - Я бы  выпил  чего-нибудь  поприличнее.  Эту  гадость  пить
невозможно, - передразнил он манеру  Хэла,  тщательно  выговаривая  каждое
слово. - Черт с ним. Пошли. Давай вернемся в город.
   - Придется вызывать такси из автомата, но сначала ты оденься.
   - Хорошо, Пру. Как скажешь, так и сделаю. - Анджело сдернул  плавки  до
колен и начал вылезать из них. Зацепился ногой и снова упал.  -  Кто  меня
ударил? Кто посмел? Покажите мне эту сволочь!
   - Тьфу ты! - Пруит подхватил маленького итальянца под мышки  и  волоком
потащил подальше от фонаря в темноту кустов.
   - Эй, ты что? - запротестовал Анджело. - Осторожнее!  Ты  мне  так  всю
задницу обдерешь. Здесь песок.
   - Сейчас же одевайся и линяем отсюда.  А  то  тебе  не  только  задницу
обдерут... Тс-с-с! Слышишь?
   Оба  затаили  дыхание  и  прислушались.  Анджело  внезапно  протрезвел.
Издали, с улицы,  доносилось  тяжелое  топанье  солдатских  ботинок.  Шаги
приближались - не бегом, но довольно быстро. Вместе  с  шагами  в  воздухе
плыли неясные голоса,  потом  Пруит  с  Анджело  услышали  удар  резиновой
дубинки по столбу.
   - Идиот! - прошипел голос. - Потише не можешь?
   - Ладно, успокойся, - отозвался второй голос. - Думаешь, я сам не  хочу
кого-нибудь заловить? Тебе хорошо, ты уже капрал.
   - Тогда не шуми. Идем.
   Тяжелая рысца,  мягкий  скрип  краг,  бесшумно  болтающаяся  на  шнурке
резиновая дубинка. По ночам они охотятся парами, бродят всюду, где  бывают
солдаты, и, опережая их появление, ползет страх - эту надежную  защиту  им
обеспечил Закон, - а  они  с  подлым  удовольствием  наблюдают,  как  люди
отводят глаза в сторону. Они рыщут парами по всем тем местам, где солдаты,
желая забыться, пьют, дерутся, орут или, желая вспомнить,  что  они  люди,
суют руки  в  карманы.  Солдатам  забываться  нельзя,  говорят  они  своим
появлением, и вспоминать солдатам тоже ничего нельзя,  и  то  и  другое  -
измена.
   - Ну вот, доигрался, - сказал Пруит. - Пошли назад. Надо сматываться.
   - Извини, Пру.
   Анджело покорно двинулся за ним.  Он  теперь  протрезвел,  и  ему  было
стыдно, что из-за него могут быть неприятности. Они прошли по самому  краю
широкой полосы асфальта, тянувшейся к  резиденции  кинозвезд,  прошмыгнули
наискосок  через  парк,  мимо  офицерской   гостиницы   "Уиллард-инн"   и,
задыхаясь, долго бежали сквозь кусты,  пока  не  выскочили  на  Калиа-роуд
почти  у  пляжа,  возле  несуразного  и  роскошного  "Халекулани",   отеля
настолько роскошного, что многие туристы о нем даже не  слышали,  -  отель
стоял у самой воды, там, где волны  с  мягкими  вздохами  накатывались  на
песок.
   - Быстро снимай плавки и одевайся, - сказал Пруит.
   - Хорошо. Давай мои вещи. А куда плавки девать?
   - Черт его знает. Дай-ка их  сюда.  Ты  только  скажи  честно,  ты  уже
трезвый? Эти двое будут нас караулить  на  Калакауа.  Один  из  них  может
пройти на Льюэрс-стрит, чтобы перехватить нас на углу Калиа-роуд. Я думаю,
нам лучше всего добраться по Калиа до Форта Де-Русси и потопать  оттуда  в
город. Ты меня слушаешь или нет?
   Маджио поднял голову, и Пруит увидел,  что  по  щекам  у  него  катятся
слезы.
   - Гады! - ругнулся Анджело. -  Что  мы,  убили  кого-то  или  ограбили?
Бегаем, прячемся... У меня все это уже в  печенках  сидит!  Чихнуть  и  то
боишься - вдруг патруль услышит. Я больше так не могу. Слышишь? Не могу  и
не буду!
   - Ну хорошо, хорошо. Только не расстраивайся. Ты  же  не  хочешь,  чтоб
тебя забрали? Просто ты еще пьяный.
   - Да, пьяный. Конечно, пьяный. Ну и  что?  Нельзя,  что  ли,  напиться?
Может, вообще ничего нельзя? Даже сунуть на улице  руки  в  карманы  и  то
нельзя, да? Пусть лучше заберут! Лучше уж сидеть в Ливенуорте. Кому  нужна
такая свобода,  когда  ничего  нельзя?  Другие  покупают  конфеты,  а  ты,
мальчик, смотри и облизывайся, в магазине тебе делать нечего  -  так,  что
ли? Пусть меня забирают! Я не трус и бегать от них не буду. Я не боюсь.  Я
не трус! Я не шпана! Я не дерьмо!
   - Да ладно тебе, зачем так волноваться? Сейчас очухаешься  и  будешь  в
полном порядке.
   - В порядке? Я больше никогда не буду в порядке!  Это  тебе  наплевать,
потому что ты на весь тридцатник, а мне - нет. Я на них положил, понял?  Я
их всех в гробу видел! В белых тапочках! С меня хватит! Хва-тит! Ба-ста!
   - Давай-ка подыши глубже. Считай до десяти и  дыши.  Я  сейчас.  Только
зашвырну куда-нибудь эти плавки и вернусь.
   Он спустился по пляжу вниз, туда, где все еще вздыхал  прибой  -  волны
мягко, с еле слышным плеском набегали на берег, оставляли на песке пену  и
откатывались обратно, - закинул плавки в воду и вернулся туда, где оставил
паренька из Бруклина. Маджио исчез.
   - Эй, - тихо позвал Пруит. - Анджело! Старичок! Ты где?
   Немного подождав, он повернулся и побежал по улице,  ведущей  от  пляжа
наверх, по Льюэрс-стрит, навстречу далекому островку света. Он  бежал  изо
всех сил, но очень легко, не касаясь земли пятками.
   Добежав до границы света, лужей растекшегося вокруг уличного фонаря, он
на секунду замер и тотчас быстро отступил назад, шагнул в  темноту,  чтобы
его не увидели.
   У перекрестка, на краю тротуара в центре этой лужи света, малыш  Маджио
дрался с двумя дюжими патрульными из Шафтерской части ВП.
   Одного из полицейских он умудрился  повалить,  тот  лежал  лицом  вниз,
втянув голову в плечи, а Маджио цепко, как краб, сидел у него на  спине  и
яростно лупил кулаками по затылку. Пока Пруит  наблюдал  за  ними,  второй
патрульный ударил Маджио дубинкой по голове и стащил его с лежащего. Потом
размахнулся и ударил еще раз. Маджио закрыл голову  руками,  дубинка  била
его по пальцам, по лбу, по темени; он упал.  Приподнявшись,  потянулся  на
четвереньках вперед, пытаясь ухватить патрульного за ноги,  но  теперь  он
двигался медленнее, и дубинка снова настигла его.
   - Давай-давай! - крикнул Маджио. - Бей, ты, ублюдок!
   Первый патрульный тем временем поднялся, шагнул к Маджио и  тоже  начал
его избивать.
   - Ну конечно! Теперь давайте вдвоем. Такие  здоровые,  сильные  ребята,
неужели это все, на что вы способны? Ну бейте же! Бейте! Что так слабо?  -
Он попытался встать, но его опять сбили с ног.
   Пруит снова шагнул на тротуар, выскочил из темноты на свет и бросился к
дерущимся. Он бежал легко и быстро, на ходу примеряясь, чтобы  прыгнуть  с
толчковой ноги.
   - А ну назад! - закричал Маджио. -  Я  сам  справлюсь.  Не  суйся!  Мне
помощь не нужна.
   Один из патрульных оглянулся и пошел навстречу Пруиту. Маджио на  земле
по-крабьи метнулся вбок и подставил полицейскому  подножку.  Тот  упал,  и
Маджио немедленно вскарабкался ему на спину, схватил за волосы и стал бить
головой об асфальт.
   - Что же вы?.. Два таких громилы... И еще с дубинками!..  -  задыхаясь,
бормотал он в такт каждому удару. - В чем же дело?.. Не можете, да?..  Что
вам стоит меня укокошить?.. Не можете?.. Беги отсюда! Вали! -  крикнул  он
Пруиту. - Слышишь? Не встревай!
   Патрульный медленно поднялся с земли, хотя Маджио продолжал  висеть  на
нем и все так же молотил кулаками по голове,  и,  изогнувшись,  сбросил  с
себя осатаневшего маленького итальянца, как лошадь сбрасывает ездока.
   - Чего ты встал?! - закричал  Маджио,  падая  на  четвереньки  и  снова
подымаясь. - Беги! Тебя это не касается.
   Второй полицейский остановился и нащупывал  рукой  пистолет.  Судорожно
вытаскивая пистолет из кобуры, он шагнул к Пруиту, и Пруит рванул вниз  по
улице в темноту, к кустам. На бегу он оглянулся  и  увидел,  что  пистолет
нацелен ему в спину. Влетев в кусты, он бросился на землю  и,  как  солдат
под обстрелом, стал ползком пробираться в глубь зарослей.
   - Убери пистолет! - заорал тот,  что  сражался  с  Маджио.  -  Ты  что,
спятил?! Не дай бог, пристрелишь  какую-нибудь  кинозвезду,  нас  тогда  с
дерьмом смешают!
   - Это точно, -  пропыхтел  Маджио,  продолжая  его  колотить.  -  Бугай
несчастный! С дерьмом смешают и еще утрамбуют.
   -  Иди  сюда,  помоги  мне  с  этим  ненормальным,  -   хрипло   позвал
полицейский.
   - Тогда второй улизнет.
   - Черт с ним. Иди помоги мне задержать этого, а то он тоже сбежит.
   - Ну нет, - прохрипел Маджио. - Этот не такой. Этот никуда не  денется.
Будьте уверены. Чего же  вы?  Решили  довести  дело  до  конца,  тогда  уж
вызовите целый взвод. Вдвоем-то разве справитесь?
   Пруит, лежа в кустах, тяжело дышал. Ему ничего не  было  видно,  но  он
слышал каждое слово.
   - Валяйте! - кричал Маджио. - Бейте еще! Что  же  вы?  Даже  не  можете
ударить так, чтобы я вырубился. Либо вломите, чтобы я не трепыхался,  либо
дайте встать. Ублюдки вонючие! Ну! Ну! И это все? А ну еще!
   Пруит слышал глухие удары,