акой должен быть в роте порядок. Мы со старым
Цоем друг друга понимаем.
   - Да уж, заездили тебя, бедного.
   - А что ты думаешь! Даже Маззиоли и тот мне указывает, как  что  должно
быть в канцелярии. Ладно, вставай, пойдем. Который час?
   - Восемь. Зачем нам уходить? Так хорошо сидим, я только во вкус  вошел,
- запротестовал Пит.
   - Ну конечно. Еще так посидим, и ты начнешь пускать в пиво сопли.
   - Ничего ты не понимаешь. - К Питу вернулся прежний  пафос.  -  Столько
пережито, столько всего было. И ничего этого  больше  нет.  И  никогда  не
будет.
   - Да-да, конечно. Понимаю. Вставай, хватит. Пошли,  ради  бога.  Я  это
терпеть не могу. Мне от тебя тошно.
   - Я и говорю, не понимаешь ты, - вздохнул Пит. - А куда пойдем?
   - Выходи и иди в зал, - сказал Тербер и первым двинулся к двери.
   На улице они обогнули пивную, чтобы никто не видел, как они выходили из
кухни, потому что сидеть на кухне было официально  запрещено,  и  вошли  в
общий зал.
   Но теперь все было не то, ты мог пить и трепаться как  обычно,  но  все
было уже не то.
   Вождь Чоут сидел один в углу за своим постоянным столиком, и, подсев  к
нему,  они  заказали  еще  пива.  Вскоре  к  ним  присоединился   старшина
одиннадцатой роты, который только что пришел из сарая О'Хэйера с небольшим
выигрышем, теперь их было  четверо;  бывалые  солдаты,  они  сидели  своей
тесной компанией в прокуренном зале, среди гама,  песен,  хохота  валяющих
дурака юнцов, и тихо, не роняя достоинства,  вспоминали  прежние  времена.
Вождь опять рассказал старую историю, как на Филиппинах он вышел в дозор и
засек одного местного чурку с женой полковника  в  более  чем  рискованной
позе - парочка устроилась в коляске на обочине дороги, которую он охранял.
   - Но ты действительно видел? - допытывался Тербер. -  Видел?  Или  тебе
только показалось?
   - Видел, - с обычным тяжеловесным спокойствием стоял на своем Вождь.  -
По-твоему, я буду придумывать?
   - Не знаю, - Тербер недовольно передернул плечами и обвел взглядом зал.
- Откуда мне знать? Может, возьмем разливного и пойдем во двор?  Мне  этот
базар на нервы действует.
   Все вопросительно посмотрели на Вождя, потому что он любил пить  только
за своим столиком и изменял этой привычке редко.
   - Я - пожалуйста, - сказал Вождь. - В получку я сам здесь не люблю.
   - А я все равно не верю, - сказал Тербер, когда они вышли во двор. - Ты
небось от кого-то слышал. Придумал какой-нибудь сексуально озабоченный,  а
ты подхватил и теперь рассказываешь, будто сам видел.
   - Можешь не верить, мне наплевать, - сказал Вождь.  -  Я-то  знаю,  как
было. Чего злишься? Что-нибудь случилось?
   - Ничего не случилось. С чего ты взял?
   Вождь пожал плечами.
   - А здесь лучше, - сказал он. - Гораздо лучше.
   И правда, когда они уселись по-турецки на чахлой траве вокруг  кувшинов
с пивом, все стало лучше. После оглушительного  шума  сизой  от  табачного
дыма пивной  было  приятно  вдыхать  чистый  воздух  и  видеть,  какой  он
прозрачный.  Двор  был  густо  усеян  такими  же   небольшими   компаниями
потягивавших пиво солдат, но их разговоры сливались в негромкое  жужжание,
в уютный гул, который нисколько не оглушал. Иногда  чей-нибудь  звонкий  и
чистый смех прорезал этот гул, и звезды словно  подмигивали  всем  сверху,
высовываясь из-за плеча друг друга.  Драки,  то  и  дело  вспыхивавшие  во
дворе, казалось, происходили где-то далеко, а  не  под  самым  носом,  как
только  что  в  пивной.  Большая,  теплая  субтропическая  луна  еще  лишь
всходила, затуманивая свет соседних с ней звезд, золотя прозрачный  воздух
живым дрожащим маревом и расписывая землю, как  художник-кубист,  плоскими
квадратами и треугольниками темных теней.
   Пит и Вождь углубились в спор о преимуществах службы  на  Филиппинах  в
сравнении с Панамой, перечисляя плюсы и минусы, сопоставляли.
   - Я служил и там и там, - флегматично подвел черту Вождь. - Мне виднее.
   Пита это явно поставило в затруднительное положение, потому что  он  на
Филиппинах не служил.
   - Нет, - сказал старшина одиннадцатой роты. - Нет, лучше всего в Китае.
Правда, Милт? Там получаешь в десять - двенадцать раз больше. Если считать
по их курсу. В Китае рядовой живет,  как  генерал.  Вот  кончится  у  меня
контракт, я думаю опять махнуть в Китай. Ананасная  армия  у  меня  уже  в
печенках сидит. Я верно говорю, Милт? Ты ведь служил в Китае, скажи им.
   Тербер лежал, оперевшись на локоть, наблюдал, как  подымается  луна,  и
поглядывал на светящиеся этажи казарм; в этот  вечер  на  галереях  только
изредка мелькали отдельные темные силуэты. Он пошевелился.
   - Да ну, какая разница? Один черт. Там  дерьмо  пожиже,  здесь  погуще,
один черт. - Он сел и обхватил руками колени. - Слушать противно. Вечно вы
ноете, что где-то лучше. Вечно вербуетесь куда-нибудь, где  еще  не  были,
вечно скачете с места на место и уже через год всем недовольны.  А  насчет
Китая ты не мылься, - сказал он. - У тебя контракт еще  только  через  год
кончается. Никакого Китая тебе не будет. В Японию поедешь.
   Он снова лег и скрестил руки за головой.
   -  А  вообще  в  Шанхае  у  меня  была  одна   девушка.   Русская.   Из
белоэмигрантов. Только этим Китай и хорош. Там  этих  белоэмигрантов  пруд
пруди. Не то княгиня, не то герцогиня. Кажется, графиня.  Волосы  светлые,
длинные, чуть не до колен. Красавица была - я другой  такой  не  видел!  И
страстная. Таких страстных я тоже больше не видел. Зря я, наверно, на  ней
не женился.
   - Ля-ля-ля, - Пит подмигнул остальным. - Понеслось по новой.
   Тербер резко приподнялся и сел.
   - Что ля-ля-ля? Не веришь - твое дело. У нее отец был русский дворянин.
В Сибири погиб. Дрался против красных  вместе  с  нашим  вонючим  двадцать
седьмым. Двадцать седьмой пехотный полк США  "Русские  волкодавы".  Слышал
про таких, мудрило? Двадцать седьмой здесь рядом, соседи,  можно  сказать.
Вижу, не веришь. Давай съездим. Мастер-сержант Файсел  подтвердит.  Он  ее
отца знал.
   - Да верю я, - улыбнулся Пит. - Верю. Лучше выпей и расскажи нам все до
конца. Еще разок.
   - Иди к черту!
   - Вон уже горнист вышел, - сказал Вождь,  и,  сразу  же  замолчав,  все
повернули головы туда, где в углу двора дежурный  горнист  приподнял  горн
вверх, навстречу большому мегафону, и готовился  протрубить  "туши  огни".
Сложная мелодия сигнала прозвучала  резко  и  настойчиво.  Четверо  солдат
лежали на траве и слушали, пока он не доиграл традиционный повтор: сначала
мегафон был направлен на юг, потом горнист крутанул его, и сигнал  полился
на север, в сторону 3-го батальона. Одно за другим окна спален в  казармах
погасли.
   -  Вот  так-то,  -  сказал  старшина  одиннадцатой  роты  без   всякого
выражения, не в состоянии облечь в слова то огромное, монолитное, что было
основой основ. - Да, далеко ему до Пруита, - добавил он.  -  Слышали,  как
тут на днях Пруит играл отбой? Я думал, я зареву, честно. Жалко, он каждый
день не играет.
   - Да, я тоже слышал, - кивнул Вождь. - Парню много  пришлось  хлебнуть.
По всем статьям.
   - Его еще не то ждет, - сказал Пит. - За него круто взялись.
   Они смотрели, как горнист уходит, наблюдали  за  ним  с  непроницаемыми
лицами, смотрели и молчали, видя в нем ту  неизбежность,  о  существовании
которой они знали, но против которой были бессильны, потому что ее  нес  с
собой не человек, а некая неотвратимая космическая  сила,  вторгающаяся  в
любое убежище.
   - Ну ладно. - Старшина одиннадцатой роты поднялся. - Я, пожалуй,  мотну
сейчас к Мамаше Сью. На час, не больше. У меня с утра много работы.
   - Я с тобой, - сказал Пит. - Милт, одолжи пятерку.
   - Ради бога, - отозвался Тербер. - Под двадцать процентов.
   Все рассмеялись. Взяв с травы полный кувшин пива, Тербер встал.
   - Вот я тебя и купил, - сказал Пит. -  Деньги  у  меня  есть.  Ты  как,
поедешь с нами?
   - Э, нет, - презрительно бросил Тербер. - Еще и платить за это?  Я  так
не играю.
   - Я поехал, - сказал старшина одиннадцатой роты.
   - Вождь, а ты как? - спросил Пит.
   - Да можно съездить. - Тяжелый  и  большой,  Вождь  грузно  поднялся  с
травы. - Поехали, Милт.
   - Я же сказал, за деньги я в эти игры не играю.
   - Да ладно тебе, пошли, - сказал Пит.
   - Никуда я не пойду!
   Он ухватил кувшин с пивом обеими руками и высоко  подбросил  его  прямо
над темневшей в траве крышкой  канализационного  люка.  Пиво  выплеснулось
каскадом брызг. Трое мужчин кинулись в разные стороны, а Тербер неподвижно
стоял и смотрел, как кувшин отвесно, словно свинцовое грузило, падает вниз
между звездами, и пиво мокрой пылью лилось ему на форму и на  запрокинутое
лицо.
   - Оп! - рявкнул он, когда кувшин разбился  о  железную  крышку  и  пиво
обдало его фонтаном.
   - Дурак ты ненормальный, - сказал старшина одиннадцатой роты. -  Мы  бы
его в такси выпили.
   Тербер прижал мокрые руки к влажному от пива лицу.
   - Катитесь все к черту!  -  глухо  донеслось  из-под  ладоней,  яростно
теревших лицо. - Что вам от меня нужно? Выметайтесь и отстаньте от меня!
   Он повернулся и пошел прочь от них к  погруженной  в  темноту  казарме,
чтобы вымыться, переодеться, поехать в город и  встретиться  там  с  Карен
Хомс у отеля "Моана".



        21

   Бежевый костюм из тонкой  шерсти  "тропик"  с  широкими  простроченными
лацканами когда-то обошелся Терберу в сто двадцать долларов и до  сих  пор
выглядел как новый, потому что Тербер берег его для  особых  случаев.  Всю
дорогу до города он злился на себя за то, что поехал. Рука болела и сильно
распухла, это тоже из-за  нее.  Он  злился,  что  не  остался  с  Питом  и
ребятами, забыв, как ему было с ними паршиво. Он злился, что не  порвал  с
ней, нечего связываться с этими богатыми дамочками,  пусть  берут  себе  в
любовники молодых альфонсов, они сами психопаты и лучше их  понимают.  Его
злило очень многое. В какую-то минуту он  даже  со  злостью  подумал,  что
хорошо бы ему к черту сдохнуть. И понял, что влюбился.
   Как только такси остановилось, он перешел через дорогу и купил в винном
магазине при "Черном коте" бутылку, потом, раз уж он был там, зло шарахнул
в баре несколько порций виски и наконец со злостью выбрался на Кинг-стрит,
чтобы со злостью сесть на автобус, который - будь он трижды проклят! - шел
до Ваикики. Да, черт возьми, он влюбился.  Это  ясно  как  божий  день.  И
смешно себя обманывать.
   Пока он ехал в автобусе, виски, выпитый на "старые дрожжи" после пивных
возлияний в гарнизоне, крепко ударил ему в голову,  и  когда  он  сошел  у
"Таверны Ваикики", то был не только влюблен, но и  пьян,  и  его-подмывало
ввязаться в какую-нибудь драку. Но никто нигде  не  дрался.  У  всех  было
слишком хорошее настроение. Как всегда в  день  получки,  народ  валил  по
Ваикики толпами, и даже у гражданских на лицах было написано, что их  тоже
захватило всеобщее праздничное оживление.
   Он зло прошагал мимо "Таверны", туда,  где  пляж  вклинивался  в  улицу
небольшим треугольником, который окрестили  Кухио-парк,  там  среди  пальм
стояли на песке зеленые скамейки и на одной из них у него  было  назначено
свидание  с  Карен  Хомс.  Кухио-парк  был  тоже  переполнен,  солдаты   в
гражданском и матросы в форме расхаживали между  пальмами  или  сидели  на
скамейках, кто с женщинами, кто - без, большинство - без. Он не думал, что
она уже будет здесь.
   Но она уже была здесь. Окруженная взглядами голодных мужских глаз,  она
отчужденно сидела на скамейке не слишком на виду и изо всех сил  старалась
не замечать ничего вокруг. Она сидела, чопорно скрестив  ноги,  руки  были
чопорно сложены на коленях, локти чопорно и напряженно  прижаты  к  бокам.
Да, она здесь,  она  здесь.  Закусив  губу,  она  неподвижно  смотрела  на
чернеющий за парком океан, словно пыталась  перенестись  подальше  отсюда.
Ему показалось, что напряженные, чопорно выпрямленные плечи несколько  раз
медленно всколыхнулись, как будто она тяжело вздыхала. Он подошел к ней.
   - А, привет, - небрежно бросила она. - Я думала, ты не придешь.
   - Почему? Я не опоздал.  -  Он  чувствовал  себя  неловко,  скованно  и
неуютно и еще чувствовал, что самую малость пьян  и  очень  зол.  Когда  у
мужчины  роман  с  замужней  женщиной,  ему  полагается  быть  веселым   и
развязным, а у него не получалось,  хотя  замужние  женщины  для  него  не
новость, забыл, что ли? Когда он только приехал на Гавайи, еще рядовым, он
по ночам работал палубным матросом на одном  из  катерков,  которые  возят
туристов на лунные прогулки к побережью Молокаи, и тогда у  него  замужних
женщин было навалом, только успевай, но он, правда, не был ни  в  одну  из
них влюблен.
   - Да так, - небрежно сказала она. - А собственно, почему ты был  обязан
приходить? Я тебе это свидание, можно сказать, навязала. Разве нет?
   - Нет, - соврал он.
   - Конечно, навязала, и ты сам это знаешь.
   - Если бы мне не хотелось, я бы не пришел, верно?
   - Верно. Между прочим, я здесь уже полчаса задаю себе тот же вопрос. Но
я-то пришла чересчур  рано.  Видно,  мне  очень  не  терпелось.  Зато  ты,
кажется, не слишком торопился. Пришел минута в минуту.
   - Что с тобой? - Тербер смотрел на нее, и ему  не  нравилось,  что  она
сидит все так же напряженно и чопорно.  -  Почему  ты  такая  взвинченная?
Успокойся.
   - Я совершенно спокойна. Просто, пока я  тут  сижу,  ко  мне  пять  раз
подходили с интересными предложениями.
   - Так ты поэтому? Нашла на что обращать внимание, здесь это  в  порядке
вещей.
   - И одно из этих интересных предложений мне сделала женщина, - небрежно
сообщила Карен.
   - Такая высокая, широкоплечая? Крашеная блондинка?
   - Да. Ты ее знаешь?
   - Если тебя интересует, близко ли я с ней знаком, могу сказать сразу  -
нет.
   - А-а. Мне просто было любопытно.
   - Ничего любопытного нет. Я знаю ее в лицо. Ее знает вся  дивизия.  Она
всегда здесь сшивается. Пристает ко всем  подряд.  Солдатики  прозвали  ее
Святая дева Гавайская. Ты довольна?
   - Нечего сказать, приятное местечко  ты  выбрал  для  нашего  свиданья,
дорогой.
   - Просто здесь меньше риска наткнуться на твоих  знакомых.  Ты  хотела,
чтоб мы встретились в баре "Ройяла"?
   - Зачем же? - Карен небрежно улыбнулась. -  Ты  забываешь,  дорогой,  у
меня в таких делах пока мало опыта. Все с оглядкой, все тайком, как  будто
мы делаем что-то предосудительное. Вся эта конспирация. Все эта любовь  по
кустам.
   -  Ты  сейчас  прямо  как  председательница   школьного   родительского
комитета. У тебя есть более приемлемые варианты?
   -  Нет.  Никаких  вариантов  у  меня  нет,  -  небрежно  сказала   она,
повернулась лицом к океану и снова закусила губу. - Мне  совсем  не  надо,
чтобы ты вел себя со мной, как галантный кавалер, Милт. Если тебе скучно и
все это надоело, так и скажи. Лучше сказать сразу и честно, я на  тебя  не
обижусь, дорогой, нисколько. Я же понимаю, мужчинам это быстро  надоедает.
-  Она  перестала  закусывать  губу  и   улыбнулась   ему   с   вымученной
небрежностью, явно ожидая, что он возразит.
   - Почему ты вдруг решила, что я собрался дать задний ход?
   - Потому что ты, наверное, считаешь меня шлюхой, - коротко ответила она
и выжидательно подняла на него глаза.
   Она ждала, что он снова возразит, он это понимал,  она  ждала,  что  он
скажет нет, ничего подобного, но он видел перед собой лицо Мейлона Старка,
зыбко белеющее на стволе пальмы. Старк -  крепкий,  сильный  мужчина,  ей,
наверное, было с ним очень хорошо, и Тербер напряг всю  свою  волю,  чтобы
удержаться и не вмазать в это лицо здоровой рукой.
   - С чего ты взяла, что я считаю тебя шлюхой? - спросил он, понимая, что
говорит не то.
   Карен засмеялась, лицо ее неожиданно стало чопорно любезным  и  злым  -
как хорошо загримированная старая дева в гробу, подумал он.
   - Милт, голубчик, - она улыбнулась, - у меня же это на  лице  написано,
разве ты не видишь? Все остальные видит. Те пятеро наверняка видели. И  та
женщина тоже. Святая дева Гавайская. По лицу всегда видно, кто ты на самом
деле. "Что у человека в помыслах, то он и есть", -  процитировала  она  из
Библии. - Они ведь не стали бы приставать к порядочной женщине.
   - Глупости! Здесь пристают к любой. И почти ко всем мужчинам тоже.
   - Но даже портье в "Моане" - и тот увидел.  Когда  я  брала  номер  для
сержанта Мартина и миссис  Мартин.  Я  сразу  поняла,  что  он  все  видит
насквозь.
   - Да бог с тобой, он давно к этому привык. Какая ему разница? За номера
платят, а больше его ничего не интересует. Все  дамочки-туристки,  которые
живут в "Халекулани" и "Ройяле", водят  мужиков  в  "Моану",  и  наоборот.
Отели на этом только зарабатывают.
   - Что ж, теперь я хоть знаю, к какому разряду себя причислить.  А  как,
интересно, развлекаются в это время их мужья?
   - Откуда я знаю? - Терберу опять приходилось обороняться.  -  Болтаются
по городу, курят сигары, обсуждают планы своих фирм  на  следующий  год  -
мало ли что. А ты как думаешь?
   Карен засмеялась:
   - Я думала, может быть, они ходят на мальчишники. В отдельные  квартиры
на втором этаже офицерского клуба. Лично мой  муж  ходит.  -  Она  чопорно
поднялась со скамейки. - По-моему, мне пора  домой,  тебе  не  кажется?  -
небрежно спросила она. - Милт, тебе не кажется, что мне пора? -  повторила
она с настойчивой ядовитой любезностью.
   Тербер подавил свое самолюбие. Он понимал, что  кто-то  из  них  должен
подавить самолюбие, и решил, что лучше это сделать ему.
   - Слушай, - просительно сказал он. - С чего вдруг все это? Я  же  ничем
тебя не обидел. По крайней мере не хотел.
   Карен посмотрела на него, потом снова села на скамейку.  Чуть  подалась
вперед и взяла его руку, ту, что была к ней ближе, левую.
   - Еще немного - и я бы все  перечеркнула,  да?  -  Ее  улыбка  радостно
сверкнула в полутьме. - Из-за своей глупой гордости... Со  мной,  наверно,
не очень-то приятно, - тихо сказала она. - Не понимаю, за  что  тебе  меня
любить. Со мной совсем не весело. Ты  ведь  еще  ни  разу  не  видел  меня
веселой и счастливой. Но я бываю  веселой.  Когда  хорошо  себя  чувствую,
правда бываю, ты уж мне поверь. Я постараюсь и буду с тобой веселой.
   - На, держи, - с  мучительной  неловкостью  сказал  он  и  протянул  ей
бутылку. - Это для вас, мадам. Подарок.
   - Ой, миленький! Бутылка. Какая прелесть! Дай сюда. Я выпью ее одна.
   - Эй, подожди, - улыбнулся он. - Не все сразу. Мне тоже дай глоточек. -
Он чувствовал, что у  него  вот-вот  потекут  слезы,  как  это  ни  глупо,
потекут, непонятно из-за чего.
   -  Дай  сюда,  -  снова  сказала  Карен  и   поднялась.   От   чопорной
напряженности не осталось и следа, она вдруг стала стройной,  раскованной,
тело ее двигалось легко и свободно. Она прижала бутылку к обтянутой легким
летним ситцем груди и так и держала, ласково, как ребенка. И  смотрела  на
Тербера.
   - Я тебе ее отдам, малыш, - сказал  Тербер,  наблюдая  за  ней.  -  Всю
отдам, целиком, не сомневайся.
   - Правда? - Она откинула голову назад и смотрела  на  него.  -  Честное
слово? И ты рад, что принес ее мне? Не кому-нибудь, а именно мне. Да?
   - Да, - ответил он. - Да, рад.
   - Тогда пошли, - взволнованно сказала она. - Давай пойдем домой,  Милт.
Пойдем, мой хороший. - По-прежнему прижимая бутылку к груди, она взяла его
за руку и, когда они пошли, начала раскачивать  их  переплетенные  руки  в
такт шагам и, запрокинув голову, посмотрела ему в глаза.
   Он улыбнулся ей сверху, с высоты своего  роста.  Но  сейчас,  когда  он
твердо знал, что она никуда от него не уйдет, в нем  снова  закипал  гнев.
Ему вдруг стало обидно, он был взбешен, потому что она чуть не довела  его
до слез из-за ерунды, только чтобы потешить свою гордость.
   - Пойдем лучше через пляж. - Он улыбнулся, пряча обиду.  -  Уже  темно,
там наверняка никого нет.
   - Через пляж так через пляж, - послушно согласилась Карен.  -  И  пошли
они все к черту! Какое нам до них дело? Ну их!  Постой-ка.  -  Держась  за
него, она подняла сначала одну ногу,  длинную,  легкую,  потом  другую  и,
сбросив туфли, пошевелила пальцами в песке.
   Тербер чувствовал, как гнев в нем отступает под натиском другого,  куда
более сильного чувства.
   - Все. - Она гортанно засмеялась, откинула голову и посмотрела на него,
как умела смотреть только она. - Идем!
   Они пошли через  пляж,  через  разрекламированный  и  не  оправдывающий
ожиданий  узкий  пляж  Ваикики,  где  днем  возле  берега  плавают   корки
грейпфрутов, но где сейчас было очень красиво, и они шли  у  самой  кромки
воды по твердому сырому песку, Карен смотрела на него, запрокинув голову -
ему была видна красивая, плавная и  длинная  линия  ее  шеи,  -  по-детски
раскачивала на ходу их сплетенные руки и крепко прижимала к себе  бутылку,
как ребенка; и когда он взглянул на ее босые ноги с накрашенными  ногтями,
тускло  поблескивавшими  в  полумраке,  который  вдали,  за  домами,   уже
сгустился в черную темноту, его захлестнула горячая волна; это возрастное,
подумал он, у тебя то же самое, что  бывает  у  женщин  после  сорока:  то
прильет, то отольет. Они шля сквозь влажный соленый воздух мимо повернутых
к ним спиной магазинов с односкатными навесами, днем укрывающими пляжников
от солнца, мимо открытой веранды "Таверны", где  сейчас  было  не  так  уж
много народа, мимо деревянной эстрады, под которой днем сидят  уборщики  и
для экзотики бренчат на гавайских гитарах, мимо  частных  домов,  стоявших
вперемежку с киосками, где продают соки,  и  дальше,  через  весь  длинный
темный пустой пляж к выходящему на океан, закрытому с  трех  сторон  патио
отеля "Моана" (только здесь такие дворики называются не патио, а "ланаи"),
где росло огромное дерево (кажется, баньян?) и где Карей надела  туфли,  а
он почувствовал, как его опять обдало жаром.
   - Вот мы и пришли, сержант Мартин, - Карен засмеялась.
   - Прекрасно, миссис Мартин.
   - Я попросила угловую комнату с видом на океан. Это дороже, но оно того
стоит. Мы можем себе это позволить, правда, сержант Мартин?
   - Да, миссис Мартин, мы можем позволить себе все, что угодно.
   - Тебе понравится, я знаю. Комната  огромная,  там  столько  воздуха  и
очень красиво. И мы скажем, чтобы утром  нам  завтрак  подали  в  постель.
Честное слово, здесь чудесно, сержант Мартин.
   - Чудесное место для медового месяца, миссис  Мартин,  -  нисколько  не
смущаясь, сказал он.
   - Да. - Она закинула голову, как умела делать только она, и  посмотрела
на него из-под ресниц. - Да, для медового месяца, сержант Мартин.
   В патио никого не было, и, пока они стояли на пляже, он поцеловал ее, и
все, что недавно его злило, ушло,  сейчас  все  было  так,  как  он  давно
мечтал, а потом они отправились в ту чудесную, в ту замечательную комнату,
и, хотя комната была на третьем этаже, они поднялись пешком и по  длинному
коридору, ничем не отличавшемуся от коридора в любом другом отеле, будь то
отель-люкс или дешевая гостиница, прошли до самого конца к последней двери
слева.
   Она включила свет и, улыбаясь, повернулась  к  нему:  "Ты  видишь?  Для
сержанта Мартина  и  миссис  Мартин  они  даже  заранее  опустили  жалюзи.
По-моему, нас здесь хорошо знают". Перед Тербером было знакомое лицо  жены
капитана  Хомса,  лицо,  которое  прежде  он  так  часто  видел  издали  в
гарнизоне, и странно растроганный  необычностью  всего  этого  вечера,  не
отрывая глаз  от  прекрасной  в  своей  тяжелой  пышности  женской  груди,
натягивавшей летний ситец, от длинных стройных ног и  бедер,  которые  под
платьем казались почти худыми, но без платья были и не худые,  и  даже  не
стройные, а очень крепкие, он защелкнул  дверной  замок  и  шагнул  к  ней
навстречу, она даже не успела высвободить руку из крохотного рукавчика уже
расстегнутого на спине платья, тоненькая бретелька комбинации  съехала  на
темное от загара плечо, и ему теперь было наплевать на них всех,  будь  то
Старк, или Чемп Уилсон, или О'Хэйер, на всех и на все, что  они  говорили,
он не верил ни единому их слову и знал это неправда, а  даже  если  правда
ему плевать потому что теперь все иначе и пусть все они и все вокруг  идет
к черту потому что у него никогда еще так не  было  и  никогда  больше  не
будет он же понимает и понимает что должен быть достаточно  мудрым  смелым
великодушным и благородным чтобы спасти  это  не  дать  этому  увязнуть  в
трясине лжи полулжи и ложной правды и не потерять раз уж оно ему досталось
хотя непонятно почему именно ему ведь это достается лишь единицам и такими
крохами что он ощутил почти стыд оттого  что  на  его  долю  выпало  сразу
столько когда разжал веки и увидел что все действительно так на самом деле
так  и  поглядел  сверху  в  сияющие  глаза  которые  казалось  и  вправду
отбрасывали вертикальные  лучи  света  как  одна  отдельная  звезда  когда
смотришь на нее  сквозь  окуляры  не  настроенного  на  резкость  полевого
бинокля раньше он никогда ни у кого не видел таких глаз.  Он  был  горд  и
смущен одновременно и засмеялся, только теперь оглянувшись на пролегшую от
двери до кровати длинную дорожку торопливо скинутых вещей,  которая  легко
бы навела на след любого бойскаута.
   - Ты чудесно смеешься, милый, - сонно прошептала Карей. - И ты чудесный
любовник. Когда я с тобой, я как богиня, которой поклоняются. Белая богиня
племени дикарей... и все вы тихо и очень серьезно  на  меня  молитесь,  но
зубы у вас все равно наточены и в носу большое золотое кольцо.
   Он лежал на  спине  на  влажных  от  пота  простынях,  слушал  ее  и  в
полудреме, будто после сытного вкусного обеда, довольно смотрел в потолок,
чувствуя, как легко подрагивает у него  на  груди  ее  узкая  рука,  почти
прозрачная, как у старого Цоя, но совсем другая и по виду, и на ощупь.
   - Никто никогда  не  любил  меня  так,  как  ты,  -  уютно  свернувшись
калачиком, сказала Карей.
   - Никто?
   Карен засмеялась - так мед, золотясь на солнце, стекает с ложки обратно
в банку.
   - Да, никто, - сказала она.
   - Неужели не нашелся хотя бы один? - шутливо спросил он. - Из всех  тех
мужчин, которые у тебя были?
   - О-о, - все еще смеясь, протянула Карен, - придется долго  считать.  У
тебя карандаш есть? Сколько, ты думаешь, у меня было мужчин, дорогой?
   - Откуда мне знать? - улыбнулся он. - А ты не могла бы подсчитать, хотя
бы приблизительно?
   - Без счетной машинки не смогу. - Карен смеялась уже не так  весело.  -
Ты случайно не взял с собой арифмометр?
   - Нет, - шутливо ответил он. - Забыл.
   - Тогда, боюсь, ты ничего не узнаешь, - сказала Карен, уже не смеясь.
   - А может быть, я и так знаю.
   Она  села  в  постели  и  строго   посмотрела   на   него,   неожиданно
преобразившись в сильную, уверенную в себе женщину, даже более  уверенную,
чем в тот первый раз у нее дома, до того как пришел ее сын.
   - В чем дело, Милт? - спросила она, по-прежнему глядя на него. Голос ее
прозвучал резко и требовательно, как будто она была ему законная жена, как
будто назвала его полным именем - Милтон.
   - Ни в чем. - Он напряженно улыбнулся. - Я просто так.
   - Нет, ты не просто так. На что ты намекаешь?
   - Намекаю? - Он опять улыбнулся. - Я ни на что  не  намекаю.  Я  просто
тебя дразнил.
   - Неправда. Из-за чего ты расстроился?
   -  Я  не  расстроился.  А  что  такое?  Разве  мне  есть   из-за   чего
расстраиваться? Есть на что намекать?
   - Не знаю, - сказала она. - Может быть, и есть.  Или  ты  думаешь,  что
есть.
   Скажи мне, что случилось? - спросила жена капитана  Хомса.  -  Ты  себя
плохо чувствуешь? Что-нибудь не то съел?
   - Со здоровьем у меня все в порядке, малыш. Об этом не волнуйся.
   - Тогда скажи, в чем дело. Почему ты не хочешь сказать?
   - Хорошо. Ты когда-нибудь слышала про такого Мейлона Старка?
   - Конечно, - без колебаний ответила она. - Я его знаю.  Сержант  Мейлон
Старк, начальник ротной столовой.
   - Правильно. Он, кроме того, был поваром у Хомса в Блиссе. Может, ты  и
тогда его знала?
   - Да. - Карен смотрела на него. - Тогда я его тоже знала.
   - Может, ты знала его тогда довольно близко?
   - Довольно близко, да.
   - Может, сейчас ты знаешь его еще ближе?
   - Нет, - сказала Карен, глядя на него. - Сейчас я его не  знаю  совсем.
Если тебя интересует,  за  последние  восемь  лет  я  с  ним  ни  разу  не
встречалась и не разговаривала. - Она продолжала смотреть на него и, когда
он ничего не ответил, перевела взгляд на его  руку:  -  Ты,  должно  быть,
очень сильно его ударил.
   - Я его и пальцем не тронул. Давай не будем разводить романтику. Это  я
стенку ударил, а не его. Его-то зачем бить?
   -  Какой  ты  все-таки  дурак,  -  сказала  она  сердито.  -  Дурак   и
сумасшедший. - Она нежно взяла его руку.
   - Эй, осторожно.
   - Что он тебе сказал? - спросила она, все так же нежно держа его руку.
   Тербер посмотрел на нее, потом на свою руку. Потом снова на нее.
   - Сказал, что он тебя...
   Слово сотрясло собой всю комнату, как взрыв  шрапнели,  и  он  чуть  не
откусил язык, который это произнес. Сквозь повисший в воздухе незатухающий
грохот он увидел, как шок от контузии застлал пеленой  ее  глаза.  Но  она
быстро пришла в себя. Очень быстро,  подумал  он  с  горьким  восхищением.
Наверно, была к этому готова.
   Зачем ты? Что тебя дернуло?  Разве  тебе  не  все  равно,  было  у  нее
что-нибудь со Старком или не было? Да, тебе все равно. Тогда зачем ты?  Но
когда он это говорил, он, конечно, понимал, что делает.  Он  понимал,  что
первое же слово, вылетев изо рта, неизбежно повлечет за собой  то,  что  и
случилось. Все было до удивления знакомо, словно  такое  бывало  с  ним  и
раньше, ему было тошно от того, что он  это  начал,  но  он  не  мог  себя
остановить. Он был обязан знать все; когда люди говорят тебе такое, нельзя
просто отмахнуться, такое не выкинешь из головы, если поневоле  трешься  с
этими людьми бок о бок каждый день. Будь они прокляты, эти люди!
   - Тебе обязательно было нужно это сказать? - Карен  осторожно  положила
его руку на постель.
   - Да, обязательно. Ты даже не знаешь, как мне это было нужно!.
   - Ладно, - сказала она. -  Может  быть,  тебе  это  действительно  было
нужно. Но сказать так! Нельзя было говорить это так, Милт. Ты ведь даже не
дал мне ничего объяснить.
   - Он еще сказал, что с Чемпом Уилсоном у тебя вроде тоже было. Об  этом
все говорят. Ну и, конечно, с Джимом О'Хэйером. И с Лидделом Хендерсоном.
   - Понятно. Я, значит, теперь ротная шлюха? Что ж,  наверно,  я  это  от
тебя заслужила. Сама напросилась, сама дала тебе карты в руки,  еще  в  то
первое свиданье.
   - О том, что мы встречаемся, никто не знает. Никто.
   - Только тогда ты думал, что я должна  об  этом  догадаться.  Но  я  не
догадалась. Куда мне! Я дура. Я вместо этого заставила себя поверить,  что
ты не такой. Я заставила себя поехать с тобой и забыть, что ты -  мужчина.
А раз мужчина, то, значит, и мысли у тебя такие же скотские и грязные, как
у вас всех. И та же мужская философия гордого самца-победителя. Могу  себе
представить, как вы со Старком веселились,  как  обсуждали  и  сравнивали,
кому из  вас  со  мной  было  лучше.  Кстати,  как  я  тебе  кажусь  после
проституток? Я, знаешь ли, пока не профессионалка.
   Она встала с кровати и начала на ощупь собирать своя вещи.  Они  так  и
лежали разбросанные по комнате. Ей  приходилось  откладывать  его  вещи  в
сторону. Она все время брала что-нибудь не то. Волосы падали ей на  глаза,
она откидывала их то одной рукой, то другой.
   - Уходишь?
   - Да, собираюсь.  У  тебя  есть  другие  предложения?  В  общем-то  все
кончено. Неужели ты думаешь, что после этого все  будет  как  раньше?  Как
говорится, приятная  была  поездка,  спасибо  за  компанию,  но  мне  пора
выходить.
   -  Тогда  я,  пожалуй,  выпью.  -  Тербер  чувствовал  себя  больным  и
опустошенным. А ты думал, будет как-нибудь иначе?  Почему  люди  не  умеют
разговаривать друг с другом? Почему они  не  умеют  говорить?  Почему  они
всегда говорят не то, что хотят сказать?  Он  встал  и  вынул  бутылку  из
туалетного столика. - Ты не выпьешь?
   - Нет, спасибо. Меня и без этого вот-вот вырвет.
   - А-а, тебя тошнит. Тебя тошнит от этого гнусного скота  Тербера  и  от
его гнусных, скотских мыслишек. Ах, эти скоты мужчины, только об  одном  и
думают! А ты когда-нибудь слышала старую пословицу, что нет дыма без огня?
- ядовито спросил он.
   Он  говорил  это  и  смотрел  на  ее  груди  с  мягкими  сосками,  чуть
провисавшие от присущей телу  зрелых  женщин  тяжести,  какой  никогда  не
бывает у девушек и очень молоденьких женщин,  и  потому  кажется,  что  им
чего-то недостает.
   И пока он ядовито говорил это, он чувствовал, как внутри у него  растет
и набухает комок тошнотворной слабости, унизительной слабости евнуха.
   - Да, - сказала Карен, - я это слышала. А другую пословицу ты слышал, о
том, что каждая женщина умирает  три  раза?  Первый  раз  -  когда  теряет
девственность, второй - когда теряет свободу  (насколько  я  понимаю,  это
называется "выйти замуж") и третий - когда теряет мужа. Эту  пословицу  ты
когда-нибудь слышал?
   - Нет, - сказал он. - Не слышал.
   - Я тоже не слышала. Я ее только что придумала. А ты мог  бы  добавить:
"В четвертый раз она умирает, когда теряет любовника". Надо бы это послать
в "Ридерс дайджест", как ты думаешь?  Может,  заплатили  бы  мне  долларов
пять. Но у них там редактор наверняка мужчина.
   - Я вижу, ты любишь  мужчин  не  больше,  чем  я  -  женщин.  -  Тербер
прислонился к туалетному столику и, не предлагая ей помочь,  смотрел,  как
она собирает вещи.
   - А за что мне их любить, если они  такие  же  скоты,  как  ты  и  твои
приятели? То, что ты мне сказал, подло. Тем более что про тех остальных  -
неправда, у меня с ними ничего не было.
   - Хорошо, - сказал он. - Зато со Старком было, да?
   Карен резко повернулась к нему, глаза ее расширялись и горели.
   - Можно подумать, я у тебя первая женщина.
   - Значит, правда. Ну и как, - непринужденно спросил он, -  как  же  это
было? Тебе понравилось? Тебе с ним было приятно? У него это получалось так
же хорошо, как у меня? На вид он мужчина сильный.
   - О-о, мы вдруг стали такие ревнивые, -  презрительно  сказала  она.  -
Тебе-то какое дело?
   - Да нет, я просто подумал, может, мне изобрести что-нибудь  новенькое,
попробовать какие-нибудь новые способы, если я тебя не удовлетворил. Мы  в
седьмой роте гордимся, что от нас все уходят довольные.
   - А это уж совсем подло. - Лицо ее исказилось. -  Но  если  тебе  будет
легче, я скажу, пожалуйста. Мне с ним было плохо. Отвратительно.
   - А откуда я знаю, что ты не врешь?
   - А кто ты такой, чтобы мне не верить?
   - Тогда зачем тебе это было надо?
   - Хочешь знать зачем? Очень хочешь? Может быть, когда-нибудь и узнаешь.
Ничего я тебе не скажу. Ты сейчас ведешь себя  как  типичный  муж.  Вот  и
терпи, как все мужья терпят.
   Она мстительно засмеялась, и ее лицо вдруг  словно  сжалось.  Уродливые
морщины собрались вокруг рта и глаз, она зло заплакала.
   - Сукин ты сын, - она всхлипнула, - сукин ты  сын  и  подлец!  Пока  не
доведешь человека, не успокоишься. Сволочь ты.
   - Понимаю, - сказал он. - Понимаю. Я тебя ни в чем не виню.
   Она стояла, смотрела на него и плакала;  в  глазах  у  нее  была  такая
ненависть, какой он еще никогда не видел, а он за свою жизнь сталкивался с
ненавистью не раз, и с довольно сильной ненавистью.
   - Нет, - сказала она. - Пожалуй, я все-таки  тебе  расскажу.  Я  думаю,
сейчас самое время. А ты потом  можешь  пересказать  это  в  казарме.  Там
послушают с удовольствием.
   Она бросила на пол вещи, которые с таким трудом собрала и держала перед
собой, прикрывая наготу. Села на кровать и показала на длинный шрам у себя
на животе, на тот шрам, который он и  раньше  каждый  раз  замечал,  но  о
котором ему почему-то не хотелось спрашивать.
   - Видишь? Знаешь, это от чего? Ты его не замечал? Так  вот,  это  после
гистероктомии. Для медиков, понимаешь ли,  такие  операции  самый  большой
источник доходов. Одному богу известно, как бы жили медики, если бы не эти
их гистероктомии. Наверное, все разорились  бы  и  в  конце  концов  стали
голосовать за бесплатное государственное здравоохранение. В клинике, где я
лежала, каждое утро делали до девяти  таких  операций.  Сейчас  это  стало
совсем несложно. Конечно, операция до сих пор остается  серьезной,  но  ее
технику все время совершенствуют, и скоро она  будет  считаться  такой  же
элементарной, как удаление аппендикса.
   И только когда тебя уже зашили, ты вдруг понимаешь, что  ты  больше  не
женщина. Нет,  снаружи  все  остается  прежним,  это  ведь  не  кастрация.
Некоторые врачи даже  намекают,  что  так  лучше,  потому  что  нет  риска
забеременеть. И ты по-прежнему выглядишь  и  одеваешься,  как  женщина,  с
волосами и кожей ничего не происходит, они не портятся, и  даже  грудь  не
усыхает, потому что есть такие маленькие  таблетки,  которые  поддерживают
внешнюю оболочку в прежнем виде, как будто с тобой  ничего  не  случилось.
Они называются гормоны.
   Видишь? - Она достала из дорожной сумки квадратный зеленый флакончик. -
Ты  их  принимаешь  каждый  день.  И  никогда  с  ними   не   расстаешься.
Замечательная вещь, правда? - Она убрала флакончик обратно в сумку.
   - Но все равно ты больше не женщина. Ты по-прежнему ложишься в  постель
с мужчинами, мужчины по-прежнему получают от тебя то,  что  им  нужно,  но
цель всего этого утеряна. И смысл - тоже. Ты не женщина. Ты  выпотрошенная
оболочка. Нужно придумать еще одни таблетки, которые возвращали  бы  этому
смысл или хотя бы подобие смысла. Тогда можно будет каждый день  принимать
две разные таблетки, и жизнь будет прекрасна. Но их пока нет. Ты -  пустая
шелуха, и смысл секса для  тебя  утерян,  детей  ты  иметь  не  можешь.  И
наверное, поэтому, - сказала она, -  наверное,  поэтому-то  ты  так  жадно
гоняешься за любовью, ты не можешь за ней не гоняться,  хотя  знаешь,  что
все над тобой исподтишка смеются, подмигивают друг другу у тебя за спиной:
мол, еще одна психопатка в критическом возрасте,  еще  одна  романтическая
идеалистка, которая решила изменить мир и подарить ему любовь. А кому  она
нужна, эта любовь? Что мир будет с ней делать?
   Но любовь, если ее отыскать, думаешь ты, могла бы придать сексу смысл и
придать смысл тебе самой, могла бы даже придать смысл твоей жизни.  Любовь
- это все, что тебе остается, - если сумеешь ее найти.
   Нет, - сказала она, - нет, молчи. Ничего  пока  не  говори.  Я  еще  не
кончила. Сначала дай договорить мне.
   Я ведь, знаешь ли, никому об этом не рассказывала. И ни с кем  об  этом
не говорила, ни с одной живой душой, кроме моего врача, и то лишь пока  не
поправилась и он не захотел выяснить, как это  получается  с  женщиной,  у
которой все вырезали.
   Так что дай уж я все расскажу.
   Знаешь, из-за чего  мне  пришлось  сделать  гистероктомию?  Никогда  не
угадаешь. Из-за гонореи. Такие операции очень часто  делают  именно  из-за
гонореи. Не всегда, конечно, но во многих случаях.
   А от кого, ты думаешь, я  заразилась?  Тоже  никогда  не  угадаешь.  От
собственного мужа, как и большинство жен. От капитана Дейне Хомса.  Только
он тогда был еще первым лейтенантом.
   Не делай вид, что ты так безумно потрясен. Я ведь не со зла это говорю.
Жены, я слышала, тоже заражают мужей. Если ты думаешь, в этом есть  что-то
необычное, ты ошибаешься. Это бывает не так уж редко.
   Когда это случилось, мы были женаты три года. У меня уже  был  ребенок.
Наследник.  Достойный  продолжатель  рода.  Отпрыск,   наследующий   плоды
благословенного обществом союза. Я успела исполнить  свой  долг  и  родила
сына. Так что мне еще повезло.
   Конечно, не прошло и двух месяцев после свадьбы, как я поняла,  что  он
мне изменяет. Но что тут особенного? Такова  судьба  всех  женщин.  Измена
входит в понятие "супружество". Любой-женщине ее мать объяснит, что такова
жизнь. Даже свекровь - и та будет тебе сочувствовать. И в конце концов я к
этому привыкла, хотя меня воспитали в другом духе и  я  представляла  себе
замужнюю жизнь несколько иначе. Видишь ли, матери  объясняют  это  дочерям
только потом, когда все уже случилось.
   А после того, как родился ребенок,  муж  постепенно  перестал  со  мной
спать. Приходил ко мне лишь  изредка.  К  этому  привыкнуть  было  намного
труднее, потому что я не понимала, в чем дело. Но мало-помалу привыкла и к
этому. И мне даже стало как-то легче, потому что  в  тех  редких  случаях,
когда он со мной спал, все было совершенно ясно: он приходил домой поздно,
полупьяный, взвинченный, и я понимала, что он не сумел уломать женщину,  с
которой встречался в тот вечер. Я думаю, мужчинам для того и  нужна  жена,
чтобы  всегда  была  под  рукой  дома.  Но  удовольствия  я  от  этого  не
испытывала.
   Ну а потом он и вовсе перестал ко мне заходить. Тогда мне это  казалось
вполне естественным - я  думала,  он  получает  все,  что  ему  нужно,  на
стороне. Разве могла я догадаться, что он в это время лечился от  гонореи?
Порядочным женщинам и знать-то не положено, что такое гонорея. И  когда  в
ту ночь он зашел ко мне в спальню, пьяный чуть больше обычного, я не очень
об этом задумалась.
   Конечно, довольно скоро я все поняла. Может, он тогда просто перепил  и
ничего не помнил. А может, был настолько возбужден, что вообще ни о чем не
думал. Знаешь ведь, как бывает.
   - Господи! - Тербер  давно  поставил  бутылку  на  пол.  -  Господи!  -
повторил он. - Боже мой, господи!
   Карен слабо улыбнулась.
   - Я почти кончила, - сказала она. - Осталось совсем немного.  Я  только
расскажу тебе про Старка.
   Ну так вот. Дейне повел меня к своему врачу,  к  тому,  у  которого  он
тогда лечился. Не в гарнизоне, конечно, а в городе. Если бы он обратился в
гарнизонный госпиталь, его бы выгнали из армии. По-моему, доктор  на  него
за это рассердился, но он ничего не сказал, он был весь углублен в  науку.
Лысый, маленький и очень серьезный, как все настоящие ученые. И с недавних
пор очень богатый. Я так и не узнала, как Дейне его нашел.  Наверное,  ему
дал адрес какой-нибудь собрат по несчастью из гарнизона.  Как  бы  там  ни
было, дела у доктора шли отлично -  в  Техасе  гонореи  всегда  было  хоть
отбавляй. Слишком близко к границе, сам понимаешь.
   - Послушай, - напряженно сказал Тербер. - Послушай. Прошу тебя...
   - Нет, нет, дай мне договорить. Я почти кончила. Со  Старком  все  было
уже потом, когда я вернулась. Ведь мне пришлось сделать вид, что я уезжала
отдыхать, понимаешь? Гонорея у женщин лечится труднее,  чем  у  мужчин.  И
почти всегда требует гистероктомии. Я отсутствовала долго.  Пока  меня  не
было, в гарнизоне появился Старк, он тогда служил первый год.  Совсем  еще
был мальчик. Обыкновенный  заносчивый  мальчишка.  И  приударить  за  мной
попытался только из мальчишеской гордости.  А  когда  я  ответила  на  его
ухаживания, думаю, он испугался до полусмерти, еще бы,  жена  офицера!  Но
мне нужно было что-то с собой сделать. Я  должна  была  очистить  себя.  Я
чувствовала, что я в грязи с ног до головы. Я это чувствовала очень  давно
и изо всех сил старалась себя убедить, что это не грязь, что  через  такое
проходят все женщины. Но тут мне вдруг стало наплевать, через что проходят
другие женщины. Я просто знала: это - грязь. Пусть другие себя обманывают,
если могут, я больше не могла. Это грязь, я знала. Ты понимаешь, о чем я?
   - Послушай...
   - И Старк был мне нужен только для того, чтобы очистить себя.  Когда  я
вернулась, он первый попался мне на глаза. Сгодился бы и любой  другой.  У
нас с ним это случилось один-единственный раз. Мне было физически  больно,
и меня тошнило от отвращения. Но зато я очистилась. Ты можешь это  понять?
Мне было необходимо очиститься.
   - Да, - сказал Тербер. - Теперь я понимаю. Но послушай...
   - Вот и все. - Карен слабо улыбнулась. - Я все тебе рассказала.  Сейчас
я уйду.
   Она села, взглянула на него, улыбка медленно, очень медленно  растаяла,
и осталось пустое, ничего не выражающее лицо - она слишком устала,  сейчас
ей все было безразлично. Тяжело, как в обмороке, она повалилась на кровать
и так лежала, неподвижно, но в сознании, и это  был  не  обморок,  она  не
плакала, ее не рвало, с ней не происходило ничего. Она была словно  только
что родившая женщина, которая еще совсем недавно  ощущала,  как  в  ней  с
каждой минутой растет сотворенное человеком бремя, и понимала, что от него
непременно надо будет избавиться, но  боялась  этого,  а  когда,  наконец,
все-таки исторгла из  себя  эту  тяжесть,  эту  опухоль,  то  на  время  с
болезненным облегчением провалилась в бездонную пустоту.
   Тербер взял с пола бутылку и подошел к кровати.
   - Послушай меня, - настойчиво попросил он. - Послушай...
   - Ты же хочешь, чтобы я ушла, - равнодушно сказала она. - Чтобы ушла  и
избавила тебя от этого мерзкого зрелища. - Она тяжело села на  кровати.  -
Сейчас уйду. Дай мне только минутку передохнуть.
   Тербер кивнул.
   Она протянула руку, и он отдал ей бутылку.
   - Пожалуй, все же выпью на дорожку. Что с тобой, Милт? Ты плачешь?
   - Нет. Нет. - Тербер помотал головой.
   - Выпей-ка лучше ты. - Карен протянула ему бутылку.
   - Я не хочу, чтобы ты уходила, - сказал он. - Понимаешь? Я прошу  тебя,
не уходи.
   - Мне и не хочется уходить. Мне хочется остаться. Ох, Милт, до чего мне
хочется остаться!
   - Вот и хорошо. Послушай... Но какой  же  он  подлец!  Гад,  сволочь...
подлюга!
   - Домой мне надо только завтра вечером, - рассеянно сказала она.  -  Он
сегодня идет к Делберту. У них опять мальчишник.
   - Я люблю тебя, - сказал Тербер. - Господи, какой же он подлец!..



        22

   Подлец или не подлец - это уж как посмотреть, - но дураком капитан Хомс
не был. Он понимал, что его жена завела роман. Когда  прожил  с  человеком
двенадцать  лет,  такое  чувствуешь  безошибочно.  Сегодня  вечером   жена
отказалась приготовить  ему  ужин.  Раньше  она  никогда  не  отказывалась
готовить ужин. Завтрак - да,  обед  -  само  собой,  но  ужин  -  никогда.
Готовить  ужин  было  ее  обязанностью,  это  входило  в  их   соглашение.
Соглашение?  Скорее  договор,  подумал  капитан  Хомс.   А   еще   точнее,
вооруженное перемирие. У них был нетипичный брак. А может, типичный?
   Чем есть стряпню горничной-гаваянки, капитан  Хомс  поужинал,  и  очень
прилично, в полковой "холостяцкой"  столовой  вместе  с  другими  женатыми
офицерами, которым жены тоже не готовили ужин,  и  сейчас,  надежно  набив
желудок, безрадостно сидел в пустующем по случаю дня получки баре клубного
пивного зала, смотрел, как  солдат-бармен  усердно  протирает  стаканы,  и
ждал, когда появится подполковник Делберт.
   В последнее время, после проигрыша чемпионата, у капитана Хомса были  с
подполковником далеко не лучшие отношения. И если  подумать,  в  последнее
время у него почти со всеми были далеко не лучшие отношения.  Подполковник
- раз, жена - два, впрочем,  с  женой  всегда  было  так.  Дальше:  первый
сержант и начальник столовой -  оба  явно  недолюбливали  капитана  Хомса.
Половина солдат в роте терпеть его не могла, другая половина, те, для кого
он, без сомнения, много сделал, казалось, даже не  сознают,  скольким  они
ему обязаны. Иногда у него возникало подозрение,  что  они  ненавидят  его
даже больше, чем остальные. И он не понимал, почему все так. Вероятно,  он
еще не нашел свое настоящее место в жизни. По логике вещей у него со всеми
должны были быть прекрасные отношения, потому что по той же  логике  вещей
свое место в жизни он выбрал себе сам, исключительно по своему желанию,  и
ему хотелось быть в прекрасных отношениях со всеми.
   Куда  же  все  делось?  -  недоумевал  он,  чувствуя,  как  под  ногами
разверзается всегда пугавшая его бездна. Где  идеалы  молодого  командира,
который бодрым маршем двинулся вперед из Пойнта? Где радостный, счастливый
брак, спокойная жизнь и добросовестная  командирская  служба?  Где  лихой,
бравый кавалерист? Вроде бы он нигде ничего не растерял, ничего никому  не
раздал. Тогда что же со всем этим случилось?
   Конечно, какой-нибудь гражданский, подумал он. Она  слишком  осторожна,
чтобы завести роман с офицером, и слишком хорошо воспитана, чтобы взять  в
любовники солдата, это дурной вкус. Следовательно, гражданский  и,  скорее
всего,  богатый.  Капитан  Хомс   был   убежденным   приверженцем   логики
силлогизмов.
   Он должен этому только радоваться, сказал он себе. Потому что, если все
так, он совершенно не обязан ночевать сегодня дома, да и вообще не  обязан
ночевать дома, разве что сам того захочет. Он освобожден от  необходимости
поддерживать видимость семейных отношений со своей мнимой  женой.  Кстати,
хорошо сказано: "мнимая жена" - помню, так называлась  какая-то  книжонка.
Одна из тех, что я прятал от  матери  на  сеновале.  Кто  же  ее  написал?
Мак-Клэй. Берта Мак-Клэй. Ах, милая Берта! Что ж, приятно  узнать,  что  у
твоей жены такие же половые инстинкты, как у всех здоровых людей. Теперь и
у  него  есть  что  ей  предъявить.  Это  уже  солидная  предпосылка   для
взаимовыгодного  союза.  По  логике   вещей,   он   действительно   должен
радоваться. Он ведь всегда верил в логику, не так  ли?  Дедуктивный  метод
мышления совершенно необходим военному, ты согласен? Тебе же это  внушали,
вспомни! Да, но попробуй примени его на деле. Увы, это куда труднее.
   Чтобы не думать о пугающей  бездне,  капитан  Хомс  взял  еще  виски  с
содовой, побеседовал о превратностях жизни с услужливым  солдатом-барменом
- тому было скучно, но он усердно слушал - и даже  позволил  себе  в  душе
цинично полюбопытствовать, где черти носят старикашку Делберта.
   Подполковник Делберт действительно немного запоздал и к тому же  привез
с собой гостя - бригадного генерала. Генерал был кем-то вроде исполняющего
обязанности начальника штаба бригады, хотя официально бригадой  командовал
генерал-майор. Как  ни  странно,  появление  генерала  ничуть  не  смутило
капитана Хомса, хотя вообще-то Делберт  -  свинья,  мог  бы  предупредить.
Когда подполковник представлял их друг другу - без уставных формальностей,
- его усики встопорщились с некоторым  самодовольством.  Но  даже  это  не
вызвало у капитана тревоги: Хомса по-прежнему занимала мысль, что его жене
все же не следовало бы так опускаться.
   Сказав, что остальные (два майора из его  полка)  присоединятся  к  ним
позже, Делберт повел их за собой по выложенной каменными плитами  тропинке
через дворик, за которым начиналась узкая ложбина,  отделявшая  офицерский
клуб от ярко освещенного гарнизонного госпиталя. Сквозь  пустой  банкетный
павильон, предназначенный для больших приемов, он провел  их  к  лестнице,
ведущей в пустую сейчас гостиную, где обычно полковые дамы играли в бридж.
Свои чаепития дамы устраивали на газоне во дворе. Уроки  гавайских  танцев
дамы проводили в павильоне. Бывая  в  клубе,  дамы  редко  поднимались  на
второй этаж. Но сегодня был день получки, и дам в клубе не было вовсе.
   - Льщу себя надеждой, - сказал подполковник Делберт генералу, -  что  я
проявил должную смекалку, выбрав на этот раз день получки.
   - Без сомнения, подполковник. - Генерал,  который  был  намного  моложе
подполковника, сказал это с легкой иронией. И сразу же понравился Хомсу.
   Хомс, конечно, встречался с ним и раньше. Он знал, кто  это  такой.  Но
встречался с ним только по службе. Оказаться в одной компании с  генералом
на дружеской вечеринке, как сегодня, - совсем другое дело. А этот  генерал
был в гарнизоне большим человеком. Он недавно прибыл из  Штатов,  считался
блестящим   тактиком,   и   ему   прочили   головокружительную    карьеру.
Осведомленные люди говорили, что  его  нынешнее  неопределенное  положение
лишь  временная  необходимость,  пока  не  удастся  выпереть  чудаковатого
генерал-майора  на  пенсию,  отправить  старика   разводить   цветочки   и
освободить место более молодому. Капитану Хомсу было приятно, что  генерал
еще молод и видит Делберта насквозь.
   - Нас будет пятеро, - пропыхтел подполковник, когда они поднимались  по
лестнице. -  А  женщин  -  шесть.  Так,  знаете  ли,  веселее.  А?  И  все
смугленькие,  сэр.  Две   японочки,   одна   китаянка,   две   метиски   -
китайско-гавайская смесь - и одна чистокровная негритянка,  вернее,  почти
чистокровная. Говорят, чистокровных на Гавайях уже не осталось.
   -  Подполковник  Делберт  считает,  что  всегда  следует   пользоваться
преимуществами местности, на которой дислоцируешься  в  данный  момент,  -
сказал Хомс.
   Генерал засмеялся и  поглядел  на  него  с  хитрецой.  Он  ответил  ему
довольной циничной усмешкой.
   - Чистая правда, - пропыхтел  подполковник.  -  Не  всю  же  жизнь  мне
служить на Гавайях, надеюсь. Чистокровные гаваянки, я  вам  скажу,  птички
редкие, их поймать не просто.
   Делберт,  как  обычно,  снял  все  три   квартиры,   приказал   открыть
разъединявшие их двери, и получилась анфилада из  шести  комнат.  Квартиры
эти вначале были построены  как  временное  жилье  для  новых  офицеров  и
командировочных, но давно не использовались по  назначению,  и  начальнику
клуба пришла мысль сдавать их небольшим  компаниям  для  вечеринок,  чтобы
клуб по возможности себя окупал. С тех пор как эту идею начали  претворять
в жизнь, клуб не только полностью окупал себя, но и приносил доход.
   - Ну как, сэр? - гордо спросил Делберт. - Что скажете?
   На журнальных столиках  были  со  знанием  дела  расставлены  несколько
пузатых бутылок дорогого виски "Хэйг"  и  две-три  бутылки  дешевого  "Олд
Форестер", все нераспечатанные. Еще там стояло три подноса, на них  сифоны
с содовой и высокие массивные стаканы с цветными картинками.
   - О-о, - генерал распрямился во весь рост, а он был высокий мужчина,  и
потянул носом спертый воздух, еще не успевший выветриться, хотя окна  были
открыты. - Напоминает старые подпольные пирушки в Пойнте.
   Подполковник услужливо засмеялся.
   -  Насчет  бифштексов  я  уже  распорядился.  Ими  займется  Джеф,  мой
ординарец. А все это я велел ему принести из дома, Мой  принцип  -  полная
боевая оснащенность и на войне, и в постели. От этого зависит все. А? Джеф
сейчас на кухне, договаривается с поваром. Заодно принесет нам лед.
   Генерал рассматривал этикетку на бутылке и молчал.
   Делберт широким жестом обвел комнату и шутливо провозгласил:
   - Генерал Слейтер, мы, представители ...надцатого  полка,  приветствуем
вас в этой райской обители порабощенных мужчин!
   Хомс с  удовольствием  наблюдал,  как  его  непосредственный  начальник
нервничает.
   Худой, стройный генерал небрежно развалился  в  мягком,  обитом  ситцем
кресле.
   - Сэм Слейтер, - поправил он подполковника. - Сэм Слейтер из Шебойгана.
Бросьте  вы  эту  дурацкую  субординацию,  Джейк.  Поймите,   я   верю   в
необходимость званий и различий, как никто другой, это мой хлеб  насущный,
но всему свое время и место. Сейчас это ни к чему.
   - О'кей, Сэм, - Джейк Делберт неловко улыбнулся. - Принято к  сведению.
Я...
   - И вы, - Сэм Слейтер повернулся к Хомсу, -  вы  тоже  можете  называть
меня Сэм. Но если попробуете хоть раз назвать меня так в гарнизоне, я  вас
тут же разжалую во вторые лейтенанты. Понятно?
   - Договорились. - Хомс улыбнулся. Генерал нравился ему все больше. -  Я
никогда не был силен по части шантажа.
   Слейтер на секунду задержал на нем взгляд. Потом рассмеялся.
   - Знаете, Джейк, а мне нравится ваш протеже, - сказал он.
   - Он неплохой парень, - осторожно согласился Джейк. - Но вовсе  не  мой
протеже, - попытался объяснить он.
   Слейтер оценивающе наблюдал за ними обоими, как пианист-виртуоз смотрит
на клавиши, из которых ему предстоит извлечь музыку.
   - Честно говоря, - он улыбнулся Хомсу, - когда  старина  Джейк  сказал,
что вечером с нами будет какой-то молодой капитан,  я  подумал,  тьфу  ты,
только этого не хватало! - Он посмотрел на Джейка. -  Хотя  мог  бы  сразу
сообразить, что у Джейка Делберта котелок  варит  исправно,  -  откровенно
соврал он. Даже Джейку было ясно, что это вранье.
   - Я знал, что он вам понравится, - в свою очередь стойко соврал  Джейк.
Его усики пугливо взмахнули крылышками, как  птенец,  который  еще  только
учится летать.
   - Представляю, какую он мне выдал аттестацию, - заметил Хомс.
   - Еще бы, - сказал Слейтер. - Разве нет, Джейк?  Он  мне  все  про  вас
рассказал. И про то, как он огорчен, что вы проиграли чемпионат,  хотя  по
праву должны были его выиграть.
   - Я всегда по мере сил стараюсь говорить правду, - сказал Джейк.
   - Я далеко не любому младшему офицеру предложил бы называть меня просто
Сэм, - продолжал Слейтер. - Даже в такой обстановке,  как  у  нас  сейчас.
Большинство бы это не поняли, верно, Джейк?
   - Конечно, Сэм. Они бы наверняка не поняли, - сказал Джейк с  некоторым
сомнением. Он следил за Хомсом. В таком непочтительном настроении  он  его
никогда раньше не наблюдал.
   А Хомс,  который  никогда  раньше  не  вел  себя  так  непочтительно  в
присутствии подполковника Делберта, чувствовал сейчас,  что  между  ним  и
генералом  установилось  некое  тонкое  понимание,   и   это   не   только
подбадривало его, но и обещало безнаказанность. Его подмывало  захохотать.
Не  часто  ему  доводилось  видеть  подполковника  таким   растерянным   и
неуверенным, его загнали в ловушку, и теперь он боялся ляпнуть  что-нибудь
не то.
   Джейк явно вздохнул с облегчением, когда в комнату  вошел  штаб-сержант
Джеферсон и принес из кухни лед. Он велел ему налить всем по первой порции
виски с содовой и неусыпно следил за каждым его движением, потом  заставил
подать полевой бинокль,  хотя  тот  лежал  рядом  на  столе,  и,  даже  не
поблагодарив, отослал в Вахиаву за женщинами.
   - И смотри, черт тебя возьми, чтобы никто из гражданских не видел,  как
ты везешь женщин в моей служебной машине. А то голову сниму! Понял, Джеф?
   - Да, сэр, - невозмутимо ответил Джеф. Казалось странным,  что  он  при
этом не поклонился.
   Джейк даже не оглянулся. Он стоял у окна и, предусмотрительно  отступив
на шаг, наводил бинокль на освещенные окна по ту сторону ложбины, где было
общежитие медсестер.
   - Ни черта! - мрачно сказал он и швырнул бинокль на  стол.  -  Хоть  бы
одна голенькая, ей-богу.
   Никто ему ничего на это не ответил. Сэм Слейтер все еще разговаривал  с
Хомсом. Он рассуждал о младших офицерах и сейчас перешел от  частностей  к
обобщениям.
   - Меня сразу же поразило, что вы не испугались. В наши дни  большинство
младших офицеров в точности как солдаты: боятся начальства до смерти.  Что
бы они ни делали, о чем бы ни думали, над ними постоянно висит страх,  что
начальство будет недовольно. И старшие офицеры, по  существу,  ведут  себя
так же. Среди них очень редко найдешь кого-нибудь,  с  кем  можно  толково
поговорить. Поэтому такому человеку, как я,  приходится  довольно  сложно.
Понимаете?
   - Но ведь всегда было так, - отозвался Хомс.
   - Э, нет. - Сэм Слейтер улыбнулся. - Вот здесь вы как раз не  правы.  И
если вдумаетесь, сами поймете. Так было отнюдь не всегда. У меня  на  этот
счет есть целая теория.
   - Что ж, давайте послушаем, - с готовностью  сказал  Динамит.  -  Очень
интересно, Мне тоже не часто доводится поговорить с толковым человеком,  -
весело добавил он, улыбаясь Джейку.
   Джейк не улыбнулся в ответ. Он эту теорию слышал раньше, и она  ему  не
нравилась. Она его почему-то пугала, и он не мог заставить себя  поверить,
что в жизни все так и есть. Кроме того, он  считал,  что  обсуждение  этой
теории с капитаном, который даже не адъютант, а всего лишь командир  роты,
унижает  достоинство  генерала  Слейтера  и  его  собственное.  Он   молча
потягивал виски и удивлялся, что  такой  блестящий  генерал,  как  молодой
Слейтер, которого он всегда побаивался, может настолько себя распустить.
   - В прошлом, - раздельно говорил Слейтер, -  страх  перед  властью  был
всего лишь  оборотной  отрицательной  стороной  положительного  морального
кодекса  "Честь,  Патриотизм,  Служба".  В  прошлом   солдаты   стремились
прорваться к тому положительному, что было заложено в этом кодексе, вместо
того чтобы попросту избегать его отрицательных проявлений.
   Он подбирал слова с намеренной тщательностью, словно боялся, что его не
поймут. И по мере того, как он  говорил,  по  мере  того,  как  росло  его
воодушевление,  он  становился  все   обаятельнее.   Хомс   заметил,   что
воодушевление проявляется у Слейтера довольно необычно.  Казалось  бы,  он
должен напряженно податься вперед и говорить все быстрее, а  он  вольготно
развалился в кресле и говорил все медленнее и медленнее, все  спокойнее  и
холоднее. Но при этом был еще более обаятелен.
   - Но  вот  восторжествовал  практицизм,  наступила  эра  машин,  и  все
изменилось, понимаете? Мир и сейчас продолжает меняться у нас  на  глазах.
Машина лишила  смысла  старый  положительный  кодекс.  Ведь  понятно,  что
невозможно  заставить  человека  добровольно  приковать  себя  к   машине,
утверждая, что это дело его чести. Человек не дурак.
   Хомс согласно кивнул. Он находил эту мысль оригинальной.
   - Таким образом, - продолжал Слейтер, - от  этого  кодекса  сохранилась
теперь только его ставшая нормой отрицательная сторона, которая  приобрела
силу закона. Страх перед властью, некогда бывший лишь побочным  элементом,
теперь превратился в основу, потому что ничего другого не осталось.
   Внушить человеку, что это дело  чести,  нельзя,  и,  следовательно,  вы
можете только заставить его бояться последствий, которые его ждут, если он
откажется приковать себя к машине. Вы можете добиться этого,  внушив,  что
его будут осуждать друзья. Вы  можете  пристыдить  его,  сказать,  что  он
бездельник и живет за счет  общества.  Вы  можете  запугать  его  голодом,
сказать, что, если он не будет работать на свою машину, ему  будет  нечего
есть.  Вы  можете  пригрозить  ему  тюрьмой.  Или,   в   случае   крайнего
сопротивления, припугнуть смертной казнью.
   Но говорить ему, то служить машине - дело чести, вы больше  не  можете.
Вы обязаны внушить ему страх.
   - Здорово! - Хомс возбужденно ударил себя кулаком в ладонь.
   Слейтер снисходительно улыбнулся.
   - Вот почему в наше время у младших офицеров, равно как и у старших, не
осталось ничего, кроме  страха.  Они  живут  согласно  тому  единственному
моральному кодексу,  который  выработало  для  них  наше  время.  В  эпоху
Гражданской войны они еще могли верить, что сражаются за  "честь".  Теперь
этой веры нет. В эпоху Гражданской  войны  машина  одержала  свою  первую,
неизбежную, главную победу над личностью. Понятие "честь" отмерло.
   Следовательно, глупо  пытаться  держать  сейчас  людей  в  повиновении,
взывая к их "чести".  Это  ведет  только  к  разгильдяйству  и  ослаблению
контроля. А сейчас, в наши дни,  мы  обязаны  добиться  полного  контроля,
потому что большинство людей должны служить машине, то бишь обществу.
   Конечно,  мы  по-прежнему  лицемерно  славим   "честь"   на   армейских
вербовочных плакатах и в передовицах о развитии промышленности, и люди  на
это клюют, потому что боятся. Но  неужели  численность  нашей  живой  силы
зависит только от вербовки? Это было бы абсурдно. И  мы  объявили  призыв,
призыв в мирное время, первый подобный призыв за всю нашу историю. Иначе у
нас не было бы армии. А у нас должна быть армия, и мы  должны  подготовить
ее к войне. У нас нет другого выбора: либо идеально подготовленная  армия,
либо поражение. Современную армию, как  и  любую  другую  составную  часть
современного общества, следует контролировать и держать  в  повиновении  с
помощью  страха.  Современная  эпоха  обрекла  человека  на   "хроническую
боязнь", как я это называю. И  так  будет  еще  несколько  столетий,  пока
контроль не станет стабильным. Если вы мне не верите,  обратитесь  в  наши
психиатрические больницы и наведите справки о росте числа их пациентов.  А
когда кончится война, поинтересуйтесь этим снова.
   - Я вам верю, - сказал Хомс, неожиданно подумав  о  своей  жене.  -  Но
минутку! Сами-то вы этого страха не испытываете.
   Слейтер слегка улыбнулся. Довольно печальная улыбка, подумал Хомс.
   - Конечно, нет. Я понимаю, в чем суть. И я управляю. Бог меня  наградил
(или наказал) логическим мышлением, и я способен понять дух времени.  Я  и
такие, как я, вынуждены взять на себя  бремя  правления.  Чтобы  сохранить
организованное общество и цивилизацию в той форме, в какой мы их признаем,
необходима  не  только  консолидация  сил,  но  и  полный,  безоговорочный
контроль над ними.
   - Да, - возбужденно сказал Хомс. - Я понимаю. Я давно это понял.
   - Тогда вы  один  из  немногих  в  нашей  стране.  -  Слейтер  печально
улыбнулся. - Немцы уже начали это понимать и схватывают все  на  удивление
быстро. Японцы всегда это понимали и  применяли  на  деле,  но  они  не  в
состоянии  приспособить  эту  концепцию  к  современной   механизированной
технологии, и сомневаюсь, что когда-нибудь смогут. Что до  нас,  то  война
покажет. Либо мы придем к идее консолидации  и  контроля  и  в  результате
выиграем войну, либо наша песенка спета. Так же, как спета песенка Англии,
Франции и остальных  стран,  исповедующих  патернализм.  И  первенствовать
будут другие. Но если мы к этому придем, то с нашей производительной мощью
и индустриальной механизированной технологией мы станем неуязвимы даже для
России, когда пробьет час.
   Хомс чувствовал, как по спине у него бегут  мурашки.  Он  посмотрел  на
Сэма Слейтера, огромное личное обаяние генерала  снова  хлынуло  на  него,
словно теплый свет маяка, и в  эту  минуту  он  понял  трагедию  человека,
которого сама жизнь вынудила взвалить на себя такую ответственность.
   - Значит, мы должны к этому прийти.  -  Хомс  почувствовал,  что  Джейк
Делберт искоса поглядывает на него чуть ли не с ужасом. Но ему сейчас было
не до Джейка Делберта. У Хомса было такое ощущение, будто он все это давно
знал, но знание пылилось где-то в заброшенном чулане его разума, а  теперь
он вдруг открыл дверь и увидел. - Мы обязаны к этому  прийти,  у  нас  нет
другого выбора.
   - Лично я, - твердо сказал Слейтер, - лично я верю, что нам это суждено
судьбой. Но когда наступит тот день, мы должны  полностью  держать  страну
под контролем. Пока  что  ею  правят  крупные  корпорации  вроде  "Форда",
"Дженерал Моторс", "Ю.С.Стил" и "Стандард Ойл". И, обратите внимание,  они
достигают своей цели очень умело, они прикрываются знаменем  все  того  же
патернализма. Они добились феноменальной власти, и за очень короткий срок.
Но сейчас главный девиз - консолидация. А корпорации не настолько  сильны,
чтобы эту консолидацию осуществить, даже если бы они действительно  к  ней
стремились, а они и не стремятся. Только военные могут сплотить страну под
единым централизованным контролем.
   В  сознании  Хомса  неожиданно  возникла  картина  страны   в   паутине
шестирядных автомагистралей.
   - Война все поставит на свои места, - сказал он.
   - Надеюсь, - кивнул Слейтер. - Корпорации - анахронизм.  Они  выполнили
свою историческую миссию. Кроме того, они страдают одним опасным  недугом,
и, если его не излечить, он может стать смертельным.
   - Что вы имеете в виду?
   - То, что они сами боятся попасть под  чью-то  власть,  хотя  над  ними
никто  не  стоит.  Они  уже  столько  лет  разводят  свою  патерналистскую
пропаганду, что поверили в нее сами. Они верят в свою  собственную  версию
сказки о Золушке, в ими  же  сочиненный  наивный  миф  о  нищем  мальчике,
который становится богачом. И, конечно,  это  налагает  на  них  некоторые
моральные обязательства сентиментального толка - они теперь должны  играть
роль доброго папочки, которую сами себе придумали.
   - Постойте, - сказал Хомс. - Я что-то не совсем понимаю.
   Слейтер поставил пустой стакан на пол и грустно улыбнулся Хомсу.
   - С ними происходит то же  самое,  что  со  многими,  слишком  многими,
старшими офицерами, про которых я  уже  говорил.  Они  все  -  анахронизм,
остатки прежнего поколения, воспитанного в викторианскую эпоху.
   Люди, контролирующие корпорации, и наши старшие  офицеры,  в  сущности,
очень похожи, понимаете? И те и другие пускают в ход новое оружие общества
- страх, который они же сами помогли  воспитать,  но  и  те  и  другие  по
моральным соображениям не склонны применять его в полную силу. Это  своего
рода пережиток викторианской морали и дышащей на  ладан  британской  школы
патерналистского империализма, той самой школы, которая запрещала истязать
туземцев в колониях до смерти, если рядом не было миссионера и некому было
дать им последнее причастие.
   Плечи Хомса заходили от смеха.
   - Но это же глупо!
   Джейк Делберт кашлянул и поставил свой стакан на стол.
   - Конечно, глупо, - кивнул Слейтер. - Логически это абсурд. Но все наши
крупные промышленники и большинство наших  нынешних  офицеров  по-прежнему
играют эту роль. Все ту же роль заботливого  папочки  в  духе  британского
империализма. И вы сами видите, как это ослабляет их власть и контроль над
подчиненными.
   Страх  перед  обществом  -  самый  действенный  залог  власти  из  всех
существующих. По сути, единственный ее залог, так  как  машины  уничтожили
потенциально  положительный  кодекс.  И  тем  не  менее  они   безалаберно
растрачивают мощь этого оружия, направляя его на самые  идиотские  мелочи,
например  пламенно  доказывают  нежелательность  потери  девственности  до
брака, хотя эта проблема давным-давно никого  не  волнует.  Ведь  это  все
равно, что тушить окурок из брандспойта.
   Хомс просто зашелся от смеха, это было похоже  на  припадок.  Потом  он
вдруг снова подумал о своей жене, и смех его тотчас оборвался, не  оставив
после себя ничего,  кроме  ошеломляющего  изумления  перед  неоспоримостью
рассуждении Сэма Слейтера.
   - Это не смешно, - улыбнулся Слейтер.  -  Их  лживая  абсурдная  мораль
наносит гораздо больший ущерб в других областях. Когда они направляют свое
оружие на действительно важные проблемы, требующие  немедленного  решения,
как, например, вступать нам в войну или нет, то  из-за  противоборствующих
сантиментов общественного мнения (скажем, патриотизм, с одной  стороны,  и
желание сохранить мир - с  другой)  проблема  теряет  реальные  очертания,
расплывается, сама себя нейтрализует, и в  результате  мы  со  всей  нашей
индустриальной мощью должны сидеть и ждать у моря погоды (когда все знают,
что война неизбежна), пока кто-нибудь на нас  не  нападет  и  не  заставит
воевать, и в конечном счете мы же останемся в дураках.
   - Это хуже, чем абсурд, - гневно сказал Хомс. -  Это...  -  Он  не  мог
найти слово.
   Слейтер пожал плечами.
   - Меня от этого просто трясет! - сказал Хомс.
   Джейк Делберт снова кашлянул.
   - Господа... господа. - Он рывком поднялся на ноги. - Э... У вас пустые
стаканы, господа. Вам не кажется, что  пора  снова  выпить?  Джеф  еще  не
вернулся. Я... э-э... буду за хозяина. Вы не против?
   Никто не засмеялся.
   - Мы собрались повеселиться, господа, - настойчиво  улыбался  Джейк,  -
это же не дебаты, знаете ли. А? Вам не кажется, что, пожалуй, нам... может
быть... стоит... э-э... - Оба смотрели на него пустыми глазами,  и  Джейк,
постепенно умолкнув, как патефон,  у  которого  кончился  завод,  замер  в
напряженном молчании.
   - Я хочу выпить, - после паузы безнадежно сказал Джейк.
   В улыбке Слейтера сквозило откровенное презрение, и Джейк почувствовал,
что у него свело горло от непонятного страха.
   - Конечно, Джейк, - сочувственно сказал Слейтер. - Давайте  выпьем  еще
по одной. Давайте все выпьем.
   - Я одного только не понимаю, - неожиданно заговорил Хомс. - Отчего они
все так боятся? Я, например, не боюсь. По крайней мере правды. - И он  был
сейчас искренен. Он хорошенько покопался в себе и не нашел страха.
   Слейтер пожал плечами:
   - Влияние среды, вероятно. Психологически это своего рода  субъективная
ассоциация, отождествление себя с конкретным внешним  объектом.  Некоторые
не могут стрелять в птиц, потому что мысленно ставят себя на их место. Это
то асе самое.
   - Но это же глупо, - возмутился Хомс.
   - Господа, - упрямо вмешался Джейк Делберт. - Господа, я вам уже налил.
   - Спасибо, Джейк, - сочувственно поблагодарил Слейтер. В его сочувствии
всегда есть что-то  зловещее,  подумалось  Джейку.  -  Конечно,  глупо.  -
Слейтер повернулся к Хомсу. - Никто не говорит, что это  умно.  И  тем  не
менее они боятся.
   - Да, кстати, - громко вмешался Джейк Делберт. А пошли они к черту! Кто
они такие в конце концов? - Скажите-ка, Динамит, как  у  вас  дела  с  тем
новеньким? Как его... Пруит, кажется? Вы уже убедили его,  что  он  должен
выступать?
   - Кто? - Хомс удивленно поднял глаза. Его сбросила с заоблачных  вершин
чистой абстракции вниз, в мутное болото конкретного. -  А-а,  Пруит?  Нет,
пока нет. Но мои ребята сейчас им занимаются.
   - Проводят профилактику? - поинтересовался Слейтер.
   - Да, - неохотно ответил Хомс.
   - Это прекрасное подтверждение моей теории. Как  долго,  по-вашему,  мы
смогли бы держать армию в узде, если бы у нас не было  сержантов,  которые
так боятся нашей касты, что готовы тиранить свою собственную?
   - Наверно, не очень долго, - согласился Хомс.
   - Секрет в  том,  чтобы  заставить  каждую  касту  бояться  стоящих  на
ступеньку выше и презирать стоящих на ступеньку  ниже.  Вы  очень  разумно
поступили, что заставили этим заниматься сержантов,  а  не  взялись  сами.
Потому что так даже сержанты будут яснее себе представлять, какая пропасть
отделяет рядовых от офицеров.
   - Но это что-нибудь дало?  -  Джейк  настойчиво  возвращал  разговор  к
конкретному, уводил его прочь от сатанинской теории молодого Слейтера. - В
этом году товарищеские ротные не в августе, а в  июне.  Вы  должны  успеть
уломать его, а времени у вас меньше, чем в прошлом году. Он ведь, кажется,
до сих пор упрямится?
   - Я же сказал, что да, - с досадой ответил Хомс, внезапно осознав,  что
он опять всего лишь капитан. - Но я все это и сам  учел.  Я  знаю,  что  я
делаю. Поверьте мне, сэр.
   - Конечно, я вам верю, голубчик, - понимающе кивнул Джейк. Он снова был
в своей стихии. И даже рискнул с намеком посмотреть на Слейтера. -  Но  не
забывайте, дорогой, что этот солдат, судя по всему,  большевик,  настоящий
смутьян. Такие, знаете  ли,  отличаются  от  общей  массы.  Я  сам  твердо
убежден,  что  солдат   надо   направлять,   но   большевиков   необходимо
переламывать. Это единственный способ с ними справиться. И  вы  не  имеете
права позволить им одержать над собой  верх,  иначе  потеряете  престиж  в
роте, и все тут же захотят сесть вам на голову.
   - Это верно, - вмешался Слейтер. -  Если  вы  открыли  свои  карты,  вы
должны довести дело до конца. И не потому, что цель так уж важна. Важно то
огромное влияние, которое это окажет на солдат.
   - Я пока еще свои карты не  открывал.  -  Хомс  почувствовал,  что  его
приперли к стенке. - Сержанты взялись за него в общем-то  сами,  без  моей
подсказки. - Он тотчас понял, что  загнал  себя  в  ловушку.  -  Как  я  и
задумал, - добавил он.
   - Вот оно что. - Джейк усмехнулся. Теперь его  было  не  провести.  Эти
молодые  пустозвоны  все  одинаковы,  все  они  смотрят  в  рот   штабному
начальству; разводить теории легко, но ты  поди  примени  свои  теории  на
практике, тогда и поговорим. - А вы  не  боитесь,  что  солдаты  подумают,
будто вы уклоняетесь от ответственности?
   - Нет. - Хомс понимал, чем это может для него обернуться. -  Нисколько.
Я просто пытаюсь добиться своего через сержантов, сделать все  их  руками.
Именно так, как говорил генерал. - Он кивнул на Слейтера.
   - Я бы не слишком на них полагался,  -  сказал  Джейк.  -  Если  вы  не
уломаете его в ближайшее же время и не успеете ввести в хорошую форму, вам
от него будет мало толку. Вы согласны?
   - Да, конечно. Но я наметил выпустить его на зимнем чемпионате, а не на
товарищеских, - и Хомс улыбнулся с долей снисходительности, чувствуя,  что
этот раунд он выиграл.
   - Да, но если он отвертится от товарищеских, - не отступал Джейк, -  он
тем самым все равно посадит вас в лужу и подорвет ваш авторитет. А это  не
годится. Так ведь? - Он повернулся к Слейтеру: - Я прав?
   Слейтер внимательно посмотрел на него и ответил не сразу.  Он  все  это
время сидел молча и наблюдал за ними, зная, что они борются между собой за
его одобрение. Это ему было  приятно.  На  стороне  Джейка,  конечно,  все
преимущества  его  звания,  но  Джейк  -  трус  и   последователь   старой
патерналистской школы, которой Слейтер и его  поколение  рано  или  поздно
неизбежно дадут бой. А молодой Хомс ему нравился.
   - Да, - наконец сказал он. - Вы правы. Главное, - он перевел взгляд  на
Хомса, - чтобы вы как офицер не позволили возникнуть даже тени подозрения,
что солдат заставил вас отступиться. Что касается бокса, то сам по себе он
здесь не имеет значения, - добавил Слейтер, глядя на Джейка.
   Джейк предпочел пропустить  последнюю  фразу  мимо  ушей.  Перевес  был
временно на его  стороне,  к  тому  же  ему  удалось  сменить  тему:  пока
достаточно и этого. Но он был взбешен уже  тем,  что  ему,  подполковнику,
пришлось сражаться с Хомсом.
   - Если в ближайшее время он не выйдет на  ринг,  -  холодно  сказал  он
Хомсу, - вы обязаны его сломить. Другого пути нет. Спустите  с  него  хоть
семь шкур, но по крайней мере к зиме, к чемпионату, он должен быть  у  вас
как шелковый.
   - Понимаю, - с сомнением сказал Хомс. В шпильке,  отпущенной  генералом
насчет бокса, он уловил поддержку, но был не  до  конца  уверен,  что  для
наступления у него достаточно крепкие тылы. - Только, думаю, мы так ничего
не добьемся, - все же отважился рискнуть он. -  Я  сомневаюсь,  что  этого
солдата можно сломить.
   - Ха! - Джейк посмотрел на генерала. - Конечно, можно.
   - Сломить можно любого солдата, - холодно  заметил  Слейтер.  -  Вы  же
офицер.
   - Совершенно верно, - веско сказал Джейк. - В свое время я служил здесь
же, в  Скофилде,  и  был  капитаном,  а  Джон  Дилинджер  [Дилинджер  Джон
(1902-1934) - открыто заявил свой протест против бесчеловечного  обращения
с солдатами в армии США, публично поклялся отомстить государству и стал на
путь разбоя  и  грабежа;  после  нескольких  ограблений  банков  был  убит
агентами ФБР] был рядовым. Вот уж, казалось бы, кого нельзя сломить,  хоть
тресни. Ничего, обломали как миленького. И не где-нибудь, а прямо здесь, в
гарнизонной тюрьме, ей-богу. Он, поверите ли, чуть не весь  свой  контракт
отслужил в тюрьме, - в голосе Джейка звучало негодование. - Тогда-то он  и
поклялся, что отомстит Соединенным Штатам, даже если это будет ему  стоить
жизни.
   - Судя по вашему рассказу, мне не кажется,  что  его  сломили,  -  Хомс
теперь не мог отступать. - А по тому,  как  он  действовал,  когда  отсюда
выбрался, я бы сказал, что его вообще не удалось сломить.
   - Еще как сломили, - возразил Джейк. - Джон Эдгар Гувер и его  мальчики
свое дело знают. В тот вечер в Чикаго они сломили его раз и навсегда.  Так
же, как Красавчика Флойда и всю их братию.
   - Они его убили, - заметил Хомс. - Но не сломили.
   - Это одно и то же, - возмутился Джейк. - Какая разница?
   - Не знаю. - Хомс решил сдаться. - Наверно, никакой.
   Но он понимал, что разница есть. И голос выдавал его.
   - Нет, - сказал Слейтер.  -  Джейк  не  прав.  Разница  очень  большая.
Дилинджера не сломили. Отдайте ему должное, Джейк, почему не быть  честным
до конца?
   Джейк густо покраснел.
   - Вам этого не понять.  -  Слейтер  подчеркнул  слово  "вам".  -  Но  я
Дилинджера понять могу. И думаю, ваш Динамит тоже.
   Джейк, весь красный, опустился  в  кресло,  поднес  к  губам  стакан  и
отхлебнул, а Слейтер продолжал пристально и без всякой жалости смотреть на
него.
   - Но главное, что его все же убили, как всегда убивают таких,  как  он.
Дилинджер был индивидуалист - это единственное, что его  погубило,  и  вам
этого не понять, Джейк. Но именно  поэтому  его  и  убили.  От  закона  не
уйдешь, понимаете? - Он усмехнулся.
   - Капитан, - сдавленно сказал Джейк. - Пока еще есть время  подготовить
Пруита к товарищеским, но если он не перестанет дурить, я вам настоятельно
рекомендую с ним не цацкаться и применить все ваши дисциплинарные права.
   - Я так и собирался, сэр. Просто надеялся, что это  не  понадобится.  -
Хомсу было сейчас даже немного жалко старикашку.
   - Понадобится, - жестко сказал Джейк. -  Можете  мне  поверить.  И  это
приказ, капитан. - Он откинулся в кресле.
   Но Хомса это ничуть не встревожило. Погоны полкового майора, на которые
он давно целился, были ерундой по сравнению с возможной должностью в штабе
бригады. И даже если с должностью не выйдет, Делберт все равно ничего  ему
не сделает, пока он на виду у Слейтера.
   - Главное, - Сэм Слейтер вступил в их разговор, как учитель фехтования,
воспользовавшийся паузой в тренировочном бою своих питомцев, чтобы дать им
еще несколько советов, - главное - за мелочами не забывать о логике. Вы же
не допустите, чтобы один  упрямый  мул  застопорил  весь  вьючный  обоз  и
помешал доставить боеприпасы  на  хребет  Вайанайе?  Если  вы  не  сумеете
заставить его сдвинуться с места, вы просто столкнете его в обрыв, не  так
ли?
   - Нет, - сказал Хомс. - То есть да.
   - А больше ничего и не требуется.
   - Вот, значит, что. Понятно, - нервно  сказал  Хомс.  -  Значит,  нужно
думать о большинстве и о  конечной  цели?  И  в  интересах  главной  цели,
вероятно, нужно быть даже жестоким? Суть в этом?
   - Совершенно верно, - с удовольствием подтвердил  Слейтер,  и,  как  ни
странно, в нем на миг проглянуло что-то женское. -  Любой,  в  чьих  руках
власть, должен быть жестоким.
   - Ясно. - У  Хомса  неожиданно  возникло  ощущение,  будто  его  лишили
невинности. Наверно, так чувствуют себя соблазненные девушки.
   - Вы быстро схватываете, - похвалил его Слейтер.
   После этого  Джейк  больше  не  пытался  сменить  тему.  Слейтер  опять
вернулся к своей теории и говорил теперь чуть ли не  захлебываясь.  Они  с
Хомсом все еще разговаривали, когда вошли два полковых майора и, в должной
степени пораженные присутствием генерала, начали с  опаской  слоняться  по
комнате, мечтая пропустить для  храбрости  по  стаканчику,  а  как  только
убедились, что их по-прежнему не замечают, с опаской подобрались к столу и
выпили.
   Штаб-сержант  Джеферсон  привез  женщин,  а  они  все  еще   продолжали
говорить. Говорили и говорили. Хомс  слушал  с  неослабевающим  вниманием,
теперь он понимал, что из-за Пруита попал в такое положение, когда  нельзя
больше оставаться в стороне, он должен либо довести дело  до  конца,  либо
сдаться. Слейтер развивал эту мысль с внушающей доверие убежденностью -  с
ним самим однажды случилось нечто подобное, - и глаза его поблескивали.
   Усевшиеся к ним на  колени  два  мясистых  женских  экземпляра  пили  и
озадаченно слушали. Джейк  и  оба  майора  давно  плюнули  на  все  это  и
отправились в другие комнаты заниматься тем делом, ради которого пришли.
   Но Хомс забыл, зачем он здесь. Этот  разговор  приоткрывал  ему  новые,
необозримые горизонты. Он теперь ясно видел многое, о чем раньше  даже  не
догадывался. И он  напряженно,  сосредоточенно  вглядывался  в  мелькавшие
перед ним картины, успевая выхватить только отдельные детали,  потому  что
облака снова все заволакивали; но тут же возникали новые картины, и у него
не пропадала надежда, что, может быть, он разглядит их целиком.
   -  Разум,  -  говорил  Слейтер,  -  величайшее   из   всех   достижений
человечества. Но  относятся  к  нему  самым  пренебрежительным  образом  и
применяют крайне редко. Неудивительно, что умные, тонкие  люди  становятся
озлобленными циниками.
   - Я всегда это чувствовал, - возбужденно сказал Хомс. - Я всю жизнь  об
этом догадывался. Только смутно.
   - Все упирается в боязнь. Боязнь  -  ключ  ко  всему.  Когда  научишься
определять  степень  боязни  -  а  боязнь  есть  у  любого,  -  ты  можешь
безошибочно предсказать, насколько человеку можно  доверять  и  до  какого
предела можно его использовать. Следующий шаг, конечно, это стимулирование
боязни искусственно. Она заложена в человеке, ее надо только  пробудить  и
укрепить. Чем сильнее боязнь, тем сильнее контроль.
   - Котик, что такое  бой-азь?  -  спросила  японка,  сидевшая  рядом  со
Слейтером на подлокотнике его кресла.
   - Страх. - Слейтер улыбнулся.
   - А-а. - Она озадаченно поглядела на свою напарницу.
   - Слушайте, мальчики, чего это с вами? - спросила китаянка, сидевшая на
коленях у Хомса.
   - С нами? Ничего, - ответил Слейтер.
   - Может, мы вам не нравимся? - спросила японка.
   - Ну почему же? Вы очень славные девочки.
   - Ты на меня сердишься? - спросила Хомса китаянка.
   - За что мне на тебя сердиться?
   - А я знаю? Может, я что не так сделала?
   - Пошли, Айрис, - сказала японка. - Ну их к черту. Пойдем  найдем  того
седого, толстенького. Он с Беулой. Может, там будет повеселее.
   Айрис встала.
   - Я тебя ничем не обидела? - заискивающе спросила она Хомса.
   - Да нет же!
   - Вот видите? - улыбнулся Слейтер, когда они ушли. - Теперь  понимаете,
что я имел в виду, когда говорил про боязнь?
   Хомс рассмеялся.
   - Знаете, - продолжал Слейтер, - я тысячу  раз  пытался  объяснить  это
Джейку. Я это ему втолковываю с  того  дня,  как  сюда  приехал.  Джейк  -
человек весьма способный.  Если  бы  он  еще  умел  эти  свои  способности
применить.
   - Но он довольно стар, - осторожно сказал Хомс.
   - Слишком стар.  Вот  уж  кто  действительно  блуждает  в  потемках.  А
казалось бы, человек с его опытом и выучкой должен уловить дух времени. Но
он не улавливает, он все еще боится. Джейк Делберт - трус и  такой  ханжа,
что скорее готов всю жизнь верить в сентиментальную чушь, которую он пишет
в своих обращениях к полку, чем попытаться помочь  человечеству.  А  когда
все это морализирование подступает ему к горлу, он облегчается  с  помощью
таких вот мальчишников.
   Вы не подумайте, что  я  не  терплю  подобных  людей.  Они  мне  вполне
симпатичны, и я к ним прекрасно отношусь. Когда они  на  своем  месте.  Но
посвящать им дело всей жизни  нельзя.  Иначе  скатишься  на  дно.  Человек
должен верить в нечто большее, чем он сам.
   - Именно, - горячо сказал Хомс. - Именно в нечто большее, чем  он  сам.
Только где это большее в наше время найти?
   -  Нигде.  Только  в  разуме.  Знаете,  Динамит,  в  капитанах  вы  уже
пересидели, но в майоры вам еще рановато. В вашем возрасте я сам был всего
лишь майором. И я тогда еще даже не начал постигать новую логику  времени.
Если бы не один умный человек, который стал меня продвигать, я бы и по сей
день ходил в майорах и был бы Джейком Делбертом номер два.
   - Но вы несколько другой случай, - заметил Хомс. - Когда вам объяснили,
вы сами захотели прислушаться к голосу разума.
   - Именно так. И мы сегодня должны  выдвигать  людей,  которые  способны
усвоить эту теорию применительно к  нашей  профессии.  А  очень  скоро  их
понадобится еще больше. И перед ними открываются  совершенно  безграничные
возможности.
   - Звание меня не волнует, - сказал Хомс. Он говорил это  и  раньше,  он
помнил, но сейчас это была правда, он говорил  искренне.  -  Меня  волнует
только, как найти по-настоящему прочную почву, крепкий фундамент,  который
мыслящий человек мог бы  взять  за  основу,  как  найти  железную  логику,
которая не подведет. Дайте мне это, а звание пусть катится к черту.
   - Точно так же рассуждал и  я.  -  Слейтер  еле  заметно  улыбнулся.  -
Знаете, человек вашего типа мне бы пригодился. Бог  свидетель,  у  меня  в
штабе достаточно идиотов. Мне нужен хотя бы один толковый работник. Вы  бы
хотели перевестись в бригаду и работать у меня?
   - Если вы действительно считаете,  что  я  справлюсь.  -  Хомс  скромно
потупился. Интересно, что на это скажет Карен? Ха! Будь  ее  воля,  он  бы
никогда не попал ни на один из этих  мальчишников.  И  что  бы  тогда  его
ждало? Он представил себе, какая рожа будет у Джейка Делберта.
   - Что значит, если справитесь? Ерунда! Короче, если  хотите,  считайте,
что я вас взял. Я займусь этим завтра же. Понимаете, - продолжал  Слейтер,
- вся эта история с вашим Пруитом важна лишь в  том  плане,  в  каком  она
касается вас лично. Боксерская команда и даже ваш престиж тут ни при  чем.
Суть в другом - для вас это лишь разбег, проверка и воспитание характера.
   - Мне это раньше не приходило в голову.
   - Я думаю, пока вы  не  развяжетесь  с  этой  историей,  вам  не  стоит
переводиться.  В  ваших  же  собственных  интересах,  понимаете?  А  когда
развяжетесь и переведетесь, то сможете послать весь этот дурацкий  бокс  к
чертовой матери. Мы найдем вашей энергии более достойное применение.
   - Да, наверно, так и надо. - Хомс не был уверен, что ему хочется  рвать
с боксом.
   - Что ж, - Слейтер улыбнулся и встал. - Я, пожалуй, еще  выпью.  Думаю,
мы с вами наговорились. Теряем драгоценное время, а? Пойду-ка  поищу  этих
дурех.
   Он шагнул к столу за сифоном, и от философа не осталось  и  следа,  как
будто нажали кнопку и часть его мыслительной системы отключилась.
   Капитан Хомс был поражен, а потом даже испугался. Забыть все  это  было
не так-то легко. Ведь перед ним только что возник образ некоей новой силы,
которая создаст новый,  совершенно  иной  мир,  мир,  наделенный  реальным
смыслом, опирающимся  на  логику,  а  не  примитивным  смыслом  проповедей
моралистов. И этот смысл пробьет себе дорогу не в теории, а  на  практике,
потому  что  его  опора  -  реальная  сила.  Сила  удивительно   гуманная,
обладающая великими потенциальными возможностями творить великое  добро  и
поднять человечество на новые  вершины,  несмотря  на  свойственные  людям
тупое упрямство и инертность. Сила, трагичная в своей  гуманности,  потому
что ее никогда не  поймут  массы,  желающие  только  заниматься  блудом  и
набивать себе животы. Сила, которую оправдает лишь суд истории, потому что
судьбы великих людей и великих идей всегда  трагичны.  У  него  все  свело
внутри от забытого со времен детства  непреодолимого  желания  беспричинно
заорать во все горло. Как мог Слейтер с такой легкостью  нажать  кнопку  и
все это отсечь?
   А потом он внезапно понял, что сомневается -  вот  те  на!  Только  что
услышал и уже сомневается. И он испугался еще больше. Остается  ли  логика
логикой, если в ней можно усомниться?
   Слейтер знает все это давно, он к этому привык, и понятно, что он может
себя отключать. А тебе это в новинку, вот и все. И в тебе еще жива  старая
привычка сомневаться.  Вот  и  все.  Интересно,  а  Слейтер  хоть  немного
сомневался, когда услышал об  этом  в  первый  раз?  Конечно,  сомневался,
ответил он себе. Но почему-то сам в это не поверил. А что, если Слейтер  с
самого начала не сомневался? Что тогда? Он даже подумал,  не  спросить  ли
Слейтера, сомневался тот или нет, но сердце у него предостерегающе екнуло,
и не просто от страха - от  ужаса,  что  такой  вопрос  сразу  выдаст  его
недоверие.
   Он сомневается не в логике, вдруг понял он, он сомневается в  себе.  Он
сомневается в своей способности перестать сомневаться. Может быть, Слейтер
в нем ошибся?
   Но если Слейтер не прав, значит, логика  Слейтера  уязвима,  ведь  так?
Капитан Хомс почувствовал, как к нему снова возвращается знакомое ощущение
разверзающейся бездны, почувствовал, как земля снова уходит у него  из-под
ног.
   Что было бы, если бы его жена не отказалась приготовить ужин и не  ушла
на свидание к своему богатому любовнику?
   Что было бы, если бы Джейк Делберт предупредил заранее, что  вечером  с
ними будет генерал, и у него хватило бы времени испугаться?
   Что было бы, если бы Сэм Слейтер не подпустил Джейку шпильку?
   Капитан Хомс с неожиданной ясностью понял, что в этом случае он был  бы
сейчас другим человеком и все бы у  него  сложилось  совершенно  иначе.  И
когда Слейтер протянул ему стакан с новой  порцией  виски,  рука  капитана
задрожала.
   - Пошли. - Слейтер улыбнулся. - Они все тут рядом, в той комнате.
   - Да, да. Конечно. - И Хомс пошел за ним,  всем  сердцем  надеясь,  что
Слейтер ничего не заметил. Будет ли Слейтер  помнить  все  это  и  завтра?
Неужели потрясший устои мира разговор на самом деле потряс лишь  какого-то
никому не известного капитана Хомса? И почему земля под  ногами  никак  не
хочет замереть, почему она так и норовит куда-то ускользнуть?
   Он смотрел на  людей  в  комнате:  на  развалившегося  поперек  кровати
подполковника со стаканом в руке,  на  женщину,  пьющую  с  ним,  на  двух
майоров,  на  штаб-сержанта  Джеферсона,  обходящего  компанию   с   новым
подносом, на Слейтера, с ухмылкой выбирающего себе  женщину,  на  женщину,
которую выбрал он сам. Он  не  знал  их;  он  никого  из  них  не  знал  и
чувствовал сейчас то же, что чувствует человек, который высунулся из  окна
небоскреба и скользит взглядом вниз  вдоль  постепенно  сходящей  на  нет,
исчезающей из виду стены, туда, где красивые игрушечные машинки  жужжат  и
ползают по улице, как жучки, и надо скорее  втянуть  голову  обратно.  Или
прыгнуть.
   Нет, Хомс, остановись. Ты знаешь эту дорогу, она  ведет  в  тупик,  она
привела тебя сюда. Главное - верить. Ты должен верить. У тебя должна  быть
вера. Это и есть ответ. Единственный.
   И потому он смотрел на Слейтера и верил. Он смотрел на резвящегося Сэма
Слейтера из Шебойгана, как женщина с испугом и все еще с надеждой  смотрит
на  лежащего  рядом  мужчину,  которому  она  позволила  соблазнить  себя,
которому отдала свою чистоту, а  он  повернулся  на  бок  и  захрапел.  Он
понимал, что за всем этим должна стоять какая-то логика. Не может  же  все
это быть только прихотью случая.
   Завтра он купит в гарнизонном магазине тот новый миксер, о котором  она
говорила, и, когда она придет  домой,  миксер  будет  стоять  на  кухонном
столе. Она увидит его, как только откроет дверь. И тогда она поймет.
   Он поднялся на ноги, лишь  слегка  пошатнувшись,  и  пошел  за  толстой
китаянкой в дальнюю комнату.



        23

   А человек, о спасении души которого так тревожились все вокруг,  был  в
эту  минуту  совершенно   спокоен   и,   подымаясь   по   лестнице   отеля
"Нью-Конгрес", вовсе не осознавал себя грешником.
   Старое знакомое настроение, какое бывает только в увольнительную, снова
завладело Пруитом, и тихий голос нашептывал ему, что до  завтрашнего  утра
обычный ход жизни приостановлен, что завтра он снова сможет думать о своих
прегрешениях, а пока не стоит портить то, что ждет его  впереди.  Пусть  у
него отобрали горн - ладно, он будет жить без  горна.  Зато  у  него  есть
сейчас другое, что поможет заполнить пустоту, только надо постараться  это
другое  не  потерять,  потому  что  скоро  оно  ему,  может  быть,   очень
понадобится. И сейчас гораздо приятнее думать  только  о  Лорен.  Лорен  -
имя-то какое! Не кличка проститутки, а настоящее имя, имя женщины. И когда
он повторял его, оно звучало по-особому, мелодией,  созданной  только  для
него, как будто ни одна другая женщина никогда не носила такого  имени.  А
он возьмет и переведется  из  этой  спортсменской  роты,  гори  она  синим
пламенем! Что его остановит? Снова попадет в нормальную  армейскую  часть,
снова будет нормально, на  совесть  служить.  И  вернет  себе  сержантские
нашивки, потому что теперь звание снова будет что-то для него значить.
   Но тут он вспомнил, что из этой роты его не переведут.
   Не переведут так не переведут. Ну и что с того? Что это  меняет?  А  ни
черта! Через год всему этому и так конец.  Она  же  все  равно  собирается
работать  здесь  еще  год.  А  тебе  через  год  как  раз  подойдет   срок
возвращаться в Штаты, в эту же пору в тысяча девятьсот  сорок  втором.  Он
радостно, громко постучал в железную дверь, внезапно с ясностью представив
себе, как все это будет: тихий, солидный военный городок на отшибе,  сонно
дремлющий день за днем, что-нибудь вроде гарнизона  Джефферсон  или  Форта
Райли, добротные кирпичные казармы, стриженые газоны и чистые  тротуары  в
густой полуденной тени старых высоких дубов, стоявших там еще до того, как
индейцы  сиу  кокнули  Кастера  [Кастер  Джордж  Армстронг  (1839-1876)  -
известный  своей   жестокостью   американский   генерал,   сражавшийся   с
индейцами], - вот в какое  местечко  надо  будет  определиться;  дома  для
сержантского состава там тоже кирпичные, а не здешняя фанера на соплях,  и
там можно будет сразу же ввести ее в местное общество, в тот тесный  узкий
круг, куда семейные сержанты принимают только своих.  Не  зря  же  говорят
старые служаки вроде Пита Карелсена, что самые хорошие жены получаются  из
проституток.  После  всего,  что  им  выпало,  проститутки  умеют   ценить
маленькие радости, многие  бывалые  люди  именно  так  говорят.  "Старики"
сплошь и рядом женятся на проститутках. Взять хотя бы Лысого:  жена  Доума
была в Маниле проституткой. Нет, Лысого лучше брать не будем, у него  жена
филиппинца, это не считается, это все равно что ты бы женился на  Вайолет.
Но ты не хочешь жениться на Вайолет, ты хочешь жениться на Лорен.  И  если
она  мечтает  о  спокойной,  размеренной  жизни,  что  может  быть   лучше
какого-нибудь скромного военного городка, где вот  уже  шестьдесят  девять
лет ничего не меняется и не изменится еще лет шестьдесят.
   Да и вообще какого черта! Она могла бы выйти за него замуж хоть сейчас,
хоть сегодня, и работала бы себе дальше еще год, она же все  равно  решила
остаться еще на год, его это не колышет. Порядочность?  Ха-ха!  Много  она
ему дала, эта порядочность! Из  порядочности  шубу  не  сошьешь.  Все  эти
чинные дамы с их рассуждениями о порядочности  просто  стараются  прикрыть
грехи молодости, когда они тоже были еще живые. Потому что, когда  человек
живой, это слегка неприлично, и окружающим как-то неловко. Идите вы, милые
дамы, знаете куда? Так-то!
   - Пру, вы?
   Миссис Кипфер любезно впустила его в дверь.
   - Вот уж, право, не ждала вас так скоро. Это сюрприз.
   - Дела идут? - Он ухмыльнулся, ощущая, как все вокруг  плывет  волнами,
густо пропитанное пахнущим цирковыми опилками праздничным  настроением.  У
миссис Кипфер был чуть взъерошенный вид. Нет, букетик на  платье  был  все
так же свеж, просто скрытая камера  несколько  врасплох  застигла  даму  с
рекламы столового серебра, когда мадам пожимала руки приглашенным на прием
или пыталась направить в  достойное  русло  беседу  с  напившимся  гостем,
которого муж привел к ним на обед.
   - Правда, кошмар? - сказала она.
   Обе гостиные были набиты битком, солдаты,  которым  негде  было  сесть,
расхаживали  по  коридору,  перебрасываясь  шуточками,   два   музыкальных
автомата вели  между  собой  непрекращающуюся  войну,  взмыленные  девушки
хлопали дверьми, "шпильки" со скрежетом  царапали  пол,  и  все  это  было
похоже на запущенный полным ходом сборочный конвейер оборонного завода.  В
облаках табачного дыма  расползался  сильный  запах  смеси  разных  духов,
мужской  голос  во  второй  гостиной  пьяно  соревновался  с   музыкальным
автоматом, а из глубины коридора кто-то истошно вопил: "Где же полотенца?"
   - Кто не знает, может подумать,  у  нас  тут  съезд  республиканцев,  -
устало заметила миссис Кипфер.
   - Или даже Всеамериканский съезд ветеранов, - сказал Пруит.
   - Нет, только не это!
   - _Где полотенце_?!
   Миссис Кипфер поморщилась.
   - Гортензия! Жозетта просит полотенце. Она в седьмом номере.
   -  Сейчас.  -  Равнодушная  черная  глыба  колышущегося   жира   нехотя
сдвинулась с  места.  Равнодушная  даже  к  мукам,  которые  причиняли  ей
безжалостно врезанные в ее плоть белая наколка и крохотный передничек.
   - И посмотри, кому еще  нужны  полотенца.  -  Миссис  Кипфер  рассеянно
провела пальцами по щеке. - И пошевеливайся!.. Гортензия! Ее действительно
зовут Гортензия. Ужас, правда? Прямо как в кино. Но я не знаю,  что  бы  я
без нее делала. Минерва такая лентяйка. Она сегодня больна. В день получки
она всегда больна. И я ничего не могу с ней поделать. - Она  вздохнула.  -
Эта мне Минерва! У меня всего две горничные, понимаете. В "Сервисе" их  по
меньшей мере четыре. Но это и естественно  -  самое  большое  заведение  в
городе.
   - А где Лорен? - спросил Пруит.
   Миссис Кипфер легонько взяла  его  под  руку  и  улыбнулась  лучезарной
понимающей улыбкой.
   - Ах, вот оно что. Пру! Так вы поэтому пришли именно  в  день  получки?
Как же вам удалось? Одолжили у кого-нибудь?  Только  чтобы  прийти  к  нам
сегодня и увидеть Лорен?
   - Зачем мне одалживать? - Верхняя губа и шея у него разом  одеревенели.
- Если вас интересует, - сдавленно сказал он, - я сегодня кое-что выиграл,
вот и решил съездить в город. Пока снова все не проиграл.
   - Что ж, с вашей стороны это очень разумно. - Миссис Кипфер  продолжала
ему улыбаться, склонив голову немного набок. - А сколько  же  вы,  дружок,
выиграли?
   Безотчетный  страх  острым  ножом  рассек  его   раздражение   пополам,
половинки отлетели в стороны, оставив после себя абсолютную пустоту, и  он
судорожно полез в карман, как человек, привыкший считать  и  пересчитывать
каждый цент. Бумажник был на месте. К нему вернулось дыхание.
   - Сколько? - повторил он. - Около сотни.
   - Ну что ж, неплохо.
   - Можно бы и больше. - Он вспомнил, что потратил доллар на  две  порции
виски, когда выпил, чтобы в мозгу захлопнулась дверка и отсекла то, о  чем
не надо думать (бывает, что эту дверку  необходимо  срочно  захлопнуть,  а
петли так часто заедают), и теперь от  двадцатки  оставалось  девятнадцать
долларов. Минус  доллар  на  такси  в  оба  конца  (сегодня  он  не  может
добираться на попутных, рисковать  нельзя),  итого  восемнадцать.  Ночь  с
Лорен - пятнадцать, сейчас забежать к ней по-быстрому - трешка, и все  это
даже без бутылки.  Слишком  уж  впритык,  попробуй  тут  чувствовать  себя
уверенно.
   Миссис Кипфер искоса глядела на него и улыбалась.
   - Я, дружок, целиком и полностью одобряю ваш вкус.  Но  в  дни  получки
Лорен всегда пользуется очень большим спросом. В гостиной есть еще две-три
девушки, они пока не заняты.
   - Ничего. - Ему захотелось рассмеяться ей в лицо. - Я не спешу. Вы  мне
просто скажите, где ее искать.
   Миссис Кипфер пожала плечами:
   - Как хотите. Она в девятом номере. Это прямо по коридору до конца. Вам
лучше подождать в коридоре,  пока  она  выйдет.  Простите,  дружок,  опять
стучат.
   Он ухмыльнулся ей вслед, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться -  она  даже
не догадывается, как  близко  к  истине  то,  что  она  заподозрила,  -  и
повернулся, чтобы пройти через холл в коридор.
   - Извините, мальчики, но у нас все забито, - объясняла миссис Кипфер  в
окошко. - Мне просто негде вас принять... Вы, ради бога,  извините...  Что
ж, если вы так считаете, это ваше дело. Очень жаль... Пру-у!  -  окликнула
она его.
   - Да?
   - Пьяные в стельку, - шепнула она, отойдя от  двери.  -  Я  хотела  вас
спросить, как там сержант Тербер?
   - Кто?
   - Милт Тербер. Он же, кажется, еще никуда от вас не перевелся?
   - Нет, - сказал он. - Пока здесь.
   - Он так давно к нам не заходил, я уж думала, он вернулся на континент.
Передайте ему от меня привет. Не забудете?
   - Не забуду. Обязательно передам. - Уж это он не забудет.  Утром  после
построения подойдет к Церберу и все ему передаст.
   - Знаете, вашим мальчикам повезло, что у вас такой старшина.
   - Вы думаете? - Пруит поднял брови. - Да, я тоже так считаю.  Вообще  у
нас все так считают. - Ну и ну, подумал он. Ну и ну! Цербер! Кто бы знал?!
Ну и ну. Интересно, то ли еще будет?
   Дверь